Манаков Анатолий : другие произведения.

На грани фола

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О тех, кто отстаивает за собой право на свободный выбор.

   АНАТОЛИЙ МАНАКОВ
  
  
   НА ГРАНИ ФОЛА
  
   СОДЕРЖАНИЕ:
  
  ЖРЕБИЙ БРОШЕН
  ИЗ ЭКСПРЕСС-ДОСЬЕ "ПЕРСОНАЛИИ"
  ИБЕРО-АМЕРИКАНСКАЯ МИСТЕРИЯ
  БРУДЕРШАФТ НЕ СОСТОЯЛСЯ
  НЬЮ-ЙОРК ОН И ЕСТЬ НЬЮ-ЙОРК
  ЧУЖОЙ ДУШИ ПОТЕМКИ
  ОТ БЛАЖИ ОЧИСТИТЬСЯ
  ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ
  У СОБОРА ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО
  У СОБОРА СВЯТОГО СТЕФАНА
  ГЕНЕРАЛ И ЕГО ВОИНСТВО
  ВЕРДИКТ САМОМУ СЕБЕ
  ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЖРЕБИЙ БРОШЕН
  
   Представьте себе на мгновение: в разгар лета вихрем обстоятельств вас с кем-то занесло в Вену. Да, в ту самую Вену - бывший стольный град Священной Римской империи, ныне столицу Альпийской Республики. Не надолго, всего на недельку, по какой-то своей надобности, а заодно - удостовериться, насколько слухи о самом веселом и жизнерадостном европейском городе отвечают действительности.
   Не знаю, кому вы доверили себя и свои вещички, но ваш попутчик остановился на Хауптштрассе в отеле "Красный петух", заведении добропорядочном, давно облюбованном заезжими немецкими бюргерами. К тому же и название звучит красиво - "Ротр хахн". Конечно, хорошо было бы ему знать заранее о таверне во дворике отеля, где бурные гуляния под песни с аккордеоном утихают лишь к утру. Но поскольку номер для себя он не резервировал заранее, то и получил, натюрлих, комнату с окном во двор и кипой ночных бдений в придачу.
   Услужливо гордый портье, невольный коллекционер человеческих лиц, украдкой бросал на него скользящий взгляд, пытаясь определить, кто же этот тихий, покладистый, не похожий на коммивояжера постоялец. Больше уверенности у портье вызывало другое: судя по всему, бессонных ночей иностранец набрал в жизни с лихвой. Это было видно, особенно по утрам, когда он тормошил табачным дымом все еще дремлющую мысль, дабы не позволить своему головному компьютеру делать оплошности.
   Поскольку мы сейчас мысленно в Вене, попутно можно напомнить себе, что в здешнем университете читал лекции по психоанализу Зигмунд Фрейд. Называя подобные оплошности "ошибочными действиями по рассеянности и усталости", доктор также подмечал, что мы ведем себя достаточно уверенно, если поступкам своим не придаем существенного значения. Тут надо сразу уточнить: постоялец из "Красного петуха" старался избегать забывания имен, дат или своих же намерений, а вину за оплошности возлагал на самого себя, приговоренного к такой планиде, когда глубокий сон имеет двойную цену.
   Говорят, будто у всех смертных есть шансы поумнеть к сорока годам, стать мудрыми к пятидесяти. Умными и мудрыми в смысле умения почувствовать изысканный вкус парадоксов, полярности сознания, относительности многих жизненных ценностей, а также доходчиво и просто объяснять запутанные явления, причем столь безукоризненно в интеллектуальном плане, что даже нет нужды изолировать таких личностей от разгуливающих повсюду безобидных чудиков. Гражданин, о котором зашла речь, себя относил именно к безопасным для общества чудикам. Еще точнее - к известному их разряду, куда входят индивиды, еще не затронутые подагрой, ревматизмом и болезнью Альцгеймера.
   Наверное, можно уже догадаться - на вид ему лет пятьдесят "с хвостиком". Если присмотреться, на лице его отмечались черты больше осмысленные, нежели живые, хоть и правильные, но как бы нечетко вылепленные. Пружинистая, решительная походка гармонично вписывалась в его осанку, осанку человека, которому еще рано вешать "орден сутулого". При ходьбе, что тоже примечательно, ладони у него были обращены назад, словно служили пеленгатором каких-то исходивших сзади сигналов. В разговорах с людьми, знакомыми и мало знакомыми, он держался уверенно, без высокомерия, пусть даже обычно смотрел собеседнику не в глаза, а в подбородок. Опытный сыщик поинтересовался бы его ушами. Так уши нормальные, не как у зайца...
   А сейчас надо приготовиться вот к чему. В один из воскресных дней ближе к полудню он выйдет из отеля и направится по направлению к центру города. Пойдет неторопливо, станет чуть задерживаться у витрин, и наблюдателю со стороны покажется, будто задумывается он совсем не о том, что видит перед собой.
   Впрочем, не советую идти за ним по пятам, потому что выявить слежку ему ничего не стоит. Пока поверьте на слово, а доказательства предоставлю чуть позже, не обгоняя событий.
  
   *
   Почти две тысячи лет благоверные христиане полагают, будто поначалу Создатель поселил человека в райском саду. Как бы то ни было на самом деле, нечто похожее западные европейцы стараются поддерживать сейчас в своих городских парках. Бесспорно, парки эти безопаснее американских. Сам же их вид и привычки людей проводить там свободное время несут на себе отпечаток глубоких национальных традиций.
   К примеру, Гайд-парк в Лондоне. Невольно расслабляешься на лоне его тщательно ухоженной природы, можешь валяться на траве, бегать, играть в мяч, участвовать в политических митингах. Подобные вольности вряд ли позволительны в парижских парках, где на лужайках бегают только дети до шести лет и собак могут не пустить даже на поводке. В Германии соблюдают жесткие регламентации, но позволяют себе и некоторые отступления в пределах немецкой опрятности. Идеальны во всех отношениях парки Женевы: там никто не заставляет вести себя прилично и в наведении порядка нужды нет. В венских парках не очень-то придираются к поведению публики, как это свойственно французам или немцам. Дабы убедиться, достаточно побывать в Пратер-парке с его "чертовым колесом", показанным в фильме по роману Грэма Грина "Третий человек".
   Именно в Пратер-парке и оказался в тот день постоялец из "Красного петуха" - за столиком кафе на открытой веранде. О чем думалось папаше в сии блаженные мгновенья, наблюдая за гулявшей по аллеям публикой и размеренно потягивая холодненькое пивко? Среди прочего, вероятно, о том чудеснейшем напитке, который египетские фараоны забирали с собой в саркофаги утолить жажду при переходе в подземное царство.
   На ум ему приходили разные курьезы. Например, в Библии о пиве ничего не сказано, а в Талмуде его упоминают не раз. Британские бароны уточнили предъявляемые к этому зелью стандарты и занесли их чуть ли не в Великую хартию вольностей. Голландский бюргер эпохи Реформации выпивал пива каждый день по литру, или в семь раз больше, чем сегодня, хоть и не знал, что тепло от пивоварения убивает бациллы холеры и тифа. Просто, по его наблюдениям, любители пива на здоровье жаловались меньше и жили дольше.
   Везде по-разному его и потребляют. Баварцы любят под белую редиску, сосиски или жаренных на вертеле цыплят. Берлинцы предпочитают белое пиво с малиновым сиропом, американцы - достаточно холодное, англичане - теплое и с лимоном. Ирландцы пьют через высокий "воротник" пены, для чего сначала плеснут на дно и после образования пенистого слоя доливают по стенке, наклонив кружку. В мюнхенских пивных всегда шумно. Лондонские бары отличаются почти церковной тишиной, голоса там приглушены, дабы не мешать чтению газеты или созданию очередного талантливого произведения, как это делали Вильям Шекспир и Джеймс Джойс.
   Пивоварение увязывалось даже с черной магией. Святейшая инквизиция оставила свой след в истории еще и тем, что отправила на костер фламандца за участие в "сговоре с дьяволом" по выдумыванию трюков для вторичного использования дрожжей - наиболее ценного и тщательно оберегаемого компонента стерильно чистого производства. Словом, как ни относись к пиву, самый популярный в мире напиток...
   Не знаю точно, в какой момент раздумий, но ровно в два часа дня к столику, за которым сидел постоялец из "Красного петуха", подошел высокий, стройный господин тех же примерно лет, пожал ему руку, сел в кресло рядом и, вынув из кармана рубашки курительную трубку, положил ее перед собой.
   - Привет, Алекс! Вот жарища. Вспотел так, что из-за ушей каплет, - сказал он и позвал официанта. - Холодненького пива я тоже отведаю.
   - У меня в стране, Джордж, офицеры говорят, что не потеют, а покрываются испариной, - заметил Алекс.
   - Можно их понять, хотя, честно говоря, разницы не чувствую. В любом случае, мы сейчас с тобой напоминаем шпионов, которые выбрались из холода, но еще не остыли к острым ощущениям.
   - Так оно и есть, если воспринимать нас метафорично и чуть снисходительно.
   Проведя по шее платком, Джордж мгновенно оглядел сидевших рядом за столиками, раскрыл кожаный кисет и принялся щепотками заполнять трубку табаком, уплотняя его специальным приспособлением в форме женского каблучка. Закуривать не стал, положил ее на стол и припал к кружке с толстым пенистым слоем.
   - Пока мы вдвоем, хотелось бы озвучить текст, не нуждающийся в редактировании, - сказал он. - Я тоже был офицером. Нередко, правда, испытывал такое чувство, будто высокое начальство относилось ко мне, словно к полотенцу, которое после использования можно поменять на более свежее. Закрадывались во мне и сомнения в моральности некоторых наших тайных проделок. Но все же лаять на Луну я не собираюсь.
   - Наверное, у каждого из нас были свои резоны, - отозвался Алекс, закуривая сигарету. - Если уж говорить совсем без оглядки, нам с тобою приходилось заниматься делом этически неприглядным. Но ведь не в раю живем, и люди - не ангелы. Лично я в своей работе старался видеть в себе следователя, который обязан сообщать прокуратуре одни только факты. Всегда ли у меня получалось? Нет, подчас слишком велик был соблазн принять желаемое за действительное. А разве наши государственные деятели поступали иначе? На словах проповедовали высокие нравственные принципы, поступали же, исходя из "политической целесообразности".
   - Я тоже частенько задумывался, куда подчас уносило их далеко не безгрешные души. Мне и сейчас обидно, когда вижу, как государственным лидерам многое прощается из уважения к их высоким титулам. Что же тогда ждать от рядовых граждан? Смешно думать, что они будут вести себя честнее тех, кто забрался на самый верх.
   Неожиданно прямо перед верандой кафе какое-то семейство устроило шумную разборку. Тарахтя во весь голос, родители подхватили разбушевавшегося отпрыска и наконец-то удалились подальше вглубь парка.
   - Наши правители чудят друг с другом наперегонки, - заполнил образовавшуюся паузу Алекс. - Ни в чем глубоко не разбираются, ни во что не верят, но претендуют на звание "апостолов демократии". Ну, тогда, говорю я себе, позвольте и мне выбраться "из-под коряги".
   - А посмотри, какие неожиданные повороты судьбы: совсем недавно мы ведь с тобою представляли две силы в непримиримой схватке друг с другом. Чудеса!
   - Противостояние все еще остается. "Холодная война" просто сменилась на "горячий рынок", - уточнил Алекс.
   - Сам себя я иногда сравниваю с человеком, который отправился в дальнее путешествие, не оставив дома записки, надолго ли и куда, - попыхивая трубкой, сказал Джордж. - Вообще-то, поведение ушедших в отставку военных можно тоже считать непознанным явлением. У меня есть приятель, полковник стратегической авиации. По всем показателям служебных заслуг он должен быть генералом. Но таких обычно обходят по службе те, кто не высовывается, умеет предстать в нужный момент перед начальством, обладает покладистым нравом и может легко отказаться от собственного мнения. Мой друг не составлял лакированных отчетов и приукрашенных докладов командованию. В итоге ведет сейчас свое коневодческое хозяйство в Северной Каролине.
   - У одного моего знакомого, тоже бывшего полковника, другая история. По его приказу, офицеры охраны задержали на выходе из правительственного здания двух типов с коробками. В них оказалось наличными около полумиллиона долларов. Предназначались деньги для оплаты выступлений танцоров, музыкантов и популярных певцов в ходе президентской предвыборной кампании. После вмешательства сверху с целью замять скандал, он был вынужден уйти в отставку. Сейчас работает в одном московском издательстве. Даже книгу написал о новых правителях.
   - Интересно.
   Джордж откинулся на спинку стула и, выпустив пару клубов голубого дыма, продолжил:
   - Я лично не имел прямого отношения к вербовке иностранных агентов, но кое-что об этом знаю. Говорить о деталях сейчас неуместно, но суть такова. Контрразведка помогала им открывать банковские счета за границей в ответ на их просьбу предоставить гарантии в случае, если им срочно придется смываться из собственной страны. Играли агенты ФБР и от обратного, когда кто-то открывал такие счета сам. Узнав, что у того собралась довольно солидная сумма, значительно превышавшая его законные возможности накопления, подходили к нему и вежливо интересовались, откуда у него такие деньжата и зачем ему понадобились. Это производило сильное впечатление, и он сразу терялся.
   - Охотно верю, что и до сих производит - отметил Алекс и глубоко затянулся сигаретным дымом.
   Они оба повернулись в сторону парковой аллеи. Неподалеку вращалось колесо обозрения с разноцветными кабинками. И лучше всех, видимо, чувствовали себя там оказывавшиеся наверху в объятиях пусть слабеньких, но все же воздушных потоков.
   - Тут на днях японские дипломаты поинтересовались у меня "синдромом спятившего генерала", - сказал Джордж. - В мою бытность наша система стратегического командования и контроля исключала всякую возможность любому офицеру в любом звании произвести несанкционированный пуск ядерной ракеты. Даже если бы кто-то из действительно рехнувшихся генералов сам вдруг захотел, сделать это было невозможно без кодированного сообщения из Вашингтона, переданного по каналу криптографической связи Комитета начальников штабов. Предстартовый отсчет времени начинал работать, только если оттуда поступал в подтверждение еще один, дублирующий сигнал.
   - Дело с подводными лодками, насколько я себе представляю, было сложнее и проще?
   - Контроль за пуском бортовых ракет строился на различных вариантах принципа единоначалия. Капитанский пусковой ключ обычно хранился в сейфе внутри большого сейфе, который могли открыть только два дежурных офицера. А чтобы произвести пуск, еще один офицер должен был снять предохранительный замок, двое других - одновременно повернуть свои ключи. При этом их разделяла пуленепробиваемая перегородка, дабы капитан не смог заставить сделать это под дулом пистолета.
   - Как я понимаю, Джордж, специальную кодовую команду могли дать изначально и исключительно президент, министр обороны и председатель Комитета начальников штабов по единогласно принятому ими решению. Но вот если высшая инстанция "обезглавлена", тогда какой вариант предусматривался?
   - Учитывалась и такая возможность. Соответствующий сигнал должен был поступить на борт дежурящего в воздухе самолета, где ответственность возлагалась на находившегося там генерала. Он мог не только дать команду на запуск баллистических ракет, но и перенацелить их. Здесь тоже действовали свои ограничители, пока действовал Штаб стратегического воздушного командования. Но если не действовал, то вряд ли кто знал точно, что нужно делать. И у вас, и у нас всегда могут найтись свои люди в лампасах - одни на грани функционального расстройства, другие подальше.
   - Хоть и канула "холодная война" в прошлое, все мы еще под дамокловым мечом ходим, а многие даже не представляют себе, как это можно иначе. К надзирающим за "ядерным щитом", безусловно, надо внимательно присматриваться. Недавно кто-то из наших сановников потребовал от СМИ прекратить критические выступления в адрес военных, а то, мол, у них нервы тоже не стальные...
   Увлеченные беседой, они не заметили, как высокая, стройная женщина поднялась на террасу кафе и грациозно подплыла к ним между рядами. Поприветствовав их, она опустилась в кресло, показывая свои открытые ладони.
   - Извиняюсь за опоздание, синьоры, - сказала на языке великих флорентийцев и так же плавно перешла на английский. - Только что отвезла Карлоса в аэропорт. Он срочно должен был вылететь домой по какому-то крайне важному делу. Так что его сегодня среди нас не будет.
   Она попросила официанта принести кофе и, положив на стол свернутый вдвое лист бумаги, объявила:
   - Японцы прислали нам факс и готовы участвовать в наших проектах. Что ответим?
   - Я это только приветствую. К нашим исследованиям по терроризму у них большой интерес, - заметил Джордж.
   - Японцы так японцы, почему бы нет, - согласился Алекс. - Я вообще нисколько не сомневаюсь в целесообразности наших совместных усилий. Правда, иногда мне приходит в голову шальная мыслишка, будто мы можем начать ходить как по минному полю. Даже здесь на венских улицах...
   - Ты будто "читаешь" меня, - сказала Джулия, вставляя сигарету в длинный мундштук. - По дороге из аэропорта я попала в "пробку". Стала пробираться между машинами, к чему мы итальянцы привыкли. Тоже проделывал и вплотную следовавший за мной темно-зеленый "фолькс". У меня не возникло бы никаких вопросов, но тот преследовал меня прямо до автостоянки Пратер-парка. На всякий случай запомнила его номерной знак. До аэропорта подозрительных машин за собой не замечала, или так спешила, что не заметила. В "фольксе" видела двух мужчин ничем не примечательной наружности. Кто они? Криминалы или сыщики-профессионалы?
   - Нельзя исключать ни того, ни другого, ни третьего, - сказал Джордж и принялся дымить трубкой. - Хотя по таким вопросам самый большой специалист среди нас Алекс. В моей стране контрразведка охотилась за ним десять лет и угрохала на это массу денег. О результатах, однако, судить не могу - чего не знаю, того не знаю.
   - Вот именно, - подтвердил он. - Но мы упускаем другую возможность: кто-то просто решил поухаживать за красивой женщиной. Как бы то ни было, нужно разбираться.
   Джулия внимательно посмотрела на мужчин и, подводя итог наблюдений, сказала:
   - Надеюсь, нас не заставят отказаться от наших проектов те двое, что сидят сейчас на скамейке у входа в кафе и время от времени поглядывают в нашу сторону. Как вы думаете, почему у них мрачные лица?
   - Наверное, они страшно негодуют, что в воскресенье им не удалось выехать за город на свежий воздух, - выстроил свою догадку Алекс.
   - Поэтому, и не столько поэтому, я приглашаю вас к себе в мое загородное обиталище. Там у меня разрешено вести беседы на любые темы, предаваться простительным соблазнам. Единственное условие - все должны быть веселы и довольны.
   - Спасибо, Джулия. Но что, если я еще до этого чуть покатаю вас? - предложил Алекс. - Ведь у меня действительно накопился кое-какой опыт вождения автомашины в необычных условиях.
   - С моей стороны отказать было бы глупо, как не заметить оголенный провод под высоким напряжением и от соприкосновения с ним протянуть ноги, - улыбнулась итальянка и передала ему через стол ключи от машины.
   Вскоре все трое сидели в раскаленном на солнце "ауди".
   - Мои года - мое богатство, как поется в одной песенке у меня на родине, - заметил Алекс, включая зажигание и кондиционер.
   "Интересно, что бы это означало?" - подумали Джулия и Джордж, пристегивая ремни и упираясь ногами в пол.
   К их удивлению, перемешанному с облегчением, машина пошла плавно, словно в багажнике находилась хрустальная люстра высочайшей ценности. Передвигаясь по городу, Алекс ни разу не нарушил правил. Лишь когда выскочили на загородное шоссе, стрелка спидометра перевалила за "сто".
   - Ну вот, мы и приехали, - оживилась Джулия, указывая на каменный дом, увитый по самую крышу бардовым клематисом.
   Открыв дверь, она первой переступила порог, сказала что-то на итальянском и пригласила гостей пройти внутрь.
   Посередине прихожей восседал на задних лапах неаполитанский мастиф темно-тигровой окраски, с рельефной мускулатурой, массивной мордой и глазами, недоверчиво посматривавшими из-под насупленных бровей на посетителей. От одного лишь грозного вида этого потомка бойцовых собак Древнего Рима могло стать не по себе.
   - Мой верный телохранитель Круз, - представила его Джулия, проводя одной ладонью по холке, другой предлагая мужчинам пройти в гостиную. - Вы здесь у себя дома.
   Обитая деревянными панелями комната походила на дендрарий. Цветов и растений в ней было так много, что даже не сразу обнаруживалась со вкусом подобранная мебель в стиле всех "людовиков". Из окна открывался сказочный вид на сверкавшие под солнцем снежные вершины гор. Наполненное запахом живой природы, все в ней дышало благостным уютом, от которого нервы обретают долгожданный покой.
   В смежной комнате чуть поменьше повсюду лежали книги. В каком-то известном лишь их обладателю порядке они лежали на письменном столе, журнальном столике, диване, камине и огромном кованом сундуке - реликвии совсем уже далекой давности. Тома на полках стенного шкафа обращали на себя внимание опойковыми переплетами с золотым теснением названий: "Трагедия человека", "Действо в начале и конце мира", "Трагическая история сотворения Адама и изгнания его из рая", "Смерть первого человека", "Потерянный рай"... Перед книгами стояли в рамках фотографии близких Джулии людей и словно излучали невидимый свет радушия.
   - Так вот где хранятся тайны еще не познанных явлений? - полюбопытствовал Джордж.
   - Для этого есть и другие места. Вы вот лучше посмотрите на мою коллекцию... Впрочем, о чем я, сейчас не до этого. Пока будете освежаться здесь или лучше всего в садике, я приготовлю пиццу с неаполитанской начинкой из соленых анчоусов, помидоров и тертого сыра со специями. Для желающих могу также предложить рыбные блюда на выбор.
   - У меня нет возражений ни по одному из пунктов, - поддержал американец. - Есть хочу, как удав.
   - Прекрасно. Это я вижу и по выражению глаз. Напитки из бара выбирайте сами. Если пойдете погулять, предупредите меня, иначе Круз вас не выпустит.
   Взяв с собой по холодной баночке пива, мужчины в сопровождении все еще недоверчивого Круза вышли через террасу на лужайку. Он вскоре вернулся и стал наблюдать за ними издалека. Они же углубились в заросли кустарника и вышли к краю обрыва, откуда хорошо просматривалась ленточка ведущей к дому брусчатой дороги. Встав у самой кромки, чуть расстегнули рубашки, наслаждаясь дуновением долетавшего со стороны гор ветерка.
   - Ты знаешь, я тоже иногда спрашиваю себя, к чему мне вешать на шею дополнительные заботы, - сказал Джордж, посматривая на дорогу. - Ведь спокойно мог бы отсидеться где-нибудь в тиши. Но, наперекор всему, продолжаю считать интереснейшим занятием разгадывать таинства превращения вроде бы добропорядочных граждан в звероподобных дикарей. До чего же непредсказуема человеческая натура! Повсюду ворчат по поводу "больного общества". Да давайте сначала хоть полечимся от повреждения ума и признаем, что вместе составляем всемирное братство бездарностей, злонамеренных или наивных.
   - Включая нас самих?
   - Однозначно.
   - Пока мы одни, Джордж, я хотел бы переговорить сначала с тобой. После нашего выезда со стоянки парка те двое ребят сразу пристроились за нами, но минут через десять нас бросили. Именно бросили, ибо я не делал никаких попыток оторваться от них. Судя по увиденному мною в зеркале, они исчезли после переговоров с кем-то по телефону. До этого действовали осторожно, умело, как профессионалы наружного наблюдения. Не исключаю, "хвост" поначалу прицепился за Карлосом, а не Джулией. В любом случае, надо ей рассказать об этом, и пусть сама решает, стоит ли ей обращаться к своим знакомым в полицию.
   - Видно, так и следует сделать. Через пару дней я лечу домой. По пути остановлюсь в Мадриде. На всякий случай поставлю Карлоса в известность.
   Разморенные солнцем, они вернулись к дому, перенесли шезлонги с лужайки в тенек, улеглись и почти уже задремали, когда из открытого окна донесся звонкий голос:
   - Прошу к столу, синьоры!
   Джулия рассадила гостей, объяснила, что в меню, и предложила сначала ни о чем, кроме пищи, не думать, ничем не отвлекаться. Чуть позже она же и прервала молчание:
   - Мой соотечественник из Неаполя, создатель музыки к "Сивильскому цирюльнику", однажды пошутил: "Да что там "Цирюльник"! Попробуйте лучше приготовленный мною паштет, тогда и узнаете, в чем я гений!" Так что, прошу отведать и его.
   - Удачно, Джулия, в высшей степени удачно! - оценил Джордж.
   - Вино, надо отметить, тоже не из слабых, - заключил Алекс, отведав эльзасского.
   - Знаете, джентльмены, меня все еще интригует феномен того, как можно относительно легко стать автором нашумевшего бестселлера. Вижу, читателей нехудожественных произведений часто привлекают совершенно неожиданные гипотезы на грани сумасбродства. В наше время возрастающих опасений за хрупкость человеческого существования люди просто даже хотят поддаться всякого рода эзотерическим измышлениям с претензией на обладание истиной. Взять хотя бы швейцарца Эриха фон Даникена, чьи книжки разошлись в миллионах экземпляров по всему миру. Типичный во-многом, неувядаемый пример того, как мы сами рады обмануться.
   - И ведь называл свою работу "исследованиями", - поддержал Алекс. - Чем же интриговал? Новой трактовкой древних легенд, писаний тибетских лам, каменных реликвий инков. В доказательство даже предложил "бесспорные свидетельства", найденные им в подземных туннелях Эквадора, где обнаружил якобы описания инопланетян подлинной истории происхождения человека. Разумеется, надлежащих подтверждений не предоставил, "свидетельства" подобрал произвольно.
   - Надувательство, хоть и высокой пробы - заключил Джордж. - Но посмотрите, как неистово отстаивал свои утверждения, несмотря на прессу, называвшую его изыскания "сказками для взрослых". Сотворение человека инопланетянами по их образу и подобию. Поддержание Моисеем связи с их космическим кораблем через радиостанцию в Ковчеге Завета. Уничтожение погрязших в разврате жителей Содома и Гоморры атомной бомбой. Это поражало читательское воображение. И я вам скажу, судьба улыбнулась Даникену закономерно. Разве не приятно чувствовать, что кто-то из высших созданий верховодит человеком, а сам он не несет никакой личной ответственности за дела свои?
   - Примечательно еще и то, что он искусно разыграл именно гипотезу о существовании внеземных цивилизаций, - продолжил Алекс. - То есть гипотезу, которую, саму по себе, невозможно опровергнуть. Точно так же и у нас с вами есть возможность под влиянием какой-то вроде бы убедительной идеи начать благонамеренно выстраивать цепочки не до конца проверенных фактов. Но я надеюсь, по этому пути мы не пойдем, а если пойдем, то будем все-таки время от времени одергивать друг друга.
   - За мною, дорогие, дело не станет, - сказала Джулия. - Хотя, надо признать, что в параноическое состояние могут впадать и отдельные вроде бы здравомыслящие индивиды, и целые нации. Но сейчас я вас прошу отвлечься и посмотреть вокруг. Вот перед вами гранатовое дерево: символ бессмертия, если вспомнить легенду о Персефоне, и знак благословения Божьего в индуизме, а у христиан принесенный Иисусом небесный дар. Чуть подальше персиковое дерево, что почиталось в Древнем Китае символом вечности, а европейцы использовали его ветви и цветы для изгнания демонов. Рядом с пальмой, талисманом против искушений дьявольских, смоковница - священное древо познания, знак духовности, любви и женственности.
   - Стены в комнате отделаны дубом, - отметил Джордж. - Если мне не изменяет память, римляне носили дубовые ветви в брачных процессиях.
   - Как знак плодородия. И это все далеко не миражи - их можно потрогать, ощутить их божественный запах, насладиться плодами. Ну а сладкие миражи кто только не видит! Когда-то я с удовольствием читала Набокова. Он усматривал рай земной в гармонии своего счастливого детства, а всю свою последующую жизнь считал неотвратимым изгнанием из рая. В его представлении, рай - это благостное ощущение беззаботности и сладостных воспоминаний, обретение же рая достигается в свободном творчестве. Помнится, он рассказывал о явлении, которое, кроме России, нигде не встречается. Проявляется оно в любовании ложной мудростью и претенциозной банальности слов-клише. Набоков даже описал его запах. Правда, я затрудняюсь сказать, какой именно.
   - Теплый и вялый, что исходит от не совсем здорового пожилого мужчины, - подсказал Алекс. - Явление это он называл пошлостью. Действительно, само слово очень трудно адекватно перевести на иностранный язык. В отличие же от Набокова, я прожил в России не одно лишь детство и думаю, что феномен этот встречается повсюду, лишь колорит его в каждой стране свой, особенный.
   - Браво, Алекс! - всплеснула руками Джулия. - Мне нравится ход твоей мысли.
   - Вспоминается мне один из его персонажей, - заметил Джордж. - Этот парень называл идею существования Бога изобретением шалопая, потому как она уж больно отдает человечиной. По-моему, к тому же разряду относится и понятие "раб Божий".
   - Блестяще, Джордж! - обрадовалась Джулия. - А вот как ты относишься к поступкам иррациональным, романтическим, но с террористическим уклоном? О таком вызове судьбе писал все тот же Набоков.
   - Я обнаруживаю в этом патологию, которая нуждается в лечении, но ныне все больше становится чуть ли не нормой, - сказал и пыхнул трубкой, словно сам был доволен ответом.
   - Это уже ближе к одному из наших проектов, потому прошу в мой кабинет. Там тело может занять любую удобную диспозицию.
   - А душа? - полюбопытствовал Алексей.
   - Душа сама о себе позаботится, - улыбнулась Джулия.
   Опустившись в кожаное кресло у камина, Джордж опять раскурил трубку. Алекс расположился на диване, откинувшись на спинку. За окном уже стемнело, все громче стрекотали цикады. Нагретую за день комнату постепенно заполняла вечерняя свежесть.
   Итальянка принесла всем по чашечке крепкого кофе с бокалом для бренди и села по-турецки на диване.
   - После кофе с коньяком мне всегда хочется думать о вечности, - сказал Джордж, рассматривая коньяк при свете торшерной лампы. - Вот, например, как ты думаешь, Джулия, почему прародительница всего рода человеческого первой взяла себе на душу грех?
   - Уточним несколько фактов или якобы фактов, - приняла она игру. - Первым искушать Еву начал змий. Он подстрекал сорвать запретный плод и дать его отведать Адаму? В своей детской наивности оба они о грехе понятия не имели. Как могли воспринять запрет Создателя, если вообще не представляли себе, что есть добро и зло. Ими владела элементарная любознательность. Какой уж тут грех, тем более первородный!
   - Надо же, мне об этом не приходилось задумываться, - признался Алекс. - Мой агностицизм вращался вокруг вроде бы простеньких вопросов. Откуда сотворенный все тем же Богом змий знал точно, что после вкушения запретного плода люди не умрут, вопреки всем угрозам? Зачем Всемогущий позволил искусителю исказить содержание своего запрета? И почему узнал о нарушении лишь во время прогулки по саду Эдема только из откровенных ответов Адама?
   - Вот и подходим к границе познания, - сказал Джордж, вздернув вверх подбородок с тщательно ухоженной бородкой. - За давностью лет этот первородный грех остается покрытым непроницаемой мглою.
   - Только не надо от этого расстраиваться, - предложила хозяйка дома. - А сейчас не послушать ли нам ораторию Гайдна "Сотворение мира"? Музыку для нее он сочинил здесь в Вене. Быть может, каждый для себя найдет в ней свои ответы.
   Магические звуки явно подействовали и на доселе сидевшего в настороженной позе Круза. Насупленные брови его разгладились, он поднялся, по очереди подошел к мужчинам, лизнул им руки и побрел из комнаты куда-то к себе.
   - О, это уже многое значит, - заметила Джулия, посмотрев на гостей с тем выражением, которое появляется в глазах у человека при долгожданной встрече с очень близкими людьми. - Владычицей мне не суждено быть, посему выпроваживать из своего парадиза я никого не собираюсь.
   Воцарилось молчание. Красноречивое свидетельство решения не спешить покидать земной рай, наполненный целительным ароматом цветов и нежной вечерней прохладой. Рай, где не хватает только ангелов, как у Джотто на церковном своде в Падуе, бережно охраняющих в людях чувства, от которых оттаивают даже самые ледяные сердца.
  
   *
   Кажется, наступил для меня момент пошевелить своими извилинами насчет того, можно ли вторгаться в личную жизнь благонамеренных граждан. Ведь если мое вмешательство бесцеремонно, незаметно и совершенно безнаказанно, оно может оказаться даже неприличным. Тем более думать о людях нечто предосудительное, вводя себя и других в заблуждение внезапно нахлынувшими на меня эмоциями.
   Сказать, что глубина и прочность межличностных отношений зависит от родства душ, схожести темпераментов и личных интересов, тривиально. Дабы эта формула раскрылась полнее в отношении той самой троицы, мне следовало бы привести о ней некоторые дополнительные сведения.
   Начать хотя бы со "слежки". Здесь можно строить разные версии. "Хвост" прицепился за Джулией или до нее за Карлосом просто случайно. Парочка сомнительных типов с криминальными намерениями или с целью "поухаживать" за женщиной в автомашине. Инсценировка, дабы сбить с толку объект наблюдения или дать ему что-то понять. Почему они не стали скрывать от Алекса своих переговоров по мобильному телефону? Или надеялись, он этого не заметит? Или специально показывали - ведем, мол, наблюдение за вами? Для разгадки ребуса многого еще не хватает.
   Помните приятеля Эдгара По, сыщика-любителя Огюста Дюпена? По мнению этого шевалье, криминолог-аналитик должен уметь выходить за жесткие рамки "правил игры", чтобы укрепить надежность своих выводов, сделанных на основе наблюдений. Раз так, мне для разбега не стоит торопиться признавать лишь случайным совпадением совмещение по времени и месту весьма необычных обстоятельств, а лучше было бы вооружиться прославленным "методом Дюпена". То есть, поскольку в поисках истины ориентиром для анализа часто служат отступления от общепринятого, надо поставить перед собой вопрос: "Что произошло такого, чего ни разу не случалось до этого?"
   Проще говоря, правильным было бы принять во внимание совсем не предусматриваемое, случайное, побочное и выделить наименее сомнительное, которое может подсказать поиску новое направление. Разумеется, нужно подготовиться и к тому, что причины со следствиями иногда меняются местами. И, конечно, на моем месте в первую очередь нельзя затягивать с заполнением пробелов ставшими моим достоянием сведениями. То есть найти для них надлежащее место в моем рассказе.
  
  
   ИЗ ЭКСПРЕСС-ДОСЬЕ "ПЕРСОНАЛИИ"
  
   Своими чертами лица Джулия Розетти напоминала римскую богиню с картины Рубенса "Возвращение Дианы после охоты". Только, в отличие от властительницы леса, была жгучей брюнеткой.
   Определяя ее возраст, многие терялись - в затруднение вводили открытый и чуть насмешливый взгляд больших карих глаз в окружении едва заметных морщинок, гладкая нежная кожа рук и безупречно сложенная фигурка. Всем своим видом и манерами она как бы бросала вызов владыке времени. К тому же, работа ее не укладывалась в рамки самодовольного мещанства и преуспевающего высокомерия с жалкими потугами на высокую духовность.
   Унаследованные гены и хорошее воспитание с детства привили итальянке повышенную чувствительность к безнравственности. В результате она стала даже иногда побаиваться появившейся в ней строгой надзирательницы, которая подсказывала, когда, где и как можно доверяться судьбе своей, сохраняя при этом чувство собственного достоинства. Ее родители сумели передать ей интуитивное осознание того, что личное достоинство требует для подкрепления изрядной доли ума и силы воли, не говоря уже о надежном материальном достатке. Сильнейшим же мотивом, способным заставить воздерживаться от аморальных поступков, учили они, служат глубокие личные убеждения с опорой на инстинкт самосохранения, имея в виду сохранение лучшего в себе. Без учета присутствия или отсутствия такого мотива трудно предугадывать возможные действия людей с помощью интуиции и разума одновременно.
   По мере накопления жизненного опыта, Джулия все больше убеждалась: для большинства женщин потребность быть любимой все же чуть сильнее потребности любить. Она представляла себе, что замужество становится устойчивым, особенно если супруге удается ненавязчиво выполнять материнские обязанности и по отношению к своему мужу - с помощью эффективно действующей системы заслуженных поощрений и наказаний. В отчаяние же от безуспешного поиска "мужа-сына" многие пытаются заполучить для себя сразу двух или больше "мужей-братьев". Такой вариант им кажется беспроигрышным, ибо как раз и получают одновременно, пусть даже в разных индивидах, верного друга, страстного любовника, забавного собеседника и надежного партнера.
   Лично для себя она выбрала свой наиболее желаемый тип мужчины. Прежде всего, мужественный, разумно мыслящий, непременно знающий подлинную цену искренней женской нежности и любви, увлеченный своим серьезным, интересным делом. И еще, у него должен быть твердый морально-волевой стержень вместе с ясным осознанием того, что жизнь слишком быстротечна, чтобы растрачивать ее на мелочи. Готовая отвечать взаимностью, Джулия требовала и от себя смелости, разумности, понимания юмора, опоры на собственный морально-волевой стержень. Лишь на такой "улице с двухсторонним движением", думала она, каждый может увидеть в другом самого себя, легче переносятся обиды, уравновешиваются желания брать и отдавать.
   Женщин чрезмерно послушных голосу своих плотских влечений и претендующих на обладание повышенной чувственностью, она не осуждала - такие вызывали у нее понимание. По ее мнению, помимо сути, есть множество форм выражения мыслей и чувств, которые предоставляют женщине безграничные возможности красиво и достойно дать знать даже самому толстокожему мужчине, насколько он для нее привлекателен. Эротическое вожделение, выражаемое примитивно, в ее глазах выглядело глупо и чаще всего достигало обратного эффекта с горьким осадком после мгновенного удовлетворения. Тех, кто не может справиться со своей разбушевавшейся сексуальностью, Джулия считала просто скучными. Но не по нраву ей была и слишком затянутая игра "Кто первый отдастся?"
   В себе ей приходилось чувствовать достаточно сил для противостояния превратностям судьбы. А как тут не назвать их еще и трагическими, если мужа застрелили мафиози у нее на глазах? Полиция нашла тогда в их спальне дюжину гильз, но ни одна пуля не оказалась смертельной для нее самой. То было местью мужу-судье за вынесенные им суровые приговоры членам криминального синдиката в Неаполе. Местью человеку, в котором она нашла эмоциональную опору и кому безоговорочно помогала, работая в прокуратуре. Угрозы довершить расправу продолжались и заставили ее покинуть родину, переехать на жительство в Австрию.
   Привыкнуть к новым условиям жизни ей было нетрудно. Доброжелательные люди, прекрасный климат, все остальное оставлено на усмотрение каждого и зависит только от желания принять это или не принять. Но, хотя венское житье-бытье пришлось ей по душе, считать себя приговоренной к пожизненной эмиграции ей не хотелось. "За три года моего здесь пребывания страна ваша стала мне очень близкой, - говорила она своим друзьям. - Австрия пока еще меня терпит, грех жаловаться. В дальнейшем многое зависит от того, хватит ли у меня сил вечно жить в изгнании".
   Ко всем абсолютным истинам она относилась скептически. Среди обычных же житейских признавала необходимость для любого смертного, на какой бы ступеньке социальной лестницы тот ни оказался, иметь своих надежных друзей, в которых можно найти понимание и моральную поддержку. Вот только чем могут помочь друзья в моменты внезапно нахлынувшего женского очарования кем-то, когда еще нет убежденности в его эмоциональной и интеллектуальной искренности?
   В молодости на многие ее решения влияло опасение, как бы не остаться одинокой на всю жизнь. Это беспокойство подтолкнуло к довольно раннему первому браку с человеком, который на поверку оказался лишенным эмоциональной искренности. Опасение развеялось в период ее второго, удачного замужества, но вскоре вновь стало появляться время от времени после неожиданной гибели супруга. Успокоение она находила в двух ее сыновьях, самых близких родственниках и работе. Не впадать в тоску и отчаяние ей также помогали собственный ум вместе с терпением и силой воли.
   Где-то при переходе сорокалетнего рубежа Джулия вдруг больше стала обращать внимание на каверзы дружеских отношений. Все шло вроде бы нормально, как неожиданно она могла почувствовать себя одинокой даже при общении с друзьями, не считая уже личностей, видевших в ней соблазны заманчивого флирта или романтического адюльтера. Да, дружба прекрасна, но только если бескорыстна! Тем не менее, часто бывает и в ней неизлечимый порок, от которого мало кто свободен. Обычно дружба предусматривает равенство возможностей сторон, но стоит лишь кому-то подфартить больше другого, как прежняя искренность тут же испаряется, на поверхность вылезает зависть.
   Все чаще стало посещать ее и предчувствие, будто по-настоящему довольной своим положением можно быть, только если научишься легко жить без компромиссов, типа брачных союзов с их жесткими обязанностями. Тогда можно компенсировать свое одиночество разными приятными для души и полезными для ума занятиями, свободно выражать свои мысли обо всем на свете и при этом не опасаться размолвок с друзьями из-за несовпадения взглядов. Вот только один бог, наверное, знает, когда небрачная жизнь приводит к духовному обновлению, а когда - к полному отчаянию.
   В моменты раздумий о таких превратностях судьбы Джулия невольно вспоминала своего последнего мужа. Он действительно мог получать удовольствие даже наедине с самим собой, пребывая в выдуманном мире, где им создавалось нечто необычное, интересное. То была его причуда, и она воспринимала ее спокойно, хотя и нелегко жить с человеком, предпочитающим вместо общения иногда улечься на диван почитать, послушать музыку или себя самого.
   Знавшие Джулию называли ее "представительницей позднего ренессанса", имея в виду натуру деятельную и уверенную в себе, компетентного в своей области эксперта, с которым охотно ведут неофициальную переписку парламентарии, ученые, писатели, журналисты. Такая популярность была связана не только с ее прошлой работой, но и с деятельностью созданного ею Центра по изучению непознанных явлений, главным направлением которого были исследования по проблемам организованной преступности и международного терроризма.
   Обаятельная в общении, обладающая изумительными организаторскими способностями и неиссякаемым оптимизмом, она умела привлекать к своей деятельности внимание интересующих ее лиц и одновременно мешать превращению этой исследовательской организации в сообщество пустоболтов или заумных визионеров, способных делать из пустяков значимые явления.
  
   *
   Уже известно, как примерно выглядит тот, кого в Вене называют Алексом. Уточню, на самом деле величают его Алексеем. В моем компьютерном файле он проходит как Алексей Михайлович Крепкогорский. Разумеется, условно, подобно всем другим действующим лицам.
   Родился и жил Алексей в Москве, если не считать многие годы его работы за кордоном. Свое бытие он делил условно на пять главных частей - детство, армия, университет, служба во внешней разведке и после ухода в отставку новая, еще не познанная им ипостась. От прежнего занятия отошел сам и без горечи обид. Просто ничто другое не стало навевать на него такой тоски, как необходимость ходить каждое утро в должность и проникаться мудростью указаний свыше. Надоела ему штабная писанина - вот и подался на вольные хлеба. Вероятно, были и другие соображения, о которых он мне обещал рассказать, но каждый раз от этой темы почему-то уходил.
   Какое занятие мог выбрать для себя не совсем уж потертый временем отставной полковник, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своей фазенде или смириться, пойти служить новым сильным мира сего? Нет, лучше уж душой больше не кривить, считал он.
   Алексей относился к себе самокритично, был чужд самолюбования. В глубинах сознания любого из смертных обнаруживал нечто праведное и грешное, святое и циничное вместе. На мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей и людей, этот ветеран "теневых войск" отвечал с усмешкой: "Когда волки неистово воют, тут нужно искать причину и среди нас. Не зря же, по древним поверьям, у каждого свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, что заносят в хронику дела наши хорошие и плохие".
   Избегая выставлять свой аналитический принцип "безжалостной объективности" преимуществом в споре, он считал любую эпоху жестокой и гуманной по-своему. На пробу предлагал оживить некоторых жителей Средневековья и перенести их в наше время. Каким бы показался им уклад современной жизни? Наверняка варварским, вызывающим непонимание и даже раздражение.
   В детстве бабушка крестила его в церкви, но православным он себя не считал. В превознесении мучений, дабы снискать милость Божию, усматривал действие биологического механизма инстинктивной самозащиты в человеке, которое невольно сужает границы духовного и интеллектуального поиска, хотя все должно быть как раз наоборот. По его убеждению, прописную истину "Бог есть любовь" надо еще доказать. Лучше для начала хотя бы верить в себя, а верить другим лишь тогда, когда те честны перед самими собою и не позволяют душе своей злобствовать. Пусть условие это трудно выполнимо, но без его соблюдения милосердие незаметно превращается в ненависть, благочестие - в ханжество.
   Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Мучиться же сверх всякой меры в благом уповании на чью-то помощь, которая снизойдет с небес? Это благостное самовнушение было не для него. Хотя время от времени что-то в нем невольно откликалось и на некий зов заоблачных далей к человеку - давать отпор дьявольским искушениям, не забывать, что в природе человеческой заложены также стремление к правде, справедливости, доброте и великодушию. Но только трудно ему было уповать на них при виде, как повсюду дают своим разрушительным импульсам разгуляться. В ходе своих интерактивных исследований он обнаружил, что из того же источника проистекает и порочность государственной власти, не способной обеспечить социально-экономическое партнерство для граждан так, чтобы это отвечало бы и их личным интересам.
   Многолетний опыт тесного общения с людьми разных национальностей, классов и жизненных ценностей оставил в Алексее живые воспоминания об интереснейших человеческих судьбах. Воспоминания эти заставляли его быть осторожным в оценках, видеть происходящее с разных сторон, беспристрастнее воспринимать и себя самого. После отставки в новом качестве жизни он увидел свои преимущества, возможность заново осмыслить пережитое и попробовать использовать найденное на другом поприще. Словом, не мыслил себе остаться без всякого значимого дела и смиренно плыть по течению времени.
   И вот новые знания стали накладываться на старые, превращаться для него в самую что ни на есть реальность, живую, увлекательную. "Жизнь моя была наполнена интересными событиями и явлениями. Выбранное мною новое занятие тоже нуждается в глубоком убеждении, что другому у меня просто не суждено быть, - говорил он мне. - Что получится, не столь уж важно, если удастся отстоять свое видение происходящего, найти в нем что-то, отчего кому-нибудь захочется поплавать на моем разведывательном суденышке и оставить себя на память увиденное с его борта. Хотя бы на всякий случай".
   Заниматься исследованиями, предмет которых доступен для непосредственного восприятия, - это одно. Сочинять увлекательные рассказы и небылицы - совсем другое, хотя "художки" тоже должны отражать реальную действительность. Дабы же четче видеть разницу и не принимать желаемое за действительное, он создал свое собственное бюро независимых расследований.
   Предполагаю, таковы были обстоятельства, подтолкнувшие его принять предложение участвовать в проектах венского Центра по изучению непознанных явлений. Насколько мне известно, имелось у него еще и большое желание написать роман о судьбе одного служилого человека, который вроде бы обрел личную независимость, как вдруг... Подробностями этого проекта Алексей со мною не делился, но я знаю, что он полностью отдавал себе отчет - здесь уже одного желания мало, нужен дар к художественному творчеству.
  
   *
   Если бы не приглушенный хрипловатый голос, не блеск седины в бороде и на висках, Джорджу Ярлсхопфу можно было бы дать от силы лет сорок пять и таким образом промахнуться на целый десяток. Вполне возможно, еще и оттого, что корни его предков по отцу и матери уходили в Скандинавию и Германию.
   Мать-природа одарила Джорджа неистощимыми запасами бодрости. Волны энергетики исходили из всех пор его тела, отражались в глазах, речи, жестах, мимике и походке. Когда же он смеялся, на лице у него появлялось нечто ребячливое - такое встретишь только у негров американского Юга.
   До ухода в отставку ему пришлось работать в специальном подразделении военного ведомства, которое обслуживало экипажи стратегических подводных лодок и бомбардировщиков по вопросам, затрагивающим поведение людей в экстремальных условиях. Считался он авторитетом в своей области, пользовался твердой репутацией человека благожелательного, на обязательность которого можно всегда положиться. Верность делу предпочитал не связывать с поддакиванием начальству, просто следовал житейского золотого правила - воздерживаться делать и говорить то, что рано или поздно возьмет да обернется против тебя же или твоих друзей.
   Интриги среди военных высокого ранга он обходил стороной и от многих коллег отличался тесным общением с людьми за пределами Пентагона. Свои личные тайны ревниво оберегал от мало знакомых людей и уважал суверенность таких же тайн у других. Парадокс еще и в том, что в его обязанности входило узнавать как можно больше о подобных тайнах, дабы избежать опасных сюрпризов среди лиц, имевших доступ к ядерному оружию.
   Одно время он подчинялся начальнику армейской разведки, генералу Стаблбайну, которого сослуживцы прозвали "колдуном". То была неординарная личность прежде всего из-за своей склонности к явлениям "паранормальным". Его интересовали пространственно-временные свойства материи и возможности оказания воздействия на человеческий мозг посредством системы "глобальной энергетической синхронизации". Немало усилий им было предпринято по выявлению телепатических средств обнаружения подводных лодок на случай отказа у них радиосвязи с командным пунктом на суше.
   В начале восьмидесятых люди Стаблбайна провели операцию под кодовым названием "Зимний урожай": искали похищенного итальянскими террористами натовского генерала с помощью парапсихологов и экстрасенсов. Пентагон поддерживал тогда активные связи с фирмами и исследовательскими организациями, готовившими для военных экспертные оценки. В итоге, была выработана определенная методика психического воздействия на человека, но полностью контролировать поведение индивида оказалось задачей невыполнимой. В его сознание пробиться удавалось, но коварные генетическая память и подсознательный "бес противоречия" не подчинялись никаким алгоритмам, нейроны в обоих полушариях мозга вели себя непредсказуемо.
   Чем был обязан Джордж своему довольно необычному военному профилю? Благодаря этой работе он стал признавать равенство любых случайностей при определении действий людей, четко представлять себе некое соотношение шансов для доминирования одного типа случайных совпадений над другими. Научился и контрастнее различать аргументы на основе разной степени надежности выдвигаемых свидетельств. Научившись же, обнаружил, что сама эта надежность может меняться, со временем по мере выяснения все большей цепи мотивов, ослабевая или, наоборот, становясь еще более убедительной. Казавшееся ранее случайным совпадение уже воспринималось как скрытая причина, в результате чего нередко обнаруживались причины и следствия, идущие друг за другом в обратном порядке, и тогда нужно было менять прежнее заключение, оставляя место для возможности совпадения с чем-то, пока не определившимся.
   Практическая работа с людьми в погонах, оказавшихся под давлением стресса ближе к грани функционального расстройства, заставляла Джорджа скептически воспринимать сентиментальные истории о раскаявшихся убийцах, которые оказывались за решеткой и говорили о своем стремлении покаяться. По его мнению, в подавляющем большинстве случаев они пытались путем показного раскаяния просто снизить цену расплаты, сожалеть же по-настоящему о содеянном мало кто из них помышлял. Обнаруживать личностей такого типа и отстранять их от несения службы являлось его основной заботой.
   Совершенно излишне было бы убеждать Джорджа в шаткости границы между благими намерениями и неблаговидном их исполнении. В душе любого человека он усматривал не одну судьбу, а две, по меньшей мере, вследствие чего даже благочестивых граждан никогда не причислял однозначно и бесповоротно к пожизненным праведникам, абсолютно лишенных бацилл цинизма, злобы и стяжательства. "Решись сегодня какой-нибудь непреклонный судья преследовать по закону предпринимателей нефтяного бизнеса за их этические и финансовые нарушения, в наших тюрьмах для них не хватило бы места", - резюмировал он однажды по тому же поводу.
   Ко многим моральным постулатам Священного Писания он относился почтительно, но не торопился приписывать пороки и гнусные поступки дьяволу, перед которым даже Всевышний бессилен. Во что он, называвший себя искателем-скептиком, верил больше, так это в значимость определенных чисел. То есть находил интересной идею китайцев о том, что числа правят миром, помогают хаосу приобретать упорядоченные состояния, связывать между собой все живое и неживое математической логикой. Не на голом же месте выстроилась в Поднебесной особая философия чисел, дающая людям известное знание вещей и явлений. Нечто похожее признавали и пифагорейцы.
   Перебирая в памяти наиболее важные события своей жизни, их временные сроки и даты, Джордж выводил для себя наиболее значимое число "3". Три сферы Вселенной, божественная троица, троичный принцип построения художественного произведения, триада ядерных стратегических вооружений... Подобно индусами и тамилам, особо выделял он и число "5", которому подчиняются наиболее важные характеристики макро- и микромира. Пять органов чувств, классов животных, страстей, пентады в буддизме. Не простым совпадением считал и священность числа "12".
   Если раньше свое уединение Джордж признавал для себя совершенно неприемлемым состоянием, то после ухода в отставку начал находить в этом и свое благо. В добровольно избранном одиночестве он становился полновластным хозяином самого себя, не позволял никому влиять на ход своих мыслей и давить чужими соблазнами на его собственные, наслаждаться свободой самому решать, что надо делать, а чего не стоит. Наверное, считал он, любой человек, хотя бы на пробу, должен эпизодически пользоваться своим правом на уединение - иначе сам с самим до конца не разберешься. Но может ли такое состояние всегда гарантировать покой и умиротворение, спасти от всяческих треволнений и лишить соблазна снова ринуться в бурный поток того, что называется общественной жизнью? В этом он был далеко не уверен.
   Так уж у него повелось, что соблюдение обещаний и взятых на себя обязательств было для него непременным условием доверия к человеку, а потому репутацию обязательного военного он очень ценил. На склоне лет неожиданно для себя пришел и к заключению: чем меньшим числом вещей обладаешь, тем неуязвимее становишься от неприятных поворотов судьбы - при том понимании, конечно, что все-таки обладаешь достаточным числом денежных знаков для приобретения всего разумно необходимого, дабы личная свобода и независимость не оказались в тягость.
   "Это напоминает мне манлихер каркано", - подшучивал иногда Джордж по поводу малоубедительных аргументов-свидетельств, имея в виду марку бельгийской винтовки, из которой, по официальной версии, Ли Харви Освальд стрелял в президента Кеннеди. То есть: никаких отпечатков пальцев на ней и столь небрежно отрегулированный оптический прицел, что в таком состоянии ее вообще нельзя было использовать по назначению. Надо признать, эта шутка с намеком - самым близкий к политике факт его жизни, не считая университетской поры, когда он являлся членом организации "Объединенные федералисты мира". На службе он об этом своем временном увлечении, естественно, не говорил. Оно напомнило о себе лишь более четверти века спустя, когда он нашел в Джулии, Алексее и Карлосе родственных ему по образу мысли людей, скрепленных между собой духом свободного поиска.
  
   *
   Об испанце Карлосе Сальсидо мне известно меньше, чем о других, и сама его личность продолжает утопать в море загадок.
   Судьба у него не столь уж редкая для многих его соотечественников. Отец, будучи еще студентом Мадридского университета, в 30-е годы воевал на стороне республиканцев. После Гражданской войны и прихода к власти франкистов перешел через Пиренеи, был интернирован французскими властями, эмигрировал в Мексику. Там и родился Карлос, в вечно зеленом городе Куэрнаваке неподалеку от Мехико. После смерти диктатора вместе с родителями вернулся на родину отца.
   От матери-мексиканки Карлос унаследовал обостренное чувство собственного достоинства, пренебрежение многими условностями бытового комфорта и готовность принять за естественное состояние постоянство своего непостоянства. От отца ему передалось обязательное соблюдение взятых на себя моральных обязательств, достался обширный потенциал для самостоятельной творческой работы и философский принцип, согласно которому не бытие определяет сознание, а сознание - бытие. Во многом остальном склад его мышления и чувствования с трудом поддавался методам классического психоанализа.
   К примеру, он никогда всерьез не задумывался о размеренности, словно сознательно стремился выразить свою индивидуальность через не устоявшийся образ жизни. Невзгоды преодолевал стоически, главным образом с помощью своего твердого нигилизма, носившего больше инстинктивный, нежели осознанный характер. За некоторой церемонностью его манер скрывались искренние добродушие и сердечность. С друзьями он был откровенен и ждал того же в ответ, но однозначность суждений о людях и явлениях считал дурным тоном. Самой большой ценностью в человеке признавал его моральную стойкость и силу воли в преодолении трудностей.
   Даже для пущей доходчивости было бы упрощением сводить его характер к нескольким главным элементам. В нем заключалось бесчисленное множество таких элементов, каждый из которых мог выражаться десятками разнообразнейших формул, превращать его личность в запутанный клубок приобретенных с годами психологических, духовных и прочих состояний. Как бы ни хотелось Карлосу воспринимать себя единым законченным целым, ему это не удавалось. Да и он сам считал, что законченное единство встречается только в плохой художественной литературе, но не в реальной жизни.
   В литературных произведениях Древней Индии каждый из героев эпоса - не лицо, а скопление лиц, не отдельное существо, а совмещение разных аспектов некоего высшего единства. В душе же Карлоса жили сотни выбранных кем-то для него литературных и нелитературных образов, пользуясь равными правами. "Сегодня мертвым ставят памятники, завтра страшно жалеют об этом, - иронизировал он. - Даже животные живут раздвоенной жизнью, мы просто этого не замечаем. И дети отнюдь не цельные существа, в них тоже есть небольшой, но все же разлад между душой и телом".
   После окончания юридического факультета Мадридского университета Карлоса приняли на работу в аналитическое подразделение полицейского департамента, где он окунулся в мир нескончаемых потоков информации о криминальном подполье. В любом бюрократическом ведомстве мало осознавать важность полученного задания - надо показывать всеми своими видом, поведением и словами, что ты глубоко проникся его важностью, от которого зависит чуть ли не все на свете. Вот такого раздвоения личности он уже не мог выдержать: его потянуло из мира бюрократии в нечто более реальное, живое. Поэтому и создал вместе со своими друзьями, бывшими полицейскими из корпуса национальной безопасности, независимое агентство расследований в области борьбы с терроризмом. Тут уже не до имитации бурной деятельности, хотя и можно дать некоторую вольность своим маленьким причудам, даже легче себя почувствовать мастером дедукции и ни от кого не зависеть в работе, кроме выпавшего на твою долю небесного знака судьбы.
   Когда Карлос прикидывал свое собственное "число жизненного пути", им всегда оказывалась все та же пятерка. По законам нумерологии, это - свидетельство склонности человека к авантюрным приключениям, путешествиям и заведению новых знакомств, желания заниматься несколькими вещами одновременно и, не дожидаясь терпеливо завершения, начинать что-то другое.
   Из выстроенных здесь догадок можно предположить, что именно все это и привело его в венский Центр. Там ему пришлась по душе атмосфера творческого поиска и свободного сотрудничества. Никто ни от кого ничего не требовал, кроме советов, рекомендаций, подсказок, да и то, если есть время и желание.
   Вот на этом, пожалуй, и все, что у меня пока есть о главных действующих лицах. Все остальное всплывет по ходу развития сюжета.
  
  
   ИБЕРО-АМЕРИКАНСКАЯ МИСТЕРИЯ
  
   В Мадриде уже отцвел светлой розой миндаль, отшумел праздник святого Исидро и на арене Плаза де лас Вентас открылся новый сезон боя быков, корриды.
   Что бы кто ни говорил, Мадрид - сердце Испании. За вычетом редких мгновений, оно открыто для доброты и радушия, готово захлебнуться безумием радости, но только бы не мучить себя безмерной тоской. Помимо других достоинств, это - еще и место, где соблазн отведать изысканные блюда отчаянно борется со многими другими искушениями, не менее сильными, вплоть до самых роковых.
   Кто из побывавших в испанской столице не пробовал чуррос - покрытых слоем горячего шоколада жареных хлебцев, или тающего во рту шашлычка пинчо маруро, или ароматного чая с мятой, что сразу умиротворяет не в меру разбушевавшиеся натуры. Кто не посещал таверны "Хихон" на проспекте Пасео де Реколетос, чтобы просто посидеть с чашечкой кофе под кроной деревьев, или не припадал к морским лакомствам в ресторанчике "Лос Боррачос де Веласкес" на улице Принсипе де Вергара.
   Большой любитель пищи духовной непременно зайдет в ресторацию "Собрино де Ботин" на улице Кучильерос, дом семнадцать. Более полувека назад здесь в баре пропускал глоток-другой виски газетный корреспондент, ставший писателем с мировым именем. Нынешние хозяева унаследованного от родителей заведения уверяют посетителей, что помнят "дона Эрнесто", хотя и были в ту пору совсем детьми.
   По воскресным дням заезжий библиофил или почитатель изящных искусств обязательно устремится к букинистам, разложившим свой антиквариат в палатках на улице между железнодорожным вокзалом и музеем Эль Прадо. Может, до того, как увидит там картины Гойи, Тициана, Рубенса, Ван Дайка, или после - не суть важно.
   Почти триста дней в году Мадрид ласкает солнышко на безоблачном небо. Слегка утомившись от прогулки по его улицам, можно отправиться в парк Ретиро с садами, фонтанами, стеклянным дворцом, озером. Там взять напрокат лодочку или велосипед, просто посидеть на скамеечке, послушать мелодии бродячих музыкантов. Если ты не один, а в теплой компании, лучшего места для пикника, чем парковая зона Каса де Кампо неподалеку от дворца Ориенте, трудно придумать. Когда-то здесь охотились короли, сейчас разбит парк с аттракционами и зоологическим садом...
   Почти все это, за исключением разве велосипеда и лодочки, Джордж попробовал в первый же день своего пребывания в Мадриде. Он готов был и прервать турпоход, но домашний телефон Карлоса не отвечал ни утром, ни днем. Лишь поздно вечером в трубке раздался знакомый голос:
   - Салют, Хорхе, рад тебя слышать. Где ты?
   - У тебя в городе проездом.
   - Тогда подъезжай к тому местечку, куда любил заходить Хемингуэй. Знаешь, какое я имею в виду? Вот именно. Здесь мы привыкли ужинать поздно.
   К дому семнадцать на улице Кучильерос Карлос и Джордж подъехали почти одновременно, обнялись и сразу зашли внутрь. Мэтр предложил им местечко поукромнее. Едва они расположились, к столику подплыл кучерявый, напоминавший выпускника лицея официант.
   - Доброй ночи, сеньоры! - поприветствовал он. - Мы очень польщены, дон Карлос, что вы нас не забываете. У вас все хорошо?
   - Более или менее, Хуанито. Судя по всему, тебе тоже не на что жаловаться. Будь любезен, принеси нам, помимо креветок, бутылочку лисабонского из тех, что я пробовал здесь совсем недавно.
   Хуанито развел рукам и тут же поднял вверх указательный палец.
   - О, мне кажется, я помню, о чем идет речь. Долго ждать не заставлю.
   - Ничего не поделаешь, - усмехнулся Карлос, когда официант удалился. - После многих лет работы в полиции тебя уже узнают все бармены в округе. Какими судьбами ты здесь, Хорхе?
   - Чтобы удостовериться в том, что Мадрид есть Мадрид. Тебе же я позвонил еще и вот почему. Когда Джулия возвращалась из аэропорта, проводив тебя, она увидела, как в кильватер ее машины пристроилась другая с двумя странными типами. Они сопроводили ее прямо к месту ее встречи со мною и Алексом в Пратер-парке, ждали нашего выхода из кафе и еще некоторое время следовали за нами в машине, пока не бросили. Через своего знакомого в полицейском управлении Джулия проверила номерные знаки их машины - номера оказались краденными. Может быть, слежка была поначалу за тобой?
   - Зеленый "жучок"?
   - Верно.
   - В Вене я к слежке специально не присматривался, ибо ни к чему мне было там проверяться. Вот только по дороге в аэропорт перед моим неожиданным отъездом этот "фолькс", а я его подметил в боковом зеркале, мне показался подозрительным, - сказал Карлос в необычной для него манере, будто специально растягивал слова, дабы иметь возможность вспомнить еще что-то.
   Он откинулся на спинку кресла, подождал, пока Хуанито наполнит бокалы, и предложил традиционный в его стране тост "За здоровье, песеты и любовь!"
   - Чудный напиток, - оценил Джордж, рассматривая вино на свету. - Надо будет прихватить домой пару бутылочек.
   - Признаюсь, я не собирался тебе об этом рассказывать, но, похоже, то могла быть и не случайность, - продолжил Карлос. - Вчера поздно вечером, вернувшись домой, я нашел брошенную под дверь записку. Печатными буквами на ней было написано: "Мы знаем, где твоя мать. Хочешь испортить все дело, обращайся в полицию. Тогда ей уже ничего не поможет". Два года назад, вскоре после смерти отца, она вернулась к себе на родину в Мексику. Я сразу позвонил туда и узнал от ее сестры, что уже два дня ее никто не видел и не может найти. Сегодня опять звонил - ничего утешительного. В мое отсутствие кто-то подбросил под дверь моей квартиры еще одну записку: "Ты найдешь ее, если приедешь в Мехико и остановишься в отеле "Реформа". Такие вот дела. Разумеется, я вылетаю туда ближайшим рейсом.
   - Кто стоит за всем этим, как ты думаешь?
   - Кому и зачем понадобилось похищать беззащитную женщину, разыгрывая из себя "доброжелателей"? Возможно, и это первое, что мне приходит в голову: кого-то всерьез затронули начатые нами расследования происков террористических банд и не только в Испании. Кто-то явно хочет со мною встретиться, но здесь не решается. Ясно, у них намерения серьезные, иначе не тратили бы столько сил. Затягивают меня как мотылька на огонек - все просчитали. Да и могу ли я поступить иначе, если жизнь матери под угрозой? Уповать буду на ее ангела-хранителя и свои возможности предотвратить самое худшее. Отступать не могу. Ты меня понимаешь?
   - На твоем месте я поступил бы точно так же, - поддержал Джордж. - Мне тоже ничего не оставалось бы, как войти в эту дьявольскую игру, положившись на себя и судьбу свою. Но если бы в таком случае надежный друг предложил мне помощь, я не стал бы сразу отказываться.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Насколько догадываюсь, ты решил действовать, больше полагаясь на себя, чем на полицию, - сказал американец, раскуривая трубку. - Тогда позволь мне полететь с тобой в Мехико и подстраховать тебя. Мы можем разработать варианты связи на все возможные случаи. Поверь, я могу тебе быть полезным в этом случае.
   - Спасибо, брат, - Карлос протянул руку через стол и мягко коснулся ею плеча Джорджа. - Не хочу тебя впутывать в историю, из которой должен сам выбираться. Вот только если не возражаешь, дам тебе телефон моего хорошего приятеля, весьма компетентного в таких делах. Он мог бы здесь ждать от тебя звонка из Мехико, если, не ровен час, мне придется исчезнуть из виду надолго. Его я предупрежу. Кстати, он сейчас может приехать сюда познакомиться с тобою. Возражений нет?
   Получив согласие, Карлос направился к стойке бара и переговорил там с кем-то накоротке по телефону.
   - Договорились, - сообщил он. - Мой приятель вскоре будет здесь. Посмотришь на него, никогда не скажешь, что занимается работой по террористам профессионально: внешне больше похож на профессора, чем на полицейского. Когда придет, можешь звать его доном Фернандо. Кстати, есть у него своя довольно оригинальная теория смерти...
   Карлос почему-то не стал продолжать. Тогда, попыхивая трубкой заговорил Джордж:
   - На родине моих предков жил одно время врач-психиатр Эммануэль Сведенборг, - заметил американец, пыхнув трубкой. - Он подробно описал свои ощущения, испытанные им при клинической смерти. По его мнению, человек, строго говоря, не умирает, а высвобождает свое сознание из-под физической оболочки. В такие моменты люди общаются с некими духами на каком-то языке без слов, который не позволяет умалчивать или обманывать. Сведенборг пришел также к выводу о том, что наши духовные возможности более совершенны, нежели физические или умственные. Допускаю, что на него повлияла "Тибетская книга мертвых", на ее авторов - эзотерические размышления апостола Павла о духовном теле, на него самого - учение Платона, а на Платона - нечто, позаимствованное греками у шумеров.
   - Никому ничего не известно о смерти настоящей, не той, что называется клинической, длящейся всего несколько минут, - заметил Карлос. - Просто внушаем себе, что после смерти душа попадет либо в рай, либо в ад. Для себя ничего не исключаю, кроме добровольного ухода моего из жизни без всякой борьбы. Самому пойти на такое значит пренебречь муками матери при моем появлении на свет.
   Взгляд его вдруг застыл на какой-то одной точке. Джордж решил его чем-то отвлечь и, показывая трубку, признался:
   - Никак не могу отделаться от этой привычки. Знаю, что вредит, но продолжаю дымить. И не то чтобы у меня не хватало воли бросить. Хватает ведь не удариться в запой или разврат.
   - Можно проверить такую методу, - предложил Карлос. - Выстроить в себе систему самооценки именно для этой цели. Не можем избавиться от курения? Тогда введем новые привычки, которые успешно соперничали бы со старыми и подавляли их. Одновременно нужно постараться не думать о себе как о курильщике и всячески избегать обстоятельств, провоцирующих волнение.
   - По этой методе ты и бросил?
   - Просто никогда и не начинал. В любом случае, привычки тоже ведь можно проанализировать. Скажем, мне приходится сейчас заниматься довольно рискованным делом, но и приносить все ради него в жертву, отказываться от многих земных удовольствий не хотелось бы. Как ни банально звучит, жизнь - это игра, а в любой игре надо уметь вовремя из нее выйти. Вот смотрю на тебя и самого тянет закурить.
   - Лучше уж я брошу. В конечном счете, все зависит от умения сознательно перехитрить самого себя.
   - Именно сознательно. А потом, разве не обидно по этой чертовой причине отправиться в мир иной раньше времени и не увидеть, что дальше будет происходить здесь на земле. Обмануться же совсем не трудно, защититься от отчаяния каким-нибудь благозвучным мифом-щитом, дабы чувствовать себя уверенней.
   - Мне кажется, это или нечто подобное происходит везде и со всеми. Возьмем для примера меня и мою бывшую супругу. По всем признакам, у нас вроде бы все складывалось вполне благополучно. В сущности, многое зависело у нас от самовнушения. Все идет прекрасно, уверяли мы себя, следуя договоренности никогда не перечить друг другу. Обид не позволяли, согласие достигали сразу, без особых раздумий. Пока в один прекрасный день, два года назад, она не собрала вещички и не уехала с каким-то своим другом в Калифорнию. Бросилась в бега от надоевшей ей супружеской жизни. И ты знаешь, я ее вовсе не виню и даже понимаю. Иной раз самому уж больно не хочется быть механической куклой, действующей по установленным правилам. В этом отношении...
   Неожиданно совсем рядом раздался мягкий бархатный голос, и перед ними предстал дон Фернандо собственной персоной.
   - Сеньоры, время уже говорить друг другу спокойной ночи, а вы еще на ногах, - сказал он. - Друзья, я к вашим услугам.
   Из-за его внешности человека этого можно было приписать к гильдии адвокатов или врачей, но только не полицейских. Выражение его глаз было совершенно невероятным, невероятным в плане того, что за маленькими, узкими очками в золотистой оправе искрились глаза, по-детски открытые и веселые, даже без намека на таинственность.
   Обменявшись приветствием с Джорджем, он пояснил:
   - Ни в коем случае не хочу помешать вашей беседе. Просто пришел по просьбе Карлоса.
   Поскольку английский у него был в приличном состоянии, на том же языке он обратился и к своему другу, перейдя сразу к сути дела:
   - Поверь моему опыту, Карлос, с такими подонками желательно разговаривать как хороший психиатр со своими пациентами. Стараться отмечать благоразумие, которого у них нет, и сообразительность, что может присутствовать. Они находят упоение в самой опасности грозящей им гибели и сладость в оргии своего мятежа. В такие моменты не верят своим ушам, а глазам - только наполовину. Но, в принципе, с ними можно вести беседу. Об остальном я уже тебе говорил. Запиши, пожалуйста, телефон в Мехико моего коллеги, полковника Санчеса Обрегона, На его помощь ты можешь положиться, он уже мною оповещен. Дай мне тебя обнять и передавай привет донье Марии. Бог тебе в помощь, Карлос!
   Дон Фернандо распрощался и исчез быстрее, чем исчезает клубок дыма из курительной трубки.
   - Что ж, пора и нам, - сказал Карлос, приподнимаясь из-за стола. - Очень тебе признателен, Хорхе, такое не забывается. Что у меня на роду написано, от того не уйдешь. Отмеченного судьбой удерживать бесполезно.
   Они пошли по улице к Плаза Майор, но расходиться не торопились.
   - Давай погуляем немного, - предложил Джордж. - Хотелось бы с тобой поделиться некоторыми моими личными наработками прежде, чем мы увидим друг друга в мексиканском отеле "Реформа".
   И долго потом скитались по ночным мадридским улицам два человека, никого не видя перед собой и не желая видеть.
  
