Марач Василий Васильевич : другие произведения.

Перламутровая Бабочка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как бы эротический триллер

  

ПЕРЛАМУТРОВАЯ БАБОЧКА

  
  
  
   ...на подгибающихся ногах иду от приоткрытой двери и в  этот момент осознаю что вот оно случилось то чего я боялся всю  свою жизнь боялся больше всего на свете и мне тогда хочется  проснуться проснуться и я зачем-то тащусь на кухню и сердце  моё от внезапной боли готово лопнуть а в голове всё сме­шалось и перепуталось и пинг-понговый стол и перламутровая бабочка и всадник на белом коне и чёрный угольный подвал и я не  знаю что же мне теперь делать как в данную минуту так и вообще  в жизни и вот здесь во мне словно молния сверкает и я вдруг вижу что сижу сгорбившись на скамейке и что конец июня...
  

* * *

  
   ...Конец июня. Утро. Липы цветут. Аллея старинного подмосковного парка. На скамейке сидит красивая седая старуха, а рядом с ней - лысеющий полный мужчина лет пятидесяти. Она - в чёрном, блестящем как змеиная кожа костюме и чёрной же блузке-ришелье. Он - в синих тренировочных штанах с лампасами и в генеральской рубахе. Но на генерала как-то не тянет. Скорее - капитан. ...Или майор.
   ...Правда, на воротнике у него перхоть, а зубы покрыты коричневым налётом... Глаза, опять же, мутноватые... И в красных прожилках. ...Странный человек.
   Не останавливаясь и сильно размахивая руками он что-то говорит чёрной старухе... Собеседница же его, напротив, молчит. Молчит и смотрит. Смотрит как бы сквозь него. Беспрестанно мелко кивает. Изредка пишет что-то в лежащий на коленях маленький блокнот. Кажется, что изо рта у неё пахнет смертью. ...И сама она холодная как могильная плита...
   ...По аллее идут люди, парами и поодиночке. Они поглощены своими разговорами, заботами и тоской. На этих двоих никто не обращает внимания. Как если бы их здесь и не было вовсе...
   ...Вокруг хорошо. Красиво... Но почему-то безжизненно и тревожно. ...Лето, а как будто зима. Поглядишь вдаль и обязатель­но увидишь там бескрайние снега или деревья в белых круже­вах... А потом вдруг догадаешься, что всё это нарисовано мо­розными красками на заднике сцены... И вверху вместо неба, окажутся какие-нибудь театральные колосники...
   ...Но солнце тем не менее светит. Похожее на всадника облако уплывает за горизонт. Бабочки спят на лету. И, возможно, видят сны. И жужжат неугомонные пчёлы...
   ...А в воздухе - привкус церковного вина... И кажется, что всё хорошо, всё правильно, всё на самом деле...
  

* * *

  
   ...Извините, пожалуйста, сударыня, что я к вам... не будучи, так сказать, представлен... я, офицер... и понимаю, что это некоторым образом даже бесцеремонно... может быть невежливо... и глупо... Вот здесь вот, так, на скамейке... Но мне надо, знаете ли, посоветоваться... По одному дельцу... По личному... И для меня это очень важно... Мне вас рекомендовали... Не сердитесь...
   ...Вам, может быть, тоже будет небесполезно... Да и... Мало ли... Уж будьте настолько любезны, соблаговолите выслушать... Хорошо? ...Не против? ...Благодарю. ...А со временем у вас как? Нормально? Да? История-то у меня длинная... Ничего? Ну лад­но, тогда я приступаю к рассказу...
  

* * *

  
   ...Даже не знаю с чего и начать... Ну, в общем, так... Случилось это... Вернее сказать, началось... В прошлую ново­годнюю ночь. ...У нас какой нынче год? Ну, не суть важно... Так вот...
   Мы с женой... Нет, сначала - одно замечание... "А пропо", как раньше говорили... Насчёт самого новогоднего праздника... Я, знаете ли, в журнале одном прочитал, что новогодний праздник отмечался уже в ка­менном веке... Представляете? И вот уже тогда наши предки в полночь... устраивали жертвоприношение... Причём, самое главное в году...
   Дерево специальное украшали. И около него, или, даже, на нём убивали человека. Это уж потом, вместо человека стали жи­вотное закла... как правильно сказать? "Что делать?" - "Зак­ла..." "Закладывать", что ли? ...Вот с этого-то всё и началось...
   ...К чему это я? ...Отвлёкся. ...Волнуюсь, знаете ли... Ну не суть важно... Ах, да! Это я про жену! В смысле, про Новый год...
   Так вот... Мы с супругой моей тоже... К празднику подготови­лись. Ёлочку украсили. И гуся... в жертву принесли. С яблока­ми, с черносливом. У нас в семье так принято... Традиция, так сказать...
   Дочка, правда, подвела в этот раз. Ускакала к друзьям. Бросила нас стариков... Что мы ей?! ...Семнадцать лет. Студентка. Музыкальное учили­ще заканчивала тогда... Летом собиралась в консерваторию поступать... Пусть не в Москву, не важно... По отцовским, так сказать, стопам... Теперь-то уж что... Теперь-то уж это и не важно... А возраст у неё трудный... Характер сложный... Вообще с ними сейчас очень тяжело... С молодыми... Скучно ей, видите ли, с родителями... "Тусовка" у них, понимаете ли... Я конечно был против. Запретил категорически! Но они взрослых-то сами знаете как теперь слушают. Спасибо хоть сказала куда пойдет, а то бывало... Ну да не о том разговор... Ладно, думаю, пусть уходит, может оно и к лучшему.
   Гостей не звали. Надоело до чёртиков! Суета эта, представительство... Я показухи терпеть не могу. И как-то, знаете ли, тишины захотелось... Покоя... Устал...
   Да. Остались мы, значит, вдвоём. Думаю, вот наконец-то всё будет по-людски... Как раньше. Помните, лет двадцать назад? Спокойно, тихо. По доброму. Да... Посидим, думаю, телевизор посмотрим. Водочки выпьем. Проводим старый год, как говорится. Уж какой он там ни был... Живы и то, слава Богу. Шампанского за новый... Ну что я вам рассказываю...
   ... Отношения-то у нас с супругой были, конечно... не того... Давно уже. Жили вроде вместе и всё... Как бы по привыч­ке. Но праздник - есть праздник... Я, конечно, постарался... От души... И поначалу всё выходило вроде бы неплохо.
  

* * *

  
   Жена у меня, вообще-то, дура... Была. Что уж лицемерить. Дура! И стерва к тому же... Вздорная, жадная, тряпичница. ...Даже не это главное. Просто... Её моральные, так сказать, устои... Всегда оставляли желать... Для меня это важно... А тут ещё времена эти проклятые... Все как с ума посходили. Ну и у моей - тоже шарики за ролики заехали... Да...
   Сначала всё покусывала, змея: "Если ты такой умный, поче­му такой бедный?" Я говорю: "Потому и бедный, что умный". Но для её убогого интеллекта это, конечно, слишком высокие материи. Потом она, зна­чит, на меня рукой махнула, бросила свой НИИ и устроилась в шарашкину контору. В фирму. Туристическую, что ли... "Тайм-Шер" какой-то дурацкий... То есть явно мошенническое что-то... Это теперь называется "бизнес"...
   Не знаю уж что она там делала, в своей фирме, и каким местом, но платили ей пятьсот, как они теперь говорят "баксов". Долларов то есть. И это в то время, когда я за всё про всё, зарабатывал две тысячи наших "деревянных" рублей. Столько в переводе на брежневские деньги уборщица раньше получала! ...Чего тут говорить? Почва подо мной колебалась. Раньше, как-никак, кормильцем был. А теперь что? Я же не альфонс в кон­це концов... И потом, за что ей столько? Чего она такого особенного умеет? Да ничего! Никто, ничто и звать "Никак". Ду­рища. А вот поди ж ты!..
   Она, правда, ещё слушалась меня... Но уже скорее так, по при­вычке. Ещё чуть-чуть, думаю, и мне покажут моё место...
   Но это же бред! Ни в какие ворота... Я мужчина, отец се­мейства. Офицер наконец! Куда меня втоптали? Что за жизнь такая настала? ...Я говорил вам, что по профессии, музыкант? Да, я во­енный дирижер. А это такая профессия... Здесь и талант нужен. И квалификация. Да! А деньги воровать теперь любой кретин может. С тремя классами образования. Разве не так?! Так!
  

* * *

  
   Вообще-то давно бы мне с ней развестись надо... Но... при советской власти невозможно было... Из карьерных, как говорится, соображений... У нас, в армии, с этим знаете как было строго... Блюли мораль... А кроме того... Не знаю... Меня что-то удерживало. Надеялся... Может, думал, всё ещё как-ни­будь рассосётся. ...Образуется. ...Или просто я к ней привык?.. Боялся изменений?.. Да нет, просто думал, что незачем шило на мыло менять...
  

* * *

  
   Ну ладно... Остались мы с ней, значит, вдвоём. Тут вот ёлочка стоит. Огоньки. Настроение... Давно уж такого не было. Я ещё вечером принял пару лампадочек для почина. А жена, смотрю, заду­мала чего-то... Я же её насквозь вижу, сразу догадался...Ещё когда на стол накрывала... Глаза такие, знаете ли... Потом в ванную ушла, за­перлась там надолго. Слышу, вода шумит, фен... Всё как обычно, вроде, но, чувствую что-то она сегодня выкинет... Коленце какое-нибудь... В общем, как в воду глядел!
   ...Входит в комнату ... А видок! Мама дорогая!! Впору в ночном клубе выступать. Босоножки на высоком каблуке. Чулки чёрные, с резинками. И платье... Ну, платье!! ...Как вам описать? ...Красное, прозрачное совсем, свободного такого покроя... И прямо, пардон, на голое тело. Ну то есть совсем без ничего! Совсем!! Вы можете себе такое представить? И короткое, как говорится, "по са­мое некуда". Где только такое откопала? Сама что ли сшила? ...Картина, я вам доложу! Н-да!
   Волосы чёрные... Сама бледная. Да еще напудрилась дура. Глаза нарисовала вот такие... А во взгляде что-то эдакое... Змеи­ное... Помада яркая-преяркая... И так всё вульгарно! Ни дать, ни взять - проститутка с Тверской. Вот проститутка и всё...
   Меня это и раньше в ней раздражало. Распущенность такая. Я, конечно, не ханжа... И как мужчина, доложу вам... вполне активный... Сам, даже, планировал в новогоднюю ночь как теперь говорят "заняться любовью"... Извините... Выражение гнуснейшее, между прочим! "Вот,- думал грешным делом, - новогоднюю программу по телевизору посмотрим, водочки выпьем, покушаем хорошо. А потом... Почему бы и нет?.." Но такого я, признаюсь, не ожидал... Это уж как-то совсем...
   А с другой стороны, думаю, может и ладно?.. Ничего страшного... С мужем, всё-таки, а не с кем-нибудь... Дома... Пусть расслабится женщина, если физиология требует...
   ...Знал бы я тогда что из этого выйдет...
  

