Аннотация: ... земля у нас, а не рай, за всякое блаженство определена здесь своя плата, и порой эта плата велика, а берётся она не с тебя
Подойдя к деревне, я перевесил лук со стрелами за спину, чтобы меня не приняли за татя или ещё какого лихого человека. Но всё равно хозяин долго не хотел пускать меня на ночлег в свою избу. Помягчал он только после того, как я отдал его жене подбитую крякву - ощипать и сварить. Хозяйка была проворна, и вскоре в доме уже запахло густой похлёбкой, которой хватило и мне, и старшим, и выводку ребятишек.
До завтра я надеялся прогреть кости, хорошенько поесть и выспаться. Нечай после еды стал словоохотлив, но заводил разговор всё больше о повседневных своих заботах - этим летом прошёл град с голубиное яйцо, но хлеба почти не побило, подати всё больше, а старшая дочь на выданье, полотна девка наткала, но надо бы и деньгами за ней сколько-то дать... Девка, едва вошедшая в пору, сидела тут же, поджав под лавку босые ноги. О той, кто жил рядом с их деревней, хозяева молчали - то ли забыли в своих хлопотах, то ли вовсе не слышали. Мне всегда казалось, что места, куда прилетает отдохнуть чудо-птица, должны быть необычными, отмеченными, и тут должны ходить удивительные рассказы. Но сам я не хотел о ней заговаривать. Всё равно всё нужное я давно уже успел узнать, а хороший охотник умеет выйти на зверя и птицу по приметам.
Когда я был совсем мал, отец однажды показал мне несуразного межняка - ублюдка тетерева и глухаря. Такие получаются, когда глухарка приходит в охоту, а самцов её рода рядом нет. Природа порой даёт промахи, но если речь идёт про дюжинных тварей, вред от этого бывает разве что им самим. Куда страшнее, когда от пути уклоняются чудные создания, посланные в этот мир, чтобы напомнить, что есть вещи куда значительнее и прекраснее наших обычных дел.
Блаженна птица Алконост. Слышавший её при жизни переносится в Ирий, где вечно цветут луга и бегут ручьи с водой, которой нельзя напиться, так она сладка. Само бурное море утишает свои волны, когда на пять дней доверяет ему Алконост свои яйца, чтобы вывелись из них птенчики и вечно радостью неземной звучали под небом её песни. Нет в ней ни тени зла. Счастлив встретивший птицу Алконост.
Счастлив, говорят, бывает и встретивший персидскую птицу Гамаюн, пророчицу. Прилетает она к тем, кому наречена судьба небывалая, власть царская, слава мирская, осеняет их крылами, поёт им про великие дела. Ладаном и смирной веет там, где побывал Гамаюн.
Только вот суровое и страшное это дело - прорицание. Не зря пророки годами скрывались в пустыне, молились и постились, плоть свою иссушая. Человек слаб, надежда обманчива. Лишь прошедший искус не отвратит свой взор не только от грядущей славы и торжества, но и от грядущих бедствий. Только он не завлечёт людей сладкими речами, а поведает им всю правду, как она есть.
Не знаю, как встретились две чудесные птицы, почему случилось небывалое, только вот появился на свет межняк, полу-Алконост, полу-Гамаюн. Ирийское блаженство сулит его песня, но земля у нас, а не рай, за всякое блаженство определена здесь своя плата, и порой эта плата велика, а берётся она не с тебя. Посулили тебе деву с очами лани, с кожей белой, как молоко, с душой нежной, как только что выпавший снег, такую, что любовь твоя к ней будет скорее небесной, чем земной. Вот только на небесах не женятся и замуж не выходят, а у тебя старая жена, больная, что, рожая тебе детей, истощила свои силы. Пойти за девой - жену бросить, оставить её на склоне лет без опоры и призрения. Посулили тебе владычество над землями просторными, где склоняется любой под твоё иго. Пообещали, что будешь ты великим правителем. А новые земли войной берутся, и достанутся они тебе разорёнными, разграбленными, и долго будет там житель бежать от любого прохожего человека. И долго ещё будет твой народ петь горестные песни о том, как с юными венчалась смерть на бранном поле, а стариков находила в их дому.