   *
   Городские газеты Мехико описывают в душераздирающих подробностях криминальный разгул на его улицах. Но озадачим себя подсчетом, сколько здесь приходится полицейских на пятнадцать миллионов только постоянно живущих в столице, и получится довольно парадоксальная картина: их так мало, что при подобном соотношении сил в иных городах мира пришлось бы вводить войска для наведения порядка.
   Благодаря кому и чему все же удается сохранять относительно упорядоченное состояние? Когда в середине 70-х на Мехико обрушилось сильное землетрясение, унеся тысячи жизней и превратив в развалины сотни домов, порядок поддерживали сами граждане, в результате чего случаев погреть руки на чужом несчастье практически не было.
   Дабы нащупать разгадки здешних загадок, давайте заставим себя для начала поверить, что Мехико - один из немногих городов на свете, где почему-то не очень жалеешь о потерянном времени. Просто об этом не думаешь, вот и все. Правда, если не выпить стаканчик текилы или какого-то другого напитка, местные реалии трудно воспринимать спокойно, а от резких контрастов между нищетой и богатством начинает мутить, как от выхлопных автомобильных газов или как мутило Грэма Грина при первом его посещении Мексики еще в тридцатые годы.
   Допустим, мы поверили. Теперь вообразим, будто сидим в каком-то приличном ресторанчике неподалеку от отеля "Реформа" на главном столичном проспекте. Тихо сидим, наблюдаем за причудами уличной жизни, размеренно пережевываем поджаренные кукурузные лепешки-такосы, смочив их остренькой приправой, и упорно продолжаем дознаться, почему английский романист в своих мемуарах признался в своей нелюбви к Мексике.
   Уже в ходе первого знакомства с этой страной Грин увидел здесь грешное место, где власти вполне серьезно обсуждают возможность назначения административных штрафов, вместо тюремного заключения, за изнасилование. Особенно он начал недолюбливать мексиканцев с того дня, когда увидел петушиные бои. В ходе бесед с ними его неприязнь лишь возрастала, столичных жителей писатель сравнивал с игроками в лотерею, их веселье и откровенность считал фальшивыми, скрывавшими ненависть, а сам город напоминал ему преступника, обдумывавшего свое очередное злодейство.
   Трудно проигнорировать мнение столь авторитетного наблюдателя человеческого бытия, однако, как мне кажется, его выводы могли зависеть и от настроения, когда невольно видишь вокруг себя лишь то, что хочешь увидеть. Вот не менее тонкий наблюдатель, советский кинематографист Сергей Эйзенштейн, придерживался совсем иного мнения. Мексика понравилась ему. Он даже полагал, будто здесь осуществлялось его собственное видение мира, при котором складывается открытая, спонтанная гармония истинных и противоречивых человеческих эмоций, когда не различаешь, что вреднее - глупость или жестокость. Эйзенштейн искренне увлекся романтикой Мексиканской революции, а это, конечно, свидетельствовало и о его пристрастии.
   На основе моего продолжительного и тесного общения с местными жителями могу лишь подтвердить: многие из них все еще живут мифами своей Революции и Гражданской войны 1910 - 1917 годов, живут словно во сне, затянувшемся на десятилетия. Но эта самая Революция оставила после себя и значимые реалии в общественной жизни. К примеру, бесплатное высшее образование и доступное для широких слоев населения хорошее медицинское обслуживание. До сих пор каждый год Первое мая отмечается как Международный день труда. На главной столичной площади проходят военный парад и массовая демонстрация.
   При том или ином настрое к мексиканцам, о них можно говорить все, что угодно, как и о любом другом народе. Что же бесспорно в первую очередь? Национального и личного достоинства им не занимать. Они гордятся своей страной и ее историей. Правда, по вполне понятным причинам, стараются не вспоминать, что их дальние предки грешили людоедством, а известный герой Войны за национальную независимость под пыткой выдал имена всех своих соратников. К великому своему огорчению, многие вынуждены также признавать, что после Революции пышно расцвели политическая демагогия государственных деятелей и неотлучная от высших эшелонов власти коррупция.
   Стоит пообщаться с мексиканцами неформально, как неизбежно начинаешь улавливать в каждом некое мощное силовое поле загадочного свойства, из которого выливаются отчаянные приступы что-то мастерить, выдумывать, строить или подстраивать, не обязательно при этом доводя дело до конца. Им доставляет удовольствие сам процесс создания чего-то своего или фантазирования по этому поводу, не связывая себя обязательным планированием и всячески избегая однообразия.
   Даже самая большая трагедия бессильна прервать эту их внутреннюю настроенность. Саму смерть они считают предопределением судьбы: часто приносят на могилы родственников и друзей цветы, еду, бутылочку вина, будто мертвые еще живы, но только не могут покинуть свое "место постоянной прописки". Тяжелейшие невзгоды не вызывают у них глубоких переживаний. Тут сказывается, видимо, еще и индейское генетическое наследие.
   Мало кто из них горит желанием в понедельник утром идти на работу. Нет, не из лени, ибо в массе своей они - работяги. Просто не чувствуют настроя снова приступать к обычной рутине, им больше нравится импровизировать. Они глубоко убеждены, что именно таким путем могут полнее раскрыть свои врожденные способности.
   Каким бы прозорливым кто бы ни был, надо ему пожить здесь многие годы, дабы хоть что-то уяснить для себя в мексиканском национальном характере. На первый взгляд, кажется, будто погруженные в симбиоз католицизма и язычества потомки Кортеса и Куатемока действительно одерживают победу в конфликте духовного с материальным. Спорное впечатление! Хотя бы потому, что типичная мексиканка относится к изменам своего жениха, супруга или любовника чаще всего по формуле "этот мужчина не идеален, но он мой". Бытует и убеждение, будто у местных сеньор и сеньорит отсутствуют сильные волевые качества. Тоже нужно еще доказать. Но что не вызывает сомнений - в них дает о себе знать какой-то загадочный магнетизм, позволяющий не искать, а притягивать к себе мужчин без всяких видимых усилий.
   Скажем, и это происходит на каждом шагу, с вами ведут себя исключительно любезно и обходительно, заключают даже в объятия с двумя похлопываниями по спине. Что может сие означать? И все, и ничего, даже если такое объятие получено от Президента страны. Последнее, правда, является верхом мечтания, оно ошеломляет присутствующих при этом, ошеломляет даже больше, чем появление в обществе под ручку с красивой блондинкой в окружении помощников и телохранителей.
   За некоторой туманностью речи могут скрываться самые искренние, дружеские чувства. Эмоциональная щедрость не знает границ, особенно в моменты после принятия некоторой повышенной дозы горячительных напитков, когда выражают себя и свое отношение к кому-то без оглядок. Если в напоминание о прошлых обидах или уже в ответ на новые вдруг слышишь "Чинга ту мадре, каброн!" (... твою мать, козел!), надо ждать потасовки. Но чаще приходят к перемирию под крики "Вива Мехико, ихос де ла чингада!" (Да здравствует Мексика, сукины дети!)
   Ну а уж в праздники все вырвется наружу под заунывные романсы и грохот петард. В такие дни обычно признаются друзьям или знакомым в чем-то сокровенном, хотя чрезмерное излияние души не приветствуется, считается признаком слабости. При любом раскладе, жернова праздничного балагана сотрут в пыль все перегородки гордого мексиканского одиночества, душе будет разрешено взбунтоваться против всех и вся, включая Президента. В безбрежном, веселом загуле откровенность и раздраженность несправедливостями дойдут до немыслимых для европейцев пределов, зачастую в довольно грубой и даже агрессивной форме, но всегда с готовностью дальше не усугублять.
   Из лабиринта своего душевного одиночества мексиканец всякий раз выбирается, если выбирается, то с удвоенной верой в свою отвагу и безотказную интуицию. В такие моменты обидеть его ничего не стоит - одним лишь жестом, взглядом, неосторожно брошенным словом или снисходительным тоном, столь же для него оскорбительным, как и прямая демонстрация превосходства. Обидчивых хватает у всех народов. Только здесь обиду обычно пропускают через себя чуть глубже и сразу для самозащиты выставляют иглы. Почти любой, кого ни возьми, болезненно воспринимает критическое замечание в свой адрес и навечно убежден в своем моральном превосходстве над другими.
   Постоянно сталкиваясь с влиянием северного соседа, мексиканец никогда не признается в том, что американец может вызывать у него и восхищение своей уверенностью в себе, оптимизмом, деловой активностью и прямодушием. Обязательность янки в выполнении сделанных обещаний и эффективность в работе могут породить в мексиканце даже зависть, но он предпочтет убеждать себя в своей смекалистости и способности переиграть наивного "гринго". Просто из национальной гордости и личного достоинства.
   Не знаю, но мне лично Мексика представляется страной, где очень легко находишь друзей вместе с желанным уединением от них. Может быть, потому и притягивает этот гигантский магнит не только полчища бабочек-монархов, прилетающих сюда из Канады. Здесь как-то иначе происходит столкновение со всеми проявлениями самого хорошего, плохого и мистического в человеке. Мексику можно любить или относиться к ней неприязненно. Но где еще, скажите мне, отношения между людьми отражают в такой мере первородную спонтанность человеческих эмоций на грани безжалостного гротеска? Подобной страны я еще не встречал. Повидавшего мир на многих широтах Мексика интригует, не навязываясь в друзья, и остается у него в памяти надолго - для радости или печали, кому уж как повезет.
   Да, люди здесь живут преимущественно сегодняшним днем, но чувствуют себя так же уютно в ореоле исторических преданий и легенд далекого прошлого, которое можно на каждом шагу увидеть в реставрированном виде, потрогать и даже походить по нему. Скажем, съездить в Теотиуакан, неподалеку от столицы, побродить по останкам архитектурных символов мрачной, суровой религии древних жителей местных нагорий. Из рассказа экскурсовода, ведущего "Дорогой смерти" между пирамидами Солнца и Луны, узнать о том, что ацтеки своему богу милосердия посвящали кровавые обряды, украшали в его честь храмы черепами, а жрецов облачали в одеяния, сделанные из человеческой кожи. Услышать, что на жертвы, в том числе пленных испанских конквистадоров, надевали деревянный ошейник и затаскивали их на специальный камень, что жрец распарывал им грудь кремневым ножом и, вырвав сердце, поднимал этот кусочек человеческого тела к солнцу. Принеся в жертву молодую женщину, содранной с нее кожей покрывали юношу, и он в этом облачении должен был танцевать два дня на праздничной церемонии...
   Эх, похоже, у нас действительно не будет времени съездить к пирамидам Теотиуакана. У подъезда отеля "Реформа" остановилась желтая лодочка-такси, из которой вышел Карлос. Через некоторое время туда же приехал Джордж. Так что познавательным экскурсиям не суждено состояться.
   Два дня они просидели в отеле безвылазно. Лишь на третью ночь под дверь номера Карлоса была подброшена записка: "Сегодня в полдень у входа в библиотеку возле памятника генералу Сан-Мартину".
  
  
   БРУДЕРШАФТ НЕ СОСТОЯЛСЯ
  
   К указанному в записке месту Карлос подъехал чуть раньше. Памятник и библиотека оказались в нескольких шагах друг от друга на окраине небольшого парка, окруженного со всех сторон улицей.
   По тенистым аллеям родители прогуливали своих питомцев, подростки гоняли на велосипедах. На ухоженных газонах лежали развалясь группки людей, между ними бегали собачки - несмотря на выставленные повсюду запретительные надписи с угрозами штрафа. В центре парка за высокой металлической сеткой плавали в пруду стаи белых и черных уток. Неподалеку, разбив свой походный лагерь, отряд бойскаутов действовал в соответствии с ритуалами своего устава... Обычные для подобных мест сценки воскресного дня.
   "Как все мило кругом, - говорил себе Карлос, приближаясь к библиотеке. - Но ведь где-то здесь и те, кто наблюдает за каждым моим шагом. Проверяют, не привел ли кого за собой. Ну и пусть высматривают, лишь бы не спугнул их какой-нибудь подозрительный тип".
   У входа в библиотеку он простоял добрых полчаса. Неожиданно подскочил мальчуган на велосипеде, протянул ему сложенный листок бумаги и сразу умчался в глубину парка. Карлос развернул, прочел написанное печатными буквами: "Берите такси и поезжайте в ресторан "Семь морей" на проспекте Инсурхентес. Ждите там в кораблике". Тут же скомкал записку - она ему показалась угольком из тлеющего костра.
   На его пути к стоянке такси киношники снимали эпизод какого-то фильма. Толпу собравшихся зевак Карлос обошел стороной. "Еще одна байка для легковерных, - подумалось ему. - Да снимайте лучше меня! Впрочем, кого сейчас интересуют мои переживания".
   Устроившись на заднем сиденье такси, он развернул смятую в комок записку, четвертую с того момента как начали его преследовать призраки. "Действуют, сволочи, действительно осторожно, тщательно просчитывают свои и мои ходы, дабы не засветиться, и наверняка ведут наблюдение за мной".
   У ресторана "Семь морей" ему стало понятно, почему в записке назван "кораблик": к главному зданию был пристроен павильон в виде маленькой шхуны со столиками на палубе. Едва он поднялся по трапу, как к нему подошел официант и, протягивая свернутый лист бумаги, сказал:
   - Сеньор Карлос? Вас тут некоторое время поджидала одна дама. Видимо, спешила куда-то и оставила вам послание.
   - Как она выглядела и когда уехала?
   - Средних лет, ничего приметного. Уехала минут десять назад.
   - Спасибо за хлопоты. Принесите, пожалуйста, текилу.
   Прочитал в записке написанное на сей раз по-английски: "Поезжайте по старой дороге на Куэрнаваку в ресторан "Горец". И без глупостей".
   - Выпейте за мою удачу, - сказал он еще не успевшему отойти официанту, расплатился и стремительно выбежал на проспект искать очередное такси.
   Старенький, видавший виды "фолькс" вскоре выехал за черту города и с надрывом стал преодолевать крутой подъем по извилистому шоссе. Впереди, перебирая скоростями и оставляя за собой клубы черного дыма, тащился грузовик-колымага, но обгонять его таксист не решался из-за скатывавшегося вниз нескончаемого потока автомобилей. Снова из окна открылась панорама Мехико, окутанного желто-серой пеленой смога.
   При подъеме в гору Карлос посмотрел на город безразлично, словно ему было суждено оставаться наедине с собой до конца своих дней. Не стало даже легче, когда справа от дороги возник утопавший в зелени ресторан "Горец". Он механически расплатился, вылез из такси и направился ко входу. В этот момент его окликнул женский голос:
   - Извините за беспокойство, сеньор. Не могли бы вы мне помочь?
   Карлос оглянулся и увидел женщину, стоявшую у открытой задней дверцы фургона в ряду запаркованных автомашин клиентов ресторана. Одной рукой она держала дверцу, другой жестом указывала на что-то внутри. Подойдя к ней, он уже готов был спросить, что надо сделать, но сразу почувствовал себя плохо, совсем плохо. В глазах поплыло, ноги стали подкашиваться, тело беспомощно повисло в чьих-то цепко схвативших его сзади руках...
   Когда он пришел в себя, веки с трудом открывались, тело не повиновалось. Понемногу глаза стали привыкать к темноте. Прямо над ним, сквозь дыру в потолке, проглядывал кусочек звездного неба. Под собой он почувствовал что-то колючее и холодное.
   - Вам стало плохо, и мы вынуждены были привезти вас сюда, - нарушил тишину заискивающий голос мужчины, говорящего по-английски. - Вот выпейте немного.
   Чьи-то руки поднесли ему бумажный стаканчик, из которого пахнуло крепким кофе. Сознание Карлоса прояснялось, и он уже мог чувствовать, что лежит на металлическом матраце кровати, занимающей почти всю комнату-клетушку. Рядом спиной к окну сидел человек с совершенно черным лицом, видны были лишь белки его глаз. Карлос понял, что говорил именно этот, другого быть не могло.
   Человек снова протянул стаканчик, но Карлос отказался. Хотя язык еще его не очень слушался, произнес твердо:
   - Сначала я должен знать, где моя мать.
   - Она в полной безопасности. Можете поговорить с ней хоть сейчас.
   - Так давайте, без этого мне не о чем с вами разговаривать.
   Карлос рванулся вперед, однако подняться не смог: руки и ноги были привязаны к металлическому матрацу.
   - Не надо делать резких движений. Вот, пожалуйста, говорите, она вас слушает, - сказал незнакомец и приставил к уху Карлоса сотовый телефон.
   - Мама, ты слышишь меня? Я приехал к тебе и сейчас где-то совсем рядом! - закричал он.
   - Слышу тебя, сынок, - донесся до него спокойный, уверенный голос. - Не беспокойся обо мне, Карлос. Прошу тебя не делать ничего такого, что может тебе навредить. Даже ради меня. Я уже на пути...
   - Хватит. Удостоверились, и все, - прервал человек беседу и отобрал телефон. - Сначала договоримся, а потом получайте свою маму.
   Если бы в комнате горел свет, выражению лица Карлоса можно было бы ужаснуться. Ноздри раздулись, глаза засверкали в неистовой злобе, лицо покрылось красными пятнами. Как и мать, он заговорил спокойно, уверенно:
   - С кем и о чем мне нужно договариваться?
   - Со мной и моим обществом "Санта Фе", о котором вы вряд ли что-нибудь слышали.
   - На самом деле, слышу впервые.
   - Это тайное международное содружество профессионалов своего дела. Мы караем сотрудников специальных служб, замешанных в сомнительных сделках с криминальным бизнесом. Осуществляем неотвратимое возмездие, очищаем мир от коррупции и духовного вырождения.
   - Если я вас правильно понимаю, верите, что озаряющий свет рождается во мраке и каждый смертный должен пройти через очистительный огонь?
   - Во тьме вызревает зерно, потом становится растением или цветком. Чтобы обрести истинное освобождение и свет, дух человеческий должен пройти через мучения. Если и стоит чему-то поклоняться, то лишь огню и свету на престоле злой неизбежности. Мы не ставим перед собой никаких политических целей, но признаем правителей повсюду соучастниками преступлений.
   "Больно уж не похож он на борца за справедливость, - начал прикидывать в уме Карлос. - Вон и глаза сверкают в темноте, как у ястреба, схватившего добычу. Надо же, придумал красивую "легенду". Кто может стоять за ним? "Любовники денег" из какой-нибудь шайки вымогателей? Такому не хватает только черной шерсти, хвоста и копыт. Он из породы падших ангелов, что забредают по ночам в церкви, вводят людей в грех, толкают их на преступление или самоубийство. Говорят, будто особенно опасны такие в период от полуночи до первых петухов. Именно сейчас для них и время".
   - Возможно, так и есть, - согласился Карлос вслух. - Только при чем здесь я?
   - Все в этом мире имеет свою цену, своих продавцов и покупателей.
   - Вполне могу себе представить. Тогда что вы хотите купить у меня?
   - Нам нужны сведения о неофициальных контактах полицейских с криминальным сообществом. Знаем, такие данными располагаете вы и некоторые ваши приятели. В случае согласия я готов выдать вам тут же наличными аванс в пятьдесят тысяч. Ну а позднее, если выполните обещанное, получите достаточно, чтобы безбедно жить где-нибудь в своем Ириме.
   "Ирим? Почему он назвал Ирим, - мелькнуло в голове у Карлоса. - Кажется, это что-то от арабских преданий. Да и акцент у него похож на мавританский".
   - У нас в Испании очень строгие законы, наказывающие подобные сделки.
   - Слишком много патетики, - рассмеялся человек без лица и перешел на более твердый тон. - Как вы догадываетесь, мы слишком много потратили на эту затею с вами, чтобы так просто разойтись.
   - Какие гарантии безопасности вы можете мне предоставить?
   - Сначала гарантии надежности должны поступить от вас. Иначе ничего не выйдет.
   - Что вы имеете в виду?
   - Сейчас вы мне назовете фамилии трех агентурных источников, которые проходят по оперативному делу "Брудершафт". Нам прекрасно известно о вашем доступе к нему, отрицать это бессмысленно. Вот тут у меня копия документа, где стоит и ваша подпись.
   На грудь Карлоса упал лист, но рассмотреть что-либо из-за темноты и неудобного положения он не смог. Тогда человек в маске фонарик и направил его луч света на бумагу, но так, чтобы его самого не было видно. Взглянув на документ, Карлос сразу же отвернулся.
   - Узнаете? Это было всего лишь три года назад.
   - Вы требуете от меня заключить с вами сделку и рассчитываете на мое согласие, а сами держите за пазухой нож. Да назови я их сейчас, вы меня тут же им и зарежете.
   - Приятно иметь дело с благоразумным человеком. Лишний раз не надо ничего объяснять.
   - У меня такое чувство, будто вы хотите поиздеваться надо мною, как тот рыбак, что поймал рыбу, выколол крючком ей глаза и отпустил обезумевшую обратно в воду.
   - Спасибо за подсказку. Но я не рыбак, а вы не рыба.
   - Спорить не буду. В отличие от вас, я не готовил ответы на возможные вопросы. И все же поставьте себя на мое место. Неужели бы вы легко согласились бы подставить под удар ваших товарищей, получив аналогичное предложение?
   - Дорогой мой, я отлично представляю себе не только ваши методы работы детектива, но и некоторые испанские особенности вашей натуры вперемежку с мексиканскими.
   - Тогда позвольте заметить, что, если вам не известны эти информаторы, то ваша осведомленность у меня начинает вызывать большие сомнения. Лучше бы вам не преувеличивать своих возможностей, как я сейчас делаю, хотя, при желании, мог бы наговорить такого, что потом ваши люди разбирались бы годами. И вообще, дайте мне подумать.
   - Думайте. Время у вас есть, но очень мало, - процедил человек сквозь зубы и отошел к окну.
   "Ну что, двуногий посланник сатаны, страх свой ты скрываешь неплохо, - анализировал Карлос. - Готов вроде бы убить без малейшего колебания. Вместо чести правит тобою неукротимая ненависть, которую и считаешь чувством долга. Есть два разряда профессиональных преступников: одни на стезе беззакония чувствуют себя в родной стихии, другие преступают закон не из внутренней потребности, а в силу обстоятельств. Любопытно, к какой стае принадлежишь ты? Тебя обуревает злоба, но можешь ли ты контролировать свои эмоции и действия? Есть в тебе какая-то смесь звериного с человеческим, не хватает только крыльев летучей мыши, клыков свиньи и хвоста со змеиным жалом. Играешь ты по своим дьявольским правилам и готов идти до конца в достижении поставленной цели. Подобные тебе на Ближнем Востоке умеют драматически предъявлять свои требования, терроризм считают нормальным средством выражения своего отчаяния и беспомощности... Думай, Карлос, гоняй шарики в голове! Стоит ли быть щепетильнее того, с кем сейчас связала судьба. Не забывай советов дона Фернандо и того, что тебе толковал о психозондировании Джордж!" Может быть, мне пришлось попасть в одну клетушку с мусульманином?"
   - Я не боюсь смерти, - произнес Карлос едва слышно, словно обращался к самому себе. - Она совсем рядом, могу даже почувствовать ожидаемое меня забвение всех тяжкий воспоминаний. Случись это в ближайшее мгновение, душа моя покинет тело и сначала зависнет у потолка. Я увижу себя лежащим на этой кровати, потом попаду в темный туннель и предстану перед неким светящимся существом. Оно наполнит меня теплым безмятежным покоем. Передо мной промелькнут картинки из моей жизни в обратном порядке. Там же увижу своего отца - он встретит меня на лодке, повезет к другому берегу. И нам будет хорошо оттого, что мы снова вместе.
   - Не торопись, ты еще там побываешь, - прервал раздраженный голос из темноты.
   - Я там уже был и слышал голос больших бакланов, - продолжал Карлос, не обращая на него внимания. - Светящееся существо мне дало понять, что нельзя ни при каких обстоятельствах убивать себя или другого. Убить значит помешать осуществиться божественному замыслу. Нет, бунтовать против Создателя - не мой удел. Если Бог, как вы считаете на вашей стороне, то приступайте, рвите меня на части. Но, ребята, одна у меня просьба. Знаете, какая? Не продырявьте мое сомбреро. Так сказал генерал Пантоха перед тем, как его поставили к стенке. Вы слышали что-нибудь о Мексиканской революции?
   - Не понимаю, к чему это.
   - В то время трибуналов не было и смертный приговор выносили без формальностей. Ну что, действуйте, чего ждете. Меня вам от матери не отнять!
   - Безумец! - процедил сквозь зубы призрак, и в глазах его засверкал огонь бешенной ярости. - Ты даже не можешь придумать что-то и таким образом предотвратить свою гибель.
   - Я просто склоняюсь перед престолом злой неизбежности, как вы сказали. Не могу брать на свою душу грех Иуды. Ведь, может, и есть жизнь после смерти. Помните? "Многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление".
   - Надеешься, я не почувствую, как ты прикидываешься?
   - И я, и вы - все мы там будем. Кто раньше, кто позже. Я чуть пораньше, вы чуть попозже. Как и вы, я - не совсем идиот, чтобы принять свою смерть просто за здорово живешь, тем более на этом колючем матраце. А потом у меня еще теплится надежда, что, убив меня, вы хотя бы мать пощадите. Если же моя смерть неминуема, так тому и быть. Пусть даже вместо ангелов с арфами меня поджидают черти с вилами.
   Карлос снова попытался подняться, дернулся, упал на кровать и сказал все так же тихо:
   - Я вижу, как уже маячит передо мной мост Сират. Тонкий, как волос, и острый, как меч, а под ним геенна огненная.
   Человек сел на табурет, нагнулся к Карлосу и заговорил так, словно задели самую его чувствительную струну:
   - Да, Аллах всемогущ и всемилостив. Он сотворил семь небес. Над седьмым находится его трон. Вести от него передают нам небожители, сотворенные из света, доступ к нему надежно охраняют ангелы и звезды. Здесь на земле проказят и падшие ангелы, изгнанные из рая за отказ поклоняться Аллаху. У каждого человека есть свой шайтан, и живет он между кожей и плотью.
   - Но ведь в противовес шайтану нам придан и свой ангел-хранитель, - заметил Карлос. - Он побуждает к добру и все поступки своего подопечного, добрые и злые, записывает для Страшного суда.
   - В мире уже воцарился ложный мессия, искуситель людей и разрушитель храмов. Аллахом послан на землю посланец возродить веру, убить это чудовище и звуками труб Исрафила поднять лежащих в могилах. Мы и есть те, кому доверено приводить в исполнение его приговоры.
   - Тогда что меня ожидает? Наверное, не забавляться с гуриями, а нечто совсем неутешительное?
   - Зависит от принятого тобою сейчас решения.
   - Коли так, мне ни к чему больше попусту тратить время и ждать, когда судьба-проказница мне соблаговолит улыбнуться.
   - За свое самомнение ты получишь то, что заслужил.
   Блеснув лазами дикого зверя, загнанного в глубь своего логова, субъект в маске резко поднялся, взял стоявшую у окна канистру, открыл ее и выплеснул содержимое на Карлоса.
   - Больше уговаривать тебя я не буду, - процедил он сквозь зубы. Подошел ближе к двери, вынул из кармана зажигалку, поиграл ею в руке, положил ее обратно в карман и исчез в темноте.
   От резкого запаха бензина у Карлоса закружилась голова, подступила тошнота. Прямо над собой он снова увидел кусочек звездного неба. Оно показалось ему старым знакомым, когда-то уже встречавшимся здесь в Мексике. Вспомнилось и о том, как мать рассказывала, будто у каждого человека есть своя звезда - знак судьбы, которая рождается и исчезает вместе с ним, а пока светит, жив будет и он. Вот только когда погаснет этот небесный знак, никому не известно.
   За окном уже светало, и Карлос стал различать находившиеся в комнате предметы. Собственно, комнатой это трудно было назвать: на грязных, обшарпанных стенах висели уже ржавые инструменты кузнечного ремесла, на полу валялись пустые бутылки, разбитые глиняные горшки и прочая годная лишь для мусорной ямы утварь. Судя по всему, то ли бывшая мастерская кузнеца, то ли заброшенное жилище.
   Вдруг ему почудилось, будто кто-то топчется у двери, словно не решаясь переступить порог. Он чуть приподнялся и увидел огромного петуха красно-рыжего цвета. Бдительный, всевидящий страж ночи, почитаемый талисманом от пожаров, взглянул на него и пронзительным горном разбил в куски мертвящую тишину, призывая проснуться всех, кто хочет снова увидеть свет.
   Пол в клетушке был земляным и хорошо пропитался слившимся с тела бензином. Запах его все еще стоял в воздухе. Карлос стал обдумывать, как ему оторваться от кровати, а если не удастся, то попытаться выбраться наружу вместе с нею. Главное сейчас - не делать резких движений...
   В это же время, ближе к утру, Джорджу стало казаться, что он "ждет парус, который может не вернуться", как говорили его скандинавские предки, когда изменчивая морская стихия грозила гибелью рыбакам. Не услышав в условленное время звонка от Карлоса и убедившись, что тот в отель не вернулся, он снова позвонил Санчесу Обрегону.
   - Только что мне сообщили, что в Куэрнаваке найден на улице труп женщины, в котором опознана мать Карлоса, - сказал полковник. - Причина смерти - инсульт, повреждений на теле нет. Я дал команду моим людям прочесать все заброшенные строения в городе и на подступах. Они уже ищут, по вашей подсказке, дом с петухом. Если вы колдун, нам повезет. Как только что-то определится, я вам позвоню.
   После их разговора не прошло и часа, как бригада спецназа подъехала к заброшенной кузнице в предместье Куэрнаваке. Войдя туда, полицейские увидели привязанного к кровати человека...
  
   Родственники и друзья уже разошлись, но двое все еще стояли у покрытой венками могилы.
   - Когда удается избежать смерти, люди склонны благодарить за это Провидение Господне, - сказал один из них, закуривая сигарету. - Для меня это не тот случай. Ведь я оказался повинен в гибели своей матери.
   - Ты просто исполнил ее последнее желание, - заметил другой.
   Они медленно побрели по аллее между каменными надгробьями к выходу. Навстречу попадались люди с цветами, пакетиками, и не было у них на лицах выражения особой какой-то грусти. Они шли на свидание с теми, кто просто не может сменить свое "место постоянной прописки"...
   В тот же день поздно вечером Джордж улетел домой в Нью-Йорк, так и не увидев корриды, которая, согласно иберо-американскому поверью, отражает нечто очень существенное в человеческой природе. Карлос задержался в Мехико, дабы обсудить с полковником Обрегоном некоторые детали происшедшего.
  
  
   НЬЮ-ЙОРК ОН И ЕСТЬ НЬЮ-ЙОРК
  
   Алексей подсчитал, и получалось: этот полет над Атлантикой в Штаты был у него по счету тринадцатым. Там же, куда он направлялся, от чертовой дюжины ничего хорошего обычно не ждут. У итальянцев, правда, все наоборот: самые важные дела планируют на тринадцатый день, места под этим номером считают привилегированными, дома и квартиры сдают за повышенную цену. Но это все в Италии. Любопытно, что ожидает его при тринадцатом прохождении через американский пограничный пункт?
   Строгий с виду чиновник взял беспристрастно его паспорт, полистал странички лежавшего перед ним талмуда, сверил лицо с фотографией, шлепнул печатью и, возвращая документ, поинтересовался:
   - Давно не были в наших краях, сэр?
   - Уж, наверное, лет десять.
   - Есть о чем вспомнить?
   - Нью-Йорк невозможно забыть.
   - Надеюсь, приятно проведете здесь время.
   На этом и завершились формальности тринадцатого перехода через американскую границу.
   Едва отойдя от КПП, Алексей услышал, как кто-то позвал его:
   - Привет, Алекс! Ну и дерзость с твоей стороны лететь в пятницу тринадцатого числа. У нас на такое не каждый решится.
   - Мне это только сейчас пришло в голову. Может, вернуться назад?
   - Вперед, и только вперед! - крикнул джентльмен с седой бородкой. - Уверяю, тебя ждут здесь интересные моменты.
   - Поддаться соблазну, Джордж, может быть даже приятнее, чем самому соблазнять.
   Хотя стоял сентябрь, из благости освежаемого кондиционерами аэровокзала они окунулись в пекло, сдобренное запахами расплавленного асфальта, отработанного автомобильного горючего и морской воды. В автомашине Джордж включил кондиционер, но Алексей попросил хотя бы пару секунд дать ему подышать запахом памятных мест.
   - После развода я оставил жене квартиру на Манхэттене и поселился в Рай-Биче на берегу залива, - заметил американец, выруливая со стоянки. - Так что, направляемся прямо туда, не заезжая в город.
   Под дуновение ветерка со стороны океана фордовский "маркиз" вскоре выскочил на металлический настил моста Трайборо. В левом его окошке хорошо просматривались небоскребы Манхэттена.
   - Здесь прошли десять очень памятных лет моей жизни, - сказал Алексей и потянулся за сигаретой. Но закуривать не стал, положил ее обратно в пачку.
   - Завтра сюда мы еще подплывем. А я, ты знаешь, все-таки бросил курить. По дороге из Вены, заскочил к Карлосу в Мадрид, а потом в Мехико. Там в отеле и оставил мою трубочку.
   - Могу только поздравить. Как дела у Карлоса?
   - Есть о чем рассказать, когда приедем на место.
   Прошелестев резиной колес по мосту, автомашина оставила за собой нью-йоркский район Бронкс и, выйдя на скоростную трассу, углубилась в графство Вестчестер с его буйствовавшей повсюду почти тропической зеленью. За указательной надписью "Рай-Бич" она съехала с шоссе, чуть покружила по утопавшему в зарослях поселку и уткнулась в ворота гаража, вплотную примыкавшего к дому Джорджа.
   - Это моя новая обитель, - сказал он. - Надеюсь, покажется тебе настолько уютной, чтобы не менять ее на гостиницу.
   Поднявшись по лестнице на второй этаж, они вошли в просторную комнату. Ее можно назвать даже залом, точнее, рыцарским залом. На стенах красовались боевые доспехи и оружие минувших эпох: арбалеты, мушкеты, протазаны, кольчуги, шлемы, мечи. В них словно отражалось восхищение хозяина дома скандинавскими легендами, чьи герои с готовностью шли на смерть, давая понять, что мир движется к своим "сумеркам" из-за нарушений людьми возложенных на них обязательств. В комнате царил дух благородного рода, чьи представители отваживались заплывать в океан дальше других, водружать на неизведанных землях свои семейные штандарты и гордиться проницательными сивиллами, обладавшими могучими способностями к импровизации в духе тогдашней поэзии.
   - В сагах моих дальних предков действует много героев, которые сражались и без всяких доспехов, - заметил Джордж. - Боевой настрой они вселяли в себя специальными напитками, как нынешние боевики опиумом и гашишем.
   Рядом с камином стояло огромное кресло из дуба, украшенное резьбой. Там, в глубине кресла, свернувшись в клубок, возлежал серебристого цвета огромный персидский кот. При их приближении он не только не поднял головы, но даже не открыл глаз.
   - Прошу знакомиться, Макс, - представил его Джордж. - Думаешь, не реагирует? Еще как. Видишь, колышутся усы и ушные волосики. Это его радарные установки для ориентации в темноте. Обрати внимание на хвост: Макс еще чем-то озадачен и что-то обдумывает. Подождем, когда поднимется трубой.
   Комната выходила на огромный балкон, где могли свободно разместиться несколько рыцарей на лошадях, не толкая друг друга. Перед глазами открывался обворожительный вид на залив. Сливаясь вдалеке с голубизной неба, сверкала на солнце его зеленая гладь, ее бороздили силуэты вышедших в плавание рангоутов и катеров. Нежный морской бриз ласкал тело, проникал в его глубины, очищал кровь, придавал новые силы.
   - Вон там живет семья графов Куракиных, - Джордж указал на дом неподалеку. - Точнее, дети родителей, которые приехали сюда из России. Чуть подальше на пригорке коротает свой век бодрый старичок Володя, тоже бывший твой соотечественник. По его рассказам, он воевал в Красной Армии летчиком-истребителем, даже сбивал немецкие самолеты, пока самого не подбили и не взяли в плен. Когда же после войны в Австрии их лагерь посетила группа ваших офицеров для оформления передачи пленных, среди них оказался друг его детства. Он и предупредил Володю, что ждут его десять лет лагерей, дал ему возможность бежать. Поселился тот сначала в Бразилии, потом перебрался сюда. Работал инженером в компании "Боинг". Недавно приобрел автомастерскую, а ее сторожем взял одного из братьев Куракиных. Кстати, от Володи я не слышал ни одного дурного слова о твоей стране.
   Он повернулся в другую сторону и объявил:
   - А вот в том белом доме живет женщина, при общении с которой я могу на мгновение лишиться дара речи и, если не теряю его, то лишь усилием воли. Ты знаешь, британка до кончиков ногтей. Из тех, кто свое почитание святынь может совмещать с богохульством, но это у нее выходит очень интеллигентно. Мне кажется, эта леди обладает проницательным ум, справедливой и довольно доброй натурой. Возглавляет она в Нью-Йорке престижное литературное агентство. Однажды мне заметила, что когда-то ей доставляло удовольствие заниматься воспитанием молодых людей и переделывать их, не облачаясь при этом в ризу праведницы. Ее я могу пригласить завтра к нам скоротать вечерок, если не возражаешь.
   - Буду только рад составить компанию, - поддержал Алексей. - Между прочим, "Рай" является транскрипцией русского парадиза. Следовательно живешь ты на райском побережье. Один мой приятель, тоже развелся с женой после отставки и поселился у себя в дачном домике под Москвой. Там на воротах прибил дощечку с надписью "Рай", а на другой стороне, обращенной к улице, написал "Внимание! Сторожевая собака!" Недавно уехал на недельку в город и по возвращении обнаружил, что украли его любимый рубанок вместе со многими другими вещами. Хорошо еще дом не спалили.
   - У него стащили рубанок, а у нашего Карлоса украли мать, - заметил Джордж и рассказал все, что ему пришлось узнать в Мехико.
   Пока он говорил, Алексей выкурил не одну сигарету. Внимательно выслушал выдвигаемые им версии.
   - Один мой хороший приятель, бывший сотрудник ФБР, впервые узнал от меня насчет этой самой "Санта Фэ", - рассказывал Джордж. - Ему тоже показалось, придумана была "легенда". Одно бесспорно - тех типов интересуют полицейские, связанные с оперативной разработкой террористов. Путем шантажа пытаются завербовать кого-то, дабы использовать в своих интересах. Не исключено, к операции похищения матери и самого Карлоса привлекались далеко не любители, потому и логично выстраиваются их действия по цепочке Вена - Мадрид - Мехико.
   - У меня такое предчувствие, что у этой истории обещает быть какое-то продолжение, - предположил Алексей.
   - Похоже, надо быть к этому готовым, и не одному только Карлосу.
   Джордж отошел в дальний угол балкона. Там открыл коробку и вытащил из нее искусно вылитое в бронзе изделие ремесла: четверку запряженных цугом лошадей, карету, а на облучке сидит дама в шляпе, размахивая кнутом.
   - Этот флюгер мне подарил Карлос перед моим отъездом из Мехико, - сказал он с восхищением. - Хочу водрузить его на крыше дома и был бы признателен тебе за помощь, одному мне не справиться. Но сначала ты должен передохнуть после трансатлантического перелета.
   - Какое там передохнуть! Вперед, только вперед и с песней! Ты же обещал интересные моменты. Вот они уже и наступили.
   Установить флюгер оказалось совсем не пустяковым делом. Один из них, что на крыше, привязался толстой веревкой. Второй ее конец перекинули через конек, чтобы закрепить внизу для подстраховки.
   Водрузив его на нужное место, они пошли полюбоваться им со стороны улицы. Хозяин дома похлопал Алексея по плечу и предложил:
   - Надо все-таки нам поспать чуток еще и потому, что на завтра я арендовал моторную яхту. Придется нам встать в два ночи. Как и пращуры мои, выйдем в океан половить рыбку. Согласен?
   - Заинтригован по самые уши.
  
   *
   Когда они отдали швартовы и отчалили от причала, океанский залив встретил их полным штилем: утомленный за день горячим дыханием солнца, тот спал без единой ряби. Ночной бриз поддувал с берега приятой свежестью, в безоблачных высях мерцали рассыпанные гроздья созвездий. На гладкой поверхности залива луна щедро разливала серебро, придавая своей игре с водой и прозрачным воздухом нечто, трудно передаваемое словами.
   Взяв курс на норд-ост, яхта "Св. Магдалина" оставляла за собой милю за милей. Водное пространство становилось все безбрежнее, хотя на юго-востоке еще проглядывали подернутые сизой дымкой береговые очертания острова Лонг-Айленд, откуда одинокий маяк регулярно подавал мореходам сигналы, рассекая небо бликами прожекторов. Земное таяло на глазах, погружалось в океанскую глубь вместе с изящными силуэтами одиноких ночных парусников. Вскоре и маяк скрылся из виду.
   Джордж заглушил мотор и положил яхту в дрейф лагом, бортом к волне. Устроившись поудобнее на юте, верхней кормовой палубе, освещаемой зеленым фонариком по правую и красным по левую сторону, они принялись наблюдать, как на востоке зачиналась утренняя заря.
   Сначала над горизонтом появились слабые световые круги. Постепенно увеличиваясь в размерах, они захватывали собой все большую часть небосвода и окрашивали его синеву золотом. От места, где должно показаться солнце, по воде растекались блики света, заполняя собой океанский простор и все, что над ним. Вставая из-за горизонта, солнце из багрового становилось желтым, затмевало лучами другие небесные светила, отправляло Луну в невидимую нишу и воцарялось единовластным владыкой. Зрелище пленяло своим волшебством, каждым мазком панорамной картины.
   - Ну теперь самое время закидывать спиннинги, - нарушил безмятежную тишину Джордж. - И уповать на звезду рыбака.
   Что ни говори, редкое занятие поглощает человека всего целиком так, как рыбалка. Закидывая с юта удилища, они потому и не заметили приближавшегося к ним катера. На бешеной скорости он промчался прямо перед их носом в том самом месте, куда забрасывались блесны. Волна сильно качнула яхту, но рыбаки устояли, ухватившись за перила и не выпуская из рук спиннинги.
   - Вот болваны, - крикнул Джордж. - Похоже, нас пытаются оттеснить, как ту лошадку на скачках, что слишком резво рванула со старта.
   Вытаскивая блесны, они обнаружили, что лески спиннингов сплелись между собой и распутать их было непросто.
   - Такое впечатление, дают понять, что нам надо сматывать удочки, - заметил Алексей, наблюдая за катером в бинокль.
   Где-то на расстоянии трех кабельтовых, или чуть более километра, катер стал описывать круги-восьмерки на виражах. Потом снова взял курс на яхту, приближаясь уже со стороны ее носовой части. Алексей докладывал обстановку:
   - Неопознанный плавающий объект вновь приближается к нам со скоростью примерно тридцать узлов. Идет на яхту, как торпеда. Вижу на борту двоих. Один сидит за штурвалом, другой тоже смотрит в бинокль.
   - Они хотят нам навязать морское сражение или взять нас на абордаж?
   - Пока не уверен.
   - Если ты многое не понимаешь в тактике морского боя, как и я, тогда срочно одевай спасательный жилет.
   Джордж бросился в капитанскую рубку, взял там жилет и вышел на палубу с ракетницей в руке. Катер сделал резкий крен, стал быстро удаляться в сторону Лонг-Айленда.
   - Они увидели тебя и, видно, передумали, - сообщил Алексей. - К сожалению, я так и не смог рассмотреть на их катере опознавательных знаков.
   - Догнать их нам не удастся. Лодочка у них быстроходнее нашей. Лучшее, что мы можем сейчас сделать, это поменять дислокацию.
   Двигатель завелся с полуоборота. Джордж развернул яхту левым бортом к солнцу. Встав рядом с ним, Алексей продолжал наблюдать в бинокль за окружающим пространством.
   - Ложимся на курс зюйд-вест, - оповестил штурвальный. - Ближе к людям и Вавилону XX века.
   - Что нужно делать при любых передрягах? - решил подбодрить его Алексей. - Не спешить огорчаться, а если тебя хотят обескуражить разными вывертами, посылать их к дьяволу на курсы повышения квалификации.
   - Тогда вставай за штурвал, а я пойду за кофе с бутербродами.
   Когда они вышли на траверс причала, откуда отплыли, солнце уже начинало припекать. В бинокль можно было увидеть знакомый дом с флюгером на крыше.
   - Куда устремилась наша "леди" с ее каретой? - поинтересовался Джордж.
   - На восток, как и должно быть при дневном бризе.
   - Да ты, я смотрю, владеешь морской терминологией. Может, и с парусным делом знаком?
   - Какое там, просто что-то запомнилось из книг.
   - Знаешь, недавно твердо решил обучиться хождению под парусом. Страшно хочется овладеть наукой укрощения ветра и морской стихии. С парусом, вероятно, ощущения совсем другие, чем с мотором.
   - Судить не могу, никогда не ходил. Вот у брата моего есть домик недалеко от Москвы на берегу огромного водохранилища, чуть ли ни моря. Пока еще мы ходим на байдарках и лишь мечтаем о паруснике. А что, не заглянуть ли тебе к нам на будущий год? О веселых моментах я уж позабочусь.
   - Надо обязательно взглянуть хоть раз на твою матушку Россию. Кстати, как тебе там живется?
   - Нормально, не жалуюсь.
   - На жизнь пенсии хватает?
   - Даже остается на сигареты и заправить автомашину. Приходится и подрабатывать, конечно.
   - Теперь понятно, почему отказываешься остаться у меня еще на недельку. И не говори мне о срочных делах. Наверное, у тебя другие причины.
   - Да нет, Джордж, какие там срочные дела. Вот дом твой надо бы покрасить и желательно срочно. Иначе флюгер не смотрится.
   - Краска с кистями лежат в подвале. Хочу сам это сделать, но все руки не доходят.
   - Тогда разреши мне помочь тебе. Дико люблю красить. А потом, мне надо как-то отработать свое пребывание.
   - Отрабатывать нет нужды, но заняться живописью вместе - это другое дело. Так что остаешься еще на недельку?
   - Почему бы нам не поработать исключительно белым и черным. Белым для стен, черным для оконных рам и жалюзи. И не поиграть ли нам цветом балконных перил?
   - Давай поиграем. Но с одним условием - если позволишь и мне помочь покрасить твою дачу в белое с черным.
   - Мне остается лишь подготовиться к твоему приезду.
   Вдалеке прямо по курсу из воды всплывали "мачты затонувших кораблей" - верхушки небоскребов Манхэттена. Пройдя под аркой моста между материком и Лонг-Айлендом, яхта попала в сплошное столпотворение сновавших повсюду парусников и катеров. Над головами серебристые "птицы" плавно парили на посадочную полосу аэропорта. Впереди замаячила арка моста над проливом Хелл Гейт. Через эти открытые настежь ворота яхта вошла в воды Ист-Ривер, омывавшие с востока остров Манхэттен.
   - Нет, ты только взгляни на это создание ума и рук человеческих! - сказал Джордж, показывая на приближавшийся к ним еще один мост.
   Солнечные лучи падали на паутину его вертикальных и диагональных стальных тросов, переливались в них своим отражением, играя неописуемой гаммой цветов.
   Кого может оставить равнодушным Бруклинский мост!
   Чуть более сотни лет назад его опорные каменные башни были самыми высокими строениями в тогда еще разных городах Нью-Йорке и Бруклине, здания из стальных каркасов и камня взметнулись в небо позднее. Немногие вспоминают сейчас о главном творце этого чуда технического гения, архитекторе и математике из Германии Джоне Реблинге: умер он еще до начала строительства, дело продолжил его сын, инженер-полковник Вашингтон Реблинг. На стройке он получил травму и руководил работами из своего дома в Бруклине.
   В те времена еще не было телефонов и электрического освещения. Строительные материалы доставлялись на лошадях и подводах, поднимались с помощью лебедок и деревянных кранов. Трудились по ночам при свете факелов, как при строительстве кафедральных соборов в эпоху Средневековья. Воздвигали мост почти четырнадцать лет выходцы из Ирландии, Германии, Италии, китайцы, африканцы, славяне, индейцы... Вокруг стройки плелись хитрые финансовые махинации. Одному поставщику удалось сбагрить не отвечавшие требованиям металлические тросы, но снимать их уже не стали, ибо запаса прочности хватало и так.
   По оценке специалистов, Бруклинский мост построен чуть ли не навечно, если внимательно следить за его состоянием и правильно эксплуатировать. Сделан он, чтобы гордиться сделанным, укрепить в себе чувство самоуважения и поразить воображение переселенцев сюда со всего света...
   Запрокинув головы, Алексей и Джордж наблюдали, как по металлической сетке настила катили, гудели резиной колес днища автомобилей.
   - Представляешь себе, сколько усилий полиция предпринимает, чтобы какой-нибудь бешеный не подорвал его мощным зарядом тротила, - заметил Джордж.
   Место для временной стоянки яхты нашлось у причала Южного порта неподалеку от рыбного рынка Фултон. Пришвартовавшись, Джордж попросил Алексея остаться на борту и, проверив надежность швартовки, поинтересовался:
   - С тобой хотел бы встретиться один мой хороший друг. В прошлом он служил в ФБР, сейчас - частный детектив. Что могу ему передать?
   - Готов в любое удобное для него время.
   Алексей принялся разглядывать знакомые ему места. Мощенные булыжником улочки, парусники у причалов, ресторанные заведения на пирсе, где угощают свеженькими дарами моря, доставленными рыбацкими шхунами. Повсюду лавочки сувениров, туристы с фотоаппаратами, бродячие фокусники и музыканты...
   Вскоре вернулся Джордж, неся в руке пластиковый пакет. Расплатился за стоянку с портовым служащим и снова встал за штурвал.
   - Сейчас поспешим домой, дабы не опоздать на встречу с моей знакомой леди. Мой друг пригласил тебя завтра на ланч в "Таверне на лужайке", что находится в Центральном парке. Знаешь это место? А тут у меня в пакете весь наш, можно сказать, "улов". Что делать, не плыть же нам обратно с пустыми руками.
  
   *
   В Рай-Биче уже смеркалось, когда в дверь дома Джорджа постучалась та самая леди, которую с нетерпением ждали.
   Одного только взгляда на нее было достаточно, чтобы отметить гордую, величественную осанку. Черты ее матового лица поражали своей изумительной гармоничностью, созданной исключительно для возвышенных и независимо себя чувствующих натур. Красивые полные губы складывались в чуть заметную ироническую усмешку снисхождения к тем, кто даже пустую болтовню может принимает всерьез. Каштановые волосы, чудесно сочетались с живыми, добрыми, голубыми глазами. Даже у совсем хладнокровного человека при общении с ней могло действительно перехватить дыхание. А это все означало, что вопрос, сколько ей лет, не имеет никакого значения.
   - Памела Флетчер, - представилась она, протянув руку Алексею. - Из Шотландии, где у каждого есть привилегия иметь свою родословную.
   - Алексей Крепкогоров. Из страны, где менее придирчиво относятся к подобной привилегии.
   - Неужели? - сказала она и повернулась к Джорджу. - Я заметила на крыше какой-то загадочный предмет. Меня он заинтриговал. Что за штука такая? Откуда это у тебя?
   - Привез из Мексики. Пойдемте на балкон, оттуда лучше видно.
   Памела встала у балконных перил, долго рассматривала флюгер и, не скрывая восторга, призналась:
   - Пылаю от зависти, но из гордости этого не покажу.
   - Говорят, что в Шотландии высоко почитают принадлежность к знатному роду. Но мешает ли это отпрыскам избранных творить разного рода пакости? - решил поинтересоваться у нее Алексей.
   - Полагаю, не мешает, как и всюду, - благодушно ответила Памела и тут же перешла к другой теме. - Джентльмены, вы слышали о недавнем откровении Нормана Мейлера, моего клиента? Падение Советской империи потрясло его. Он сейчас уверен, что обманут, что ненавистный американцам Советский Союз оказался не империей зла, а всего лишь загадочной и не очень-то агрессивной страной.
   - Наверное, не только ему исчезновение СССР с политической карты мира представляется мистификацией, - отреагировал Алексей. - Я понимаю Мейлера, он склонен верить в то, что "холодная война" сопровождалась грандиозным надувательством. При этом обманом занимались все враждовавшие стороны и не известно, кто больше. В любом случае, на мой взгляд, советская империя нашла свое место в золотой усыпальнице истории рядом с другими не менее прославленными империями.
   Памела бросила на Алексея заинтересованный взгляд и тут же обратилась ко всем:
   - Лучше расскажите, как вам живется-трудится.
   - Работаем не по нужде, вольны распоряжаться своим временем, - ответил Джордж. - По словам одного твоего соотечественника, "на кой черт искать нам чина, коль живем мы без кручины".
   - У Роберта Бернса, если меня не подводит память, стих его имеет продолжение - "и на чинном брачном ложе неохота нам любить". Ты это тоже имеешь в виду?
   - Вот видишь, Алекс, вместо священного брачного ложа, я стал невольно объектом иронии, - развел руками Джордж. - На днях заглянул в его томик поэзии, хотелось щегольнуть своими знаниями. И вот тебе.
   - Не расстраивайся, мой дорогой, - мягко похлопала его по плечу Памела. - В Кембридже мне пришлось защищать диссертацию по литературе, и если бы после этого хоть чего-то не осталось в моей головке, меня можно считать круглой дурочкой. Вероятно, форма у меня несколько иная - напоминает эллипс или восьмерку. Последняя мне даже больше нравится, в ней кроется неотвратимость порочного круга. Как вы думаете, Алексей?
   "Леди с ходу берет инициативу в свои руки, - отметил он про себя. - Впрочем, так и должно быть в том светском обществе, где леди начинают и кончают первыми. Вот голос у нее действительно интересный: поначалу даже напрашивается впечатление, будто она самоуверенна и чопорна, но стоит прислушаться, оно сразу рассеивается, приобретает более теплый оттенок".
   - Знаете, Памела, такое тоже вполне возможно, но, как мне сейчас кажется, лишь при очень богатом воображении, - ответил Алексей.
   - Есть первый тост, - предложил Джордж. - За упокой всех империй, мертвых и все еще живых!
   Тост был поддержан. Британка снова отошла к перилам, наблюдая за четверкой лошадей, скачущих в сторону океана.
   - Хотелось бы знать ваше мнение, джентльмены, вот по какому для меня важному вопросу - начала она, подкрепляя свое желание трогательной интонацией. - Допустим, вы - издатели и получаете рукопись от автора. Подписался он псевдонимом, но свою настоящую фамилию от вас, конечно, не скрывает. В его рукописи, формально художественно-документального жанра, рассказывается, как по личному указанию Черчилля в мае сорок пятого из осажденного Красной армией Берлина английские командос вытащили Мартина Бормана. Автор сам себя подает заместителем командира этого отряда, который, понеся незначительные потери, все же пробился и доставил в Англию шефа партийной канцелярии Гитлера. Командиром же его был, как вы думаете, кто? Офицер военно-морской разведки Ян Флеминг, позднее ставший известным писателем. В рукописи также говорится, что, согласно предварительной договоренности Черчилля с Борманом, достигнутой через сына Риббентропа, Великобритания должна была заполучить многомиллионные денежные авуары нацистов, хранившиеся в Швейцарии. Естественно, в Англии лицо Бормана подверглось пластической операции. Некоторое время он находился под присмотром, но позднее был отпущен, получил паспорт и до недавнего времени проживал на острове. Итак, какое решение вы бы приняли? Учтите, за рукопись запрашивается довольно приличная сумма.
   После некоторого раздумья первым отозвался Джордж. Откинувшись на спинку плетеного кресла и обхватив затылок ладонями, он предложил свой вариант:
   - Следуя логике исключительно фактов, я не поверил бы, что такому отряду, пусть даже отборному, удалось пробиться в Берлин и выбраться оттуда почти невредимым. Кстати, в свою бытность, ни сам Флеминг, ни кто-то из оставшихся в живых участников операции на такое даже не намекали. Кроме автора под псевдонимом для пущей таинственности, иных свидетелей среди сотен командос или руководивших рейдом нет. Поэтому все это вызывает у меня большие сомнения. Попутно будь сказано, доставшийся нам в качестве военного "трофея" генерал Гелен уверял нас в свое время, что Борман был в действительности советским агентом и перешел в Берлине к своим патронам. Он якобы даже видел Бормана по телевизору среди зрителей одного футбольного матча, проходившего в Москве пятидесятые годы.
   - Хорошо, теперь что нам скажет Алексей? Видел ли он Бормана в Москве? - сказала Памела, устраиваясь в кресле поудобнее.
   - Как-то не пришлось, но думаю, что не Борман был агентом, а кто-то из самых доверенных стенографисток его аппарата. А теперь всерьез. Стоило бы действительно разобраться в достоверности описанной истории, - начал он излагать свою версию. - У меня, насколько я могу судить о рукописи сейчас, тоже имеются большие сомнения. Если учитывать каноны литературного детектива, то все здесь выстраивается по уже проторенной дорожке. Это когда довольно известные миру личности, обычно уже посмертно, помещаются в явно придуманные ситуации для привлечения читательского внимания. Разумеется, книгу эту станут покупать, не обращая внимания, из какой она области - беллетристики, публицистики или эквилибристики. А уж потом пусть самые дотошные вроде нас голову себе ломают. Кому не интересно узнать что-то новенькое о судьбе одиозной, но загадочной личности, которую якобы видели в Испании, Аргентине, Парагвае и даже в Советском Союзе. Пока есть негаснущий интерес к загадкам, в человеческом воображении все может стать правдоподобным. Лично я считаю, что этот бывший заместитель командира отряда командос, как он сам себя называет, цепляется за писательскую славу Флеминга и дает своему тщеславию, прекрасно зная, что проверить рассказанное им уже невозможно. В то же время, я согласен, стоит посмотреть на рукопись и под углом зрения ее чисто литературных достоинств.
   - Не спорю, подобные сочинители вольны возбуждать читательский интерес, но меня их творения не интригуют, потому и оставляю их экстравагантное воображение на магазинных полках. Каждый раз заставляю себя остановиться, пока призраки не утащили меня за пределы реально возможного, - дополнил себя Джордж. - Нелепости вымысла способны потрясти человека настолько, что в результате он может потерять даже связующий смысл авторских проделок. Нет, я все же предпочту такому чтиву посидеть вечерком у камелька рядом с Максом, а если еще в гости придет Памела, то другого и желать нечего.
   - Мальчики, мне не надо напоминать, что на книгах делают деньги, как на любом другом товаре, - заметила Памела, улыбаясь и поглаживая Макса, устроившегося у нее на коленях. - В наше время издательский бизнес, по преимуществу, строится на словесной готике кошмаров, синдроме страха и апофеозе насилия. Любой, кто еще в здравом уме, видит, как авторы пыжатся перещеголять друг друга в создании чудовищных образов и невероятных сюжетов. По словам Владимира Набокова, лучшие литературные приемы у них в бегах, другие - калеки. У отдельных, если и есть чувство стиля, то нет способности естественного изображения. Такие стараются вовсю показать свою искушенность, но получается, как правило, искусственно и ужасно скучно.
   - Любые диковинные авторские выдумки я невольно, тут уж ничего не могу с собой поделать, сверяю с закономерностями правдоподобия, - продолжил Алексей. - Пусть даже основной событийный стержень невероятен, но характеры и авторские размышления по поводу описываемых событий должны быть адекватны.
   - Адекватны чему? - поинтересовалась Памела.
   - Адекватны действительности.
   - А сама действительность чему адекватна?
   - Исключительно ей самой. Просто, раз зашла речь не о сказках для детей или взрослых, то лучше не живописать о том, чего не было и даже не могло быть. И если уж что-то рассказываешь, не надо произвольно привлекать к своему повествованию реальных личностей с известными именами. Это спекуляция низкой пробы, пусть даже литературная.
   - Все было бы так, Алексей, но кто вправе судить о степени адекватности? - не успокаивалась Памела.
   - Ребята, кажется, мы заводимся, - рассмеялся Джордж.
   - А мне нравится заводиться и заводить других, если надлежащий повод для этого есть, - призналась она. - В своей работе я просто обязана, хотя бы ради эксперимента, приветствовать намерение автора идти своим путем, пусть даже кувыркаясь при этом. Тем не менее, когда вижу, что его литературные способности расточаются главным образом на мучительные пароксизмы безумства, то считаю это уже поводом обращения не ко мне, а к психиатру. Если же этого не замечать, сама свихнешься, как при неумеренном курении опиума.
   - О чем мы и говорим, - резюмировал Джордж.
   - Причем не боясь показаться где-то даже ортодоксами в своих выводах, - подчеркнул Алексей.
   - Ох уж эта мужская солидарность! Но тут, джентльмены, позвольте мне отметить и нечто другое. Даже у широко известного автора воображение-то может еще работать, но запас новых, интересных, действительно увлекательных тем и образов - сократиться до нуля. В довершение его популярность налагает на него жесточайшие требования, от него ждут захватывающих историй и готовы пригвоздить его к позорному столбу, если он не оправдывает надежд. От отчаяния даже личность с высокой литературной репутацией вдруг может начать нести сущий вздор.
   - Это уже приближается к моей бывшей работе по предотвращению глупостей, не имевших к литературе никакого отношения, - заметил Джордж.
   Алексей неожиданно поднялся с кресла и подошел к краю балкона. Взгляды устремились на него, поскольку он даже не сказал непременного для таких случаев "извините". Закурив сигарету, он повернулся к собеседникам и не замедлил ответить на их красноречивое молчание:
   - Извините. Как бы претенциозно это ни звучало, но если мне пришлось бы писать роман, то я делал бы это с единственной целью - придать описываемому какой-то смысл и рассказать о вещах действительно новых и интересных не только для моих соотечественников. При этом напоминал бы себе, что самое увлекательное должно быть не столько в сюжете, сколько в мыслях действующих лиц, способных зародить в читателях новые для них ассоциации, желательно разумного свойства - без обреченности, скудоумия или паранойи, которых в жизни и так хватает с избытком.
   - Провались я на этом месте! - воскликнула Памела. - Мне кажется, Алексей уже начал писать свой роман.
   - Причем от руки и в одном экземпляре, не боясь, что кто-то ненароком прочтет написанное. Иногда хочется попробовать сделать и на английском, но это уже походит на авантюру.
   - Видишь, Джордж, интуиция меня не подводит. Оставь, пожалуйста, нашему гостю мою визитку на всякий случай. Памела Флетчер знает свое дело!
   - Вот итальянский издатель Фелтринелли, что вывез из советской России рукопись Пастернака "Доктор Живаго", тоже как в воду смотрел, - как бы вскользь заметил Джордж. - Он не ошибся, роман стал "бомбой". Но со временем издатель сам стал террористом. Сказано это было бы мною совершенно невпопад, не продолжи я сейчас свою мысль. В нынешних романах, по моим наблюдениям, характеры террористов раскрываются поверхностно. Так неглубоко, что у обывателя они вызывают не столько неприязнь, сколько восхищение их дерзостью.
   - Серьезные беллетристы, правда, не очень-то торопятся затрагивать эту тему, - уточнила Памела. - Сначала они хотят выработать для себя нужную перспективу, понять глубже истинные мотивы политического терроризма всех его цветов и оттенков. Одновременно чувствуют безмерный риск шарахнуться из одной крайности в другую, придавливая по дороге все ростки своих объективных суждений. Словно ждут, когда кто-то из небожителей снизойдет к ним и объяснит что к чему.
   - Или с легкостью необыкновенной берутся за написание "триллеров", куда за нос притягивают и террористов, - продолжил Алексей. - Конечно, всегда очень трудно рассказывать так, чтобы читатель не заподозрил автора в интеллектуальном убожестве. Скажем, чем лично меня может увлечь роман на эту тему? Проницательностью писательского видения того, что не замечено другими, и, прежде всего, бесстрашием автора посмотреть в глаза самой жестокой правде о терроризме.
   - От одной такой правды могут и мурашки разбежаться по телу, - сказал Джордж. - На протяжении всей мировой истории раствором, скрепляющим процесс эволюции человеческой цивилизации, восточной и западной, неотступно служило запугивание людей кровавым террором, пусть даже иной раз с высокими целями.
   - Как тут не согласиться! - всплеснула руками Памела, отчего сидевший у нее на коленях Макс мгновенно спрыгнул на пол. - Меня очень устраивает это ваше зондирование не вдоль, а вглубь. Предполагаю, у вас есть и свои соображения относительно шпионского романа. Когда-то от него многое ожидали - большая игра, крупные ставки и прочее вплоть до ядерного устрашения. Но из всех авторов преуспел лишь Ле Карре, благодаря отчасти своему опыту работы в британской разведке.
   - Шпионские детективы, в массе своей, неглубоко "ныряют", как мне кажется, - откликнулся Алексей. - Они требуют кардинального обновления, иначе им не светит никакого достойного места в детективной литературе. Во многом это зависит от умения автора раскрыть многие пружины и пружинки таинства "заговора с целью шпионажа", психологии заговорщиков. Редко кто действительно способен наделить своих персонажей интерактивностью мышления и чувствования опасностей, которыми они подвергаются. А воздействие на них сурового наказания? Да не будь приговоры за шпионаж столь суровыми, контрразведка повсюду сбилась бы с ног. В шпионских романах не исхожены еще и многие пути общения автора с читателем. Почему бы не сделать и его одним из действующих лиц, не обмениваться с ним разными версиями? Но сделать это так, чтобы у него была полная уверенность - до всего он дошел сам.
   - Я тоже всегда ищу в таких романах откровений, - дополнил Джордж. - Не столько слежу за шпионами, сколько за автором в ожидании от него глубоких наблюдений, пусть случайных, но обязательно в ладах со здравым смыслом.
   Памела поднялась с кресла, оправила свое белоснежное платье и, почувствовав на себе вопросительные взгляды мужчин, сказала:
   - Видимо, самая жестокая правда может оказаться дьявольски неправдоподобной из-за возможных разладов во внутреннем мире любого из смертных, включая нас самих.
   - Который решает, делать ли ему какую-нибудь пакость или все же воздержаться, - дополнил Джордж.
   - И исход такого выбора точно предсказать невозможно, - заключил Алексей...
   Есть люди, которых привлекает игра ума, и они всегда активно включатся в нее. Есть еще и такие, которым ведомо чувство меры или момента, когда нужно приостанавливать эту игру.
   - Почему бы нам не прогуляться? - предложила Памела и скинула с ног изящные туфельки, как бы намекая, что с ее настойчивостью бороться бессмысленно, тем более что сама она пока не покидает компании.
   Они вышли из дома и прошли на территорию пляжа. Дойдя до кромки, где останавливался накат волн, побрели вдоль берега. Песок все еще хранил тепло солнечных лучей, в заливе царил штиль. Ветерок столь слабо ощущался, что оставалось только гадать, откуда он пришел - с материка или океана.
   "Чем тебе не рай, - подумалось Алексею. - Невольно засомневаешься, стоит ли напоминать себе о вечных муках ада, особенно если рядом такая обворожительная леди. Тут даже совсем не смешно со стороны наблюдать за уже не первой молодости мужчиной, начинающим в ее присутствии испытывать страсти своей юности".
   Он шагал, чуть пропустив их вперед, интуитивно подчиняясь правилу третьего лишнего, однако и не отказывал себе в удовольствии наблюдать незаметно за легкой грацией движений стройной женщины в белом полотняном платье. Своей фигуркой, мягкой и чуть танцующей походкой та напомнила ему Джулию. Во всем ее облике и манерах угадывалась настоящая леди, и отнюдь не из тех, кто научилась мило обходиться со своими ухажерами, втайне презирая их за ничтожность. А какой у нее природный дар быстро и довольно естественно преодолевать неловкость первых моментов знакомства, создавать впечатление, будто знаешь ее уже целую вечность.
   - Почему отстаете, Алексей? - неожиданно обернулась и посмотрела укоризненно на него Памела. - Или уже мысленно сочиняете свой роман? Кстати, полковники, я с ужасом смотрю на ваши обгоревшие лица.
   - Мы сегодня с Алексом выходили в океан порыбачить, - объяснил Джордж. - И были бы рады пригласить тебя полакомиться с нами дарами моря под лиссабонское винцо.
   - Я не напрашивалась на это приглашение, а просто ждала, когда же его сделают, - обрадовалась Памела. - После же рыбки мне хотелось бы предложить всем, под лиссабонское или под что-то другое, перенести некоторые наши мыслишки из головы в компьютер. То есть каждый из нас, если не возражаете, по очереди наберет свой коротенький текст на общую тему "Правда и Ложь". Все, что считает нужным, не задумываясь о стиле. Мне очень хочется посмотреть, какой получится у нас словесный натюрморт на память о нашей встрече. Согласны?
   - Нас даже не надо об этом спрашивать.
   Все трое повернули обратно к дому Джорджа, снова приглядываясь к тому предмету, что красовался на крыше.
  
