Мария Дмитриевна была сильной женщиной. В своей жизни ей пришлось претерпеть немало трудностей, но никогда она не жаловалась, никогда не опускала рук. Она выросла в семье морского офицера, ее муж был морским офицером. И как бы ни было тяжело, она всегда умела держать себя в руках. Женщина должна быть опорой своему мужу, помогать, утешать, беспрекословно поддерживать и в теплых четырех стенах, и на краю бездны. Марья Дмитриевна была так воспитана и почитала это лучшим воспитанием. Ей было двадцать сеть лет, она имела пятилетнюю дочку и ее муж, капитан Андрей Арсеньев, находился в Арктической экспедиции. И вестей от него не было. Такое происходило не в первый раз, но сейчас Марья Дмитриевна чувствовала что-то не то. Оленька была отправлена к бабушке. Марья Дмитриевна бродила по своей квартире на Невском и все пыталась вспомнить обрывки снов.
Сны тревожили ее больше всего. После них она просыпалась больной, в тревоге, с опухшим лицом. Чувствовала себя измученной, есть не хотелось, пить не хотелось, видеть посторонних людей - тоже. Сегодня Марья Дмитриевна плакала, может быть, впервые в своей замужней жизни. Села на креслице у окна и ни с того, ни с сего заплакала навзрыд.
В таком состоянии и нашла Марью Дмитриевну давняя ее подруга, Елена Яковлевна Азорина, недавно вернувшаяся из Берлина. Елена Яковлевна, одетая по последней моде, в какой-то феерической шляпке, с изящным мундштуком между белых, как жемчуг, зубок, стояла на пороге, держа в руках саквояж крокодиловой кожи. "Плачешь? Милая, что стряслось?" Марья Дмитриевна попыталась объяснить свое непонятное состояние, свои нехорошие предчувствия, темные, путаные сны, столь ей несвойственные, но чем больше подбирала она эпитетов, тем невразумительнее были объяснения. Елена Яковлевна сняла шляпку, поставила саквояж, отложила мундштук и, зажав виски пальцами, задумалась. Затем решительно встала и оглядела комнату. И Маша, и Андрей были ей очень симпатичны. И ей совсем не хотелось, чтобы с ними случилась беда. "Одевайся! Пойдем!" - требовательно заявила она. "Не хочу-у-у!" - надула губки Марья Дмитриевна и слезы брызнули из ее карих глаз. "Ну, Маша, милая, разве я желала тебе когда-нибудь зла? Я хочу помочь, Вытирай слезы и идем". Совсем расклеившаяся Марья Дмитриевна, с плохо уложенными волосами и совершенно некрасивым лицом, вышла в сопровождении подруги из дома.
На Невском было людно, жизнь бурлила, но Машу это не тронуло. Солнечные лучи, упавшие ей на носик, были проигнорированы. В изнеможении следовала она за подругой. Как ни странно, просвещенная и образованная Елена Яковлевна привела ее к гадалке. "Мадам фон Штильке" - указала она мундштуком на красивую женщину неизвестно какого возраста, находящуюся, как и положено, в комнате с задернутыми окнами, слабым освещением и таинственными запахами. Елена рассказала все, что ей было известно со слов подруги, затянулась, выпустила колечко дыма и сказала с отчетливым немецким акцентом: "Ну, что скажете на это, фрау Маргарита?". Фрау Маргарита была одета в строгое черное платье, черные волосы заколоты гладко-гладко, от фарфоровой кожи - легкое сияние. Черные глаза смотрят внимательно, умно. "Нет, не шарлатанка, а весьма рассудительная женщина. И не немка". "Одна минута", - сказала она тихо с едва уловимым акцентом и шурша платьем, удалилась. Остался лишь легкий и загадочный, напоминающий о дальних и недоступных садах, аромат духов. Елена, задумавшись, дымила. Потом взяла Машу за руку и строго сказала, словно непослушному ребенку: "Все будет хорошо". Вернулась фон Штильке. В ее хрупких, тонких пальцах, украшенных дивными кольцами, находился маленький пузырек с темной жидкостью. "Будете пить сегодня, если нужно - завтра, каждый час пять капель. Увидите то, что желаете". Протянула скляночку Маше, и та почувствовала, какие ледяные пальцы у гадалки, точно из могильного мрамора какого. Едва сдержалась, чтобы не отпрянуть. Елена Яковлевна расплатилась хрустящей бумажкой, и они снова вернулись на свет. Пораженная всем случившимся, Маша вышла из оцепенения, в котором находилась столько дней и пожелала прогуляться по улицам. Две подруги неспеша шагали рядом. "А если это отрава?" - на что Елена Яковлевна отмахнулась мундштуком и было ясно, что Маша сказала глупость. "Тогда надо быстрее пить!" "Успеешь". Они зашли в кофейню, и Елена Яковлевна заказала кофе, пирожных и две рюмки ликера. Маша стала заметно живее и с удовольствием верила в ожидавшее ее чудо. Елена Яковлевна пригрозила мундштуком: "Спокойнее, не гимназистка уже". Когда пробило пять, она заставила накапать из склянки жидкости в кофейную ложечку и выпить. Маша, с внутренней дрожью, исполнила и почувствовала во рту странный горький вкус, но он не был неприятным, а скорее будоражащим и острым. Они расплатились и вышли. Каждый час происходило одно и то же. Пять капель, пряный привкус и дрожь внутри. В одиннадцать подруги стали готовиться ко сну. Глаза у Маши закрывались сами собой. Елена Яковлевна легла рядом, зажгла лампу и стала читать. "Буду караулить тебя, а если засну, буди", - сказала она и углубилась в чтение. Машенька ворочалась, но подруга не обращала на нее никакого внимания, грызла мундштук и продолжала читать.