Наутро я лишь выпил на дорогу воды и сразу же засобирался в путь. Расчувствовавшаяся хозяйка дала мне с собой хлеба, и я взял с благодарностью, поскольку не знал, сколько дней буду искать чудесную птицу. Но ещё до полудня мне стали попадаться в лесу разноцветные перья - то изумрудно-зелёные, то лимонно-жёлтые, то красные цвета огня или крови, и чем дальше я шёл, тем чаще они встречались. Я знал, что Алконоста влечёт море или хоть какая вода, а Гамаюн любит пышные луга рядом с густыми лесами. Неподалёку была большая старица, куда в половодье прибывала вода из реки. Почти всю её окружали заливные луга, но кое-где лес подступал к берегу почти вплотную.
Я прокрался к воде лесом, стараясь не показываться, и стал высматривать чудную тварь. Солнце стояло высоко, а поют эти создания на рассвете или на закате, и я не надеялся услышать её голос. Но лучи так ярко играли на переливающемся радугой оперении, что я никак не мог не заметить птицы. Осторожно я подкрался к ней на верный выстрел, потом тихонько подошёл ещё. У неё была высокая девичья грудь, прикрытая длинными перьями. Я даже мог разглядеть её лицо - почти человеческое, глаза с золотыми искрами и длинными тёмными ресницами. Вещая птица чуяла, что смерть её где-то рядом, но не понимала, где. Она лишь тревожно озиралась, хотя лицо её оставалось почти бесстрастным, однако не видела меня. Тогда птица сделала то единственное, что могла сделать - прикрыла глаза и запела.
Я стоял, опустив лук, и слушал, словно пил воду ручьёв Ирия, ту, которой нельзя напиться. Птица пела о том, как чудесен этот мир, и сколько прекрасного мне ещё предстоит встретить в своих скитаниях. О заливных лугах, куда спускаются отдохнуть перелётные утки и кулики, об осенних лесах, многоцветных, как её оперение, о дальних горах, с высоты которых видны долины и рощи на много вёрст вокруг, о том, как сияют на солнце их снежные вершины. О том, как под горячим солнцем растают мои беды, как целебные источники залечат мои раны. О том, как я найду наречённую, и мы уже никогда не расстанемся, встречая поцелуем каждое утро. О том, как я буду учить своих детей вставать ещё до света и собираться на охоту, поверяя им свои умения. Не оставить ли мне свои заботы и сомнения, не пойти ли прямо сейчас навстречу ждущему меня счастью? Я ведь не правитель, не воин, мне не нужно повергать врагов к своим ногам, мне довольно того чудесного, что вокруг.
Тут я опомнился. И даже не оттого, что, пока жив межняк, на моём пути всегда может встать кто-то, жаждущий великого, и жизнь моей семьи мало будет для него стоить. Я видел немало подобных историй, и однажды дал зарок застрелить птицу, появившуюся на свет против природы. Но не поверил я песне потому что твёрдо знал, что сколько бы прекрасного не встретил дальше, счастлив уже не буду Не буду оттого, что мне придётся своими руками убить это чудо, эту память о блаженстве Ирия и свидетельство о земных радостях, эту нежную деву в птичьих перьях и птицу в образе девы. Я поднял лук и выстрелил как можно быстрее, почти наугад, чтобы слёзы не сбили мне прицел. Песня оборвалась. Межняк тяжело упал на землю, ломая ветки.