* * *

  
   Сидим, значит, ждём двенадцати часов. Она салат вилкой ковыряет. А сама под столом будто невзначай ножкой ко мне... Раз прижалась, другой... Ну, в общем всё понятно... Выпили по первой, за старый год. По второй. Наливаю ещё, а она и гово­рит: "Может ты не будешь торопиться, милый? Смотри, как бы не захмелел. До Нового-то года ещё два часа..." Я аж подпрыгнул. -"Ты меня пьяным видела когда? - спрашиваю. - Видела?! Уж че­го-чего, а водки этой я при тебе море выпил. И никогда ниче­го... Никаких проблем".
   А жена: "Мало ли что раньше было? Время-то идет. Пятьдесят скоро, а ты всё мальчика из себя строишь... Силы-то уж не те!" Да ещё издёвкой так говорит! Ах ты, думаю, стерва. Ну я ж тебе пока­жу... Узнаешь, как над мужем насмешки строить.
   - А вот поглядим, - говорю,- есть у меня силы или как! Я сейчас не сходя с места целую бутылку выпью, а потом тебя суп­ружеский долг заставлю исполнять. До завтрашнего вечера! Вот и увидим мальчик я или кто. Только попробуй скажи потом, что устала или там чего...
   - Голубчик,- она говорит,- чтобы сутки, так этого у нас с тобой и в молодости не было.
   - А теперь будет! Вот сейчас зак­лючаем американское пари. На желание! Понятно? Кто первый от­кажется, или уснёт, или не сможет почему-нибудь... - проиграл. Желание, имей в виду - любое. Идёт? Или боишься?
   - Мне-то чего бояться? - говорит. - Согласна!
   ...И руку мне про­тягивает. А сама усмехается. Будто это она меня поймала... А глазки-то, вижу, блестят...
   - Только я всё равно думаю, дорогой, что ты недооце­ниваешь свой возраст.
   Я ладони разбил. Беру сразу же непочатую бутылку водки, откры­ваю, "закручиваю" её вот так вот... И без единого глотка в себя - опа! Способ такой есть, меня на Севере научили коллеги. Ещё когда... Впрочем, не важно... Лихо так у меня получилось. Сам, даже, не ожидал. Хлебушком чёрнень­ким занюхал, селёдочкой в винном соусе закусил. Отлично! ...Встаю и к ней.
   Она смеётся, отпихивает меня, но, чувствую, довольна. До­билась своего, кошка. Доволок я её до тахты... Ну и... в общем сами по­нимаете... Начался у нас, так сказать, смертельный бой. ...А её ведь и раздевать не пришлось. Платье-то будто специально для таких дел сшито. Наверное и правда специально... Вы меня простите, конечно... Натуралистические подробности не шокируют?.. Нет?.. Если что, вы скажите... Я ведь не дундук какой-нибудь, понимаю...
   ...Ну вот. ...А я ей даже сказать не успел, чтоб туфли сняла. Она-то, наверное, нарочно в них осталась. Как в этих самых гнусных фильмах... Вот как можно такой разврат по телевизору показывать... И ведь смотрят... Ну ладно мужики... А женщинам-то, чего там может нра­виться?.. Не понимаю! Вы меня конечно извините, но я чем дальше живу, тем больше убеждаюсь: любая женщина в глубине души, извините за выражение, блядь! Причём, все! До одной!
   Согласны? ...Я это в молодости понял. Да что там в молодости! Ещё в детстве! И вы знаете, правильно говорят: "Чем тише омут, тем злее в нём черти". Иногда посмотришь, ну уж такая тихоня. Ангел просто... Строгая, недоступная. Фу ты ну ты... А потом... Такое вытворяет...
   ...Ну вот. Кисонька моя, конечно, для вида посопротивля­лась. Со смехом вроде... А потом улеглась поудобнее, обняла... Что-то там такое прошептала... вроде, мол, давай скорее... Ну вот... потом стоны, всхлипы... туда-сюда... И правда как в молодости. Вас действительно подробности не шокируют? Нет? Ну тогда я про­должаю. Ладно?
  

* * *

  
   И ловко так у нас всё вышло. На удивление... Только тах­та очень скрипела. Но нам это как-то не мешало. Скорее наоборот... Вот соседи внизу повеселились! Если дома были, конечно... И закончи­лось так бурно... Она закричала, даже... Громко. В общем тряхнули, как говорится, стариной...
   Но самое-то главное! У меня в голове абсолютный порядок. Ну то есть вот ни в одном глазу! Сам даже не ожидал такого. "Да, - думаю, - ­есть еще порох в пороховницах! Сейчас передохну маленько, по­том покурю, и можно по новой. Пусть знает как подначивать!"
   Лежу себе отдыхаю. А она всё не отойдёт никак. Глаза тума­нные, выражение лица глупое... Но, вижу, довольна, как слон... И вроде в благодарность начинает меня так гладить неж­ненько по лицу, по шее, по груди... И вдруг приподнимается, наклоняет голову и пытается мне сделать... Вот этот самый пресловутый, извините за выражение, "минет"... Вы представляете, мой ужас?! Ведь это же сейчас так распространено... Даже в журналах об этом пишут! Такая распущен­ность!!
   ...А у нас с ней уже был на эту тему в молодости инцидент. Я всегда считал, такие вещи недопустимыми. Ведь это же скотство и ничего больше! У меня, если честно, и простые-то поцелуи иног­да отвращение вызывают. А уж это... ни в какие ворота! Я ей ещё в тот раз мораль прочитал. "Неужели,- говорю,- ты не пони­маешь, что унижаешь себя этим? Прекрати немедленно!" И мне показа­лось, что она поняла. И вот пожалуйста, опять за своё...
   Я даже говорить ничего не стал. Не хотелось праздник портить. Просто вырвался и всё. Ну и посмотрел на неё... укоризнен­но. А она обиделась вроде. Назад откинулась, глаза закрыла. Полежала сколько-то. А потом вскочила резко и - в ванную.
   Не было её какое-то время. Вода шумела. Ну пусть охла­дится маленько, думаю, пусть в себя придет. А я пока полежу телевизор посмотрю. ...Но там, правда, какую-то лабуду показывали...
   И вот она возвращается. Косметику с лица смыла всю начисто. Морда бледная, злая. В руках пепельницу держит и пачку сигарет. Ну длинных таких, коричне­вых. "Дай, - говорит,- зажигалку".
   - Нет, - отвечаю, - в квартире мы курить не будем. Ты же сама так установила. Надо выполнять. Курить - на лестничную клетку. Могу компанию составить, если хочешь.
   - Мы что, так и будем туда-сюда всю ночь бегать?
   - Значит будем, - говорю.
   - Ну хоть к Танюхе в комнату пойдём, или на кухню.
   - Нет,- говорю, - лучше не теряй вре­мени, всё равно не разрешу.
   - Как же я в таком виде?
   - А тебя никто не заставлял заголяться! ...Переоденься. Или шубейку на­кинь.
   Оно конечно, может и зря я так. Открыли бы форточку потом и всё. Но ведь мне же надо было форс держать. Что я мол трезвый, сильный. За порядком в доме слежу. Женщина силу видеть должна. А иначе что получится? Им же только дай волю...
   Жена встаёт, надевает шубу. Такая у неё была беличья. Ко­роткая, чуть срам прикрыть. "Неприлично, - думаю, - без брюк. А выйдет кто?" Но ничего говорить не стал, махнул рукой. Себя в порядок привел. Ботинки новые надел. А то там пол холодный, на лестнице.
   Наливаю себе ещё полфужера водки, отрезаю туда ломтик лимона - хлоп! и этим же лимоном закусил. У неё на глазах. Вот так! Знай, мол, наших!
   Она тогда тоже подходит к столу и тоже себе наливает. Но уже целый фужер. И его - залпом. Даже закусывать не стала. "Ничего,- ду­маю, - скорее сомлеет. Мне легче будет пари у неё выиграть..." ...Как будто это так уж важно...
   Вышли. Я ей табуреточку вынес. Всё как полагается. Она курит сидит, я тоже сигаретку вытащил. Анекдот какой-то ей рассказываю. Слушает, конечно, плохо. Обидно ей, что по-моему вышло. Да и по­том она уже запьянела маленько. Женщина есть женщина. А я ­стою ну вот прямо как огурчик. Всё так четко, ясно понимаю. Гордость чувствую. Радость победы, можно сказать. Помню под ложечкой ещё щекотно было. Как на качелях.
   Внизу компания какая-то гомонит. Дым аж до нашего этажа поднима­ется... Хотел приструнить их, но потом думаю, ладно, пусть. Праздник всё-таки.
   Закурил. Сделал одну затяжку, другую... И тут меня... как поведёт!! Внезапно! Да так сразу сильно! Вот сейчас просто рухну на пол и всё.
   Пытаюсь из последних сил что-то там такое из себя изобра­зить. Вида не показываю. А сам думаю, лишь бы мне в квартиру вой­ти, да до койки добраться. ...В глазах как-то всё темнеет, темнеет... или, вернее сказать, отдаляется... Жену уже не вижу, уплыла куда-то вдаль. Только голос её оттуда доносится: "Что с тобой, Сёма? Что ты побледнел?.."
   И тут вижу, далеко-далеко у самого горизонта, открывается дверь. А оттуда как змей-Горыныч выползает сосед. В руках у него ­сигарета тоже и водки стопарь. "С наступающим, соседи!"
   Я его знал. ...Ну как знал... Здоровались по утрам и всё. Мужик и мужик. Тихий. Старый уже, где-то ему лет шестьдесят не меньше. Жены нет давно, живёт с матерью. А той уже наверное все девяносто. Или восемьдесят. Сам работает в издательстве каком-то. Художником, вро­де.
   Я рукой машу, смотрю на него с выражением, мол, догадайся, выручи как-нибудь... по-мужски... по-соседски. Он подходит, улыбается, что-то гово­рит... А я не могу понять что. И тут меня окончательно из сед­ла вышибло. Какая-то незримая сила будто. Я - кубарем с лест­ницы... Помню больно было, голову зашиб. И сразу как в чер­ный подвал провалился.
  

* * *

  
   Просыпаюсь под утро... Всё нормально. Лежу на тахте. Без ботинок, но в пиджаке и брюках. Пытаюсь вспомнить кто я и где нахожусь. Не сразу, но получилось. Во пространстве и времени сориентировался. Жены, смотрю, чего-то нет. А голова болит... И будто ватой набита. А вообще - плохо мне. Но помню всё великолепно.
   Отлично всё помню! ...До того момента как упал. А дальше ­мрак. Тьма египетская. Нет, кое-что конечно просвечивает... Но слабо, обрывками какими-то... Как меня жена с соседом пытаются в дверь просунуть, а я почему-то не прохожу. Они мучаются-му­чаются... И мне их так жалко, что я плачу...
   Потом, видимо, как-то пропихнули... Потому, что на тахте я вроде лежал... Навзничь... А она раскачивалась, тахта... Будто лодка... Какие-то пятна цветные прыгали... Телевизор орал... Вот вроде и всё... Но чувствую почему-то жгучий стыд. Что-то я, кажется, спьяну натворил... А вот что?
   Напрягся, глаза закрыл, и так и эдак кручу. Верите ли, ­темнота! Ничего не помню! Я уж отчаялся. Хотел жену разыски­вать. И вдруг! Бамс! Как ослепило! Вспомнил всё до последней мелочи. В миг!
   ...И вот тут-то мне действительно стало плохо...
  

