Понимают ли они, как много дано им власти над открытыми душами? Понимаю ли я, перейдя ту же черту, но всё ещё ощущая, что играю с куклами - теперь живыми?
Мой первый скрипичный учитель был ужасен. Несмотря на благородную фамилию Царёв, он вёл себя как шут, смеша меня своими оборотами фраз и мимикой. Возможно, это был его стиль, но юмор его усвоению уроков явно не способствовал, хотя на мне рано было поставлено клеймо "талант есть, а работоспособности нет". В шесть лет гордость была задета. За глаза я звала его Шушарик, и презрения во мне было больше чем сейчас.
Я рылась в нотах, разбирая новую пьесу сама задолго до того, как она будет задана. Это не приветствовалось. Зато за скрипку мы дрались. Почему-то учитель не имел обыкновения приносить свою на уроки, и всегда хотел показывать что-то на моей. А это была моя собственность, к тому же, мне казалось, что я всё уже поняла из теоретических объяснений, и скрипку не отдавала.
Но были и светлые моменты. Раз в неделю я встречалась с Ним - моим учителем по сольфеджио. Этого хватало на то, чтобы не возненавидеть истязания юмором. Он был... не от мира сего. Теперь я знаю это с точностью. Всё, всё в нём указывало на ангельское происхождение. Армянин с львиным именем и тихим голосом, способный тут же подобрать аккомпанемент к любой мелодии. Художник, рисовавший наглядные пособия с принцессами на субдоминантах. Коллекционер пластинок, в том числе и редкостных, раскрывший мне тайны органного Баха. "Его нельзя слушать много. Его руками играл сам Бог."
Страшное, незнакомое слово - католик, в счастливом православном детстве предстающее монстром растолстевшего аббата, ворующего яблоки в монастырском саду - и разбивающееся об образ длинноносого тонкого учителя. Влага первого сомнения, дающая всходы переоценки ценностей на поле логики. "Мама, а он - спасётся?"
Некоторые, очень аккуратно избранные католики, оказывается, спасались и в той вселенной. Не могу описать, в какой трепет привело меня видение его зелёного полиэтиленового пакета, в котором лежала буханка хлеба и два яблока. Я увидела, что едят ангелы на земле.
Первая встреча, когда он улыбнулся девочке с косичками (у самого была такая, влюблённая позже в дирижёра, который - ха! - хотел на мне жениться) и попросил её спеть песенку при приёме в школу - кажется, я пела "Приди, весна, и снова...", и когда он вступил разливающимися арпеджио, я не смутилась, а улыбнулась в ответ -
Восхищение в его глазах от моего умения за считанные минуты писать диктанты, которое и не умение было вовсе - просто я слышала ноты всегда именно так - именами, а вычисление длительностей было начальной математикой -
Его слова о том, что, была бы я чуть постарше, он послал бы меня представлять школу на какой-то музыкальной олимпиаде, и я бы выиграла все призы -
Его тихость со всеми детьми, даже буйными, его это "Что, Вадик, в меня стреляешь?" - и горячее желание броситься на амбразуру и защитить, а Вадика, пусть и влюблённого в меня, придушить тут же за партой -
Позже - знакомство с его семьёй: прагматичная и очень умная жена показывает свои и его рисунки, в её - жизнь в схваченном за секунду до того, как заревёт, лице ребёнка, в его - пейзажи, облака, небо... "А у Лёвы всё с небес свет льётся!" - смеётся она, пока я решаю: любит? Ведь должна! Ведь любит, потому и смеётся?
Тот день, когда Царь и Лев столкнулись на моей арене, был ужасен.
На уроке скрипки я долго не могла понять простого ритма. Учителю, наконец, надоело считать, он сказал, чтобы я собиралась, а сам в это время нарисовал в дневнике огромную жирную двойку. Мир был сдвинут с точки баланса.
Выйдя к сидевшей в корридоре маме, он в своей манере сказал ей, что я делаю успехи. Она сначала обрадовалась, но узнав истинное положение вещей от меня, не умевшей держать язык за зубами, впала в страшнейшую истерику. Хуже всего было то, что в этот день должен был быть урок сольфеджио, где дневники всех присутствующих обычно подписывались. Увидеть его изменившееся лицо и услышать: "Что это?" было бы концом меня. Стыд отличницы и любимой ученицы мог быть смыт только позорным бегством и недельным копанием в себе. Мать, вся в слезах, вызвала такси, и пока мы проезжали мимо здания с надписью "Салон красоты", я говорила себе, что красота должна быть внутренняя.