Нара Айна : другие произведения.

Жестокая Фантазия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая часть трилогии.

  Дар и Роза
  
  
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Великолепная зала поражала своим блеском и богатым убранством. И люди, собравшиеся в ней, тоже словно только затем и собрались, чтоб пощеголять друг перед другом своими новомодными, такими новыми и такими модными еще в этом, 1800, году нарядами.
  Но, едва в зале появились несколько женщин, одетых значительно богаче других, как все разговоры сосредоточились вокруг них. Каждый желал угодить старшей из этих дам, сделать ей комплимент или, если повезет, перекинуться парой слов. Та отвечала любезно или не очень - не важно, - все равно, она была центром вселенной для этих людей.
  Две девушки остановились у окна, наблюдая всю эту суматоху. Одной из них на вид было около 17 лет. Это была миловидная француженка, и все ее поведение выдавало принадлежность к элите и гордость за это. Вторая была еще очень юна, ее можно было назвать скорее девочкой, нежели девушкой. С бледной, лишенной румянца кожей, черными волосами и полным безразличия взглядом больших карих глаз она сразу выделялась из общей толпы своей на удивление взрослой холодностью. И дамы за ее спиной оживленно шушукались, обсуждая, как они давно ее прозвали, "любимую игрушку Эжени".
  "Теперь ты видишь, насколько наша жизнь отличается от той, что ты вела прежде? - усмехнулась старшая из девушек, - И наряды, и мебель..."
  "Да, мебель неудобная, - нахмурилась девочка, бросив недовольный взгляд на кресла в стиле ампир. Стиль ампир царил здесь всюду, и это было просто невыносимо, ведь он - всего лишь неудачная подделка, не больше, - Кто эта важная дама?" - поинтересовалась она.
  "Моя мать! Она - жена консула! - гордо заявила ее спутница, опускаясь в одно из кресел, и, бросив на девочку насмешливый взгляд, повторила свой прежний вопрос, - Теперь-то ты понимаешь, как тебе повезло попасть к нам?"
  "Теперь я понимаю это еще меньше, - откликнулась девочка, отворачиваясь к окну, - Неужели, обладая такой властью... нужно было так далеко посылать за игрушкой для себя?"
  "Роза, ты несносна! - капризно воскликнула девушка, поднимаясь на ноги, - Который раз пытаюсь и все никак не могу объяснить тебе, как тебе повезло!"
  "Что ж, ведь и я сотню раз уже повторяла: меня зовут не Роза, - вздохнула девочка печально и добавила уверенно, - Но ничего. Брат заберет меня..."
  Презрительно хмыкнув, девушка отвернулась от собеседницы.
  "И что ты себе мнишь! - пробормотала она, - Он и думать забыл о тебе!"
  Девочка снова вздохнула и, ничего не ответив, направилась к дверям. Ее спутница поспешно последовала за ней.
  "Постой, Роза! Постой! - она догнала девочку и схватила ее за руку, - Постой! - повторила она взволнованно, - Прости, я не хотела ссориться... Просто мне грустно, что ты так и не полюбила меня, а нам уже пора расставаться... И я беспокоюсь о твоем будущем..."
  Девочка высвободила руку и посмотрела ей в лицо темными глазами. Их взгляд был таким жестоким!
  "А ты не беспокойся. Ведь вы уже разлучили меня с семьей? Я не смогу вернуться. И, если брат не отыщет меня, так и буду переходить как игрушка от одного капризного ребенка к другому".
  "Роза," - прошептала девушка со слезами в голосе.
  Но та даже не взглянула на нее.
  "И вспомни обо мне, Гортензия, когда тебя будут заставлять полюбить!" - бросила она презрительно и вышла из залы.
  Гортензия Евгения Сесиль де Богарне вспомнит о ней, спустя всего два года.
  ..............................................................................................................................
  ...Два ребенка стояли на краю обрыва и смотрели на море внизу. Им нравилось смотреть на непокорные волны, все набегающие на скалы и каждый раз разбивающиеся о них. Таковы и человеческие усилия в борьбе с жестокостью мира, если человек слаб и подвластен жалости и сожалению. Должно быть, так.
   Мальчик укутал плечи девочки плащом.
  "Не мерзни, Абаль, иначе ты простудишься и рассердишь своего отца, - улыбнулся он ласково, обнимая ее, - Ты должна быть послушной пока меня и нашей матери нет рядом".
  "Хорошо, - улыбнулась девочка. Ей было не больше семи лет, и она выглядела бледной и слабой, - Брат, а почему ты не зовешь меня моим настоящим именем? Оно тебе не нравится?"
  "Нравится, конечно! - рассмеялся тот, - Оно очень красивое, и, потом, его выбирала мама, но... Абаль - это же дикая роза. Так нашу мать назвал твой отец, потому что дикая роза - единственная настоящая. Понимаешь? Все остальное - подделка под нее. Вот и ты тоже - единственная... Красивее всех роз!"
  "Брат... А почему ты всегда говоришь "твой отец" и никогда - "наш"? - тихо спросила девочка, - Ты его так не любишь? Он такой плохой, как говорят?"
  Мальчик сильнее прижал ее к себе.
  "Не слушай никого, Абаль. Твой отец не плохой человек, просто у нас с тобой разные отцы," - ответил он.
  Девочка сердито нахмурилась.
  "Значит, мы не родные?"
  "Глупенькая! Конечно, родные, ведь мама у нас одна!" - снова рассмеялся мальчик, пряча от сестры свое лицо.
  "Отец не дает нам видеться, - пробормотала та обижено, - Он отсылает тебя все дальше и дальше, а маму держит при себе..."
  "С этим ничего не поделаешь, - вздохнул мальчик, - Я его вассал, я должен служить твоему отцу. Он и так очень добр, что позволяет мне видеть тебя, свою дочь. А мама... она его жена, она должна быть при нем".
  "А я? Когда я вырасту, тоже буду жить так?"
  Мальчик поднялся на ноги и посмотрел на бушующее море.
  "Вот уж нет!" - пробормотал он по-испански.
  ...............................................................................................................................
  ...Поднявшись на колени, девушка медленно огляделась кругом. Все разгромлено. Таких погромов их тихий квартал не знал уже многие годы, но... Криво усмехнувшись, она села на землю и попыталась оттереть кровь обрывками юбки. Но кончилось время доброго правителя Мулай-Сиди-Мухаммеда, правителя, заботившегося о процветании и безопасности своего народа... всех народов этой земли... внедрявшего просвещение и позволявшего людям верить в то, во что им верится, и следовать тому, чего желает их сердце, и не быть избитыми, убитыми или...
  По лицу девушки, перепачканному уже успевшей засохнуть кровью, текли, не останавливаясь, крупные слезы злости и ненависти. Не прощу!
  "Не прощу!" - пробормотала она и одним размашистым движением вытерла щеки, отчего слезы, кровь и грязь лишь сильнее впитались ей в кожу.
  Вокруг было очень тихо. Наверное, они вырезали всех. Всех. Мысль на мгновение замерла. Она готова была к этому с того дня, когда весть о смерти султана распространилась по стране, но лишь теперь она понимала: к такому нельзя быть готовым! Нельзя вдруг оказаться смелым, сильным и хладнокровным, когда в твой дом вламываются те, кто тебя ненавидят и - убиваю, убивают, убивают! Сколько ты не сопротивляйся, но ты всего лишь слабая женщина против многих озверелых... О нет! Не мужчин! Монстров!
  "Убью! Убью! Убью!" - она повторяла это, словно заклятие, сжимая в кулаке лезвие стилета, которым так и не успела воспользоваться, и даже не чувствуя, как оно ранит ее.
  И алая кровь гулко ударялась о камни в такт ее словам и самому биению ее сердца, отчаянно выстукивавшему одно только слово: "Убью!"
  Мужчина долго смотрел на нее из-за угла, задумчиво и печально улыбаясь своим мыслям. Если б это не было великим грехом, он набрал бы армию себе из таких вот девчонок, и тогда уже через месяц они завоевали бы для него трон своей ненавистью. Она, словно огонь, обжигает даже издали, даже если он закутан с головы до ног, и ее взгляду не проникнуть за эти покровы. Даже если она и не смотрит на него. Ее ненависть - словно яд, способный отравить все вокруг. Но первой жертвой этого яда станет она сама. Сулейман привык проходить мимо таких как она, не обращая на них взгляда, чтоб даже короткой памяти не осталось об их огромных, пылающих яростью и отчаянием, глазах. Такова жизнь. И человеческая жестокость покалечит еще многие невинные души. Таких, как эта девушка, тысячи. И нельзя им помочь. Даже утешить.
  Набросив край плаща на плечо, мужчина уже развернулся, собираясь уйти, но в это мгновение до него снова донесся отчаянный шепот.
  "Любой, кто встанет на моем пути, умрет!"
  Сулейман остановился и, постояв так некоторое время в нерешительности, быстро приблизился к девушке и опустился на колено рядом с ней.
  Он хотел снять повязку с лица, но ее удар оказался быстрее, и только природная ловкость спасла мужчине жизнь и глаз.
  Срезанная повязка упала на землю между ними, и несколько капель крови упали на нее прежде, чем они опомнились и посмотрели друг другу в глаза.
  Огромные синие глаза девушки были такими, что, при всем своем блестящем образовании, зная сотни книг наизусть, Сулейман не смог ни в одной из них найти описания, подходящего для них. Это был уже не страх, уже не боль и уже даже не ярость. Это была ненависть и обреченность. Она ненавидела в это мгновение весь мир, и кого убить - ей было безразлично. Она просто хотела убить кого-нибудь.
  Сильнее сжав запястье девушки, мужчина заставил ее выпустить стилет.
  "Ты... хочешь жить? - спросил он, привлекая ее ближе и внимательнее вглядываясь в наполненные слезами и ненавистью глаза, в искаженное злостью прекрасное юное лицо, - Ты должна хотеть, - произнес он, не услышав ответа, - Ты слишком молода, чтобы перестать желать этого даже после такого. Женщины переживают худшее и живут, - добавил он, когда глаза девушки переполнились слезами, - Я дам тебе свое имя. Я дам тебе кров и пищу. Все, чего ты захочешь, - продолжал он медленно, - Если сейчас, здесь... ты простишь их. Ты пролила кровь, - он провел ее рукой по ране на своей щеке, - Этого довольно. Ты начнешь жить заново. И учти, я видел сотни таких как ты, но ты - единственная, кому я сделал такое предложение. Прими его и живи!"
  Она смотрела ему в лицо и молчала. Означало ли это "нет"? Сулейман уже начинал злиться на эту девчонку за ее несговорчивость и на себя - за то, что так переживает о какой-то девчонке.
  "Идем! - приказал он, быстро вскочив на ноги и резким рывком заставив ее подняться тоже, - Ты идешь со мной! Не важно, хочешь ты или нет... Я знаю, ты хочешь жить!"
  Она покорно последовала за ним, постоянно одергивая перепачканные изорванные юбки.
  "Меня зовут..."
  "Неважно! - сбросив плащ, мужчина укутал им свою спутницу, скрыв от посторонних глаз ее позор, и только теперь она, наконец, увидела, с кем ее свела судьба, - Ты оставляешь свое имя здесь, как и свою ненависть! - произнес он твердо, прямо посмотрев ей в глаза, - Я дам тебе другое имя... потом. Пока я буду звать тебя Хесса, потому что это, действительно, судьба, что ты встретилась мне".
  ...Потом она будет не раз вспоминать этот день и этот взгляд, и те слова, что он сказал ей тогда. Почему он решил сохранить ее жизнь, почему стал ее защитником и зачем потратил на нее столько сил, не получая ничего взамен, так и останется неразгаданной загадкой. Но, возможно, он, действительно, слишком много видел их - сломанных войной, - и сберечь хотя бы одну душу от ненависти было, все-таки, важно?
  В 1790 она родила мальчика. Ей было тогда все равно - быть опозоренной, изгнанной, оказаться на улице после стольких месяцев покоя и уюта без гроша за душой. Все равно. Она родила сына! Прекрасного, сильного, здорового ребенка. И, глядя на него, она расставалась с ненавистью, что растила в своем сердце. Этого ребенка она не могла ненавидеть. Это был ее ребенок.
  "Я назову тебя Язид бен Искандер, - говорила она, склонившись над младенцем, словно оберегая его от всего этого жестокого мира вокруг, - Прости меня, сын, но я не знаю имени твоего отца, а знай я его... я бы убила его, наверное, - тень набежала на ее лицо, но ласковая улыбка при виде ясного личика сына прогнала ее как солнечный свет прогоняет тьму, - Твоего деда звали Алехандро - Искандер. И он был очень хорошим человеком, - улыбнулась она печально, - Поэтому ты должен носить его имя с гордостью и помнить о своем долге. Ты не можешь быть хуже, слышишь? Мужчины в нашем роду все были смелыми и сильными, и очень благородными. Запомни это и будь таким, - на мгновение она смолкла, подавляя дрожь в голосе, - Но я даю тебе арабское имя, пускай ты и не араб. Я оставила свое имя и свое прошлое в тот день, когда выбрала будущее и тебя. Прости мне мою трусость. Но ты искупаешь все, - вздохнув, добавила она, - Ты искупаешь все, Язид. Ты - дар небес для меня..."
  Сулейман задумчиво усмехнулся и вернулся в комнаты.
  "Не позволяйте госпоже подолгу быть на воздухе, - тихо обратился он к слугам, - Следите за ее здоровьем и здоровьем ребенка. Я приду еще".
  "Мой господин! - поклонившись, старый бербер нерешительно посмотрел на своего хозяина, - Госпожа уже выбрала имя ребенку. Будем ли мы посвящать его в ислам или оставим ему религию предков?"
  Сулейман замер, изумленный тем, что сам до сих пор не подумал о столь важном вопросе. Конечно, он может дать кров и пищу и Хессе, и ее ребенку, но он должен помнить о том, что их никогда не примут, если эта гордячка не согласится сменить веру. А она, конечно же, не согласится!
  Услышав смешок, мужчина резко обернулся к служанкам. Те сразу же опустили глаза и смолкли, почувствовав, что прогневили господина. Сулейман нахмурился.
  "Говорите, - произнес он спокойно, - Иса не знает чего-то, что знаете вы?"
  Молоденькая девушка низко поклонилась и ответила, не поднимая головы, чтобы скрыть улыбку.
  "Господину не стоит беспокоиться об этом. Госпожа Хесса с первого же дня соблюдает все обычаи и совершает пятикратный намаз".
  Мужчины изумленно переглянулись. Вот оно как! Но ведь она же точно не арабка...
  "Господин приказал госпоже Хессе забыть о прошлом, и она не сказала ничего, кроме того, что так повелось в ее роду с тех пор, как ее предки поселились здесь, - добавила служанка тихо и спросила еще тише, со страхом, - Госпожа Хесса ведь останется теперь?"
  Сулейман усмехнулся веселее, посмотрев в сторону балкона. А эта девчонка привязала к себе прислугу!
  "Я приду в пятницу," - сказал он и направился к выходу.
  ...Он пришел в пятницу и сказал: "Ты назовешь его в честь деда - Искандер бен Сулейман. Если ты хочешь оставить "Язид" его прозвищем - делай так".
  И в ответ на изумленный взгляд огромных синих глаз он добавил с улыбкой: "Ведь я обещал дать тебе свое имя".
  Он хотел сказать еще, но смолк, пораженный действием своих слов.
  Женщина смотрела на него затравленно - совсем как в тот день. И, как в тот день, ее глаза снова были полны ненавистью и слезами. Медленно отступив назад, она преградила ему путь к кровати, на которой, словно принц, спал ее сын. И сегодня - сделай он еще шаг, скажи он еще слово, - она убьет, не задумавшись и на миг.
  Мужчина отступил к двери. Теперь между ними было достаточное расстояние, чтобы она успокоилась и не попыталась перегрызть ему горло, наверное.
  "Так лучше? - спросил он, спустя немалое время, - Хесса, я не нарушу слова. Ведь до сих пор я не врал тебе? - спросил он тихо, но ответом ему стало только прерывистое дыхание женщины, - Я не тронул тебя до сих пор и не трону вовсе, если таково твое желание! - не выдержал он, - Прекрати относиться ко мне как к ним! Я только хочу, чтобы люди не называли твоего сына ублюдком!"
  Отскочив в сторону, Сулейман лишь чудом избежал удара, и тяжелая ваза разбилась вдребезги о двери за его спиной. Оглянувшись, мужчина оценил расстояние от осколков до двери. Они разлетелись далеко. Неужели женщина может быть наделена такой силой?
  "Ты осознаешь, что могла убить меня этим?" - спросил он мрачно, сбоку посмотрев на застывшую в оцепенении женщину.
  Она, похоже, тоже не ожидала от себя подобного. Но ее замешательство было недолгим.
  "Не смей говорить так о моем сыне!" - бросила она озлобленно и склонилась над проснувшимся от шума ребенком.
  Странно, но он не заплакал.
  "Язид, сын мой, - прошептала она, осторожно поправляя одеяло, и бросила через плечо, - Я никогда не относилась к тебе как к ним! Ты не смеешь обвинять меня в этом! И не смеешь навязывать мне еще большее покровительство после того, как..."
  Она вздрогнула, ощутив дыхание мужчины на своей щеке, и попыталась оттолкнуть его, но он легко отстранил ее и коснулся рукой лба ребенка.
  "Он улыбается мне?" - спросил он весело, обнимая ее.
  "Он смеется над тобой! - пробормотала женщина, пытаясь сбросить его руку и невольно заливаясь краской смущения, - Проклятье! Убери от него руки! - выкрикнула она, вывернувшись, наконец, и толкнула его в грудь, - И от меня убери!"
  Сулейман отступил назад. Его голоса было почти неслышно.
  "Так плохо?"
  "Аллахум! Есть в тебе хоть капля сострадания? - простонала женщина, сползая на пол у кровати, - Я и так уже обязана тебе больше, чем когда-либо смогу оплатить... Ты же не просто спас тогда мою жизнь. Ты спас наши жизни! Ты дал мне все, что обещал. Ни в чем не нарушил слова... признаю, ты святой! - она уткнулась лицом в колени и продолжила тихо и горестно, теребя непослушные волосы, - Но ведь я - одна из сотен. Ты сам сказал так. Значит, мимо сотен ты прошел, не удостоив их даже жалости, а для меня... Почему? Я никогда не пойму тебя, потому что, раз ты сдержал слово... до конца, значит, тебе лично нет в этом никакой выгоды. И тогда чем я могу отплатить тебе за все? Ничем!"
  Сулейман сел на пол рядом с ней и сбоку внимательно посмотрел на женщину. Ему нравились ее темные глаза, похожие на бушующее море, и нравились ее кудрявые волосы, отливающие медью на свету, особенно эти, у самой шеи, которые она так нещадно терзала в минуты сомнений. Ему даже нравились ее веснушки, если уж на то пошло. Но он ее совершенно, абсолютно не понимал. За весь этот год он только две вещи понял об этой женщине: она хочет жить и не хочет быть никому обязанной.
  "Если ты дашь Язиду свое имя, его возненавидят, - произнесла она тихо через какое-то время, - Ему будут мстить только за то, что ты благосклонно отнесся к нему. А это не так уж важно для тебя, но они ведь не знают, - пробормотала она и добавила еще тише, - Пусть уж лучше люди говорят о нем, что он сын..."
  "Не можешь сказать этого! - усмехнулся Сулейман и, притянув ее к себе, поцеловал в волосы, - Глупая, глупая женщина! Нет, ты не хочешь такого своему сыну! Ты хочешь, чтоб он вырос гордым, как ты. Чтоб готов был убить любого за нанесенное оскорбление и обиду! А такими вырастают лишь те, кому внушают гордость с самого рождения. Ты не готова лишить его того, что имела сама, - крепко обняв женщину, он продолжал шептать ей в волосы, и она только кивала, соглашаясь, - Ты сделала вид, что забыла прошлое, но ты помнишь. И ты хочешь, чтобы он тоже помнил, каковы были ваши предки до того дня. Чтобы он был, как все мужчины в твоем роду... Ты не хочешь большей помощи от меня и отвергаешь ее лишь потому, что больше спокойствия и мира ты хочешь ему гордости и воли. Даже на короткий срок..."
  Издав какой-то странный звук, отдаленно напоминающий завывание, женщина уткнулась лицом ему в грудь, и Сулейман смолк, осторожно гладя ее по волосам. Слуги говорили, что ни разу не видели, как она плачет.
  "Глупая женщина, - вздохнул он печально, - Ну, что мне сделать, чтоб ты не плакала? Что мне сделать, чтоб ты улыбалась?"
  "Это уже сделали до тебя! - отстранившись, женщина быстро вытерла глаза и несколько раз шумно вздохнула, пытаясь справиться с эмоциями, - Скажи мне честно: чего ты хочешь? - спросила она, наконец, - Чего ты хочешь взамен за все, что сделал для нас? Давай договоримся... Есть ли хоть что-нибудь, чем я смогу отплатить тебе?"
  Ее голос звучал отчаянно. Она, должно быть, и правда была в отчаянии сейчас. Но Сулейман продолжал все так же задумчиво улыбаться.
  "Есть. Это будет просто для тебя, поверь, - ответил он, поднимаясь на ноги, - Но сейчас просто не думай ни о чем, кроме сына. Он, действительно, прекрасен. И не волнуйся насчет имени. Сулейман - распространенное имя. Один из моих друзей носил такое. К сожалению, он был убит несколько месяцев назад. Не волнуйся ни о чем, Хесса, вы отправитесь в свой дом, в Александрию, и будете спокойно жить там, и никто вас не побеспокоит. Ты можешь проверить по карте - это очень далеко".
  Проводив господина, слуги снова занялись своими делами. А Мариам, чьим единственным делом было помогать госпоже Хессе, вернулась к ней. Девушка просто сияла, и это немного раздражало госпожу. Несомненно, она уже что-то знает!
  "Мариам, подойди, сядь, - указав служанке на стульчик, женщина села в кресло напротив нее и внимательно посмотрела ей в лицо, - Господин сообщил мне, что я овдовела," - достаточно было одной этой фразы.
  Смешливая от природы девчушка упала на подушки, заливаясь веселым хохотом.
  "Госпожа Хесса такая веселая!"
  "Не замечала, - вздохнула та, - Ну, хватит валяться, вставай и рассказывай, за кого там меня выдали замуж!"
  И она протянула девушке блюдо со сладостями.
  Поглощая их, Мариам и рассказала своей доброй госпоже, что в Александрию после смерти доброго султана Мулай-Сиди-Мухаммеда бежал друг господина Сулеймана, со своей единственной женой, которая, и правда, должна была родить там несколько месяцев назад. Но раньше враги господина убили его друга, все его семейство и, как поговаривают, даже слуг. Поскольку у друга господина не осталось никаких наследников, то господин счел возможным использовать его имущество во благо госпожи Хессы и ее сына. В любом случае, если наследников у вассала не остается, его имущество переходит правителю. А господин очень скоро станет правителем - в этом Мариам ни минуты не сомневалась.
  "Говорят, дом в Александрии очень красивый и стоит у самого моря! - мечтательно улыбнулась девушка, - А море, говорит господин Сулейман, там точно такого цвета, как глаза госпожи Хессы! Мы с Искандером будем гулять и любоваться им..."
  "Ясно, - пробормотала госпожа растерянно, - Но что, если враги господина..."
  Мариам даже не дослушала ее.
  "Госпоже Хессе нечего опасаться в Александрии, - заверила она, - Намного опаснее сейчас остаться здесь".
  Нахмурившись, женщина посмотрела на спящего сына и тяжело вздохнула. Здесь или там - им теперь опасно быть везде. Но, кажется, в Египте сейчас немного спокойнее.
  ....................................................................................................................................................................
  
  Гордый взгляд и Цитадель свободы
  
  
  Жестокая фантазия
  
  ...До дня 10-го термидора Элеонор Дюпле видела юную Александрин Роже только несколько раз, но каждая эта встреча надолго запечатлелась в ее памяти.
  Александрин была на несколько лет младше Элеонор, и в монастырь "Зачатия" попала в тот самый год, когда мадемуазель Дюпле должна была его покинуть. Дочерям буржуа не требовалось приобретать какое-то особенное образование, кроме, разве что, того, что считалось необходимым для них, стремящихся хоть немного приблизиться к недосягаемым еще дворянам, - музыка, поэзия и вышивание. Разве аристократки знают много больше? Впрочем, Элеонор всегда нравилось рисовать, и некоторое время она даже посещала студию Ренье, а ее младшие сестры увлекались чтением (идеи Руссо были так притягательны в эти годы для молодых людей Франции!), но... они оставались дочерьми столяра и помнили об этом. Их отец тяжелым трудом поднялся чуточку выше - из низов парижского плебса, - и им предстояло приложить теперь все силы к тому, чтобы подняться еще немного. Чтобы уже их дети или, может быть, дети их детей жили иначе. Ведь сейчас, пускай деление на сословия и упразднено, но, все-таки, они - ниже... Думая об этом, мадемуазель Дюпле печально вздыхала. Даже горячие речи Максимилиана не могли заставить ее хоть на минуточку почувствовать себя хозяйкой. И, должно быть, Елизавета чувствует то же, впрочем... Элеонор улыбнулась, бросив быстрый взгляд на счастливое лицо сестры, с которого в последние дни не сходила краска смущения. Елизавета, должно быть, не думает об этом вообще.
  Александрин Роже была другая. Она не была похожа ни на одну из знакомых Элеонор девушек ни поведением, ни манерами, ни привычками, ни - тем более! - разговором. Она была дочерью плотника Поля Роже, приехавшего в Париж несколько лет назад из провинции. И о ней Элеонор могла сказать то, что ее отец говаривал, бывало, о ее отце: "Ведет себя как король!" Точнее, королева.
  Тринадцатилетняя девчонка с растрепанными русыми волосами, с внимательным и лукавым взглядом серых глаз, она появилась в монастыре и сразу же привела монахинь в ужас всем своим диким поведением. И то, что она отказывалась откликаться на имя "Александрин", было меньшим из всех возмутительных поступков, совершенных ею уже в первые часы пребывания в святой обители.
  Старшие девушки, притаившись у окон и с трудом сдерживая смех, наблюдали развернувшееся во дворе противостояние сестер и этой дикарки.
  "Мадемуазель Роже! Прошу Вас, ведите себя подобающе! - сердито отчитывала сестра Луиза маленькую негодницу, пытаясь потихоньку приблизиться к ней с целью схватить, конечно, потому что все пути к отступлению для мадемуазель уже были отрезаны сестрами, - Вы должны повиноваться своему отцу. Сейчас мы пойдем, и я покажу Вам комнаты. И Вы должны переодеться. Вы одеты просто неприлично для юной девушки!"
  Проскользнув под рукой монахини и легко избежав столкновения с двумя другими, Александрин Роже остановилась посреди двора, заливаясь веселым смехом.
  "Неужели вы всерьез думали поймать меня? - спросила она сквозь смех и, пробормотав что-то на неизвестном Элеонор языке, добавила по-французски более спокойно, - Смотрите. Сзади Вас дерево. Вас четверо. Я одна. Хотите - сейчас пробегу мимо всех и заберусь на самую верхушку? - глаза девочки опасно сверкнули, но, спустя мгновение, она лениво отмахнулась от причитаний монахинь, - Ладно, только прекратите кудахтать! Я и так знаю, что смогу... Слушайте, ну, когда вы уже пойдете жаловаться на меня? - спросила она сердито, - Идите скорее. Отец еще здесь, он заберет меня. А иначе, - и она снова улыбнулась разбойничьей какой-то улыбкой, - Вам придется терпеть меня! И вы все равно напишете отцу, чтобы он меня забрал!" - выкрикнула она угрожающе.
  Женский смех заставил девочку обернуться, и она застыла, изумленно глядя на женщину в черных одеждах. Та смеялась так весело, что у нее текли слезы из глаз.
  Отступив назад, монахини склонили перед ней головы, покорным жестом приложив руки к груди.
  "Так это и есть план юной Александрин! - смеясь, произнесла женщина, приблизившись к бунтарке, и обратилась к ее отцу, - И сколько монастырей Вам уже отказали, месье Роже?"
  Черноволосый сероглазый мужчина только теперь вышел из тени. Он показался тогда всем без исключения воспитанницам монастыря "Зачатия" невероятно красивым. Таких красивых людей им еще не приходилось видеть. Казалось, он сошел с картины или что он - ожившая статуя Геркулеса... Короче, все девушки до одной влюбились в этого хмурого человека (пусть даже на несколько дней).
  О том, что он плотник (персонаж совершенно не романтический и даже немного библейский) воспитанницам монастыря "Зачатия" довелось узнать позднее, и это во многом рассеяло их первое впечатление о высоком статном кавалере с внешностью греческого героя и глазами лукавыми и насмешливыми, как у Пана.
  "Три. И Вы - моя последняя надежда, - ответил месье Роже, приближаясь к дочери и глядя на нее отнюдь не ласково, - Если я не устрою ее в срок, мне, действительно, придется взять ее с собой. А ведь Вам известно: в стране голод, и волнения охватили уже многие местности. Я никак не могу рисковать ею. Пусть она и несносна, но она - моя единственная дочь, - он положил большую мозолистую руку на взъерошенную голову девочки, и та подняла на него виноватый взгляд. Глаза всех наблюдающих эту сцену увлажнились слезами умиления, - Прошу Вас, мать-настоятельница, - продолжил мужчина, - Потерпите ее совсем немного. Если она, действительно, настолько невыносима, как мне сообщили из других монастырей, я освобожу Вас от нее сразу же по возвращении. Но один год... прошу Вас," - повторил он снова.
  Настоятельница внимательно посмотрела на успокоившуюся девочку. В присутствии отца она вела себя совершенно иначе. Должно быть, находясь при нем, она слыла бы послушной и покладистой. Но вся беда была в том, что Поль Роже должен был обеспечить дочери будущее и, значит, должен был браться за всю работу, что ему предлагали. Ему предлагали работу на верфи.
  "Я не сомневаюсь, месье Роже, что Александрин совсем не такая плохая девочка, какой хотела казаться, - улыбнулась настоятельница, - И не сомневаюсь, что она не разочарует Вас. Вот увидите, через год о ней любой здесь будет говорить лишь хорошее".
  Сестры скорбно вздохнули, а воспитанницы изумленно переглянулись, услышав эти слова. Значит, эту бесноватую оставляют! Но уже в тот день было ясно, что ни ей, ни монастырю это ничего хорошего не сулит.
  В следующие несколько месяцев среди девушек только и было разговоров, что о том, какие наказания уже успела испытать на себе непокорная Александрин. А вскоре таких наказаний больше не осталось, и разговоры прекратились, потому что девушкам скучно было обсуждать повторение одних и тех же событий. Она не признавала монашескую одежду, уроки шитья и само имя "Александрин". Она считала, что знает Библию и историю лучше учителя, за что была наказана постоянно - то есть, не было дня, чтоб ее не наказывали за споры с учителями. При этом, по слухам, мать-настоятельница смеялась до слез, выслушивая жалобы на нее. Если бы воспитанницы монастыря "Зачатия" сами более внимательно изучали Священное Писание, им была бы понятна причина ее смеха, но, так как молоденькие девушки не могли просиживать над Библией часами, то и смех настоятельницы казался им странным. Элеонор - тоже. До одного дня.
  Вернее сказать, это была ночь. Элеонор спала чутко, и тихий разговор за дверями спальни разбудил ее. Набросив на плечи шаль, девушка вышла в коридор и пошла на звук, намереваясь разобраться, кто из младших нарушает предписания, но, к своему удивлению, в одной из классных комнат она заметила странную пару. Настоятельницу она узнала еще по голосу. Женщина стояла у стола, смиренно сложив руки на груди и снисходительно глядя на свою собеседницу, которая сидела на столе спиной к двери и бубнила что-то невразумительное и неразборчивое. Притаившись за дверью, Элеонор стала подслушивать почти неосознанно. Все девушки, в конце концов, любят тайны и секреты.
  "И никак нельзя было обойтись без этого? - усмехнулась настоятельница ласково, - Александрин, ты ведь делаешь хуже всего себе самой. Зачем ты отталкиваешь от себя людей своей заносчивостью?"
  "А зачем люди такие идиоты?" - пробормотала девушка в ответ.
  Настоятельница тяжело вздохнула.
  "Александрин... Ну, они совсем еще юные девушки. Они твои ровесницы, и ты могла бы дружить с ними, если б не была такой придирчивой..."
  "А-ага! Да они до сих пор Марию-Магдалину с Марией Египетской путают! - бросила та презрительно, - И этот идиот тоже, кстати!"
  "Александрин, - снова вздохнула настоятельница, - Ты умная и начитанная девочка. Ты, действительно, хорошо знаешь Библию..."
  "Уж лучше некоторых!" - пробубнила девушка, но настоятельница не ответила на эти слова.
  "Но разве в Библии не сказано: "Гордыня - грех"? - спросила она, - Разве не сказано: "Не судите"?"
  "Ну да, ну да... а еще сказано: "Ненавижу гордый взгляд", - откликнулась Александрин мрачно, - Но разве я не права? Вот - меня бьют, и я бью в ответ! - решительно заявила она, - И не говорите мне про щеки! По мнению Ваших "девочек" я и так уродина... и они меня совсем изуродуют, если я все время буду подставлять то одну щеку, то другую! Они смеются надо мной, а я над ними. Они - над моим лицом, я - над их разумом. Кому что досталось! И... я пыталась подружиться... в первые дни я так старалась быть хорошей. Почему этого никто не заметил?" - спросила она обижено.
  Настоятельница приблизилась к ней и обняла девушку за плечи.
  "Александрин... ты старалась показать какая ты хорошая, - вздохнула она печально, - А люди хотят, чтоб ты увидела какие хорошие они..."
  "Что ж, если по прошествии трех месяцев ни я, ни они ничего не заметили, значит, ничего хорошего в нас нет! - заявила девушка, высвобождаясь, - Прости. Тебя я не хотела подводить. Но... так и быть, - она невесело улыбнулась, - Я хочу, чтоб ты не была лгуньей, и только поэтому... еще девять месяцев!"
  Соскочив со стола, девушка выбежала из комнаты, и на одно только мгновение в тусклом свете, проникавшем из окна, мелькнула ее головка. Прекрасные русые кудри были срезаны чьей-то жестокой рукой. Должно быть, то была расплата за жестокие слова.
  В следующие девять месяцев Александрин Роже занималась очень прилежно и вела себя очень тихо, соблюдая все правила обители и никого не тревожа. Настоятельница оказалась права: спустя год никто не мог сказать о ней ни одного дурного слова, даже те, кто ее очень не любили. Но им лучше других была видна перемена в ней: тихая и молчаливая Александрин могла обжечь взглядом. Если бы воспитанницы монастыря "Зачатия" внимательнее читали Библию, они бы всегда вспоминали ту фразу, глядя на нее, но они увлекались Руссо, а потому просто шептали, глядя ей вслед: "Королева нашлась!"
  Вернувшись с заработков, месье Роже поселился неподалеку от монастыря, и он часто бывал там, оказывая сестрам всяческую помощь, какую только мог оказать. Александрин покинула монастырь лишь по необходимости - в 1789 году, когда церковные земли были признаны национальным имуществом и конфискованы. Но отец не захотел, чтобы в это время она оставалась в Париже и отослал ее еще на три года к родственникам.
  Сам месье Роже в 1790 году вступил в "Братский союз" плотников и поддерживал, кажется, устремления кордельеров и якобинцев. Впрочем, часто он спорил с соседями - месье Дюпле и другими - о методах революции, но в то время все эти разговоры еще не касались сестер Дюпле. Все началось в 1791.
  ...Для семейства Дюпле конфискация церковных земель обернулась очень выгодным событием, ведь их дом стоял как раз на землях монастыря "Зачатия". И больше, нежели прежде, месье Дюпле уверовал в правоту Робеспьера и его соратников и в верность выбранного ими пути. Тогда живы были и Марат, и Дантон, да и многие другие.
  Тогда Максимилиан жил у них, и часто они собирались, чтобы обсудить будущее Франции. Прекрасное будущее их Франции, потому что теперь, вне всяких сомнений, они станут хозяевами.
  Максимилиан появился в их доме вечером 17 июля 1791 года, после расстрела демонстрации на Марсовом поле. За ним, Дантоном и за многими еще могли охотиться в то время, но месье Дюпле не побоялся привести в свой дом Неподкупного. Это было радостью и для него, и для всех домашних.
  Лишь хмурый взгляд Поля Роже словно занавесил свет нового времени. И, хотя никто не сомневался - мрачный плотник не выдаст секрета, но от его слов, брошенных на ходу, было как-то мерзко.
  "Месяц и три дня, - усмехнулся он, проходя мимо, - Вы, действительно, скоры..."
  Может быть, это лишь показалось, но Неподкупный неуютно поежился от этих слов. Да, революция оказалась не совсем такой, как они ожидали. Запрет стачек и объединений, этот расстрел, где погибли и женщины, и дети... Эта конституция, провозгласившая равенство лишь на бумаге! Раньше все казалось другим, но, оказывается, и во времена революций главное - уметь договориться.
  Впрочем, в доме Дюпле мрачные мысли оставили его. Прекрасные девушки поют и читают для него, заботливая хозяйка для него старается. И эта Элеонор такая миленькая, не смотря на свою сдержанность, а может быть, и благодаря ей...
  ...Поль Роже вскоре снова исчез из Парижа. Он вернулся лишь спустя год, и где он был все это время, осталось загадкой для соседей. Зато из уст в уста передавался слух о том, что упрямец, не смотря на запрет объединений рабочих, до сих пор состоит тайно в "Братском союзе", и только потому его дочь до сих пор не возвращается в столицу, что он боится за нее. Действительно, его могли штрафовать и сажать сколь угодно много раз - упрямцу было все равно. Но если бы чрезвычайные уполномоченные добрались до мадемуазель Роже... Шла война, в конце концов. Прусская армия сметала все преграды на своем пути. Сотни добровольцев уходили на фронт под звуки "Марсельезы", но это не могло успокоить тех, кто оставался ждать вестей с фронта. В предчувствии страшной опасности люди просто зверели.
  Весть о страшной расправе над заключенными в тюрьмах потрясла даже самых ярых якобинцев. Три дня длились казни. Поля Роже не тронули лишь потому, что какой-то федерат пожалел его и вступился за него как за человека полезного революции.
  Третьего сентября он вернулся домой и заперся там в одиночестве, и за несколько дней он не сказал ни слова. А первыми его словами, когда он заговорил, наконец, со своей хозяйкой, было: "Мы выпустили сотни монстров взамен одного".
  ...В конце июня 1793 года в Париж вернулась Александрин Роже.
  В стране шла война, и свирепствовал голод. Контрреволюционеры-роялисты поднимали народ на восстания по всей Франции, а в Париже лишь месяц назад якобинцам удалось сломить власть жирондистов и установить свою диктатуру, которая, впрочем, оставалась весьма условной, и противоборство в Национальном Конвенте не прекращалось и на день.
   Англия, Испания и другие страны коалиции двинули на молодую республику свои войска почти сразу же после казни Людовика. А внутри страны с ужасающей решительностью проводилась политика революционного террора, и закон о "подозрительных", принятый в сентябре, был равносилен смертному приговору для таких как она и ее отец.
  Но она вернулась, едва до нее дошли слухи о якобинском перевороте. Возвращение этой девушки не могло пройти незаметно.
  К тому времени ей было, наверное, около восемнадцати или девятнадцати лет. Она все так же презирала Руссо и всеобщую моду на эллинизм, так же ругалась по-испански, нарочито громко переводя свои слова тем, кому они были адресованы, и не признавала имени "Александрин".
   Она была высокой и стройной как отец, и, как у отца, ее серые глаза под темными занавесями ресниц оставались такими же насмешливыми и холодными. У Александрин Роже не могло быть другого взгляда. Все, знавшие ее, были уверены в этом. Некоторые из них переменили свое мнение в один из июльских дней, в самом начале июля 1793.
  Пятеро депутатов в сопровождении дам возвращались с очередного собрания Конвента, тихо обсуждая свои дальнейшие планы относительно республики и сдержанно споря, когда их внимание привлек шум на одной из улиц. Толпа городского плебса и федератов окружила какого-то ребенка, и, казалось, его жизни угрожает серьезная опасность в это мгновение. Пока в лицо холеному белокурому мальчику лет девяти летели только плевки, но могли полететь и камни.
  "Маленький роялист! Предатель! - выкрикивали люди, наступая на ребенка, - Из-за таких как твой папочка наши дети голодают! Сын спекулянта! Сын врага народа!"
   Один из депутатов сделал шаг в сторону столпотворения, но его товарищ остановил его.
  "Не надо, Филипп. Революция должна быть жестока порой. Ты ведь и сам понимаешь это, - он бросил быстрый веселый взгляд на красивую девушку в странном для этого времени наряде и добавил тише, - И ведь ты не хочешь опоздать? Елизавета, уверен, ждет тебя..."
  Смущенно пробормотав что-то, мужчина подчинился.
  "Мы вынуждены быть жестокими, - повторил его товарищ весомо, - Париж - цитадель свободы..."
  Не закончив мысли, он вздрогнул от взрыва испанской брани за своей спиной. Переглянувшись, мужчины устремили полные изумления взгляды на ринувшуюся к толпе девушку.
  Испанка. И она не боится обнаружить это сейчас, когда республика находится в состоянии войны с Испанией? И она не боится вмешаться в этот уличный самосуд - одна, безоружная против десятка обезумевших от голода и страха людей.
  Остановив одного из горожан, депутат поинтересовался у него о причине происходящего.
  "Родителей этого гаденыша арестовали как спекулянтов, - безразлично откликнулся тот, - Люди хотят справедливости".
  Депутаты снова недоуменно и мрачно переглянулись. Эту девушку, похоже, ждет одна судьба с тем, за кого она заступилась. Но интересно, как она поведет себя дальше? И они остановились у поворота, с холодным любопытством наблюдая происходящее всего в нескольких шагах от них.
  Протиснувшись сквозь толпу, девушка отшвырнула в стороны нависших над ребенком женщин и, оттеснив его к стене дома, обернулась к людям, окружавшим ее теперь плотным кольцом.
  "Я сказала: руки прочь, твари!" - выкрикнула она, и этот неподражаемый глубокий и страстный голос, созданный словно специально для пения, выдал Александрин Роже раньше, чем ее лицо.
  Ее лицо было неузнаваемо в это мгновение. Словно маска упала вдруг, и перед людьми, знавшими ее, казалось, очень хорошо, предстала истинная сущность мадемуазель Роже. Не холодная "королева", обжигавшая презрительными взглядами и колкими репликами воспитанниц монастыря "Зачатия", а неистовая и неукротимая в своей ярости, готовая, наверное, убить в это мгновение любого, она была похожа... Да, она была похожа на их бесконечную Революцию, напоившую их кровью и насытившую страданием за эти годы так щедро, что все теперь было красным перед глазами ослепленных страхом людей.
  Оттолкнув мальчика еще назад, девушка резко откинула за спину выбившиеся из-под косынки кудрявые волосы и обвела людей внимательным злым взглядом. Она задыхалась от ярости. Так задыхались от ярости и ненависти борцы революции, но эта девчонка боролась против. И одного этого было довольно, чтобы убить ее здесь и сейчас.
  "Я сказала: назад! - повторила она, отдышавшись, и быстро извлекла из складок юбки маленький нож. Видно было, что она не впервые держит его в руках, - Назад, грязные твари! Мне плевать, даже если вы убьете меня, но я заберу с собой в ад и ваши гнилые души! - выкрикнула она, наступая на толпу, и горожане невольно попятились перед сверкающим гневом и ненавистью острым, как бритва, взглядом ее глаз, - Назад! Я не дам убить ребенка!"
  "Отойди в сторону, - спокойно произнес один из федератов, из-под белесых бровей насмешливо посмотрев на нее, - Дай людям свершить правосудие. Мы завоевали это право ценой многих жизней".
  "Право убивать? - девушка презрительно хмыкнула и на глазах изумленных парижан, не спеша, спрятала нож, - То есть, это за этим вы дрались все эти годы? Выходили на стачки? Потом смирились с тем, что вам запретили стачки? Выходили на Марсово поле, требуя низложения короля, полные решимости отнять его жизнь? И оставили на Марсовом поле сотни покойников? Наконец, срезали монаршую голову, и срезали еще больше голов своих братьев, признав их врагами лишь за то, что они поклонялись не Робеспьеру, Марату, Дантону и Сен-Жюсту, а Жаку Ру, жирондистам и Мирабо... Вы терпели голод и лишения, каких не знали даже при том, кого называете тираном, ради свободы, равенства и братства... И что?! - она открыто смеялась в глаза опешившим людям, - Вы их достигли теперь, когда Франция, да и не только Франция умылась вашей кровью? Вы работали по четырнадцать часов в день на хозяев за нищенские тридцать су? Вы работаете по двадцать на республику за двадцать! Вы работаете бесплатно на эту войну! Зато теперь у вас есть право работать по двенадцать часов. Или не работать вообще! У многих ли из вас есть работа сейчас? Вы хотели получить земли церкви и дворянства и отняли их. Отлично! Теперь выкупите их у республики! Есть у вас такие деньги? У нас с отцом нет! Вы хотели равенства. Вы получили равенство! Да большинство из вас даже права голоса не имели до прошлого года в этой республике, где люди рождаются и остаются свободными и равными в правах!" - насмешливо выкрикнула она.
  В этой насмешке было слишком много правды. Неудивительно, что ответом на нее стал камень.
  Дамы попытались увлечь своих кавалеров за угол. Им уже ясно было, что финал расправы близок, и не хотелось видеть это снова. Но депутаты уперлись. Они стояли, смотрели и слушали, и их взгляды отражали в равной мере изумление и испуг.
  Не издав ни звука, девушка только на короткий миг опустила голову. Когда она посмотрела на людей, окружавших ее, снова, в ее прозрачных серых глазах не было больше ни ненависти, ни ярости. Одно только презрение. И презрительная насмешливая улыбка неуловимо преобразила ее юное лицо, окрашенное кровью вместо румян.
  "Я была пару раз на заседаниях Конвента, - усмехнулась она, - И я слышала, что говорят там. Да, вы, верно, думаете, что это ваше завоевание - право убивать. Но вы ошибаетесь, если считаете это завоеванием революции. На самом деле, - она обвела лица онемевших от удивления парижан насмешливым взглядом и остановилась на группе молодых буржуа на другой стороне улицы, - На самом деле право на убийство не может быть завоеванием этой молодой... новорожденной... революции! - сказала она громко, - Потому что убийство - это то, чем люди занимались испокон века ради возвышения себя над другими, ради денег и ради власти! И я желаю вам, господа! - серые глаза сверкнули смехом, но это было страшно для тех пятерых, на которых они смотрели, - Умереть той же смертью, какую вы уготовали своим жертвам!"
  Обернувшись на испуганный возглас одной из дам, горожане заметили депутатов, и это окончательно вывело их из себя. В девушку полетели камни, и улицу наполнили озлобленные крики.
  "Так вот чего ты хочешь?! - взвыли женщины остервенело, - Роялистка! Предательница! Смерть ей!"
  "Ты умрешь, дрянь!" - сжав камень в кулаке, федерат шагнул к девушке, заслонившей собой ребенка.
  "Не раньше тебя!" - весело выкрикнула та, резко выпрямившись и полоснув ножом ему по животу.
  Толпа на мгновение отступила, и тело федерата упало на мостовую у ног девушки, разливая вокруг лужу крови. Люди не сразу поняли, что произошло. Но в следующее мгновение толпа взвыла, и кольцо вокруг пленников стало сужаться.
  Девушка ранила еще несколько человек, но силы изначально были неравны, и вскоре ее повалили на мостовую. Ребенок вырвался и побежал по улице, взывая к прохожим о помощи, но те лишь шарахались от него. Если кого-то снова забьют камнями, то, в конце концов, в Париже умирает не один и не два человека в день.
  "Ее зовут Александрин Роже! Надо написать ее имя на табличке! - взвыл хилый парень, за волосы поднимая голову потерявшей сознание девушки, - Напишем ее имя и вздернем ее!"
  "Как ее зовут? - переспросил плотник Эжен, знаменитый в этих кварталах, приблизившись к неподвижному телу, - Александрин Роже, говоришь? Ну-ка, руки, руки убери!" - и он ударил парня по руке, заставив отпустить девушку.
  "Да, она роялистка!" - заявил тот.
  Эжен осторожно поднял с мостовой безвольное тело и, бережно обняв девушку за плечи, убрал растрепавшиеся волосы с ее лица. Ее волосы пропитались кровью.
  "Роялистка, говоришь, - повторил он тихо и внезапно крикнул, свирепо посмотрев на парня, - То есть, ты не знал, что это дочка республиканца Поля Роже?! Да что вы творите, люди?! - воскликнул он, поднимая девушку на руки, - Это же... это..."
  И он замолчал, не найдя слов.
  "Расходитесь скорее, - произнес он спокойнее, - Если мальчишка уже нашел Поля, скоро здесь прибавится трупов, если вы не поторопитесь".
  "Не пугай нас! Мы все равно казним эту шельму! - завопили из толпы, обступая его, - Ухожи, Эжен, тебя мы не тронем на первый раз..."
  "А на второй?!" - громогласно выкрикнул высокий черноволосый мужчина, приближаясь к толпе со стороны плотницкой мастерской Эжена.
  И, даже не глядя в его серые глаза, по одному лишь голосу люди поняли, кто перед ними. Отстранив назад мальчика, следовавшего за ним от самой мастерской, мужчина вынул из-за пояса массивный нож, и его лезвие блеснуло на солнце.
  "Эжен, забирай Касандру, мальчишку и иди к нам, - сказал он спокойно, и это спокойствие уже напугало многих. Но толпа рассеялась совсем после его следующих слов. Поль Роже не был блестящим оратором, поэтому он сказал просто, - Ну, у кого еще осталось желание казнить мою дочь? Выходи по одному. Или можете, как всегда, толпой - все равно я перережу вас, как баранов!"
  И, может быть, ему и пришлось бы драться, но плотники уже собирались за его спиной, подтверждая еще раз - "Братский союз" все еще существует и не даст в обиду тех, кто не предал его идей.
  Дамы, видя, как быстро разбегаются люди, словно исчезая в никуда, снова потребовали от своих спутников покинуть это место.
  "Скорее! Они же как звери! Они убьют нас!" - прошептала одна из них.
  И другая добавила: "Им чужды идеалы революции!"
  Проводив последних врагов мрачным взглядом, Поль Роже подошел к Эжену и недовольно поджал губы, взглянув на девушку, которую тот все еще держал на руках.
  "Антония, Антония, - пробормотал он, пряча нож, - Спасибо, дружище Эжен, теперь дай эту дурочку мне. Ох, Антония! - вздохнул он снова, прижимая дочь к груди, и усмехнулся, посмотрев на мальчика, все еще стоявшего рядом, - Как они тебя! Ну, там разберемся какой ты роялист. Пока пойдешь с нами. Как зовут-то тебя?"
  "Антуан, месье, - откликнулся тот живо и побежал рядом, заглядывая в лицо девушке, - А как зовут месье и мадемуазель?"
  "Ну, меня можешь звать Поль, а ее - Александрин," - пробормотал плотник.
  Эжен подхватил мальчика на руки и усадил его себе на плечи.
  "Месье зовут Пабло Роя, но для нас, французов, Поль Роже, - весело сообщил он, - А мадемуазель, спасшую тебе жизнь и обязанную тебе жизнью, - он усмехнулся такой нелепице, - Зовут Касандра-Антония Роя, или Александрин-Антуанетта Роже. Но я согласен с Касандрой - звучит это ужасно! - громко рассмеявшись, Эжен проследовал во главе небольшой процессии плотников к своей мастерской, - А меня зови дядюшка Эжен, - добавил он весело, - Только не болтай много".
  "Я понял, - тихо откликнулся Антуан, - Вы - запрещенный союз. Я не буду говорить про это".
  "Умный мальчик!"
  ................................................................................................................................................................................................
  ...История милого белокурого мальчика Антуана была совершенно в духе того времени. Да, его отец был спекулянтом. Но он не был роялистом и политикой вообще интересовался мало. Он был из тех неудачливых буржуа, которым не удалось обогатиться за счет революции, и которых революция лишила их голов. За мужем последовала и мадам. Не то, чтоб ее обязательно было гильотинировать, но просто люди были особенно кровожадны почему-то в тот день, и судья был не в настроении, вынося приговор.
  Про ребенка как-то забыли и вспомнили о нем лишь спустя два дня. Революционный террор не предусматривал никаких наказаний для девятилетних детей, и жители той улицы, на которой спекулировал хлебом в свое время месье Вент, решили сами наказать сына преступника. Вот так все и получилось.
  Выслушав рассказ мальчика, Пабло и Эжен мрачно переглянулись и промолчали. Их молчание даже немного напугало Антуана, он не сразу понял, что необразованные плотники просто не могут подобрать подходящих слов.
  "Ладно, ты пока останешься у нас, - произнес Пабло, ставя на стол перед ребенком последнее, что осталось в его доме из еды, - Ешь. И смотри за Антонией. Я сейчас".
  Мужчины вышли из кухни, но до мальчика доносились обрывки их тихого разговора.
  "Это для Элен. Это все, что я пока могу дать," - произнес Пабло виновато.
  "Оставь себе хоть су назавтра, - сердито откликнулся Эжен, - Вам тоже нужно будет что-то есть".
  "Да. Но я смогу заработать, а Поль уже - нет. Спасибо тебе, дружище. Я не забуду этот день!"
  Эжен невольно рассмеялся.
  "Странный ты, друг! Чем ты накормишь завтра дочь?"
  "Будет день - и будет пища," - усмехнулся Пабло в ответ.
  Когда он вернулся к Антуану, тарелка перед мальчиком была не тронута.
  "Значит, это правда, - пробормотал Антуан, глядя на мужчину полными слез глазами, - Что вы... так помогаете друг другу? Дядюшка Поль, вы можете не есть сами, но накормить совсем чужих людей?"
  "Эти люди не чужие, - улыбнулся плотник и быстро вытер мальчику нос, - Не ной. Садись и ешь. Мужа Элен убили во время выступления. У нее дети. Конечно, мы должны помочь, ведь нам тоже помогут, если что..."
  "А я? Я ведь - чужой! - Антуан упрямо отодвигал тарелку, - А Вы отдаете мне еду, которую могли бы отдать сестрице Касандре!"
  "Вот всегда мечтал о большой семье, и чтоб жена нарожала мне мальчиков, - пробормотал плотник, усаживаясь за стол рядом с ним, - Но моя жена была невообразимо упряма. Родила одного ребенка, и тот оказался девчонкой! Ешь, Антонио, - улыбнулся он, - Ты - ребенок, ты вне всяких правил. А для Антонии я заработаю на хлеб. Тем более, раз уж ты усыновился к нам... Думаю, она тоже будет довольна. Все, доедай и ложись спать. Завтра тебе придется одному ухаживать за сестрицей Касандрой!"
  "Я буду стараться," - пробормотал мальчик и начал есть.
  ...Это немало подивило всех, вхожих в дом Роже, но маленький буржуа, действительно, старался. И Касандра привязалась к нему с первого же дня, когда пришла в себя. Она болела еще долго, а Пабло целыми днями пропадал в городе в поисках хоть какого-то заработка, и Антоньо, как девушка прозвала нового постояльца их крохотной квартирки, проводил с ней больше всего времени, ухаживая за "сестрицей Касандрой" как только мог. Он даже немного зарабатывал, если можно считать заработанным тот кусок хлеба, который белокурому "ангелочку" дала хозяйка, и который он тут же поделил на три части, оставив себе меньшую.
  На пятый день Касандра решила, что совершенно оправилась и, оставив "дом и хозяйство", как она выразилась, на "младшего", отправилась на работу. Гордая и надменная "королева" нашла для себя самую неподходящую работу для королев - стирать белье на реке. Но, как она говорила, там, во всяком случае, хоть сколько-нибудь платят.
  "Ничего, Антоньо, выкарабкаемся! - усмехалась она, смазывая растрескавшиеся руки каким-то подозрительным составом, - Тяжелая работа - это лучше, чем никакой!"
  Но через несколько дней она вернулась с реки очень рано, и Антуан выронил листовку "Братского союза", которую должен был переписать для дядюшки Пабло, увидев ее.
  "Думаю, мне придется поискать работу в другом месте, - усмехнулась Касандра, взглянув на свое отражение в мутном зеркале на стене, - Появляться в тех кварталах, где люди знают о моем предсказании, теперь опасно..."
  "О чем ты, сестрица Касандра? - воскликнул мальчик испуганно, - Что у тебя с лицом?"
  "А, так ты еще не знаешь... Марат убит, - сообщила та с веселой усмешкой и добавила не менее весело, - Э, не смотри на меня так, Антоньо! Я не монстр! Просто мне его не жаль. Ну вот ни на столечко! Правда, и ее мне не будет ни капли жаль когда они отсекут ей голову, - добавила она тише, - Это ж надо... идеи гуманизма и кухонный нож!"
  .......................................................................................................................................................................................................................................
  
  "Если меч короток - нужно только сделать лишний шаг".
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Сидя на низкой скамейке у самого окна своей крохотной комнаты, Пабло Роя чинил обувь дочери, не обращая никакого внимания на шум и крики, доносящиеся с улицы. Он был сосредоточен и серьезен как всегда, и его спокойствие передавалось девушке и ребенку, которые, наконец, перестали отвлекаться на шум и склонились над книгой, тихо переговариваясь.
  Было бы ошибкой считать Касандру-Антонию Роя образованной девушкой только оттого, что она отлично знала Библию. Это, скорее, свидетельствовало об обратном. Рано оставшись без матери, Касандра воспитывалась и обучалась своим малограмотным отцом настолько хорошо, насколько хорошо он мог ее воспитать и обучить. О ее воспитании лучше всего говорило само ее поведение. Ее образование ограничивалось теми предметами, о которых сам плотник Роя сколько-нибудь знал. Должно быть, именно поэтому она отлично владела ножом (и на кухне, и в бою) и разбиралась еще в ряде совершенно не женских вопросов. Но при всем этом, хотя отец и старался преподать ей хоть что-нибудь, что могло быть полезно женщине, но сам факт отсутствия в этой семье книг долгое время ставил под вопрос даже обучение маленькой Антонии грамоте. В конце концов, Пабло Роя нашел выход: он стал обучать дочь, используя единственную книгу, имевшуюся в наличии, то есть - Библию. Не удивительно, что к тринадцати годам Касандра знала ее наизусть. Однако, первые зачатки настоящего образования она получила именно в том монастыре, который так стремилась покинуть сначала, и который привязал ее к себе именно своей библиотекой. Воспитанницы монастыря "Зачатия" могли думать о ней, что угодно, но, уединяясь в библиотеке среди пыльных фолиантов, погруженная в миры, о которых прежде она даже представления не имела, Касандра не думала о них ни секунды. Она жадно впитывала знания. И, покидая монастырь, к гордости настоятельницы и учителей, Александрин Роже уже могла быть названа неплохо образованной и даже просвещенной девушкой. Большего для дочери буржуа и не надо. Но Касандра была дочерью рабочего, ибо, из-за верности идеям 1791 года, отец так и не сумел разбогатеть своим ремеслом. И ей все еще было мало.
  Даже сейчас, сидя над книжкой, которую Антоньо только несколько дней назад решился принести из своего тайника, она ужасно завидовала и злилась. Как можно было пожечь книги?!
  Эжен вошел без стука и остановился в дверях, прислонившись спиной к косяку и насмешливо глядя на своего товарища.
  "Так значит, ты не идешь?" - спросил он.
  "Не иду, - откликнулся Роя мрачно, - Пускай другие дураки лезут под пули в этот раз. С меня довольно. Они так ничего и не сделали за все это время и не сделают никогда. А если вам просто охота подрать глотки, или нужно продать завтра пару тысяч гробов - то это без меня".
  "Пабло, я понимаю все, что ты говоришь сейчас и вчера на собрании, - вздохнул Эжен, проходя в комнату, - Но подумай сам, разве Ру не прав? Он же выступает за то, за что и мы: максимум и справедливость для всех!"
  "А, слышал! - отмахнулся Роя устало и насмешливо передразнил оратора, - "Свобода - это пустой призрак, когда один класс может безнаказанно изнурять другой класс голодом!" Сам-то веришь? - усмехнулся он, подняв на товарища взгляд, - Во-первых, Эжен, дни Ру сочтены. Якобинцы покончат с ним - это ясно любому, кто не слеп. А во-вторых, уж если говорить по существу, так они требуют еще и всеобщего террора. Ты помнишь, откуда здесь взялся этот мальчишка? - он ткнул пальцем в притихшего Антоньо, - Ты помнишь, как они поступили с ним и Антонией? Вот это и есть их справедливость! Это - без меня!"
  "Но эта конституция," - начал было Эжен.
  "Такая же пустая бумажка как та! - прервал его Пабло, не дослушав, и, швырнув обувь на пол, поднялся на ноги, - Еще более лживая бумажка, потому что тут они еще и объявили своей целью "всеобщее счастье"! - бросил он зло, - Но при этом мы все до сих пор еще под законом Ле Шапелье! Ты вдумайся, Эжен: это они, они, а не король, запретили нам стачки и собрания, даже взаимопомощь! Их-то это не касалось, Святая Мария! И это они узаконили применение Национальной! - он выкрикнул это слово в лицо молчащему Эжену, - Национальной, то есть, нашей гвардии для подавления наших же стачек! А за то, что я сейчас говорю тебе, меня запросто могут гильотинировать, - добавил он тише, - Как врага революции!"
  "Значит, ты остаешься при своем мнении, - повторил Эжен и, не услышав ответа, спросил тихо, - Можем мы пока остаться у вас?"
  Пабло Роя густо покраснел.
  "То есть, твоя жена и дети сейчас за дверью? Святая Мария! - он быстро обернулся и крепко обнял друга, - Да располагайтесь, конечно, дружище! Я знал, что ты не поведешься на болтовню этих обманщиков! Антоньо! Антония! Живо, освободите комнату для мадам Луизы и месье Эжена! Мы пока переберемся на кухню. С хозяйкой я все улажу!" - улыбнулся он и вышел.
  Виновато улыбаясь, в комнату вошла мадам Луиза с крохотным младенцем на руках, и еще двое малышей шли рядом, держась за ее юбку. Антоньо недоуменно посмотрел на девушку. Но сестрица Касандра уже сдвигала мебель, освобождая место для новых жильцов и весело переговариваясь со старшими детьми, и он тоже улыбнулся.
  "Да какая разница, мадам Руж, голодать ли нам вчетвером или вдевятером? - донесся с кухни веселый голос Пабло Роя, - Ну же, Вы добрая женщина, я знаю! Вот и славно!"
  "Если б не Ваши милые детки, - пробормотала хозяйка в ответ и добавила, вздохнув, - И эти детки тоже... словно ангелочки".
  "Они Вас, несомненно, полюбят, мадам, - откликнулся Роя, - Ведь Вы столь добры!"
  Эжен и Касандра переглянулись и невольно усмехнулись своим мыслям. Пабло Роя умел договориться со своей хозяйкой!
  Вообще, мадам Руж, действительно, была доброй и отзывчивой старушкой, одной из тех буржуа старого строя, которых революция по случайности не лишила их имущества, но которые ничего и не приобрели от нее, как новые буржуа, день ото дня богатевшие благодаря новым законам революционной Франции. Ей принадлежал этот покосившийся домик в самом конце рабочей улицы, в одном из самых грязных и, несомненно, самых опасных кварталов Парижа. Ее дети-роялисты бежали за границу еще в 1791 году, но мадам Руж отказалась покинуть Родину. Как и десять лет назад, еще при жизни месье Руж, она сдавала за умеренную плату крохотные комнатки таким же нищим, как семейство Роя, семьям рабочих. И те были благодарны ей, потому что среди пожара революций домик мадам Руж оставался для них и их детей островком тишины и мира, пусть даже это им только казалось.
  А детей мадам Руж любила до самозабвения (до того, что она вот уже месяц не требовала с плотника Роя долга за комнату, так ей нравились его дети). И будь у самой мадам немного больше денег, она бы даже помогала своим постояльцам, но, поскольку в течение уже нескольких месяцев большинство из них или были без работы вовсе или перебивались случайными заработками, или бесплатно работали на войну, то мадам Руж могла лишь не просить с них денег. У нее самой денег тоже не было.
  Вот и это новое семейство... Они бросили свой дом и бежали сюда, под защиту друзей, опасаясь преследований. А ведь плотник Эжен считался зажиточным человеком. Не стоило ему так увлекаться политикой.
  "Ни к чему хорошему увлечение политикой не приводит, - вздыхала мадам Руж, устраивая постель для детей Роя в своей комнате, - Вот, уж как получилось. Потерпите немного. Завтра придумаем получше, - улыбнулась она печально и провела рукой по волосам Антоньо, - Антуан, ты как ангелочек, - вздохнула она снова, - Ты не занимайся политикой, хорошо? Одни беды от нее!"
  "Вы правы, мадам, - серьезно ответил тот, - Я лучше обучусь на плотника, как дядюшка".
  Касандра прыснула со смеха.
  "Ты - на плотника! Да с чего ты взял, что сумеешь? - сказала она насмешливо, - Не, тебе лучше податься в клерки или в священники... Правда, пока у нас нет денег на обучение," - добавила она разочарованно.
  "А вот на кораблях не обязательно быть образованным, - пробормотал мальчик, устраиваясь под вытертым одеялом рядом с ней, - И мне почти десять. Меня бы взяли юнгой. А, сестрица Касандра? И я бы тогда сразу начал зарабатывать, а не висел на шее у тебя и дядюшки..."
  "Забудь! - шепотом прикрикнула на него девушка, накрывая ребенка одеялом с головой и легко преодолевая его сопротивление, - Забудь и даже голову не забивай!"
  "Но сестрица..."
  "Не серди меня, Антоньо!- прервала Касандра возражения мальчика, - Чтоб такого ангелочка - да на флот! Мы не согласны! Да, мадам Руж?" - усмехнулась она весело, снова запихивая мальчика под одеяло.
  "Конечно, Александрин, - откликнулась та серьезно и, задув свечу, добавила задумчиво, - Но, если Антуан так хочет зарабатывать, тогда, пожалуй, я поговорю завтра с братом. Может быть, что и выйдет".
  Антоньо снова вынырнул из-под одеяла.
  "Правда, мадам? - воскликнул он радостно, - Я буду так признателен Вам! За любую, любую работу!"
  "Правда, - зевнула та, - Спокойной ночи, ангелы мои!"
  "Спокойной ночи, мадам!" - хором откликнулись дети.
  И юный Антоньо засыпал в эту ночь, счастливо улыбаясь, уже мечтая о том, как замечательно переменится вся их жизнь, когда и он сможет зарабатывать хоть немного.
  Но и на следующий день, и через день, и еще через день Пабло Роя не пустил свою хозяйку в город. В городе идут бои между рабочими и Национальной гвардией, сказал он. Опасно даже выходить из дома, и, уж конечно, по такому пустяку, как навестить брата, он не позволит мадам Руж и носа показать на улицу.
  "Не хватало еще лишиться нашей доброй хозяйки в этом безумии! - бросил он возмущенной дочери по-испански, - Все, иди успокой Антоньо. Переждем, пока они не перестанут стрелять".
  Касандра выпустила шитье из рук и подняла на отца огромные от изумления и страха глаза.
  "Они снова стреляют в толпу?"
  "Не правда ли, напоминает кое-что? - усмехнулся Пабло желчно, но, опомнившись, взял себя в руки, - Не бойся, Антония, сюда они не придут, - произнес он тихо, привлекая к себе дочь, - Они переубивают друг друга и успокоятся. Нас это не коснется в этот раз".
  "Отец, - прошептала девушка, прижимаясь к нему, - Отец, отец, не связывайся с ними больше. Они уже едва не убили тебя однажды. Сколько жизней они должны забрать, чтоб насытиться, наконец?!"
  "Не плачь, Антония, все будет хорошо, - крепче обнимая дочь, произнес Пабло, - Я никому не позволю навредить тебе".
  Вытерев слезы, девушка отстранилась и улыбнулась, посмотрев ему в лицо. Это была и жалкая, и вымученная улыбка, но одно то, что она все еще способна улыбаться, делало жизнь плотника Роя светлее.
  "Я люблю тебя, отец," - сказала она и быстро вышла с кухни.
  И Пабло прошептал едва слышно: "И я люблю тебя, дочка, больше всего на свете".
  ...Пабло Роя предпочел бы не выпускать дочь из дому вообще, но это означало голод, а голода в доме плотника боялись сильнее, чем смерти. И, узнав о подавлении народных выступлений и аресте Жака Ру, отец и дочь вновь отправились на поиски заработка. Антоньо они запретили выходить в город, и мальчик остался помогать хозяйке в счет погашения их долга.
  Пабло повезло: за несколько дней в Париже было убито столько людей, что могильщики требовались на всех кладбищах, и, пускай Роя был плотником, но и выкопать могилу, если за это заплатят, он тоже мог. А на второй день его узнал один из буржуа, на которого он работал ранее, и, пусть даже за двадцать су, но плотник Роя был обеспечен работой на ближайшее время.
  Его дочери пришлось тяжелее. Это было правдой: не было у Касандры-Антонии Роя каких-нибудь умений, которые бы пригодились ей в поисках работы. Кухарки, прачки - туда и носа не следовало совать, откусят... Да она бы согласилась на любую черную работу, но даже эти места были заняты!
  Пробродив по городу до обеда и поняв, что удача сегодня отвернулась от нее, девушка села на мостовую и горестно подперла голову кулачком. Она попыталась утешиться строками из Библии о тех, кто стучит, и им обязательно откроют, но почему-то сегодня даже любимая книга не вселяла в нее уверенности. Нет, несомненно, ее так и будут гнать от дверей!
  Люди спешили мимо нее, даже не обращая внимания на бедно одетую девушку в залатанных сандалиях. Действительно, после того, как отец выплатил свой последний штраф за нарушение закона Ле Шапелье, ей пришлось продать все хорошие и даже сколько-нибудь годные платья, чтобы оплатить комнату. А под этими тряпками только очень зоркий глаз распознал бы "королеву" монастыря "Зачатия". Тем более, что, отрицая новую моду на платья в греческом стиле, отменявшую корсеты и практически ничем не прикрывавшую женскую фигуру, Касандра, считавшая такую одежду "срамной", выдумала свою собственную моду. Из грубой темной ткани она шила себе прямые юбки и блузы наподобие мужских, закрывавшие ее тело почти целиком от бесцеремонных взглядов. За широким черным поясом она всегда прятала маленький нож. А длинные русые волосы - прекрасные волосы, которыми Пабло Роя мог любоваться часами, пока она спала, - закручивала в тугой узел и прятала под косынку, не позволяя выбиться ни единой пряди. Это было ее ответом их мнимой свободе. "Если раздеть женщину значит - освободить ее, тогда шлюхи - самые свободные из нас!" - бросила она однажды в пылу спора. Отец не разговаривал с ней неделю после этого, и Касандра Роя еще больше уверилась в своей правоте. Ведь, если у нее есть право прилюдно обнажаться, но нет права говорить все, что она думает, - тогда это, определенно, мнимая свобода!
  Стянув с головы косынку, девушка стала быстро переплетать волосы. Не стоит отчаиваться! Моисей бродил по пустыне сорок лет, а сейчас только полдень. Она еще найдет работу... Ну, не сегодня, так завтра...
  "Такая прекрасная девушка и в одиночестве! - раздался над ней молодой насмешливый голос, - И такая сердитая! Мадемуазель, девушек совсем не красит, когда они сердятся! - усмехнулся незнакомец, когда Касандра подняла на него взгляд, - Спорим, я сумею угадать причину вашего плохого настроения? Вам отказали от места?"
  Касандра оценила этого парня за долю секунды. Якобинец.
  "Именно, - ответила она, поднимаясь и завязывая косынку, - А вы еще два года назад обещали, что работа будет у всех. Идите своей дорогой, господин революционер, и дайте мне идти своей!"
  Незнакомец нахмурился. Он был темноволосым и кареглазым, и очень стройным. Он был очень красив. Касандра ни за что не приняла бы его за рабочего. Адвокат, наверное, как все их лидеры.
  "Сеньорита несправедлива, - тихо произнес он, и девушка застыла, не сделав и шага, услышав родной язык, - Все мы стараемся наладить жизнь народа..."
  "Пока видно только, как вы стараетесь терроризировать народ! - бросила Касандра зло, - Приберегите свои речи для более благодарной публики, сеньор!"
  И, резко развернувшись, она быстро пошла по улице.
  "Меня зовут Габриэль! - донеслось до нее, - Габриэль Долорос Сьерто!"
  "Совершенно бесполезная информация!" - зло откликнулась девушка.
  В ответ на эти слова прозвучал веселый смех.
  "В мастерскую Шебе требуются швеи!" - крикнул парень снова.
  И, резко развернувшись, Касандра свернула в сторону мастерской старика Шебе.
  Его знал весь квартал. Платил он мало, работать заставлял до восемнадцати часов в день, но такого, чтобы старик Шебе не заплатил, не было, и поэтому швеи работали на него, пока их совершенно не оставляли силы. Касандра была сильной и выносливой.
  Но старик Шебе был придирчивым занудой, как показали уже первые минуты разговора с ним.
  "Раз мадемуазель согласна на все условия, значит, мадемуазель очень нужны деньги, - протянул он задумчиво, выслушав девушку, - Мадемуазель неплохо шьет, если правда то, что она сама сшила себе эту одежду. Но правда ли это? Я не хочу иметь неприятности, понадеявшись на необязательного человека..."
  Касандра сжала кулаки.
  "Месье Шебе! - прервала она буржуа, - Хватит уже! Желаете отказать - отказывайте, но не надо томить меня. Я, может быть, еще найду сегодня работу!"
  "Мадемуазель очень нужны деньги, - повторил старик, внимательно посмотрев в покрасневшее лицо девушки, - Мадемуазель единственная добытчица в семье?"
  "Мой отец плотник, но для них тоже мало работы сейчас, и у меня есть младший брат," - краснея еще больше, ответила та.
  Шебе печально вздохнул.
  "Это жестокое время, - для себя самого проговорил он и добавил громче, - Но мне удивительно, что мадемуазель знает, что мне нужна работница. Место освободилось только сегодня".
  "Я встретила человека, и он сказал мне об этом, - ответила девушка, - Габриэль... Сьерто, кажется," - уточнила она, нахмурившись.
  Шебе неожиданно весело рассмеялся.
  "Вы даже не запомнили его! Но, раз это Габи, то, так и быть, мадемуазель может приступить к работе с завтрашнего дня," - усмехнулся он.
  Домой Касандра-Антония Роя летела, словно на крыльях.
  ...На следующий день, оставив дочери все деньги, что сумел заработать на кладбище, и те, что хранил про запас, Пабло Роя и Эжен вместе с ним отправились в пригород Парижа по поручению буржуа, получившего дом в тех местах и намеревавшегося его привести в порядок. Их семьи теперь оставались в Париже, словно одна семья. Отправляясь в путь, мужчины повторяли только одно: "Будте осторожны. Ради всех святых, будте осторожны!" И то же самое они тысячу раз повторили мадам Руж. Впрочем, мадам Руж теперь и без того была очень осторожна. После сентябрьских волнений она так и не нашла своего брата, а его имущество было объявлено собственностью республики, что наводило мадам на мрачные мысли.
  Касандра редко появлялась теперь в доме мадам Руж, в основном, чтобы оставить Антоньо деньги и карточки на продукты. Она даже немного погасила долг за комнату, хотя он и был огромен до сих пор.
  Работа в мастерской Шебе оказалась именно настолько ужасной, как она и предполагала. Но девушка была рада и этому. Все же лучше, чем ничего. А редкие часы, выпадавшие ей на отдых, она, чтобы не тратить время на дорогу, проводила у своей новой знакомой. И, засыпая на диване в ее комнате, Касандра-Антония думала с улыбкой о том, что раньше подобное знакомство показалось бы ей диким и вообще невозможным.
  ...Андрэа была дочерью адвоката. Еще при короле ее отец имел большую практику, и его заработки позволяли ему ни в чем не отказывать дочери. После революции он примкнул сначала к жирондистам, но, смекнув, что сила на стороне якобинцев, легко, как это и полагается адвокату, сменил точку зрения. Поэтому в жизни его дочери не изменилось ровным счетом ничего, сколько бы ни менялась власть во Франции за эти годы. Она все так же носила самые красивые платья и общалась в лучшем и самом прогрессивном обществе с самыми симпатичными молодыми людьми. Платья Андрэа обычно шила в мастерской Шебе. А молодой человек, который нравился ей больше всего, это и был племянник старика Шебе Габриэль. Впрочем, насчет уз родства между старым портным и молодым республиканцем Андрэа сильно сомневалась. Но зато Шебе старался каждый раз принудить племянника развлекать дорогую гостью, и это в старике ей определенно нравилось.
  Но ее печалило то, что Габриэль редко появляется у дяди. А еще то, что иногда ей удавалось подслушать из разговоров отца и других робеспьеристов. Они с июля, с тех пор, как Дантона вывели из состава "Комитета общественного спасения", твердили все одно: примиренцу и его соратникам недолго осталось. Противиться террору, заявлять о желании закончить войну, даже не победив... Это была опасная позиция. И Андрэа печально вздыхала, слушая, как отец и другие ругают Дантона и "дантонистов". По большому счету, ей были безразличны их судьбы, но одна судьба была очень небезразлична юной Андрэа. И, думая о том, что глупый упрямый Габриэль все так же предан Дантону и его идеям, как и раньше, девушка не могла радоваться даже новым платьям.
  ................................................................................................................................................................................................
  
