А.С.Пушкин как-то погляделся в зеркало, да и говорит. Русский, говорит, - это не национальность. Русский - это судьба! ...И вздохнул тяжко...
Гений, конечно, зря не скажет. ...Но что-то я не пойму... За какие такие грехи она нам досталась? Судьба-то эта...
...У нас же ведь здесь не жизнь, а вечный геморрой! Обязательно какая-нибудь сволота покоя не даёт. То татары с монголами, то поляки с французами, то фашисты с коммунистами... И теперь вот тоже... эти... Как их?.. Ну не важно...
...А климат?! Это же ведь чёрт знает что такое, а не климат... Одни зимы - по полгода! Мыслимое ли дело?! Никаких нервов живому человеку не хватит...
Да снег ещё этот... Взглянешь - слёзы сами текут...
...Короче. Для нормальной человеческой жизни страна наша совершенно не приспособлена. А мы, однако, живём. И даже крепчаем. Почему? А потому, что есть у нас, у русских, свой особенный русский секрет. Своя, как некоторые выражаются, национальная идея...
...Вот, что князь Владимир туркам сказал, когда они нам веру свою предлагали? Пили, говорит, пьём и будем пить! Поскольку русскому человеку без ханки - хана!
...Вот он православие-то и выбрал... А без неё, проклятущей, ходили бы мы все сейчас обрезанные... Уберегла-таки родимая. Она, зараза, иногда такие чудеса с людьми вытворяет...
* * *
...Вот, случай был. Здесь у нас, в Москве. В золотые застойные годы. ...Трое мужиков один раз собрались культурно отдохнуть. Скинулись, затарились, в гастрономе у Палашевского рынка. И пошли как обычно к Пионерскому пруду. ...Или как там его сейчас? Ну не важно.
Примостились на бережку, на травке. Газетку расстелили. Сидят... А взяли "Отборной" бутылку, четыре "Солнцедара" да сырков плавленых. И ещё чёрненького полбуханки. Короче, всё пучком.
Двоих-то я не знаю, как звали. А третий был - по фамилии Пинтюхаев. ...Или не Пинтюхаев... А, например, - Кандыба. Не помню. Без разницы... Мужик в целом неплохой. Только сильно пьющий. Ну то есть ужирался периодически, как последняя сволочь... И практически каждый день...
...А жара была в тот год! Натуральное пекло... Его на солнышке-то и развезло, Пинтюхаева этого. Много ли им алкашам надо? Ну вот. Когда расползаться стали, он паспорт свой возьми да и оброни. И не заметил ничего.
Зачем уж он ему понадобился? Не знаю. Короче... Этот самый Кандыба выруливает на Садовое, а там его менты - хвать! И в обезьянник. Он выступать чего-то начал. Туда-сюда... В общем, припаяли ему пятнадцать суток, обрили "под Котовского" - и в кутузку...
Вечером его, значит, замели, а ночью в том же Патриаршем пруду утоп какой-то гражданин. По пьяни. Искупнуться, видно, захотел...
В общем искупнулся. Утром прохожие смотрят: барахлишко замызганное лежит, брюки там, ботинки... а хозяина нет. Ну и рядышком совсем, метрах в пятидесяти, не больше, паспорт чей-то валяется. Они прочитали - о! - Пинтюхаев. Вот оказывается чья одёжа... И бегом в милицию звонить.
Опер приехал тоже сильно сообразительный. Решил с похмелюги, что документик однозначно утопленников. А чей же ещё? И стал эту версию отрабатывать.
Шматьё забрали. Бабе Пинтюхаевой из милиции звонят. Так, мол, и так, в связи с вероятным утонутием вашего супруга приезжайте, значит, опознать вещички.
Ну, та обрадовалась - едет. Губы намазала, дура. Глядь, а барахлишко-то не его... Сперва расстроилась, конечно. А потом пригляделась, может и его... Или нет?.. Кто теперь разберет? Кабы раньше знать, она б нарочно запомнила. А теперь что ж...
В общем, протокол на всякий случай подписала. Узнаю, мол, родного мужа-Петеньки кальсоны и прочие вещественные доказательства, что он утонул. И на работу поскакала, коза. У них в тот день получку как раз давали.
* * *
А этот самый Кандыба, или как его там, отсидел свою пятнаху и выходит, значит, на свободу с чистой совестью. Домой сразу не пошел, решил еще погудеть маленько. Чего там делать? Дома-то... Жена, стерва, зудит, дети сопливые бегают...
В общем, нарисовался он только через неделю. Глядь, а в его постели лежит какой-то амбал. Матёрый такой человечище. Вся, пардон, спина в наколках, а во рту фикса золотая торчит.
