Вечер клонился на реку Тверцу курчавой звёздной головой, делая её воды, текущие среди густых лугов и дремучих лесов, тёмными, как глаза заезжей цыганки. По реке, точно сытая корова по тучному полю, шла ладья. Её борта мерно покачивали воду, этого хватало на то, чтобы всколыхнуть камыши и утиное семейство, поселившееся в них, да взлохматить бороду водяному деду, наблюдавшему за ладьёй из-за плывущей коряги.
- Эка спросил, - Никодим погладил седую жиденькую бородку и насупился. На самом деле он делал вид, что сердится, характер у него был добрый, и Афоня не раз слышал, как дед говорил кормчему Миките, что из него, Афоньки, выйдет знатный ладейщик. Микита завсегда спорил, утверждая, что на ладье сила и сноровка нужна, а этот малец на ладан дышит, но Никодим стоял на своём: "Эка складно палубу моет, хоть и малый, и мель каждую на реке помнит".
Вот и теперь мальчишка заметил, как зажглись глаза старика, любил тот такие разговоры. Травить побасенки и сказки было для Никодима даже не любовью, а скорее смыслом его сухонькой, как степная трава жарким засушливым летом, жизни:
- Что за морем? Да кто ж знает... Говаривают старики, что люди с пёсьими головами. А то и ещё чуднее молвят, что там и вовсе земли нет.
- Как так?
- А вот так, обрывается земля и всё, а дальше ничегошеньки.
- Врут твои старики.
Старик и мальчишка вздрогнули и повернулись к стоящей на палубе клетке. Это был их груз, в город к князю везли они ведьму. Тоже невидаль, такие, почитай, в каждой деревне были, только эта, а вернее, её бабка, чем-то сильно насолила людям, что ополчились на неё, да так, что на куски разорвали, а везли на казнь теперь её внучку.
Афонька скосил на ведьму глаза. Девчонка была достойна жалости. В когда-то красивом сарафане с аккуратно сделанной вышивкой ("Должно быть, сама вышивала", - подумалось ему), а теперь рваном и грязном. С всклокоченными волосами, кровоподтёками на лице и синяками на ногах она действительно походила на ведьму, какими пугают непослушных детей. Передних зубов не было, то ли природа лишила, готовясь заменить новыми, более крепкими, то ли кулак мужика, губа расплылась и застыла кровавым месивом.
- Что ты сказала, нехристь негодная? - Никодим тяжело вздохнул. То ли его действительно огорчали слова девчонки, то ли её вид и дальнейшая доля.
Ведьма сжалась в комок, что ёж лесной, но повторила:
- Лгут, а за морем люди живут такие же, как и мы, а за тамошней землёй ещё море и ещё.
- А ты почём знаешь? - обратился в слух мальчишка, но старик огрел его шершавой ладонью по затылку, не злобно, но весомо:
- А ну, кыш отседа, нечего ведьмины речи слушать!
...Но невозможно удержать любопытство мальчишки, так же как нельзя предотвратить приход ночи.
- Спишь, что ли?
Сено в клетке зашуршало, среди спящей темноты этот звук показался Афоньке очень громким.
Ладья была причалена, все спали, кроме сторожевых, что сидели на берегу у маленького костерка и наверняка травили друг другу небылицы.
- Ты, слышь, откуда про то, что за морем, знаешь? - тихо спросил мальчишка.
- Бабка сказывала, она мне много о чём сказывала, - и тут Афоня услышал то, что меньше всего ожидал, всхлип горестный и печальный. А ведь не плакала девчонка ни от побоев, ни от боли стягивающихся ран, ни от жары, заставляющей эти раны гноиться.
- Тише, - только и смог сказать он, и к самому горлу подошли комком слёзы.
- А хочешь я тебе судьбу предскажу? - неожиданно предложила ведьмовка. - Говорят, последнее предсказание самое верное, - она опять всхлипнула, на этот раз от страха.
- Глупость, с чего ты взяла, что последнее?
- А ты думаешь, меня пряниками с мёдом накормят?
Афоня промолчал. Конечно же, он так не думал, точнее сказать, он до этого момента вообще не думал о том, что ждало пленницу дальше, а сейчас эти думы забрались в голову и поселились там, точно мыши в мешке с зерном, превращая спокойствие в труху.