  Близкое будущее
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Ни одного корабля на горизонте. Всадница соскочила на землю и подбежала к самой воде, отчаянно вглядываясь в морскую даль. Ни одного корабля! Когда они успели отплыть?
  Упав на колени, женщина сгребла землю руками.
  "Мои дети!"
  Высокий мужчина остановился рядом с ней.
  "Госпожа Хесса, нужно возвращаться в Марракеш, - произнес он спокойно, - Султан должен узнать. Он сможет..."
  Араб смолк, отступив перед сверкающим яростью взглядом.
  Сжав землю в кулаках, женщина медленно поднялась на ноги и пристально посмотрела ему в лицо.
  "Сможет - что? - произнесла она внезапно осипшим голосом, - Я даже не знаю, кто забрал моих детей!"
  "Госпожа Хесса, мы должны вернуться, - повторил араб упрямо, - Султан не простит, если Вы пострадаете".
  "Не простит, если пострадаю я? - усмехнулась женщина, отряхивая землю с рук, - Ну да, так оно и было с самого начала. Снаряжайте корабли".
  ..........................................................................................................................................................................................
  ...В Египте было спокойнее последние полгода. Бесконечная война мамлюкских беков за власть прекратилась, кажется, и жизнь понемногу входила в свою обычную колею. Это было непрочное спокойствие, но это было лучше, чем ждать в Берберии того, какой из султанов первым отравит или зарежет другого и завладеет троном Марракеша. Во всяком случае, Хесса считала так.
  Прибыв сюда больше года назад, Хесса бинт Искандер Ибери быстро освоилась в Александрии. И в первое время она привлекала к себе немалое внимание. Вдова Сулеймана бен Ахмад была еще очень юна. Видевшие ее без никаба не давали ей и семнадцати. Но для своих юных лет госпожа Хесса бинт Искандер отлично разбиралась и в хозяйстве, и в торговле. Запустевшее за долгие годы имение возрождалось, прерванные торговые связи возобновлялись. И госпожа уже мечтала о том, как дорого продаст урожай этого года, и ее корабли, груженые более ценными для европейцев товарами, отправятся из портов Африки в благословенную Европу, где все так же не ослабевает интерес к специям, маслам и другим дарам Востока.
  Но письмо из Феса заставило юную госпожу оставить честолюбивые планы. Это было очень кстати, ибо, не успел ее корабль выйти в море, как в Египте возобновилось противостояние беков, подогреваемое извне Османской Турцией. Но в тот день, читая письмо, молодая женщина комкала его от досады.
  Мариам укачивала разбушевавшегося ребенка и сбоку робко поглядывала на женщину, мерившую комнату быстрыми нервными шагами.
  "Это ж надо! Это же надо так! - воскликнула та, наконец, со слезами в голосе, швырнув измятое письмо на пол, - Только я начала работать всерьез! Только мы все запустили так, что аж жарко! Мариам! - обижено воскликнула она, пораженная безразличием служанки, - Ты что? Тебе все равно, что мы должны бросить все?!"
  "Госпожа Хесса расстроена, но иначе нельзя, - осторожно откликнулась та, - Если господин хочет видеть госпожу в Фесе, госпожа должна отправиться туда. Вы разделите с господином его победу..."
  Наверное, девушка хотела этими словами утешить свою госпожу, но они возымели почему-то совершенно противоположное действие.
  "Да я здесь налаженное хозяйство бросаю! - выкрикнула Хесса зло, - Торговлю! Столько народу без работы останется, когда ваши пустоголовые управляющие снова все развалят! - на глаза ей навернулись слезы, и женщина опустилась на низенькую тахту у окна, - Я так старалась, - пробормотала она, - Я так хотела хоть немножко все поправить..."
  "Госпожа Хесса, Язид все плачет," - произнесла Мариам озабоченно.
  Она понимала, что ничем иным не сумеет отвлечь женщину от мрачных мыслей. Но, если Язид плачет...
  Хесса подошла к кровати и села на нее, усадив ребенка себе на колени. Он успокоился почти сразу.
  "Мама тебя напугала? - виновато заглядывая в глаза сыну, спросила женщина и добавила обижено, - А вот ты видел, как с мамой поступают? Только мы тут устроились, да? Вот был бы ты постарше - ты бы вступился за маму, да?"
  Мариам невольно рассмеялась. Ребенок так забавно бормотал, словно соглашаясь. Словно он понимал слова своей матери.
  "Ты бы вступился за свою мать, - повторила Хесса уверенно, крепче обнимая сына, - Язид, сын мой, радость моя..."
  И, спустя всего несколько минут, она была уже совершенно спокойна и призвала к себе управляющих.
  "Итак, опустим ту часть речи, которая относится к вашей полной негодности во всех смыслах, - сказала она им, - И перейдем сразу к тому, что вы должны делать, чтобы не разрушить весь мой труд..."
  Управляющие - убеленные сединами старцы - слушали госпожу, опустив головы. Им было, что ответить! Любой другой они бы ответили так, что она бы до конца жизни дар речи потеряла. Но с госпожой Хессой ругань не проходила. Она сама ругалась не хуже мужчин. А вот в торговле - да, это так, увы, - понимала намного больше многих из них. Поэтому они просто слушали и запоминали, и очень надеялись, что эта наглая девчонка не вернется уже из Феса.
  "Я обязательно вернусь! - сказала она им, - И скоро! И вы уж постарайтесь продержаться до моего возвращения!"
  Она вернулась, спустя почти десять лет.
  ...Тихо позвякивая золотыми украшениями под накидкой, женщина вошла в гарем дворца Феса и остановилась во дворе, с улыбкой оглядываясь кругом.
  "А местечко ничего, да, Язид? - улыбнулась она ребенку, задремавшему у нее на руках, - Очень даже... Думаю, пару месяцев назад здесь было не так чистенько..."
  "Госпожа Хесса!" - возмущенно прошептала служанка за ее спиной.
  И женщина весело улыбнулась. Этого нельзя было увидеть по ее губам, скрытым повязкой никаба, но это ясно читалось в ее разбойничьих глазах. И женщины гарема недоуменно рассматривали незнакомку, гадая, кто она и почему здесь.
  "Так мы можем разместиться здесь? - произнесла она по-арабски, - Со всеми?"
  "Госпожа Хесса! - простонала служанка, - У Вас есть свои покои!"
  Наложницы и служанки высыпали из-за занавесей и ковров. Они только теперь поняли: это она!
  Жена султана медленно прошла мимо всех и остановилась напротив незнакомки, пристально глядя ей в глаза.
  "Хесса? - повторила она, - Что ж, пойдем, я размещу тебя и твоего ребенка. Не снимай здесь никаб, - добавила она погодя, - И не спускай с сына глаз. Многие здесь уверены, что он - сын султана. И у них нет причин любить тебя".
  "Ясно, - откликнулась Хесса, одним движением сбросив никаб с головы. И, обведя взглядом изумленных женщин, добавила громче, - Мы, определенно, подружимся".
  Женщина остановилась и посмотрела ей в лицо.
  "Ты красивая, - произнесла она по-испански, - И твой ребенок красивый. Не рискуй им. Пойдем. Пока я размещу вас у себя. Так безопаснее".
  ... "А все так плохо? - поинтересовалась Хесса, уложив сына спать, - Что мне даже необходимо скрываться под замком в покоях султанши?"
  Женщина сняла никаб, и только теперь Хесса увидела ее лицо. Она была очень красивой - черноволосой и черноглазой, и еще очень молодой. Но в уголках ее глаз уже поселилась печаль.
  "Все очень непросто, - ответила она, знаком приглашая гостью к столу, - Ешь. Ты должна восстановить силы. Султан получит всю власть рано или поздно. И все эти женщины, которых ты видела только что... любая из них надеется родить ему наследника. Ты понимаешь разницу между той, которую султан призывает на ночь, и той, что родит ему сына? - Хесса кивнула, но в ее взгляде сквозило безразличие, и это забавляло султаншу, - Ты не понимаешь! - рассмеялась она, - И не понимаешь разницы между наложницей и женой".
  "Ну, уж это-то я понимаю!" - пробормотала Хесса с набитым ртом.
  "Пять лет сердце султана принадлежало мне, - тихо произнесла ее собеседница, - Эти годы были похожи на ад. Были жены и кроме меня, взятые раньше. Теперь они уже умерли. Но тогда они наполняли мою жизнь издевательствами за то, что меня полюбили. Наложницы не могут такого, - она вздохнула, - Но все они рожали девочек, и только я родила султану сына. Я счастлива, что исполнила свой долг, но с того дня сердце султана отвернулось от меня. Он не призывал меня больше. А потом появилась ты, - некоторое время женщина молчала, - Если ты думаешь, что здесь о тебе было неизвестно, ты ошибаешься. Я знаю даже твое истинное имя. Но я не хочу быть, как они, - она снова вздохнула, - Султан все равно не любит меня больше, так уж лучше пусть он полюбит такую как ты, чем таких, какими были его прежние жены. Ты, во всяком случае, честна. Почему ты не ешь?"
  "Да мне в горло ничего не лезет! - зло откликнулась Хесса, - Это что такое... Ты сватаешь меня, что ли? Если ты думаешь, что я пришла отнять, то ты зря так думаешь!" - быстро возбужденно заговорила она.
  Но султанша прервала ее усталым жестом.
  "Нет. Он не принадлежит мне, - сказала она, - И тебе он принадлежать не будет. Но сейчас он хочет, чтобы ты была рядом".
  "Хочет, тоже мне! - пробормотала Хесса, - А меня кто спросил, чего я хочу?"
  Султанша снисходительно улыбнулась, посмотрев на нее.
  "Чего ты хочешь?"
  Хесса упала на ковер.
  "В тот год, когда мне исполнилось пятнадцать, - проговорила она задумчиво, - Ко мне посватался один хороший парень. Нет, правда, он был хорошим. И очень добрым. Только я тогда не умела видеть таких вещей. Я сказала ему: ты недостаточно хорош для меня! - и выставила бедолагу за дверь. Мои родители потом извинялись, извинялись. Мы едва совсем не рассорились с этой семьей. И мне было стыдно, когда я поняла, что виновата во всем моя глупость. Я так и сказала родителям. Но они ответили: "Если ты не любишь его, значит, все правильно. Однажды придет человек, сердце которого будет биться, как твое, и ты тогда еще вприпрыжку к кадию побежишь. Но до этого дня мы, так и быть, готовы извиняться хоть тысячу раз". Потом наш квартал вырезали, моих родителей, родителей того парня и его самого убили, а я попала к твоему мужу, - добавила она тише, - Но только наши сердца не бьются одинаково. А я, как бы там ни сложилась моя жизнь, я оставляю за собой это право - ждать такого человека, который будет принадлежать мне!"
  "Странно, - султанша опустилась на ковер рядом с Хессой и задумчиво теребила ее волосы, - Странно все то, что ты говоришь. Разве короткое счастье не дороже всего этого? Ведь мужчина никогда не отдаст себя женщине целиком и навсегда. Отдаем мы".
  "Оно и видно! - бросила та недовольно, - Отдала ему жизнь, молодость, сына родила! А у него сердце, видите ли, отвернулось! Бред какой!"
  Султанша тихо рассмеялась.
  "Ты еще девочка! Ты еще не понимаешь, - проговорила она ласково, - Но мне ничего не жаль. Он дал мне счастье... Ты поймешь когда-нибудь. Не надо, чтобы сердца бились одинаково. Надо, чтоб они бились друг для друга".
  "Сама себе противоречишь. Друг для друга - это когда оба любят и верны, и оба отдают. А не так вот!" - пробормотала Хесса, отворачиваясь.
  "Ты такая девочка!" - прошептала султанша.
  Мужчина тихо вышел и закрыл за собой дверь. Да, пожалуй, жена сумеет пока позаботиться о ней. Она рассуждает разумно: лучше дружить с новой султаншей. Вот только что значит этот разговор? Хесса не знала, что эти покои соединены, но жена знала это и могла предположить, что он придет проверить ее. Зачем она заговорила об этом? Сулейман горько усмехнулся. Змея. Да, ты ужалила больно.
  Лежа на ковре рядом с женщиной, которой суждено стать второй и - любимой - женой ее мужа, султанша ласково гладила ее непослушные жесткие волосы, и ее глаза почему-то наполнялись влагой. Как тяжело.
  ...Сулейман остановил женщину одним жестом и другим пренебрежительным жестом он отогнал наложниц, столпившихся вокруг, едва он появился в гареме.
  "Открой лицо. Смотри мне в глаза! - она повиновалась, но от этого голос султана был лишь еще более жестоким и холодным, - Зачем ты говорила с ней об этом?"
  "Султан слышал все. Он сам может понять, что мои намерения были чисты," - тихо ответила женщина и снова склонилась перед ним.
  "И ты знала, что я слушаю вас? - усмехнулся султан, занося руку, - Змея!"
  "Отец! Умоляю! Отец!" - несколько девочек окружили мужчину, оглушив его своим криком.
  Сулейман презрительно поморщился.
  "Убери куда-нибудь этот выводок! - бросил он жене, - И сама не показывайся мне на глаза!"
  "Вот так тебе, гордячка! Праведница! - пробормотала одна из наложниц и тут же неловко оступилась, отскочив в сторону перед горящим презрением и яростью взглядом огромных синих глаз, - Недобрый глаз!" - прошептала она испуганно, отползая за занавеси ковров.
  "А эти девочки, значит, дети тех самых жен, что издевались над тобой? - по-испански спросила Хесса, приблизившись к султанше, - Они ведь умерли при родах? Ты вырастила их детей? - она улыбнулась, - Так, что они готовы вступиться за тебя даже перед ним? - даже не взглянув на застывшего в изумлении султана, она сделала еще шаг и смиренно склонила перед женщиной голову, - Прости, если я говорила тебе что-то обидное... что-то не то. Прости меня. Прими и меня под свое покровительство, госпожа," - произнесла она по-арабски.
  Громкое "Ах!" наложниц было слишком громким для слуха султана. Побледнев, он быстро вышел. Наложницы проводили его изумленными взглядами. Если за такое он не накажет эту девку, значит, это, действительно, их будущая султанша!
  Султанша отстранила от себя девочек и протянула руку к голове Хессы. Но сегодня она уже не решилась коснуться ее. Да, эта женщина займет ее место рядом с султаном.
  "Подними голову, Хесса бинт Искандер Ибери, - тихо произнесла она. И, взглянув ей в лицо, Хесса увидела в ее прекрасных черных глазах слезы, - Скоро ты станешь равной мне, - еще тише произнесла женщина, - И нет нужды просить меня о покровительстве, ведь теперь это ты можешь покровительствовать мне и им, - она обвела взглядом девочек, - Пойдемте".
  И все они вышли из залы, провожаемые изумленными взглядами. Султанша, действительно, мудра. Она не будет презираема даже тогда, когда больше уже не будет любима.
  ...Познакомившись со всеми детьми, находившимися под опекой султанши, Хесса могла только удивляться, как той удается справляться с ними всеми. Ей, действительно, выпала непростая судьба.
  "Но одно мне непонятно, - задумчиво проговорила она, укачивая сына, - Почему среди всех этих детей нет твоего?"
  "Он уже слишком большой, - вздохнула женщина, - С пяти лет мужчина не может больше находиться в гареме, а моему сыну семь".
  Хесса на мгновение замерла и испуганно посмотрела в умиротворенное румяное личико Искандера.
  "И ты не видела его... два года?" - спросила она, наконец.
  Султанша рассмеялась, но в этом смехе прозвучали слезы.
  "Ну что ты! Видела, конечно! Я видела его четыре раза, - уронив голову на руки, женщина расплакалась. Даже ее выдержка не была бесконечной, - Но это лучше для него, - произнесла она, успокоившись, - Он ведь наследник. И, пока власть в стране не полностью принадлежит султану, его нужно скрывать ради его же блага".
  "Ясно".
  Хесса сказала только это и нерешительно, робко погладила женщину по голове. Она не представляла, что еще можно сказать или сделать.
  Но, спустя какое-то время, она осознала: через четыре года и она сама будет так же рыдать!
  "У меня тоже отнимут Язида? - ее голос был неузнаваем, когда она спросила это, - Отнимут?"
  Султанша подняла на нее испуганный взгляд. Да что такое с этой девочкой? Почему эти огромные, полные ужаса, глаза? Этот осипший голос? И это ощущение страха, что она вселяет в сердца одним взглядом...
  "Если ты станешь султаншей, то вынуждена будешь подчиняться общим правилам, - произнесла она медленно, осторожно подбирая слова, - Но твой сын - не наследник. Он останется во дворце, и ты сможешь видеть его каждый день, даже несколько раз в день. Сколько захочешь. Я уверена, султан не откажет тебе в этом. И ты... сама будешь выбирать ему воспитателей. До того, как сына увезли, я часто видела его".
  "Часто? Да я не расстаюсь с Язидом ни на минуту! - выкрикнула Хесса, - Не хочу никакого султана! Хочу вернуться в Александрию! Пусть он отпустит меня!"
  И она разрыдалась, прижав к себе сына, который уже проснулся и теперь бормотал что-то, словно утешая ее.
  "Язид! Не хочу ничего без тебя, сокровище мое! Сердце мое!"
  Это было последней каплей, перевесившей чашу боли. И султанша тоже разрыдалась в голос.
  "Сынок... Сынок, родной, где ты сейчас..."
  Мариам хотела позвать султаншу и госпожу к столу, но, застав эту душераздирающую сцену, попятилась назад.
  "Уж лучше б мы тихо-мирно торговали в Александрии!" - пробормотала она.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...А египетская кампания оказалась не такой уж блестящей!
  Жан-Батист вольготно развалился в большом резном кресле, небрежно пролистывая бумаги хозяина поместья, обнаруженные в ящиках стола. Дикие арабы! Как они вообще понимают эту свою "вязь"?
  Англичане... Этот их неугомонный Нельсон суется где надо и где не надо! Да и сами египтяне, кажется, не особо рады французам-освободителям... А ведь они и правда освободили их от ига мамлюкских беев! Генерал насмешливо хмыкнул. Такого не бывало даже в Европе, постоянно раздираемой войнами за престол то одной, то другой страны, чтоб на одну и ту же корону одновременно претендовали трое! Или четверо? Генерал нахмурился и сбросил бумаги со стола. Теперь еще и Наполеон сбежал, свалив все на него! Это похоже на него. Даже не удосужился лично сообщить; письмо, видите ли, передал. И вот, он теперь - командующий всем, что осталось от французской армии в Египте. Какая радость! Наполеон... После всех его побед продул туркам, надо же! И вообще, зачем в это дело турки ввязались? Они давно уже фактически не управляют Египтом, а все туда же! Вот как ему теперь все это улаживать? Хорошо бы замириться со всеми, конечно, и делать уже ноги из этих трижды проклятых песков, но англичане, как всегда, гонор показывают. Что бы такое придумать, что бы уж точно убедило их в необходимости мира?
  "Генерал, - нерешительно позвал адъютант, - Что прикажете делать с повстанцами?"
  "А что мы делаем с ними во Франции? - недовольно откликнулся тот, - Вздерните главарей - и остальные успокоятся!"
  "Но генерал..."
  Молодой человек все еще стоял в дверях, растерянно глядя на своего начальника и не торопясь исполнять приказ.
  "Что еще?!" - зло бросил тот.
  "Генерал, но это восстание было организовано... ребенком, - произнес адъютант тихо, - Сыном хозяйки этого поместья".
  Генерал оживился и, отбросив все те забавные предметы, которые нашел в ящиках и которыми пытался развлечься, встал из-за стола.
  "То есть - ребенком? - спросил он, - Сколько ему лет?"
  "Девять. Почти десять. Он совсем еще мальчик, и если мы казним его, это вызовет массовые волнения," - заговорил молодой человек быстро.
  Генерал отмахнулся от этих слов.
  "Приведите ко мне этого заговорщика!" - приказал он.
  "Генерал, здесь еще девочка... семи лет. Можно ее отпустить? Она ведь совсем ни при чем," - робко добавил адъютант, остановившись в дверях.
  Генерал нахмурился.
  "Тогда зачем ее схватили?"
  "Она - дочь хозяйки..."
  Упав в кресло, генерал ухмыльнулся и посмотрел на покрасневшего до ушей юношу из-под тяжелых фиолетовых век.
  "Веди сюда обоих! - приказал он, - И... кто там еще из зачинщиков! Или это все организовал ребенок?"
  И он громко рассмеялся.
  ...Через несколько минут десять арабов стояли перед ним, гордо подняв головы. Они ни на миг не опустили глаз. И из всех мальчишка, пожалуй, вел себя особенно заносчиво и надменно.
  Он был такой черноволосый, синеглазый - с глазами, синими и темными, как бушующее море, - он был преисполнен достоинства и готовности встретить любую судьбу в это мгновение. И он не испытывал страха. Генерал это видел. Взрослые мужчины боялись смерти, стоя перед ним, а этот щенок - нет!
  "Так значит, народ подбил на сопротивление ты? - произнес генерал медленно, склонившись к мальчику, чтобы заглянуть ему в глаза, - Зачем?"
  "Вы захватили нашу землю и убивали наших женщин и детей, - голос ребенка звучал твердо и решительно, - Мы обязаны были сопротивляться этому".
  "Вот как!" - хмыкнул мужчина, отходя к окну.
  Некоторое время он молчал, раздумывая над ответом мальчишки и тем, как он ответил. Это не могло не внушать уважение, и Жан-Батист уже уважал этого ребенка более, чем многих взрослых... чем Наполеона, позорно бежавшего, бросив свою армию. "Мы должны были!" Какие прекрасные слова. Слова мужчины.
  Прошло немалое время. И только теперь генерал осознал, наконец, это - то, что мальчишка ответил ему по-французски!
  "Ты знаешь французский? - воскликнул он, обернувшись к мальчику, - Значит, ты не араб? Фран...цуз?"
  "Я знаю арабский, фарси, английский и французский, и, тем не менее, остаюсь испанцем," - невозмутимо откликнулся тот.
  Генерал закашлялся.
  "Да как ты можешь знать..."
  "Мать всегда заботилась о нашем образовании".
  Снова сев за стол, генерал подпер подбородок ладонью и внимательно посмотрел на этого ребенка.
  "Так организатор - ты?" - повторил он свой первый вопрос.
  Мальчик согласно кивнул.
  "Да. Я управляющий этих земель и, значит, обязан защищать их жителей".
  Он произнес это все так же спокойно. Его, определенно, не волновала собственная судьба. И генерала злило то, что он не способен внушить страх этому мальчишке. Впрочем, мальчишка интересный. Во Франции, получив подобающее образование и вращаясь в нужных кругах, он бы далеко пошел. Это было бы забавно.
  "Сестренку не жаль?" - лениво поинтересовался мужчина.
  И вот теперь он увидел страх в этих смелых глазах! А все пленники, словно один, с криками бросились к нему. Солдаты скрутили их и повалили на пол. Теперь из всех стояли только дети.
  "Очень миленькая девочка, - ухмыльнулся генерал, - Она так же хорошо образована, как и ты? Она бы сделала отличную партию".
  "Она - ребенок! Даже вы не смеете причинить ей вред!" - выкрикнул мальчишка, загораживая сестру.
  И Жан-Батист повеселился этим его бесполезным порывом. Какая разница, если они окружены французами!
  "И не подумаю, - откликнулся он все так же лениво, - Но она мне понравилась. Наверное, я заберу ее во Францию и сделаю из нее прекрасную юную мадемуазель. Она меня понимает? - усмехнулся он, - Эй, ты хочешь ходить на балы в красивых платьях и есть много сладостей?"
  Девочка сказала что-то по-арабски. У нее был очень красивый голос.
  "Что она говорит?" - зевнул генерал.
  "Проклинает вас всех. Обещает бесконечные муки в аду и ссылается на хадис, в котором сказано, что воинов первыми привлекут на последний суд," - невозмутимо откликнулся мальчик.
  Солдаты закашлялись и недобро как-то посмотрели на детей. Но генерала только рассмешила эта угроза.
  "Вот как! - рассмеялся он, - С ней и правда будет не скучно! Скажи ей, если она не понимает, что я заберу ее и буду заботиться о ней".
  "Она Вам не поверит. Вы - убийца".
  "Вот как, - вздохнул генерал тише, - Но это не меняет моих планов. Ладно, закончили разговоры. Этих - вздернуть, мальчишку - высечь... потом отпустите. А эта девочка едет в Париж! - заявил он решительно, - Я напишу письмо, ее там примут..."
  "Стойте! - вырвавшись из рук солдата, мальчик подбежал к столу, - Стойте! - повторил он отчаянно, глядя генералу в лицо, - Не забирайте Абаль! Делайте со мной, что хотите, только не забирайте ее!"
  "Так значит, ее зовут Абаль, - усмехнулся генерал, - Хорошо. Высеките его и приведите снова сюда, - приказал он опешившему адъютанту и, обратившись к мальчику, произнес с видом заговорщика, - Я напишу два письма. Одно - в Париж, чтоб там хорошо приняли Абаль и хорошо заботились о ней до моего возвращения. Второе - для тебя, чтоб я мог узнать тебя, если ты доберешься до Парижа. Ты должен искупить свою вину! - усмехнулся он, - Послужишь Франции на флоте. И, если все твои начальники отзовутся о тебе хорошо, я, так и быть, тебя тоже возьму к себе. И не надейся, - ухмыльнулся он, заметив растерянность ребенка, - Сюда вы больше не вернетесь. Но, если ты согласишься, вы будете вместе. Или хочешь остаться?"
  С тихим стоном мальчик упал на колени и закрыл лицо руками, бормоча что-то, из чего Жан-Батист мог разобрать только "Абаль".
  "Помилуйте этих людей, - произнес он, наконец, - Я на все согласен. Но разве Франции не нужны солдаты сейчас? Разве вы не набираете их из местных? За мной и Абаль они пойдут куда угодно. Не убивайте".
  Генерал нахмурился.
  "Здравая мысль. А если они снова взбунтуются?" - спросил он.
  Мальчик поднялся на ноги и посмотрел ему в лицо темными глазами.
  "Это - наша личная охрана. Им безразлично, кому служить, пока они служат нам, - ответил он, - Помилуйте их. Прошу".
  "Хорошо. Но запомни мою доброту!" - рассмеялся генерал.
  "Век не забуду," - откликнулся мальчик тихо.
  И, взглянув на него, Жан-Батист понял, что что-то в этом ребенке переменилось за эти мгновения. Но - что, он понять не мог.
  "Отлично. Исполняйте! Этих - на порку, девочку заприте! - приказал он, уже принимаясь за письмо и бормоча себе под нос, - И когда я вернусь в Париж..."
  Жан-Батист Клебер не вернулся в Париж уже никогда.
  ..................................................................................................................................................................................................
  ...Шли месяцы, и совершенно ничего не менялось. Она все так же жила в роскоши, в окружении слуг, которые исполняли любой ее каприз. И было все так же тошно, как в тот день, когда султан покинул дворец для подавления каких-то волнений.
  Хотя кое-что, несомненно, изменилось. Это странно для гарема, но у Хессы появилось много подруг, и все они просто обожали странную испанку за ее простой и веселый характер. Ее характер был даром божьим - Хесса поняла это еще в детстве. Она, может быть, не была ни умна, ни красива, но она умела всегда быть собой - и это подкупало людей. Такими были все в их роду. И отец гордился этим. Не умом и не красотой - ведь и то, и другое можно подделать, не так ли? - а способностью оставаться собой в любых обстоятельствах. Это не подделать. Это идет от сердца. Простое, грубое и честное сердце рода... Тут воспоминания рвались. Она поклялась забыть.
  Султанша уже разъяснила ей очень подробно положение дел, впрочем, Хесса видела это и сама: он не отпустит ее. И, плача в подушку, она понимала очень четко: ей не вырваться из этого круга. Он не тронет ее, но он и не отпустит ее от себя, пока она ему не надоест.
  Она пыталась откупиться, но ее попытка провалилась. А ведь так хорошо все начиналось!
  В ту ночь, перед его отъездом, она зашла в покои султана (страже даже в голову не пришло останавливать ее) и забралась к нему на широкую кровать. Она долго разглядывала его лицо в свете луны, прежде чем решилась его разбудить. Он был таким сосредоточенным и сердитым - даже во сне!
  Наконец, она решилась и нырнула под одеяло. Странно, но, едва она прикоснулась к нему, как он потянулся навстречу, во сне бормоча ее имя. Хесса выдохнула. Пережить одну эту ночь и жить уже свободно!
  "Обещай мне, - прошептала она, - Обещай мне одно, любимый".
  "Все, что угодно!" - он уже проснулся, но, должно быть, все еще считал, что это сон.
  "Обещай отпустить меня и сына," - выдохнула женщина.
  Сулейман открыл глаза и внимательно посмотрел ей в лицо. А вот это не могло быть сном!
  Слетев с кровати, женщина разразилась проклятиями. А он молчал, потому что никакая брань не могла описать его разочарования. Он молчал долго, и, наконец, Хесса замолчала тоже.
  "Уходи! - произнес он тихо и твердо, - Мне нужно не это! Мне нужна жена!"
  "У тебя уже есть одна!" - бросила Хесса, направляясь к двери.
  Она уже не смогла уснуть. И утром только ленивый не спрашивал: отчего у госпожи Хессы такие опухшие глаза? Госпожа плакала?
  "И вот как вы догадались!" - бросила женщина в ответ на очередной вопрос и резко развернулась, намереваясь уйти.
  Она даже не заметила, как люди вокруг словно исчезли по знаку султана. Он стоял в шаге от нее и смотрел на нее такими злыми глазами, каких раньше у него никогда не бывало.
  Взяв ее за руку, Сулейман приложил ее ладонь к своей груди, и женщина ощутила, как быстро, сильно и неровно бьется его сердце. И его голос прозвучал очень странно, когда он заговорил.
  "Я не буду клясться в любви, но и не солгу, как солгала ты. Оно никогда не будет биться как твое. Но так оно бьется только из-за тебя!"
  Он сказал это и ушел.
  И никогда еще раньше Хесса так не ревела по ночам, как в эти месяцы, когда его не было в Фесе.
  ...Когда он вернулся, и они встретились впервые после разлуки, то оба отлично видели, как тяжело каждому из них дается спокойствие. Но они говорили о чем-то, чего потом не могли вспомнить, играли с Язидом, потом он ушел и пришел к ней только поздно вечером, закончив все дела.
  Через месяц она стала его женой. Через год родилась Интисар.
  ...........................................................................................................................................................................................
  ...Ступив на борт корабля, султанша приказала не пускать за ней охрану, и моряки повиновались, как если б им приказывал сам султан. И они не обращали никакого внимания на крики генерала и его угрозы, пока она говорила.
  "Поступив так, я предаю вашего правителя. Но иначе я поступить не могу, - сказала она, - Отправляясь со мной, вы больше не сможете рассчитывать на помилование. Поэтому, что бы вы ни решили, я пойму любое ваше решение".
  В следующую минуту над головой женщины развернулись паруса.
  И генералу оставалось лишь смотреть вслед удаляющемуся кораблю и молиться, чтобы султан не казнил его за это.
  ...Султан его не казнил. Вообще, он слушал рассказ генерала так спокойно, будто с самого начала предвидел его конец.
  "Ее дети, - усмехнулся он, когда генерал замолчал, - Всегда - ее дети. Да, так оно и было с самого начала..."
  ..................................................................................................................................................................................................
  
  "Он не один из вас..."
  
  Жестокая фантазия
  
  ...До дня десятого термидора Элеонор Дюпле видела юную мадемуазель Роже лишь несколько раз, и каждая эта встреча врезалась ей в память.
  Скандальная испанка сильно подурнела за то время, что работала в мастерской Шебе. Это отмечали все знакомые, глядя на нее. И часто молодые люди печально вздыхали: "Ах! А ведь какая была красавица всего год назад!"
  Год назад в Париже был еще Пабло Роя, и дочь могла рассчитывать на него. Но Пабло Роя, а с ним еще несколько плотников, ушел на верфи в поисках работы. Война с Англией, которой не было видно конца, заставляла республику озаботиться состоянием военного флота. Белокурый непоседа Антоньо отправился с ними, не пожелав становиться ни клерком, ни священником и не желая дожидаться, пока в семействе Роя каким-нибудь чудом появятся деньги. И теперь Касандра была главной добытчицей в доме мадам Руж, который покинули за последние месяцы все жильцы, кроме нее, жены и детей плотника Эжена и самой хозяйки. Кто-то из этих людей был убит на войне, кто-то - во время волнений, некоторые, подобно Пабло и Эжену, ушли искать лучшей доли. Других забрали люди из "Комитета общественного спасения", и на возвращение этих, последних, в доме мадам Руж больше не надеялись.
  ...Очередь за "хлебом равенства" протянулась вдоль нескольких домов, и люди заполнили улицу между ними так тесно, что было не пройти. Обведя взглядом это столпотворение, Касандра горестно вздохнула: придется сделать крюк, чтоб попасть в мастерскую!
  "Ну, ты как? - обратилась она к Луизе, выпуская ее руку, - Выстоишь?"
  Беременная женщина привалилась к стене и улыбнулась ей вымученной усталой улыбкой.
  "Не волнуйся обо мне, Касандра. Лучше поспеши на работу. Иначе господин Шебе будет сердиться и может вычесть у тебя из жалования," - сказала она тихо.
  Девушка протянула ей талоны и ободряюще улыбнулась.
  "Я ему вычту - кулаком да в зубы!"
  И она убежала, протопав по мокрой мостовой голыми пятками.
  Мимо группы буржуа Касандра пронеслась быстрее вспышки, они и рассмотреть ее не успели. А молодой мужчина еще долго ругался ей вслед - пробегая, девушка толкнула его беременную жену.
  "Как ты, Елизавета?" - озабоченно поинтересовался он.
  Молодая румяная женщина улыбнулась в ответ.
  "Все хорошо. Не сердись, Филипп. Я знаю эту девушку. Это Александрин Роже. Так ведь, Элеонор? - она обернулась к сестре и, получив утвердительный ответ, продолжила, - Она, должно быть, отпросилась с работы. Работает на этого кровососа Шебе. А он - знаете какой!"
  Мужчины хмуро переглянулись.
  "Да, Шебе очень строг, - подтвердила Элеонор сдержанно, - Но не стоит, все-таки судить сгоряча. Он ведь отпустил ее, так?"
  "Он вычитает из жалования за любое опоздание, и швеи у него скоро совсем теряют силы от такой работы!" - произнесла еще одна женщина, бывшая с ними.
  И они с Елизаветой оживленно заговорили о том, как тяжело приходится таким простым людям, как они, в это жестокое время, когда кругом одни спекулянты и эксплуататоры, вроде этого мерзкого старикашки Шебе.
  "Поэтому я и говорю, что требуется ужесточение революционного террора, Филипп, - мрачно произнес один из мужчин, - Даже при всех правах, что мы закрепили за людьми конституцией и революционными законами, такие, как он - всюду. Ты сам видишь, с ними нельзя иначе. Только полное истребление".
  "Должно быть, ты прав," - пробормотал тот.
  ...Десятого июня 1794 года Конвент принял предложение Максимилиана Робеспьера об усилении революционного террора. В последующие дни число казней в одном только Париже возросло до небывалых прежде размеров. А двадцать седьмого июля (девятого термидора по революционному календарю) на заседании Конвента Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и Леба были арестованы.
  Их казнили на следующий день. Впрочем, Филипп Леба, по слухам, покончил с собой еще до ареста.
  Их везли на казнь в железной клетке, так же, как везли на казнь всех до них в эти годы - короля, королеву, Жака Ру и Шарлоту Корде, Эбера и Дантона, и еще многих других. В них бросали камнями, над ними смеялись и издевались. Но теперь, глядя на все это сквозь щели ставен, Элеонор не могла утешиться мыслью "Это делается во благо революции и народа".
  "Если задуматься, все они говорили о революции и народе, а в итоге, дорвавшись до власти, пожрали друг друга как..."
  Касандра цокнула языком, не найдя подходящего сравнения, и бросила недовольный взгляд на бледное лицо Елизаветы Леба. Женщина уже несколько часов не приходила в себя.
  Элеонор обернулась и недоуменно посмотрела на эту юную девушку - такую невозмутимую в столь страшный момент.
  "Не надо смотреть на меня, как на монстра, Эль! - усмехнулась та, поднимаясь на ноги, - Те, кто казнят ваших друзей сейчас, оправдывают это точно так же, как те оправдывали казни второго сентября девяносто второго в тюрьмах Парижа. Не больше, не меньше - ради революции, и все тут! И в этой клетке не безвинные агнцы (как бы цинично ни прозвучали мои слова, а ты послушай, это полезно!) - там убийцы, такие же, как те, кого они убили, и те, кто убивает их! И пока народ не нахлебается крови, чтоб через горло лилось, это не остановить... Ладно, я покормлю ребенка, - произнесла она спокойнее, приближаясь к малышу Филиппу, - Это очень плохо, что у нее пропало молоко, Луизе не прокормить двоих, - пробормотала она, - Впрочем... Если вы останетесь здесь, то очень скоро смените эту квартиру на тюрьму. Так может, пойдем?"
  "Елизавета не простит мне..."
  "Ясно. Но ты помнишь дорогу к дому мадам Руж, не так ли? - девушка остановилась в дверях и внимательно посмотрела на заплаканную женщину, - Так приходите, когда они выпустят вас. Удачи!"
  И она просто ушла, оставив на столе немного еды и молока, которым жена плотника поделилась с женой революционера.
  ...Сестры провели в тюрьме восемь месяцев, и об этом времени они хотели забыть навсегда. Когда они вышли на свободу, они не были больше ни веселыми, ни румяными, как раньше. И маленький Филипп все время хрипел и кашлял. Их мать покончила с собой. И Францией управлял термидорианский Конвент. И им некуда было идти.
  Тогда они вспомнили о доме мадам Руж, где всегда принимали всех.
  ... Луиза не дала сказать им и слова. Простая и деятельная, эта женщина не желала слушать ни объяснений, ни просьб прежде, чем мадемуазель и мадам приведут себя в порядок.
  "Без мужчин здесь все просто разваливается, - смущенно проговорила она, занимаясь купанием маленького Филиппа, пока его мать и тетка смывали с себя грязь и запах плесени в единственной уцелевшей ванной комнате, - Вы уж извините, мы бы починили, но времени совсем нет. Цены так взлетели после отмены закона о максимуме! - пожаловалась она и вздохнула, - Ох, мадам, малыш такой слабый. Вы не докормили его молоком? Ничего, мы все поправим! - тут же улыбнулась она, - Сейчас придумаем что-нибудь... Зато здесь у малыша будет много друзей! Да? Да!" - рассмеялась она, посмотрев в лицо ребенка.
  Сестры переглянулись и впервые за долгое время робко улыбнулись. Среди голода, хаоса и крови жена плотника Эжена сумела сохранить нечто очень важное, о чем они забыли, должно быть, слушая споры якобинцев и жирондистов, потом якобинцев и дантонистов, потом других. Луиза никогда не делила людей на своих и чужих. Она жила по тем простым правилам, которые были проще и важнее всех завоеваний всех революций: дай кров тому, кто его лишен; накорми голодного и утешь страдающего, если это в твоих силах. Может быть, поэтому она была, не смотря ни на что, чуточку счастливее многих отчаявшихся и ненавидящих.
  Накормив ребенка и уложив его вместе со своими детьми, Луиза вернулась к женщинам. Она не могла предложить им сытный ужин, но ужин, хоть какой-нибудь, был, все-таки, лучше, чем ничего.
  "Ешьте, ешьте. Вам, должно быть, пришлось тяжко! - приговаривала она сочувственно, придвигая к женщинам тарелку, - Придет Касандра, и назавтра у нас тоже будет что-нибудь".
  Они понимали, что это - последняя пища в доме мадам Руж, - но ели. Они не могли не есть.
  Есть, чтобы жить, - это ведь тоже очень просто. Просто раньше они не задумывались над такими вещами.
  ...В доме мадам Руж было просторно. Теперь мадам могла предложить своим новым постоялицам любую комнату из оставшихся пустыми за последние месяцы. И, проводив и устроив их, мадам погасила свечу и вышла.
  "Люди так страшно умирают," - сказала она почему-то, закрывая за собой дверь.
  Это не было похоже на пожелание спокойной ночи.
  ..................................................................................................................................................................................................
  ...Касандра спала, уткнувшись носом в подушку дивана. Она спала, как убитая. Андрэа часто приходило на ум такое сравнение, но сегодня, глядя на исхудавшую девушку с потемневшим лицом, с кругами под глазами, похожими на синяки, она думала об этом намного серьезнее почему-то. Не смотря даже на то, что она недолюбливала эту плебейку, ей было жаль будить ее.
  Вздохнув, девушка осторожно коснулась плеча спящей. Ей казалось почему-то, что она может испачкаться, прикоснувшись к ней, хотя Касандра Роя и была очень опрятной. Это было что-то подсознательное, что-то, с чем бесполезно было бороться доводами разума.
  "Касандра, просыпайся, уже пора!" - тихо позвала девушка.
  И Касандра простонала, не открывая глаз: "Уже? Быть не может такого! Ах, ну почему сон так короток?"
  Рассмеявшись, она села на диване и стала быстро переплетать косу.
  "Спасибо, Андрэа! - сказала она, завязывая косынку на голове, - Ты меня выручила".
  "Может быть, поешь?" - предложила та уже у дверей.
  Она знала, что гордая Касандра откажется. И Касандра отказалась.
  "Ты и без того много выручаешь меня! Спасибо!" - улыбнулась она, выбегая на улицу, и тут же исчезла в толпе.
  А Андрэа вернулась в залу и села у камина, раскрыв книгу на той же странице, на которой она раскрывала ее уже много вечеров подряд в надежде, что вот сейчас в дверь позвонят, и веселый шумный Габриэль Долорос войдет в ее дом, рассыпая поровну шутки и комплименты. Он приходил несколько раз, узнав, что Касандра бывает здесь, но вот уже три месяца юноши не было видно. И Андрэа Бодро проводила свои вечера в тоскливом ожидании. И ей становилось совсем тоскливо, когда собравшиеся гости заводили разговоры о политике и о том, что Дантону недолго осталось.
  Несколько раз Андрэа уже решала сбросить маску и сказать Касандре Роя честно, что она совсем не хочет дружить с ней и, уж если совсем честно, то и видеть ее не желает. Но каждый раз, взглянув в исхудавшее потемневшее лицо девушки, она откладывала это признание на потом. Она ненавидела свою соперницу, конечно, но не уважать ее она не могла.
  Касандра была упряма. Зацепившись за место в мастерской Шебе и не желая довольствоваться нищенской платой, она брала одну за другой сверхурочные работы, она проводила за шитьем дни и ночи, заставляла детей своей подруги Луизы помогать себе. Отдавала самой Луизе, которая, судя по рассказам, постоянно была беременна, часть работы. Она заменяла для старика Шебе троих. Правда, Шебе догадывался, наверное, что работает она не одна. Но Иохим Шебе умел ценить упорство. И часто детям из дома мадам Руж перепадало даже кое-что с его кухни. А шустрый Антоньо некоторое время даже подрабатывал в мастерской на посылках.
  Но шло время, по стране распространялся голод, который нельзя было обуздать никакими мерами, даже всеобщим максимумом, карточками и террором. Болезни скашивали людей или война, или палачи "Комитета общественного спасения", но люди умирали. И работа всегда была только у могильщиков и палачей. Остальным приходилось искать лучшей доли. И часто люди выбирали умереть сытыми на войне, чем голодными на улице.
  Пабло Роя и Эжен Лука были не из таких. Сколько раз уже объявляли им об их мобилизации, сколько раз их пугали заключением, казнью, называли предателями Родины - однако, упрямые плотники так и не вступили в революционную армию.
  "Моя Родина - Испания! - усмехался Пабло ехидно, провожая за двери очередных гостей, - И у меня нет никакого желания воевать с испанцами. И умереть, оставив детей сиротами, у меня тоже желания нет!"
  Эжен улыбался, глядя на товарища. Такой нигде не пропадет. И, хвала Всевышнему, дочь он воспитал точно так же!
  "Однако, работы мы так и не нашли, - вздохнул он, устраиваясь за пустым столом, - Что скажешь, друг? Куда нам податься теперь?"
  "На пороховой завод, - откликнулся Пабло мрачно, возвращаясь в комнату, - Пусть даже соотечественники проклянут меня за это, но, клянусь Девой Марией, другой работы нет, как только делать селитру и порох! Так уж лучше я согрешу, но накормлю Антонию и детей".
  И он сел на скамейку и принялся чинить изорванные сандалии дочери. Эжен вздохнул. Да, порох или селитра. Выхода у них, все равно, нет.
  ...Отложив работу, Касандра устало закрыла глаза и прижала ладони к лицу. Ей казалось почему-то, что глаза горят. Это все от напряжения. Даже Луиза стала замечать, что она щурится теперь. Она теряет зрение? Что ж, этого можно было ожидать.
  В комнате, где она работала по ночам, не было ни стола, ни кровати. На единственном стуле стояла свеча, которая освещала ничтожный клочок пространства вокруг, чтоб швея не ослепла совсем, да в окно светили звезды, света от которых было куда больше, чем от этого огарка. Во время работы девушка сидела на полу, на какой-то вытертой тряпке непонятного цвета, и засыпала она, закончив работу, тоже на ней. Впрочем, Касандре было все равно, на чем спать. Вот если б она могла поспать дольше четырех часов в день - на чем угодно! - это было бы счастьем для нее.
  Старик Шебе зашумел внизу, открывая двери, и девушка встревожено прислушалась. Кто мог заявиться в такой час?
  "Что, - Шебе закашлялся, - Что за запах! Ох, Габи, снимай все это немедленно и иди мыться. Сейчас найду тебе что-нибудь. Ты голоден? Что значит: нет, спасибо? Ты издеваешься надо мной? Ты себя в зеркало видел?! За какие грехи мне такое наказание? Что? Что еще? - старик Шебе надолго замолчал и продолжил тише, - Хорошо, на одну ночь. Но завтра не хочу их видеть!"
  "Спасибо, старик, - тихо откликнулся знакомый насмешливый голос, - Завтра мы уйдем".
  "Что значит: вы?! - взорвался Шебе. Они, должно быть, остановились рядом с дверью, и девушке был слышен теперь весь разговор. В голосе портного звучал страх, - Одумайся, Габи! Глупый ребенок! - воскликнул он, - Господин Бодро бывает на каждом заседании Конвента. Спроси его: Дантону конец!"
  "Я знаю, - откликнулся гость тихо, - Парни, вторая дверь. Поищите. Там должна быть моя одежда. Берите, не стесняйтесь. Я сейчас. Успокойся, старик, - продолжил он, когда за его товарищами закрылась дверь, - Со мной все будет хорошо".
  Шебе простонал.
  "За что, Господи? И ты не вернешься уже к якобинцам? Ты был дружен с ними. Это же путь..."
  Он не успел закончить.
  "Знаю, - прервал его гость, - Это путь на гильотину, старик, ибо все они окажутся там. А в моих планах - жениться еще в этом году!"
  И он рассмеялся. Шебе мгновенно оживился.
  "Неужели в твоей пустой голове родилась хоть одна разумная мысль? - усмехнулся он, - Да, это правильно, малыш! Мадемуазель Бодро уже год смотрит на тебя неравнодушно! Она даже стала приглашать к себе Касандру, когда решила, что та нравится тебе".
  "Неужели? Женщины неутомимы в своих интригах!" - весело бросил молодой человек.
  И Касандра услышала, как дверь соседней комнаты открылась и закрылась за ним. Нахмурившись, девушка потерла глаза и снова принялась за работу. Старик Шебе не простит ей напрасно сожженных свечей.
  Спустя некоторое время, поняв, что израсходовала все силы, девушка аккуратно сложила шитье и погасила свечи.
  Шебе сам разбудил ее на рассвете, раньше, чем в мастерскую на работу пришли даже самые обязательные, трудолюбивые и нищие швеи. Сам полил ей из кувшина, сам накормил остатками вчерашнего ужина на кухне. И в карих глазах портного, давно уже утративших свой блеск, девушка читала тщательно скрываемую жалость. Она была больше всего благодарна старику Шебе именно за это - не за то, что он жалеет ее, а за то, что он этого ни разу не показал.
  "Касандра, - подозвал он к себе девушку, когда она закончила мыть посуду, - Взгляните на это. Конечно, я понимаю, это безобразно. Это стыдно даже прачке отдать. Но ведь Вы умеете держать язык за зубами? - он улыбнулся, - Вы никому не скажете, что у старого Иохима есть такая грязная одежда? А я бы заплатил, - он снова улыбнулся, - Полцены Вас устроит? Если да, то мы договорились?"
  "А за полную цену Вы готовы открыть миру свою страшную неряшливость? - усмехнулась девушка, опускаясь на корточки рядом с горой грязной одежды, - Селитра, - нахмурилась она, понюхав одну из блуз, - Господин Шебе вынослив, если осилил такую работу! Что ж, конечно, я берусь. Завтра они будут как новые".
  Она поднялась на ноги и тут же наткнулась взглядом на талон в руке портного.
  "Надеюсь, это обеспечит Ваше молчание," - улыбнулся он весело и, вложив талон в руку девушки, вышел с кухни.
  Касандра усмехнулась и спрятала бумажку за пояс. Это очень кстати. И даже если это выглядит, как подачка, но с некоторых пор у нее четверо братьев... Однако, если вчера это был тот, о ком она подумала, если она не ошиблась, значит... Девушка нахмурилась и пихнула кучу одежды ногой. Производство селитры - это так грязно и отвратительно, и очень тяжело, если верить тем, кто на нем работал. Это все равно, что возиться в навозе или среди трупов... И отец хочет заняться чем-то подобным? Бедный, бедный отец!
  Габриэль остановился в дверях кухни, глядя на девушку и растерянно улыбаясь. Он и предположить не мог, что в первый же день в Париже ему так повезет. Но она такая мрачная и задумчивая. Она его даже не замечает!
  "Габи! Где там твои друзья? Завтрак на столе! - крикнул Шебе из столовой, и через минуту он уже стоял рядом с племянником, - Габи! Все уже за столом, один ты..."
  Шебе смолк, посмотрев сначала на юношу, а потом на ту, на которую смотрел он.
  Пройдя в кухню, Габриэль остановился над грудой одежды и нахмурился, посмотрев на дядю.
  "То есть, теперь ты и подобную работу сваливаешь на сеньориту Антонию?" - спросил он сердито.
  "За эту работу, как за всякую у господина Шебе, я получу деньги! - не менее сердито откликнулась та, - Так что, ступайте завтракать, сеньор Долорос Сьерто, и не мешайтесь впредь в чужие дела!"
  И она сгребла с пола одежду и быстро вышла, оставив Габриэля краснеть на глазах товарищей и дяди. Молодой светловолосый француз проводил девушку веселым взглядом.
  "Сердитая! - заметил он со смехом, - Габриэль, а что она так неравнодушна к тебе? Все, молчу!"
  "Марсель нашел больное место Габриэля? - усмехнулся его товарищ и, бесстрашно встретив свирепый взгляд сеньора Долорос, добавил, - Так это и есть самая красивая девушка на свете? В таком случае, у тебя странное представление о красоте, друг!"
  "Я не сказал "красивая", я сказал "прекрасная"! - бросил Габриэль обижено, - Это много больше, чем просто красота! - и уже из мастерской до друзей донесся его жалобный голос, - Сеньорита Антония!"
  ... "Сеньорита Антония, ну почему Вы сердитесь на меня? Разве я Вас чем-нибудь обидел? - не отставал юноша, следуя за Касандрой по пятам, и вся их улица могла лицезреть эту позорнейшую сцену, что приводило девушку в бешенство, - Ну разве я хоть одно обидное слово сказал Вам, сеньорита Антония? Не будте жестоки!"
  Антоньо покатывался со смеху, глядя на несчастное - по-настоящему несчастное! - лицо молодого человека и злое лицо сестры.
  "Сестрица Касандра, ну не сердись на него, - попросил он, наконец, - Габи ведь хороший!"
  "Интересно, кто распускает подобные слухи! - пробормотала девушка зло, захлопывая калитку перед носом молодого человека, - Проваливайте, сеньор Долорос! - бросила она через плечо, - Не мешайте честным людям спать!"
  "Интересно, кто это распускает эти слухи!" - пробормотал тот обижено, опускаясь на землю у ограды.
  Было уже очень поздно. Но Касандра, во что бы то ни стало, собиралась именно сегодня, то есть, до полуночи, закончить со стиркой. А Габриэль собирался в этот раз встретиться с сеньором Роя, наконец. И молодые люди были очень решительны в своих намерениях.
  Шестилетний Шарль выбежал за ограду и устроился на земле рядом с незнакомцем. У этого мальчика был очень живой и общительный характер, и он был чрезвычайно любопытен.
  "Ты тот человек, которому нравится сестрица Касандра? - спросил он весело, заглядывая юноше в глаза, и добавил быстро, со смехом, - А ты ей - нет!"
  Габриэль рассмеялся.
  "Похоже на то, дружище. А тебя как зовут? Я знаю, у Антонии есть один брат, но это, явно, не ты," - сказал он.
  Мальчик придвинулся ближе, обрадованный тем, что взрослый разговаривает с ним, и за полчаса Габриэль узнал о семействах Роя и Лука больше, чем за все эти месяцы.
  "Вот так и получается, что все мы - братья Касандры! - закончил Шарль свой рассказ, - А скоро мама родит еще одного, наверное!"
  "Н-да, - протянул Габриэль растерянно, - И, кроме сестры и отцов, никто не работает? Вам, должно быть, туго приходится..."
  "Грех жаловаться! - улыбнулся мальчик, - Мама говорит: живы - уже повезло!"
  "Мудрая у вас мама," - пробормотал юноша.
  Дети Лука облепили его за это время, и младшие уже задремали на его руках, теперь он не мог даже пошевелиться.
  "Слушай, Шарль, - прошептал он, - А хочешь заработать?"
  "Конечно, хочу!" - воскликнул тот.
  Но Антоньо зажал ему рот, укоризненно глядя на брата.
  "Конечно, хочу, - повторил Шарль шепотом, - А что нужно делать?"
  "Ты ведь знаешь, что я дантонист?" - начал юноша заговорческим шепотом.
  Антоньо нахмурился поначалу, но вскоре он уже едва сдерживал смех, слушая то нелепое поручение, которое Габриэль давал мальчику. И он обещал за это два талона на хлеб.
  "Это так наивно, сеньор Долорос, - вздохнул Антоньо, когда Касандра прогнала младших детей спать, - Я, конечно, сейчас ничего не скажу сестре, но Вы больше не делайте так. Мы не нищие. Мы способны заработать себе на хлеб".
  Габриэль прислонился затылком к ограде и посмотрел на бледнеющие звезды. Уже утро, а сеньор Роя так и не вернулся домой.
  "Так то оно так, - вздохнул он, - Но разве тебе самому не больно видеть Антонию такой усталой и измученной? Так что, ты просто помалкивай, хорошо? А я улажу все остальное".
  И, поднявшись на ноги, он быстро ушел.
  ...Габриэль Долорос Сьерто от природы был человеком решительным и настойчивым. Он выбрал однажды себе жену, и мнение самой девушки не играло для него совершенно никакой роли. Он знал, что женится на ней - и точка! Но прежде ему нужно было хоть немного поправить бедственное положение семьи своей невесты. Должно быть, один Антоньо догадывался об этих планах, когда вечером того же дня трое молодых людей попросились в квартиранты к мадам Руж, предложив вместо оплаты пока талоны, а один даже заплатил.
  И один Шарль знал то, куда они пошли работать на следующий день, но упрямый мальчишка не сказал ни слова.
  ...В условиях все не прекращавшейся войны все силы Франции были направлены на обеспечение армии. Сотни кузниц работали в Париже прямо под открытым небом. И, пускай там платили нищенски мало, но это было лучше, чем ничего, и, ожидая рождения следующего Лука, плотники Пабло и Эжен устроились в одну из таких кузниц.
  Они уже неделю не были дома. Еду им приносили Шарль или Жак (Антоньо и сам был занят на работе), спали они вместе со всеми на земле, и это были не лучшие условия для февраля. Но товарищи готовы были держаться до конца.
  "Как только Луиза родит - на завод! - сквозь кашель проговорил Пабло, обрабатывая очередной ожег друга, - И откуда только руки растут у этих мальчишек! А ты что уставился!" - бросил он в сторону чумазого от дыма юноши.
  К удивлению Эжена, который привык видеть, как люди отступают перед гневом Пабло Роя, этот парень поступил прямо наоборот. Подойдя к мужчинам, он заглянул за руку Пабло и поморщился, разглядев рану.
  "Здорово Вас! - и, посмотрев в глаза Пабло бесстрашными карими глазами, он добавил уже совершенно по-свойски, - Сеньор Роя? Меня зовут Габриэль Долорос Сьерто. Вас нетрудно было узнать. Вы очень похожи с сеньоритой Антонией".
  ...Через неделю, когда труд рабочих кузницы был признан трудом во благо Родины, и им совершенно перестали платить, пятеро мужчин возвращались в дом мадам Руж вместе, весело разговаривая.
  "Вот так я и знала! - бушевала Касандра, накрывая на стол, - Так и знала, что он устроит какую-нибудь гадость!"
  "Антония, хватит кричать! - усмехнулся Пабло весело, - Да это первый молодой человек, который, как положено, попросил твоей руки, а не попытался залезть под юбку!"
  "Отец!" - залившись краской гнева и смущения, воскликнула девушка.
  И Луиза сочла за благо забрать у нее тарелки.
  "А будто нет! - равнодушно откликнулся Пабло, раскуривая трубку, - Скольких ты порезала? Скольких я побил? А? А все отчего? - обратился он к молодым людям, шокированным этими словами, - Потому что французы, как эта их "дикая" мода, совсем одичали! Вместо того, чтобы ухаживать за девушкой и просить ее руки у ее отца, как это положено, они демонстрируют какое-то варварство! Вспомни того идиота, Антония, которому ты едва не перерезала горло? Таково было ее возмущение! - снова обратился он к онемевшим Марселю и Филиппу, - Потому что она воспитана в скромности, каковы бы ни были все другие ее недостатки!"
  Молодые люди переглянулись и устремили испуганные взгляды на Габи. Он смеялся! Похоже, он не шутил, заявив плотнику Роя еще в первый день: "Я беру ее любой!"
  Шмыгнув носом, Касандра быстро вышла на улицу. И, глядя на звездное небо и вытирая слезы обиды, она все пыталась понять: ну почему так?
  "Сеньорита Антония, - тихо произнес Габриэль, выйдя следом и закрыв за собой дверь, - Не сердитесь на меня. Пожалуйста! Но Вы совершенно не воспринимали меня всерьез, и у меня не было другого выхода. Как еще я мог доказать свою решимость?"
  ...Снаружи что-то тяжелое ударилось о землю, и Пабло Роя весело заулыбался. Ох, Антония!
  ...............................................................................................................................................................................................
  ... "У тебя нет гордости!" - бросила Касандра презрительно, ускоряя шаг.
  Но, как всегда, ей не удалось оторваться, и Габриэль все так же шел рядом, задумчиво улыбаясь.
  "Гордость - это глупость, когда любишь".
  "Ничего подобного! Гордость - это гордость всегда!"
  "Из Ваших слов видно, что Вы никогда не любили, - тихо произнес молодой человек, - Иначе Вы бы поняли меня".
  Было темно, и он не мог видеть, как девушка залилась краской смущения и досады. Но Касандра нашлась быстро.
  "Оно и понятно - сеньору легко переспорить меня. Сеньор же прирожденный спорщик! - бросила она ядовито, - Только мне всегда казалось, дантонисты спорят на другие темы!"
  "Вы льстите мне! - улыбнулся Габриэль, - Переспорить Вас - невозможно! Перед Вами я слагаю оружие и молю о пощаде!"
  Касандра тихо хихикнула. И молодой человек понял, что скоро наступит полное примирение. Но грубый голос за его спиной отсрочил этот момент.
  "И кто это тут у нас болтает по-испански? - три человека приблизились к паре, и главарь выступил вперед, ехидно усмехаясь, - Испанцы совсем потеряли страх, как я погляжу! Придется вам выплатить штраф! Эй, парни, обыщите, - в темноте снова мелькнула ехидная улыбка, - Сеньора. А сеньориту обыщу я".
  "Когда моя кровь остынет!" - бросил Габриэль зло, выступая вперед и обнажая шпагу.
  Три длинных ножа сверкнули лезвиями в свете луны.
  "Как пожелаете, сеньор!"
  И бандиты шагнули к молодому человеку. Тот оттеснил девушку назад.
  "Беги, живо!"
  "Но, Габриэль!" - возмущенно воскликнула она, обнажая нож.
  Габриэль накрыл ее руку своей.
  "Беги, Антония! - сурово повторил он, - Ты не смеешь рисковать! Я... приказываю тебе!"
  И, оттолкнув ее, молодой человек первым бросился в атаку.
  Размазывая по лицу слезы, Касандра побежала к дому. И ее крик плотник Роя услышал прежде, чем сумел различить в темноте фигуру дочери.
  "Отец! Отец, на помощь! На Габриэля напали!" - выкрикнула она и упала на землю, разразившись рыданиями.
  Схватив кусок мешковины, из которой он что-то мастерил во дворе, плотник выбежал на улицу. Он был уже не молод для таких развлечений!
  На месте его ждала не самая страшная картина, тем не менее: Габриэль был ранен, но стоял на ногах, и то, что бандитам так и не удалось завладеть его кошельком, говорило в пользу молодого человека.
  Обмотав мешковину вокруг правой руки и зажав концы в кулаке, плотник сделал шаг к дерущимся.
  "Парни!" - крикнул он весело.
  И его веселые серые глаза опасно сверкнули в темноте.
  Через несколько минут трое безымянных бандитов лежали посреди дороги бездыханными трупами, и Пабло Роя не могла не радовать такая картина.
  "Ну-ну! Ты тоже сражался отважно! - ободряюще улыбнулся он зятю, помогая тому подняться на ноги, - Ты ранил двоих!"
  "Поцарапал, - пробормотал тот смущенно, - А Вы, сеньор Пабло... это было потрясающе!"
  "Поправишься - научу, - усмехнулся плотник, пряча за пояс большой окровавленный нож, - А пока - поправляйся!"
  И они побрели к дому.
  Люди, видевшие все это от начала до конца, на следующий день донесли на плотника Роя. Он был арестован по закону "о подозрительных", но вмешательство месье Бодро спасло его жизнь.
  Месье Бодро давно уже искал случай отблагодарить Пабло Роя за то, что он разрешил такую серьезную для него проблему. Ведь, потеряв всякую надежду заполучить сердце Габриэля Долорос, Андрэа без колебаний согласилась на брак с одним из видных якобинцев, мечту о котором ее отец уже давно лелеял.
  Семья господина Бодро была казнена вслед за руководителями якобинцев, на второй день казней, которые продолжались еще много дней.
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Mi alegria, mi dolor
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Впервые Пабло Роя покинул Париж, еще не зная, внуком или внучкой наградит его дочь. Супруги Долорос точно могли сказать тогда только одно: если родится мальчик, то будет назван в честь деда, а если девочка - Фелицией. "Чтобы она была счастлива!" - улыбался Габриэль, объясняя это решение.
  К удивлению плотника, его своенравная дочь стала намного покладистее за минувший год, шесть месяцев из двенадцати проведя в разлуке с мужем. Ну, а работа на селитре... что о ней говорить? Да, это было именно так, как Габи и рассказывал: не дыши - и все в порядке!
   Все было бы совсем хорошо, если бы в один из дней солдаты республики принудительно не мобилизовали часть рабочих завода, и в их числе - Габриэля Долорос Сьерто.
  Пабло порезал бы этих мерзавцев на мелкие кусочки, если б рабочие не удержали его.
  "Чем ты поможешь Габи, устроив тут резню? - шипел Эжен в ухо товарищу, выкручивая ему руку, - Что, лучше чтоб Касандра в один день лишилась мужа и отца?"
  "Успокойтесь, сеньор Пабло, война не вечна! Габи скоро вернется! - вторил ему Марсель, и голос молодого человека дрожал от злости и беспомощности, - Габи всегда выпутывается из любых передряг! Он вернется!"
  ... "Он вернется!" - повторяла себе Касандра многие месяцы подряд.
  Она не заметила даже никаких перемен, произошедших за это время. Она лишь следила за войнами, которые вела революционная Франция. И каждое утро, и каждый вечер сеньора Долорос молилась от всего своего горячего верного сердца: пусть наступит мир!
  Вскоре мир был подписан с Пруссией, потом и с Испанией. Но это не стало концом войны. Англия и Франция не могли разойтись так просто, и за первой коалицией последовала вторая... потом еще будут третья, четверная, пятая... Европа будет тонуть в крови еще многие годы. Но Касандра-Антония Долорос к тому времени уже поймет: ее муж не вернется с этой бесконечной войны. Каким бы удачливым ни был Габриэль Долорос Сьерто, но даже его удача не могла быть столь велика.
  После прихода к власти Директории и новой, третьей, Конституции, в стране опять был введен имущественный ценз, и это снова отбросило такие семьи, как Роя, Долорос и Лука, в самый низ общественной лестницы. У них не было прав кроме права работать и умереть, как замечал плотник Роя, уходя из дома во второй раз - на верфи.
  Вскоре Касандра потеряла с ним связь. И некоторые люди, уходившие вместе с ним и Лука, возвратившись, рассказывали об аресте или мобилизации товарищей.
  Эжен Лука вернулся через несколько месяцев. Пабло Роя и Антоньо - уже нет. Скорее всего, их казнили, говорил плотник, виновато опуская взгляд перед дочерью друга, Пабло никогда не умел договариваться.
  Больше Касандру ничто не держало во Франции, ставшей ей ненавистной теперь. И, не смотря на уговоры Луизы и мадам Руж, не смотря на старческие слезы Иохима Шебе, умолявшего не разлучать его с внучкой, осенью 1798 года Касандра-Антония Долорос и Фелиция-Паула Долорос дель Роя покинули Париж.
  ..................................................................................................................................................................................................
  ... "Это французский корабль? - глядя в подзорную трубу, задумчиво произнес капитан, - Помощник, что там видно с марсов? Неужели никаких опознавательных знаков?" - спросил он сердито.
  "Никаких, капитан, - откликнулся тот, - Но, кроме французов, кто это может еще быть? Мы ведь их ждем?"
  "Да, адмирал уверен, что сумеет перехватить их флот, но, учитывая везение этого Буонапарте, - капитан усмехнулся, вновь наводя подзорную трубу на приближающееся судно, - Отсигнальте им залечь в дрейф, - приказал он погодя, - Уж слишком этот корабль хорошо вооружен для мирных торговцев!"
  На сигнал англичан ответили сорок пушек, и над неизвестным кораблем взвился красный флаг.
  "По-моему, их ответ очевиден! - мрачно произнес офицер, - Что прикажете, капитан?"
  "Выводите судно на сближение, - откликнулся тот равнодушно, все так же продолжая рассматривать корабль противника, - Но командующий состав я хочу получить живым! Да и судно бы неплохо сохранить. Отличный навио!"
  Да, это боевой корабль, как бы они хорошо ни маскировали его под торговое судно! Капитан Дейл Дамиан не ошибался в таких вопросах. Но красный флаг? Дейл насмешливо улыбнулся. Неужели кто-то еще поднимает их?
  "Зря Вы так, капитан, - тихо произнес Дрейк, остановившись рядом, - Это не французы. Отпустили бы их с миром..."
  "Боцман, займитесь своими делами!" - бросил капитан раздраженно.
  "Как скажете, капитан, - невесело усмехнулся тот, отходя, - А то ведь жаль ребят просто - в такую бойню их бросать, птенчиков!"
  Внимательно изучая в подзорную трубу положение на борту корабля противника, капитан Дамиан не мог не отметить: большинство матросов - темнокожи. Это негры или мулаты. Конечно, и в войсках Бонапарта есть и те, и другие, но используют их там лишь как пушечное мясо, не больше, а эти ставят паруса, управляют судном и... Проклятье! Атакуют их первыми!
  "Капитан! Вы, что, засмотрелись?! - возмущенно воскликнул помощник, сквозь дым пробираясь к своему командиру, - Эти мерзавцы сманеврировали!"
  "В лучших традициях берберийских пиратов! - усмехнулся Дрейк, поднимаясь на ноги и оттирая кровь с разбитого лица, - Мне про такое только дед рассказывал!"
  Капитан молчал. Только теперь он видел истинный урон, нанесенный французами.
  Развернувшись, навио прошел мимо, обстреляв ведущий корабль из бортовых пушек и успев ударить по одному из кораблей сопровождения. Клипер накренился и стал зачерпывать воду бортами. А капитан Дамиан любил это суденышко, между прочим! Оно было незаменимо в разведке!
  "Проклятье! - пробормотал капитан зло и крикнул громче, - Поднять бизань и грот! Нагнать противника по правому борту! Рулевой, сколько на румбе?"
  Получив ответ, капитан подошел к самом у борту, внимательно, зло глядя вслед уходящему кораблю. Они нагонят этих мерзавцев и взыщут с них за все!
  Впрочем, капитан корабля французов, заметив не прекращающееся преследование, похоже, изменил свои планы. И, отойдя на достаточное расстояние, он снова стал разворачиваться навстречу мчащемуся следом галиону. Капитан Дамиан и помощник изумленно переглянулись.
  "А он, кажется, намерен повторить этот трюк! - усмехнулся Дрейк весело, - Ох, капитан, я б на Вашем месте не жалел мерзавца! Если мы их не потопим в этом столкновении, то с третьего раза они нас потопят - это верно!"
  Помощник внимательно посмотрел на своего капитана.
  "Дрейк понимает то, о чем говорит, пиратская душа! - произнес он тихо, - И, кстати, - он протянул капитану подзорную трубу, - Они уже приготовились к абордажу".
  "Проклятье!" - пробормотал тот, поняв, наконец, то, о чем его боцман знал с самого начала.
  На борту навио все были в полной боевой готовности. Сейчас они ударят по кораблям англичан из всех пушек, отрезав головной корабль от второго галиона, и ринутся на абордаж.
  "Убрать паруса! Огонь! Перезаряжай! Огонь!" - выкрикнул капитан быстро.
  И все вокруг заволокло дымом. Борта "Джулии" страшно заскрипели.
  "Они в нас попали! - усмехнулся Дрейк весело, протягивая руку своему капитану, - Вставайте, капитан Дамиан. Крюки с нок-рей запущены. Они сдохнут, но не сдадутся! Так что, порадуем их в последний раз хорошим боем!" - и, обнажив саблю, молодой человек исчез в дыму, оставив капитана в оцепенении.
  Должно быть, прав Роберт, и в его жилах, действительно, течет пиратская кровь, раз он так весело улыбается в такой момент, размышлял капитан Дамиан, наблюдая за боем, охватившим оба корабля.
  Мулаты, а теперь было ясно, что это мулаты, дрались отважно. Теряя в бою оружие, они вгрызались в глотки своих противников зубами. Они продолжали драться, получив такие увечья, с которыми англичане не могли даже стоять на ногах. И, глядя на это, капитан Дамиан начинал понимать Наполеона Бонапарта, набравшего в Африке отряды из них, и Мулая Исмаила, создавшего в свое время из них свою армию.
  "Капитан, судно тонет! - сообщил помощник мрачно, - Нужно перебраться на "Корону". Поторопитесь!"
  Дамиан обвел картину боя хмурым взглядом. Что ж, эти мерзавцы пойдут ко дну, но и "Джулия" отправится туда же. Если это Дрейк называет "порадовать хорошим боем", то у него странное представление и о радости, и о хорошем вообще!
  ...Отшвырнув в сторону английских солдат, окруживших женщину, Мигель Дрейк заслонил ее собой. Это больше всего потрясло и англичан, и берберов: он не побоялся повернуться спиной к вооруженному врагу! А ведь до его появления эта демоница уже перерезала множество солдат!
  "Спокойно, ребята! - усмехнулся боцман окровавленным ртом, - Разве капитан не приказал брать их командиров живыми? Я уверен, эта сеньора - главнокомандующий здесь! Ее жизнь бесценна! Кстати, сеньора, - бросил он по-испански, обернувшись к женщине, - Может, саблю от моей печени уже уберешь? Я, как-никак, жизнь тебе спасаю!"
  Отбросив с глаз непослушные пряди вьющихся медных волос, незнакомка удивленно посмотрела на него.
  "Испанец? С англичанами после всего? - произнесла она презрительно, - Куда только мир катится!"
  "Куда и положено - в бездну! - откликнулся тот весело, - Ладно, прикажи этим парням сложить оружие, и тогда, так и быть, я вымолю у капитана ваши жизни. Уж очень мне понравилось, как ты отправила в преисподнюю этих наглых аристократов!"
  Фаиз заслонил женщину с другой стороны, угрожающе подняв сабли.
  "Хесса, выхода нет, - тихо произнес он, - Нас осталось не больше сорока против их восьмисот. И, если этот человек спасет твою жизнь, нам не жаль будет расстаться с нашими".
  Мигель удивленно посмотрел на него и в следующее мгновение громко, чтобы слышали все вокруг, перевел слова араба на английский.
  Солдаты отступили назад. Берберов, действительно, оставалось ничтожно мало, и их корабль шел ко дну, и это, в сущности, ничего не меняло, но то, что сказал этот красивый мрачный человек, потрясло всех.
  Женщина сильнее сжала рукоять сабли.
  "Ни за что! - проговорила она четко, громко. И, не смотря на то, что она говорила на арабском, языке, которого матросы капитана Дамиана не могли понять, они поняли каждое слово, - Я не предам тех, кто остался верен мне до конца! Мы или вместе выживем, или вместе умрем!"
  "В таком случае, советую вам вместе выжить, - произнес Дрейк мрачно, - Судно тонет. Идемте, сеньора, сеньоры, - он обернулся к Фаизу, - Сдайте оружие и следуйте за нами".
  "Подчинись, Хесса, - прошептал араб, накрывая ладонью руку женщины, сжимающую эфес сабли, - Подчинись ради Искандера и Интисар. Кто поможет им, если ты погибнешь?"
  Тихо простонав, женщина разжала руку, и оружие упало на палубу у ее ног.
  Берберы повиновались молча, с невозмутимым спокойствием людей, равно готовых убивать и быть убитыми в любое мгновение. Глядя на них, английские солдаты поражались этому безразличию. Неужели даже на миг мысль о собственном спасении не мелькнет в их сознании? Они так и последуют за своей госпожой на "Корону", на казнь?
  Они последовали за ней, заключив женщину в плотное кольцо, защитив ее даже от взглядов неверных.
  ... Обведя придирчивым взглядом пленных, капитан Дамиан нахмурился, пытаясь понять, кто же из этих оборванных, перепачканных порохом и кровью людей - капитан судна, так нагло и, увы, удачно атаковавшего его корабли. Но он не мог определить этого, сколько ни старался. В конце концов, все эти люди казались ему просто дикими кровожадными варварами, не больше.
  "Спорю, они и английского не знают, не то, что науку кораблевождения!" - пробормотал он сердито.
  "Мы можем не знать ваш язык, это не так уж важно, - произнес высокий араб сурово, выступая вперед и словно заслоняя собой других, - Но тебе, знающему науку кораблевождения, стыдно забывать, что мы были первыми в ней, и намного раньше европейцев!"
  "Значит, капитан ты!" - усмехнулся Дейл.
  Он удивлялся, как сразу не выделил этого высокого, гордого мужчину с явно аристократической внешностью из числа других.
  Но араб отрицательно покачал головой.
  "Нет. Капитан "Фирузы" был убит во время боя, - ответил он, - Но если англичане хотят знать, кто несет ответственность за гибель их судов, то это я. Мое имя Фаиз бен Ахмед бен Джалиль бен Мухаммед бен Маджид бен Фаиз бен Хафиз Эрфуди".
  "Я запомнил "Фаиз", - пренебрежительно бросил капитан, - Ну, а мое имя Дейл Дамиан. Впрочем, это не столь важно, думаю. Какой стране вы служите?" - задал он главный вопрос.
  Араб усмехнулся.
  "Капитан Дамиан забывает, что в подобных условиях мой долг не позволяет мне отвечать на его вопросы, - произнес он, - Ведь мы теперь военнопленные, не так ли?"
  "Не важно! - бросил капитан безразлично и обратился к помощнику, - Просто вздерните их на рее! Из-за них мы и так потеряли два судна, и терять еще и время! Не стоит того!"
  И он направился к каюте, уверенный в том, что в следующую секунду пленники взмолятся о пощаде и расскажут все, что знают. Он уже вошел в каюту, а над палубой "Короны" царила гробовая тишина.
  "Они просто уселись кружочком в ожидании казни и молятся, кажется, - сообщил Роберт Форст, войдя в каюту, спустя некоторое время, - Невозмутимы и бесстрашны. Даже жутко делается от такого спокойствия. Для человека это ведь не совсем нормально?"
  Дейл мрачно посмотрел на него. Он решительно не знал, что делать дальше с этими упрямцами. Впервые за двадцать лет на флоте он встречал таких людей. Возможно, их, действительно, легче вздернуть?
  "Капитан, не забивайте себе голову! - усмехнулся Дрейк, ввалившись в каюту, как всегда, без стука, - Можете повесить их, конечно, но, по мне, так это расточительство! Такие солдаты могли бы еще послужить Англии. Вы подумайте, что это была бы за абордажная команда!"
  "Дрейк!" - хором крикнули капитан и помощник, но тот даже не обратил на их крик внимания.
  "Они не связаны с французами, это точно, - продолжил он невозмутимо, устраиваясь в кресле напротив капитана, - Тут все дело в женщине. Насколько я понимаю, она сбежала из гарема, или что-то в этом роде, а эти парни считают своим долгом защищать ее..."
  Он хотел развить свою мысль, но смолк, удивленный вопросом офицеров.
  "Какая женщина?" - хором спросили они.
  И Мигель весело ухмыльнулся в ответ.
  "Вы меня удивляете, сеньоры! Не заметить среди берберов единственного араба для вас, не бывавших в Африке, это еще куда не шло. Но не заметить среди них всех женщину - это уже перебор!" - и, громко рассмеявшись, боцман вышел из каюты.
  ...Мигель Дрейк, в отличие от своих командиров, бывал в Африке. Он был там много раз, он провел там, казалось, полжизни и предпочел бы никогда не вспоминать эту половину. И у него единственного на корабле не возникло даже вопроса о том, кто их пленники и откуда.
  К удивлению матросов и солдат, он легко сошелся с этими странными людьми. Он просто подошел и заговорил по-испански, и через пять минут он уже сидел в их кругу и был единственным, кому берберы позволяли находиться рядом со своей госпожой.
  "Но нам не удастся заключить сделку с англичанами, даже если мы прибегнем к помощи султана, - хмуро произнес Фаиз, закончив рассказывать боцману историю Хессы. И, печально посмотрев в прекрасное и такое умиротворенное во сне лицо женщины, добавил тише, - Скорее всего, узнав, где мы, султан, если и попытается освободить Хессу, то лишь затем, чтобы покарать ее предательство".
  "Ясно, - вздохнул Мигель, - То есть, поэтому ты не назвал капитану страну? - он усмехнулся, - Отчаянный ты парень! А если б вас, правда, вздернули?"
  "Любопытство человека безгранично, - улыбнулся Фаиз, - Пока они интересуются нами, они нас не убьют".
  "Могли бы убить часть из вас," - предположил Мигель.
  Араб пожал плечами.
  "Мне важно лишь сохранить жизнь Хессы".
  Дрейк медленно огляделся. Берберы были невозмутимы даже после этих слов.
  "А ведь они тебя понимают!" - протянул он.
  "Им тоже важно только это".
  "Поэтому я ненавижу Африку! - бросил испанец и упал на палубу, закинув руки за голову, - Но если просить о помощи ее мужа нельзя, тогда что вы намереваетесь делать? Может быть, попробовать уговорить капитана взять вас в команду?"
  "Тогда мы будем воевать за Англию, но это не приблизит нас к Искандеру и Интисар," - мрачно откликнулся Фаиз.
  Мигель нахмурился.
  "Ну, да. Так то оно так, - произнес он медленно, - Но через какое-то время вас могут отпустить. А если нет, вы можете сбежать в одном из портов поближе к цели. Все лучше, чем так. Еще бы вот капитана уломать".
  "А что за человек ваш капитан?" - тихо спросила Хесса, открыв глаза.
  И Мигель улыбнулся, снова заметив, какие они у нее большие и красивые. И сияют так ярко - как звезды!
  Такие глаза тронули бы даже сердце Дамиана, наверное.
  ..................................................................................................................................................................................................
  ...Итак, вот они и бегут из этих песков, так и не добыв ничего, что обещал генерал Бонапарт! В грязном темном трюме, пропахшем кровью и плесенью, голодные, едва-едва не добитые остатки египетской экспедиции! Но им еще повезло, что они уже бегут, а не остались там...
  Мужчина прижал ладонь к губам, пытаясь подавить кашель. С каждым днем это становится все хуже. Может быть, правы были французы, и это какая-то местная лихорадка? Тогда ему стоит держаться подальше от Антоньо. В полутьме белокурая голова парнишки была словно маячок, и мужчина слабо улыбнулся растрескавшимися губами, взглянув на него. Только бы добраться до Франции, а там... Мир с Испанией давно заключен. Говорят, даже подписаны какие-то еще договоры. И, не медля ни минуты, он возьмет своих детей за руки и хоть пешком протопает до родной Кордовы!
  А если даже он сдохнет... Антоньо найдет сестру, и они уйдут вместе. Он уже совсем взрослый, он сумеет позаботиться о ней и племяннице. Вот только бы добраться до Франции.
  Антоньо открыл глаза и сел, озабоченно вглядываясь в едва различимое в темноте лицо.
  "Дядюшка, дядюшка Пабло, - позвал он, - Вам хуже? Еще хуже?"
  "Все хорошо, Антоньо. Скоро... мы будем дома".
  Он потерял сознание, и Антоньо поддержал его, чтобы Пабло не ударился головой.
  "Не жилец!" - равнодушно бросил кто-то из темноты.
  Антоньо уложил мужчину головой себе на колени и зло посмотрел в ту сторону, откуда прозвучал голос.
  "Ставлю все свое жалование, месье, что Вы сдохнете первым!" - бросил он зло.
  "Ах ты, гаденыш!"
  "Сидеть! - одним легким движением солдат оттолкнул в сторону своего соседа, - Не будешь каркать в другой раз! - усмехнулся он, склоняясь к Пабло, - А Поль еще нас всех переживет. Да, Антуан?"
  Антоньо благодарно улыбнулся.
  Он давно уже не был изнеженным маленьким буржуа, давно не плакал и не боялся ни крови, ни смерти. Он многое узнал и многому научился. Но он бы предпочел забыть то, чему научился в Египте. Он не хотел многого. Он просто хотел уйти в Кордову вместе с дядюшкой Пабло, сестрицей Касандрой и малюткой Фелицией.
  ..................................................................................................................................................................................................
  