* * *

   Даже сейчас об этом стыдно вспоминать. И не потому даже, что неприлично. Хотя, конечно, ужасно неприлично... Но не в том дело... Просто я тут в таком ужасном виде предстаю... Язык не поворачива­ется рассказывать... Но я всё же расскажу...
   ...Так, вот, значит, принесли они меня. Выгрузили на тахту. Сосед раздевает, пиджак с меня пытается снять. Но бе­зуспешно. Жена внизу ботинки расшнуровывает. Сама всё ещё в шубе. Кровать качается... качается... И это мне что-то напоми­нает...
   Тут-то я и показал себя "во всей красе". У меня вдруг, видимо, от алкогольной интоксикации и, может быть ещё, от этой проклятой качки, появля­ется ужасное сексуальное желание. Ну то есть вот... Хочу жену да и всё... Никогда в жизни такого не было... Вынь, да положь!
   А то, что сосед здесь - наплевать! Даже хорошо... То есть раньше-то меня такие вещи всегда очень напрягали. Не увидел бы кто. Да не подумал чего. Не сказал бы. А тут... Всё трын-тра­ва. Даже больше скажу: мне как будто хотелось этого... Почему-то приятно было, что он смотрит...
   Но я ведь не извращенец какой-нибудь! ...Я совсем наоборот!.. А вот поди ж ты... Даже нет, не так! Не то говорю... Просто... У меня как будто раздвоение личности произошло. Один человек, порядочный, нормальный, смотрит на всё это, и в первую очередь на самого себя... Смотрит и ужасается. А другой - отвратительный, развратный, сидит во мне, как паук, и похоть свою напоказ выставляет. Да как выставляет! Ужас!!
   Ну вот значит. Впал я в такое состояние... Распалился... То есть не я, конечно... А тот гнусный паук, который во мне сидел... И как начал говорить... Да всё по ма­тушке, всё по матушке...
   Понимаете, я и слов-то этих поганых не знал никогда, хоть всю жизнь в армии... Не прилипало ко мне как-то... Да. И вдруг такое... Нет, не я это, конечно, был. Клянусь, не я! Демон в меня тогда вселился! Бес!
   И этот омерзительный бес, этот змей подколодный, начинает вдруг моим заплетающимся языком такие рулады соловьиные выво­дить...
   "Давай, - он говорит, - кисонька, прямо сейчас с тобой и совокупимся. Потому, как очень уж мне тебя хочется. А на соседа ты внимания не обращай. Сосед нам не помеха. Он же старенький... Пусть погля­дит. От нас не убудет, а человеку приятно.
   Ты знаешь, сосед, как она... Трах-тарарах! Я её только вот перед твоим приходом тут... оприходовал... Трах-тарарах! О-о-о! Знаешь, как она у меня орала? Трах-тарарах! У нее тем­перамент... Трах-тарарах! Тигрица! Никому не снилось даже. А попочка! Трах-тарарах! Такая попочка! Я уж не говорю про... Т-с-с! Молчать, поручик! Ну покажись ему, солнышко, не стесняйся. И не смотри на меня так. Ты что, сердишься?!
   Ну прости, что я тебя сегодня обидел. Я больше не буду, маленькая. Я же просто от стеснительности. Да! А теперь вот не стесняюсь. Даже, наоборот! Хочешь? Давай! Прямо сейчас и начнём. Только туфельки сними. А то я боюсь ты кому-нибудь каблуком глаз выбьешь. Раздевайся скорее, лапочка.
   Давай покажем деду стриптиз. А то он уснёт сейчас. Старый!! Не спи - замёрзнешь! Трах-тарарах! Знаешь, дед, какое она себе платье сшила? Ой, трах-тарарах! Пьер Карден. Оно такое... На него только взглянуть, у покойника встанет, не то что у тебя. Жена! Трах-тарарах! Ну сколько повторять? Раздевайся!"
   ...Я вам специально в подробностях рассказываю... Практически дословно... Что-то вроде исповеди... Понимаете, да?..
   ...И вот, значит, я всё это выдаю... А она как раз ботинки с меня стянула, когда я высту­пать-то начал. ...Она так и села... То есть, просто рухнула в кресло... Сидит и смотрит... Слова вымолвить не может.
   А потом вдруг - вскакивает. Из глаз - слёзы. И начинает меня хлестать по лицу. И при этом шубу с себя пытается содрать. А сама кри­чит: "На, сволочь, жри! На! На! Доволен? Вот тебе! Вот! Дерь­мо!"
   ...Женщина и такие слова. Я конечно виноват, не спорю, но всё равно... Нехорошо...
   С шубой справилась наконец. Стоит в этом своём голом платье. И тишина наступи­ла.
   Этот дурак никак рот не закроет... А у неё ноздри разду­ваются, как у арабской лошади. Румянец во всю щеку. Глаза ог­ромные горят. И такая она вся красивая! С ума сойти можно. "Неужели, - думаю, - эта женщина моя жена?!" И так мне грустно чего-то стало.
   А тут как раз часы бить начинают. И наши, и по телевизо­ру, кремлёвские. Я лежу как труп, и понимаю только одно. Что ста­рый год уходит. А с ним уходит и вся моя прежняя жизнь... Да, да, я почувствовал вдруг, что жизнь моя иссякла...
   Вижу они начинают шампанское откупоривать. Успели до последнего удара, нет ли, не знаю. Отрубился окончательно. Буд­то умер. Всё. Кода.
  

* * *

   Вот такие у меня, значит, обнаружились постыдные воспоми­нания. Лежу и думаю, чего же теперь делать? Ай, как нехорошо получилось!
   Но самое-то ужасное, чувствую, что бес этот проклятый не исчез. Приутих, спрятался на время... и исподтишка опять меня подначивает... То есть вот стыдно, и в то же время... приятно. ...Даже сейчас, рассказываю, заново всё переживаю и, знаете ли наслаждение какое-то чувствую...
   Лежу. "Куда,- думаю,- жена-то запропастилась? Обиделась, что ли? Укатила со злости к тёще? Надо бы перед ней как-то изви­ниться. Перед женой. Да и с соседом теперь объясняться при­дётся. А то он ещё подумает что-нибудь не то. Но с другой сто­роны, мужик же, должен понимать. Ведь и на старуху бывает про­руха".
   А в комнате - полумрак. Только ночник на стене тлеет. И тут я догадываюсь, что жена спит себе, наверное, в Танюшкиной комнате да и всё.
   Я встаю и как был босиком - в прихожую. Там темно. На кухне лампочка горит. А из детской сквозь приоткрытую дверь полоска света пробивается. Слышу - странные какие-то звуки... Только тут во мне что-то шевельнулось. Страшная догадка.
   ...Может не надо всё так подробно рассказывать? Это ведь только предыстория. Самое-то важное потом случилось. То, о чём я поговорить-то хотел. Но... я всё-таки продолжу. По порядку. Если вы не против...
   ...Так вот! Подхожу это я к двери. Смотрю в щель, а там жена. С этим чудиком. С соседом! Лежит значит моя кисонька по­перёк кроватки. Ножки свои хорошенькие в черненьких чулочках ему на плечи закинула, а он дерёт её, бедняжечку, как сидорову козу. Увлеклись голубки, даже дверь не потрудились затворить как следует. Невмоготу, видно, терпеть было. Или решили, что меня, пьяную рожу, можно не опасаться.
   Она без туфелек. Сняла. Исполнила, значит, моё приказание. Платье её красивое, как газовый шарфик, где-то у горла болтается. И стонет лебедушка моя, и мурлычет, и ворку­ет, и всхлипывает. И до того ей, как видно, хорошо, что завидки бе­рут. ...С ним хорошо. А со мной значит было не хорошо. Плохо ей со мной было...
   Они у меня и сейчас перед глазами как живые. ...Она при­поднялась, смотрит... На него... Просто пьёт глазами. А рот полуоткрыт... Потом вскрикнула, голову на подушку уронила, и стала ею из стороны в сторону крутить. "Да,- думаю,- со мной-то у неё такого не было". И как же мне тоскливо тогда стало. Так себя жалко. Хоть плачь.
   ...И все-таки нет! Было. Со мной тоже было! Однажды. Только забыл я. А вот когда увидел это - вспомнил. Было один раз у неё такое лицо... Было, было... И поза... Лет пятнадцать назад...
   ...И вот смотрю я на них, а в голове та давняя сцена крутится. Как-то даже странно, сливается одно с другим.
  

* * *

  
   ...А было так. ...Возвращались мы однажды с женой из ресторана, с чьей-то свадьбы. Часов одиннадцать было, рано. ...Я там перебрал чуть-чуть. Но держался в рамках приличий, разумеется... Пытался, правда, ресторанными лабухами подирижировать немножко, хотел объяснить им как надо играть... Те обиделись, не поняли, что я профессионал, решили - пьяный... Ну, ладно...Не хотите, как хотите... У меня настроение хорошее, всех расцеловать готов... Ну я и стал целовать. ...Женщин в основном... По очереди. ...Какому-то дураку не понравилось, что я его даму облобызал, - чуть до драки не дошло... Жена возьми, да и увези меня от греха... Ладно...
   ...В такси едем, чувствую, она ко мне ластится, жена-то, прижимается всем чем можно... Что уж её так разобрало? Не знаю... Глаза эдакие стали... Туманные как бы... Ну, в общем понятно... Во мне тоже что-то там такое заиграло... Я приобнял её чуть-чуть, голову на плечо поло­жил, а правую руку незаметненько засовываю под плащ... Ну и начинаю её там это... Того... Короче, ясно...
   ... Вдруг она вырывается, хватает сумочку и достает из неё, как сейчас помню, пять рублей одной купюрой, брежневскими ещё деньгами.... "Остановите, пожалуйста, здесь!" Протягивает таксисту деньги. Тот, мол, сдачи нет, туда-сюда, а она ему, оставь себе на чай. ...А на счётчике-то, дай бог - рубль. Я не успел, даже, слова сказать, глядь, мы уже - на тротуаре... А машина наша - тю-тю...
   ...Тут жена хватает меня за руку и тащит куда-то.... Место незнакомое. Я вообще ничего не могу сообразить. Хочу спросить, но как-то не успеваю. Надо за ней бежать... Вообще, всё странно так... На сон похоже...
   ...Забегаем в какой-то сквер, то ли двор... Или это детская площадка была? Я так и не понял... Помню только тополя облетевшие... пыльную акацию рядом... и стол для пинг-понга. ...На земле - мусор, бутылки пустые и прочая всякая дребедень. Листьями жёлтыми всё присыпано слегка. И фонарь вверху горит. А вокруг - ни души...
   ...Слышу, из какой-то открытой форточки мелодия доносится. ...Тихо-тихо. Как сейчас помню, "Адажио" Альбинони. Хорошая вещь, классическая. Шлягер, ко­нечно, заездили его в хвост и в гриву... Но - шедевр, ничего не скажешь... Мы его даже исполняли как-то... На чьих-то похоронах...
   ...Так вот. Жена у этого стола останавливается. И я её наконец спрашиваю, что это, мол, всё значит?.. А она обнимает меня, прижимается... и целует... так... долго-долго. И вином от неё приятно пахнет... а от тела прямо то­ком бьет... Потом отрывается она от моих губ и говорит: "Я хочу! Прямо здесь! И прямо сейчас!"
   ...И начинает разде­ваться...
  

* * *

  
   ...Раздевается она... Ну и что мне прикажете делать? Я ведь мужчина как-никак... По хорошему-то, надо бы её остановить... Мало ли чего... Но я же сам не вполне трезвый был тогда, плохо себя контролиро­вал... В голове туман... Ну и напор у неё, конечно, бешеный... Меня как-то от этого всего... Короче, её желанию уступил. Китель снял... И даже стал себе там чего-то расстёгивать.
   ...А мелодия звучит. И как буд­то даже громче делается. ...Адажио. Это ведь очень медленный темп. Совер­шенно не соответствующая музыка для таких занятий... Ну, то есть, как теперь говорят, для секса... Тут побыстрей что-нибудь нужно бы, поритмичней... А это, ну никак не подходит... Таам-да-да-да-да-тааам-да-даааа... И вдруг чувствую - подходит! Да ещё как подходит! Потому, что... Как сказать... Течение времени изме­нилось... Всё стало как в замедленном фильме... Темп жизни как бы сделался другим, - не "адажио", даже, а "ларго". Да, да - "ларго"... То ли вообще время остановилось... Или выпали мы из него куда-то... Из времени... Не знаю...
   ...И вот она... плывет. ...Или не "плывёт", а ..."парит". Как чайка над морем... Так медленно, граци­озно, царственно... страстно... красиво... Можно было бы ещё тысячу слов разных употребить... И все бы подошли... Зрелище, я вам доложу... фантастическое...
   ...Так вот, значит, разделась она... Совсем разделась, догола. Спрашивается, зачем?! Ведь не май месяц... Прохладно уже... Можно было как-то... Поскромней... Локально... И потом, вдруг застукает кто?.. Хулиганы пристанут... Или милиция нагрянет... Ведь просто срок дадут обоим и всё... Двести шестая, часть третья... Как минимум...
   ...Но это было красиво... Восхитительно! Что уж говорить... Может быть я в жизни ничего более красивого и не видел... Так, что я и сам тогда того... Сделался как сумасшедший... Да водка ещё эта проклятая...
  