Пинтюхаеву это как-то не залюбилось. Он затарахтел, ручками-ножками засучил. Убью, кричит, обоих! Ну, короче, туда-сюда, базар-вокзал... А баба его сразу мордой об стол - раз! Ты, говорит, теперь утопленник, понял? И видала я твою синюю харю в гробу и в белых тапках. Вали откуда пришёл, козёл грёбаный.
У того аж челюсть отвалилась. Бли-ин!!! До чего баба оборзела! Даже матюгаться перестал. ...Ну, голубки эти ему быстренько всё дело разъяснили. Бумажки какие-то показали... А фиксатый ещё и фонарь между рогов навесил. Для убедительности.
Кандыбаев, конечно, - в милицию. Разбираться. А там ему и говорят, что ты, мол, мужик, молодец, в натуре. Вовремя подошёл. Тут это... как раз труп всплыл. Поехали, значит, опознавать.
-Чей, - спрашивает, - труп?
-Чей-чей? - говорят. - Твой! Чей же еще? Ты шлангом-то не прикидывайся!
Пинтюхаев чего-то засомневался. Темнить начал. У меня, говорит, алиби. И на фингал зачем-то показывает. Но ребята с ним долго чикаться не стали, дали в дюндель раз-другой и наладили в морг.
Приезжают они, значит, с лейтенантом. Тот ему показывает какого-то синего жмурика. Давай, говорит, опознавай. Только не перепутай! Ты это, или не ты? Мужик смотрел-смотрел... А воняет там! ...Он лейтенанту и говорит, у меня, мол, на левой ягодице родимое пятно было в виде буквы "жо". Особая примета такая. Только сейчас вот вспомнил.
Глянул лейтенант на жмурикову задницу - нет пятна! Удивился даже. Как так, куда ж оно делось? Ищи, - говорит, - должно быть. Не рыбы же его съели... Кандыбаев только плечами пожал. И ухмыльнулся вроде.
Мента чего-то заело. Глаза стали как у бешеного рака. Если, - говорит, - не найдёшь, падла... И зубами заскрипел. Мужик стал внимательней присматриваться... Нашёл! Только на правой стороне. И буква какая-то другая. А так всё сходится.
Лейтенант маленько успокоился и говорит, что-то ты совсем того... С ума спился. Сам себя не отличаешь... Тот вроде и не спорит. Чего, мол, с бодуна-то не бывает? Осмотрели они упокойничка ещё раз. Лейтенант опять своё. Ну? Ты или не ты? Говори твёрдо! Мужик не знает что и отвечать.
Мурыжил его мент, мурыжил, но, в конце концов, уломал. Тебе, мол, козлу, всё одно, а нам дело закрыть надо.
Короче, накатал мужик телегу, что я, такой-то и такой-то, там-то и там-то, был на опознании предъявленного мне трупа неизвестного гражданина и признаю, что вышеуказанный труп действительно принадлежит гражданину Пинтюхаеву или там Кандыбе, ну то есть мне. Подпись, число. Всё как положено.
* * *
Лейтенант его похвалил за сознательность. И отпустил с богом. А тому куда деваться? Паспорт они гады зажали. Трупам, говорят, паспорта без надобности. Им свидетельство о смерти положено иметь. Пусть жена получит в загсе.
Тогда мужик спрашивает, а как насчет "гробовых"? Он, мол, слыхал, что малоимущим покойникам пособие дают. На похороны там или как. Мент говорит: Не наши проблемы. Иди в собес, узнавай. ...Ну, хрен ему там, конечно, чего выписали.
...А жена получила...
Утопленника, ну того, настоящего, закопали, поминки надо справить. Вот приходит Пинтюхаев домой. Как это, говорит, можно, самого себя да не помянуть? Ну то есть выжрать на халяву захотел... Там гости уже накушамшись сидят, хазбулата затянули... А тут этот!
Детишки увидали папку, выбежали, плачут-заливаются. Мертвяк пришёл! Мертвяк пришёл!- кричат. ...Вдова пинтюхаева от амбала своего отлепилась и с пьяных глаз целоваться полезла. Усопший её конечно "облобызал". От всей души... Мордой в тазик с винегретом засунул и подержал там маленько.
...А когда она оттуда с красной мордой выкарабкалась, всё ей и высказал. Ты что, мол, курва, забыла? Я ж теперь покойник. И здесь нахожусь как бы в командировке. Поняла? На правах отмороженного привидения. Вот так вот! Мне теперь всё можно. Щас пулемёт из-под кровати достану и устрою вам тут маленький прощальный салют. Во, поминки будут! Навсегда запомните, суки. Если кто в живых останется, конечно...