  él lejos-lejos
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Шарль остановился у ограждения, глядя на реку. Он хорошо поработал сегодня. Настолько хорошо, что теперь у бедного ребенка ломило все тело. У него болели все косточки. Кто сказал, что носильщик - подходящая работа для одиннадцатилетнего мальчика?
   "Нужда сказала!" - ответил бы отец. Но отец слег с лихорадкой после своей последней работы, а мама не могла заработать достаточно, чтобы прокормить их. И редкая помощь господина Шебе не могла их выручить так, как выручала все эти годы неутомимая сестрица Касандра.
  Мальчик нахмурился. Как же плохо ей бывало, должно быть! Да и сейчас не лучше, наверное. Ведь они здесь, пускай голодные и нищие, но все вместе, а Касандра Долорос ушла одна-одинешенька в Испанию с маленькой дочуркой на руках. Никто ей не поможет, если, не дай бог, она заболеет и не сможет заработать денег. А кроме нее кто теперь позаботится о Фелиции?
  Мальчик вздохнул. Недалеко от него у ограждения стояла девочка лет семи в странной для Парижа одежде. Впрочем, Шарль уже устал разбираться во всех этих "диких", "греческих" и "эллинистических" модах, и не особенно обращал теперь внимание на одежду. Девочка заинтересовала его по другой причине. Глядя на нее, он думал почему-то: вот скоро и малышка Фелиция станет такой!
  Малышка Фелиция тоже была кареглазой и черноволосой, с очень тонкими чертами лица. Касандра еще смеялась, что это предки-аристократы Габи напомнили о себе, сделав их ребенка таким непохожим на остальных. Конечно, когда она подрастет немного, она изменится, но сейчас, глядя на маленькую одинокую девочку, Шарль печально улыбался, вспоминая ее. И он только надеялся, что у нее никогда не будет таких печальных одиноких глаз.
  На худеньком бледном личике они казались просто огромными. И печаль, наполнявшая их, тоже была огромна. И когда девочка переводила взгляд с реки на город, ее длинные темные ресницы отбрасывали на щеки густые тени, и глаза в такие моменты совершенно теряли блеск, словно угасая.
  Шарль не знал почему, но почему-то ему стало очень жаль эту девочку, и захотелось, чтоб она хоть один разок улыбнулась. Но он смотрел на богато одетых дам, щебечущих над ней и сующих ей всякие сладости; на серьезных месье, отводящих глаза перед ее внимательным взглядом, и понимал, что эти люди уже давно стараются, должно быть, развеселить маленькую молчаливую госпожу. Но та лишь смотрит на них - серьезно, внимательно и неодобрительно - и молчит. Она не сказала ни слова за все время. Должно быть, заставить ее улыбнуться будет очень сложно.
  Но Шарль хорошо поработал сегодня, и эта девочка была так похожа на Фелицию... И почему бы не рискнуть, ведь он ничего не теряет, в конце концов?
  Дождавшись, пока дамы и господа уйдут в лавку, мальчик подошел к девочке, продолжавшей смотреть на реку, небо и город, и остановился рядом.
  "Здравствуйте, мадемуазель! - улыбнулся он, - Вы скучаете? - девочка молчала, и Шарль опустился на мостовую рядом с ней, глядя на улицу, - Ну да, со взрослыми всегда скучно! - вздохнул он, - Даже если они дарят множество замечательных вещей, наверное... Хотя мне не дарили, но, думаю, это так... А Вы, должно быть, из новых буржуа? - он посмотрел на девочку, но та продолжала смотреть на реку, - Вам нравится Сена? А по мне, так она грязная и вонючая! - Шарль скорчил гримасу, демонстрируя наглядно свое мнение, - Невероятно противная река!" - добавил он, улыбнувшись.
  И девочка тоже - едва заметно - улыбнулась. Это была только тень улыбки, она едва тронула ее губы, но сердце Шарля забилось быстрее и радостнее, потому что он увидел: в это мгновение глаза печальной девочки заблестели, как у всякого обычного человека, смехом.
  "Я бы хотел увидеть море, - продолжил он задумчиво, - Море, наверное, намного красивее рек..."
  "Mar," - проговорила девочка тихо и грустно вздохнула.
  И только теперь Шарль понял, наконец: она просто не знает французского, вот и молчит! А глупые взрослые... Да кому нужны их подарки, если человеку даже поговорить не с кем?!
  Вскочив на ноги, мальчик раскинул руки так широко, как смог, показывая огромное, по его мнению, пространство.
  "Море! Простор! - воскликнул он, - Свобода! - и, указав на баржу, добавил, - Корабли!"
  Девочка тоже заговорила и, сложив свои подарки на мостовую, тоже стала показывать ему что-то, объясняя. И, странно, но они понимали друг друга.
  Через полчаса, сидя на мостовой и уплетая сладости, они уже разговаривали совершенно свободно. Девочка даже поняла, что Шарль хочет оставить часть гостинцев братьям. У него их четверо.
  "Четверо! - мальчик показал на пальцах, а потом показал рост каждого, - Совсем маленькие, дети".
  Девочка придвинула к нему угощения, жестами уверяя, что ей они не нужны. И, когда он согласился взять все, она поднялась на ноги и показала рост выше своего.
  "Uno, - вздохнула она печально, - A mí un hermano. Él grande. Él bueno y valiente, - мечтательно проговорила она, глядя вдаль влажными глазами, которые теперь уже были совсем живыми, и воскликнула, раскинув руки, - Mejor en el mundo! - это не нуждалось в переводе. Шарль знал, все младшие сестры считают своих братьев лучшими на свете. Но когда девочка заговорила снова, он испуганно вскочил на ноги, собираясь уже броситься к ней. Потому что она плакала, - Pero nos han separado, y ahora él lejos-lejos, muy lejos, en ultramar. Mi hermano querido. Iskander, - она повторила это несколько раз, - Mi hermano querido. Iskander! Iskander!"
  "Это его имя? - тихо спросил Шарль, - Искандер?"
  "Искандер, - шмыгнула девочка и, указав на себя, добавила, - Интисар".
  И она вопросительно посмотрела на Шарля.
  "А! Я Шарль!" - воскликнул мальчик, обрадованный тем, что она перестала плакать.
  "Аяшарль, - улыбнулась девочка светло, - Аяшарль..."
  Она, должно быть, пыталась запомнить имя. А Шарль едва сдерживал смех. Назвался!
  Но у девочки был такой красивый нежный голосок, и звучал он так ласково, что Шарль согласен был даже называться "Аяшарлем". И он даже не замечал, что господа уже вернулись из лавки и давно наблюдают за ними, сердито хмурясь.
  Вообще, дамы сразу прогнали бы этого оборванца от мадемуазель Розы, но их остановил один из серьезных господ, пожелавший посмотреть, станет ли ребенок, отказавшийся уже общаться со всеми, с кем можно, говорить с нищим мальчишкой. Он не пожалел об этом. Во всяком случае, теперь он знал, что девочка понимает испанский, скучает по брату, любит море, и что ее настоящее имя Интисар.
  "Что ж, дамы, это было, без сомнения, полезное знакомство для мадемуазель Розы, - улыбнулся он, приблизившись к детям, и, достав из кармана блестящую монету, протянул ее мальчику, - Ты можешь забрать и сладости тоже, раз мадемуазель Роза решила так," - сказал он надменно.
  Мальчик неосознанно заслонил девочку собой. Ее глаза сразу угасли, едва она увидела этих людей!
  "Ее зовут Интисар!" - сказал он, невольно отступая в ожидании удара.
  Мужчина усмехнулся. А мальчишка привык к тому, что его бьют?
  "Ступай, мальчик, - произнес он снисходительно, - Эта девочка находится под нашей опекой. И тебе не место рядом с ней. Ты уже выпросил все, что мог".
  Лицо Шарля вспыхнуло.
  "Я ничего не выпрашивал!" - воскликнул он возмущенно.
  Но мужчина легко отстранил его и сунул ему в руку монету.
  "Ступай! Мадемуазель Роза..."
  Он смолк, изумленный поведением девочки.
  "Аяшарль! - размазывая слезы по щекам, повторяла она, - Аяшарль! Искандер!"
  Вырвавшись, Шарль пробежал мимо взрослых и остановился рядом с ней.
  "Интисар, не плачь, пожалуйста! - попросил он, - Дай руку, - и, вложив ей в ладонь монету, он сказал с улыбкой, сдерживая слезы, - Она блестит на солнце. Красиво, да? Это тебе на память обо мне!"
  "Oro... Bella, - шмыгнула девочка, сжимая монету в руке, - Memoria..."
   "Интисар - белла! - улыбнулся Шарль, - Интисар не должна плакать. До встречи!"
  Он уже свернул за угол, но все еще слышал голос девочки: "Аяшарль! До встречи!"
  Как быстро она, все-таки, учит французский, думал мальчик, вытирая слезы обиды, разочарования и одиночества. До этого дня он не понимал, что это такое. Но теперь он чувствовал в сердце такую боль, что это могло быть только одиночество. Одиночество - это ведь не когда рядом нет никого. Это когда рядом нет кого-то важного, как у этой девочки, Интисар.
  "Интисар. Такое красивое имя! - пробормотал мальчик, выкладывая на стол сладости и заработанные за день деньги, - А они придумали - Роза!"
  ............................................................................................................................................................................................
  ...Дождавшись, пока мужчина уснет, Хесса осторожно выбралась из-под одеяла и, накинув шаль на плечи, вышла на палубу. Ночь была тихая и звездная. И в такие ночи ей бывало особенно одиноко. Остановившись у ограждения надстройки, женщина облокотилась о него и посмотрела вниз, на море. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы узнать эти шаги.
  "Он хочет забрать меня с собой в Бат, - сказала она тихо, - В Англию..."
  "Это разумно, - откликнулся Дрейк, укутывая ее своим плащом, - Ни тебе, ни Хане не место на корабле. И Нельсон уже теряет терпение... Он и сам не ангел, конечно, но то, что устроил наш кэп - это уже перебор! - он усмехнулся, и женщина улыбнулась тоже, - Разумнее всего отправить вас в Англию, пока леди Дамиан перебесится... И потом, это ведь шанс для тебя. Или ты уже передумала?"
  "Нет! - Хесса быстро обернулась к нему, и ее глаза сверкнули решимостью, - Хана уже почти не нуждается во мне. Закончив кормить ее, я уйду..."
  Мужчина серьезно и внимательно смотрел ей в глаза.
  "Разве бывает, чтобы ребенок не нуждался в своей матери?" - спросил он задумчиво.
  Рыжеватые ресницы дрогнули, на мгновение скрыв ее глаза. И Хесса ответила очень тихо, бесцветным каким-то голосом.
  "Этот ребенок останется в безопасности. Как бы там ни бесилась на Барбадосе леди Дамиан, а Дейл любит Хану больше жизни. Он все сделает, чтоб она была счастлива. Двое других... Я даже не знаю, что с ними, Мигель, - она закрыла лицо руками, - Я нужна им!"
  "А если уже - нет?" - тихо спросил тот.
  Хесса убрала руки от лица и прямо посмотрела ему в глаза.
  "Если с Искандером и Интисар случилось... что-то, - проговорила она осипшим голосом, - Никто из навредивших им, никто из принявших в этом хоть какое-то участие не выживет!"
  "Ясно".
  Обернувшись на голос, Хесса и Дрейк замерли в изумлении. Дейл Дамиан стоял в нескольких шагах от них и, должно быть, слышал весь их разговор. Но он оставался спокойным.
  "Вот теперь мне все понятно, - произнес он тихо, медленно приблизившись к женщине и внимательно глядя ей в глаза, - Теперь я вижу все, - он горько усмехнулся, - Несколько иначе... моя дорогая. Наверное, у тебя даже есть уже план побега, не так ли? Не разочаровывай меня, Хесса, не говори, что не подготовилась к этому!"
  "Да, я готова к этому с того самого дня, как попала к тебе на корабль, - невозмутимо откликнулась женщина, не отводя глаз, - Просто Хана смешала мне все карты".
  "Дрейк, оставьте нас!" - бросил капитан Дамиан.
  Внимательно посмотрев на женщину, боцман медленно ушел, не проронив ни слова.
  "И мой развод с Эмилией, моя карьера, которую я поставил на карту из-за тебя, - произнес Дейл сдавленным голосом, - Все то, на что я пошел и еще готов был пойти ради тебя..."
  "А на что ты пошел? - усмехнулась Хесса, облокотившись о поручни и глядя в лицо мужчине насмешливыми жестокими глазами, - Бросил жену? Поздравляю, но ты не первый в списке моих жертв! Твоя карьера? Она пошла в гору с помощью моих людей. Без Фаиза ты никогда не победил бы французов в том сражении, за которое получил повышение. И на что еще ты готов пойти? Выйти на пенсию и попивать винцо на природе в Бате или где там еще, любуясь красавицей-дочерью, которую я тебе родила? Брось, Дейл! Ты не дал мне ничего за все это время, а только брал и брал, и готов брать до бесконечности, проклятый гяур! - бросила она озлобленно, - Это я дала тебе то, о чем ты мечтал: блестящую карьеру и прекрасного ребенка! Ну, и себя, конечно, хотя это было скорее взаймы. Ты же не мог всерьез думать, что я забыла о своих детях!"
  "С ним ты говорила иначе," - произнес Дейл тихо, опустив голову.
  Женщина усмехнулась.
  "Таким, как ты, никогда не понять таких, как мы, - сказала она, - Мигель помогает мне ради меня и моих детей. Он ничего не просит. Ни разу не попросил, хотя, видит Бог, много раз мог потребовать! Он, Фаиз, Аббас и другие... Но не ты. Поэтому они для меня - товарищи, а ты - средство".
  Облизав кровь с губ, женщина весело усмехнулась и снова посмотрела мужчине в лицо.
  "Вот видишь? Это бесконечное презрение, что растет в тебе теперь... Но ни один твой матрос не осудил бы меня за эти слова, - улыбнулась она. И добавила, уже направляясь к лестнице, - Для них я заранее оправдана за все".
  Взглянув на палубу, Дейл Дамиан криво усмехнулся. Матросы без слов приняли ее к себе. Они устроили ей постель у грот-мачты из своих покрывал и одежды, каждый пожертвовав последним ради нее. А сами улеглись на голой палубе вокруг, словно защищая ее. Как те берберы в тот первый день.
  И сегодня, скажи она слово, разве все они не поддержали бы ее даже против своего капитана? Дейл нахмурился.
  "И что я должен делать теперь, по-вашему? - произнес он мрачно, - Дрейк?"
  Боцман открыл глаза и печально усмехнулся, посмотрев на бледнеющий небосвод.
  "Отпустите ее, капитан Дамиан, - ответил он, - Вы еще не так стары, чтоб бросать карьеру. Но скандал с леди Дамиан, несомненно, поставит на Вашей карьере крест. И это будет плохим окончанием службы для такого блестящего офицера. Еще хуже будет, если леди Дамиан узнает о Хане. Тогда я даже за жизнь ребенка не поручусь. Отпустите Хессу. А Хану отдайте в какой-нибудь пансион или куда вы определяете своих дочерей... Спорю, она вырастет умницей и красавицей. Она скрасит Вашу старость когда-нибудь... Когда леди Дамиан скончается от переизбытка желчи! - он рассмеялся, и Дейл невольно улыбнулся тоже, - А Хессу Вы все равно не задержите," - вздохнул моряк.
  Дейл внимательно посмотрел на него. Возможно ли, что все эти два года он не замечал столь очевидной вещи?
  "Она права: мне вас никогда не понять! - произнес он с горечью, - Но как, по-вашему, можно отпустить ее одну... во Францию... в такое время? На что она только надеется? Это ведь заранее провальное предприятие! Ни одному человеку не под силу отыскать двух детей среди всего этого хаоса..."
  "Не забывайте, капитан, Вы говорите не просто о человеке, - произнес Дрейк, поднимаясь на ноги, - Вы говорите о матери. Никто еще не оценил силу ее любви и ненависти".
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Не выдержав удара, мальчик упал на палубу и ударился головой. Но он тут же вскочил на ноги снова, даже не заметив стекавшей по волосам крови, и, словно волчонок, огляделся кругом, готовый отразить следующее нападение.
  На вид ему было не больше десяти-одиннадцати лет. У него были темные курчавые волосы и темные синие глаза, такие пронзительные и злые, что их взгляд пугал моряков. Может быть поэтому, а вовсе не потому, что он и спустя месяцы продолжал бубнить свои варварские молитвы, они и били его, и издевались над ним, не жалея сил, никогда не уставая.
  Но он всегда поднимался на ноги, как бы сильно ни был побит. Он всегда поднимался на ноги снова, сплевывал кровью из изодранного рта и поднимал на них свои смелые, безумно смелые глаза, чтобы бросить одну фразу, которая не менялась с тех пор, как он поступил на корабль: "Проклятые гяуры!"
  Это приводило моряков в ярость. Мало того, что он отказался принять истинную католическую веру, так этот щенок смеет их еще и оскорблять за то, что они - католики!
  "Проклятые гяуры!" - вытерев рот кулаком, сказал мальчишка.
  И матросы взвыли от бешенства. Он сказал это снова!
  "Это как же надо тебя избить, щенок, чтоб ты понял уже, наконец, какая единственная истинная вера? - разминая кулаки, угрожающе спросил бурый от грязи матрос, наступая на мальчика, - Чтоб ты забыл уже, наконец, эти свои высокомерные замашки, проклятый маленький безбожник? До какой же степени надо избить тебя, чтоб ты признал католичество?"
  "Убейте меня, - ответил мальчик спокойно. И эти слова заставили матроса остановиться, - Убейте меня - и тогда я забуду, кто я и в чем мой долг, - продолжил ребенок, бесстрашно глядя ему в глаза, - Но не раньше".
  "Ах ты, маленький!"
  Разразившись непристойной бранью, матрос бросился к ребенку, и тот уже закрыл голову руками, приготовившись к худшему. Но его не ударили в этот раз, и, спустя некоторое время, мальчик решился убрать руки от головы и посмотреть на своих обидчиков.
  Они все так же стояли полукругом в нескольких шагах от него, но они не приблизились ни на шаг. И, глядя на спину мужчины, преградившего им дорогу, Искандер думал, что, когда матросы опомнятся, и этому человеку тоже придется несладко. Но пока они стояли и молча смотрели на внезапно возникшего перед ними солдата.
  "Я не знал, что отправился воевать с детьми! - усмехнулся незнакомец, - Мне обещали войну с более серьезным и опасным противником. Но раз теперь главная опасность для Франции - десятилетние дети, то, так и быть, я помогу Вам с Вашей проблемой, сеньор!"
  На свету блеснуло лезвие сабли, и солдат бросил на мальчика быстрый веселый взгляд через плечо.
  "Так, думаю, будет быстрее и проще! - усмехнулся он снова и, обернувшись к матросам, спросил абсолютно серьезно, - Или лучше сдать его коку? Ведь люди, готовые до смерти забить ребенка, не откажутся им и отобедать? Как об этом отзывается католическая церковь?"
  Матросы открыли рты, но не издали ни звука. Впервые Искандер видел их в таком оцепенении. А его защитник убрал саблю в ножны и заговорил уже без насмешки в голосе.
  "Так вот, в следующий раз, сеньоры, доказывая превосходство нашей веры, потрудитесь для начала сами заглянуть в Писание, - произнес он, и каждое его слово было весомо, - А в Писании сказано, что дети безвинны! И таких, как вы, я думаю, люди верующие сравнили бы с царем Иродом, а уж никак не признали бы добрыми католиками!"
  "Ты кто вообще такой?!" - обретя, наконец, голос, возмущенно выкрикнул один из матросов, делая шаг к солдату.
  Но тот лишь едва коснулся ножен рукой, и смельчак попятился назад. Бросив на него насмешливый взгляд, солдат протянул руку ребенку и, обернувшись к матросам, представился с веселой улыбкой.
  "Мое имя Габриэль Долорос Сьерто, сеньоры. Я католик, но меня вы можете ненавидеть с полным на то основанием, потому что я - испанец!"
  Он, определенно, веселился, издеваясь над матросами, но те и слова в ответ сказать не могли, пораженные его наглостью.
  " Однако прошу учесть вас одно обстоятельство, - продолжил весельчак все так же насмешливо, - У меня в Париже остались жена и дочь, и я не намерен умирать, не выдав малютку Паулу замуж. Малютке Пауле сейчас пять лет, - уточнил он с улыбкой, - Надеюсь, мы друг друга поняли, и больше у нас не возникнет ссор".
  И, ослепительно улыбнувшись, он ушел, уводя за собой ребенка. А над палубой долго еще царило гнетущее молчание, прежде чем кто-то поинтересовался мрачно: "Это тот самый Габи?"
  ...Усадив мальчика у борта за лодками, Габриэль сердито нахмурился, изучая его раны. На этом парнишке места живого не было!
  "Хорошо же они тебя! - пробормотал мужчина, оттирая кровь с волос и лица ребенка, - За что хоть? Что ты им такого сделал? Ну, кроме того, что ты араб?"
  "Я испанец, - откликнулся мальчик и сощурился от боли, - Мое имя Искандер".
  "Очень испанское имя!" - усмехнулся Габриэль.
  Мальчик поднял на него взгляд. Он был совершенно серьезен и даже немного растерян оттого, что с ним говорят несерьезно.
  "По-испански это будет "Алехандро", но меня всегда звали Искандером, - пояснил он, - Я из Магриб Аль-Акса... Ой-е-ей!"
  Габриэль сунул платок ему в руку и посмотрел на ребенка очень серьезно, даже сердито.
  "Магриб? Берберия? - уточнил он. Мальчик кивнул, - О как! - мужчина присвистнул и упал на палубу рядом с ребенком, - А сюда тебя как занесло, путешественник?"
  "Французы забрали мою сестру, и, чтобы вернуть ее, я должен служить им. Вот, взгляните, - Искандер достал из мешочка, висевшего у него на груди, измятый листок и протянул его своему спасителю, - Сеньор был очень добр. Поэтому я рассказываю, - пояснил он, - Они не знают".
  Быстро пробежав глазами письмо, мужчина сильно нахмурился.
  "А ты знаешь, что генерала Клебера, который написал тебе это, убили в Каире?" - спросил он мрачно.
  Мальчик кивнул.
  "Да, конечно. Но это ведь ничего не меняет. Я все равно должен добраться до Парижа и найти Интисар, - сказал он, снова пряча письмо, - Ей никто не может помочь, кроме меня. А если тот человек умер, тогда французы, наверное, даже отдадут ее мне..."
  Габриэль внимательно посмотрел в лицо мальчика.
  "Алехандро, говоришь? - усмехнулся он, - Ладно, брат-испанец, держись меня. Мне тоже очень нужно в Париж!"
  Искандер удивленно поднял брови, но промолчал. Он понятия не имел, кто этот человек, но если в его силах приблизить его к Интисар, тогда ничто другое уже не имеет значения.
  "Сьерто! Габи! - послышалось с кормы. И, выглянув из-за лодок, Искандер увидел группу подвыпивших солдат, - Га-аби! - вопили они, озираясь кругом, - Габи, друг! Пора возвращаться!"
  "Надеюсь, ты готов стать дезертиром?" - усмехнулся Габриэль.
  И, вскочив на ноги, он заставил Искандера подняться тоже.
  "Идем! Отсюда я тебя забираю! - заявил он решительно и, бросив прощальный веселый взгляд на опешивших матросов, подтолкнул мальчика к своим товарищам, - Со мной до Парижа быстрее всего!"
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Рожденные убивать
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Плотник Роя не зря обучил своего зятя смертоносной технике махо. Не зря в свое время Габриэль изрезался в кровь, постигая это жестокое искусство. Оно пригодилось ему не раз. И не раз одно лишь оно спасало его жизнь.
  Еще на суше, в Пруссии, солдаты прозвали его Кровавым Архангелом. В рукопашных схватках, потеряв все другое оружие, он мог остаться один против многих лишь с ножом, и всегда побеждал. И горы трупов отмечали его путь домой, к жене и дочери.
  Он не испытывал ненависти к своим врагам. Он понимал, что в этой войне убивает таких же людей, как он сам, и таких же людей, как Касандра и Фелиция, он лишает кормильцев - мужей, отцов. Но и раскаиваться он не мог. Он шел домой.
  И даже если на этом пути он станет бесконечно грешен, так, что и взгляд Господа отвернется от него, он знал - даже тогда Антония его простит и примет любым. Это искупало все.
  Ее любовь. А он знал: она любит. Ее верность. А он верил: она верна. Ее боль, которая не могла притупиться с годами, как не притупилась его боль от этой бесконечной разлуки.
  И, сколько бы времени ни прошло, он вернется к ней и дочери. И тогда он не позволит никому больше их разлучить!
  ...Вытерев лезвие ножа о колено, Кровавый Архангел обвел мрачным взглядом заваленную трупами и ранеными палубу и похромал к своему кораблю.
  Он безразлично скользил взглядом над головами мародеров, копошащихся у его ног, он почти переступал через них, почти наступал на этих ничтожеств. Он уже привык.
  Немцы, англичане, теперь вот - португальцы... С кем он только ни воевал за эти годы! Но в войне все были одинаково жестоки и циничны.
  "Добей!"
  Габриэль обернулся на голос и равнодушно посмотрел на истекающего кровью офицера. Его не убили, должно быть, чтобы выпытать какую-то информацию. И, вот, солдаты уже идут во главе с поручиком, чтобы забрать его. Его смерть будет ужасной.
  Приблизившись к умирающему, Габриэль опустился рядом на колено и внимательно посмотрел ему в лицо. Этот человек невыносимо страдал от своих ран. И они заставят его страдать еще больше. Но он боится не этого. В глазах португальца Габриэль ясно читал его главный страх: не сохранить чести офицера, выдать под пытками доверенные ему тайны. Предать.
  Шаги были все ближе. Глаза португальца наполнялись страхом и ненавистью при виде этих людей. Но он молчал, не в силах заставить себя попросить об этом снова.
  "А, вот их капитан!" - раздался над ним довольный голос солдата.
  И, быстро вынув нож из-за пояса, Габриэль полоснул им по горлу пленника. Он видел: португалец улыбнулся ему в последнее мгновение.
  Не обращая внимания на крики и негодование солдат, на поручика, задыхающегося от злости и обещающего на этот раз довести дело до военного трибунала, Кровавый Архангел продолжил свой путь. Нога нестерпимо болела. Он почувствовал это только сейчас.
  ...Война с Португалией закончилась скоро. Искандер успел увидеть лишь несколько настоящих сражений за эти месяцы. Но и этого было довольно. Из всех солдат, что встретили его на новом корабле, в живых до сих пор оставался один Долорос, которому его несгибаемая воля просто не позволяла умереть, не смотря ни на что. Но по ночам, слушая, как он бредит во сне, стонет от боли и зовет жену и дочь, Искандер едва сдерживал слезы. Этот насмешливый жестокий человек - такой же, как он. Он так же несчастен вдали от тех, кого любит. И, думая об этом, Искандер все больше убеждался в том, что другого выхода, как только бежать, нет для них обоих.
  Они отправятся в Париж вместе со своим командиром. Несколько офицеров получали повышение после этой войны. И Габриэлю Долорос Сьерто обещали поручика за те чудеса, что он творил в бою. Но только Габриэля совсем не радовало это повышение.
  "Мало того, что я умываюсь кровью вот уже седьмой год, так они еще хотят свалить на меня вину за чужие смерти! - зло говорил он, большими жадными глотками осушая бутылку дешевого вина, - Нет, Алехандро! Я не вернусь из Парижа!"
  Искандер слушал и хмурился.
  "Если Вы сбежите в Париже, они найдут Вашу семью, - произнес он задумчиво, - Они схватят Вас прежде, чем Вы предпримете хоть что-то, сеньор Долорос. Это плохой план. Нужно лучше все обдумать".
  Отставив полупустую бутылку, Габриэль посмотрел на него и ласково усмехнулся.
  "Мне кажется, или ты пытаешься опекать меня, малыш?"
  "Я пытаюсь внушить Вам немного здравого смысла, - серьезно ответил мальчик, раскладывая перед мужчиной еду, - Вот, подкрепитесь. Вы не очень хорошо выглядите, да и Ваша нога выглядит нехорошо, - вздохнул он, - И как можно было не заметить такую рану?"
  "Это был бой, - усмехнулся Габриэль, приступая к еде, - В бою я не чувствую боли. Но если не в Париже, то какой другой шанс может у нас быть? - произнес он задумчиво, - Хотя, ты, конечно, прав... Они станут искать нас, и в первую очередь заявятся к мадам Руж. Но, Алехандро, они в любом случае будут искать нас. Они не будут искать нас только если..."
  Их взгляды встретились, и мужчина смолк, пораженный своей догадкой.
  "Если искать уже будет некого, - произнес Искандер тихо, - Только если мы будем мертвы для них. Но в этом случае я должен быть рядом с Вами в бою, а поручик запрещает мне участвовать в сражениях. Одним словом, Вы должны стать поручиком и позволить мне это, сеньор Долорос. Тогда в следующем же бою мы вместе погибнем!"
  В синих глазах мальчика блеснули бесовские огоньки, и Габриэль тоже весело улыбнулся.
  "А ты умный парень, Алехандро!" - произнес он, опускаясь на пол.
  Искандер убрал остатки еды.
  "Все мужчины в нашем роду были такими," - откликнулся он серьезно.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Французские солдаты удивленно смотрели на мужчину, который вот уже целую вечность, казалось, стоял у борта, глядя на берег вдали.
  Он был потрясающе хорошо сложен - высокий, стройный, словно отлитый из бронзы Геркулес, он сразу выделялся из общей массы обескровленных войной теней. Его густые черные волосы лишь едва тронула седина на висках, его мозолистые руки огрубели от работы, а не от убийств. И его глаза были такими прозрачными и холодными, такими нездешними, что даже сами испанцы, бывшие в числе моряков корабля, предпочитали держаться подальше от этого человека.
  "Смотри, Антоньо, это Кадис, - произнес он тихо, сбоку взглянув на приблизившегося юношу, - Попади мы туда, и уже скоро были бы в Кордове".
  "О чем Вы, дядюшка Пабло?" - нахмурился юноша сердито.
  "Антония покинула Париж, - откликнулся мужчина мрачно, - Она, несомненно, отправилась в Испанию. И я не для того вновь вернулся в их флот и участвовал в этой братоубийственной войне, убивая португальцев, чтоб проплыть мимо нее".
  Голубые глаза юноши расширились от изумления. Да, он не был уже изнеженным маленьким буржуа. Лишения последних лет закалили его тело и характер. Но в такие моменты его взгляд становился совершенно таким, как и восемь лет назад.
  Пабло рассмеялся, посмотрев на юношу, и потрепал его по волосам.
  "Антоньо! Ты все такой же! - произнес он. И в его голосе прозвучала грубоватая нежность, - Ничего! Скоро мы доберемся до твоей сестрицы. А?"
  И он снова весело усмехнулся и отвернулся к берегу. Антоньо посмотрел в ту же сторону. Кадис - это не так уж далеко от Кордовы, даже если идти пешком. Но сейчас, на корабле, они неизмеримо далеки от Кадиса, и как туда попасть юноша даже не мог представить. Хотя у Пабло Роя, несомненно, был уже план.
  ..."Я говорю Вам, что этому судну необходим срочный ремонт! - негодовал плотник, следуя по пятам за офицером и оглушая его своим громогласным голосом, - Вы смотрите только снаружи и над водой! Но я проверил все судно, и я говорю Вам: оно развалится, и все мы отправимся в ад, если не заменить прогнившие части днища!"
  "Займись своим делом! - бросил офицер пренебрежительно, - Решать, что нужно, а что - нет, здесь буду я!"
  Но было уже поздно. Благодаря крикам плотника теперь весь экипаж знал о грозящей им опасности. И солдаты, и матросы спрашивали все наперебой: "Да в чем дело? Роя нашел какую-то поломку? Роя никогда не говорит зря! Почему капитан не слушает его?! - негодовали они, - Эй, Поль! Роя! Что такое?"
  Пабло Роя прослыл отличным плотником с первых же дней на корабле, и его слово значило для матросов много больше, чем даже слово капитана.
  Остановившись посреди палубы, Пабло обвел мрачным взглядом недоуменные лица мужчин.
  "А то случилось, - выкрикнул он громко, чтоб услышать могли все, - Что эта посудина прогнила! И, если части днища не заменить немедля, то она развалится в море по пути во Францию! Но капитану, похоже, плевать на это!"
  Матросы и солдаты загудели и в одно мгновение окружили капитана, оглушив его своими криками.
  "Капитан! Да Вы что?! А если Роя прав? Да разве бывало, чтоб Роя был неправ, капитан?! - возмущенно кричали они, сужая круг, - И, если даже так, да пусть в порту посмотрят другие и скажут! Но не плыть же на судне, которое может пойти ко дну, ради всего святого?!"
  "Молчать!" - не выдержал офицер.
   Он закричал больше от страха, чем от злости, но своего добился - матросы отступили, и он вздохнул свободнее.
  "Хорошо, - выдохнул он, немного успокоившись, - Если мнение Роя значит на этом судне так много, я пошлю в порт за плотниками, чтобы проверить его слова. Но если только окажется, - капитан метнул злобный взгляд на плотника, - Что он ошибся, то он понесет самое жестокое наказание, что предусмотрено!"
  "Как скажете, капитан!" - насмешливо откликнулся Роя, отходя от него.
  И через несколько минут он вместе с Антоньо, несколькими матросами и помощником капитана отправился на берег - в порт Кадиса.
  "Это легко было предугадать! - смеялся старый канонир Мишель, провожая лодку взглядом, - Конечно, они послали его на берег объяснить плотникам дело. Ну, и Антуан с ним - поднабраться опыта. Вот только кажется мне, что мы больше не увидим здесь ни этих двоих, ни господина Монро, упокой Господь его грешную душу!"
  ...Тело офицера, накрытое лодкой, нашли на берегу местные рыбаки тем же утром. Но они даже не подумали сообщить об этом властям.
  "Проклятые французы! Проклятые захватчики! - бормотали они, снова накрывая труп лодкой, - А так вам и надо за все страдания нашей земли! Кто бы это ни был, а он это заслужил!"
  И, плюнув в сторону лодки, рыбаки побрели от нее, тихо и зло переговариваясь.
  Неужели Испании нужна была эта война с таким близким, братским народом, с португальцами? Ни за что! Это Бонапарт вынудил их начать войну! И что теперь? Убитые испанцы, убитые португальцы. Французы - тоже. Эх, даже их можно пожалеть! И этот монстр получает, что хотел!
  "Он воюет с Англией! - старый морщинистый рыбак сплюнул на камни и посмотрел на море, - Никому, кроме Англии и Франции, не нужны все эти войны. И, по мне, так разбирались бы они сами, а не стравливали других!"
  "Бонапарту с Питтом это скажи! - хмыкнул его товарищ, - Ладно, Хосе! Хватит болтать. На сегодня мы остались без лодки, так что, пошли промочим горло. За упокой души этого несчастного!"
  Он громко рассмеялся, и Хосе рассмеялся тоже.
  "Верно! И за удачу тех, кто его убил!"
  .................................................................................................................................................................................................
  ...После многих лет, проведенных на Барбадосе, даже хмурая английская осень радовала и успокаивала леди Дамиан. И, глядя на увядающие цветы и травы просторных полей Сомерсетшира, на опадающие листья его бескрайних лесов, женщина думала, что, должно быть, это не так уж и плохо - прожить в подобном месте всю оставшуюся жизнь вместе с мужем и дочерью в тишине и покое. Вдали от блеска и волнений Лондона, куда она когда-то так стремилась.
  Эти годы прошли. Теперь Лондон со всеми его соблазнами и опасностями уже не манил леди Дамиан. Там было слишком неспокойно в последние годы. Некоторые из семейств, с которыми Дамианы свели знакомство в Бате и потом, поселившись здесь, уехали из столицы, опасаясь народных волнений. Да и крошке Хане климат холодного слюнявого Лондона не пошел бы на пользу.
  Леди Дамиан поднялась с кресла и подошла к кроватке ребенка.
  Глупый Дейл хотел спрятать Хану от нее! Он думал, что она сможет навредить такому ангелочку! Действительно, глупый.
  Нагнувшись к ребенку, леди Дамиан светло улыбнулась.
  Эта девочка была такой красивой, что она, действительно, искупала все. И Эмилия Дамиан, сама не испытавшая радости материнства, часами могла любоваться этим ребенком, дарованным ей словно в утешение за все пустые годы прошлого. Ее белоснежной кожей, ее золотистыми, нежными, словно шелк, волосами, и этими синими глазами - такими чистыми, как летнее небо.
  На свете не было более прекрасного ребенка!
  "Хана, счастье мое, ангел мой!" - улыбнулась Эмилия, осторожно коснувшись лба девочки.
  Она не хотела разбудить ее. Впрочем, может быть, она и хотела. Ей так хотелось посмотреть еще раз в эти чудесные ангельские глазки!
  Забавно забормотав, ребенок открыл глаза и посмотрел не нее очень внимательно, серьезно. И Эмилия Дамиан светло улыбнулась.
  "Когда-нибудь ты назовешь меня мамой, правда?"
  Хана смешно нахмурила рыжеватые бровки, словно задумавшись, и в следующее мгновение протянула к женщине ручки, требовательно бормоча что-то.
  "Ты очень скоро назовешь меня мамой, любовь моя!" - улыбнулась Эмилия, прижимая ее к груди.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Мужчина сидел у костра, глядя на небо над собой. Оно стало таким темным с того дня.
  "Ты можешь плакать в голос, - произнес он тихо, даже не обернувшись к скорчившейся на земле женщине, - Плачь. Никто не примет это за слабость. Просто... нужно время. Плачь, чтобы эта боль ушла!"
  Женщина приподнялась на локтях и огляделась. Остальные молчали. Но и они не смотрели на нее, словно говоря: мы не видим и не слышим ничего.
  И она взвыла, сжав в кулаках землю и камни.
  "Хана!"
  .............................................................................................................................................................................................
  
  Вместе и врозь
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Генерал тихо приоткрыл дверь комнаты для занятий и заглянул внутрь. Девочки сидели за столами, склонившись над своими работами, и были так погружены в раздумья, что даже не заметили его. Довольно усмехнувшись, генерал прикрыл дверь и направился в кабинет.
  Когда Евгения уговаривала его взять на себя заботу об этой девочке, он даже предположить не мог, как удачно это будет для него самого. Но ее успехи в учебе, и правда, подействовали на его младших дочерей лучше всяких увещеваний. Дочери генерала ни за что не хотели уступить какой-то арабской девчонке.
  Войдя в кабинет, мужчина уселся за стол и серьезно задумался. И, все-таки, как он решился взять эту девочку в дом? Она казалась ему тогда такой странной...
  Он видел ее несколько раз на балах. Ее приводили, чтобы показать, как диковинное растение или животное. Точно - не как человека. Генерал нахмурился. Да, не как человека. Всего лишь как одну из диковин загадочного Востока, добытых в Египетской экспедиции. А ведь это был, все-таки, ребенок.
  Но такой необычный ребенок. Отложив бумаги, генерал откинулся в кресле и смежил веки. Он как сейчас видел ту залу, где они заговорили впервые.
  Она вошла - и все взгляды мгновенно устремились на нее. И по зале пополз мерзкий шепоток: "Взгляните, это же та арабская девочка! А она миленькая! Через несколько лет она будет прелестной девушкой. Интересно, кому она будет принадлежать через несколько лет?"
  И они смеялись.
  Девочка, действительно, была прелестна. Хрупкая и изящная, словно цветок, с белоснежной фарфоровой кожей, с черными волосами, обрамлявшими ее нежное личико и забранными на затылке так туго, что ни одна прядь не выбивалась из этой прически, она смотрела на всех этих людей большими темными глазами, в которых тонул, не отражаясь, солнечный свет. И она ни разу не улыбнулась за весь вечер.
  А услышав шутку о себе в очередной раз она вздохнула так устало, так скучно, словно хотела сказать: мне скучно с вами! И, обернувшись к шутнику, посмотрев на него равнодушным холодным взглядом, она спросила: "Неужели за два года все вы смогли выдумать только это?"
  Молодой бригадный ничего не смог ответить. Он просто лишился дара речи, услышав из уст этой "дикой" девочки столь безупречный французский. Лишь в тот день новые господа поняли, что она умеет, все-таки, говорить, а молчит - от презрения к ним.
  Генерал усмехнулся, вспомнив это. Да, она проучила этих остряков! Но, думая об этом снова и снова, он задавался вопросом: его она так же презирает, как других? Он не мог найти ответ. Евгения говорила правду: у этой девочки было удивительное для ее лет самообладание. И оно не являлось, как у многих, признаком трусости или лживости, напротив, так яснее была людям ее гордость. Дочери генерала считали - это заносчивость. Генерал не думал так.
  Оказавшись в семь лет в чужой стране совершенно одна, как она должна была себя вести? И ведь ее привезли сюда насильно. Любить людей, разлучивших ее с семьей, она, конечно же, не могла. Но и противостоять им открыто не могла тоже. Она была всего лишь маленькой девочкой. Поэтому она примирялась с этой жизнью настолько, насколько ей это позволяли ее убеждения.
  Он подошел тогда к ней, улыбнулся и назвался.
  "А как Ваше имя, мадемуазель?" - спросил он как можно мягче.
  Если честно, в первое время он очень боялся напугать ее неосторожным словом. Эта девочка, не смотря на свое равнодушие, казалась такой ранимой.
  "Меня зовут Интисар бинт Сулейман Абаль, - ответила она, внимательно посмотрев ему в глаза своими большими темными глазами, - Интисар - мое имя, а Сулейман - имя отца. А Абаль - это мое прозвище. Таково мое имя, но все здесь называют меня Розой почему-то".
  "Странно, - улыбнулся мужчина, - Мне намного больше нравится "Интисар", чем "Роза". Это имя такое красивое".
  Девочка едва заметно улыбнулась и кивнула.
  "Да, оно означает "победа, триумф", - откликнулась она.
  И они продолжили разговор уже более непринужденно. Девочка оказалась не такой уж замкнутой, как все говорили. Она с удовольствием рассказывала об Александрии, о своей прекрасной нежной матери и любимом брате, и каком-то человеке по имени Фаиз, которого считала не то телохранителем, не то нянькой. И когда он предложил ей поселиться в его доме, она думала совсем недолго. Впрочем, генерал ее понимал. Находиться в той семье, где она жила после отъезда Евгении, было, должно быть, невыносимо.
  Она просила его лишь о двух вещах. И первую просьбу выполнить было не так уж сложно, поскольку сам генерал не был человеком верующим. А насчет второй... Хмыкнув, мужчина снова склонился над бумагами. Никто не может запретить ей надеяться. Но он, боевой генерал, прошедший уже не одну войну, мог сказать наверняка: вторую клятву ему не придется исполнить никогда.
  Однако, она продолжала верить в это. И когда он спрашивал ее, о чем она просит в молитвах своего бога, она всегда отвечала одно и то же. "Иначе ради чего я все еще жива?" - говорила она.
  Генерал задумчиво улыбнулся. Если б хоть одна из пяти его дочерей обладала такой силой воли, как эта малышка!
  В дверь тихо постучали, и в комнату вошла десятилетняя девочка в простом домашнем платье с длинными рукавами и платке, обернутом вокруг головы наподобие платков испанских простолюдинок. Она называла это "хиджаб" и утверждала, что с десяти лет уже обязана носить его. Это было довольно забавно. Но генерал старался не улыбаться при виде ее, чтобы не ранить чувства девочки. Она была так серьезна. И, должно быть, это, действительно, было важно для нее.
  "Входите, Интисар, - улыбнулся он приветливо, - У меня есть разговор к Вам. Вы должны знать, что скоро я отбываю на фронт, и мне бы хотелось определить Вас и Мари с Луизой до этого времени".
  Девочка нахмурилась и остановилась у самой двери. Она отлично выучила французский, и, все-таки, слово "определить" казалось ей каким-то непонятным.
  "Вы прекрасно учитесь, - улыбнулся генерал снова, - Вы обогнали моих дочерей. И, благодаря Вам, они теперь тоже стараются. Я думаю, вам троим стоит отправиться вместе в пансион для продолжения обучения".
  Девочка сердито свела темные бровки.
  "Означает ли это, месье, что я должна принять Вашу веру? - спросила она, - Ведь ваши пансионы находятся при монастырях? Но я не могу принять Вашу веру! - заявила она решительно, посмотрев мужчине в глаза, - Сохранить веру предков - единственное, о чем я просила Вас, и Вы мне это обещали!"
  Генерал широко улыбнулся. Эта девочка нравилась ему все больше день ото дня!
  "Нет, Интисар, Вы не должны менять веру, - ответил он, - Я помню свое обещание, и я не беру слово назад. Вы отправитесь в пансион, где никто не будет принуждать Вас верить или нет во что бы то ни было. От Вас требуется лишь прилежно учиться и быть послушной".
  Девочка облегченно вздохнула и улыбнулась.
  "Благодарю Вас, месье. Я постараюсь оправдать Ваши надежды".
  "Нисколько в этом не сомневаюсь! - рассмеялся генерал весело, - Еще бы мои дочери оправдали их!"
  Он внимательно посмотрел на девочку, ожидая увидеть ее реакцию. Но она лишь едва заметно улыбнулась и промолчала. Все-таки, она была слишком умна для своих лет!
  ...Выйдя из кабинета, девочка набросила на плечи теплую шаль и выбежала из дома. Меньше всего на свете ей хотелось быть сейчас под одной крышей с Мари и Луизой, которые были оскорблены до глубины души теми знаками внимания, которые их отец демонстрировал по отношению к рабыне.
  Да и этот холодный, серый дом не нравился ей. Она знала: его прежнего хозяина убили, чтобы дом достался генералу.
  Выйдя в сад, девочка огляделась и улыбнулась. Деревья стояли уже совсем голые, и пахло сыростью и прелыми листьями. Дома она не знала этого запаха. Но здесь, во Франции, она узнала и полюбила его - этот зимний запах и этот промозглый ветер, путающийся среди ветвей пустынного сада. И низкое серое небо казалось таким близким, будто до него можно дотронуться руками.
  Закутавшись в шаль, девочка медленно пошла по засыпанной листвой дорожке, грустно вздыхая.
  .................................................................................................................................................................................................
  ... Шарль поздно вернулся домой. Он теперь с каждым днем возвращался домой все позднее и позднее. После того, как отца забрали в армию, он остался главным добытчиком в семье Лука. И слова "Нужда сказала!" были теперь его словами.
  Тихо закрыв дверь, мальчик направился на кухню, надеясь найти хоть что-нибудь, что осталось от ужина. Но, обшарив все, что можно, он пришел к выводу, что мать считает его теперь совершенно взрослым. И рассчитывать на ужин в этом доме ему больше не стоит.
  Опустившись на пол, Шарль уткнулся лбом в колено. Спать так хотелось! Если бы не концерт в его желудке, он бы уже давно уснул.
  "Держи! - малыш Анри сел на пол рядом с братом и протянул ему корзинку, на дне которой остался еще кусок хлеба и немного вареного картофеля, - Остальное мы съели. Прости, брат".
  Усмехнувшись, Шарль принялся за еду. Какая-нибудь еда лучше никакой. Так отец тоже часто говорил. Но отец пропал на фронте, оставив в наследство ему и братьям одни свои присказки. Мальчик горько вздохнул, подумав об этом.
  "Опять выпрашивал еду у сестрицы Интисар? - укоризненно посмотрев на брата, спросил он, прожевав последний кусок, - Смотри, Анри, поймают тебя!"
  Малыш Анри весело усмехнулся и вытер рукой сопливый нос. Он постоянно простужался.
  "Не поймают! - откликнулся он весело, - Я маленький и быстро бегаю! А сестрица Интисар сама сказала, что даст столько еды, сколько сумеет вынести с генеральской кухни..."
  "И тебе не стыдно? - нахмурился Шарль, отставляя корзинку и внимательно глядя в глаза брату, - Сестрица так рискует из-за нас! Если ее поймают, обязательно накажут! Могут даже побить, наверное!"
  Он нахмурился еще сильнее, и Анри тоже насупился, опустив взгляд.
  "Прости, брат. Просто есть так хотелось".
  Шарль потрепал его по волосам.
  "Ты прости меня, малыш, что я не могу прокормить вас! - вздохнул он, - Но меня не берут на селитру!"
  Это было так обидно, просто - до слез! Сейчас, когда из-за войн, начатых Первым консулом, появилось столько новых производств селитры и пороха, и зарплата на них так выросла, - остаться без работы! Но на хорошую зарплату находились охотники и кроме мальчишек, вроде Шарля, более сильные и умелые. Конечно, они были лучше для хозяев. Наверное, детей будут принимать на такие места только тогда, когда все взрослые уже уйдут на войну. Подумав об этом, мальчик снова горько вздохнул. Да, должно быть, они заберут на войну всех...
  "Ладно, Анри, ступай спать, - устало улыбнулся он, - Братьев не разбуди".
  "Ладно! - мальчик уже вскочил на ноги, но вдруг остановился, вспомнив нечто важное, - Ой, брат! Совсем забыл! - воскликнул он, снова обернувшись к Шарлю, - Сестрица Интисар сказала, что тот вредный святоша, который все пытается ее переделать в христианку, все-таки заставил ее идти со всеми в церковь в воскресение. Поэтому ты приходи тоже. Сестрица сказала, она обязательно убежит!"
  И, радостно улыбнувшись, малыш вышел из кухни.
  Шарль тоже улыбнулся и, прислонившись затылком к стене, закрыл глаза.
   Значит, месье Мосонж, все-таки, уломал генерала, и тот дал согласие. А ведь долго держался! Но против таких вот противных нудных святош даже боевые генералы бессильны, наверное. Вот только они не учли одного, готовя приобщение "дикой" девочки к истинной вере: Интисар ни за что не войдет в католический храм! Она уже сбегала из церкви и сбежит снова. И генерал даже не накажет ее за это, как не наказал в прошлый раз. Генерал понимает то, чего таким скользким типам, как Мосонж, не понять никогда. Жаль, что ему больше не нужен садовник.
  Шарль стал уже засыпать, и его мысли путались с воспоминаниями этого лета - такого светлого, не смотря ни на что. Но из мира грез мальчика вырвал громкий стук в дверь.
  Вскочив на ноги, Шарль выбежал из кухни. Постояльцы мадам Руж замерли на лестнице, ведущей на второй этаж, не решаясь отпереть двери. Так стучали только солдаты. Но кого, ради всего святого, можно забрать еще из этого дома? Здесь и так остались одни женщины и дети!
  Мадам Элен судорожно цеплялась за сорочку своего шестнадцатилетнего сына. Он был старшим мужчиной здесь, и если солдаты пришли за ним... Глаза женщины наполнялись слезами от одной этой мысли.
  Внимательно посмотрев на столпившихся на лестнице людей, Шарль шагнул к двери.
   "Ступайте спать, - произнес он решительно и твердо, - Люк, ты иди в кухню. Если это по твою душу - прыгай в окно и беги к мастерской Шебе. Завтра мы придем за тобой. Не плачьте, мадам, - улыбнулся он матери юноши, - Шебе спрячет его. Ведь и Габи тоже забрали на войну".
  Шебе спрячет Люка, если что, думал мальчик, отпирая дверь. Старый Шебе никогда не простит смерти Габи.
  На пороге стоял высокий бородатый солдат. И, кроме того, что он бородатый, Шарль не мог рассмотреть больше ничего. Он хотел спросить у незваного гостя, зачем тот явился, но солдат легко отстранил его с дороги и вошел в дом, бросив на ходу только: "Привет, малыш!"
  И этот голос заставил Шарля содрогнуться.
  "Алехандро! Заходи, здесь все свои! - усмехнулся солдат весело, сбрасывая на пол сумку и оружие, - Так ведь, малыш Шарль? А ты подрос!"
  Мальчик лет двенадцати прошел мимо Шарля, удивленно посмотрев на него, а тот все еще оставался стоять в проеме открытой двери, не в силах произнести ни слова. И никто не вышел навстречу ночному гостю, кроме Люка, который прошел мимо него, направляясь из кухни в свою комнату.
  Спустя некоторое время, мужчина подошел к двери и сам запер ее. И он очень внимательно посмотрел в глаза Шарля своими темными, непроницаемо-темными теперь, глазами.
  Это, определенно, был он. Его голос, только более грубый и резкий, словно простуженный. Его взгляд, только потерявший за эти годы свой веселый задорный блеск. Его лицо, только ожесточенное и потемневшее. И его руки, которые невозможно было узнать, настолько изменила их война. Следы пороха, должно быть, останутся на них теперь навсегда, как эти шрамы у него на лбу. А ведь Габриэлю Долорос не было и тридцати!
  "Почему Антония не встречает меня? - спросил он мрачно, пристально глядя в глаза мальчику, - Где она? Все еще на работе? Разве старик Иохим не помогает ей? Где Паула? Почему она не встречает отца?"
  Сидя на верхней ступени лестницы, Луиза беззвучно рыдала, зажав рот руками. И мадам Руж медленно вытирала с лица беспомощные старческие слезы, слушая этот допрос. Они уже слышали в его голосе тревогу и страх. Они понимали, что в этот момент сердце их Габи разрывается от страха, но они не могли найти в себе силы, чтобы сказать ему это.
  "Габи, их здесь нет, - произнес Шарль тихо, и крупные слезы сорвались с его ресниц, - Сестрица Касандра и малышка Фелиция ушли в Испанию еще в девяносто восьмом".
  Наступило молчание. И это молчание испугало всех больше, чем если бы Габриэль закричал, разрыдался, набросился на Шарля... Что угодно, только не эта тишина! Но он смотрел на плачущего ребенка и молчал. И это продолжалось целую вечность.
  Наконец Габриэль наклонился к мальчику и вытер ему нос.
  "Не плачь. Они были здоровы, когда уходили? У них были деньги? - мальчик согласно кивал, и темные глаза Габриэля светлели, - Хорошо. Об остальном поговорим после. Пускай твои родители спускаются".
  "Отца тоже забрали, - тихо произнес Шарль в ответ, - Его, а еще дядюшку Пабло и брата Антоньо. После этого сестрица Касандра и ушла. Она думала, вы все умерли".
  Габриэль замер на полушаге. И Искандер удивленно поднял брови, посмотрев на него. Такой спокойный еще мгновение назад, теперь мужчина был по-настоящему испуган. Его голоса почти не было слышно, когда он заговорил.
  "Вышла... замуж?"
  И Луиза вновь разразилась рыданиями.
  "Нет. Она обещала ждать тебя, - ответил Шарль твердо. Он солгал, но в это мгновение он не сомневался в своем выборе, - Она обещала остаться твоей женой или вдовой, Габи".
  "Хорошо, - произнес Габриэль совершенно по-прежнему, - Тогда давайте все на кухню. Мы тут принесли немного еды. Сколько теперь Лука в этом доме, а?"
  И он усмехнулся задорно, как до войны. Только Шарля не могла обмануть эта веселость. Габи вернулся другим.
  "Нас пятеро, - ответил он, следуя за мужчиной, - Но пусть пока эти прожоры спят. Вы, должно быть, и сами голодны".
  Спутник Габи молча выставлял из их походных сумок продукты, молча орудовал у плиты, готовя ужин, и молча подал его на стол. Он вообще не произнес ни слова. Это был очень странный мальчик, и Шарль с любопытством рассматривал его. Неужели и такие дети уже воюют?
  "Итак, теперь расскажи мне подробно все, что здесь произошло с тех пор, как меня забрали, - произнес Габриэль мрачно, отставляя пустую тарелку, - Алехандро, вымой пока посуду! - бросил он своему спутнику, и тот молча повиновался. Когда он вышел Габриэль посмотрел на Шарля очень пристально и добавил еще более мрачно, - И не надо выдумывать ничего о клятвах в вечной любви, хорошо? Просто расскажи, как было дело".
  Опустив глаза в пол, мальчик начал свой рассказ. Он говорил долго. Он с трудом мог подобрать подходящие слова для того, чтобы описать жизнь в доме мадам Руж после того, как Габи забрали на фронт. Даже спутник Габриэля успел вернуться с улицы и услышал большую часть рассказа. Сам Габриэль слушал мальчика молча, не перебивая, и очень внимательно. Так значит, и Пабло тоже. И Антоньо.
  "И тогда сестрица Касандра сказала, что она ненавидит Францию и все, что осталось во Франции после вашей смерти, взяла малышку Фелицию, и они вместе ушли в Испанию, - закончил Шарль свой рассказ, - Они были здоровы, и месье Шебе дал им денег. И... это правда, Габи, она не вышла замуж, хотя ей предлагали это богатые буржуа".
  "Дура! - пробормотал Габриэль, уронив голову на руки, - Дура! Да лучше б она изменила, чем это! Куда она пошла - одна, с ребенком?"
  "В Кордову, - откликнулся Шарль тихо, - Они хотели уйти туда вместе с дядюшкой Пабло и Антоньо, но..."
  Он смолк и стал отковыривать щепки от старого кухонного стола.
  Искандер внимательно посмотрел на Габриэля. Да, теперь он, несомненно, дезертирует, едва представится возможность.
  "Ступайте спать оба, - произнес мужчина тихо, не глядя на детей, - Шарль, устрой Алехандро, ладно? И... завтра надо будет сходить в церковь... поставить свечи за Пабло и Антоньо..."
  Мальчики тихо вышли.
  "Должно быть, это были хорошие люди, раз сеньор Долорос хочет почтить их память, - произнес Искандер задумчиво, - Он еще ни за кого не молился..."
  Шарль промолчал.
  ...Наутро они втроем подошли к собору и остановились неподалеку.
  Габриэль не решался переступить порог храма после стольких лет. Ему вспоминался почему-то один из любимых рассказов Антонии - про Марию Египетскую, которая из-за грехов не могла войти в храм. Что, если и его тоже Святая Мария не допустит в эту обитель? Убийство - это ведь хуже прелюбодеяния.
  Искандер смотрел на высокое величественное здание с холодным любопытством, сравнивая то, как строят свои храмы католики, с тем, как построены мечети в Египте и Магрибе. Мечети казались ему значительно красивее.
  А Шарль вообще не смотрел на храм. Притаившись за углом дома, мальчик выискивал кого-то в толпе, и, спустя время, эта его слежка привлекла внимание Искандера.
  "Ты что делаешь? - спросил он тихо, - Пришел в храм, так иди. Сеньор Долорос уже ушел".
  "Тише! - возмущенно откликнулся Шарль, оттолкнув его в сторону, - Ты мне обзор загораживаешь!"
  Искандер усмехнулся.
  "А ты ищешь кого-то?"
  "Да. Она должна прийти..."
  Шарль не успел закончить мысль. Девочка в хиджабе подбежала к нему со спины и весело рассмеялась.
  "Аяшарль!"
  "Интисар! - радостно воскликнул мальчик, обернувшись к ней, - Ты сбежала от него!"
  Он уже хотел познакомить друга Габи и самого Габи, подошедшего к ним в этот момент, с Интисар, но странный парень Алехандро, увидев девочку, повел себя еще более странно, чем обычно.
  "La hermana mi! - воскликнул он, схватив ее за руки, и заговорил быстро и возбужденно, то целуя ее руки, то покрывая поцелуями ее платок, и даже не пытаясь скрыть свои слезы, - La hermana mi! Eres viva! Eres sana? No te ofendían? No ofendían?"
  Вырвав руки, Интисар повисла на шее парня, обливаясь слезами. И французы изумленно оборачивались на ее крик.
  "Iskander! Iskander! Iskander, ti me ha encontrado! Sabía!" - рыдала она.
  И Габи улыбался так светло в это мгновение.
  "Невероятно, - пробормотал он с улыбкой, - Он ее нашел, все-таки!"
  "А теперь объясните мне, что здесь происходит, лейтенант!" - раздался за его спиной гневный голос.
  И, обернувшись, Габриэль увидел перед собой красного от гнева генерала.
  "Вот оно, Ваше светское воспитание! - шипел тщедушный господин с четками, извиваясь рядом с ним, словно змея, - Уже на улице... столь бесстыдно!"
  "Месье Мосонж, - прорычал генерал, едва сдерживая ярость, - Спасибо за участие, но я сам разберусь! Интисар!"
  "Уймись, генерал! - вздохнул Габриэль устало, заслоняя детей, - Алехандро, а ты не глупи! - бросил он через плечо, и Искандер спрятал нож, - Это ее брат. Родной брат, с которым ее разлучил Клебер в девяносто девятом, в Египте, - продолжил Габриэль невозмутимо, - Он нашел свою сестру и пришел забрать ее, как и было обещано. Алехандро, дай письмо Клебера! У Вас ведь есть такое же? - спросил он, когда генерал дочитал письмо, - Относительно девочки?"
  Высокий грузный мужчина как-то обмяк за эти минуты, и его голос теперь звучал не так, как прежде.
  "Идемте в дом, - ответил он тихо, - Юный Лука, ты тоже... Идемте..."
  ...Заперев двери кабинета, генерал извлек из ящика стола измятую поблекшую бумажку и протянул ее Габриэлю.
  "Все верно, - вздохнул он, - Это письмо перешло ко мне, когда Интисар попала в мой дом. Но не все так просто. Как я могу отпустить ее сейчас? Идет война, и им некуда податься..."
  "Очередная ложь!" - зло пробормотал Искандер, крепче прижимая к себе сестру.
  "И в этом письме, в отличие от твоего, обозначен срок, - произнес Габриэль мрачно, протягивая ему бумагу, - Пять лет минимум".
  "Я бы отпустил их. Я бы даже помог им устроиться, - вздохнул генерал печально, - Но, увы, от людей, опекавших Интисар прежде, эта история стала известна очень важным персонам. Сама Каролина следит за ней. И... вы ведь понимаете, что такое перечить Каролине?"
  "Да, жене Мюрата не возразишь! - хмуро откликнулся Габриэль и добавил, обратившись к Искандеру, - Придется тебе дослужить, малыш. Иначе так просто вы не отделаетесь".
  "Да мне все равно, кому эта Каролина жена и мать, или кто там еще!" - воскликнул тот горячо.
  Но он смолк, ощутив на своей руке ладонь сестры.
  "Искандер, ты не понял, - вздохнула девочка печально, - Каролина - сестра консула. Родная. Она очень нехорошая женщина, и, если мы ее разозлим..."
  И она снова заговорила по-испански, уткнувшись лицом в грудь брата. Тот неосознанно гладил ее по голове и мрачно смотрел на Габриэля. Ему так хотелось уйти вместе с ним и Интисар! Но теперь выхода не было. Из сбивчивой речи девочки Искандер понял только, что от Каролины Бонапарт можно ожидать любой, самой жестокой, мести. И так рисковать Интисар он не мог.
  "Я дослужу, - произнес он тихо и решительно, посмотрев в лицо генерала, - Я дослужу и вернусь за сестрой! - и в ответ на испуганный вскрик девочки, он добавил ласково, - Не бойся, Интисар. Я нашел тебя и найду снова. Нас связывает кровь, сестра моя".
  И он снова заговорил по-испански, утешая девочку, которая плакала все безутешнее с каждым его тихим ласковым словом.
  Генерал смотрел на них и пил. Его выдержки не хватало для таких сцен. А Шарль смотрел в окно, пряча слезы жалости и сожаления. А Габриэль Долорос не смотрел никуда. Его взгляд казался непроницаемым, когда он заговорил снова.
  "Обещайте одно, господин генерал. Обещайте в любом случае передать Шарлю Лука все, что касается Интисар, если Вам придется разлучиться. Или на случай, если Вас убьют, - произнес он невозмутимо, - Чтобы нам было, у кого спросить о ней по возвращении".
  "Я обещаю, - тихо откликнулся тот, - Сейчас она отправится в пансион вместе с моими дочерьми. И, я надеюсь, за три года ничего не переменится. А потом они смогут вернуться. Я бы мог устроить юного Лука в пансион работать, - неожиданно предложил он, - Что скажете, молодой человек?"
  "Конечно, да! - воскликнул тот радостно, - Благодарю Вас, месье!"
  "Значит, за Интисар будет, кому присмотреть, - произнес Габриэль тихо, - Отлично".
  Искандер внимательно посмотрел на него. Он не мог понять этого человека.
  ... "И не пытайся! - усмехнулся Габриэль в ответ на слова юноши, когда они возвращались в дом мадам Руж, - Нас направляют в войска Вильнева, хоть мне это и не очень по душе. Завтра наш последний день в Париже. Проведи его с сестрой, тем более, генерал не против. А в пансионе ей будет даже лучше, - задумчиво произнес он, - Заодно приобретет некоторое образование. Да и тише здесь..."
  "Сеньор Долорос! Сеньор Долорос, Вы нарочно?! - Искандер уже сорвал связки, пытаясь дозваться своего старшего товарища, но тот лишь теперь обратил на него внимание, - Сеньор Долорос... неужели Вы передумали?"
  Габриэль невесело усмехнулся в ответ.
  "Всего лишь отложил, - ответил он, - Не хочу, чтоб тебя прикончили теперь, почти у цели".
  И он продолжил свой путь и больше не сказал ни слова.
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Один день
  