   ...А тут вдруг дождь как хлынет! Ни с того ни с сего! Как небо загрохочет! Будто в июле... Молнии засверкали... И как начнут вокруг в землю бить. ...В деревья... В провода... Фонари все погасли сразу... И окна...
   ...Земля застонала, звёзды посыпались в пустые колодцы...
   ...Но нас уже ничто остановить не может. И главное-то, ночь, фонари не горят, а всё видно... Ещё лучше видно, чем было при свете... Она плащ свой белый на стол постелила... Поворачивается ко мне... Смот­рит... Голая... Под дождём... А глаза у неё сами, как молнии!!.
   ...опрокидывается на спину, ноги раздвигает, протягивает ко мне руки... И кричит: "Иди ко мне! Иди скорее..." А я музыку почему-то продолжаю слышать... Сквозь гром и сквозь её крики...
   ...к ней бросился конечно... поплыл... И мы полетели...
   ...Нет, невозможно такое рассказать! ...всё исчезло... то есть не исчезло, конечно... Но страх вдруг пропал... Совсем пропал... И стыд ... И всё со всем соединилось... И наступила тиши­на... Свет... Покой... Не гроза, не музыка, а тишина... И вот когда мы с ней... ...ну и замёрзли, конечно, как цуцики... Пришлось потом дома в горячую ванну обоим лезть... Ну и там, конечно, всё по новой...
   Почему я об этом потом забыл? Совсем забыл. Вот до самой той минуты у двери ничего не помнил... Ничего!
  
   ...А на следующий день после этого адажио под дождём... я ей устроил, конечно, выволочку... С похмелья был, в раздражении... Я с похмелья всегда злой... Наговорил всякого... Может и лишнего чего. ...Но по существу правильно. Действительно, а подошел бы кто? Милиция? Патруль офицерский? Загреме­ли бы, как говорят, "под фанфары!"
   ...Сказал, что не животные мы, по первому хотению совокупляться. И можно было десять минут до дома потерпеть. Не умерла бы... Ко­роче выговор ей сделал, нагоняй устроил, а потом как-то за­былось всё...
  
  

* * *

  
   Да... Вспоминаю, под дверью стоя, а сам смотрю на них во все глаза. Смотрю... А время идёт. В гру­ди у меня боль невыносимая. Огонь черный. Кромешный ад, коро­че!
   ...Что это, думаю, я тут стою? Там же мою жену, извините... А на меня будто столбняк напал. Ноги к полу приросли.
   Сколько-то я так простоял в прострации. А потом чуть отпустило... Я на подгибающихся ногах отошел от двери. ...Вот оно и случилось. То, чего я всю жизнь боялся. И такой меня ужас объ­ял. Сердце, чувствую, сейчас вот прямо лопнет. Неужели, думаю, это всё со мной?! Со мной?! Почему? За что?
   А перед глазами - она. Стол пинг-понговый. Дождь. В ушах Альбинони звучит. И голос: "Прямо здесь и прямо сейчас! Прямо здесь и прямо сейчас!"
   Всё в го­лове перемешалось... Сердце колотится... Сейчас вот, даже, рассказываю, а сам дрожу весь... Хотя воды-то сколько уж утекло, а будто вчера...
   ...И знаете как-то собралось всё вот здесь вот, в груди. Страх. Унижение. Оби­да. Боль. За всю жизнь. И дышать стало нечем... А потом как бы хрустнуло что-то внутри, или прорвалось, полегчало чуть-чуть. Впрочем нет, не полегчало... А просто почувствовал в этом ужасном положении что-то приятное. Какую-то утонченную тихую радость. Сладость тайную какую-то...
   Иду на кухню. Зачем иду, не знаю. Пока дошёл - придумал. У меня там в столе туристский топорик лежал. Жена им мясо отбивала обычно. Достал я его. Держу в руках. Представляю что дальше будет.
   ...Вот войду к ним. Они испугаются. Задрожат, побледнеют. Всю малину им испорчу. Скажу что-нибудь. Трагическое, значи­тельное. Соответствующее моменту. И в то же время едкое, ост­роумное...
   Но, навряд ли, конечно... Экспромтом не получится. Скорее всего заору какую-нибудь глупость... Оскорбительное что-нибудь... И этого гада ползучего, прямо у неё на глазах... Прямо в лоб... Чтоб она, сука, увидела... А потом уж и её саму...
   Представил себе всё это... Бр-р-р! Чуть не стошнило... Не столько страшно, сколько противно. Неэстетично, гадко. И главное-то, зачем? Ведь всё уже случилось. Назад не вернёшь. А самому по­том что, с балкона прыгнуть? Потому как жить дальше после этого будет не­возможно.
   А так возможно? Это - жизнь? Это ад! Да, ад! И зачем дальше му­читься? С балкона - это хорошая мысль. Раз и всё! ...А она пусть потом с этим живет, гадина.
   Лучше даже не с балкона, а прямо здесь... Возьму вот и удавлюсь. Они выйдут после сладкой ночи, а тут такой вот ­сюрприз. Подарочек. От Санта-Клауса. С синим языком... Дочку только жаль.
   Однако и это ведь отвратительно выглядит. К тому же банально до омерзения. Будет она мучиться, как же! Скажет, что дурак. Сам, мол, во всем виноват. А через девять дней вообще из головы вы­кинет. И начнёт без помех с этим своим старым козлом... Благо бегать никуда не придётся.
   Нет!- думаю.- Нет! Не будет вам от меня такого подарка. Не надейтесь! Я поступлю иначе... Да, да, иначе!!.
   ...А как "иначе"? Как "иначе"-то?!
   ...Обидно было до безумия. Что же я, значит, хуже всех? Экий вон сморчок сушеный, и то лучше меня? А мо­жет быть она просто дура, жена-то? Или я дурак?
   В зеркало смотрю. А там такая образина! Обрюзгшая. На под­бородке щетина седая. Глаза красные. Руки дрожат... И стало мне совсем гнусно...
   ...Топор я тихонечко на место положил. И решил... И решил сварить им кофе...
  

* * *

  
   ...Глупо? Бред? Не знаю... Но почему-то у меня такая мысль зародилась... Чёрт его знает... Может быть захотелось самого себя ещё сильнее в грязи вывалять. Для полноты чувств, так сказать. ...Достоевщи­нка конечно. Это ясно...
   ... Я как бы хотел им сказать: "Вы думаете, я шут гороховый? О! Вы еще не знаете какой я шут! Я для вас дерьмо? Да вы даже представить себе не можете какое я дерьмо!"
   Вот я как их уесть хотел! Пусть видят сволочи до чего они меня довели... Да, да... И еще анекдот какой-то идиотский крутился в башке...
   ...Не скажу, что я делал всё бесшумно. Но они не услышали. И запаха даже не почувствовали кофейного. Не до того им видно было.
   И вот я... Приоткрываю ногой дверь. Вхожу с поклоном. В руках поднос. Две чашки на нём дымятся. Ликёр в рюмочках. Конфеты...
   Смотрю, а моя дражайшая супруга уже в новой позе. На коленях стоит в кровати, локотками на подушку оперлась. А старикашка сзади прист­роился. И вот наяривает! Вот наяривает!
   ...Наконец они меня увидели. У деда челюсть отвисла чуть не до пола. Застыл. А она ничего, хорошо держится. Голову подняла, как кобра. Посмотрела на меня... С таким раздражением. Будто я её от важного дела оторвал... И, думаю, если бы старик смог, она бы продолжила как ни в чём не бывало... Но тот, конечно, от волнения уже оказался не в состоянии... Пришлось им разлепиться... Тот отошёл, глазами хлопает, а она села на постель, сигарету закурила...
   Я как-то взял себя в руки и говорю: "Вот кофейку сварил... Извольте откушать..." Надо же мне было роль доиграть. А она и го­ворит: "Ты мне желание проспо­рил..."
   -"Как же, как же, мы помним-с". Она посмотрела на меня устало и выдала... Такое выдала... "А желание моё, - говорит, - вот какое... Видеть я тебя, Семён Михалыч больше не хочу... Устала... Нету никакой моей мочи. Знал бы какой ты мудак, давно бы уж сам повесился. Уходи. ...Ну хотя бы сейчас".
  

* * *

  
   Такие слова нельзя говорить!!! Никому! Это же ведь не слова, а смерть! Ад! Унижение такое! Убить тогда надо было её гадину. И всё. Размозжить голову... Ведь мало того, что на глазах у собственного мужа, так ещё его же и...
   Но я сдержался... Не то, что сдержался... А просто сил у меня уже не было. Ни на что... Всё стало всё равно... Я оделся и вышел.
  

* * *

  
   Иду... А вокруг погода такая! Такой воздух! Иней на ветвях. В окнах ёлки с огоньками. И мир уютный, малень­кий, чистый... Ведь было же так когда-то! Было! Было! Все были живы. И мама... И всё казалось таким устойчивым, вечным... Таким... не знаю как сказать...
   Захотелось туда, в прошлое, в детство... Из всего этого ужаса. Домой, домой! К мамочке на ручки. Или даже назад к ней в живо­тик. И всё снова начать. ...Куда-то я не туда родился...
   ...И не в том дело, что жена блядь! Ну, блядь и блядь... Что я этого не знал, что ли?! Чёрт с ней с женой! У меня ведь жизнь к концу под­ходит! А как я её прожил? Плохо прожил... Несчастливо... Бездарно... И другой - уже не будет. Я неудачник! А кто же ещё? Если честно. Если совсем честно.
   ... Мечтал когда-то большим музыкантом стать. Победить на ка­ком-нибудь международном конкурсе... Слава, гастроли, поклон­ницы... Сочинять пробовал. Вроде что-то получалось поначалу. Педагоги хвалили. Но куда-то всё делось. Незаметно. Какой я музыкант, если начистоту... Одно слово "капельмейстер".
   Семейное счастье? Да уж! Куда счастливее. С женой всё ясно. Пригрел змею на груди... Дочка-лапочка, вундеркинд, единствен­ная надежда? ...И того хуже.
   Какое там у неё ещё будущее! Думаешь как бы вообще с круга не сошла. Не убили бы, не спилась бы, в тюрьму бы не села или на иглу...
   Хахали её - ублюдки прыщавые! Того и гляди в подоле принесёт дура. Намазаться, выпить, покурить. Дискотека! Ночной клуб! Всё! Пошлая, тупая. Вся в мамашу, такая же гадина упор­ная. В консерваторию ни за что не поступит. И главное, ничего ей не нужно. Ни-че-го!
   ...Денег не нажил. Друзья были, да сплыли. Женщины?
   А-а-а! Есть они на свете нормальные женщины? Все стервы истерич­ные. Шлюхи! Что я от них хорошего видел, от женщин? Разве когда-нибудь меня любили по-настоящему? ...Влюблялись конечно всякие дурочки, и я влюблялся. ...И что? Да ничего. Не то всё было. Не то! Сексуальное наслаждение? ...Масса смешных суетливых движе­ний... Всё думаешь: "Не залетит ли? Не заразит ли? Не опозориться бы!". Какое уж тут...
   ...И такое у меня вдруг возникло чувство обделённости. Вот всем раздали подарки, а меня обошли. ...Жалко себя стало. Хоть вой! Я такую жизнь не выбирал. За что мне её? ...А тут еще метро закры­то!
   Может быть, думаю, вернуться? Назад, домой. Сначала на­чать? Вдруг, ещё не поздно? Мы всё исправим. Заживем по чело­вечески. "По человечески" - это как? И перед глазами у меня возникла кар­тинка из нашего возможного благополучного будущего...
   Не хочу даже рассказывать. Ещё тошнее мне сделалось. Оказалось, что мне приятней быть вот таким вот несчастным и замёрзшим. А тот - благополучный человек, мне чего-то не понравился. Это был счастливый  "не я". Мне этого не нужно. Я хочу остаться собой. Уж какой есть, такой есть... Пусть неудачник... Пусть кто угодно... Но только я, я сам... Это мой выбор. Пусть будет как будет. Пусть мне будет хуже. Не стану я никуда возвращаться...
  