- Ты славен будешь.
- С чего взяла?
- Вижу. А ещё всю жизнь искать будешь.
- Чего?
- Последнего моря.
- И это всё?
- Большего не знаю. Ты только...
- Что?
- Меня помни, ладно? Говорят, покуда человека помнят, он жив.
- Дура ты, - Афонька достал из-за пояса ключ. Он давно, ещё днём, решился на это, только и самому себе признаться было страшно, не только что ей сказать.
- А узнают? - в голосе девчонки слышалась скрываемая радость.
- Все спят, а увидят пустую клеть, решат - ведьмины штучки. Беги лучше.
- Меня Настасьей кличут, - шепнула она и ящеркою сползла с борта в воду, только тихий неосторожный всплеск, словно большая рыба играет, сморщил зеркало реки.
Небо было мирным, и месяц хоть и шёл на прибыль, был ещё слишком тонок. Афоня посмотрел куда-то вдаль на звёздный простор и тихонько проговорил, точно пробуя на язык:
- Последнее море.
- Последнее море, - прошептал мужчина. Губы спеклись и не хотели двигаться, язык казался неподъёмным камнем.
- Тише, тише, - что-то влажное коснулась горящего лба, нежно-успокаивающе.
Мужчина открыл глаза и вздохнул облегчённо: он на Руси, не привиделось. За все палаты, разукрашенные алмазами и изумрудами, не отдал бы он этой скромно убранной комнатки с потемневшими образами в красном углу.
"Боже, прости! Прости все грехи мои тяжкие и невольные".
Рядом стояла женщина, одетая в чёрные одежды, как монашка. На какое-то мгновение её лицо показалось Афанасию знакомым, но потом это видение пропало.
"Все русские люди родными кажутся, - подумалось ему. - Эх, нелёгкая вернуться и захворать, так ведь немного до родного дома осталося".
Грудь сдавило, точно кто уселся. Бабки верят, что это домовой, надо спросить его - к худу или добру, и ответит. Да не ошибётся. Но Афанасий спрашивать не стал. Не было ему боязно, просто ответ он знал и так.
Женщина в чёрном сделала жест, точно прогоняя наваждение, и стало легче.
- Спасибо, - прошептал больной.
- Ведьму не благодарят, - улыбнулась она щербатой улыбкой и вновь показалась Афоне очень знакомой. Но горящий лоб не давал вспомнить, когда и где он её видел.
- То ж ведьму, а я тебе благодарствую.
Женщина вновь улыбнулась и отвернулась, чтобы смочить в воде ткань, которой унимала жар со лба больного.
- Вот мы с тобою, Афанасий, и встретились.
- Ты меня знаешь?
На дворе разорался петух, начиналось утро.
- Ну как, есть у земли край и живут ли люди с пёсьими головами на нём? - женщина заглянула ему в глаза, и Афанасий подумал, что и раньше чувствовал этот взгляд, когда трудно приходилось, когда о родном доме вспоминал.
- Настасья, - произнёс он не уверенно.
- Узнал, - женщина положила влажную холодную ткань на голову мужчине, присела на низенькую скамеечку. - Прости меня.
- За что?
- Ты меня спас, а я вот не могу.
- Не страшно, главное - я здесь, главное - до земли Русской дошёл. Нигде не нашёл я земли лучше, - он нащупал своей дрожащей, словно в ознобе, рукой её руку, сжал, чувствуя её тепло. - Хорошо, что свиделись. Только вот не сбылось твоё предсказание: в стольких землях был, а последнего моря так и не нашёл, да и славы не сыскал.
- Искал ведь море-то?
- Искал.
- А я и не предсказывала, что найдёшь, а славен будешь. Помнишь, что я тебе говорила?
- Времени-то много прошло...
- Я говорила, что пока о человеке помнят, он жив.
- Будешь обо мне помнить?
- Буду, и не только я.
- Спасибо.
Глаза женщины обещали покой, лампадка тлела под образами, и Афанасию сделалось легко и свободно. Он закрыл глаза, и вздох его вырвался из груди, вылетел в оконце и рванулся в небо, прямо в объятия разливающейся заре, огромному бескрайнему морю.