  Жестокая фантазия
  
  ...После выпитого накануне генерал проснулся позднее обычного. Даже его младшие дети были уже на ногах. И, хотя было еще утро, но в доме царило странное оживление. Особенно оживлены были девушки, а это, их отец знал по опыту, никогда не сулило ничего хорошего.
  "Что такое, девочки? - весело спросил он, подкравшись к дочерям, столпившимся у приоткрытой двери, - Что вы там выглядываете, дорогие?"
  Младшие девочки недовольно пробормотали что-то и отвернулись от него. А старшая, Франсуаза, открыла дверь шире, чтобы показать отцу то, за чем они наблюдали все это время.
  Двое детей сидели на земле под старым деревом, тихо разговаривая. Девочка ласково гладила мальчика по непослушным кудрявым волосам и улыбалась ему, а тот все время пытался поцеловать ее руки. И даже воздух вокруг этих двоих казался светлее и прозрачнее, и словно зима отступилась от них, оставив им этот клочок земли, где они были вместе и счастливы.
  "Он пришел, наверное, еще ночью, потому что, когда мы встали, они уже были там, отец, - задумчиво произнесла Франсуаза, зябко кутаясь в шаль, - Интисар сказала, это ее брат, и что Вы позволили ему прийти".
  "Это так, - откликнулся генерал растерянно, - Но почему они не вошли в дом?"
  "А мы еще и в дом его должны были пригласить!" - раздраженно бросила двенадцатилетняя Мари, отворачиваясь.
  И Луиза добавила обижено: "Это гадкий мальчишка, папа! Пусть он уйдет! И ее пусть забирает тоже!"
  Генерал простонал, закрыв глаза ладонью. После вчерашнего эти девчачьи визги были совершенно некстати!
  "Девочки, смилуйтесь над своим старым отцом! - взмолился он, - Ну чем вам так не угодила бедняжка Интисар?"
  Франсуаза понимающе улыбнулась и отстранила младших девочек от двери.
  "Тише, Мари, Луиза! - приказала она властно, - Иначе я позову сейчас Интисар, и вы все отправитесь учиться!"
  Услышав эту угрозу, сестры смолкли. Но они все так же враждебно смотрели на детей в саду.
  "Мстительные девчонки! - усмехнулась Франсуаза, - Просто этот мальчик счел их не такими красивыми, как Интисар, - она подавила смех и продолжила серьезнее, - Но ведь она его сестра, не так ли? Это естественно, что она кажется ему красивее".
  "Если точнее, то он сказал ей: "Ты должна скрывать свою красоту от недостойных глаз скромной одеждой. Потому что ты красавица, в отличие от этих чахоточных, на которых, как бы они ни обнажались, все равно, никто не позарится", - невозмутимо уточнила пятнадцатилетняя Изидора, впервые подняв глаза от книги, которую читала, стоя тут же, у стены.
  "Он сказал это по-испански, но я перевела этим недотепам его слова, - добавила она язвительно, - Чтобы продемонстрировать, как плохо не знать языков. Надеюсь, хоть это заставит их заниматься усерднее".
  Мари и Луиза покраснели, и на глаза им выступили слезы обиды.
  "Злая! Злая! Злобная Иза! - закричали они хором, - Сама ты чахоточная! И он... он тоже не красивый... сам-то! Отец!"
  Но их отец только озадаченно смотрел на старшую дочь, все еще не до конца понимая, что здесь происходит, и не решаясь вмешаться в женские споры. Вмешиваться в женские споры бывает, зачастую, опаснее, чем вести войска в атаку.
  "Изидора просто не смогла упустить случай продемонстрировать свое прекрасное образование! - сказала Франсуаза в сторону сестры, которая вновь углубилась в чтение, - Однако, напомню, моя дорогая, что эти слова относились ко всем нам. И к Вам, в том числе!"
  Иза густо покраснела и ниже склонилась над книгой. И генерал различил ее смущенное бормотание: "Гадкий мальчишка!"
  "Как я скучаю по Валенсии! - вздохнул генерал печально, привлекая к себе Франсуазу, - Девочки мои, если б вы знали, как я скучаю по вашей матери в такие моменты! - вздохнул он снова, поцеловав дочь в лоб, - Одна она могла вас понять. Но я ровным счетом ничего не понимаю. И зачем-то выдал Сесиль замуж!"
  "Срок пришел. Вы же не могли задержать ее?" - усмехнулась Иза ехидно, вспомнив о своей всеправильной старшей сестрице.
  Отец обнял ее за плечи и, поцеловав в висок, подтолкнул к двери.
  "А ну-ка, разумница Изидора! Переведи для своих сестриц этот диалог, раз ты такая просвещенная!" - весело произнес он.
  Это был вызов. И Иза его приняла. Закрыв книгу, она прислушалась к разговору детей. Они говорили тихо, но вокруг царила такая тишина, что ей было слышно каждое слово.
  Мальчик лежал головой на коленях сестры и снизу вверх смотрел ей в лицо, ласково улыбаясь. А та гладила его волосы и говорила что-то, и смущенно краснела от собственных слов.
  Иза усмехнулась.
  "Я люблю тебя, брат! Ты самый лучший на свете! - перевела она слова Интисар, - Ты самый красивый, умный, добрый, отважный, смелый и самоотверженный. Самый великодушный, верный и любящий, с большим и добрым сердцем, щедро дарящим любовь. Самый сильный, смелый и отважный..."
  "Ты повторяешься, Иза!" - заметила Мари недовольно.
  Иза прожала плечами.
  "Это она повторяется, - откликнулась она задумчиво, - Должно быть, она, действительно, очень любит своего брата".
  И она ушла со своей книжкой, не сказав больше ни слова.
  Мари и Луиза молча переглянулись и тоже ушли.
  "Думаю, стоит позвать их в дом, - произнес генерал тихо, - Холодно".
  И Франсуаза откликнулась с улыбкой: "Неужели Вы думаете, отец, что я не предложила им этого сразу, как заметила их там? Они не захотели".
  И она снова выглянула в щель, кутаясь в шаль. Франсуаза тоже понимала испанский. И этот разговор она готова была слушать хоть весь день. Обняв дочь за плечи, генерал посмотрел на детей поверх ее головы.
  Маленькие бессильные пленники обстоятельств. Да, у них осталось одно-единственное право: не принимать ничьей жалости. И верить.
  "Ты нашел меня, брат! - улыбнулась девочка и быстро смахнула слезы с глаз, - Все говорили: этого не может быть! Но ты пришел за мной. Умоляю тебя, приди снова! Что бы ни говорили, я никому не поверю, я буду ждать. Только ты возвращайся..."
  "Не плачь, Интисар, - улыбнулся тот, ласково коснувшись огрубевшей ладонью ее лица, - Я вернусь за тобой, даже если на моем пути встанут все легионы ада! Мы уйдем отсюда вместе, не смотря ни на что!"
  ...Минуту посмотрев на детей, Шарль Лука печально улыбнулся и направился к дому. Это почти невозможно, чтобы такой мальчик, как Алехандро, и в дальнейшем выдержал то, что терпел в эти годы. Но если он сумеет это, то здесь, в Париже, его сестра будет ждать его, и ни один волос не упадет с ее головы. Он позаботится об этом.
  Остановившись у дверей, Шарль удивленно посмотрел на мадемуазель Франсуазу. Но он не успел сказать и слова. Генерал уже распахнул перед ним двери.
  "А! Юный Лука! Проходи, сейчас мы все и обсудим! - сказал он весело, направляясь к кабинету, - Итак, пансиону требуется садовник, а я не сомневаюсь, что ты справишься с этим".
  "Спасибо, месье, я очень постараюсь!" - смущенно откликнулся Шарль, входя следом за хозяином в его кабинет и закрывая за собой двери.
  И гордячка Иза, отшвырнув книжку в сторону, быстро сбежала по лестнице на первый этаж и приникла к дверям, стараясь разобрать их разговор.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Иохим Шебе устроился у окна, безразлично глядя на мелькающие перед ним ноги.
  Минули многие годы с тех пор, как он открыл в темном подвале эту мастерскую. Много раз сменились фасоны платьев; много раз менялись правители в этом городе, где люди так любили одеваться красиво и модно; и много еще всего произошло, что могло порадовать этих людей или огорчить. Но мастерская Шебе все так же процветала. Все так же, в сумерках, не прояснявшихся даже днем, работали над заказами его швеи. Все такая же нищенская оставалась у них плата за их работу. И мастерскую Шебе все так же любили молодые буржуа, новые хозяева жизни, за дешевизну и качество, достигаемые лишь этими двумя условиями.
  Но уже много лет назад свет погас в глазах предприимчивого портного. И вспыхнул вновь лишь раз - в те годы, когда Касандра Долорос приходила на работу с ребенком на руках, чтобы не оставлять дочь одну. И все гнала его, гнала от крошки Фелиции так озлобленно, словно это он отправил на войну ее отца.
  Она не взяла у него ни су даже когда уходила - одна, без денег, без поддержки. Она, должно быть, действительно возненавидела их всех после смерти Габи. Должно быть, она была права...
  Смахнув старческие слезы, портной горько вздохнул и смежил усталые веки. Слова, которые она бросила, уходя, до сих пор звучали у него в памяти. Да, они боролись за лживые идеалы, они хотели не равенства и свободы, а лишь обогащения на чужой крови. И этой кровью стала и кровь Габи тоже.
  "Он умер, чтобы Директория могла заставить Испанию воевать вместо Франции!" - сказала она.
  Она знала, уходя, какова жизнь в Испании. Она знала, уходя, что уходит в никуда, возможно, на смерть. Но она ушла, тем не менее, предпочтя умереть там, чем здесь принять его помощь.
  Дверь тихо скрипнула, и лейтенант армии - теперь уже - Наполеона Бонапарта, Первого консула - все еще - республики медленно прошел мимо склонившихся над работой швей к окну.
  Шебе даже не обратил внимания на этого человека - таких, как он, были сотни в Париже уже многие годы. Старый портной все так же смотрел в окно, усмехаясь своим мыслям. Если бы Касандра была рядом, он поделился бы с ней ими. Она бы посмеялась. Ведь это, действительно, забавно - республика, управляемая одним человеком. И он задумается о возрождении монархии когда-нибудь, если уже не задумался над этим. Касандра говорила так, а она предвидела многое.
  Вздохнув еще горше, Шебе склонил голову на сложенные на подоконнике руки и замер в этой скорбной позе. Есть ли ей сегодня, чем накормить Фелицию? Сыта ли она сама? Живы ли они до сих пор? Каждый день он спрашивал себя об этом, и эти мысли отравляли его кровь, забирали мгновения его и без того уже почти конченой жизни.
  "Старик..."
  Очень медленно Шебе выпрямился и обернулся на голос. Он узнал его, конечно. Но никогда прежде голос его Габи не обрывался так странно. Его глаза никогда не блестели так влажно. И никогда его объятия не были такими крепкими, как в этот миг.
  "Старик! Ты жив! Я знал, что ты дождешься меня!" - пробормотал Габриэль, прижимая к груди худого и маленького портного, словно ребенка.
  "Прости меня, Габи!" - начал, было, тот.
  Но Габриэль не дал ему говорить.
  "Ты один дождался меня! - улыбнулся он, - Старик Иохим, ты один... А с этой я еще разберусь в свое время! - рассмеялся он, - Не плачь. Она сильная. Она справится".
  "Ты проведешь всю жизнь в поисках, если отправишься искать их!" - хотел сказать Шебе, и он не смог этого сказать.
  Это он не мог отправиться следом за своей семьей двадцать лет назад, не мог надеяться быть с ними вновь - он видел их бездыханные тела. Но пока Габриэль не увидел мертвыми своих жену и дочь - для него остается надежда. Даже если она призрачна. Даже если это самообман. Даже если он будет обманывать себя всю жизнь. Так лучше, чем не иметь надежды совсем.
  ................................................................................................................................................................................................
  ... Горацио Нельсон сидел за столом в своей каюте, задумчиво перебирая бумаги, с которыми к нему в подчинение поступила новая партия моряков.
  Это удивительно, что английский флот вообще одерживает победы с такими матросами! Те, что поступили с "Короны" - это сущие отбросы! Хотя, конечно, и остальные моряки на его кораблях... Ох, это отдельная история!
  Тяжело вздохнув, адмирал снова взял со стола списки. Обычный набор: принудительно мобилизованные, преступники, приговоренные к службе судом (они послужат!), люди совершенно непонятного происхождения... Теперь в Англии всех неугодных ссылают на флот? И как он должен управляться с ними при отсутствии сколько-нибудь годного командного состава?
  Поневоле начнешь жалеть даже о таких, как Дейл Дамиан. Хотя, конечно, после выхода на пенсию этого героя-любовника стало намного спокойнее... во всяком случае, его больше не донимают вопросами о нем коронованные особы.
  Но с ним ушли многие опытные офицеры. И кому он теперь доверит этот корабль?
  "Я Вас спрашиваю, Роберт, - обратился адмирал к офицеру, застывшему в созерцании каких-то безделушек, добытых на последнем захваченном судне, - Есть у Вас предложения относительно офицеров, которых можно было бы определить на "Корону"? В конце концов, это Вы станете ее капитаном!"
  "Мое предложение все то же, - откликнулся Роберт Форст, обернувшись, - Позвольте мне оставить в команде Дрейка и остальных".
  Адмирал нахмурился.
  "Испанцев? Притом, что Англия и Испания ведут войну?"
  "И даже при этом, адмирал, - ответил Форст с едва уловимой улыбкой, - Позвольте мне оставить Дрейка. Хотя бы его. И Вы увидите, как преобразится экипаж. Девятихвостка при нем ни разу не применялась на "Короне", а за те три недели, что его нет, простите меня, адмирал, но офицеры забили уже троих, и это о чем-то да говорит".
  Форст замолчал, опустив взгляд. Он сам от себя не ожидал такой наглости - спорить с Нельсоном. Но он, действительно, считал Дрейка единственным годным боцманом для такого судна, как "Корона".
  Некоторое время адмирал молчал, раздумывая.
  "Этот Дрейк - он полукровка? - спросил он, наконец, - По матери или по отцу, но, должно быть, он англичанин, раз попал в английский флот?"
  "Нет. Ни одной капли английской крови, - откликнулся Форст тихо, - "Дрейк" - это чтобы не бросаться в глаза... Впрочем, он не особо скрывает свое происхождение. Но он отличный офицер и умеет ладить с матросами, - продолжил он более уверенно, - Прошу Вас, адмирал... под мою ответственность... верните Дрейка на судно".
  "И что я должен написать в докладе? - усмехнулся Нельсон лукаво, исподлобья внимательно посмотрев на офицера, - Что драки в порту не было, и Ваш замечательный Дрейк не отправил троих на тот свет?"
  "Я не могу советовать адмиралу".
  Это прозвучало так смиренно, так заговорчески, что Нельсон невольно рассмеялся.
  "Хорошо. Готовьте бумаги! - сказал он весело, - Ступайте теперь, - и уже вслед Форсту он крикнул, - А из-за чего вышла драка? Роберт!"
  Мужчина остановился в дверях и медленно обернулся.
  "Вы, должно быть, наслышаны, - произнес он, пристально глядя в глаза адмиралу, - О Хессе Ибери".
  "Ступайте!" - быстро сказал адмирал.
  И Форст вышел.
  Откинувшись в кресле, Горацио Нельсон смежил веки и задумчиво усмехнулся. Вот как!
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Закрыв дверь спальни, он швырнул в угол свою куртку и шагнул к ней, весело улыбаясь. Она отступила в сторону, еще раз, снова и снова уходя от его рук, не давая ему сдернуть мантилью со своей головы. Они старались не смеяться, но это, и правда, было весело. Совсем не так, как они оба представляли эту, первую, ночь.
  Наконец, он совладал с ней и, вынув массивный гребень из ее волос, отбросил мантилью в сторону. По плечам, по спине невесты рассыпались тяжелые русые кудри, переливаясь золотом в свете луны, они падали ему на руку, и сегодня он уже имел право прикасаться к ним.
  "Ты пахнешь счастьем!" - прошептал он ей в волосы, крепче обнимая девушку.
  Эти слова останутся в ее памяти навсегда.
  ...Блаженно улыбнувшись, женщина потянулась во сне. И вздрогнула, разбуженная громким стуком.
  Бросив встревоженный взгляд на проснувшегося ребенка, она соскочила с кровати и, накинув на плечи истертую шаль, выбежала из спальни, проклиная тех, кто нарушил их мирный сон.
  "Касандра, помоги!" - послышалось из-за двери в ответ на ее брань.
  Этот голос был знаком Касандре Долорос. И эти слова не были просто словами для нее.
  Распахнув дверь, женщина впустила в дом ночных гостей. Снова дезертиры. А Мануэль привадился уже таскать их в ее дом!
  "Гореть тебе в аду, мерзавец! - бушевала женщина, выставляя на стол перед отощавшими, потрепанными войной солдатами остатки ужина и вино, - Это третьи за неделю! Ты думаешь, шпионы Годоя не видят, что здесь творится? Или ты думаешь, их здесь нет? Ешьте живее! - бросила она в сторону опешивших солдат и продолжила все тем же шипящим шепотом, - Или, кроме моего дома, больше домов в Малаге нет? К себе что не ведешь, партизан, чтоб тебе?! Детишек жалко? - она пристально посмотрела в лицо мужчине, не смевшему ни ответить, ни отвести взгляда, и ударила ладонью по столу прямо перед ним, - Или у меня нет ребенка, которого можно оставить сиротой? Проклятье!"
  Выдохнув, Касандра отвернулась от мужчин и надолго замолчала. Она, явно, переборщила. Это все из-за недавних арестов. Вздохнув снова, она стала заплетать волосы в косу. Они все еще не отросли до прежней длины. А Габриэль любил их.
  Из задумчивости ее вывел тихий голос дезертира.
  "Простите, сеньора, мы сейчас уйдем, - мужчина отодвинул тарелку и повторил виновато, не глядя на нее, - Простите".
  Заколов волосы, Касандра снова придвинула тарелку к нему.
  "Куда уйдете? - прикрикнула она озлобленно, - Ешьте живее! Мне еще надо обработать ваши раны, да и помыться вам не мешает, - она обернулась к Мануэлю, - Что смотришь, партизан? Все, что мог, ты сделал! Ведь это все, на что способен ваш кружок? - язвительно усмехнулась она и добавила, подтолкнул мужчину к выходу, - Все! Проваливай! Заговорщик, тоже! Забудь, что ты их видел!"
  Входная дверь хлопнула, и заскрежетал засов.
   "Снова дезертиры! - вздохнула черноволосая девочка, босиком протопав мимо изумленных мужчин. И она спросила, выглянув в комнату, - Мама, этих мы тоже будем прятать?"
  Мужчины переглянулись. Похоже, этот человек не лгал им о Касандре Долорос.
  "Иди спать, Фелиция! - откликнулась хозяйка, - Из этих я приготовлю что-нибудь назавтра".
  Молодой парень поперхнулся, услышав эти слова. И Фелиция весело рассмеялась, посмотрев на него.
  "Мамочка! Они поверили!" - крикнула она.
  "А я и не шутила!" - совершенно серьезно ответила Касандра.
  ...В небольшой комнате горела только одна свеча.
  Хозяйка ловко орудовала ножом, умело накладывала повязки и задавала вопросы только по делу. Узнав о своих гостях все, что ее интересовало, она предоставила заботу о них своей семилетней дочери. За стенами этой потайной комнаты она оставалась лишь портнихой, не больше. И ее рабочий день начинался здесь, в Малаге, как и в Париже, с рассветом.
  "Пора за работу! - произнесла женщина, поднимаясь на ноги и направляясь в мастерскую, - Вы пока сидите здесь. И потише! - приказала она, - Если что - Фелиция вам принесет все, что нужно. Она пока будет присматривать за вами".
  "Но мы не можем вечно находиться здесь, сеньора, - тихо произнес один из парней, не поднимая глаз, - Ведь Вас, и правда, могут арестовать, если это откроется".
  Женщина остановилась в дверях и насмешливо посмотрела на него.
  "Тебя как зовут?" - спросила она.
  "Эрнандо..."
  "Испанец, значит, - вздохнула портниха, уже завязывая рабочий передник, - Не трусь, Эрнандо! Вы ведь не местные? Ну, вот. Значит, вас искать по домам вряд ли будут. Уйдете на виноградники, когда шум поутихнет. А пока сидите и не дергайтесь".
  Проводив женщину взглядом, мужчины уселись кружочком на полу и надолго замолчали. Эта комната выглядела так, словно она специально была приготовлена прятать дезертиров. И эта женщина говорила так спокойно, словно уже не впервые прятала их.
  Целый день из соседних комнат доносились чьи-то голоса. Люди приходили и уходили. Делали заказы и забирали их. Касандра Долорос была знаменита в Малаге.
  ...Она сидела у окна, склонившись над своей работой, и тусклый свет с улицы едва освещал ее фигуру. Он неслышно приблизился к ней и остановился за ее спиной.
  Он просто стоял и смотрел, и этот полный нежности взгляд был невыносим для Касандры Роя.
   "Сеньор Долорос, у меня уже затылок болит от Вашего взгляда. Он уж слишком пристален. Впрочем, Андрэа Бодро, думаю, была бы не против, если б Вы так смотрели на нее!" - усмехнулась она, не выдержав.
  "Как же Вы, все-таки, ревнивы, сеньорита Антония! - улыбнулся он, - Но мой взгляд следит лишь за одной девушкой. И не надо притворяться, будто Вы не знаете этого!"
  И, усмехнувшись снова, он вышел из мастерской, оставив ее в полном смятении.
  ...Фелиция осторожно забрала шитье у матери из рук и сложила его с другими заготовками на большом столе.
  Мужчины удивленно оглядывались, следуя за девочкой через большую светлую комнату. Так значит, это и есть мастерская Касандры Долорос. Интересно, и часто она засыпает вот так?
  Сочувственно посмотрев на женщину, уснувшую за работой, Эрнандо прошел следом за остальными на кухню.
  "Ешьте, сеньоры, - по-хозяйски расставляя тарелки на столе, сказала девочка, - Ешьте и набирайтесь сил. Ваша война еще только начинается".
  Переглянувшись и нахмурившись, мужчины внимательнее посмотрели на ребенка. Чьи слова она повторила сейчас?
  ..........................................................................................................................................................................................
  ... "Будь чистосердечна в молитвах".
  "Хорошо, брат".
  "Будь скромной".
  "Да, брат".
  "Не забывай наш язык".
  "Я не забуду, брат".
  "Не предавай нашей веры".
  "Я не предам".
  "И вспоминай обо мне..."
  На глаза Искандеру навернулись слезы, и он попытался отвернуться от сестры. Но та вцепилась в его одежду и прорыдала: "Я всегда думаю о тебе! Я никогда о тебе не забываю!"
  "Я вернусь за тобой, Интисар!" - твердо произнес мальчик и осторожно отстранил ее от себя.
  Он думал, сердце разорвется, едва он ступит за ворота генеральского дома, но оно билось, как и прежде.
  "Я вернусь за тобой, не смотря ни на что!" - прошептал мальчик уверенно, следуя за своим командиром.
  Если эта боль не убил его - значит, на войне нет ничего, способного его убить!
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Cierto
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Закончив дневную работу, сеньора Долорос в этот раз могла отдохнуть, не заботясь ни ужином, ни уборкой, ни стиркой. Ей не пришлось думать ни о чем из этого ни разу в последние несколько дней, что Эрнандо Родригес был в ее доме.
  Этот мальчишка, которому хозяйка не давала на вид и пятнадцати, похоже, действительно, был благодарен ей за свое спасение. И он не ушел, подобно другим, подальше от порта Малага и моря вообще, когда шумиха вокруг бунта на боевом корабле и побега части матросов утихла.
  "Я сам из Мадрида, никто здесь не знает меня, так что мне даже безопаснее быть здесь, чем где-то еще, сеньора Долорос!" - объяснял он свое решение, усердно натирая пол в главной комнате низенького дома портнихи.
  "На корабле научился?" - усмехнулась Касандра, посмотрев на тряпку в его руках.
  Парень смущенно рассмеялся.
  "Ну да. Я не очень много воевал, но палуб я надраил - о-ох! - ответил он, - И научился готовить. Правда не очень вкусно, как сеньора могла понять..."
  "Ничего, съедобно, - откликнулась та, - И никаких родственников?" - спросила она серьезнее, сердито сведя брови.
  Эрнандо выпрямился и посмотрел женщине в глаза. Ну, что он должен сказать сейчас? Перечислить всех Родригес, погибших в войнах с Францией, Англией и Португалией, и тех, кого казнили по доносам годоевских шпионов после подписания мира с Францией? Зачем? У сеньоры Долорос достаточно своей боли, чтобы обременять ее еще и чужой. Если она и спрашивает об этом, то, должно быть, лишь потому, что хочет, чтобы он ушел поскорее. И, как бы ему ни хотелось остаться, здесь она - хозяйка.
  "Сеньора не должна беспокоиться об этом, - улыбнулся Эрнандо, - Я не останусь надолго. Как только наступит сезон, я уйду в Хаэн, в оливковые рощи..."
  Касандра нахмурилась сильнее. Это что еще за ответ? Она спасла этому паршивцу жизнь, а он, вроде, и не доверяет ей вовсе?
  Отбросив плед с коленей, женщина поднялась с кресла и медленно приблизилась к юноше. Эрнандо невольно отступил. Он осознавал, конечно, что сеньора Долорос еще очень молода, чтобы говорить и действовать так, как она говорит и действует обычно, и все это - не больше, чем маска. Но в это мгновение она, действительно, выглядела устрашающе.
  "Итак, молодой человек, - произнесла она медленно, наклонившись к юноше и приподняв его подбородок так, чтоб он не смог отвести взгляда, - Неблагодарный ты мальчишка... То есть, это вроде я тебя прогоняю? А кто заштопал это?!"
  И она ударила ладонью по плечу Эрнандо. Тот испуганно вскрикнул - раньше, чем даже ощутил боль.
  "Сеньора! За что?"
  "За неблагодарность!" - бросила Касандра, направляясь в кухню.
  Юноша сел на пол и озадаченно посмотрел ей в след. Означают ли эти слова, что сеньора не против его присутствия? Он не понимал. Эрнандо Родригес был еще слишком молод, и он слишком рано попал на флот, чтобы научиться понимать женщин. Горестно вздохнув, юноша снова поднял с пола тряпку и продолжил свое занятие.
  "Глупый, - сообщила Фелиция, устраиваясь в кресле, где минуту назад сидела ее мать, - Это неблагодарность - так говорить с тем, кто тебе помог. Ты бы хоть рассказал о себе, а ты молчишь, будто мы шпионы! И ведешь себя так, будто только и мечтаешь сбежать отсюда".
  Эрнандо быстро обернулся к девочке.
  "Это не так! Я был бы рад остаться с вами, но я же обременю вас своим присутствием..."
  "Будешь работать - не обременишь!" - изрекла девочка и, соскочив на пол, быстро выбежала из комнаты.
  Эрнандо хмуро посмотрел ей вслед. В семье Долорос все с детства взрослые?
  Однако, закончив уборку, он, как и всегда, накрыл на стол и позвал сеньору и сеньориту к ужину. Только в этот раз за ужином он не молчал.
  Над тарелкой со скудной пищей и бокалом вина были перечислены все: отец и шестеро братьев, и племянники, и еще те Родригес, которые жили не в Мадриде и окрестностях, а в Валенсии. Этих забрали первыми, но о их смерти в доме Риккардо Родригеса долго не было известно. И теперь Эрнандо Родригес, младший сын и баловень с самого детства, остался совсем один на этом свете.
  "Потому что в Мадриде голод, и вряд ли мать и сестры живы еще," - пробормотал он, ниже склоняясь над нетронутой тарелкой.
  Касандра слушала юношу молча, тщательно прожевывая пищу. Его рассказ, похоже, не особо испортил ей аппетит. И только брови женщины едва заметно подрагивали.
  "Моего папу тоже забрали на войну, - вздохнула Фелиция, собирая пустую посуду, - Наверное, убили, да, мам? - добавила она, обернувшись к матери. Та молча кивнула, и девочка повторила еще раз, - Наверное, убили..."
  ... "Ее отца забрали на войну французы, - произнесла Касандра тихо, протягивая Эрнандо бокал с вином, - Он видел дочь только несколько раз..."
  Они сидели в темной комнате, окна в которой всегда были занавешены. Фелиция говорила об этом, но сам Эрнандо видел спальню сеньоры впервые. Она была именно такой мрачной, какой, вероятно, и должна быть спальня вдовы.
  Фелиция сладко спала, раскинувшись на кровати так, что ее матери на ней уже совершенно не оставалось места. И, взглянув на нее, Касандра едва заметно улыбнулась.
  "Точная копия! - усмехнулась она с горечью, - Ни единой моей черты... Ее отца забрали в девяносто пятом, в самом начале, - продолжила она задумчиво, - Еще бы несколько месяцев - и был бы подписан мир с Испанией. Тогда мы ушли бы сюда все вместе. Я, отец, Антоньо, Габриэль и Фелиция. Я хотела уйти сразу после свадьбы, но Габриэль не захотел рисковать ребенком, и мы остались, - женщина села в кресло и указала Эрнандо на стул у своих ног, - Я родила Фелицию, и через три месяца его забрали, - произнесла она мрачно, - Он видел этого ребенка лишь тогда. Потом забрали отца, брата. Потом я узнала о их смерти и не захотела дожидаться, пока они отнимут у меня последнее, - она говорила все медленнее, все сильнее сжимая бокал в руке, - Я забрала ее и ушла сюда. И словно не уходила!"
  Усмешка сеньоры Долорос делала ее старше на десять лет, никак не меньше. Во всяком случае, так казалось Эрнандо. Сделав глоток, женщина продолжила спокойнее.
  "Впрочем, этого следовало ожидать. Здесь все повторяется так точно, словно я вновь переживаю годы революции! - произнесла она, - Но здесь я одна. Если и я умру, никто уже не позаботится о ней, - она кивнула в сторону дочери, - Но если я отступлю... Я не могу отступить в этот раз, Эрнандо. Они слишком многое отняли у меня!"
  "Сеньора говорит о партизанах? - тихо спросил юноша, - Сеньора хочет примкнуть к ним?"
  Он, конечно, и не думал, что сеньора Долорос впервые укрывает людей по просьбе партизан, но, все равно, это было удивительно, чтобы женщина была столь бесстрашна в такое страшное время. Одно дело - помочь один или два раза. И совсем другое - встать на этот путь, сделав его своим. А ведь она видела уже, что бывает с теми, кто не выдерживает этой борьбы.
  "Не делай такие большие глаза, Эрнандо! - усмехнулась Касандра, - Я видела уже и виселицы, и гильотины. Меня этим не удивишь. И теперь меня этим даже не напугаешь, - устало вздохнула она, - Но ей всего семь. И я хочу, чтобы она жила, не опасаясь ничего. Без страха. Если ради этого нужно вступить в эту войну - тогда я в нее вступаю".
  "Сеньора..."
  "Ты привязался к ней, - продолжила Касандра, не обратив внимания на удивленный возглас юноши, - Ты хороший парень. И верный. Оставайся, если хочешь. Тебя, все равно, никто не знает здесь. И если я скажу, что ты - племянник Габриэля, все поверят. Эрнандо Сьерто. Как тебе такое имя? А пока иди спать".
  Эрнандо уже открыл дверь, но вдруг остановился.
  "Его, правда, так звали? - спросил он тихо, - Долорос Сьерто?"
  "Забавно, да? - усмехнулась Касандра с горечью, - Да, Габриэль Долорос Сьерто. Ступай, Эрнандо".
  И она отвернулась к занавешенному окну.
  ................................................................................................................................................................................................
  ...Лейтенант Долорос остановился у грот-мачты, наблюдая за юношей у борта. Этот мальчишка любовался "Сантисима Тринидад" все время, что они были в пути. А во время простоя в Кадисе ему даже удалось как-то проскользнуть на борт "корабля-мечты". Мужчина снисходительно усмехнулся. Ох и погуляла плетка по его спине за это своеволие! До костей мясо сняла. Габриэль задумчиво хмыкнул, вспомнив об этом. Но Рамон, определенно, переусердствовал, наказывая мальчишку, - вот и сам руку сломал. Чем не гнев Господень?
  Посмотрев на море, Габриэль сердито нахмурился. Так значит, командующий решил маневрировать, все-таки. Что ж, он всегда считал его идиотом.
  "Маневрируем, - мрачно произнес Хорхе, остановившись рядом с командиром, - А не те условия, Габи. Совсем не те! - он вздохнул и посмотрел на "Сантисима Тринидад", тающий в утренней дымке, - Прекрасный навио!"
  Габриэль мрачно посмотрел ему вслед. Слова опытного моряка прозвучали словно прощание.
  Но теперь уже поздно сожалеть о чем бы то ни было. В море никуда не сбежишь. Габриэль погладил ладонью рукоять навахи. Это всегда успокаивало его. Это было единственным, на что он, действительно, мог положиться среди всего этого хаоса, что царил вокруг. Его сила и его нож.
  "Если б Вы сошли в Кадисе, сейчас были бы уже на пути к родным," - тихо произнес Искандер, остановившись рядом.
  "Если бы - был бы! - усмехнулся Габриэль, - Не трусь, Алехандро! Нас больше. Мы победим!"
  "Шесть кораблей - не такое уж значительное преимущество при данных обстоятельствах!" - сердито откликнулся Искандер.
  Габриэль простонал. Какой упертый парень!
  "Ладно, ладно, хватит сеять панику! - рассмеялся он, - Расскажи-ка лучше про свою любимую!"
  Юноша густо покраснел и отвел взгляд. Но он не мог сдержаться и, спустя некоторое время, все-таки заговорил, горячо и восторженно, описывая прекрасный навио "Сантисима Тринидад" - лучший навио из всех, какие ему только доводилось видеть, - в мельчайших подробностях.
  "Он - единственный в своем роде! - восхищенно проговорил он, посмотрев в сторону скрывшегося из виду корабля, - Это не корабль, сеньор Долорос, это мечта!"
  Габриэль невольно улыбнулся. Глаза этого мальчишки сияли в это мгновение такой радостью, и он так смущенно краснел, словно, и правда, признавался в любви.
  "В твоем роду случаем не было пиратов?" - пошутил мужчина.
  Он думал рассердить этим Искандера и позабавиться еще, но юноша ответил совершенно серьезно.
  "Были. Мои предки были корсарами. А что такого?"
  И он внимательно посмотрел на мужчину, не понимая, чему тот так радуется. Габриэль понимал, что выглядит он странно, но он просто не мог сдержать смех.
  "Оно и видно! Пиратская в тебе кровь, Алехандро! - ответил он, - Ладно, иди к остальным и попытайся выспаться немного. Строй порушился из-за этого дурацкого маневра, но у нас все равно есть еще пара часов до начала сражения".
  Искандер недоверчиво посмотрел на своего опекуна. Обычно Кровавый Архангел совсем не так говорил перед боем. Обычно он ждал его с нетерпением, словно его нож истосковался по крови. Но сегодня Габриэль Долорос хмурился, глядя на море, на суда, идущие в соседней колонне, и на те, что выбились из колонны при неудачном маневре. И он все время поглаживал наваху, словно успокаивая себя.
  "Сеньор Долорос..."
  Искандер хотел сказать еще раз "Простите". Он уже сотни раз повторил это, но ему все казалось мало. Особенно после Кадиса.
  Но в этот момент помощник капитана громко выкрикнул "Долорос!". И, оттолкнув юношу, лейтенант армии императора Наполеона поспешил на зов.
  ...Лейтенант Дрейк туго перевязал волосы бечевкой и внимательно огляделся вокруг. После всего того, что произошло за последние шесть лет, это единственное, что могли доверить ему его командиры, - вести людей на смерть. А сегодня умрут многие. Ни французы, ни испанцы, тем более, не сдадутся им просто так. И как бы гениален ни был план адмирала, но они еще умоются кровью, прежде чем воплотят его в жизнь. Планы адмиралов - это бумага и чернила, расчеты и рассуждения. Но победа в бою - это всегда кровь, боль и смерть. И позор, если ты не победил и не умер.
  "Итак, джентльмены, - усмехнулся Дрейк весело, сбрасывая с плеч куртку, которая в бою была бы только обузой, - Прошу вас обратить внимание на этот очаровательный навио прямо по курсу!"
  Выстрелы прервали речь лейтенанта, но он продолжил все так же насмешливо, едва они стихли.
  "Наши доблестные канониры его уже обрабатывают, но основная работа, как всегда, достанется нам с вами. Джентльмены! - Дрейк весело осклабился, - Повеселимся на славу... И во имя короля и министра, конечно же!" - добавил он, уловив на себе гневный взгляд помощника капитана.
  Солдаты расхохотались. Они знали, что сегодня можно смеяться даже над королем и министром, и девятихвостка за это им не грозит. Сегодня большинство из них утонут в крови.
  ...Громко сглотнув, капитан убрал подзорную трубу. И его голос был едва слышен и едва заметно дрожал от страха, когда он обратился к помощнику.
  Лейтенант Долорос сжал рукоять навахи, пристально следя за маневром англичан. Хотелось выругаться, но Габриэль почему-то именно сегодня стал отчетливо понимать, что брань ничего не решает в бою.
  "Они отрезали нас от авангарда, - произнес он тихо, но твердо, - Алехандро, Энрике, по местам, живо! Хорхе! Готовьтесь принять бой! Стрелков на марсы!"
  И, раньше, чем капитан опомнился, его солдаты были готовы встретить врага. И встретить свой конец, возможно.
  ...Бой кипел огнем и кровью. Все было красным, рыжим и черным перед глазами юных стрелков, засевших в своем укрытии. И отстреливать англичан сквозь дым, взрывы и своих было не самым простым делом, надо сказать! Передав Энрике мушкет и приняв от него заряженный, Искандер прицелился снова. Он отлично стрелял, и лейтенант не ошибся, сделав из него стрелка, - в сердце этого мальчишки не было жалости к мишеням. Но, будь он на марсе, он стрелял бы еще лучше! А этого лейтенант ему не позволил. На марсе слишком велика вероятность быть подстреленным самому. И, пускай сеньор Долорос отшучивался в своей обычной манере, но Искандер знал наверняка - единственная причина того, что он здесь, а не там, в этом.
  Сделав еще несколько выстрелов, юноша вытер лицо рукавом и оглянулся на своих товарищей. Такие же, как он шесть лет назад. Но только они французы. И Искандер не мог понять одного: почему французы так жестоки к своим собственным детям? Он хотя бы чужой, но эти - свои, не так ли?
  Перезарядив мушкет, он прицелился снова. Он ни разу не промахнулся. Сеньор Долорос будет доволен им! Искандер невольно улыбнулся этой по-детски наивной и такой жестокой мысли. И в то же мгновение оружие дрогнуло в его руке.
  Французы потеряли уже большую часть команды, но не сдавались, и бой шел ожесточенный, страшный. И тем он был страшнее, что те, кто еще оставались в живых и могли драться, дрались на смерть теперь. Им некуда было отступать в море, а сдаваться не собирался ни один из них. Огонь с марсов косил англичан; со звоном скрещивались сабли и шпаги; поверженные враги летели за борт; и солдаты шли к своему концу по трупам, безразличные ко всему. Искандер видел такой бой впервые.
  И впервые он видел, чтобы кто-то устоял против навахи Кровавого Архангела.
   "Алехандро!"
  Нетерпеливый окрик Жака вернул юношу к действительности. Нужно стрелять. Нужно драться. Сеньор Долорос, без сомнения, победит этого человека. Прицелившись, Искандер выстрелил. Снова и снова. Еще и еще раз. Его выстрелы разили англичан без промаха. Но тот единственный, кого он так жаждал убить в эту минуту, был недосягаем для него.
  "Проклятье! - выстрелив снова, юноша передал мушкет Энрике и впервые прикрикнул на своего подручного, - Живее!"
  "Мы можем попробовать обойти, - тихо произнес тот, - Сеньор Долорос неважно выглядит... Этот человек, определенно, махо".
  Искандер бросил на мальчика быстрый взгляд. Махо?
  ...Бросив короткий взгляд на раненое плечо, Мигель весело улыбнулся. Неплохо. Совсем неплохо.
  "Твоя наваха словно птица! - рассмеялся он, снова полоснув противника по животу, - Но ты, определенно, не махо, так? Учился у махо - может быть, - он избежал удара и снова ранил врага. И выпрямился, внимательно посмотрев в его бледное лицо, - Но ты не махо!"
  "Махо, не махо! - Габриэль отразил атаку двоих солдат, и оба они упали мертвыми у его ног, - Никогда не понимал таких тонкостей! - он азартно усмехнулся, - Но твой испанский безупречен. За сколько продался англичанам?"
  Ножи схлестнулись, и противники быстро отскочили в разные стороны, налетев на солдат. Разобравшись с этой неприятностью, они сошлись снова. И снова их темные глаза весело сверкали - лихорадочно, болезненно, затравленно.
  "За сколько ты продался французам?" - поинтересовался Мигель.
  Его противник расхохотался так громко...
  "О, нас продали всех зараз! Я и не знаю точной цены! - откликнулся он с горечью, - Но ты-то ведь сам перешел на их сторону? Махо? А?"
  Удар, удар, удар. Кровь и молчание. Хуже, чем молчание. Они смеялись!
  Искандер прицелился и выстрелил. Это был единственный случай, когда он промахнулся.
  Сжав кулаки, юноша продолжал следить за схваткой. Он никогда еще не видел сеньора Долорос таким.
  "Алехандро, - Энрике протянул ему мушкет, - Они убьют друг друга, - произнес он спокойно, - Они оба хотят этого".
  "В сторону!"
  Искандер разрядил мушкет в лицо английскому офицеру и, оттолкнув Энрике, обнажил саблю, отразив удар.
  Они стояли на корме объятого дымом галиона. Остатки франко-испанского флота покидали место боя. А они оставались. И большинство выживших солдат и матросов уже сдались в плен.
  "Щенок! - осыпая юношу непристойной бранью, английские солдаты сужали кольцо вокруг него, - Значит, это ты... стрелок! Лейтенант Дрейк!"
  На мгновение солдаты смолкли, изумленно глядя на своего командира. Для него бой будто и не кончился еще. И два лейтенанта все так же весело улыбались друг другу, даже не пытаясь зажимать кровоточащие раны.
  "Лейтенант Дрейк!" - повторил солдат.
  "Уймитесь! Я занят! - отмахнулся тот досадливо, - Потерпите еще несколько минут. Я скоро закончу".
  "Я скоро закончу!" - со смехом откликнулся Габриэль.
  И вздрогнул от - все еще - такого детского крика.
  "Сеньор Долорос, сдайтесь! Все уже кончено! Сохраните хотя бы свою жизнь ради жены и дочери!"
  Оттолкнув солдат, Искандер бросился к нему и заслонил своего благодетеля.
  "Оставьте ему жизнь! Его заставили воевать! У него дочка!" - выкрикнул он в лицо Дрейку.
  И синие, темные, словно бушующее море, глаза наполнились слезами в это мгновение. Мигель невольно отступил перед этим взглядом. Как похож! Может ли он хоть что-то сделать для этого мальчика, который так похож на нее?
  "Да кончайте их обоих!" - выкрикнул кто-то из солдат.
  Оба лейтенанта среагировали мгновенно. Но Дрейк был ближе к англичанам, и пуля пробила его легкое.
  Солдаты отступили назад, испуганно глядя на рухнувшее тело. Испанец поддержал его, и испанский мальчишка так искренне по нему плакал... И зачем Дрейк сделал это? Неужели жизнь без нее была настолько невыносима?
  "Сеньор, сеньор! Зачем Вы это сделали?" - Искандер гладил незнакомца по белому как полотно лицу и все звал его, все надеялся на что-то.
  Но Габриэль уже видел: этому человеку недолго осталось.
  Но он открыл глаза - они были синие и веселые - и ласково посмотрел на юношу, и в последний раз улыбнулся ему, вложив в его ладонь свой талисман.
  "Слишком похож на мать, - прохрипел он, пустив струю крови, - Те же глаза... Передай ей... Мигель Дрейк ее не забыл".
  И с этими словами он умер.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Ликование смешалось с трауром в эти дни. И нельзя было понять: радуются ли воспитанницы пансиона смерти Нельсона, оплакивают ли поражение при Трафальгаре.
  Но каждая из них считала своим долгом задеть недотрогу Интисар, напомнив ей и о ее испанской крови (а поражение Вильнева, несомненно, было следствием ошибок и промахов испанцев!), и о брате, который вряд ли вернется теперь назад. Она молчала и пряталась от обидчиц. И никому не жаловалась на них.
  "Это правильно, что они радуются победам своей страны и оплакивают ее неудачи, - говорила она Шарлю, - Так и должно быть".
  И, улыбнувшись молодому человеку, она возвращалась в комнаты, к учебе и издевкам.
  "Наверняка, его уже съели рыбы!" - злорадно бросила высокая худая девушка, одетая по последней парижской моде, заглянув в комнату.
  Она хотела сказать еще что-то, но тонкие сильные пальцы до боли сжали ее плечо. И прямо перед ней выросла гордячка Иза - злобная и надменная как всегда. Не сказав и слова, она напугала девушку так, что та мгновенно исчезла с глаз.
  Изидора зашла в комнату и закрыла за собой дверь. Интисар даже не обернулась на звук шагов. Все так же сидела у окна и смотрела в осенний сад, печально вздыхая.
  "Легче поплакать, - произнесла Иза по-испански, - Но если ты не веришь тому, что говорят эти дурочки, то и плакать не стоит. Разве Алехандро не обещал вернуться за тобой? - Интисар вздохнула еще горше, и Иза спросила с нажимом, - Разве он хоть раз соврал тебе?"
  "Никогда! Никогда, ни разу! - выкрикнула Интисар, обернувшись к ней. - Брат обещал, и он вернется! Я знаю!"
  "Тогда и не хнычь! - усмехнулась Иза, вытирая ее слезы, - Человеку, которому был не страшен гнев четырех генеральских дочек, какое-то там сражение навредить не может!"
  И она улыбнулась теплее, посмотрев в лицо девочки.
  "Спасибо, Иза, - вздохнула та, - Ты хорошая".
  Изидора сердито нахмурилась.
  "А вот это опасное заблуждение! Все, вытри нос и пошли в сад! Мне нужен собеседник, чтобы обсудить новую книгу!"
  .................................................................................................................................................................................................
  
  "Для тех, кому некуда возвращаться..."
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Осенний воздух был так холоден, а небо так недосягаемо в эту ночь. И звезды, бесконечно далекие ледяные звезды, казались такими безразличными к их боли и тоске.
  Сегодня они остались вдвоем. Вдвоем против всего мира.
  Женщина лежала на спине, глядя в темное небо, и задумчиво теребила прядь жестких волос. От нее она отрезала локон на память тому, чье сердце билось как ее. Она часто думала об этом с тех пор. И ей казалось странным то, как спокойно, как обреченно они расстались в тот день, оба отлично понимая, что расстаются навсегда. Он не пытался удержать ее, он не сказал ни слова на прощание. Он только попросил на память прядь ее волос.
  "Ты любил кого-нибудь в своей жизни? - произнесла она тихо, приподнявшись на локтях, чтобы увидеть лицо своего спутника, - Как это было в твоей жизни?"
  "В моей жизни это есть, - тихо вздохнув, мужчина укрыл ее одеялом и подбросил веток в костер, - Спи. Пора размышлять о любви прошла для нас обоих. Поэтому просто спи, моя госпожа".
  И он склонился к коленям, глядя на языки пламени, чувствуя, как пламя лижет его изрубцованное болью сердце.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...В столице царила разруха и голод, как, впрочем, и во всей стране.
  От Кадиса до самого Мадрида - разруха, голод, нищета, безработица и болезни.
  Андалусия, прославленная когда-то своими виноградниками и оливковыми рощами, своей торговлей и ремеслами, прекрасная благословенная Андалусия агонизировала под гнетом инквизиции, дворян и двора, требовавшего больше, еще больше денег на войну и развлечения. И люди умирали прямо на улицах от голода. И это не трогало уже никого.
  Заросший грязный мужчина опустился на дорогу у дома и закрыл лицо руками. Он не верил, что все это происходит на самом деле с его Испанией! Он не хотел верить в это. Но он прошел от Кадиса до Мадрида и видел: заброшенные рощи Хаэна, запустение на виноградниках и в полях, голод и варварства дворян. Он видел это своими глазами. И сейчас, в Мадриде, все повторялось. Бесправие и нищета. Мужчина не мог сдержать стон. И, к своему стыду, он не мог сдержать слез, совсем как тогда, в Кордове.
  Он потерял все. Дочь, Родину, веру.
  Разговор на противоположной стороне улицы привлек внимание путника, и он поднял голову, прислушиваясь.
  В Испании осталось столько вдов. На их слабости было так легко нажиться, если чести в мужчине не осталось совсем. Вот и его спутник хмурится, вслушиваясь в спор. В других обстоятельствах они бы решили его на ножах, но это были не те обстоятельства, и мужчины просто слушали, морщась от отвращения.
  "Сеньора, поверьте, за меньшую плату никто не возьмется за это дело!" - голос молодого плотника звучал нагловато.
  Этот человек понимал, похоже, что ему не откажут. Но хозяйка снова стала уговаривать его сбавить цену. Наверное, у нее, и правда, не было достаточно денег. Вскоре работнику это наскучило.
  "Что ж, сеньора! - усмехнулся он, - Если кто-то сделает для Вас это за меньшую цену, прекрасно! Но раньше Ваш дом развалится, поверьте мне! Но, раз Вы не хотите... Мое почтение! Пошли, Рамон!"
  "Постойте, сеньор Диас! - воскликнула женщина со слезами в голосе, - У меня нет таких денег. Если б Вы согласились взять часть сейчас, а с остальным подождать..."
  "Рамон, постой, - усмехнулся плотник, - Выслушаем сеньору. Так сколько Вы можете заплатить немедленно?"
  Женщина всхлипнула, но поборола слабость.
  "Хела, принеси шкатулку!" - приказала она.
  Молодой человек, все это время наблюдавший со стороны, не выдержал и быстро пересек узкую улочку. И исчез за воротами низкого покосившегося от времени дома.
  "В чем Ваша беда, сеньора? - прозвучал из-за ворот его веселый приветливый голос, - Ну не плачьте же! Клянусь Вам, это все мелочи! Спрячьте деньги! А вы, сеньоры..."
  "О, Господи!"
  Голос хозяйки заглушил веселый девчачий визг, и двое горе-работников один за другим вылетели за ворота.
  "Прощайте, сеньоры! - донесся до них веселый голос незнакомца, - Поищите себе жертву где-нибудь в другом месте!"
  "Вот мерзавец! - пробормотал один из плотников, поднимаясь с земли и отряхиваясь, - Эти пришлые совсем обнаглели! Так отбирать работу!"
  "Что ж ты ему уступил? - усмехнулся незнакомец, возникший рядом словно из ниоткуда, - Или дурачил хозяйку? Нехорошо, парень!"
  "Никого я не дурачил! - бросил плотник зло, - Но мне еще не надоело жить, чтоб я связывался с махо!"
  Он выпрямился. И только теперь хорошенько разглядел своего собеседника. Этот нож за поясом было не спутать ни с чем.
  "Идем, Рамон!" - быстро сказал он и шагнул уже от незнакомца, но тот задержал его.
  "Постой, парень, - весело и опасно улыбаясь, произнес он, - Пойдем со мной. Посмотришь хоть раз, как работают настоящие плотники. Тем более, у нас нет инструмента. Одолжите?"
  И его прозрачные серые глаза так весело сверкнули в этот момент, что бедолага Серхио Диас смог только кивнуть в ответ и молча поплелся следом за незнакомцем, даже не обернувшись на удаляющийся стук пяток своего товарища.
  Оглядев покосившийся пристрой, незнакомец сердито нахмурился.
  "Это, действительно, нехорошо, сеньора, - произнес он медленно, - Но, если Вы не против, то за ужин и ночлег мы можем поправить эту неприятность. Антоньо, взгляни, у этого работника все инструменты или чего-то не хватает?" - бросил он в сторону своего спутника.
  Тот с улыбкой забрал у Серхио коробку с инструментами.
  "Сойдет, дядюшка Пабло! - откликнулся он весело и поинтересовался со смехом, - А зачем Вы его притащили?"
  Пабло ответил уже с лестницы.
  "Как зачем? Чтобы помогал! Давайте лезьте сюда оба! Да поживее!"
  "Живее! - подтолкнув Серхио к лестнице, повторил Антоньо, - Дядюшка Пабло не любит дармоедов, так что советую стараться!"
  Что значит "стараться" в понимании Пабло Роя Серхио понял очень скоро. И он очень скоро понял, что значит для Пабло Роя "настоящий плотник". У этого человека все получалось. Серхио даже не очень расстраивался из-за потерянных денег. Научиться таким вещам, которым он научился за один этот день, он не смог бы и за год. Вот только этот день казался ему бесконечным почему-то. Когда Пабло позволил ему спуститься вниз, уже темнело.
  "Девочки, сеньориты, родные, воды! Умоляю вас!" - простонал он, упав на ступени крыльца дома вдовы.
  Но негодные девчонки только смеялись над ним. И лишь старшая подала измученным работникам воды попить и умыться.
  Эта девушка была еще очень молода. И Серхио еще вчера заприметил ее среди других девушек. Не то, чтобы сеньорита Хела была потрясающе красива, но просто ее улыбка была такой приветливой, а взгляд ее глаз был таким прямым и честным, что Серхио, с тринадцати лет зарабатывавший на жизнь не самым честным образом, даже не мог подолгу смотреть ей в лицо. Но она ему очень, очень нравилась. И не надо смешивать это и то, что он пытался ободрать ее мать! При мысли об этом парень невольно покраснел и опустил взгляд.
  "Спасибо вам, сеньоры, - говорила Хела, поливая на руки плотнику и его спутнику, - Вы очень выручили нас. Мы думали, что все это обвалится..."
  "Оно бы и обвалилось!" - выдал Серхио, оторвавшись от кружки с водой.
  Антоньо весело рассмеялся и швырнул в него полотенцем.
  "Иди умойся, великий плотник! - сказал он насмешливо, - И хватит каркать уже! После нашей работы этот дом еще сотню лет простоит. Да, дядюшка Пабло?"
  "Определенно, так!" - усмехнулся плотник, вытирая лицо.
  Серхио обвел взглядом девушек и их мать. Они смотрели на этих людей с такой благодарностью. А ведь и правда: чего ради они старались для них сегодня? Ради одного убогого ужина в этой нищей семье? Вздохнув, Серхио поднял свои инструменты и направился к воротам.
  "Прощайте, сеньоры, - бросил он на ходу, - Счастливо и Вам, сеньора. И вам, сеньориты..."
  Сеньора всплеснула руками.
  "Куда же Вы, сеньор Диас? А ужин? - воскликнула она, - Не уходите! Вы так нам помогли! Прошу вас, сеньоры... все, чем богат наш дом..."
  И она потащила старшего плотника к двери. Тот, впрочем, и не особо сопротивлялся. Сеньора Белинда была еще довольно молода и, произведя на свет шестерых детей, она все еще оставалась очень привлекательной женщиной.
  Антоньо последовал за ними в сопровождении младших дочерей сеньоры, развлекая их какой-то болтовней. А те смеялись до того, что начинали задыхаться от смеха. С тех пор, как отца и братьев забрали на войну, это был первый взрослый мужчина, который разговаривал с ними на равных. А им было уже одиннадцать и тринадцать лет. И война не могла отменить извечных законов жизни.
  Проводив эту компанию насмешливым взглядом, Диас снова развернулся к воротам, намереваясь уйти. Здесь ему нечего было делать. Но голос сеньориты Хелы заставил юношу остановиться.
  "Останьтесь, сеньор Диас. Прошу Вас, не обижайте нас отказом, - сказала она и, улыбнувшись опешившему парню, добавила, - И давайте я, все-таки, полью Вам. Вы такой чумазый!"
  Несколько раз Серхио пытался сформулировать какую-нибудь причину для отказа, но у него выходило только что-то вроде "Ам, эм, на самом деле", и, в итоге, он сдался. Тем более, что сеньорита Хела, когда смеялась, была еще симпатичнее.
  "Но только могу я взять еду с собой? - спросил он шепотом, задержав девушку в дверях, - Спасибо Вам, сеньорита Хела, но я бы не хотел оставаться... Правда. Если бы Вы дали мне что-нибудь..."
  Он замялся, не зная, как объяснить свою просьбу. Но Хела и не требовала объяснений.
  "Как пожелаете, сеньор Диас, - ответила она просто, - Сейчас я принесу. Или идемте со мной. А Вы торопитесь домой?" - спросила она уже на кухне, накладывая еду в тарелку.
  Серхио почесал затылок.
  "Не то, чтобы домой. Но меня ждут... Спасибо, сеньорита Анхела, - улыбнулся он, - Прощайте!"
  Девушка долго еще стояла на крыльце, глядя на покосившиеся ворота. Интересно, откуда этот молодой человек знает ее имя? Хотя, конечно же, мать называла ее так! Но мать говорила "Хела". Или нет?
  "Он забыл свои инструменты, значит, вернется!" - произнесла Соль уверенно, остановившись рядом с сестрой.
  И удивленно посмотрела ей в лицо. Это свет от фонаря так падает, или Хела покраснела?
  ...Проскользнув мимо спящих людей, Серхио Диас опустился на землю рядом с мальчиком и осторожно тронул его за плечо.
  "Яго, Ягито, просыпайся! - прошептал он, - Я принес поесть".
  Закашлявшись, мальчик свернулся клубком от боли. Но он скоро преодолел ее и улыбнулся Серхио.
  "Брат!"
  Серхио развернул еду.
  "Ешь. Я уже ел, - улыбнулся он, протягивая ее брату, - Ешь, Яго, ты должен поправиться. Слышишь?"
  "Заткнитесь там!" - раздалось со стороны.
  И братья Диас испуганно притихли. Но вскоре, переглянувшись, они снова улыбнулись, и Яго начал есть.
  Серхио смотрел на него и не мог оторвать взгляда, хотя его сердце разрывалось от боли. Ему было всего десять. Неужели он должен умереть в этих трущобах от этой заразы? Почему?
  "Ты обязательно должен поправиться, братишка, - прошептал он, кутая мальчика в обрывки одеяла, - Ты поправишься, и мы вместе уйдем отсюда..."
  "Диас, заткнись, тебе сказано!" - озлобленно выкрикнул все тот же нищий.
  И Серхио прикрыл брата от полетевшего в них камня.
  "Ты обязательно выздоровеешь, - повторил он, обнимая его, - И мы уйдем. Далеко, к морю..."
  ..............................................................................................................................................................................................
  
  Agueda
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Пабло Роя встал еще до рассвета, и к тому моменту, когда проснулись хозяйки дома, он уже успел умыться и побриться. Теперь он не казался таким страшным, как накануне, и выглядел намного моложе. И только его прозрачные серые глаза оставались веселыми и холодными сегодня, как вчера.
  "Этот мальчишка забыл здесь инструмент, - сообщил он Антоньо, поливая ему из ковшика, - И, странно, но он, похоже, еще не хватился его..."
  "Дядюшка Пабло?"
  "Или что ты предлагаешь? - не дождавшись, пока юноша договорит, прервал его плотник, - Это наша работа. Ей мы легче всего заработаем на жизнь. Да и об Антонии поспрашиваем. Если она в Мадриде, за один день нам ее не найти. А вернется мальчишка - заплатим ему... за пользование".
  "Дядюшка Пабло! - вздохнул Антоньо, - Что ж, это, наверное, разумно. Но местные не будут в восторге от нашего появления".
  "А я зря тебя учил драться? - бросил плотник, отходя, - И потом, вспомни правило Шебе: ниже цена, больше заказов, выше выручка. И как там еще он говорил..."
  "И я не виноват в своем благополучии! - передразнил Антоньо, - Ну да, старик Шебе так и говорил, заставляя сестрицу Касандру работать за троих!"
  Белинда стояла на крыльце и сердито хмурилась, вслушиваясь в этот разговор. Эти люди провели под ее крышей ночь, они много рассказывали о себе, но до сих пор женщина не могла понять их, не могла составить о них четкого мнения, и это тревожило хозяйку, хотя плотники ей и нравились.
  "Пойдемте завтракать, сеньоры!" - позвала она.
  Пабло и Антоньо весело переглянулись и направились в дом.
  По тому, как они ели, сеньора Белинда никогда не решила бы, что эти люди познали нужду и голод. Ведь если они пережили все то, о чем рассказывали, они бы, наверное, не насыщались никогда, как те нищие на улицах, что рвут любой кусок друг у друга из рук и заглатывают пищу, даже не прожевывая. Но они ели, не торопясь, весело переговариваясь, словно каждый день их жизни был так же спокоен как это мирное утро. Словно им никогда не пришлось голодать в своей жизни. А еще вчера вечером Антоньо пугал Соль и Сабрину рассказами о Парижском голоде во время неурожаев и о том, как люди убивали друг друга на улицах за кусок хлеба. Он видел это, он это пережил. Но этот юноша не был похож на тех, других, переживших то же самое, озлобленных и озверелых, которых было так много вокруг, все больше с каждым днем. Он был совсем другой. И даже то, как он вступился за них накануне... сеньора Белинда до сих пор не могла понять, что побудило его к этому.
  Поднявшись из-за стола и поблагодарив хозяек за завтрак, Пабло Роя направился к двери.
  "Если сеньора и сеньориты не против, мы задержались бы еще ненадолго, - произнес он тихо, вложив в ладонь хозяйки несколько монет, - Боюсь, что пока это все, чем мы можем оплатить постой. Но мы найдем работу и не доставим Вам хлопот, сеньора".
  И, улыбнувшись, он вышел за дверь. Антоньо последовал за ним. А сеньора Белинда долго еще стояла, рассматривая деньги в своей ладони, не понимая, как им так повезло.
  "Хела, сходи на рынок и купи чего-нибудь к ужину, - произнесла она, наконец, - Сабрина, Соль, приберитесь в доме. И подготовьте сеньорам комнату, что ли..."
  Положив монеты на стол, сеньора встала и накинула шаль на плечи. Ей тоже пора было на работу.
  "До вечера, девочки!" - бросила она, выходя.
  И вскоре старая калитка заскрипела, закрывшись за ней.
  Анхела, Сабрина и Соледад столпились над столом, внимательно глядя на монеты и уже прикидывая, на что эти деньги лучше потратить.
  Дочери сеньоры Белинды были еще очень юны, но в годы войны взрослеют быстро. И вот уже дом был полностью на младших, а Хела надолго уходила в город на поиски работы. Только кому нужна четырнадцатилетняя девчонка?
  "Соль, иди займись уборкой! Хорошенько приберись в комнате братьев и застели белье получше для сеньоров Роя! - приказала Хела, спустя некоторое время, и сгребла деньги со стола, - Держи, сходи в лавку сеньора Ману. Мы ему должны, - обратилась она к Сабрине, протягивая ей деньги, - Это вернешь в счет долга, на это купишь... Не хватит, - вздохнула она, выкладывая в ладонь сестре еще одну монетку, - Вот, купишь хлеба и вина. Спросишь, может быть, сеньору Ману или сеньору Гомесу нужна помощь. Может, возьмут тебя".
  "Хорошо, Хела!" - и, взметнув юбками, девочка выбежала во двор.
  Хела нахмурилась. Мать не должна узнать, что она работает на этой работе. Она очень рассердится, если узнает. Может даже побить. Но другой работы попросту не было.
  Быстро стянув домашнюю одежду, юная сеньорита оделась в самое неприглядное и старое платье, какое у нее только было, и, повязав голову платком, вышла из дому. Добираться до места ей предстояло дворами и проулками, через городские трущобы, в которых свирепствовали болезни. Но другого пути не было. Иначе мать узнала бы обо всем от соседок, которые, словно и не работают вовсе, все всегда за всеми замечают.
  Юная Анхела Санчес рано познала нужду, когда несколько лет назад сначала ее отец, а затем и братья отправились на войну сначала с Францией, а потом и за Францию. В эти подробности Хела, как ее называли домашние, не вникала. Она просто помнила, что однажды дома не стало еды. Они тогда долго голодали. Голодала вся Испания. Но маленькой девочке не было дела до всей Испании. Они голодали, и младшие сестры кричали тогда так пронзительно, так громко, что память об этом крике до сих пор сохранилась в душе Хелы. Она никогда больше не хотела слышать такого и никогда не хотела видеть на глазах своей матери молчаливых слез беспомощности, как в тот день - день подписания мирного договора с Францией, как она узнала позднее, и так она запомнила эту дату, - день, когда самая младшая из них была предана земле, как сотни других. И священник говорил, что теперь она станет ангелом, потому что не успела еще нагрешить. Хела думала тогда, что быть ангелом, наверное, не так уж плохо. Ангелы ведь не голодают, не так ли?
  Остановившись у высокого мрачного здания, девушка на мгновение замерла, собираясь с духом. Каждое утро, переступая этот порог, она преодолевала себя. И это было совсем не по-детски.
  Этот огромный дом был похож на храм или замок - такой же величественный, с серыми сводами, стремящимися к небесам, украшенный арками и колоннами, и лепниной. Это был один из городских госпиталей. И в его сером нутре, среди величественной красоты рыцарского средневековья, кипела гремучая смесь из самых страшных болезней, что так быстро плодились на улицах Мадрида в годы голода и войн.
  Зажмурившись, Хела шагнула вперед, бормоча молитву Пресвятой Деве. Не заразиться, не заразиться, не заразиться. Не принести заразу домой.
  Доктор встретил ее в коридоре. Этот высокий человек, такой красивый, если б он только не выглядел таким болезненным, на фоне бесконечных арок казался девушке героем Реконкисты - одним из тех, кто пожертвовал жизнью на поле брани ради спасения их страны.
  Спустя сотни лет, в сером госпитале, среди умирающих больных, история повторялась опять. И неважно было то, что он всего лишь доктор, а не легендарный рыцарь-освободитель. Не важно было, что вместо просторов Иберийского полуострова - эти душные смрадные залы. Он спасает здесь жизни. И это - его поле боя.
  "Доктор Агуэда! - улыбнулась девушка приветливо, - Доброе утро!"
  Доктор тоже улыбнулся ей - усталой сонной улыбкой.
  "Сеньорита Анхела! Мне не хватало Вас этой ночью, - вздохнул он, направляясь к рядам коек, - Столько больных поступило. Валенсия! - позвал он негромко и обратился к подбежавшей девушке, - Валенсия, ступайте. Сеньорита Анхела сменит Вас. На сегодня Вы свободны".
  И, сказав это, Альберто Агуэда упал на пол у ног девушек словно неживой.
  Вскрикнув, Валенсия и Хела опустились на колени рядом с мужчиной и перевернули его на спину. Он казался им таким бледным, таким измученным.
  "Бедный доктор Агуэда!" - прошептала Валенсия, осторожно убирая волосы у него со лба.
  И в то же мгновение со стороны коек послышались призывные крики больных. Девушка нахмурилась.
  "Анхела, побудь с доктором. Сейчас кто-нибудь освободится и поможет тебе!" - сказала она, поднимаясь на ноги.
  И вскоре из-под роскошных сводов больничных залов до Хелы донесся ее невозмутимо-спокойный голос: "Сейчас, сеньоры, я все сделаю. Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Мария, Хосефина, помогите мне".
  "Бедный доктор Агуэда, - вздохнула Хела, продолжая гладить мужчину по волосам, - Бедный, как же Вы себя измучили..."
  Альберто медленно открыл глаза и едва заметно улыбнулся, увидев над собой милое детское лицо. Ему бы хотелось остаться так еще ненадолго. Еще немного поспать на коленях у этого ребенка, такого чистого, не смотря на всю эту грязь вокруг. Но если он хочет, чтобы грязи стало меньше, ее нужно вычищать.
  "Спасибо, Анхела, - тихо произнес он, поднимаясь, - Я не сильно напугал Вас?"
  "Сильно! - со всей искренностью ответила девушка и добавила сердито, - Вам нужно отдохнуть, доктор Агуэда! Нельзя так!"
  "Сожалею, сеньорита Анхела, но именно сейчас нельзя иначе, - снисходительно улыбнувшись, ответил Альберто, - Идите за мной. Сегодня поступили еще больные с оспой. Вы ведь привиты?"
  И он бросил на девушку насмешливый взгляд через плечо. Хела невольно покраснела. Конечно, доктор Агуэда понимает, что она не из любви к человечеству пришла сюда. Ей и противно, и страшно находиться в этом прекрасном холодном здании, среди нескончаемых рядов больничных коек, среди изуродованных болезнью людей, зловония, что они распространяют, и их бессильных хрипов. Может быть, последних хрипов. Она бы даже могла пожалеть этих несчастных, если бы только она так не боялась заразиться от них. Оспа - единственное заболевание, от которого доктор Агуэда мог защитить своих подчиненных. А вокруг была еще чума, холера, чахотка. И против них врач не мог ничего.
  "Вы останетесь в этом зале, - произнес доктор, прервав размышления девушки, - Здесь только оспа теперь. Ее стало значительно меньше в последний год, правда?"
  И он улыбнулся ей так светло, что Хела прокляла себя за свое малодушие. Глядя на своего рыцаря, она тоже хотела быть такой же сильной и отважной, как он, пусть даже у нее это и не получалось так, как нужно. Но она старалась стать сильнее. В конце концов, доктор Агуэда прав: пока англичанин Питт стремился побороть революционную Францию, англичанин Дженнер подарил им всем лекарство от оспы. История рассудит, кто более велик!
  Улыбнувшись доктору, девушка повязала передник. Впереди был еще целый день.
  ...Валенсия долго стояла у входа в залу, под высокой аркой, внимательно наблюдая за девушкой в посеревшем от бесконечных стирок переднике. Она старается. Валенсия невольно улыбнулась. Как и большинство девушек здесь, Анхела, по большому счету, старается так лишь из-за Альберто. Они его только к святым не причислили, а уж влюблены в него, должно быть, все поголовно. Это немного не честно. Девушка улыбнулась снова - Анхеле, которая, наконец, заметила ее, - и жестом позвала ее к себе.
  Независимо от того, как она дежурила, Валенсия всегда приходила за ней вечерами. Она чувствовала ответственность за эту девчонку. В конце концов, ее обрезанные волосы, которые она так стыдливо прячет под платком, это и ее вина тоже. И, тем не менее, переболев, она вернулась сюда год назад, чтобы работать снова. Интересно, как она объясняет дома свое отсутствие?
  "А, ну я вру, конечно!" - весело рассмеялась Хела, услышав этот вопрос.
  Они уже вышли из госпиталя и шли по темной улице, и Валенсия опасливо озиралась кругом за них двоих, потому что Хела все еще не была взрослой настолько, чтоб опасаться странных сеньоров на темных улицах. А один странный сеньор шел за ними уже довольно давно.
  "Я говорю, что хожу-хожу, ищу-ищу работу, но мне все отказывают! - продолжала Хела беспечно, даже не замечая, как хмурится ее спутница, - А потом я говорю, что, например, меня взяли на какую-нибудь разовую работу, там, полы помыть или постирать. Ну, платят за такое как раз так же мало, как нам в госпитале!"
  И она рассмеялась еще веселее. Представить только! Им так мало платят? А она и не задумывалась...
  "Анхела, только не оборачивайся. Мне кажется, что тот сеньор идет за нами от самого госпиталя, - прошептала Валенсия, - Он мне совсем не нравится".
  "Где? - быстро обернувшись, спросила девушка, - Где тот сеньор? Тот? Или тот? Кого ты имела в виду? Этот? Этот, может быть?"
  Она говорила очень громко, показывая пальцем на мужчин вокруг себя, и те озадаченно отступали в сторону. А вскоре над головами девушек послышался стук открывающихся ставен, и жители стали выглядывать в окна, громко интересуясь у соседей, что тут происходит.
  Хела взяла Валенсию за руку и увлекла ее за собой.
  "Ой, сеньорита Валенсия! - рассмеялась она, когда шум остался далеко позади, - Ты же старше меня! Неужели не знаешь, как надо себя вести в такой ситуации?"
  Валенсия смущенно рассмеялась.
  "А ты уже попадала в такие ситуации? - спросила она погодя, - Это не первый?"
  Хела задумчиво нахмурила брови.
  "Нет, не попадала. И вообще, думаю, того сеньора интересовала ты, - откликнулась она, - Но мать нас давно уже научила, как себя вести. Что бы ни случилось: кричать и привлекать внимание! - она снова рассмеялась и добавила серьезнее, - Ведь мало кому захочется быть замеченным в чем-то предосудительном".
  "Наверное, - пробормотала Валенсия, - Ладно, идем скорее. Тебе надо еще умыться и переодеться".
  И они побежали по мостовой и исчезли в темном проулке.
  ...Это было немного не честно по отношению к другим девушкам, но единственной в госпитале, кто знал тайну доктора Агуэда и Валенсии Абисмо, была Хела. Поэтому, собственно, она единственная и не строила несбыточных планов покорения сердца молодого врача. Для нее он оставался рыцарем, а Валенсия - его дамой. Ведь у всех рыцарей должны быть дамы. И потом, оба они с самого начала были очень добры к ней. Они словно понимали ее без слов - все ее страхи, ее неуверенность и ее отвращение. Они не осуждали ее за это. Доктор Агуэда говорил, что это естественно - бояться того, что для тебя опасно, и отвергать то, чего ты не понимаешь. Так устроен человек. И только очень немногим людям дано от рождения достаточно сил, чтобы спокойно принять даже самое страшное и опасное в жизни. Другим для этого требуется напряжение душевных сил. И именно в том и состоит их подвиг, что они способны преодолеть и страх, и отвращение из сострадания к ближнему.
  Он говорил так, а Хела смотрела в его усталое бледное лицо, в мутные от бессонных ночей глаза, заплывшие фиолетовыми, почти черными синяками, и думала, что он - тот самый человек, которому благородство, сострадание и бесстрашие даны от рождения.
  Хорошо ли это? Ведь это означает наверняка, что поступать иначе, чем он поступает, Альберто Агуэда просто не может.
  "Доктор подкашливает все сильнее, - задумчиво произнесла Хела, отжимая свою рабочую одежду, - Валенсия, ему бы провериться, а то вдруг, - девушка на мгновение смолкла, услышав какие-то странные звуки у себя за спиной, и резко обернулась, - Валенсия!"
  Валенсия выпустила из рук мокрый передник и упала на колени, прямо на пол, залитый водой после их стирки, все еще пытаясь сдержать рыдания.
  "Ты... такая способная, - прошептала она, не поднимая глаз от лужи на полу, - Альберто прав. Не будь ты женщиной..."
  Хела бросила одежду в таз и присела на корточки рядом с ней.
  "Чахотка? - спросила она тихо, заглядывая девушке в лицо. Та часто закивала. И сердце Хелы больно сжалось от страха и жалости, - Послушай, Валенсия, - произнесла она, спустя некоторое время, - Но ведь не все же умирают. Пускай один из десяти... пускай из сотни, но выживает, правда? Если доктор Агуэда поедет сейчас к морю и будет лечиться..."
  "Он не будет! - прорыдала Валенсия, - Он уже сказал, что не будет!"
  "Но его же не оставят в больнице..."
  Валенсия впервые посмотрела на нее. И Хела удивилась, какими темными стали ее глаза, каким безнадежным стал взгляд.
  "Он останется в лазарете для больных чумой за городом, - ответила девушка бесцветным голосом, - Он уже все решил, Анхела".
  Хела поднялась на ноги.
  "Значит, так! - пробормотала она, - Ладно, Валенсия ... Доктор Агуэда ведь остался в больнице?"
  ...Через несколько минут она уже шла по ночному Мадриду, не обращая никакого внимания на странных сеньоров, возникавших из темноты то тут, то там. Странным сеньорам будет очень плохо, если они приблизятся к ней сейчас!
  Зайдя за истертые занавеси, девушка выдернула доктора от больного и потащила в коридор, подальше от чужих ушей.
  Альберто очень долго не мог понять вообще, о чем она говорит ему со слезами на глазах, упоминая то рыцарей, то битвы Реконкисты, то еще какие-то события прошлого, совершенно ничем не связанные с теперешним положением в госпитале, переполненном больными, которые все пребывали и пребывали с каждым днем.
  "Вы должны вылечиться, доктор Агуэда! - говорила она, удерживая его за руки, - Вы не должны обрекать себя на такую страшную смерть! Вы должны вернуться сюда и здесь лечить людей! Ведь все же смотрят на Вас, только на Вас! Как на рыцаря-освободителя, доктор Агуэда! Если Вы сдадитесь, такой сильный и отважный, то что останется таким слабачкам, как я? Вы вспомните, Вы же сами говорили..."
  Девушка смолкла под насмешливым взглядом врача. Наконец, он все понял.
  "Анхела, - произнес он тихо, с насмешливой и ласковой улыбкой глядя ей в лицо, - Вы ко мне прикасаетесь. И только что вы зашли в отделение для больных холерой".
  Хела несколько раз удивленно моргнула, но только сильнее сжала руки мужчины, когда он попытался отстраниться от нее.
  "Все равно! - выкрикнула она со слезами, - Если я заражусь, то пойду с Вами лечить чумных! Вот! Если Вы немедленно не образумитесь! Доктор Агуэда, ну хоть Валенсию пожалейте! - всхлипнула она, - Пожалейте их! - она указала на койки, - Ведь тех, кто болен чумой, уже живыми считают мертвыми. А им Вы все еще можете помочь! Доктор Агуэда!"
  Альберто осторожно высвободил руки и отступил на шаг от девушки.
  "А Вы сильнее меня, Анхела, - улыбнулся он, - Не будь Вы женщиной, из Вас вышел бы прекрасный врач. Вы всегда умели расставлять, - он вздохнул, - Приоритеты. Ступайте. Вам следует тщательно вымыться. И не заходите сюда больше. Прошу Вас".
  "Доктор!" - всхлипнула девушка.
  Но мужчина уже направлялся к своим больным.
  "Вы мудрее меня, Анхела, - произнес он, уходя, - Вы, несомненно, правы".
  На мгновение у Хелы перехватило дыхание от радости. Но уже через минуту она вполне осознала смысл слов доктора, сказанных им ранее.
  Холера! Да как она вообще решилась войти в эту залу? Быстрее, мыться! Смыть с себя это!
  Она бежала, не разбирая дороги, сбиваясь с ног. Она даже упала несколько раз. И упала бы снова с высоких ступеней госпиталя, если бы чьи-то руки не удержали ее от падения. Это, определенно, были мужские руки. Но в такой час звать на помощь было просто некого. Хела рванулась несколько раз, но незнакомец легко совладал с ней и прижал ее к колонне. Только теперь она увидела его лицо. Его трудно было разглядеть в темноте, но этот человек не был простым рабочим и не был бандитом. Хеле сразу бросилось в глаза то, как он был одет. Господи-Боже! Неужели аристократ?
  "Пустите! Пустите, я заразная! Я только что от холерных!" - выкрикнула девушка, вырываясь.
  И мужчина невольно рассмеялся, услышав эти слова.
  "Постойте, сеньорита, я не причиню Вам зла, - сказал он тихо. И его приятный голос немного успокоил девушку, - Я художник, - продолжил он, отходя от нее, - Прошу Вас, не пугайтесь. Это я сегодня шел за Вами. Просто я ищу натурщицу для своей картины, и Вы мне идеально подходите. Я не хотел напугать Вас, я всего лишь хотел предложить Вам работу".
  Хела сердито нахмурилась.
  "Натурщица? Это те девушки, которые раздеваются за деньги? Спасибо, но мне не нужна такая работа!"
  Мужчина снова рассмеялся.
  "Вы ошибаетесь, сеньорита, ничего такого Вам не придется делать, - сказал он, - Вы будете полностью одеты. Обещаю. Возьмите мою карточку. И, если Вы решите согласиться, на что я очень надеюсь, то я жду Вас в эту субботу после полудня. Меня зовут Себастьян. Надеюсь увидеть Вас снова, сеньорита!"
  И, обаятельно улыбнувшись, он скрылся с глаз.
  Хела повертела в руках карточку и спрятала ее за пояс. В темноте она все равно ничего не могла прочесть.
  Но этот человек не испугался холеры. И он сказал, что раздеваться не придется. Интересно, сколько он ей заплатит, если она согласится?
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Домой Анхела Санчес вернулась лишь под утро. И первым, что ее встретило, было мокрое полотенце.
  "Мама! Не надо! Я работала! Не бей! - кричала девушка, кружа по двору на глазах довольных соседок, - Клянусь! Это была работа такая!"
  "Знаю я, какая это работа!" - гневно воскликнула сеньора Санчес.
  Но дочь быстро прервала ее.
  "Не та работа! Мамочка! Поверь мне, я не вру!"
  "Мамочка, не бей Хелу!" - взмолились младшие сестры хором.
  Но, увидев разъяренное лицо матери, они поспешили укрыться в доме.
  "Точно изобьет до синяков!" - печально изрекла Сабрина, усаживаясь за стол.
  Сеньора Санчес скрутила полотенце туже и посмотрела на дочь, которую отделяли от нее всего несколько шагов.
  "Иди сюда!" - приказала она.
  Хела отступила назад, и на глаза ей навернулись слезы.
  "Мам! Не хочешь - не верь! - выкрикнула она озлобленно, - Но если ударишь, я не вернусь домой и точно сделаюсь..."
  Она не успела закончить. Белинда не утратила природной ловкости, и она продемонстрировала это снова, в одно мгновение настигнув дочь и повалив ее на землю.
  "Ты, маленькая дрянь!"
  Хела зажмурилась, но удара не последовало. И, открыв глаза, девушка увидела над собой самую странную картину за последние годы.
  С тех пор, как отец ушел на войну, никто не мог остановить мать в гневе, но этому человеку удалось это.
  Отшвырнув полотенце, Пабло выпустил руку женщины, и та, словно во сне, отступила от него. Мужчина протянул Хеле руку и помог ей подняться.
  "Что бы она ни сделала, но вряд ли это то, о чем Вы подумали, сеньора, - произнес он сурово, - А бить дочь... это низко. Прошу, не делайте так больше. Иначе ее слова, брошенные в гневе, могут сбыться однажды".
  И он пристально посмотрел в глаза женщине, заслоняя девушку собой.
  "Прошу Вас," - повторил он еще раз, очень вежливо.
  От его вежливости у Белинды мурашки по спине пошли. Но она не смела возразить.
  ................................................................................................................................................................................................
  