Ну, насчёт пулемёта, это он преувеличил немножко. Откуда пулемёт в те-то годы? Просто попугать решил ради праздничка. А они, дураки, поверили.
Деваться некуда, налила ему тёща стакан самогонки, уважила. Потом другой. Огурчика отрезала солёненького, сальца с чесночком...
Помянул он себя. Душевно помянул, как положено. Речугу толкнул. Какой, мол, усопший был замечательный работник и отличный семьянин. Так хорошо сказал, что тёща расплакалась даже. Причитать начала. "Куда ж ты от нас уходишь? Да на кого ж нас оставляешь? Тебе бы ещё жить, да жить..." Жена на неё смотрела-смотрела и тоже заголосила. Потом и хахаль подключился. Плачут родственнички, убиваются... Короче, всё путём...
Кандыба тоже всплакнул от жалостных таких слов. Рано, подумал, ухожу. Рано! Но, видать такая судьба...
...Стол им, однако же, для порядка опрокинул. Телевизор в окошко выбросил. И отправился на работу. Ну, у них после этого веселье, конечно, пошло уже не то...
Приходит. А его, оказывается, уже уволили. Жена, гадюка, и здесь не поленилась. Начальник в цех не пустил даже! Утопленникам, говорит, по технике безопасности не положено. Мы на венок скинулись? Скинулись! Некролог написали? Написали. Чего тебе ещё? Спи спокойно дорогой товарищ, Родина тебя не забудет. ...А алкашей у нас и без тебя как грязи.
Что делать? Он, как затравленный волк - к себе во двор. Там - компания, кореша сердечные. Но и они поначалу чегой-то заменжевались. Только когда Пинтюхаев пару пузырей достал из широких штанин, вроде у них отлегло. Признали...
Посидели чуть-чуть, выпили за упокой души, царствие, мол, небесное и земля чтобы, значит, пухом... Потом ещё гонца послали... Друзья к нему с сочувствием, не горюй, братан, все там будем. Старушка-соседка записку с чириком суёт. Передай, говорит, на том свете моему Феденьке. Во, дура, блин! ...Чирик, однако, взял, не побрезговал. Чего деньгам пропадать...
И загудел Кандыбаев с горя от такой свободы воли ещё недели на две. С кем пил? Где? На какие деньги? Что после этого делал? Никто не знает. Всё. Провал. Тьма египетская. Туман чёрный.
* * *
...Очнулся как-то, глаза разлепил - что такое? Темно вокруг, а он будто летит куда-то. Как бы по чёрному тоннелю... И трезвей, между прочим, фонарного столба.
Холодно. Звёзды мерцают. Ласково так, маняще. А впереди, далеко-далеко, свет неземной во тьме светит... Ну всё, мужик думает, кранты, помер. Сейчас придут за мной, на суд поведут... Подождал маленько... Но не дождался никого... А потом вдруг чувствует, нет, вроде не помер, дышит кажется. А главное - весь организм болит со страшной силой. И блевать очень хочется. Значит, точно, жив!
Лежит он, оказывается, в строительном котловане. По уши в каком-то дерьме. Колотун ужасный. А на нём даже трусов нету. Куда всё делось? Как здесь оказался? Стал вспоминать... И не вспомнил.
И такая вдруг его тоска одолела... Хоть в петлю. Что дальше? Зачем? Куда идти? И вообще, куда себя девать? Стыдно. И выпить-то, главное дело, нечего.
Выкарабкался кое-как, кулаком в небо погрозил и побрёл неведомо куда. А ночь уже. Часа три, поди. Он шёл-шёл, потом глаза поднял: ба! улица Горького, или как там её теперь? Ну не важно.
Ментов чего-то нету. А посреди проезжей части стоит фигура непонятная, руками машет и орёт. Мужик! - орёт - Мужик! Поди, чего покажу!
Он забыл даже, что голый. Подходит. А это, оказывается, баба голосит. Здоровенная такая! Тельняшка на ней рваная. Сама в каких-то неимоверных кавалерийских портках. И достаёт она, баба эта, из кармана зеркального карпа. Живого! Во! Купи, мужик, рыбу. А? По дешёвке отдам. Стакан нальешь? Голос хриплый и зубов передних нет. А так - красивая женщина. И не старая ещё.
Это же представить себе только! Москва! Столица мира, сердце всей России. Надежда прогрессивного человечества. ...Рядом кремлёвские звёзды горят. Куранты бьют. Святое место для каждого советского человека... Пушкин нерукотворный стоит... кепочкой прикрылся...