Марья Дмитриевна сначала не поняла, где проснулась, под ней стремительно двигался корабль и летела вода. Была ли она ветром, парусом или привидением, не было возможности понять. Внизу лежащее пространство было выпуклым, словно на глобусе, но вода никуда не переливалась, а только недобро блестела. У Марьи Дмитриевны потемнело в глазах от кривизны пространства и быстроты перемещения. Она передвигалась с кораблем своего мужа. Неизведанные земли, стоянки, причалы мелькали перед ней, она видела знакомых моряков, Андрея, но не было возможности сказать ему что-либо и услышать, о чем они говорят там, внизу. Марья Дмитриевна изо всех сил старалась запомнить увиденное, но не было ни названий портов, ни особых примет. Чем дальше летела она над водой, тем больше страха становилось внутри. Холодало. Марья Дмитриевна вдруг увидела полупрозрачное существо в свадебной фате, парившее рядом с ней. "Кто вы?" - безмолвно спросила она, холодея от испуга. Странным музыкальным голосом существо ответило: "Я покойная невеста покойного мичмана Гжельского, ищу душу его". "А разве муж ваш умер?" - в страхе спросила Марья Дмитриевна, ведь Гжельский ушел на одном судне с Андреем. "Скончался, сударыня, третьего дня-с. Вместе с капитаном Арсеньевым". "А вы разве умерли?" "Да и я скончалась, сударыня, от горя. Только и вы ведь мертвы, Марья Дмитриевна. Но не прогоняйте меня, позвольте быть рядом с вами". У Маши голова пошла кругом. Ей стало совершенно плохо, она почувствовала, что должно случиться что-то ужасное, закрыла глаза и проснулась. Встревоженное лицо Елены Яковлевны склонилось к ней в предрассветных лучах. "Машенька, что с тобой? Бедненькая моя, да ты вся словно изо льда". Она принялась растирать ее холодное тело. Потом принесла водки."Выпей-ка" - влила почти силой, села рядом и взяла за руку. "Говори". Маша помнила все. Елена Яковлевна слушала и хмурила брови. "Гжельский - это из Старолитейного переулка?" Маша кивнула. Елена Яковлевна закурила и неспеша стала прохаживаться по комнате. "Что такое "третьего дня?" - спросила она то ли у себя, то ли у Маши. Вдруг замерла. "Оставайся здесь. Ничего сегодня не случится. Я скоро приду". Сказала и ушла. Марья Дмитриевна сначала лежала без движения, а потом вдруг уснула спокойным, здоровым сном. Проснулась от яркого солнечного света, заливавшего комнату и от запаха французских булок. Елена Яковлевна сидела как ни в чем не бывало за маленьким столиком, мастерила бутерброды и разливала кофе. "Вставай, соня!" - улыбнувшись, весело, сказала она, разрезая яблоко. Прямо в ночной сорочке Маша поднялась и присела за стол. Дымился кофе, фрукты переливались на солнце, а французская булка была восхитительна. "Где ты была?" "А была я, дорогая, на Старолитейном. У Гжельского действительно есть невеста, премилая особа, хрупкое создание семнадцати лет от роду, воспитанница французского пансиона. Жива, здорова, ждет суженого. Никаких предчувствий не наблюдает, но, конечно же, как всякая романтическая барышня, обеспокоена. Кроме того, я была в Адмиралтействе, у нашего друга Чугунова. Вот секретный план экспедиции". Елена Яковлевна небрежно вытащила карту с пометками и разложила среди тарелок и чашек. Тут же появился мундштук. "Конечно, для приличия он поломался немного, но в конце концов сдался. Эх, Чугунов! Смотри сюда". Мундштук пополз по карте, переходя от одной отметки к другой. "Вся экспедиция должна была занять семь месяцев, два месяца прошло и - ни слуха, ни духа. Чугунов что-то лепетал о необходимости поисков и нехватке средств для этого. Но я думаю, времени слишком мало для всех этих экспедиций". "Так что ж?" - с дрожью в голосе произнесла Маша, вспоминая "да и вы мертвы, сударыня". "Будем рассуждать логично. Если вы с будущей мадам Гжельской живы, значит, живы и ваши супруги. Третий день был позавчера. Пока в этом знаке ничего для нас нет. Будешь пить зелье от фрау Маргариты. Будем надеться, завтра все и откроется".