  Abismo
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Никто не ждал Альберто Агуэда на морском берегу. Никто не встретил его здесь, чтобы поддержать и ободрить, и помочь преодолеть все трудности. И, что бы он ни говорил Валенсии, уходя из Мадрида, но он знал наверняка: это всего лишь бегство. Ему не выздороветь, а значит, нужно просто до конца исполнить свой долг. Ведь и здесь тоже есть лазареты для больных чумой.
  Мужчина стоял у самой кромки воды и задумчиво смотрел вдаль. Так лучше. Лучше, чтобы она не видела этого.
  Звук быстро приближающихся шагов не привлек его внимания. И только когда вода разлетелась брызгами у его ног, обрызгав и его тоже, Альберто обернулся и заметил девочку в простом коротком платье со следами земли на юбке, с черными кудрявыми волосами и веселыми золотисто-карими глазами. Она смеялась, глядя на него.
  "Простите, сеньор! Промахнулась!" - сказала она.
  И это прозвучало так: ну, целилась-то я в Вас!
  Альберто улыбнулся. Если бы только было можно, он хотел бы прикоснуться к лицу этого ребенка, к ее насмешливым губам, растянувшимся в широкую улыбку. Если бы это было возможно, он так хотел бы пожить еще немного.
  Парень лет пятнадцати выбежал на пляж, испуганно озираясь.
  "Лита! - выкрикнул он громко, - Это была последняя капля! - и, подняв что-то над головой, он крикнул еще громче, - Изымаю!"
  "Моя наваха! - сорвавшись с места, девочка бросилась к парню, - Отдай! Отдай! Ты не имеешь права отнимать ее! Моя наваха! А-а-а! Эрнандо, она моя!"
  Опустившись на мокрый песок, Альберто с улыбкой наблюдал за этими детьми. И ему казалось в это мгновение, что ни войны, ни голода, ни мора нет в этом мире, где их звонкий веселый смех поднимается в самое небо.
  Посмотрев наверх, мужчина горько усмехнулся.
   "Ты видишь это?"
  И упал на песок, потеряв сознание.
  Рыбаки столпились вокруг неподвижного тела, недовольно хмурясь.
  "Эрнандо, уведи Литу. У него, определенно, чахотка, если не что-то похуже, - произнес один из них мрачно, - Расходитесь, сеньоры, - обратился он к людям вокруг, - Здесь нечего высматривать. Всего лишь очередной живой труп".
  И он уже отошел от человека, когда голос рыбака заставил его обернуться опять.
  "Ты так спокоен, Риккардо! А что, если это чума?"
  Риккардо Валенте обернулся и смерил мужчину спокойным взглядом.
  "Что ж, тогда в церкви отпоют его душу, и он отправится в лазарет. В любом случае, это не наше дело!" - бросил он и снова отвернулся.
  Но он не сделал и двух шагов.
  "Оставить чумного? Чтобы все повторилось опять? Наши дети, наши жены, наш город!" - шептались люди за его спиной, не спеша отходить от незнакомца.
  Риккардо нахмурился. Что ж, люди по-своему правы. Они защищают свои жизни и жизни своих детей, в конце концов. Но если у этого человека не чума? Мужчина нахмурился сильнее, и между бровями у него пролегла глубокая складка. Он часто хмурился так, принимая решения. В отличие от многих, он привык отвечать за каждое из них.
  Чума, холера... сифилис? Какая разница? Он опасен. Лицо рыбака ожесточилось, и взгляд его каре-зеленых глаз стал непроницаем. Если они убьют его - так тому и быть! И, приняв это решение, Риккардо Валенте быстро пошел от места столпотворения, надеясь, что еще успеет уйти. Он оглянулся только раз - чтоб убедиться, что Эрнандо увел Литу, и она не увидит этого.
  Эрнандо склонился к девочке и протянул ей руку.
  "Лита, идем домой, - сказал он тихо, - Мне уже пора на работу".
  Но маленькая бестия смотрела на него волчонком.
  "Отдай мою наваху! - произнесла она громко, вытянув вперед руку, - Или я не пойду домой! И сеньор Хорхес выгонит тебя!"
  Эрнандо густо покраснел. Люди за его спиной неприкрыто насмехались над ним. Конечно, он же не нянька! А эта девчонка, вообще, кого угодно изведет!
  "Идем, - повторил он насколько мог твердо, - Дома отдам".
  Золотые искры сверкнули ему в глаза издевкой.
  "Отдашь сейчас!"
  "Да отдай ты ей наваху, парень!" - рассмеялся один из рыбаков.
  Оглядевшись и поняв, что на его сторону не встанет никто, юноша протянул девочке наваху в кожаных ножнах. Она была совсем как настоящая, только немного легче и меньше. Женская наваха, если такое определение имеет право на существование.
  Получив свое сокровище, девочка едва заметно улыбнулась и отступила от Эрнандо ближе к человеку, все еще неподвижно лежащему на песке. На мгновение непослушные пряди черных волос закрыли от людей ее глаза. Но Риккардо понял по первому же ее движению, а Эрнандо по первому слову догадался: не стоило возвращать ей нож!
  "Живо за сеньорой Долорос!" - приказал Риккардо старшему сыну и подтолкнул его в сторону города.
  "Она настоящая, - произнесла девочка тихо, извлекая оружие из ножен, - Сеньор Эстебан специально сделал ее для меня. И ножны..."
  Люди еще ничего не понимали и молча слушали это детское хвастовство, ожидая, когда же девочка закончит и уйдет, наконец.
  Но когда она подняла взгляд, рыбаки невольно отпрянули назад перед ней. Сотни зарниц полыхали в этих глазах. И не мудрено, что ее мать была под подозрением у инквизиторов!
  "Но главное, лезвие настоящее, - произнесла девочка четко, отбросив ножны за спину, - И я умею этим пользоваться. Поэтому оставьте этого человека и уходите! Не вам решать, жить ему или умереть!"
  "Лита!" - Эрнандо рванулся вперед, но Риккардо вовремя остановил его.
  "Стой! Порежет! - произнес он приглушенным шепотом, - Вся в мать!"
  "Лита, ступай домой. Этот человек плохой. Он может заразить нас!" - послышалось со всех сторон.
  Но девочка только отступила еще на шаг ближе к незнакомцу.
  Эрнандо вышел вперед, заслоняя ее от рыбаков. Он опасался даже не за девочку - никто во всей Малаге не причинил бы ей зла, - а за самих рыбаков, которые, похоже, еще не до конца понимали, с кем они связались. Они ее как маленькую уговаривают. Какая наивность!
  "Сеньоры, прошу вас, отойдите, пожалуйста, - произнес он так спокойно, как только мог, - Не надо... Сейчас придет сеньора Долорос... Она с ней разберется..."
  Альберто поморщился и открыл глаза. Он как-то сразу понял, зачем здесь все эти люди и чего они хотят, и это даже не напугало, это даже не удивило его почему-то. Но вот восьмилетняя девочка с навахой над его головой... та самая девочка, только совсем не такая, какой он видел ее прежде... Озлобленная, ожесточенная, она кричала, отпугивая людей резкими взмахами ножа.
  "Не смейте! Не дам! Мама... маму тоже, - на мгновение ее голос прервался, но девочка быстро справилась с собой и продолжила громко и четко, - У нее просто были обрезаны волосы, а вы сказали - тиф! А она продала их! Она не болела! Если б сеньор Валенте и сеньор Эстебан не вступились за нас, вы бы убили ее! Я помню! - выкрикнула она в глаза онемевшим людям, - Убили бы за то, что у нее были короткие волосы! А она продала их, чтобы накормить меня! - она перевела дыхание и продолжила более спокойно, потому что больше уже никто не пытался приблизиться к ней, - Откуда вам знать! Может, он просто голоден! Вы убьете его за это?!"
  Эрнандо медленно обернулся к девочке. Он прожил уже год в доме сеньоры Долорос на положении раба этой несносной девчонки, но ни разу не слышал от нее раньше об этом.
  "О чем ты, Лита?" - спросил он тихо, рефлекторно нащупывая нож.
  Значит, когда сеньора Долорос пришла сюда, они обе могли умереть? Просто из-за коротких волос? Эрнандо бросил злой взгляд на застывших в молчании людей. Они не возражают. Эти люди могли убить сеньору Долорос и Литу? От одной мысли об этом кровь гулко стучала в висках, и хотелось вдруг - убить этих тварей. И только невозмутимо-спокойный голос сеньора Валенте прервал это невыносимое состояние.
  "Остынь, Эрнандо. Это было давно, и все уже сотню раз пожалели о том дне. Все любят Касандру и Литу. Ты же сам знаешь это," - произнес рыбак тихо.
  И юноша словно вынырнул из-под воды, словно хватил ртом воздуха. Его взгляд снова стал осмысленным. И мысль о той жуткой ситуации, в которой они все очутились, снова стала главной его мыслью. Риккардо прав: отнять нож у Литы будет очень сложно.
  "Подождите сеньору Долорос, - тихо произнес юноша, не глядя на людей, - Она все решит".
  "А тебе не страшно, что Лита рядом с ним? - ехидно поинтересовалась какая-то женщина, на мгновение вынырнув из общей толпы, - Что, если у него, и правда, чума?"
  Альберто сел на песке и огляделся.
  "У меня чахотка, сеньора, - сообщил он с грустной улыбкой, - Ничего, кроме нее. Но сеньорите, действительно, не стоит подходить ближе. Я, действительно, очень заразен теперь..."
  "Вот видишь, Лита!" - люди смолкли, не договорив.
  Опустившись на колени рядом с незнакомцем, девочка ласково коснулась ладошкой его лица и улыбнулась ему так светло, так искренне сквозь навернувшиеся слезы.
  "Сеньор... не беспокойтесь обо мне. Никто в моем роду не умирал от мора, - сказала она тихо, - Пойдемте. Вам негде остановиться, да? Иначе Вы не были бы здесь. Идемте к нам. Мама не откажет Вам в комнате. Она добрая".
  "Лита!" - рыбак шагнул к девочке, но отпрянул перед сверкнувшим на свету лезвием.
  "А того, кто попытается Вам навредить, я прирежу!" - закончила та свою речь, взглянув на людей вокруг горящими яростью глазами.
  Это было уже чересчур. Окружив ребенка, рыбаки разразились бранью и жалобами. Трудно было понять, чего было больше.
  Нет, они любили ее, но всему же есть предел! И ее проказам он тоже должен быть!
  Риккардо и Эрнандо, как могли, оттесняли людей. Поняв, что на стороне девочки только эти двое, Альберто поднялся на ноги и отошел от нее.
  "Прошу вас, сеньоры, не надо! - произнес он тихо. Но этот голос услышали почему-то все, - Не надо ругаться и не надо обижать ребенка из-за меня. Я немедленно уйду. Простите, что доставил вам такие хлопоты. И спасибо Вам, сеньорита, - улыбнулся он девочке, - Вы были очень великодушны".
  "Нет, нет... не уходи! - выпустив нож, девочка размазывала слезы по щекам, глядя уже в спину незнакомцу, - Останься!"
  "Он не должен оставаться, Лита, - тихо произнесла какая-то женщина, проведя рукой по встрепанным волосам девочки, - Он не должен".
  Девочка вырвалась и отвернулась от нее. Успокоить ее теперь не мог уже никто. Ведь, если нельзя помочь этому несчастному одинокому человеку, то какой смысл в словах.
  "Останься! - всхлипнула девочка еще раз,- Если мой отец жив, может, и он... без крова... голодный... Может, и ему помогут, - и, обведя людей вокруг безнадежным взглядом, она добавила, - Ведь если я буду помогать другим людям, кто-нибудь поможет и ему?"
  Они говорили только "Лита" и "Лита" и тянули к ней свои руки, и лгали опять. А человек, похожий на отца, которого она совсем не помнила, уже уходил, чтобы умереть в одиночестве, как, наверное, умирал ее отец. Наверное, он, все-таки, умер. Люди такие безразличные. Никто бы ему не помог.
  "Тебе предложили кров, - прозвучал со стороны холодный решительный голос, - Глупо отказываться. Тем более, ты обижаешь ребенка. Фелиция, подними наваху! Еще раз бросишь оружие - отниму!"
  Шмыгнув носом, девочка схватила из-под ног засыпанный песком нож и ножны и обернулась на голос. И ее лицо просияло радостью в это мгновение.
  "Эрнандо, живо, отведи эту подвижницу в дом и организуй помывку, - приказала женщина с холодными серыми глазами, медленно приближаясь к собравшимся по мокрому песку, в котором она тонула по щиколотку, - И чтоб вода была горячей! И волосы ей остриги! - добавила она жестко, - И больше чтоб она не приближалась к заразным! Голову сниму!"
  "Ясно, сеньора Долорос!" - охотно откликнулся парень.
  "Спасибо, мамочка!" - воскликнула девочка и побежала в сторону города.
  "Эй! Сеньор! - крикнула женщина вслед Альберто, который продолжал брести по пляжу, - Ты не понял? Идем со мной, пока я не передумала! У меня свободна комната! Я сказала: живо!" - повторила она, видя, что тот не реагирует на ее слова.
  Только теперь мужчина обернулся.
  "Спасибо, сеньора, но у Вас будут неприятности, - ответил он, - Я не хочу этого".
  "Все самое неприятное со мной уже случилось! - усмехнулась сеньора Долорос, не обращая никакого внимания на недовольный гул вокруг, - И моя дочь хочет помочь тебе, значит, этого хочу я".
  "Касандра, это уже переходит все границы!" - воскликнул Мануэль Санчес возмущенно.
  И тут же смолк под холодным насмешливым взглядом.
  "И если моя дочь смогла отогнать их с помощью навахи, - усмехнулась женщина, - То представь, что смогу с навахой я!"
  И она погладила рукоять большого ножа, торчащую у нее из-за пояса, заставив людей отступить в стороны.
  "Идем! Кто бы ты ни был, но мне нравятся все, кого одобряет Фелиция!" - улыбнулась сеньора Долорос.
  Риккардо Валенте озадаченно почесал затылок.
  "Чокнутая!" - произнес он, глядя вслед женщине.
  "Две чокнутых!" - откликнулся его сын весело.
  ...В доме сеньоры Долорос гостю предоставили все необходимое. Комната была, пускай, темной и холодной, но сухой. Сеньора устроила для гостя постель, пускай, на полу, но это было не так уж плохо. И обед был просто потрясающим, учитывая еще и то, что к нему в доме портнихи подавалось изысканное дорогое вино.
  "Не напивайся сразу, хорошо? - усмехнулась хозяйка, выставляя на стол две бутылки. И добавила в ответ на изумленный взгляд гостя, - Говорят, вино помогает. А на марку не смотри. Я иногда шью богатым господам, и они почему-то ничего лучшего в подарок придумать не могут. Так что этим у меня весь погреб заставлен. Тебя как зовут?"
  "Альберто Агуэда, - откликнулся мужчина, - Спасибо, сеньора. Вы спасли меня, хотя, вряд ли оно того стоило, - произнес он задумчиво, - Я врач и знаю, что скоро все равно умру".
  "Это хорошо, что ты врач, - ответила хозяйка, остановившись у двери, - Мне понадобится совет врача, наверное. А умирать, согласись, в тепле и сытости намного лучше, чем голодному и на холоде. Меня зовут Касандра Долорос. Та девчонка, что вступилась за тебя, моя дочь, Фелиция. А парень - ее брат, Эрнандо. С остальными ты еще познакомишься, а пока спи".
  И она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
  Альберто поставил кружку на стол и лег на постель, подложив руки под голову и задумчиво глядя на низкий серый потолок. Все это было довольно странно.
  ...Хорошенько вымывшись, Касандра вернулась в мастерскую, чтобы закончить срочный заказ. Она уже отправила Фелицию спать, а Эрнандо должен был вернуться с работы только ночью, поэтому она могла позволить себе пока не заплетать волосы. Это было так утомительно - все время держать их в косе, да еще под платком! Конечно, за три с лишним года они значительно отросли, но, все-таки, они еще не были такими, как раньше, и Касандра стыдилась этого. Если бы Габриэль увидел ее сейчас, он был бы разочарован.
  Тяжело вздохнув, женщина ниже склонилась над шитьем. Если бы! Она горько усмехнулась. Сколько можно уже изводить себя этой мыслью? Прошло столько лет. Несомненно, он мертв. Мертв уже давно. А она все еще беспокоится о том, что бы он почувствовал, увидев ее.
  Громкий стук в дверь прервал размышления женщины. Устало вздохнув, она отложила шитье и поднялась на ноги. Этот стук невозможно было не узнать.
  "Касандра! Что вы тут учудили, пока меня не было, две идиотки?! - с порога начал Эстебан Лукас, не обращая никакого внимания на попытки женщины объясниться, - Стоило на один день отлучиться, и вы уже вляпались в историю, глупые клуши!"
  "Наваха у меня под рукой, между прочим," - невозмутимо произнесла Касандра, отступая в сторону, чтобы ночной гость мог пройти.
  Эстебан остановился в дверях и внимательно посмотрел ей в глаза. И его широкое загорелое лицо растянулось в веселой ухмылке.
  "Наслышан! - усмехнулся он, проходя в дом, - Это Фелиция, да? Снова творит добрые дела? Девчонка, я смотрю, упрямая!"
  Касандра закрыла дверь и прошла следом за мужчиной.
  "Ну, в конце концов, это была моя ложь, - произнесла она тихо, наливая ему вина, - Держи. Урожай прошлого года. Это я сказала ей, что, если она будет заботиться о ком-то, кто-то позаботится о ее отце, - продолжила она, устраиваясь в кресле, и протянула задумчиво, - Я и не думала, что она запомнит... Но, знаешь, иногда мне кажется, хотя я уже совсем не верю в это, но иногда мне кажется, что, может быть, Габриэль жив. И пусть уж она верит за нас двоих".
  Эстебан отставил бокал и пристально посмотрел на женщину. Она всего на год младше его, но насколько больше в ее душе горечи и обреченности! И она все еще ждет своего Габриэля. Стоит ли ходить в этот дом вообще?
  "Расскажи о нем, - произнес он тихо, - Тебе ведь хочется рассказать?"
  Он не хотел слушать этого. Это было больно. Но он знал, что ее боль унимается, когда она говорит вот так - склонившись к шитью, задумчиво улыбаясь своим воспоминаниям, раз за разом описывая те три года. И она ни за что не станет говорить о том, что было после.
  ...Она не станет вспоминать тот день, когда они впервые встретились в Кордове. Это была мимолетная встреча - он был там по делам, она жила там... или выживала, что вернее. И ей было всего двадцать пять.
  Для своих лет эта женщина выглядела очень взрослой... Верно ли так говорить о женщине с четырехлетним ребенком на руках? Эстебан не знал. Но он не знал и как иначе выразить то чувство, что она вызывала в нем одним только беглым взглядом.
  Она готова была убить любого. Наверное, так. Это не была ненависть, наверное. Это была враждебность, родившаяся в ответ на враждебность этого жестокого мира. Он не знал, что послужило причиной. Не знал, что случилось с ней в Кордове и раньше.
  Он только видел ее на площади - простоволосую, с развевающимися на ветру золотистыми волосами, такими прекрасными, такими роскошными, что женщины замирали, глядя на них.
  "Продаю! - выкрикнула она громко. Ее глаза горели решимостью, и никому даже не пришло в голову, что она шутит, - Продаю! - повторила она, - Они достают мне до колен! Из них выйдут прекрасные парики! Не один парик! - крикнула она снова, - И я продаю их сейчас! Решайте, сеньоры! Кто их купит?"
  "Мама, не надо!" - взмолилась маленькая девочка, подняв к ней худое личико с огромными карими глазами.
  Но мать только выше подняла руку с зажатыми прядями в ней.
  "Ты хочешь есть? - бросила она и повторила еще раз, еще громче, - Я продаю эти волосы!"
  "А если никто не купит их? Что ты продашь тогда, нищенка?" - хмыкнул господин в модном костюме, остановившись неподалеку.
  Этот господин отлично видел, что перед ним не нищенка и не попрошайка. Она была одета опрятно, и ее ребенок был чистым и опрятным. Должно быть, случилось что-то, что толкнуло эту женщину на такой шаг. Но неизвестному сеньору не было ее жаль. Он просто видел, что и кроме волос ей есть, что продать.
  "Тогда я продам себя!" - выкрикнула она ему в лицо.
  Ее глаза сверкали яростью, и так она казалась еще красивее.
  Сеньор довольно хмыкнул.
  "На этот товар найдется больше покупателей!"
  "Где твой стыд?! Ты позоришь себя!" - послышалось со стороны.
  Но женщина прожгла благочестивых сеньор презрительным взглядом.
  "Нет никакого толка в стыде, если я не способна накормить своего ребенка! - выкрикнула она и повторила еще раз, отчаянно, - Я продаю их за еду!"
  "Похоже, парики совсем вышли из моды в Испании!" - усмехнулся модный сеньор, и его глаза хищно сверкнули.
  Он уже оценивал ее, он уже прикидывал, сколько не жалко отдать. И Эстебан наблюдал эту сцену, словно во сне. Ему захотелось вдруг взять эту женщину за руку и увести ее прочь с этой площади, куда-нибудь подальше отсюда - ее и ее дочь. И дать им денег просто так. Просто, чтобы этого не случилось.
  Но раньше, чем он шагнул к незнакомке, к ней приблизилась грузная богато одетая сеньора и остановилась, глядя на нее, словно оценивая.
  "Продаешь за еду? - уточнила она с улыбкой, - Такое сокровище?"
  "Всего лишь еда и кров для меня и моей дочери, - ответила та, - На одну ночь, сеньора".
  "Твои дела, должно быть, очень плохи! - усмехнулась сеньора, протягивая ей ярко-красную ленту, - Держи, перевяжи их, иначе рассыплются. Хуана, дай ножницы!" - приказала она служанке, следовавшей за ней.
  Руки молоденькой девушки дрожали, когда она протянула большие портновские ножницы своей госпоже. Та передала их незнакомке.
  "Держи. Все содержимое моих корзин, - она кивнула на корзины в руках служанок, - И те деньги, что остались еще, - все твое".
  Она очень внимательно смотрела на женщину, протягивая ей ножницы, и очень весело усмехалась. Лишиться таких волос? Срезать их своей рукой? Немыслимо!
  Со страшным треском волосы сломались под нажимом лезвий. И женщина протянула покупательнице густую русую косу. Ее рука даже не дрогнула.
  "Вытри нос, Фелиция! - бросила она дочери недовольно, повязывая голову платком, - Посмотри, что принесла для тебя сеньора. Вы портниха? - обратилась она к онемевшей сеньоре, когда девочка набросилась на еду, - Я швея. Я буду работать сколько угодно, если Вы примете меня".
  Сеньора усмехнулась.
  "А ты та еще девочка! Что ж, идем со мной!"
  И они ушли, провожаемые изумленными взглядами богачей и восхищенным шепотом бедняков.
  ...Сеньора Рахиль Каридад оказалась доброй хозяйкой. И, если б не желание самой Касандры, она могла бы работать намного меньше. Но Касандра не могла позволить себе быть обязанной кому-то. Встреча с сеньорой Каридад и так, должно быть, спасла жизнь и ей, и, что важнее, Фелиции.
  За несколько месяцев девочка отъелась и снова стала пухленькой и румяной, как раньше. От одного взгляда на этого ребенка на сердце становилось теплее. И старая портниха была готова любоваться ею дни напролет.
  "Когда я умру, наконец, да настанет уже этот день, - говорила она, вплетая яркие ленты в волосы девочки, - Ты унаследуешь эту мастерскую, Касандра. Ты трудолюбивая и способная. И у меня нет родственников... таких, чтобы я любила их больше Фелиции".
  "Бросайте болтать глупости, сеньора Каридад! - откликалась Касандра сердито, - У Вас есть наследники. Настоящие, а не как мы. И я буду работать на них, как на Вас. Хотя я, конечно, и надеюсь на Ваше долголетие!" - усмехалась она весело.
  Сеньора Каридад улыбалась и продолжала плести косы Фелиции.
  "Наследники! - вздыхала она, - Тупые, ни на что не способные бестолочи! Ты мне намного больше по душе, Касандра! И крошка Фелиция... Ах! Если бы Бог наградил меня такой внучкой!"
  А Фелиция слушала, ластилась и довольно усмехалась, уже тогда понимая, какая власть ей дана.
  Они бы так и прожили, наверное, в Кордове. И, может быть, сеньора Каридад даже завещала бы им свое дело, как обещала. Впрочем, им и без того было неплохо.
  Но одна случайная встреча должна была переменить все их будущее.
  ...Касандра часто возвращалась от заказчиц запоздно. Почему-то богатые сеньориты очень любили поговорить с ней. А ночная Кордова была опасна. Впрочем, большинство из тех, кто бродили по ее улицам в ночных сумерках, знали о сеньоре Долорос и не приближались к ней. Никому не хотелось познакомиться с ее навахой.
  Но этот сеньор шел за ней уже очень долго. Касандра нащупала нож за поясом и почувствовала себя уверенней. Ладно, сунься только! Она усмехнулась и бросила быстрый взгляд в сторону темной фигуры. Незнакомец исчез. Женщина вздохнула с облегчением. Значит, показалось.
  И в то же мгновение знакомое лицо возникло перед ней из темноты. Она не могла вспомнить этого человека, но его мерзкая ухмылка, определенно, была ей знакома.
  "Сеньора, - протянул он, приближаясь к ней и зажимая ее в угол, - Что продаете на этот раз?"
  Касандра пробормотала проклятия.
  "А твоя рожа показалось мне знакомой! - откликнулась она, отталкивая незнакомца, - Пропусти!"
  Мужчина до боли сжал ее запястье, не дав ей выхватить нож.
  "А вот этого не надо! - ухмыльнулся он, отбросив его на мостовую, - Вам не идет быть грубой, красавица!"
  Он дышал ей в лицо, смотрел ей в глаза, сжимал железной хваткой ее руки, не давая даже шанса на сопротивление. И, конечно, она была женщиной. Изначально слабее. Если бы у нее была наваха, но... Касандра стиснула зубы, отталкивая незнакомца.
  "Зачем? - прошептал он ей в ухо, заставив женщину содрогнуться от отвращения, - Ты же была готова на это, не так ли? Я... заплачу".
  Сколько бы раз ни прокручивала в памяти Касандра эту ночь, но она так и не смогла понять, что в словах или действиях незнакомца ее так разъярило. И то, что было дальше, она помнила смутно. Просто он отлетел от нее... далеко... А в ее руке оказался нож. Нападал ли он или пытался спастись бегством? Должно быть, для нее это было уже неважно в то мгновение. Он остался лежать на мостовой со вспоротым животом. А она вернулась домой, собрала Фелицию, и они ушли к морю.
   И здесь, в Малаге, она встретила Эстебана, Риккардо и Хавьера - ее верных друзей, принявших ее и Фелицию в свои семьи как родных, защитивших их, готовых помочь им во всем, тех, кто не бросят их никогда. Здесь она встретила Мануэля и сеньора Хорхес, и других. Здесь узнала о движении против французов. Здесь усыновила этого мальчишку, Эрнандо, в конце концов.
  ... "Здесь я, наверное, была наиболее счастлива, - произнесла она задумчиво и сделала глоток вина, - Здесь так спокойно, не смотря ни на что..."
  Эстебан внимательно смотрел на нее и задумчиво хмурился. Ты можешь врать кому угодно, Касандра, но тебе не обмануть мое сердце! Ты, не задумываясь, поменяла бы весь этот "покой" на одно мгновение с ним!
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Капитан Форст пристально смотрел в глаза заключенному. Тот не отводил взгляда. Испанцы так упрямы!
  "У меня одно предложение, - произнес Форст жестко, - Обучите моих людей технике махо, и я отпущу Вас и вашего... друга, - он бросил насмешливый взгляд на юношу, - Само собой, вам придется заслужить свободу добросовестным трудом..."
  "А если англичане покалечатся на моих уроках?" - прервал его пленник насмешливо.
  Форст улыбнулся.
  "Главное, чтобы их не покалечили Вы," - ответил он.
  Золотисто-карие глаза пленника сверкнули насмешкой.
  "В этом не будет нужды".
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Один месяц и...
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Каждый день, глядя на плотников Роя, сеньора Белинда Санчес удивлялась все больше тому, как удачно продвигались их дела. Они легко устроились в столице и уже набрали достаточно заказов, чтобы не нуждаться ни в работе, ни в деньгах. Были, правда, стычки с местными, но дальше перебранок они обычно не заходили. Мало кому хотелось увидеть вблизи мастерски заточенные лезвия навах Пабло и Антоньо Роя. И, спустя месяц, они уже совсем обвыклись на новом месте и были, казалось, всем довольны.
  Единственным, что заставляло Пабло Роя мрачнеть, что гасило солнечную улыбку Антоньо, было полное отсутствие вестей о Касандре-Антонии Долорос. Это имя в семье Санчес не забывалось никогда. Куда бы ни отправилась сеньора Белинда, кого бы ни встретили ее дочери, они спрашивали всегда: "Вы знаете что-нибудь об этой женщине?"
  О женщине с холодными серыми глазами и густыми золотисто-русыми волосами, подобной греческой богине (и пусть этого не услышат инквизиторы!), которая может работать швеей или прачкой, или кем угодно в Мадриде? И с ней должна быть девочка, похожая на ангела. Вы должны узнать их, если увидите, потому что в мире нет более прекрасных людей!
  Но шли дни, и никто во всем Мадриде не мог вспомнить ее. Значит, Касандра не дошла сюда.
  Думая об этом, Пабло хмурился и мрачнел, и все больше замыкался в себе, часами просиживая в одиночестве по ночам, глядя на звезды или на огонь, если только у него не оказывалось работы, которая могла бы его отвлечь. Может быть, в этом и был секрет успеха плотника Роя.
  Белинда часто думала об этом, глядя на него, засыпающего прямо в одежде, едва дойдя до кровати после тяжелого дня. Может быть, секрет его успешной работы был всего лишь в том, что в работе он пытался забыться? Но это ему не удавалось. И несколько раз Белинда случайно слышала, как он стонет: "Антония! Дочь моя!". И она вспоминала тогда свою крошку Беллу. Страдал ли он сейчас так же, как тогда страдала она?
  Белинда Санчес уже давно во всем привыкла рассчитывать только на себя и не доверять людям. Особенно она не доверяла тем людям, которые нравились ее дочерям. Эти девчонки совершенно ничего не понимали в жизни и не осознавали, как опасна жизнь в Мадриде, без отца, без братьев. Они были совершенно беззащитны перед этим миром, и любой мерзавец мог обидеть их. Так считала сеньора Белинда, но найти способа защитить своих дочерей, кроме того, чтобы постоянно держать их в страхе перед своим гневом, она не могла. В конце концов, она была лишь слабой женщиной, и ощущение собственной слабости еще больше ожесточало ее сердце.
  Вот и Анхела... она тоже становилась озлобленной и ожесточенной. Белинда чувствовала в этом свою вину, но не могла ничего изменить. Она просто не умела этого.
  А Пабло Роя изменил все в один день. В одно мгновение, когда он противопоставил себя - чужого, между прочим, человека - ей, матери!
  И его холодные серые глаза победили.
  С того дня девчонки просто липли к нему и Антоньо и готовы были служить им всем, чем могли. И как-то само собой в доме вдовы Санчес наступили и мир, и порядок. Роя, казалось, ничего не делали для этого. Они просто улыбались сестрам, просто приветливо разговаривали с ними, просто дарили им по крупицам ту нежность, которую все эти годы берегли для других. Но ведь эти девочки тоже были одиноки, как они...
  ...И если Антония пропала уже навсегда, если им никогда больше не встретиться, то - проклятье! - в нем все еще достаточно силы, чтобы защитить тех, кто так на нее похож!
  Пабло на мгновение закрыл глаза и уперся переносицей в сцепленные руки. Никто не может быть подобен их с Антонией дочери, его дочери, его кровинке, в которую он вложил всю свою любовь, все лучшее, что было в его сердце, но... Эти девочки так же честны и упрямы, какой была она... Была. Должно быть, так, иначе она дождалась бы его в Кордове.
  "Конечно, Вы можете остаться, сеньорита, - произнес он тихо, - Вы ведь работаете? Ну, вот и славно, - он улыбнулся заплаканной девушке, - Вы накопите денег. А пока я могу одолжить Вам, чтобы Вы оплатили постой сеньоре Санчес. Не плачьте, хорошо?"
  "Спасибо, сеньор, - всхлипнула та, вытирая нос платочком, - Просто... так неожиданно и так намного..."
  "Я понимаю, - откликнулся Пабло, мрачнея, - Мы переживали уже это в Париже. Надеюсь, наша хозяйка будет милосерднее других".
  Анхела вспыхнула и быстро подняла на него взгляд.
  "Да мать бы никогда такого не сделала! - воскликнула она, - Так вот выбросить человека на улицу! Она бешеная, ладно... Но она... Она бы никогда!" - уверенно заявила девушка.
  Белинда усмехнулась. Она стояла за дверью и слышала весь разговор. Что ж, теперь она знала, чем зарабатывает деньги ее старшая дочь. Но ей не хотелось ни кричать, ни ругаться. Она даже не могла сказать: "Я запрещаю!" - в этот раз.
  Она просто не ожидала от такой трусливой Хелы такой отваги. И эта девушка, Валенсия, она, должно быть, очень хорошая, раз дочь так беспокоится о ней, что даже готова к разоблачению. Наверное, это очень хорошо, что рядом с Хелой такие люди. От них она сможет научиться большему, чем от нее.
  Женщина нахмурилась. Интересно, а Роя давно знал обо всем?
  ...Если бы хозяйка Валенсии так намного не подняла плату за комнату, и девушка не оказалась бы на улице практически без денег, вынужденная просить помощи у младшей подруги, а продукты именно сейчас не стали бы такими дорогими, тогда Хела ни за что не пришла бы в этот дом. Но все случилось именно так. В госпитале платили все так же мало, продукты дорожали, и сеньор Пабло не мог же вечно одалживать им деньги... И молодой художник Себастьян Риккардес обещал честно оплатить ее работу... и что она будет одета.
  Проводив подозрительным взглядом чрезмерно веселых для этого времени суток молодых людей, Хела выдохнула и шагнула в подъезд. Совсем так, как еще месяц назад она переступала порог госпиталя! Эта мысль позабавила девушку, и она немного успокоилась.
  Оглядевшись, Хела недовольно поджала губы. Так значит, те, кого называют "богемой", обитают в местах вроде этого. Что ж, немного вычурно, но чистенько и опрятно. И пьяные художники не валяются на ступенях. Не так уж плохо, как она опасалась.
  "Сеньор, прошу Вас пройти за мной! Тут такой ужас, такой ужас! - раздался снизу возбужденный визгливый голос, - И выше тоже!"
  "Не беспокойтесь, сеньор, мы все поправим," - невозмутимо ответил тот, к кому обращались.
  И, услышав этот голос, Хела застыла в оцепенении, чувствуя, как все ее внутренности покрываются ледяной корочкой.
  "Сеньорита Анхела! - Себастьян Риккардес просиял улыбкой и протянул девушке руку, - Я счастлив, что Вы пришли!"
  Хела даже не задумалась: вложила руку в его ладонь и пошла следом. Ей нужно было поскорее уйти с этого места.
  И только когда дверь мастерской захлопнулась за ее спиной, девушка опомнилась и осознала, что она только что сделала. Ее глаза округлились от страха. Но Себастьян будто и не за метил этого - улыбался и говорил все так же весело и непринужденно.
  "Прошу Вас, сеньорита Анхела, проходите. Я сейчас все подготовлю. А Вы можете пока посмотреть мои картины, - он весело усмехнулся, - Их редко покупают!"
  Девушка огляделась вокруг. На полу и на стенах было много картин. Они были очень красочные, и краски были такие сочные, жизненные - нарисованные фрукты даже казались съедобными. И все-таки, эти картины были не такие, как те, что Хеле приходилось видеть прежде, и не такие, как те, о которых ей рассказывала мать, описывая развратность дворян.
  "Угощайтесь, пожалуйста! Я через минуту закончу!" - улыбнулся Себастьян, вложив в руку девушки большое яблоко.
  Хела только пробормотала "спасибо" и тут же снова забыла о нем. Присев на корточки, девушка внимательно изучала одну из картин. Крестьяне были нарисованы так, словно этот аристократ их, и правда, рисовал с натурщиков! Только этими натурщиками должны были быть настоящие крестьяне, потому что такие следы на лицах оставляют лишь горе и голод.
  Хела откусила большой кусок яблока и надолго задумалась, вглядываясь в лица этих людей. Она видела такие картины ежедневно. Зачем их еще и рисовать, если вся Испания - одна сплошная картина горя? Но нарисовано здорово, конечно.
  "Это Андалусия, местечко близ Гранады. Я был там прошлым летом, - произнес Себастьян тихо, остановившись у нее за спиной. И к удивлению Хелы его голос не звучал больше весело, он даже казался печальным, - Не знаю, живы ли еще эти люди, - произнес молодой человек задумчиво, отходя от нее, - Тогда у них свирепствовала холера".
  Хела обернулась и посмотрела на художника огромными от изумления глазами.
  "А Вы смелы, сеньор!" - выдала она, не задумавшись.
  Себастьян весело рассмеялся.
  "Вы хотели сказать, что я глуп, конечно! - откликнулся он беззлобно, - Но, знаете, если уж этого никак не избежать, то вряд ли имеет значение время и место..."
  Хела поднялась на ноги и пристально посмотрела ему в глаза.
  "Место - может быть, - произнесла она сурово, - Но не время, сеньор! Те, кто умирают в нашем госпитале безо всякой надежды, оплакивают сейчас каждую бездарно прожитую минуту!"
  Мужчина смотрел на нее очень внимательно, не возражая, и Хела смутилась под этим взглядом. Вот ведь! Пришла работать, называется...
  "Простите мне мою грубость, - добавила она, опустив взгляд, - Просто Вы так легкомысленно сказали об этом..."
  "Не двигайтесь, пожалуйста! - откликнулся художник довольно, - Прошу Вас, не двигайтесь, сеньорита Анхела! Я только сделаю набросок!"
  И он затопал по мастерской и зашуршал чем-то. А девушка продолжала стоять, потупившись, размышляя о том, что художники очень странные, все-таки.
  Потом Себастьян делал еще ее наброски вполоборота и сидя, и сидя вполоборота. И к этому времени Хела уже называла его просто "Себастьян".
  Он оказался совсем не таким, каким она представляла себе художника. Во-первых, к великому облегчению девушки, он не был дворянином.
  "В тот день я надел единственный приличный костюм, чтобы произвести на Вас хорошее впечатление! - объяснял молодой человек весело, быстро зарисовывая в блокнот фигуру девушки, - И вот чего добился! Анхела! - простонал он, когда Хела покатилась со смеху, - Сядьте, как раньше! Ну, не меняйте позу, я прошу Вас!"
  Хела выпрямилась и сжала губы, чтобы не рассмеяться снова. Себастьян оказался очень веселым. Он, наверное, был шутником среди своих друзей. Но его картины... Этого девушка никак не могла понять.
  "Ну да, они не продаются! - рассмеялся молодой человек в ответ на ее вопрос, - Но вам разве они не нравятся?"
  "Нравятся, - откликнулась Хела тихо, ниже склоняя голову. И грифель художника заскрипел быстрее, фиксируя эту позу на бумаге, - Но ведь это и так видно... то, что Вы рисуете. Везде. И все это видят каждый день. Людей никогда не будут радовать такие картины".
  "Возможно, - задумчиво произнес художник, откладывая бумагу и грифель и вытирая руки, - Но, возможно, когда-нибудь люди оценят их за их правдивость. Ведь это тоже важно, чтобы те, кто будут после нас, знали о нас правду".
  ...Возвращаясь домой, Хела все еще думала об этих словах. Она сама от себя не ожидала, но Себастьян сумел тронуть ее своей речью. Это, действительно, важно, он прав, думала она, бредя по темной улице. Это очень важно, чтобы в память потомкам остались не только портреты грандов, таких довольных и сытых, разодетых в шелка и опутанных бриллиантами с головы до ног, но и таких простых людей, как те крестьяне, которых уже может не быть среди живых. Как она и как Валенсия, и как мать, сестры, как плотники Роя и доктор Агуэда. Как все те, кто умирает в их госпитале в страшных муках, и те, кто стараются ради них, даже не смотря на то, что выжить на их жалование практически невероятно в Мадриде.
  Хела сама не заметила, как стала рассказывать художнику обо всем, что видела каждый день. О городе - с ее стороны - грязном, страшном, жестоком. О госпитале. О девушках из госпиталя и рыцаре-освободителе докторе Агуэда. Грифель художника скрипел по бумаге, и он все больше хмурился, внимательно слушая рассказ девушки. Когда она заговорила об Альберто Агуэда, Себастьян на мгновение прекратил рисовать.
  "Жаль, что я не могу написать портрет этого человека, - произнес он печально, - Мне хотелось бы, чтобы люди запомнили таких, как он".
  На глаза Хеле навернулись слезы, и в свете заходящего солнца она показалась художнику в тысячу раз прекраснее в своей скорби, чем в радости.
  И она сразу, очень легко согласилась провести его в госпиталь. Если он не боится ни холеры, ни чумы, пусть напишет эти картины. Пусть в память потомкам останется и это тоже!
  Ощутив на своем плече чужие пальцы, Хела вздрогнула и рванулась в сторону. Но уже в следующее мгновение она узнала в сумерках Антоньо.
  "Сеньор... Антоньо! Нельзя же так! - все еще дрожащим от страха голосом пожаловалась она, - Я же напугалась!"
  Но юноша не слушал ее. Жестом отозвав ее в сторону, он внимательно посмотрел девушке в лицо. И его голубые глаза показались Хеле какими-то незнакомыми. Никогда еще Антоньо Роя не смотрел на нее так сурово.
  "Хела, где ты была?" - спросил он тихо.
  Девушка опустила голову. Если он задал этот вопрос, значит, ответ ему уже известен, и нет смысла врать.
  "Вы видели меня, - пробормотала она, - Вы скажете матери?"
  Антоньо нахмурился сильнее.
  "Хела! - повторил он жестко, - Посмотри мне в глаза! Зачем ты ходила туда?"
  Девушка стала сбивчиво объяснять, не глядя на него и теребя пальцами юбку. Она казалась Антоньо еще младше, когда вела себя так.
  "Совершенный ребенок! - прервал он ее, спустя некоторое время, - Ты хоть понимаешь, что девушке одной опасно появляться в таких местах! Пока мы были там, мы такого наслушались!"
  Хела нерешительно подняла на молодого человека взгляд. Его передергивало от отвращения.
  "Но Себастьян не такой, - сказала она тихо, - И его картины совсем не такие. И он хочет нарисовать наш госпиталь... изнутри".
  И она стала рассказывать Антоньо - сначала робко и сбивчиво, а потом все громче и уверенней - о неизвестном художнике Себастьяне Риккардес, который хочет рисовать жизнь с их стороны - не приукрашивая ее, такую, какой они видят ее каждый день, - для тех, кто будет после них.
  Антоньо слушал и молчал. И Хела подумала, что он, должно быть, очень рассердился. Но, взглянув на молодого человека, она увидела на его лице печальную ласковую улыбку.
  "Хела, какой же ты еще ребенок! - вздохнул он, протягивая девушке руку, - Идем. Разве трудно было попросить меня или дядюшку Пабло сопровождать тебя? Ты же девушка!"
  "А сеньор Пабло очень рассердился?" - спросила та тихо, искоса посмотрев на него.
  Она могла предположить, что Пабло очень зол. Он был очень строг во всем, что касалось приличий. За месяц сестры Санчес успели прочувствовать это.
  Антоньо усмехнулся.
  "Я думаю, ему лучше не знать, - откликнулся он, - Но только, Хела! - он снова пристально посмотрел девушке в глаза, - Ты пошла туда одна первый и последний раз! Ясно?"
  Девушка заугукала и быстро закивала в ответ.
  "Тем более, завтра Себастьян придет рисовать в госпиталь, - произнесла она, погодя, - Представляешь, он совсем не боится заразиться!"
  "Есть такие идиоты!" - мрачно откликнулся Антоньо.
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Иллюзия покоя
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Войдя в дом, Хела сразу ощутила напряжение, царившее в нем.
  Младшие сестры сидели у очага, следя за взрослыми внимательными взглядами, и, что было очень странно для них, молча. Взрослые тоже молчали. Только молчание это показалось девушке каким-то зловещим.
  Мать и Валенсия сидели за столом друг напротив друга. И они старались друг на друга не смотреть. И только изредка, когда Валенсия опасливо озиралась на странные звуки, доносившиеся из комнаты братьев, теперь уже - комнаты Роя, мать метала в нее просто испепеляющие взгляды.
  Хела невольно попятилась к двери, но наткнулась на Антоньо и остановилась. Молодой человек ободряюще улыбнулся ей.
  "Все хорошо, - сказал он тихо, - Идите спать".
  Хелу не надо было уговаривать.
  "Соль, Сабрина! Живо, спать! - приказала она сестрам и, схватив их за руки, потащила к спальне, - Спокойной ночи, мамочка! Спокойной ночи, Антоньо, Валенсия!" - бросила она на ходу, запихивая девочек в двери.
  И сама быстро нырнула следом, спасаясь от гневного взгляда матери.
  "Что у вас здесь случилось? - прошептала она, закрыв за собой дверь, - Почему все такие странные?"
  Сабрина протянула долгое "ну", пытаясь сформулировать ответ. Но Соледад сообразила быстрее сестры.
  "Сеньор Пабло принес Серхио Диас и сказал, что он останется, - сказала она быстро, - И они с мамой поссорились, потому что сеньор Пабло нашел его рядом с кладбищем. Но Валенсия говорит, он не болен... вроде, - добавила девочка в ответ на изумленный взгляд сестры, - А мама обещала выгнать тогда всех. И так они поругались с сеньором Пабло".
  Хела села на кровать и стала снова повязывать платок, который уже сняла с головы.
  "Вы ложитесь, - сказала она, - А я пойду гляну одним глазком".
  "Ты там осторожнее. Мать злая!" - крикнули сестры ей вслед.
  Предупреждать Хелу было излишне. За пятнадцать лет она отлично изучила характер своей матери. И, конечно, ожидать от Белинды Санчес чего-то, кроме ругани и побоев, в подобной ситуации было бы глупо с ее стороны. Мать ужасно боялась заразы. А сеньор Пабло принес (Хела на мгновение задумалась, пытаясь представить себе эту картину) Серхио Диас с кладбища - оттуда, где всяческой заразы больше всего в Мадриде. Но, с другой стороны, как бы мать ни бесновалась и ни клялась выгнать всех постояльцев на улицу, все они (включая Диас) все еще были здесь. И что могли означать слова Соль о том, что мать и сеньор Пабло поссорились? Звучало это, определенно, странно.
  Остановившись у стола, Хела прислушалась к голосам, доносившимся из комнаты плотников. Пабло Роя говорил негромко и спокойно. Люди, уверенные в своей силе, всегда говорят так, наверное.
  "Вы не можете так поступить с этим мальчишкой, сеньора. Если Вы выгоните его сейчас, Бог знает, будет ли завтра он жив. Поэтому, ради всех святых, сеньора Санчес, позвольте этому балбесу остаться хотя бы на ночь. Я оплачу..."
  "Да оставьте Вы себе свои деньги! - гневно воскликнула Белинда, и в комнате плотников что-то звякнуло о пол, - Откуда Вы его притащили? Как Вы могли притащить его... с кладбища?! - в голосе женщины прозвучали слезы, - А если он заразит девочек?!"
  "Антоньо, нагрей воды! - бросил Роя и в ответ на чье-то невнятное бормотание приказал властно, - Лежать! Сеньора Санчес, - снова обратился он к женщине, - Прошу Вас, не плачьте. Я был с ним в госпитале, и доктор сказал, что этот парень здоров. Позвольте ему остаться, пожалуйста!"
  Хела вздрогнула, услышав изумленный вскрик плотника. И следом прозвучал злорадный смех матери.
  "Он Вам очень благодарен, как я погляжу! Осторожнее с пальцами, сеньор!" - бросила Белинда раздраженно и быстро вышла из комнаты.
  Валенсия выбежала следом за ней.
  "Сеньора Санчес! Сеньора Санчес, прошу Вас, послушайте! - донеслось до Хелы, когда они обе уже вышли на улицу, - Сеньора Диас осматривал хороший врач! Он не болен! Сеньора Санчес, ради милосердия!"
  "Ой, да отстаньте вы все от меня! - бросила Белинда устало, - Делайте, что хотите!"
  Едва Валенсия снова вошла в дом, Хела оттащила ее к очагу и напустилась на подругу с расспросами. Но та только разводила руками. Она не могла сказать большего, чем сообщили Хеле сестры. Да, сеньор Пабло нашел этого парня где-то на кладбище...
  "На?!" - внезапно осипшим голосом воскликнула Хела.
  Валенсия сделала ей знак молчать.
  "Тише! Ну, да, на могиле, - прошептала она, склоняясь ближе к ней, - Но нельзя же сказать этого сеньоре Белинде! Иначе она его точно выгонит".
  Хела смотрела ей в лицо огромными от изумления глазами, и девушка тихо пояснила.
  "Я так поняла, у него умер какой-то родственник. Если б сеньор Пабло не приволок его сюда, боюсь, и сам сеньор Диас умер бы от голода на этой могиле... Сторожа сказали, вроде, он ночевал на ней около месяца..."
  Хела тихо ахнула.
  "Так вот почему он не пришел за инструментом..."
  "Но он здоров! - заверила ее Валенсия, - Доктор Рамирес осмотрел его".
  С улицы донесся веселый голос Антоньо.
  "Готово, дядюшка Пабло! Тащите его сюда!"
  Девушки быстро переглянулись.
  "Наверное, нам лучше идти спать, - произнесла Валенсия тихо, - Сеньор Пабло твердо намерен вымыть сеньора Диас во дворе, так что..."
  Хела молча развернулась и направилась к спальне. И Валенсия, недоуменно разведя руками, последовала за ней.
  ...Пабло Роя легко толкнул парня в грудь, и тот снова рухнул на землю.
  "Как думаешь, остричь его? - обратился мужчина к Антоньо, уже доставая наваху, - Доктор нашел у него гнид. Ох ты, Господи! Да сиди, не дергайся! - вздохнул он, за волосы задирая голову отощавшего парня и занося уже нож, - Ты и так меня искусал. Надеюсь, доктор прав, и у тебя нет бешенства!"
  Антоньо с трудом подавлял смех.
  "Дядюшка Пабло, за нами все соседи наблюдают! - сообщил он весело, наполняя старую растрескавшуюся бочку горячей водой, - Со стороны это выглядит, должно быть, как инквизиторские пытки!"
  "Да уж! Что поделаешь! - вздохнул плотник, вытирая лезвие о колено, - Но не мыть же его в доме, согласись? Гляди, какой симпатичный! - он за уши повернул голову уснувшего парня, демонстрируя Антоньо результат своего труда. Тот давился смехом. Пьяный лысый Серхио Диас выглядел так потешно! - Ладно, парень, давай-ка мыться!" - произнес Пабло решительно и, подняв юношу с земли, окунул его в бочку.
  Серхио мгновенно высунул голову, хватая ртом воздух.
  "О! Не совсем еще мозги пропил! - выдал Пабло, усердно натирая ему голову, - Все, не дергайся!"
  "Убью!" - заикаясь, выдавил тот.
  Но сил вырваться у него уже не было. Ужасно хотелось спать, а вода была такой теплой. И этот монстр с навахой вел себя с ним, как с маленьким ребенком. Складывалось впечатление, что ему даже доставляет удовольствие вся эта возня.
  "Когда Антония только умерла, я все время ходил покусанный, - рассказывал Пабло тихо, отмывая грязь с головы и шеи юноши, - Антонии было тогда всего три года..."
  На мгновение он смолк под удивленным взглядом Антоньо.
  "Да, второе имя - это в честь матери, - пояснил он, - Я так хотел. Вот так я ее и мыл. Долго же она меня кусала! - мужчина рассмеялся, но смех его прозвучал печально, - Зато ей я мог заплетать косы! С этим такое не пройдет, - он снова усмехнулся, взглянув на задремавшего парня, - Ты смотри, снова уснул! Хорошо напился, наверное..."
  "Да он напился-то, наверное, впервые в жизни, с горя, - произнес Антоньо, разворачивая серую простыню, которая должна была заменить их подопечному полотенце, - И, надо же, какой упрямый! Если б Вы его не нашли, точно бы сдох на могиле брата!"
  "Должно быть, - вздохнул Пабло, вытаскивая Серхио из бочки, - Ну-ка, облей его еще разок, для спокойствия сеньоры!" - улыбнулся он.
  Антоньо выплеснул ведро воды на спящего парня и согнулся пополам от смеха, увидев его реакцию.
  Беспомощно барахтаясь в руках Пабло, Серхио кричал только: "Убью! Убью гада!" - и это было очень смешно.
  Накинув на него простыню, Пабло поднял парня над землей и потащил обратно в дом.
  "Ага, ага, ты мне завтра еще спасибо скажешь!" - пробормотал он.
  "Я не хочу завтра! - выкрикнул Серхио, очутившись, наконец, на кровати, - Хочу сдохнуть!"
  "Дядюшка Пабло, а это было обязательно?" - поинтересовался Антоньо равнодушно, накрывая неподвижное тело одеялом.
  "Так тише, - мрачно откликнулся мужчина, выходя из спальни, - И я его легонько. Пошли. Надо и самим отмыться. А то, Бог знает, что мы могли подцепить с его одежды! Ты ее сжег, кстати?" - бросил он на ходу.
  Антоньо ответил согласием. Он все еще не очень внятно разговаривал. Увиденные в этот день сцены долго еще смешили молодого человека.
  ...Тихо зайдя в дом и закрыв за собой дверь, Пабло и Антоньо уже собирались отправиться спать. Происшествие с Серхио совершенно выбило их из колеи. Они даже не обедали и не ужинали. Но мужчины просто не решались потревожить хозяйку подобными пустяками. Она и так едва согласилась оставить этого непутевого парня в доме.
  "Завтра поедим, тем более, завтра уже наступило, - произнес Пабло, накрыв голову полотенцем и старательно вытирая волосы, - Ничего, потерпим. Кстати, сеньор Гомес ждет свой заказ, так что надо будет поторопиться с ним. Он дешево продает нам".
  Улыбнувшись хозяйке, Антоньо взял со стола две тарелки с едой и ушел в спальню. Он вернулся еще раз - чтобы забрать хлеб. Но и в этот раз Пабло ничего не заметил - все так же продолжал тереть волосы и рассуждать о срочных заказах.
  Белинда стояла у стола, смотрела на него и улыбалась.
  "Они уже высохли, - произнесла она, наконец, - Сеньор Роя. Вы вытерли их насухо".
  Пабло сбросил полотенце с головы и, выпрямившись, посмотрел на женщину.
  "Садитесь завтракать, - улыбнулась та, отходя в сторону и жестом приглашая его к столу, - Вы сами сказали: завтра уже наступило".
  ...Серхио проснулся поздно. Он был чистый, лысый и голодный и лежал в чистой до неприличия постели, и солнце светило ему прямо в глаза. Как будто на свете не было мора.
  Нахмурившись, юноша потер глаза руками, но видение не растаяло. Он, действительно, был в чьем-то доме. Постепенно события прошлого дня всплывали в его памяти.
  "О, Господи! Святая Мария! - простонал юноша, резко сев на кровати, и закрыл лицо руками, - Да как такое вообще произошло! Проклятый Роя!"
  "Не надо ругать сеньоров Роя, сеньор Диас! - сердито произнесла девочка в светлом передничке, склоняясь к нему, - Давайте лучше завтракать. А то уже обед..."
  Серхио нахмурился, вглядываясь в знакомое лицо. Точно! Младшая из сестер Санчес.
  "Соледад? - медленно произнес он, выше натягивая одеяло, - Ты здесь что делаешь?"
  Девочка весело усмехнулась.
  "Ну, это все еще наш дом, хоть сеньор Пабло и заправляет здесь всем! - откликнулась она, - Давайте завтракать?"
  Юноша помрачнел еще больше.
  "Не надо. Я не голоден, - ответил он тихо, - Просто дай мне мою одежду, хорошо? И я не доставлю вам больше неприятностей".
  "Не получится, - вздохнула Соль, протягивая ему тарелку с остывшим завтраком, - Во-первых, вряд ли сеньор Диас способен доставить большие неприятности, чем вчера. А во-вторых, сеньор Антоньо сжег Вашу одежду, чтобы уничтожить заразу. Но я, конечно, дам Вам одежду! Не беспокойтесь! - добавила она с улыбкой, увидев, как вытянулось лицо парня при этих словах, - Сеньоры Роя оставили и одежду и еще кое-что... Только Вы поешьте сначала".
  Соледад Санчес только выглядела ребенком. Как всякая дочь Евы она с детства была прирожденным манипулятором. И это оброненное невзначай "и еще кое-что" произвело на Серхио, который был старше ее на пять лет, как раз то действие, на которое она и рассчитывала. Он стал есть. Потом он оделся и покорно побрел умываться во двор, и еще очень долго беспрекословно исполнял все приказы маленькой бестии. Пока не заметил, что она забавляется этим!
  Остановившись посреди главной комнаты, юноша пристально посмотрел девочке в глаза.
  "Соледад. Ты издеваешься?" - прорычал он гневно.
  Но на Соль, видевшую его накануне, его гнев не произвел никакого впечатления. И она продолжала все так же невинно и честно смотреть ему в глаза, очаровательно хлопая длинными ресницами.
  "Нет, сеньор, я делаю только то, что мне велели перед уходом сеньоры Роя и Хела, - ответила она спокойно, - Я Вас чем-то рассердила? Простите".
  Серхио криво усмехнулся. Вот ведь!
  "Скажи мне, Соледад, - произнес он, совладав с собой, - И что же тебе велели сеньоры Роя и твоя сестра? Ты говорила, они передавали что-то".
  Девочка часто закивала.
  "Да! Сеньор Пабло велел накормить Вас, умыть и сообщить Вам, что Вам придется отработать постой, и что Ваш инструмент у него. Поэтому Вы должны дождаться его и Антоньо. А Хела сказала ходить за Вами и не спускать с Вас глаз, чтобы Вы не натворили глупостей. Она очень волновалась!"
  Серхио сел на стул. Вот, значит, как?
  "Ну, давай я хотя бы помогу по хозяйству, что ли? - произнес он тихо, - В счет отработки".
  "Нельзя. Вы еще очень слабы, - сообщила Соль спокойно, - Вчера Вы несколько раз теряли сознание. И ночью бредили, - она посмотрела в лицо юноше и добавила серьезно, - Мне жаль Вашего брата. У нас тоже умерла сестренка... в девяносто пятом... от голода".
  Вздохнув, Серхио привлек девочку к себе и провел ладонью по ее волосам.
  "В Испании нет семьи, не пострадавшей от этих войн, - шмыгнула та, прижимаясь к нему, - Валенсия говорит так... или война, или голод, или болезни... Нам еще повезло, что нас было много... Оставайся? - отстранившись, она посмотрела Серхио в лицо большими синими глазами, - Оставайся с нами. Нас будет больше тогда, и нам не будет так одиноко".
  Юноша усмехнулся сквозь слезы. Больше - значит не так одиноко? Так она думает?
  "Ваша мать не будет счастлива от этого, - ответил он, отворачиваясь, - Она и вчера, наверное, сердилась".
  "С матерью сеньор Пабло все решит! - уверенно заявила Соль, - Оставайся!"
  ...Глядя на подновленные ворота, двери и ставни; наколотые дрова и набранные бочки воды; прополотые грядки еще недавно совсем запущенного огорода и совершеннейший порядок во дворе и доме, сеньора Санчес думала, что пустить этого шалопая Диас в дом было не такой уж плохой идеей. Он быстро оправился и тут же принялся "отрабатывать постой". И, конечно, его помощь была не лишней, а ел он не так уж много (тем более что Роя платили за это).
  Но, все-таки, Белинду приводила в бешенство мысль о том, что в своем собственном доме она уже давно перестала быть хозяйкой. Пабло Роя управлял здесь всем так спокойно и естественно, словно иначе и быть не могло. И, что самое обидное, дочери его полностью признавали! Они ее так не слушались, как этого плотника-махо. А она была их матерью, в конце концов!
  А последний спор с Хелой довел Белинду просто до слез. Она запретила этой девчонке позировать какому-то там художнику для его бесстыдных картин, она была против, против - и все! Но Роя сходил к этому развратнику и, вместо того, чтобы вышибить из него дух, он, видите ли, поговорил с ним! И дал Хеле разрешение общаться с этим подозрительным типом! Он ей разрешил позировать, и неблагодарная девчонка так и заявила ей сегодня: "Сеньор Пабло разрешил"!
  Стоя на крыльце и глядя вдаль покрасневшими от слез глазами, Белинда вспоминала этот спор раз за разом. Да кто такой этот Пабло Роя, вообще, чтобы решать, что хорошо, а что плохо для ее дочерей? Он свою-то сберечь не смог!
  Белинда поджала губы и виновато опустила взгляд, вспомнив лицо мужчины в тот момент, когда она бросила ему это обвинение. Она думала, что он впадет в бешенство от этих слов. Но его глаза в ту минуту были такими... несчастными. Он казался таким виноватым, таким жалким, когда ответил едва слышно: "Да," - и ушел из дому.
  Наверное, ушел на поиски работы. Работа только и могла успокоить его. Но после таких слов, возможно, и она его не успокоит. Что, если он валяется сейчас пьяный на кладбище, призывая смерть, как еще недавно призывал ее Серхио Диас? Но он спас Серхио... А кто спасет его самого?
  Хела вышла на крыльцо и обняла мать за плечи.
  "Не плачь, мам, - прошептала она, и ее голос дрожал, - Сеньор Пабло просто немного задержался... Он скоро придет".
  А если он не придет уже, то вся вина ляжет на ее душу. Белинда знала это, но не стала говорить, чтобы не расстраивать дочь еще больше.
  Вздрогнув, Хела быстро сбежала во двор и остановилась у забора, указывая вдаль.
  "Мама! Смотри! Они идут! Диас, Антоньо, Валенсия и сеньор Пабло! - радостно воскликнула она, - Значит, он просто решил встретить Валенсию вместе с Антоньо и Диас! А ты волновалась! - внезапно радость на лице девушки поблекла, - О-ей! Себастьян! - пробормотала она и испуганно посмотрела на мать. Та казалась спокойной, и Хела пояснила громче, - Это Себастьян Риккардес... тот самый художник".
  Белинда быстро ушла в дом. И дверь за ней не хлопнула только потому, что Серхио давно уже отремонтировал все двери в доме вдовы Санчес.
  ...Заговорчески переглядываясь, нарушители воли сеньоры Санчес переступили порог ее дома. Они могли ожидать сколь угодно грубого приема. Но ожидать того, что они увидели, они не могли ни в коем случае.
  "Добрый вечер, сеньоры, - сказала хозяйка тихо, смерив подозрительным взглядом высокого статного незнакомца, и поставила на белоснежную скатерть последнюю тарелку, - Проходите. Не стойте в дверях. Будем ужинать".
  "Ты проиграл, - прошептал Антоньо Серхио с веселой улыбкой, - Так что, к Маркесам пойдешь ты!"
  Серхио усмехнулся. Ну да, сеньора Белинда по какой-то странной причине не попыталась убить их... А заказ у Маркесов такой морочный!
  За столом все весело разговаривали и шутили. И больше всех шутил Себастьян Риккардес, который, по мнению Белинды, не будь он художником, мог бы, наверное, стать писателем. От его шуток слезы наворачивались на глаза даже ей.
  И вблизи этот молодой человек не казался таким уж развратником. Да и вел он себя очень вежливо и скромно.
  Белинда тихонько вздохнула. Снова она была не права!
  Усевшись у очага в окружении сестер Санчес и их постояльцев, Себастьян рассказывал им очередную историю, заставляя молодых людей хохотать до слез. Даже грустная обычно Валенсия слабо улыбалась, слушая его.
  И, глядя на нее, Себастьян думал не совсем как художник, что такую красоту просто необходимо запечатлеть.
  "Сеньорита Абисмо, - улыбнулся он, когда сестры Санчес отвлеклись на спор с Серхио, - Согласитесь позировать мне. Правда, мне нечем заплатить, но, ради искусства..."
  "Э! Себастьян! Ты мой портрет закончи для начала! - рассмеялась Хела весело, - Валенсия, не соглашайся! Не соглашайся без оплаты! Он жульничает!"
  Валенсия смущенно рассмеялась.
  "Сеньор Риккардес, но Вы же и так рисовали меня, - ответила она, - В госпитале... Вряд ли меня можно изобразить лучше".
  "Можно, конечно! - снова вмешалась Хела, - Без этого передника, без этого убогого платка! Да если тебе распустить волосы... и чтоб на фоне заката, - она увернулась от руки Себастьяна, - Да? - усмехнулась она, посмотрев ему в глаза. И добавила серьезно, - Соглашайся, Валенсия! Твой портрет, без сомнения, купят! И тогда он тебе заплатит!"
  Молодые люди покатились со смеху.
  "Вы слишком много думаете о деньгах, Анхела!" - заметил Себастьян.
  "Это Вы недостаточно думаете о них! - откликнулась Хела весело, - Иначе сразу бы стали рисовать таких красоток, как Валенсия. Уж их бы точно покупали!"
  ...Вздохнув, Белинда тихо открыла дверь и вышла на крыльцо. Было уже совсем поздно. Похоже, придется оставить этого художника на ночь. Интересно, где?
  Прислонившись плечом к опоре веранды, женщина тоскливо посмотрела на темный город вдали. Он таит столько опасностей для ее детей. И, пускай, на этот раз она ошиблась... это хорошо, что она ошиблась насчет этого парня, и все-таки... таких, как он, мало в Мадриде.
  "Я виновата, - произнесла женщина тихо, услышав, как дверь за ее спиной открылась снова, - Прости".
  Она не знала, что еще сказать. Да, она виновата. Она ранила человека, страдающего, как и она сама. Осознание этого - худшая кара. Но что еще она может добавить? Чем она может отмолить свою вину? Конечно же, ничем.
  На плечи ей легла истертая, пропахшая морем и деревом куртка, и женщина глубоко вдохнула этот запах.
  "Ты ничем не виновата. Ты сказала правду, - откликнулся он тихо, остановившись рядом с ней, - Не думай об этом больше. Не хочу, чтобы ты плакала".
  Белинда сбоку осторожно посмотрела на него. Но он на нее даже не смотрел. Он тоже смотрел на этот город.
  "Ты права, Мадрид очень опасен, - произнес он задумчиво, - Но нельзя всего бояться. Тем более, теперь здесь мы. И Серхио, определенно, неровно дышит к Анхеле, так что, он присмотрит за ней. Не переживай так".
  Белинда только открыла рот, чтобы спросить, но мужчина уже снова скрылся в доме. И она осталась в одиночестве, ошарашенная его словами. С чего он взял, вообще... Женщина страдальчески простонала.
  Просто поверь его словам! Он еще не ошибался.
  Сильнее закутавшись в куртку, Белинда задумчиво поджала губы. Ну, Серхио Диас не плохой парень, как оказалось...
  ............................................................................................................................................................................................
  ...Воспитанницы пансиона для дочерей высокопоставленных господ были очень горды собой. По сути, им, конечно, нечем было гордиться, кроме того, что их отцы занимали высокие посты при императоре Наполеоне. Но и этого для юных барышень было вполне достаточно, чтобы уже теперь, не прожив и двух десятков лет, ставить себя надо всем миром.
  И, уж конечно, человек... нет, существо вроде Шарля Лука, их садовника, не могло удостоиться большего внимания с их стороны, чем вечные издевки.
  "Ах, Лука! Прибери, наконец, во дворе! - бросали они презрительно, проходя мимо юноши, - Тебе платят не за то, чтоб ты слонялся здесь без дела! Исчезни с глаз! Если б мой отец знал..."
  ...Изидора отложила книгу и подошла к окну. Она остановилась так, чтоб ее не было заметно снаружи. Наблюдать за поведением этих дикарок и Лука было, и впрямь, интересно. Он был так терпелив и спокоен! Ни слова в ответ!
  Иза усмехнулась своим мыслям.
  "Мой отец генерал, между прочим, и я, его дочь..." - завела одна из воспитанниц извечную песню, следуя за молчащим юношей по пятам.
  Она всего лишь хотела привлечь его внимание. Все юные девушки хотят внимания со стороны молодых людей, а в пансионе не было особого выбора. Но Шарль продолжал ухаживать за цветами, молча кивая в ответ на ее слова. Он, вроде, и не игнорировал ее совсем, но это было так оскорбительно!
  Иза закусила губку, сдерживая смех.
  У девчонки, наконец, сдали нервы, и она перешла на крик.
  "Да мой отец!"
  "Отец Шарля погиб, защищая эту страну, - тихо произнесла девочка в хиджабе, появившись из-за деревьев, - Он не получил ничего за это. И ничего не получили ни его дети, ни вдова. Поэтому оставьте им последнее и самое ценное для человека - уважение. Разве не за это боролся Ваш отец? Разница между ним и господином Лука лишь в том, что один умер, а другой еще жив".
  Девушка вздрогнула всем телом, услышав из уст этой дикарки "еще". И очень быстро убежала в сад.
  Шарль обернулся к девочке и ласково улыбнулся ей.
  "Спасибо. Только зря ты так. Нажалуется".
  "Пускай, - кивнула та в ответ, - Я сказала правду. А Аллах видит все".
  Тяжело вздохнув, Иза отвернулась от окна и стала быстро одеваться. Нужно успеть раньше, чем эта идиотка нажалуется старшим. С некоторых пор французы уже не так терпимы к чужой вере. И если Интисар еще не поняла этого за два года, то она обреченная идеалистка!
  "Она сказала, что папа умрет! - рыдала барышня, следуя за воспитателями, - Она злобная, злобная девчонка!"
  "Не волнуйтесь, мадемуазель, мы ее накажем, - пообещала высокая некрасивая женщина в темном, - Если она не поняла прошлого объяснения, нам придется быть более суровыми с ней".
  Шарль быстро заслонил Интисар собой, исподлобья глядя на приближающихся людей. Конечно, ему не справиться с ними всеми, но он не позволит снова, как в тот раз... Юноша сжал кулаки.
  Но Интисар легко отстранила его.
  "Не волнуйся, Аяшарль! - улыбнулась она светло, - Он не смотрит ни на лица, ни на слова наши, а лишь на сердца и дела наши. И он оценит все в свой черед!"
  "Вот, она снова начинает!" - взвыла генеральская дочка.
  Некрасивая женщина отстранила ее назад.
  "Не волнуйтесь, - повторила она, - Она будет наказана, - и, шагнув к девочке, она начала, было, - Мадемуазель Роза!"
  Но та невозмутимо спокойно поправила ее: "Мое имя Интисар".
  Лицо некрасивой женщины побагровело.
  "Вы дерзкая и невоспитанная девушка! Вы будете наказаны!" - твердо произнесла она, жестом подзывая слуг.
  Интисар оставалась невозмутимой.
  "Мой отец говорил мне, что если в женщине нет покорности и кротости, это испортит ее и сделает грешной перед ликом Аллаха, - произнесла она задумчиво, - А мама говорила, что некрасивые часто злые, потому что не любят себя. Мне жаль. В Вас соединились две несчастливые особенности - Ваш характер и внешность".
  Лицо воспитательницы стало почти коричневым от гнева, и она хватила воздух ртом, не в силах преодолеть удушающей злости.
  "Вы... будете наказаны! - воскликнула она, наконец, - В этом пансионе никто не смеет оскорблять другого... безнаказанно!"
  "Правда? Мне радостно слышать это, мадам! - улыбнулась Изидора, остановившись за спиной женщины. Она запыхалась. Она даже волосы не успела уложить. Но она пришла вовремя. И осознание собственного великолепия приводило девушку в восторг, - Я как раз хотела об этом с Вами поговорить, мадам, - продолжала она, как ни в чем не бывало, обойдя женщину и глядя ей в глаза, - Ведь всего несколько минут назад я слышала, как здесь, на этом самом месте, оскорбляли человека!"
  "Действительно? - недоверчиво переспросила мадам, - И что Вы слышали, мадемуазель?"
  "Я могу передать разговор дословно! - охотно откликнулась Иза. И, как ни старалась, но Интисар не смогла сдержать улыбку, - Следуя по пятам за месье Лука, эта мадемуазель, - длинный палец Изы словно пригвоздил покрасневшую девушку к месту, - Оскорбляла его всеми возможными способами. Она говорила..."
  "Хватит!"
  Разрыдавшись, барышня убежала, и воспитатели последовали за ней.
  "Истеричка!" - усмехнулась Иза и провела рукой по голове девочки, прильнувшей к ней.
  Мадам смерила свою соперницу злым взглядом.
  "Теперь мне понятно, мадемуазель, почему Вас одну еще ни разу не посватали!" - ядовито произнесла она.
  Интисар и Шарль нахмурились, но Иза только отмахнулась от этих слов.
  "Все оттого, что мне не хватает кротости и покорности, мадам!" - ответила она весело, заставив воспитательницу снова покраснеть от возмущения и обиды.
  Когда она ушла Интисар посмотрела в лицо своей спасительнице и светло улыбнулась.
  "Такая растрепанная! Давай я тебя заплету?"
  "И наденешь на меня хиджаб? - усмехнулась Иза, устраиваясь на траве, - Ой, Абаль, наживешь ты себе врагов! Надо быть потише..."
  "Мадемуазель Изидора сама не соблюдает своих советов!" - хмуро откликнулся Шарль, который снова вернулся к своим кустам.
  Девушка усмехнулась.
  "Ну, мой-то отец генерал, - откликнулась она, - Меня не посмеют тронуть".
  ..........................................................................................................................................................................................
  
