Майский праздник Бельтайн остался где-то в разделе предвкушений, ожиданий и воспоминаний, подступивший ноябрь и темный Самайн холодили окна и руки, который утром старательно стирали со стекол изморозь в тщетной надежде посмотреть, что же делается во внешнем, кажется, существующем мире. Маленький дом на окраине города занесло снегом, закутало мохнатой зведчатой шалью по самую крышу.
Раз в несколько дней девушка выходила на улицу, чтобы, с трудом выбираясь из снега, после каждого шага оставляя за собой тотчас же заметаемые продолговатые ямки следов, добраться до булочной. С утра там можно было получить горячую булку, а по выходным-желтое несладкое песочное печенье, которые она прятала за пазуху, чтобы не вырвал хищными лапами ветер, и несла домой: с этим печеньем хорошо было пить кофе. Кофе разогревался в камине, сложенном из красных кирпичей, на собственноручно сооруженной подставке; девушке казалось, он отдавал дымом и горячим запахом пламени. Окна заливало белой изморозью, как гуашью; девушка садилась в глубокое, продавленное кресло-качалку, заворачивалась по уши в зеленый потертый плед с кистями на краях, пила свой огненнодышащий кофе с печеньем, смотрела в ослепшие от инея окна или в книги о древних богах, набранные мелким, захлебывающимся каким-то шрифтом,-книги о тех, кто пирует в Потустороннем мире, откуда все приходит и куда возвращается.
Отвлекшись от чтения, девушка вспоминала о кошке, что жила у нее на чердаке и приходила ночевать всякий раз, как только ветер приносил первые заморозки. Где оказалась кошка теперь, никто не знал,-зима явилась на свой праздник неожиданно, ворвалась в двери, и девушка с трудом выгнала ее вон огнем и шаманским обрядом утепления каждой щелки в оконной раме. Может быть,-девушка предпочитала думать именно так,-кошка успела сообразить, что ей грозит в ближайшее время, и укрылась под какой-то другой крышей. Ее ни разу в жизни не подводила интуиция и врожденное умение устраиваться где угодно, лишь бы там было теплее и сытнее, чем на улице; она, как видите, была приспособлена к жизни гораздо лучше своей подруги.
Судьба кошки, таким образом, была устроена; девушка же коротала вечера за беседами с кем-то невидимым-бессодержательными, по большей части, но в страшную, потрескивающую зимнюю тишину успокаивал звук собственного голоса, неожиданно обретший глубину и то непостижимое, полубожественное, вселяющее надежду и спокойствие. Еще она пыталась научиться вышивать,-чем только не попытаешься бить время, живучее, как ящерица!-запутавшись в длинных нитках каштаново-золотистого оттенка, она оставила, в конце концов, иголку; снова села за книги и за тетради. Это были оченоь старые, замутившиеся какие-то тетради, где она писала карандашом, который точила кухонным ножом, когда ей совсем нечего было делать и когда его след на бумаге цвета мумифицированной кожи становился толще сплошной основной линии по ГОСТу.
Так текло стылое, тягучее время, кое-как склеивая разноцветные листочки интервалов-шестидесятиминуток; о его токе мао что напоминало, ибо снег не знал режима дня, а метель не уставала петь свою вечную арию. Утро отличалось от вечера только местоположением девушки в пространстве-утром она обычно бывала либо в булочной, либо во дворике с лопатой, если снег был достаточно силен, чтобы навсегда отрезать ее от единственной доступной дороги; вечерний досуг больше походил на полусон за какими-то незначащими занятиями. Треск сгорающих в камине дров, тиканье ходиков, темно-зеленых, потускневшх от недостатка света, тихое ворчание закипавшего кофе-это и была симфония темного времени суток.
Девушка, уже не вслушиваясь в звуки и шорохи, подчинялась времени и текла вместе с ним; но однажды вечером ей стало грустно.
Будто чего-то перестало хватать; чего-то очень важного, но незаметного и маленького... она забилась в уголок между остывающим камином и стеной, слабо дрожащей от холода и ветра, и долго плакала от подступившего к сердцу огненного кома, в котором перемешалось все-судьба человекоподобной кошки, разливающийся по комнате холод, похожий на густую жидкость, запах горячих булок и ледяного печенья, запахи огня и сирени, свет солнца и свет затухающего камина; вкус слез перемешался со вкусом шоколада, найденного в залежах книг, пребывающих в совершеннейшем беспорядке с незапамятных времен.