  
  
   ЧУЖОЙ ДУШИ ПОТЕМКИ
  
   В Нью-Йорке принято заводить знакомства, дабы узнавать что-то новое, необычное, интересное. Знакомство может и не оправдаться, ожидаемых впечатлений не сложиться, но верить в удачный исход нужно обязательно. Ньюйоркцы стараются не тратить безвозвратную ценность времени на пустые встречи, а расходовать ее с пользой для души и тела, в согласии со своими личными интересами. Благоприятные же возможности для этого встречаются здесь на каждом шагу, тем более в воскресный день.
   В компании с этими мыслями Алексей и остался один у фонтана на манхэттенской площади Гранд-Арми, куда его подвез Джордж, обещав вернуться вечером на то же место. Поначалу ему показалось, будто опустился он на другую планету и должен приноровиться к иной силе притяжения. Чуть подпрыгнул, потоптался. Да нет, все та же, что и везде. Не спеша стал переходить 59-ю стрит, пропуская по московской привычке делавшие правый поворот автомашины.
   Перед входом в Центральный парк он почувствовал, как у него зачастило дыхание, "карбюратор" заработал на повышенных оборотах. Еще бы! Покидая эти места, прощался с ними навечно, а тут, вот тебе, подарок судьбы. Закурил, сбросил обороты, посмотрел на часы - до встречи с приятелем Джорджа оставалось достаточно времени. И вместе с такими же гуляками, в их общем потоке направился вглубь парка.
   Сам парк производил впечатление нерукотворной природы, хотя почти все там было спланировано и ухожено человеком. Это совместное творение впервые появилось на свет полтора столетия назад посреди каменных обиталищ Манхэттена в виде гигантского оазиса со своим рощами, лужайками, спортивными площадками, прудами, местами для отдыха, развлечений и наблюдений за окружающим миром.
   Пользуясь погожим деньком, то там, то здесь играли в бейсбол, теннис, крокет, баскетбол, шахматы, домино. Слушали симфонической оркестр, следили за танцевальным конкурсом на площадке или смотрели театральную постановку на сцене. Катались на велосипедах, каруселях, роликах, верхом на лошадях и в каретах. Запускали воздушного змея, бросали друг другу фризби. Наблюдали за животными в клетках зоопарка и на свободе - за белками, ракунами, черепахами. Наслаждались видом изумительных азалий и крокусов на южном берегу пруда под названием Бельведере, бродили по лабиринтам зарослей черной вишни, кизила, боярышника, сирени. Заглядывали в клубы любителей птиц и, когда уже не оставалось сил для экскурсий, ложились на траву отслеживать перемещение по небу видимых только им знаков, думать о чем-то своем...
   Пропустив перед собой группу джогеров и велосипедиста с плакатом "Будьте бдительны! Бегайте в паре!", Алексей снова почувствовал на себе упругие потоки магнитных волн, все настойчивее увлекавшие его к тому уголку парка, что примыкал на западе к 66-й стрит. Оказавшись именно там, он вышел на улицу, сделал около сотни шагов, остановился на тротуаре и стал искать взглядом те самые три заветные окна на пятнадцатом этаже.
   К подъезду дома, в свое время служившему его временным пристанищем, причалила желтая лодочка такси. Из подъезда степенно вышел пожилой швейцар в светлой ливрее с золотистыми галунами и открыл дверцу авто, высаживая пассажиров. Увидев на противоположной стороне улицы Алексея, помахал ему рукой. Узнал, а ведь прошло столько лет!
   В скверике на площади неподалеку, где сливаются Бродвей и авеню Колумба, он сел на скамейку, вытянул вперед ноги, закрыл глаза. Все вокруг шумело гудением моторов, пронзительным воем полицейских и пожарных машин. Все будто вчера это было...
   Нью-Йорк и его жители оставили в памяти Алексея неизгладимый след хотя бы тем, что предоставили ему массу соблазнов, самый большой из которых - почувствовать себя гражданином планеты, сохраняя при этом свое национальное достоинство. Словно мощный магнит непознанного свойства, город притягивал и продолжает притягивать к себе своей магической способностью доводить здесь жизненные планы и мечты, профессиональные стремления и просто капризы до состояния бурления. Казалось, ньюйоркцам суждено уже обессилить от нервного напряжения и записаться на прием к ученикам доктора Фрейда, но каким-то чудом массовые душевные потрясения обходили их стороной.
   Наверное, каждый здесь спасается ощущением своей общности с чем-то неизмеримо большим и уникальным в своем роде. Здесь всегда, или по крайней мере днем, можно выйти на улицу и почувствовать витающую в воздухе терпимость к людским слабостям, а это снимает напряжение. Именно на берегу самой короткой в мире реки Ист-Ривер город подарил кусок земли Организации Объединенных Наций, дабы там обсуждать, как цивилизованно разрешать международные конфликты, народам учиться жить вместе, благожелательнее относиться друг к другу и к вере каждого в свое.
   Здесь и писатели чувствуют себя в своей тарелке. Задерживаясь надолго или на время, через Нью-Йорк прошли почти все представители их первого ряда, начиная с Джеймса Фенимора Купера. И это, скорее всего, оттого, что на Манхэттене обучались многим вещам быстрее, чем где бы то ни было. В первую очередь мудрости, что не в знаниях только, а в ощущении мгновенной изменчивости и шаткости "непорочных истин", зависящих, в сущности, от глубины познания каждым самого себя, своей исконной природы, откуда трудно изгнать самодовольство и стремление к превосходству над другими. При этом как бы выравниваются все - богатые и бедные, образованные и не очень, умные и глупые, слабые и сильные.
   Рано или поздно писатель в Нью-Йорке начинает усматривать в себе самом эллина, который старался заглядывать далеко за пределы своего ограниченного мирка. Он все больше понимает, почему на пределе своего дарования способен лишь служить "повивальной бабкой", что облегчает появление литературного творения на свет, но совершенно не несет никакой ответственности за то, что в конечном итоге получится. Романы здесь создаются. Романы здесь создаются в ходе неустанного познания автором самого себя, как бы на привале-отдыхе между поисковыми рейдами в мир людей.
   На берегах Гудзона немало жителей скептически относится к любому салонному богоискателю и пустоболту, восславляющему нетленность христианских ценностей. Такие агностики не замедлят доказать, что любовь может быть и далеко не гуманным чувством, а эгоизму приходится быть даже весьма разумным. У них всегда при себе свое собственное видение разумных отношений между людьми, основанных на альтруизме и эгоизме одновременно. Тактично и ненавязчиво они дадут понять, что самобичевание в поиске высокого смысла жизни ни к чему путному не приводит. Их могут даже во сне интриговать мудрецы, проникшие в глубины сознания и подсознания человека, неистово отстаивающие свои собственные откровения и готовые даже признать удовольствием в жизни необузданный блуд. От них можно услышать совет почаще посещать местный зоопарк и смотреть при выходе в зеркало на "самого опасного зверя на земле, уже истребившего целые виды" - смотреть на самого себя. Правда, они сразу же охотно согласятся, что все зависит в конечном итоге от того, видит ли сам индивид в себе и людях врагов или изменчивых друзей, чье доверие еще надо ему заслужить...
   За десять лет работы в Нью-Йорке "по тайной казенной надобности" у Алексея возникали самые разные впечатления от города, в том числе нелицеприятные. Черт его знает, возможно, далеко не всегда они были непредвзятые, но лично его город учил воспринимать других не безнравственнее себя, видеть окружающее их глазами, стараться испытывать переживаемые ими чувства и расширять масштабы своего мировосприятия до размеров общечеловеческих. Потому и отдавал он Нью-Йорку должное: хоть и привыкли его обитатели к мрачной картине убийств, грабежей и мошенничества, многие упорно продолжали ценить в других их добропорядочность, отстаивали свое право на свободу и стремление к счастью, не покушаясь при этом на такое же право других.
   Если одинаково беспристрастно срывать покровы тайных искушений повсюду, то и в Нью-Йорке обнаруживаешь, как можно испытывать даже некоторое удовольствие при виде чужих несчастий, веру в колдунов и нечистую силу приравнивать к духовному поиску, а библейскую заповедь "не творить зла даже во имя блага" нарушать с необычайной легкостью. Найдешь и здесь достаточно зловредных личностей, что упорно стремятся уйти в мир иной, норовя прихватить с собою ближнего. После них хоть потоп? Да хоть и при них!
   Как и повсюду, здесь в обороте обычные зависть и корысть, включая и очень близкие к бескорыстию. Здесь тоже возносятся наверх с самовлюбленностью Нарцисса - по всеобщему закону продвижения в должности, не гнушаясь ни интриганством, ни местью. Или отыскивают для себя "таежные углы", чтобы продлить себе удовольствие из безопасного места наблюдать за чужими страданиями.
   Словом, Нью-Йорк и есть сама жизнь неприкрашенная, когда затрудняешься даже сказать уверенно, кто кого больше пародирует: мы ее, она нас или мы сами себя. И убереги нас всех от искушений, дай каждому сил быть пастырем самого себя, соблюдать законы, сохраняя при этом свой и чужой душевный покой...
   Алексей взглянул на часы, поднялся со скамейки, пересек Бродвей и направился обратно к Центральному парку. Вдалеке замаячил силуэт "Таверны на лужайке". Опаздывать на встречи было не в его привычке.
   Ровно в два часа дня он уже стоял под навесом у входа в ресторан, построенный на территории парка в том самом месте, где раньше находилась овчарня. Подъезжали такси и лимузины, из них выходили прилично одетые граждане. Чтобы не распариваться на солнце, сразу же ныряли в прохладу ресторации.
   - Полковник, вы верны своим привычкам, - раздался голос за спиной Алексея.
   Он обернулся. Перед ним широко улыбался внушительного сложения мужчина, чем-то напоминавший частного детектива Ниро Вульфа, только выглядел чуть поспортивнее того и полегче кило этак на тридцать. Бесстрастные черты его лица производили впечатление, будто человека этого никогда не назовешь "душечкой". Под глазами подтеки, в тяжелом буравящем взгляде больше проницательности, чем любопытства. Наверное, так и должен выглядеть отставной специальный агент ФБР, неутомимый борец с криминальным сообществом.
   - Фрэнк, приятель Джорджа, - представился он. - И очень рад возможности иметь с вами некоторый тет-а-тет.
   При входе их почтительно встретил метрдотель и проводил до столика. Чувствуя, что в дальнейших его услугах пока нет нужды, тут же удалился.
   В ресторанном зале лампочки не светились. Лучи солнца проникали рассеянными сквозь стены из зеленого стекла, принося с собой ощущение, что сидишь на лоне природы в прохладном закутке парка, где не нужно прятаться от жары и жадно ловить освежающий ветерок. Все это чудесно дарили бесшумно работавшие кондиционеры.
   - Я неслучайно пригласил вас именно сюда, - сказал Фрэнк. - Ведь вы жили неподалеку, если меня не подводит память.
   - В пяти минутах ходьбы отсюда. Однако признаюсь, за все мои годы в Нью-Йорке здесь никогда не был.
   - Из соображений конспирации?
   - Просто так получилось, что вы первый меня в этот ресторан пригласили, помимо того, что вы уже сказали. А потом, мои личные интересы как-то не очень совпадали с этим местом.
   - Вы не представляете себе, сколько мы потратили сил и средств, чтобы проведать о ваших проделках.
   В это время подошел официант, поинтересовался, какие легкие или крепкие напитки предпочитают клиенты. Их выбор пал на "мартини".
   - За что выпьем? - полюбопытствовал Фрэнк. - Как у вас принято? За здоровье или за встречу?
   - Давайте за жизнь, какая бы ни была и что бы с нами ни вытворяла.
   Похоже, он ожидал другого тоста. Но, когда официант принес "мартини", поднял рюмку и поддержал:
   - Так давайте за жизнь, но с надеждой, что это не последний глоток.
   Чокаться рюмками они не стали.
   - Не знаю, как вас, - начал Фрэнк, отведав напитка и уже не столь испытующе смотря на Алексея, - но меня вытащили на свет Божий для того, чтобы я делал его уютнее для себя, не омрачая жизни другим. И я старался не омрачать, сражался с мафиози, террористами, шпионами, и прочими нарушителями закона. Не стану скрывать, был способен и обмануть для пользы дела, поступить даже против своей совести в интересах расследования и поиграть на чувствах других, скрывая собственные. А что, у вас все было иначе?
   - Строго говоря, отличалось в оттенках. Я как-то заставлял себя выбрасывать из головы предосудительное и не забывать на пути грешном о мудрости с оглядкой.
   - Еще бы, вы ведь работали под "журналистской крышей" без дипломатического иммунитета.
   - То есть старался на первый импульс сразу не отвечать, а больше прислушиваться ко второму.
   - Мне помнится, впервые приехали в Штаты, когда вам было чуть больше двадцати пяти, - заметил Фрэнк, предлагая собеседнику сигарету. - Тогда я уже работал в контрразведке. Буйствуя от избытка жизненных сил, мы охотились за ребятами из КГБ и ГРУ с азартом, словно гончие за зайцами, которые постоянно от нас ускользали. Мы заботились о своей национальной безопасности, вы - о своей.
   - И, предполагаю, искали пути меня пришпилить.
   - Безусловно. Тщательно просеивали и анализировали все, что удавалось получить от информаторов, прослушиваний телефонов и квартир, из сводок бригад наружного наблюдения и агентурных сообщений тех, кого мы уже завербовали.
   - И что же?
   - Не собиралось весомых улик. Мы все ждали, когда вы начнете "расклеиваться" и непроизвольно свидетельствовать против себя. Шли месяцы, годы. Говорю совершенно откровенно, значимых доказательств вашей негласной работы, которые могли бы фигурировать не в оперативной разработке, а на суде, нам не хватало, хотя косвенных улик было достаточно. У нас оставался выход - объявить вас персона нон грата. Это самое легкое, если не грешить против совести и законами Соединенных Штатов. Или подставить вам провокатора на пути к согрешению и взять вас с поличным.
   - И вот тогда-то попытаться меня завербовать? - дополнил Алексей список новой альтернативой.
   - Думали и об этом, - неуверенно ответил Фрэнк.
   Тут подошел официант, внимательно выслушал заказ, ничего не записал и незаметно исчез.
   "Приметы его профессии охотника за шпионами все же дают знать о себе, - подумал Алексей. - И одна из них - несколько надменная учтивость, рассчитанная на выуживание из человека нужных сведений".
   - Так что же с вербовкой? - напомнил он. - Я что-то не припоминаю таких попыток. Хотя в ваших внутренних документах все могло быть.
   - Ну это в разведке легко сочинять байки про дерзкие вербовки, а потом отсутствие конкретных результатов сваливать на осложнение оперативной обстановки, - парировал Фрэнк. - В контрразведке такое исключено не ввиду нашей более высокой морали, а по причине того, что все проверяется сразу и на месте.
   - Поверьте, я не хотел никого обижать. Просто привык считать, что важна не тайна сама по себе, а тайна, которую стоит скрывать. В этом, надеюсь, мы с вами находим понимание, иначе не сидели бы здесь.
   - Тогда предлагаю тост за встречу, в которую никто из нас не верил.
   - Лично я даже не предполагал, что такое может произойти, - уточнил Алексей и хотел было чокнуться, но на полпути спохватился.
   Фрэнк уловил попытку сгладить острые углы беседы, стал заметно "оттаивать". Возможно, оттого что принесли сочный, толстый кусок говядины, а он был голоден. Или от второго "мартини", а он, судя по всему, был с этим напитком на "ты", хотя в английском языке этого местоимения нет и оно чаще всего понимается интуитивно. Бог знает отчего и Алексей начал понемногу расслабляться. Такое бывает с обеих сторон без видимых причин, когда встречные биотоки сталкиваются, переплетаются и настраивают соответственно.
   - И все-таки, - продолжил американец уже без былой пружинки в голосе. - Допустим, кто-то из наших ребят отважился бы сделать тебе, в самой для этого пристойной форме, предложение о негласном сотрудничестве с нами и обмене информацией, дабы ты быстрее продвигался по службе, как бы ты реагировал? Меня раздирает любопытство услышать, что нас ожидало.
   - Я спросил бы об одной вещи, которую ваши ребята наверняка не предусмотрели.
   - О чем именно, Алексей? Не тяни меня за ногу!
   - Есть ли у вас на эту вербовку санкция и надежные гарантии моей личной безопасности от президента Никсона, Форда или Рейгана, в зависимости от того, кто был в тот момент хозяином Белого дома.
   От неожиданности Фрэнк оставил нож в куске мяса и откинулся на спинку кресла.
   - Допустим, такая санкция у нас имелась. Что тогда?
   - Попросил бы ее показать мне здесь же на гербовой бумаге с подписью, печатью, датой, как и положено.
   - Черт меня дери! - хлопнул Фрэнк по столу. - Допустим, такой документ у нас был.
   - Тогда попросил бы дать этот документ мне, причем в оригинале, и подождать, пока я съезжу в нашу резидентуру, чтобы оставить его там на хранение в папке у генерала. Так сказать, на добрую память и для истории.
   Раздался не просто хохот, но хохот, заставивший всех за ближайшими столиками повернуть головы в их сторону и сделать это без всякой укоризны или осуждения, лишь с одним интересом: кому это так весело?
   - Я им говорил то же самое, - произнес Фрэнк почти шепотом. - Для вербовки всегда нужны основания, а ты их нам не давал. Угроза же силового давления мне лично казалась абсурдной. Между прочим, мне приходилось иметь дело с некоторыми перебежчиками. От них даже пахло одинаково.
   - Любопытно, чем?
   - Когда они потели, что с ними происходило постоянно, от них исходил запах... как бы тебе сказать... опустошенной души. Если знаешь, что я имею в виду.
   - Догадываюсь. Что до меня, Фрэнк, если уж совсем серьезно, я не согласился бы на сотрудничество с вами по тем же причинам, что и ты - с нами. Во-первых, из чувства собственного достоинства. Ну а потом, я до сих пор считаю Америку не единственной, мягко выражаясь, хранительницей самых благородных и прогрессивных идей в мире.
   - Звучит убедительно для меня. Иное было бы даже неприятно от тебя услышать, - заметил Фрэнк и попросил официанта принести еще по одному "мартини".
   - Хочу приоткрыть тебе еще одну тайну из тех, что не стоит скрывать, - сказал он после того, как выпили на сей раз за здоровье. - Мы сознательно дали тебе возможность поработать здесь в Америке, и не устраивали против тебя никаких особых ловушек.
   - Интересно, чем же я мог заслужить такую любезность?
   - Наши самые прожженные медиумы пытались проникнуть в подкорку твоего мозга и обнаружили, что там уже ничего невозможно перестроить. Но, самое главное, они чувствовали твое корректное к нам отношение.
   - Что ты имеешь в виду под "корректным"?
   - Прежде всего уважительный к нам профессионализм, что проявлялся даже в том, как ты, Алексей, вел автомашину, когда за тобой следила бригада сотрудников наружного наблюдения. Из донесений явствовало: ты не заставлял их дергаться, не демонстрировал свои лихие выкрутасы на колесах, никогда не подставлял их под удар встречного движения. Некоторые даже отмечали, что ездить за тобой одно удовольствие. Как это у тебя получалось? Расскажи, если не секрет.
   - Я исходил из того, что за мной по пятам следуют люди, у которых есть семьи и дети. Они выполняли свою работу, я - свою. Чья важнее или рискованнее - зависело от точки отсчета. Не хамить, если мне не хамят, - это, вероятно, у меня в крови.
   - Вот это мне и хотелось услышать. Ты знал и любил свое дело. Но почему, позволь спросить тебя, ушел в отставку раньше обычного? По здоровью? Если хочешь напустить тумана, лучше промолчать, и я отнесусь с пониманием.
   - В инвалиды меня еще рано записывать, хотя былой прыти уже нет. Ушел я без обид, тем более злобы. Никто меня не выгонял, даже наоборот. Как тебе сказать, просто у каждого кем-то заранее отмечены этапы его жизни. Кончился у меня один, начался другой. О минувшем вспоминаю без сожалений. А как у тебя?
   - Тоже ушел без обид. Меня никто не вытряхивал, как гнилое яблоко из корзины. И вообще нет у меня повода выражать бурную радость или тоску от завершения от моего тесного общения с организованным преступным сообществом. Но вот отчего я действительно расстраиваюсь, так это оттого, что вижу сейчас в открытой продаже гораздо больше беллетристических пособий по обучению граждан новейшим приемам вымогательства, подлога, терроризма, грабежа. Ну раз так, ловите преступников без меня.
   - Но ведь у тебя, Фрэнк, есть свое детективное агентство. Разве не интересная работа?
   - Она не открывает мне ничего нового. Кстати, я сворачиваю это дело и хочу завести свой челн куда-нибудь в глухие места Британской Колумбии. Словно гренландский тюлень, залечь там в стороне от всеобщего безумия и беспричинного смеха. Устал я от всего этого, Алексей, чертовски мне все надоело. Пора и о душе подумать, заниматься любовью, рыбалкой, выращивать цветы. Так сказать, поставить другую сторону своей пластинки, если понимаешь, что я имею в виду.
   Фрэнк чуть сник и опустил руки на подлокотники кресла. Лишь в глазах его остался огонек, который трудно спутать с другим, - огонек заинтересованности в человеке, сидевшем напротив. Выглядел он уставшим, обеспокоенным чем-то, но не жалким.
   - Слышал, вы затеваете что-то в Вене, - сказал он, не меняя позы. - Тут порыскал у себя и принес вам некоторую пищу для размышлений. Мне больше не нужно, а вам, кто знает.
   Вынув из кармана пиджака небольшой желтый пакетик, Фрэнк положил его на стол.
   - Один компакт-диск с материалами о терроризме религиозных фанатиков, - пояснил он. - Другой только для тебя одного. Знаю, там у вас в Москве ищут сбежавшие из России деньги. Их самому дьяволу трудно найти, но мои друзья нашли. Не все, конечно, но кое-что. Может, тебе это пригодится. Разумеется, без ссылки на источник. После прочтения все диски уничтожить.
   - Спасибо, Фрэнк. Но не попаду ли я своим двусмысленным положением в историю, когда здесь мне придется обращаться за помощью в российское консульство?
   - Не понял. Ты что, меня принимаешь за провокатора или подставу? Думаешь, сейчас нагрянут агенты ФБР и возьмут тебя наконец-то тепленького?
   - Ну не совсем уж так мрачно.
   - Явно не тот случай, Алексей. Делаю я это из христианского милосердия и сочувствия, извини за патетику. А потом, подсказываю, как легче всего с внешними долгами расплатиться, хоть там у вас должны быть смекалисты и без меня. Не ищу и повода действовать по принципу "почеши мне спинку, я почешу твою". Надеюсь, улавливаешь?
   - Я не новичок на стадионе, Фрэнк.
   - О, это уже повод выпить за наши новые этапы жизни.
   - И не такой уж бессмысленной, как кому-то может показаться.
   - Алексей, да кому мы сейчас нужны, кроме себя самих...
   Если прикинуть, сколько еще было тостов, можно удивиться их выходу из "Таверны на лужайке" без посторонней помощи. Распрощавшись, один тяжело плюхнулся на заднее виденье такси, другой побрел тяжелой, но уверенной походкой к тому месту, где его обещал подхватить Джордж.
  
   *
   Вернувшись в Рай-Бич, они не стали затягивать и из любопытства вставили диск в компьютер. На экране монитора замелькали названия разных спецслужб вместе с документами под интригующими названиями. У обоих из-за ушей потекли струйки пота.
   - Фрэнк просто спятил, - сказал Джордж. - Такие вещи и держать при себе. Прочтем, потом уничтожим.
   Читать им пришлось несколько дней, отрываясь на покраску дома, сон и еду. Закончив, они даже засомневались, чем больше удовлетворены: тем, что узнали, или тем, что сделали вместе.
   Через неделю Джордж проводил Алексея в аэропорт.
   Да, чуть не упустил. Из затеи Памелы запечатлеть на память их наблюдения о правде и лжи получился вот такой кусочек. Поскольку Алексей мне его перегнал на компьютер, могу ознакомить с ним читателя, не зная точно, к кому и что здесь относится:
  
  "Никому не отдам своего права гонять шариками в собственной голове как мне заблагорассудится, - ни богам, ни идолам, ни Сатане с его подручными. Знаю, живем не в раю: был бы рай, о Боге никто бы не думал, просто жил бы и давал жить другим. Знаю также, что подтвердить свою честность можно только делами. Истинная правда безмолвна. Не зря же устав иезуитов разрешает им, при необходимости, прибегать к двусмысленным выражениям и не считать это ложью, а на суде даже уклоняться от дачи правдивых свидетельских показаний, если сам член ордена считает свой поступок безгрешным. Истинная правда сокрыта от праздного взора, однако вряд ли стоит за каждым секретом ее отыскивать. В общем, не истину приходится нам находить, а чаще всего подтверждение своим догадкам или уже известное, но несколько обновленное. По ходу же поиска, с верою в чудеса каждый раз цепляемся за обещания счастливого будущего. Благость обещаний всегда приятна, но слишком обманчива, как дезодорант...
   Непогрешимую правду-истину не найти в книгах, пусть даже самых великих. Нет такой всеобъемлющей правды-истины, которая принималась бы во всех странах единогласно и безоговорочно. На самом деле встречается лишь смесь из истины и заблуждения, правды и лжи в различных пропорциях. Например, говорят, будто Господь учил любить ближнего как самого себя. А кто это засвидетельствовал? И не могло ли Моисею просто почудиться? Все возможно, ибо еще за многие века до христианства ложь во спасение приобрела право на существование и не считалась ложью. Как бы то ни было, даже из сотворенного в назидательных целях вымысла вырисовываются свои парадоксы правды-истины не бытовой или исторической, а больше психологической, ощущаемой лишь интуитивно. Она совмещает в себе несовместимые вещи и словно показывает, почему ложь может восприниматься чуть ли не слаще правды или совершенно невинной, как у детей. Мы сами часто рады обмануться и любую нелепость в отношении какой-нибудь исторической личности воспринять тем охотнее, чем заметнее след ею оставлен в анналах истории...
   Безусловная правда в том, что все мы, чаще или реже, обманываем, но некоторые от этого, помимо личной выгоды, получают еще и моральное удовлетворение. Явная ложь таится в утверждении, будто есть на свете кристально честные люди, ни разу в жизни не поступившиеся своей совестью. Христианство вообще исходит из того, что согрешение неизбежно, равно как и сокрытие греха, но грехопадение рано или поздно будет наказано. Такой благонамеренный обман напоминает один исторический казус в истории Англии: в свое время власти считали преступлением лишь определенный вид пиратства, когда нападение совершалось на суда британской короны, но если королевские подданные грабили только иностранные корабли, их называли уже не пиратами, а каперами и предоставляли им возможность избежать правосудия путем передачи части добычи в государственную казну. Обман, увенчанный лаврами большой победы, не принято называть своим именем, также как и обман, при котором правитель говорит правду с целью ввести в заблуждение какое-нибудь иностранное правительство из расчета, что оно примет правду за ложь. С другой стороны, если граждане обманывают свое собственное государств, в их представлении грабительское и несправедливое, то это даже не считается обманом...
   Говорят, надо опираться на общепринятые законы и этические нормы, ограничивающие возможности обманывать. В действительности, играть предпочитают "естественно" - игнорировать законы и правила, при этом приравнивая совесть к подштанникам. Единственный, кто выглядит честным, так это Иисус Христос. Но верующие в него слишком часто дают волю своим грязным поползновениям, с попущения Божьего или без - не суть важно. Гораздо важнее другое. В умах полностью стирается граница между правдой и ложью, явью и бредом. Стирается настолько, что невольно задаешься вопросом: если Господь предстанет перед теми, кто верит в Него, то не слишком ли много требуется от людей в качестве аванса?..
   Вот уж действительно чудеса! Вымысел может так отразить происходящее, что получается даже достовернее самого факта. И все же, сколь ни правдоподобно выдуманное, рассудку нельзя давать блуждать на маскараде. Как подбадривал Даниэль Дефо, "Возьмись за ум! Возьмись за ум!". Впрочем, он был не только писателем, но и купцом, а также агентом королевской секретной службы. В предисловии к своим "Приключениям Робинзона" беззастенчиво выступил от лица своего же издателя, который, мол, уверен, что в этом рассказе излагаются действительные события, а потому попытки улучшить или изменить текст только навредят. В результате, Робинзон-фикция оказался убедительнее Селькирка-факта! Дефо повествовал просто и интересно, мысли и переживания человека в длительном одиночестве передал правдиво. По заданию своего правительства он написал и книгу о тогдашней России, но знаний ее реалий ему хватило лишь на то, чтобы назвать царя Петра "нехристем"...
   Вольно или невольно наши высказывания искажаются другими, будь то в книгах или обычных беседах. Точность изложения контекста мнений и поступков признается необходимой, но только не за счет вызываемого ими впечатления. Желательно же сохранять и дух высказывания, соотносить домыслы с реальностью, дабы избежать полного искажения. Хорошо было бы в художественных произведениях печатать разным шрифтом выдержки из документальных источников, которые сами по себе еще не гарантируют абсолютной достоверности. Тем не менее, если речь идет о романе, пусть одно свободно накладывается на другое, провоцирует в воображении все новые ассоциативные образы на замесе серьезного и смешного, тривиального и драматического, глупого и разумного. А уж досужие разберутся, что к чему...
   По-разному проверяют человека на честность: выслушивают отзывы друзей и знакомых, свидетельства очевидцев и оценки экспертов, используют детектор лжи, анализируют не слова, а практические дела и даже пробуют кого-то на ощупь, в стиле старых и новых инквизиторов. От писателей ждем максимум искренности и минимум пристрастия, в то время как их и наше собственное мировосприятие напоминает подделанный оригинал, в котором правда и ложь переливаются блеском драгоценных камней. Некоторые беллетристы столь глубоко входят в свой художественный вымысел, что ищут даже родственников персонажей романа среди реально существующих лиц. Разумеется, не все они "слетели с катушек" под влиянием своих завиральных идей, а отдельные довольно тонко умеют влиять на маркетинг своих произведений...
   Грандиозные и безоговорочно сделанные обобщения иной раз похожи на недоспелый плод ума. К примеру, утверждение, будто всякий человек к концу своей жизни приходит к признанию себя обманщиком. Так-то оно так, но лишь в случаях, когда индивид вообще решается сам выносить себе вердикт не в свою пользу. Иногда для достижения большего эффекта достоверности, говорят правду на три четверти, ибо голая правда может вызвать настороженность. Вместо правды, обычно от отчаяния, утешают себя символикой образов...
   В Ватикане висит картина Микеланджело, на которой Адам изображен с пупком. Как церковная цензура пропустила эту неувязку с Ветхим Заветом? Быть может, кто знает, Всевышний и в самом деле сотворил мир. Вот только доказательств нам никаких не оставил. Потому иногда кажется - все суета сует и томление духа..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОТ БЛАЖИ ОЧИСТИТЬСЯ
  
   В тот вечер Москву снова завалило снегом. Хотя стоял уже конец марта, зима не хотела сдаваться, приударила морозцем, напомнила о себе прощальными снежными хлопьями.
   На Киевском вокзале Алексей успел на последнюю электричку и, к его большой удаче, оказался в хорошо отапливаемом вагоне. Состав плавно тронулся, замелькали огоньки пригородных станций, вскоре за окном воцарилась кромешная тьма. Вынув из сумки свежий номер "Новостей разведки и контрразведки", он углубился в чтение.
   - Интересуетесь этим делом профессионально? - раздался тихий, чуть вкрадчивый голос. Подняв глаза, Алексей увидел перед ним на скамье симпатичного мужчину средних лет в черном кашемировом пальто с белым кашне. Большие карие глаза смотрели на него, блистая хитринкой.
   - Да как вам сказать, просто любопытствую. Иногда попадаются интересные материалы.
   - Есть что-нибудь о дудаевском ядерном проекте?
   - Об этом пока ничего не заметил.
   Человек перекинул ногу на ногу, поблагодарил кивком головы и уставился в окно. Алексей продолжил просматривать газету.
   - Я слышал, у дудаевцев есть два ядерных фугасных боеприпаса, - заметил вдруг незнакомец, продолжая смотреть в окно.
   - Откуда им взяться?
   - Говорят, будто обошлись ему в миллион долларов.
   - Смахивает на фэнтези.
   - Мне тоже так казалось, пока не узнал об этом от своего приятеля из КГБ Чечено-Ингушетии еще советских времен. Сам он сейчас здесь скрывается от Дудаева.
   Разговор переходил на довольно скользкую тему. К ней явно подталкивал сидевший напротив. Что ж, если уж он так хочет, пусть сам и говорит.
   - Я тоже не поверил бы, если б не воевал в абхазской интербригаде, - сказал он. - Знаю Шамиля и хорошо представляю себе, на что способны его люди. Он решил ради свободы Чечни и ее независимости от России не щадить никого. Говорит, будто рай у него похитили, хочет его вернуть и поставить у ворот вооруженную охрану.
   - Наверное, за чужой счет и в раю живется хорошо, - усмехнулся Алексей. - Захотелось кому-то обрести благодать, перешагивая через трупы. Здесь на земле не рай, ад получить можно гораздо легче.
   - Если до этого не пришьет кто-нибудь в тамбуре электрички, - ответил "интербригадовец" тоном слишком сердитым для случайно завязавшейся беседы.
   "Случайно ли? - шальная мысль проскочила в голове Алексея. - Не к добру этот разговор. Надо бы заканчивать".
   На станции "Ворсино" он вышел один, если не считать двух пьяных, вывалившихся из соседнего вагона и тут же брякнувшихся об скользкий перрон. С усилием, но они все же поднялись, отряхнулись от снега, взяли друг друга под руки и направились в сторону дачного поселка, вслед за ним.
   Инстинктивно Алексей решил все же обойти стороной лесок с укрывшимся там деревенским кладбищем и пойти напрямик по запорошенной тропинке через поле. Под ногами хрустел в тишине свежий снежок. На небесном куполе качались звездочки, вместе с яркой луной освещая дорожку. Попутный прохладный ветер выгонял помаленьку из тела набранное в вагоне тепло.
   К калитке своего домика он подошел уже в состоянии, требовавшем подогрева. Включил на полную мощность обогреватели, доставшиеся ему по конверсии с подводной лодки, выпил горячего чая из термоса, разделся, нырнул в постель под стеганое одеяло и мгновенно заснул...
   Кажется, вот и все, что произошло с ним перед тем, как забрезжил у него в окне рассветный луч нового дня.
  
   *
   Утром первым делом Алексей растопил печь и плотно позавтракал. Потом походил некоторое время вокруг письменного стола на втором этаже, сел в кресло и приступил к своему излюбленному занятию.
   Дабы еще больше согреться, начал свою очередное "домашнее сочинение" с тех мест на планете, где зимы не бывает.
  
   "Представления о Конце света, складывались еще в Вавилонии до появления первых пророков и апостолов христианства, - стали вырисовываться буковки на экране монитора его портативного компьютера. - Светом, правда, было принято тогда называть район обитания на берегах Тигра и Евфрата или чуть больше, а в природных бедствиях усматривать не столько возмездие за грехи, сколько злой каприз небожителей, уставших от шума людского. В эпосе народов Междуречья самым страшным капризом бога неба Ану называется вызываемое дождевыми бурями наводнение".
  
   Прослужив четверть века во внешней разведке, Алексей хорошо представлял себе ценность непредвзятого анализа. В этом деле, если не хочешь, чтобы тебя переиграли, надо научиться шарики гонять в голове своей, иначе будешь сидеть в темноте как мышонок с глазами навыкате от удивления. Вот и сейчас, опираясь на свой метод безжалостной объективности, решил он уяснить для себя Апокалипсис, написанную Иоанном Богословом завершающую часть Библии.
  
   "О грядущем Конце света, судя по каноническим документам церкви, возвестил незадолго до своего распятия Иисус Христос, - продолжал он свой интерактивный поиск. - Апостол Павел назвал сына Сатаны антихристом, воинствующим злодеем, наделенным волшебством, дабы ложными чудесами выдать себя за Господа Бога, овладеть церковью, завоевать десять стран и править три с половиной года до Второго пришествия. Из откровений пророков явствует, что вслед за новым пришествием Мессии свершится суд над живыми и мертвыми, каждому будет предписана мера наказания или поощрения, сообразно делам его. Оправданные встанут по правую руку от верховного судьи, осужденные - по левую, а затем отправятся в ад на нестерпимые муки или в рай на вечное блаженство. Чтобы несколько сгладить растерянность людей при такой болезненной неопределенности, церковь отнесла евангельские события к подлинным и даже указала дату рождения Иисуса - "от Всемирного потопа 2957 год". Когда же произойдет Страшный суд, не известно ни пророкам, ни даже ангелам.
   Отсюда и происходит настырное мое желание дознаться, где, когда и зачем появился тот, которого назвали злым духом, исчадием ада, супостатом лжи и коварства, князем тьмы, извергом рода человеческого... При этом никак не могу я отделаться от навязчивой мысли: а не грешили бы люди и без Сатаны? Ведь у них и собственных пороков хватало, равно как и стремления скинуть с себя ответственность на этого искусителя, а уж потом вооружиться верой, с чьей помощью противостоять его зловредным поползновениям.
   Могу и даже был бы рад ошибиться, но полагаю, что в приснопамятные времена церковь не стала дожидаться наказания в загробном мире и охотно приступила к наказанию здесь на земле. Но больше не за ересь, а за отход от ее длани. В качестве предлога использовался "сговор с дьяволом". Церковная машина репрессий работала тогда безотказно, насколько эффективно - вопрос другой.
   Согласно каноническим писаниям Фомы Аквинского, всемогущество дьявола - это не иллюзия: он якобы реально существует и возглавляет целое воинство демонов, которые действуют... с попущения Всевышнего. Инквизиция исходила из того, что вся эта тварь, тоже небесного происхождения, жила в голове человека и при изгнании перемещалась в его шею, спину, бедра и выходила через щиколотки. Демоны могли также раствориться в крови, кружить по всему телу, сохраняя над плотью контроль, а передохнуть останавливаясь в сердце, груди, желудке, волосах...
   Ну как тут не зависнуть в сетях собственных искушений! Как не поддаться наваждениям бесовским и не броситься искоренять их в душах человеческих, устрашать непокорных сначала отлучением от церкви, а потом и сожжением на костре! Да и сам я, живи в эпоху Средневековья, наверняка тоже обвинял бы в "тайным сговоре с дьяволом". И совершенно не исключено, на меня тоже пала бы миссия монаха-инквизитора отыскивать демонов в колдунах, ведьмах, ясновидящих и прочих вероотступниках. Или, скорее всего, оказался бы среди приговоренных к сожжению.
   Велика ж эта сила воображения, способна внушать человеку все что ему угодно. Иной бросит на тебя взгляд, и сразу чувствуешь напряжение в ляжках или где-то еще, начинаешь настраиваться на что-то неприятное. Другой буравит тебя глазами, словно передавая по воздуху через дыхание ядовитое вещество, попадающее в душу вместе с парами желчи. Тут поневоле можешь поверить в колдовство еще до своего возвращения в детство от старости.
   Я даже готов согласиться, дьявол не сильнее Бога. Об этом свидетельствуют и древние поверья на Руси. По одному из них, мир сотворен Богом и... дьяволом. Точнее, земля - Богом, горы - дьяволом. Можно, конечно, дать еще сто двадцать самых разных версий, и все они будут иметь право на существование, как любые абстракции, и без того переполненные околонаучными измышлениями, языческими мифами, ухищрениями схоластики и тонкого иезуитства.
   Хоть и остаюсь я Фомой неверующим, но христианское учение о Конце света для меня тоже несет в себе мощный заряд предостережения. Апостол Павел, например, убеждал, что накануне люди станут особенно самолюбивы, злоречивы, сребролюбивы и неблагодарны. Но ведь именно такими они всегда и были, а Конца света так и не наступало. К великому сожалению, для подавляющего большинства простых и не совсем простых смертных разумное, бережное и этическое отношение к ближнему веками оставалось голой абстракцией, как скелет без кусочка мяса.
   Ожидание Конца света завершается в Апокалипсисе явлением Антихриста и новым пришествием Христа Спасителя. Так что, Сатана может завладеть миром в любой момент, но благодать Всевышнего пока его удерживает, все еще оставляя людям свободу выбора между гибелью и спасением. Церковники продолжают уверять, будто Конец света предрешен нравственным распадом общества, ложными пророчествами, надменностью презирающих законы и святости самолюбцев, которые отуманили себя самомнением...
   Но вот у меня сам собой возникает вопрос. Способны ли вообще смертные, пусть даже праведники и священнослужители, определять, как и что именно думают небожители? Ведь, по логике разъяснений отцов церкви, все люди склонны ко лжи и греху, обман пленяет их, удовлетворяет лежащие в тайниках души "страстные хотения". Однако отдельным все-таки откуда-то узнали не только о Страшном суде, но и о том, что перед его свершением грехи человеческие приблизятся к критической отметке. Более того, тогда-то через Антихриста сразу обнаружится все мировое зло, и снова явится Иисус Христос во славе своей, и духом его уст антихрист будет сброшен в горящее серой озеро вместе со всеми лжепророками и вероотступниками.
   Разрази меня гром! Опять затрудняюсь что-либо понять. Как это может быть, Вседержитель и не в состоянии предотвратить торжество зла в мире? Почему с его попущения до сих пор действует предводитель падших ангелов? Оправдана ли морально такая провокация - направлять нас в Царство Небесное по дороге, вымощенной страхом перед Богом? Не заставляет ли он людей уж слишком долго ждать, пока сам выведет сотворенных по его образу и подобию из греховности и поведет через пустыню очищения в мир благословенный?
   Вот здесь, чувствуется, зарыта уже не собака, а целая лошадь".
  
   Алексей дописал фразу и пошел на кухню. Сготовил яичницу с ветчиной, сварил крепкого кофе. Подбросил в печь и камин несколько крупных поленьев, поставил колосники и заглушки на оптимальный режим. Все-таки хорошо, что бросил курить, подбодрил он себя, а то надымил бы до тошноты. И, наверное, хватит водить пером по небесам, надо спускаться на землю, в родные края, поближе к русской душе, которую называют "загадочной", будто все другие давно разгаданы.
  
   "Воинствующий атеизм в России сегодня повергнут, - снова начали выстраиваться в строчки буковки на экране. - Но нет более гнусного осквернения христианских святынь, когда правители со свечками в руках позируют перед телекамерами или закладывают новый храм, словно пытаясь доказать блеском позолоченных куполов, что с проклятым безбожием покончено навсегда и перед страной наконец-то открылась дорога к светлому будущему. Или когда мздоимцы, тоже из "подсвечников", скупают детские ясли под офисы своих фирм, проматывают зараз в казино денег достаточно, чтобы прокормить тысячи голодающих пенсионеров.
   Православный священник Дмитрий Дудко с иронией подмечает: "Правду каждый видит свою. Из-за нее спорят, что-то доказывают, мутят воду, а в этой воде еще и рыбку ловят". Протоирей Вениамин Скворцов, что живет в Ленинградской области, вообще не усматривает спасение России в царях, императорах, президентах, политических лидерах. По его убеждению, не каждый, даже священник, спасется для жизни вечной и далеко не каждый коммунист не спасется, ибо нигде Священное Писание не разделяет нас по партийной принадлежности.
   Правд человеческих много. Божия вроде одна, но и ее каждый понимает на свой лад, ибо смотрит на мир со своей колокольни. Наверное, есть и два рода вдохновения: радостное, возвышающее, светлое и разрушительное, ведущее к духовному распаду личности. Любопытно только, где та грань, через которое одно незаметно переходит в другое?
   Православие подает смысл истории в виде драмы людей, сотворенных Богом свободными, но злоупотребляющих своей свободой. Трагическая история-драма должна, мол, завершится победой сил добра, а жизнь для усвоивших истины Христовы продолжится в Царстве Небесном. Даже достаточно образованный православный невольно признает за государством несомненную ценность, однако ценность эту не абсолютизирует и видит во власти лишь орган служения более высокой цели - претворению замысла Божьего по спасению души.
   Мне не суждено было стать ни православным, ни католиком, ни протестантом, ни мусульманином, ни буддистом. Но метафору воцарения на земле некоего Антихриста накануне Второго пришествия могу воспринять без особых усилий ума и воли. В сущности, все это напоминает мне гибельные последствия мировой ядерной войны или загрязнения человеком природной среды своего обитания. Труднее вписывается в мои представления идея того, что русское православное государство всегда только и занималось спасением человеческих душ. Думается, желаемое здесь опять ставится на место действительного из тех же благих побуждений.
   Дабы выводы мои не звучали голословно, предлагаю свои аргументы.
   Начать хотя бы с того, что православие, как и католицизм, от многих очень важных стоявших перед обществом задач всегда отстранялось. И не только отстранялось, а мешало развитию медицины, образования, науки, да и любым социально-экономическим реформам . Его проповедники состояли на службе у государства, призывали находить высшие духовные ценности в любви к Богу и представлявшим его на земле венценосцам. Православие органически вписывалось в мышление государственников, но также нужно признать, что церковь в лице ее архиепископов и митрополитов против деспотических режимов голос редко когда подавала.
   Если уж быть безжалостно объективным к событиям отечественной истории, то более ярого еретика, чем Петр Великий, надо еще поискать. И дело не в его маскарадном богохульстве, за что заслужил он в народе прозвище "антихрист". При нем патриаршество лишилось многих своих полномочий, половину монастырей закрыли, права священнослужителей ограничили, их самих склонили к доносительству в обязательном порядке. Не говоря уже о его "реформе", лишившей крестьян остатков их материальных стимулов в ведении хозяйства и отдавшей их навечно в кабалу помещикам.
   Возвеличенный иерархами император настолько избегал мысли о собственной смерти, что так и не узаконил формально престолонаследие. Как следствие, судьбу российской короны решали преимущественно гвардейские офицеры в сговоре с вельможами, склонявшимися к той или другой кандидатуре на трон. После Петра скипетр унаследовала нареченная Екатериной Первой простолюдинка, которая подтвердила на деле, что кухарки могут все-таки управлять государством. И кто при этом заикнулся о превосходстве священства над царством, если со времен Ивана Третьего государство прочно пристегнуло к себе церковь и даже возведение в святые не позволялось без царского благоволения...
   Интересное это дело - идти по коридору истории, заглядывать в анфилады комнат справа и слева, в подвалы и на чердаки.
   К чему привела борьба дворянства за свои права? В 1762 году Петр Третий подписал манифест, даровавший желаемые вольности. После этого благородное сословие уверилось в том, что подневольными крестьянами обеспечено на века вперед. Но спустя ровно один век все же пришел конец крепостному праву. До того дня, да и после дворяне в массе своей чурались заниматься торговлей и промышленностью, землевладельцами тоже были никудышными. Обрекая сами себя на праздное безделье, мало кто увертывался от халата. Отсюда и российская альтернатива - если не служба, но непременно безделье, но уже не в мундире, а в халате.
   Окончательно исчерпав свои социальные возможности к 1917 году, дворянство без царя превратилось в исторический анахронизм. От последнего самодержца отказались все командующие фронтами, даже некоторые его родственники ходили с красными бантами республиканцев. Кто тогда вступился за царя? Верным престолу остался лишь один Нахичеванский хан. Белое движение, в основе своей, было далеко от монархического. Нынешним представителям дворянских родов не следовало бы забывать, кто бросил царя вместе с его семейством на произвол судьбы, а потом быстренько ретировался за границу, поближе к своим банковским счетам...
   По ходу интерактивного разбора причин падения самодержавия в России возникают у меня и другие рабочие гипотезы.
   Жестоким трагизмом безысходности окрашивалась жизнь крестьян и немалой части купечества Российской империи. Еще до воцарения Петра Первого советник шведского посольства в Москве Иоганн фон Кильбургер сообщал в своем донесении: "Все россияне, начиная от знатнейших до последних, любят торговать, отчего у них в столице больше лавок, нежели в Амстердаме или даже в целом ином государстве... К этому добавить можно и то, что русские купцы, по большей части от природы, склонны к хитрому надувательству и так в этом искусны, что даже опытнейшие иностранные негоцианты остаются от них в дураках". А вот уже 1710 год, самый разгар царствования Петра. Австрийский дипломат Отто Плейер направил секретную депешу, в которой вырисовывалась совершенно другая картина: "Налоги становятся все тяжелее, продукты питания с каждым годом поднимаются в цене, хлеба не так много, торговля приходит в дурное состояние..."
   Экономическое положение тогдашней России, и это горькая правда, не могло улучшиться именно из-за того, что крестьян превратили в рабов. Петр разогнал еще и тех, кто не принадлежал ни к какому сословию, рекрутировал их в солдаты или отдал в крепостные. В итоге рынок рабочей силы скукожился. Купцам и ремесленникам отказано в праве иметь крепостных, по вольному найму других работников им неоткуда взять. Крепостной не вправе продать даже яйцо от курицы, не говоря уже о других продуктах своего труда. Откуда тут появиться хозяйственной сметке! Стоит ли утруждать себя старанием, если самого всегда могут выставить на продажу другому помещику? Зачем улучшать свой домашний быт, коли тебе все это не принадлежит? Мысль невольно устремлялась не на то, как сделать лучше, а как скрыть свои собственные упущения в подневольном труде.
   Купцам приходилось работать по тому же общему правилу: трудиться вполсилы, но больше других надрываться, пить мало, но больше всех напиваться. Иных возможностей для самоутверждения у них было с гулькин хвост. Вот откуда зародились рассуждения западных европейцев о русских, своим трудом якобы не научившихся жить, и о России, как о "слишком большом недоразумении, которой без немцев не разрешить". Для многих доморощенных либералов-патриотов важнее становилась не цель, важнее - поболтать свободно о злополучии отечества, о загадочной русской душе, о Боге, и особенно о "русском Боге". Резонерствовать, а потом с чувством выполненного гражданского долга впасть в священную тоску.
   По-видимому, здесь таятся и корни явления, названного на Западе "синдромом русской лени". Отрицать его глупо, но возводить в доминанту национального характера - еще глупее. Речь идет о социальном параличе ума и воли в условиях самодержавия, когда на передний план выступала показуха, имитировалась бурная деятельность, правящий класс жил праздно за счет своих же сограждан. Именно в это время лабазные патриоты твердили на каждом углу: "Только Святая Русь отвечает замыслу Божию. Все другие страны далеки от него".
   Государство, где вместо правовых гражданских и уголовных актов служили Евангелие и гимн "Боже, царя храни!" какое уж там православие, если барин мог высечь своего слугу, продать его или обменять на гончую собаку, когда кликушествовали казнокрады и воры. Даже после отмены крепостного права Россия не стала православным государством, да и не могла им быть в силу присутствия многих других конфессий и, разумеется, острейших классовых конфликтов. Монархический строй рухнул в одночасье не благодаря "немецким агентам", а после потери подавляющим большинством населения доверия к правителям и служившей им на подхвате церкви.
   В 1917 году на смену дискредитировавшей себя власти пришли левые радикалы. Угаром политической бескомпромиссной борьбы порождались кровавые репрессии с обоих сторон. Однако трагизм эпохи вскоре начал соперничать лишь с героизмом свершений в экономике, культуре, науке, образовании, охотно или неохотно признанных в мире. Новые, все еще далеко не мирные условия жизни во враждебном окружении органически вписывались в принятую народом идеологию социалистического патриотизма многонационального государства...
   На исходе XX века Россия осталась без общей, привлекательной для широких слоев населения идеологии. Можно у нас встретить и приверженцев восстановления монархии, типа объявившего себя престолонаследником, бывшего капитана первого ранга советского военно-морского флота Николая Алексеевича Романова - Дальского, который назвал себя сыном царевича Алексея, чудом избежавшего казни в 1918 году. Словесные громы потрясают воздух в залах больших и малых политических собраний. На улицах гремят выстрелы мафиозных разборок. В душах россиян тает доверие к новой когорте правителей.
   Получив долгожданные ключи от пограничных шлагбаумов, большинство граждан дороговизной билетов вынуждены ограничить себя даже в перемещении по пространству собственного государства. Обретя больше экономических свобод, мелкие и средние предприниматели придавлены непомерными налогами. Новая власть проповедует демократию, но, овладевая искусством творения во лжи, все большей любовью проникаются к самой власти и не хотят отдавать ее никому...
   И слышно с церковного амвона певучее, плавное моление протоиерея: "Нашему народу русскому даровал Господь ту силу, что одна только может приструнить Сатану. Сила эта - Свет Истины Христовой, сохраненный от искажений в Святой Церкви Православной, в лоне бесчисленного множества мучеников, проповедников, молитвенников. Церковь Православная воспитала народ русский в духе христианского смирения, самоукорения, терпения. Иисус терпел и нам велел".
   В разбушевавшейся стихии политических страстей начинаешь присматриваться к тем, кто ищет сильного лидера, способного восстановить порядок в России, избавить ее от расхитителей. Но почему-то мало верится, что в результате президентских выборов или выборов в Государственную думу победят не денежные мешки, а носители идеалов свободы, добра и справедливости.
   Не верю я и "национал-радикалам твердой руки". Они за единую для всех высшую истину, отметают плюрализм политических взглядов, обожествляют государство, предохраняют нацию от марксистского и либерального влияния, "масонского заговора" и "денежной плутократии". Уповают исключительно на диктат силы, не на одинаковые для всех законы и права, а силы. Категоричная ортодоксальность их суждений уступает лишь неуемности воображения, в котором Россия, после православной Византии - Второго Рима, служит ее преемницей и берет на себя ответственность за судьбы мира.
   Национал-радикалы воспевают некий "вселенский русский дух" и геополитическое чудо гигантских размеров страны, вобравшей в себя множество этносов и ставшей "прообразом общемирового единения народов перед лицом Высшей Истины". До сих пор такой размах их воображения останавливался у известного порога из опасения, как бы не оттолкнуть от России другие народы. Это сегодня, но что будет сказано и сделано ими завтра?
   Слышишь от них и такое: "Довольно нелепых иллюзий! Да, есть народы дружественные русским (татары, башкиры, чуваши, калмыки), а есть и те, кто сделал своей национальной чертой бандитизм и вымогательство. Мы, русские, неприязненно относимся к чеченцам, евреям, цыганам и некоторым другим паразитирующим племенам. Мы никому ничего не навязываем. Каждый волен делать свой выбор. Но мы без колебаний и жалости отшвырнем в сторону пытающихся встать на нашем пути. Все зависит от того, сможем ли мы сплотить здоровое ядро нации вокруг национальной идеи. Ведь мы же русские, с нами Бог!"
   Что ж, у каждого своя правда. Есть она и у отставного подполковника воздушно-десантных войск Ярослава Турбина. Вот что он пишет: "В народе подспудно формируется традиционный для России ратный тип личности, по-военному истолковывающий свои жизненные цели и задачи. Это наша естественная генетическая реакция на политику развала и устрашения, на беззаконие и беспредел. Мы становимся другими после пережитой агонии коммунизма и "демократизации", начинаем искать и рассуждать, в нас возрождается национальное самосознание не по этническим признакам, а по принадлежности к великой державе, единой и неделимой. Пусть словоблуды в парламенте играют на несуществующем русском фашизме. Надо нам не каяться и не молиться, а верить и действовать. Зачем мы есть на этой земле? Ответ не в религии и не в политике. Ответ в тебе самом, брат. Думай! Даже если жизнь толкнула тебя на криминальную обочину, где только и сумел ты выказать удаль свою - чтобы уж пропадать, так с музыкой".
   И за такой позицией нужно признавать законное право на выражение. Единственное, опасаешься, что при подобном психологическом настрое можно незаметно и легко переступить порог и начать теребить в себе чувство национальной исключительности, свидетельство не силы духа, а его слабости.
   Интересно было бы все же узнать, где та ось, вокруг которой вращается колесо свободы, демократии и справедливости. Об этом ведает лишь Вращающий колесо, если есть таковой. Мы же все на земле жильцы временные, биологические часики в нас не вечны. Вот и забавляемся, для самоутешения, идейкой о Конце света и разными кошмарными наваждениями, пугая ими себя и других, благо всегда под рукой..."
  
   За окном кто-то крикнул.
   - Михалыч! Выйди на минутку.
   Да, это звали его. В окно он разглядел за штакетником забора Максимыча с соседнего участка.
   - Здорово, старина! - поприветствовал тот подошедшего к калитке Алексея. - Поди, целую вечность не виделись. Смотрю, дымок из трубы вьется, решил навестить. Как жизнь-то?
   - Пока щадит. Вот устроился здесь, сижу, извилинами шевелю. А что у тебя, как здоровье, дела?
   - Да ничего особенного. Согнулся под ярмом служебных буден и упорно переползаю изо дня в день. Привилегий же не больше, чем у монахов-кармелитов.
   - По парилке, наверное, соскучился?
   - Ехал сюда и мечтал только о ней, мамочке.
   - Тогда заходи часам к семи.
   - Ну, блин, уважил. Не беспокойся, все нужное принесу. И не мечи на стол, как в старые добрые времена, очень тебя прошу. На пенсионе ведь не особо разбежишься.
   - Договорились. Калитку оставлю открытой.
   Рубленая, сосновая, с прокаленными смолистыми стенами баня тоже соскучилась по теплу и после тщательного проветривания стала его с удовольствием впитывать. Алексей чуть спрыснул стенки, чтобы сделать пар вкуснее, для аромата в трех местах помазал вьетнамской "звездочкой" и американским "виксом". Стрелка термометра приблизилась к заветной отметке.
   Ровно в семь пришел Максимыч. Принес простынки, шерстяные тапочки, баночки голландского пива, рукавицы, пузырек с пихтовым маслом и пару обернутых мокрым полотенцем березовых веничков, душистых и мягких. Такие к мокрому телу не льнут.
   - Пора от блажи лечиться, - торжественно объявил он. - Баня все прочистит и простит.
   Раздевшись, они посидели минут пять в предбаннике, плавно разогрелись, потом зашли в парилку и устроились на полке поудобнее, расслабляя мышцы.
   Какие в бане могут быть разговоры между двумя бывалыми мужиками? О всеобщем бардаке, Сталине и России-матушке. Но им поначалу разговаривать не хотелось. Усердно, глубоко дыша носом, они ждали, когда с его кончика обильно польется пот. Посматривали на термометр и изредка крякали под одобрительные возгласы, типа "Эх, душа добреет!" или нечто похожее. А уж когда с носа потекло, спустились вниз. В предбаннике плюхнулись на лавку не сразу, немного походили, размялись и лишь затем уселись отведать маленькими глотками холодненькое пивко.
   В ходе второго прогрева принялись обрабатывать друг друга веничком. Проводили им от стопы к голове и обратно, взмахами подтягивали жар к телу. Хлестали так, чтобы веник все же не превращался в мочалку. Каждый сам растирал себя рукавицей из грубой шерсти, пока кожа не станет багряной. После третьего прогрева выбежали из бани во двор, облепили себя свежим, накануне выпавшим снегом, словно пемзой счищая им пот с тела. И снова в парилку.
   Остывали в предбаннике под парами пихтового масла в благостном состоянии свежести, легкости и покоя.
   Завершив парную сессию, оделись, вошли в дом и устроились в креслах у камина. Наблюдая за танцем огня, потягивали напиток с жасмином, который накладывался где-то внутри на пары пихтового масла и тонизировал почище всякого кофеина.
   - Ну что, полковник, живем мы с тобой в стране самодовольных павлинов, - начал Максимыч, перекладывая горевшие в камине поленья. - Думаем, будто именно наши дела наполняют высоким смыслом мировую историю.
   - А вместе с павлинами у нас еще и черти бродят, - уточнил Алексей и рассказал о неожиданной встрече в ночной электричке.
   - Нас зелеными повязками не запугаешь, - сказал Максимыч, бросив на собеседника взгляд, словно сразу со всех сторон. - В Отечественную и без повязок амбразуры грудью закрывали. Что до угроз ядерного теракта, это все дудаевская агентура блефует, старается запугать обывателя. По части легенд то большие мастера. Придумали, будто есть какой-то пакет, который оставлен в одной американской газете с надписью "Вскрыть только после смерти Дудаева".
   - Трюки старые как мир.
   - Оружие-то ядерное мы контролируем, но с другим тяжелее, - продолжал Максимыч. - Сейчас вне Чечни разгуливает около двух тысяч боевиков, многие вооружены, среди них несколько сотен отпетых головорезов, не подпадающих ни под какую амнистию. Добавь к этой кодле примерно десять тысяч душегубов в бегах, на каждом из которых висит минимум одно нераскрытое убийство, и получишь почти две стрелковые дивизии. Остается только сорганизоваться им и затеять большую резню.
   - Будь у меня власть, собрал бы в кучу всех подпольных торговцев оружием, высадил их на необитаемом острове в океане и сбросил этим скотам проданные ими баллоны с отравляющим газом, а заодно парочку контейнеров с оружейным плутонием, чтобы не скучали, - сказал Алексей, встал и начал ходить по комнате из угла в угол. - Смотри ведь, как оправдываются: если они, мол, не продадут, то продадут другие. Логика дьявола: если не я изнасилую, изнасилует кто-то другой.
   - Да сядь ты, чего ходишь, как прокурор, даже мне не по себе стало, - призвал Максимыч. - Я тебе скажу, это еще цветочки. Недавно один доброхот прислал нам по почте "картинку пожара в борделе во время наводнения". По его сведениям, из московских подземных скважин каждый день выкачивается несколько сот тысяч кубометров воды. В результате оседания водоносных горизонтов под городом, мл, образовывается обезвоженная воронка диаметром аж за кольцевую дорогу.
   - То есть случись землетрясение в четыре-пять баллов по шкале Рихтера...
   - Москва просто провалится в пустоту, многие дома развалятся, начнутся пожары, взрывы в газовых системах, вода в излучинах реки хлынет на город, затопит туннели метро и подземные коммуникации. В своем "экспозе" аноним даже указал места, где террористы могут заложить взрывчатку. А сколько мы получаем сценариев ядерного терроризма от наших сограждан с буйным воображением? Просто диву даешься. Как говорят сегодня в коридорах Генштаба, "кругом блажат и нам велят".
   - Воображение на тему Конца света не только в России работает бесперебойно и при полной неуверенности, когда и откуда именно нагрянет. А у вас в коридорах как на это дело смотрят?
   - Отцы-батюшки к нам летят, словно пчелки на мед. Вот-вот начнут говорить: "Да мы их иконами закидаем!" Ну как перед японской войной в начале века.
   - Или перед Отечественной - шапками.
   - Точно. Впрочем, у нас свои представления о смерти, естественные и логичные, с учетом нашей профессии. При полном бардаке в экономике и правовом беспределе сознание наше тоже подвергается общему маразму на грани сумасшествия. Многие офицеры теряют моральные стимулы. Профессионализм никогда не был так низок. Командование публично заверяет в боеспособности, однако по числу подлодок и самолетов в боевом дежурстве, по техническому оснащению стратегических средств мы отстаем от американцев вне всякой пропорции. Может, это и неплохо в плане экономии. Вот только коррупция и у нас идет широким бреднем, заставляет заниматься больше не служебными делами, а личными вроде приватизации квартир, дач, военного имущества. Кто чем может, у кого что под рукой. Вот такие, эфиоп их мать, дела.
   - В моем представлении, где-то очень близко к безнадеге, иначе не скажешь, - неуверенно подытожил Алексей.
   - Да ничего удивительного. Чем мы раньше обвораживали себя? Мечтами о коммунизме и светлом будущем человечества. Сейчас - рекламой свободного рынка, свободного от всего, что еще как-то сдерживает в человеке стяжательство. Мне перед тобой кривить душой не надо, лично я не против частной собственности. Но считаю, любое частное предпринимательство сначала должно быть честным. Я и за многопартийную систему, но без "партии власти", прикрывшейся маскхалатом свободных выборов, под которым припрятаны казенные баксы на "святое дело победы демократии". Когда же байки насчет свободы начинают распускать ростовщики, тут меня просто выворачивает наизнанку.
   - Ну ладно бы делали деньги, а то просто бешеные деньги. Гонорары за мудрые указания пророки от крупного бизнеса требуют выдать им сразу наличными в "зеленых" и тут же перебрасывают их за кордон на безопасное хранение. Зарплату же могут не выплачивать месяцами. Образцы отечественной культуры измеряют только валютой по текущему обменному курсу.
   - Эх, Михалыч, ты уже от этого дурдома вроде бы чуть отошел, а мне приходится сталкиваться с его завсегдатаями нос к носу. Мании величия у них выше всякой нормы. Хваты! Скоро у нас будет не найти ни одного честного бизнесмена или политика, который не залез бы в сомнительные финансовые сделки...
   Стоп кадр! Самое время прервать "тайную вечерю" и сказать хоть несколько слов о Максимыче. А то получается, явился какой-то шустрый папаша, попарился, покряхтел и давай языком молоть.
   Так вот, ростом он был невелик, телом коренаст, ладно скроен и выглядел, несмотря на возраст, этаким жеребцом на марше. Глаза под густыми бровями глубоко посажены и очень подвижны. Подвижны настолько, что иногда казалось, будто слушает он не ушами, а именно глазами.
   Живая мимика на его лице могла за одну минуту изобразить все человеческие эмоции одну за одной. Это у святого на иконе лик спокоен, неподвижен, словно не от мира сего. Он же был, по его словам, человек приземленный. Во время разговора возьмет да зевнет вдруг. Правда, в такие моменты обычно прикрывал рот рукой.
   Наверное, лоб Максимыча рожден был для того, чтоб творить на нем крестное знамение. Прямой, открытый, высокий, квадратный, с впадиной посередине и морщинками-птичками. Однако за всю свою жизнь он ни разу не крестился, да и потребности в этом не испытывал, отшучивался: "Ребята, я присягал другому знамени".
   Нос его напоминал ну просто клюв царственного орла, причем с такой сакральной значимостью, что одно время вызывал шутки у сослуживцев, называвших нос этот "косвенным свидетельством идеологической нестабильности". Сам он подобные намеки на эзотерические знаки воспринимал спокойно, "с поправкой на идиота".
   Шутить Максимыч и сам любил. Пошутив же, улыбался, сверкая глазами китайского мандарина. Ни чванства, ни надменности, ни высокомерия за ним не числилось. По его словам, все это если и вписывается органично в натуру, только не в русскую.
   Мы не ошибемся, наделив его генеральским званием. На работе он действительно ходил в красных лампасах, кои получил не волею удачно сложившейся карьеры только, а пройдя достойно все полагающиеся ступени опыта, знаний и служебного роста. В общем, приспособлядством не страдал и научился мгновенно улавливать настроение подчиненных, особенно когда у них что-то не ладилось на работе или дома. Умел ли он читать глаза своих начальников, мне не ведомо, хотя могу предположить, что благодаря своей способности быстро реагировать и на их настроение к уходу на пенсию сверху его никто не подталкивал.
   Спросите, где именно служил генерал, в каких войсках? Был бы человек хороший, а свято место для него всегда найдется, в том числе и в войсках "теневых". Большего сказать не могу, но знаю, что привилегий разных у него было побольше, чем у монахов-кармелитов...
   - Ядрены вошь! - бросил себя Максимыч на новый участок прорыва в схватке с невидимым противником. - Да в чем же эта мистика нашей загадочной русской души? Говорят, в терпении. Не в терпении, а в терпеливом подчинении сильным мира сего и зараз в нашей готовности послать их всех к чертям собачьим.
   - Вот и я думаю, есть ли у меня право требовать от других высокой морали, - риторически поддержал Алексей. - Но будь у меня возможность воскресить любого из моих предков, поостерегся бы это делать, чтобы их не расстраивать тем, что они могут увидеть.
   - Живем как в блажнице, - продолжил свой спич генерал. - Отупляем себя беспроигрышными лотереями, финансовыми пирамидами, идиотскими телесериалами для полудурков. Мужи наши государственные пыжатся родить какую-нибудь большую захватывающую идею, а мы, блаженные, затаились и все ждем от них откровений. Тут еще разные "эдички" до кучи лезут после длительной отсидки за границей. Помахивают, прохиндеи, сразу двумя паспортами, подзуживают идти на баррикады, изображая из себя комиссаров во лаве отряда разбушевавшихся матросов.
   - И что ты думаешь, сделают себе рекламу, а потом слиняют за бугор.
   - Есть и такие, что везде успевают, - продолжал Максимыч, для жару подбрасывая поленья в камин. - Возьми хотя бы нашего не утомленного голливудской похвалой потомка постельничего Романовых. Не надо придумывать что-то новое для России, призывает он, просто нужно нынешним правителям дать почувствовать себя правопреемниками "самодержавия, православия и народности", а президент должен стать хотя бы регентом при наследнике трона. Размечтался о премии в виде великокняжеского титула. Такие патриоты-дворяне не грехом считают и вручить какой-нибудь деревенской старушке на две бутылки водки взамен бесценной иконы.
   - Это все потешные. Но выходит сейчас на политическую арену и наша с тобой братия. Не обессудь, к ней тоже надо присматриваться внимательно, как мне кажется.
   - Михалыч, абсолютно с тобою согласен. Некоторые все еще уповают на диктатора, чтобы предотвратить полный развал. Вот только особо ярких мыслей я в этом стане как-то не улавливаю. Одному такому претенденту в главкомы прямо сказал: "Ты, Сашок, еще не созрел до этой должности". А он мне: "Смелость города берет!" Его дерзость меня просто заводит. Замах большой, а опыта и знаний как у дивизионного генерала. Может, и наберет со временем, если "звездная болезнь" не одолеет.
   - Вот и на Западе снова стали поговаривать: мол, привыкли мы к византийской деспотии, генетически склонны не к демократии, а к диктатуре, - подбросил Алексей свое "поленце" в костер и без того жаркого разговора,
   - Ну и пусть себе говорят, лишь бы в наши дела не совались с видом познавших все прелести свободы и демократии. Гораздо больше меня беспокоят возможные последствия их собственных приступов тщеславия и самовлюбленности.
   - Конечно, опаснейшая эта штука, согласись, - признание святости только своего народа. В угаре самовосхваления обычно кончают предъявлением претензий ко всему миру. Пока эту черту не переходят, а если перейдут, как не раз уже было? Вот тогда и окажутся в объятиях своего собственного "пиночета", для которого верность стране приравнена к верности ему самому.
   - Тоже не хочу перед тобою лукавить и скажу вот что. Вместо натравливания правых на левых, вместо вешания друг на друга ярлыков надо бы объявить войну рабской своей душонке. Враг наш не чеченец. Враг этот есть холоп в душе каждого из нас, послушный и услужливый любой власти, хоть от Бога, хоть от Сатаны. Не ахать или охать нам нужно. Не за икону, бутылку или оружие хвататься. За ум свой! Не то так и останемся блаженными бунтарями, пока черти нам ноги совсем не свяжут. Короче, уж до ветру бежать пора, а мы еще не ели.
   Максимыч медленно поднялся, расправил плечи, надел свою импортную кожанку, словно китель после долгого сидения, и произнес:
   - Что-то у меня язык совсем развязался. За парную радость спасибо, Михалыч. Душу отвел, от блажи очистился, пора и домой топать. До сих пор никого не боюсь, как супружницу свою в гневе. Она у меня хоть и своенравная, но добрая, отходит быстро и зла не держит. Вот, думает, наклюкался я здесь, что даже выйти не могу. Ну что, старина, встретимся уж только летом. Я тут в одну страну намылился ума-разума набираться, да и самому в долгу не ходить.
   - Будем надеяться, свидимся и еще не раз попаримся.
   - Да, хочешь до лета загадку? Чего никогда не было и не будет, но если будет, то всех нас мужиков погубит? Не знаю, как ты, я лично отадал не сразу.
   Покидав в сумку банные причиндалы, генерал перекинул ее через плечо и отправился удивлять супругу приливом новых сил и подобревшей душой.
   И верно, если есть изобретения, авторские права на которые принадлежат всему человечеству, то одно из них - парилка. После нее приходит ощущение, что все в тебе и ты во всем.
   На этом можно было бы поставить точку, если бы не еще одно обстоятельство. Перед уходом Максимыч передал Алексею листок с текстом, написанным на обеих сторонах от руки. "Так, на случай писательской надобности, - пояснил он. - Автора уже нет в живых и адресата тоже. Можешь использовать в своих сочинениях. Только не говори, от кого получил. Мне ж тоже пенсия пригодится".
   Вернувшись к себе в кабинет, Алексей расправил листок и стал разбираться в мелком убористом подчерке.
  