  После Трафальгара и Аустерлица
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Услышав стук, Шарль Лука быстро вскочил на ноги и выбежал из своей убогой сторожки к воротам. Он уже спал, и ночные гости встревожили молодого человека. В последний раз почтовые кареты приезжали в пансион среди ночи больше двух месяцев назад, и тогда эти люди принесли весть о поражении при Трафальгаре. И у Шарля не было оснований полагать, что сегодняшние ночные гости явились с лучшей новостью.
  Выглянув в окошко, он смог разглядеть только фигуру в темном плаще с капюшоном.
  "Что Вам нужно, господин?" - спросил он.
  Но слова, прозвучавшие в ответ, заставил юношу широко улыбнуться. И, не смотря на слякоть и промозглый ветер, ему стало тепло от этого нежного тихого голоса.
  "Юный Лука..."
  "Я сейчас открою, госпожа Франсуаза!" - воскликнул Шарль радостно.
  Но молодая женщина поспешила предупредить его порыв.
  "Не надо, подожди! Выйди сюда, только тихонько. Если что, скажешь, что путешественники заблудились. Только не говори, что это я".
  Нахмурившись, Шарль открыл дверь и выскользнул за ворота.
  Лил холодный дождь, и мадам Франсуаза мокла под ним, но она, казалось, даже не замечала этого.
  "Юный Лука, а ты возмужал, - улыбнулась она ласково и ласково провела ладонью по лицу Шарля, - У меня плохие новости, - вздохнула она погодя, - Наш отец... в Баварии... Ты слышал уже?"
  Женщина внимательно посмотрела в лицо юноше, но тот только недоуменно хлопал глазами, пытаясь сообразить, что могло случиться с генералом. В последнее время в пансион приходили лишь вести о победах, и "плохая новость" по мнению Шарля, могла означать только ранение или смерть.
  "Генерал ранен? - осторожно предположил он. Франсуаза безнадежно как-то усмехнулась. И от этой усмешки у Шарля похолодели внутренности, - Убит?"
  "Значит, Изидора не сказала, - пробормотала женщина, - Наш отец неудачно провел важную атаку, Шарль. Он покончил с собой, - юноша смотрел на нее огромными от изумления и испуга глазами, но Франсуаза продолжала все так же спокойно и обреченно, - Сегодня я заберу из пансиона младших сестер. Боюсь, нам придется покинуть Францию. Мой муж... его судьба, боюсь, тоже изменится. Император не терпит неудачников, не так ли? - горько усмехнулась она, - Поэтому, Шарль, вам с Интисар тоже придется покинуть это место. Вряд ли тебя оставят здесь служить. А Интисар, - Франсуаза на мгновение замолчала, собираясь с духом, - У нас были с обыском. Ее письмо забрали. И, насколько мне известно, теперь оно перешло к Каролине Бонапарт. Думаю, она скоро пришлет за ней".
  Шарль моргал, не в силах произнести ни слова, не в силах даже осознать того, что их жизнь так вдруг переменилась. Франсуаза вложила расшитый кошелек ему в руку и печально улыбнулась.
  "Возьми это, юный Лука. Ты очень хорошо трудился все эти годы... ты так помогал сестрам и Интисар, - она подавила рыдание, - Спасибо тебе и будь счастлив. А теперь, прошу, позови ко мне мадам Луизу".
  Шарль ничего не ответил и продолжал смотреть в глаза женщине все так же растерянно.
  "Да не надо звать эту мегеру! - раздался за его спиной злой шепот. И Мари с Луизой с рыданиями бросились в объятия старшей сестры. Иза поморщилась от отвращения, - Тише вы, дурехи! - бросила она зло, выволакивая за ворота еще одну девочку в плаще, - Держи! - она сунула сумку ей в руки и внимательно посмотрела девочке в глаза, - Я выбрала самые дорогие. Может быть, сумеете продать их. И там еще немного денег. Лезьте в карету! - бросила она в сторону сестер и, снова обернувшись к девочке, крепко ее обняла, - Все! Езжайте! Помни, они придут за тобой к Лука! Ты должна дождаться их! Слышишь?"
  "Иза! - прорыдала та, сцепив руки на шее девушки, - Пойдем с нами! Почему тебе нельзя? Иза!"
  Франсуаза изумленно посмотрела на сестру. Но та лишь усмехнулась в ответ на этот немой вопрос и, расцепив руки Интисар, осторожно оттолкнула ее от себя.
  "Да, она поедет с вами, - произнесла она твердо, - Она не станет дожидаться здесь, чтобы стать игрушкой Каролины! И ты! - она шагнула к сестре и пристально посмотрела ей в глаза, - Позаботишься о ней... всего только до Парижа, - добавила она тише, отводя взгляд, - Ты сделаешь это, сестра, потому что я делаю то, о чем ты просишь, ради вас!"
  "Почему Иза не может поехать с нами?" - всхлипнула Интисар беспомощно.
  Франсуаза ласково провела ладонью по ее голове.
  "Потому что она просватана, и, боюсь, другого способа защитить ее и нас всех, кроме этого брака, нет, - произнесла она тихо, - Интисар, садись в карету. Нужно спешить. Для нас сейчас все решают минуты".
  Когда девочки заняли свои места в карете, Франсуаза решилась, наконец, посмотреть в лицо сестре. Она ничего не видела от слез, но была уверена: гордячка Иза и теперь спокойна и надменна, как всегда. Завтра, когда весь пансион узнает новость о самоубийстве ее отца, об отстранении от дел мужей ее сестер и их трусливом бегстве из Франции и о том, что сама Изидора в свои восемнадцать просватана за старика, сделавшегося посмешищем для всего Парижа из-за своей неуемной набожности, она тоже останется такой, не смотря на насмешки и издевательства. Она не умела быть другой.
  "Изидора, прости меня! - прорыдала Франсуаза, обнимая сестру. И та тоже крепко обняла ее, - Прости меня!"
  "Все будет хорошо, сестра. Ты позаботься о младших. А со мной ничего не случится, - Иза усмехнулась, - Ну, заставит старик Мосонж меня поститься, так что с того?"
  Интисар невольно вскрикнула, услышав это имя, и попыталась выскочить из кареты. Но Мари и Луиза удержали ее.
  "Нельзя так! Нельзя! - рыдала девочка, вырываясь, - Нельзя отдавать ему Изу! Пустите! Я не позволю..."
  Сестры тоже плакали от страха и жалости, но они не отпустили ее.
  "Мы не можем ничего сделать, Абаль, - прошептала Мари, - Этот человек заступился за нас. Мы не можем ему отказать... Иначе мы все..."
  И она разрыдалась.
  Иза отстранилась от Франсуазы и бросила короткий взгляд на карету.
  "Ладно. Хватит, - произнесла она решительно, - Лука! Лезь в карету, живо! - приказала она и, обернувшись к сестре, улыбнулась сквозь слезы, - Вы уж рискните еще раз. Ради меня. Прощайте!"
  Дверцы кареты закрылись за мадам Франсуазой, а Шарль продолжал стоять под проливным дождем, глядя на Изу огромными глазами. Та невесело усмехнулась ему.
  "Ну? Что застыл? Завтра тебя все равно выгонят. Так что, лезь в карету и позаботься об Абаль, пока ее брат не вернется за ней! Слышишь, Лука? Я приказываю тебе! - рассмеялась она веселее, - Это завтра я уже буду ничто, но сегодня я все еще генеральская дочь! Прощай!"
  И, резко развернувшись, девушка направилась к воротам. Шарль смотрел ей в спину и не мог поверить, что такая, как мадемуазель Изидора, может стать женой такого, как месье Мосонж.
  "Госпожа Изидора! - крикнул он отчаянно, - А как же Вы?"
  Девушка обернулась к нему. Она вся промокла, и по ее щекам текла вода, но зеленые глаза гордячки Изы сверкнули весело и надменно, когда она ответила.
  "Если Господь смилуется надо мной, я умру от пневмонии! Прощай, Шарль Лука! Будь счастлив!"
  "И Вы... будте счастливы..." - пробормотал Шарль, глядя на захлопнувшуюся за ней дверь.
  ...Франсуаза не хотела даже появляться в Париже, и поэтому в город Шарлю и Интисар пришлось добираться пешком. Они молчали почти всю дорогу. Они многое хотели бы сказать, но говорить об этом было так больно, и поэтому они просто шли, оглядываясь вокруг, словно впервые видя этот город.
  Люди говорили, что при Наполеоне он изменился, но в рабочих кварталах не изменилось за прошедшие годы ровным счетом ничего.
  "Все та же нищета, - произнес Шарль тихо, остановившись у поворота, за которым должен был показаться в конце дороги дом мадам Руж, - За три года совсем ничего не изменилось".
  "Да, - тихо согласилась девочка, - Как будто мы только вчера ушли отсюда. А как ты думаешь, Шарль, - нерешительно произнесла она, спустя минуту, - Дом генерала... его отняли? Где теперь будет жить Иза?"
  "Должно быть, в доме Мосонж, - откликнулся тот непривычно спокойным голосом, - Завтра я схожу разведаю все. Не волнуйся, Интисар... это не худший выход для мадемуазель Изидоры, - вздохнул он, - Теперь идем. Главное, чтобы о твоем возвращении никто не узнал. Если Каролина Бонапарт станет тебя искать, она весь Париж перероет..."
  Шарль сказал это для того, чтобы Интисар была осторожнее и не выдала себя. Но девочка поняла его слова по-своему. Конечно, Каролина станет ее искать. И тогда всякому, кто укрывает ее, будет грозить страшная опасность. Каролина Бонапарт не простит, если у нее отнимут ее игрушку.
  ...И утром, не дождавшись девочку за столом и не достучавшись в ее двери, мадам Луиза нашла в ее комнате не распакованный багаж и короткую записку. И слуги Каролины Бонапарт не смогли найти ничего большего. Интисар исчезла из Парижа, не оставив следа.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Генерал Уэлсли довольно улыбался, наблюдая за матросами и солдатами на палубе. Возможно, Роберт Форст и прав, и им стоит больше полагаться на испанцев в этой войне. В конце концов, договоры с Францией ничего не значат для тех, у кого тщеславие императора Наполеона отняло семьи и свободу.
  И этот лейтенант, определенно, хорош. Он служил Франции с 1795 года. Многие не поддержали бы это назначение. Очень многие будут против него. Но, тем не менее, это французы отняли у этого человека семью и лишили его всякой цели в жизни. Роберт рассказывал, в Трафальгарском сражении он искал смерти.
  Солдаты, бывшие там, передавали этот рассказ из уст в уста. Два испанца, два махо, два Кровавых Архангела искали смерти в тот день, улыбались ей, отчаянно флиртовали с этой сеньорой. Но только одному из них повезло найти в этой битве покой. Другой выжил и мучается до сих пор - не человек, а лишь тень человека, каким он был. И теперь ему все равно, кому служить и за кого умереть в этих бесконечных войнах. Ему просто незачем жить.
  Генерал нахмурился. Он не мог понять этого человека. Если жизнь для него настолько невыносима, тогда почему не самоубийство? Почему - в бою? И зачем он так старается ради этого мальчишки? Так старается, что лишь за одну его свободу принимает все условия. Впрочем, ему ведь теперь все равно, за кого воевать.
  ...Остановившись у борта, мужчина посмотрел на море и слабо улыбнулся. Что бы ни происходило между небом и землей, но красота и величие океана оставались неизменными, не смотря ни на что.
  "Они доставят тебя до Марселя, а дальше уже ты сам, - произнес он тихо, - Надеюсь, тебе повезет".
  "Я никогда этого не забуду!" - горячо поклялся юноша.
  И лейтенант видел в его пронзительных синих глазах - это не просто слова. Усмехнувшись, он потрепал парня по кудрявым волосам. Он не сказал: "Мы больше никогда не встретимся!" - это было бы слишком жестоко.
  "Удачи, малыш!" - сказал он. И оттолкнул от себя юношу. И даже не посмотрел ему вслед.
  .............................................................................................................................................................................................
  ...Старик Шебе доживал, должно быть, последние свои дни. Ходить, говорить, даже дышать становилось все труднее. И все несноснее были мысли о том, что останется в этом мире после него.
  "После меня в этом мире не останется ничего!" - вздыхал он, бывало, задумчиво глядя в окно на мелькающие перед самым его носом ноги.
  Десять лет назад он мечтал оставить эту мастерскую Касандре. У нее, определенно, был талант. Он так радовался, глядя на ее работу, и он был уверен: при ней старая мастерская станет еще популярнее и прибыльнее! А Габи... от него и требовалось-то всего - вернуться живым.
  Но Габриэль Долорос Сьерто исчез на фронтах бесконечных войн. Живой он или мертвый, но он не вернется уже никогда в этот город, где его жена не ждет его, оберегая их дочь. А Касандра... где она и что с ней... эти мысли ранили старого портного в самое сердце.
  Ради чего ему жить теперь? Конечно же, теперь старый Шебе умрет.
  Дверь мастерской хлопнула, и в комнату вошла высокая девушка в плаще с капюшоном. Она сразу показалась старику Шебе странной. Но еще более странно было то, как по-хозяйски нагло она повела себя. Пройдя мимо швей, незнакомка посмотрела на старика из-под капюшона. У нее были темные зеленые глаза. И, пускай Шебе не назвал бы ее красавицей с ее непропорционально большим носом и упрямо сжатыми злыми губами, но она была еще очень молода, и она была довольно миленькой.
  "Иохим Шебе? - спросила она. И ее голос прозвучал именно так властно, как Шебе и ожидал, - Где мы можем переговорить наедине?"
  "Мадемуазель ведет себя очень властно, - заметил портной, когда дверь за ними закрылась, - И мне думается, мадемуазель привыкла к такому поведению с детства. Но почему-то мне не кажется, что сейчас оно уместно. Могу я полюбопытствовать, как зовут мадемуазель и в чем причина ее визита?"
  "Старый Шебе болтает так же много, как всегда! - вздохнула девушка, извлекая из сумки дорого расшитое свадебное платье, - Причина в этом! - сказала она, швырнув его на стол, - И теперь, я думаю, Вы сможете узнать меня".
  Сбросив плащ, девушка села на стул и внимательно посмотрела на портного, на мгновение потерявшего дар речи.
  "Я хочу продать его. И я решила, что удобнее всего продать его Вам, - пояснила она невозмутимо, - Назовите цену. Я не стану торговаться".
  Старик Шебе плохо видел в последние годы. Но мадам Мосонж изменилась за эти три месяца настолько, что нельзя было этого не заметить.
  Она, и будучи невестой, не страдала полнотой и не была, как пишут в романах, цветущей красавицей. Но, став женой Филиппа Мосонж, эта юная женщина выглядела теперь так, что при взгляде на нее на ум портному сразу же приходила мысль о чахотке. Выступающие ключицы, обострившиеся черты лица, глубоко впавшие глаза и темные круги под ними - всего этого не было заметно, пока тень капюшона скрывала ее внешность, но теперь один взгляд на эту все еще девочку, приводил Шебе в ужас. Самые нищие и голодные его швеи не выглядели так!
  "Мадам Мосонж, давайте выпьем кофе и обсудим все, - произнес он медленно, - Вы любите булочки?"
  Из-под излома бровей насмешливо сверкнули зеленые глаза девушки.
  "Господин Шебе иудей. Он, должно быть, не знает, что по законам нашей веры я не могу позволить себе такое чревоугодие!" - откликнулась она.
  И Шебе улыбнулся ей в ответ. В это мгновение, смеющаяся над собственной слабостью, она так напоминала Касандру!
  "Может быть, тогда просто кофе?" - предложил он.
  Когда кофе был подан на стол, Шебе решился спросить о том, что волновало его с того самого момента, когда он узнал девушку.
  "Да, сбежала, - откликнулась Иза невозмутимо, поглощая сдобные булочки с джемом, - Но вряд ли старик Шебе выдаст меня, а? - и она улыбнулась портному перепачканными губами. Тот тоже улыбнулся, придвигая к ней поднос со сладостями, - Боюсь, что масонство не для меня, господин Шебе, - продолжила девушка так же спокойно и легко, словно она вела самую обычную светскую беседу, а не рассказывала о чем-то тайном и, определенно, предосудительном, - Тем более, я что-то сомневаюсь в здравомыслии своего почтенного супруга. Я бы выдержала практически все: голод, самобичевание и рабский труд... Но, Святая Дева, только не эти вечные рассуждения о благом и не благом!"
  Иза весело рассмеялась.
  "Кстати, Вам, случайно, не нужна работница? - спросила она погодя, - Я плохо шью, но очень хорошо вышиваю. А вышивка, кажется, снова в моде. Если б Вы согласились приютить меня на время, пока мой супруг не прекратит поисков, я бы работала за кров и пищу".
  "На что бы Вы жили, в таком случае, покинув это место?" - внимательно щурясь, поинтересовался Шебе.
  Девушка улыбнулась.
  "Я продаю Вам свое подвенечное платье".
  Шебе задумчиво улыбнулся. Он часто видел эту девушку раньше, когда ее сестры заказывали в его мастерской дорогие наряды. И потом он видел ее несколько раз, когда здесь же шилось ее подвенечное платье. Но ни разу она не привлекла внимания старого портного. Заказчица, каких множество. Просто одна из генеральских дочерей, способная дорого заплатить за красивое платье.
  Он намного больше узнал о ней уже после ее свадьбы с месье Мосонж - от юного Шарля Лука. И потом, вчера вечером и этой ночью, он узнал о ней еще больше.
  Шебе потер брови и усмехнулся своим мыслям. Если ее найдут здесь, дело всей его жизни и его самого ждет конец. Но ему все равно некому передать это дело и не для кого жить теперь.
  "Вы можете остаться, мадемуазель Изидора, - произнес он после долгого молчания, - Только, прошу Вас, не показывайтесь в мастерской, оставайтесь в моей части дома. Я провожу Вас".
  По пути на второй этаж Шебе дал ей сотни советов и указаний. Он, действительно, не научился говорить меньше за эти годы. И девушку даже развлек его монолог.
  "Вот, в этой комнате Вы можете остаться, - произнес он шепотом, открывая перед ней скрипучую дверь, - Когда работницы уйдут, Вы сможете спуститься, но пока побудьте здесь".
  Дверь закрылась, и девушка оказалась в сумерках, которые едва рассеивались струящимся сквозь занавеси светом с улицы.
  Швырнув на стул свой плащ, Иза подошла к кровати и опустилась на край, задумчиво поджав губы. У нее не было сколько-нибудь годного плана побега, и, как бы она ни храбрилась, но ей было страшно от мысли, что Мосонж отыщет ее.
  Странный звук прервал размышления девушки. И, обернувшись на него, Иза едва сдержала крик радости.
  Ласково улыбнувшись, она провела ладонью по щеке спящей девочки и закрыла лицо руками, пытаясь сдержать слезы радости. Та даже не проснулась ни от ее прикосновения, ни от рыданий. Она слишком измучалась за все это время.
  .............................................................................................................................................................................................
  ...Женщина медленно брела по пыльной дороге к дому. И соседские дети весело смеялись, глядя на нее.
  "Сеньора Долорос вернулась с виноградников!" - кричали они.
  И их отцы и братья возникали как из ниоткуда, чтобы взглянуть на сеньору Касандру Долорос - перепачканную виноградным соком и облепленную пылью до колен, с подоткнутой верхней юбкой, обнажившей прекрасные стройные ноги, красивее которых не было в Андалусии. А она смотрела на них устало и насмешливо и шла мимо - безразличная ко всему на свете.
  "Сеньора Долорос! - мальчишка лет десяти вылетел из-за поворота и едва не врезался в женщину, - Сеньора Долорос, одерните юбки! - крикнул он, - Инквизиторы идут к вашему дому с солдатами!"
  "Опять?" - устало вздохнув, женщина одернула юбку и ускорила шаг.
  Интересно, что им нужно на этот раз?
  Во дворе дома портнихи толпился десяток солдат. И человек в черном возглавлял их, отпугивая зевак одним своим голосом.
  "Откройте! Именем Священной Инквизиции!" - повторял он обычные слова, глядя на запертую и, несомненно, крепкую дверь перед собой.
  Ломать ее было затруднительно, и инквизитор предпочел уговоры. Но в ответ на все его слова с той стороны двери доносился тонкий детский голосок, вещавший вполне решительно: "Горите в аду!" - и терпение инквизитора было уже на исходе, когда хозяйка дома приблизилась к нему и отшвырнула от двери.
  Резко обернувшись к опешившему священнику и застывшим в изумлении солдатам, сеньора прожгла, казалось, каждого из них ненавидящим взглядом прозрачных серых глаз.
  "Кажется, Вам ясно ответили, святой отец! - произнесла она громко, - Если хотите войти в этот дом - приходите тогда, когда дома хозяева! И нечего запугивать ребенка! Фелиц, скройся! - бросила она показавшейся из двери девочке и, запихнув ее обратно, снова обратилась к инквизитору, - Что привело Вас на этот раз?"
  Священник не спеша отряхнулся и поднял на женщину взгляд. Его глаза были такими же прозрачными и холодными, как у нее, может быть, еще более холодными. Жестокими. Ледяными. Но она, одна из немногих, не отвела взгляда.
  "Сеньора Долорос, Вы все так же самоуверенны, - произнес инквизитор спокойно и добавил в ответ на презрительную усмешку женщины, - Не забывайте, Ваше дело все еще хранится в архивах Инквизиции. Пусть Вы сумели оправдать себя тогда, но в этот раз... Облегчите свою участь и скажите правду сразу, - внезапно переменившимся голосом продолжил он, - Преступники, бежавшие от суда Инквизиции, в этом доме? Их видели входящими сюда, поэтому, сеньора, не усугубляйте свою вину..."
  Касандра фыркнула и отступила в сторону, жестом приглашая незваных гостей в дом.
  "Так бы и сказали, что снова обыск! Идите! Ищите своих преступников! - бросила она презрительно, - Только молитесь усерднее, входя в комнату моего постояльца. У него уже началось кровохаркание, и, боюсь, бедняге недолго осталось ..."
  "Сеньора?" - инквизитор замер на пороге. А солдаты отпрянули назад, услышав эти слова.
  Касандра смерила священника недоуменным взглядом.
  "Разве Церковь не велит нам оказывать помощь ближним?" - смиренно произнесла она.
   И за этим смирением явственно прозвучала насмешка.
  ...Когда солдаты ушли, проклиная, на чем свет стоит, добросердечие хозяйки, она заглянула в сумеречную комнату постояльца и весело усмехнулась ему.
  "Ну, здесь, что ли? Что это еще за новости про преступников, бежавших от суда?"
  Альберто рассмеялся и вытер платком угол рта.
  "Простите, сеньора Долорос. Так получилось, - откликнулся он, - Просто мы не могли отказать им".
  "Ясно! - вздохнула женщина устало, - Ну, преступники, выбирайтесь! Вы хоть ели?"
  ..........................................................................................................................................................................................
  
  1807
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Роберт Форст с улыбкой следил за капитаном Долорос. Должно быть, этот человек был из тех, кому все удавалось. Он начинал на суше, в пехоте, и там прославился своей силой и отвагой. Попав на флот, он овладел всеми навыками, которые могли ему пригодиться здесь. И при этом управление командой и наука кораблевождения дались ему столь же легко, как когда-то - первое убийство. Даже не смотря на то, что в то время он воевал на стороне врагов Великобритании, Форст не мог не восхищаться этим.
  Два года назад Уэлсли обещал, что, не смотря ни на что, добудет ему чин. Даже если добывать его придется так же, как когда-то добывал свой первый чин легендарный уже теперь Нельсон. Габриэль Долорос не доставил своему командиру подобных проблем. Форст до сих пор удивлялся тому, как легко он сдал экзамен. И второй экзамен тоже - в бою, когда люди пошли за ним на абордаж против превосходящего их силой противника и победили каким-то чудом. Они даже захватили корабль.
  В тот день, посмотрев на окровавленного, израненного лейтенанта, Уэлсли пробормотал: "Рожден, чтобы убивать!" И Роберт Форст до сих пор не мог забыть боли, что отразилась в глазах испанца, когда он услышал эти слова.
  Артур Уэлсли отлично разбирался в людях. Должно быть, он сказал правду тогда. Но от этого Габриэлю Долорос не могло стать легче. Потому что он не хотел себе такой судьбы.
  "Люди не рождаются быть убийцами! - говорил он тогда, осушая одну за другой бутылки вина с захваченного корабля, - Люди не рождаются с приговором на лбу!"
  Роберт слушал его и молчал, и не мешал ему напиваться. Он не был уверен, что это лучший выход, но если так ему легче - пусть будет так.
  Габриэль потом не мог смотреть на Уэлсли. И, наверное, это хорошо, что Уэлсли отозвали на государственную службу. Он стал секретарем по делам Ирландии или вроде того? Не важно. Он еще вернется, когда эта война возобновится с новой силой, а пока...
  Форст задумчиво улыбнулся, посмотрев на капитана, муштрующего солдат. Это совсем не было похоже на обычную муштру. Это было так... по-отцовски. И если эти мальчишки получали по шее от своего капитана, то лишь потому, что он не хотел, чтоб они получили пулю в бою. А плетка-девятихвостка... ее выбросил в море еще Мигель Дрейк, когда в 1803 он вернулся на службу.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Белинда отложила шитье и встала, чтобы зажечь огонь в очаге.
  Это было так странно... не работать допоздна, не надрываться, стремясь заработать лишний грош... жить так спокойно и сыто среди всеобщего страха и голода. Почему так вышло?
  Остановившись у окна, женщина посмотрела во двор и улыбнулась. Сабрина такая смешная, когда хочет нравиться! Кажется, Антоньо смеется над ней, но Пабло сказал уже давно: быть третьей свадьбе. А он не ошибся еще ни разу.
  Это так странно... Как они все еще помещаются в этом крохотном домишке... теперь, когда и Себастьян переехал к ним... нахлебник!
  Белинда невольно рассмеялась своим мыслям. Ну да, картины молодого художника так и не продаются, а единственную из них, за которую какой-то богатый сеньор давал большие деньги, он сам отказался продать. Но он старался помогать в госпитале и не боялся никакой заразы. И, может быть, это его, определенно, глупое бесстрашие и покорило сердце Валенсии...
  Белинда до сих пор не могла понять, что творится в головах у этих детей. Они казались ей такими наивными и глупыми, такими беспомощными против лжи и жестокости этого мира. И она совершенно не понимала, чему так радуется Пабло, слушая их восторженные рассказы о том, какой прекрасной станет жизнь, когда все плохое в ней будет уничтожено силой разума. Но он радовался вместе с ними и работал как проклятый, чтобы прокормить всю эту ораву.
  Пожалуй, лишь Антоньо и Серхио стали ему настоящими помощниками. И теперь сеньора Белинда рада была тому, что не выставила Серхио Диас за дверь пять лет назад. Он стал надежной опорой и защитой для Анхелы. И во всяком случае за нее Белинда больше уже не волновалась.
  Разведя огонь, женщина вернулась на прежнее место и снова принялась за шитье. Крошка Даниэла росла так быстро!
  ...Увидев, что силуэт матери исчез из окна, Сабрина снова обернулась к молодому человеку, коловшему дрова.
  "Тебе идет, - произнесла она скучно, всем своим видом демонстрируя, что вовсе не думает того, что говорит, - Правда. Хорошая куртка. А то в старой ты выглядел уже смешно, - добавила она более искренне. Антоньо только усмехнулся в ответ, - Почему с Пабло пошел Серхио, а не ты?" - поинтересовалась девушка погодя, подбирая с земли дрова.
  "Потому что я уже умею делать это, а Серхио должен учиться, - откликнулся молодой человек, - Не надо, я сам. Иди в дом, простудишься".
  "Мне не холодно!" - бросила сеньорита в ответ и, обижено поджав губки, направилась к сараю.
  Антоньо проводил ее задумчивым взглядом. Через несколько лет, наверное, и Фелиция станет такой. Впрочем, учитывая то, кто ее родители, сердца парней бьются из-за нее, должно быть, уже сейчас. Наверняка, так!
  Улыбнувшись, молодой человек сунул руку в карман куртки и внимательно посмотрел на девушку, занявшуюся уже стиркой. Было так холодно. Настоящая осень. А она задумала стирать! Раньше он даже не обратил бы на это внимания, но в последнее время трещинки на руках сеньориты Сабрины были ему почему-то очень небезразличны.
  Сабрина шарила по складкам юбки, пытаясь нащупать платок. Она точно повязала его на пояс! Наверное, потеряла. Обернувшись на звук шагов, девушка наткнулась взглядом на яркую косынку в руках Антоньо.
  "Это лучше, - улыбнулся он, вложив платок ей в руки, - Но пока подожди. Холодно. Я сейчас нагрею воды".
  И он ушел, унося ее старый истертый платок с собой.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Альберто Агуэда уже год назад был предан земле, но никто в городе не знал об этом. И даже после своей смерти чахоточный врач продолжал оберегать дом вдовы Долорос. Ни полиция, ни инквизиция больше не наведывались к ней с визитами. Должно быть, они предоставили сеньоре умереть самостоятельно. Ведь кто, находясь так долго под одной крышей с чахоточным, сможет не заразиться от него?
  Касандра Долорос смогла. Смогли ее дочь и сын, и ее гости - те, что приходили в ее дом под покровом ночи вместе с Мануэлем Санчес или Себастьяном Хорхес и оставались там на многие дни, спасаясь от преследований суда человеческого.
  В течение этих лет в темной комнате было выпито много бутылок вина на двоих. И о многом говорили хозяйка и ее постоялец за эти годы по ночам, когда им обоим не спалось от воспоминаний.
  Альберто обучил Касандру многим полезным навыкам, многое рассказал ей о медицине. Много он говорил о Мадриде, о прогнившем городе... прогнившем насквозь. И, слушая его, Касандра невольно вспоминала далекий Париж. Он был таким же для нее.
  Когда доктор умер, она ощутила себя по-новому одинокой. С ним она могла хотя бы говорить. Могла жаловаться на судьбу, отнявшую у нее отца, брата и мужа. Но она не могла жаловаться на это ни Эрнандо, ни Фелиции, как бы велика ни была ее боль. Они были всего лишь дети... пусть даже Эрнандо уже три года как брился... Выглядеть взрослым и стать взрослым на самом деле - это разные вещи.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Старый домик в самом конце рабочей улицы выгорел дотла. И, судя по запустению, царившему кругом, случилось это не год, а может быть и не два назад. Остановившись на дороге, молодой человек смотрел на развалины дома, на рухнувшие во время пожара опоры, и все не решался зайти на пепелище и проверить. Ведь, если он найдет там хоть одно тело, хоть часть скелета, он будет думать всю жизнь: "Это была она".
  "Месье, скажите, пожалуйста, что произошло с хозяевами этого дома?" - обратился он к рабочему, остановившемуся рядом.
  Мужчина горестно вздохнул.
  "Эх, бедная мадам Руж! Она не прожила долго после этого пожара, - ответил он, - А Вы кем ей будете?" - поинтересовался он недоверчиво, скользнув взглядом по истертой военной форме юноши.
  "Я... не ей. Просто... здесь жили мои друзья, - откликнулся тот, не глядя на него, - Семейство Лука. Возможно, Вы слышали о них..."
  Мужчина рассмеялся.
  "А, Лука! Ну, что ж, дело не так плохо, раз Вы ищете их... Я бы мог порассказать Вам о них, - он снова скользнул взглядом по лицу и одежде юноши, - Но это длинный разговор, - протянул он и, получив несколько монет, довольно усмехнулся, - Кто из братьев Лука Вас интересует?"
  "Расскажите все, что знаете, - серьезно ответил юноша, протягивая незнакомцу еще одну монету, - Прошу Вас, это очень важно".
  "Зайдемте ко мне, молодой человек, - произнес тот уже без смеха, - Вы, должно быть, устали с дороги... путь от Кадиса до Парижа не близок, - произнес он многозначительно и толкнул покосившуюся калитку ногой, - Мари! Живо накрой на стол!"
  Когда бедно одетая девушка выставила на стол перед путником ужин и вино и ушла обратно во двор, мужчина продолжил серьезно. Совсем не так, как он говорил до этого.
  "Ешьте, молодой человек. Вы дали довольно, чтобы я устыдился. Но, во всяком случае, я накормлю Вас ужином, ведь Вы, должно быть, давно не ели, - он немного помолчал, - Вы сильно изменились. Возмужали. Но Вы из тех, кого узнают и спустя десять лет. Алехандро, верно? Друг Габи..."
  Отставив пустую тарелку, юноша поднял на собеседника ярко-синие глаза и задумчиво улыбнулся.
  "У сеньора Долорос много друзей, - произнес он тихо, - Так Вы расскажете мне о Лука?"
  Мужчина усмехнулся и разлил вино по кружкам.
  "О Лука или о той девочке, что пришла в дом мадам Руж с Шарлем Лука зимой восемьсот пятого? - уточнил он, - протягивая кружку своему гостю. У того перехватило дыхание, и он даже не взял вино. Мужчина снова усмехнулся, - Наутро ее уже не было здесь. И солдаты, присланные по приказу Каролины Бонапарт неделю спустя, ее тоже не нашли. Это после их визита дом мадам Руж вспыхнул. Впрочем, не сразу, конечно... Но иначе - кто?"
  "Вы знаете, где теперь Лука?" - произнес юноша изменившимся голосом.
  Он словно не слушал все это время. Он понял только одно: она может быть жива до сих пор!
  Усмехнувшись, хозяин осушил и кружку гостя заодно и вольготно развалился на стуле, прислонившись спиной к стене. Этот человек удивительно быстро опьянел.
  "Младшие Лука были отданы в обучение их матерью, - пробормотал он, засыпая, - Конечно, женщине тяжело тащить на себе такую семью, а бедняга Эжен... Бедняга Эжен! - повторил он слезливо, - Бедняга Пабло! И Антоньо, и Габи! Сволочи буржуа! Это из-за них мы проливаем свою кровь..."
  Мари тихо вошла в кухню и убрала бутылку со стола.
  "Идите за мной, месье, - прошептала она, поманив Искандера. Тот последовал за ней в комнату, - Шарль Лука работает сейчас за городом, и Вы не встретите его здесь, - произнесла девушка серьезно, глядя ему в глаза большими темными глазами, - Но мадам Луиза с младшим сыном живет сейчас у старика Шебе. Если Вы друг Габи, то Вы ведь знаете, где его мастерская? - спросила она, - Или утром я могу проводить Вас. Я постелю Вам в комнате брата".
  "Спасибо, сеньорита, - улыбнулся Искандер ласково, - Я знаю, где мастерская Шебе. Скажите, а та девочка, о которой говорил Ваш отец..."
  "Отчим, - поправила Мари быстро, - Моего отца забрали на войну вместе с сеньором Пабло и Антоньо. Это отчим".
  Искандер невольно опустил взгляд перед этой девушкой. Он многое повидал за эти годы. Но он так и не смог научиться равнодушно смотреть в лица обездоленных женщин и детей.
  "Ступайте в мастерскую Шебе. Мадам Луиза намного лучше меня расскажет Вам все, - произнесла Мари тихо и добавила с надеждой, - А Габи... сеньор Долорос... он жив?"
  Искандер улыбнулся.
  "Он был жив и здоров, когда мы расставались!" - ответил он.
  Он не сказал, что это было два года назад. Он уже привык лгать тем, кто спрашивал его о Габриэле Долорос. Врагам он говорил: "Мертв". Друзьям: "Жив и здоров!" Он просто не хотел, чтобы сеньора Долорос нашли его враги, если он жив до сих пор. И не хотел, чтобы его друзья, не забывшие его за столько лет, теряли надежду.
  За своими мыслями Искандер не заметил, как подошел к дверям мастерской Шебе. Солнце уже садилось, и серые здания вокруг него были словно окрашены кровью. И юноше не нравился этот цвет. С тех пор, как он попал на войну, он не любил закаты.
  Постучав в дверь, Искандер спросил хозяина. Но мальчик, открывший ему, весело усмехнулся в ответ.
  "Хозяйку, может быть? Как Вас назвать, месье?"
  "Скажите, это Алехандро. Друг сеньора Габриэля Долорос, - недоуменно хмурясь, ответил юноша и прошел за мальчиком в помещение, - А разве это не мастерская Шебе?" - уточнил он погодя.
  "Она самая!" - откликнулся мальчик весело и исчез за дверью.
  Искандер огляделся. Сеньор Долорос всегда смеялся над тем, какие темные помещения его дядя держит для своих швей, но эта комната вовсе не казалась юноше темной или мрачной. Не смотря на то, что окна располагались на уровне ног, и света от них было немного, но хозяин умудрился достичь ощущения почти домашнего уюта, и, должно быть, его посетителям нравилось это место. Потому что это, определенно, была комната для посетителей. Никаких швей. Удобная неброская мебель (и, должно быть, недорогая, ведь Шебе не любил тратиться по пустякам), свет, струящийся непонятно откуда, рассеиваясь золотистыми, а теперь уже - медными паутинками в воздухе, библиотека у стены. Искандер уже совсем забыл, как выглядят библиотеки. И, приблизившись к полкам, он неосознанно провел рукой по корешкам книг, вдыхая их запах. Это было воплощение мечты о домашнем покое.
  Нет, старик Шебе, каким его описывал сеньор Долорос, не мог создать это!
  Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошла высокая стройная девушка в простом и в то же время красивом платье. Ее русые волосы были убраны в высокую прическу, оставляя обнаженной тонкую длинную шею. И, должно быть, эта шея была самым примечательным в ней - казалось, что она не может согнуться. И такая же несгибаемая, прямая спина, и длинные руки, и длинные тонкие пальцы... И тонкие, упрямо сжатые губы, едва тронутые высокомерной усмешкой, которая отражалась и в ее темных глазах под рыжеватыми бровями... Все это было знакомо Искандеру. Но он хмурился, вспоминая, и не мог вспомнить. И только когда она посмотрела ему в глаза и заговорила - на безупречно-чистом испанском - юноша вспомнил, наконец... Изидора!
  "Здравствуй, Алехандро, - улыбнулась она, - Как? Нравится? Абаль тоже трудилась над этой комнатой... Кстати, дверь в сад в конце коридора, - усмехнулась она в ответ на невольный возглас юноши и указала на дверь за своей спиной. И, едва он пролетел мимо нее, сшибая все на своем пути, Иза громко и весело рассмеялась, - Симон! - позвала она после, - Иди сюда, бездельник! Ты все двери закрыл?"
  "Иду, иду, хозяйка-мегера! - недовольно откликнулся мальчик, запирая входную дверь, - Просто погоняешь Симона, как раба!"
  "И я жду тебя с остальными наверху! - бросила Иза безразлично, - Да... Дверь в сад не закрывай, пока там месье Алехандро и Абаль!"
  И, захватив с полки несколько книг, девушка поднялась на второй этаж.
  ...В кровавых и медных отблесках заката девушка, склонившаяся над розами, казалась почти нереальной. За все годы, проведенные в странствиях, Искандер не видел красавицы, хоть на сотую долю такой же прекрасной, как она. Многие из них, действительно, были красивы. Но они все равно оставались обыкновенными девушками, и их красота оставалась обыкновенной. А при взгляде на нее у юноши замирало сердце.
  Склонившись к цветам так, что шелковистые черные локоны, упали ей на щеки, которые могли бы поспорить с лепестками едва распустившихся алых роз в цвете и нежности... улыбаясь так своими коралловыми губками, что вокруг становилось светлее от этой ласковой улыбки... не поднимая тяжелых черных ресниц, скрывавших ее прекрасные глаза... он знал - такие же прекрасные и чистые сегодня, как десять лет назад! Она была - совершенство. И девушки более совершенной, прекрасной и доброй, чем она, не могло существовать на свете.
  Шагнув к девушке, которая все так же увлеченно ухаживала за цветами, напевая для них вполголоса старинную испанскую колыбельную, юноша замер на мгновение... Он столько лет не слышал ее голоса. Он постоит так еще немного. Просто послушает, как она поет.
  Сад за домом Шебе был совсем крохотный. Интисар удалось с помощью Шарля вырастить здесь несколько розовых кустов и, собственно, это были все ее достижения. Но девушка очень радовалась даже такой мелочи и каждую свободную минуту она проводила в своем садике - ухаживая за цветами или отдыхая вблизи них. Обычно парижане не любят таких вот садоводов по соседству, но к увлечению Интисар все соседи относились с одобрением. У нее, действительно, был красивый нежный голос, и чтобы послушать ее колыбельные розам, окна на закате открывали жильцы многих квартир.
  Искандер смотрел на нее и слушал, и думал с тоской, что, вот, ей уже и пятнадцать. Они прожили всю жизнь порознь...
  Услышав странный звук, девушка подняла голову и прямо посмотрела на юношу, стоявшего все это время не более чем в трех шагах от нее. По его щекам текли слезы.
  И, раньше, чем он сумел произнести ее имя, Интисар бросилась ему на шею, разразившись бесконечными счастливыми рыданиями.
  ...Сидя на диване в гостиной дома Шебе и гладя по волосам рыдающую сестру, Искандер снова и снова приходил к выводу, что она ни капли не повзрослела за эти годы. Плакала все так же самозабвенно, не важно - от горя или от радости.
  "Ты самый красивый... такой красивый стал, - заикаясь, бормотала она, - И сильный! Ты выдержал все это... ты вернулся за мной, брат! Я знала! Знала!"
  "Может, ей капель накапать?" - предложил Симон скептически.
  Иза шлепнула мальчика книжкой по голове.
  "Я тебе накапаю! - усмехнулась она, - Не видишь: у людей радость! Иди поторопи с ужином!"
  "А хозяйка у нас не готовит!" - пробубнил Симон, уходя.
  Искандер посмотрел на Изу поверх головы сестры.
  "Хозяйка?"
  "Долго рассказывать!"
  ...Однако за ужином, когда за большим столом собрались все обитатели дома Шебе, Иза, Интисар и Луиза, а так же сам старик Шебе и - в меньшей степени - остальные поведали Искандеру летопись последних лет.
  История Интисар была самой простой. Она просто сбежала из дома мадам Руж, чтобы не навлечь беды на своих друзей, и некоторое время бродяжничала, перебиваясь случайными заработками. Она менее всех других была способна к такой жизни, но, должно быть, она жила бы так и дальше, если бы злые люди не напали на нее у церкви ночью. И никто, никто не пришел ей на помощь! На глаза девушки наворачивались слезы обиды, когда она вспоминала это. Она вырвалась от этих людей, но оставаться на улице и дальше ей было очень страшно, а кроме господина Шебе она никого не знала в Париже настолько, чтобы довериться в подобной ситуации. Он не прогнал ее, как она опасалась, накормил и оставил в спальне на втором этаже (теперь там мастерская).
  "А когда я проснулась, Иза спала рядом!" - радостно закончила девушка свой рассказ и смахнула слезы.
  Искандер посмотрел на Изу большими от удивления глазами. Но та быстро рассеяла все недопонимания. Ее рассказ был менее красочен и детален, и в нем было больше сарказма. Искандеру даже было легче оттого, что девушка столь безразлично говорит о таких ужасных вещах. Но, должно быть, она привыкла.
  Юноша внимательнее посмотрел на девушку, которую мог видеть только в профиль. Привыкла? Разве можно привыкнуть к такому?
  "Ну, про пожар в доме мадам Руж ты знаешь, - продолжала Иза спокойно, - Тогда здесь появились Лука. Правда, сыновья Лука сейчас на работе - кто где. Но мадам Луиза, определенно, осела здесь. Да, мадам? - усмехнулась она. И Луиза ответила ей ласковой улыбкой, - Это случилось спустя полгода после того, как к старику Шебе... прости. Старику Иохиму, - поправилась она под обиженным взглядом портного, - Заявились мы с Абаль. И тогда мы уже были хозяйками здесь, - она улыбнулась, - Кстати, для соседей или если кто спросит - сестры Иза и Абаль Шебе, - пояснила она, - Ни генеральской дочки, ни дикой девочки из Африки не существует больше".
  Искандер молчал, медленно переводя внимательный взгляд с сестры и Изы на старого портного.
  "Верно ли я понимаю, сеньор Шебе, - произнес он, наконец, - Что Вы завещали им двоим свое дело?"
  "И имущество, - уточнил тот с улыбкой, - Мне некому больше оставить все это, молодой человек. А крошка Фелиция, будь она жива, должно быть, была бы очень похожа на Абаль. А Изидора, пусть не внешне, но очень похожа на ее мать".
  Он вздохнул, и в комнате воцарилось молчание. Наконец, Иза нарушила тишину. Она не любила, чтобы старик Шебе грустил. Он тогда и болел сильнее.
  "Да, тебе, наверняка, интересно, что это за компания! - произнесла она, указав длинным пальцем на детей за столом, - Эти пришли сами! Ну, и нам пришлось оставить их, поскольку, во-первых, мадам скучала по сыновьям, а, во-вторых, они скоро вырастут и будут работать за еду!"
  "Иза дура! Мегера! Долговязая мегера!" - завопили дети возмущенно.
  Интисар закусила губу.
  "Ты не слушай ее! - прошептала она, приблизившись к брату, - Это она притворяется. Она заботится о нас... И, кстати, она подняла плату швеям..."
  "Безумное расточительство!" - выдал Шебе мгновенно.
  Иза поставила перед ним бокал с водой.
  "Я гляжу: Шебе теряет зрение, но сохраняет отличный слух! - усмехнулась она, протягивая старику мерный стаканчик с подозрительной жидкостью внутри, - Глотайте, маэстро! Быстрее запьете - легче переживете!"
  И собравшиеся за столом громко рассмеялись.
  Искандер гладил по волосам смеющуюся сестру и оглядывался вокруг. Столько людей! Он видел из них лишь мадам Лука и Изидору в 1803. И Шебе... Сеньор Долорос, наверное, был бы рад узнать, насколько праведно употребил свои накопления старый портной?
  Взгляд юноши остановился на парне напротив. Искандер мгновенно оценил его. Лет семнадцать-восемнадцать, испанец или испанский еврей... не отрываясь, пялится на Интисар!
  Быстро взглянув в ту сторону, куда смотрел брат, Интисар накрыла его кулак своей ладошкой.
  "Это Матео, племянник дядюшки Иохима, - прошептала она, склонившись головой ему на плечо, - Он недавно из Испании. Он хороший".
  "Я гляжу, у Иохима Шебе племянников просто не сосчитать!" - зло пробормотал Искандер, прожигая подозрительного парня взглядом.
  Интисар рассмеялась.
  "Да! И мы с Изой теперь тоже его племянницы!" - откликнулась она.
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Перекрестки
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Капитан Долорос вышел на палубу, сонно щурясь, и сонно улыбнулся людям, поднявшимся в этот момент на борт "Антонии".
  Четверо в темных плащах с капюшонами. Такие плащи друзья-англичане выдавали всем без исключений и различий, и люди в них казались безликими. Но этих двоих, идущих впереди солдат, мгновенно узнал каждый матрос на корабле из тех, что были в этой гавани в 1808.
  Капитан усмехнулся.
  Даже холодные англичане радовались им как дети. Что уж говорить об испанцах и португальцах! Они следовали за людьми в темных плащах по пятам, улыбаясь так широко, что капитан мог пересчитать все их зубы.
  "Хорош щериться! - усмехнулся он, в шею прогоняя молодого юнгу со своего пути, и шагнул к путникам, - Салют, Хесса! Салют, Фаиз! Парни, - он улыбнулся солдатам за спиной араба и окликнул боцмана, - Маркус! Накорми ребят!- когда тот занялся солдатами, капитан подошел к Фаизу и протянул ему руку, - Салют, дружище!"
  Араб улыбнулся в ответ и обнял его.
  "Салют, Джибраил! Как ваши дела?" - спросил он.
  "Как видишь, - откликнулся Габриэль, направляясь к своей каюте, - Хесса, может, отдохнешь с дороги? Скажу ребятам: мигом организуют помывку... Тебе, наверно, нужно, - предложил он, бросив на женщину взгляд через плечо, - А мы пока без тебя обсудим".
  Хесса весело усмехнулась и сбросила капюшон с головы, подставив дождю лицо. Шнур соскользнул с ее волос, и они мгновенно превратились из тугой косы в непослушную копну. Это зрелище заставило матросов и солдат замереть на мгновение.
  Но Оливер Роджет заметил другое: из-под пол плаща женщины выглядывали рукояти пистолетов. Должно быть, ее одежда была нашпигована оружием.
  "И так всегда, - притворно вздохнула она, - Надо поднять народ - Хесса. А чуть дела получше - мы и без тебя!"
  "Ясно! Ясно! Без тебя никуда!" - рассмеялся капитан весело.
  И, спустя минуту, он и его посетители скрылись в каюте.
  Роджет недоуменно посмотрел на своего спутника.
  "Что это означает, сэр Эдвард? - спросил он строго, - Я был в недоумении, когда узнал, кто управляет этим судном и кто служит на нем... Я до сих пор не вполне уверен в надежности этих людей. Но эти... люди... Они, определенно, бандиты!"
  "Все может быть, Оливер, все может быть, - протянул почтенный сэр с улыбкой, - И, тем не менее, они были среди тех, кто помог королевской семье бежать в Бразилию от Наполеона. А эта женщина, Хесса Ибери, привела под наши флаги сотни людей в то время и после. Не стоит недооценивать народное движение, Оливер, - произнес он задумчиво, - Вы, как и я, читали доклад Уэлсли. И в нем, на мой взгляд, вполне верно отражена нынешняя ситуация в Португалии и Испании".
  "Вот только до Испании нам..." - молодой человек оборвал свою реплику, поняв, что может зайти слишком далеко в своем раздражении.
  Но сэр Эдвард продолжал улыбаться все так же снисходительно.
  "Мы уже там, если там такие, как они, - произнес он тихо, - И, чтобы ни предпринял самоназванный император, но ему еще предстоит удивиться не раз. Он горько пожалеет об этой афере, поверьте мне, Оливер!"
  Роджет бросил на спутника скептический взгляд. Ему, определенно, не внушали доверия все эти герильяс с их бандитскими методами ведения войны! Тем более, что в 1808 эти методы себя, мягко говоря, не оправдали в Испании. И та неудача, то ужасное поражение стоило Англии, кроме всего, еще и жизни сэра Джона.
  "Откуда взялись эти люди? - спросил он погодя, - И почему - женщина?"
  "Хесса? - сэр Эдвард весело усмехнулся, - О, у нее тысячи причин ненавидеть французов! Она примкнула к нам с небольшой группой португальцев во время марша на Лиссабон, в прошлом году, но, поняв, что предприятие, - он усмехнулся, - Тормозится... она вышла из нашего подчинения и основала свою группу. Думаю, сейчас в ней несколько сот человек. В Испании они снова вышли на связь, уже когда войсками командовал Мур. И тогда они оказывали значительную помощь армии. Хотя, конечно, Вы правы, Оливер, если представляете себе их La Guerra de la Independencia как довольно варварский и даже бандитский способ ведения войны... Но, - сэр Эдвард помолчал, задумчиво глядя на море, укрытое предутренним туманом, - Вряд ли у них есть сейчас из чего выбирать, друг мой".
  ...Сбросив промокший плащ, Хесса потянулась, разминая кости. Путешествия по дорогам Пиренейского полуострова не доставляли ей удовольствия.
  Оливер Роджет правильно предполагал, оценивая вид женщины: ее бедра поверх ярко-малиновой юбки были охвачены тяжелой перевязью с оружием. Два пистолета, емкости с порохом и пулями, несчетное количество ножей и абордажная сабля должны были, наверное, весить достаточно, чтобы на бедрах женщины не проходили синяки. Но по ней нельзя было сказать, что ей тяжело. За прошедшие годы Хесса Ибери испытала и худшее, чем синяки на бедрах.
  "Уэлсли собирается предпринять марш против Сульта, как я понимаю? - произнесла она безразлично, расстегивая пояс. И, когда перевязь упала с глухим звуком на диван, обернулась к капитану и посмотрела ему в глаза, - Что требуется от нас?"
  Габриэль улыбнулся. Эта женщина с глазами цвета бушующего моря, грозового неба, беззвездной ночи нравилась ему. Она была лучше многих мужчин в этой войне. Она не боялась ничего и ничего не бежала, в отличие от них. И ее ненависть была такой же бесконечной, негасимой и беспощадной, как его. Пусть, пусть милорды там, в Париже или Лондоне или еще где-то вдали от опасностей войны осуждают их жестокость и варварства! Они заранее оправданы за все. Пусть они мстят, но они не лгут в этом, как милорды, приплывшие сюда на борту "Антонии" лгут в своем возмущении против политики Наполеона. Они всего лишь делят мир... А им с Хессой нечего делить больше. Их мир разрушен этими войнами.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Впервые за долгие годы Искандер спал в настоящей кровати, и она казалась ему невероятно мягкой и теплой с непривычки. И с непривычки, должно быть, он проспал почти до полудня.
  Когда юноша вышел в садик в поисках сестры, то его взору предстала очень странная и крайне возмутительная картина. Настолько возмутительная, что, вместо того, чтобы сразу же обнаружить свое присутствие, он затаился в дверях, наблюдая за происходящим.
  Интисар сидела в плетеном кресле, укрытая пледом и с вязаной шалью на плечах. Зима во Франции была намного холоднее, чем в Магрибе, и даже спустя годы Интисар не могла привыкнуть к этому. На коленях у нее лежало какое-то шитье, должно быть, часть заказа из мастерской, но девушка, кажется, забыла о работе. Ласково перебирая кудрявые волосы юноши, устроившегося у ее ног, она говорила очень тихо по-испански, и ее голос звучал в это мгновение так ласково, как раньше он звучал для одного только ее брата.
  "Тебе показалось. Конечно же Искандер не может не полюбить тебя, если тебя люблю я. Он мой брат. Он мне ближе всех на свете, ближе даже нашей матери. Он пришел ко мне через годы, через огромные расстояния и страшные опасности, - глаза девушки увлажнились слезами, - Вот какова его любовь! - улыбнулась она светло, - И, конечно же, он полюбит и того, кого я люблю. Ты просто не знаешь Искандера. У него такое доброе сердце!"
  "И испепеляющий взгляд, - добавил парень, прижимаясь щекой к ее ладони и заглядывая девушке в глаза, - Нет, я тебе верю, конечно, что он такой, - произнес он с улыбкой, - Но, Интисар, с тобой все такие. Это же естественно, что тебя все любят. И, знаешь, я бы тоже ненавидел того, кто отнимает у меня твою любовь!"
  Искандер сполз по стене. Ей еще рано! Так он хотел бы заявить, но следующие слова Интисар окончательно разбили все его надежды еще немного побыть главным человеком для нее.
  "Никто ни у кого ничего не отнимает! - заявила девушка обижено, отталкивая парня, - Я люблю вас обоих, и это глупо - делить меня! Я же не вещь! И, кстати, - улыбнулась она в ответ на его извинения, - Первый мальчик будет Алехандро. Хорошо? - Интисар прожгла юношу пристальным взглядом, и тот, рассмеявшись, согласно кивнул в ответ, - Вот и хорошо! - улыбнулась девушка, снова принимаясь за шитье, - А девочка, тогда, Изидора..."
  "Помилуй Бог! - Матео подскочил на месте и посмотрел в лицо невесте огромными от ужаса глазами, - За что так-то?! Я еще понимаю - в честь брата. Я и сам не против выказать ему так свое уважение, но Иза..."
  "Иза понимает испанский и может быть сейчас за той дверью!" - усмехнулась Интисар, не глядя, указав на открытую дверь.
  Матео быстро выглянул из-за розовых кустов. И наткнулся взглядом на действительно испепеляющий взгляд Искандера.
  "Тебе не холодно? - спросил он не изменившимся и на ноту голосом. Интисар отрицательно замотала головой. Юноша улыбнулся и, лучше укутав ей ноги пледом, поднялся с коврика, - Ладно, тогда ты поскучай пока. Если ты не будешь работать, Иза ведь со свету тебя сживет..."
  "Матео! Не говори так про Изу! - воскликнула девушка возмущенно, - Она добрая!"
  "Добрая, добрая, просто командовать любит! - со смехом откликнулся тот, направляясь к дверям, - И если я не наколю дров, меня-то она точно не пожалеет!"
  "Матео!" - донеслось до него, когда парень уже вошел в дом.
  Юноша снова ласково улыбнулся и обратился уже к Искандеру.
  "Завтрак?"
  "Яду!" - откликнулся тот мрачно, проследовав за ним на кухню.
  Матео самоуверенно улыбнулся.
  "То есть, я не ошибся?"
  "Всем своим сердцем!" - не дождавшись вопроса, ответил Искандер.
  ...Иохиму Шебе вредно было столько смеяться, но, слушая Искандера, он просто не мог перестать смеяться. И в памяти то и дело всплывал рассказ Тео об их разговоре и этом "Всем своим сердцем!". От таких мыслей старик просто заходился смехом. Только представить это!
  Закашлявшись, Шебе протянул руку к столу.
  "Воды... воды..."
  Искандер, мрачно хмурясь, подал ему бокал.
  Они находились в спальне портного, где никто не мог помешать им переговорить спокойно. А Шебе был уверен, что спокойный разговор способен разрешить все возникшие проблемы.
  "Я не смеялся так с тех пор, как забрали Габи! - произнес он, наконец, отставив бокал, и откинулся на подушки, устало смежив веки, - Открой окно, тебе, должно быть, темно".
  Комната старика Шебе, действительно, была мрачной и сумеречной. И занавеси на окнах никогда не раздвигались с тех пор, как Габриэль Долорос был переведен в список погибших.
  Расшторив окна, Искандер вернулся к старику и сел на стул у его кровати. Шебе весело щурился, глядя на него. И пускай юноша знал наверняка, он щурится от слепоты, но взгляд старого портного казался ему насмешливым, как взгляд сеньора Долорос.
  "Ты зря так ополчился против Тео, - произнес Шебе медленно, - Он хороший парень".
  Искандер нахмурился и отвел взгляд. Он не собирается изливать душу перед этим стариком!
  Но, спустя полчаса, юноша уже поведал старому портному историю своих разочарований. Не то, чтобы Шебе так располагал к себе... Просто его нудные речи были невыносимы, и уж лучше было уступить, чем свихнуться, выслушивая в сто десятый раз одну и ту же мысль. К тому же, кроме этого человека, Искандеру, и правда, некому было довериться. А раз он заботился об Интисар все это время, то он, должно быть, неплохой человек.
  "Она же была маленькой девочкой еще несколько лет назад! - бубнил юноша обижено, уткнувшись носом в сложенные на столе руки, - И тут... возвращаюсь - и нате! Ну, ей же рано!"
  Шебе подавил смех.
  "Уточните, молодой человек, сколько лет назад Абаль была маленькой девочкой?" - произнес он.
  Искандер ответил, не задумавшись.
  "Пять... Пя-ать, - протянул он, неожиданно осознав значение этой цифры, и горестно вздохнул, - Моя сестра выросла без меня! Выросла, повзрослела, стала взрослой девушкой и даже выбрала мужа!"
  "Прежде, чем напускаться на Тео с кулаками, Вам бы стоило уточнить насчет мужа, юноша, - усмехнулся Шебе, - Но, раз сами Вы до этого не додумались, да и Тео... впрочем, чего от него ожидать! Кровь Сьерто! - он внимательно посмотрел в глаза Искандеру, - Да, они помолвлены, но, не вернись ты, и свадьбы не было бы. Ведь это ты должен благословить сестру?"
  Искандер долго хлопал глазами, прежде чем спросить: "Сьерто?" И Шебе уяснил, что после упоминания этой фамилии он не слышал уже ничего.
  Габриэль Долорос Сьерто, должно быть, много значил для него... Шебе горестно вздохнул.
  "Наверное, вы были дружны с Габи, - произнес он уже совсем другим голосом, и веселые искорки погасли в его глазах, - Если ты и сейчас вспомнил о нем..."
  "Дружны?! - Искандер вскочил с места, - Сеньор Долорос столько раз спасал мне жизнь! Он помог мне отыскать сестру! Ему я обязан тем, что вернулся к ней снова! Я, - он шумно перевел дыхание, - Я не успокоюсь, пока не верну ему этот долг! Или Вы считаете, сеньор Шебе, что я по своей прихоти вернулся во Французскую армию, когда мог не делать этого?"
  "Вот оно что, - пробормотал Шебе растерянно, - Но тогда я тем более не понимаю, почему ты против Тео. Ведь кто-то должен будет заботиться об Абаль в твое отсутствие, а он надежный парень. Так чего бы лучше..."
  "Не лучше! - огрызнулся Искандер, возвращаясь на свое место за столом, - Он, может, и не плохой, но он неизвестно кто для меня! Пустое место!" - добавил он.
  Шебе снова усмехнулся.
  "Вот как. В таком случае, прежде чем колотить его, тебе следовало спросить у меня, кто он, он ведь мой племянник, в конце концов".
  Юноша сердито посмотрел на старика из-под густых черных ресниц и снова опустил взгляд.
  "Половина Парижа - Ваши племянники, сеньор!" - откликнулся он хмуро.
  И тут старый портной снова не смог сдержать смеха.
  "Это так, - произнес он, отсмеявшись, - Но Габи и Тео отличаются от остальных тем, что они, действительно, мои родственники..."
  Искандер недоверчиво посмотрел на него, и Шебе кивнул, подтверждая свои слова.
  "Это так. Шебе и Сьерто связаны узами родства, правда, настолько древними, что проще назвать Тео моим племянником, чем вспомнить нашего общего предка, - улыбнулся он, - А если тебя беспокоит то, какой он человек, надеюсь, прочтя это, ты перестанешь беспокоиться, - добавил он, извлекая из бумаг, сложенных на кровати, измятый конверт, - Держи. Только, Алехандро, - Шебе пристально посмотрел в глаза изумленному юноше, - Как бы тяжело тебе ни было, но ты должен поддержать нас. Абаль считает, что ее мать вернулась к мужу".
  Письмо дрогнуло в руке Искандера. И, не сказав ни слова, он вылетел из спальни портного.
  ...Захлопнув за собой дверь своей комнаты, юноша остановился, глядя на конверт в своих руках огромными глазами. Он узнавал эту печать. Только у одного человека в мире была такая! И ему трудно было решиться взломать ее. Ведь Шебе сказал только то, что они соврали Абаль, значит, правда, запечатанная здесь, могла бы ее ранить...
  Наконец, собравшись с духом, Искандер сломал печать и развернул сложенные втрое листы. И на глаза ему навернулись слезы. Бумага все еще хранила ее запах.
  Пытаясь справиться с чувствами, юноша приник лицом к бумаге, вдыхая оставшийся на ней легкий запах моря и амбры. Откуда у нее могла быть амбра? Должно быть, это всего лишь игра памяти...
  Несколько раз глубоко вздохнув, юноша сумел успокоиться и, сев на край кровати, приступил к чтению. Он прерывал его еще не раз, когда от слез не мог видеть написанного.
  "Язид, сын мой, я знаю, ты это прочтешь. Ты всегда держал слово. Помнишь, в детстве ты обещал султану защищать Абаль ценой любых жертв, даже жизни? Я горжусь тобой, сын, ты сдержал слово. И я знаю, ты сдержишь его снова и выживешь, чтобы вернуться к своей сестре.
  Не будь с ней суров и не сердись, что она полюбила. Тео отличный парень. Если б я могла, я осталась бы с ними, но я должна уйти. И поэтому я должна исповедаться тебе, сын, ибо я знаю, нам не встретиться еще когда-нибудь.
  Прости меня. Я хотела жить только ради вас, но жизнь сложилась иначе, и для вас я сделала меньше всего, пусть я и люблю вас больше всего на свете.
  Я предала султана и бежала в погоню за французами, когда узнала, что они забрали вас. Твоя мать никогда не держала слово. Я обманула еще множество людей, и множество людей погибли по моей вине, но описывать все это слишком долго и болезненно для меня. Поэтому будь великодушен, сын, позволь мне снова поступить так, как мне хочется.
  Знай, что у тебя есть еще одна сестра. Не говори об этом Абаль, я не хочу расстраивать ее. Имя твоей младшей сестры Хана Дамиан, и ей должно быть сейчас восемь лет. Ее отец хороший человек. Думаю, он позаботится о ней. Просто помни, что вас трое.
  Я должна уйти, даже не увидев тебя, сын. Но слишком многое поставлено сейчас на карту. На карте судьба Испании. А твоя мать, какой бы она ни была, остается испанкой.
  Я не стану советовать тебе, как жить. Ты мудрее меня и сам решишь это. Единственное, что я могу сделать для тебя, это сообщить о том, что Габриэль Долорос Сьерто жив до сих пор, хотя он служит англичанам теперь. Кстати, он стал капитаном. Наверное, это должно порадовать тебя.
  Мы не увидимся. Поэтому: прости. Живи дальше, Язид. Умей зачеркивать прошлое, чтобы в один из дней оно не перечеркнуло твое будущее. Это единственный совет, который я решаюсь дать тебе. Эти слова доказаны всей моей бездарной жизнью.
  Больше мне нечего сказать. Я не хочу, чтобы ты знал обо мне всю правду, сын. Тогда ты, должно быть, возненавидишь меня. Но я прошу: солги Интисар. Я сказала, что возвращаюсь к султану. Но я не вернусь к нему уже никогда.
  Я молюсь за вас, дети. Я люблю вас. И я всегда вас помню, каждую минуту.
  Будте счастливы. И помните, кто вы.
  Твоя мать, Алегрия Луц".
  Искандер сжал письмо в кулаке и упал лицом на кровать, разразившись взрослыми, бесслезными, рыданиями.
  .................................................................................................................................................................................................
  