* * *

  
   Наконец метро открыли и я туда заполз. Куда ехать? Зачем? Даже не представлял себе. Сел на скамеечку отдохнуть, погреться. Может подремлю чуть-чуть, думаю...
   Сижу, чувствую, что-то соленое во рту. Провел рукой по щеке - батюшки, слёзы. А я ведь не плакал с самого детства. И так мне сначала хорошо стало. Так сладко... А чего я хочу? А ничего... Покоя. Одного только покоя. И тишины.
   И вдруг! В сердце такая боль ударила. В глазах потемнело. Повалился на скамейку, всё, думаю, инфаркт...
   ...И тут я ощутил дыхание смерти...
   ...Видишь, мамочка, как мне плохо? Видите все? Видите? Вы этого хотели? Этого? Ну и ладно! И пусть!..
   ...Последнее, что я вижу перед смертью - это склонившееся надо мной встревоженное мамино лицо. А по небу...
  

* * *

    
   ... а по небу летит тот самый облачённый в золотые доспехи всадник на белом коне а в руках у всадника острый меч и золотое копье и вонзает вонзает он это копье в грудь дракона выползающего из бездны и льётся льётся на землю чёрная драконья кровь и я понимаю вдруг что суровый рыцарь этот на самом деле и есть я то есть вот этот вот сидящий на скамейке старый и странный человек...
  
   * * *
  
  
   ...странный человек. Он глядит вверх. Видит, что нарисованное зимнее солнце уже высоко. Ему становится жарко. Капель­ки пота стекают по обожжённой солнцем лысине.
   Старуха смотрит на часы и улыбается. Но глаза её тревож­ны. "Нам пора отдохнуть,- говорит она,- Сейчас обед. Потом сон. Жарко. Приходите сюда к пяти. Будет прохладней". Голос у неё неприятный, какой-то марсианский. Мужчина кивает, без слов встаёт и решительно шагает прочь. Ста­руха семенит следом...
   ...Не успели они скрыться из глаз, как пошёл мелкий снег. И вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. Сне­жинки метались как безумные. Подобно тучам саранчи они съели небо а вслед за ним и всю землю. Наступила зима. Ветви деревьев затрещали от мороза... Но всё равно что-то было не так... Слишком жарко, что ли?..
  

* * *

  
   ...Вечером парочка сошлась вновь. На этот раз старуха сжимала в руках старый, со сломанными спицами, кружевной зонт. Хотя нужды в нём уже не было - снег давно растаял. А солнце спряталось за багровые облака.
   Мужчина держал под мышкой свёрнутую трубочкой нотную тет­радь. Это была партитура Пятой симфонии Глазунова в собствен­ном, Семёна Михайловича, переложении для духового оркестра. Когда он начал говорить, то взял ноты в правую руку и слегка взмахивал ими, как дирижёрской палочкой.
   Жужжали жирные жуки. Сонные сизари шуршали в сыпучих листьях. Мимо
   струились тихие люди. Но эти двое никого не за­мечали. ...А потом...
  
   * * *
  
  
   ... а потом я снова вижу тот московский дворик с  пинг-понговым столом да я снова увидел его и ливень и молнии и звёзды исчезающие во чреве земли и прекрасную женщину которая сама была как молния и себя рядом с ней и понял что до конца дней буду видеть видеть это чудесное кино буду смотреть и смотреть его желая заново пережить то упоительное чувство соединения всего со всем которое возникло во мне тогда давно много лет назад при вспышке молнии возникло на мгновение а потом забылось и эта сцена под дождём теперь будет повторяться и повторяться перед моими глазами пока я не умру или не сойду окончательно с ума или с великим удивлением не осознаю что там под дождём вовсе не мы были а какие-то прекрасные и бессмертные боги породившие и продолжающие порождать всё на свете но и поняв это я не смогу избавиться от своего страха и догадавшись об этом как последнюю надежду увижу над собой встревоженное мамино лицо а мама...
  

* * *

  
   ...а мама моя рано умерла. Я на самом деле и не знал её совсем. От неё осталось-то несколько фотографий и перламутровая бабочка в шкатулке... Брошка такая старинная... А потом и та потерялась при переезде... Матушка моя была удивительно красива. Все говорят, кто её знал... Красавица...
   И вот я вижу прекрасное её лицо, а голова моя лежит на мягких маминых коленях. И смотрит мамочка на меня ласково, и говорит нежное что-то. А голос у неё - точно серебряный колокольчик. "Что с вами? - спрашивает она. - Сердце? Могу ли я вам чем-то помочь? Может скорую вызвать?"
   ...Ну конечно же это была не ма­ма. Увы! Но и не сон, не галлюцинация... Просто надо мной склонился какая-то похожая на маму женщина... Мне в метро сделалось плохо, а кто-то проявил сострадание. Вот и всё.
   Но!!! Что это была за женщина!! Это была такая... женщина!! Такие женщины не ездят в метро... Их вообще не бывает в нашей ничтожной жизни. Она сошла с обложки журнала, с экрана, с об­лаков, ну я не знаю откуда. ...Из другого мира...
   ...Я заплетающимся языком отказался от скорой. А она предложила проводить меня домой. "Вам - плохо. Вдруг вы созна­ние потеряете?" А мне уже стало хорошо! Так хорошо! Никогда не было настолько хорошо! ...И хотелось только одного. Не расставаться с ней. Никогда! Никогда!
   А она вдруг пред­лагает проводить меня. Но куда? Домой? А где мой дом? Нету у меня никакого дома!
   И вдруг! - осенило! Возникла сумасшедшая, невероятная мысль... Как это нету?! Есть у меня дом! Настоящий, мой, родной. Там детство. Там дорогие сердцу камни. Короче, наша старая дача. Зимой в ней никто не живёт. Вот там я и поживу первое время. А потом видно будет.
   И я тогда сказал ей: "Сударыня, мой дом далеко отсюда. Это отни­мет у вас слишком много времени".
   - Не страшно! - отвечала красавица. - Время у меня есть...
   - Но это за городом", - сказал я.
   - Вот и чудесно. - молвила она. - Мне как раз хотелось выехать куда-нибудь на природу.
   Я сказал... Я не помню, что я именно сказал, помню только как она на меня посмотрела. Она так на меня посмотрела!
  
   Вы только представьте себе мою небритую похмельную рожу. А эта неземная женщина смотрела на меня так, будто я был какой-нибудь Ален Делон... Да что там, она так смотрела, будто я молодой прекрасный бог... Будто... Ладно...
   ...И мы едем с ней в электричке. А я боюсь... Да, я всю дорогу боялся. Бо­ялся проснуться. Боялся, что она сейчас растает в воздухе. Бо­ялся, что она принимает меня не за того или, что всё это вооб­ще розыгрыш. Вот она мне сейчас возьмёт да и скажет: "Ты что и вправду думаешь, что в тебя ещё кто-то может влюбиться? В зеркало-то давно смотрел, придурок?" И отовсюду, из-за дверей, из-за скамеек, начнут выскакивать весёлые молодые люди. Они обступят меня и будут умирать со смеху. Они будут показывать на меня пальцами... Они будут улюлюкать... А чем же ещё может закончиться подобная история? Это ведь жизнь, а не книжка какая-нибудь... А в жизни счастливых чудес не бывает...
   ...Но время шло, а ничего плохого не происходило. Видение не исчезало. Никто надо мной не смеялся. Было хорошо. Прекрасно было. И с каждой минутой я всё более и более убеждался, что происходящее мне не снится.
   А самое главное! Я вдруг понял, что всю свою жизнь любил именно эту женщину. И в каждой - встречавшейся мне на жизненном пути искал её. И не находил. И был несчастен...
   ...И вот - любимая со мной. Она нашла меня. Сама! Именно тогда, когда мне было хуже всего. Когда я отчаялся. Когда я умирал... Она спасёт меня. Она сообщит моей жизни смысл. А если она уйдет от меня, я умру. Мир рухнет. Всё! Конец! Черная дыра!..
   ...Ещё я некоторое время опасался, что она скажет что-нибудь не то. Знаете, даже просто смазливая мордашка - это почти га­рантия глупости. А уж с таким лицом как у неё... Еще и ум - ­это перебор. Так не бывает! Но она говорила, говорила, и ниче­го глупого, ни малейшего оттенка пошлости... Всё было так глубоко, изысканно...
   ...И в музыке она прекрасно разбиралась. Училище, оказывается, закончила по классу скрипки. А вы знаете что такое скрипка?! Тут абсолютный слух нужен... А она чуть в консерваторию не поступила! ...Кроме того... Впрочем - не важно. Одно скажу. Удивительная, непостижимая женщина. Сказка. Сон. Мечта...
  

* * *

  
   Да! Всё это чудесно. Чудесно! Но я человек-то трезвый. Скептик. Реалист. Я пытался понять, пытался объяснить себе, что же это происходит... Как так может быть? За какие заслуги выпало мне такое счастье? И чем за него придется заплатить?
   Да хоть чем!!! Я на все был готов...
   У любого, да-да у любого, пятидесятилетнего мужика есть тайная мечта. И у всех она одна и та же... Встретить такую женщину. Молодую, красивую, ум­ную, всё понимающую. Любящую только его. Не за что-нибудь, хо­тя может быть и есть за что, а просто так любящую.
   Пусть она будет хоть из более низкого круга. Главное, чтобы ценила. Чтобы он был для неё всем. ...Чтобы у нее были влажные глаза и гибкое тело. И вот эта упоительная юная энергетика... И чтобы в ней не было цинизма, корыстолюбия, претензий этих безумных... Я-то сам как раз о таком никогда не мечтал. Может быть не смел мечтать... И вот тебе на!
   Чудо? Да - чудо! Незаслуженное, нечаянное чудо. А если и заслуженное, то лишь отчасти. Сколько же нужно было страдать и маяться, чтобы на закате дней до этого дожить. И за душой нуж­но было что-то иметь в конце концов! Что-то, чего никто не разглядел, не понял, а она заметила... И осознание этого чуда наполняло мою душу ликованием. Впервые за много лет мне захотелось петь. Да, петь...
   ...Потом мы шли от платформы по заснеженному лесу и нежданная любовь моя в распахнувшейся шубе подбегала к старым седым деревьям и здоровалась с каждым. Будто гриновская Ассоль... А они были все в белых кружевах, деревья. ...В общем - сказка...
   До дома, ну то есть до моей дачи, мы добрались где-то за­полдень. "Сельпо", на удивление, было открыто. Купили кое-чего к столу. Там вообще-то всегда был бедный очень ассортимент. А тут всё, что душа пожелает. Колбаса такая, колбаса сякая. Нарезки разные. Консер­вы. Фрукты. И то и се. И "Рябина на коньяке". Вы представляе­те? Даже шампанское было французское, "Ив Роше" или как там его...
   ...И вот входим мы в дом. А он холодный, запущенный. Не ре­монтировался лет сто. И вообще я там с августа месяца не был. Понятно, беспорядок страшный. Запах нежилой. Паутина в углах. Она говорит: "Вы только сделайте, чтобы тепло было. Камин растопите, если возможно, а всё остальное я сама".
   Ну что... Проверил я АГВ, слазил на чердак воду посмот­рел, включаю. Взял топор, притащил из сарая поленьев, стал их в сенях колоть... И так это всё у меня ловко получается, так приятно всё де­лать, радость такая, подъём... Топор острый как бритва, хотя с лета я его не точил... И, вообще, всё как-то... Здорово... Наколол дровишек, понёс в дом. Открываю дверь, вхожу... и глазам не верю. Вот просто чуть не упал!
   В доме - идеальный порядок. Сияет всё. ...И такое гнёздышко у нас получилось уютное. Откуда что взя­лось? Даже шторы красавица моя где-то достала. И стол уже накрыт. Когда только успела? Ума не приложу...
   А она снимает фартук и остается в длинном своём, серебристом платье. Подходит на секунду к зеркалу, поправляет локон, пово­рачивается ко мне и говорит: "Ну вот. Всё готово. Прошу к столу".
   Садимся. Пьём шампанское. Я ей руки целую. Она смеётся. И мне так хорошо с ней, как не было никогда в жизни. ...Но чуть-чуть страшновато. По­тому, что слишком хорошо...
  