   "Дорогой батя, здравствуй! - читал он. - Как там у тебя дела? Как со здоровьем? Надеюсь, справляешься. Ну а мне пришел вот черед исповедоваться. Не перед попом или полковым комиссаром, перед тобой.
   Рядом со мной сейчас тихо стонет от боли в плече мой связной Костя, младший лейтенант из Подмосковья. В разбитое окно дома вижу внизу зажаренного заживо водителя одного из наших бэтээров. Ветер гоняет по улице листовки с воззванием вступать на путь джихада, помнить, что воин аллаха может взять с собой в рай души семидесяти родных и близких. Призывают солдат уходить из воинских частей, принимать обычаи гор. Пахнет трупами, порохом, гарью, бандитами, наемниками и просто охотниками за головами, за нашими головами.
   Мой разведбат завяз в развалинах рядом с городской больницей. Мы перенесли туда раненых, заняли круговую оборону. Трупы сложили в ряд во дворе, накрыли их. Уже несколько часов действует договоренность не стрелять. В переговорах я припугнул шайтана в маске, что, если нам не дадут выйти и не передадут всех пленных, жизнь их пленных я не гарантирую. Услышав об этом, он вытаращил на меня глаза. На мое предложение ответил - ладно, сторгуемся.
   Здесь, батя, торгуют людьми, как обычным товаром. Кто по десять тысяч баксов за душу, кто по шесть. С наемниками из бывших советских республик не церемонятся. Считают, чем быстрее мы их отстреляем, тем меньше им платить придется. Вот приехавших с Ближнего Востока берегут, потому и платят больше, плюс за каждого убитого ими военного или милиционера. Садистам здесь (ненормативное выражение) одно раздолье. Поиздевавшись над человеком, обязательно его прикончат.
   (Неразборчиво) спец вроде меня всегда найдет место на гражданке. Там сейчас решают все хватательные рефлексы, побеждают крепкие бычки, умеющие действовать нахрапом. Один мой бывший сослуживец прислал недавно письмишко, дал понять, что дожидается меня новенький БМВ и через полгода работы, если хозяин доволен, авто будет моим. Да я скорее пойду с протянутой рукой по электричкам, чем буду холуйствовать перед каким-нибудь (ненормативное выражение).
   Признаюсь тебе, последнее время замечаю, что как-то сам себя стал обесценивать. Где-то внутри вдруг исчезает четкая граница между добром и злом. Чувствую, чернуха цинизма передается и мне. Один "людовед" из нашего полка говорил о какой-то невидимой "пробоине" в душе каждого офицера спецназа. В результате, мол, стали мы непотопляемыми утопленниками - выберемся на берег, чуть отдышимся, откашляемся и снова в воду. С этой "пробоиной" даже легче укрощать (неразборчиво).
   Сижу сейчас, батя, и думаю, почему смех вдруг стал быстро переходить у меня в надрывную тоску и зачем я разыгрываю из себя Иванушку-дурачка, который уверен, что у нас все, включая спецназ, изобретено впервые в мире, но еще до патентования кем-то украдено. Ты, как старый коммуняка, меня извини, но мне кажется, что это идет и от нашего исконного позыва искать во всем "главного организатора и вдохновителя". Одуряем сами себя, будто (ненормативное выражение) в руководство государством не проходят. Проходят, да еще как!
   Вот уж светает за окном. Из нор этих нам надо выбираться. Даже у морской пехоты от голода и недосыпа туман в глазах. Я должен вытаскивать ребят живыми, на то и командиром поставлен. И, может, нет у меня другого выхода, как только затащить на броню их стариков и под живым щитом прорываться к своим. Чувствую, сатанею. Не на боевиков, я их просто презираю. На тех в Москве, для кого мы все здесь - так, тьфу, что и растирать не обязательно.
   Прости меня, отец! Свою долю ответственности и даже вины я беру на себя. Увидимся или нет, не знаю. Только прошу не мстить никому за меня.
   Люблю тебя и верю в тебя.
   Александр".
  
  
   ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ
  
   Сейчас мне предстоит сделать нечто совсем не однозначное. Я должен приоткрыть отдельные места из переписки по электронной почте между действующими лицами этой истории. Просто вынужден, иначе повествование не склеивается.
   Джентльмены чужих писем не читают - мне могут напомнить. Наверное, иногда и они читают. Но на это звание я не претендую. А потом, не зря же начинается "знак восьмой", в котором, при желании, можно обнаружить еще и неотвратимость порочного круга. Если, конечно, того очень хочется.
  
   *
   Лонг-Айленд - Москва
  
   Дорогой Алексей! Вот решил дать знать о себе в необычном для меня виде. Стоило ли этого делать, не был уверен, но уже начал, а там посмотрим.
   Рождественские праздники я провел с друзьями в Калифорнии. Вернувшись домой в Рай-Бич, увидел, что все в нем перевернуто вверх дном, разбит компьютер, на полу лежит с удавкой на шее Макс. Перед смертью он, видимо, отчаянно боролся и оставил у себя на когтях следы чужой крови.
   Такой дикой злобы я не испытывал никогда и был уже готов просить у Господа прощения за то, что сам захотел сделать с собой. Мне пришла в голову шальная мысль уплыть вместе с моим Максом на лодке в океан и там окунуться в небытие, дабы не отягощать никого заботами о моем погребении. Сделать же это не из презрения к тем подонкам, а из чрезмерного пристрастия к себе самому. Проще говоря, из эгоизма.
   Согласен, эгоизм может быть и дезертирством. В чрезмерной заботе о себе можно усмотреть и грех. Видно, не случайно любовь тоже вынуждена мириться с этим изначальным позывом в натуре человеческой, а попытки реформаторов установить разумные социальные и межличностные отношения, основанные на любви к ближнему и альтруизме, всегда проваливались.
   Есть случаи в жизни, когда невольно обращаешься за содействием к государственным чиновникам помочь выбраться из сложного положения. Будучи в совершенно безвыходной ситуации, я и связался со своими бывшими коллегами, благо еще и подсказал мой сосед Володя, который, присматривая за домом, видел, как в тот вечер напротив дважды останавливалась одна и та же автомашина. Проникшие в дом оставили не только образец своей крови, но и другие следы. Ведется расследование. Пока мои знакомые меня держат в неведении. Это понятно, я к ним не в претензии. Я в претензии к тем скотам, которые не пожалели Макса.
   Абсолютно прав был Генри Торо: большинство граждан действительно служат государству точно так же, как камни, машины, лошади или собаки. Огромная масса чиновников, политиков, судей, полицейских, священников готова работать на любую власть без особых угрызений совести, если видит в ней гаранта своих льгот и привилегий. Поэтому мудрые люди не возлагают больших надежд на государства и правительства. Они считает, что эти "священные коровы" должны снискать сначала доверие у граждан, заручиться их добровольным согласием уступить им часть своей независимости...
   Чем я сейчас занимаюсь? Например, доставляю себе удовольствие чтением японской поэзии хоку. В ней основную нагрузку несут не слова, а паузы. Поэтому, если у тебя не найдется времени послать мне хотя бы пару строк о себе, я постараюсь прочесть твое молчание.
   Здесь мне самому нужно сделать паузу. Увлекшись, даже не заметил, что уже вечер, а это мое время для пробежки вдоль берега в сторону маяка и обратно. Так каждый или почти каждый день - шесть миль, невзирая на погоду.
   ...Вот я снова за столом и продолжаю заниматься любимым делом - передачей мыслей на расстояние, в данном случае на весьма приличное. За окном пронизывающий мокрый ветер. В комнате семьдесят семь по Фаренгейту и шестьдесят процентов влажности. Почти как в кабинетах Пентагона.
   Не знаю, можно ли назвать это просветлением. Вдруг я понял, что вся моя прошлая жизнь, в сущности, являлась лишь прологом главного действа, когда уже можно быть самим собой и не сгибаться под тяжестью внутренней раздвоенности. И ты знаешь, сознавать не физическую свою связь с миром, а больше духовную со всеми другими такими же двуногими, как я, мне помог ...дзэн.
   Почти тридцать лет я был военным. Хотя это особая порода бюрократов, но все же бюрократов. Иначе говоря, левая зона коры моего мозга забивалась рассудочными формулами, правая испытывала нехватку обычных человеческих чувств. Работа моя состояла, как ты знаешь, в поиске возможностей подвохов и нестыковок в поведении людей. Тут нельзя без доверия, но и без подозрений не обойтись. К счастью, я не деградировал настолько, чтобы видеть вокруг одних только обманщиков.
   Чего мне хочется сейчас больше всего, так это установить доверительные отношения с самим собой, прислушаться к своему внутреннему голосу на волне электромагнитного излучения в миллиметровом диапазоне. Для этого я не нуждаюсь в посредниках, стараюсь воспринимать окружающий мир, используя кладовую своего сознания и подсознания. Дошел до того, что стараюсь набираться ума у самого себя, отхожу от многих мирских дел, в коих усматриваю бесполезную борьбу с ветром. Но при этом не позволяю уму своему проказничать как ему угодно. "Третьим глазом" отыскиваю новые горизонты, заглядываю в свои самые сокровенные тайники души. Для этого мысленно переношу себя в горную пещеру вдали от людей, откуда вижу божественной красоты долину. В такие моменты, если вытряхнуть из головы все лишние мысли, в воображении возникают черный дракон на мертвом дереве и цветущий в огне лотос.
   Мое протестантское вероисповедание не мешает мне заниматься дзэн. Жизнь в дзэновской монастырской обители, как известно, строится по принципу "кто не работает, тот не ест". В отличие от монахов-попрошаек в Индии, их японские собратья, например, считают физический труд на общее благо праведным делом. Главный смысл своего отшельничества они видят не в изнурении себя, а в максимальном использовании того, чем одарила их природа. Это люди жизнерадостные, совсем не лишенные чувства юмора. Скромный быт и вера в свои силы помогают им избавляться от суеты сует и томленья духа, а заодно и от искушений безнравственностью. Их суровые законы монашества рассчитаны на то, что чаша ограничения самих себя будет испита ими полностью, до последней капли.
   Мне думается, дзэн стоит ближе к реальности, чем христианство. Приверженцы этого философского учения не борются с людскими грехами и пороками путем лицедейского морализаторства. Доброжелательность для них - это освобождение себя от изматывающих душу переживаний и разрушительных позывов. Они против любого насилия и принуждения, захватнических войн и гонений на инакомыслящих. Понятие "избранный народ" им чуждо, братство народов ближе, а потому для них нет деления на правоверных и еретиков. Духовное совершенствование они считают своим естественным, само собой разумеющимся делом.
   Нет, я не подменяю действительность символическими знаками и образами, просто пью из новых источников. Чтобы понять какую-то вещь, принимаюсь наблюдать за ней с разных сторон, стараюсь внутренне слиться с нею и испытать нечто вроде того Просветления, которое испытал Будда более двух тысячелетий назад. Спокойствие и терпение! Прочь предвзятые мнения, симпатии и антипатии! Вот тогда-то и увидишь свой собственный лик, почувствуешь себя по-настоящему свободным.
   Дзэн признает: интеллект способен лишь завести нас в дремучие заросли, где не найдешь душевного успокоения. Среди его адептов принято отбрасывать противоречие между утверждением и отрицанием, считать жизнь фактом, не требующим объяснений из потустороннего мира. Если же сам начнешь слепо следовать таким объяснениям, можешь придти и к тому, что станешь извиняться за свое появление на свет. Надо хвататься за жизнь земную обеими руками и самим добывать себе пищу духовную.
   Как у нас в Америке привыкли думать? Вещь либо есть, либо ее нет. На Востоке же избегают категорических утверждений, игнорируют логику и детали, стремятся к познанию явления в целом. Отсюда и выражают мнение свое настолько витиевато, что ускользает истинное значение сказанного и оно даже кажется преднамеренно скрываемым. Рассуждают спокойно, размеренно, невозмутимо, словно соприкасаются с вечностью, когда исчезают все контрасты и условности. Если у нас слишком увлечены логикой анализа, то там требуется больше живого предчувствия и интуиции. Истинное у них вообще раскрывается в процессе ни к чему не обязывающей беседы по дзэновскому методу мондо - вопросов и ответов, причем когда сам вопрос частенько подразумевает ответ. Вот только к сожалению, все это невольно обесценивает для индивида саму ценность его земной жизни.
   Ну да ладно, достаточно об этом. Я тоже ведь могу обмануть сам себя и для успокоения совести довериться иллюзиям. И все же, благодаря дзэн многие вещи действительно потеряли для меня былую значимость. Единственное, что мне нужно сегодня из материальных ценностей, так это парусник, о котором я мечтал всю жизнь. Пусть даже мне придется потратить все свои сбережения, думаю в конце мая выйти в первое плавание. Пока же осваиваю в теории приемы лавирования короткими галсами против ветра и прочие премудрости парусной навигации.
   Кем я считаю себя? Неудачником или баловнем судьбы? Добился ли я в жизни всего, что хотел? Честно говоря, меня это сейчас совсем не волнует. Я просто учусь наслаждаться каждым ее мгновением, находить в себе душевный покой, искренне радоваться случайной встрече с любым незнакомцем, обратившимся ко мне на улице с вопросом, и быть ему благодарным за то, что он решил спросить именно меня.
   Говорят, в моем возрасте нужно не только знать свое истинное предназначение, но и вместо молока попивать кефир, есть творог, заменять сахар медом и вообще потреблять больше калия, дабы кости не расклеились. Зачем я бегаю? Очистить кровью от шлаков межклеточные пространства. Где та ось, вокруг которой вращается мое здоровье? В животе. Мне кажется, большинство умирает преждевременно именно от плохого питания, а чрезмерные физические нагрузки загнали в гроб больше народа, чем оздоровили. Сейчас для меня важно не дать клеткам тела выйти из-под контроля своего "главнокомандующего". Поэтому стараюсь ходить бодро, жестко ступая, потому как без встряхивания плохо прочищаются печень, почки и сердце. Время от времени, в этих целях бью копытом и мотаю головой, как лошадь после большого забега.
   Недавно получил известие от Карлоса. Вместе с друзьями теребит криминал со всего света, приезжающий в его страну с грязными по локоть руками от торговли, оружием, наркотиками и людьми. Несгибаемый человек!
   Слышал я, в мае Джулия собирается навестить тебя. Сожалею, что у меня этого в этот раз не получится. Во всяком случае, в ближайший год.
   К Рождеству Фрэнк прислал мне открытку и свое фото из Британской Колумбии. Сидит на берегу реки у костра рядом с миловидной блондинкой и, довольный, уплетает свеженькую форель.
   Из того дома в Рай-Биче, что мы с тобой так усердно покрасили, мне пришлось переехать на новое местожительство. Флюгер я, конечно, забрал с собой. Снять его было так же трудно, как и поставить, но мне помог Володя. Сейчас живу на Лонг-Айленде в двух шагах от океана.
   Такие, брат, дела мои сегодня.
   С наилучшими пожеланиями и надеждой на скорую встречу,
   Джордж
  
   *
   Москва - Лонг-Айленд
  
   Дорогой Джордж!
   Очень рад увидеть на экране твое послание и услышать в нем характерный для бодрый, уверенный голос.
   У меня все нормально. По крайней мере, я так себе внушил.
   Сейчас тоже живу один и у меня нет ни собаки, ни кошки. Своим обиталищем на эту зиму выбрал деревянный дом, что стоит на краю большого леса в двадцати минутах ходьбы от железнодорожной станции и в девяноста километрах от Москвы. Иногда, после обильного снегопада, надо поработать лопатой и проделать себе от дома дорожку. Тепло там поддерживают печь, камин и обогреватели с подводной лодки, когда уж совсем холодно. Есть еще баня, но ее я использую не чаще раза в неделю или специально для приезжающих иногда из города друзей-любителей попариться.
   Просыпаюсь обычно, когда уже чувствую, что спать больше не могу. Иду завтракать, потому беру лыжи - и в лес. Пять километров туда, пять обратно, не спеша. Там ветра почти не чувствуешь, лишь на лыжне хрустит снег, словно кости мои разминает. Ну а уж если слишком морозно, остаюсь дома - там тоже есть чем заняться.
   Независимо от погоды, меня обуревает зуд, что стихает лишь за письменным столом по мере заполнения мною банка компьютерной памяти. Этой зимой задумал сделать одну вещицу, в которой хочу совместить интерактивно все времена и эпохи, дабы лучше разобраться в некоторых неувядаемых явлениях, происходящих и в моем родном отечестве. Привлекаю для этого и те знания, которые получил во время моего длительного пребывания за его пределами. Окунаясь с головой в прошлое, обнаруживаю множество случайных и далеко не случайных совпадений с днем нынешним.
   По ходу своих интерактивных изысканий я все больше убеждаюсь в том, что здравомыслящий и уважающий себя человек не должен служить своему государству только на уровне подсознания, тем более "по тайной казенной надобности". Именно через такое мне удалось пройти, как надеюсь, с наименьшими потерями для себя. Однако признаюсь тебе, выпади мне шанс сделать это снова, я еще подумал бы, стоит ли. Мне сие уже не интересно, не возбуждает оно меня.
   Обликом своим моральным я никого не превосходил. Просто уж так получилось, что через свой жизненный опыт пришел к выводу: целесообразность государств строится преимущественно на политико-экономической выгоде для тех, кто оказался наверху, но не на нравственности. Истинная же этика не раздумывает, как бы ловко совместить справедливость с неправедным деянием, и ей безразличен диктат политической или экономической целесообразности.
   Если кто-то не согласен с политикой своего правительства, ему лучше на него не работать, иначе в жертву принесет совесть, душевное равновесие и возможность делать свое дело искренне. Для меня демократия в сложившемся на сегодня в Америке и России виде весьма далека от желаемого. Я все так же отвергаю "единственно правильные" веру и образ жизни, не принимаю никаких образцов для подражания и считаю, что данная нам всем и повсюду живая и неживая природа охотно признает одно единственное право личности - на развитие в ней переменчивых состояний.
   Как и тебе, Джордж, мне дорога моя личная независимость, которую мне полагается хотя бы по возрасту и выслуге лет. И все же, отряхиваясь от дурных традиций и ложных духовных подсказок, хочу сохранить возможность влияния на меня чего-то благотворно разумного и доброго со стороны.
   Знаешь, о чем я сейчас больше всего думаю? Ты великий телепат и, должно быть, знаешь. Ну а если затрудняешься, то скажу. По моему убеждению, все без исключения смертные так и остаются грешниками до гроба, а ипостась святого угодника просто придумана для душевного комфорта. Грех мне видится еще и в том напыщенном самодовольстве, к которому каждый раз снова возвращаются после замаливания в храме сделанной ими пакости. Брезглив я и к себе в те моменты, когда вдруг нахожу нечто общее с доморощенными инквизиторами, одаренными литературно-фискальными способностями. Если бы не страх перед наказанием, такие расправились бы со всеми своими политическими оппонентами. Не приемлю и тех, кто ищет покаяния, чтобы на пути к нему придать своему безбожию прелесть благочестия. Не признаю никаких молитв - ни в церкви, ни на партийных собраниях.
   Кстати, рассказав об увлечении дзэном, ты задел меня за живое. Еще работая в твоей стране, мне пришлось найти в этом учении массу полезного, что подсказывает видеть истинную добродетель не в строительстве храмов, не в заучивании молитв и даже не в покаянии. В дзэне, например, я нашел довольно привлекательной его эстетику. Посмотри, как уравнивает она активность творящего и воспринимающего, подсказывает признать истинным то, что само организуется, раскрывается и без экзальтации заявляет о себе симбиозом слова, веры и дела.
   Одновременно, и говорю тебе это совершенно откровенно, меня не увлекают призывы идти на все ради достижения чувства общности и просветления в какой-то великой личности, пусть даже в Будде или Иисусе Христе. Мой собственный путь духовного просветления, если его можно так назвать, я проложил себе к древу познания, после чего не вверх по нему, а вниз к корням. Потому и создал свое личное бюро интерактивных исследований под названием "БУР", что в переводе на английский означает механизм сверления вглубь.
   Подобно многим приверженцам дзэн, меня не удовлетворяет идея божественности Творения: я вижу в ней просто красивую аллегорию. Вообще настроен скептически к любым бесспорным истинам духовного плана, оттого и не приемлю церковных обрядов поклонения, построенных на необходимости постоянно ублажать небожителей. Это отнюдь не означает, что я напрочь отрицаю существование Высшего Разума. Нет, всего лишь имею в виду, что нет такого Вседержителя, который целиком бы отвечал моим взглядам. Здесь, конечно, дает о себе знать и мой многолетний профессиональный опыт.
   У любого человека, кого ни возьми, своя собственная философия жизни, обязанная в первую голову его или ее личному духовному опыту. В этом отношении из всех назидательных учений дзэн мне представляется наиболее самокритичным, помогающим избавляться от мистификаций, хотя и не ото всех. Поэтому каждый раз, когда я категорически отрицаю или утверждаю что-либо, меня нужно бить палкой. И тех, кто поучает, будто вместо реальной жизни повсюду пустота, щадить тоже не стоит.
   Мне как-то ближе проверенные и перепроверенные факты. Истина, видимо, лежит выше любых общих утверждений или отрицаний, она как бы в вечном хаотическом движении, мечется по ветру и против ветра. Ее невозможно передать словами, она насмехается над классической логикой. Ну а то, что я не вымаливаю прощения Всевышнего, еще не свидетельство моего превосходства над верующими. Просто таков мой удел. Не извиняться же мне за это!
   Пролетая надо мною, Вседержитель мог бы поинтересоваться у меня, кто я такой. Что ответить ему вдогонку? Частичка малая миллиардов живых существ, научившихся ходить на своих двоих, создавать средства к существованию и разрушению, что-то при этом говорить друг другу, каждый на своем языке, но в общем понятном. Они внушают себе, будто способны попасть в некую священную обитель вечного счастья, где никто никого не угнетает и не обманывает, где можно жить беззаботно. Хоть и пользуются они плодами науки, все еще бессильны разрешить конфликты между собой, нациями, расами, культурами и вероисповеданиями. Посредством технических достижений создают все более совершенные "щиты" для себя, но предотвращают войны лишь на время. И если их лучшие творения пока еще не уничтожены, то лишь благодаря личностям, чьи ум, воля и сердце вибрируют в унисон с добрыми намерениями и средствами. Они умеют прослеживать звенья причинно-следственных связей и избегают окончательных выводов даже о собственной подлинной сущности.
   Хотелось бы поделиться с тобою, Джордж, вот еще чем. Мне тоже приходится бежать по шестому кругу. Так оно выглядит, если за круг считать десяток прожитых лет. "Бежать", конечно, громко сказано: к сожалению, все чаще на ходьбу переходить, даже на лыжах. И все больше сидеть за письменным столом. И какое же это блаженство иметь массу свободного времени пораскинуть мозгами, увидеть себя со стороны, забраться к себе в сознание и дальше - в подсознание. Хочется мне, как ты парусом, научиться управлять своим перемещением в пространстве и времени.
   Пока же продолжаю работать, памятуя, что не всегда можно полагаться на свидетельства источников, в надежность которых привык верить. Не потому, что эти источники сознательно вводят в заблуждение: их тоже подводят способности беспристрастно судить. Да и сам я частенько не в состоянии адекватно зафиксировать результаты своих наблюдений. Трудно бывает оценить по достоинству нечто совсем для них не обычное, а то, что кажется частным, спустя некоторое время оказывается значимым...
   Мне искренно приятно с тобой общаться, Джордж. Трудно передать в словах мои сопереживания и симпатии к тебе.
   Если ты приедешь ко мне в любое удобное тебе летнее время, мы обязательно пойдем на катамаране ловить юрких угрей.
   Сейчас хочу пойти в храм нерукотворный. Там, в лесу, почти уже стаял снег и воздух наполняется запахами весны
   С самыми добрыми чувствами и пожеланиями,
   Алексей
  
   *
   Мадрид - Вена
  
   Карлос сердечно приветствует Джулию!
   Как ты поживаешь? Надеюсь, все у тебя хорошо.
   Без вступлений сразу тебе признаюсь, что в последнее время в гости ко мне все настойчивее напрашивается мысль о тщетности моих усилий, а на меня все чаще нагоняют тоску признаки прогрессирующей повсюду коррупции, заразной, как и любая инфекционная болезнь. Правда, я еще не тороплюсь впадать в полное отчаяние, пусть даже иногда приходится сучить ножками, словно опрокинутый на спину жук. Продолжаю сопротивляться еще и потому, что знаю - подобное в обществе происходило всегда и во все времена до нас, ничего здесь нового нет.
   Независимо от моей воли, мне тоже приходится беспокоиться, как бы не пойти на сговор с собственной совестью, не изменить самому себе и своим товарищам по работе. Однажды пришла даже мысль, неужели моя жизнь не стоит хотя бы мнимого акта измены. Странное откровение, Джулия, не правда ли? Об этом я признаюсь только тебе.
   Похоже, кто-то пытается внушить мне, что смазливая проказница жизнь спокойно обойдется и без моего за ней ухаживания. Но я все-таки пока еще с ней. Моя вера в доброту и справедливость потеряет для меня всякий смысл, если придется окончательно разочароваться в людях и вместо того, чтобы помогать им, равнодушно взирать, как одни издеваются над другими. Священство уверяет, будто доброты в мире больше, чем зла. Так оно и есть, ибо даже доброта часто наносит обществу больший ущерб по сравнению с ненавистью. Например, наше мягкосердечие к убийцам.
   Отпетые негодяи непременно, рано или поздно, переступят закон, и нет среди них такого, кто бы не заметал следы своих преступлений. Согласно Священному Писанию, к тому подталкивает их патрон - отрекшийся от Всевышнего падший ангел. Дабы избежать сатанинских интриг, нужно каждому победить в себе врожденные искушения греха, стяжательства, ненависти, предубеждения. Даже апостол Павел старался одолеть в себе тягу к пороку и в своем Послании к коринфянам выражал озабоченность повреждением умов у тех, кто отстранялся от Христа. Что бы там ни было в действительности, христианство опирается на глубокие корни природы человеческой.
   Лично я нисколько не сомневаюсь в праведности моих дел, но пусть они для меня будут игрой. Рискованной, отчаянной, почти безнадежной, но игрой. Мне так легче. К тому же я настырный и все еще пытаюсь разгадать таинства преступления и наказания.
   Грабители и убийцы, в том числе террористы, оправдываются тем, что они, мол, не грабят и не убивают, а завоевывают, подчиняют своей воле, как и войны-завоеватели. В сущности, этому подыгрывают и авторы многих триллеров, вселяя в человека еще больший страх перед преступником, упиваясь придуманными ими кошмарами.
   Как тебе, Джулия, уже известно, я из породы криминалистов, которые усматривают глубинные мотивы правонарушений в слабости человеческой натуры, как самого преступника, так и его жертвы. В состоянии страха и отчаянной безысходности люди мало задумываются над тем, что, теряя в себе мужество подтвердить свои показания в суде, они способствуют разгулу криминальной стихии. Их здравомыслие переходит в малодушие, хитрость и цинизм.
   Эгоизм разъедает даже самые благочестивые души, сознание омрачается разрушительными страстями и горькими разочарованиями, Наблюдая за своими бывшими коллегами, я чувствую, как многие, независимо от возраста и опыта работы, становятся все безразличнее к жестокости преступлений и за внешней почтенностью их образа жизни начинают проглядывать скрытые и далеко не благие намерения. От страшной обиды на весь род человеческий некоторые решают довести свое негодование до того, чтобы самим вершить расправу на месте и таким образом преодолеть в себе синдром безнадежности борьбы с неотвратимостью порочного круга зла.
   Сколь бы печальным мне все ни казалось, хотелось бы обменяться с тобой суждениями и вот еще по какому поводу.
   Обычно люди благородного ума и доброй души отличаются одухотворенными лицами - на них можно даже узреть отражение "духа эпохи". К физиономии же каждого человека как бы придается своя "шифровальная машина", способная и распознавать его истинные мысли. Ну а нам, детективам, остается лишь раскрыть принципы дешифровки и перевода языка чувств на язык словесный.
   Непросто это - безошибочно подметить на лице адекватные действительности характерные признаки для определения степени подлинной умственной, духовной и нравственной зрелости индивида. Помимо проницательности, нужны хорошие практические навыки прочтения внешности при поведении личности в разных ситуациях. Не уверен, что я владею ими в полной мере, но изучение физиогномики нахожу не только увлекательным, но и очень полезным занятием.
   Так что после многих лет сыскной работы мало-помалу прихожу к кое-каким для себя заключениям, ибо как бы ни старался человек скрыть свои грехи и пороки, они все же на лице его вырисовываются. Убежден в этом еще и потому, что я начал с самого себя, с обнаружения в себе блуждающих очагов самых разных наклонностей, действия некоего универсального закона непроизвольного тяготения к этически неприглядным вещам. В общем, преступные замыслы тоже говорят на своем языке, оставляют отпечаток на лице, походке, жестах, манерах, привычках - особенно когда примешиваются мании величия, комплекс неполноценности, разные неврозы, навязчивые идеи и прочее.
   На лицах тех, кого я называю подручными Сатаны, при всех их даже неординарных способностях к притворству, я не увидел ни одного следа добродушия и душевного равновесия. Наблюдая за ними вблизи, невольно подмечал, как их физиономии корчались, черты лица подергивались, не согласуясь между собой.
   У типажей, которые мне и моим коллегам чаще всего попадались, головы больше широкие, нежели удлиненные, с очертаниями неправильными, неровными, угловатыми, заметно напряженными. Затылочная часть и теменная область несколько выпуклы, виски вздуты. Брови склонны висеть низко, вогнуты, спускаются к вискам и частым движением поднимаются вверх в виде арки.
   Глаза обычно впалые, подвижные, блестящие, с тяжелым взглядом. В Китае такие глаза называют волчьими. Нос у них вдавлен у корня, выдающийся, дугообразный. Рот искривлен в той или иной степени, углы его опущены. Губы сжатые, тонкие. Улыбка перекошена, похожа на гримасу. Цвет лица бледный, желчного оттенка. Волосы жесткие.
   Уши, как правило, большие, плохо очерченные, с дефектным ободком и отклонены назад так, что спереди их почти не видно. Мочка уха хорошо оформлена, но небольшая. Подбородок четырехугольный, угловатый, как бы уходящий назад. Челюсть тяжелая, широкая, выступающая с обеих сторон и заметная, если смотреть сзади.
   Голова поднята высоко, спина выпрямлена. Телосложение худощавое, талия тонкая. Походка упругая, резкая, стремительная. При ходьбе ладони сжаты в кулак. Жесты словно выражают негодование или удовлетворение и реже всего - подобострастие.
   Говорят, будто от каннибалов исходит козлиный запах едкого пота. Столь же дурно пахнет и от головорезов, включая террористов, о которых я только начинаю разговор, но они, дабы нейтрализовать запах, обильно могут услащать свое тело лосьонами и дезодорантами. Очень любят мясо с кровью и изысканные вина.
   Спят эти бесы мало, бессонные ночи переносят относительно легко. Сон у них легкий, часто прерывается внезапными движениями тела. Склонны к ипохондрии, галлюцинациям, истерии, невралгии и бронхиальной астме. Длительный физический труд не приемлют: сказывается повышенное раздражение организма, работающего на частых оборотах и весьма чувствительного к изменениям погоды...
   Собраны мною и некоторые обобщенные сведения об их свойствах "нерастительного" происхождения.
   Прежде всего характер типичного террориста с многолетним стажем надменен, непреклонен, упрям. Ум достаточно верткий, но больше интуитивный. Своего мнения он держится твердо, неуступчиво и склонен навязывать его. Высказывается в довольно категоричной манере, часто образно и пространно, легко переходит от одного предмета разговора к другому. Голос грубый, твердый и словно охрипший. Он малоразговорчивы, но может произвести впечатление человека откровенного и эмоционального.
   Решение действовать принимает молниеносно, опираясь больше на свой дар интуиции и импровизации. Стиль мышления у него прерывист. Часто непоследователен, но может также использовать эту свою особенность для распознания людей, с которыми имеет дело. В претворении своих планов действует с неутомимым упорством. Буйная злоба угасает у него сразу после удовлетворения им желания отмщения. Великодушие и прощение не в его натуре. Душа у него изнывает без внутренней тревоги и опасностей.
   В своем окружении ищет искреннего выражения привязанности и личной преданности к себе. Одиночество переносит достаточно легко. Поскольку ему больше подходит беспокойный образ жизни, рисковые интриги и авантюры, то находиться на одном месте долго не может. Особое удовольствие получает от ночных путешествий. Жизненная или биологическая энергетика в нем распределяется довольно капризно, проявляется совершенно непредсказуемо, сменяя порывы крайней активности и воодушевления общей апатией.
   Вожаки-групповоды банд террористов особенно не переносят, когда им перечат рядовые исполнители. Советоваться предпочитают больше сами с собой, чтобы внушить к себе страх и беспрекословное подчинение. Непреклонны в своей нетерпимости и неумолимы в наказании помощников за малейшее отступление от установленных процедур. Даже с учетом их умения притворяться, действительно всегда готовы пожертвовать своей собственной жизнью ради успеха проводимой операции. Но все это может носить и преходящий характер, зависеть от силы оказываемого им сопротивления. На другом поприще из них получились бы коллекционеры антиквариата, способные ввести в заблуждение даже самых опытных знатоков.
   Во время богослужения в церкви редко кто из отпетых террористов преклоняет колени. Сладострастные до крайности в отношениях с женщинами, они никогда не простят своим женам или любовницам нарушения верности. Истинное наслаждение испытывают также от катастроф, природных бедствий, человеческих трагедий, политических или экономических катаклизмов. Умирают они чаще всего насильственной смертью, уже подготовленные всем строем своей осатаневшей души к внезапному избавлению от земных испытаний ради своего "священного дела".
   Обратись я за консультацией к доктору Фрейду, наверняка узнал бы о сексуальном происхождении их циничных фантазий, доставляющих им удовольствие на грани с эротическим. Мне тоже приходится в них видеть психопатов, на уровне подсознания своего владеющих психотехникой если не гипноза, то внушения. Разыгрывая собственную драму, они убеждены, что сам Бог поручил им решать судьбы других подобно тому, как писатели решают за героев своих романов. Не случайно же появился в России почти сто лет назад террорист и далеко не бездарный писатель Борис Савинков.
   Под показной обходительностью скрываются в них натуры завистливые, изворотливые, изобретательные в исполнении терактов. Что-то все же роднит этих мрачных фантазеров с членами тайного совета ордена "Шутцштафель", собиравшимися на совещания в средневековом замке неподалеку от Падерборна в Вестфалии. Ведомые страстью к коварным заговорам в мировом масштабе, те тоже искали морального оправдания своим преступлениям и безжалостно расправлялись со всеми, кто им мешал.
   Согласен, в таком моем "прочтении" нечестивцев рациональное и эмоциональное переплетаются. Однако не считаю нужным стесняться моих наблюдений перед друзьями, на понимание которых рассчитываю. Пусть в моих предположениях много символики и мало четко сформулированных, твердо обоснованных выводов. Пусть даже мои обобщения покажутся порождением случайных совпадений, но мне все-таки хочется сделать хотя бы предварительные заключения.
   Теперь о наших общих делах. На сегодня, насколько мне известно, так и не обнаружено никаких свидетельств материальной поддержки Советским Союзом "красных бригад" в Италии или Ирландской республиканской армии. Ничего не вскрывается и о возможных связях Москвы с сепаратистами из вооруженного отряда баскских националистов ЭТА. Последняя до сих пор держится особняком от террористических формирований в других странах и финансирует свои акции исключительно путем насильственной экспроприации собственности баскских предпринимателей.
   Ядерный терроризм одиночек? Такая опасность есть и в Испании. Мне думается, со временем она может стать чуть ли не равной угрозе ядерного конфликта. На международных научных форумах почему-то все реже говорят о катастрофических последствиях применения ядерного оружия, хотя межконтинентальные баллистические ракеты продолжают стоять в шахтах и бороздят океаны на подводных лодках. Мировая общественность сейчас больше встревожена отстрелом китов и глобальным потеплением климата, а саму проблему ядерного устрашения выпроваживает из политики в область второстепенную. Но иному государству ведь нет даже нужды реально располагать ядерными боеприпасами. В целях устрашения можно создать эмоционально насыщенное впечатление, будто таковые у него уже имеются.
   Что касается "переносного" ядерного боеприпаса, то из опрошенных мною экспертов никто не решается подтвердить или опровергнуть достоверность сообщений в российской печати. Бесспорным им представляется одно - процесс миниатюризации ядерного оружия начался вместе с его появлением на свет и никогда не останавливался. Вероятность же использования террористами-одиночками чего-то подобного остается, однако осуществить подобную акцию им крайне сложно. Вот скрыть химические или бактериологические средства для массового уничтожения людей относительно проще, хотя на пути применения есть и свои технические сложности.
   На территории некоторых государств скрываются сейчас террористы из других стран при явном попустительстве местных властей. Наличие там оружия массового поражения не вселяет оптимизма, ибо служит объектом вожделения для самих террористов. Мировая же политика затянута в порочный круг, где вертятся государства-любимчики ядерных держав и государства-пасынки. Круг этот обрастает слоем предвзятых оценок. На такой двуликой основе межгосударственное сотрудничество в борьбе с международным терроризмом могут называть перспективным только сами террористы - с иронической усмешкой...
   В самое ближайшее время направлю тебе весьма любопытные, как мне кажется, материалы об исламском терроризме. Рад буду услышать твое отзыв о них
   Слышал от Джорджа, что ты собираешься в Россию. Как и все другие, страна эта сегодня у меня вызывает, по больше части, сочувствие. Но в дебрях русского леса я плохо ориентируюсь и охотно прислушаюсь к любому твоему впечатлению, которое ты вынесешь из поездки.
   В данный момент у меня дома поют Хосе Каррерас, Пласидо Доминго и Лучиано Паваротти в сопровождении Лондонского симфонического оркестра. Знаю, они тебе нравятся. Слушаю их как бы вместе с тобой.
   Надеюсь, скоро увидимся. Большой тебе удачи!
   Карлос.
  
   *
   Вена - Мадрид
  
   Джулия тепло приветствует Карлоса!
   Твое послание меня тронуло вдвойне - тем, что ты пишешь и к чему подводишь. Ответ, разумеется, не откладываю.
   Как и тебе, любая обобщающая оценка того, что собою представляют главные особенности индивида, мне представляется заочной, ибо даже вроде бы оправданные заключения всегда требуют конкретизации.
   По этому поводу мне вспоминаются русские интеллектуалы, проживавшие в Италии в двадцатые годы. Они решили оспорить аналитическую позицию Зигмунда Фрейда о том, что истинная правда о человеке вообще недоступна, ибо независимо от своих намерений люди невольно сами себя вводят в заблуждение по тем или иным причинам, от них мало зависящим. Если Фрейд здесь в Вене доказывал невозможность самоанализа, то многие русские психологи у себя на родине оставляли за интуицией известные преимущества перед чисто непосредственным восприятием. Они считали, что только сам человек может увидеть себя со стороны и путем глубокого проникновения в подсознание свое, в том числе генетическую память, открыть в себе еще одну личность, вести с ней диалог на равных и узнать таким образом больше о подлинной сути своей.
   Как мне видится, сознание мое и сознание других интерактивны, взаимно проникают друг в друга, вследствие чего их лучше рассматривать во взаимодействии. Любая высказанное мною мнение принадлежит не только мне, оно есть результат такого взаимопроникновения. Скажем, как у меня с тобой в обмене нашими посланиями или в диалоге, когда один находит свою мысль у другого. В принципе, за любой выраженной тем или иным способом идеей следует реакция, даже если ответом будет молчание.
   Твое психологическое разбирательство, в моем представлении, проводится с учетом того, что типологические внешние признаки говорят о многом, но могут быть и ошибочно истолкованы. Одно это делает наш диалог с тобой на данную тему бесконечным. Каждый раз всякие наши умозаключения потребуют уточнений, будут подбрасывать все новую пищу для догадок. Надеюсь, никто из нас не намерен канонизировать свое мнение, перебивать другого или заглушать его голос.
   Да, я собираюсь в Россию. Хочу узнать, насколько расходятся официальная и моя точки зрения. Кстати, Карлос, в истории наших с тобой стран более чем хватало тоталитаризма с его неотъемлемым спутником - лицедейством. У нас тоже возникали иллюзии о человеке, будто он напоминает открытую книгу, которую надо, мол, уметь читать, равно как и о всемогуществе контроля властей за подлинными мыслями своих граждан.
   Так что неплохо было бы мне разобраться, есть ли все еще в России пропасть между публичными и тщательно скрываемыми мнениями, насколько провозгласившие себя демократами государственные деятели увеличивают эту пропасть или сужают. Попытаюсь также посмотреть, какие нынешние русские идеи могут пригодиться западноевропейскому опыту. Меня интересует интеллектуальный потенциал России, в частности по преодолению межэтнических конфликтов и межнациональных вне ее. Какие наиболее привлекательные духовные ценности там считают транснациональными? Каким образом национальные черты русской культуры и народного самосознания взаимодействуют с сегодняшней политической ситуацией? Насколько еще силен в России процветавший веками культ самодержца или вождя в ущерб гражданским свободам и правам личности?
   Почему бы не обратиться и к некоторым эпизодам российской истории. Например, к "делу царевича Алексея", старшего сына Петра Великого. Алексей бежал из Москвы сюда в Вену под защиту императора Карла VI, однако царским эмиссарам удалось выманить его на родину, обвинить наследника престола в государственной измене и казнить - по настоянию отца.
   Не терпится мне, бывшему работнику прокуратуры, получше понять деятельность созданного Петром Преображенского приказа, правительственной службы по расследованию политических преступлений или того, что ими называлось. В механизме петровских преобразований такой орган являлся основным средством подавления инакомыслия, неукоснительного выполнения высочайших предписаний по тотальному контролю над общественной и частной жизнью подданных. Достаточным свидетельством обвинения прокуроры считали признание самого обвиняемого. Редко какой допрос обходился без пыток и физических издевательств. Разработана была и своя методика заманивания допрашиваемого наводящими вопросами, в результате чего ни в чем не повинные граждане клеветали сами на себя. И что характерно, при жесточайших мерах наказания, когда к измене приравнивалось даже заурядное взяточничество, доверенные лица царя занимались казнокрадством, наушничеством, попирая все законы, которые должны были блюсти на благо страны и государства российского.
   Вот с такими вопросами в моем невидимом портфельчике я направляюсь в Москву и Ленинград - мне почему-то нравится больше это название, а не воскрешенное старое. Что и как получится, не могу даже представить себе, но полагаюсь на свою звезду и Алексея. Если предчувствие меня обманет, снова буду себя успокаивать: "Принимай это легко и не унывай! У тебя все еще впереди, как у девочки".
   Поверь, Карлито, я всегда считала и считаю, что из нас двоих именно тебе сил и оптимизма не занимать.
   С добрыми, дружескими чувствами,
   Джулия
  
  
   *
   Москва - Вена
  
   Здравствуй, Джулия!
   Рад возможности подтвердить мое к тебе расположение вместе с готовностью продолжать сотрудничество с твоим Центром.
   Мне кажется, тебе успешно удается вести исследования при четком понимании, что совпадение фактов по времени может оказаться и совершенно случайным, а несовпадение - значимым. Дабы суждения были максимально объективны и справедливы, ты рассматриваешь альтернативные варианты беспристрастно, вычленяешь из различных догадок наиболее достоверное. В общем, мне нравится твой конечный продукт, если, конечно, тебя интересует мое мнение.
   Надеюсь, ты уже готова психологически к поездке в страну, где у работающих в государственном секторе налоги изымаются автоматически, а остальные обычно ищут всевозможных уверток для уплаты их в усеченном виде. В ответ на требование налоговых органов заполнить декларацию о доходах обладатели чувства юмора предлагают правительству сначала заполнить самому декларацию о произведенных реальных тратах бюджетных и других денег. Словом, как и повсюду в мире, только у нас в России есть свой местный колорит.
   Наш школьный учитель сегодня за несколько месяцев получает зарплаты достаточно, чтобы заплатить за установку себе одного зуба. Затягивают же с ее выплатой месяцами, сваливая вину на местные власти. А это уже несколько отличается от западноевропейской практики. Если у вас государственные бюджетные средства ходят, как правило, мимо частных банков, у нас их пропускают и через отдельные уполномоченные для таких целей коммерческие структуры, ни одна из которых за задержку выплаты зарплаты не несет никакой ответственности. Такое впечатление, будто правительство уже смирилось с неизбежностью развития рыночной экономики посредством далеко не прозрачных банковских операций.
   Став формально независимыми от государственного контроля, СМИ время от времени вытаскивают на свет отдельных "неприкасаемых", роются за непроницаемой завесой секретности. Пишут и о появлении на российских просторах "новой элиты", получившей в наследство от государственно-партийной номенклатуры свои установки на выживание. Все представляется еще сложнее, когда видишь предпринимаемые президентской ратью экстренные меры по закреплению своих властных полномочий. Новые же "князья" колеблются вместе с генеральной линией не партии, а того, кто в данный момент "на коне". Они способны присягнуть на верность любому, кому президент позволяет постоять некоторое время рядом, греясь в лучах его преходящей мировой известности.
   Принадлежат "новому классу" и оказывающие влияние на политику государства группы лоббирования. Отстаивая свои экономические и финансовые редуты, они целенаправленно воздействуют на ключевые фигуры в правительстве, не останавливаются даже перед их подкупом, дабы выгодно для себя поделить материальные ресурсы. Им важна моментальная выгода здесь и сейчас.
   Кому как, а мне сегодня Россия представляется огромным полигоном для экспериментов в области психоанализа. Федеральные органы власти производят гнетущее впечатление своей беспомощностью и слабой компетентностью, действуют больше по наитию, на уровне подсознания. Видно мало кто из высокопоставленных чиновников вообще понимает происходящее и почему "делается как лучше, а получается как всегда". Рядовым гражданам остается лишь наблюдать, в основном пассивно.
   На местах прекрасно видят, как правители сами себя дискредитирует, будучи не в состоянии предотвратить дальнейшее развитие негативных процессов в отечественной промышленности и проводить благоприятные для большинства населения социально-экономические реформы. Многие с тревогой и негодованием наблюдают и за постоянными кадровыми перетасовками в правительстве, от которых правящая элита побаиваться начинает, что для нее все может кончиться отнюдь не прилично оплачиваемыми лекциями в престижных университетах Европы и Америки на тему, как лучше выходить из одного кризиса, чтобы входить в другой.
   Наконец, волнующий всех и каждого не только в России вопрос: "Помогают ли сотрудники спецслужб авторитетам преступного мира?" Я уже не являюсь одним из них, но знаю, что помогать можно по-разному, в том числе своей пассивностью, слабой компетентностью, просто по недомыслию. В данном же случае, разумеется, речь идет о ситуациях, когда невидимая помощь оказывается криминалам умышленно, со злым умыслом и, как правило, в целях личной наживы.
   Могу представить себе, что среди отставных или даже действующих офицеров силовых структур есть рабские душонки и продавшиеся дьяволу выродки. Эпизодически в печати выступают с обвинениями, будто в недрах спецслужб плодятся наемные убийцы, действуют параллельные, хорошо законспирированные структуры, а мафия сегодня - это и личности в погонах или близкие к ним, потому недосягаемые. Состоятся ли открытые судебные процессы над такими субъектами, сказать с уверенностью не могу. Да и о нынешней работе силовых ведомств имею все более отдаленные представления.
   Таковы вкратце некоторые из "причуд" русского сфинкса накануне третьего тысячелетия. В явлениях же бесспорно позитивных ты сможешь сама убедиться на месте или разубедиться - как пожелаешь.
   В личной жизни у меня особых перемен не произошло. В ближайшее время дочь выходит замуж за гражданина Канады. Несколько лет они работали вместе в представительстве одной из международных компаний в Москве. Молю все звезды на небе ниспослать им удачи и счастья, а где они будут жить - это уже дело их выбора.
   Выходит, и для меня мир становится "большой деревней".
   Вспоминая нашу встречу в Вене, посылаю тебе стихотворение Владимира Набокова в моем переводе на английский.
  
   Знаешь веру мою?
   Слышишь иволгу в сердце моем шелестящем?
   Голубою весной облака я люблю,
   райский сахар на блюдце блестящем;
   и люблю я, как льются под осень дожди,
   и под пестрыми кленами пеструю слякоть.
   Есть такие закаты, что хочется плакать,
   А иному шепнешь: подожди.
   Если ветер ты любишь и ветки сырые,
   Божьи звезды и Божьих зверьков,
   если видишь при сладостном слове "Россия"
   только даль и дожди золотые, косые
   и в колосьях лазурь васильков, -
   я тебя полюблю, как люблю я могучий,
   пышный шорох лесов, и закаты, и тучи,
   и мохнатых цветных червяков;
   полюблю я тебя оттого, что заметишь
   все пылинки в луче бытия,
   скажешь солнцу: спасибо, что светишь.
   Вот вся вера моя.
  
   До скорой встречи в Москве. Жду,
   Алексей
  
   *
   Накануне отъезда Джулии в Москву возглавляемый ею исследовательский центр получил анонимное электронное послание. Привожу его в той части, что стала моим достоянием.
  
   "Добрый день, леди и джентльмены!
   К вам обращается тип, обычно называемый хакером. Правительства, армии, специальные службы, частные компании и отдельные лица страшатся таких как я, способных преодолевать защиту компьютерных систем, завладевать тщательно оберегаемой информацией, манипулировать файлами данных, искажать сведения в них или просто уничтожать. Входят они в эти сети через найденные ими лазейки, а выходят через другие, чтобы их не засекли.
   Мне лично удалось накопить массу знаний по защите от несанкционированного входа, а потому предметно представляю себе, как несколько опытных хакеров могут нанести серьезный ущерб любому банку или правительственному ведомству, спровоцировать в них панику. Еще в бытность свою студентом я проник в одну из охраняемых компьютерных сетей, как это проделал паренек в фильме "Игра патриотов". Мне и сейчас нравится забираться в чужие тайники, делать это тихо и незаметно. Уж больно я любопытный и хочу знать больше о мире, где сожительствуют высокие технологии и пещерное сознание.
   Собственный приоритет на найденные мною решения я не отстаиваю, своего авторского права не защищаю, личные достижения утаиваю. Стоит только намекнуть, как в обнаруженные тобою бреши начнут просачиваться полчища хакеров. Тщательно слежу и за сохранностью добытой мною информации. На подпольном рынке информационных услуг подобные стоят дорого. Но себя на продажу я не выставляю. К тому же, действую в одиночку и помощников не держу из соображений собственной безопасности. Прекрасно сознаю, что за такие проделки можно оказаться и на скамье подсудимых.
   Что я делаю? К примеру, отслеживаю сомнительные финансовые операции определенных лиц. Хотя есть у меня "черная книга", где хранятся придуманные мною эксцентричные, дерзкие и гениальные по эффективности разрушения вирусы, но в чужие сети их не ввожу. Промышленным шпионажем не занимаюсь - это мне не нужно...
   На личном опыте я удостоверился, что наибольшая угроза ядерного апокалипсиса сегодня исходит не от хакеров, а от тех, кто носит звездочки на погонах и по службе общается с компьютером, будучи обозленными на кого-то или просто небрежными в выполнении своих обязанностей. В обезумевшем состоянии такие либо сознательно могут пойти на крайние меры отмщения, либо умолчать о сделанной ими серьезной ошибке.
   Хотя и есть у меня соблазн моими электронными манипуляциями влиять на отдельные события, но считаю, пусть все идет как идет и само организуется.
   С интересом просматриваю ваши файлы. Чем черт не шутит, возможно, смогу и вам кое-что подкинуть. Причем бескорыстно - из христианского милосердия. И, конечно, если у вас нет возражений.
   Надеюсь, кибертерроризм вас не застанет врасплох.
   Пусть для вас я буду называться Хэппи Хакером, заключившим договор с дьяволом в расчете его надуть".
  
   В спешке у Джулии просто не было времени хорошенько подумать, кому и зачем понадобилось направлять это анонимное послание.
  
  
   У СОБОРА ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО
  
   Наверное, даже самые несокрушимые традиции со временем устаревают, слабеют, нуждаются в обновлении. Так и у них впервые за тридцать с лишним лет нарушилось железное правило держать женщин на расстоянии от своей ежегодной встречи. Исключение было сделано под давлением мажорных обстоятельств - в связи с визитом иностранной гостьи.
   Кто эти они? Алексей и его закадычные друзья Андрей и Александр. В их компанию входил еще один - Артем, но недавно он погиб в автомобильной катастрофе. Кода-то во времена далекой юности их называли "бандой четырех". Подружились они крепко, но после школы разошлись по разным профессиональным дорожкам, встречаться стали все реже. Чтобы регулярно поддерживать связь между собой, постановили, как минимум, встречаться каждое второе мая в два часа дня на квартире родителей Андрея в большом сером доме чуть наискосок от Кремля у Большого Каменного моста, на островке, что разделяет Москву-реку на два рукава.
   Ну а кто та загадочная иностранка, неумышленно нарушившая традицию. Правильно, Джулия Розетти, приехавшая в Москву по приглашению Алексея. Не мог же он дать ей понять, что именно второго мая лучше не приезжать. Иногда приходится выбирать: либо ты рыцарь, либо поклонник традиций.
   Об Андрее с Александром рассказывать можно много и долго. Удовлетворимся тем, что сказал Алексей, представляя их Джулии:
   - За сорок пять лет мы узнали друг о друге почти столько же, что и сами о себе. Андрей все еще очарован физикой высоких энергий, Александр - высокими компьютерными технологиями и искусственным интеллектом. Ценней нашей дружбы не может быть даже никакая высшая истина.
   На огромном столе в гостиной, за которым могли бы разместиться свободно все члены политбюро, их уже ожидала трапеза с блюдами классической русской кухни. По принятому канону, вместо бутылок на белоснежной скатерти стояли, блистая на солнце всеми цветами радуги, хрустальные графинчики.
   Прежде чем приглашать к столу, Андрей проводил Джулию на балкон, куда ей захотелось выйти.
   - Пресвятая Дева, прости меня и защити! - произнесла она там едва слышно на родном языке.
   Перед нею, как на ладони, предстал Кремль. Шпили его башен были где-то на уровне глаз. Солнце отражалось в речной глади, сжатой гранитными берегами. Слева вверх по реке отсвечивали позолотой кресты и купола храма Христа Спасителя.
   - В том числе и из-за этого магического вида, Джулия, мне приходится жить здесь, словно в осажденной крепости, - заметил Андрей, угощая гостей напитками той или иной степени крепости.
   - Что так? - удивилась она.
   - Бродят вокруг разные хищники, ждут, когда я отсюда наконец-то слиняю. Вот недавно один предложил мне в обмен испанскую виллу на берегу с видом на море . Но я им так просто не дамся, об меня они клыки сломают. Отцу моему дали эту квартиру за его участие в создании ракеты, вынесшей Гагарина в космос. А какие заслуги перед страной у нуворишей? Но это грустная тема для разговора, Джулия. Расскажите лучше, что вы думаете о нашей России-матушке. Это должно быть в сто раз интереснее.
   - Здесь я уже давно не была. Пока все настолько ново, так много изменений, что мне трудно судить беспристрастно. Очень хочу понять, чем живет сегодня, о чем думает русская интеллигенция.
   - В основном, живет своими рефлексиями, Джулия, кормится привычным для нее резонерством. Одни интеллектуалы полагают, будто возродить страну не только может, но и должна некая "коллегиальная диктатура", необходимая для установления подлинной демократии. По их мнению, нынешняя кремлевская верхушка совмещает в себе что-то от старых бюрократов и от новоявленных демократов-самозванцев, представляет собой карикатуру на тех и других. Лично я считаю, что диктаторскими методами, пусть даже "коллегиальными", невозможно избежать надругательства над Конституцией и самочинной расправы над политическим инакомыслием оппонентов. И опять, как уже и было, припишут к ним всех неугодных режиму.
   - Такие интеллектуалы-мечтатели заверяют, что избежать, мол, можно, если диктатура будет опираться не на личности и даже не на силовые структуры, а на честных, трезвомыслящих россиян-патриотов, - вступил в разговор Александр. - Надеются спасти страну от хаоса, не прибегая к политическим репрессиям, как сдерживая свои позывы к насилию чувством повышенной гражданской ответственности. Вот только стоит ли верить их благим намерениям? Вся история наша, да и не только наша, свидетельствует, что никто из политиков после прихода к власти так и не смог избежать своей собственной морально-нравственной деградации. Никто, насколько мне известно.
   - Из образованных умов у нас разве лишь совсем ленивые не надеются на новое, более справедливое, демократическое государственное устройство, - сказал Алексей, став переводить сам себя на английский, фраза за фразой. - Снова возникают извечные дилеммы: что должно быть превыше, личность или государство, нация или сообщество наций. Выстраиваются самые разные социально-экономические приоритетов, которые должны придти на смену и ортодоксальному социализму, и биологическому антикоммунизму, и рыночному абсолютизму. Поднимается и вопрос, что предпочтительнее: "Третий Рим" или "Республика Русь". По убеждению сторонников первого пути, гигантские успехи в науке, культуре, образовании были достигнуты благодаря также активному взаимодействию, народов и народностей, входивших в Советский Союз. Выступающие за второй путь считают, что советская империя прошла через тяжелейшие испытания, но ее казавшаяся нерушимой государственная конструкция рухнула в одночасье, потому что стремление к национальному самоутверждению смело наднациональную идею. А посему надо отказаться от амбиций "Третьего Рима" и заняться более реальным делом - строительством русского национального государства.
   - Какой же путь предпочитаете вы? - мягко вступила в разговор Джулия, обращаясь ко всем.
   - Внимательно изучаем аргументы сторон, прежде выстраивать для себя еще одну привлекательную утопию. Не так ли, синьоры? - высказался первым Андрей.
   - Именно так, - поддержал Александр. - Для меня, например, небезразлично, какая побудительная идея будет в основе концепции "Третий Рим": столько уже в нее разного закладывалось, что не перечесть. Способна ли она возвыситься над этническим эгоизмом и объединить населяющие Россию народности? Думаю, одной лишь военной мощи или геополитической целесообразности мало. Стряхнув с себя идеологические ограничители, идеи и стремления должны сочетаться в новом государственном содружестве не как сумма арифметических слагаемых. Здесь обязательно должен произойти высший духовный синтез, в результате которого появится действительно большая и по-настоящему привлекательная для подавляющего большинства идея. К сожалению, таковая все еще не выработана.
   - А может, слава Богу, что пока не выработана? - ненавязчиво поинтересовалась итальянка.
   - Кто знает, может быть и так, - отозвался Алексей. - Но нас, Джулия, беспокоят и другие вещи. Скажем, насколько новое государство будет открыто или закрыто для внешнего мира? Не станет ли оно походить на средневековой замок в горах? Или его архитекторы предусмотрят все же проницаемые стены для свежей и созидательной энергетики извне? Нам важно, какая политическая атмосфера воцарится в самом государстве: президентский централизм с диктаторскими поползновениями возглавляемой им "партии власти" или нечто кардинально новое, когда остаются реальные возможности ее сменяемости, а самоуправление на местах охотно сотрудничает с незаносчивым федеральным центром. Я лично без колебаний склоняюсь ко второму.
   - Да и что из себя представляет эта наша громогласно заявленная "Русская Национальная Идея", если танцевать не от лозунгов, а от реальности? - поспешил утвердиться в потоке беседы хозяин дома. - Почему мы одной рукой разжигаем, а другой гасим межэтнические конфликты? На Северном Кавказе массовая безработица, и когда нечем заняться, рука сама тянется к "калашникову". Наемникам из ближнего и дальнего зарубежья очень хочется там подзаработать. Вот и заглушают свое сознание призывами к джихаду...
   Тут Андрей неожиданно для всех сам себя прервал:
   - Леди и джентльмены, почему бы нам не посидеть чуток за столом, пусть даже в ногах есть какая-то правда. Давайте усаживаться, пока еще водочка не согрелась.
   Без лишних слов договорились и дальше, по ходу трапезы, вести свободный разговор, не опасаясь затрагивать любые темы, даже самые необычные. То есть говорить все, что уму и душе хочется озвучить.
   - Не знаю, господа хорошие, - начал Александр, приглашая отведать селедочку под маринадом, уготовленную им, разумеется, под водочку. - Мне сегодня страна наша, если мы, россияне, хотим все же избежать полного маразма, представляется где-то на стыке разных моделей общественного устройства. Благодаря ее европейско-азиатскому географическому положению здесь можно либо закиснуть, либо выстроить нечто достойное общечеловеческого звучания. У нас меняются флаги, гимны, гербы, бывшие секретари обкома становятся президентами и выпендриваются еще больше, а миллионы простых граждан продолжают жить, отвечая каждый зову крови и генетической памяти. В связи с этим и не только с этим, разрешите предложить первый тост. За встречу!
   Кто мог возразить такой невозмутимой эклектике при произнесении тоста? Оставалось только чокнуться со звоном, от души, что все и сделали.
   - Главное, что именно мы позаимствуем от Рима или Руси, - продолжил Андрей. - И лучше бы не выбирать меньшее из двух зол, ибо когда это делаешь, чаще всего приобретаешь не то, что хотелось бы. Выбрав в свое время социализм, получили построенный по военному образцу лагерь, хотя, не было бы лагеря, неизвестно еще, чем бы закончилась Вторая мировая война. Лично я разучился верить в спасительность идеологических доктрин. И так уж вся свалка нашей отечественной истории завалена ими. Жить надо обостренным нравственным чувством, тогда и детям за нас не стыдно будет. Никому не нужны империи ради империй. Отгораживаться от мира герметически закрытыми идеями тоже крайне рискованно.
   - Самое парадоксальное знаете, в чем? - обратился ко всем Александр. - В национальной обособленности обвиняли не только Советский Союз, но и царскую Россию. Но ведь российское дворянство на две трети состояло из лиц нерусского происхождения, не говоря уже о первом большевистском правительстве. До революции особенно много немцев служило в офицерском корпусе, хотя по всей империи их не набиралось и одного процента населения. Кругом одни парадоксы и метаморфозы. К примеру, почти все нынешние реформаторы, сукины дети, состояли в коммунистической партии. Или я не прав?
   - Прав, конечно, но все дело не только в демократах-самозванцах, - заметил Алексей. - В сознании новых правителей всех бывших союзных республик представления о свободе и экономической справедливости все те же номенклатурные, смысл демократии ими полностью извращается.
   - Если вам угодно выслушать простые, лишенные книжной премудрости рассуждения, то я скажу вам так, - запальчиво произнес Александр. - Приказ войскам стрелять из танков по зданию Верховного Совета Российской федерации отдал бюрократ-холоп с замашками Наполеона. А холуи-аппаратчики нашей некогда родной и любимой партии? Какой горком или обком воспротивился ее разгону по явно сфабрикованному обвинению в заговоре? Да окажи они достойно сопротивление, многие на Западе их поддержали бы. Нет же, ее главные функционеры наделали себе в штаны и, поджав хвосты, разбежались по своим норам. Или я не прав, Джулия?
   - Вполне возможно, но об этом мне никогда не приходилось задумываться, - ответила она несколько смущенно и даже чуть покраснев.
   - Нет, Джулия, все-таки скажите, как вам видится, правильно или неправильно я рассуждаю, - не успокаивался Александр. - Вы у нас здесь, как Международный суд в Гааге, хотя и там могут быть настроены предвзято в отношении России.
   - Я чувствую, вы говорите искренне, убежденно и то, что действительно думаете. Мне очень интересны ваши доводы, импонирует ход вашей мысли. Но у меня нет моральных прав вмешиваться во внутренние дела вашей страны.
   - Мудрая женщина! Вот так бы рассуждали все в Европе, - одобрительно кивнул Андрей. - А то ведь еще поучают нас, как надо понимать и что делать, пытаются воздействовать на нас в выгодном им ключе. Кстати, Александр у нас еще и член Академии ООН по информатизации. Он может подтвердить, что без благоприятного морально-психологического настроя среди россиян становление действительно демократического государства у нас обречено на провал. Здесь нужно признать прямо, что наша интеллигенция пока не в состоянии произвести на свет действительно достойные нашей страны, интересные идеи. Сыграть роль подстрекателя и тут же зарыться с головой в песок - это сколько угодно.
   - Не знаю, что там происходит в головах наших интеллектуалов, но я лично не за коммунистов и не за демократов. Предпочитаю сознавать себя, знаете кем? Интернационалистом без фанатизма, - сказал Алексей, разливая водку в маленькие хрустальные стаканчики уже под более плотную закуску, сибирские пельмени. - Посему предлагаю тост за Интернационал, понимая под ним международное братство людей, которые поступают разумно и честно, вопреки всему. И понимают, что не в силе должен быть Бог, а в правде, доброте и справедливости.
   Так уж у них повелось: кто разливает, тот и тост произносит. Тост Алексея был поддержан безоговорочно всеми.
   - Представляю себе сегодня типичного украинца, казаха, грузина или узбека, - продолжил тему Александр. - Им приходится сознавать себя уже не гражданами великой страны, а жителями республик, где мало что зависит от них самих, а потому взбадривают себя национальными традициями и легендами, нагнетают до предела свою этническую самость. В России тоже происходит нечто подобное: из одной крайности бросаемся в другую. Твердим о полной самостоятельности русской цивилизации и необходимости ее укрепления, ибо ее крушение приведет, мол, чуть ли не к концу света. Причем искренне убеждены, что духовные основы нашей цивилизационной модели способны подсказать всему человечеству, как нужно идти по пути нравственной эволюции в условиях глобализации.
   - А что, разве не так? - поинтересовался Андрей.
   - Так должно быть, но не есть на самом деле. Нам надо постоянно обогащать свою культуру не православием, а мудростью Востока и Запада, лишь тогда мы сможем привлечь к себе внимание. Пока же нас больше захватывают собственные высокопарные рассуждения о возложенной якобы на Россию-матушку миссии борения с мировым злом. Да, нам понятно, что не в силе Бог, а в правде, справедливости, бескорыстии. Действительно золотые духовные ценности! Но пока у нас маловато практических подтверждений тому. В глазах иностранцев, мы просто занимаемся своим традиционным словоблудием.
   - Словоблудов и доморощенных нострадамусов у нас хоть пруд пруди, - подтвердил Алексей. - Мне недавно попало в руки одно их изыскание. В нем предсказываются падение США с пьедестала лидера Запада, сближение Японии с Китаем, обострение конфронтации Америки и Западной Европы с исламскими государствами и так далее. Говоря об "этнических революциях" по всему миру, авторы рисуют перспективы создания независимых негритянских республик в штатах Миссисипи, Алабама и Джорджия. Выстраивают в перспективе и конфликт Запада с Китаем. По их прогнозам, ближневосточные страны, производители нефти, пойдут на сближение с ним, благо он предложит за "черное золото" выше цену, чем Запад.
   - Такие хилые предсказания выдают желаемое за действительное не от большого ума, - заметил Андрей. - Это можно не переводить. Но вот следующий пассаж, Леша, переведи обязательно. Сейчас у нас в России, Джулия, в большом спросе романы-триллеры. То есть все тоже словоблудие с налетом обескуражить читателя. Подражают им и не беллетристы. Один мой знакомый, вроде бы вполне интеллигентный человек, каким-то своим способом измерил энергетику Москвы и сравнил город с "Бермудским треугольником", но уже несущим положительный заряд. Как бы наблюдая Россию сверху, он обнаружил на перекрестке погодных фронтов радиально расходящиеся от Москвы линии-спицы наземных коммуникаций. Образуется якобы центрическая система магнитных потоков, вследствие чего столица стоит словно на их сквозняке. Этим самым и объясняется обреченность федеральной власти на вялость государственного мышления. Отсюда, мол, пассивность москвичей у себя дома и повышенная их активность за границей, особенно банковская.
   - У нас некоторые вообще предлагают проложить нулевой меридиан через Москву, точнее, через Собор Василия Блаженного, - продолжил Александр, обращаясь к гостье. - Чем аргументируют? Здесь, совсем рядом от этого дома, расположен естественный планетарный узел всех коммуникаций, самый удобный и экономичный, с помощью которого можно обустроить гармоничную деятельность всего человечества. Да и весь мир заинтересован в транзите через Россию. Произойти это должно где-то в начале третьего тысячелетия, в результате чего перестроится мировая система коммуникаций, изменится установившийся миропорядок, установится новая планетарная гармония. И решится сам собой злополучный "русский вопрос".
   - Словом, не так все безнадежно, как может показаться, - подхватил Алексей, едва сдерживая иронический смех.
   - Отнюдь не безнадежно, - подхватил и Андрей. - Вот на днях встречался я с двумя физиками из Сибири, которые два часа убеждали в абсолютно доказанной для них вещи. Прислушайтесь, это забавно. Оказывается, есть такое понятие - "этнический реактор", ему требуется "топливо" для воспроизводства пасьонариев, генофонда и высоких технологий. В Западной Европе, увы, достижения научного интеллекта приложить практически негде. Поскольку же российские границы оказались прозрачными, то грядет поглощение Европы Россией. Как следствие, европейцы лишатся новейших социальных и научно-технических наработок, даже без вмешательства промышленного шпионажа. Таким образом, мол, осуществится предложение маршала Жукова Сталину - пройти маршем до Бискайского залива и покончить с рассадниками войн раз и навсегда.
   - А вы, Джулия, разве не считаете, что Россия - прямая наследница Восточной Римской империи? - торжествующе заявил Александр в форме вопроса.
   - Это где так решили? - отреагировала она молниеносно. - В новом "политбюро" за кремлевской стеной?
   Теперь уже Андрей несколько стушевался, но все же решил и дальше продолжать игру, дабы узнать о гостье побольше:
   - Нет, у нас просто считают, что имперская эстафета перешла к России от Византии вместе с ее знаниями, общественными и церковными институтами, греческим алфавитом-кириллицей. Иван Грозный утверждал римское преемство. Большевики делали то же самое, но по-своему. Не случайно же еще патриарх Никон в семнадцатом веке строил недалеко от Москвы Новый Иерусалим, духовную столицу мира. Только совсем недавно выяснилось, что сама Москва в географии своей и топонимике магически воспроизводит священный Иерусалим. Что вы думаете по этому поводу, Джулия?
   Она посмотрела на Андрея, и тот прочел в ее взгляде тончайшую иронию, которую совсем не ожидал увидеть.
   - Ну и пусть так считают, если уж им очень хочется, - спокойно заметила итальянка, улыбаясь. - Есть юмор, от которого действительно смешно. Есть еще и ирония, от нее сначала смешно, потом становится грустновато, затем снова смешно.
   - Браво, Джулия! Я покорен.
   Андрей долил всем в стаканчики очередную порцию, встал, откашлялся и произнес:
   - Нет, Алешка, ты все-таки у нас гигант. Знаешь, что без твоего мастерства переводческого все здесь пойдет не в ту качель, потому не пьешь по полной, как Сашка, а пригубляешь. Но я не для того поднялся и сейчас буду говорить вполне ответственно. Леди и джентльмены! Прошу всех смотреть в мою сторону, можно не на меня, но желательно в мою сторону.
   Все устремили свой взгляд туда, куда он просил, - именно на него.
  