...И баба с карпом! ...И Пинтюхаев с голой жопой!
Рыба пасть разевает, подыхает вроде. А хвостом всё норовит кому-нибудь по харе заехать.
Ну вот вы мне скажите, где можно в три часа ночи на Тверской живого карпа отловить? ...А штаны с лампасами? Где?! Как?! Откуда?! Во, страна! Весёлая - хоть плачь! Ну Пинтюхаев и заплакал. Стало ему себя жалко. Но особенно - рыбу эту полудохлую. Всё, думает, приплыли! Конец! Больше не могу.
А тут как раз и пруд в двух шагах, где он утонул-то... Выхватил Кандыба карася у бабы и - бегом топиться. Бедная баба - за ним. Однако не догнала. Зацепилась чем-то за угол, рухнула на асфальт. Морду всю в кровь себе разбила. Поревела немножко и захрапела сладко... Хорошо ей стало, спокойно...
А тот прибегает на берег, рыбину в воду зашвырнул, перекрестился на всякий случай и сам - бултых следом! Сначала неприятно было, конечно. Вода грязная, мазут, презервативы плавают. А потом ничего, пообвык. Малость побарахтался и - ко дну. Тут и правда, конец ему приключился. Всё. Утоп.
* * *
Если человеку при жизни фишка не идет, то и после смерти хорошего не жди. Он-то губы раскатал, думал, увидит на том свете сады в цвету и ангелов лучезарных. Хренушки ему ангелов!
Сидит какой-то чернильный гвоздь и в амбарную книгу чего-то пишет. А сам весь такой жёваный-пережёваный. Сообщите ваше ФИО, говорит. Год и место рождения, каким отделением выдан паспорт и прочие данные. Голосишко писклявый. Морда в прыщах. Нос длинный. Пиджак перхотью обсыпан. В общем, вылитая крыса. Только в нарукавниках сатиновых. И в очках.
Ну, тот отвечает, мол, Кандыбаев Пётр Сидорыч, адрес там, и остальное, что помнил. Этот жёваный в какой-то свой талмуд - зырк. Вскочил, побледнел, затрясся весь. Вы, кричит, самозванец! Вот такие-то вот и позорят! Чего уж они там позорят? Да... У нас, говорит, по документам уже один проходит с этими данными. Стыдно, молодой человек! Стыдно! Я, говорит, вас опознал! Мне всё теперь про вас известно! И пальчиком погрозил строго.
А сам мигает своим вышибалам. Чтоб, говорит, духу его здесь не было! Близко не подпускать! Другим чтоб неповадно! В общем, накидали ему пачек и - к нам сюда назад.
Выползает Кандыбаев из этого пруда обратно. Голый, как был, в тине весь, и по-прежнему без документов. Куда теперь? Ему что-то в голову стукнуло. Он и давай по подъездам в двери ломиться. Не найдётся ли, мол, у кого ненужной одежонки или хотя бы паспорта лишнего? Мол, я потом верну. Жильцы, понятно, милицию вызвали. Загребли менты Пинтюхаева. А он им, в ментовке, объяснять начал - про русскую тоску, да про бюрократию загробную... Ну куда его? Известное дело - в дурдом.
Там мужика немножко подлечили. Задницу нафаршировали лекарствами так, что он вообще всё на свете забыл. Тем сердце его и успокоилось. Отпустили бедолагу. Через год примерно. Дали бумажку, что он, мол, теперь тихий дурачок. А поскольку старой своей прописки Кандыба в связи со смертью лишился, то его в какую-то богадельню определили. В районе Капотни...
Короче, остался мужик ни пришей козе рукав. Ничего не помнит. Ничего не знает. Только водку глушит по-прежнему. И чувствует, что жить ему стало совершенно невмоготу. Ну вот не хочется и всё! Он уж чего только над собой ни делал! И травился, и вешался, и стрелялся - никакого эффекта. Как об стенку горох... Один раз даже голову под электричку засунул. Поезд - с рельсов, а ему хоть бы хны. Ни одной царапины! Почему с ним такая петрушка получается Кандыбаев, конечно, понять не мог. Но одну неожиданную вещь усвоил. Допёрло до него: бессмертие, оказывается, не такая уж разлюли-малина, как всем нам здесь кажется. Потому, что для нас, грешных, да бестолковых вечная жизнь - это мука вечная.
...И так его это всё, Кандыбаева, зацепило, что он от раздражения даже пить бросил. Завязал начисто. Вот ведь до чего довели человека!
День не пьёт. Другой не пьёт. Третий... Добром такие эксперименты над организмом не кончаются. А кончаются они белой горячкой и чумовозом. ...Но с нашим-то еще хуже вышло.