* * *

  
   Вас не может не интересовать, что я чувствовал, так сказать в сексуальном плане? ...Я, знаете ли, и подумать в тот момент об этом боялся. И представить не мог. Она же ангел, небожительница, богиня. Как бы я дерзнул? Чувства, которые я испытывал тогда, были как бы платонические. Не совсем, конечно...
   Ну вот... Сидим, смакуем коньячок. Я сигаретку закурил с её любезного позволе­ния. А она мне и говорит, задумчиво так: "Не могли бы вы расска­зать что-нибудь о себе? Я очень хочу побольше о вас узнать".
   Милая моя! Так приятно было это слышать! Жене вот на моё прошлое было наплевать с высокой колокольни. Да и на меня самого тоже. А тут такая фантастическая женщина и я ей, оказывается, интересен. А?!
   Начал я ей что-то там такое о себе рассказывать. Сначала робко, потом разошёлся. Про детство свое сиротское. Про то, как в лесу заблудился. Как страшно мне было. Про то, как мечтал кавалеристом стать, а сделался военным музыкан­том. Про Суворовское училище. Про бедную мою маму. Про суровую свою бабушку. Про стерву-жену...
   Она слушает внимательно-внимательно. Кивает. Пару раз даже заплакала. "Только не пропускайте ничего, - говорит, - умоляю!" Потом взяла меня за руку и стала тихонько так гладить. Ласко­во-ласково...
   ...И вдруг говорит: "Вы не могли бы оставить меня на минутку?" Я несколько удивился, но в сени, разумеется, вышел. Постоял минут пять. Слышу её голос: "Можете входить!" Вошёл. А там... Там такое... Умирать буду - вспомню!
   Она лежит на кровати. В одних чулках. Волосы - по подушке золотистой волной. Руки ко мне протягивает и шепчет: "Иди сюда, мой миленький! Скорее!" А глаза такие... Невинные... И в то же время... Во мне как будто прорвало что-то...
   Я - к ней. Обнял... Стал целовать... А кожа!! А губы!! Зубки жемчужные!! И такая она вся восхитительная. Упоительная такая... Я же ничего не соображаю... Где у меня руки, где что... А она: "Не спеши, любимый. Мы всё успеем". И стала акку­ратненько одежду с меня снимать...
   И только тут я понял окончательно - моя! Моя! Она принадлежит мне. Я могу делать с ней всё что захочу. Она всегда будет моей. Я её от себя не отпущу. Я ради неё добьюсь чего угодно. Я к её ногам весь мир положу... Машину ей куплю. Духи фран­цузские. Дворец выстрою хрустальный. Да! Она заслуживает... Она зас­луживает чего угодно. Она королева, царица... И она - моя!
   И вот, я стою перед ней совершенно, извините, голый... А она смотрит... с восхищением! Да, да, с восхищением! А потом как прыгнет... мне на грудь... Будто пантера... Обвила руками и ногами сразу... А дальше... дальше такой поцелуй! Фантастический!
   ...Голову на отсечение даю... Никто, никогда ... никогда не испытывал ничего подобного. А потом... Потом-то и началось са­мое главное. То, что изменило всё. Всю мою жизнь. Вернее, то, что положило ей конец...
  

* * *

  
   Поймите, я никогда не верил ни в какую чертовщину. В прежние време­на - вообще атеистом был. Членом партии... Потом, когда всё перемени­лось... Меня тоже к религии потянуло. Стал даже в храм загляды­вать. ...Ведь это наша культура...
   Но верить во всяких там леших-домовых... Это для меня было слишком примитивно... И в ведьм тоже, извините... И если бы не столкнулся сам...
   Короче. Целует она меня... Я на седьмом небе, конечно... Только чую вдруг... Что-то не то... У неё же зубки-то ровные, как жемчужины... А я почему-то губами и языком ощущаю... что они какие-то не такие... Кривые что ли... И как будто, даже, клыки...
   И тут я вдруг почувствовал страх невыразимый... Ужас... Отпрянул от неё... Смотрю, а передо мной старуха стоит... Просто вылитая Баба-яга. ...Ну ни дать - ни взять. Я - от нее, а она за мной... Вце­пилась гадина... Бельма на глазах. Слепая. И вдруг говорит, можете себе представить, всё тем же нежным голоском: "Куда же ты, милый? Что случилось?". Я вырвался кое-как и - к двери. Она встает и начинает в воздухе руками шарить. Меня ищет. Ну, чистый Гоголь! "Вий"! А я думаю: "Вот и смерть моя пришла".
   В этот момент происходит ещё одна странность. ...Что-то вроде видения. ...Вдруг всё исчезает... И будто стою я там же, в собственном доме. Но никого рядом нет, я один. А кругом грязь, запустение...
   Зеркало на стене, а оттуда - какое-то чужое лицо смотрит. Мужик моих лет, седой, лохматый. В руке свечу держит... Ху­дой, усталый. ...Глаза большущие, серые. ...Смотрит внимательно, и не поймёшь, то ли с сочувствием, то ли с насмешкой. Потом гляжу - нет, всё-таки не насмешка. Жалость скорее... Но мне становится ещё страшнее. Потому, что, понимаю, видит он меня насквозь. Ну вот то есть до последней моей глубины. И ничего от него не утаишь, не спрячешь. Еще ужаснее мужик этот, чем старуха.
   ...Через некоторое время прихожу я в себя. И вижу, никакой ста­рухи нет. На кровати сидит она, моя лапочка. Смотрит в пол застенчиво... Что это, думаю, мне такое померещилось? Наваждение... А она встает, глаза поднимает и я понимаю... что это - не она! Не та... Не знаю как объяснить...
   ...И одета теперь иначе. Странно как-то одета. Трусы на ней солдатские. Сатиновые. Представляете? Синего цвета. И мокрые, будто. А на ногах сапоги кирзовые. Лицо вроде бы то же, но глаза... Глаза! Другие. Тяжелые, пустые. Ужас! Просто ужас! А тело по-прежнему прекрасное... Но тоже какое-то не такое... Кошмар, короче!
   Поднимает она на меня страшные эти глаза и говорит: "Чой-то ты такой нервный? А? Ну ка иди сюда, паразит! А то ишь, раззадорил девушку и в кусты? За такую "динаму" знаешь что бывает? Шлангом-то не прикидывайся, а то накажу. Ну ка давай скорее, а то у меня уже терпенья нет! Видишь, все трусы из-за тебя дурака промокли..." Тут она как бы засмеялась. Голос сиплый, пропитой. А у меня голова - кругом. И затошнило так, что того и гляди вырвет.
  

* * *

  
   Я бы в тот момент всё отдал, лишь бы не подходить к ней. Исчезнуть навсегда из дома этого проклятого. Из этого ужасно­го мира. Не видеть этого безглазого чудища. Забыть навсегда о том, что здесь случилось.
   Но вопреки собственной воле иду к ней. А сам пытаюсь вспомнить хоть какую-ни­будь молитву. Ни черта конечно не вспомнил. А у нее смотрю глаза уже другие. Не пустые, а такие... ласковые, зовущие... Слышу, шепчет сладенько так: "Иди сюда, мой маленький. Моя киска устала ждать! Иди-иди, лапочка. Ну, где там твой дружок? Твой разъярённый лев..." И руки протягивает. Трогательно так. Потом поднимается с крова­ти и смотрит на меня уже не ласково, а со страстью. И стонет. Громче, громче... А потом как закричит. "Ну иди же ко мне скорей! Видишь как я тебя хочу!"
   И начинает эти самые солдатские трусы на себе рвать. Рвёт, рвёт... Прямо в клочья. Потом ноги раздвинула широко, присела чуть-чуть и затрясло ее... Лицо обезумело. Сама себя ласкает и стонет. И кричит. Так кричит, что мат стоит на всю деревню... Ужас...
   ...Стыдно, конечно, такое говорить... Но, из песни слова не выкинешь... Я вдруг испытал возбуждение. Да. И очень сильное! Может быть даже самое сильное в своей жизни.
   Всё понимаю, конечно... Я и тогда всё понимал... То есть я, конечно, ничего не понимал. Только знал, что это пло­хо. Отвратительно... Самое гнусное, что я в жизни делал... И самое опасное... Да, я же ведь и про старуху помнил. ...Боялся ужасно... Но ни­чего, абсолютно ничего не мог с собой поделать. Чувствую, что вот кто бы она там ни была, мне теперь всё равно... Только бы раз... с ней... её... А там хоть под поезд!
   Я - к ней... Она меня обнимает. Прижимается всем телом. И начинает... Как бы это сказать? ...У меня там, значит, рукой ис­кать... Пытается "мужское достоинство" моё, пардон, нащупать... Да! ...И ничего, можете себе представить, ничего не находит. То есть не то, чтобы совсем ничего... Но... Короче не то, что ожидала... Потому, что у меня всю, извините, эрекцию как рукой сняло. Срам! И ведь, честное слово, никогда такого не было. А тут, пожалуйста... Как назло...
   Но, вижу, её это не смущает. Шепчет мне, даже, что-то успокои­тельное. А сама тянет за плечи вниз. Я не понимаю чего ей надо. Но опускаюсь. На колени. И тогда она... Вставляет мою руку... Ну вы догадываетесь куда и начинает двигаться... Тут уж и я наконец понимаю, что от меня требуется... Вот так.
   Она орёт. От наслаждения, надо полагать. ...И всё вроде бы у нас хорошо. Но только я чувствую, что... Что совершенно ничего не чувствую... Ощущений ну вот просто никаких. И я уже жалею, что в это дело ввязался.
   А у нее, значит, наступает этот самый, извините за выражение, оргазм. Она кричит что-то там совсем уж ужасное. И падает на пол. Я, конечно, руку сразу выдергиваю... А она начинает по полу кататься... Потом замира­ет... И лежит, как мёртвая...
   Лежит довольно долго. Я уж думаю, не померла ли и вправду моя ведьма? Хочу пульс ей пощупать, и в этот момент вдруг слышу рыдания. И шепот срывающийся. "Ты думаешь я такая? Ты презираешь меня?! Да, да, ты меня пре­зираешь. Ты же не знаешь, почему... Почему я стала такой... Ты же не знаешь что они со мной сделали!.. Ах, если бы ты только знал".
  