   - Во времена сталинского мракобесия здесь в этой комнате, за этим самым столом, хоть заговор против него не готовили, но ругали "иоську-вседержителя" на чем свет стоит. Да и нам за наше вольнодумство суждено было бы гореть синим пламенем не в аду, а на земле. Бесспорная благость дня нынешнего - мы пока еще живы и на свободе. Сейчас же самое главное, ради чего я стою на ногах. Джулия! Вы одна из умнейших и самых очаровательных созданий, которых мне довелось встречать. Не скрою, Алексей мне рассказывал в общих чертах о вас и о вашей работе. Поэтому охотно нарушаю традицию наших встреч и предлагаю тост за уроженку Неаполя, приехавшую из Вены и уделившую нам часть своего драгоценного времени. За Джулию! И позволь мне по нашему русскому обычаю тебя расцеловать.
   Совершив ритуал, Андрей вернулся на свое место, выпил до дна и впервые за всю беседу закурил.
   - Слушай, Саш, приготовь-ка нам кофейку, пожалуйста, как это у них делается в Неаполе, - попросил он вполголоса. - Я бы и сам, но кофе у тебя всегда получается лучше. К тому ж, разве я виноват, что она еще и эротически неотразима.
   Алексей объяснил Джулии, что речь идет о кофе. Итальянка тут же предложила свои услуги, но Александр тактично дал понять, что она все же званная гостья, и ушел на кухню.
   - Хочу воспользоваться возможностью, чтобы обсудить с вами одну вещь, - обратился к ней Андрей на английском, но понял, что со своим произношением чувствует себя неуверенно, и попросил посодействовать Алексея. - Не приходилось ли вам лично или вашему Центру по изучению непознанных явлений сталкиваться с внушающей доверия информацией о неопознанных летающих объектах и цивилизациях неземного происхождения?
   - Напрямую нет. А что, это вас действительно интересуют?
   - Мой племянник мне всю плешь проел своими "летающими тарелками". На днях рассказал, будто "Аполлон Тринадцатый" должен был оставить на Луне миниатюрный ядерный боеприпас и потом, после отлета, взорвать его для эксперимента, однако еще до запланированной посадки на лунную поверхность вышел из строя кислородный баллон и планы экспедиции сорвались. Когда же корабль облетал Луну с невидимой нам стороны, несколько НЛО следовали за ним.
   - На эту тему сейчас много сочиняют не только писатели-фантасты, - охотно вступила в беседу Джулия. - Еще задолго до полетов на Луну НЛО получил у американцев кодовое обозначение "Святой Николас". Экипаж "Аполлона Двенадцатого" оставил на лунной поверхности капсулу с обращением к инопланетянам на семидесяти двух языках мира. По действующим в вооруженных силах США регламентациям, военным запрещено обсуждать связанные с НЛО вопросы без официальной на то санкции. Нарушителей, как минимум, могут уволить со службы без пенсии.
   - Но ведь вы не служите в американских вооруженных силах и вам такое не грозит.
   - Мне действительно приходилось видеть их документы по этому поводу.
   - И что же?
   - Пентагон, ФБР и ЦРУ тщательно отслеживают любые сведения относительно вещественных и других доказательств появления НЛО, технических особенностей этих летательных аппаратов, возможностей агрессивных действий с их стороны. Потому как все это затрагивает интересы национальной безопасности, сами оценки строго засекречены. Опасаются и массовой паники среди населения, и сотрясения теологических основ человеческого бытия.
   - Так, так, все логично, - не успокаивался Андрей, давая понять, что внимательно слушает и ждет откровений.
   - Себя я считаю исследователем фактов и только фактов. К этому в свое время меня приучила юридическая практика. Но мое восприятие не заблокировано полностью для явлений, на данный момент вроде бы, по большей части, спекулятивных. Что здесь можно считать фактом? Во-первых, довольно большое число показаний свидетелей, которые видели НЛО. Якобы или на самом деле - в данном случае не столь важно. Важно другое: если это лишь плод их воображения, тогда повсюду в мире распространяется болезнь аберрации рассудка и визуальных галлюцинаций, теряется и дальше способность людей отличать фантастическое от реального. Но что характерно, у многих, заявивших публично о своих контактах с инопланетянами, никаких умственных или психических отклонений ранее не отмечалось.
   - И все-таки вы лично Джулия верите или нет?
   - Пока мне приходится лишь вылавливать бумажных рыбок из письменных сообщений. Второй факт, как известно, состоит в том, что НЛО не фиксируются радарными установками. О чем это может говорить? О защитной оболочке этих летательных аппаратов, в частности плазменной, на которую сейчас ссылаются некоторые ваши коллеги, физики в области высоких энергий. Не знаю, насколько это правомочно, вам виднее. Как бы то ни было, прежде чем делать окончательные выводы, я предпочитаю пользоваться и методом попеременных гипотез.
   - Что вы имеете в виду?
   - Каждую гипотезу рассматривать в интерактивной связи, но все же отдельно, самостоятельно. Мистика, галлюцинация, сознательный обман, природное явление, секретное оружие земного происхождения, цивилизация и интеллект неземного происхождения... Причем адекватное реальности еще не обязательно содержится в этом приведенном мною списке версий. Пусть это звучит несколько наивно, но прогресс познания должен исключать игнорирование любого явления, непознанного или необъяснимого. В этом смысле, загадка НЛО равнозначна загадке Бога и по этому поводу все гипотезы имеют права на существование. А вы лично что думаете? Мне тоже любопытно знать.
   - Пожалуй, НЛО и Всевышний действительно могут существовать, но вот только реальных подтверждений тому они нам не оставляют. Ведь есть канонизированные церковью тексты, а есть и апокрифы с несколько иными версиями одного и того же явления.
   - Нужно признать, не оставляют. А если и оставляют, то лишь нашу способность внушать себе нечто без всякой связи с действительностью, верить в выдуманное как в реальное, искренне удивляться, почему другие в это не верят, и заставлять их верить. Если хотите, Андрей, я могла бы через Алексея прислать вам некоторые, возможно, интересные для вас материалы
   - Ну все, теперь я убежден окончательно, у вас, помимо серьезного отношения к своему делу, есть еще и необыкновенное чувство тонкой иронии, - признал Андрей и пригласил всех отведать кофе в сопровождении армянского коньяка.
   Все это время Джулию снова и снова тянуло выйти на балкон. Солнце уже скрылось за горизонтом. Прямо перед глазами светились рубиновые звезды кремлевских башен. Магический вид приводил ее в состояние неописуемого восторга даже больше, чем днем.
   - Более полувека назад точно так же смотрел на звезды из своей квартиры в этом же подъезде маршал Михаил Тухачевский, - сказал стоявший рядом с ней Алексей. - Его и многих других командиров Красной армии обвинили в измене родине, шпионаже в пользу Германии, подготовке государственного переворота с целью захвата власти и реставрации капитализма. Практически все арестованные признали свою вину письменно или устно при свидетелях.
   - Не верится мне, что люди неординарной воли так могли позволить себя унизить.
   - Мне тоже. Судя по протоколам допросов, если им верить, попадались и военачальники, которые в ходе следствия взваливали ответственность на своих сослуживцев, оговаривали себя и других. После вынесения приговора в письмах-покаяниях Сталину некоторые даже просили у него прощения, заверяли в своей любви к нему. Почти все, кто допрашивал, пытал и судил их, были вскоре арестованы, осуждены и расстреляны. Вот здесь, видно, скрываются еще одна тайна "русского сфинкса".
   - Злых гениев коварства хватало и в моей родной Италии, а одного такого, Чезаре Борджиа, командовавшего папским войском, называли знаменосцем Римской церкви, - заметила Джулия и хлопнула Алексея по плечу. - Да, чтоб не забыть. Живет сейчас в Вене один мой хороший приятель, историк. Этой зимой в горах получил травму и сидит сейчас безвылазно у себя дома. Перед моим отъездом узнала, что у него есть любопытные материалы о коррупции в высших эшелонах власти многих стран, включая мою и твою. Об этом он хочет написать книгу. Человек серьезный, химерами не озабочен. Готов и со мною кое-чем поделиться.
   - Остается лишь напомнить себе апостольское предостережение не называть заговором всего, что многие привычно называют, - согласился Алексей. - И это говорит тебе субъект, которому приходилось заниматься тем, что законом квалифицируется как "заговор с целью шпионажа".
   - Кто бы спорил, но не я, - сказала она, показывая ему свои открытые ладони...
   Выйдя из дома на набережной, они пошли по Большому Каменному мосту все ближе к Кремлю.
   - Многие здания там за стеной проектировали итальянские зодчие, - с гордостью отметила Джулия.
   - У нас этот факт не скрывают, но и не выпячивают. Знаешь что, давай-ка я тебе покажу одно место. По-моему, оно и есть самое главное не только в Москве - во всей России.
   Пройдя вдоль реки по набережной до следующего моста, они поднялись по Васильевскому спуску, обогнули собор Василия Блаженного, вышли на Красную площадь и остановились у Мавзолея.
   - Это и есть самое главное место? - спросила Джулия, словно и не сомневалась в ответе.
   - Не совсем. Мы только что прошли мимо, но ты даже не посмотрела в его сторону.
   Алексей подвел ее к невысокому круглому помосту из серого камня, вход куда перекрывала металлическая решетка на замке.
   - С этой трибуны зачитывали царские указы, наказы патриарха, приговоры врагам престола, - объяснил он и пальцем показал на свой лоб. - Если тут все в порядке, то и весь организм работает нормально. Отсюда и название "Лобное место". А что обнаруживает непредвзятый взгляд, брошенный на укрывавшихся за этой высокой стеной, царей, вождей и прочих знатных холопов? Симптомы паранойи, маниакально-депрессивного синдрома и просто старческого маразма. Ну каким нормальным людям пришло бы в голову мысль устроить здесь, на центральной площади, еще и место массового захоронения? Такие у меня грустные ассоциации. Вроде бы даже непатриотические.
   - Почему? Может, как раз наоборот, - возразила Джулия. - Сумасброды были и есть повсюду, особенно среди политиков, претендующих на роль мессии.
   - Словом, есть блажные, но есть и блаженные. Как это у вас звучит на итальянском?
   Они еще некоторое время стояли у подножия многоглавого собора. Каждый думал на своем родном языке, говорил на английском и словно чувствовал на себе магическое действие не познанного еще Вселенского замысла.
  
   *
   Куда в окрестностях Москвы обычно приглашают иностранных гостей? В Троице-Сергиеву лавру, естественно. Алексей увлек Джулию в другую сторону - к Пафнутьеву монастырю, что под городом Боровском примерно на том же удалении от столицы.
   Еще в совсем зеленые годы его едва скроенная душа обрела неизъяснимую тягу к соборным церквам, кладбищам и монастырским домам. Не пришлось ему только заходить туда богомольцем: посещал он эти места из любопытства к обрядам богослужения и дабы рассеяться от приевшихся житейских забот.
   Да и есть ли вообще такой крещенный в православии, кого ни разу бы не осеняла бунтарская мысль оставить все, отстраниться от мирской суеты, пойти ходоком ко святым землям или найти себе тихое, укромное пристанище среди леса у озера и под покровом звездной ночи наблюдать за магической игрой небесных светил.
   Пушкин называл монаха-отшельника мятежным иезуитом, сердец и душ смиренным повелителем. Помните?
  
   Весь круглый год святой отец постился,
   Весь божий день в келье провождал,
   "Помилуй мя" вполголоса читал,
   Ел плотно, спал и всякий час молился.
  
   Упрекали русских монахов, что уж больно усердно о подготовке души своей к Царствию Небесному заботятся, святым житьем хотят спастись, однако о братской помощи простому люду далеко не всегда помнят.
   На сей, казалось бы, справедливый упрек бывший офицер артиллерии, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" отвечал: "Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении".
   Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделал в своих записях примечание: "Не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующих их в братство равных духовных достоинств".
   Ох уж эти стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что уж тут скрывать, встречались среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что брали хорошо, но отдавали худо. Поговаривали, будто черт монаху не попутчик. И все же немало было отлучений от церкви даже сластолюбцев в ангельском чине, вымогавших у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже говорить. Не на пустом же месте вырос и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни". Наивно полагать, что жившие в "домах Божиих" свободны были от дьявольских искушений и все до единого неукоснительно следовали взятым на себя обязательствам.
   "У живущих на погости хлеба ни горсти". Примерно так и было, но не ко всем духовным лицам относилось это поверье в равной степени. И впрямь, не всяк монах, на ком клобук! Среди отшельников в святых обителях тоже попадались натуры озлобленные, завистливые, циничные. Это только прихожанам очень хотелось видеть, как с принятием монашества черницы, в молитвенник свой устремляют взор, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.
   Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, читал наверняка и его рассказ-воспоминание о старце Гефсиманского скита иеромонахе Авве Исидоре. По свидетельствам очевидцев, старец считал для себя необходимым почитать людей всякой веры, включая неправославных. Духовное смирение давалось ему, лишенному даже маломальского намека на гордыню, без напряжения и духовного надлома, сочеталось в нем и с развитым чувством собственного достоинства.
   Сколько лет братья-отшельники знали отца Исидора и ни разу не видели его в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из скита к епископу, он занимал ее у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у батюшки целую зиму, а, уходя, украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал старец, - только вот гвоздика заколотить нечем". На кражу будильника отзывался, виновато улыбаясь: "Не украли, а взяли". И тут же переводил разговор на другую тему.
   Не было такого человека, ради которого он изменил бы самому себе и говорил бы то, что не думал. Идея объединения церквей ему настолько импонировала, что он даже написал по этому поводу письма-обращения Александру III, лорду Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, приложив богослужебные книги и составленную Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор...
   Начиная с XIII века ореолом святости были окружены и нищенствующие монахи в Западной Европе. Составляли иноческие ордены под началом Папы Римского, тоже проповедовали и исповедовали, причащали и убеждали. Немало братьев странствовало пешком от Балтийского моря до Средиземного, идя по стопам апостолов в отречении от мирских прелестей, отвергали подаяние деньгами, будоражили людскую совесть, призывали к смирению. В нищенствующих монахах орденов святого Доминика и святого Франциска виделось мирянами олицетворение высокой духовности, что располагало к ним, содействовало возрождению пошатнувшейся христианской веры.
   Монахи-доминиканцы и францисканцы вошли в полном составе и в тайную полицию Папы Римского по борьбе с ересью, разделив между собой сомнительную честь сформировать костяк следователей, судей и палачей Святейшей Инквизиции. Действовать они начали, когда многие страны Западной Европы охватила массовая лихорадка раскаяния: просили Всевышнего о милосердии и бичевали себя плетьми. Все это продолжалось до тех пор, пока доминиканцы не признали флагеллантов еретиками...
   Окидывая еще раз мысленным взором веков минувших череду, можно увидеть, что примерно в то же самое время нашествие конников Золотой Орды на Русь внесло большой переполох среди враждовавших между собой удельных княжеств. Много было пролито крови людской, и все же монастырям удалось сохраниться. Укрывшись за высокими стенами своих обителей, иноки вымаливали у Бога спасения отечества, рисовали иконы, составляли летописную хронику, прятали от алчущего ока незваных пришельцев православные реликвии. По-прежнему старались уверовать и в свою собственную святость благотворных подвижников на ниве Господней.
   Однако стоит ли кривить душой, томно опуская глаза, и не замечать нечто, выходящее за рамки официальной истории? Да, грехи и пороки забредали на лампадный огонек в монастырские кельи, но творимое в ту далекую пору коронованными правителями затмевало все мыслимые и немыслимые непотребства. По искони же заведенному негласному правилу, постыдное злодейство помазанников Божиих неизменно прикрывалось высшими интересами государства. Можно было бы сказать - и церкви, но здесь надо признать и совсем неожиданные реверсы.
   Когда Иван Грозный во главе толпы опричников явился в Успенский собор Кремля к митрополиту Московскому Филиппу за благословением, то услышал от него громогласно и при всех произнесенное:
   - Не узнаю царя русского! Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы цари-христиане так терзали собственную державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям. В России их нет! Достояние и жизнь подданных не имеют защиты. Но есть Судья Всевышний, наш и твой! Как предстанешь ты на суд, обагренный кровью невинных, оглушаемых воплями их мучений, даже камни под твоими ногами вопиять станут против тебя. Государь, я говорю как пастырь душ, который боится только одного Бога. Ни ты мне не страшен, ни смерть не страшна. Так лучше принять мучения и смерть, нежели иметь митрополию при твоих мучительствах и беззакониях...
   Откуда ж взялся этот взбунтовавшийся против владыки земного митрополит Филипп? В миру до пострижения в монахи - Федор Колычев из новгородцев, до принятия сана митрополита - игумен Соловецкого монастыря. После афронта в Успенском соборе царь заточил его в монастырские застенки, но задумался: сжечь ли мерзавца на костре или зашить в шкуру медвежью и бросить голодным псам на растерзание? Опасаясь народных волнений, решил несколько обождать и приказал содрать кожу со всех родственников Филиппа, доставить их головы на подносе тому в камеру. Не спасовал-таки самодержец перед страхом Господним, бросил митрополита заживо в тайник-могильник Тверского монастыря, где его и прикончил монах-опричник.
   Монастырь в Александровской слободе, недалеко от Москвы, пользовался тогда личной опекой Ивана, служил лагерем для его охранных отрядов. Опричники там облачались в одежду нищенствующих монахов, под нею скрывались меховые тужурки из куницы и соболя. У каждого под рясой нож на ремне, в руке длинный железный посох с острым наконечником. Блаженные братья во Христе уже в четыре утра стояли смиренно вместе с царем в храме и часами пели молитвы. Потом гуртом шли в трапезную насыщать плоть и слушать поучения царя-игумена в духе евангельской любви к ближнему. В это время внизу, в подвалах, арестанты мучались под пыткой, гадая, будет ли день грядущий последним в их проклятой Богом жизни. Вечерами пронзительные вопли вздернутых на дыбу заглушались пьяными воплями дружбаков по гульбе, блуду и молитве. Там же, у настенных ликов святых...
   Веками русская православная церковь собирала, теряла и вновь обретала материальные ценности для священнослужительских нужд. Что-то перепадало и монашеской братии, но редко кто из иноков мог похвастаться солидным брюшком. Отдельные обители поддерживались щедрыми дарами царскими да боярскими, а иноки в них не чуждались и праздной жизни. Гораздо же чаще встречались монастыри, где даже не мечтали о больших подаяниях, где сами на жизнь праведным трудом своим зарабатывали. В таких убежищах духовных разорившихся крестьян и беглых каторжан учили смирять свою гордыню. У всех до единого была одинаковая пища, одежда, распорядок дня и про "мое" или "твое" не было нужды говорить.
   После преподобного Сергия Радонежского, положившего начало пустынножительству, отшельничество стало настолько естественной формой бытия, что даже задавались вопросом: "Не монах ли, в сущности своей, русский человек, коли способен так легко изолировать себя от мирской жизни?" Князья же удельные старались привлечь к себе иноков в своих целях - показного благочестия. При этом украшали личные владения собственной монашеской обителью, предназначая лицам ангельского чина важную роль в склонении простого люда к беспрекословному себе подчинению. Монастырям в таких случаях придавались крестьяне, земельные и промысловые угодья, однако верховное правление в скиту и в миру оставалось за князьями. Попросту говоря, жило благородное сословие праведно - с нищего драло да на церковь клало.
   В богатых монастырях, особенно когда те владели еще и крепостными крестьянами (за Троице-Сергиевой лаврой одно время были закреплены более ста тысяч душ), жили достаточно хорошо. Вот кому тяжело приходилось, так это заштатным попам и старцам-бродягам. Немало таких ударялось в загул, шаталось по притонам, подвизалось в экспедициях казаков по покорению новых земель или в бунтарском войске Степана Разина и Емельяна Пугачева. Иные бродили по базарам среди толп народа и договаривались в своих речах скаредных до того, что на их гоп-компанию пало подозрение в подстрекательстве к кровопролитию во время московской чумы 1771 года. Бомжей-монахов и попов безместных скапливалось в Первопрестольной великое множество, особенно в районе Большой Лубянки, Солянки и Китай-города. Они либо просто побирались, либо старались наладить свой собственный бизнес, нанимаясь в торговцев словом истины Господней, правя заупокойные или заздравные обедни. Как говорили в народе о таких представителях жеребячьей породы, "от вора отобьешься, от подьячего откупишься, а от батюшек - черта лысого". Такой чернец, если дорогу перейдет, не к добру.
   А вот что находишь в записях исследователя отечественной истории, профессора Николая Ивановича Костомарова. "Во время болезни или перед кончиною, - пишет он, - страждущие думали уменьшить тяжесть грехов вкладами в церковь и завещали иногда в разные церкви и монастыри особые клады и кормления на братию. По народным понятиям, сделать вклад по душе значило проложить ей верный путь к спасению, и это верование было причиной больших монастырских богатств. Сама же вера в то, что подача нищему есть достойное христианское дело и ведет к спасению, порождала толпы нищенствующих на Руси. Не одни калеки и старцы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь, просили как будто на сооружение храма, а в самом деле обманывали".
   В 1839 году французский маркиз Астольд де Кюстин посетил Троице-Сергиеву лавру. На него она произвела действительно впечатление, но совсем не то, что ожидали обхаживавшие его высокопоставленные лица.
   "Я осмотрел знаменитую лавру во всех деталях, - занес он в свой дневник. - В общем, она не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Подобно Москве, ее позолоченные главы и шпили горят на солнце и издали манят паломников. Всего в лавре девять церквей, небольших по размеру и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная... Прославленные в истории России личности делали богатые вклады в этот монастырь, казна которого полна золота, бриллиантов, жемчуга. Весь мир, можно сказать, вложил свою лепту в его несметные богатства, но во мне они вызывали скорее изумление, граничащее со столбняком, нежели восторг. Императоры и императрицы, набожные царедворцы, ханжи-распутники и истинно святые подвижники, соперничая друг с другом в расточительности, одаряли, каждый по-своему знаменитую обитель. И на мой взгляд, простые одежды и деревянная утварь Святого Сергия затмевают все великолепные сокровища, включая богатейшие церковные облачения, принесенные в дар самим Потемкиным..."
   Несмотря на настоятельные просьбы маркиза, ему не дали посмотреть библиотеку: на все доводы он получил через переводчика один ответ - "Запрещено". Такая стыдливость монахов, скрывавших свою сокровищницу знаний и выставлявших напоказ суетные богатства, показалась ему весьма странной. Взглянуть на бытовую сторону затворнической жизни иноков ему тоже не разрешили.
   При знакомстве с разными, в том числе нелицеприятными, мнениями нелишне, наверное, напомнить себе, что христианство перешло на Русь из Византии именно в ипостаси черного монашества. Уживаясь с русской верующей совестью, оно вбирало в себя и свои собственные мотивы евангельского милосердия, смирения, братолюбия.
   Начиная с Валаамского монастыря времен Андрея Первозванного, русское иноческое царство претендовало на воплощение собою идеалов Небесного Града. Вместе с тем, безжалостная правда была еще и в том, что на территории почти каждого монастыря располагались тюремные узилища, где в нечеловеческих условиях и строжайшей изоляции содержались инакомыслящие лица священнического и всякого другого звания. Надзирали за этими "государственными преступниками" сами монахи. Не говоря уже об изоляторах для собственной братии, не выдерживавшей отчаянной борьбы ума и тела со страстями и искушениями.
   Хоть и не участвовали иеромонахи в философских беседах с теологами иноземными, да и знаться с ними не желали, вклад монастырей в национальную культуру, архитектуру, живопись и духовное воспитание народа значителен, вне всякого сомнения. Иноки создавали школы грамоты, сиротские приюты, мастерские живописных, золотошвейных и других ремесел. Во время войны устраивали в своих обителях госпитали, в мирное время - центры по перевоспитанию малолетних преступников. Вместе с Посольским приказом члены духовной миссии Иерусалимской усердствовали и в работе "по тайной казенной надобности" на благо развития закордонных связей Российской империи, расширения влияния православия по всему миру. На землях ближнего и дальнего зарубежья русские дипломаты, разведчики и проповедники всегда шли рядом, по разным дорожкам, но рядом.
   Пусть относительно невысок был культурный уровень учителей Закона Божия в гимназиях и приходских школах, пусть вся мысль сановников Святейшей Патриархии сводилась обычно к пастырским поучениям об угождении Всевышнему, все равно монастыри продолжали служить уникальной лабораторией, где совершался синтез богословия, живописного искусства и ремесел, хорального песнопения и литургического обряда. Рожденные этим синтезом биотоки обогревали невидимым светом духовные силы народа, высшей ценностью неизменно почитавшего святость. Немало среди иноков было и сочинителей акафистов: литургия для них становилась творчеством, религия обретала дух поэзии упорного поиска духовного удовлетворения во внутреннем согласии с Сыном Божиим и Пречистой Девой.
   Но упаси меня от напасти скатиться в безудержную похвалу с притворным одобрением. Хоть и кажется, будто Русская Православная Церковь обходилась без инквизиции на манер западноевропейский, религиозная нетерпимость подминавшего ее под себя государства поистине не знала границ. Богоотступникам на Руси прожигали язык каленым железом и отрубали головы. За возведение хулы на царя отсекали голову без прижигания. На методы словесного убеждения не особо уповали и ссылали сектантов в Сибирь целыми деревнями. Технология допросов с пристрастием совершенствовалась, при пытках за непотребные мысли верили на слово, лишь когда оно означало признание вины.
   По свидетельствам очевидцев, стены подвалов Преображенского приказа и Тайной канцелярии, где проводились "пристрастные допросы" были увешаны иконами, вопросы уснащались цитатами из Священного Писания, заплечных дел мастера зачитывали и акафист Божией Матери: это называлось "притянуть к Иисусу Сладчайшему". Однако, сколь бы изощренными ни становились меры пресечения вольнодумства, владык земных и небесных бранили по-прежнему. При Петре I узаконили наконец звание протоинквизитора, назначив на этот пост иеромонаха Пафнутия из московского Данилова монастыря, а по епархиям учредили должности провинциал-инквизиторов, чья задача - выведывать и доносить властям о любых нарушениях в выполнении священниками своих обязанностей, в том числе и об антиправительственных среди них настроениях...
   При всем при этом, над монастырем и его обитателями веками светилась особая сокровенная аура праведничества и чудотворения. Вселяя в послушников христианский закон благочестия, отец-духовник всегда должен быть бодрыми духом, охотно вступать в беседы на самые сокровенные темы бытия. Он мог показаться грустным, но скучным ему не полагалось быть по ранжиру. Духовничество закладывалось в основе иноческого бытия, предполагая абсолютную искренность отношений монахов со старцем-духовником, беспрекословное ему послушание, откровенное исповедание своих мыслей, суждений и тайн сердечных. Он почитался истинным светильником веры и евангельского откровения.
   Услугами старца-духовника пользовались и миряне, выслушивая от него наставления с проповедями-утешениями по смирению гордыни и многотерпению. Мудрый, проницательный духовник, разумеется, не чужд был и лукавства, находя нужное слово к каждому соответственно его характеру, социальному положению, умственным способностям и душевному складу. Редко из благонамеренных царских подданных отказывался иметь своего личного наставника из монастырского дома, редко кто их богатых не держал при себе духовника, к которому в любой момент можно было обратиться за советом или утешением. От старцев почти ничего не скрывали, для них не жалели приношений. Естественно, сами духовники не упускали случая при общении со своим клиентом получить нужную себе и церкви выгоду. Да и беда у них была общая: никакое смирение не мешало царедворцу поступить с ними, мягко говоря, произвольно, как бог на душу положит.
   Святая Русь-матушка! Еще и великомученица. С нею Бог. Или бог с нею? Что бы ни было, чаша горькой печали и глубоких переживаний испита ее воинством Христовым чуть ли не до самого дна. Указом императрицы Елизаветы половина монастырей закрыта, иноков вытеснили больные, нищие, сумасшедшие и солдаты-инвалиды. Над священством ужесточили жандармский надзор.
   Патриарх Всея Руси Тихон, отказался поддержать с амвона пришедшее к власти большевистское правительство. Недоучившийся семинарист, новый самодержец в долгу не остался и под конвоем своих "опричников" отправил особо строптивых служителей не в монастырские тюрьмы, а в лагеря за колючую проволоку. К началу войны с фашистской Германии Сталин вообще закрыл монастыри, включая духовный центр русского православия - Троице-Сергиеву лавру. Временно, до лучших времен...
   Время уравнивает всех и вся, равнодушно оно и к богоугодным местам. Построенные четыре-пять столетий назад монастыри неумолимо теряли свой первозданный облик благодаря пожарам, разрушениям, грабежам. Мало где уцелели древние иконы и резные деревянные иконостасы. Атрибутика ризниц растаскивалась или оседала в недрах государственных музеев. Однако извечно хранимые чудотворные образы Богоматери и бесподобная своими изделиями ризница Троице-Сергиевой лавры остались нетронутыми.
   Той же участи не избежал и Пафнутьев монастырь под городом Боровском. Основан он был более пяти столетий назад преподобным монахом Пафнутием, выходцем из мелких землевладельцев - потомков татарского баскака. Это один из некогда самых богатых домов Божиих на службе у великокняжеской власти, под покровительством царствовавшей семьи. Создатель его причислен к лику общерусских святых и погребен здесь у южного портала белокаменного собора Рождества Богородицы. Совсем рядом, в монастырской темнице, томился закованный цепями несговорчивый протопоп Аввакум.
   Монастырь походит на крепость. Когда-то его мощные высокие стены позволяли выдерживать длительную осаду, вести круговой обстрел пищалями и пушками из амбразур верхнего и нижнего боя. Во время осады войском Лжедмитрия летом 1610 года оборонявшиеся держались довольно упорно, пока какой-то иуда изнутри не открыл нападавшим ворота Тайницкой башни. Два века спустя продрогшие от холода уланы Наполеона отогрелись здесь, растащили наиболее ценные вещи и перед уходом подожгли сам монастырь. Зимой сорок первого зашли сюда и потомки тевтонских рыцарей, но согреться им не удалось, и они ушли под собачий лай по запорошенной снегом дороге.
   В советское время монастырь был официально закрыт, его художественные ценности взяты под охрану государства, на территории и угодьях монашеской обители образовалась "Сельхозкоммуна Пафнутьевская". В коммуне монахи трудились вместе с местными жителями. На всех приходилось около сорока десятин земли, три лошади, восемь коров, два быка, двадцать дин плуг, три хомута для пахоты, шесть телег и саней, соха и выездной экипаж. Архимандрит Сергий был назначен комендантом местного музея древнерусского искусства: на настоятеля возложили обязанность держать в сохранности иконы, священнические облачения и рукописные книги. Однажды из музея пропали ценные экспонаты, но их вскоре нашли и вернули: в краже уличили бывшего послушника на пару с милиционером. Сразу после войны принялись за реставрацию монастыря, а в начале девяностых святая обитель вернулась в лоно Московской Патриархии.
  
   *
   Узкая, извилистая, с еще не заделанными после зимы провалами дорога спускалась по склону холма. Вдоль нее прятались за покосившимися заборами деревянные домики с резными ставнями. Казалось, некоторые из них вот-вот сложатся под собственной тяжестью. Но нет, стояли, не падали. Время словно задерживало здесь свой бег, проносясь где-то рядом в известном только ему направлении.
   В воздухе парил запах набухавшей земли, деревья наливались животворным соком, выбрасывали свои первые листочки. Внизу от уже покрытой пылью дороги открывался бескрайний простор. На сине-голубом небе кочевали стада белых барашков, под ними на земле совсем рядом звучал малиновый перезвон колокола.
   Видя и слыша все это, даже самый черствый человек должен хоть чуть-чуть смягчиться, оттаять, утихнуть, а злость его - осесть в душе на самое дно. И действительно, что-то незаметно вселялось в любого смертного, овладевало им уже при подъезде к Пафнутьеву монастырю. Пройдя внутрь через главные врата, человек невольно начинал отходить от круговерти мирских забот и волнений, задумывался о вечности.
   Поблизости от входа в монастырь высилось массивное здание Трапезной палаты с прислонившейся к нему восьмигранной, увенчанной вверху позолотой колокольней. Чуть подальше стоял белокаменный собор Рождества Богородицы. Ближе к северной стене приютились Братский корпус и Архимандричьи палаты с церковью святого Митрофания. Кругом господствовали тишина и благообразие, как и должно быть в обители, наполненной неусыпным молитвенным старанием.
   Неподалеку от Трапезной палаты в скверике сидели на скамейке двое, мужчина и женщина. Подойдя к ним поближе, можно было рассмотреть в них Джулию и Алексея. А если приблизиться еще ближе, то и услышать, о чем они говорят.
   - Вот сидим, молчим, как монахи за едой, - едва слышно, будто самому себе, сказал он. - Однажды Лев Толстой спросил у Максима Горького, есть ли Бог. Тот ответил: если веришь, то есть, если не веришь, то нет. Незадолго до своей кончины Толстой признался, что разуверился в Евангелии.
   - Неужели? - также тихо отозвалась она, чуть прищурив глаза и с восхищением наблюдая, как блестит на солнце позолоченная глава колокольни. - Я этого не знала.
   - Признаюсь тебе, ничего не могу с собою поделать, - продолжил Алексей. - Словно сам черт науськивает меня опробовать крайние мнения. Ну вроде того, что Иисус не являлся на свет в соломенных яслях, что названный им проповедник-диссидент был распят на кресте, потом истлел, как все до него и после. А уж если Сын Божий и в самом деле сходил на землю, то не для того ли, чтобы нарочно окружить свое пребывание среди людей сбивающими с толку обстоятельствами и показать бессилие ума человеческого озариться светом Высшего Разума.
   - У каждого ведь свое представление о Боге и Высшем Разуме, - спокойно, даже чуть отрешенно сказала Джулия. - Доведись нам потерять полностью веру в себя и всякую надежду, как сразу же покорность судьбе, ниспосланной с небес, принимаем за высшее благо. Отсюда и возникают у меня подчас сомнения, нужно ли вообще выставлять Бога надежным защитником слабых духом, которые обычно жаждут лишь одного - отмщения сильным за свою слабость. А потом, зачем ему понадобилось Сотворение Мира? Попустительствовать людям пройти сквозь искушения, а потом вернуть их опять в свое же лоно?
   - О чем я и говорю. Не знаю, как другие, но сейчас больше всего ценю свободу судить без оглядки, открыто и обо всем. Для меня даже недостаточно проникнуться ценностями евангельской любви, смирения и сострадания, ибо далеко не всегда эти добродетели оправданы. Я также спокойно воспринимаю идею разделения всех людей на личностей волевых, верящих в свои силы и беспомощных, блаженных слюнтяев-неудачников. Многие некогда нерушимые постулаты вызывают у меня большие сомнения. Но это не скепсис жреца, который принимает свою веру за критерий истины, а добрые намерения - за аргумент. Любая добродетель мною видится только в конкретных обстоятельств места и времени, а не витающей в сознании, подобно "гробу Магомета" в цирковом иллюзионе.
   Джулия повернулась к Алексею и пристально на него посмотрела. Ее широко раскрытые глаза отражали в невообразимо смешанном виде удивление, настороженность, одобрение, укоризну, доверие, восторг, растерянность и даже некоторое облегчение от услышанного. Улыбнувшись, она взяла его за локоть и мягко, чуть иронично заметила:
   - Вообще-то я все еще остаюсь католичкой. Однако с моей стороны было бы ханжеством не поинтересоваться, почему Всемогущий одинаково попустительствует добру и злу, предоставляя преимущество то одному, то другому. Такое впечатление, будто он совсем отошел от дел земных.
   - Тогда чем занимается Его Сын?
   - Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. В моих генах остались следы язычества, что, наверное, и подталкивает меня ставить под сомнение многие рассуждения теологов. Для меня, если Бог есть, а я хочу, чтобы так и было, то получается, что Он сам подстрекает нас богохульничать. Зачем? Мне это, по меньшей мере, кажется странным.
   - Мне тоже, и еще мягко говоря. Кстати, меня всегда почему тянуло наделить число тринадцать каким-то магическим смыслом. У вас в Италии это число действительно считают счастливым?
   - Действительно. А что?
   - Ты знаешь, мне кажется, у каждого человека есть свой собственный небесный знак, помимо одного из двенадцати зодиакальных созвездий, под которым он родился. Одним этот тринадцатый знак светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан каждому не в похвалу и не в порицание, поскольку в мире вообще нет ничего безоговорочно верного или ложного. Ученые мудрецы хоть и определили абсолютные константы вроде скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с заключениями о нашем бытие земном, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что путного у них получается.
   - Что же тогда нам, простым смертным, остается делать?
   - Опираться прежде всего на личные опыт и ощущения. По принятой наукой сегодня шкале времени, человек в нынешнем его виде существует более сотни тысяч лет, а сколько еще впереди, никому не известно. Пока же высокий смысл бытия всего рода покрыт не только мраком, но и мракобесием. Может быть, там, за нынешними пределами наших возможностей познания, действительно ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?
   - Это у тебя вопрос или ответ?
   - Удобнее жить с ответами, но интереснее - с вопросами. Вообще-то мы, русские, обычно умнее спрашиваем, чем отвечаем, и находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.
   - Что ж, Алексей, тогда и мне позволь тебе сказать без всякого стеснения, как это обычно делают итальянцы. Если падре начнет поучать меня в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает ниспосланного Всевышним наказания, то такие откровения я восприму равнодушно. В догматах христианской веры мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды даже осмелилась заявить одному кардиналу, что дьявола с адом на самом деле нет. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, потому как оно не соответствует здравому смыслу канона и истинной веры, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.
   - Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же развил бы тему насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.
   - Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительность своего положения, - продолжила Джулия. - Первосвященники упрямо утверждают, что религия не подлежит критическому анализу ее правомерности, ибо представляет собой вершину творения человеческого духа. Мне же интересно знать, неужели у людей не могут появиться гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность пророчеств, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадало в плен своей эпохи, но ничто не могло помешать многим, очень многим, опираться прежде всего на свой собственный ум.
   - И я тебе скажу, не меньше людей, если не больше, продолжали истязать сами себя муками своего неразумия. В первую очередь, своим безмерным поклонением идолам и кумирам. Сюда я отношу их слепую веру, веру угрюмую, высокомерную и непорочную в смысле признания правоты только своих убеждений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебания затащить за собой на тот свет миллионы других из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Лично мне не хочется верить никому автоматически, не разбираясь, сколько в его или ее делах блажи, а сколько здравомыслия.
   - Одна есть проблема, Алексей, - сказала Джулия, нежно коснувшись его колена. - Только не подумай, что я сейчас проверяю твой психологический настрой.
   - Тогда заигрываешь, - засмеялся он.
   - А как же! Вся штука в том, как безошибочно отличить свидетельства верные, надежные от ложных или обманчивых. Мне тоже, как и тебе, человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела. В душе любого, включая нас с тобой, сидит и варвар. Лично я раскаяние могу почувствовать не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себе такой свободы выбора. Это происходит, и когда я уживаюсь с разными красивыми выдумками, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто этически сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не грех, а так, обычное дело. Да, есть что-то, подталкивающее меня к вере в загробный мир. Наверное, потребность в морально-психологическом утешении, тяга к таинственности. После этого как тут не прислушиваться к созданиям, облаченным в сутаны.
   - Пусть даже нет фактических подтверждений их собственной непорочности?
   - Даже так.
   - Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Например, в данный момент мне очень хочется погладить тебя по коленке.
   - Ты не шутишь? - спросила она, совсем не смутившись.
   - Хорошие шутки в таком месте.
   - Главное - не место, главное - есть желание. Знаешь, кто ты?
   - Кто?
   - Монельо. Шалунишка в переводе с итальянского.
   - Красиво звучит. Но все же разреши мне...
   - Прэго, пожалуйста.
   - А, ну да. Тогда разреши мне продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто все правильные ответы у меня в кармане. В данном случае просто предполагаю, что, если бы Всевышний действительно наказывал нас за грехи и пороки, то священнослужителями пожелало бы стать значительно больше людей. Это с одной стороны, а с другой, как мне думается, без принуждения к нравственным поступкам мораль в обществе вообще обречена на гибель. Вот и я стараюсь удерживать себя от паскудных дел во избежание не кары в мире ином, а наказания здесь под Луной. Уже не говоря о том, что, только начни я получать удовольствие от своих печалей и горестей, считай, сам себя в гроб раньше времени загоню. Равным образом, поверь я безоговорочно в кару Господню на том свете, невольно стану чувствовать себя грешником, даже если и не грешил. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без паркетной дипломатии: трепет перед Священным Писанием не считаю свидетельством высокой нравственности и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего.
   - Ты думаешь, я чего-то ожидаю хорошего? Нет. Но только полного облегчения от этого пока не испытываю. С одной стороны, все еще надеюсь увидеть в религии попытку отвлечь человека от его варварских влечений, чему и должна способствовать церковь своими утешениями, требованиями, даже угрозами адских мук. С другой, говорю себе - да мало ли что еще может помочь человеку избежать одичания. Отсюда и доводы Фрейда мне представляются убедительными: духовенство придает церкви божественное предначертание, но прав ей на это никто не давал, кроме нее самой.
   - О, это уже всем доводам довод. И знаешь, что еще мне кажется верным? Чуть ли не инстинктивная потребность в каждом человеческом существе наслаждаться приступами своей блажи и сумасбродства. Чувствуя такие позывы, каждый раз и я стараюсь одергивать себя. Да, мне не приходилось благодарить Всевышнего за снятие с души моей греха. В морали и этике я ищу более надежное основание, ищу без всякого принуждения. Одной лишь верой, какой бы святой она ни была, не смогу я жить по-настоящему свободно - мне еще нужно понять происходящее вокруг и внутри меня. Спорить не буду, Иисус - благородная личность, пусть даже придуманная. Однако воздаяние культа ему мне ума и воли не прибавят, а лишь помешают успешно управлять самому своей жизнью.
   На эту тираду Алексея итальянка откликнулась не сразу. Некоторое время она наблюдала, как две молодые послушницы приводили в порядок цветочные клумбы перед входом в Трапезную палату. Указания им, что и как нужно делать, отдавал бородатый мужчина, одетый в гражданский костюм. Видимо, дабы придать себе и делу своему важности, он время от времени доставал из кармана сотовый телефон и с кем-то по нему разговаривал. На сидевшую на скамеечке парочку не обращал никакого внимания, будто их и нет.
   - Чувствую я, что своим дерзким, но честным умом ты заставляешь себя быть инквизитором собственной совести, - прервала молчание Джулия.
   - Вероятно, так оно и есть, - согласился Алексей. - Да и могу ли я признавать благоразумным нечто, допускающее гибель и страдания неповинных ни в чем людей. Когда мучения становятся средством и целью, это уже издевательство над здравым смыслом. Допустим, Создатель заложил во все свой, неведомый мне смысл. Допустим. Тогда как раз по этой самой причине я не доверяю его благонамеренности. Подобных мне Достоевский назвал с укоризной бунтарями против Владыки Мира. Что ж, я не из породы пугливых, хоть и уважаю прославленного литературного сыщика.
   - У меня многое складывалось несколько иначе, чем у тебя. С младенчества закладывалось безоговорочное подчинение Богу и Папе Римскому, его наместнику на земле. Тем не менее это не помешало мне позднее посчитать церковную мораль душеспасения весьма сомнительной. Потому что такая мораль просто мешала душе моей искренне радоваться, заставляла откладывать радости на потом, осуждала само мое существование, нагнетала жуткий страх и неуверенность в себе. Сейчас я так же откровенно говорю тебе, что, вполне вероятно, Бога нет. Но мне все еще нужны исчерпывающие сведения о нем и его замысле. Наблюдаю за происходящим и продолжаю допытываться, что сделал бы сам Господь перед лицом весьма нелесных для него фактов. К сожалению, сверлит меня лишь один честный ответ: возненавидел бы себя за свою беспомощность.
   - Как подметил наш великий Пушкин, нет правды на земле, но нет ее и выше.
   - Так, так, братья-иезуиты были бы уже без ума от твоих рассуждений.
   - Вот я и говорю, как это могло получиться, господа иезуиты, что практически все новозаветные сюжеты не оказались зафиксированными в исторической хронике тех времен. Почему первосвященники приступили к размножению книг Нового Завета для публики лишь спустя полторы тысячи лет после их написания? Веками подвергали Библию редактированию, исправлению нестыковок, дополнению. Папа Римский, не помню кто именно, вообще запретил верующим читать Ветхий Завет, а его окончательная редакция канонизирована только в конце XVI века. Какая же это божественная благодать! Получается, что текст Священного Писания гораздо новее, чем выставляется. По сути дела, иерархи тщательно подправили Библию, дабы исключить разброд в описании событий и откровений Божиих. Но так до конца им этого и не удалось. И все почему, как думаешь?
   - Потому как люди склонны больше верить в истины, не требующие доказательства. Отсюда и уповают на загробную жизнь, считают долговечность самой их веры ее убедительным подтверждением. Атеистов же и агностиков не становится меньше, оттого что церковь никогда не являлась твердой союзницей свободы выражения мысли. Были исключения в мировой истории, но каждый раз высшее духовенство предпочитало вставать на сторону светской власти. Хоть и нелегко мне это признавать, но оно именно так и есть.
   - То-то и оно, Джулия! Слишком много времени в своей жизни я уделил служению делу, исход которого от меня фактически не зависел. Сейчас хочу зависеть только от самого себя и о душе своей заботиться по своему усмотрению.
   - Звучит патетично, но, как мне видится, весьма убедительно.
   - А потом, сколько миллионов людей сожжены на кострах или в печах концлагерей, замучены в государственных и церковных казематах, но все равно к единомыслию в вопросах веры политической или религиозной так и не придвинулись ни на шаг. Это мое мнение. А что у вас думают в Западной Европе?
   - У нас, Алексей, жизнь более или менее устоялась, течет размеренно. У нас обычно выстраивают силлогизмы, стремятся найти логическое обоснование своему мнению и полагают, будто на Востоке, включая Россию, либо не умеют, либо не хотят отличать реальность от вымысла. Но я думаю, есть и свои преимущества на Востоке, по-своему убедительная система мышления и чувствования. У вас здесь тоже умеют аргументированные делать заявления и видеть, перед кем нужно обязательно скрывать свои подлинные намерения, а перед кем нет. Повсюду в мире все тот же обман и самообман. Где больше, на Востоке или на Западе, - это даже не вопрос для дискуссий.
   - Абсолютно с тобою согласен. Но есть у меня еще одна мыслишка. На мой взгляд, в основе всех монотеистических религий покоится безразличие к правде и истине, хотя главным их приверженцы считают верить в истинность своей религии. Грешен ли человек от природы или нет - не столь, мол, важно, важнее чувствовать в себе грех и виновность перед Всевышним, надеяться на его помощь в спасении души. А я думаю, верить можно и даже нужно, но без посредников, не на словах и не в Бога, каким он представлен в обоих Заветах, Ветхом и Новом. Да и кого из нынешних правителей запугаешь угрозами Страшного суда и муками ада? Смешно и говорить.
   - Опять ты читаешь мои мысли, Алексей, - произнесла Джулия с некоторой отрешенностью. Во всяком случае, так это могло показаться.
   - Иногда признаюсь сам себе, как я искренне уважаю квакеров, - продолжал Алексей, чуть переведя дыхание. - Обычно тихие, скромные работяги, они не любят обращаться к посредническим услугам священников для свершения святых таинств. Завидую и нашему другу Джорджу. Протестант в каком уже поколении, он хочет наслаждаться жизнью здесь на земле, в самом прекрасном из миров и для нас, судя по всему, единственном. Занимаясь дзэн, набрасывает на себя небесную тогу и заставляет море течь в его венах. Без ехидства это говорю. Мне тоже хотелось бы держать бесконечность на ладони моей руки. Не зря у приверженцев дзэн "думать" означает также вспоминать, тосковать, любить. При общении с ними в Америке я подметил у них довольно мягкий характер, способный и на решительные действия, благожелательность, спокойствие, почтительность к старшим, отсутствие зависти и показухи.
   - Понятие о грехе и пороке у них тоже особенное, - подхватила тему Джулия. - Если христианин или мусульманин всегда ожидает одобрения со стороны за совершенное им благое дело, приверженец дзэн предпочитает не думать об одобрении, словно хочет стать ветерком, что дует по своему хотению. Ему не понятно, почему люди уделяют так много молятся Верховному творцу. Для него Будда не идол и, если тот встал препятствием на пути, можно отстранить и его. Он не ищет блеска мысли и богатства идей, ему важнее благость душевного спокойствия от общения с людьми и природой. Достойную восхищения подлинную красоту усматривает не столько в совершенстве стиля и формы, сколько в незаконченности и непритязательности. Любое суждение свое или других ему кажется поверхностным, неглубоким.
   - Поверь, уж больно не хочется мне тратить свою жизнь на пустяки. Вот и продолжаю упорно доискиваться до своего собственного генома, в котором на бескрайних просторах буйствует целая вселенная, высокое переплетается с низким, добродетель с пороком, "я" и "ты" неотличимы. Там в тайниках моего генетического банка памяти живет один мудрый старик и ведет меня по коридорам все ближе к заповеднику истин. Я чувствую, как мое стремление избавиться от самообмана делает меня свободным, свободным настолько, что уже не могу ни перед кем унижать себя, не хочу никого ставить и ниже себя. Мне думается, чтобы солнце взошло, не надо молиться или просить об этом - оно взойдет и так. Отсюда и мой совершенно искренний рассказ тебе, во что я верю и почему...
   Глубокое погружение в себя требует от ума и воли человека известного напряжения. У Джулии с Алексеем так и получилось: выговорившись, они снова замолчали, словно ни о чем другом разговаривать уже не хотели.
   Ее большие карие глаза мерцали на солнце мириадами огоньков. Взяв его за руку, она улыбнулась и тихо сказала:
   - Чувствую себя сейчас веткой цветущей розы, неведомо как попавшей в заснеженный лес. Тело отпало, в голове пустота, и остается, как монахини из ордена святой Урсулы, общаться посредством азбуки пальцев.
   - Тогда поедем причаститься не придуманной жизни, - предложил Алексей. - Поскольку в святости не всегда можно усматривать смиренное ожидание божественной благодати, приглашаю тебя в мою скромную, почти монашескую обитель совсем неподалеку.
   - Считай, ты меня околдовал. Как говорят у нас в Италии, нет такой грустной собаки, которая от радости не повиляла бы хвостом. Надеюсь, ты правильно понимаешь, что я имею в виду.
   - Я тоже надеюсь, что ты правильно меня понимаешь.
   Джулия показала ему свои открытые ладони, потом легонько потрепала его по плечу. Они поднялись со скамейки и пошли к монастырским воротам.
  
   *
   Тут я должен кое-что пояснить. Рассказывать о происходившем на даче у Алексея дело для меня непосильное. Пусть даже сонмище чертей, магов и ведуний попытается заставить меня сотворить сие действо, все равно прибегну к благому умалчиванию и сохранению чувства меры. К тому же, частная собственность, неважно сколько соток земли, неприкосновенна и допускает в свои пределы либо по приглашению хозяина, либо с санкции прокурора. Ни того, ни другого у меня нет.
   Вот на что у меня есть гораздо больше моральных и других оснований, так это на оповещение о том, что через два дня на третий в полночь они стояли на перроне Ленинградского вокзала напротив вагона "Красной стрелы".
   - Надеюсь, этим летом ты приедешь ко мне, - сказала Джулия. - Давай чем-нибудь займемся вместе. Мне нужно послать в комиссию Общеевропейского парламента несколько материалов, и ты мог бы посоветовать, что именно пока не направлять. Конечно, если есть у тебя желание и время. Это мое ответное приглашение и даже не пробуй отговориться.
   Алексей промолчал, только еще крепче обнял ее, будто передавая ответ через исходившие от него биотоки.
   - Ну, мне пора, - попыталась она улыбнуться и посмотрела ему в глаза. - До встречи в Вене. И пусть само Провидение будет на нашей с тобой стороне.
   Заходя в вагон, Джулия обернулась, помахала рукой и исчезла в темноте. Он подошел к окну напротив ее купе, но она почему-то не появлялась. Состав плавно тронулся. И лишь когда мимо проплывала открытая дверь тамбура, за плотной фигурой проводницы увидел, как, прислонившись к стенке, она курила и у нее дергались плечи.
   Долго еще Алексей провожал взглядом красные фонарики последнего вагона, пока те совсем не скрылись из виду. Потом медленно побрел по перрону в сторону вокзала. По дороге кто-то внутри него неожиданно стал напевать мелодию популярной песенки, где есть такие слова: "Москва - Санкт-Петербург, любви прощальный поезд, что нам не дописать, быть может, никогда".
   Под эту не очень веселую мелодию и пришла к нему мысль действительно взять да навестить Джулию. Кстати, надо бы выяснить, и кто этот загадочный "Хэппи Хакер". Неужели Фрэнк? Не похоже, вряд ли. Или сам Джордж? Еще менее вероятно. Впрочем, у жизни своя логика и преподносит она еще не такие сюрпризы.
  
  
  
  
  