  Мадрид
  
  Жестокая фантазия
  
  Зима 1807 года была тревожной. Казалось, в самом воздухе витало ожидание чего-то страшного. И люди становились все мрачнее, все напуганнее и беспомощнее в ожидании неизбежной катастрофы.
  Но Пабло Роя был не из тех, кто ждал в бездействии.
  ...Замерев за дверью кухни, женщины внимательно прислушались к тихому разговору. Голос плотника звучал твердо и уверенно, как всегда.
  "Они прошли через Пиренеи, - сообщил он известную всем новость, - Они, вроде бы, вместе с нами завоевывают и делят Португалию. Но их гарнизоны застряли почему-то в наших городах по пути. Барселона, Сан-Себастьян, Фигуэрас... Север уже под их контролем. А когда они закончат в Португалии, они повернутся к нам и оттуда".
  "Они нацелились на порты, - задумчиво произнес Антоньо, - Если отрежут нас от моря, англичане не смогут вмешаться..."
  "Да не в англичанах дело! - оборвал его Пабло устало, - А в том, что императору, видимо, не хватило королевства в подарок одному из братьев! Сколько их там в семействе Бонапарт, что он так старается? - зло усмехнулся он, - Но, в любом случае, его основная цель - Испания. И они придут в Мадрид рано или поздно. Я думаю, очень скоро придут, - вздохнул он, - Нужно уходить. Оставаться здесь опаснее всего. Я жил в Париже в эпоху войн, я знаю - опаснее всего рядом с ними".
  "О чем Вы, сеньор Пабло? - недоуменно спросил Серхио, - Куда мы пойдем сейчас? А дети? Они простудятся и заболеют. А работа? Где мы найдем ее на новом месте? Чем мы прокормимся?"
  "Вопрос не в этом, - отмахнулся Пабло устало, - Если вы трое согласитесь покинуть столицу, то нас будут ждать в трех городах на выбор. Ты же не думаешь, что я только сегодня задумался об этом? - усмехнулся он ласково и добавил с прежней серьезностью, - Вопрос в том, согласны ли вы уйти. Потому что я не предлагаю вам бегство. Мы будем воевать - это неизбежно. Но я не собираюсь, как в девяностых, защищать монархов или тех, кто придет им на смену! Я хочу защищать свой дом и Родину. Не охотничьи трофеи Карла и не богатства Годоя, награбленные ценой нашей крови и пота!"
  "И где нас ждут?" - спросил Антоньо тихо.
  Пабло, наконец, сел за стол рядом с остальными.
  "В Овьедо, Малаге и Сарагосе, - ответил он, - Эти города уже готовятся к тому, что может быть. Во всяком случае, из разговоров с теми людьми, что предложили нам работу, я понял это. Думаю, не я один ожидаю бури..."
  "Сарагоса ближе..." - пробормотал Серхио, склоняясь над столом.
  Женщины тревожно переглянулись. Мужчины молчали очень долго, прежде чем заговорить вновь.
  "Я думаю, нам нельзя разлучаться, - произнес Серхио тихо, - Когда Соль была еще девчонкой, она высказала замечательную мысль: чем больше людей, тем менее им одиноко. Я не хочу стать одиноким, потеряв вас, - он посмотрел на Пабло и Антоньо и улыбнулся, - А работать... Вы правы, мы сумеем прокормиться своим ремеслом, даже если нас никто и не будет ждать..."
  "Пожалуй, - откликнулся Антоньо с улыбкой, - Тем более, жестоко разлучать сеньору Белинду с детьми... Себастьян? - он посмотрел на художника и нахмурился, - Что ты решишь?"
  "Пусть подумает..."
  Себастьян устало улыбнулся и предупредил следующие слова Пабло.
  "Не стоит. Я давно понял, что у Вас на уме, сеньор Пабло, как и все, наверное, - произнес он, - Но, в отличие от вас, я никак не могу покинуть Мадрид, - молодой человек помолчал, - Сеньорита Абисмо не бросит госпиталь. А я не брошу ее," - закончил он твердо.
  Анхела, Белинда и Соледад одновременно посмотрели на Валенсию. В темноте они не видели ее лица и не могли понять, какое впечатление произвели на нее слова Себастьяна. Но девушка не стала дожидаться конца разговора и тихо вышла.
  На самом деле, Валенсия знала: как бы ни уговаривали сейчас сеньоры Роя Себастьяна, но он не согласится отправиться с ними. И неважно, что за все эти годы он так и не добился хоть какой-нибудь симпатии с ее стороны. Он не продал ее портрет...
  Прислонившись спиной к стене дома, девушка устало смежила веки. Он, конечно же, останется. Пусть даже ему никогда не назвать ее сеньорой Риккардес. Она не может повторно выйти замуж... Себастьян понимает - один на свете - эту ее странность. Ведь, пусть они не повенчаны, но Альберто - ее муж. Она не может изменить.
  ...............................................................................................................................................................................................
  ...Провожая семейство Роя, Валенсия очень переживала за детей. Даниэла и Эстер еще так малы! Этот переезд, в самую зиму, опасен для них. Да и Хела еще не до конца оправилась после родов.
  "Я сильная! Со мной все будет хорошо! - утешала сеньора Диас встревоженную подругу, которая и на выезде за город все еще кутала ее в шали, - Ты позаботься о себе, Валенсия! Не обижай Себастьяна, хорошо? - улыбнувшись, прошептала она девушке на ухо и крепко ее обняла, - Все войны заканчиваются когда-нибудь, и этой тоже придет конец! - добавила она, отстранившись, - И, когда мы встретимся снова, я хочу... я требую, чтобы ты была сеньора Риккардес!"
  Дружный смех стал ответом на ее слова, и Хела довольно усмехнулась. Пускай на мгновение, но всем вокруг стало спокойнее. И даже если это обман, лучше так, чем жить в постоянном страхе.
  Обнявшись в последний раз, товарищи расстались на пыльной дороге, уже занесенной первой снежной пылью.
  Валенсия долго еще смотрела вслед повозке, увозящей от нее ее друзей, которых она привыкла уже считать семьей за эти годы. Ветер бил им в лица и трепал одежду, и устилал их след. Им не встретиться уже никогда.
  Глаза девушки снова увлажнились слезами, и Себастьян тяжело вздохнул, увидев это.
  "Пойдемте, сеньорита Абисмо, - произнес он тихо, - Вам скоро на работу. Пойдемте в город".
  Валенсия обвела взглядом пространство вокруг. Бугры и ямы испанских дорог заносило снегом. Скоро они станут совсем белыми.
  "Пойдемте, сеньор Риккардес," - откликнулась она тихо.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Снежная пыль заметала следы бандитов. Те, кто придут сюда утром и найдут разграбленный солдатский бивуак, уже не нагонят их. Они даже не узнают, кто это был. Кто следовал за армией Жюно так незаметно, скрываясь среди гор, тая в воздухе, исчезая в никуда, едва только французские солдаты, отставшие от своих товарищей, начинали тревожно оглядываться, чувствуя спинами чьи-то леденящие взгляды.
  Жюно привел в Португалию огромную армию, отличную армию, готовую к любым сражениям, кроме путешествия по этим изрытым дорогам, по которым их двадцать четыре тысячи растянулись на тысячи миль обессиленных и измученных, совершенно потерявших бдительность людей.
  Жюно привел отличную армию, армию победителей, привыкших побеждать в любых, даже самых кровопролитных битвах, солдаты которой всегда бесстрашно смотрели в лица своих врагов. Они никак не могли ожидать, что в этой стране, брошенной своим правителем, армией и флотом, оставленной безо всякой защиты всеми, кто обязан был ее защищать, и где никто не вышел против них лицом к лицу, их будут вырезать, словно скот, следующие за ними по пятам бандиты. Они не могли ожидать, что любой крестьянин на них пути - с жалким и беспомощным взглядом загнанного раба - может оказаться одним из них, и, стоило отвернуться, в руках мирного португальца оказывался нож.
  Эти люди не собирались сходиться с непобедимой армией Наполеона на полях сражений лицом к лицу, проливая кровь в самых кровопролитных битвах... Они просто собирались уничтожить столько французов, сколько смогут. И к этому генерал Жюно не был готов. И не была готова Великая армия.
  ...Простужено сопя, главарь бандитов кутался в изодранный плащ, должно быть, снятый с трупа одного из французских офицеров. Он выглядел ничуть не лучше тех, кто последовал за ним в этой войне. Ободранные, грязные люди, одетые в то, что им удалось отнять или отыскать среди вещей убитых, закутанные шалями и шарфами поверх одежды, они представляли довольно жалкое зрелище. Однако Тео знал о них достаточно, чтобы не обмануться этим впечатлением.
  "Это те испанцы, - прошептал он, склоняясь к сеньору Деде, - "Безликие"... La Bestia - их командир..."
  Аделмар недовольно нахмурился и оттолкнул мальчишку, не дав ему договорить. Сощурив подслеповатые глаза, он внимательно посмотрел на группу людей перед собой. Их разделяло лишь пламя костра. И видно было, что эти продрогшие насквозь оборванцы мечтают устроиться у него поскорее. Но их командир, тот, кого португальцы прозвали Бесом, стоял неподвижно, рассматривая крестьян и их вожака, и ни один из его спутников не сделал и шага. Все остановились за его спиной, словно ожидая разрешения приблизиться к огню.
  Аделмар едва заметно усмехнулся. Бес выглядел довольно жалко. Наслушавшись о нем от Тео и других, он ожидал увидеть благородного кабальеро, как минимум, сохранившего достоинство даже в этих скотских условиях. Но перед ним стоял оборванный человек в плаще, снятом с трупа, с головой, замотанной шалью вместо капюшона, так, что и лица этого, как видно, очень больного уже, человека нельзя было рассмотреть.
  "Так значит, ты и есть знаменитый Бес? - усмехнулся Аделмар, когда незнакомец прекратил кашлять, - Выглядишь неважно для "Безликого" или... как там еще тебя назвали французы? Больше похож на бродягу, чем на воина. Я думал о тебе иначе..."
  "И я думала иначе о сеньоре Деде! - сквозь хрипы прозвучал, несомненно, женский голос, - Я не думала, что, позвав нас для переговоров, он даже не предложит нам погреться у огня! И, более того, я не думала, что он начнет переговоры с оскорблений! Но если Деде таков, нам и говорить не о чем!"
  И, развернувшись, Бес впервые показала из рукавов свои руки, жестом приказывая своим людям поворачивать назад.
  Крестьяне повскакивали с мест и зашумели, а их вожак лишился голоса от изумления. Он мог отнести изменившийся голос на простуду, но он не мог спутать женские руки с мужскими! Однако Аделмар не любил признавать свои ошибки.
  "Постой, - произнес он с насмешкой в голосе, - Вы же пришли издалека? Неужели так и уйдете, не поговорив? Твои люди устали..."
  "Когда мои люди будут недовольны мной, они скажут мне это сами! - оборвала женщина его речь, - Ты подумай о своих, прежде чем раздавать советы тем, кто в них не нуждается!"
  И, услышав эти слова, сеньор Деде вспылил, взбешенный ее наглостью.
  "С какой стати я должен выслушивать подобное от женщины? - воскликнул он, вскочив на ноги и наступая на незнакомку, - Соплячка, да я пролил первую кровь, когда ты еще девчонкой была!"
  "Оставим подсчет пролитой крови на потом, - безразлично откликнулась та и бросила через плечо, - Фаиз, оставь его. Он просто злобный старик. Идемте!"
  Ощутив, что лезвие сабли перестало давить ему на горло, сеньор Деде медленно выдохнул и сделал шаг назад, все еще не сводя испуганных глаз с высокого человека, возникшего рядом с ним так неожиданно, атаковавшего так умело и отступившего столь покорно по приказу этой женщины.
  "Быть может, Бесом прозвали тебя?" - произнес он тихо.
  На суровом лице незнакомца на одно только мгновение появилось нечто, похожее на улыбку, и его безжалостные глаза прояснились.
  "Бестией прозвали ее, - ответил он, - А тебя прозвали Мудрым, Деде, но это, явно, незаслуженное имя!"
  И, хмыкнув, мужчина последовал за своими товарищами. Аделмар проводил их удивленным взглядом. Во всей округе им негде остановится на ночлег, и они уже так замерзли. О чем она думает, уводя их обратно?
  "Сеньор Деде! Остановите их! Они же замерзнут! - потребовал Тео, повиснув на рукаве своего вожака, - Вы же не знаете, что это за люди! Ну, верните их! Я побегу, - и он уже шагнул следом, - Сеньора Хесса! Сеньор Фаиз! Стойте! Энрике! Теу! Сабаш! Остановите их! Что вы как маленькие!"
  Охрипнув от крика, юноша смолк, переводя взгляд с одной группы людей на другую.
  "Что вы как дети!" - повторил он отчаянно.
  И Аделмар задумчиво усмехнулся. Устами младенца... Действительно, в Португалии не так много тех, кто ведет эту войну ради защиты своей Родины, а не ради наживы. Но они из их числа. И это ужасно глупо - терять друзей там, где их и так немного.
  "Сеньора Хесса! - крикнул он, - Прошу, вернитесь! Простите мою вспыльчивость! Для нас это не время обижаться!"
  Женщина быстро обернулась и громко выкрикнула: "Пятнадцать! Теу проиграл!"
  Мальчишка лет тринадцати весь затрясся от обиды.
  "Проспорил! Проспорил!" - смеялись другие.
  И, улыбнувшись уже веселее, Деде жестом пригласил ночных гостей к костру.
  "То есть, ты поспорила с этим мелким, как скоро я вас окликну? - усмехнулся он, подавая женщине кружку с горячим питьем, - Да, Бес, я ошибался на твой счет! Большую ошибку я совершил только при выборе жены!"
  Хесса весело рассмеялась, запрокинув голову назад, и шаль соскользнула с ее волос. Это выглядело бы прекрасно, должно быть, если бы только лицо женщины не было изуродовано синяками. Уловив на себе сочувственные взгляды, Хесса снова покрыла голову.
  "Мы держим путь на север, - произнесла она, - Здесь больше нечего делать".
  "А как же тот отряд? - Деде недоуменно нахмурил брови, - К западу отсюда, в деревушке..."
  Он хотел сказать ей об отряде французов, отставших от основных сил и остановившихся в деревне неподалеку, но женщина прервала его рассказ.
  "Знаю. Мы оттуда".
  И Тео триумфально улыбнулся, увидев, как открыли рты от удивления его товарищи. Они еще успеют оценить этих людей!
  ..........................................................................................................................................................................................
  ...Картины Себастьяна Риккардес и раньше не пользовались популярностью, но с тех пор, как французская армия оккупировала Испанию, богатые сеньоры, настроенные к новому правителю очень дружелюбно, презрительно отворачивались, даже просто завидев на улице самого художника.
  Раньше он рисовал тифозных девушек и умирающих от чумы (самыми невинными темами для его картин были, пожалуй, голодные крестьяне). Но теперь Риккардес переходил все границы, перенося на полотна то, чего богатые сеньоры не хотели видеть ни при каких условиях!
  "Базельский мир", "Охота короля", "Друг Мануэль"... Эти и другие, определенно, вредные работы художника полыхали на церковной площади, когда толпа, подстрекаемая новыми хозяевами Мадрида, разнесла его мастерскую. Из них получился высокий яркий костер.
  "Не плачьте, сеньорита Абисмо, - печально улыбнулся Себастьян, за плечи обнимая плачущую девушку, - Посмотрите, как красиво горит! Ведь первым, что добыл для нас Прометей, был огонь знания..."
  "Они все сожгли! - всхлипнула та беспомощно, неосознанно крепче прижимаясь к груди молодого человека, - Все Ваши картины!"
  "Ну, Вам они, все равно, никогда не нравились..."
  "Нравились! - под внимательным взглядом Себастьяна девушка невольно покраснела, признав этим свою ложь, - И это неважно! - добавила она быстро, - Вам ведь они нравились! Вы радовались, как ребенок, когда рисовали..."
  "Писал, - улыбнувшись, Себастьян вытер слезы с щек Валенсии и повторил, - Картины пишут, а не рисуют, сеньорита Абисмо, - девушка вспыхнула от досады и в следующее мгновение - еще ярче - от смущения, когда он добавил тихо, - Мне жаль лишь один портрет... Идемте домой, сеньорита Абисмо. Там все поломали. Двери, наверное, снесли напрочь".
  "Вы можете называть меня Валенсией, - сказала девушка, оперевшись о его руку, и впервые нашла в себе силы отвести взгляд от костра, - А мне очень жаль Ваших картин..."
  И она снова вздохнула.
  Себастьян сбоку посмотрел в ее милое лицо. Когда она плакала, оно становилось еще более милым - таким детским и трогательным.
  "Вы ведь дежурите сегодня? - спросил он погодя, - Вы ведь не будете против, если я приду рисовать Вас, сеньорита Валенсия? Правда, мне нужно будет, чтобы Вы совсем немножко поплакали... для картины..."
  Валенсия прыснула со смеху, и из глаз у нее брызнули слезы.
  "Вы очень странный, сеньор Себастьян!" - рассмеялась девушка весело.
  Молодой человек только пожал плечами. Он всю жизнь доказывал и все никак не мог доказать одну простую вещь: прекрасное присутствует не только в радости и покое. Наверное, его картины были просто недостаточно хороши для этого. Но он будет стараться, и когда-нибудь он сумеет изобразить и горе, и боль так, чтобы, взглянув на эту картину, люди говорили: "Это прекрасно!"
  "Мечты, мечты..." - пробормотал Себастьян и, улыбнувшись своей спутнице, бодро зашагал прочь с площади.
  .............................................................................................................................................................................................
  ...Маршал Мюрат вступил со своей армией в Мадрид в конце марта 1808 года, уже после мятежа против Годоя, организованного наследником испанской короны.
  Да, в этом клубке змей трудно было разобраться даже видавшему всякое Наполеону... Рогоносец-король, отдавший управление страной на откуп своей жене-мегере и ее (и все это знают!) любовнику - Мануэлю Годою. Принц, которому и так на роду написано унаследовать власть, но он, все равно, стремится сжить родителя со свету. Впрочем, родитель, кажется, отвечает ему взаимностью.
  В таких условиях даже довольно подленький план французского императора выглядел вполне разумным. Более разумным, чем все это. Пусть уж лучше Жозеф Бонапарт правит как-нибудь этой полуразвалившейся страной и проводит в ней, если это ему так угодно, свои либеральные реформы. Впрочем, испанцы все равно его возненавидят. Это можно было бы предвидеть еще в самом начале.
  Странные люди, не смотря на все обещания Наполеона, они предпочитали оставаться под гнетом деспотов, но - своих деспотов, и ни в коем случае не желали принимать ставленников Наполеона или его помощь. А он, в конце концов, оказывал им всем услугу, освобождая их от этих выродков!
  И стоило ли сомневаться, что они взбеснуются, узнав о планах императора вывести во Францию младшего принца - Франсиско? Это было так предсказуемо. И, все-таки, Мюрат долго ждал, наблюдая зверства толпы над своими солдатами, прежде чем направить против них кавалерию.
  Мадридское восстание второго мая окончилось реками крови. И реки крови лились еще и на следующий день, когда французы уничтожали подозрительных. Это было так похоже на что-то... на что-то из недавнего прошлого.
  ...Окровавленный с головы до ног мужчина медленно сполз по стене и замер, не открывая глаз. Он лишился последних сил. Что ж, сейчас его догонят и убьют. Значит, так суждено. Он знал, на что шел, когда решился бороться против проклятых оккупантов. Но они снова победили. Так обидно. До слез.
  По щеке мужчины, перепачканной кровью и грязью, медленно скатилась крупная мутная слеза.
  Люди обходили этого человека стороной и спешили мимо и - подальше от этого места. Бой шел очень близко.
  "Сеньор, Вы в порядке? Идти сможете? - склонившись над неподвижным телом, молодой человек привычно проверил пульс, - Вы ранены? Куда? Вы слышите?"
  Он продолжал говорить, не смотря на то, что незнакомец молчал в ответ. И, не дождавшись ни слова, он, наконец, просто взвалил его себе на плечи и поволок вверх по улице. Шел он очень медленно, и Хуан сразу понял, что такие тяжести молодой человек поднимал нечасто.
  "Ничего, сеньор! - прохрипел он, - Здесь близко!"
  Привалив своего подопечного к стене рядом с парадным входом, молодой человек шумно перевел дыхание.
  "Ничего, сеньор! - повторил он, - Здесь друзья! Серхио! - метнувшись навстречу молодому художнику, он схватил его за руку и потянул за собой, - Помоги мне спрятать его! До дома не дотащу!"
  Глаза юноши округлились от изумления и страха.
  "Себастьян! Ты в своем уме - тащить сюда мятежника?! - воскликнул он, вырываясь, - Даже не думай! Французы убивают всех, кто им помогает!"
  "Но мы не французы! - закричал Себастьян озлобленно, схватив товарища за плечи, - Мы испанцы! Он - один из нас! Он ранен! Он может умереть! И ты пройдешь мимо?!"
  "Я помогу, - раздался голос со стороны, и худой мужчина приблизился к ним, на ходу снимая сюртук, - Мы испанцы, мы должны помогать друг другу".
  ...Устроив раненого в комнате, где раньше жил он сам, и обработав его раны, Себастьян снова вышел к Серхио и остальным.
  Художники смотрели на него с ненавистью. И единственное, что молодой человек понял из их слов, было то, что завтра же они не хотят видеть в своей обители этого подозрительного типа и больше никогда не хотят видеть его самого.
  "Хорошо, хорошо, - улыбнулся он, вытирая руки, - Завтра он сможет встать, и мы уйдем. Довольны?"
  Серхио сердито нахмурился.
  "Я никогда не понимал тебя, Себастьян! - произнес он, - Твои картины, по меньшей мере, странны... Твои поступки... Зачем ты вмешался? Ты ведь понимаешь, это восстание с самого начала было обречено, и если он был настолько глуп, что участвовал в нем, то почему ты должен рисковать, спасая его жизнь?"
  Себастьян улыбнулся.
  "Я бы мог сказать, как говорит моя муза, "ради милосердия", - ответил он, - Но ты ведь художник и не поймешь этого? Так вот, я помог этому человеку потому, - продолжил он заговорческим шепотом, - Что он - в своей глупости, отчаянии и безумии - прекрасен!"
  И он весело рассмеялся, сказав это. Молодые люди вокруг тоже не смогли сдержать улыбки.
  "Риккардес не меняется!"
  Тревожно прислушавшись, Себастьян сделал товарищам знак молчать.
  "Солдаты, - произнес он спокойно, спустя минуту, - Не меньше десятка солдат..."
  И снизу послышался знакомый голос: "Конечно, видел, господин! Себастьян Риккардес приволок его! Вам туда!"
  Когда солдаты поднялись на этаж, Себастьян Риккардес сам вышел им навстречу, улыбаясь так, что те отступили назад перед этой спокойной и легкомысленной улыбкой. И лейтенант понял с первого же взгляда: спрашивать его о чем бы то ни было бесполезно.
  Впрочем, художники сразу указали на его комнату, но она была пуста, и окно открыто.
  "Увы, но это был опасный преступник, сеньор Риккардес, - произнес лейтенант, вернувшись к художнику, уже взятому под стражу, - Боюсь, Вам придется присоединиться к приговоренным к смерти".
  Себастьян снисходительно улыбнулся.
  "Не переживайте, лейтенант, - ответил он спокойно, - Уверен, будь это даже ребенок, бросивший камнем в сторону маршала, моя участь не изменилась бы".
  Военный внимательно посмотрел на художника.
  "Ясно, - пробормотал он и добавил, словно между прочим, - Там, в комнате, есть прекрасная картина плачущей девушки..."
  Лицо Себастьяна просияло радостью.
  "Вам понравилось?"
  И художники, и солдаты с одинаковым изумлением посмотрели на молодого человека. Но французский офицер улыбнулся очень светло, когда ответил. Человечно.
  "Очень. Могу я узнать, кто эта девушка? - он помолчал и, все-таки, добавил, - И могу я оставить ее себе?"
  Себастьян улыбнулся и вздохнул, как показалось многим, с облегчением.
  "Это моя муза, - ответил он, - Я буду рад, если Вы сохраните ее. Первый портрет, увы, сгорел..."
  ...Он говорил о своей музе и своей мечте отобразить красоту страдания всю дорогу до места казни. В тот день приговоренных к расстрелу еще не выводили за город, а расстреливали, где придется. И офицер очень долго искал подходящее место для этого человека.
  Они простились как друзья. И, когда пуля пробила сердце художника, военному на мгновение тоже стало больно. Впрочем, возможно, это ему только показалось.
  На следующий день, очищая город от заговорщиков и их пособников, лейтенант не раз выходил за его пределы. Грязный весенний снег напитался кровью с гор трупов, скопившихся там. Но лейтенант уже привык не замечать их.
  Теперь ему было намного легче. Ведь, вернувшись вечером в квартиру, он достанет этот портрет и будет долго, долго любоваться им.
  Прекрасная девушка с нежными светлыми локонами и робкой ласковой улыбкой. Ее заплаканные синие глаза были такими красивыми, а их взгляд - таким беззащитным и трогательным!
  И пускай картина немного не дорисована, но она все равно останется самым прекрасным, что ему только доводилось видеть в жизни.
  Резко остановившись, лейтенант замер, глядя на шеренгу приговоренных.
  Прекрасная девушка с синими глазами и льняными локонами, которые так безжалостно трепал ветер. Она смотрела в лица своих убийц, и с ее ресниц не упало ни единой слезы.
  "За что... ее?" - преодолевая боль, лейтенант продолжал смотреть на безжизненное тело у своих ног.
  Командир расстрельного отряда криво усмехнулся, закурил трубку и тоже посмотрел на девушку.
  "Красивая, - произнес он безразлично, - Сестричка из госпиталя. Отказалась лечить солдат. Сказала: "Я не настолько милосердна, чтоб врачевать раны убийц своих соотечественников!" Как тебе, Луи? И все, как одна, сестры отказались работать, пока мы не забрали ее. Потом-то, конечно, образумились! - усмехнувшись, он посмотрел на лейтенанта и выпустил трубку изо рта, - Луи? Ты... плачешь?"
  .............................................................................................................................................................................................
  
  "Это не та война, которую нам приходилось вести до сих пор".
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Глядя на безразличное море, капитан мечтал лишь об одном: вернуться как можно скорее из этого путешествия! Скорее повернуть назад из безопасной Бразилии, куда их корабли увозили португальский двор, обратно на Пиренейский полуостров, захваченный уже, должно быть, французами. Что могут земледельцы, рыбаки и ремесленники против непобедимой армии Наполеона? Станут ли они сопротивляться вообще, кроме тех немногих, что встретились ему в ноябре на заснеженном берегу? Вспоминая лица этих людей, измученных той опасной и, что, наверное, важнее для них, голодной жизнью, что они вели, капитан сурово хмурился. Некоторые из их вожаков даже не португальцы. Почему они дерутся?
  "Потому что я хотела этого восемнадцать лет!" - сказала она.
  Что она имела в виду?
  Бригадный остановился у борта рядом с капитаном и внимательно посмотрел ему в лицо. Оно становилось все более ожесточенным с каждым днем.
  "Я доложил командованию о твоей просьбе, - произнес он тихо, переводя взгляд на безмятежное море, - У них нет возражений, тем более что ты находишься под моим командованием, и, в случае чего, вся ответственность ляжет на меня. Уэлсли в Дублине, думаю, не достанут, да и кто вспомнит!" - усмехнулся он, и капитан усмехнулся тоже.
  Да, Артур Уэлсли был известным сторонником назначения на руководящие посты исключительно англичан. Тот случай, в 1805, был, возможно, единственным исключением.
  "Он все так же мечтает вернуться?" - усмехнулся капитан.
  "Так же, как ты и я!" - в тон ему откликнулся бригадный.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Весна стояла и слякотная, и холодная. И, прав был Серхио, отцовское сердце не обмануло: крошка Эстер простудилась в дороге. Это было худшим испытанием для путешественников. Слушая брань и проклятия молодого человека, Пабло до скрежета сжимал зубы, пытаясь сохранить спокойствие, и он, действительно, оставался спокойным, в каких бы грехах ни обвинял его Серхио. Он отлично помнил, в какое отчаяние впадал сам, стоило Антонии просто засопеть носиком. Да и теперь пример перед глазами - если б простудилась Даниэла, он бы сам себя возненавидел.
  Но Хела оставалась спокойной и невозмутимой, не смотря ни на что. На все сетования и проклятия мужа она отвечала только ухмылками и отсылала его подальше от ребенка, чтобы вид простуженной дочери не приводил отца в панику. Впервые в жизни она видела Серхио Диас таким. Впрочем, нет, первый раз она ведь пропустила...
  Сердито нахмурившись, женщина коснулась губами лобика дочери. Жар спал, и Эстер успокоилась, наконец. Передав дочь Сабрине, Хела накинула шаль на плечи и вышла из дома.
  Пока им не удалось найти жилище лучше этого домика, где крохотные квартирки сдавались за столь же крохотную плату, но Пабло и Антоньо не унывали. Они говорили, что в Париже жить в таком доме было весело. Да и заказов было много с самого их приезда в Сарагосу. Домой плотники возвращались уже запоздно - уставшие и голодные, и всегда с деньгами.
  "Выкрутимся!" - усмехались они в ответ на вопросительные взгляды женщин.
  И один только Серхио Диас не радовался такому успешному продвижению дел. С некоторых пор он не радовался вообще ничему.
  Хела нашла его во дворе за домом. Он очень хорошо прятался, как оказалось, и обнаружить его среди сваленных дров и какого-то подобия сада, превратившегося в заросли без ухода, было бы непросто для любого, кроме нее. Пробравшись сквозь кусты, женщина опустилась на корточки рядом с мужем и попыталась заглянуть ему в глаза. Но Серхио только крепче обнял колени и спрятался в них лицом, чтобы не видеть ничего вокруг. И чтобы его никто не видел.
  "Уходи!" - бросил он озлобленно.
  Только злость против Хелы получилась какая-то слабенькая, совершенно нестрашная. И, обняв его за плечи, женщина уткнулась носом ему в шею.
  "Серхио... Серхио, что ты, в самом деле, перепугался? - улыбнулась она ласково, чувствуя, как ожесточенность молодого человека тает под ее дыханием, - Ну, все дети болеют. Но Эстер же вся в меня... гм... в нас, я хотела сказать, - усмехнулась она, наткнувшись на озлобленный взгляд мужа, - Она сильная девочка, какая-то там простуда ее не свалит. Ей уже и лучше..."
  "Врешь?" - он спросил так, а сам с надеждой посмотрел в лицо жене.
  "Какой ты глупый! - пряча лицо у него на груди, рассмеялась Хела, - Конечно, правду говорю! Она ведь и моя дочь тоже!"
  "Незаметно, что-то, что б ты о ней волновалась! - пробормотал Серхио сердито и тут же заойкал от боли, - Анхела!"
  Хела злобно посмотрела ему в глаза и, словно в доказательство серьезности своего намерения, стукнула снова - кулаком в грудь.
  "А то ты один, прям, волнуешься! - бросила она, отворачиваясь, - То, что я не распускаю сопли, еще не значит, что я меньше волнуюсь!"
  Серхио весело усмехнулся. Все эти дни, что Эстер болела, они ни разу не ссорились. Если Хела затевает ссору, значит, все, действительно, хорошо.
  Сзади обняв жену и зажав, на всякий случай, ей руки, молодой человек ласково поцеловал ее в шею.
  "Ты моя умница! - прошептал он, продолжая целовать ее, - Ты моя разумница, ты моя хорошая... Не сердись. Я, правда, перепугался..."
  "А я, можно подумать, в шутку!" - бросила Хела, крепче прижимаясь к нему.
  "Ладно, иди в дом. Холодно, - произнес Серхио уже совершенно спокойно. И, поймав руку жены, привлек ее к себе, - Иди в дом! - повторил он, оторвавшись от ее губ, - Обещаю, летом... в крайнем случае - осенью... мы будем жить в своем доме, где нас никто не потревожит!"
  "Мечты, мечты, как говорит Себастьян!" - усмехнулась Хела, поднимаясь на ноги.
  Серхио проводил ее веселым взглядом.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Как и всегда, они возвращались затемно. Как и всегда, говорили вполголоса, чтобы не потревожить жильцов. Их было двадцать. Двадцать мужчин - от тринадцати до шестидесяти, - решивших быть со всем народом в этой войне. А в Испании шла война. Пусть даже Наполеон и считает, что он уже победил их, заняв Мадрид. Он еще даже не видел, как они дерутся!
  Заметив женщин, Пабло Роя остановился всего на мгновение. Ему нужно было всего одно мгновение, чтобы понять все.
  Женщины - от тринадцати до шестидесяти - собрались у дверей дома, дожидаясь возвращения мужчин. Они уже не первый день пропадали в городе, на каких-то выступлениях, собраниях... Ничего нельзя было разобрать! Но весь город вооружался. И даже не понимая ничего, женщины понимали, что это плохо. Они уже знали о восстании в Мадриде и восстании в Овьедо. И то, что происходило в Сарагосе в последние дни, было более, чем подозрительно. Это было страшно. И они собрались здесь с твердым намерением добиться от своих мужей и братьев правды!
  Остальные мужчины остановились за спиной Пабло, сердито хмурясь.
  "Ясненько! - протянул Серхио Диас с усмешкой, - Допрос, значит?"
  Хела метнула в мужа злой взгляд, но это только больше рассмешило его. И лишь улыбка Пабло Роя - его спокойная уверенная улыбка - заставила молодого человека стать серьезным.
  Лица женщин были испуганными и недоуменными. Они ждали объяснений - хоть каких-нибудь! Все было лучше, чем эта неизвестность.
  "Не одни мы поступаем так, - произнес Пабло тихо, - Во многих провинциях при хунтах организуют милицию и вооруженные отряды сопротивления, чтобы отразить нападения французов. Они уже заняли нашу столицу, они хозяйничают на нашей земле. И, если они придут сюда, мы их не пустим! Многие решили так".
  Женщины испуганно переглянулись. Не пустим. Это означает, что они будут воевать против армии?
  "Как вы можете... сопротивляться им? - медленно произнесла сеньора Рамирес, - Ведь их армия уже покорила столько стран! Что мы можем против них только с этими отрядами, без настоящей армии..."
  На глаза ей выступили слезы. Но Пабло оставался спокойным, как и прежде.
  "Мы можем не сдаться им! - ответил он, - А теперь идите спать. Послезавтра мы соберемся вместе опять, и тогда мы расскажем все подробнее".
  Люди разошлись не сразу. Входя в двери, Антоньо слышал, как Серхио и Пабло утешают жен, как и многие, кроме них, а Маноло уговаривает не плакать сеньору Лукас, как и три брата Рамирес уговаривают свою мать, обещая, что ничего плохого с ними не произойдет.
  "Это война, - произнесла Соль тихо, едва дверь закрылась за ними, - Та самая война, которую обещал Пабло тогда, на кухне..."
  На лестнице было темно, и Антоньо не мог видеть лица девушки. Но он не слышал в ее голосе слез. Казалось, она была совершенно спокойна.
  "Соледад?" - неуверенно позвал молодой человек.
  Девушка коснулась ладонью его руки.
  "Иди первым. Скоро я приду забрать Даниэлиту. Но до этого у тебя есть немного времени, - сказала она и добавила нетерпеливо, - Иди, Антоньо! Когда начнется война, будет уже не до этого!"
  Антоньо улыбнулся и побежал вверх по лестнице.
  "Удачи, братец!" - донеслось до него. И в этих словах была слышна улыбка.
  Остановившись у двери комнаты сестер Санчес, он едва слышно поскребся по дереву. Сабрина выглянула почти сразу.
  И они остановились на грани, разделенные полуоткрытой дверью.
  "Ты не пришла с остальными? Тебе не интересно, что происходит?" - усмехнулся он.
  Девушка пожала плечами.
  "Если случится нечто важное, вы скажете сами. И, потом, кто-то должен был остаться с детьми".
  "Почему не Соль?"
  "Ей было интересно послушать".
  "Тебе - нет?"
  Они пристально посмотрели друг другу в глаза.
  У Сабрины Санчес были очень красивые глаза. Трудно было однозначно назвать их цвет - они бывали и серыми, и голубыми, в зависимости от освещения. Но всегда ее взгляд оставался одинаково вызывающим и дерзким. Или так казалось Антоньо.
  "Если ты будешь так смотреть на парней - наживешь себе неприятностей!" - усмехнулся он, приблизившись к девушке.
  Его голубые глаза всегда были одинаково голубыми. Но только с ней они становились такими насмешливыми. Во всяком случае, Сабрине так казалось.
  Обижено сжав губы, девушка попыталась захлопнуть дверь, но Антоньо помешал ей.
  "Пусти! Насмешник!" - отворачиваясь и продолжая тянуть дверь на себя, бросила девушка.
  Голова молодого человека возникла в щели прямо перед ней.
  "Я? Вот это новость, сеньорита! - выдал он, - Да мне бы и в голову не пришло смеяться над сеньоритой Сабриной, - Антоньо вздохнул и сильнее надавил ладонью на дверь, - Это она всегда издевается надо мной..."
  Сабрина рассмеялась и отпустила дверную ручку.
  "Да? А чего ты вечно..." - пробормотала она.
  "Просто мне бы не хотелось, чтоб подозрительные типы ходили за сеньоритой Сабриной..." - очень тихо произнес Антоньо, открывая дверь и заходя в комнату.
  Серхио жестом остановил жену.
  "Проклятая теснота, даже пофлиртовать негде! - пробормотал он в ответ на ее удивленный взгляд. И, развернувшись, произнес с широкой разбойничьей улыбкой, - Дорогая теща! А Вы заметили, какая луна сегодня? Уверен, нет! Потрясающая луна! - заявил он, подхватывая женщину под руку, - Вы просто обязаны увидеть это!"
  Хела и Соль покатились со смеху, глядя на то, как молодой человек тащит Белинду снова на улицу, показывать луну.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...Устроившись на камнях, бандиты следили за французами, медленно бредущими по размытой горной дороге. Армия Жюно, определенно, не была готова к португальской весне.
  "Отлично! - усмехнулся Деде кровожадно, - Покончим с этими, и здесь нам больше делать нечего! Уйдем к Эворе..."
  "Скажи еще - к Брагансе! - бросила Хесса раздраженно и, обернувшись к юношам, прильнувшим к камням за ее спиной, приказала спокойно, - Так, парни, трубите общий сбор. Сабаш, ты поведешь людей по склону справа. И помни, я рассчитываю на тебя!"
  Она улыбнулась, и на лице молодого португальца тоже расцвела улыбка. Казалось, ей не место на его мрачной физиономии, но он был так искренен в своей детской радости, что никто не посмеялся над ним.
  "Что это значит, Бес? - прошипел Деде на ухо женщине, едва парни скатились по склону, спеша исполнить ее приказание, - Мы договаривались о равном партнерстве, разве нет?"
  Хесса резко обернулась, и пронзительно-синие глаза яростно сверкнули в глаза крестьянина.
  "Мы договаривались драться вместе! - произнесла она четко, - Драться против них! - она указала на дорогу внизу, - А не грабить!"
  "Все готово!" - прошептал Тео.
  Он запыхался, взбираясь обратно по склону, но он был счастлив. Еще двадцать французов расстанутся сегодня с жизнью!
  Женщина потрепала парня по грязным волосам.
  "Молодцы, - улыбнулась она. И тихо добавила, обернувшись к Деде, - Договорим после!"
  И этот взгляд, и этот голос не предвещали ничего хорошего.
  Сбросив куртку, португалец последовал за женщиной. В этот момент он больше не думал об их перепалке.
  Французы везли орудие. Одну, но пушку. Откуда, куда - какая разница? Они могли завладеть ей!
  Легко скользя по камням и грязи, Бес во главе своего первого отряда спускалась с холма наперерез врагу. До основных сил не так уж далеко, и вряд ли французы ожидают столь наглого нападения, да еще и днем. Что ж, им предстоит удивиться.
  Мягко соскочив на землю, женщина выпрямилась и прислонилась спиной к склону холма, ожидая подхода остальных. Они выросли за ее левым плечом, словно по волшебству. Обнаженные сабли и длинные изогнутые ножи - это было все, чем они вооружились для этой атаки. Рядом, действительно, большой отряд французов, и бандиты не хотели привлечь их внимание. Сделать все тихо и быстро и быстро уйти - вот и все, чего они хотели.
  Первый солдат показался из-за камней и, сделав всего два шага за невидимую для него черту, упал без дыхания у ног Беса.
  "Приветствуем вас на нашей земле, господа!" - весело улыбнулась женщина с яркими, словно звезды, безумными глазами, отведя в сторону саблю, с которой скапывала алая кровь.
  И за ее спиной мгновенно выросли еще десять человек.
  Французы не успели выстрелить ни разу. Они не успели отбить ни одной из нанесенных атак. Словно демоны из преисподней, эти люди одновременно возникли и спереди, и сзади, заперев их в ущелье, и покончили с ними. Все было решено в первые же мгновения. И те, кто не умер сразу, обречены были на долгую и мучительную смерть, потому что португальцы и не думали добивать раненых.
  "Так значит, идем в Лиссабон? - улыбнулась рыжеволосая женщина, присев на корточки рядом с раненым унтером, - А не расскажешь откуда?"
  Она улыбалась так весело и страшно, что у молодого человека холодело сердце от ее улыбки, но все же он нашел в себе силы ответить, глядя ей в глаза.
  "Я офицер! И не стану отвечать на вопросы преступников! - немного помолчав, чтобы собраться с силами, он снова посмотрел в лицо своей мучительнице, - La Bestia!"
  Он словно выплюнул это слово ей в лицо. И глаза женщины мгновенно потемнели. Они все еще были темны и непроницаемы, когда, вытерев кинжал о подол юбки, она поднялась на ноги и обернулась к Деде и остальным.
  "Слышали? - ей было плевать, что она стоит над трупами и умирающими, - Вот кем они нас считают! - выкрикнула она зло, - И не зря! Уйти к Эворе, потому что здесь остались только большие отряды, против которых мы бессильны - это решение бандитов! Грабить, мародерствовать и пытать женщин - так поступают бандиты! - она неумолимо наступала на португальцев, и те испуганно пятились перед ней, - А теперь скажите мне, чем мы отличаемся от бандитов, если поступаем так? Если, имея рядом врага, которого пока! - она громко крикнула это, - Не можем одолеть, мы не собираем отряды больше, не объединяемся и не боремся здесь, а уходим к Эворе, где удобнее грабить?"
  "Бес! Может, до лагеря?" - не сдержался Ману.
  Женщина прожгла его ненавидящим взглядом.
  "А может, дотащим эту пушку до места?! - крикнула она, заставив мужчину содрогнуться, - И ударим по их лагерю тем, что у нас есть?"
  "Четыре снаряда, - вздохнул Тео разочарованно, - Сеньора Хесса, так не пойдет, мы не сможем этим им навредить, а вот нас убить могут... Нам бы побольше... И подобраться бы скрытнее..."
  "Нужна разведка, тогда сможем решить, как их лучше атаковать! - подхватил Сабаш, - Надо пробраться к ним ночью и посмотреть, что и как..."
  "И хорошо бы раздобыть еще орудий..." - задумчиво протянул Ману.
  Сеньор Деде испуганно огляделся.
  "Безумие заразно? - воскликнул он, - Вы, парни, с ума посходили, если думаете осуществить это! Там человек триста! Что мы можем против них с пушкой и четырьмя зарядами?!"
  "Вот я и говорю: разжиться бы где-нибудь артиллерией!" - откликнулся Ману.
  Аделмар гулко сглотнул. Нет, ему это не снится.
  "Чего ты этим добиваешься? - спросил он, приблизившись к Хессе, - Уложить их всех в гроб?"
  "Нет. Я только хочу из бандитской шайки создать отряд, за который мне не будет стыдно даже перед сэром Джоном Муром, если, с позволения Аллаха, англичане направят его нам в помощь!"
  "Фаиз этого не одобрит! - бросил Деде зло, - Парни, ну, тяните ее уже!"
  ... "Раздобыть еще оружия? - араб был невозмутим, как всегда, - Артиллерию? Да, возможно. Но нам понадобится помощь местных. Теу, Сабаш, вы ведь знаете кого-то?"
  ...Когда проклинающий глупость своих товарищей Аделмар, а за ним и все остальные вышли из шалаша, Фаиз позволил себе снисходительную улыбку. Хесса все еще хохотала, и смотреть на нее было очень приятно.
  "Ты не боишься расстаться с жизнью?" - произнес мужчина тихо.
  Наконец, Хесса стала серьезной.
  "Нет, если этим я достигну своей цели, - ответила она, устраиваясь рядом с ним, - Ты ел?"
  Фаиз снова улыбнулся. И после боя это она интересуется его самочувствием!
  "За мной хорошо ухаживали, - откликнулся он, - Это я должен спросить, сыта ли ты, госпожа, и все ли с тобой хорошо".
  "Что со мной станется! - вздохнула женщина печально и добавила еще тише, - Не зови меня больше так..."
  ...............................................................................................................................................................................................
  
  La Guerra de la Independencia
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Женщины со страхом ждали того дня, в который Пабло Роя обещал открыть им всю правду о происходящем в городе. Но через два дня все и так стало ясно.
  К концу мая 1808 года в Сарагосе, столице провинции Арагон, сосредоточилось движение сопротивления. И это не была "малая война", как называли ее сами испанцы между собой. Это была самая настоящая ожесточенная и непримиримая Отечественная война, на которую никто не мобилизовывал, к борьбе в которой не призывали короли или гранды, священники или генералы. Никто не стоял во главе народа. Народ сам стоял во главе.
  Оставшиеся генералы и дворяне, не бежавшие вместе с Карлом, укрывшимся в Риме, или Фердинандом, "взятым под домашний арест" Наполеоном, и не примкнувшие к Жозефу Бонапарту и его либеральной партии, были, скорее, знаменем или символом. Они мало что решали в этой войне, где народное негодование рушило все преграды на своем пути, народный гнев испепелял мифы о непобедимости Великой армии, и дикий фанатизм простолюдинов становился оружием более совершенным, чем гений Бонапарта и всех его маршалов.
  Восстание в Овьедо положило начало всеобщему национальному восстанию. В Испании началась Война за Независимость. Ни либеральные законы, которые стремился провести в жизнь, возможно, действительно искренний в своих намерениях Жозеф Бонапарт, ни опустошительные набеги на города французских войск, которыми маршалы карали непокорность испанцев в провинциях, уже не могли изменить ничего. И теперь, когда люди сотнями записывались в отряды сопротивления по всей стране, уже нельзя было понять, что движет ими, и нельзя было остановить это.
  ...Серхио нежно обнял жену и поцеловал ее в висок. Она плакала от самого дома - так безутешно, что у молодого человека щемило сердце.
  "Не плачь, Анхела, успокойся, - прошептал он, справившись с дрожью в голосе, - Все будет хорошо. Ведь Пабло и другие с вами, они о вас позаботятся..."
  "Дурак! - прорыдала та, сильнее сжимая в кулаках его куртку, - Дурак! Кто о тебе позаботится?!"
  Молодой человек невольно улыбнулся.
  "Ну, я, как-нибудь, сам, - ответил он, крепче обнимая жену, - Береги Эстер. Слышишь? - голос Серхио дрогнул, но он снова совладал с собой, - Береги ее, Анхела... Я тебя очень прошу..."
  "Без тебя знаю! - бросила Хела ожесточенно и, потянувшись, жадно прильнула губами к губам мужа, - Только попробуй умереть, Серхио Диас! Я найду тебя даже в аду, и ад тебе раем покажется, когда я найду тебя! - прерывисто проговорила она, отстранившись от него, - Слышишь ты меня? Держись сеньора Рамирес! Он умнее и опытнее, и я ему сказала..."
  "Что найдешь его даже в аду, если я не вернусь? - усмехнулся Серхио, снова привлекая ее к себе, - Успокойся, Анхела. Ты такая страшная, когда злишься, что никто не посмеет нарушить твоего приказа".
  Увернувшись, женщина спрятала лицо у него на груди.
  "Возвращайся, возвращайся!" - твердила она сквозь слезы.
  И таких, как эти двое, были сотни в Сарагосе в этот день. Просто отбывал на войну еще один отряд.
  ...Генерал подошел к Пабло Роя и остановился рядом, задумчиво глядя на людей, уже строящихся шеренгами. В городе оставался лишь девятитысячный гарнизон. Это ничто против армии Наполеона, если она придет сюда.
  "Нам нужно усилить укрепления, - произнес молодой человек задумчиво и, уловив на себе недоуменный взгляд плотников Роя, с запозданием представился, - Генерал Хосе Палафокс. Мне сказали, что вы способные работники".
  Пабло смерил мужчину взглядом. Да ему, должно быть, нет еще и тридцати.
  "Святая Дева, с какими командирами мы вступаем в бой! - пробормотал плотник со вздохом и добавил уже громко, - Завтра же мы начнем работы. Антоньо! - окликнул он молодого человека за своим плечом, - Нужно собрать людей. Мы посоветуемся и представим Вам план, - снова обратился он к Палафоксу, - Но, думаю, в первую очередь нужно начать с укрепления монастырей".
  Молодой генерал солнечно улыбнулся.
  "И мне приходила в голову эта мысль, - произнес он, - Но я рад, что Вы решили так же. Жду Вас завтра, сеньор Роя".
  "Надо же! - удивленно протянул сеньор Педро, когда он отошел, - Генерал знает твое имя, Пабло!"
  Пабло Роя сердито нахмурился.
  "Поверь мне, в конце сохранятся только имена выживших, - произнес он мрачно и обернулся к Антоньо, - Простились?"
  "Прощаются, - откликнулся молодой человек тихо, даже не оглянувшись, - Дядюшка Пабло... но ведь было бы намного лучше, если бы я отправился с Серхио, - произнес он погодя, - Он же еще никого не убивал..."
  "Хватит повторять одно и то же! - бросил Пабло раздраженно, скользнув взглядом по фигурам супругов Диас, которых из-за расстояния он не мог хорошенько рассмотреть, - Серхио мужчина, и, что бы там ни случилось, он справится. А здесь тоже должен остаться кто-то, не только потому, что нужна милиция, но и потому, что ты - плотник, которые, ты слышал, тоже очень нужны!"
  "Серхио тоже плотник..." - пробормотал Антоньо и смолк под гневным взглядом Пабло.
  Он и сам отлично понимал: они должны собрать все силы для этой борьбы, и сейчас не время для сожалений. И все-таки ему казалось такой жестокостью разлучать Хелу и Серхио!
  ...Последний поцелуй длился, казалось, целую вечность и был соленым до горечи. Наконец, Серхио оторвался от губ жены и посмотрел ей в глаза.
  "Береги себя и береги Эстер, - снова повторил он слова, которые повторял с самого утра, - Умоляю тебя, Анхела, сделай это ради меня, что бы ни произошло!"
  И, оттолкнув вскрикнувшую женщину, он шагнул в ряды сопротивленцев, направляющихся к выходу из города.
  Сотни женщин взвыли, словно одна, им вслед.
  .................................................................................................................................................................................
  ...После последнего ранения Фаиз бен Ахмед некоторое время не мог участвовать в вылазках. Но араб восстанавливал силы на удивление быстро, и, если Бес хотела чего-то, он всегда этого добивался. Аделмар давно заметил за ним эту странность. Этот мужчина не вел себя, как раб или слуга. Более того, он был похож на человека благородного происхождения. И, тем не менее, он, без сомнения, служил ей.
  Прищурившись, Аделмар внимательно посмотрел на араба, обучающего юношей рукопашному бою. Он знал многие вещи, которые, без сомнения, должны были пригодиться им.
  Сделав Тео знак нападать, он отступил всего на полшага в сторону и, кажется, он едва задел юношу рукой, отведя его удар. Но нож выпал у Тео из рук, и он пролетел под рукой араба, упав в пыль. Жестом запретив парням смеяться, Фаиз помог юноше подняться на ноги и стал подробно объяснять секрет приема.
  "У него хорошо получается ладить с молодежью..." - произнес Аделмар задумчиво, даже не обернувшись на звук мягких кошачьих шагов.
  Остановившись рядом с ним, женщина посмотрела в ту же сторону.
  "У него хорошо получается все, - откликнулась она с улыбкой, - Вы давно должны были заметить это, сеньор Деде".
  Аделмар поднял на нее взгляд.
  "Не передумали?"
  "Ни в коем случае!"
  .................................................................................................................................................................................
  "Потребуется двести тысяч французов, чтобы завоевать Испанию, и десять тысяч виселиц, чтобы властелин, обреченный править этой страной, смог удержаться у власти. Нет, сир, вы не знаете этих людей: каждый дом превратится в крепость, а каждый человек будет заодно с большинством... Если мы станем завоевателями - на моей стороне не останется ни одного испанца".
  Должно быть, знай он об этом письме короля Жозефа брату, Эрнандо Сьерто посмеялся бы над ним. Но это был бы горький смех.
  ...Эстебан Лукас, Хавьер Рохес, Риккардо Валенте и с ними многие другие исчезли из Малаги в один день. И никто в городе не задал ни одного пустого вопроса. Конечно же, они отправились в армию генерала Кастаньоса. Они были слишком серьезны для герильяс. Они отправлялись на войну, исполняя свой долг.
  И таких, как они, было много. И в герилью тоже ушли многие, затерявшись в скалах, растаяв среди просторов Андалусии, словно призраки, чтобы появляться теперь лишь сзади и вырезать отряды французов, грабить их фуражи, перехватывать гонцов. После французы лютовали в поисках преступников, убивая уже тех, кто только попадался им под руку, но изменить это ничего не могло.
  Война была лишена правил.
  Пробираясь по кромке скалистого берега, юноша старался идти как можно скрытнее. Французы были рядом, и привлекать их внимание было не в его интересах. Наконец, спрыгнув с каменистой возвышенности на пляж, с двух сторон защищенный от посторонних взглядов скалами, Эрнандо снял с плеч тяжелый рюкзак и опустил его на землю.
  "Сеньор Ману! - позвал он шепотом, - Сеньор Себастьян!"
  Мануэль Санчес и Себастьян Хорхес выглянули из-за камней, и из-за их спин показались еще несколько усталых исхудавших мужчин.
  Закончив свои вылазки, они добирались в это укрытие на лодках, чтобы переждать день. Французам, потерявшим в окрестностях Малаги уже не один десяток солдат и прочесавшим все виноградники и села в округе в поисках "проклятых герильяс", мысль о подобном убежище до сих пор не приходила в голову, и отряд Санчеса пока был здесь в безопасности.
  "Рассказывай, Эрнандо. Как дела в городе? В округе?" - спросил Мануэль, жадно набрасываясь на еду.
  Молодой человек опустился на камни рядом с ним.
  "Французы не особенно интересуются нами, если не считать убийств их солдат, - ответил он, - Но они даже не догадываются, похоже, кто за всем этим стоит. Сеньора Долорос передала вам сообщение. Точно известно, что большой отряд пойдет мимо нас на соединение с Сультом. Вам одним не справиться, но сеньора Долорос навела знакомство с доном Хосе из Лусены. Так что, этой ночью вам придется отправиться к ним".
  "Касандра командует, как всегда! - усмехнулся Мануэль добродушно, - Хорошо. Опиши маршрут и как нам выйти с ними на связь".
  "Я доведу вас, - откликнулся Эрнандо, - Мне двадцать, и сеньора Долорос больше не может мне запрещать. Я пойду с вами".
  Мужчины мрачно переглянулись и опустили глаза. Касандре, должно быть, тяжело далось решение отпустить этого мальчишку. Она ведь называет его сыном.
  "Через кого же тогда мы будем держать связь с Малагой? С сеньорой?" - тихо спросил Себастьян Хорхес.
  "Лита остается здесь, - обведя спокойным взглядом изумленные лица мужчин, Эрнандо пояснил, - Я уже начал вызывать подозрения, но мало кто заподозрит двенадцатилетнюю девчонку, да еще такую легкомысленную и вздорную, как она. Она для них просто красивая девочка. Французы даже подарки ей приносят, так она им нравится. Им и в голову не придет следить за ней".
  "Это разумно, - протянул Мануэль растерянно, - Но Касандра... сеньора Долорос, - он посмотрел в глаза молодому человеку и спросил неожиданно громко осипшим голосом, - Ей не страшно?"
  Эрнандо складывал остатки еды в рюкзак. И он даже не поднял головы, бросил через плечо.
  "Страшно, наверное".
  ...Касандре Долорос было безумно страшно.
  Страшно было за этого глупого мальчишку Эрнандо, который вдруг решил, что он достаточно взрослый для герильи. А ведь он даже не понимает, что его ждет! Швырнув раскроенную ткань на большой стол, женщина нервно прошлась по комнате от стены к стене, не в силах совладать с лихорадочно бьющимися в голове мыслями. Он думает - партизанская война, героическое освобождение Родины. Ха! Убийство! Убийство будет первым, что от него потребует война - любая, партизанская она или нет! Убийство будет первым, что он совершит ради освобождения Испании. И, пусть иного пути нет, нельзя же уговорить французов убраться миром, но... после этого, первого, убийства он не простит себя уже никогда. Его руки запомнят пролитую кровь, зрачки запомнят расширившиеся от страха глаза жертвы, слух - крик или, что еще хуже, мольбу о пощаде и этот последний хрип, от которого он будет просыпаться потом до конца жизни! Но он повторит это опять и опять. И он все больше и больше будет ненавидеть себя с каждым остановленным сердцем. Сев в большое кресло, женщина закрыла лицо руками. Она не понимала, на что шел Габриэль ради нее и Фелиции. Она, как бы много она ни узнала за эти годы, даже представить не в силах, насколько ему было плохо. Ведь у его войны даже не было цели... Здесь они защищают Родину. А он... его заставили убивать. Его единственной целью было покончить с этим когда-нибудь и вернуться к ним. А если он все еще жив... Касандра резко рассмеялась, и между пальцев у нее протекли слезы. Тогда он, должно быть, с той стороны, воюет за Наполеона и Францию теперь уже - против них. Какая жестокая ирония!
  Фелиция долго смотрела на мать из дверей, но та даже не заметила ее, хотя обычно Касандра Долорос слышала любой шорох и чувствовала приближение человека едва ли не по движению воздуха. Но прошло не менее получаса, а она так и не заметила присутствия дочери. Ей, действительно, было плохо. Фелиция не могла понять ее боли. Но видеть мать такой было невыносимо.
  Тихо приблизившись к сгорбившейся женщине, девочка осторожно обняла ее за плечи и прижала ее голову к себе.
  "Не плачь, мама, - прошептала она, - Все будет хорошо. Эрнандо вернется. Правда. Он же не совсем дурак. И меня французы ни за что не поймают. Да они влюблены в меня поголовно!"
  Касандра медленно подняла голову и посмотрела дочери в лицо. Черты Габриэля, глаза Габриэля, глупости, какие мог сказать один только Габриэль...
  "Ты такая же идиотка, как твой отец! - печально улыбнулась она сквозь слезы, - Ну, кто в тебя влюбится, девчонка!"
  Фелиция ласково улыбнулась карими глазами.
  "Как скажешь, - откликнулась она, - Но девчонку-то они точно не станут подозревать, да?"
  Точно как Габриэль - промелькнуло у Касандры в голове. Он тоже никогда не спорил с ней.
  Осторожно коснувшись огрубевшими пальцами нежной кожи дочери на лбу, над густыми черными бровями, проскользив по щекам к уголкам большого веселого рта, аккуратному подбородку, медленно проведя пальцем по едва заметной горбинке на носу (совсем как у отца!), Касандра улыбнулась искреннее.
  "Ты совсем как отец, Фелиц... ни единой моей черточки! - сказала она, поднимаясь, и обняла дочь, - Идем спать".
  Весело улыбнувшись, девочка стала болтать о чем-то своем. Она совсем успокоилась, решив, что больше страшные мысли не гнетут ее мать. Она так мало еще понимала!
  Касандра Долорос боялась до замирания сердца, думая о том, что с уходом Эрнандо связным с герильей станет ее дочь. Девчонка, которой нельзя было доверить и кошку, в голове у которой был целый рой немыслимых глупостей и всяческих пустяков... легкомысленная настолько, что решалась открыто оскорблять французов, когда они появились впервые! Она должна была взять на себя подобную ответственность? Касандра тяжело вздохнула и отвернулась от дочери, будто бы складывая одежду, чтобы та не видела ее помрачневшего в одно мгновение лица. Но ведь, действительно, Фелиция была единственной, кого французы - от солдат до офицеров - не заподозрили бы в связи с герильей ни при каких условиях. Бешеная девчонка, способная бросить камнем в французского офицера на виду у всего отряда и оскорблять его на испанском и французском в течение пятнадцати минут, пока местные не совладали с ней? Да. Самовлюбленная кокетка, завоевавшая своими капризами и красотой любовь всех солдат, стоявших когда-либо вблизи Малаги, принимавшая от них подарки и при этом проклинавшая их, чем приводила французов (и это, без сомнения, странно!) в еще больший восторг? Да. Легкомысленная хозяйка сердец детворы и стариков Малаги? Да, да. И еще многое, кроме этого. Но не партизанка, способная чередой темных ночей преодолеть путь от Малаги до Мотрили, чтобы передать письмо Сеньоры главарю тамошних герильяс, и вернуться так же скрытно. И никто ничего не заметил ни в тот раз, ни тогда, когда она отправлялась к Лусене - передать весть дону Хосе. Французы просто не сумели бы совместить в своем представлении Литу и Фелиц. А это, не смотря ни на что, была одна и та же девушка.
  "Спокойной ночи, мамочка!" - нырнув под одеяло, Фелиция поцеловала мать и, кажется, тут же уснула.
  Как и у отца, у нее был здоровый, крепкий сон.
  "Спокойной ночи, Фелиц, - откликнулась Касандра шепотом, - Спи сладко, сеньорита Долорос".
  .................................................................................................................................................................................
  ...Было уже достаточно тепло, и все лишнее, включая оружие и куртки, бойцы отряда Фаиза бен Ахмеда оставляли в лагере.
  "Нам понадобится лишь это!" - весело улыбался араб, пряча за широким черным поясом длинный кинжал.
  Аделмар осуждающе смотрел на Хессу.
  "Скажи мне, Бес, - произнес он шепотом, когда одиннадцать человек направились к выходу из леса, - Если ты с самого начала знала, что он, даже не полагаясь на оружие, просто рискнет ради тебя жизнью... что они все сделают так... зачем был весь этот спектакль с пушкой?"
  В голосе крестьянина звучал гнев, но женщина ответила ему безмятежной улыбкой.
  "Сеньор Деде вправе осуждать меня, - откликнулась она, заряжая пистолет, - Но, если хоть в одной битве победа была одержана исключительно благодаря честности и опытности полководца, пусть сеньор Деде назовет мне эту битву! Тео! Сабаш! - окликнула она, обернувшись к юношам, - Занимайте свои позиции! - и, снова посмотрев на Аделмара, она сказала серьезно, - Фаиз не рискует впустую. Никогда. А тот спектакль... Я вела за собой и большие отряды, ничего не понимая в войне. Но одно я поняла точно: люди должны видеть то, за что умирают, и верить в это. Иначе ни оружие, ни число, ни гений полководца не спасут их от поражения. Фаиз умеет драться. Я умею быть знаменем борьбы. Матео! Все замерли!"
  Отвернувшись от мужчины, Хесса сбросила ставший помехой плащ и прищурилась, наблюдая за лагерем французов.
  За эту неделю половина из них покинули бивуак, но здесь все еще оставалось порядка двухсот солдат и оружие. По пушкам Бес стрелять не собиралась, даже имей она такую возможность. "Мы возьмем их!" - сказала она. И у Фаиза был день для того, чтобы найти способ осуществить этот план. Еще несколько дней ушло на подготовку.
  Замерев в таком напряжении, что не слышно было даже дыхания, герильяс со склонов холмов, окружавших лагерь, следили за происходящим в нем. И слух их был напряжен в ожидании приказа.
  Аделмар бросил на Хессу быстрый взгляд. Она кажется довольной. Наверное, ей трудно не закричать от восторга. Французы падали на землю у ног араба так тихо, не успев ни понять, ни вскрикнуть. И он так равнодушно переступал через их тела... Он, действительно, был удивительным человеком.
  Десять португальцев шли по лагерю, прячась за палатками, отмечая свой путь кровью. Словно демоны из преисподней... Так говорят о них французы? Аделмар усмехнулся и стал спускаться к деревне. У него в этом бою тоже была своя роль.
  "В атаку!" - Бес крикнула это в тот же момент, когда пуля пробила грудь молодого партизана.
  Она знала, что нельзя было допускать к такому делу мальчишек! На глаза женщине выступили слезы, но она быстро смахнула их и, вооружившись двумя пистолетами, побежала к лагерю, в котором уже поднялась суматоха. Французы поняли, что их атаковали, но они даже представить не могли, насколько несравнимы их силы и силы врага. И по этой причине у партизан просто не было права на милосердие.
  Отбросив бесполезные уже пистолеты, Хесса выхватила стилеты из-за пояса, и три француза один за другим упали на землю с ножами в шее.
  "Сеньора Хесса!" - восхищенно ахнул Тео, отражая атаку солдата, напавшего на женщину сзади.
  Та азартно улыбнулась ему.
  "Луц - известная цирковая фамилия! - выкрикнула она, обнажая саблю и отражая еще одну атаку, - Сабаш добрался до места?"
  "Вроде, да!" - откликнулся Тео и с большим трудом, но отбросил назад высокого сильного солдата.
  И в ту же минуту его противник упал на землю, сраженный точным выстрелом. Юноша радостно улыбнулся.
  "Сеньор Деде подошел с остальными!" - выкрикнул он, указывая острием сабли на приближающуюся толпу крестьян.
  Вооружены они были, конечно, бог весть чем, но их появление теперь уже наверняка обеспечивало партизанам победу в этой битве.
  Матео так обрадовался, подумав об этом, что даже забыл о том, что битва все еще идет. И он очень удивленно посмотрел на кровавое пятно, растекающееся по его груди. И нечеловеческий какой-то крик сеньоры Хессы донесся до юноши, словно издалека.
  Это, действительно, было очень далеко, за гранью прожитых лет.
  Врубаясь в толпу дерущихся людей, перепачканная кровью и грязью так, что за ними лицо казалось маской ненависти, она кричала, как тогда: "Любой, кто встанет на моем пути, умрет!"
  ..............................................................................................................................................................................
  
  "Я никогда не видел прежде такой решимости".
  