Я не знал, что делать с останками полудевы-полуптицы, но на всякий случай развёл большой костёр. Она была лишь немного тяжелее глухаря. Я надеялся управиться быстро, и успеть найти себе ночлег под крышей, потому что меня била дрожь. Ладаном и смирной уже не пахло. Пахло сгоревшими перьями и кожей, как бывает, когда хозяйка опаливает на огне обычную курицу, и в этом было что-то нестерпимо несправедливое и обидное. Когда всё уже стало углями и золой, из огня вылетело почти целое перо - багрово-красное, переливчатое, светящееся в солнечных лучах, которые пробивались сквозь кроны. Я повертел его в руках и с сожалением кинул на угли. Вскоре все они перегорели, оставив лишь пепел. Налетел сильный порыв ветра, закрутил его вихрем, развеял в воздухе. Потом я долго отмывался в старице, но и от меня всё равно несло сгоревшими перьями и кожей.
К ближайшей деревне я добрался уже затемно. У меня не было сил, чтобы убеждать нынешнего хозяина пустить меня на ночлег, и я просто заплатил ему. Озноб мой уже прошёл, под крышей казалось душно, и я попросился на сеновал. Меня подташнивало, и я надеялся, что никого не увижу до самого утра.
Вскоре я услышал негромкий разговор, доносившийся из-за стены:
- Ну, дай же, не смылится. Вот уж сокровище. Кому ты нужна-то?
- Хорошо тебе говорить, а мне потом отдуваться.
- Отоврёшься, что девка, вы умеете. Ну, хочешь, женюсь?
- Помолчал бы. У меня даже приданного нет, на вас пришла горбиться, чтобы заработать. С какой это радости твой отец меня сосватает?
- Папаша стар уже, ему недолго осталось, да и помочь ему можно. Случится грех, потом покроем. Даже если с женитьбой не выгорит, я твоей ласки не забуду, когда хозяином стану, дом у нас богатый, ты знаешь.
- Обещай, обещай, на обещания все вы горазды.
Разговор прервался, но доносившиеся до меня звуки говорили о том, что девка-таки поддалась на уговоры. Однако через некоторое время я услышал:
- Бежим отсюда. Отец с матерью идут.
Я насторожился, припав ухом к щели в стене, и вскоре до меня донёсся тихий шёпот:
- Спит уже, точно тебе говорю. Соседи не видели, как он пришёл. Придушу его тихонько, а ты за ноги держи, если дрыгаться будет. Под стенкой закопаем, да и концы в воду.
- Грех-то какой.
- Видела, как он расплачивался? Денег у него немало, а если обыскать, то, небось, ещё заначку где найдём. Лошадку прикупим, корову, старшего отделим. Стыд не дым, глаза не выест.
Охотничий нож всегда со мной. Я и в самом деле не тать - разделываю им туши, добиваю подранков. Но любой охотник умеет ударить точно, даже в потёмках.
Старик кулём свалился на землю, хозяйка убежала с визгом. Я подхватил суму и побежал в лес, начинавшийся уже на окраине деревни. Лес, даже ночной, меня никогда не выдавал.
Тропинку, по которой можно было убраться подальше, я нашёл быстро. До рассвета я шагал, ни о чём не думая, и только к утру решился развести небольшой костерок и обогреться. Держа ладони над ещё не остывшими углями, я с тревогой подумал о том, что ветер, должно быть, разнёс пепел чудо-птицы по всему свету. Какова она, сгоревшая мечта, пепел и зола? Может быть как раз такая, когда даже в грядущем не стремятся к чему-то, что выше своего корыта, когда и в будущее без стеснения несут свою грязь и мерзость? Неудачливый мой убийца, надо полагать, всегда был жаден, а его сынок давно уже искал случая утолить свою похоть. Но решились они на дурное именно в ту ночь, когда я пришёл в их дом. Что же я натворил, став убийцей, какими окажутся теперь люди? Или многие из них всегда были такими, и соседство чудного, пусть и опасного, создания, никак их не меняло, не изменит и его смерть? Я знал, что в прорицаниях полу-Алконоста полу-Гамаюна была правда - только вот не вся правда, значит мне предстоит ещё долго скитаться по свету и, быть может, узнать ответ на свой вопрос. Знал я и другое - что навсегда запомнил песню, которую мне привелось услышать, и пусть даже она толкнёт меня на поиски несбыточного счастья, она сама уже была счастьем, вернее всего - последним в моей жизни.