   У СОБОРА СВЯТОГО СТЕФАНА
  
   Снова старая, добрая, веселая Вена. Круг замкнулся, напоминая "чертово колесо". Можно придумать сравнение и позабористей, но сейчас есть дела поважнее.
   Летний зной на берегах голубого Дуная заметно спал. Дни стояли уже не жаркие, но все еще теплые. Воцарился бархатный сезон, нечто вроде нашенского где-нибудь на сочинском взморье.
   Выйдя по узенькому переулку Шенлатернгассе на небольшую, вымощенную камнем площадь, Алексей сразу нашел то, что искал. Рядом со зданиями университета и Академии наук перед ним предстала церковь иезуитов. Он подошел к ней поближе, принялся рассматривать. Вроде ничего особенного, скромная, без вычурности и в то же время внушительная. Его внимание привлек построенный по итальянскому проекту фронтон с огромными волютами по бокам, статуями в нишах, настенным декорумом. В саму церковь Алексей решил не заходить и, развернувшись на каблуках, неторопливо направился в сторону кафедрального собора Святого Стефана.
   Совпадение случайное, но все-таки интересное: собор освящен в год основания Москвы, или десять спустя после присвоения Вене статуса города. В масштабах мировой истории достаточно, чтобы считать две столицы ровесницами. Сама Вена возникла на месте расположения лагеря римских легионеров и в момент закладки первого камня в фундамент собора являлась центром герцогства, входившего в состав Священной Римской империи.
   Строительство затянулось на века. Здание постоянно переделывалось, расширялось, восстанавливалось после пожаров, потому назвать имя его главного архитектора просто невозможно. Уже и без того ослабленное старостью сооружение серьезно пострадало в ходе бомбардировок союзной авиацией под конец Второй мировой войны. Первую послевоенную мессу смогли отслужить лишь спустя семь лет, еще десять лет продолжалась реставрация. В итоге собор Святого Стефана дожил до наших дней в том виде, какой приобрел окончательно в XVI веке, или одновременно с завершением собора Василия Блаженного в Москве. Причем итальянских зодчих и мастеров работало тогда в Вене довольно много, как и в стольном граде Великого княжества Московского...
   При входе в храм Алексей почувствовал, как будто перед ним открылась книга - огромная, веками истертая, покрытая пылью эпох. Мысленно переворачивая ее скрижали каменные, он стал обнаруживать там нечто, не виданное им ни в одном другом уголке Западной Европы. Погружаясь в загадочный, запечатленный искуснейшей работой архитекторов, скульпторов и строителей мир Средневековья, разглядывал в хитрющих завитках на капитолиях силуэты пернатых, человеческие лица, чуть выше - фигурки причудливых гномов, неподалеку от них - чудищ с телами животных и головами человека, над фризами - апостолов и поддерживаемого ангелами Иисуса Христа.
   Расставленные хаотично фигуры сливались в единое целое, оберегаемое от распада спрятанными в стенах опорами. Из-за скрытности несущих конструкций соборная каменная летопись с ее церковной символикой не давила своей массой, даже напротив - приносила душе успокоение. Свет в храм из окон и со стороны алтаря попадал рассеянно-дымчатым, разливался повсюду столь чудодейственно, что не создавал теней и полумрака, придавал магическую невесомость всей постройке, а настенным ликам тварей - незлобный, довольно мирный вид.
   Всматриваясь в стершиеся надписи на погребальных плитах, можно было уловить немой разговор резного камня. Главный зал собора обладал для этих целей прекрасной акустикой и казался просторным, хотя значительное место в нем было занято скамеечным рядам. Под огромной консолью, поддерживаемой пучком причудливо переплетенных нервюр, из оконца выглядывал человек с изможденным лицом и едва уловимыми движениями губ. Это Мастер. В руках у него циркуль и угольник, нехитрый инструментарий для того, чтобы заточить Время в камень.
   Человек с циркулем как бы давал понять, что ему приходилось тщательно присматриваться к строителям собора, особенно к новичкам, дабы избежать любого повода пожаловаться на него церковным или светским властям. Упаси его боже сказать кому-то что-нибудь о своих близких отношениях с осужденными еретиками или намекнуть на неправомерность наказания их, или допустить дурной отзыв о самих инквизиторах, или прочитать книгу, в которой инаковерующие находили себе духовную опору. Мастер знал, что перед тем как его схватят "папские псы", кто-нибудь обязательно на него донесет, потом на допросах его будут пытать, измываться, и, наверное, он не выдержит мук, наговорит на себя и других - только бы перестали ломать кости. И в конце концов пошлет весь этот опостылевший ему мир людей к чертям собачьим.
   Конечно, предотвратить или оттянуть столь печальный исход могла бы его добровольная работа на Инквизицию негласным помощником. Даже известный испанский драматург Лопе де Вега служил ее следователем, участвовал в допросах. Да и чего было остерегаться, если соблюдалась анонимность свидетельских показаний, двое слухарей-доносчиков приравнивались к одному очевидцу, а обвиняемого вообще лишали права опровергать показания осведомителей, если признано отсутствие личной вражды между ними и арестованным. Последнему редко когда оставляли шанс выжить: вслед за угрозой пыткой, или "кротким увещеванием", сразу приступали к самой пытке, или "умалению членов". Большинство допрашиваемых таким образом признавались в содеянном после первого "умаления". Остальные же, если не лишались полностью сил и рассудка, после второго подробно описывали свое сознательное или невольное соучастие в преступлениях против веры.
   Мастер рассказывал, как следователи и судьи из монашеского ордена святого Доминика для очистки совести оправдывали свою ярость в богослужении. Прежде всего тем, что первым, мол, взял на себя миссию инквизитора сам Создатель, свершив суд над Адамом и Евой после их согрешения в саду Эдема. Увы, при выполнении ими священного долга всех правоверных католиков монахи не вспоминали апостола Иоанна Златоуста, запретившего христианам силой искоренять заблуждения веры и призывавшего вести людей к душеспасению только убеждением, разумом и любовью. Вместо этого они говорили, будто умеют беседовать с Богом, и приводили цитаты из Библии в пользу своей нетерпимости. Братьев-доминиканцев с пути истинного не собьешь! Совесть не напоминала им золото, чья продажная цена возрастает по мере уменьшения содержания в нем примесей, потому и отыскивали они даже в самых благочестивых гражданах следы Сатаны. Инквизиторы даже знать не хотели о том, что главная причина болезни греха кроется в заблуждении и недуг сей излечивается лишь разумными действиями самих врачевателей духовных. Опасливо относились они и к другому предлагаемому пути исцеления - отойти от подстрекателей к согрешению. Опасливо, ибо, когда без свидетелей тяга к согрешению пропадает сама собой, мало отыщется доносчиков, без которых Святейшая Инквизиция окажется просто не у дел.
   Выглядывая из своего оконца, Мастер словно давал всем понять: назло обличителям тайных и явных врагов церкви он разыгрывал из себя благоверного христианина и при людях всегда подчеркивал, что неверие в Бога есть величайшее преступление, намерение же очернить священнослужителей - это уже самое дикое, требующее сурового наказания. Сам он прекрасно видел, как люди больше подчинялись законам природным, нежели божеским, но приучил себя неустанно твердить вслух о предназначении жизни человеческой для покаяния, об обреченности смертных на жалкое греховное существование в силу порочности их натуры. Похотливые и завистливые создания извратили заповеди Господни и тем самым уже заслуживают проклятия! Он же глубоко в душе своей сокрытой от постороннего взгляда лучше будет странствовать в одиночку еще и по той причине, что ему очень хочется в тайне от инквизиторов узнать, почему он, создатель соборной церкви самой дерзкой на свете конструкции, не в состоянии побороть в себе страх перед Святейшей Инквизицией. Это стало его сугубо личным интересом, о котором он никогда никому не говорил. Тем более - в исповедальне...
   Склонив перед Мастером голову в знак благодарности за откровенный рассказ, Алексей пересек главный зал и вышел из собора на улицу. Там повернулся лицом к его "Исполинским вратам", посмотрел в верх на восьмигранный, устремленный в небесную даль шпиль. Охватить взором весь собор целиком можно было, лишь отойдя на приличное расстояние, но даже у самого ее основания эта каменная глыба не подавляла человека и как бы отдавала ему часть своей подъемной силы. По сравнению с только что увиденным, разбросанные вокруг деловые и торговые кварталы с витринами модных магазинов, весь этот "немецкий Париж" ему казались потерявшими свою значимость.
   Дальше предстояло следовать по указанному Джулией маршруту. Он вышел на Ротентурмштрассе, направился в сторону Дунайского канала, затем повернул на Хоэр-Маркт. Прошел мимо Старой ратуши к самому, пожалуй, красивому в городе храму Марии ам-Гештаде и от стрельчатой арки церковного портала спустился по ступенькам лестницы. Ну а там, в сердцевине венского "яблока", даже слепой нашел бы видавший виды дом за номером десять.
   Поднявшись на второй этаж, Алексей увидел массивную резную дверь с бронзовой табличкой "Отто фон Штюбинг, профессор" и позвонил. Никто не отзывался. Он хотел было позвонить еще раз, как вдруг послышались шорохи, лязгнули затворы и огромная дверь отворилась.
   Сначала за порогом Алексей увидел глаза - веселые, искрящиеся, голубые. Потом - их носителя, бородатого мужчину зрелых лет, широко улыбавшегося и всем своим видом говорившего о доброжелательности. Сидел он в кресле на колесах, ноги его были укрыты пледом, и от него исходила невозмутимая уверенность в том, что все наиболее важные для него загадки в жизни им либо уже разгаданы, либо очень близки к этому.
   - Просим входить, - произнес профессор по-русски. - Я Отто Штюбинг, мать его за ноги, сукина сына.
   Он крепко пожал Алексею руку, резким мощным рывком чуть ли не поднял себя вместе с креслом, развернулся и, приглашая за собой, поехал через огромную прихожую в глубь квартиры.
   Миновав гостиную комнату, похожую на маленький, украшенный колоннадой музейный зал, они оказались в просторном кабинете с камином из желтого мрамора, кожаными креслами, массивным письменным столом и цветным оконным витражом в готическом стиле. Хозяин дома пригласил гостя сесть в кресло напротив, предложил отведать итальянского ликера с кофе и принялся разъезжать по узорному паркету вдоль книжных шкафов.
   - Я предупреждал Джулию, что мне в предварительном порядке захочется сделать расширенный комментарий, - сказал он уже по-английски. - Если нет возражений, господин Крепкогорский, наберитесь терпения и выслушайте.
   - Буду только рад, фон Штюбинг.
   - Гут, - обрадовался он и, остановившись напротив Алексея, устремил на него испытующий взгляд. - В заговоре с целью шпионажа или любой другой целью участники должны полностью доверять друг другу. Дуракам или идиотам участвовать в таких деликатных делах заказано. Им опасно что-либо поручать, ибо в самый ответственный момент они могут загубить все дело. Надеюсь, с вашим опытом вам это ясно и без меня.
   - Думаю, да.
   - Заговор и тирания питаются кровью из общего источника, - продолжил Штюбинг, все так же пронзительно смотря в глаза Алексею. - Диктатор может избавиться от своих политических противников только посредством тайного заговора против них, как и они от него. Обычно он погружается в мистику, внушает себе и другим, будто способен общаться по особому каналу сверхчувствительной связи с Высшим Разумом или с самим главой Небесного Совета и получать от них уведомление о сговоре против него. В массе же своей суеверные граждане, даже будучи агностиками, начинают верить в мессианство диктатора, непогрешимость его суждений и обладание неким таинственным чутьем, недоступным для простых смертных.
   Он резко развернулся и снова повез себя вдоль книжных шкафов, продолжая свою речь уже на ходу.
   - К чему все это я говорю, спросите вы? К тому, что римская, испанская, гитлеровская и сталинская инквизиции, в сущности, придерживались общей методике. Судьи требовали от следователей и прокуроров непременно раскрывать либо сам заговор и его "явных согласников", либо тайные намерения и тех, кто с ними может согласиться. Но в обоих случаях многое зависело от ведения допроса и следствия. Вот, скажем, молодой следователь с мечом на рукаве гимнастерки сидит за столом перед арестованным маршалом, облаченным в поношенную солдатскую гимнастерку. Язвительно, даже не глядя на него, спрашивает: "Ну что, будем говорить или нет?" Маршал нервно хватается за воротничок, но чувствует не привычные звезды, а лычки рядового солдата, и его пробивает словно током высокого напряжения. Теперь он готов подписать любой протокол допроса, лишь бы не переносить вновь унижение.
   - И действительно подписывает? - поинтересовался Алексей.
   - Насколько мне известно, все, за исключением обвинения в передаче шпионских сведений враждебному государству. Из других статей обвинения - подготовка военно-фашистского переворота и моральное разложение - последняя тоже сопровождалась "документальными материалами", собранными на командарма абвером в ходе его командировок в Германию на учебу еще до прихода к власти нацистов. Материалы эти получены за деньги представителем НКВД в Берлине от агентов Гейдриха, выступавших под видом уголовников, забравшихся в сейфы Генерального штаба. Если к "эротическому компромату" с фотографиями альковных развлечений известного тогда в Красной армии командира-покорителя женских сердец присовокупить доносы и показания его сослуживцев, то в голове у арестованного невольно забродит одна-единственная мысль - быстрее бы все заканчивалось стенкой в подвале.
   - Простите, Отто, но маршал Тухачевский, о котором, по всей видимости, вы говорите, все же не стал лжесвидетельствовать на своих товарищей, - решил все же отстаивать свои позиции Алексей. - Мне кажется, не сделал он этого из чувства собственного достоинства, чего не хватило некоторым другим арестованным военачальникам. Сталину же и его прислужникам нужны были лишь послушные исполнители, потому в припадках маниакального психоза он вырубал всех, на кого могло пасть хоть какое-то подозрение в инакомыслии. Система самовластия должна была обеспечивать диктатору полный контроль над гражданскими и военными чиновниками. В результате он стал и заложником созданного им же государства. При этом сами граждане глушили сознание свое безоглядной верой во всемогущего земного бога, в их глазах - поистине бескорыстного аскета, воплощавшего суровый, но справедливый порядок. Помимо инспирированных, в Кремль поступали сотни тысяч писем простых советских людей, видных представителей научной и творческой интеллигенции с требованиями "безжалостно раздавить троцкистскую гадину".
   Все время, пока говорил Алексей, профессор, застыв в своем кресле, смотрел на него неотрывно, прислушивался внимательно к каждому его слову.
   - А разве я с вами спорю? - улыбнулся он, быстро развернулся и опять стал разъезжать вдоль книжных шкафов, проделывая это с достоинством и уверенностью в себе. - Я только хочу сказать, что следователи шантажировали обвиняемых, принуждали их давать ложные показания именем революции, партии и самого Сталина. Допускаю, за некоторыми командирами могли числиться поступки в общем-то невинные, но предосудительные по тем временам. Здесь нужна была любая зацепка, чтобы склонить их к признанию в заговорщической деятельности. Не нужны даже пытки - в ход идут увещевания в том, что признание вины и дача показаний о "врагах народа" отвечает интересам революции и пролетарского государства. На московских процессах тогда присутствовали иностранные корреспонденты, и можно было обвиняемым говорить открыто. То-то и оно, именно из опасения быть использованными западной прессой во вред советской власти обвиняемые и не хотели говорить правду.
   - То есть приносили себя в жертву на алтарь революции, а на самом деле поддавались "злодейству во благо народа" и коварным методам предварительного следствия, а потом и судебного разбирательства. Я правильно понимаю?
   - Абер натюрлих! - подтвердил фон Штюбинг. - Начнем с того, что допрос для следователя - это не только его личная ответственность, но и отдушина, позволяющая ему испытать наслаждение от полной власти над обвиняемым. Сама же технология допроса и судебного дознания достаточно четко оформилась в Западной Европе именно в эпоху Средневековья, когда признание вины стало важнейшим сине ква нон при установлении истины, наряду со свидетельским показанием, исповедью и покаянием. Признавались в любви и преступлении, тайных желаниях и планах, грехах и болезнях - публично и в частном порядке, себе и другим, добровольно и под пыткой. Признание, сделанное самим обвиняемым считалось главным и самым убедительным доказательством вины, а отречение от него уже на суде - клятвопреступлением. Во время допроса могли перелистывать дело, будто с целью удостовериться, насколько искренне говорит обвиняемый, или взять чистый лист бумаги и делать вид, что читают показание какого-то лица. Или бесконечно откладывать разбор дела, продлевать сроки предварительного тюремного заключения, уповая на нужное воздействие длительного пребывания в камере-одиночке. Ненасытное вымогательство признания в крамоле, ереси и "загововоре с дьяволом" сплеталось с ожесточенной борьбой против любого несогласия граждан с правителями мирскими и пастырями духовными.
   - В те времена тамплиеры тоже считались рыцарями несгибаемыми, - как бы вскользь и воспользовавшись паузой, заметил Алексей. - Однако когда по приказу французского короля провели их повальные аресты, то прошедшие суровые испытания на поле боя монахи-крестоносцы тоже признавались во всех своих грехах и пороках, вплоть до отречения от Христа, обожествления дьявола и содомии. Все те же самооговоры.
   - И двуличие судей с их фальшивой готовностью простить признавших, - дополнил фон Штюбинг, продолжая разъезжать вдоль книжных шкафов. - Ключ ко всему в методах допроса. Что важно для следователей? Заставить арестованного глубоко проникнуться своей униженностью и безнадежностью положения. Они используют любую непоследовательность в его мыслях, чувствах и словах. Дабы получить желаемое признание, играют на тонких струнах души и совести обвиняемого, воздействует на его родственные привязанности, мучают лишением сна, выматывает морально и физически.
   - Братья-доминиканцы из Святейшей Инквизиции, и я этому верю, были искренне убеждены в праведности использования ими хитроумных уловок с целью "загнать лису в ловушку", - в свою очередь уточнил Алексей, вынужденный все так же следить глазами за постоянно передвигавшимся перед ним объектом наблюдения. - Чтобы изолировать "заболевших овец от стада", они готовили высшую меру пресечения даже безотносительно, делал ли человек признание или нет. За поношение святынь и участие в "заговоре с дьяволом" прощения не предусматривалось. В тактических соображениях можно было даже согласиться с обвиняемым, что тот действовал из благих побуждений, но всякий раз требовали от него подтвердить истинность намерений сотрудничеством со следствием.
   - Знали ведь сукины дети, что человека со сломанной волей легко довести до невроза, при котором самоистязание может еще и приносить ему удовлетворение, - возмутился фон Штюбинг. - Когда-то, Алексей, мне пришлось покопаться в архивах среди стенографических записей допросов и показаний довольно известных личностей. Их истинной достоверности, естественно, цена известная, но суть сейчас не в этом. Такое возникло у меня впечатление, что им, как свидетелям, предоставлялся карт-бланш говорить об обвиняемом все, что взбредет им в голову, даже когда они ссылались на слухи и сплетни. Следователя не особо интересовали взгляды обвиняемого - они старались дознаться относительно его потенциально опасных для государства действий. Вроде бы римское право признавало недопустимым, и это церковь принимала, выставлять свидетелями обвинения еретиков, убийц, воров, колдунов, прелюбодеев и лжесвидетелей. Но на преследование инакомыслия такое ограничение не распространялось, и свидетелями обвинения могли выступать все, вплоть до тех, кому по закону это запрещено, - ростовщики, проститутки, уже признанные клятвопреступники и отлученные от церкви, жены и дети обвиняемых.
   - Мне однажды тоже приходилось читать в архивных материалах того времени, о котором мы говорим, что муж и жена, зная о высказываниях кого-то из них против сильных мира сего или сложившегося порядка вещей в государстве, должны были донести об этом властям немедленно, иначе становились соучастниками заговора.
   - Видимо, примерно так и было. В сущности, Алексей, что я хочу сказать? Ведение следствия в интересах веры, религиозной или политической, неизбежно приводит к беззаконию. Фанатическая вера в принятые государством или церковью постулаты точно так же калечила сознание людей XX века, когда места еретиков занимали "враги рейха", "враги народа" и прочие несговорчивые, когда демонизировали коммунистов, социал-демократов, сионистов, да и всех, на кого навешивался соответствующий ярлык из политической целесообразности. Под психологическим воздействием обвиняемый в государственной измене, после некоторого сопротивления, мог признаться во всем, что от него требовали, благо в голове его невообразимо перемешались правда и вымысел, истина и ложь во спасение. Длительное время лишенный нормального сна, издерганный вконец человек обычно давал любое показание, лишь бы не померк его последний шанс на выживание.
   - Говорят, будто пытки и издевательства можно преодолеть, если постоянно воображать перед собой виселицу, которая ожидает в любом случае - признаешься или нет.
   - По-видимому, в этом что-то есть, хотя меня еще никто не пытал.
   Сделав паузу в своем "расширенном комментарии", фон Штюбинг приблизился к письменному столу, взял сотовый телефон, попросил извинить его и выехал из кабинета. Через несколько минут вернулся и поинтересовался, на чем же они остановились.
   - Признаюсь вам, Отто, что пока меня тоже никто не пытал, - подсказал Алексей, стараясь сохранить предмет разговора. - Но если вернуться к нашей теме, то я хорошо могу представить себе, чем в психологическом отношении кадровые армейские офицеры отличаются от функционеров партийно-государственного аппарата.
   - Признаюсь вам, Алексей, что мне интересно было бы услышать о ваших личных наблюдениях, - снова оживился профессор.
   Вместе со своим мобильным креслом он примостился за письменным столом так, что со стороны оно не было видно и казалось, будто сидит нормально, как все обычно это делают.
   - По большей части, это не солдаты партии, они просто солдаты, солдаты, которые принесли присягу на знамени достойно и честно служить родине своей, - продолжал Алексей. - Их мужество и решимость неординарны, партийная идеология и понятие политическая целесообразность им не очень близки. У них общая логика - военная. В то время, о котором мы только что говорили, влияние среди них их бывшего главнокомандующего Троцкого хоть и чувствовалось, но больше символически, хотя именно при нем, иногда при его содействии, начиналась их карьера.
   - И тем не менее, - мягко перебил фон Штюбинг извиняющимся жестом, - скороспелые обвинения в подготовке заговора накладывались нередко на нечто, имевшее под собой известные основания. В свое время я опросил массу свидетелей, переворошил кучу документов абвера и гестапо, хоть и не всем им можно доверять. На основании обнаруженного могу предположить, что люди из окружения Тухачевского действительно собирали силы и сторонников, но еще не выработали окончательно плана переворота. В разговорах между собой они поносили не только своего бездарного, отставшего от военных реалий министра обороны, но и верховного главнокомандующего не щадили, хотя он по статусу своему официальному таковым не являлся. По сути, заговора не было, однако до его практической подготовки оставалось сделать всего лишь несколько шагов. Заговора не было, и это подтверждают документы РСХА. Что было, так это скрытная договоренность сместить министра обороны Ворошилова, как препятствие на пути модернизации Красной армии. В умах же контрразведчиков НКВД господствовала логика сталинская: если этого нельзя исключать, то оно возможно, а потому следует нанести превентивный удар по всем тайным "согласникам", дабы припугнуть остальных.
   - Нельзя не видеть здесь и другое, - продолжил Алексей. - Признавшие вину "заговорщики" или потенциальные заговорщики, как хотите, клятвенно заверяли в своей преданности Сталину, партии и народу.
   - Кто знает, быть может, он был действительно прав, учитывая враждебное Советскому Союзу окружение и приход нацистов к власти у меня на родине. Как ты считаешь, Алексей? Ведь фюрер готовил армию отнюдь не на всякий случай. Да и злодеем был даже побольше, чем Сталин.
   - В деле поголовных репрессий Сталин был уж точно не прав, пусть даже некоторые называют это необходимыми мерами по подготовке к войне с третьим рейхом.
   - Гут, зер гут! - одобрительно отозвался фон Штюбинг. - Я тоже не люблю отвлекающих версий, фикций мозговой субстанции. Типа того, что в Департаменте царской полиции обнаружены документальные свидетельства об агентурном сотрудничестве Джуги с охранкой против своей же партии. Кстати, у меня есть копии этих документов. Если хотите, могу вложить в подборку, которую для вас готовлю. А там уж сами решайте, туфта или нет.
   - Искренне вам признателен, Отто. И все же в нашем разбирательстве, как мне кажется, недостает одного важного элемента.
   - Любопытно, какого?
   - Называется офицерской честью, чем-то напоминающей рыцарскую. Я имею в виду, настолько особенную, что может быть и не связанной напрямую с классическим понятием честность. Для типичного офицера мнение сослуживцев о нем многое значит, однако даже оскорбительное замечание в его адрес не очень трогает, если оно выражено сослуживцем с глазу на глаз. Вот когда это происходит публично, при людях, тут уже он чувствует себя обязанным дать обидчику должный отпор и заставить принести извинения - в таких целях и придуман офицерский суд чести.
   - А почему именно рыцарскую?
   - Потому что, согласно рыцарскому кодексу чести, за тяжким обвинением или в ответ на грубую шутку при людях должна следовать обязательно апелляция к оружию. Тогда честь спасали дуэлью, и никто не говорил в ответе на вызов - если тебе надоело жить, тогда иди и повесься. Теперь же можно представить себе оскорбленного, униженного, оболганного сослуживцами, обвиняемого в измене родине и нарушении присяги офицера, против которого вершится инквизиционный суд. Он ведь прекрасно видит, что все вокруг лгут, следуя какой-то дьявольской договоренности, что ему уже не выбраться из западни и публично отстоять свою честь. Очень хорошо воображаю себе его морально-психологический слом. А что бы вы, Отто, сделали бы на его месте?
   - Видимо, колебался бы вроде маятника - болтаясь от самооправдания до вынужденного признания своей вины. Что еще остается, когда на тебя доносят свои же товарищи!
   - Вот видите.
   - А разве вы поступили бы иначе? Ладно, не надо больше об этом. Мне сейчас, Алексей, хочется узнать у вас нечто другое. Почему в России все вроде бы стремятся к свободе, но так долго терпят тиранов или сумасбродов во главе государства? Не оттого ли, что мысли у русских живут как бы соседями в большой квартире, между которыми сложились натянутые, недружеские отношения, а в результате...
   - А в результате склонны унижать себя без всякой меры перед царем, вождем, генеральным секретарем, президентом и другими выходцами из породы олигархов или плутократов. Не это ли вы хотите сказать?
   - Я хочу сказать и говорю, что те уходят в загробный мир, а их соотечественники, поизмывавшись над ними вдогонку, сразу приступают к строительству пьедестала для очередного "великого реформатора". Свидетельствует же это, по-моему, о веками складывавшемся лакейском менталитете. Вот, скажем, сегодня в России бытует убеждение, будто вакханалия сталинских репрессий заложена в природе социализма. Опять перепутаны причины со следствиями! Кому у нас придет в голову идея отождествить репрессии Святейшей Инквизиции с природой христианства? В действительности сталинская тирания опиралась на естественные делание миллионов простых людей увидеть наконец-то своего спасителя, если не Иисуса, то Иосифа. Безжалостные репрессии проистекали из природы не социализма, а сталинизма, построенного на обмане, травле, мести, доносительстве, культе вождя и партии.
   Тут уже нечем мне крыть, - признал Алексей. Одному Сталину не по силам было внушить народу веру в свое всемогущество. Первыми, из все той же политической целесообразности стали создавать ему культ его ближайшие соратники. Одни из лести, другие из желания укрепить в народе авторитет своей партии или самим погреться в лучах славы "вождя всех народов". Партийные комитеты повсюду неукоснительно следовали духу и букве сталинских директив, пресекали любые отклонения от генеральной линии. Возможны ли были массовое беззаконие без культа личности? Да, но не в таком масштабе. Отсюда появилась и его личная карающая десница, ибо какой же спаситель без страшного суда. Только вот меч оказался в руках полуграмотных фанатиков, вроде монахов-доминиканцев. Троцкий тоже оправдывал высокой целью свои неблаговидные средства ведения подрывной работы в тандеме с гестапо. Так что опять получается - чем грандиознее политический замысел интриги, тем больше версий заговора и контрзаговора, в которых "фикции мозговой субстанции" перемешиваются с реальной действительностью.
   - Ты меня уже почти цитируешь, Алексей, а это, хоть и не всегда служит аргументом в споре, чертовски приятно. Сразу же хочу перед тобой еще больше приоткрыться: все члены рода Адамова мною делятся на пастырей, паству, охранников и отбившихся от общего стада одиночек. Мне пришлось испытать на себе все названные ипостаси, даже охранника, чье дело - рыскать повсюду для пополнения стада новыми овечками и баранами, бугаями и дойными коровами. Сейчас я отбился от стада и возвращаться не собираюсь. Когда-то мне приходилось участвовать в излюбленной игре пастырей - тонко и незаметно обменивать цели на средства, когда уже не средства нужны этически пристойные для достижения высокой цели, а цель для использования аморальных средств. Наиболее проворные таким образом захватывают бразды правления в государстве и получают от своей избранности величайшее наслаждение. Однако, повторяясь изо дня в день, возбуждение у них притупляется, и они ищут более экстравагантные формы удовлетворения своих желаний. Преодолевая пресыщение, доходят подчас до крайности сладостного мучительства и начинают, как саранча, поедать себе подобных и сами себя, будто собственное тело вкуснее.
   В этот момент фон Штюбинг выехал из-за стола поближе к Алексею, подлил ему кофе из стародавнего серебряного кофейника, долил в его рюмку ликера "Амаретто ди Саронно" и, решив дать беседе новое направление, заговорил на русском языке:
   - Я говорю плохо русский язык, но удивительно, сколько разный оттенок русский слово имеет.
   - Ты хочешь сказать, не придуманы ли эти оттенки для словоблудия или появились в результате мозгоблудия? - попытался уточнить Алексей, перейдя на родной язык, но, судя по реакции собеседника, понял, что объясняться по-русски им будет трудно.
   - Да, пожалуй, лучше на английском, - охотно согласился профессор. - Я хочу сказать, у вас слова "истина" и "правда" разные. Для западного европейца правда значит факт. Нужно иметь мужество, чтобы говорить правду, или так, как оно в действительности есть. Вы, русские, привыкли думать: истина одна, а правд много.
   - Отто, дай мне наглядный пример, чтобы я правильно тебя понял.
   - Скажем, что ваш Достоевский признает истиной? То, что Бог есть, душа вечна, однако у каждого своя правда. Интересно мне знать, почему?
   - Для Достоевского ключевой вопрос заключен в существовании Бога и бессмертии души. По его мнению, от ответа на этот вопрос зависит решение всех остальных. Допустим, он прав. Тогда, как мне думается, мы получим лишь иллюзию решения, наиболее важные наболевшие проблемы потребуют еще кое-чего дополнительно. Ты спросишь, почему и чего именно? Существование Бога - далеко не факт. По Достоевскому же выходит: если нет Бога и бессмертия души, нет тогда добродетелей и пороков, а коли нет, все будет дозволено. Такая логика причинно-следственной связи мне представляется искусственной, притянутой за уши, носит поучительский характер назидания и не отражает в полной мере действительности.
   - Поучительский характер такой логики для меня тоже очевиден, - заметил фон Штюбинг и вновь поехал на своем кресле мимо книжных шкафов, но уже при помощи беззвучно работавшего электромотора, дабы иметь возможность одновременно пить кофе. - Однако ваш Достоевский столь беспредельно обожал личность Христа, что даже при выборе между ним и истиной предпочитал именно его. В то же время, хотя переживания и суждения писателя общечеловечны, в них отражено прежде всего его собственное духовное томление. В итоге он старался дойти до корней мотивов человеческих поступков, обнаруживал в них самостоятельное, не контролируемое рассудком каждого желание сделать все по-своему и это свое желание сберечь любой ценой, даже в ущерб себе или ближнему.
   - Вы наверняка помните, что мой соотечественник здесь сделал одно существенное уточнение: такое желание может стать упрямым своеволием или даже идиотизмом с комическим оттенком. А ведь действительно, на какие только жертвы не идут, чтобы отстоять свое и по возможности, прихватить чужое. Ради этого лишают себя покоя, здоровья, чести, собственного достоинства, материального благополучия и рассудка. Обманывают, принеся клятву на Библии и призывая в свидетели Бога. Всегда стараются все делать больше по своему желанию, чем по велению закона. Есть в человеке и нечто отличающее его от животного - кровожадность, сознательная и умом его оправдываемая. Согласно Достоевскому, мы вообще живем только благодаря боли или страху и не несем никакой ответственности за кем-то сотворенный мир.
   - А разве под этим его утверждением нет совсем никаких оснований? Даже меня, немца по плоти и крови, Федор Раскольников подталкивает к мысли о преступной сущности наиболее ярких, выдающихся личностей. Преступной в том смысле, что они всей своей натурой должны непременно стоять вне закона и считать свое преступление не безумием, а здравым смыслом, допускающим пролитие крови "по чистой совести". Я их ни в коем случае не оправдываю, но без них мир превратился бы в скорбный молебен, бесконечный и скучный.
   - Знаешь, Отто, какой из всех замыслов Достоевского меня интересовал всегда больше всего?
   - Нет.
   - Всемирного единения человечества. Говорю прямо, без лукавства и даже несмотря на то, что сей замысел мне представляется больше утопией в склянке с драгоценным экспонатом. Тут во мне дает себе знать Иван Карамазов, который призывал приниматься за дело с разрушения в себе идеи о Боге. По моему, рано или поздно все придет именно к этому и, поверив наконец в свой разум, люди решат жить счастливо и мирно здесь и сейчас, а не где-то в райских кущах заоблачных высот. Случится же это не скоро.
   - Дерзишь, Алексей, Бога не боишься! - рассмеялся Отто громко, от души. - Достоевский рассмотрел бы в твоих рассуждениях козни Сатаны, которые он, кстати, обнаруживал и в собственных кошмарных наваждениях, выходивших подчас за пределы церковного догмата. Что служило ему психологическим доказательством существования Князя тьмы со всем его рогатым племенем? Сама мысль человеческая. Неверие же в дьявола он считал "французской легкой мыслью". Бог нужен был писателю, чтобы преодолеть свои наваждения и не сойти с ума.
   - Чтобы Богом, как непогрешимым мерилом, проверять свою совесть? Не знаю. Это его личная потребность возникла и в результате глубоких переживаний часто болезненных, вызванных эпилепсией. Что характерно, свои мысли и чувства Достоевский признал единственно правильными, в духовном плане обязательными для всего человечества. А ведь не каждого же осеняло подобными откровениями, были и такие личности, кто предлагал сделать не Христа, а человека мерилом всех вещей. Что он им отвечал? Тогда, мол, и дьявол станет непогрешимым мерилом, ибо ум наш делает грехопадение естественным, даже неизбежным. Ссылался и на православные каноны благоверия, согласно которым корень греха - в стремлении нашем сохранить каждому себя как личность.
   - В чем ваш Достоевский уж слишком глубоко уверился, так это действительно в том, что только православие сохраняет просветленный лик Христа, а все другие вероучения проповедуют Искупителя в искаженном виде, - сказал фон Штюбинг и снова пронзительно посмотрел Алексею в глаза. - В православном образе чувствования он выдвигал на передний план личное подвижничество и духовное самосовершенствование. И это еще не все! Он решительно хотел преобразовать православной верой человеческий разум, чтобы тот смирился перед тайной небесной, во всяком чужом грехе видел свой собственный грех и личную ответственность за зло в этом мире.
   - Да, таким путем наш Достоевский находил внутреннюю связь между всеми людьми всех эпох и народов. Вот только по поводу его личного верования мне, русскому, хочется сделать одно принципиально важное уточнение. Он провозгласил себя сторонником главных добродетелей православия - смирения и всепрощения. Тогда, по идее, ему нужно было бы и самому смирить в себе гордыню собственного ума, как начала всякого греха, согласно тому же православию. Не тут-то было! Себя не пожелал ограничивать смирением и вплоть до последнего дня претендовал на "всеистинность" своих взглядов, на уникальность места собственного не только в русской, но и мировой литературе.
   - И если бы только это. Среди исконных жителей Западной Европы писатель обнаружил какой-то слабый размах духа по сравнению с русским духом. В его восприятии, любовь у нас - это всего лишь мимолетное соприкосновение, но не слияние душ, когда любишь ближнего даже в грехах его. Повсюду ему виделся идейный и моральный распад, вину за который он возлагал на римских католиков. Эти нехристи взялись проповедовать искаженного ими Спасителя, созданного по своему же образу и подобию! А что, хочу я спросить, разве православная церковь на Руси создавала образ Христа не по образу и подобию русского человека?
   - Хоть и седых времен легенды, но, строго говоря, не у Царствия Небесного заимствованы, - заключил по этому поводу Алексей.
   - В чем абсолютно прав твой соотечественник, так это в том, что европейский дух и все наши нравственные ценности соответствуют пониманию нами греховности человеческой природы. Образованные и интеллигентные люди у нас готовы во всех своих делах и намерениях взять за эталон богочеловека. Но взять еще значит ему следовать. Для Достоевского мы - греховодники, возомнившие из себя черт знает что. В неистовстве устами своего печального князя Мышкина из "Идиота" он назвал католицизм верой нехристианской, даже хуже всякой ереси и атеизма. К тому же Ватикан отстаивал догмат о непогрешимости Папы Римского, оправдывал аморальные средства для достижения высокой цели, поощрял уступки совести, компромиссы чести и наказывал своим миссионерам распространять католицизм по всему миру. Вот тут-то я с ним целиком соглашаюсь.
   - Я тоже, но тем самым он подталкивает меня спросить его: "Уважаемый Федор Михайлович! А что, разве не существовало православного догмата о непогрешимости царей, исконно возглавлявших на Руси еще и церковь? Неужели все коронованные особы отличались моральной разборчивостью в средствах по укреплению своего земного владычества? И никто из иерархов даже в мыслях не держал планов распространения православия по всему свету в ипостаси всемирного монархического государства?"
   - На это, Алексей, мне думается, он ответил бы тебе уклончиво примерно в том духе, что православие впитало в себя все, чем русские люди должны жить, - идеями православными, что кроме православия в них нет ничего другого и ничего другого им не нужно.
   - Наверное, так бы и ответил или нечто вроде этого. Но он пошел дальше и осмелился предостерегать все человечество об опасности абсолютизации догмата непогрешимости Папы Римского. Тут уж я спешу задать ему еще один вопрос: "Достопочтенный сударь! А не обоготворяете ли вы непогрешимость ваших собственных суждений? Не таится ли в этом опасность, о которой вы предостерегаете? Кто вообще имеет законное право решать, какой народ больше хранит истинный лик Христа и должен явить его блудному миру накануне Апокалипсиса? Можно ли вообще утверждать, будто все народы живут для себя и в себе, а мы, русские, живем для всеобщего примирения, смиренного служения человечеству и духовного единения всех людей во Христе? Не гордыня ли это грешная, но уже с вашей стороны? Мне лично думается, гордыня".
   - Ну теперь я попытаюсь кое-что прояснить для себя. Хоть ваш Достоевский и знал многие хитросплетения русской души, все равно, по большому счету, главное у него - не столько люди, сколько православная вера. Сами же люди, как мне представляется, важны лишь в силу того, что они в лоне Православной церкви живут, Христом и Христа ради. Я же, например, не стану гордиться тем, что исповедую подлинное христианство гораздо сознательнее любого православного. Просвещенные католики или протестанты вообще избегают спора по данному поводу, пусть даже православные, по мнению многих католиков, вообще "молятся доскам" лишь тогда, когда им надо. Причем автоматически и, в сущности, равнодушно.
   - Это еще надо доказать, - уточнил Алексей.
   - Я, конечно, утрирую, но суть не в этом, - продолжал прояснять фон Штюбинг. - Что меня лично поражает в православных, и не только русских, так это доходящая у них до крайности безудержная склонность к терпению и самоуничижению, наряду с готовностью посвятить себя занятиям столь же скучным, сколь и бесплодным в интеллектуальном плане. Умоляю, не надо мне пока возражать. Просто отбросим всякие театральные взгляды на жизнь и честно признаем: сегодня в России нет ни подлинной демократии, ни свободы в европейском смысле.
   - В Западной Европе, как я вижу, их тоже не море разливанное.
   - Но у вас их нет даже в головах многих образованных, интеллигентных людей, не говоря уже о государственных деятелях. Мне доводится общаться с вашими интеллектуалами, многие из них убеждены в том, что до большевиков страна переживала чуть ли не рассвет во всех областях, что последний царь был прогрессивным либералом и высоконравственным, почти святым угодником, что Российская империя возглавляла авангард цивилизованных стран. От нынешних апостолов русской демократии я слышу: для возвращения России в лоно демократических государств нужно, мол, подождать, пока отомрут несколько десятков миллионов граждан, не желающих адаптироваться к условиям свободного рынка. Не похожую ли идею вынашивал Сталин для построения социализма в отдельно взятой стране? Или это просто совпадение? Или какой-то злой рок над Россией-матушкой, ослепленной лучами своей святости?
   - У меня такое предчувствие, Отто, за всеми твоими выводами кроются довольно конкретные обоснования.
   - Да, у меня есть некоторые красноречивые факты того, что первые лица твоего государства и бизнеса более алчны, лживы и пакостны, нежели их предшественники советской эпохи. Чуточку позднее я передам тебе материалы в подтверждение. Верить им, не верить - твое личное дело. Думаю, сам разберешься. Но в них отчетливо видно, сколько, куда и по каким каналам утекают российские богатства. Забавная картинка!
   - Знаешь, Отто, где разлито конституционное начало России?
   - Нет, даже не догадываюсь. Как метафорически подметил один наш литературный классик, конституционное начало России разлито в ее кабаках, где все достаточно веселы и просто хотят выпить. Но он же, Салтыков-Щедрин, сравнил русских с немцами - устами своего несовершеннолетнего персонажа показал, как мы выглядим на их фоне. Оказывается, немцы за грош свою душу дьяволу продали. На это едкое замечание его собеседник, немецкий мальчуган, возражает, что про русских говорят, что они вообще ее даром отдали. Тут наш пацан и выдал свой резон: даром-де лучше, чем за грош, ибо даром отдать - стало быть, можно и назад взять.
   - Хоть и слышал я об этом писателе-сатирике, его не читал. Ты вот мне расскажи, как у вас сейчас проявляют себя предвозвестники нацизма. Слышал, они страшат ваших граждан тем, что Россию, мол, увлекают в царство Антихриста - проклятое Богом западноевропейское сообщество.
   - Все нации ими делятся на "ценные" и "неценные": на тех, что за Бога, и тех, что за дьявола. Идеология ошалелых радикалов-националистов религиозна и религиозна в том смысле, что они считают русских особым народом, избранником Иисуса Христа для борьбы с бездуховным Западом. По их мнению, русские выстоят до конца, в то время как все другие отступят. Да клянись они хоть на Библии, я им не поверю, ибо не считаю, будто у всякого народа есть родина, но только у русских родина - еще и страна Богородицы, последняя преграда Антихристу.
   - Мне думается, повсюду природа человеческая полна самомнения, неуловима, обманчива и не зависит от национальной принадлежности. Вот, к примеру, англичане. Ум их вроде бы неглубок, мораль традиционно конформистская, благочестие наигранное. Еще менее естественными выглядят французы с их мощным нежеланием терять свое национальное лицо и полной неспособностью предотвратить это. Они любознательнее нас, немцев, и у них более открытое мировосприятие, чем у англичан.
   - Думается, немцы тоже нелегко поддаются однозначным определениям.
   - Верно! Немецкая душа столь же загадочна, как и русская. В ней тоже все бродит окольным путем. Ей нравится таинственное, мистическое, скрытое от глаз. Мы, немцы, воздаем культ порядку, техническому прогрессу, нам хочется патерналистски относиться ко всей Европе. Добрые, благодушные и довольно откровенные, в одно мгновенье мы можем стать коварными, грубыми, а своей честностью - маскировать собственное тупоумие и ограниченность мысли. Постоянно стремимся к экспансии, словно ищем пути оплодотворения других наций. Часто бываем хвастливы, властолюбивы, самонадеянны и в горячке национального честолюбия очень близко подходим к грани безумства, иногда и переступаем ее.
   - Иначе говоря, у каждой нации свое тартюфство.
   - Мне нравится твоя ирония, Алексей. Скажи мне тогда откровенно, если можешь. Нет, не буду спрашивать, это нетактично.
   - Спрашивай прямо, ведь ты же немец.
   - В свою бытность офицером разведки тебе приходилось вербовать иностранцев?
   - Да.
   - И делал ты это на какой основе? Мне кажется, только не на материальной. Или меня подводит мой аналитический аппарат?
   - Не подводит.
   - И кто был у советской разведки самые надежные и эффективные иностранные помощники? Нет, не подумай, что я тебя пытаюсь расколоть, как орех. Я имею в виду их национальность. Англичане? Немцы? Евреи?
   - Этот ряд выстроен более или менее адекватно действительности.
   - Об американцах не спрашиваю, ибо как разведчиков не высоко их ставлю.
   - А что, приходилось иметь с ними дело?
   - Ты, как старый еврей, вопросом на вопрос.
   - Я уже немолодой, но русский. Иногда думаю, что и по этой причине в работе моей на Западе меня тянуло не подогревать распри между народами, а сравнивать их представления о человеческом единении с моим, набираться от них новых знаний. Да и Достоевский не зря называл Европу своим вторым домом, призывал русских говорить с ее гражданами умнее, находить более понятные им слова. Мне кажется, пока мы все не научимся ясно выражать свои мысли и ставить себя на место человека другой национальности, ничего хорошего у нас не получится - одна лишь болтовня о всемирном братстве и духовных ценностях.
   - Лично мне, и в этом я прямо тебе признаюсь, не приходится сейчас испытывать патриотического озноба ни к Германии, ни к Австрии. Своей родиной я считаю всю Европу, включая и Россию. Я освободился от атавистической привязанности к земле моих предков, легко вписываюсь и в мировой процесс взаимного уподобление наций. Тут, правда, вынужден отмечать, что приоритетом для возникающих Соединенных Штатов Европы еще надолго останется их материальное благополучие. В случае же посягательств на наши бытовые удобства пришельцами извне, мы будем искать оправдание к принятию самых жесточайших силовых контрмер, за исключением разве...
   Фон Штюбинг не закончил фразы, развернул кресло и снова подъехал к письменному столу. Там он чуть приподнял сиденье своего кресла и, наклонившись вперед, тихо произнес:
   - Мой отец служил в ведомстве Гейдриха. Как мне рассказала мать, одновременно он был связан и с Орденом иезуитов. Его повесили в подвале гестапо на Принц-Альбрехт штрассе после неудачного покушения на Гитлера. Он участвовал в операции "Валькирия", проводимой союзным командованием с целью ликвидации фюрера. Мы с матерью чудом остались живы, бежали в Швейцарию. Обо мне же говорят сейчас всякое, в том числе подозревают, будто я негласно сотрудничал с восточными немцами. Сущая правда в том, что я - социал-демократ, как и мой отец, который выдавал себя за национал-социалиста. С этим глубочайшим своим убеждением и отойду в мир иной. Ты, наверное, догадываешься о величайшем историческом парадоксе XX века. Никто так смело не дерзал в своих социально-экономических экспериментах, как немцы и русские, и никто так не испоганил многообещающих идей, как они же. Надеюсь, в новом столетии мы будем промышлять не дурью, а умом. К сожалению, я этого уже не застану.
   Отто весь сжался, глаза его заблестели лихорадочно, беспокойно, под ними появились синие круги, в самих глазах - красные прожилки, лицо стало серым, морщинистым. Вцепившись в подлокотники кресла, он с усилием произнес:
   - Прости меня, Алексей. Я должен вызвать медсестру для укола, она тут неподалеку. Это со мною иногда бывает после моего неудачного пируэта на горных лыжах. Кость что-то заболела, не срастается. Вынужден прервать нашу очень интересную беседу. Пока ты еще в Вене, заходи ко мне в любое удобное для тебя время - лекций в университете я пока не читаю. Может быть, пригожусь для дела праведного, кто знает. В конечном счете, и без меня тайное станет унхеймлих, несекретным. Но далеко не всё, я тебя заверяю.
   Закрыв глаза, он откинулся на спинку кресла и нажал кнопку на подлокотнике.
  
   *
   Поздно вечером того же дня Джулия и Алексей сидели в глубоких плетеных креслах на веранде, наблюдая, как солнце пряталось за дальнюю альпийскую гряду, заигрывало своими лучами с Лысой горой и зелеными верхушками деревьев венского леса. По обыкновению, они следовали "правилу Пифагора" - обсуждали сделанное ими за день.
   - Надо ж, не знала, что у Отто отец был тайным иезуитом, - удивилась Джулия. - Мужчины всегда друг другу говорят больше, чем женщине. О его работе в аппарате Гейдриха мне кое-что известно, но о его связях с "Обществом Иисуса" впервые слышу.
   - Лично мне приходится сомневаться, что Папа Римский Пий XII через иезуитов пытался создать германское правительство без Гитлера. Могло ли такое быть? - полюбопытствовал Алексей.
   - Наверное, придумали сами иезуиты, стараясь показать, что не отсиживались, мол, в своих конгрегациях, когда другие воевали.
   - Слушай, после разговора с Отто пришла мне в голову одна мысль. А не сотворить ли нам с тобой, всем чертям назло, свою версию такого явления как заговор. То есть частного случая обмана, мимикрии, умения вводить людей в заблуждение, отвлекать их от своего главного намерения? Я имею в виду, покопаться в анатомии этого далеко еще не познанного до конца феномена и сочинить что-нибудь на грани между документалистикой и беллетристикой.
   У Джулии между бровей появились морщинки. Она чуть приподнялась в кресле и, не скрывая своего интереса, сказала:
   - Да будет тебе известно, дорогой мой, еще студенткой я входила в литературное общество и писала рассказы для одного римского журнала. Между прочим, два из трех были опубликованы. В те годы обычно писали либо о любви, либо о террористах. Я писала о сумасшедшей любви без террористов. Однако потом меня захватила юридическая практика, не было времени, и даже не помышляла когда-нибудь снова вернуться к проделкам литературного сочинительства.
   - Ты меня заинтриговала вконец, - заерзал в своем кресле Алексей. - Что имеешь в виду под "проделками"?
   - Для начала внушаешь себе, что именно из твоего творческого озарения выйдет необычное истолкование жизни. То есть убеждаешь себя в своей одержимости литературной работой. На деле же все обстоит гораздо проще: как старьевщик подходишь к куче всякой всячины, выбираешь из нее наиболее ценное, обращаешь внимание на интересные детали, потом расставляешь каждую вещь по надлежащим местам, снова присматриваешься и перебираешь, что-то выбрасываешь, что-то откладываешь в копилку. Вдохновение приходит в ходе переработки первичного материала в нечто оформленное и все более значимое, когда из частного вырастает целостное, а общеизвестное приобретает совершенно неожиданные оттенки.
   - Иначе говоря, ты видишь в беллетристике нечто вроде сновидения наяву, которым надо уметь управлять, чтобы правда и вымысел в отдельности теряли свои четкие очертания, переплетались в запутанные узлы. Я правильно мыслю?
   - Ты всегда правильно мыслишь, - ответила Джулия, погладив его по коленке. - В конце концов, пусть некоторые вещи будут даже частично придуманы, лишь бы правдоподобно, не переступая границ здравомыслия. Факты ведь тоже иногда подбираются целенаправленно, в привязке к какой-то главенствующей версии. Но читателю наскучивает узнавать только факты, поэтому даешь волю своему воображению, а персонажам - возможность воспользоваться их правом на жизнь по своему усмотрению, высказываться и чувствовать, ничего не скрывая. Благодаря такому вроде бы незаметной со стороны и оправданной подтасовке и в самом деле переживаешь то упоительное вдохновение, что обычно приходит при обмане с возвышенной целью.
   Как всегда неторопливо и элегантно, она закурила.
   - Я очень хотела бы ошибиться, но мне иногда кажется, будто психически нормальный человек должен испытывать некоторое неудобство оттого, что главным делом его становится зарабатывать себе на хлеб созданием литературных фикций. И ему, конечно, неприятно, когда вдруг его спрашивают, неужели он не может добиться в жизни чего-то еще.
   - Так это же психически нормальный должен испытывать, а не он - человек хороший, но все же писатель, - пошутил Алексей.
   - Признаться, на его месте мне стало бы жутко от неопределенности. Ведь о чем только уже не написано. К тому же, даже самая совершенная литературная форма не гарантирует появления талантливого изделия ума. А потом, гротеск реальной действительности всегда затмевает возможности художественного метода. Хотя бы из соображений профессиональных, сочинитель должен опасливо относиться к любому своему суждению, выраженному устами персонажа, и предпочитать самому все-таки придерживаться скользящей точки зрения. В противном случае читатели загонят его в тупик и посчитают недоумком, у которого одно полушарие мозга развито в ущерб другому. Тут мало поправят и его встречи с публикой, что в действительности и чаще всего приводят к разочарованию друг в друге.
   Алексей смотрел на Джулию восторженно. Она это видела, его взгляд нагнетал в ней желание размышлять на неожиданно возникшую тему, заставлял выплескивать все новые потоки озвученных мыслей и чувств.
   - Да ради всех святых, пусть серьезное сделается смешным, умное окажется глупым, унылые догмы взбунтуются против единомыслия. Пусть сталкиваются противоположные точки зрения, но сталкиваются так, чтобы из этого получалось нечто здравое, свежее, спокойное и, как ты говоришь, безжалостно объективное. Разумеется, все должно знать свою меру еще до того, как форма выражения, размазанная пустословием размытого изложения, стала довлеть над содержанием. И к черту искусственно выстроенный сюжет! Дайте волю случайным и неоднозначным суждениям! Говорите языком своих персонажей! Используйте интриги, но не за счет отличия важных обстоятельств от второстепенных! Может оказаться интересным и нечто такое, где автор и его герои образуют единое целое, хотя и не до конца доверяют друг другу. Может происходить и преднамеренное смещение временных пластов повествования, переливание текста из одной эпохи в другую при одних и тех же декорациях. Беседам персонажей нужно органично вписываться в развитие сюжетной линии. К какому-то предмету разговора не грех снова вернуться, осветить его с другой стороны. В любом случае, читателю должно быть интересно слушать персонажей, думать, чувствовать за них, ходить туда, куда они ходят. Ему должно казаться, именно для него все и написано. Хотя вот это уж совсем не обязательно.
   Выдав тираду почти на одном выдохе, Джулия вопросительно посмотрела на Алексея и призналась:
   - Сейчас мне не дает покоя предчувствие, что я не смогу отказаться от твоего предложения.
   - Тем более, что сама тема нашла нас, - обрадовался Алексей. - О том, как тайно плетутся заговоры с целью объявить весь мир своей вотчиной, распространить на него обязательный для всех граждан устав с жесткой дисциплиной подчинения. О том, как высокие принципы морали втискиваются в сознание людей совершенно аморальными средствами. Чем не повод пригласить всех желающих побродить по лабиринту человеческого сознания в поисках новых залежей нетривиальных мыслей.
   - И друг друга - уточнила Джулия.
   - Что друг друга?
   - Пригласить друг друга.
   - Разумеется.
   - Ловлю тебя на слове.
   - Тогда еще одно соображение по поводу. В словесном дискурсе нашем, возможно, возникнут искушения увлечься разного рода благоглупостью, типа предоставления психопатам права выступать со свидетельскими показаниями. Подчас также может показаться, чем глупее кто-то из персонажей ведет себя, тем больший интерес представляет. В таком случае придется тратить уйму времени на поиск смысла в их эзотерических бреднях и неизбежно получится игра в психологизмы ради самой игры. Почитать авторов подобных триллеров, так они предстают этакими проповедниками истинного здравомыслия по принципу от обратного. Такие "оптимисты постмодернизма" с обгоняющим рассудок воображением, не моргнув глазом, предложат читателям чудом сохранившиеся части тернового венца Иисуса Христа, посоха Моисея и кружев с подвенечного платья Девы Марии. Думаю, нам это не подойдет.
   - А что, по-твоему, подходит?
   - Вспоминаю твоего соотечественника Умберто Эко. В своем романе "Имя розы", по ходу расследования убийств в монастыре, один монах-францисканец признает, что общим духом веет от святых проповедников покаяния и от грешников, что все они подменяют покаяние души покаянием воображения, вызывают в себе видение адовых мук, дабы страхом удержать душу свою от грехопадения. Вот это подойдет.
   - Помнится, он даже подметил в нас, итальянцах, такую довольно неприглядную черту, как отсутствие сильно развитого чувства собственного достоинства. И знаешь, к сожалению, он прав. Хотя бы потому, что удержать нас от согрешения может только святой Антоний. Его мы побаиваемся больше, чем самого Господа Бога. Да и то не всегда. Когда об этом может кто-то узнать, тут мы действительно ведем себя поосторожнее.
   - Другие народы блистают этим чувством примерно так же. Но давай вернемся к нашему замыслу. Монах Вильгельм Баскервильский в том же романе склоняется к совершенно недопустимому для него, францисканца, заключению: Господь есть сам пленник действующего в мире порядка вещей, хотя вроде бы должен быть в силах его изменить. Что лично меня привлекает больше всего в нашей с тобой затее, так это переосмыслить почитаемые представления, все без исключения, в надежде, что из этого пересмотра получится нечто достойное внимания.
   - В свое время Умберто говорил мне: "Если ты одержима не правоведением, а писательством, то следуй обязательному для такого занятия чутью и не упускай ни одной минуты".
   - Ты была с ним знакома?
   - Мы все еще переписываемся время от времени. Ну а сейчас, ну если не сейчас, так на днях, наметим рабочую схему, потом каждый будет делать свой кусок, соберем все вместе, утрясем, почистим, зададим ритмическое дыхание фразам и покроем поверху едва заметным лачком, чтобы шва не просвечивали. Может быть, царство изящной словесности и не обогатится нашим творением, ибо, как я понимаю, мы ставим другую задачу - преподнести соблазнительный идеал благого самозабвения, когда человек грешит и позволяет другим грешить, но при этом страстно желает следовать примеру святых.
   - Джулия, может, не надо ставить перед собой пока никаких задач? Пусть все идет как идет. Единственное, каждому придется писать на родном языке, а потом переводить на английский. И писать не для кого-то, а для самих себя. Пусть это будет наша партия в четыре руки на одном компьютере.
   - Согласна. Пусть все идет как идет. А сейчас нам пора и поужинать слегка. Не зря ж ты говоришь, питание - основа жизни.
   - Предложение, от которого уже теперь я не могу отказаться.
  
  
  
   ГЕНЕРАЛ И ЕГО ВОИНСТВО
  
   Верхом на конях, испускавших из пасти
   облака серого дыма, въехали нищенствующие
   монахи, и у каждого на поясе висел кошель с
   золотыми, и посредством тех золотых они
   превращали волков в агнцев, агнцев в волков
   и тех волков короновали императорами при
   всеобщей поддержке народной ассамблеи,
   распевавшей гимны во славу неизъяснимого
   всемогущества Господня.
   Умберто Эко. Имя розы
  
  Рим, конец ноября. В это время года лучи солнца над Вечным городом на семи холмах освещают его особенно ярко, а звезды ночью блистают так, что кажется, будто горят лампочки.
   С приближением глубоких сумерек в доме Каса де ла Страда рядом с церковью Святой Девы Марии воцарилась мертвая тишина. Ровно в полночь, как обычно, раздался размеренный стук металла о камень - сначала в комнатах и коридоре, потом на винтовой лестнице, ведущей на крышу. Это самый почитаемый житель дома поднимался наверх подышать свежим воздухом после сидения весь день у себя в кабинете за рабочим столом.
   Там, на специально сделанной для него площадке - пьяззале, он привычно снял черную шляпу-треуголку, сел на скамейку и, запрокинув голову, стал смотреть на купол сияющих звезд. Опираясь на трость, медленно опустился на колени, сложил на груди ладони и стал читать молитву. Однако острая боль в ноге заставила его подняться, снова сесть на скамейку и застыть в позе послушника, наблюдавшего за тем, как тайны небесные переплетались с земными в одну Великую Тайну.
   Отраженные лунной поверхностью солнечные лучи едва освещали человека, явно перешагнувшего через свои шестидесятые именины. Лицо у него было цвета оливкового масла, по щекам из-под опущенных век скатывались слезы. Маститые сыщики назвали бы это похожее на восковую маску лицо "иероглифом, который надо уметь прочесть". По их опыту, наиболее верное впечатление о таком человеке складывается при первом, незаметно брошенном на него взгляде, как истинный вкус вина ощущается при пробном глотке, но взгляде именно в тот момент, когда объект наблюдения предоставлен самому себе и не подозревает, что его внимательно разглядывают. Желательно также помнить: хоть порок и оставляет свои следы на челе, личность с одухотворенными чертами благочестия на лице тоже бывает способной сделать гадость и даже пойти на преступление. Человек может казаться умным и благородным просто потому, что ему приходится часто шевелить мозговыми извилинами, серьезно ведя свое дело.
   Но даже при первом таком взгляде на старца вряд ли можно было подметить в его глубоко сидящих глазах следы скорби, тоски или гнева. Темные, опавшие усы над чуть припухшими влажными губами резко выделялись на фоне впалых щек, почти облысевшей головы, покатистого лба и крупного римского носа, придававшего выражению его лица известную настороженность. Собственно, лишь это в темноте и просматривалось. Все стальное укрыто было черным плащом, правую полу которого он поддерживал рукой так, чтобы скрыть тонкие, костлявые пальцы.
   Встав рядом с ним, можно было также почувствовать исходивший из-под плаща едкий, неприятный запах, обычно сопровождающий людей с серьезным расстройством желудка и печени. От бренной плоти по ходу превращения ее под землей в минеральную мумию, пахнет, конечно, еще хуже. Вот только не надо думать, будто во времена, о которых зашла речь, к запахам относились придирчиво. Уровень тогдашней гигиены и санитарии был настолько низок, что помои частенько выбрасывали из окон прямо на улицы, а потому редко кто ворочал от запахов нос...
   Преодолеем же в себе аллергическую податливость к резким запахам и, продолжая наблюдать за старцем, обратимся к заслуживающим доверие источникам, дабы почерпнуть там некоторые о нем сведения.
   Прежде всего, это выходец знатного испанского рода, гранд. В свои молодые годы он служил пажем у короля Кастилии Фердинанда V, слыл пылким и ловким покорителем женских сердец, не раз наказывался за неприличное поведение в отношениях со знатными замужними женщинами. Несколько остепенившись, идальго заступил на службу в войско короля Наварры, отличался тонким, умелым обращением с солдатами, самоуверенностью, гордым и независимым нравом, отчаянной смелостью. Замечалась за ним и некая странность: даже не будучи священником, он постоянно докучал офицерам своими невнятными рассказами о Пречистой Деве вперемежку с высокопарными призывами дать достойный отпор французским захватчикам. Задиристый капитан королевской рати жаждал подвигов, мечтал о воинской славе и, как ни парадоксально, совсем не думал о священническом сане.
   Подобно рыцарям без страха и упрека, он видел себя справедливым стражем законности, преисполненным долга чести идальго. Потомственный дворянин-католик, естественно, грешил, каялся в исповедальне, снова грешил и снова каялся, как и все дети тогдашней эпохи. Воинская служба его шла своим чередом, пока при осаде французами крепости в Памплоне он не взобрался на бруствер со шпагой в одной руке и молитвенником в другой, сделав из себя привлекательную мишень для стрельбы. Осколками пушечного ядра ему раздробило ноги, и пришел он в сознание уже на операционном столе во французском плену. Кости сращивались плохо, одна нога стала короче, отчаянный вояка сделался хромым на всю ставшуюся жизнь. Мечты о ратной доблести на зависть всей Кастилии пришлось ему умерщвлять в себе и подбирать полем брани нечто иное.
   В ту пору его соотечественник Эрнан Кортес почти завоевал Мексику, начав свою экспедицию всего лишь с пятью сотнями солдат, шестнадцатью всадниками и четырнадцатью пушками. В Западной Европе вовсю печатали книги по методу Гуттенберга. Наперекор запрету римского первосвященника Коперник объявил о вращении Земли вокруг Солнца. Папы Римские грозили отлучением тем государствам, которые пытались избавиться от духовного верховенства Ватикана.
   О чем мог мечтать стремившийся к подвигам знатный, но хромой кабальеро? Его братья сражались за экспансию империи, родовитые предки никогда не унижали себя крестьянским трудом, торговлей, ростовщичеством и порочащими интимными связями с мавританками или еврейками. В руках дворянина должны быть либо шпага, либо крест! Мысль о посвящении себя служению Богу пришла к нему в момент явления ему апостола Петра, обещавшего свое покровительство. Как раз в это время испанцу вправляли кости без наркоза и ему приходилось не одну ночь лежать в полубреду на ортопедической койке.
   Подлечившись, отставной офицер выдвинул своим жизненным кредо латинское "Vincere se ipsum!" (Победи себя сам!). И не откладывая богоугодных дел в долгий ящик, принялся за написание "Духовных упражнений" - наставлений, как надо искать в себе силу воли, дабы одолеть дьявольские искушения и стать рыцарем дамы сердца, Пречистой Девы Марии. С непреклонной решимостью он взялся учить всех и каждого, о чем можно и нельзя говорить на исповеди. Тут-то шпики Святейшей Инквизиции и накрыли его своим невидимым колпаком как подозрительную личность, готовую покушаться на незыблемые основы доктрины Римской церкви. Подумать только, этот доброхот-проповедник учит, как нужно трактовать понятие смертный грех!
   Монахи-доминиканцы не особо вникали в суть обвинений и первым делом ржавыми клещами вырвали у него вместе с подгнившими несколько здоровых зубов. Пусть не учит самовольно Закону Божиему и не присваивает себе право отпущения грехов! На допросах ему дали понять, что он слишком усердно служит Деве Марии, но забывает об Иисусе Сладчайшем. Ко всеобщему изумлению инквизиторов, идальго все же мастерски доказал отсутствие ереси в его толковании христианских догматов. Ему просто повезло, что те не ведали о тайных посещениях им молелен мавров и богословских дискуссий с раввинами. Знай они об этом - не отделаться бы ему только зубами.
   Изнемогая от терзавшей его боли в ногах, закутавшийся в подпоясанный веревкой задрипанный плащ нештатный проповедник все же продолжал ходить по пыльным дорогам Испании. Побирался Христа ради, укрощал в себе плотские страсти, часто оказывался на грани голодной смерти. Проповедовать без церковной лицензии категорически запрещалось, и, чтобы ее получить, он отправился в Париж изучать богословие. Там, в университете Сорбонны, собрал вокруг себя единомышленников, учил их накапливать силы для будущего служения в рядах правоверного воинства Христова. На двери комнаты студенческого общежития, где они проживали, повесил изображение Христа Спасителя, отчего и называли их "дружиной Иисуса".
   Получил ли студент степень бакалавра богословия, с полной уверенностью сказать трудно. Доподлинно известно лишь, что вернулся он на родину в свой родовой замок, где, будучи тринадцатым ребенком в семье, отказался от права наследования. Вскоре совершил рискованную паломническую миссию через кишевшее пиратами Средиземное море в святую землю Иерусалимскую. В Испанию уже не вернулся и перебрался в Рим. Не прошло и двух лет, как закрепилась за ним слава проповедника-эксперта по раскрытию самых запутанных козней дьявола. Благодаря поддержке нужных людей он удостоился аудиенции Папы Римского, который и благословил его на создание под своей тиарой нового ордена нищенствующих монахов под названием Общество Иисуса.
   В то время чума и голод косили людей. Члены ордена работали бесплатно в госпиталях, рыли могилы для жертв эпидемии, содержали приют для сирот. Не чурался черновой работы и сам основатель ордена, чьим излюбленным дело стало искоренять прелюбы среди замужних римлянок, отпускать грехи проституткам, пожелавшим отойти от своего ремесла и выйти замуж. Он даже объявил себя заступником тех, кого в Риме можно было узнать по желтого цвета волосам, роскошному наряду и золотому аксельбанту на левой стороне груди - выданному властями свидетельству их доступности для любого мужчины при деньгах. Попутно будь сказано, Римско-католическая апостольская церковь соитие с ними грехом не считала. Пороком - да, но только не грехом.
   За самим Папой Римским уже давно закрепился верховный сан Викария Христа на земле и царствующий престол католической церкви во всех странах, где имелись ее приходы. Выражение в любой форме сомнения в его непогрешимости приравнивалось к злокозненному святотатству. Власть этого пастыря-учителя всех христиан ставилась выше власти любого святого угодника. Он волен был исправлять тексты Ветхого и Нового Завета, делать все ему угодное без правды и вопреки правде, даже возражать откровениям апостолов, менять таинства Христовы, канонизировать в святые, если с конкретной кандидатурой не согласны кардиналы и епископы. Папу Римского поставили на равных с апостолом Петром.
   Такая ничем не ограниченная власть непомерно тяжела, а потому носителю тиары нужны были "дворовые псы", чтобы вырывать клыками из людей богомерзкую ересь, особенно лютеранскую. Для этого и создана была в Риме своя Святейшая Инквизиция во главе с комиссаром в генеральском звании. Ее задача - выжигать бесовскую злостную хитрость, заточать в тюрьмы вероотступников, а уж на том свете рассудят, кто был правоверным католиком и кто нет. Создатель ее, Папа Римский Павел IV, сам составил правила для инквизиторов под названием "Истинные аксиомы". В делах веры, учил он, надо приступать к розыску тотчас же по обнаружению ереси, не обращать внимания на светский или церковный сан обвиняемого, не снисходить до пощады вероотступников. В Неаполе, правда, Инквизицию контролировала светская власть. Осужденных за преступления веры в Венеции вместо сожжения топили в канале.
   И все же, несмотря на опасность, простые смертные осмеливались протестовать по поводу несметного богатства и бесстыдного своекорыстия служителей Святого престола. В узком кругу единомышленников они превозносили апостольскую скромность, настаивали на использование не латыни, а понятного всем языка при отправлении церковных обрядов, давали свое истолкование учения Христова. Отдельные их содружества брались осуществить на деле заимствованную у ранних христиан идею коммуны, называя свои попытки "строительством Царства Божия на началах свободы, равенства и чистосердечия". В это же время, прославляя на словах христианское милосердие, иерархи подстрекали своих фанатиков каленым железом выжигать инакомыслящих из еретиков.
   Без санкции Церкви, появлялись и новоиспеченные книжники. Они утверждали, будто все ответы на вечные вопросы уже давно содержатся в Ветхом Завете и надо лишь уметь находить для каждого слова надлежащее значение. Где взять ключ к дешифровке? Следует идти, мол, не путем последовательных умозаключений, а сразу признавать что-то не подлежащим сомнению, так как его правильность подтверждает Священное Писание. Одновременно в некоторых европейских странах, отпавших от духовной опеки Папы Римского, уже открыто считали некоторые традиционные догматы христианства, вроде первородного греха, свидетельством изворотливости ума...
   Да где еще, как не в Испании, мог явиться на свет дон Иниго Лопес де Рекальде, основатель и первый Генерал Ордена иезуитов, известный в миру под именем Игнатий Лойола. Именно там Святейшая Инквизиция и государство составляли органическое целое и в своем религиозном фундаментализме, пожалуй, не имели на континенте себе равных.
   Если в Древнем Китае мудрецы верили в небесные знаки, то предводитель иезуитов полагался больше на свои возможности творить собственную жизнь к вящей славе Божией и Пречисто Девы Марии. Его девиз: "Все может сделать тот, кто очень хочет это сделать!" Но чтобы снискать у римского понтифика высочайшего покровительства и дозволения на самовластное управление монашеским орденом, одного лишь его упорства все же маловато.
   Генерал не отличался многословием, даже был чуть застенчив. Скромный в быту, он привлекал к себе внимание потрясающей аскетической стойкостью и живостью сказанного им слова, способного запасть в душу любому правоверному католику. Красноречием и ораторским искусством не блистал, даже когда говорил на своем родном языке, однако сказанное им оставляло в сознании человека глубокий след. Собратьев своих пленял постоянной заботой об их здоровье. Харизмой обладал довольно сильной, но вместе с доверием и симпатией вызывал у них страх, навеянный его жесткой непреклонностью. Нравственные ценности проповедовал личным примером монашеского самоограничения: подбирал на римских улицах замерзших и голодных нищих, отогревал их в приютах, кормил, давал одежду.
   Игнатий Лойола не говорил об этом даже своему духовнику, но сам себя искренне считал единственным из всей орденской братии, кто пользовался всегда и во всем высочайшим благоволением, обладал даром провидения и привилегией быть посвященным в таинства Промысла Божия. По словам Генерала, сказанным в тесном кругу единомышленников, Создатель не раз-де удостаивал его беседы, а однажды даже поручил Сыну своему покровительствовать иезуитам. Потому и выполнял генерал Ордена с такой решимостью свою миссию - нести Христа народам, поражать словесным мечом неверных и еретиков, освобождать людей от дьяволовых козней, хранить величественный блеск Святого престола. "Мы призваны самим Господом духовно покорить весь мир, поэтому наше товарищество образует боевую дружину, способную действовать до конца света, - писал Лойола в одной из своих начальственных директив. - Сомневаться в вечности ее мы не имеем права. Это действительно обещано нам Господом Богом и Иисусом Христом".
   Далеко не праздный вопрос: не находил ли "черный папа" душеспасение в себе самом? Для такого предположения есть веские основания. Так, реагируя на намек по части его обостренной подозрительности, он отвечал: "Христос верил больше своим ученикам, но зато предал его один из них". За кулисами шептались и о незримой вдохновительнице старца по имени Леонора Маскареньяс: с ней он поддерживал секретную переписку и тайну об этой женщине берег как зеницу.
   Что бы ни было, Генерал и его воинство получили от римской курии привилегии неслыханные. В высших интересах служения Римской церкви иезуитам дозволялось идти на нарушения нравственных норм и церковных уставов монашеского благочиния. Преосвященство разрешало им совершать молитву каждому в удобное ему время, свою обитель называть не монастырем, а конгрегацией или походным лагерем. В ответ на дарованные им преимущества от "черных гвардейцев Папы" требовались особая физическая выносливость и моральная выдержка, дабы вести ожесточенные битвы с вероотступниками мечом истинной веры, карая им нечестивцев в любой точке тверди земной. Страшиться же потери собственной жизни имело значение для члена Ордена лишь в том смысле, что таким образом терялось одно из средств достижения праведной цели.
   Уже с самого начала за иезуитами закрепилась репутация "мастеров благонамеренного обмана". Признайся католик в согрешении, монах Ордена тут же ласково объяснит, что так-де угодно самому Иисусу Христу, а потому не следует терзаться угрызениями совести. В особо щекотливых ситуациях политического свойства иезуит мог стушеваться и притаиться, пока не уляжется ажиотаж или не успокоится общественное мнение. Он сравнивал себя с рыбой-иглой, спрятавшейся среди водорослей и совершенно незаметной. В случае надобности снимал с себя черную сутану и появлялся в светской одежде. Одеяние его специально не регламентировалось и обычно не разнилось от того, в чем ходили рядовые священники. В Германии иезуит был немцем, в Польше - поляком, во Франции - французом. По сути, космополитом, или точнее гражданином города-государства Ватикан, устанавливавшим могучую всемирную монархию во главе с Папой Римским, наместником всемогущего победителя ада.
   В Ордене иезуитов иерархических степеней насчитывалось не меньше, чем званий в армии. Но вся его братия, независимо от положения, называла себя скромными слугами Святого престола на воинской службе под знаменем Христа, под верховным командованием Господа и его представителя на земле Папы Римского. Орденское начальство практиковало не три обета, как в обычных монашеских орденах, а четыре - целомудрия, бедности, послушания генералу и беспрекословного повиновения носителю тиары в Риме. Это якобы и давало "черным гвардейцам" основание следовать принципу "цель оправдывает средство".
   Иезуит еще не иезуит, если не научился убедительно доказывать благоразумную целесообразность своих дел. Даже совершенное членом Ордена преступление он должен уметь трактовать как благодеяние, если такое произошло с благими намерениями и в интересах братства. Грешить, когда уберегаешь Орден от серьезной опасности, не возбраняется, но при этом надо обязательно помнить две вещи. Первая: согрешение происходит только тогда, когда иезуит делает что-то предосудительное в полном согласии со своей волей, но если это случается по неосторожности, в состоянии аффекта или без богомерзкого умысла, то грехом не считается и не заслуживает наказания. Вторая: действуя по указанию своего начальства, член Ордена не берет на себя моральной ответственности. Не говоря уже о том, что выраженное им вслух светскому лицу согласие он мысленно ставит в зависимость от определенных условий.
   К примеру, "английское дело" Ордена конца XVI века. Папа Римский прямо тогда дал понять: всякий, кто убьет королеву Елизавету I с благочестивыми намерениями, не повинен в согрешении и заслуживает одобрения. Ватикан не на шутку был встревожен высвобождением королевы из-под его покровительства и засылал на остров своих лазутчиков для подготовки заговора с целью свержения отступницы и возведения на престол ее двоюродной сестры, шотландской королевы-католички Марии Стюарт. В заговоре участвовал и испанский король, чья Армада нацелилась на вторжение в воды Альбиона, все действия заговорщиков координировал иезуит Роберт Парсонс, тайно пребывавший в Англии. Однако главный министр Елизаветы сэр Фрэнсис Уолсингхэм раскрыл заговор, искусно спровоцировал иезуитов, передал дело в суд, потом и отправил Марию Стюарт на эшафот.
   Конечно, и безотносительно к "английскому делу", любой вправе спросить: "Разве свержение тирана не оправдывает заговора против него? Если нельзя открыто протестовать, остается ли что-то другое, как только притвориться, дабы не навлечь на себя подозрений?" По логике иезуита, пусть миряне разглагольствуют по данному поводу как им заблагорассудится, но это ему самому не должно мешать смотреть в три глаза - одним в прошлое, другим в настоящее, третьим в будущее. Рассуждать о совести он должен не слабее Гомера в "Илиаде" и не чураться участия во всех орденских делах, которые соответствуют утвержденному Папой Римским уставу. Создано же это братство для того, чтобы "совершенствовать людей в христианском вероучении и жизни, распространять истинную веру проповедованием слова Божия, умерщвлением плоти, подвигами христианской любви, воспитанием юношества..."
   "К чему все это высокопарное словоблудие об этике и морали, - рассуждала про себя холостяцкая братия Игнатия Лойолы. - Да, мы привлекаем в духовное подданство Папе Римскому негласных помощников среди правительственных чиновников и военных, коммерсантов и студентов, ученых и полицейских. Ищем преданных Святому Престолу светских лиц не среди безвольных неудачников, а личностей волевых, амбициозных, занимающих в обществе влиятельное положение. Важнейшим направлением нашей работы на стезе духовной всегда было привлечение к Ордену юношей из знатных родов, а также исполнение обязанностей духовников дворцовой знати, монархов и других правителей. Силой внушения, глубоким знанием человеческой природы, тонким и ненавязчивым увещеванием стремимся мы завладевать "лобным местом" интересующих нас личностей, дабы те вверили нам свою жизнь и сохранили конфиденциальным свое сотрудничество с Орденом. Даже если действо сие выглядит нравственно уязвимым и напоминает в чем-то совращение прихожанки во время исповеди".
   Разумеется, вслух об этом члены Ордена никогда не говорили. В созданной Игнатием Лойолой и разбросанной по всей Европе монашеской дружине изначально особое место предназначалось беспрекословному повиновению Генералу. Все возникавшие у подчиненных нормальные человеческие эмоции он пресекал на корню. Его начальственные распоряжения служили безотказным механизмом контроля, поскольку предусматривали и доносительство члена Ордена на... самого себя. По-видимому, Лойола и любил-то своих братьев только потому, что это помогало ему полностью завладевать их умом, душой и сердцем.
   Генерал рассылал директивные письма своим провинциалам и ректорам, в которых постоянно подчеркивал важность безусловного подчинения вышестоящему начальнику. В этом им виделись главное характерное достоинство Ордена и основа всех его преимуществ перед другими конгрегациями. Причем просто исполнительской дисциплины было еще недостаточно - нужно всячески превозносить своих начальников и в их указаниях усматривать мандат самого Господа. Наиболее ценной признавалась осознанная готовность всех нижестоящих членов Ордена быть или, во всяком случае, казаться глупее вышестоящих.
   Система безоговорочной субординации неэффективна без тотального надзора за ее функционированием, поэтому под колпак неизбежно попадали все без исключения члены Ордена, включая даже самого Генерала. На него и "стучали" Папе Римскому его заместители, провинциалы и члены Тайного совета. В свою очередь, они же информировали Лойолу о настроениях в папском окружении на тот случай, если могли затрагиваться интересы Ордена. Старшины и ректоры отчитывались перед своим провинциалом еженедельно, провинциалы перед генералом ежемесячно. В январе составлялся годичный отчет, каждые полгода рядовые члены готовили свой личный "Отчет совести". Переписка шифровалась, наиболее щекотливые поручения и деликатные сведения передавались из уст в уста.
   Дабы влияние Римской церкви возрастало на всем пространстве от Лондона до Шанхая, странствующие миссионеры-иезуиты, подражая своему хозяину, упорно старались добиться поставленных целей путем умелой адаптации к духу времени, конкретной политической обстановке, национальным обычаям и особенностям местных правителей. Сам Лойола практически не покидал штаб-квартиры "Общества Иисуса" в доме Каса де ла Страда, опасаясь даже на короткое время отвлекаться от текущих дел и активной тайной переписки со своими людьми на местах. В чем эффективны были мощные бумажные потоки? Генерал удалял из них пространные размышления на богословские темы, требовал конкретных результатов выполнения его директив и четких донесений о том, чем занимались его подчиненные для достижения этих результатов. Заставляя начальников писать отзывы-характеристики на своих подчиненных, а подчиненных - на начальников, он считал такой "обмен любезностями" нужным в воспитательных целях, как бы движением кровяных телец для поддержания жизнедеятельности всего организма.
   Сам Генерал излагать свои мысли на латыни не мог, диктовал по-испански личному секретарю Хуану де Поланко, и тот переводил на официальный язык Римской церкви. Глава Ордена постоянно оттачивал свой эпистолярный стиль, каждому слову находил надлежащее место и даже прощал подчиненным их ошибочные оценки, но только если это сделано в безукоризненной форме. Нужные и идеально подготовленные доклады передавал в личную канцелярию Папы, потому любое донесение в свой адрес требовал делать из двух частей: в одной должны четко проглядывать результаты работы, в другой, предназначенной исключительно ему, разрешалось высказываться и пооткровеннее.
   Вот для иллюстрации фрагмент из его директивного письма от 27 июня 1549 года, в котором он так отзывался о высокопоставленном священнике в Португалии, поставившем под сомнение методы Ордена: "С подобными лицами такое частенько случается, особенно если их ослепляет пелена какой-то страсти, как и произошло с этой персоной, и они выдают сомнительное и даже ложное за истинное. Обман их облегчается еще и тем, что посредством неблагоразумных телесных и умственных упражнений они наживают себе разного рода болезни. (Нам представляется, что этот субъект страдает харканьем крови и другими состояниями). Таким образом, я опасаюсь, и похоже, оно так и есть, у него испорчен орган воображения с поражением оценочно-познавательных способностей отличать истинное и доброе от ложного и злостного. Плохое состояние данного органа обычно приводит к сумасшествию..."
   Одним членам своего братства Лойола уготавливал исключительно монашескую аскезу, другим - ведение исследований по совершенствованию методов полемики, написание и издание трактатов на богословские темы, духовное наставление студенчества в университетах и юношества в школах. По его указаниям, наиболее подготовленные, принявшие четыре обета профессы, духовные и светские коадъюторы рассеивали "мрак плачевных предубеждений в свете истинного просвещения" и под усыпляющую словесную музыку исповедальни глубоко проникали во властные структуры суверенных государств, оказывали там выгодное Римской церкви влияние на ключевые фигуры. Отмеченные ораторским даром занимались проповеднической деятельностью. Самоотверженные носители священнического сана направлялись в дальние страны на рискованную работу миссионерами. Никто в отдельности не предпринимал ничего самостоятельно. Всем надлежало любить чистосердечно не своих родственников и родину, а сам Орден и его начальников, которые заменяли родителей. И, конечно, отца всех католиков Папу Римского.
   Акробат изощренного ума, обладатель незапятнанного сертификата аскета, сам Лойола даже на смертном одре отказался от исповедника. Ему ли просить отпущение грехов! Душа покинула тело его незаметно, во сне. В печени у него врачи обнаружили три камня, долгие годы причинявшие ему нестерпимую боль, и искренне удивились, как это он умудрился вообще жить - обычно человек такого не выдерживает.
   Все последующие четыре столетия иерархи выставляли основателя "Общества Иисуса" наглядным примером того, что иногда мало во всем уповать только на Всевышнего, что человеку надо и самому стремиться к достижению богоугодных целей. Следуя завещанию своего Генерала, сподвижники его попытались превратить религию смирения и утешения в мощное средство духовного завоевания всего мира и предостеречь об опасности разрешения проповедовать учение Христово дискредитировавшим себя личностям и бессмысленности пытаться создавать рай на земле.
   То ли в шутку, то ли всерьез поэт Пьер Беранже однажды заметил: "Когда Сатана умрет, на его место попросится святой Игнатий Лойола"...
   Веками из общения с иезуитами у многих мирян складывалось впечатление, будто святость и порочность разделяет весьма гибкая демаркационная линия. В беседах с верующими "черные гвардейцы" избегали говорить о наказуемости греха здесь на земле, льстиво подчеркивали благие намерения собеседника, чистоту его или ее личных побуждений. Объясняя человеческие слабости, тут же исподволь намекали: угрызения совести терзают-де любого смертного, то глас Божий, от которого никуда не денешься. Страх перед согрешением, естественно, они внушали, но делали это подспудно, чтобы в простом смертном укреплялось почтение к Римской церкви и поддерживаемой ею светской власти.
   В общем, члены "Общества Иисуса" исходили из того, что в душе любого смертного неслышно звучит своя сокровенная мелодия и, только отгадав ее, настроившись на нее, можно воздействовать на человека в нужном ключе. Скажем, приходит верующий или верующая исповедоваться. О чем это говорит? Переживает свое согрешение, хочет отстраниться от своих гнусных поступков. То есть самый подходящий момент для внушения того, что нужно.
   Предписания орденского устава поощряли сокрытие начальником от светской власти неблаговидных действий своих подчиненных - во избежание большего зла, за которое ему же придется отвечать перед римской курией. Грехом не считалось говорить за глаза и дурно о каком-то не связанном с Орденом лице, но оглашение совершенных его членом преступных действий с упоминанием конгрегации, - это уже смертный грех. Наставление для внутреннего пользования под названием "Мозжечок богословия" запрещало иезуитам даже для вида отрекаться от истинной веры, исповедовать ложное вероучение словом или каким-нибудь другим знаком, наговаривать на себя, признавать того, чего нет. Однако, опять-таки для вида, можно утаивать, прикрывать истину словами или иными двусмысленностями, если только речь идет о законной пользе для Ордена и когда нет необходимости в признании правды. Разрешалось даже прибегать к убийству для защиты орденской собственности или того, на что конгрегация предъявляет право владения. Позволялось убивать лжесвидетеля, лжеобвинителя и судью, от которого ожидался несправедливый приговор, а другого способа избежать неприятностей у обвиняемого иезуита не было.
   Член Ордена обязан был уметь не только искусно рассуждать, но и распознавать обман, с проницательностью рыси видеть людей насквозь. Подозрительность ему необходима наравне с проницательностью, ибо, хоть и не гарантировала верного впечатления, помогала за внешними проявлениями разглядеть глубинные мотивы. Иезуит всегда начеку! По его поведению не должно быть заметно, что он внутренне насторожен. Чьи-то попытки втереться в доверие, дабы выведать тайны организации ему нужно отметать, но делать это надо гибко. Вместо сомнения показать свое восхищение, поощрить чужое хвастовство. И помнить, что вдвое прозорливее тот, кто остается себе на уме, прикрывает собственную выгоду чужими интересами, таскает каштаны из огня не своими руками.
   Кто такие иезуиты четырех обетов, как не католики, традиционно составляющие интеллектуальное ядро служителей Римской церкви. У каждого из них изощренный и довольно практический склад ума. Правая рука таких монахов возлагает на себя обет вести нищенствующий образ жизни, левая открывает бизнес на подставное лицо, снаряжает суда в коммерческое плавание, создает банки, продает и покупает, подбирается к крупным наследствам. Обычно они пристраиваются к военной или дипломатической экспедиции за границу в роли купцов, врачей, ученых и везут с собой разный диковинный инструментарий задаривать нужных лиц. И, само собой, все это не для себя, а в интересах своего Ордена.
   В восточном учении дзэн есть нечто общее с доктриной иезуитов о трех потенциалах души и пяти чувствах. Во всяком случае, такое складывается впечатление, когда изучаешь буддистские "пять средств, успокаивающие ум", и "девять размышлений о порочности". Особого откровения они несут и служат лишь прикладным пособием по мистическому самовнушению, погружению ума в состояние пустоты. Вот только если последователи святого Игнатия проповедуют пробуждение для вечной жизни души на небесах, адепты дзэн призывают очнуться от грез, родиться заново здесь в царстве земном и не угрожать адом никому, даже нарушившему обет монаху. Одно из главных заимствований иезуитов у дзэн - готовность священнослужителя действовать, подчиняясь только командам своего Учителя.
   Нынешние светские ученые из привлеченных Орденом подают свою исследовательскую работу беспристрастной, идеологически и политически нейтральной, направленной на объективное познание мира, а самих себя - придирчиво настроенными к любому догмату, включая церковные. Они могут сказать, что готовы обсуждать любые неортодоксальные идеи и, ссылаясь на аксиомы римского права, даже ненавязчиво провести идею того, что любой умный человек всегда о чем-то умалчивает, на что-то просто не обращает внимания и может казаться даже конформистом. И очень хорошо знают эти "привлеченные умы", насколько полезно помнить три правила. Первое - издревле были и останутся люди, которым нравятся идеи смелые, необычные, неортодоксальные. Второе - даже самая общепризнанная истина, если ее рассматривать с разных сторон времени и места, может стать заблуждением разума. Третье - один человек в силах убедить другого в чем угодно, если им заготовлена пригоршня действительно убийственных аргументов.
   От историков и публицистов, негласно поддерживаемых Орденом, можно услышать, что Игнатий Лойола стремился к возрождению истинного христианства и созданию на этой основе всемирного человеческого братства. Но жизнь якобы диктовала свои законы, в результате чего у него получалось не совсем то, чего он хотел. Генерал-де пытался отстоять такие духовные ценности, которые, высвободившись от пагубных контр-мотивов, должны были стать главным побудителем практических действий, завещал видеть в идеях христианства составную часть Природы, столь же ценной для человека, как его тело, ум и воля. Только вся беда в том, что христианскую мораль часто проповедовали либо нравственно уязвимые личности, либо узурпаторы власти...
   С моралью иезуитизма "цель оправдывает средства" сталкиваться приходится на каждом шагу не только в политике, но и в обыденной жизни. Обычно под нею подразумевается не какая-то особая этика, а довольно гибкая трактовка нравственности, позволяющая посредством двусмысленных выражений и скрытых оговорок нарушать закон, не преступая его буквы. Сами себя иезуиты относят к "снисходительной школе богословия и практике покаяния", а потому, мол, и используют все возможные средства с их своеобразным отношением к различным видам греха - от смертного до искупаемого. Отсюда и их готовность признать перед грешником смягчающие его вину обстоятельства, что и всегда подкупало государственных мужей, выбирать именно учеников Лойолы своими духовниками.
   Итак, для членов Ордена грех появляется только в том случае, если совершающий грехопадение совершенно осознанно это делает. Скажем, сдает дом в пользование проститутками. Сие позволительно, если в договоре об аренде не значится, в каких целях помещение будет использоваться. Можно даже подбросить кому-то своего внебрачного ребенка во избежание позора, но надо лишь предварительно крестить его. Прикосновение мужчины к грудям женщины - грех искупаемый, даже если она монахиня. Биржевые спекуляции и контрабанда - тоже не грех. Вот неповиновение католика Папе Римскому - это уже смертный грех без всяких оговорок.
   Опытные иезуиты-проповедники традиционно уделяли и уделяют огромное внимание хорошим манерам и культуре речи, умению вести себя на людях спокойно, с изящным достоинством. То есть производить благоприятное о себе впечатление считается ими необходимым наравне с физической выносливостью, развитым интеллектом и общим кругозором. В свою бытность Игнатий Лойола, хоть и подвергал себя суровому аскетизму, своих братьев во Христе остерегал от вредного для здоровья умерщвления плоти и переутомления, всячески поощрял занятия на свежем воздухе. Следуя указаниям своего вдохновителя, при любых превратностях судьбы они неизменно держали голову чуть наклоненной вперед и никогда в сторону, опускали глаза настолько, чтобы искоса наблюдать за собеседником и не смотреть на него в упор. Не хмурили брови, не морщили нос, не разевали рот, не сжимали плотно губы. Походку старались выдерживать степенной, вид сохранять невозмутимый, благожелательный и больше довольный, нежели печальный...
   Еще при живом Лойоле иезуиты направлялись им поначалу в Вену, оттуда в Прагу, дальше в Будапешт и Варшаву. В тогдашней Московии правил царь Иван IV, известный в Европе как "великий князь Московский Хуан дон Базилио". В Москву Ватикан командировал тогда в качестве посла Рима иезуита Антония Поссевино. Вскоре по прибытии тот удостоился высокой аудиенции в Оружейной палате Кремля и повел с царем богословские беседы, одаривая его редкими книгами для личной библиотеки. Одновременно папский нунций постарался исполнить секретное поручение Папы не сдерживать военных успехов польского короля Батория, а под предлогом заключения мира накинуть на Россию петлю-уловку и притянуть ее ближе к Святому престолу.
   Под влиянием увиденного в Московии Поссевино в своем дипломатическом донесении отметил привычку местных жителей думать о своем государе, как о человеке, благодаря которому они преуспевают и находятся в добром здравии. "Подобное о себе мнение он поддерживает среди своих с удивительной строгостью, так что решительно хочет показаться чуть ли не первосвященником и в то же время императором, - сделал заключение нунций. - Можно подумать, что люди эти скорее рождены для рабства, нежели сделались таковыми. Большая их часть познала порабощение и знала, что их дети со всем своим имуществом будут убиты, если они перебегут куда-нибудь за границу. С детства привыкнув к такому образу жизни, они как бы изменили самим себе и стали активно превозносить своего князя, утверждая, что они сами живут и благоденствуют, если живет и благоденствует князь. Что бы они ни видели у других, этому не придают большого значения, хотя мыслящие более здраво и побывавшие за границей без особого труда признают силу и могущество других государей, если не приходится опасаться доноса".
   Московия долго еще будет казаться иерархам Римской церкви тщательно скрываемой от них тайной. Иван Грозный приобретет в Европе репутацию варвара не столько за его зверства в буйных кровавых оргиях, сколько за отказ принять причастие от наместника Господа Бога - даже в обмен на предоставление ему королевского титула. В представлении римских понтификов, Россией будут править коварные заговорщики, для которых ничего не стоит отправить на тот свет и самого носителя тиары. А потому Ватикан станет направлять туда на разведку своих эмиссаров и даже целые армии подпавших под его духовное водительство государств Европы, дабы вымести железной метлой православие и создать единую, подвластную Риму христианскую церковь.
   При отце Петра I, царе Алексее Михайловиче, советник посольства Священной Римской империи иезуит Карло Маурицио создаст в Москве иезуитские миссию и школу, но долго не протянет и будет выдворен из страны за негласные контакты с фаворитом царевны Софии, князем Василием Голициным. С самим Петром иезуиты познакомятся еще во время его поездки в Западную Европу, а чуть позднее, с царского дозволения, построят в российской столице церковь Святой Троицы. Однако терпение его лопнет, когда, действуя под прикрытием германского посольства, они попытаются пролезть в оппозиционно настроенное окружение царевича Алексея. В это время, вместе с князем Голициным, покровительствовать им будет генерал-католик ирландского происхождения Патрик Гордон. Перед их выдворением из России иезуиты все же успеют заложить многое из методики своей классической системы воспитания в программу церковноприходской школы. Разбредясь же по Прибалтике, Белоруссии и Украине, приступят к строительству переходного мостика - унии для привлечения православных в католическую веру.
   Как ни сильны духом иезуиты, искушения сладострастия и стяжательства не обойдут их стороной, вследствие чего Папа Римский Климент XVI решится даже упразднить Орден. В этот злосчастный для них период опалы своим расположением их одарит Екатерина II. При ней воинство Лойолы подпадет под жесткий жандармский контроль, но от шпионства не откажется и под прикрытием просветительской деятельности возьмется за свое излюбленное занятие - "соблазнять в латинство".
   Павел I позволит иезуитам заполонить Мальтийский орден, активизировать их прозелитскую работу среди униатов. Любимец императора, "черный гвардеец" из Вены Гавриил Грубер, откроет коллегию при Римско-католической церкви Святой Екатерины в Петербурге, а потом и "благородный пансион аббата Николя", куда вовлечет отпрысков видных княжеских семейств. За конкретные результаты в работе Папа Римский назначит его Генералом Ордена иезуитов в Российской империи. Видя, как все больше аристократов тайно или открыто принимать католическую веру, Александр Первый подпишет указ об их очередном выдворении.
   Минует век, прежде чем восставший из пепла и восстановленный в правах и привилегиях Орден снова появится в России, на этот раз - в Советской, но с прежней целью - ловить рыбку в мутной воде. Ватикан направит туда французского иезуита Мишеля д'Эрбиньи вести переговоры с большевистским правительством и налаживать контакты с католическими священниками. Находясь в Москве под защитой дипломатической миссии, он передаст обращенным в католичество православным особое разрешение Папы Римского сохранять в тайне их новое верование, совершать мессы в любое время и в любом удобном для них месте. Ватикан приступит к подготовке миссионеров для России, внешне похожих на православных священников, а заодно станет готовить почву к избранию нового Патриарха Всея Руси, который незримыми нитями был бы связан со Святым престолом в Риме. По возвращении в вечный город д'Эрбиньи доложит главному попечителю всех российских католиков в Ватикане России епископу Невэ о продвижении в Патриархи владыки Варфоломея, тайно принявшего католичество и, в случае своего избрания, готового подписать унию.
   В общем, Ватикан будет считать своей священной обязанностью осуществлять духовное руководство над Русской православной церковью. В Риме будут объяснять это тем, что крещение Руси святой равноапостольный князь Владимир произвел в 988 году, то есть еще до разделения церквей, а отсюда, мол, и проистекает вечный долг России перед римскими католиками...
  