Когда ходики устали отбивать свой ежесекундный такт и, вздохнув, заснули, девушка вытерла заплаканные глаза и с каким-то равнодушным испугом взглянула на маленькие льдистые бусинки, пристывшие к ворсу пледа. Она осторожно коснулась пальцем, бледным, как китайский фарфор, одной из бусинок-таким же жестом касаются ног святых-помощников страждущих. Разве что ни в одном храме никогда не будет такой потрясающей тишины, похожей на задежку дыхания, наполненную предчувствием вдоха...
Как-то робко, доверчиво капля прильнула к тонкой холодной коже, под которой ровно горел алый огонь, раздуваемый неутомимым маленьким сердцем.
Слеза растаяла.
Девушку неожиданно захватила волна ощущений-холод, исходящий от стен и пола, непривычный холод камина у спины, защищенной только колючим пледом, замершая у ходиков тишина, потрескивание мороза на пределе слуха; был и шелест дыхания, и вздохи вьюги за стенами; и еще-неровный, судорожный, упругий стук... Девушка внимательно осмотрела комнату в поисках доброго духа порядка, но все уже было знакомо и пело свою песню; тогда она вслушалась в себя и поняла, что это стучится в ребра ее собственное сердце.
Она поднялась и, подойдя к ходикам, нерешительно дернула за длинную потемневшую цепочку с грузом-она уже застыла на месте и только чуть сдвинулась, ровно настолько, чтобы прошло полминуты до следующего усталого вздоха бедных часов, за которым последовала тишина. Как я долго плакала,-подумала девушка.-Даже время устало ждать.
Поняв что теперь его ход безнадежно утерян, она оставила в покое онемевшие ходики и села к камину. Перетряхнула стоящие рядом баночки-обнаружила останки кофе; больше, чем на два чашки, его не хватит... Рассветы и закаты кончились вместе со счетом часов и последним смолотым плодом кофейного дерева-можно было бы пойти в булочную, просто чтобы удостовериться в существовании мира... но кто поручится, что ночь не кончилась?
Одиночество оказалось совсем близко, у самого сердца-кажется, оно даже приостановилось на секунду. Раньше девушка не могла бы сказать точно, что это за зверь-одиночество; раньше рядом была кошка, расчетливая, смелая и спокойная, как само солнце. Ее присутствие на чердаке было неизменно и важно; теперь кошки не стало, и дом оказался пуст-нет ничего холоднее дома без кошек и огня, а ни одного из этих составляющих у девушки не было. Она поежилась и с тоской в глазах посмотрела на иссиня-черные, поблескивающие угли в камине. Ей, кажется, опять захотелось плакать...
Ощущения обострились; прямо в глаза глядело жгучее солнце, выжигая их до зрительных нервов. Девушка опустила потяжелевшие ресницы, глубоко вдохнув мерзлый, колкий воздух. Кажется,-вспомнила она,-я очень долго не спала... В тот же миг сон вытек откуда-то из усталого мозга по тонким проводкам нервов и пополз к наливающимся свинцом и влагой векам. Мир поплыл куда-то в темнеющую даль, пробираясь сквозь бесчисленные блестки пронзительно-белый на алом шелке звезд. Звуки затихли, прижатые к стене реальности плотной подушкой дремы, но почему-то тьма не сгущалась-напротив, шелк становился все ярче и яснее, в цвет настоящего пламени...
Когда вверх по кончикам пальцев поползло тепло, девушка неожиданно для себя самой открыла глаза и с удивлением взглянула на оживший камин, по стенам которого метались ярко-золотые блики.
Может быть,-подумала девушка,-я впервые в жизни уснула, и мне снится самый первый сон?
По остывшим углям, свиваясь и развиваясь маленьким смерчем, языком пламени, молнией струилась маленькая, хрупкая ящерка бархатно-черного цвета, испещренного беспорядочными, неровными, неистово-золотыми пятнами.
Огонь не умел гореть на углях-он научился поразительно быстро, ибо рядом была королева и Душа Огня, махонькая, быстрая, живая-в остывшем очаге, блестя черными бусинами глаз, переливаясь каждой чешуйкой,-спасение и надежда...
Да,-подумала девушка,-верно, это-сон. Первый в жизни.
Успокоенная этим, она свернулась в клубочек на коврике у камина и, наконец, заснула по-настоящему под утихающий вой ветра пополам со снегом.