Снова капли, капли, капли. И задумчивый взгляд черных, как маслины, глаз Елены. Потемнело рано. Да к тому же пошел дождь. Подруги сидели тихо, только шелестели страницы книг и было слышно, как дождь бродит под окнами. Хотелось чаю и спать. Подруги поужинали и легли. Дождь еще шел. А сна не было. Маша лежала на спине, разглядывая потолок, ожидая, когда он искривится и превратится в тонны воды. Елена Яковлевна лежала на боку, подогнув ноги, как ребенок. Вдруг спросила сквозь дождь: "Любишь его?" "Люблю". "Все будет хорошо".
Сегодня невесты Гжельского не было. Зато был сильный ветер. А потом из-за горизонта показались белоснежные, сияющие массивы льда. Корабль, не останавливаясь, двигался на них, А затем льды заглотили его, и люди оказались на снегу, маленькие, беззащитные, замотанные в тряпицы. И пришли другие люди с ружьями и взяли команду корабля в плен. Несколько человек упало и снег обагрился кровью. Они так и остались лежать, скрюченные, темные, на белом. Маша поняла, что скоро будет смерть, что никто не отпустит ее мужа домой, к жене и дочери. Она чувствовала, что силы оставляют ее. Моряков привели в деревушку, и Маша, уже понимая, что отдаляется, что ветер уносит ее вон, увидела название."Илирней".
Елена Яковлевна слушала как всегда молча, не перебивая, меж бровей залегла глубокая складка. Потом порывисто поднялась. "Я к Чугунову. Жди". Подруги не было целый день, Маша вся извелась. Но слабости не было, каждая минута только прибавляла сил. "Как ужасно ждать-как ужасно ждать", - пело ее сердечко, но Маша ждала. В четыре пришли Чугунов и Елена, оба взволнованные, немного растрепанные и запыхавшиеся. "Вот она!" - бросила Елена, стягивая перчатки. "Что? Что там?" "В Илирнее вот уже несколько месяцев орудуют беглые каторжники. Для их захвата выслан отряд. Надеюсь, ваш муж скоро будет в Петербурге".
Так оно и оказалось. Команду "Адмирала Фаддеева" через месяц привезли в столицу. Изможденные, уставшие, похудевшие, бледные моряки прибыли на поезде в Петербург. Маша была рада, но перед людьми сдержана и только девица из французского пансиона, невеста Гжельского, рыдала от счастья, никого не стесняясь. Вечером того же дня, третьего мая, Андрей, Маша и Елена Яковлевна сидели в гостиной. Арсеньев, светловолосый, с аккуратно подстриженными усами, с нескрываемым удовольствием обнимал жену и слушал Елену Яковлевну. "И что же это было за волшебное зелье?" "Хорошо настоенный чай с гвоздикой". "Вот шарлатанка!" "Не ругайте ее, она знала, как лучше. Возможности нашего сознания столь неограничены и столь неизведаны… ". Вскоре Азорина засобиралась: "С князем Полтавским оперу слушаю на выходных в Риге. Спешу на вокзал. Ну, что ж, до свидания. Будьте счастливы, милые!". Легкий запах табака да французских духов. Они остались одни, и Арсеньев тут же крепко обнял Машу: "Солнышко мое, скучал без тебя". "Я тоже".
Фрау Маргарита стояла посреди своих темных покоев и видела, словно воочию, как рушатся вагоны поезда, только что, третьего дня, отъехавшего от Финского вокзала и набравшего ход, как искажаются ужасом лица, как разлетаются вещи и части тел. Она бы могла не ехать на этом поезде, эта строгая женщина с изящным мундштуком, но она не пожалела своей жизни, чтобы четверо были счастливы.