Сидя у окна, она смотрит на неровные строчки, написанные дрожащими холодными руками. Странно, кажется, на улице тепло. Поднимая глаза, видит первые падающие снежинки. Ноябрь. Такой же холодно-умирающий, как февраль. Два нелюбимых месяца, они стоят того, чтобы закурить.
Высунувшись в окно серой многоэтажки, с наслаждением выпускает дым. Снег с напускным спокойствием упрямо летит в сторону тлеющей сигареты, будто бы намекая, что побаловалась и хватит. Но не тут-то было, добивать себя музыкой, сигаретами и воспоминаниями, пожалуй, было её вредной, неисправимой привычкой.
Берет уже окончательно потрепанный лист, на котором безуспешно пыталась что-то писать. Здравствуй, мой хороший. И белый, смятый лист. Отсутствие слов, кажется грустным, а ведь всё и так ясно. Интересно, как у нее еще хватает сил называть его хорошим.
Эта проклятая осень снова и снова рушит её мечты о том, что что-то изменится. Говорят, что надо меняться самой. Только вот куда - непонятно. Продолжает разрываться между домом и работой, не оставляя надежды юности.
Странная девочка, с отсутствующими глазами. За это стоит сказать "спасибо" Ему. Сарказм, конечно же, но как иначе объяснить эту, совсем не природную, ничем не прикрытую, холодность и все эти душевные метания, не дающие право на мужчин, не оставляя им шансов. А ведь, она беззастенчиво врет всем - "все в порядке", или "не плохо", - не смотря на то, что напускное нежелание открываться не спасает от гнетущего чувства одиночества, такого, что впору шагнуть из окна. Беззастенчиво врет себе - "отпустило/прошло/равнодушна". Какого же черта тогда, она все так же боится обжечься и дует на ледяную воду, не подпуская никого ближе, че вытянутая рука, в этот мифический "внутренний круг"? Какого же черта он не оставил ей права на ошибку, закрывая глаза на слишком юный возраст?
По губам, выпускающих очередную порцию дыма, явно читается горечь выдохнутого оборванного слова. Первый... Нет, никогда он не являлся лучшим. Было и остается много тех, кто в миллионы раз светлее, ближе, ярче. Но до конца жизни останется первым сумевшим выжечь свои инициалы на этом юном неискушенном сердце, как степень принадлежности себе. Жаль, что, в конце концов, он оставил слишком много следов и пострадавших, эдакий теракт в маленькой жизни, с разрушенным органом, качающим кровь. Исходя из здравого смысла, понимает, что сердце всё еще где-то слева в груди и вполне здорово, фактически же, оно где-то, склеенное из пепла, в банке с формалином стоит на полочке в самом темном углу. На нем даже повязан бантик, для будущего. Великий подарок кому-то, кого нет на свете.
После него не было. Закрыв глаза, прислоняется лбом к холодному стеклу. Снег, летящий в окно, уже припорошил волосы, а майка, спущенная с плеча, не защищает от холода, но ей сейчас все равно. Пытается осознать насколько ее напускное равнодушие лживо, и что стоит за ним. Боится признаться, что ненавидит всей душой, Тяжелейшее преступление - предательство - съедает изнутри и без того черную душу, не проповедующую прощение и уважение клятвопреступников. Душу упавшую в черноту и безумие, чья память слишком коварна, чтобы позволить забыть охватившее её безумие.
В этой квартире она говорит только шепотом, слишком редко и только сама с собой. Боится подходить к зеркалам и видеть в глубине глаз крик о помощи. Самой не вылезти, а позволить кому-то помочь выше ее сил. Морозный воздух выгоняет остатки дыма из легких. Дышится легче.
Влезает под ледяную воду, подставляя лицо, и так до тех пор, пока совсем не окоченеет. Дрожащими пальцами, заворачиваясь в огромное желтое полотенце. Хоть что-то осталось неизменно ярким. Больше всего на свете она боится, что не сможет любить.