Хотел бы быть я летописцем скромным,
описывать события,  живы что на слуху,
и вот сегодня не молчу, поел и сонный,
но говорю я честно, как будто на духу.

Ну, ладно, подбираю чужой судьбы ошметки,
они прилипли к уху, почти что плагиат,
мне доводилось нервничать, когда от сумасбродки
флюиды исходили, которым был я рад.

У летописцев время течет вдали от быта,
внедряясь в прошлое то клином, то стрелой,
потом часы на тексты, когда весной забыты
и травы, и цветы, одна мысля иглой.

Но я не создан на затворничество вовсе,
я жизнь люблю, чтоб сотворить косяк,
потом и исправляю, когда вот сердце просит
утихомирить рвение, не пьяный же босяк.

Однако и застолье, и трепет при свидании,
и яркая любовь и даже смех детей
мне в руку, мне по нраву, и даже расставание,
бежит по нервам импульс, я жив среди людей.

А если часть работы сидеть, как летописец,
подолгу взаперти, чтоб осознать ребро
Адамово иль Каина, хотя бы борзописец,
но занят я, при деле, и не блюю в ведро.

Заманчиво-то как писать о днях прошедших,
в них окунаясь мыслью, без трепета теперь,
то в них герой с победой, а то калечит леший,
я ж в стороне писателем, приоткрываю дверь.

Кавафис знал о Дарие немного, но писал,
как будто был знаком с великим императором,
потом ходил куда-то, где чувства добывал,
а после сон назавтра, чтоб выступить оратором.

Но классиком был признан, чего тут вопрошать,
судьба же с опозданием плетется за поэтом,
не думаю, что надо стараться и отжать
кусочек славы вечной, пока я не с приветом.

Я лучший летописец непризнанных пророчеств,
увядшей розы в чашке, капризных дней и снов,
а вот до славы поздно, не по плечу мне почесть,
я раб  в тенетах песни, я раб неловких слов.

Профессия теперь строчить узор по буквам,
чтоб красочный цветок явился опосля,
но иногда нахлынет хождение по мукам,
как ненормальный брошусь туда, где есть мысля.

Сегодня подурачиться мне хочется опять,
как будто я от радости, что отыскал колечко
волшебное, чтоб я осмелился понять,
как выстроен наш мир и где мое местечко.

Но спохватился вовремя, не должен летописец
себя казать на строчках, где излагал итог
истории столетий, он на безлюдном мысе
и в поисках значений, завяз он между строк.

Закончен труд усердный, безымянный,
на чашку кофе рассчитывать могу,
какой же воздух нынче тяжелый, даже пряный,
устал порядком паря, мне б ловкого слугу.

Вот так я о себе пишу и подвираю,
потомок же наивный, чтоб пожалел меня,
а сам-то кофе дую, и от забот я с краю,
смотрю на небо серое, любой же труд не зря.
15.10.2020