* * *

  
   И вот, смотрю, а рядом уже как будто совсем другая женщина. Жал­кая, растерянная. Всхлипывает. Лицо руками закрыла... У меня даже слезы на глаза навернулись. Ничего не понимаю... А она, значит, рассказывает. Что-то там такое про Сара­товскую консерваторию. Как приехала сдавать экзамены. Получи­ла, мол, все пятерки. Зачислили ее. Но какая-то подружка по­завидовала. Подстроила. Компанию в общежитии собрала.
   Там ее напоили. Подсыпали чего-то. Изнасиловали. Пустили по рукам. Издевались, били. Сигареты об нее гасили. В общем, психическая травма. Отвращение к мужчинам на всю жизнь. И при этом дикая неутолимая страсть. Прямо нимфомания какая-то. Да. Ничего не может с собой поделать. Жизнь - ад. И никто не хочет понять. Все презирают. Глумятся.
   Я слушаю это и вдруг до меня доходит. Ведь это же дочь моя собирается летом в Саратов ехать! В консерваторию поступать. Что же это такое? - думаю. Смотрю, и вправду дочь рядом со мной на полу лежит. Жалкая такая, худенькая, да еще в этих дурацких са­погах.
   - Это же не люди! - кричит, - Это звери. Хуже зверей. Пос­мотри, во что они меня превратили! У меня же, - кричит,- всё от­бито! Я долго не проживу. У меня детей не будет никогда.
   Показывает мне руки и бед­ра а там какие-то страшные рубцы. И плачет, плачет. Тут уж и я заплакал. Представляете, с чужой девушкой такое случись и то жалко. А тут родная дочь. Лапочка-кровиночка. А она говорит: "Это еще не все. Ты сюда посмотри. И показывает мне руки и бед­ра а там какие-то страшные рубцы". И поворачи­вается ко мне животом. А у нее на лобке волосы выбриты и сде­лана татуировка. Совершенно непристойная татуировка... Такое изображено! Просто стыд... Ужас...
   А у нее уже и слёз нету никаких. И на лице улыбка. Гла­зёнки блестят.
   -Ну что, папочка? Нравится? Возбуждает? Это я специально для тебя сделала. Смотри, смотри, не стесняй­ся...
   Я даже передать не могу этой жути, этого оцепенения... Дыхание остановилось. Вспотел весь. А она невинным таким голоском: "Ты ведь всегда меня хотел? Правда? Я же чувствовала. Просто боялся себе в этом признаться. Но ведь это же глупости. Кто сказал, что это пло­хо? Я ведь и сама тебя хочу. С самого детства. Помнишь как ты меня мыл? Мне до сих пор снится..."
   Глаза закрыла мечтательно... А я в шоке. В параличе. ...Посидела она так немного и шепчет: "Знаешь, как я об этом мечта­ла?.. Вот сейчас... сейчас... Папочка... Иди ко мне, ми­ленький. Я же люблю тебя. Ну иди. Иди скорее!"
   И я вдруг чувствую... хочу её. Безумно хочу! И мне ничего не стыдно. И наплевать на все условности, запреты... Удаль вдруг какая-то проснулась. Нельзя?! Вот и хорошо, что нельзя!! Пусть нельзя! Пусть грех! Так ещё слаще, ещё приятнее...
   ...А она лежит такая соблазнительная. Такая вся невинная, трогательная, чистая...Я, не в силах уже сдерживаться и всё ещё продолжая плакать... Да, да, я плакал, потому, что так много всего в душе у меня сшиблось... Невыносимо, страшно, сладко... И вот я... Я, почти ничего не соображая... А она тянет меня руками на себя... А что мне оставалось делать?.. И вот когда я уже взгромоздился на неё и попытался... Да, да, я попытался... Смотрю, а это и не дочь вовсе... Это жена подо мною... Глядит с ненавистью. Убить гото­ва. Но в то же время, кажется, горит желанием. Извивается вся, прижимает меня к себе. Даже больно стало...
   - Ну, - говорит,- чего остановился? Давай!!
   Я конечно стараюсь, как могу, но чувствую, ничего не получается. Эрекция опять куда-то подевалась. Да и желание пропало. Тут ведь лаской нужно, а не грубостью... А этой дуре, лишь бы поорать. "Что ты как дохлая муха! ...О, козёл! Ничего по челове­чески сделать не может!"
   Ну разве так можно? Все знают, нельзя мужчину в интимной ситуации оскорблять. Он же и правда импотентом сделается. Грубиянка! Самой ведь хуже будет. Естественно у меня всё окончательно пропало. Она как это почувствовала у неё аж морда вся перекосилась. "Сволочь! Каст­рат! Педик паршивый! Козёл!"
   И со злости меня как толкнет. Я с неё скатился, да как треснусь головой об ножку стола. Искры из глаз брызнули. Чуть сознание не по­терял, честное слово.
  

* * *

  
   Прихожу в себя. Глядь, а она сидит по-турецки всё в тех же проклятых сапогах. Но не жена, не дочка, не старуха, а эта... ну с которой я пришел. Только глаза опять другие. Насмеш­ливые, холодные. Усмехается. "Ну что же ты такой малохольный? Не мог женщине удовольствия доставить? Э-э-х! Позорник! Какой же ты козёл? Они животные хорошие, похотливые. А ты скорее на рыбу похож. Ну ка иди сюда. Я тебе страсти немножко добавлю. Иди, иди. А то на ходу спишь".
   Я, будто загипнотизированный опять - к ней. Она встает, ждет пока я подойду. А потом ка-ак даст мне сапогом прямо в пах. У меня свет в глазах померк. Упал. Боль совершенно невыносимая, но созна­ния почему-то не теряю. А эта как начнёт сапогами долбить куда ни попа­дя. Особенно по лицу.
   У меня перед глазами красное марево. Вижу сквозь него только её оскаленную физиономию. Кричу. Молю о пощаде. Но её это только больше заводит. Долбит и долбит. Долбит и долбит. А сама приговаривает сладким голоском: "Вот так, милый, вот так. Ах как хорошо. Как славно. Еще! Еще!"
   Я уж думал всё, конец мне настал. Но девушка однако притоми­лась. На кровать присела. "Ну как, голубчик? У тебя уже дос­таточно энергии? Понял каково приходится бедной женщине, ког­да такие вот недоноски не могут ее удовлетворить? То-то! А чтой-то ты не дышишь? Уж не помер ли часом? А, козлик?"
   Я и правда лежу, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. И не дышу почти. Все, думаю, отпрыгался. А она смотрит на меня и говорит: "Вот ведь дохлятина. А насчет козла... - это хоро­шая идея. Сейчас мы тебя на ноги поставим. Иди ка сюда. Что, не можешь? Ух ты бедненький".
   Подходит ко мне сама. Садится надо мной на корточки и на­чинает... мочиться. Прямо на меня. На мое израненное тело. ...Оно прямо огнем загорелось. Потом вдруг боль прошла и стало хоро­шо. Приятно. Только как-то изменилось всё вокруг.
   Вы, наверное, уже догадались... Она меня прев­ратила в козла. Апулея-то я в молодости читывал. И был, разумеется, уверен, что это сказка. Не может быть такого в действительности. Оказывается может! Хотя там-то всё конечно выдумано. Неправильно описано, недостоверно... Этого бы Апулея...
   Скажу вам, во-первых, что потом ничего не помнишь. ...Почти. Ну то есть как после сильной пьянки. Что-то там такое шеве­лится туманное... И всё.
   Во-вторых, человеческого языка в это время не понимаешь совершенно. И даже смысла событий не осознаешь. Делаешь всё почти как механизм... Но ощущение, должен заметить, очень приятное. ...Просто очень. Я думаю большинство людей, если бы это испытали, назад превращаться не захотели бы. Точно!
   Даже не знаю с чем и сравнить... Как бы такой очень очень глубокий... нет, не сон... а, скажем так, отдых. ...В сумерках. Без мыслей, без забот... Ощущения какие-то тёплые. Всё такое плавное, мягкое... Будто плывёшь в парном молоке потихонечку. Ни воспоминаний, ни страха, ничего...
   Я потом долго восстанавливал что там было. По крупинке со­бирал. Что-то получилось. Но очень бледно, приблизительно.
   Сначала, когда, значит, я в животное превратился, сумрачнее стало и звуки глуше... Я... Можно буду говорить "оно"? ...Так как-то лучше.
   Так вот, поднимается оно на ноги и слышит странные, буль­кающие звуки. Это, видимо, она, подруга моя, смеялась. Потом оно чувствует запах. Сильный такой запах, волнующий. Это она так пахла. Бедное животное, конечно, устремилось к самке. Вот на это-то она и рассчитывала.
   Козлик возбудился. Ну там всё у него как положено... Правда сила желания у них, у животных, как оказалось, слабая. Не то, что у людей. Уж мне-то есть с чем сравнить. Просто зверюшек ничего не сдерживает. Увидел самку, возбудился и - вперёд. Вот и я, то есть оно, туда же...
   А ведьма встала на четвереньки, подлезла под него и как-то так ловко устроилась, что через мгновение у них всё уже нача­лось. Как уж она ухитрилась? Чтобы ни рога ни копыта не мешали... Не знаю... Скажу только, мне тоже было приятно. Весьма...
   Чего уж она с ним только ни выделывала... В какие позы ни становилась. Совсем заездила животину. Наконец оно устало и проголодалось... Отошло в сторонку и стало жевать скатерть. А больше нечего было там жевать! Потом улеглось в углу. И как она ни старалась его возбудить, всё без толку было. Козёл только злился и норовил ударить женщину копытом.
   Она впала в ярость. Бегала вокруг, пинала бедное животное ногами. Ника­кого результата. ...Тогда эта бешеная прямо на голое тело надевает свою шикарную шубу, делает из моего брючного ремня пово­док и - на улицу. А козла за собой тащит.
   Вокруг столько запахов! Очень приятные есть. Но в основном - мерзкие. Жрать хочется. А эта тварь тащит куда-то... Больно...
   Так хочется её боднуть. Так хочется! И вот, не смотря не всё это, так мне хорошо. Просто бесподобно. Приятный такой полум­рак. Как-то спокойно очень, тихо... Не надо думать, мучиться, ничего не надо. Только живи и дыши... Это так замечательно, оказывается, просто жить и дышать!
  

* * *

  
   Темно. Идём по улице. Она все время оглядывается. А вокруг ­- никого. Только у магазина топчутся несколько алкашей. Мы подходим. Они за­молкли сразу. В глазах - ужас. (Да уж! Зрелище. Идет по деревне эдакая Мэрилин Монро в кирзовых сапогах и с козлом на веревоч­ке.)
   Подошла к одному. Что-то сказала. Поманила рукой. Двину­лась на другую сторону улицы. Алкаш напрягся, но пошел. Шагов через пятьдесят она привязывает козла к забору и поворачивается к мужичку лицом. И вдруг распахивает свою шубу. Тот тупо и долго смотрит. Потом в глазах у него появляется тоскливый ужас и мужик пытается смыться. Не тут-то было! Она его цап за шею. Хватка - желез­ная. Ему ничего не остаётся, как обречённо расстегнуть штаны...
   Алкаши глядят издалека. С любопытством. Когда она закончи­ла с первым, второй подошел сам. Потом ещё один. И ещё. Когда пьяницы кончились, она заходит в магазин. Долго не возвраща­ется...
   Козёл привязан неудачно. Ничего съедобного рядом нет. Бед­ное животное вынуждено обгрызать остатки сухой коры с забора. Вкус, доложу я вам, - отвратительный...
   Наконец ненасытная шлюха выходит. Направляется домой. Коз­ла тащит безжалостно, подгоняет пинками. Возле двери я упёр­ся всеми четырьмя конечностями, и решил стоять насмерть. Тогда она с нечеловеческой силой, именно, что с нечеловеческой, как даст мне сзади ногой. Да так, что я, сделав в воздухе сальто-мортале, перелетаю через порог...
  

* * *

  
   ...Шлёпнулся об пол, принял свой первоначальный вид. Сразу скажу, что это было не слишком приятно. То есть, возвращаться в человека... Правда тело моё стало теперь вполне здоровым. Будто и не было её садистских упражне­ний. Но зато вернулся страх. Я ещё отчетливее понял, что имею дело с враждебной демонической силой.
   "Что, милый, тебе лучше? Прекрасно выглядишь, кстати. Понравилось? Каждому приятно побыть животным. Люди - это кто? Возомнившие о себе звери. И больше ничего". С этими словами она устало роняет на пол шубу. Сама падает на постель и сбрасывает, наконец, свои проклятые сапоги.
  