  Было уже далеко за полночь, когда к сидевшему на скамейке Игнатию Лойоле тихо подошел его личный секретарь Хуан де Поланко. Тактично нарушив покой хозяина, он прошептал ему близко к уху:
   - Ваше святейшество! Я вынужден известить вас о неожиданном визите к нам одной странной личности. Прислуга утверждает, что никто в дверь не стучался и не входил. Человек этот вырос прямо перед моим письменным столом, будто из воздуха. Одет он опрятно и в такое платье, какое я нигде раньше не видел. Говорит на кастильском необычно, но мысль выражает ясно. Представился членом "ордена меченосцев Московии". Говорит, будто оттуда до Рима добирался окольным путем и непременно должен побеседовать с вами с глазу на глаз. Прислуга тщательно обыскала его, ничего подозрительного не обнаружила.
   Лойола задумался. Словно в прострации, еще не придя в себя, дал секретарю указание:
   - Через четверть часа приведи его ко мне в кабинет. Дверь в свою комнату держи полуоткрытой и записывай весь мой с ним разговор. Прислуга пусть будет готова к любой конъюнктуре. И самое главное, пошли без промедления кого-то из слуг за вооруженной стражей. Просто так его отпускать нельзя...
   Вдоль стен полутемной комнаты со сводчатым потолком и окном из готического стекла стояли огромные книжные шкафы, в дальнем углу за перегородкой разместился покрытый пледом кожаный диван. Из соседнего помещения, дверь куда была приоткрыта, брезжила полоска света. За массивным столом в кресле с высокой спинкой восседал Генерал в черном плаще и шляпе-треуголке.
   В кабинет вслед за личным секретарем вошел высокий, стройный мужчина в сером твидовом пиджаке с красной гвоздикой в петлице. Судя по всему, он был несколько смущен и не уверен, с чего в таких случаях начинать. Оторвав взгляд от бумаг, Лойола устремил глаза на посетителя. Невнятно представив человека в сером твидовом пиджаке, секретарь удалился к себе в комнату.
   - Ваше Святейшество! - с подчеркнутой любезностью обратился к Генералу посетитель. - Я никогда бы не дерзнул просить у вас аудиенции, если бы не знал, с кем имею честь говорить и не занимайся сам чем-то очень похожим на ваше богоугодное дело. Мне приходилось состоять в ордене странствующих в тени меченосцев Московии. Звать меня Алексей Крепкая Гора. Свои меня кличут Мавром. Родом я из России, крещен в православной церкви.
   Генерал выпрямился, бросил перо на стол, чуть опрокинулся на спинку кресла и совершенно спокойно, без толики удивления произнес:
   - Русин из Московии! Еще и православец...
  
  Далее лучше привести стенографическую запись беседы, сделанную в соседней комнате Хуаном де Поланко. Так оно будет и соответствовать тогдашней эпохе на стыке Средневековья и Возрождения, когда было принято излагать свои взгляды в форме диалога.
   МАВР. Здесь и сейчас действительно звучит несколько странно для вас.
   ГЕНЕРАЛ. Какое-то время вашим послом при Его Святейшестве Папе был аккредитован Никита Карачаров, если мне не изменяет память. Лео X рассчитывал тогда на помощь Великого князя дон Базилио в борьбе с турецким султаном Селимом и надеялся воссоединить церкви, при условии признания вами духовного главенства Рима. Пока же шли переговоры, русский посол успешно вербовал на работу в Московию наших архитекторов и строителей. Мне хотелось бы знать, оставили ли они какой-нибудь след на фоне ваших допотопных строений?
   МАВР. Уверяю вас, весьма заметный. У них было чему поучиться нашим мастерам.
   ГЕНЕРАЛ. Откровенно говоря, меня больше волнует не архитектура зданий, а русской души. Скрывать не стану, через русинов, мы надеялись потеснить православие на Востоке Европы. В глубине души моей сознания лежит недоверие к православцам и большое желание соблазнить их в нашу веру. Кстати, мне почему-то не приходилось слышать о вашем ордене странствующих в тени меченосцев. До меня доходят сведения, будто ваш нынешний Великий князь Хуан дон Базилио намерен создать какой-то рыцарский орден наподобие Ливонского. Или меня неправильно информируют?
   МАВР. Царь в самом деле хотел бы создать нечто подобное, но не для заграничных походов, а главным образом для того, чтобы разделаться со своими врагами среди бояр и лиц духовного звания. Что-то вроде Ордена доминиканцев, которые тоже клянутся отречься от семьи, на абсолютное послушание. В этот его особый охранный отряд должны войти знатные бояре и отпрыски их семей, дружинники, воеводы, дипломаты, купцы, священники. В основном русские, но не без татар и немцев. На официальных приемах в Кремле они встанут по правую руку от царя.
   ГЕНЕРАЛ. Мы его царем не считаем. Для нас он - Великий князь Московский.
   МАВР. Это не мешает его подданным говорить: "Только то на Руси хорошо, что нашу царскую власть тешит, а все остальное противно нам и недостойно царева звания".
   ГЕНЕРАЛ. Возможно, Великий князь умеет повелевать стадом и стричь глупых баранов. Однако, дон Маурицио, мне хотелось бы знать, в чем похожесть наших дел, на что вы сами только что указали моему секретарю.
   МАВР. По сути вещей, члены Ордена странствующих в тени меченосцев тоже стараются через проникновение в души людей достигать желаемого. Им прекрасно известно, что привлечь к себе человека можно разными путями, в том числе иконами, деньгами, эротическими соблазнами, но главное - благожелательностью к нему. Разумеется, духовно и умственно развитая личность предпочла бы сама управлять собой, но и она может поддаться внушению, когда ее негласные отношения с официальными лицами выстраиваются на взаимном доверии и уважении, симпатии и общности личных интересов. При морально-психологической расположенности даже возникшее в индивиде опасение нравственного порядка гасится другими внушаемыми ему воззрениями политического свойства. Все это делает для слаще формально запретный плод и склоняет к действиям, считавшимся им недопустимыми.
   ГЕНЕРАЛ. Так, так, в моих глазах вы не новичок и подтверждаете знание предмета, о котором зашел разговор. Я вас слушаю и слушаю внимательно.
   МАВР. Многое из того, что граждане узнают, принимается ими на веру посредством внушения или самовнушения после беседы или прочтения. Позднее их практический опыт может опровергнуть правильность внушенного представления, но если они глубоко уверовали в это, то ищут преимущественно сведения, закрепляющие сложившееся мнение. При желании ведь в любом явлении можно усмотреть либо Промысел Божий, либо козни Сатаны, либо вообще все, что в голову взбредет. Верование в происки дьявола, тем более когда повсюду стращают заговором с ним, неизбежно способствует помрачению умов, побуждает добровольно доносить или даже наводить тень на самих себя, обвинять, справедливо или несправедливо, в чем-то предосудительном. Нагнетаемая атмосфера страха, вечного ожидания доноса и всеобщей подозрительности становится невыносима. В результате самовнушение доводится до бездумного подражания обезумевшей толпы, пребывающей в состоянии гипнотической анестезии. У некоторых верующих, глубоко переживающих страсти Господни, появляются даже кровоподтеки в местах крестных ран Христовых. Вылезают и прирожденные провокаторы, которые выдумывают письма Сатаны его друзьям-священникам, а потом выдают их за подлинные.
   ГЕНЕРАЛ. Откуда вы все это знаете?
   МАВР. Ваше Святейшество! Я попал в "щель Времени" и пролетел против его течения четыре с лишним столетия. Как это у меня получилось, объяснить не могу. Но знаю, например, что прах ваш захоронят в Риме на кладбище церкви Иль-Джезу и Папа Римский канонизирует вас в святые.
   ГЕНЕРАЛ. Ну-ну, и намного ли мир изменится за это время?
   МАВР. Человечество добьется огромного технического прогресса, но, в целом, умственная зрелость и нравственность будут оставлять желать лучшего. Вам, наверное, хочется знать, воцарится ли Царство Христово, чему вы сейчас посвящаете всего себя?
   ГЕНЕРАЛ. О, вы прекрасно обо мне осведомлены. Ну допустим, хочу я услышать от вас, что же будет.
   МАВР. Треть населения Земли практически ничего о Христе Спасителе не узнает, несмотря на все старания миссионеров Римской церкви. Другая треть особого желания знать так и не проявит, поскольку христианство - не их вероучение. Для одних он будет слишком далек, другие настолько озаботятся своими делами, что думать о дарах небесных им просто некогда. Люди будут бороться за свое выживание чисто физическое, либо постоянно искать все новых удовольствий чрева и плоти, но каждый в отдельности - грешить, каяться, снова грешить и снова облегчать душу через покаяние-исповедь в церкви, в том числе члену вашего Ордена. Не мало останется и тех, кто не способен сделать ничего путного своими руками или умом, однако обладают даром опутывать души людей невидимыми цепями, ловко подменяя цели средствами. Духовные ценности христианства, ислама, иудаизма, индуизма, буддизма и других религий все еще будут уступать стремлению к личному обогащению за счет других и превосходству в борьбе за власть. Правила честной игры в политике, торговле и прочих делах будут все так же считаться утопией, а иллюзий, что это не так, хватать с избытком.
   ГЕНЕРАЛ. Любопытно, чем же именно займутся братья мои, если к тому времени не разбегутся в разные стороны?
   МАВР. Поверьте мне, все так же будут отождествлять служение Папе Римскому со своим личным богоугодным делом, в которое вкладывают весь непреклонный свой дух. Но я думаю, что и сейчас среди иезуитов есть индивиды, чья жизнь протекает где-то на грани между верой и неверием в Иисуса Христа.
   ГЕНЕРАЛ. Неужели? Жаль, очень жаль, что у вас сложилось такое печальное мнение. Мои профессы этого не подтверждают. Как вы, наверное, догадываетесь меня излишне убеждать или разубеждать по поводу господства себялюбия и лживости в человеке. Но вот вам лично, дон Маурицио, приходилось ли иметь дело с членами моего Ордена?
   МАВР. Еще до моей первой заморской экспедиции я изучал все попадавшие мне материалы об "Обществе Иисуса". В странах Нового света иногда приходилось сталкиваться напрямую с его членами, в основном тайными. Если хотите, могу рассказать о своих впечатлениях поподробнее.
   ГЕНЕРАЛ. Да, да, конечно. Только постарайтесь поменьше утаивать, как бы ни горька была правда.
   МАВР. У меня было такое ощущение, что по характеру и методам работы Орден представляет собой службу внешней разведки Римско-католической церкви или нечто подобное. У него своя широкая сеть "привлеченных" источников конфиденциальной информации и фигур влияния. Представляющие интерес для римского понтифика сведения направляются в его канцелярию регулярно параллельно с сообщениями приходов, других монашеских орденов и папских нунциев. Добывается информация в доверительных беседах, на исповеди, путем анализа периодической печати и так далее ad infinitum. Под стать любой государственной секретной службе, Орден практикует особые приемы оказания психологического воздействия на человека, поддерживает суровую военную дисциплину. Прямо или косвенно его члены оказываются замешанными в политических заговорах и интригах в элитарных кругах иностранных государств и самого Ватикана с целью нейтрализации сил, настроенных, мягко говоря, настороженно к расширению влияния Римской церкви.
   ГЕНЕРАЛ. Я желал бы знать, где и когда это было.
   МАВР. Спустя тринадцать лет после вашей кончины в ходе подготовки заговора с целью свержения английской королевы-протестантки Елизаветы I и возведения на престол шотландской королевы-католички Марии Стюарт, ее двоюродной сестры. В заговоре будет участвовать даже ваш соотечественник, испанский король Филипп Второй. Члены Ордена будут доставлять на остров тайные инструкции в отверстиях посоха или изящной трости, запрятанными в сутане или подошвах ботинок, на тончайшей бумаге, что в случае опасности проглотить их. Но королевская секретная служба Елизаветы переиграет ваших людей, в результате чего заговор провалится. В других странах отцы-иезуиты станут духовниками королевских семей и, в зависимости от конъюнктуры, поддерживать королей против знати, либо знать против королей. Английский драматург Вильям Шекспир, имя которого прогремит на весь мир, вложит в уста персонажа из своего "Макбета" тонкий намек на одного начальника Ордена, автора трактата о хитроумном использовании лжи.
   ГЕНЕРАЛ. Не хочу оспаривать, поскольку мне "английское дело" не известно. Но все же крайне любопытно узнать, чему вы лично научились у моих последователей. Если было чему у них научиться.
   МАВР. Всякий раз, когда я разговаривал с вашими людьми, Ваше Святейшество, меня поражала их виртуозная аргументация, умение ловко дезориентировать собеседника и подтолкнуть его к непроизвольной откровенности. Обычно это выглядело естественно, иногда нарочито, но всегда сопровождалось благожелательным тоном. Должно быть, обо мне у них тоже складывалось свое мнение. Вот, мол, вещает красиво, а средства использует этически сомнительные.
   ГЕНЕРАЛ. Простите, какие вы сказали?
   МАВР. В смысле нравственно небезупречные. И ведь действительно, чего только не сделаешь на благо отечества, какие методы не пустишь в ход, включая благонамеренный обман, двусмысленность слов и поступков, утаивание подлинных намерений и прочее из того же арсенала. Разведчики, политики и проповедники извечно прикрывают свой обман благородными целями в интересах государства, церкви и влияния их кланов. Они считают свое право на обман законным, свои резоны - благоразумными, решения своих высших начальников - почти откровениями небесными.
   ГЕНЕРАЛ. Поконкретнее, пожалуйста.
   МАВР. Совершенно конкретно вам говорю: меня восхищала блестящая, доведенная до совершенства техника ведения ими дискуссии - оперирования понятиями вместо фактов. По этой части я и сам кое-что умел, но ваши люди продвинулись намного дальше. То есть они глубже осознавали, что человек может откликнуться на просьбу, если создать такие условия, когда он невольно почувствует свой моральный долг перед просящим. Они даже понимали: собеседник может казаться благочестивым и даже искренне верующим, но в то же время втайне от всех сочинять трактат "Еретические мысли относительно божественности Иисуса". Все в нем определяется особенностями его ума, души и воли, но способность рассуждать разумно у него - величина переменчивая, поступки его представляются вроде бы здравыми, но за всем этим может скрываться и "бес противоречия". То есть он еще и склонен прямо-таки издеваться над собою или себе подобными, за внешним добросердечием скрывать неутолимое желание распалиться сладострастием. Прямо как те языческие жрецы, которые всегда считали кровь невинных необходимой для искупления за грехи людские, но сами себя в жертву не предлагали.
   ГЕНЕРАЛ. Проще говоря, вы утверждаете, что каждый из нас совмещает в себе качества проповедника и шпиона?
   МАВР. Если нет, Ваше Святейшество, то почему нравственно сомнительные средства предпочитают использовать чаще всего не сами, а через своих помощников? Считают, что истинная мудрость в том, как переиграть других красиво, незаметно и тоньше, чем может подсказать даже самое искушенное воображение. Считая желательным обязывать своим благодеянием людей преимущественно честных, нередко готовы удовлетворить потребности человека любого склада ума и души на пользу дела, за исключением разве отпетых мошенников или проклятых Богом вероотступников. Постоянно остерегаются, и как бы завуалированная навязчивость не привела обратному результату. Когда можно избежать грозящей опасности, считают нормальным отказаться от своих слов, тем более выполнять свои обещания, если те даны под давлением и не сулят ничего хорошего. В общем, справедливость понимается как "каждому свое и по заслугам".
   ГЕНЕРАЛ. Хоть уста клянутся, ум клятвою не связан. Не так ли? Однако правильное ли у вас складывается впечатления о праведных делах моих богоугодных, я пока не уверен.
   МАВР. Мои сведения о вас чаще всего черпаются от источников из ваших же кругов. Не то что для меня, для самых доверенных лиц Ордена вы остаетесь во многом загадкой. Обычно говорите с подчиненными только о делах и таким тоном, будто избегаете даже намека на свое личное к кому-то расположение. В работе неутомимы, спите здесь же в кабинете не более четырех часов в день. Редко когда выходите погулять а улицу или выезжаете за город. Все секреты ордена поступают к вам через личного секретаря, испанца еврейского происхождения и члена коллегии секретарей Папы Римского.
   ГЕНЕРАЛ. Вы еще не сказали, что каждый божий день в эту комнату приходит множество разных лиц, с которыми я беседую, как сейчас с вами. Много времени уделяю составлению директивных писем и чтению поступающей сюда со всего мира сообщений. У меня довольно сильно подпорчен желудок, но я всегда стараюсь заботиться о питании, одежде и здоровье моих братьев. И никому из них не скажу такого, чего не смогу повторить публично.
   МАВР. Могу себе представить, Ваше Святейшество. И догадываюсь, многое нужно знать тому, кто безраздельно посвятил свою жизнь служению Господу Богу и Его викарию на земле Папе Римскому. Привлечение в католическую веру - дело важнейшее для вас, сколь и деликатное. Не зря же вы как-то заметили, что у члена Ордена должно быть не два, а несколько глаз.
   ГЕНЕРАЛ. Нам нужно тонко чувствовать сильные и слабые струны души человеческой, прежде чем заходить в чей-то внутренний мир. Мы обязаны вести себя так, чтобы нравиться людям, делать для них не только нужное нам, но и приятное им, даже где-то на грани с эротическим вожделением.
   МАВР. Я слышал, будто вы не считаете себя патриотом своего отчего дома, под которым имеется в виду Испания, где вы родились.
   ГЕНЕРАЛ. Для меня все смертные, независимо от национальной принадлежности, делятся на два лагеря - сторонников Христа и пособников антихриста. К последним отношу и тех, кто одобряет продажу женщиной своего тела под предлогом, что так якобы они помогают мужчине не стать рогоносцем. К ним же причисляю и берущих контрибуции с проституток для нужд государственных.
   МАВР. Откуда же происходят все эти и другие нарушения заветов Христовых?
   ГЕНЕРАЛ. Как ни обидно, и от тех священников, что должны противостоять проискам дьявола, а на самом деле им лишь потакают. Исповедь и пасхальное причастие они практикуют все реже, вследствие чего миряне забывают даже молиться. Да, я не преувеличиваю, главную вину за падение нравов несут именно священнослужители, которым выпала честь работать в земном штабе Искупителя. Отсюда и важная задача моего Ордена - раскрывать заговоры антихриста, откуда бы они ни исходили. Иногда я рекомендую устрашать грешников не только наказанием на небесах, но и потерей чего-то для них существенного здесь на земле. И заставляю их подтверждать на деле, вместе с верой в Господа Нашего Иисуса Христа, свою смиренность, скромность, отвращение к стяжательству и гордыни. Вы знаете, сеньор Маурисио, время от времени меня посещает видение, при котором появляется змееподобное существо Люцифер, мой главный враг. Он мне словно напоминает, что в человеке живет прикрытая грешным телом душа и, дабы преодолеть искушения дьявольские, она должна научиться противостоять им.
   МАВР. Почему тогда некоторые анахореты вашего Ордена, сменив одежду, посещают публичные дома и умаляют себя с продажными женщинами?
   ГЕНЕРАЛ. Они хотят испытать свою верность обету целомудрия и убедиться на деле, как трудно человеку изменить себя. Чтобы перебороть в себе греховную плоть, мне лично тоже приходилось возлежать рядом с нагой женщиной, но не вступать с ней в соитие, даже если она того очень желала.
   МАВР. И это позволительно для члена вашего Ордена?
   ГЕНЕРАЛ. Если с одухотворенной целью, то это грехом не считается. Здесь, в Риме, я заступаюсь за падших женщин, стараюсь наставить их на путь истинный. Как спасти душу такой грешницы и заставить ее вести себя стыдливо, знаете?
   МАВР. Понятия не имею.
   ГЕНЕРАЛ. Нужно возбудить в ней стыд. Для этого взять ее тщеславие и сделать его противовесом кокетству, внушить ей, что стыдливость необходима в эротическом вожделении для получения истинного удовольствия. Но прежде она должна покаяться.
   МАВР. Покаяться? Перед кем? Перед смертным, что клянется на святых мощах, а потом сам грешит напропалую?
   ГЕНЕРАЛ. Перед Господом Нашим Иисусом Христом, вот перед кем. Силлогизмы у вас, дон Маурицио, выстраиваются безупречно, однако могут приносить пользу лишь в том случае, если применяются в надлежащий момент и в нужном месте.
   МАВР. Лично мне приходилось волею судеб закладывать в основу моих суждений больше не силлогизмы, а собственный жизненный опыт. Я имею в виду, если мне и случалось уступать бесовским искушениям, то для удовлетворения моих потребностей в общении и познании.
   ГЕНЕРАЛ. Ваши суждения рассудочны, но не одухотворены Священным Писанием, а потому ложны.
   МАВР. Кто перед Богом безгрешен, перед царем не виноват, как говорили у нас на Руси. Кому под благовидным предлогом не приходилось выручать своего близкого друга, переступившего через закон? Не успеешь даже моргнуть, и сам попадаешься на чем-то сомнительном, когда следуешь житейскому правилу - хоть что-нибудь да урвать для себя.
   ГЕНЕРАЛ. Не знаю, за мною такого не числится. Кстати, возлюбленные мои и дражайшие братья-мученики скоро отправятся в Московию и Татарию, где уже работают доминиканцы и францисканцы.
   МАВР. И случись там какая-нибудь непредвиденная неприятность с кем-либо из достопочтенных братьев, любой из них скажет, что сие не имеет никакого отношения к Ордену, а только к его собственной слабости. Верно?
   ГЕНЕРАЛ. У них всегда наготове огненный меч веры в Христа Спасителя. Там, где охраняется нами Его Пресветлый Лик, мы находим радость, благовещение и блаженство. Вне этого для нас нет исхода и утешения. Человек сотворен славить Господа, благоговеть и служить Ему. Все остальное на земле создано в помощь нам для спасения души. Братья мои - преданнейшие слуги заступника нашего земного, Викария Христа Папы Римского. Мы бредем по миру и проповедуем Евангелие, стараемся сохранять ясность ума и пламенное благочестие, готовы жизнью своею пожертвовать Христа ради. Видим, что всякое зло исходит от неправильного толкования Священного Писания, которое может перениматься и властвующими особами, чтобы беспардонно вмешиваться в дела Церкви и нашего Ордена.
   МАВР. Мне помнится, Ваше Святейшество, одно время ваши начальники считали чуть ли не еретическими и любые разговоры о бедности самого Христа. Считали до тех пор, пока верховный понтифик не назвал святым и похвальным делом отказ от права собственности, чего придерживался и Иисус, показывая всем пример совершеннейшего благодеяния. Тем не менее апостолы и после его казни продолжали владеть землею в Иудее. Ратуя за бедность, сами же кардиналы отказываться от собственности не торопились.
   ГЕНЕРАЛ. Совсем не так, хоть вам и кажется, что именно так. Используя свою собственность, апостолы имели возможность раздавать блага бедным, тратить деньги на нужды новой церкви. В то же самое время служили образцом исповедного совершенства в пренебрежении любой мирской собственностью. По сути, обет нищенствования у монахов-отшельников тоже не означает отказа от необходимых им для священнической деятельности вещей. Братья мои только пользуются этим необходимым, но не владеют и не распоряжаются как собственностью. Иисус Христос же, будучи Сыном Господа, унаследовал от Отца все, что есть на земле - по праву естественному и подтвержденному Священным Писанием.
   МАВР. При еще живом-то Отце? Неужели Бог уже умер?
   ГЕНЕРАЛ. Дерзить изволите! Самого Господа не боитесь!
   МАВР. Признаться, иногда все-таки побаиваюсь. Однако вы правы, не стоит мне распространяться на скользкие темы. Опровергать ваши аргументы, господин генерал, дело для меня нелегкое. Я только хочу сообщить вам в доверительном порядке, что русским старцам-духовникам тоже ведомы каверзы природы человеческой, ее высочайшие взлеты и самые низкие падения. У нас проповедники так же стремятся к тому, чтобы добиться от души и воли человека абсолютного послушания. Это не совсем обычное послушание, как мне видится. Тут признается вечная исповедание всех подвизающихся старцу и неразрывная духовная связь между связавшим и связанным. Другими словами, ставится цель нравственного перерождения человека посредством благого, пронизывающего насквозь слияния евангельских добродетелей и сладостных таинств христианских. Старец старается открыть в каждом верующем богоподобное, вечное, высветить в нем нечто, способное заставить того распять самого себя на Кресте Христовом или взять свой крест и следовать за Спасителем повсюду, куда Он укажет.
   ГЕНЕРАЛ. Красиво ж вы поете, православцы! Только не пытайтесь соблазнять меня в свою византийскую схизму. Не получится!
   МАВР. Разрази меня гром, Ваше Святейшество! Я прекрасно знаю, что вы принадлежите к железной когорте несгибаемых.
   ГЕНЕРАЛ. Потому и слушайте меня внимательно, как я вас до сих пор слушал. Расширяя границы Царства Христова на земле, мы воздействуем на души грешников добродетелью, которая должна подсказать советоваться с нами, чтобы совместными усилиями прийти к наилучшему решению. Строго говоря, мои люди не проповедуют, а ведут дружескую беседу о духовном в домах отдельных лиц, куда нас приглашают. Говорим о достоинствах и восхваляем их, пороки осуждаем. Сам я придерживаюсь монашеской аскезы и одновременно связан перепиской с сотнями и даже тысячами моих собратьев по всему миру, не говоря уже о мирянах.
   МАВР. Я слышал, вы избегаете душевной привязанности к кому-либо, искренней дружбы, умеете сдерживать свой гнев и ненависть.
   ГЕНЕРАЛ. Это верно. Иногда же мне приходится говорить человеку весьма неприятные для него вещи. Стараюсь делать это в спокойном, доброжелательном тоне при любых условиях. Что до моей подозрительности, святое дело Ордена от нее не страдает, а выигрывает. Согласитесь, все мы унаследовали и самое худшее от своих предков.
   МАВР. У меня даже нет тени сомнения.
   ГЕНЕРАЛ. А вот я вас спрошу: приходилось ли вам читать мои "Духовные упражнения"? И если да, то как вы их понимаете?
   МАВР. Мне не хотелось бы сводить их к рассуждению о методах излечения грешных душ от треволнений совести. Я думаю, "Духовные упражнения" сообразуются со всемогуществом таких рассуждений в драматической форме аскетизма.
   ГЕНЕРАЛ. Ну хитро. Не потрудитесь ли яснее выразить свой тезис, дон Маурицио?
   МАВР. На мой взгляд, в ваших наставлениях таится неприязнь к рассудку. Острые углы своих экспозе вы пытаетесь сгладить увещеванием. Однако такой драматизм может оказаться далеким от непосредственного духовного переживания и не приносить человеку полного удовлетворения. При чтении вашей книги мне приходилось, в силу моей неподготовленности, вязнуть в сыпучих песках схоластической казуистики. Мне показалось, что неожиданная новизна могут привести к духовному возбуждению в ущерб интеллектуальному, духовные переживания как бы становятся на грань с исступлением, фанатизмом, потерей рассудка. Экстаз чувств подобного ода ведь известен не только народам, воспитывавшимся на Священном Писании. Не знаю, насколько ясно я выразил свое мнение, но это именно то, что мне сейчас приходит в голову по поводу вашего вопроса.
   ГЕНЕРАЛ. Многое в вашей медитации вслух мне представляется путанным. Чувствую, не верите вы в Бога, а отсюда и все ваши еретические мысли блудливые.
   МАВР. Скорее всего, оттого, что на небесах слишком уж много допускают жертвоприношений не виновными ни в чем существами, никому не причинивших вреда. И оттого, что там позволяют слишком часто извращать до неузнаваемости моральные и нравственные ценности христианства. И что в результате получается? Многие даже свою веру в Бога строят на корыстном расчете. Расчет же таков: если Бог есть, то мое поклонение Ему зачтется в день Страшного суда, а если нет, то и поклонение не повредит на всякий случай. Как это все Господь сносит? Ради чего? Может, я просто не дорос до правильного понимания, но мне это не ясно.
   ГЕНЕРАЛ. Вера в Господа дает душе человеческой благостное успокоение. Потому вера сия истинна.
   МАВР. Святой отец! Благостное душевное успокоение вы считаете доказательством. Хорошо. Но не упускаете ли при этом возможность того, что душевное успокоение могут приносить точно так же и ложные верования? Не получается ли опять палка о двух концах?
   ГЕНЕРАЛ. Убедительным свидетельством вашей неправоты служит вся моя жизнь, целиком отданная служению Всевышнему. Мое бытие покоится на покаянии перед Ним, терпимости, смирении гордыни, пренебрежении плотскими и материальными искушениями, на жесточайшей борьбе с поползновениями антихриста и абсолютном повиновении Папе. Если я засомневаюсь хоть на йоту в этом, то совершу смертный грех. Скорее плечо у меня отпадет или рука отнимется, чем я пойду на такое подлое отступничество.
   МАВР. Прошу прощения, Ваше Святейшество. Видно, мне просто не суждено было подняться до глубокого осознания истинной роли Творца. Моя скромная интеллектуальная совестливость почему-то не позволяла в качестве доказательства-причины брать следствие еще не проверенной до конца гипотезы. Должно быть, понимание мое ограничено еще и тем, что целомудренность мне кажется лишь утопической мечтой. Даже иногда думается, и не нужно оно здесь на земле, ибо скучища воцарится кругом беспросветная. Вы не замечали, что чем целомудреннее индивид, тем он скучнее? Безотрадность наступит и при другой крайности - превратись все в неисправимо законченных мерзавцев. По всей видимости, христианство дает нам больше иллюзий, чем реальных сил для отпора злу. Так я думаю, хотя и могу ошибаться в меру своих убогих представлений о Всевышнем.
   ГЕНЕРАЛ. Сеньор, все от Бога и в союзе с непорочными небесами. Он стоит над всем, что люди говорят, думают или делают. В столь же высокой степени щедра в Нем и бесконечная милость к людям. Их мир дряхлеет и лишается остатков благоразумия, слепцы служат поводырями слепцам, козлы видят их шествие к пропасти и посвистывают в рожки. Как, например, вы сейчас.
   МАВР. Ну зачем же, я ведь тоже иногда стараюсь поверить в благостный разум Всевышнего, но у меня просто никак не получается в силу разных причин и, в отличие от вас, вижу, что все в силе человеческого самовнушения. Преклонение перед богами и божествами можно пробуждать в себе либо эротическим возбуждением плоти, либо причинением ей физической боли. Сладострастие мученичества лежит рядом со сладострастием веры во Владыку Небесного и возмущением против Него. У святых угодников, вроде вас, те же слабости, что и у грешников. Все идет от мозга, а потом перейти может в расстройство физического, духовного, нравственного и умственного здоровья.
   ГЕНЕРАЛ. Да, красиво у человека тело, но под кожей слизь, кровь, кишки, желчь, экскременты. И это отродье курвы еще на что-то претендует. Мое ж сердце смягчается и находит умиротворение в полной отрешенности от светской жизни с ее похотливым глумлением над святостью. Не обильное знание питает душу мою, а мое благое чувствование и наслаждение им.
   МАВР. Звучит убедительно, хоть и не все ваши мысли могу словить на лету. Вот мне, например, любопытно знать, почему вы не обязываете своих собратьев носить везде и всегда монашескую, как меня в свое время не обязывали носить военный мундир. Наслышан я и о том, что их вы учите входить в мир кроткими овцами, действовать там как свирепые волки и, когда их изгоняют, уметь подползать по-змеиному.
   ГЕНЕРАЛ. Вы драматизируете те случаи, когда одолеть оппонента можно только лестью к нему. Наши методы душеспасения кому-то могут действительно показаться двойственными. С одной стороны, умаление себя для извлечения удовольствия есть грех и наказывается сие падение скрежетом зубовным в аду. С другой, даже наложив запрет на некоторые свои инстинкты, мы невольно тянемся к эротическому вожделению, что заложено и в любви к Иисусу Христу.
   МАВР. Негласно привлекая на свою сторону людей в первую очередь одаренных умом и духовной волею, вы тем не менее отстаиваете равенство всех смертных перед Богом. Утешая страждущих, делаете так, чтобы в них вселялась неуверенность и этакое возвышенное недомыслие. Или мне только кажется?
   ГЕНЕРАЛ. Почему бы не использовать к вящей славе Божией склонность простолюдинов благоговеть перед святым угодников, добившимся святости загадочным путем обуздания страстей своих? Если для вас канонизация в святые противоречит здравому смыслу, то для нас такое насмехательство свидетельствует о расстройстве вашего ума.
   МАВР. Не надо понимать меня превратно, сеньор генерал. Вы, в моих глазах, сторонник жесткого иерархического подчинения и каждого члена своего Ордена удостаиваете ограниченной личной инициативой. Считаете, что указание вышестоящего лица должно быть исполнено без раздумья и промедления в соответствии со Вселенским законом подчинения низшего тела высшему. Но ведь есть люди, которые сознательно выходят из-под подчинения и выдвигают тому свои резоны. Быть может, мир строится не только на подчинении, но и на сознательном неповиновении? Посвящая свое исследование "О вращении небесных тел" Папе Римскому, Коперник предположил, что этот его труд может оказаться полезным Церкви. Чуть позднее, а это вы уже не застанете, итальянский астроном Галилей огласит открытие им законов, ставящих под сомнение наличие сил высшего и низшего порядка во Вселенной.
   ГЕНЕРАЛ. Для нас, иезуитов, если Папа так решает, то и белое становится черным. Все названные вами теории расходятся с видением мира, выработанным веками Церковью, и я, как глава "Общества Иисуса", даже не считаю необходимым оспаривать их здесь перед вами. Вместо этого мною разослана на места директивное указание ставить под сомнение всякие домыслы на данную тему, держать свой ум в еще большей готовности к безоговорочному подчинению во всем истинной супруге Господа, какой является наша Святая Матерь Церковь Иерархическая, восхвалять по-прежнему все Ее предписания и находить им обоснование. Что до звездный тел, то среди них все-таки есть тела низшего порядка, которые движутся под влиянием тел высшего порядка, находясь в естественной подчинительной связи. Мои собратья должны хвалить, а не порицать указания, инструкции и действия своего начальства. Даже если начальники не заслуживают одобрения, публичная их критика привела бы к недовольству мирян своими церковными и светскими властями. Живущие в послушании должны предоставить начальствующему лицу руководство и управление собою так, словно они трупы.
   МАВР. Не стану перед вами заискивать, сеньор генерал, однако вынужден отметить, что влияние церкви зависит в первую голову от ее служителей, физическое измождение которых свидетельствует о жесточайшем их ограничении себя и постоянном ночном бдении. Обуздывающую свою плоть аскеты потрясают воображение мирян, внушают к себе почтение, при котором никогда не повернется язык обвинить их во лжи. Тем не менее я прослышан, что существуют у вас в Ордене и используются разного рода методы-уловки, которые честными никак не назовешь.
   ГЕНЕРАЛ. В священной схватке с дьяволом допустимы любые средства для привлечения человека на сторону честного воинства Христова, для отвращения людей от греха на страх врагам Церкви, на радость Ее чадам. Здесь допускаются и обман, и заговоры с целью убийства тирана или лжесвидетеля, и прочие крайние меры, когда иные не срабатывают. Я даже иногда вынужден, если оправдано интересами Ордена, разрешать кому-то вести эпикурейский образ жизни и все до поры до времени считать суетой сует.
   МАВР. У меня тоже в свое время выработалось золотое правило "до поры до времени". Оно мне служило в ходе моих тайных миссий за рубеж, потому как приходилось обманывать по заданию своего правительства и в интересах государственной безопасности. В конечном счете, успокаивал я себя, тем же правилом правомочно укрощать и в себе пакостные побуждения. То есть на обман и самообман шел сознательно, превращая свою работу в игру на маскараде. Я и сейчас вижу, как многие занимаются тем же, а некоторые еще и расхаживают в позе мучеников. Редко кто без необходимости считает себя обманщиком, да и у меня лукавство иногда не обдумывается, а как бы невольно получается. Я тоже убедил себя в том, что если обманываю, то обманываю вынужденно и всегда и благих намерений.
   ГЕНЕРАЛ. Вот и у нас допускается двусмысленность высказываний. Можно говорить, что не хочешь делать того-то и того-то, но никогда не заявишь категорически, что не сделаешь этого ни при каких условиях. В других случаях, когда обвиняют во лжи, знаешь, что на самом деле речь идет лишь об оказании богоугодного воздействия на душу человека. Известно, в массе своей простые миряне обеспокоены и успокоение им на долгое время уже никто не приносит, даже Иисус Христос. Чтобы хоть как-то снять у них тревожные настроения, нужно склонить их вести такой образ жизни, при котором у них просто не остается физических сил для получения удовольствий. Но лишить их возможности жить своим умом еще мало, надо сделать все, чтобы они жили твоим. Сие возможно путем навязывания им длительного состояния расслабленной воли, смятения чувств и размягчения рассудка. Весть борьбу с дьяволом можно успешно лишь его же оружием.
   МАВР. То есть иной раз душу заложить, но только для отвода глаз. Но не действуют ли таким образом иногда и по наущению сатанинскому? Инквизиторы тоже опускаются на самое дно наполненного гнусностями сосуда - без всякого страха перед карой Господней. Мне кажется, не верят они ни в Бога, ни в черта.
   ГЕНЕРАЛ. Никогда и нигде я не писал, что предпочтительно наказать сто невиновных в преступлении веры, чем отпустить безнаказанным одного виновного. Мои люди безотлагательно докладывают мне о малейших подозрениях в отступлении от праведного образа жизни всех священнослужителей, включая монахов-доминиканцев. Между нами и ими есть отличие. По своему характеру это существа чрезмерно мрачные, жестокосердные и коварные. "Душонками, обремененными трупом" можно назвать их словами Эпиктета. Истинное наслаждение получают они от издевательства над людьми, обвиняемыми в заговоре с дьяволом. Прежде, чем приступать к угрозам и пыткам, всегда как бы к чему-то принюхиваются. О себе говорят, будто мучают не из злобы, а из милосердия христианского, ибо только через боль можно спасти души грешные. Но простой народ глуп и сам себя ведет в на плаху. Ему нужен грозный, требовательный пастырь, и неважно, в какой ипостаси - тирана земного или Владыки Небесного.
   МАВР. Я догадываюсь, здесь в Риме доминиканцы сгноили бы меня в тюрьме или сожгли на костре, не задушив предварительно. Но, хоть и не делаю из таких отшельников кумиров, они меня где-то даже интригуют.
   ГЕНЕРАЛ. Это уже ваша морибус россика максимализмус.
   МАВР. Русская болезнь максимализма - очень точно подмечено, Ваше Святейшество. Я вроде бы должен покаяться перед самим собой в том, что мне не пришлось испытывать благотворного очищения души на исповеди или усердствовать умом на предмет, что произойдет со мною после смерти. Однако это не помешало мне видеть, как все в царстве земном ходит по кругу. Все, даже Время.
   ГЕНЕРАЛ. Не знаю, кто на стороне вашего ордена меченосцев, но мои странствующие рыцари-монахи оберегаемы любовью Божией. Истинно так, ибо любовь эта отвечает разуму, благочестию здравого смысла и христианской совести. Отвечу и на умствование ваше по поводу загробной жизни.
   МАВР. Я весь внимание.
   ГЕНЕРАЛ. Бренное существование земное бросает в нас жребий за жребием - либо нарочно, либо случайно. Бредя по тверди земли, где-нибудь да споткнешься, упадешь, сильно поранишься и можешь даже подумать, что лучше было бы не являться на свет. Случись с нами самое страшное, на лице в момент прихода смерти невольно появится на мгновение выражение восторга, словно всю жизнь стремился высвободиться из тисков зла, очиститься от сатанинской скверны и увести себя от искушений бесовских в мир благомыслия. Душа Христова, освяти меня!..
  
  Игнатий Лойола осенил себя крестным знамением, медленно встал из-за стола и грудным голосом произнес:
   - Улавливаю характерный для Рима запах. Запах этот словно идет из чрева города и особенно чувствуется именно сейчас, в конце ноября. Признаться, я несколько утомился, сеньор Маурисио. Пойдемте наверх, подышим немного чудотворным воздухом Вечного города. Им можно дышать до опьянения.
   Генерал вызвал своего секретаря, и они все трое вышли из комнаты.
   Спустя минуту-другую со скрипом отворилась дверка большого шкафа. Оттуда появился человек довольно похожий на Мавра, тоже в твидовом пиджаке, но только двубортном и без красной гвоздики в петлице. Он осмотрелся по сторонам, достал из внутреннего кармана листы бумаги.
   - Пока они здесь чесали языком, нашел вроде бы любопытный документик. Посмотрю-ка я, что в нем есть такого, о чем мы еще не знаем, - сказал он и достал из внутреннего кармана листы бумаги.
   Вальяжно уселся в кресло, в котором только что восседал генерал, человек осветил миниатюрным фонариком первую страницу и начал читать. Если бы кто-то незаметно подкрался к нему, встал у него за спиной, то мог бы заметить, что написан текст от руки двумя разными подчерками и на двух разных языках. Зная эти языки, можно было бы прочесть следующее:
   "Еще мудрецы Китая и Египта подмечали, что вдохновенные разговоры о правде и справедливости, гуманности и высоких нравственных ценностях могут весьма успешно использоваться правителем в целях укрепления его власти. Они сознавали, насколько ложь и лицемерие впитались в кровь и плоть человека, а склонность этого "думающего тростника" к обману издревле настаивалась на потребности его физического выживания в борьбе за существование как вида. Видели, что взаимоотношения людей, особенно когда сталкиваются их личные интересы, повсюду далеки от искренности и бескорыстия.
   Государственному деятелю частенько и сейчас ничего не остается, как стать ночной бабочкой, которая, изображая из себя разъяренную сову, резко распахивает крылья перед нападающей птицей. Зачастую и мы сами напрашиваемся на обман, словно провоцируем подыгрывать нашим ожиданиям и сообщать нам то, чего в действительности не было. Можем избрать для себя и наиболее удобный вид психологической самообороны - самообман. Его наиболее распространенная форма - иллюзия перманентно радостного бытия, некое сладостное состояние неунывающего самовнушения. Виды взаимного обмана можно перечислять до бесконечности, включая даже те случаи, когда сильное эротическое влечение делает непредвзятую оценку происходящего невозможной.
   Лжец вечно ждет подвоха и свои уловки оправдывает коварством других. Дабы пристойно выглядеть, хотя бы в собственных глазах, называет свой обман "свободным обращением с фактами", а если и вынужден признать его публично, то исключительно в контексте приносимого им блага для обманутого, отстаивания справедливости и внесения спасительной гармонии в мировой хаос. Он может даже не придавать значения своей лжи, считать себя порядочным человеком, допускающим обман лишь в совершенно безвыходном для него положении. Он может обманывать и из своей приверженности какому-то широко признанному мнению, из доверия к какому-то авторитетному лицу, из боязни признаться в собственном невежестве или из опасения, что тайна, ставшая всеобщим достоянием, будет использована во зло.
   Беспредельные возможности для обмана таятся и в многозначности слова. К примеру, "любовь" каждый понимает по-своему и слову этому придает разные оттенки. Могут быть искажены и пропорции в передаваемых сведениях: выпячиваться один факт или его аспект, затуманиваться другой, умалчиваться третий. Рассмотрение одного и того же явления с разных сторон должно вроде бы сопровождаться объективным анализом, однако наиболее убедительные и броские аргументы приводятся, как правило, именно в пользу своей точки зрения, наиболее слабые - в поддержку позиции оппонента.
   Даже в благонамеренном обмане заключена своя корысть. Расчетом здесь могут служить защита собственной чести, профессиональной этики, политических или экономических интересов. Обманывать принято и умолчанием о совершении неблаговидного поступка - "кто молчит, тот не грешит". Отказаться от дачи правдивых свидетельских показаний - из жалости к человеку, дабы не убивать в нем последней надежды.
   Взять хотя бы попытку фарисеев и книжников спровоцировать Иисуса Христа, когда они приводят к Нему уличенную в прелюбодеянии женщину и спрашивают, какого наказания она заслуживает. Любое решение человека, выставляющего себя Мессией, им кажется проигрышным, благо тут может последовать либо поощрение греха, либо необоснованное прощение. От прямого ответа проповедник искусно уклоняется и говорит: "Кто без греха, пусть первый бросит в нее камень". Тем самым, напоминая о нечистой совести самих жрецов, он прибегает к благонамеренному обману.
   В шахматах, как и во многих видах азартных игр, обман называется "комбинационным стилем" введения в заблуждения соперника с целью побудить его предпринять действия, которые могут показаться ему выигрышными. Или, как говорят китайцы, "бить по траве палкой, чтобы спугнуть змею". В области научных исследований никто не застрахован от неблаговидного использования факта открытия нового закона прежде всего для достижения славы, известности, обогащения, усиления влияния своего клана среди своих же коллег и прочее в духе все тех же корыстных намерений.
   Бывает, человек утверждает что-то несоответствующее действительности и без всяких подспудных мыслей, просто по незнанию или в силу заблуждения. Такие блаженные не обманывают, они бессознательно распространяют ложь чужую. Казалось, есть золотое правило - воздерживаться от категорических однозначных утверждений, тем более пропитанных злословием, до полной проверки сведений. Но проверка иногда затягивается и предпочитают верить в придуманное другими, а то и самим выдумывать с той же уверенностью в истинности придуманного.
   Наиболее изощренно вводят других и себя в заблуждение, когда фанатически верят, будто творят благое дело. Чаще всего это происходит на тайной или открытой войне, позволяющей предаваться всем смертным грехам и порокам на свете, оправдывать которые в мирное время уже несколько сложнее.
   Для создания о себе благоприятного впечатления выражайте свою мысль так, чтобы ее буквальное значение перемешивалось с фигуральным, иносказательным. Однако при этом имейте в виду, что, когда собеседник вынужден блуждать в слишком бурном потоке двусмысленностей, он невольно настораживается. Тщательно взвешивайте и образность речи, чтобы у подлинных намерений не проглядывали уши. Стараясь же расположить к себе, ни в коем случае не злоупотребляйте не только метафоричностью, но и эмоционально нейтральным цинизмом рассуждений. Всегда держите в своем уме, что тонкое или грубое манипулирование сознанием индивида, когда оно становится для него очевидным, ему не только неприятно, но и ненавистно. Поэтому аргументы должны быть строго логичными, этически безукоризненными, эмоционально привлекательными и эротически возбуждающими.
   Избегайте оказания жесткого психологического воздействия на лицо, представляющее для вас интерес. Незаметно и ненавязчиво подбрасывайте ему нужные сведения, на основе которых человек мог бы сам прийти к надлежащим заключениям. Если же удостовериться он не в состоянии, то окутывайте эти сведения завесой из неоспоримых фактов. Создавая таким образом благоприятные условия для неуловимого проникновения в его душу, сами же оставайтесь как бы в стороне. Если все время подталкивать его к мнениям в желаемом направлении, то до нужного результата будет уже рукой подать. Если же этот метод мало срабатывает в силу упрямства или склонности личности противоречить всему, чего от нее хотят, можно и высказать мнение прямо противоположное. Когда и этот "метод халифа Омара" бессилен, то перестаньте настаивать на своей правоте, поставьте себя на место собеседника и подумайте, как создать ситуацию, при которой он не сможет не принять сделанного ему вами предложения - сохранять контакт доверительным. То есть, по китайской подсказке, заманить его на крышу и отбросьте лестницу, чтобы он по ней не смог спуститься обратно на землю.
   При всей присущей большинству мыслящих эмоционально людей верить до самозабвения в свои личные убеждения или божественные откровения, личности, мыслящие к тому же и аналитически, склонны прислушиваться больше к здравому, взвешенному суждению. Обычно же все их попытки избавиться от треволнений и тягот чаще всего приводят к еще большему унынию и отчужденности, пока кто-нибудь твердым голосом мудрого апостола не подскажет им убедительно, как именно тоску можно превратить в отраду, беспокойство - в умиротворение.
   Скажем, кто-то признается вам прямо в своем безмерном отчаянии, глубоком разочаровании в жизни. Тут желательно убедить его, что ничего страшного с ним не происходит, и более того, это его судьба, даже удача, от чего нельзя отказываться, иначе положение лишь усугубится. Весьма уместно в ответе на его жалобы вызвать у него ощущение не вашего, а его якобы психологического преимущества над вами. Вспомните, наконец, китайского гения сыска господина Пэна, который в беседах с подозреваемыми иногда наигранно признавался в своей беспомощности добиться от них правдивых показаний, даже на допросе с пристрастием. Результаты, как правило, превосходили все ожидания.
   Влиятельные правители и государственные деятели - тоже живые люди, и их действия обычно продиктованы мотивами двух видов. Одни - внешне благонамеренные, другие - подлинные, глубоко личные и не обязательно безукоризненные в нравственном отношении. К мотивам их поступков нужно подбирать и находить свою "отмычку", иначе влиять на них будет невозможно. У каждого ведь свои душевные уязвимости, слабости характера и кумиры для поклонения - слава, богатство, женщины, мужчины и прочее. Тут следует разузнать, какая из них главная, а затем уже имеющиеся в нем мысли, чувства и желания. Зондирование это требует времени, но оно того стоит.
   Допустим, в нужное время и в нужном месте вам пришлось застать врасплох, точнее, в несколько компрометирующей ситуации, человека с весьма развитыми волевыми качествами. Тогда его можно попробовать притянуть к себе, хотя бы на некоторое время, и этот период подчинительной связи продлить, подыгрывая свойственным его натуре сильным и слабым сторонам одновременно. На умную, рассудочную личность можно пытаться влиять с помощью ее же ума. На завистливую - с помощью ее же зависти. На мстительную или обидчивую - посредством ее мстительности и легкой душевной ранимости.
   Коли уж обещали, надо держать свое слово, как бы ни было трудно. Когда это не представляется возможным, сделайте "козлом отпущения" какое-нибудь лицо вне физической досягаемости, дабы самим избежать подозрений. Иной раз можно и нужно пожертвовать правдой, но не путем ссылки на убогие выдумки типа писем Иуды Искариота к Марии Магдалине, а подыскать нечто близкое к факту, в котором нет ни злого умысла, ни доброго замысла. Найти также и в себе смелость признать, что ловкий, удачный обман даже доставляет удовольствие, ибо после него может появиться больше уверенности в своих умственных дарованиях.
   Для достижения наибольшего результата нужно сначала хорошо себе представлять, что правду говорят, как правило, не из-за боязни запретов Всевышнего, а больше из соображений личной выгоды сказать все, как оно было в действительности. В человеке изначально не заложено отвращения к обману, он лжет и непроизвольно, по наитию, но всегда преследуя свои личные интересы. В чем принцип, которого многие придерживаются? Соврешь - до правды дойдешь. По такому убеждению, человек потому и человек, что врет, но если уж врать, то уж врать по-своему, ибо свой обман даже лучше чужой правды.
   В самом деле, глупо верить всем. Точно также глупо никому и ни в чем не верить. Можно верить, хотя и с известной опаской, конкретно тому, кто даже при условии своей полной безнаказанности вряд ли совершит неблагочестивое деяние. Остается лишь уточнить, какое именно действие им считается неблагочестивым, ибо реальное благочестие извечно опиралось не только на правду, но и на вымысел. И это происходит в мире, где многие стараются натянуть на себя мантию святой невинности, а потоки вранья продолжают литься отовсюду такие же мутные, как и до Рождества Христова.
   В чем вред святой лжи во спасение, если благодаря ей люди еще не перегрызлись между собой и сохраняется хоть какой-то порядок в обществе. Наверное, благонамеренный обман можно признать даже полезным? Но столь же верно и то, что вместе со склонностью ко лжи, органически присущим для людей остается и неотъемлемое от них влечение к правде. Вот только, каждый раз становясь все более откровенным, вдруг невольно опять они начинают обманывать других и себя, как порочные члены ордена странствующих мозгоблудов.
   Наиболее ходовые монеты обмена сведениями - четвертинки правды. Да и попробуй быть до конца честным и непредвзятым ко всем фактам, если о многих даже не догадываешься. К тому же, возможности человеческого интеллекта физически ограничены, в силу чего неизбежны упрощения, упущения, достаточно произвольное истолкование. Потому и выбирают между правдоподобными мнениями в надежде не ошибиться хотя бы в главном. К сожалению, под влиянием новых факторов "главное" неизбежно отступает на второй план, оставляя за собой поверженными с таким трудом добытые "истины".
   Прежде чем идти на сближение с кем-то, нужно непременно определить тип его личности. С человеком темпераментного склада мышления и чувствования нельзя беседовать флегматично - он лишь замкнется в себе. С тем, кто поспокойнее, внешне во всяком случае, беседуйте обстоятельно и не так велеречиво. Холерический тип вообще противопоказан для привлечения нами на свою сторону, ибо только настораживает других, а должен успокаивать.
   Не обрывайте собеседника, всегда выслушивайте его до конца. Можно выражать ему одобрение или неодобрение, но это не обязательно должно отражать ваши подлинные мысли и чувства. Свой собственный темперамент следует отключить и действовать применительно к конкретным характеристикам человека, с которым имеете дело. Умение разбираться в людях достигается многолетним опытом неформального общения с ними, желательно почаще и в условиях необычных для них, даже экстремальных. Знать все тонкости взаимодействия характера и настроения - это искусство плюс ремесло, требующее предельной самоотдачи и внимания. Пусть лучше прослывете рассудительными, чем останетесь в дураках!
   Старайтесь быть для других непредсказуемы в своих действиях, постоянно варьируют способы и приемы, дабы по трафарету никто не разгадал ваш истинный замысел. Когда вас обманывают и вы это чувствуете, притворяйтесь, будто верите сказанному, и тогда обманщик попадает в расставленную им же ловушку. Или разыгрывайте из себя простачков, в то же самое время продолжая фиксировать все вербальные и невербальные сигналы со стороны своего собеседника. Тонко блефуйте, усыпляйте его бдительность, притворно сомневайтесь и противоречьте ему, но только по второстепенным для вас вопросам. Таким путем вы производите как бы двойную пробу его чувств и мыслей, сдержанностью своею расшатываете его сдержанность.
   Всегда будьте начеку с любым человеком, любящим вселять в других беспечность: чем меньше такой знает о ваших подлинных намерениях, тем меньше у него шансов навредить вам. Ум у вас должен быть развит до предельных степеней не столько в том, что вы говорите, сколько в том, что утаиваете. Благоразумие и хладнокровие в данном случае одолевают ваше тщеславие. Между своими словами и делами оставляйте зазор, рассеянностью прикрывайте увиливание от прямого ответа.
   Может, для кого-то иначе, но для вас ядро характера человека должны составлять его волевые качества, от которых многое зависит. Посему, при необходимости, старайтесь нейтрализовать волю своего привлекаемого с помощью его же воли, навязывайте ему свои правила игры так незаметно, чтобы он невольно расслабился. При внушении используйте именно его тягу к собственному источнику морального удовлетворения и душевного равновесия
   В сущности, и это надо признать, имеется один единственный путь убедить человека сделать кажущееся ему предосудительным: надо убедить его в том, что это ему лично необходимо. Личные интересы есть наиболее надежные ориентиры при оценке мотивов действий человека, который еще с большим рвением возьмется за дело, даже самое рискованное, если оно совпадает с его личными планами. Поэтому, постоянно рассматривая происходящее и под углом его восприятия, старайтесь выявить в нем самые сокровенные желания, помогайте ему их удовлетворить, подыгрывайте его стремлениям снискать похвалу и показать вам свою значимость.
   Никто не любит, чтобы его поучали жить или что-то ему внушали, не совсем совпадающее с личными интересами. К тому же будьте покойны: если можно поступать безнаказанно, большинство сразу же раскроет себя, в том числе и в наихудшем свете, ибо постоянно твердых в своих добродетелях личностей крайне мало, это - своего рода аномальное явление. Правда, время от времени человек может делать что-то и без всякого личной в том заинтересованности и даже добродетельный во многих отношениях - эпизодически приносить свою совесть в жертву злополучному стечению обстоятельств. По опыту известно, что легче всего люди подвергаются внушению и самовнушению, некритически воспринимает окружающее поздно вечером, накануне отхода ко сну, или сразу после пробуждения.
   Даже если, по китайской подсказке, остаться с кем-то один на один на крыше с откинутой лестницей, лучше всего сохранить доброжелательность. Так думают наиболее опытные "ловцы душ и это правильно. Исходите из того, что доброжелательность согревает и размягчает сердце. Всячески подчеркивайте свою уважительность к привлекаемому, проявляйте живейшее участие в его переживаниях, хотя тот и не всегда может того заслуживать. Когда чувствуете, что он привирает, то играйте под тех юродствующих скептиков, кто только тогда поверит в смерть Христа, если им позволят потрогать его телесные раны.
   Доброжелательный тон и улыбка завоевывают сердца наравне с искренностью и убедительностью аргумента. Несговорчивого субъекта можно иногда привлечь к себе критическим острословием, не только риторикой убеждения, но и риторикой иронического осмеяния некоторых общепринятых представлений. Тут бывает даже не важно, о чем идет речь. Главное - не затягивать и, как оперный певец в первых же куплетах арии, прямо выложить свои веские аргументы, добиваясь от голосовых связок максимального звукового эффекта. Голос же должен быть низкий, ровный, уверенный, спокойный. Иногда можно прибегнуть и к мягкому порицанию с ноткой суровости, свободной от язвительного тона. Ни в коем случае нельзя допускать раздражения в голосе, а с женщиной нужно разговаривать еще и ласково.
   Конечно, все это обман, но обман достойный восхищения. Ведь многие вызывающие у человека доверие нелепости даже бессмысленно опровергать в беседе с ним. Поэтому никогда не ставьте с ходу под сомнение высказанное им мнение, а свое выражайте ненавязчиво, как бы бесстрастно, но с уверенностью в своей правоте. А если уж поддались искушению восхваления самих себя, то стараются все-таки знать в этом меру. Трудно будет вести беседу, если позиция собеседника "скользит", если в ней мало логики. Но даже здесь не должно быть повода для отчаяния, ибо человек может просто нуждаться в помощи "акушера" - принять "роды его мыслей". При встрече с такой личностью может состояться действительно многообещающая беседа, которая оставит в памяти след.
   Тут очень важно также следить за любым своим возможным промахом - судя по грустному или радостному выражению на лице собеседника, его замкнутости или говорливости, повышению или понижению голоса. Желательно избегать резких или вялых жестов, вульгарных манер, суетливости речи и мышления, вычурной мимики на лице - все это отталкивает. Фраза должна усиливать воздействие, как и вовремя сделанные паузы, не затягивающие молчание. Психологический перевес будет у того, кто первым навязывает паузу. Отсюда и эффект пугающего намека молчанием. Спорить до хрипоты или ссориться в разговоре за вином еще древние греки считали неприличным, называя пьяным всякого, кто выпил больше трех стаканов, даже если по его поведению это не бросается в глаза.
   Выражение в любой форме явного морального или интеллектуального превосходства над привлекаемым лицом может вызвать у него раздражение, поэтому старайтесь не выходить за верхние пределы его умственного и духовного развития. Зачем тратить время и силы на споры, когда кто-то заметно выше вас умом или ниже. Незачем и торопиться с ответами, благо в нравственном отношении право сильнейшего в открытой борьбе весит не больше, чем право хитрейшего в тайной. Если в дуэли фехтования нормальным считается использовать отвлекающие соперника финты и уловки, то и в схватке умов происходит то же самое. В любом случае нельзя показывать своего смущения, ибо даже к умным и откровенным начинают относиться настороженно, когда видят их смущенными.
   Цель оправдывает средства! На этом нетленном, священном принципе строится не только политика государств, но и заговор с нашим участием..."
   В дверь дома Каса де ла Страда кто-то громко и настойчиво постучался.
   - Вот тут-то и начинается самое интересное, - произнес едва слышно человек в двубортном твидовом пиджаке и резко встал из-за стола. - Надо бы не забыть прихватить стенографическую запись. Может, чем черт не шутит, тоже пригодится.
   Он быстренько сложил листы, сунул их в карман, зашел в комнату личного секретаря генерала, вернулся и спешно спрятался в шкаф.
   Вскоре в кабинет генерала вошли двое статных юношей в полосатой форме швейцарских гвардейцев Ватикана и один небольшого роста, но весьма плотной комплекции в черном плаще-накидке со шляпой-треуголкой в руке. Не увидев там никого, слуги позвали их за собою наверх на крышу.
   Когда стражники появились на крыше, то увидели там только Генерала и его секретаря. Они возбужденно беседовали и даже не обратили на них никакого внимания.
  