Вот через неделю этого глухого трезвяка, возвращается он как-то ночью в свою берлогу... Вокруг зима, вьюга воет... Смотрит Кандыбаев, а над Капотней огонь неопалимый мечется, полнеба освещает... Вот тут-то и осенило мужика. Будто граната взорвалась в башке. И все его труды и дни всплыли со дна, как глушёная рыба. Вспомнил! Всё как есть вспомнил. Да не только то, что перед дурдомом было, а и гораздо раньше... Вспомнил себя до самого основания. До корней. До сердцевины...
...Вот ведь до чего трезвость-то людей доводит!..
Оказалось, что никакой он не Кандыба на самом деле. И не Пинтюхаев. А вовсе даже самый обыкновенный Рабинович. В том смысле, что еврей. Что-то там типа Фишман не Фишман. А Карт... чего-то там "ман" или "штейн", а может быть даже "вич". Короче, не важно. Но что фамилия еврейская - это точно. И зовут его по правде не Петя, а Юзик. ...Или даже не Юзик, а вообще Мордехай. Но и это бы всё ещё полбеды.
Вспомнил этот самый Пинтюхаев-Фишман или там Кандыба-Рабинович, что такая бодяга с ним тянется вот уже вторую тысячу лет. Поскольку злополучный этот Мордехай на самом деле оказывается есть ни кто иной, как Вечный, извините за выражение, Жид. Вот так! Эк ведь угораздило мужика!
Оказывается. Этот самый неумирающий еврей болтался-болтался, как цветок в проруби по всему свету... А потом занесла его нелёгкая к нам. В начале ещё позапрошлого века... Сперва-то не сообразил что к чему, а потом уж поздно было. Не выбраться отсюда никак. Известное дело... Застрял. А тут: то черта оседлости, то железный занавес. То - война, то - революция. То - лагерь, то - тюрьма. Страна же у нас велика и обильна. Умом её не понять... Но и верить в неё тоже невозможно... Особенно с трезвой головы...
Ну и как же прикажете жить? Затосковал Рабинович. Страшно ему стало, тошно. А уехать нельзя. Куда бедному еврею податься?
Тогда-то он и начал понемногу поддавать с горя. Ушёл, как интеллигенты говорят, во внутреннюю эмиграцию.
Раньше-то ни-ни, у семитов с этим строго. ...Понемногу бухал сперва, а потом и во вкус вошёл. Ну то есть запил по-чёрному, как положено. Куда от неё, заразы, денешься? И вскоре стал наш Мордехай вполне нормальным человеком. Несмотря, что еврей.
С тех пор и жизнь пошла у него нормальная, человеческая. Выпил, добавил, упал. Проснулся, похмелился, добавил, упал... Постепенно, постепенно начал он своё прошлое забывать. Кто сам, откуда, и как сюда попал. Растерял всё из головы начисто! Пропил. Ретроградная амнезия.
И всё ему стало - трын-трава. Женился по-пьяни. Пацанов настругал по-пьяни. На работе, вообще, не просыхал. Прожил жизнь, можно сказать, не приходя в сознание. Ну, то есть, как и все нормальные русские люди.
...И вот когда на него затмение-то нашло, память-то эта, сильно он затосковал. Заплакал даже. А потом руки к этому вечному огню поднял молитвенно, по-еврейски, заплакал, и сказал так:
"Тяжко я согрешил, Господи! Ох, тяжко! И несу Твою справедливую кару. И через то в разные века и в разных землях много мук претерпел. Но такой муки мученической как здесь не испытывал я ни в Первом Риме, ни во Втором. Может быть, хоть теперь простишь Ты меня? А, Господи? Непереносима здешняя мука для живого человека. А уж как сами русские её терпят, и вовсе понять не могу. Без слёз смотреть не возможно. Господи, прости их горемычных и помилуй! Разве виноваты они, что здесь родились?.. И меня грешного избави, Господи, от жизни вечной. Даруй нерадивому рабу Своему нежную избавительницу смерть..."
И воззвал тогда к нему милосердный Господь из этого негасимого пламени и сказал так:
"Вот Я отпускаю тебя. И оставляю тебе грехи твои. ...Потому, что у России судьба особая. И всех кто в ней жил и горе здесь мыкал, в Рай пускают со служебного хода и безо всякой очереди.
Каждого! Какая у него фамилия ни будь. Хоть Сидоров. Хоть Рабинович. Хоть даже какой-нибудь Кандыба-оглы-бельды-Мамонов. Сказал ведь гений ваш кучерявый, что русский - это судьба... А гений он зря не скажет..."