Сюжет Чехова, глубины которого мир не понял и не оценил
О том, что в жизни есть ситуации, которые постоянно повторяются, я уже писал. И говорил, что нашёл несколько таких "универсальных сюжетов", которые, кажется, должны были быть описаны у всех писателей - просто потому, что они повсеместно встречаются в самой жизни.
Однако, на удивление, несмотря на их универсальность, эти сюжеты иногда остаются не замеченными никем, и даже самые выдающиеся писатели словно бы их не видят.
Я написал даже заметку об одном таком "незамеченном сбюжете" - о рассказе "Верёвочка" Мопассана ("Самый распространённый в жизни сюжет, которого не заметила мировая литература"), а жизнь тут же поспешила подтвердить, насколько часто встречается коллизия этого рассказа в реальности ("Ой, кажется, не вовремя я написал о "Верёвочке" Мопассана!")
Но, помимо "Верёвочки", я давно обнаружил сюжет, тоже очень частый в реальной жизни, но который описал, "подцепил на перо" только один писатель, и притом всего один-единственный раз.
Речь идёт о крохотном, меньше страницы, рассказе Чехова (сейчас его назвали бы миниатюрой или зарисовкой) "Смерть чиновника".
В дальнейшем сам Чехов больше не возвращался к этой коллизии, другие писатели вообще её как будто не замечали (даже великий Толстой!), но в жизни она случается очень часто.
В чём суть, "нерв" маленького, почти юмористического, рассказа Чехова?
Она в ничтожности, несамостоятельности "личности" главного героя.
У него нет никакой личной значимости, собственного веса, содержания - и потому он полностью з а в и с и т от мнения окружающих.
И поэтому маленькая неловкость, случившаяся в театре, когда он нечаянно чихнул на лысину большому сановнику, превращается для него в жизненную катастрофу.
Воображая, как должен быть на него сердит этот сановник, он пускается в преследование этого сановника, повторяет и повторяет свои извинения, надеясь вырвать такое прощение, которое успокоило бы его навсегда и окончательно, но насытить себя такими "прощениями" от большого начальника всё равно не может.
Ему требуется всё больше и больше подтверждений, что он уже в безопасности, но ни одно из таких подтверждений его не успокаивает. А самостоятельно и трезво оценить произошедшее и уменьшить для себя его масштаб он не может.
Он одержим, "исправить" ситуацию превращается в его единственную цель и он бесконечно бежит и бежит к ней, но достичь её всё равно не может. И длится это до тех пор, пока он не выбивается окончательно из сил и не падает замертво.
Взять себя в руки с а м, своими силами, преодолеть свой дискомфорт без посторонней помощи герой оказывается патологически неспособен (есть такие типы. Одного из них я описал в рассказе "Чечулин"). Поэтому и виснет, камнем, мёртвым грузом, на том человеке, от которого сам же поставил себя в критически важную зависимость.
И своей ослеплённости, неподконтрольности своих чувств, не может понять, насколько он мешает другому человеку, в которого намертво вцепился со своей проблемой. В какое тяжкое бремя для него превратился.
Но, может быть, это единичный случай, может быть, это такое событие, которое произошло где-то, однажды, и поэтому не стоит о нём лишний раз вспоминать?
Вовсе нет. Такие "зависимые", то есть очень слабые, несамостоятельные люди попадаются в нашей жизни регулярно. Их отличает именно это: отсутствие внутреннего стержня, уверенности в себе, которая основана на каких-то их поступках и достижениях, а следовательно - напрочь отсутствие чувства собственного достоинства, самоуважения.
Внутреннего противовеса чужим мнениям у них нет, а, следовательно, нет и устойчивости, способности оценкам окружающих противостоять.
В жизни я не раз встречал таких людей и очень внимательно, движимый любопытством, их изучил.
Правда, в жизни чаще речь шла немного о другом. Это были люди, которые были о себе завышенного мнения, сильно переоценивали себя, и потому, столкнувшись со мной, были в шоке, что я не считаю их такими замечательными, какими они сами себя представляют.
И это было для них очень болезненным ударом, очень сильным ущербом их самолюбию, и пережить, "переработать" этот ущерб самостоятельно они оказывались неспособны.
Вообще, для них в этой ситуации было два пути: либо всё-таки доказать МНЕ, что я низко их оценил несправедливо, безосновательно, либо - ДЛЯ СЕБЯ "перечеркнуть" меня самого, самих себя убедить, что моя низкая оценка их персон вызвана моим собственным ничтожеством. Вот тогда бы они вздохнули с облегчением, тогда - избавились от постоянного беспрерывного гнёта...
Но в обоих случаях "ключ" от своего избавления от мук они вручали мне. Они ставили себя в ЗАВИСИМОСТЬ от меня, добровольную, но неизбежную.