   *
   Вот такое у Джулии с Алексеем получилось "домашнее сочинение", точнее его первая часть. Ну а то, что оно не закончено, на это у авторов, видимо, были свои резоны.
  
  
  
   ВЕРДИКТ САМОМУ СЕБЕ
  
   Стрелки венских циферблатов бежали неудержимо быстро и так незаметно, что пребывание Алексея в гостях у Джулии несколько затянулось. Вот уже пролетела осень, а за нею и Рождество с разодетыми елочками в каждом доме, красочными декорациями поклонения Иисусу-младенцу.
   - Мольто бене, - заметила Джулия, кода они сидели вдвоем за столом при свечах в той самой комнате-дендрарии, где однажды мы уже побывали. - Для начала, мне кажется, неплохо. Остается только сделать пассажи о заговоре в разных его видах и формах.
   - Уверен, это у нас тоже получится, - сказал Алексей.
   - Знаешь, мне кажется, передо мной сейчас сидит "человек с моего острова". Вот он рядом, и я невольно, но охотно готова говорить и делать с ним то, чего не осмеливаюсь ни с кем другим. Такое ощущение, будто я знакома с ним уже целую вечность. Похоже, буду чувствовать себя комфортно, даже если придется интимно общаться с тобою, как слонихе со своим слоном, раз в три года.
   - Зато слон никогда не изменяет своей избраннице, - заметил Алексей.
   - А я разве жалуюсь? Надеюсь, ты прекрасно видишь, что мне не столько необходима твоя помощь, сколько осознавать твою готовность помочь. И делать это бескорыстно, даже если я незаметно, подобно зрелой сливе, вдруг упаду с дерева и буду тихо лежать на земле.
   - Что ты имеешь в виду, я догадываюсь. Думаю, догадываюсь.
   - Каждый из нас, как мне кажется, был и остается свободным выбирать то, что нам больше подходит. Или, по наивности своей женской, я принимаю видимость вещей за их суть? Вроде бы нет. Просто в душе все еще остаюсь честной притворщицей на пути к самоутверждению.
   - И это, видимо, хорошо.
   - Получается как бы само собой. Одновременно из желания привлечь к себе твое внимание и видеть в тебе если не мужа, то бамбинелло.
   - Звучит приятно, но пока не догадываюсь.
   - Объясняю, хотя в данный момент очень волнуюсь. У некоторых женщин вроде меня есть природная склонность к интеллектуальным занятиям. Лишь возникающее между нами и мужчинами эротически неотразимое притяжение умов способно сделать нас по-настоящему счастливыми. Да, и такое случается, но, к сожалению, очень редко.
   - Почему? Не потому ли, что требуется от обоих чрезмерно активное и одновременное шевеление извилин?
   - Не только. Просто хотела сказать, что меня беспокоит опасение в один прекрасный день потерять самое ценное в жизни. По своей вине или чужой, не суть важно. Вот отчего не могу скрывать таящегося во мне страстного желания иметь тебя рядом, словно бамбинелло, которого от матери уже никому не оторвать. В этом случае женщина готова идти на все и идти до конца. Понимаешь меня?
   - Если правильно представляю себе, такие женщины могут пойти даже на согрешение. Но не могут ли и быстро разочароваться в своем избраннике лишь только, например, за его эстетически небезукоризненную манеру вести себя в обществе? О присутствующих, разумеется, не говорю.
   - А если бы говорил?
   - То исключительно о себе. И лишь заодно о тех, кто делает из своих избранниц кумиров, успешно борется с собственными достоинствами и прощает своей даме даже измену, но не прощает ни за что на свете небрежно натянутого на ней чулка.
   - Надо же какое совпадение! - засмеялась Джулия. - Как ты заметил, я не ношу колготок. Они мне кажутся бесполыми, хоть и удобными. Не нравится мне этот "унисекс". Мужчинам ведь тоже? Черто?
   - Черто. Потому и говорю о них.
   - А о себе?
   - И о себе тоже, но с поправкой.
   Поскольку Алексей сразу не стал разъяснять содержание поправки, наступило молчание. И никто не хотел или не мог нарушать его первым. Каждый по каким-то своим причинам.
   - Меня всегда интересовало, просто не отваживался тебя спросить, - решился на это он.
   - Неужели ты стеснительный? Такого я в тебе не замечала.
   - В детстве было и это. Признаюсь, очень переживал тогда.
   - Ну же, спрашивай смело, как и я тебя спрашиваю.
   - Конечно, вижу сейчас перед собой одну из них, но хочется услышать от нее самой. Чем женщина аристократического рода, на твой взгляд, должна выделяться? В каких своих преимуществах быть убежденной? В чем именно чувствовать превосходство над другими, менее знатными?
   - Чего уж тут стесняться. Думаю, Алексей, навряд ли это можно назвать преимуществом или превосходством. Известные отличия есть, но у каждой, естественно, свои.
   - Именно об этом непознанном для меня явлении и хотелось бы узнать из первых рук. Но сказать об этом ты должна на своем родном языке. Мне дико нравится слушать его звучание, хотя и далеко не все понимаю. Я даже наслаждаюсь больше, чем когда слушаю, как поет твоя соотечественница из Рима, мезо сопрано Сесилия Бартоли
   Джулия некоторое время пристально смотрела на него. Потом начала говорить на итальянском, все также не отводя от него глаз. Суть сказанного ею, насколько уловил Алексей, сводилось к тому, что "женщина голубых кровей", как ее принято называть, обычно ищет восхищения чем-то из ряда выходящим, стремится к полной независимости вкуса и мнений своих, предпочитает только характерный для нее стиль во всем, даже если это сопряжено с затратами и риском потерпеть неудачу. Иначе и не может жить наследница наиболее удачливых предков, которые в свое время подмяли под себя тех, кому повезло меньше. Ей важно сознавать себя единственно правильным мерилом эстетических достоинств, чувствовать над другими моральное превосходство, при котором не имеет значения, одобряют ее или нет в светском обществе. Она почитает людей волевых, самостоятельно и критически мыслящих, выдавливает из себя даже намеки на комплекс неполноценности и, будучи уверенной в себе, не допускает снисходительного, панибратского или патерналистского тона. Как правило, редко кому завидует или, сделав какую-то оплошность, оправдывается.
   Чрезвычайно высоко ставит Джулия, особенно в мужчинах, мужество, решительность, проницательный ум, чувство собственного достоинства и чести, а также способность легко переносить уединение. И ей нравится, когда она их возбуждает как женщина, не всех, разумеется, а наиболее достойных ее внимания. Мир же ей представляется переполненным сверх всякой меры пошляками и сумасбродами, от которых она не ожидает услышать ничего интересного и значимого. По глупости своей еще и может внушить себе, что мужчина полюбит ее по-настоящему, если ради него она готов совершить даже преступление. В данном случае она судит о других по себе, а это уже не совсем разумно. При всем при этом, по ее словам, она не относила себя к этой породе, хотя род у нее довольно древний.
   Сказав все это, она ждала от Алексея какой-то реакции, и тому показалось, что в ее больших карих глазах появились искорки печальной иронии. Такое иногда у нее бывало и раньше, но проходило быстро, незаметно. Сейчас же могло означать нечто такое, к чему он не совсем был готов.
   - Ты, видно, думаешь, сидит рядом с тобою одна из них, - продолжала она, отведя от него взгляд. - Вот только чего она хочет? Думаю, для тебя и здесь нет большой загадки. Ну, так что? Скажи мне прямо.
   - Если все, то все. Если ничего, то ничего. Иногда все и ничего, без всяких "или".
   - Ты меня здорово интригуешь, правду говорю.
   - Рядом с тобой мне все надо делать искренне и с достоинством, даже щеголять своим ограниченным умом.
   - Кому бы ты это говорил, но не мне.
   - Говорю это женщине, с которой мне хорошо, очень хорошо. Красивой, умной и доброй, с обворожительными глазами, голосом и западающей глубоко в душу улыбкой.
   - И без всяких изъянов и слабостей?
   - Ее слабости превратились в достоинства. Свою свободу и независимость она высоко ценит, потому ей и не подходит никакая придаточная роль в межличностных отношениях. Покажи ей мужчину, который всех вокруг уверяет, будто с женой более двадцати лет живет душа в душу, и она иронично прокомментирует: "Говорить можно еще и не такое". Ей прекрасно известно, что даже самые идеальные мужья и жены рано или поздно нарушают обет верности в браке, ибо им наскучивает слушать постоянно, изо дня в день, одну и ту же пластинку, пусть даже записаны на ней шедевры всех времен и народов. В молодости ее учили считать страстное любовное чувство к мужчине грешным, если к нему еще и примешивалось эротическое влечение. Но потом она убедилась, что все проблемы отношений между мужчиной и женщиной рождаются именно в голове, а не в другой части тела. В другой части тела они решаются...
   - Оопс, здесь-то ты, похоже, и промахнулся, - рассмеялась Джулия. - Потому сейчас рассказывай, пожалуйста, но уже о себе.
   - Да мне и скрывать-то от тебя, по сути, нечего. С тех пор как хорошо себя помню, особого внимания к женскому полу сознательно не показывал. В школе девчонок, которые мне нравились, даже стеснялся, хотя влюбчив был до невозможности. Помню, на первом курсе со мной в университетской группе училась одна испанка, дочь политических эмигрантов. Так она обещала меня убить, если я ей когда-нибудь изменю. Своенравная была, даже чересчур.
   - И чем все это кончилось?
   - К счастью, обошлось без жертв, мирно разошлись. И вообще, не суждено мне было за юбками волочиться. В борделе пришлось оказаться лишь однажды и совершенно случайно. Кстати, именно здесь в Вене. Зашли как-то с приятелем, известным писателем, в ресторанчик поужинать. Сели, смотрим - подплывают девицы составить нам компанию. Словом поужинать нам пришлось весьма необычно и дорого. Однако сейчас мне хочется с тобой говорить не об этом. Знаешь, о чем?
   - Это ты научился меня "читать", я только учусь.
   - Благодаря тебе было у меня время подумать насчет будущих проектов моего личного исследовательского бюро. Захотелось сделать этакую вещицу вроде прикладной всемирной энциклопедии несуразиц в делах и мыслях человека независимо от его национального происхождения, при этом не отрицая их присутствия во мне самом. То есть разного рода глупостей и блажи, или всего того, что делает нас неподдельно живыми, а само наше бытие столь же удивительным, сколь и непознаваемым. Заодно, думаю, почему бы не опробовать на прочность монументы известным историческим личностям, поместить рядом с помпезными, отлитыми в бронзе фигурами их страстишки, мелкие мыслишки, сделанные ими глупости на грани или за гранью сумасбродства. Все это засвидетельствовать документальным материалом в сопровождении литературных версий. Тут даже принятая на сегодня трактовка исторических событий может несколько поменяться.
   - Например?
   - Вот, скажем, одна из загадок Ордена тамплиеров, нищенствующих монахов-воинов храма Соломона. Как известно, разбросанные по Европе и Ближнему Востоку они накапливали огромные богатства не только грабежом, но и ростовщичеством. Изобрели систему безналичного перевода денежных средств и беспроцентного кредитования, ввели в своих банках чеки и текущие счета. После же ареста руководителей Ордена в 1307 году погрязший в долгах король Франции хотел было наложить лапу на всю их казну, но ее не нашли и о судьбе золота храмовников спорят до сих пор. Почему мне лично это интересно? Потому что расследую версию того, что немалая часть их несметных богатств была ими переброшена в Россию.
   - Даже намеков на это мне не приходилось слышать.
   - Идем дальше. Незадолго до расправы с тамплиерами в Западной Европе потомок русского князя Александра Невского получает в наследство третьестепенное и довольно бедное Московское княжество, а к концу своей жизни становится уже Великим князем всей Руси. Возносит он свое некогда захудалое владение выше всех других княжеств, делает Москву первопрестольной, переводит туда митрополию Русской православной церкви из города Владимира. Наверняка без больших денег тут не могло обойтись. Не случайно за небывалую щедрость вознаграждений служилым людям князь этот получил в народе прозвище Иван Калита, кошель с деньгами.
   - И откуда у него большие деньги?
   - Законный вопрос. Согласно общепринятому на сегодня мнению историков, князь Иван Калита втерся в доверие к Золотой Орде, получил право собирать с русских княжеств дань для хана, но часть прибрал к рукам, за счет чего прикупил соседние земли и начал собирать отовсюду воинство на службу себе. Мнение мне представляется логичным, но могло быть и поубедительнее. Потому что не было у Московского княжества ни золотых, ни алмазных копий, ни особо ценной по мировым критериям пушнины в лесах, а сам город вообще стоял в то время вдали от основных торговых путей.
   - Да, но при чем здесь тамплиеры?
   - Должно быть, не за красивые глаза князя Московского штаб-квартира Русской православной церкви переехала на берега Москвы-реки, подтягивались туда профессионалы и любители рукопашного боя из близлежащих мест, а из Европы, главным образом через Прибалтику, прибывали облаченные в рыцарские доспехи, хорошо вооруженные наемники. Так, русские летописи, из сохранившихся и доставшихся нам по наследству, зафиксировали в 1312 году случай массового прибытия в Москву отряда из тысячи семисот иноземных воинов в рыцарском одеянии во главе с неким Родионом Батриным. Он привез и передал князю солидный золотой запас.
   - Кто он такой? Что о нем известно?
   - Да практически ничего. Имя и фамилия, скорее всего, вымышленные. Спрашивается, почему именно в Москву устремились вместе со своей казной загадочные и далеко не нищенствующие рыцари?
   - Действительно, почему?
   - Для них это было единственным надежным убежищем, где можно укрыться, хотя бы на время, от кары Папы Римского и французского короля, в чью вотчину русское православное государство не входило, а самого главного римского понтифика в грош не ставило. Профинансировав возвышение Московского княжества, большая часть тамплиеров там и осела, приняв православную веру и ассимилировавшись с местным населением. Их именем даже был назван один из районов Москвы, где они поселились. Именно на их золото, не в последнюю очередь, князь Дмитрий Донской (не исключено, один из них) собрал хорошо вооруженную дружину для решающей битвы на Куликовом поле с ратью хана Мамая. Как тут не задуматься, не из символики ли рыцарей Храма Соломона заимствован Георгий Победоносец на московском столичном гербе.
   - Все мне кажется логичным, а сама версия - еще и дерзкой. Но здесь главное, и это ты прекрасно знаешь без меня, не впасть в паранойю.
   - Безусловно. Я понимаю, требуются более убедительные подтверждения. Кстати, подобных белых пятен в истории моего отечества немало. К ним мне тоже хочется обратиться в своей "всемирной энциклопедии несуразиц", если ее можно так назвать. Помнишь, мы стояли с тобой в Москве у собора Василия Блаженного рядом с памятником двум национальным героям - освободителям от польского нашествия? Один из них призывал своих граждан закладывать все их движимое и недвижимое имущество вместе с живыми душами своих родственников, а вырученные деньги передавать на дело спасения родины. Люди стали закладывать и передавать. Только вот любопытно: у кого в России тогда были средства, чтобы купить их имущество? Не у самого ли государства в лице царя? Из стыдливости, наверное, историки хранят молчание.
   - Еще одна дерзкая гипотеза!
   - Или взять хотя бы последнего нашего коронованного императора. Сколько слез умиления пролито по Николаю Второму. Но это же он поклялся отцу и матери отречься от престола сразу, как только младшему брату Михаилу исполнится двадцать один год. Его родители считали, что на троне самодержца он приведет империю к гибели. Так и произошло: обладая кругозором поручика кавалерии, Николай оказался полностью беспомощным в делах государственного правления. Не пожелав отдавать корону своему брату, отрекся от престола в его пользу, но когда уже все развалилось. Вот и верь на слово венценосцам! Бездарность бездарностью, а ведь сообразил еще до Февральской революции переправить драгоценности своего семейства в Англию. Там некоторые члены королевской династии до сих пор появляются в них, не брезгуют.
   - Моих великих соотечественников, которые стали у нас кумирами, тоже есть в чем обвинить. Божественного Леонардо да Винчи, к примеру. Сколько ума своего вложил он в создание новых типов пушек, катапульт, осадных таранов, метательных машин и прочих "изумительных средств" массового уничтожения людей. Видимо не меньше, чем ваш академик Сахаров в сотворение водородной бомбы. Художник числился главным конструктором при главнокомандующем папского войска, герцоге Чезаре Борджиа, известном среди врачей своими попытками избавиться от сифилиса с помощью ртути. Да, Леонардо пленило лицо Джоконды, но моделью ему послужила скромная, благочестивая женщина, оказавшаяся замужем по воле отца за разорившимся аристократом. Вела она себя настолько просто, что многие считали ее неумной. Казалось, что еще, помимо равнодушия и бессмыслицы, могло скрываться в ее улыбке. Однако Леонардо усмотрел в ней тайну женственности и даже того всеведения, с которым мертвые глядят на живых. Я уж не говорю о повальном трепете, с которым мои соотечественники не так давно слушали выступавшего с трибуны своего дуче, отпетого идиота Муссолини. И о мафии, с которой у меня самой был горький опыт общения.
   - Теперь уже, Джулия, с твоей стороны выходит хоть и непатриотично, но безжалостно объективно. Кстати, в свое время, когда я работал в Нью-Йорке, меня поражало в тамошних выходцах из Италии неуемная страстность их натуры под покровом внешнего хладнокровия. Они мне нравились своей уверенностью в себе, доброжелательностью, раскованностью манер, юмором, чувством собственного достоинства. Синьорины казались неунывающими фаталистками, даже более уверенными в себе, чем их соотечественники-мужчины: они знали себе цену и не допускали к себе никакого патернализма. У итальянцев в Америке я чувствовал какой-то свой особый нервический настрой, а их речь мне казалась временами чересчур язвительной. На мой взгляд, многое в манере их поведения - лишь маска, под которой скрывалось добродушие. Или я не прав?
   - Нет, ты не ошибся. У нас действительно хватает своих изъянов, только мании величия чуть меньше, чем у французов и немцев. Характерная наша особенность - склонность разнообразить свои личные интересы. К сожалению, такое разнообразие подчас выстраивается ради самого разнообразия и может быстро надоесть даже нам самим. Нас также укоряют безразличием к животным. Своей заботой о Крузе я как бы бросаю этому вызов. А теперь скажи мне, чем вы, русские, отличаетесь от других?
   - Если и отличаемся, то не в главном, а в оттенках. Например, загнанным в печенку убеждением, будто спешить нам никуда не надо, времени у нас навалом. Что там часы, дни не считаем! Живем в полной уверенности - всегда можем зачерпнуть из бездонной бочки столько времени, сколько захочется. То же самое происходит у нас и с деньгами, вот только бочкой часто служит не своя, а чужая.
   - Много чего говорят о "загадочной русской душе". Что это за феномен такой, если без хвастовства и мистики?
   - Загадочной душа эта получается от беспорядочно понабросанных в ней веры и неверия, бунтарства и раболепства, щедрости и жадности, бесшабашности и расчетливости, пуританства и распутства, мужества и трусости, ума и глупости.
   - И без всякой мистики?
   - Нет, почему, этого добра там тоже хватает, но загадок не больше, чем у других наций. Как и всех, нас посещает и тяга проехаться за чужой счет, раздирают все известные на сегодня нестыковки между плотью и духом. Ну а уж в государстве нашем невиновны разве лишь грудные младенцы.
   - А что происходит со взрослыми, с их пониманием добра и зла, правды и лжи? Я знаю, слишком общий вопрос, но все же хотелось от тебя услышать ответ.
   - Такое у меня впечатление, что живем мы, преимущественно, в состоянии хорошо или плохо скрываемого соперничества между собой. И даже не очень-то стремимся к победе: нам нравится сам его процесс, нравится, когда покой нам только снится. По ходу же схватки с невидимым противником можем превратить цель в средство, а средство - в цель, оправдывая одно другим. Одни это делают без всякого злого намерения, другие просто по привычке, а иные сознательно стараются кому-то навредить.
   - В России мне говорили, будто вы, по своему складу ума и чувствования, способны глубже других народов воспринять христианские ценности духовные, понять их истинное назначение и смысл. Скажи, Алексей, неужели природа совсем не наделила вас порождениями невежества? Знаешь, что я имею в виду.
   - С избытком наделила, как и всем остальным. Например, нам бы очень желательно избавиться от чрезмерного самовосхваления и склонности к скороспелым заключениям по поводу происходящего у себя в стране и за ее пределами. Да и сущую правду о себе и людях говорить не только тогда, когда нас сильно рассердили.
   - Признаюсь, в прошлом у меня складывались о русских впечатления не очень для них благоприятные. Скажем, такие. Больше они прозорливы, чем рассудительны. Работают не столько ради достижения конечного результата, сколько вознаграждения в самых разных формах. Без личной заинтересованности или страха наказания у них вообще нет стимула что-либо делать. Их крестное знамение - чаще всего лишь формальное выражение благочестия. Милосердие хоть ими и почитается, считается проявлением слабости.
   - И что, впечатления эти так и не изменились?
   - Я стала думать, что, вопреки всем предубеждениям европейцев о русских, своим обаянием они относительно легко завладевают чужим сердцем. Обаяние же это особенно неотразимо действует на иностранца, который убежден, что русские вообще мало чем отличаются от других народов. Их желание понравится мне показалось не искусственным, а если они играют, то играют вдохновенно, благо актерским даром действительно обладают неординарным. К продолжительной же дружбе или интимной связи не очень-то стремятся, опасаясь какого-то подвоха или чего-то еще неприятного для них. Вот я и хотела бы знать: если они опасаются, то чего именно?
   - В самом деле, чего? - переспросил сам себя Алексей. - Наверное, у всех оно разное. Скорее всего, опасаемся, как бы ненароком не выплыли наружу лень нашего ума. Это когда живешь как живется днем сегодняшним и легко выветривается из памяти день вчерашний, когда слишком часто заносишься, хвалишь себя и завидуешь более удачливым до потери душевного спокойствия. А стоит ли удивляться нашей традиционной забывчивости вовремя вернуть долги? Везде живут не по средствам, у нас тоже. В любом государстве расходы превышают официальные доходы, у нас тоже. Скажи мне, где еще столь безразлично относятся к своему здоровью, искренность ценят больше в других, чем в себе, и восхищаются маститыми прохвостами от политики и бизнеса?
   - Будто не знаешь! В моей родной Италии среди самого одаренного эстетическим чувством народа! Заверяю, мы с русскими можем потягаться не только в плутовстве, но и во многом другом, гораздо более достойном. И все же, Алексей, страшно мне хочется узнать, где именно скрывается ваша русская особая тайна. В чем она?
   - Здесь надо крепко подумать, прежде чем меня увлечет туда, где неожиданно можно опростоволоситься.
   - Ну вот, всю жизнь раскапывал чужие секреты, а своего не ведаешь?
   - Просто времени не хватало. Тут я должен еще раз с тобою выпить эльзасского. И, конечно, за тебя.
   - Нет, давай лучше за нас, за нашу партию двоих.
   - Давай.
   После звона бокалов ненадолго воцарилась тишина.
   - А черт его знает, где скрывается эта тайна, - принялся отвечать на вопрос Алексей. - Во всяком случае, в ЦРУ или КГБ ее нет, уж точно. Можно покопаться и под Лобным местом на Красной площади, но и там, наверное, ничего не найдешь. Видно, у каждого русского, или россиянина - как сейчас принято нас называть, она своя. Есть и нечто общее. Вот, к примеру, в семье растет ребенок. Он, в глазах родителей, всегда прекрасен. Сам может нравиться другим и, когда подрастет, даже влюбляться. Однако любить по-настоящему, глубоко и надолго, а одновременно стараться самому быть интересным для других, работать над собой - ему, по доставшейся от предков инерции, эта мысль редко приходит в голову. Видимо, еще и оттого, что с детства нас приучают жить больше в мире не реальных вещей, а их толкований - иногда опрощенных, иногда настолько сложных, что ничего не понять. В итоге, хоть каждому и предначертано получить свое, выходит это далеко не всегда по заслугам. К тому же не нравятся нам вялые слова, подавай позабористей, ради которых и отца родного не пожалеешь. Вразумительному объяснению часто предпочитаем чувственное умиление, наполненное страстями. Что еще у нас получается как бы само собой, так это говорить одно, подразумевать другое, делать третье, прикрывая каким-нибудь авторитетом слабость собственных нравственных и умственных усилий. Восторгаемся своим национальным величием, забывая о личном достоинстве. Если и готовим себя для Царствия Небесного, то обычно не делами, больше благими пожеланиями. А к концу жизни приходим к заключению: как ни молись, все чертям достается.
   - То есть для одних в тайне этой есть что-то приятное, для других мучительное, а кому-то вообще все без разницы.
   - Вот только искушения у нас общие, и приписываем мы их неподвластным нам силам. Любимое наше занятие - бег наперегонки, кто кого обставит, обойдет на повороте в приобретении чего-то нового, в том числе знаний, или самого большого приза соответствующей стоимостью, денежной или какой-либо другой. Самый же популярный вид соревнований - гонка за лидером, на велосипедах, тачках или на своих двоих, успевая при этом на ходу делать ему культовые воздаяния. За лидером, превращенным в идола или кумира. Всякий раз, при очередном крутом социальном эксперименте, хотим начать все сызнова, будто до нас никого не было, да и нас самих тоже не было. Сила нашего негодования нарушает душевное равновесие, отчего и страдаем под ярмом надуманных проклятий небес. Когда же свои грехи и пороки перекладываем на "козла отпущения", тяжело нам благоразумием рассудка сдерживать неодолимые искушения страсти. И лень нам бывает навостриться глазом на глупость не других, а на свою собственную. Но всегда муторно становится на душе, исстрадавшейся по правде. Даже молчаливое большинство хочет правды и справедливости, но не лишь бы как, а когда все действительно равны перед законом. Впрочем, правду и справедливость каждый тоже понимает по-своему. Или, как мудро подмечали наши предки дальние, "что ни мужик, то вера, что ни баба, то толк".
   - Очень верно сказано. А у нас с тобою от чего все зависит?
   - Видимо, и от нашей генетической памяти, и от сходства, благодаря которому возникают у нас с тобою общие интересы и взгляды на жизнь. Волей-неволей мы сближаемся, даже если каждый продолжает ходить по своему замкнутому кругу. Нам еще не всегда легко отличить желаемое от действительного, да и мы не особенно стараемся это делать. Но мне очень хочется знать, куда мы с тобою идем и что нас ожидает в этом походе. Или мне только кажется, что мы куда-то идем?
   - Вот и хорошо, пусть кажется. Главное - не останавливаться, двигаться. На днях заеду к Отто. Он уже выписался из больницы и после нашего последнего к нему визита чувствует себя значительно лучше. Говорит, им уже подготовлены для нас все материалы.
   - Поедем вместе?
   - Лучше мне это сделать одной. Не потому что ожидаю от него какого-то сюрприза. Просто там, где мне приходится ходить, черту делать нечего. Хоть и мне нравится роль легкокрылой феи, больше я все же хочу быть доброй ведьмой, что прилетает к порогу дома и оставляет там свои подарки. А потом, чувствую, ты уже потихоньку начинаешь скучать по Матушке России. Вот так и я, когда была в сказочно красивом Петербурге, невольно сравнивала его с Венецией, находила ее все-таки ближе моему сердцу.
   - И ты абсолютно права.
   Алексей вышел из-за стола, подошел к ней, нежно обнял и стал целовать ей руки. Они раскрыла их, показала ему открытые ладони, ласково погладила его голову и мягко притянула ее к своей груди.
   Доселе дремавший Круз встал, потянулся и побрел из комнаты.
  
   *
   Накануне дня Богоявления Джулия вышла на порог своего дома и оставила там миску с молоком. По христианскому поверью, это предназначалось для верблюдов, на которых из южных стран прибывают волхвы.
   Алексей этого уже не застал. Прильнув к иллюминатору, он всматривался в старушку Европу, пытаясь разглядеть где-то внизу какую-нибудь живность, что стоит на своих двоих или четырех сразу, ходит, плавает, взмывает в небо и падает вниз, увлеченная силой земного притяжения. С высоты, куда не залетают птицы, не видно было "жизни мышью беготню" и оставалось только гадать, есть ли она вообще на земле. Тишь да гладь, сплошная благодать и никаких тебе грехов или пороков!
   Ну и плутяга ж ты, полковник, сущий пройда, подтрунивал Михалыч в разговоре с самим собой. А ведь недавно, на государственной службе, напевал мотивы совсем других песен. Спору нет, расказенился, ведешь себя пораскованней. Вот только все еще теснят тебя опасения, будто призрачна эта твоя личная свобода. С чего так? Прямо на глазах в твоей родной стране продолжается очередной дерзкий эксперимент над людьми, а под шумок власть подгребают под себя алчные бестии от политики и бизнеса, которым черти деньги куют.
   Да, Россия для тебя остается твоим отечеством, родным домом, который ни на какую другую страну обменивать не собираешься. Там ты прожил большую часть своей жизни, однако ближе к концу ее обнаружил, что новые правители записывают этот общий дом на себя, в свою собственность. И завладело тобою необоримое желание, без всякой личной выгоды, раскрыть механику получения ими неправедно нажитых богатств. Если хватит времени, потревожить и продажные души из новоявленного агитпропа, что в ожидании обольстительных льгот мелким бесом перед новой элитой рассыпаются, загоняют себя в сети сомнительных сделок и пускают свою совесть по холеным рукам олигархов.
   Немало парадоксов было в жизни твоей, со многими пришлось столкнуться и в мире "за бугром". Самого же себя ты считал, хоть и не благочестивым, но всегда готовым признать этическую неприглядность своих средств. Точнее, не столь уж отпетой шельмой по сравнению со многими, кто торговал собою на всех видимых и невидимых панелях большой и малой политики, крупного и не очень крупного бизнеса.
   Мудрецы на Руси неспроста подмечали: "Было бы болото, а черт найдется". Они и сейчас словно напоминают тебе о твоих собственных недавних игрищах в красивые слова на идеологическом поприще. То были времена, когда шеф-поваром пропагандистской кухни подвизался ярый противник американского империализма (ныне реформатор-западник), с бесовской одержимостью стряпавший и заставлявший распространять по всему свету подслащенную возвышенным трепом идеологическую кормежку. Иной раз ты спрашивал себя, стоит ли верить этому "анчутке беспятому", что любуется чужой бедой, врет напропалую и с упоением наблюдает за кровавыми разборками, в которых жертвой оказывается не он, а кто-то другой.
   Сейчас ты уже не находишь нужным ни перед кем скрывать, что в ту пору, даже если бы тебе приказали забраться на рога к самому дьяволу, все равно азартно охотился бы за чужими государственными и военными тайнами. Тут, успокаивал себя, главное - не робей, и греха не будет. Разумеется, для подобной охоты одного животного чутья мало, надо иметь ум дерзкий, проницательный и веселый. Желательно также ставить перед собой высокие цели для привлечения людей на твою сторону, пусть даже по мере приобретения опыта благие намерения могут уступать накапливаемым знаниям того, как безошибочно чувствовать правду и одновременно невольно терять в себе надежду на ее полную победу над ложью.
   Под стать многоопытному страховщику, познавшему людей всякого рода и звания, разведчик с длительным стажем плодотворной работы без провала должен посмотреть на кого-то и сразу определить, способен ли черт трясти этим человеком как веником. Завзятый соблазнитель человеческих душ знает, что в делах тайных верх одерживает тот, кто вовремя "сваливает", а если уж остается, то не спешит радоваться или огорчаться, а почтительно обходится с разумной необходимостью и умеет использовать ее в своих интересах. В результате познания на практике законов этой "древнейшей тайной науки" он начинает все меньше сомневаться, кто есть его личный главный противник, и еще больше верит в жизнь, похожую на маскарад, где святые угодники перемешиваются со стяжателями, прелюбодеями и юродивыми, среди которых бродит и его самый коварный недруг - он сам.
   Когда-то ты взял на вооружение и с тех пор широко использовал "метод безжалостной объективности". Да и сейчас вынужден считать добычу чужих государственных тайн явлением закономерным, естественным, неизбежным и даже необходимым для большего доверия между государствами, хотя бы в интересах международной безопасности. Пусть даже в процессе их поиска можно все больше убеждаться в тщетности надежд обнаружить в чьих-то словах или на какой-то сверхсекретной бумаге разгадку всех загадок. Как там складывалось у товарищей, ты не знал и не должен был знать, но у тебя самого частенько получалось и такое: чужие тайны, потеряв покров секретности, вдруг теряли свою привлекательность, наподобие женщин красивых, но без изюминки.
   В чем же тогда ценность этих проклятых секретов? Зачем было тратить на их добычу столько сил и средств? На эти резонные вопросы у тебя имелся вполне резонный ответ: чтобы увидеть, как страну твою пытаются обмануть, а также чтобы развеять собственные сомнения в честности государственных деятелей, подверженных коррупции, интеллектуальному оскудению и моральной неразборчивости в средствах. Так и хотелось тебе тогда нарушить правила конспирации и крикнуть во все горло: "Граждане! Будьте бдительны! Не уступайте своего конституционного права отстранять глав правительств и государств от должности и, в случае грубого нарушения ими закона, отправляйте их прямо под суд и в тюрьму! Иначе они будут каждый раз нам подкидывать либо старый вздор, либо вздорную новинку!"
   После ухода в отставку снять с души своей мундир и с лица маску благочиния тебе в общем-то удалось. Вот только не можешь, да и не хочешь внушить себе, что в другой стране с более устроенным бытом заживешь свободно и счастливо. Видно, переживаешь то самое время, когда с повышенной тревогой предощущается опасность новой вспышки эпидемии мракобесия на Западе, Востоке и где-то между ними. Жизненный опыт заставляет тебя сомневаться, достаточно ли у нынешних устроителей общественного и государственного бытия интеллекта и силы воли адекватных для решения все более сложных проблем экономики и общества. Способны ли они возвыситься над интересами личными и своего клана, схватить неприятный для них факт голыми руками и не побрезговать при этом проявлять терпимость к инакомыслию, не оправдывать гнусных средств высокими целями? Желание-то у них есть, да мало мозгу...
   Более трети века назад, когда твоя секретная служба забросила тебя на закордонный остров Манхэттен глядеть в оба, так получилось, что первой приобретенной тобою там книгой оказался роман Томаса Вулфа "Домой возврата нет". Один кусочек из него ты даже выучил наизусть на английском языке и время от времени повторял про себя как литанию. Слова эти до сих пор не изгладились в твоей памяти:
   "Вот что есть человек: он сочиняет книги, расставляет слова, пишет картины, создает десятки тысяч философских учений. Он возбуждается отвлеченными идеями, презрением и насмешкой обливает чужую работу, находит для себя один-единственный верный путь, а все прочие объявляет ложными. Однако среди миллиардов стоящих на полках книг нет ни одной, которая подсказала бы ему, как прожить хотя бы одну минуту в мире и покое. Он делает всемирную историю, управляет судьбами народов, но не знает собственной истории, не умеет управлять собственной судьбой достойно и мудро хотя бы десять минут подряд.
   Вот что есть человек: по большей части грязное, жалкое, мерзкое существо, кучка гнили, комок вырождающихся тканей, существо, которое стареет, лысеет, обдает зловонным дыханием, ненавидит себе подобных, обманывает, презирает, насмехается, оскорбляет, убивает ненароком и умышленно, заодно с озверевшей толпой или под покровом темноты, в своей компании горлопан и хвастун, а в одиночестве трусливей крысы, он на все готов за подачку и злобно скалится, едва подающий отвернулся; за два гроша обманет, за сорок долларов убьет и готов рыдать в три ручья, лишь бы не засадили в тюрьму еще одного негодяя.
   Вот что есть человек: он крадет любимую друга; сидя в гостях, щупает под столом жену хозяина; проматывает состояние на шлюх; преклоняется перед шарлатанами и палец о палец не ударит, чтобы не дать умереть поэту. Вот, человек, - клянется, что жив исключительно красотой, искусством, духом, а а самом деле живет одной лишь модой и вместе с вечно меняющейся модой молниеносно меняет веру и убеждения. Вот он, человек, - великий воитель с обвислым брюхом, великий романтик с бесплодными чреслами, извечный подлец, пожирающий извечного болвана, великолепнейшее из животных, которое тратит свой разум главным образом на то, чтобы источать зловоние, которым вынуждены дышать Бык, Лиса, Собака, Тигр и Коза.
   Да, это и есть человек: как худо о нем ни скажи, все мало, ибо непотребство его, низость, похоть, жестокость и предательство безграничны. Жизнь его к тому же исполнена тяжкого труда, передряг и страданий. Дни его почти сплошь состоят из бесконечных дурацких повторений: он уходит и возвращается по опасным улицам, потеет и мерзнет, бессмысленно перегружая себя никчемными хлопотами, весь разваливается, и его кое-как латают, изничтожает себя, чтоб было на что купить дрянную пищу, поглощает эту пищу, чтобы и дальше тянуть лямку, и в этом - его горькое очищение. Он обитает в разоренном жилище и едва ли от вздоха до вздоха успевает забыть беспокойный и тяжкий груз своей плоти, тысячи недугов и немощей, нарастающий ужас разложения и гибели. Вот он, человек, и если за всю жизнь у него наберется десяток золотых мгновений радости и счастья, десяток мгновений, не отмеченных заботой, не прошитых болью или зудом, то у него хватает сил перед последним вздохом с гордостью вымолвить: "Я жил на этой земле и знавал блаженство!"
   Не выветрилось из твоей памяти и другое. Томас Вулф считал также, что презирать человека невозможно, что из своей нерушимой веры в жизнь это тщедушное существо творит любовь, наделяет смыслом бессмысленные звезды и, хотя живет в тяжких муках и нескончаемой суете, все равно жизнь будет ему милей, чем конец всех мучений...
   Ну а ты сам, отставник воинства странствующих в тени, инспектор чужого и своего обмана? Вроде бы должен познать многие превратности судьбы, определить подлинную цену верности и предательства? Тогда на чем же остановился? К каким заключениям пришел ближе к собственному "концу всех мучений"?
   Сейчас мудрые отцы духовные бессильны, даже если бы очень захотели, оставить в сознании твоем какой-то значимый след. Хорошо это или плохо, теперь ты сам себе митрополит. Но это, в твоих глазах, еще не самое большое достижение. У государственных лидеров, претендующих на роль пастырей, тебе стали все отчетливее видеться затмения благочестия и скудость интеллекта, с помощью которого они предназначены решать возникающие в обществе проблемы. Ты также осознал, что и сам не уберегся от засевшего в извилинах твоего мозга некоего вируса блажи, хоть и старался оставаться верным своему методу и считал отступничество от своих убеждений худшей для себя напастью.
   Отряхиваясь от излишней доверчивости ко всему таинственному и мистическому, ты все же стараешься не "оттягиваться" самообманом и помнишь про гадальные карты таро, из коих твоему знаку зодиака соответствует обычно называемая "Дьявол". Не забываешь и о своем тринадцатом зодиакальном созвездии Змееносца: в Древнем Иране персы связывали его с легендарным царем, на плечах которого выросли две змеи, требовавшие кормить их человеческим мозгом. Мистика, конечно, но не исключено, в ней тоже что-то есть. Тут надо ждать, пока черт сам не умрет, а он даже не начинал хворать.
   Увы, времени ждать у тебя становится все меньше. Но прежде чем превращаться в сутулого старичка с увядшими глазами навыкате и безвольно обмякшим ртом, еще до того как дьявол истерзает своим трезубцем душу твою грешную, вынет ее и заберет с собою туда, где для чертей найдется работенка, ты всегда будешь сознавать, что истина важна, но еще важнее - правда, правда без примесей, что лежит глубоко в душе человека, куда иной раз даже страшно спускаться.
   Подобно любому смертному с паранойей под контролем, появился у тебя свой чуть ли не идефикс к разрешению извечной дилеммы - жить с правдой или жить с иллюзией. Чувствуя в себе силы выбрать правду, ты даже перестал опасаться визита к себе костлявой старухи, что заявится неожиданно, жалостливо на тебя взглянет из-под густых черных бровей, скрипнет своим позвоночником и пригласит на выход. Только бы успеть заранее узнать о бесспорных уликах против тебя и найти железные аргументы в свое оправдание! Тогда уж точно не понадобится отходная молитва. Пока же еще не слетел с катушек твой головной компьютер, можно продолжать внушать себе время от времени: "Кого только черт рогами под бок ни пырял, меня он не обманет. Я про него молитву знаю!"
   У тебя, когда-то адепта мировой революции, нет сейчас желания сожалеть, что вот, мол, мог бы выбрать для себя и другое поприще, поспокойнее. И не хочешь ты накапливать в себе горечь обид из-за того, что твоя борьба с чужими имперскими амбициями не увенчалась победой. Не до того тебе, чтобы впадать в тоску и отчаяние. Ты, как крестьянин, у которого засуха истребила весь урожай, но ему некогда горевать, ибо слишком прочно он привязан к земле и реальной жизни. К тому же какой прок в самоистязании, если испытываешь истинное удовлетворение от своего нынешнего занятия? Тебя уже не тревожат многие прежние напасти, не выводит из себя даже исконная порочность человеческой натуры. Черта лысого у кого-нибудь получится и заслать "казачка" в крепость души твоей, а к спрятавшимся в ее подвалах бесам противоречия ты даже на выстрел никого не подпустишь.
   Как ни мудрствуй, у реальной, невымышленной жизни все же своя логика, свои не зависящие ни от кого аргументы. Потому ты и заставляешь себя признавать лишь факты, проверенные на деле. Потому и привык уделять больше внимания неортодоксальным идеям, охотно расстаешься с претензиями на бесспорную правоту своих мнений и предоставляешь любому суждению, даже самому непритязательному, право заявить о себе. Да и что есть истина, если не наложница времени?
   В поисках наиболее убедительных версий ты собираешь сейчас отовсюду свидетельские показания и экспертные мнения, учишься наблюдать за происходящим с отрешенностью буддиста, наблюдающего своим "третьим глазом". Тебе жаль, конечно, что не накопил под старость деньжат приобрести какую-нибудь важную запчасть для своего организма на случай выхода чего-то из строя. Но даже ради этого себя на прокат никому не сдашь. После стольких лет проделок на иезуитский манер пора и о душе позаботиться, не томя никого прописною моралью.
   Благодарение небу или чему-то еще, тебя тоже осенило насчет великолепнейшего занятия - гонять шарики по извилинам своего мозга. Энергия там исходит из наиценнейших источников небольшой мощности в десять ватт, но, неровен час, может вылиться в блаженство таинственной скорби, почему и принялся ты для начала пресекать любое покушение на твою самость, назначил себя главным резидентом, порвав всякую связь с центром. Точнее, хочешь ты удостовериться, есть ли в тебе безотказный генератор самостийности или легко можешь обменять его на сладкие, заманчивые привилегии престижного статуса. Кажется, в этом отношении все нормально и остается только увертываться от собственной блажи, постоянно помня, что старый дурак хуже молодого - от него молодым житья нет.
   Исповедуясь сейчас самому себе на высоте десять тысяч метров, ты опять думаешь о том, что нет ничего ценнее переживаний золотых мгновений счастья. Ключи от счастья, наверное, таятся еще и в осознании человеком своих истинных достоинств и недостатков, есть ли в нем достаточно силы воли и уверенности в себе. Чего от него ждать, кроме тоски, если всем своим бытием он словно подтверждает, что рожден для страданий? Нет, считаешь ты, жаловаться на горькую судьбину или уповать на чье-то утешение больше, чем на самого себя, - жалкий удел неудачников. Воспринимать все в жизни лишь даром богов или их наказанием - путь блаженного легкомыслия при полной потере доверия к самому себе. А жертвовать кому-то последними физическими силами ради какой угодно цели, когда над ним вот-вот промчится восьмидесятая осень? Маразм в натуре, если не ставится сознательно цель поскорее отойти в мир иной, надеясь отыскать счастье там.
   Допустим, кто-то из уважаемых тобою людей высказывает хорошее о тебе мнение. Естественно, такая поддержка приятна. Но хватит ли ее для того, чтобы чувствовать себя счастливым? Вряд ли. Любой хвалебный отзыв может оказаться ненадежным, как и чужое благоусмотрение. Житейский опыт тоже подсказывает стремиться надо больше не к удовольствиям, а к отсутствию страданий и скуки. С тех пор как предал Иуда и отступился от Иисуса Петр, так оно и было, хотя искуситель от этого не в восторге, мороча всем голову миражами счастья в потустороннем мире наслаждений. Невольно ты тоже подстраиваешься, но набираешься все же ума желать себе лишь реально достижимого. Даже приходишь к выводу: как ни обогащай свои знания и опыт, единственно стоящая выручка от этих усилий - твое умение в любой момент непредвзято увидеть себя со стороны. Другими словами, придерживаться все того же метода безжалостной объективности.
   В былые времена работы в Северной Америке немало превратностей ты испытал в общении с людьми, которые ценили предоставленные им привилегии даже превыше всякого счастья. Нет, это не в претензии к ним. Это к тому, что при каждом удобном и неудобном случае они старались произвести на тебя сильное впечатление атрибутикой своего престижного статуса, за которыми скрывались неизменно повышенная озабоченность внешними признаками "очень важной персоны", балансировавшая на грани с манией величия и вялотекущей шизофренией.
   В самом деле, кто обладает надежным иммунитетом от приятных душевных расстройств? У одних этот недуг мало заметен, у других с возрастом прогрессирует, причем так, что уже не помогает даже чувство юмора. Все хотят иметь право на стремление к счастью, но не все умеют избавляться от навязчивых состояний и делать это с вдохновенным упорством. Ты же, дабы научиться "думать счастливо, словно назло своей исконной натуре решил не юродствовать, скинуть поношенный пиджак космогонических химер и стать духовником для самого себя.
   По ходу самопознания росло в тебе и убеждение, что никакой вожделенный пропуск прохода всюду в Кремле или Белом доме надежного счастья не даст. За границей и у себя дома ты внимательно присматривался к той редкой породе баловней судьбы, что считали себя счастливыми и довольными своей жизнью. Их интересы обычно выходили за пределы чего-то одного и казались тебе экстравагантными. Театр их действий был огромен, но с видимыми только для них границами, дабы не переходить их и не терять время попусту. Жили они обычно в расслабке, без нужды в наркотиках и заполняли свое сознание преимущественно тем, что исключает глубокого разочарования. И тактично давали понять, что для полного счастья мало иметь русскую жену, нужны еще китайский повар с японской прислугой...
   Эх, Михалыч, каких только "безотказных рецептов счастья" не пропустил ты через свой головной компьютер! В результате все реже стал заглядывать далеко в будущее и до умопомрачения тосковать о минувшем. Настроился на безусловную однозначность того, что ощущение "сам себе хозяин и никому не слуга" есть самое величайшее благо на правах подлинного счастья. Стараясь извлекать больше пользы из своей борьбы с унынием, сравнивая старые и новые замыслы с уже достигнутым, невольно пришел ты к еще одному заключению: истинная сладостная гармония душевного покоя более всего возможна, когда "волевик" позволяет тебе преодолевать одиночество без помощи молитв и вина.
   Выбирая гордое уединение меньшим из зол, Петрарка воскликнул: "Всегда ищу одинокой жизни!" По похожему случаю французы склонны считать, что у каждого чудика своя фантазия. У тебя же, как ни складывалось, писал ли ты что-то или красил черным по белому дом, всегда было ощущение, будто делаешь нечто нужное не только для себя. И, абер натюрлих, как говорил Отто фон Штюбинг, никогда не посещала тебя шальная мысль укрыться от жизни мирской в унылой монашеской келье, где любят проказничать черти.
   Сызмальства тяжело переносил ты грубость и хамство тех, кто испытывал на прочность твое личное достоинство. Позднее уже начал пресекать такие попытки, что вызывало явное неудовольствие у некоторых твоих начальников-наставников. Еще позднее, когда уже самому приходилось наставлять других, то и в себе стал обнаруживать такие же гнусные поползновения. Крайне чувствительный к чужой грубости, нередко оказывался менее чувствительным к своей собственной.
   Оберегал ты и свои дружеские связи, но глубокая эмоциональная привязанность к кому-то в тебе не задерживалась надолго. Почему? Потому что так легче переносится потеря дружбы в том случае, если кто-нибудь из друзей решает вдруг использовать эти отношения в своих личных интересах, с каким-то расчетом. Как и повсюду, товарищеская взаимовыручка в разведывательной службе только приветствуется, однако попробуй только переступить порог умеренности - тут же возникает повод для настороженности, обид и разочарований. Терпимость к отдельным шалостям товарища - это еще куда ни шло, но в один прекрасный день он может попросить тебя оказать ему услугу, требующую с твоей стороны проявить некоторую изворотливость ума и ввести кого-то в заблуждение. Что делать? С другом дружить, а самому не плошать.
   Кто бы и как бы ни искушал тебя или ни испытывал на прочность, остался ты верен сообществу людей, делавших нужное стране твоей дело. За кордоном же если и отличался от иностранцев в лучшую сторону, то разве лишь в своем воображении, ибо добродетели твои могли тоже зависеть от настроения, стечения обстоятельств и массы других стимуляторов нравственности или безнравственности. Общение с людьми одинакового склада мышления и чувствования было для тебя все равно что завод для часов. Взаимопонимание с ними устанавливалось почти мгновенно и без лишних слов. К сожалению, даже однородные натуры не застрахованы от злосчастья. Кто-нибудь возьми да напусти на себя важность оттого, что ты первым приоткрылся перед ним, да поведи себя так, словно ему жалко отвечать взаимностью. И что самое интересное, закономерность "чем меньше ты, тем больше тебя" складывается не только между людьми, но и между государствами.
   На чужбине тебе пришлось убедиться в правоте многого, ранее казавшегося спорным. Например, как это ни парадоксально, особенности личности индивида сложнее особенностей национального характера, ибо каждый вмещает в себя внутренний мир не одного, а всех народов сразу. Быть может, оттого и нет ничего сверхвыдающегося в какой-то отдельной нации, признака бесспорного ее превосходства над другими, а по числу идиотов, фанатиков и сумасбродов на тысячу жителей все народы примерно одинаковы. Все люди как люди, один черт в колпаке! Равным образом складывается и некая круговая порука по всему миру между пуританами, криминалами и никчемушниками. Хотя бы в этом смысле, Россия ничем не отличается от Западной Европы ни в плохую, ни в хорошую сторону. Чем же действительно отличается, так это тем, что ее северные моря и реки почти на треть года покрываются льдом.
   На западе Европы негодуют: на пути демократии Россия продвигаются вперед уж больно тяжело, неровно, словно медведь по лесу. Тогда позвольте привести контраргумент. Не там ли зародились смерчи двух мировых войн, унесшие десятки миллионов жизней? Там черти тоже яблоки делят! Все бытие строится на своей племенной исключительности и лишь с большой натяжкой может быть признано во все отношениях верхней ступенью развития цивилизации. Во всех западноевропейских странах государство укреплялось путем заговора и обмана, а мир, только в одном XX веке, неоднократно следовал лишь после оказания вооруженного сопротивления эротоманам кровавого насилия. Так что в своем оправдании негожих средств благородными целями Россия мало чем отличается от других. Повсюду чертям вольно в своем болоте орать...
   Да, Михалыч, глас клеветы тебя уж больше не обидит. Европа-то сама о себе должна беспокоиться, но вот лично тебе в чем видится оплот твоего нынешнего благополучия? В благоразумии собственного рассудка? В любовных усладах и плотских наслаждениях, защищенных от отравленных стрел из колчана слепого Амура? Или в удовольствии чревоугодия, которое Эпикур считал корнем всякого блага и мудрости?
   Чего тут скрывать, во всем этом ты можешь увидеть и свою отдушину. Но вот не хочешь ли ты славы и популярности для себя? Не гложет ли тебя гордыня? Нет, а если это и заботит, то совсем незначительно. Тогда скажи-ка, любезный, какую роль предназначаешь деньгам для приобретения тобою счастья? Весьма важную. Поэтому, получая сейчас намного меньше необходимого, стараешься, в отличие от американцев и западных европейцев, жить по средствам, в долги банкам не залезать и следовать принципу "за удовольствие надо платить и, чем удовольствий больше, тем больше". Поэтому предпочитаешь иметь меньше удовольствий, но не за счет их качества.
   Твой личный опыт подсказывает надеяться не на благоволение сверху, а полагаться на себя самого, желать чего-то, что удовлетворяет даже тогда, когда все опостылевает. Сколько ума-разума вложишь, столько и получишь! Это верно сказано. Пусть судьба бросает тебя в разные переплеты, ты снова вернешься на круги своя, каждый раз подтверждая, что главное - не столько те вещи, которые приобрел, сколько то, что нажил в себе самом. Ты это знаешь, а потому, испытывая себя уединением, скучаешь значительно меньше, в добровольном отшельничестве находишь много полезного для себя, особенно когда занимаешься любимым делом, делаешь только выбранное тобою и своим чередом.
   Нормально! Вроде бы о чем еще можно мечтать. И все же какая-то неизъяснимая сила хватает тебя за руки, подталкивает, бесцеремонно толкает в спину, пытается увлечь за собой. Тебе кажется, что твое стремление к счастью бессильно, если идет против течения безбрежной реки Времени. Нет такой шкалы расчета измерить и определить мощность ее потока. Даже ученые с мировым именем гадают, равноправны ли противоположные направления течения этой реки, ибо все вселенские фундаментальные взаимодействия последовательно проходят по обратному потоку Времени те же состояния, что и по прямому. Это для своего удобства мы стали считать Время текущим только в одну сторону - от прошлого к будущему.
   Иногда ты говоришь себе: в общем-то какая к черту разница, куда и как оно течет-переливается. Но это тебе не мешает продолжать шевелить извилинами по поводу возможных его колебаний, задуматься на тот счет, что в микромире элементарные частицы не стареют, они натурально не меняются. И ты оставляешь все дверцы восприятия открытыми, любую гипотезу признаешь имеющей право на существование, вплоть до существования частиц, перемещающихся в пространстве со сверхзвуковой скоростью по обратному течению Времени.
   В самом деле, откуда взялось, что оно одномерно? Просто многомерное не укладывается в сложившееся представление о причинно-следственных связях, допускает существование на равных двух противоположных утверждений. Не укладывается оно в умы пленников Земли и своей эпохи, уверенных в том, что узнают они все больше и больше. В действительности, понимать им приходится все меньше, хоть это и не бросается в глаза ввиду их растущего умения играть словами...
   Без малого шесть тысяч раз пришлось тебе, Михалыч, встречать утро не у себя на родине. Чуть ли не четвертинка всего твоего земного существования! И невольно подмечал ты, что в дальних странствиях новизна впечатлений не притупляет мысль, а наоборот - оттачивает, усиливает контрастность и одновременно как бы подталкивает Время бежать быстрее. Сейчас же, четче видя в пережитом свои выгоды и потери, неизбежно признаешь самым ценным в твоем опыте розыск тобою правды, скрытой под толстым слоем вранья, в том числе и своего собственного. Вот и сейчас тебя все еще интересует, почему ни "Хэппи Хакер", ни таинственная "Санта Фэ" так и не дали больше о себе знать ни твоим друзьям, ни тебе самому. Что, может быть, Время пока на твоей стороне?
   Да нет же, к чему иллюзии: для Времени ты совершенно безразличен, хоть и способно оно все перемолоть в пыль. К тому же Время, по сути, мало что меняет в мире людей. Sorry, guys and girls, но такое у меня ощущение, что оно обновляет лишь декорации, состав действующих лиц и исполнителей, но на веки вечные оставляет немеркнущей довольно хитроумную добродетель по формуле - "покаяние и грех неразделимы, потому и согрешение угодно Всевышнему". Здесь уже поистине черт чертом кажется и помогает людям передавать по наследству тонкую игру в покаяние с последующим забвением вины.
   Тебя же, кавалера "ордена странствующих в тени", с пути сбить нелегко, хоть сотню проповедников к тебе подставляй во главе с поднаторевшим в полемике отцом-иезуитом. Ты окружил себя мощной крепостной стеной с бойницами, дабы сохранить накопленные запасы знаний и сделать так, чтобы любое мгновение драгоценного Времени принадлежало только тебе, ночи - тем более. Полностью защититься от любых передряг, конечно, вряд и удастся, но они тебя уже не колышут. Решил ты следовать совету Гоголя и бить по морде всякое бесовское отродье, не смущаясь. Только стушуйся, так те сразу станут храбриться, наступи на них - хвост подожмут. Недаром и поговорка "Хвалился черт всем миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти".
   Хорохорься сколько влезет, а все же настойчиво жужжит в голове твоей муха-мыслишка: не пора ли приглядываться повнимательнее к качанию собственного маятника, смотреть, не теряется ли сила замаха. Пока вроде бы качается, однако всегда нежданно-негаданно приходит злополучный момент, когда начинаешь катастрофически терять иммунитет к паранойе, все чаще впадаешь в детство, переходишь на пищу святого Антония и безудержно приближаешься к "без пяти минут вечность". Лучше бы тебе следить за собой столь же пристально, как в свое время отслеживал признаки подготовки внезапного ракетно-ядерного нападения. Отряхиваться бы почаще от блажи и время от времени командовать собой зычным голосом старшины: "Подбор-родок вперед! Ядрена вошь".
   Далек ли, близок тот день, когда тебе уже не надо будет топтать ботинок? Ужасно знать хочется, да кто скажет. Что наверняка, так это пройдут твои тревоги и печали, как все в жизни проходит, но останутся звезды на небе, соленое дыхание моря и солнце...
   Во как ты буришь себя насквозь! Не хочешь утихомириваться, хоть и не старообрядец из секты бегунов. Ну а раз так, представь себе, что на часах твоих вот-вот наступит эта самая "без пяти минут вечность". О чем будешь думать и во что верить?
   Наверное, почувствовал бы не раз испытанное спокойствие, которое находило на тебя за границей за несколько минут до встречи с ценным агентом по условиям явки. Только на сей раз, как тебя предупреждают, предстоит встречаться с кем-то из начальства в небесных чертогах. Момент, прямо скажем, волнительный.
   Наверное, вспомнилось бы, что когда-то, пробираясь сквозь каменные дебри Манхэттена, фантазировал ты на тему, как бы пройти путь в несколько веков по обратному течению Леты. Для ориентации должны были служить тебе и символы твоей веры. Тогда вера эта могла показаться и воплощением неверия, но ты находил в ней значимое для себя. Но прошли годы, и ты отбросил одетые в идеологические хламиды иллюзии, выбрал для себя свою личную веру, веру в Правду. Ту самую Правду-матку, что выражается в благом согласии слова и дела, без которой жить легко, да помирать трудно. Все проходит, она одна остается и суда не боится. Затопчи ее в грязь - все равно наружу выйдет. Над нею не мудри и помни, что со дна моря достанет. И не русская она, не французская, не американская, не китайская. И если уж, паче чаяния, Бог есть, то должен быть в самой этой Правде, не в чем другом.
   Вот о чем, скорее всего, будешь ты думать и во что верить.
   Ну а сейчас послушно склоняешь голову свою перед алтарем справедливости и делаешь это более уважительно ко всем верованиям, философским учениям и уголовным кодексам мира. Ты веришь в себя и тебе совсем не страшно думать о своих последних мгновениях жизни. Ты даже допускаешь, что возьмет и сверкнет у тебя в лобном месте искорка, заставляющая спросить себя: "Не много ли я действительно брал на себя, предписывая главному небожителю, как ему следовало бы управлять делами человеческими?"
   В итоге итогов уж больно замысловатая у тебя получается картина маслом, полковник. Чтобы самому себе на радость жить, надо уединяться, но в то же самое время, в одиночестве не найдешь счастья и благополучия. Хочешь быть оставленным в покое, но кое-кому подспудно обещаешь небо в алмазах. Видишь во Всевышнем безразличие к судьбе человека, но одновременно оставляешь надежду на то, что он окажется справедлив. Сплошные неувязки!
   Но ты-то знаешь, отчего они происходят. От твоей многослойной натуры, где переплетаются сознание, подсознание и генетическая память, способная еще чувствовать за других, ставить себя на их место, влезать в их шкуру, оберегая при этом свое и чужое личное достоинство.
   Что есть, то есть. Не проявлял ты бросающегося в глаза сострадания к другим, но и циничного равнодушия тоже не испытывал. Вот только сейчас, выворачивая себя наизнанку, занимаешься ничем иным, как доморощенным резонерством. Играешь с какой-нибудь неортодоксальной мыслишкой, но при этом словно остерегаешься возвести свои слова в твердое убеждение, что неотступно влечет за собой практическое дело. Со всем пылом нахлынувшей искренности вылетают из тебя заверения в твоей приверженности Правде. А что дальше? На словах так и сяк, на деле никак?
   Правильно учили пращуры - на правду слов не много надобно. Короче, делать дело надо, а не сказки сказывать. Иначе так и будем странствовать по миру, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. И мямлить на все лады одно и то же: "Господи, помилуй, отыми и отдай!"
  
  Выпустив подкрылки, самолет занял свое место в посадочном коридоре. Сигнал застегнуть ремни вызвал среди пассажиров легкое оживление, но перед самым приземлением все погрузились во что-то свое. Капитан посадил самолет по всем канонам пилотажа. Когда подрулили к зданию аэропорта, Алексей увидел в иллюминатор пограничников. Вот и дома - этих парней ни с кем на свете не спутаешь.
   В ногах у него стоял вишневого цвета, с золотыми номерными замочками кожаный кейс - уже видавший виды, как саквояж у летчика, который ценится не по виду, а по налету часов. Этот еще был и подарком одного его иностранного круга, борца за мировую справедливость. Знак удачи, испытанный на деле.
   Он отстегнул ремень безопасности, посмотрел на кейс, нежно погладил его по бокам и, взявшись за ручку, чуть приподнял.
   "Дипломат" показался ему тяжелым, будто в нем вместе с чужими тайнами лежали еще и слитки золота.
  
  
   ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  
   После возвращения Алексея домой мне не раз приходилось встречаться и беседовать с ним на разные темы бытия. За границу он ездил все реже. Занимался своими интерактивными исследованиями, давал интервью журналисткой братии, выступал на телевидении и конечно, писал свой "роман века".
   Однажды, в погожий зимний денек, мы гуляли с ним по дорожкам Филевского парка, неподалеку от его дома. Рассказывал он о всяких курьезных случаях из его жизни и работы за кордоном, а я возьми и спроси его, как это он ухитрился за столько лет избежать провала.
   - Видно, мне мой небесный знак помогал, - усмехнулся Алексей, идя уверенной походкой по скользкой дорожке. - А потом, старался извилинами своими шевелить и чувствовать людей, с которыми работал, смотреть на многое их глазами и на себя со стороны. Человек-то, он завсегда излучает электромагнитные сигналы в миллиметровом диапазоне волн, и есть среди них такие, что говорят об уме его, искренности, чувстве собственного достоинства. Надо лишь свое приемно-передаточное устройство уметь настраивать на эти волны и, чтобы не попасть впросак, рисковые дела зачинать только с людьми, которым доверяешь. Многое зависит и от человеческого, как угодно его называй, фактора: с него все начинается, на нем держится, им же может и закончиться. Но все это было у меня так давно.
   Он вдруг остановился, грустно посмотрел на меня и сказал:
   - Суетимся все, разоблачительные статьи пишем, книжки издаем, а с хапуг сановных как с гуся вода. Надеемся, Бог их накажет и черти вздрючат. Они же лезут во все щели, дурью промышляют, людям головы морочат. Ты знаешь, понимать я начал многих, кто уезжает счастье за морем искать. Не оправдывать, но понимать. Выбирать, где им жить, на то есть у них полное римское право.
   Столь же неожиданно попросил у меня сигарету, закурил, но затягиваться не стал.
   - Сомнения, уезжать или не уезжать, меня не мучают. Только иногда, как заметил Саша Черный, так и хочется вниз об мостовую брякнуть одичалой головой.
   Смачно выругался, рассмеялся и добавил:
   - Не дождутся черти карамышевские! Есть у меня еще в запасе пара-тройка крепких задумок.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"