   "Ну, иди сюда, мой ласковый. Уж сейчас-то ты будешь в форме, я надеюсь?"
   И я снова вынужден идти к ней. И опять выполняю ее мерзкие желания. Ну, а после всего, что случилось меня, конечно, трудно было удивить...
   ...Она каждую минуту меняла облик. То она, будто, моя жена, то - дочь, а то - Бриджит Бардо в молодости. Ещё ­какие-то юношеские мои увлечения, о которых я сам и сам-то уж давно за­был. ...Или вдруг становилась негритянкой с вывернутыми губа­ми. Китаянкой... М-да.
   Но самое интересное, это когда она стала превращаться в разных зверей. Никогда, верьте, никогда раньше у меня не было ни ма­лейших склонностей к этой гадости... К скотоложству то есть. Но тут... чего я только ни испытал? Даже вспоминать мерзко. Свинья, курица, собака какая-то огромная...
   ...И в такие мы с ней бездны опускались! В такое сладострастие! В такое непотребство скотское! В такую тьму! ...Даже описать не могу... Так всё вдруг вспомнилось ярко... Подож­дите минутку, посижу успокоюсь...
   ...Ну вот... Потом чувствую всё, удовлетворилась проклятая дьяволица. ...И тут я по­нимаю, что сейчас будет самое страшное.
  
  

* * *

  
   ...Отпускает она меня. Принимает первоначальный свой облик. Ну то есть опять она златокудрая красавица. Откидывается на подушки и говорит: "...А всё знаешь почему? Потому, что ты трус. Если бы не я, ты так бы всю жизнь и пробоялся. Но ничего, теперь тебе недолго осталось..." И глядит удавьими своими глазами. Потом колени раздвинула. "А поцелуй-ка ты меня вот сюда!"
   Я дрожа от ужаса и отвращения выполняю. А она... стала вдруг вытяги­ваться... утончаться... все длиннее, длиннее... Покрывается черной чешуей... Короче, смотрю - змея! Причём, не просто змея, а какая-то... такая страшная... Выразить нельзя!
   Кольцами свернулась. На туловище узоры серебряные. Три го­ловы. А я не могу даже пошевелиться. Взгляда отвести не в си­лах. Смотрю не отрываясь на узоры. Как будто мне именно их разгадать нужно. Как будто от этого жизнь моя сейчас зависит. Какая там жизнь! Никакой там жизни не предвиделось... Это смерть моя пришла!
   Задушит она меня, проглотит, на куски разорвет? Не важно. Но это - смерть. А змея уже обвивает мне ноги. И головы её как будто смеются. Надо мной смеются. Я понимаю - это не сон, не бред, все взаправду. Настоящий конец. А она мне говорит... То есть, даже, не она, а голос её у меня в голове... "Ну не дрожи так. Не ты - первый, не ты - последний. Будь мужчиной хотя бы сейчас".
   Это она зря сказала. Потому, что я на миг себя почувство­вал мужчиной. Первый, может быть, раз в жизни. И не просто, даже, мужчиной, а каким-то прямо-таки былинным богатырём... Рыцарем в золотых сияющих доспехах. Вам, конечно, смешно... Но я -то вдруг такую силу в себе ощутил, такое мужество... И это было незабываемое чувство. "Эх, - думаю, ­двум смертям не бывать, а одной всё равно не миновать!" Да как рванусь от неё. И что вы думаете? Выскользнул!
   Упал, через спину перекатился и - к двери. А там - в сени. Понимаю, конечно, от неё не убежишь. Да и убегать-то не хочет­ся. Тут уж или я, или она! Вдруг смотрю, - топор мой валяется. Я его схватил, топор, и поднял над головой... А тут как раз она... Стрелой вылетает... И прямо под мой удар! ...Тут уж я не сплоховал. Как рубану... Головы - в разные стороны... Брызги полетели... Туловище - в кольца, потом распрямилось... Подергалось немного и затихло.
   Жив! Победа! Ура!
   А радости никакой. И облегчения не чувствую. Темно в сенях, холодно... А в душе невероятная тяжесть... И в то же время - пустота...
   Щелкаю выключателем... И вижу... Вижу... Такое вижу! ...Нет никакой змеи! А там, где головы должны валяться, три трупа окровавленных лежат... Красавица моя златокудрая а рядом - жена и дочь. Пол в крови весь... И они вот так вот лежат... мои голубушки... И... всё.
   Что? Как? Откуда? Это же бред! Их же не было... Почему? Не знаю! Ничего не знаю! Мысли путаются. И боль опять такая в груди. Боль. Боль...
   Я чего-то начинаю делать непонятное... Пульс у них щупаю... Ну там... не важно. Мертвые они. Мертвые! Это я их убил! Я! Я! И что теперь? Не знаю. Не знаю! Ничего не знаю!! Но ведь что-то же надо де­лать! И тогда я бегу в сарай, хватаю канистру с керосином. Возвращаюсь в дом и начинаю поливать пол. В голове одна мысль: " Нужно уничтожить следы! Нужно уничтожить следы..."
   Выскакиваю на улицу, чиркаю спичкой. Через несколько мгновений там где был мой дом, мой родной дом, пылает костер. Огромный такой костер. И весело так горит. Неспешно. В другое бы время посмот­реть... Покурить рядышком. Погреться... Хорошо бы... Но не сейчас... Сейчас нельзя...
   Я понимаю, что пока никто не видел, нужно удирать. И бегу через лес к станции... бегу через лес к станции...
  
  

* * * * * *

   К концу рассказа - мужчина кричит и брызгает слюной. Глаза его безумны, и становится ясно, что это просто больной человек... Тяжело больной... А старуха всё трясёт головой, всё смотрит сквозь него на розовое бумаж­ное небо...
   "Объясните! Объясните мне! - не унима­ется мужчина. - Как это?! Почему змея? За что?! Разве я чем-то провинился?! Чем?! Перед кем?!"
   ...И вдруг начинает рыдать. А старуха всё кивает, ки­вает. ...Она тоже сумасшедшая, но вдобавок еще и глухая. Пациенты считают её ведьмой...
   Мужчина плачет по настоящему... Мучительно плачет... Горько... Но при этом поглядывает как-то хитрень­ко. Мол, как я вам? Иногда вдруг ни с того ни с сего жму­рится блаженно. И тогда становится ясно, что в своем страдании он нахо­дит как бы некое удовольствие, что ли. И ради этого странного, противоестественного удовольствия, собственно, и затеян весь спектакль...
  
   ...Из рассказа мужчины правда только то, что после ссоры с женой в новогоднюю ночь он уехал за город и поджёг собственный дом. На следующий день поджигатель "явился с повинной", заявив при этом, что со­вершил тройное убийство. В милиции с ним довольно быстро ра­зобрались. Вызвали ничего бригаду скорой психиатрической помощи и позвонили жене. Она потом устроила несчастного в эту загородную кли­нику.
   Так было на самом деле. Впрочем, кто знает, что такое "на самом деле"! Автор? Милиция? Бог? Если Он  на самом деле  существует. И если на самом деле существует "на самом деле"...
   Раза два в месяц больного навещает жена. Иногда вместе с дочерью. Но он не разговаривает с ними. Хотя внимательно наб­людает за всем, что происходит вокруг.
   ...Выехать отсюда вечером не просто, поэтому развратная женщина каждый раз остается ночевать в кабинете главврача. И они там ночь напролет устраивают пьяные оргии с участием сани­таров и медсестер. Когда с женой приезжает дочь, вовлекают и её. И до самого утра из кабинета доносятся похабные песни, звон бь­ющейся посуды и сладкие стоны женщин.
   Но Семен Михайлович не испытывает ревности. И вер­ность ничья ему больше не нужна. А уж особенно жены. Нет у него претензий и к дочери.
   После того, что он над ними совершил, всё ему стало безразлично. Он даже ни разу не поинтересовался поступила ли Танюшка в консерваторию.
   Иногда ему кажется, что та жизнь была не с ним. Буд­то прочитал о ней в книжке. Или увидел во сне. Да, безразлично думает он, любопытная история. Только грустная очень...
   В этом безразличии тоже есть своя тайная радость. Семён Михалыч иногда делится ею со мной, когда мы прогуливаемся по заснеженным аллеям. Ти­хая-тихая радость...
  
   ...Но самое главное в теперешней жизни нашего героя зак­лючается в том, что каждое утро, на рассвете, в его больничную палату влетает прекрасная лилово-перламутровая бабочка.
   Насекомое садится к нему на постель и тут превращается в роскошную женщину с золотыми волосами. Теперь она совсем ручная, ласковая. Но всё такая же любвеобильная. Женщи­на небрежно сбрасывает платье и не обращая внимания на подглядывающих больных начинает заниматься с Семён Михалычем любовью...
   В эти минуты он понимает, что не нужно уже ему ни с кем бо­роться, не нужно махать шашкой, не нужно никому ничего доказы­вать, а можно просто отдаться вот этой женщине, этой размеренной жизни, этому наслаждению и покою, этому тихому разговору тел...
   Семён Михалыч понимает, что он наконец-то может делать то, что ему хочется. Попросту говоря, может быть самим собой. Он больше не пыжится, не стоит на цыпочках, не думает о том, что кто-то о нём скажет... Ты даже представить себе не можешь, читатель, до чего это приятно...
   Он живёт с такими ощущениями несколько дней, отчего взор его яснеет, нормализуется сердечный ритм и кровяное давление и врачи говорят даже, что состояние больного улучшилось... Но потом, страх, привычная злая тревога и болезненно-раздражительное напряжение возвращаются... Он снова начи­нает плохо есть и спать, ругается с больными и персоналом. А по ночам ему снится один и тот же тягостный сон. Один и тот же сон.
  
   Будто он в каком-то очень глубоком подвале лежит вроде бы на куче угля. То ли он истопник, то ли провалился туда... Огонь в топке неярко горит. Лампочка тусклая светит. И так ему там мерзко, так скучно, что и не пере­дать.
   Вдруг откуда ни возьмись появляется огромное множество перламутровых бабочек. Они кружатся как снежинки в пургу, как искры костра, как блестящие рыбки в тёмной воде. Кружатся, кружатся...
   ...А потом превращаются в женщин. И так мно­го этих женщин, что непонятно, даже, как они здесь помещаются в такой тесноте...
   ...Кого тут только нет! И все, ну вот просто все, - голые. ...Есть среди них и жена. Она же - мать-покойница. Она же ­- дочка-лапочка. ...Суетятся девушки пляшут делают какие-то соблазнительные телодвижения знаменитые киноактрисы манекенщицы из Дома моделей дефилируют кор­дебалет канкан шпарит танцует соседка с верхнего этажа с девочкой с перси­ками и на шаре пляшет царица Омфала она же Клео­патра пляшет Одетта она же Одиллия и мадам Баттерфляй она же Сильвия Кристель она же грязная распутница-Эммануэль она же чёрная-пречёрная негритянка с вывороченными губами и кольцом в носу здесь же лихо отплясывает густо напудренная старуха-колдунья то ли сидевшая с ним в больничном парке то ли та другая в которую превращалась красавица из метро поди их разбери и много-много-много кто ещё там пляшет...
   ...Потом они становятся вокруг него берутся за руки и начинают водить хоровод сначала медленно потом всё быстрее наконец так быстро что сливаются в жемчужную муаровую ленту...
  
   ...Скоро она, лента эта, подни­мется в чёрном дрожащем воздухе, взлетит, закрутится восьмёркой, знаком бесконечности забьётся, а потом снова превра­тится вдруг...
  
   ...вдруг превратится в бабочку в огромную перламутровую бабочку такую  огромную как птица Рух и я увижу нет скорее почувствую как она эта бабочка бе­рет меня своими сильными лапками своими нежными обжигающими пальцами берёт меня за плечи и тащит  тащит на белый свет и я вижу как мы вылетаем с ней из страшной чёрной  дыры в земле и поднимаемся вверх к синему небу и белым облакам и летим летим над бескрайними снежными равнинами моей усталой моей больной  души и всё никак не можем не можем достичь виднеющихся на го­ризонте зеленых холмов а бабочка уже выбивается из сил из последних сил и начи­нает медленно снижаться а потом лапки её и вовсе разжимаются выпускают меня она печально улетает а я как  выброшенный птенец падаю на мёрзлую едва прикрытую снегом землю и больно ударившись просыпаюсь а потом долго лежу в темноте охваченный ужасом и плачу оттого что снова и снова должен возвращаться в свой нелепый и страшный мир где я...
  
  
  
  
  
  
  
  
   18
  
  
   19
  
  
  
  
Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"