Казалось бы, что мешало им просто проигнорировать мою оценку их персоны? "Забыть", "забить" и жить дальше, как они жили прежде?
Но эта помеха, о которой я долго размышлял, состояла в том, что они действительно очень сильно себя переоценивали, что я - уязвил их в самое больное место. И смириться с их "недооценкой" мною они не могли.
Вот один из примеров. Когда я жил в общежитии Университета во времена аспирантуры, на нашем этаже, среди прочих, была одна маленькая, лет 4-5ти девочка. Я постоянно слышал, как её родители внушают ей, что она самая лучшая, самая замечательная. (Сколько неприятности ей принесёт такая установка = завышенная самооценка в жизни, наиболее умудрённые опытом читатели уже, наверное, догадались. А также и о том, чем обернётся для её родителей в старости дочь, которую они воспитали таким образом).
И вот по этой причине эта девочка, уверенная в своей необыкновенности и исключительности, увидя меня, уверенно пёрла ко мне, требуя внимания и того, чтобы я с ней пообщался. Именно пёрла - она была уверена, что у неё есть полное ПРАВО на общение со мной. В то время, как другие дети, несколько человек младшего возраста, спокойно играли друг с другом и не пытались навязаться никому из взрослых.
Но то они, а то - она! Лучшая из всех, от которой все были обязаны (вслед за её родителями) приходить в восторг.
И когда я, неизменно, гнал от себя эту навзчивую и избалованную девочку - у неё наступал нервыный срыв. Она не могла понять, почему я не веду себя так, как ДОЛЖЕН. И тут она действовала тем же двумя способами, о которых я сказал выше. Она то пыталась подластиться ко мне, переубедить меня, заставить исправить мою "ошибку", то - закатывала истерику, требуя моего внимания, и даже угрожая мне какими-то, в её представлениях, карами, или даже нападала на меня, пытаясь ударить или ущипнуть.
В общем, она демонстрировала все свои внутренние корчи, судороги своего мироощущения от того, что я всего лишь навсего не признал её такой, какой она считала себя.
При этом ей, чтобы избавиться от уязвлённости в самую свою суть, был нужен я и только я. Больше никто другой ей в этой ситуации её "муки" облегчить не мог. И это как раз пример той добровольной зависимости, неустранимого рабства, в которую загоняют себя внутренне неустойчивые, несамостоятельные люди, чья уверенность в себе зиждется только на мнении окружающих и не имеет чёткого противовеса внутри.
Вот эта последняя ситуация как раз описана, у другого классика, у Лермонтова в "Герое нашего времени".
Ничтожному, пустому человечку Грушницкому, став в позу невинно пострадавшего, но романтического и загадочного героя, удаётся занять видное место в отдыхающем на курорте Пятигорска "водяном обществе", привлечь к себе внимание и интерес.
Но появившийся в этом обществе Печорин без труда разгадывает его мелкость и никчёмность, его позёрство. И этим превращает Грушницкого в своего смертельного врага.
На их дуэли, когда Печорин разоблачает подлый обман Грушницкого с подменой оружия, тыкая того (при свидетелях!) носом в то, что на деле Грушницкий из себя представляет, Печорин всё же предлагает противнику пощадить его, отпустить живым из этой переделки.
Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.
- Стреляйте! - отвечал он, - я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...
Я выстрелил... Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
- Finita la comedia! - сказал я доктору.
В наше время мы сказали бы: "Пристрелил, чтоб не мучился"
---------------------------
Ещё в юности я встретил (и накрепко запомнил) замечательное правило: "(В жизни) проигрывает не тот, кто проигрывает, а тот, кто пытается отыграться". И по-настоящему взрослые, зрелые люди наверняка согласятся с непреложностью этого правила. Пусть другими словами, но они пришли для себя к такому же выводу: через некоторые неприятные вещи надо просто прешагнуть и идти дальше. Не отвлекаться на них и о них не переживать, не тратить на них больше определённого количества своих душевных и физических сил. (В конце концов и понимание, что "месть - это блюдо, которое подают холодным" в последнее время уже очень широко разошлось в наших российских умах, стало ментальным достоянием большинства).
Но вот что делать тем, кто без "отыграться" просто не способен дальше жить? Никуда идти? Кто настолько слаб и ничтожен, что не может найти внутри себя ресурсов взять это желание под контроль и его (хотя бы на время) обуздать? Не обладает тем внутренним противовесом, который снизил бы ущерб от чьего-либо непризнания или пренебрежения извне?
Эти последние обречены. На то рабство, ту зависимость от другого, которую и описал Чехов в своём маленьком рассказе. На маниакальную одержимость и гонку: во что бы то ни стало избавиться от той раны, которую им нанесли другие.
И вот после всего того, что я здесь написал, найдётся ещё кто-то, кто не признает, что прозрение Чехова в этой крохотной зарисовке было гениальным?