  Жестокая фантазия
  
  ... "Мама! Мама! - закружив растерявшуюся женщину, девочка рассмеялась так громко, что ее задорный радостный смех был слышен на всю округу, - Мамочка, генерал Кастаньос победил Дюпона при Байлене! Родная, семнадцать с половиной тысяч французов сдались ему без боя! Они перепугались!"
  Касандра слабо улыбнулась. Должно быть, Хавьер и Эстебан с Риккардо были там, если они до сих пор живы.
  "Не кричи так громко, Фелиц, - сказала она, - И что, их отпустили? Что говорят?"
  "Обещали отпустить, - откликнулась Фелиция, потупившись, - Часть убили, а часть взяли под стражу в Кадисе... Наверное, тоже убьют. Но разве они не так поступают с нами?" - спросила она, подняв на мать жестокие честные глаза.
  Одна ее честность и искренность искупали эту кровожадность. Касандра провела ладонью по волосам дочери и тихо вздохнула. Она не могла сказать ей, что такая победа хуже любого поражения.
  "Сейчас ты можешь не понять, Фелиц, но, в отличие от герильяс, генерал даже на войне, где столько жестокости и лжи, обязан держать слово, - сказала она твердо, - Тем более что наша война не та, что у них".
  Фелиция на мгновение опустила взгляд и снова посмотрела в глаза матери.
  "Отец бы не солгал, да? - спросила она тихо. Касандра улыбнулась, и девочка еще больше помрачнела, повторив уверенно, - Отец бы не солгал!"
  "Отец бы не солгал..." - пробормотала Касандра, когда дочь отошла от нее.
  ..............................................................................................................................................................................................
  ...Под ружье в городе встали все, способные держать оружие, включая женщин и подростков. А те, кто не мог сражаться, помогали тем, на что они были способны. Но в городе не осталось ни одного человека, равнодушного к происходящему у его стен.
  "Сколько их? Их много? Намного больше нас?" - спрашивали у Пабло и Антоньо Роя каждый раз, когда те спускались с крепостных стен.
  Мужчины оставались невозмутимыми и отвечали всегда: "Нас больше. Не бойтесь".
  Это было и правдой, и ложью. Вместе с милицией и герильяс, женщинами и детьми, защитников Сарагосы, конечно, было больше, чем французов, подошедших к ее стенам. Но гарнизон генерала Палафокса насчитывал всего девять тысяч солдат. А остальные - простые люди, впервые взявшие в руки оружие или же и вовсе безоружные, женщины и дети... Да, их было больше. Страх был бессмыслен теперь, когда они все решили - выстоять или умереть.
  ...Генерал даже не обернулся на приветствие офицера. Под стены этого города он привел первоклассную армию, лучшую армию в мире - и все знают это. И, требуя от испанского гарнизонного сдачи города, он не ожидал иного ответа, кроме, собственно, немедленной сдачи.
  "И что они ответили?" - лениво протянул он, усмехнувшись своим мыслям.
  "Война на смерть".
  Генерал медленно обернулся к офицеру. Тот стоял навытяжку перед ним, глядя на него такими же изумленными глазами, какие, должно быть, были сейчас и у самого генерала.
  "Подробнее, пожалуйста..." - сглотнув, произнес он.
   "Это все".
  ........................................................................................................................................................................................................................................
  ...Бесконечные вылазки измотали герильяс отряда дона Хосе, и даже соединение с отрядами Сеньоры из Малаги и отрядами, пришедшими из Хаэна, не могли в достаточной степени восполнить потери, понесенные ими. Эта война была беспощадна. И к ним она была беспощадна тоже. Ведь, в конце концов, они выходили против хорошо вооруженных французских отрядов разве что не с вилами.
  "Девять человек! - простонал дон Хосе, опускаясь на землю у костра, и повторил траурно, посмотрев на молодого человека, поставившего перед ним ужин, - Девять, Эрнандо! Французам никогда не расплатиться за пролитую ими кровь! Будь они прокляты, проклятые захватчики!"
  "Аминь! - откликнулся Эрнандо невозмутимо, склоняясь к раненому партизану, - Ешьте, дон Хосе, Вы тоже ранены. И вам тоже нужно восстановить силы к утру".
  Мужчина недоуменно посмотрел на него из-под косматых седых бровей, и Эрнандо пояснил спокойно.
  "Утром здесь пройдет еще один отряд. Человек тридцать, если верить нашей разведке, - дон Хосе усмехнулся, и молодой человек тоже улыбнулся своим словам, - Их может быть и больше, может быть больше раза в два или три, поэтому мы все должны быть сильными завтра".
  "А ты не унываешь, Сьерто! - усмехнулся один из герильяс, выглянув из-под плаща, который он использовал в качестве одеяла, - Все та же детская улыбочка и спустя месяц! А большинство твоих товарищей гниют в земле теперь. Скажи... как тебе удается?"
  "Не городить чушь? - поинтересовался Эрнандо холодно, - Держи, выпей, - он протянул мужчине кружку с горячим питьем и сел рядом с ним, - Они знали, на что шли, как и мы все, - ответил он на его вопрос, - Они могли умереть уже тысячу раз. Они продержались долго, Абелярдо... Я буду молиться об их душах, когда мы прогоним французов, - голос молодого человека прозвучал печально, но он быстро совладал с собой, - Но не прежде! Пока идет эта война - у меня одна цель!"
  "Молодец, Эрнандо! - усмехнулся дон Хосе, устраиваясь на земле, - И вам всем поучиться бы у этого мальчишки стойкости! - добавил он громче, - Все, спать! Завтра будет бой. Для кого-то он будет последним, но остальных это ни коим образом не должно волновать до тех пор, пока мы не прогоним захватчиков, или они не успокоят нас навеки!"
  "Если вы так решительно настроены, то, возможно, вы примете и нас к себе?" - раздался со стороны подхриповатый голос, и партизаны повскакивали на ноги и схватились за оружие, пораженные и напуганные тем, что незнакомцы так незаметно приблизились к ним.
  Эрнандо заслонил пришельцев собой, широко раскинув руки.
  "Стойте! Стойте, я знаю этих людей! - закричал он, заставив партизан отступить назад, - Мы из одного города. Это очень хорошие люди!"
  Дон Хосе снисходительно улыбнулся. Нет, все-таки, Эрнандо Сьерто ни капли не повзрослел за это время! Если его не остановить, он так и будет убеждать их, на смех всем, в том, что эти побуревшие от грязи, исхудавшие мужчины за его спиной - "хорошие люди"!
  "Ладно, верю, - усмехнулся командир отряда, выпрямившись на своем месте у костра, - Эрнандо, отойди уже. Парни, уберите оружие! - бросил он в сторону герильяс и добавил, обратившись к высокому стройному человеку, должно быть, одних с ним лет, - Проходите к огню, сеньоры. Расскажите, кто вы и откуда? Эрнандо, накорми гостей!"
  Незнакомец улыбнулся загадочной какой-то улыбкой.
  "Эрнандо, только не говори, что Касандра тебя и сюда приставила на положении кухарки! - по-доброму усмехнулся он, потрепав молодого человека по волосам, - Сядь с нами. Не переживай так. Мы сыты".
  И, когда Эрнандо уселся рядом с ним у костра, незнакомец начал, наконец, свой рассказ. Пока он говорил, дон Хосе успел оценить и его, и людей, пришедших с ним. Их было около пятидесяти, это стало понятным только когда последний партизан показался из-за кустов. Для такой большой группы они действовали очень слаженно. Одно лишь то, что они приблизились к лагерю вплотную, не привлекая к себе внимания, уже говорило о многом. И, не смотря на то, что выглядели они грязными, исхудавшими и уставшими, как всякие герильяс вблизи Хаэна, но они разительно отличались от них. У дона Хосе складывалось такое впечатление, будто перед ним отряд регулярной армии, только солдаты без формы. А тот, кто назвался Риккардо Валенте, определенно, вел себя, как их командир.
  "Нас двести человек, - сообщил он спокойно и, никак не отреагировав на изумленные возгласы партизан, продолжил тихо и твердо, - Мы состояли в армии Андалусии, но, если эта регулярная, - он желчно усмехнулся, - Армия чем-то и отличается от герильи, то лишь в худшую сторону. Думаю, весть о расправе над пленными после Байлена до вас уже дошла?"
  Он внимательно посмотрел в глаза дону Хосе, и тот, нахмурившись, кивнул.
  "Мы не намерены участвовать в такой войне, - продолжил Риккардо, - Мы пойдем навстречу французской армии, сражаясь с ними, как мужчины. И, если кто-то захочет присоединиться к нам, мы принимаем всех, кроме трусов, бандитов и мародеров".
  "И кто над вами начальник?" - поинтересовался дон Хосе подозрительно.
  Риккардо Валенте пристально посмотрел ему в глаза.
  "Испанский народ".
  .............................................................................................................................................................................................
  ...Открыв глаза, Матео увидел над собой бледное, исхудавшее лицо сеньоры Хессы с глубоко впавшими глазами, с темными тенями под ними, словно синяками. Женщина смотрела на него так странно... В это мгновение язвительная усмешка Беса не могла появиться на ее лице с дрожащими губами и припухшими от слез и бессонниц веками.
  Осторожно коснувшись ладонью лица юноши, она слабо улыбнулась ему и отвела взгляд. Она боялась, что если продолжит и дальше смотреть в его преданные чистые глаза, то расплачется. А ведь половина отряда и так уже видела ее слезы три дня назад - впервые за все время. И с них довольно! Они, должно быть, вообще считали ее неспособной плакать. Но в этом бою убили Энрике и могли убить Матео... Достаточная причина для слез.
  "Рике умер, - произнесла Хесса, накрывая руку юноши своей, - Прости, Тео..."
  Она должна была сказать еще о смерти Аделмара, но ее голос предательски оборвался.
  Тео сжал пальцы женщины. Он был еще очень слаб после ранения, но на это ему хватило сил. И ему хватило сил, чтобы сказать самое важное в этот момент.
  "Я рад, что Вы живы, сеньора Хесса. Я Вас не подведу".
  Закрыв лицо ладонью, Хесса уткнулась им в руку юноши. Не было слышно ни звука. Только ее плечи содрогались от рыданий.
  Эти двое, Энрике и Матео Сьерто, стали как дети ей. Они и были, как ее дети. Матео - всего на три месяца старше Язида, Энрике родился в один месяц с Интисар. Как она допустила смерть одного из них?
  "Поплачьте, сеньора Хесса, - произнес Тео тихо, - Вам станет легче..."
  И по его бледным от кровопотери щекам потекли слезы. Но не было слышно ни звука.
  ...Фаиз выглянул из-за гряды камней, за которой партизаны укрыли свои орудия в ожидании подхода французов.
  "Идут, - произнес он спокойно, поднимаясь на ноги, и добавил по-арабски, - С нами Бог!"
  "С нами Бог!" - словно эхо, откликнулись люди за его спиной на португальском языке.
  "Разворачивайте пушки! - скомандовал Фаиз, обернувшись к ним, - Сабаш, Амадор, займите свои места и будте готовы отрезать им путь!"
  "Хорошо, сеньор Фаиз!" - откликнулись юноши охотно, исчезая в каменистом ущелье.
  Фаиз усмехнулся. Он никак не мог привыкнуть к этому "сеньор" рядом со своим именем. Французы подошли уже достаточно близко.
  "Готовы? - спросил он. И, получив утвердительный ответ, скомандовал своему отряду, - Приготовьтесь... Огонь!"
  Выстрел из трех пушек превратил первый отряд французов в кровавое месиво. Но и тем, кто шел за ними и избежал этой участи, было уже не уйти из ущелья. Словно демоны из преисподней, португальцы набросились на них с двух сторон, безжалостные, как всегда, и еще более жестокие сегодня, чем прежде.
  .................................................................................................................................................................................................
  ...С момента начала осады французы штурмовали город уже дважды, и оба раза неудачно. Но каждый раз защитники Сарагосы теряли людей, силы и веру в то, что хоть кто-нибудь поможет им в этой борьбе. Они, наверное, действительно были одержимы, как говорили о них французы, раз сопротивлялись до сих пор, под непрекращающимся огнем, в городе, в котором начались голод и эпидемии, убивавшие людей наравне с пулями и ядрами.
  ...Оставив ребенка на попечение матери, Анхела Диас отправилась в госпиталь, где, как она считала, и было ее место сейчас. Теперь она не боялась уже ничего.
  "Мы выстоим! - говорила она раненым мужчинам, когда те содрогались от грохота ударов, - Мы обязательно выстоим, потому что у нас нет другого пути! Не унывайте сеньоры!"
  "Они разнесут укрепления монастырей! - вздохнул один из солдат после очередного залпа французских пушек, - Такие обстрелы! Несомненно, они разнесут их..."
  Хела обернулась к этому человеку и смерила его насмешливым взглядом. Она очень исхудала за последнее время, и кожа у нее посерела, а глаза впали и припухли от бессонниц. Совсем как во времена голода в Мадриде! Хелу забавляла эта мысль.
  "Им ни за что не подорвать эти укрепления, сеньор! - заявила она громко, - Потому что мои отец и брат возводили их! Лефевру понадобятся тысячи ядер, чтобы разрушить то, что построили плотники Роя!"
  Сабрина и Соледад весело переглянулись и произнесли в один голос: "Определенно, это так!"
  Маноло Лукас замаячил в дверях, и Соль тут же заметила его. Не сказав ни слова, девушка бросилась к выходу. Сестры переглянулись и понимающе улыбнулись, посмотрев ей вслед.
  Маноло был хороший парень. Плохо было только то, что его могли тоже призвать к обороне на стенах, не смотря на его юность. На возраст в Сарагосе не смотрели уже давно.
  Вытащив парня на лестницу, Соль сердито напустилась на него. Он должен знать, что здесь ему нечего делать, что здесь есть и заразные тоже, и их немало. И, если ему только не надоело жить, то нечего шляться по таким местам с такой невинной физиономией, словно...
  Девушка смолкла под внимательным ласковым взглядом.
  "Сеньорита Соледад, - произнес юноша медленно, словно нарочно растягивая слова, и Соль уже от этого стало страшно, - Французы атакуют нас уже не первый день, и людей нужно все больше в помощь солдатам и плотникам, особенно на западных стенах, которые укрепляют сеньоры Роя..."
  Маноло помолчал. Нельзя говорить сеньорите Соледад, насколько там плохи дела. Но если они не встретятся больше, а он даже не простится с ней... Юноша покраснел до ушей от этой мысли.
  "Ты идешь туда?" - спросила Соль упавшим голосом.
  Больше ей не хотелось ругаться. Больше она не могла притвориться, словно она не понимает. Западные стены приняли на себя основной удар. Сколько раз уже мальчишки оттуда прибегали за медикаментами для солдат и плотников, и тех, кто помогает им. Но ни разу ни Пабло, ни Антоньо не появились дома или в госпитале с тех пор, как месяц назад, еще до второго штурма, они отправились туда. Мать ходила к ним однажды, давно, но она вернулась и сказала, что Пабло запретил ей приходить. И она проплакала всю ночь и ничего им не сказала.
  "Ты пойдешь туда?" - повторила Соль, не поднимая на Маноло глаз.
  "Да, я просто хотел сказать, что Вам не стоит беспокоиться..."
  Какой же это было ложью! Маноло презирал себя за это, но, все-таки... Глядя на девушку, лица которой он не мог видеть в эту минуту, он мысленно твердил, словно молитву, даже более усердно, чем любую молитву в своей жизни: "Пожалуйста, думай обо мне хоть немного!"
  А она продолжала стоять, опустив голову, такая безразличная, холодная и далекая.
  "Если случится так, что ты встретишь Антоньо, скажи ему, мы любим его, и Сабрина очень скучает. Она молится за него каждый день, - произнесла она, наконец, совершенно ровным голосом, - Если встретишь Пабло, скажи: он дурак! Мать все глаза выплакала из-за него. Пусть хоть раз дома появится, даже если ранен. Мать очень переживает. Но Даниэла здорова, - добавила она, вспомнив, - И уже неплохо болтает. Пусть придет взглянуть на дочь. Если встретишь, - Соль перевела дыхание, - Любого, кого я знаю, скажи: мы с сестрами помним каждого и молимся за всех. Говори так им всем, это правда, Мануэль..."
  Она замолчала, и Маноло молчал тоже, пораженный такой просьбой и этим отстраненным равнодушным голосом, и тем, что сеньорита Соледад впервые назвала его по имени. Наверное, теперь он должен был уйти, но это было невероятно трудно. Он ведь так ничего и не сказал.
  "Если ваши дела станут совсем плохи, если они прорвут оборону, - Соль помолчала, теребя передник, но закончила решительно, сверкнул сухими глазами в глаза юноше, - Убей их как можно больше прежде, чем они убьют тебя!"
  Пораженный, он не мог произнести ни слова. И, встав на цыпочки и положив ему руки на плечи, Соль неумело ткнулась губами в его губы. Получилось, правда, носом в лицо, но девушка засчитывала и это.
  "И постарайся выжить, Мануэль, - сказала она тихо, отстраняясь от юноши, - Потому что я очень буду ждать тебя".
  Руки Маноло легли на ее талию, и Соль уже хотела врезать нахалу, как следует, когда увидела близко перед собой его родные, любимые глаза.
  "Я обязательно выживу и вернусь за тобой!" - пообещал юноша горячо.
   И, склонившись к лицу девушки, коснулся губами ее губ, очень осторожно, словно показывая: вот так надо.
  Теперь ему не страшна была даже вся Великая армия.
  ..............................................................................................................................................................................
  ...Артур Уэлсли смотрел на черту берега вдалеке и мечтательно улыбался. Неужели это происходит с ним на самом деле? Неужели он вырвался, наконец, из Дублинского плена, от этих бумажных дел, на волю, туда, где он сумеет по-настоящему вершить дела во славу и процветание Британии? Да! Вот она впереди, бухта Мондегу, восемьдесят миль до Лиссабона! И из-за опасений (всегда эти опасения, но в этот раз они ему на руку!) министр направил пока лишь его с его экспедиционным корпусом. Над ним нет начальников. Он свободен вести эту кампанию так, как сочтет нужным! И даже великий, почти святой, Джон Мур ему не указ! Если б это не было несолидно для военного и политического деятеля его уровня, он закричал бы сейчас от радости!
  Правда, встретилась небольшая неприятность и в этой череде везения. Уэлсли недовольно нахмурился и бросил сердитый взгляд на бригадного генерала Роберта Форста. Он успел просунуть свое прошение раньше, чем Уэлсли предупредил это. И вот, следом за его кораблями, прилепившись к ним еще в море, из Бразилии возвращается Габриэль Долорос Сьерто, разменявший своего "капитана второго ранга" на сухопутного "майора" ради права драться в Португалии. Это было так глупо - намеренно идти на понижение для того, чтобы рискнуть жизнью ради этих людей, которые сами даже не могли защитить свою страну! И, более того, какая ему в этом выгода, кроме, разве что, возможности умереть? Но, судя по словам Форста, Кровавый Архангел не ищет больше смерти. Теперь он ищет справедливости. Справедливости? Уэлсли усмехнулся.
  "Не стоит недооценивать его, Артур, ни его намерения, ни способности! - насмешливо произнес Форст, возникший за его плечом и словно читающий его мысли, - Габриэль Долорос из тех, кто живет ради, - он помолчал, - И, если ему не удалось жить ради семьи, он будет жить теперь ради этих людей, сколь бы нелепо это ни казалось Вам..."
  "Разве я сказал, что это кажется мне нелепым?" - недовольно откликнулся Уэлсли.
  "Вам не надо ничего говорить, все читается на Вашем лице, - улыбнулся Форст, - Но, по мне, так Габриэль Долорос много лучше тех вояк, которые готовы гробить своих солдат и лгать, и закрывать глаза на народные бедствия всего только ради славы. Такие никогда не добиваются ее..."
  Артур Уэлсли задумчиво прищурился, глядя на приближающийся берег.
  "Не хочу рушить Ваших иллюзий, Роберт, но именно такие и получают славу, - откликнулся он тихо, - Я назову одно лишь имя, а Вы решайте... Наполеон".
  Он обернулся и внимательно посмотрел в глаза собеседнику. Но улыбка не исчезла с лица Роберта Форста.
  "Я назову Вам два, и решайте, кто из них более затмевает своей самоотверженностью и верностью присяге мнимый гений и непомерную гордыню Бонапарта, - ответил он и произнес четко, - Горацио Нельсон и Джон Мур".
  "Вы правы..." - пробормотал Уэлсли, отворачиваясь.
  Горацио Нельсон, раненый при Трафальгаре, в разгар сражения, но позволивший себе скончаться лишь после известия о полной победе английского флота... Это, конечно, за три года в зубах навязло, но куда неприятнее для тщеславного генерала было упоминание имени Мура, все еще живого, вопреки всему, и настолько обожаемого по всей стране и особенно среди солдат... Он чем-то похож на русского Суворова... За что его так любят? Будут ли его так любить когда-нибудь те, кого он ведет в бой?
  "И я должен притвориться, будто отряда Долорос не было с нами?" - поинтересовался Уэлсли, поняв, что его задумчивость подозрительно затянулась.
  Форст снова улыбнулся.
  "Его с нами не было, Артур, - ответил он, взглядом указывая на "Антонию", матросы которой спускали шлюпы на воду, - Теперь капитан этого корабля Маркус Оро. Вы забыли?"
  "Я помню, - рассеянно откликнулся тот, продолжая наблюдать за отплывающими к берегу шлюпами, - Не понимаю, зачем это понадобилось..."
  "Вы сами говорили как-то, что португальцы должны сами защищать свою Родину, - улыбнулся Форст, - Мы только немного поможем им".
  Уэлсли нахмурился.
  "Я говорил об армии, а не о бандитах!" - бросил он сердито.
  "Но и помощь бандитов нам не помешает, не так ли?" - снова улыбнулся Форст, провожая взглядом фигуру майора Долорос, спускающегося в шлюп.
  Они могут не встретиться больше никогда. Но он искренне уважал этого человека. И, если б ему нужно было назвать сегодня троих, не смотря на все те разительные отличия, что были между этим испанцем и английскими полководцами, третьим, без сомнения, стал бы он.
  .....................................................................................................................................................................................
  ...Солдаты заканчивали выгрузку оружия и пороха, и майор следил за ними задумчивым и мрачным взглядом. Итак, он снова здесь, как обещал в ноябре. Но, даже если они до сих пор живы, нет никакой гарантии того, что они все так же решительны в своем намерении драться. И, даже если так, он просто-напросто не может выйти с ними на связь. Что, если они ушли вглубь страны, в Испанию? Ведь им все равно где. Или во Францию, ведь она туда шла год назад и почему-то застряла здесь. Должно быть, рассудив здраво, она поняла, что вся эта борьба обречена и не стоит ее жертв. Она права, если решила так.
  "Давай помогу! - сердито прикрикнул майор на мальчишку-испанца, едва волочившего по песку мешок с порохом, - Ты же его намочишь! Иди, возьми что-нибудь полегче!"
  И, взвалив мешок на плечи, он легко донес его до старого амбара, в котором его отряд должен был остановиться на ночь. Испанцы и англичане, голландцы и немцы с одинаковым восхищением наблюдали за своим командиром. Таких командиров не было больше в английской армии!
  "А тебя, я гляжу, любят!" - послышалось со стороны прибрежных скал.
  И мужчина быстро обернулся на этот голос.
  Устроившись на камнях, женщина в ярко-малиновой юбке и истертой куртке, опоясанная перевязью с оружием, с черным платком на голове, какие носили бандиты, из-под которого торчали тугими жгутами две медные косы, улыбалась ему весело и дружески синими глазами так же, как потрескавшимися губами. И люди в истертых, перемазанных засохшей кровью куртках за ее спиной улыбались тоже. Их было не менее пятисот, и они заполнили все выступы на скалах, сколько только хватало взгляда.
  "Я знала, что ты сдержишь слово, Габриэль Долорос! - улыбнулась Хесса, поднимаясь на ноги, и скомандовала, обернувшись к своим спутникам, - Парни! Живо помогите нашим товарищам!"
  .....................................................................................................................................................................................
  
  Сарагоса
  
  Жестокая фантазия
  
  ...В августе французы уже прорывали оборону и уже были в городе. Сарагоса запомнила эти кровавые дни. Но январь оказался страшнее августа. Тогда, пусть даже бой в городе и длился десять дней, и многие погибли, защищая его, но французы отступили, в конце концов. А Палафокс даже умудрился во время боев ввести в город еще несколько тысяч защитников с северной стороны. Теперь, под руководством Ланна, французы шли напролом. Они не прекращали атак, обстрелов и подрывов, пока не пробили, наконец, три бреши, позволившие им войти в город снова. И снова на улицах Сарагосы началась кровавая резня. Им удалось в первый день овладеть лишь двумя монастырями. Но защитники Сарагосы были готовы к тому, что бои продолжатся.
  ....................................................................................................................................................................................
  ...Прислонившись спиной к стене у окна, Пабло Роя позволил себе минутную передышку. Он уже не помнил, когда ел и спал в последний раз. И это было неважно. Важно было то, что, как они ни старались, они не могли остановить французов на пути в город. Они могли лишь задержать их - здесь, в этом монастыре, так долго, насколько хватит их сил. Но даже тогда... Пабло бросил быстрый взгляд на мальчишек рядом с собой. Им еще рано умирать! Им нельзя умереть сейчас!
  "Антоньо, Маноло, - позвал он тихо, - Соберите парней и приготовьтесь выйти отсюда. Они возьмут монастырь, так или иначе, и лучше, чтобы здесь было как можно меньше людей к этому моменту".
  "Дядюшка Пабло! Сеньор Пабло!" - голоса молодых людей слились в один.
  Пабло устало улыбнулся.
  "Наше дело - дрянь, - произнес он все так же негромко, - Будут ли бои длиться день или год, но они возьмут Сарагосу. Мы проиграли им в тот день, когда Наполеон прислал сюда Ланна. Но я хочу, чтобы у вас был шанс хотя бы сегодня, пусть даже завтра смерть настигнет вас..."
  "Пабло дело говорит, - откликнулся Риккардо Валенте, сделав очередной выстрел и передав ружье мальчишке рядом с собой, - Уводите людей дальше в город и готовьтесь завтра встретить их там. Но умирать сегодня здесь - глупо".
  "Тогда почему нам всем не поступить так?!" - со слезами в голосе воскликнул Маноло.
  Рыбак снисходительно улыбнулся.
  "Потому что, если мы уйдем все, они будут в городе еще раньше, - ответил он, - Мы даем вам шанс подготовиться".
  Решение Роя и Валенте было очень простым: заставить уйти из монастыря всех мальчишек и молодых людей. Может быть, завтра удача еще улыбнется им, и они будут жить, но позволить им умереть сегодня ни плотник, ни рыбак не могли. И для этого у них не было никаких высоких побуждений. Просто, глядя на этих детей, они вспоминали своих.
  "Эрнандо, ты тоже! - бросил Риккардо повелительно. Эрнандо был единственным юношей в его отряде, - Живее! И, если, все-таки, вам придется покинуть город, возвращайся с людьми к Касандре... тьфу! К сеньоре Долорос!" - усмехнулся он весело.
  "Я не намерен покидать Вас, сеньор Валенте!" - твердо произнес юноша.
  Риккардо снова выстрелил и обернулся к нему.
  "Тебе, что, показалось, будто у тебя есть выбор? - прикрикнул он, - Я тебе приказываю, как старший и как командир, уйти отсюда с этими людьми! И в случае неудачи увести их в Малагу, к Сеньоре! И продолжать борьбу в герилье! Ясно тебе, сопляк?!"
  "Вы врете, просто чтобы выгнать нас!" - пробормотал молодой человек сердито.
  Отложив ружье, Риккардо схватил его за руку и притянул к себе.
  "А даже если мы и врем, - прошипел он в лицо юноше, - То мы это делаем не ради одного тебя! Оглянись, здесь некоторым нет и пятнадцати! И вы выведете их отсюда живыми, ясно?!"
  "Ясно, сеньор Валенте, - сощурившись от боли, откликнулся Эрнандо, - Я Вас не подведу".
  "Вот и молодец! - усмехнулся Риккардо и, оттолкнув парня, добавил, - Я буду надеяться на тебя... Скажешь Хуане... А! Проваливай уже! - прикрикнул он, - Ничего ей не надо говорить, сварливой дуре!"
  "Я скажу сеньоре Валенте, что Вы всегда помнили о ней и детях..." - произнес Эрнандо, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы.
  И еще так глупо хотелось улыбаться!
  "Сворачивайтесь! Живее! - проходя мимо герильяс, приказывал он, - Мы перейдем в другое место! Живее, парни! Там нужна наша помощь!"
  Риккардо усмехнулся, услышав эти слова, и снова выстрелил. Мимо! Мир почему-то выглядит таким размытым, стоит ему вспомнить дом. Он уже никогда не увидит детей и эту мегеру, которая отравила ему без малого двадцать лет жизни... Он не сможет никогда попросить у нее прощения за все, что было. И сказать спасибо за все, что было, не сможет тоже... Проклятые захватчики! Французский офицер упал на землю с пробитой головой. Это плохой тон - подниматься так высоко над другими во время осадных боев! Перезарядив ружье, Риккардо Валенте снова занял прежнее место. Раз у французов достаточно мужчин, чтобы вести столь длительные войны, то, для спокойствия добрых христиан, не мешало бы уменьшить их число!
  Антоньо присел на пол рядом с Пабло и внимательно посмотрел тому в лицо.
  "Вы же понимаете, что не выйдете отсюда, если останетесь сейчас, - произнес он тихо, - Дядюшка Пабло, не прогоняйте меня!"
  Пабло ласково усмехнулся и потрепал его по волосам.
  "Не прогонять? А кто, в таком случае, поведет к венцу Сабрину? - произнес он, - Кто позаботится о ее сестрах и матери? Кто найдет Антонию вместо меня и скажет ей, как я скучал? И кому я тогда оставлю это, если ты оборвешь наш род?"
  И с этими словами он протянул молодому человеку свою наваху.
  "Ей сотни лет, Антоньо. Она передавалась от отца к сыну из поколения в поколение. Поэтому, - и он вложил нож в руку Антоньо и зажал его кулак, - Не обагряй ее невинной кровью! И убивай, только защищаясь или защищая! Так учил меня мой отец".
  Антоньо смотрел на нож в своей руке округлившимися от изумления глазами.
  "Значит, Вы уверены, что не останетесь в живых, - произнес он тихо, протягивая Пабло свою наваху, - Возьмите. Вам понадобится нож".
  И он поднялся на ноги и отошел от человека, заменившего ему отца, оставляя его на смерть и зная об этом, но совершенно не умея ничего сказать. И Пабло молчал тоже. Они вообще мало разговаривали за все эти годы. Они просто знали, что должны делать, и не умели об этом рассуждать.
  ...Заняв места у окон западной стороны монастыря, мужчины приготовились открыть огонь. Им нужно было продержаться совсем немного времени, чтобы дать возможность Антоньо и Эрнандо увести людей. Но за это время французы проникнут в монастырь через окна оставшихся без защиты стен. Герильяс знали это и были к этому готовы, и им было плевать на то, что с ними случится, когда эти мальчишки уйдут отсюда.
  "Я не думал, что это твой сын, - сделав очередной выстрел, задумчиво произнес Риккардо, - Вы совершенно непохожи".
  Пабло усмехнулся.
  "Антоньо? Да, сын, - откликнулся он, нажимая на курок, - Ты бы еще больше удивился, увидев остальных моих детей!"
  "У тебя их много? Я думал, только... Даниэла..."
  "Крошка Лита моя любимица, - улыбнулся Пабло, быстро перезаряжая ружье, - Но, кроме нее, есть еще четыре дочери и три сына!"
  "И никто не похож на тебя?"
  Снова - выстрелы, выстрелы, выстрелы, которых они не слышат.
  "Люди говорят, Антония похожа, но, по мне, так она вся в мать, - мечтательно улыбнулся Пабло, - У нее такие прекрасные волосы..."
  "Замужем?"
  "И внучке тринадцать в этом году!" - суровое лицо плотника расплылось в улыбке.
  "Они в монастыре, - раздался над мужчинами мрачный голос дона Хосе, - Во дворе уже рыщут".
  "Великий грех убивать в доме Господа, - произнес Пабло мрачно, поднимаясь на ноги, - Сколько там осталось пороха?"
  "Считай - нисколько!" - откликнулся Эрнандо Лукас, перезаряжая ружье.
  "Что ж, тогда берите это "нисколько" и потратьте его с пользой!" - решительно произнес Пабло, вынимая наваху из-за пояса и направляясь к выходу.
  Французские солдаты не ожидали, что он свалится им на голову с одним ножом и оставит во дворе монастыря десяток трупов. Те, кто входили следом за ними, были осторожнее. И их было больше.
  Расстреляв запас пороха и пуль, мужчины переглянулись и посмотрели вниз, во двор, где окровавленный махо все еще стоял на ногах, сжимая в руках свою наваху все так же крепко. Готовый убивать.
  "Сейчас они привлечены этим действом, - произнес Риккардо хмуро, - Даже те, что на улице, не смотрят на окна. И они не ждут нашей атаки. А там порох и оружие..."
  "Верно, - откликнулся дон Хосе, - Пабло сделал большое дело. Теперь наша очередь".
  И они направились в комнаты.
  ...Услышав снаружи крики французских солдат, Пабло усмехнулся, и кровь струйкой потекла у него изо рта.
  "Молодцы!" - произнес он довольно.
  Лейтенант нахмурился. Он тоже понял, что произошло. Но он не понимал, чему так радуется этот, уже умирающий, человек.
  "Мы все равно убьем вас всех!" - бросил он по-французски.
  Испанец улыбнулся еще веселее.
  "Но прежде мы убьем вас столько, сколько сможем, - тоже по-французски ответил он, - А потом посмотрим и решим: кто убил больше!"
  Даже выстрел в сердце не смог стереть эту улыбку с его лица.
  ........................................................................................................................................................
  ...На второй день осады госпиталя Антоньо понял, что им его не удержать.
  "Маноло, уводи людей, - произнес он решительно, пристально посмотрев в глаза юноше, - И помни, ты должен довести дело до конца! И позаботиться о сеньоре Роя и ее дочерях".
  "Хорошо, - откликнулся тот, нажимая на курок. И один из солдат упал замертво, - Но вы же не задержите их... Вас мало!"
  "Достаточно, чтобы задержать кучку французов ненадолго!" - бросил Антоньо, обнажая наваху.
  Эрнандо бросил быстрый взгляд на этот нож.
  "У сеньоры Долорос такой же, - заметил он, - И у Литы тоже..."
  "Точно такой же есть только у сестрицы Касандры, - печально улыбнулся Антоньо, - Ладно, я на минуту..."
  И он отошел от окна к появившейся в дверях девушке. Она смотрела на него озлобленно.
  "Не смей прогонять меня, Антоньо!" - начала она громко.
  Антоньо поцелуем прервал ее речь.
  "Не смей спорить со мной, - прошептал он в заалевшееся лицо девушки, - Теперь я старший мужчина в семье, и вы все обязаны мне повиноваться. И это значит, что, когда я говорю "уходи", ты уходишь. Я приду за тобой, если я обещал. Разве это не ясно?"
  "Лжец!"
  "Конечно, - усмехнулся Антоньо, обнимая девушку, - Но ты, все-таки, подожди меня немного, прежде чем выскочить замуж..."
  Сабрина резко оттолкнула его. В ее глазах блестели слезы.
  "Ненавижу!" - бросила она, убегая.
  Маноло недоуменно посмотрел на Антоньо.
  "И вот зачем?"
  Тот промолчал, и юноша отошел от него, снова занявшись приготовлениями к бегству.
  "Пусть лучше ненавидит, - пробормотал Антоньо, снова занимая свое место у окна, - Отсюда мне, все равно, не вернуться..."
  Быстрые шаги заставили его обернуться. И, едва обернувшись, он наткнулся на заплаканное лицо Сабрины.
  "Я буду... буду тебя ждать!" - прерывисто пробормотала девушка и, быстро поцеловав его, выбежала из залы.
  ...........................................................................................................................................................
  ...О сдаче Сарагосы герильяс отряда Маноло Лукас узнали уже на пути в Малагу. И они удивились только одному: тому, что французы назвали это "сдачей". Ведь они помнили: в Сарагосе нечего было сдавать, и некому было сдаваться.
  .................................................................................................................................................................................
  
  
  "Я понимал, что иду на невероятный риск, но стоит же рисковать во имя Долга..."
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Солдаты Легкой Бригады выстраивались в ожидании авангарда противника. Почти месяц на них лежала миссия защиты основных войск сэра Джона Мура, отступавших к Корунье. Это было так... иронично! Молодой лейтенант закашлялся от ледяного ветра и прикрыл лицо руками, чтобы солдаты не видели выступивших на его глаза слез. Они просто не знали о прибытии Наполеона. Они так стремились к Мадриду со своими жалкими тридцатью тысячами, чтобы там наткнуться на его восемьдесят! Что им оставалось теперь, кроме как отступить?
  Мужчина в истертой куртке с малиновым поясом герильяс остановился рядом с офицером и молча протянул ему флягу. Лейтенант сделал глоток и поморщился.
  "Что... это?" - глядя на партизана покрасневшими глазами, спросил он.
  Тот усмехнулся.
  "Что-то вроде местной самогонки, - ответил он, - На вкус отвратительно, но согревает отлично. Ваша разведка еще не возвращалась?"
  Лейтенант отрицательно покачал головой.
  "Нет. Но, в любом случае, думаю, они нас не минуют, - с горечью произнес он и добавил, отвернувшись, - Вы были правы тогда... Это страшно".
  Это страшно, когда твои солдаты - бойцы элитной Легкой Бригады, и бойцы Германского легиона вместе с ними - валятся в снег, не в силах идти дальше, и остаются умирать на холоде, и никто не останавливается, чтобы им помочь, потому что армия должна идти вперед, чтобы не быть уничтоженной окончательно. Это страшно, когда за спиной у тебя Непобедимая армия Наполеона, а впереди - неизвестность, гибель, может быть. Это страшно - вступать в бой раз за разом, каждый раз осознавая, что ты ведешь этих людей на верную смерть ради спасения других. Это страшно. Страшно, когда боится даже сэр Джон...
  "Французы..." - раздалось со стороны, и лейтенант постарался отбросить мрачные мысли.
  Что бы там ни было, а они ему не помогут сегодня.
  "Держись, парень! - произнес герильяс ободряюще, похлопав офицера по плечу, и, обернувшись к своим товарищам, крикнул громко, - Французы на подходе!"
  "А мы их так ждали!" - промурлыкала женщина в малиновой когда-то юбке, поднимаясь на ноги и озорно сверкая синими глазами.
  Лейтенант невесело усмехнулся. Прежде, чем он поведет своих солдат в бой, к французам выйдут эти безумцы, которым не дорога, кажется, сама жизнь. И лучше было бы для него никогда в жизни не видеть, как они дерутся!
  "Хесса, твои стилеты!" - крикнул веселый мальчуган, подбросив в воздух перевязь с ножами.
  Женщина ловко поймала ее и закрепила на поясе.
  "Спасибо, Теу! - откликнулась она с улыбкой, - Парни, за мной!"
  ...Словно демоны из преисподней, они набросились на французскую конницу, сбрасывая всадников с лошадей, перерезая жилы и тем, и другим. Ничего не видя сквозь пелену отчаянной ненависти.
  Габриэль некоторое время равнодушно смотрел на это, потом сбросил куртку и обнажил саблю.
  "В атаку!" - крикнул он.
  И его люди - их нельзя было назвать солдатами теперь - врезались в общую рубку, уничтожая все живое на своем пути.
  Генерал молча смотрел на это, ожидая реакции французов. Он был прав в своих предположениях. Как и прежде, шокированные таким нападением французы расстроили ряды, и теперь англичанам легко было атаковать их.
  В бой вступила Легкая Бригада.
  ...Оттирая кровь с лица, Хесса исподлобья наблюдала за продолжающимся боем. Это было плохой идеей - быть раненой именно сегодня. Покачнувшись, женщина судорожно хватила ртом воздух, но устояла на ногах.
  "Сабаш! - позвала она требовательно, вцепившись побелевшими от холода пальцами в плечо молодого человека рядом с собой, - Где Сабаш?"
  Юноша скользнул встревоженным взглядом по ладони женщины, которой она зажимала рану на животе, и осторожно обнял ее, помогая устоять на ногах.
  "Сеньора Хесса! Успокойтесь, - произнес он, как мог, спокойно, - Вам надо уйти отсюда. Надо перевязать рану".
  "Сабаш! - повторила та гневно, сбрасывая его руку, - Живо его ко мне!"
  Тео осторожно опустил обессилевшую женщину на обледеневшие камни. Малиновая юбка напитывалась кровью. Ее бледные губы беззвучно шевелились. Не отходить. Не отступать. До конца.
  Когда она со своими герильяс присоединилась к войскам Мура, она видела его однажды. Она слышала однажды слова этого отважного человека, когда, прервав первое отступление, он вновь повел свою армию вперед. И это было не то, что говорили все другие генералы и офицеры, виденные ею прежде. Он не сказал о величии Англии, не припомнил им всех неудач и поражений по их вине. Он не думал об этом. Вступая в их войну, он думал о них. И, объясняя причину своего нелепого, должно быть, поступка, он сказал: "Я понимал, что иду на невероятный риск, но стоит же рисковать во имя Долга, и ради того, чтобы показать испанцам, что мы стоим за них даже когда сами они сочли свое дело проигранным".
  Хесса едва-едва размежила веки, и хлопья колючего снега упали ей на ресницы, протекли мутной водой в меркнущие глаза. Теперь, когда он должен - он должен! - спасать своих людей, тех, что еще живы, они никак не могут отступить. Солдаты Британии сделали все, что могли, для них. Теперь они должны были спасать свои жизни. Но они, испанцы, не могли отступить. Это их земля!
  "Не отступать до конца! - неожиданно четко проговорила женщина и, гулко сглотнув, добавила, - Они сделали для нас, что смогли. Мы отплатим им по справедливости! Чтобы они знали: мы не считаем свое дело проигранным!"
  Рыжеватые, побеленные снежной пылью ресницы закрыли ее глаза, и женщина замолчала. Опустив ее головой на сложенную куртку, Матео поднялся на ноги и огляделся вокруг. Бой кипел ненавистью, крики тонули в крови. Не смотря на отважное сопротивление англичан, французов было больше, и удержать их в этот раз было просто невероятно даже Легкой Бригаде.
  Поднявшись на небольшую каменистую возвышенность, юноша посмотрел вдаль. Еще французы. Если англичанам не дать отступить сейчас, они все погибнут здесь, наверное. Но если герильяс останутся здесь одни, они погибнут, без сомнения.
  "Бес сказала: не отступать до конца! - выкрикнул юноша так громко, как только мог, - Бес сказала: наше дело не проиграно! Испанцы, вперед!"
  И, обнажив саблю, он бросился в самую гущу боя, не жалея уже ни о чем.
  ...Генерал удивленно поднял брови, наблюдая за боем внизу, который разгорался с новой яростью теперь. Эти герильяс, действительно, были невероятными людьми, если они были способны на такое. Но шанса победить в этот раз у них не было.
  "Отступаем!" - приказал генерал хмуро, бросив еще один взгляд сожаления на людей, обреченных умереть в этой нечеловеческой рубке.
  И на мгновение замер, заметив вдалеке приближающийся отряд. Еще французы? Что ж, тогда стоит поторопиться, чтобы встретить их впереди.
  Габриэль Долорос на мгновение вынырнул из общего месива, и его наваха сверкнула таким же холодным светом, как свет самого этого зимнего солнца, и горячая кровь окрасила ее лезвие и лицо махо. Генерал вздохнул. Этот не отступит. Нет, этот не отступит, как ни жаль.
  "Отступаем!" - повторил он печально и развернул коня.
  ...Габриэль Долорос, Кровавый Архангел... он бывал ближе к Богу, должно быть, в такие мгновения, когда сам Бог проклинал его за его непрощаемые грехи и обрекал аду. Да, конечно, он ответит за все в аду, но потом.
  Скользнув лезвием навахи по горлу французского солдата, Габриэль вонзил его в горло еще одному, подошедшему сзади, и, позаимствовав его саблю, весело улыбнулся своим врагам. Так значит, Хесса говорит: их дело не проиграно? Так тому и быть!
  "Так тому и быть! - выкрикнул он весело окровавленным ртом, - Парни, покажем им отличный бой!"
  "И гори все огнем!" - выкрикнул Сабаш отчаянно, врубаясь в драку двумя клинками и не замечая - вот уже несколько минут, - своего ранения.
  Они не замечали ничего. Они не замечали смертельных ран, пока не падали на землю без дыхания с отчаянными веселыми улыбками сумасшедших. Они не хотели замечать конца, который был теперь так близок, когда англичане отступили. Они хотели отсрочить этот миг еще немного. Еще немного свободы! Еще один свободный вдох. Выдох. Удар. Рывок. Еще один поверженный поработитель у их ног. Еще одна маленькая победа на этом пути бесконечных поражений. Еще. Вдох. Выдох. Удар. И сияющее небо над головой в последний миг, когда они падали на холодную землю, все так же крепко сжимая в руках свое оружие. Все еще надеясь нанести еще один - последний - удар.
  "Фанатики! - презрительно бросил французский генерал, наблюдая сцену боя с безопасного для него расстояния, - Неужели в этой стране одни фанатики и совершенно нет разумных людей?"
  Мальчишка лет семнадцати изогнулся всем телом от удара в спину, и даже с такого большого расстояния генерал четко увидел его расширившиеся от изумления ясные голубые глаза, прежде чем они закрылись навеки, и парень упал на землю.
  "Фанатики..." - пробормотал генерал зло, опуская взгляд.
  "Генерал, - тихо произнес офицер рядом с ним, - Со стороны Луго к нам приближается большой отряд испанцев. Пока трудно понять, армия ли это, - он закашлялся под гневным взглядом генерала, - Или герильяс. Но их очень много. Разведка оценивает их в три тысячи".
  Глаза генерала округлились от удивления.
  "Откуда здесь?" - начал он и смолк, внезапно осознав.
  Испанцы будут на месте раньше основных сил Сульта.
  "Командуйте отступление!" - бросил он недовольно.
  И, снова посмотрев на картину боя, сердито нахмурился. На что надеялись эти сумасшедшие герильяс, вступая в эту схватку?
  ...Отбросив оружие, Матео подбежал к неподвижному телу женщины и сжал ее холодные руки в своих. Она была бледной, словно покойница!
  "Сеньора Хесса! Прошу Вас, умоляю, не умирайте, сеньора Хесса!" - прорыдал парень отчаянно, целуя перемазанные грязью и кровью пальцы.
  И его слезы текли на эти окровавленные руки, словно смывая с них все грехи.
  Отстранив юношу, Фаиз опустился на колени рядом с женщиной и привычно проверил пульс на ее шее.
  "Госпожа, - позвал он тихо, - Пора просыпаться, моя госпожа. Мы победили. Французы отступили на этот раз, - и, едва заметно улыбнувшись потрескавшимися губами, он обернулся к герильяс, столпившимся за его спиной, - Отходим в деревню. Устраиваемся и лечимся. Завтра мы продолжим путь".
  Ресницы Хессы дрогнули, но она не смогла открыть глаз от слабости. И, все-таки, партизаны были уверены, что видели улыбку на ее губах в это мгновение. Да, они не отступят до конца!
  ................................................................................................................................................................................
  ...Расквартировавшись на ночь, герильяс врачевали свои раны и отъедались тем, что нашли для них в своих кладовых жители бедной деревушки, многие из которых и сами участвовали в прошедшей битве. Остальные просто понять не могли: как этим измученным голодом и лишениями пути людям, вооруженным почти только одними ножами, удалось устоять против французов, да еще и заставить тех отступить. Впрочем, второй вопрос разрешился сам собой, когда на следующее утро в деревню вошли израненные партизаны числом не более тысячи.
  Габриэль вышел на крыльцо и, прищурившись, посмотрел на толпу этих изможденных людей. Ему не нужно было объяснять причину их жалкого состояния. Они гнались за французами и догнали их, конечно. Но неужели это все, кто уцелел?
  "Тадеу, - окликнул он парня, умывавшегося прямо во дворе ледяной водой, - Сходи узнай, кто командир этого отряда, и кому они подчиняются!"
  "Командира зовут Сантьяго Рамирес, - откликнулся парень, весело скаля зубы, - Подчиняются они с некоторых пор сами себе! Были в армии Арагона, но после каких-то склок среди начальства вышли. Теперь они вроде нас, сеньор Долорос! Кстати, сеньор Рамирес хотел переговорить с Вами, когда Вы проснетесь!"
  "Так чего же ты молчал?!" - гневно воскликнул Габриэль, швырнув в парня полотенцем.
  Тот снова осклабился.
  "Ну, это как-то несолидно, что так рано, а наш командир не спит, как все командиры!" - протянул он, вытираясь.
  "Вот ведь! - усмехнулся Габриэль, перепрыгивая через поручни крыльца и приказал уже на ходу, - Иди позови Фаиза!"
  Тадеу с улыбкой развел руками.
  "Ну, куда без Фаиза! - произнес он насмешливо и крикнул вслед Габриэлю, - А Бес разозлится, что ее не позвали!"
  "Без тебя знаю!" - отмахнулся тот.
  ...В доме крестьянина Хосе Хорхес было негде ступить от спящих вповалку мужчин. Они поели и уснули там, где стояли, - так говорила об этом сеньора Хорхес. Должно быть, утомление этих людей достигло предела.
  Осторожно переступая через спящих, Габриэль прошел к обеденному столу, за которым уже сидели трое мужчин. И один из них, старший, должно быть, и был сеньор Рамирес. Улыбнувшись гостю, он молча указал ему на место напротив себя, и Габриэль сел. Фаиз, вошедший следом, последовал его примеру.
  "Меня зовут Сантьяго Рамирес, - произнес мужчина тихо, - А вы, я так понимаю, "безликие"? И кто из вас Бес?"
  Фаиз и Габриэль невольно усмехнулись этому вопросу. Скольких людей это прозвище вводило в заблуждение! Переглянувшись, они снова посмотрели на людей напротив.
  "Меня зовут Габриэль Долорос, - произнес Габриэль, - А это - Фаиз бен Ахмед. Наши отряды действуют сообща".
  "А Бес?"
  "А Бес - это миф, - улыбнулся араб снисходительно, - Выдумка, в которую поверили французы..."
  "И которая пока спит, но по пробуждении обязательно услышит этот отзыв! - пробурчал Теу, возникнув как из пустоты, - Бес ранена, сеньоры, - обратился он к Рамирес и его товарищам, - Но сеньоры Фаиз и Габриэль ее первые помощники. Вы можете говорить с ними".
  ...Отряд сеньора Рамирес понес большие потери в последней битве. Около тысячи сопротивленцев остались лежать на месте боя без дыхания. Еще около пятисот с тяжелыми ранениями остались в ближайших к месту сражения селениях.
  "Остальные - здесь, - продолжал сеньор Рамирес свой рассказ, хмуро глядя на дно пустой кружки в своих руках, - Мы намерены продолжить отступление вместе с англичанами, а после перебраться в Виго и по границе с Португалией добираться до побережья. Наша цель - Кадис и Малага. Там сейчас кипит сопротивление. Да и часть наших людей тоже оттуда... или были оттуда, - он вздохнул, - Мы наслышаны о "безликих". И, если вы согласитесь, были бы рады объединить с вами силы. Тем более, что у нас нет опыта руководства боями, а ваш Бес, кем бы он ни был, отлично в этом преуспел..."
  Фаиз и Габриэль переглянулись.
  "Означает ли это, что вы не против войти в наш отряд, под наше руководство?" - озвучил араб общую мысль.
  Сеньор Рамирес кивнул.
  "Я не воин. Я могу убивать, но не могу думать, как убийца, - пояснил он тихо, - И эти мальчишки - тоже. Самый опытный среди нас воин лежит сейчас раненый, и еще неизвестно, будет ли он жить..."
  "Не каркай! - зло бросил молодой человек, сидевший по левую руку от сеньора Рамирес, - Себастьян еще поднимется и нагонит нас в пути! Он еще столько французов на тот свет отправит за братьев!"
  Поднявшись из-за стола, молодой человек постоял немного, судорожно сжимая кулаки, и, наконец, заговорил.
  "Мое имя Серхио Диас, сеньоры. Не обращайте внимания на нытье сеньора Ти. Это он от усталости. Мы потеряли много товарищей. Он потерял двух сыновей, - на мгновение голос парня оборвался, но он продолжил с прежней решимостью, спустя минуту, - Но мы готовы драться на смерть, как защитники Сарагосы дерутся на смерть сейчас! И поэтому мы хотим драться вместе с вами".
  "В жизни своей не слышала более воодушевляющей речи! - раздался от двери слабый, но не менее чарующий от этого голос Хессы, и, усмехнувшись, она добавила, - Габи, Фаиз, и вы еще будете размышлять над этим?"
  Вскочив с места и чудом не раздавив головы спящих на полу герильяс, Фаиз поймал на руки проскользившую по косяку женщину. Она была босая и в одной сорочке. Как она, вообще, дошла сюда?! Мужчина страдальчески простонал.
  "Будте знакомы, сеньоры, - усмехнулся Габриэль, когда дверь за арабом захлопнулась, - Бес!"
  Сеньор Рамирес недоуменно посмотрел на него.
  "Могло быть хуже!" - уверенно заявил Серхио, занимая свое прежнее место.
  И Габриэль улыбнулся, поняв, что с этим парнем они найдут общий язык.
  .................................................................................................................................................................................
  
  
  Я люблю тебя так...
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Девятнадцатого января 1809 года последние английские корабли отплыли из порта Корунья, увозя остатки британской армии в Англию. Маршал Сульт одержал победу в этом противостоянии. Должно быть, она горчила ему так же, как взятие Сарагосы месяцем позднее будет горчить Ланну. Звездный час. Насколько он должен быть радостен для них, если их поверженные враги своим мужеством затмили их славу?
  Лежа на истертом одеяле, брошенном поверх веток и хвороста, женщина смотрела на огонь. Она не ошиблась в нем. Сэр Джон, каким бы ты ни был вне войны, но ты был отличным полководцем! Ты не отступил до конца. И Испанская земля приняла тебя, словно сына.
  "Ты видел его похороны?" - спросила женщина тихо, запрокинув голову и посмотрев на своего спутника.
  Тот тяжело вздохнул.
  "Неужели ты думаешь, госпожа, что мне было дело до похорон этого англичанина, каким бы замечательным он ни был, когда я не знал даже, будешь ли ты жить? - произнес он укоризненно, склонившись к ней и набросив поверх ее одеяла свое, - Спи, госпожа моя. Утром поговорим".
  Женщина отбросила одеяла и села.
  "Утром не будет времени!" - решительно произнесла она.
  Они находились в небольшой пещере, защищавшей их, насколько это возможно, от промозглого ветра и снега. И огонь костра едва дрожал на ветру. Снаружи доносились голоса герильяс. Но в эту ночь никто не потревожит их уединение. Их осталось слишком мало, чтобы взгляды, вздохи и жесты удалось сохранить в секрете. И, как бы ни очерствели и ни обозлились они за время войны... они бы даже могли наплевать на чувства Беса, у нее не было чувств по общему мнению! Но они не могли отказать ему в праве побыть с ней наедине в эту, возможно, последнюю для них ночь.
  "Завтра вы отправитесь на соединение с герильяс Романы, - продолжила Хесса тише, - А я уйду в другую сторону. Это, может быть, мой последний шанс отыскать детей..."
  "Я не отпущу тебя одну!" - отрезал Фаиз, прервав ее, и его темные глаза сверкнули злостью и болью в это мгновение.
  "Я иду не одна..."
  "Ты поняла!" - бросил мужчина озлобленно.
  Хесса склонилась к коленям, дотянувшись кончиками пальцев до стоп, и надолго замолчала, закрыв глаза. Фаиз смотрел на нее и вздыхал. Вздыхал безнадежно, потому что понимал, что, как бы силен он ни был, завтра он не сможет ее удержать.
  "Если ты уйдешь со мной, вся тяжесть руководства отрядом ляжет на плечи Габи, - произнесла она, наконец, открыв глаза, - Сеньор Ти совершенно ничего не понимает в войне. Серхио еще слишком молод, люди не воспримут его как командира, пусть даже он и толковый парень. А на тебя и Габи эти бандиты молиться готовы. И ты бросишь их всех?"
  Синие глаза из-под рыжеватых ресниц сверкнули в лицо мужчине, и он отвел взгляд.
  "Ты ведь бросаешь, - пробормотал он тихо, - Это не моя война, госпожа. Я здесь только ради тебя. Ради тебя..."
  Выпрямившись, Хесса взяла его руку в свои и, заглянув мужчине в глаза, произнесла тихо: "Ради меня останься здесь. Дождись меня. Я обязательно вернусь. Клянусь тебе..."
  "Ты никогда не держишь клятвы!" - усмехнулся Фаиз с горечью.
  И, вырвав руку, отвернулся от женщины к огню.
  ...Она ушла на следующее утро. Как и сказала. И только Матео отправился с ней во Францию, где, может быть, она могла бы найти хоть какие-нибудь следы своих детей. Она ушла, а он остался. И осталось еще около пятисот ободранных измученных войной партизан, потерявших в этой войне родных, друзей, дом и надежду когда-нибудь увидеть над собой мирное небо. Бес рассчитала все верно, как всегда! Думая об этом, Фаиз горько усмехался. Она понимала: что бы он ни говорил, но уже давно это - его война. И он не мог бросить людей, доверившихся ему.
  "Нас осталось слишком мало, почти все ранены, многие - серьезно, - говорил он, сидя у костра и глядя через огонь на Габриэля и Серхио, - Мы не должны вести в бой такой отряд".
  "Но мы не можем отступить сейчас! - быстро возразил Серхио, - Сейчас каждый человек в Галисии на счету!"
  Габриэль положил ладонь поверх руки молодого человека, заставив того разжать судорожно сжатый кулак.
  "Фаиз об этом и говорит, - тихо произнес он, - Нам нужны все люди. Но мертвецы нам, определенно, ни к чему. Фаиз, ты думаешь..."
  "О португальцах, - не дождавшись вопроса, ответил тот, - До границы рукой подать. В Виго наши люди. И кто точно не откажется, это они. Французы оставили в Португалии не лучшую память о себе. И северная Португалия, включая Порту, все еще под их контролем. Нам нужно наладить связь с герильяс оттуда".
  "И бить их с двух сторон от границы? - протянул Серхио изумленно, - Но ведь это огромные территории!"
  "Именно поэтому, - улыбнулся араб кровожадно, - Заставить французов метаться в погоне за двумя отрядами с двух сторон - вот что нам нужно, чтобы ослабить их силы!"
  "Ничего себе - дикий араб! - пробормотал Серхио, вспомнив слышанный когда-то отзыв о подручном Беса, - Как генерал рассуждаешь!"
  "Я и есть генерал..." - едва слышно откликнулся Фаиз.
  ........................................................................................................................................................
  ...Откинувшись на богато расшитые подушки, султан глубоко затянулся из трубки и блаженно прикрыл глаза. Он уже не так молод, чтобы гоняться за призраками. А ведь десять лет назад он готов был послать весь свой флот в погоню за ней! Сколько времени, сколько денег и сил он потратил тогда впустую, в своей одержимости забыв, кто он и в чем его долг перед Аллахом и людьми! Сегодня он не поступит так.
  Сбросив письмо с широкого дивана, на котором он возлежал, Сулейман отложил трубку кальяна и потянулся к подносу, принесенному женщиной в дорогом изаре. Прищурившись, он посмотрел в лицо женщине, но ничего не увидел, кроме длинных ресниц, скрывающих ее взгляд.
  Он никогда не мог заглянуть ей в глаза - она всегда их опускала перед ним. И с некоторых пор она даже в его покоях не снимала никаб.
  Поставив перед султаном поднос с вином и фруктами, женщина поклонилась и, спустившись по мозаичным ступеням, остановилась в нерешительности, глядя на бумагу у своих ног.
  Сулейман усмехнулся.
  "Ну что же ты? - спросил он насмешливо, - Подними его, если тебе так интересно!"
  "Султан уронил это?" - тихо спросила женщина.
  Сулейман зло скривил губы.
  "Ты сама видела, что я выбросил это! - откликнулся он нетерпеливо, - Мне не интересна больше их судьба! Если тебя она интересует - прочти письмо, я разрешаю!"
  Подняв письмо с пола и ни разу не заглянув в него, женщина аккуратно положила его на стол рядом с другими бумагами и снова обернулась к дивану, покорно опустив голову перед своим властелином.
  "Если мне будет позволено, и если султан не разгневается, - произнесла она очень медленно и тихо, - То могу ли я спросить: с Хессой и бен Ахмедом все благополучно?"
  Сулейман поставил бокал и внимательно посмотрел на нее. Такая покорная, такая чистая и такая постоянная в своей любви, даже спустя столько лет! Но она не гурия. Простая грешная женщина, каких сотни. Как же ей удалось среди всей этой грязи сохранить такую душевную чистоту?
  "Приблизься! - приказал он. И, когда женщина сделала еще несколько шагов к ступеням, уточнил властно, - Поднимись ко мне! Сядь рядом! - она беспрекословно повиновалась, - Сними никаб!"
  Ресницы женщины трепетно дрогнули.
  "Султан гневается на меня?"
  Не утруждаясь ответом, Сулейман сам сбросил черную повязку с ее лица и головы.
  "А теперь посмотри мне в глаза!" - произнес он повелительно.
  Длинные ресницы дрогнули и поднялись, открыв ее темные глаза, такие же прекрасные сейчас, как двадцать лет назад. И ее волосы почти не поседели. Сулейман бережно коснулся ее щеки.
  "Ты моя жена, - произнес он совсем другим, теплым, голосом, - Ты спишь со мной. Так почему ты прячешь от меня свое лицо?"
  Вздохнув, женщина снова опустила взгляд.
  "В темноте султан не видит, как я состарилась!"
  Эти наивные слова заставили Сулеймана рассмеяться.
  "Похоже, они вступили в войну против Франции на стороне Испании, - ответил он на вопрос жены, медленно расплетая ее косы, словно играя, - Во всяком случае, они не убиты и не схвачены, и, кажется, на их стороне много людей. В начале 1809 Хессу видели и во Франции тоже. Думаю, там она укрыла своих детей. Но уже в мае, когда Веллингтон повел свои войска против французов, она снова была замечена в Испании, в Галисии - это рядом с морем - и потом, ближе к 1910, в Андалусии, между Кадисом и Малагой. Кажется, испанцы основали там новое правительство. Республику, что ли... Кадисские кортесы, - припомнил он странное название и, посмотрев на женщину, стыдливо опускающую глаза, медленно провел пятерней по ее распущенным волосам, - Ты можешь не волноваться за них. Фаиз всегда любил Хессу. Я поэтому и приставил его к ней. Пес, который любит своего хозяина, лучшая охрана. А Хесса, - он помолчал, - Она давно хотела убивать, и вот, ее желание исполнилось".
  "Это не так! - быстро возразила султанша и под насмешливым взглядом Сулеймана добавила тише, - Хесса всего лишь хочет справедливости. Просто она не видит другого пути к ней".
  "У таких, как она, не бывает другого пути, - откликнулся Сулейман задумчиво. И, снова упав на подушки, потянул жену за собой, - Но она за морем, а мы здесь..."
  ........................................................................................................................................................
  ...Подойдя к зеркалу на одну минуту, чтобы поправить платок, Касандра надолго замерла, глядя на свое отражение. Это уже старость. Эти морщинки у глаз; кожа, утратившая былой румянец; и глаза давно не такие ясные, да и волосы не такие густые и блестящие! Габриэль был бы разочарован, увидев ее теперь.
  "Фелиц, я сильно постарела, да?" - произнесла она задумчиво.
  Фелиция уже переступила порог, но, услышав эти слова, сердито поджала губы и решительно подошла к матери.
  "Ты постарела? Что за глупости лезут тебе в голову с утра пораньше? - напустилась она на нее и, схватив Касандру за щеки, снова заставила ее посмотреть в зеркало, - Да во всей Малаге... нет, во всей Андалусии... нет же! Во всей Испании, во всем мире нет никого красивее тебя! - защебетала она вдруг, повиснув на шее матери, - Тебе же все завидуют!"
  Касандра вздохнула.
  "Это те старые клячи? - уточнила она с улыбкой, - Нет, Фелиц, я говорила про обычную старость, а не про то, когда женщины становятся похожими на покойниц".
  Фелиция покатилась со смеху. И Касандра в который уже раз отметила про себя, какая она красавица. И так похожа на отца...
  "Ну, даже если я постарела, - улыбнулась она, ласково глядя на дочь, - Ты - моя молодость! Пусть даже в тебе и нет ни одной моей черточки..."
  И она направилась к выходу. Фелиция вприпрыжку побежала следом.
  "Разве нет? - недоумевала она по пути на площадь, - У нас похожи рты! Разве нет?"
  "Рот у тебя отцовский! - отрезала Касандра, не раздумывая, и быстро предупредила следующий вопрос, - И нос тоже!"
  "И фигура! - возмущенно воскликнула Фелиция, прокружившись перед матерью, демонстрируя свою точеную фигурку, - Ты же не скажешь, что я стройная, как отец!"
  Ей самой стало смешно от этих слов. Но Касандра только мечтательно вздохнула в ответ.
  "Видела бы ты, каким стройным он был!"
  "Ясно! - протянула Фелиция, поняв, что ей не победить в этом споре, - Ну, я побегу к Диас! А ты к командирам, конечно, Сеньора?"
  Касандра улыбнулась в ответ, и они разошлись в разные стороны.
  Имя Сеньоры уже несколько лет наводило ужас на французов, проходящих через Андалусию или ведущих там бои. Им и невдомек было, что за маской таинственной Сеньоры скрывается самая обыкновенная женщина, портниха, которую французы когда-то лишили мужа, отца и брата. Женщины ужасны в мести. А с 1809 года у Касандры было еще больше причин для мести и ненависти. И ее изощренный ум работал без устали ради победы в этой войне.
  ...День встречи с Анхелой Диас стал днем траура, скорби и отчаяния в жизни Касандры. Это она на вопрос командиров герильи: почему их отряд с женщинами и детьми, не смотря на все трудности и лишения, и ужасы войны, преодолел половину Испании, чтобы добраться из Сарагосы именно в Малагу - ответила: "Так велел нам сеньор Риккардо Валенте перед своей смертью".
  Потом прозвучали имена остальных. И горше всего женщина оплакивала своего "любимого брата" Антоньо и "отца" - Пабло Роя. Они были плотниками, они приняли на себя самый страшный удар. Они погибли в Сарагосе, чтобы остальные могли спастись.
  Касандра слушала ее, как в бреду. Отец искал ее в Кордове, искал в Мадриде, и в Сарагосе тоже он не забывал спрашивать о ней каждого встречного вплоть до последнего дня. Он был жив еще десять лет после того, как она похоронила его в своих мыслях. Он женился снова, и теперь у нее есть сестра - такая же кучерявая и сероглазая, как он. Он умер только в Сарагосе, двадцать седьмого января 1809, когда французы ворвались в город. Он одним из первых принял этот удар и умер в первый же день штурма, как жил - сражаясь.
  Хела говорила еще, не в силах остановиться, не в силах сдержать слезы, и никто не мог ее успокоить. Она замолчала, только услышав нечеловеческий вопль за спинами собравшихся мужчин. Люди отпрянули в стороны, и Хела увидела, как красивая женщина бьется в истерике, упав на колени, изрывая ножом землю перед собой. Платок упал с ее головы, и длинные золотисто-русые волосы выбились из пучка, наполовину закрыв ее лицо. Ее серых глаз не было видно за слезами.
  "Отец! - кричала она, вонзая нож в землю, - Отец!"
  И собравшиеся испуганно отступали перед ее неистовой болью.
  Только юная девушка с кудрявыми темными волосами и медово-карими глазами не побоялась приблизиться к ней.
  "Плачь, мама. Теперь время плакать..." - сказала она тихо, прижав голову женщины к себе.
  Та выронила нож и, вцепившись в девушку, как в последнюю свою опору в жизни, разразилась рыданиями.
  "Отец мой!"
  А по румяным щекам девушки текли слезы. И она была похожа на ангела в это мгновение.
  ........................................................................................................................................................
  ...Дойдя до конца площади, Касандра остановилась и надолго задумалась. Выжили многие. Что ни говори, но из Сарагосы, при том, как французы повели себя там, все-таки, многие вернулись живыми. Почему же отец и Антоньо, почему Эрнандо, Риккардо и Эстебан не были в их числе? Почему эта проклятая война забирает лучших из них?!
  "Ты, что, глухой? Иди мимо, старик! - донесся до нее полный негодования голос Фелиции. И, быстро обернувшись, Касандра увидела дочь на другой стороне площади. Они совсем недалеко отошли друг от друга, - Чего ты смеешься?!"
  Касандра вздохнула. На два шага отошла от матери и уже вляпалась в историю! Что там еще за престарелые поклонники? И она подошла ближе, остановившись так, чтобы Фелиции ее не было видно.
  "Перестань смеяться надо мной старик!" - гневно выкрикнула девушка, топнув ножкой.
  Мужчина в запыленной одежде герильяс стоял спиной к Касандре и только смеялся в ответ. И этот смех... Женщина застыла на месте, вглядываясь в фигуру перед собой.
  "Не сердитесь, сеньорита, - тихо рассмеялся он, отступая перед разгневанной девушкой, - Я всего лишь хотел похвалить Вашу красоту. Я не знал, что это Вас так расстроит. Счастья Вам, юная сеньорита! - и, галантно раскланявшись перед растерявшейся и смущенной девушкой, он обернулся к своему спутнику, - Идем, Серхио".
  Касандра прижала ладони к щекам. Ее лицо пылало. Совсем как в юности! Этот голос был хриповатым - сорванным в боях, сожженным алкоголем... но это был его голос! Прислонившись спиной к стене дома, женщина смотрела на удаляющегося мужчину и не могла сделать ни шага вслед за ним.
  "Эй, сеньор, постой! - опомнившись, вдруг выкрикнула Фелиция. Незнакомец сразу обернулся, и девушка смолкла на мгновение, собираясь с решимостью, - То, что ты сказал, - произнесла она, наконец, - Правда?"
  "Чистая правда, - улыбнулся незнакомец, - Думаю, если Паула жива, она должна быть похожа на Вас, сеньорита".
  "Ого! Сейчас будет буря! - рассмеялся кто-то из прохожих, - Герильяс посмел назвать Литу Паулой!"
  Незнакомец удивленно поднял брови, и Фелиция, смущаясь, пояснила.
  "Мое полное имя Фелиция-Паула. Его выбрал мой отец. Никто не называет меня так. Так меня назовет только отец, если он жив..."
  У незнакомца быстро задвигался кадык, и некоторое время он молчал, прежде чем уточнить очень тихо: "Фелиция-Паула Долорос дель Роя? Твою мать зовут Антонией..."
  "Да! - быстро согласилась Фелиция, - Но никто, кроме отца и деда, не звал ее так. Откуда тебе знать?"
  "Господи! - воскликнул мужчина, и в следующее мгновение Фелиция уже беспомощно барахталась в его объятиях, - Ни одной ее черты и вся ее глупость!"
  Изумленно посмотрев на своего командира, Серхио почесал затылок.
  "Вот это..." - начал он, но закончить свою мысль молодому человеку было не суждено.
  Он не сразу понял это, но... это была Хела.
  Повиснув на шее мужа, она покрывала его лицо горячими поцелуями, и ее губы были солеными.
  "Серхио! Серхио!"
  Оторвав руки женщины от своей шеи, Серхио сердито посмотрел ей в глаза.
  "Как Эстер? Она не болеет?"
  "Серхио, любимый!" - сквозь смех и слезы выкрикнула женщина и снова прижалась к нему.
  Серхио усмехнулся. Значит, все в порядке. И он впервые обнял жену и прекратил ее истерику долгим поцелуем. Он ждал этого почти два года.
  "Я знал, что ты справишься, Анхела! - прошептал он в волосы женщине, крепко прижимая ее к груди и не обращая никакого внимания на толпящихся рядом зевак, - Я знал, что ты сбережешь себя и нашу дочь! Я так скучал по вас!"
  "Как умильно! - усмехнулась Фелиция, скрестив руки на груди, - Не пойти ли вам тогда домой, сеньор и сеньора Диас? Думаю, один день мы справимся и без тебя, Хела, - улыбнулась она женщине тепло и добавила насмешливо, как и прежде, - А то смущаете тут покой добрых католиков!"
  "Чувство юмора у тебя мое!" - улыбнулся Габриэль.
  Девушка вздохнула.
  "Мать тоже что-то вроде этого говорит!"
  "Кстати, где твоя мать?" - поинтересовался мужчина, недовольно щурясь на солнце, и огляделся так, просто.
  И тут же увидел и узнал. Она стояла в тени, и, все равно, нельзя было не узнать ее.
  Касандра прямо посмотрела в лицо мужчине, освещенное ярким солнцем. Он выглядел потрепанным, потертым, но мысль о старости даже не пришла ей в голову. Его улыбка и его глаза остались прежними на этом иссеченном временем лице.
  "Вряд ли сеньора Антония соизволит подойти ко мне сама..." - произнес он серьезно, шагнув к женщине у стены дома.
  Они смотрели друг на друга, и мысли рождались и стремительно гасли в их головах.
  Она стала еще прекраснее, еще женственнее с годами. Такая не могла остаться одна.
  Интересно, сколько женщин у него было. Прошло пятнадцать лет, и глупо думать, что в его сердце сохранилось что-то от той любви.
  Это даже не предательство, ведь она считала его мертвым.
  Время, состарившее ее тело, его пощадило. Но что стало с его душой за эти годы.
  Бесконечные годы врозь.
  Но, все равно, обнять - всего один раз!
  Они одновременно страдальчески зажмурились, подавляя лишние теперь чувства.
  Фелиция недоуменно смотрела на родителей. Минуту назад она видела совсем другую встречу супругов!
  "Лита, иди сюда! - заплаканная от счастья Белинда Роя остановилась рядом с девушкой, сильно сжав ее локоть, - Идем! Ты не поймешь! - прошептала она ей на ухо, - Прошел не год и даже не два, - и, обернувшись к Касандре, она крикнула громко, - Касандра, я украду твою дочурку на пару дней?"
  Фелиция, наконец, перестала упираться и последовала за женщиной. Действительно, пусть они, как-нибудь, сами. Да и на работу она уже опоздала... И, все-таки, странно.
  ...Прошел не год и даже не два. Прошло пятнадцать лет. Но, глядя на то, как легко, почти не касаясь пола босыми пятками, Касандра бегает по кухне, накрывая на стол, как хлопочет у плиты, Габриэль хотел только одного - обнять ее. Борьба с этим желанием совершенно лишила его аппетита. И, глядя на почти не тронутую еду, Касандра думала с тоской, что он теперь так далеко, что даже стряпню ее есть не желает. Едва перекинувшись парой фраз, они ушли в город - каждый по своим делам - и вернулись уже запоздно. Снова поели. И отправились спать в разные комнаты, чтобы не смущать друг друга, ведь, кто знает... На этом каждый из них обрывал мысль, не желая даже представлять себе то, что он знать не должен.
  Касандра легла в комнате Фелиции и проплакала часа два - до головной боли. А потом решила, что головная боль от вина лучше, чем от слез, и спустилась вниз с твердым намерением напиться до потери сознания.
  Габриэль уже сидел на нижней ступени лестницы, и рядом с ним стояла свеча и не тронутая бутылка малаги. Услышав шаги, он медленно обернулся.
  Сотни мыслей пронеслись в голове каждого из них за эту секунду. Но вино было вылито, и свеча, потухнув, скатилась на пол.
  И утром, открыв глаза, Габриэль ощутил горячее дыхание любимой на своей коже и, уткнувшись лицом ей в волосы, прошептал сонно: "Ты пахнешь счастьем!"
  Касандра улыбнулась и крепче прижалась к мужу.
  Ночью они уже задали все вопросы. Были ревность, слезы и гнев, разбитая посуда, сломанная мебель и страшные клятвы... И все закончилось здесь.
  Они потеряли пятнадцать лет. Пятнадцать лет тоски и одиночества. Больше они не потеряют ни дня.
  .......................................................................................................................................................
  
  Место, где сходятся наши дороги
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Лежа на кровати, Габриэль сквозь полуприкрытые ресницы наблюдал за женой и весело улыбался, отмечая про себя, что, и спустя месяцы, она все так же ежится от его взгляда, будто стыдится. Он понимал, о чем она может думать. Постарела. Мужчина широко улыбнулся, глядя на то, как быстро, торопясь сделать это поскорее, Касандра одевается, закрывая от него свое тело. Она всегда была идиоткой. Хотя, конечно же, он не скажет ей этого.
  Может быть, он один на всем свете знает о ней правду. Он знает еще с той их первой встречи. Еще тогда он понял: она прячется за грубость, за язвительность. Она всю жизнь прячет от этого жестокого мира свое ранимое чуткое сердце, и она так и не сумела стать жестокой, как Хесса. Просто потому, наверное, что с самого рождения и во всю ее нелегкую жизнь ее любили так сильно, так... Габриэль не мог подобрать слова. Он просто знал, что, лишенная многого, Касандра не была лишена главного в жизни.
  У нее не отняли эту безграничную любовь, как отняли когда-то у Хессы. У Алегры. Вспомнилось почему-то ее настоящее имя, и лицо мужчины на мгновение помрачнело. Даже имя отняли. И во дворце султана она не знала и малой толики того счастья, которое выпало на долю этой глупой женщины у окна, такой прекрасной в золотистом утреннем свете, такой нелепой в своей спешке.
  Пабло, Антоньо, потом он и, наконец, Паула - они все готовы были, и двое готовы до сих пор умереть за нее. Она стоит на пьедестале их любви, сама не понимая, насколько она им дорога. Ведь эта попрыгунья - и кто бы думал, что из его дочери вырастет такая кокетка! - смотрит на нее, как на Мадонну! Габриэль на мгновение смежил веки. Такими влажными глазами! Наверное, он выглядит ничуть не лучше, когда смотрит на нее... Должно быть, так, но, все равно...
  "Антония, - позвал он тихо, - Подойди ко мне, пожалуйста".
  Она обернулась слишком быстро, и распущенные длинные волосы - такие же длинные и прекрасные, как пятнадцать лет назад, - на мгновение взметнулись в воздух, и золотой солнечный свет пронзил их своими лучами, высветил на одно мгновение ее прекрасное лицо в профиль. Против воли губы Габриэля растянулись в счастливую улыбку. Самая прекрасная на свете женщина - его жена.
  "Подойди ко мне, моя сеньора, - прищурившись от гневно сверкающего взгляда серых глаз, повторил он свою просьбу и снова улыбнулся, - Ты такая красивая".
  Сердито нахмурившись, Касандра подошла к кровати и сверху вниз посмотрела в лицо мужа.
  "Долго ты еще намерен насмехаться надо мной? - поинтересовалась она обижено, обеими руками убирая волосы, спадающие длинными прядями ей почти до колен, - Ты думаешь, я не вижу своего отражения?!"
  "Конечно, видишь, - приподнявшись, Габриэль схватил женщину за руку и, легко преодолев ее сопротивление, увлек ее на кровать, - Но в зеркале ты видишь себя своими злыми колючими глазами! - заявил он, склонившись над ней, ласково очерчивая пальцами контуры любимого лица, - Ты не видишь себя такой, какой я тебя вижу, Антония. В моих глазах ты самая красивая, самая желанная навсегда, - тихо произнес он, склоняясь к лицу женщины, и добавил с улыбкой, отстранившись, - И ты можешь спросить Паулу, ведь у нее такие же глаза, как у меня. Она тоже это видит".
  Касандра смотрела на него так беспомощно, прижимая ладонь к покрасневшим губам, что Габриэль просто не мог оторвать от нее взгляда и не мог перестать улыбаться.
  Зажмурившись на мгновение, женщина резко оттолкнула его и вскочила с кровати.
  "Хватит уже! - воскликнула она, - Мне не девятнадцать лет, чтобы ты мог так вот играючи действовать мне на нервы!"
  "Ты хотела сказать: смущать тебя?" - уточнил Габриэль, поднимаясь с кровати следом за ней.
  И перед его насмешливыми любящими глазами Касандра отступила сейчас, как в девятнадцать лет, залившись краской до самых ушей от осознания того, что этот мужчина все так же властен над ней.
  "Ничего не изменилось, Антония, - прошептал он, привлекая ее к себе и запуская пальцы в ее мягкие волосы, - Для нас никогда ничего не изменится, любовь моя... Жизнь моя..."
  Касандра уткнулась лбом в его грудь и осторожно вдохнула его запах. Ничего не изменилось. Просто они постарели, вот и все.
  Ее руки свились на шее мужа, и очень медленно женщина подняла на него взгляд. Он улыбался так нежно. От этой улыбки ей было не просто тепло. Она обжигала.
  "Ничего не изменится, муж мой, мой сеньор..." - прошептала Касандра, потянувшись к этим губам.
  Габриэль наклонился навстречу ей. Он знает, что она думает, что чувствует. Он, может быть, один на свете понимает ее сердце, и он не ранит его даже случайно. Пусть она сама поймет, пусть поверит: ничто не важно, пока они вместе, а без нее все бессмысленно для него.
  "Я люблю тебя, буду любить вечно..."
  ...Вытолкнув командиров герильи за двери, девушка преградила им путь в дом.
  "Помолчите минутку, сеньоры! - требовательно произнесла она, - Отец переговорит с вами немного погодя. Но сначала давайте пойдем к Фаизу и Серхио. Они убеждали меня сразу же привести вас, как только вы появитесь в городе. Так давайте поспешим! Наверняка у них важный разговор".
  Переглянувшись, мужчины последовали за ней по улице. Эта девушка казалась им очень красивой и очень странной. За пару минут она так изменилась! И этот влажный блеск в глазах. Восхищение? Да, она должна восхищаться своими родителями. Они так отважны.
  Фелиция восхищалась своими родителями. И в свои пятнадцать она уже решила точно: она или полюбит так, как они, или останется старой девой! Второй вариант был ей не очень по душе, но, глядя каждый день на отца и мать, таких же верных своим чувствам сейчас, как пятнадцать лет назад, могла ли она согласиться на что-то меньшее? Девушка презрительно фыркнула, подумав об этом. Да ни за что!
  "Паула!"
  Подхриповатый женский голос заставил девушку застыть, не завершив шага. И, отступив назад, она быстро огляделась, ища среди прохожих ту нахалку, которая посмела назвать ее именем, которым называл ее только отец.
  "Паула Долорос!" - повторила женщина.
  И, наконец, Фелиция заметила ее. Это была высокая женщина в малиновой юбке, такой же, как пояса герильяс, и потертой перепачканной кровью куртке, как у отца. Ее рыжие волосы охватывала выцветшая косынка, повязанная наподобие пиратских платков. А из-за пояса торчали ножи и пистолет.
  Насмешливо улыбаясь, эта оборванка шла ей навстречу. И рассматривала ее так нагло, словно оценивала.
  "Похожа! - усмехнулась она, подойдя к девушке, - Не спутаешь. Где остановились Фаиз и остальные?"
  Фелиция хотела уже нагрубить наглой незнакомке, как вдруг осознала, что кого-то ей эта странная женщина подозрительно напоминает. Она не видела ее прежде. Она запомнила бы такое лицо и такие яркие синие глаза, и этот взгляд - он не забывался. Нет, она не видела эту женщину, но она много раз уже слышала о ней от отца!
  "Алегрия Луц! - воскликнула Фелиция изумленно, - Хесса Ибери! Португальский Бес!"
  "А в детстве меня называли Солнышком! - усмехнулась женщина добродушно, - Похоже, и меня Габи описал вполне достоверно. Так мы идем?"
  "Хесса? - медленно произнес один из командиров, скользнув взглядом по фигуре женщины, и другой, заикаясь, добавил, - Это и есть Бес? Португальский Бес?"
  "Мадонна! - хором воскликнули они, - Значит, все-таки..."
  "Жива и невредима, сеньоры, - улыбнулась Хесса, за долю секунды оценив своих новых знакомых, - С кем имею честь?"
  Фелиция довольно усмехнулась. Что ж, до вечера об отце забудут, похоже. У них с матерью есть еще один день.
  .........................................................................................................................................................Устало смежив веки, женщина прислонилась спиной к стене у двери комнаты и стянула косынку с головы. Итак, они провели вместе весь день, обсуждая будущие планы, но он ни разу не взглянул даже в ее сторону, как смотрел раньше. Он так и не простил. Стиснув зубы и сжав косынку в кулаке, она ударила им по стене и тихо простонала. Проклятый гордец! Что он думает, что она приползет к нему на коленях вымаливать прощение? Не дождется!
  "Ни за что не дождешься!" - пробормотала она, сама не заметив, как перешла на родной арабский.
  И, подумав об этом, она простонала еще безнадежнее и опустилась на корточки у стены, уткнувшись лицом в колени. Испанка. Да, она испанка. С рождения была ею, и она сейчас борется за свободу своей Родины. Но почему же тогда, нервничая или злясь, она переходит снова на тот, родной, с молоком матери впитанный, язык и верит до сих пор словам Пророка, и молится пять раз в день, как он завещал, обернувшись к Кибле? И даже этот проклятый... Почему он?
  "Алегра..." - донесся до ее слуха безнадежный вздох.
  И, вскочив на ноги, женщина распахнула дверь и решительно вошла в комнату.
  Он лежал на кровати, закрыв глаза, и только обветренные губы беззвучно шевелились: "Алегра, Алегра, Алегра..."
  Остановившись над кроватью, Хесса в ярости сжала кулаки, но ее голос прозвучал холодно и спокойно, как всегда.
  "Надеялся дозваться так? Что ж, ты дозвался!"
  Губы мужчины разомкнулись в улыбке, и он тихо усмехнулся. Едва слышно.
  "Я знал..."
  Все краски сошли с лица Хессы. Он смеется над ней! Проклятый!
  Он открыл глаза и закончил еще тише: "...если очень желать... Ты ведь больше не уйдешь, моя госпожа?"
  Он поднялся на ноги и посмотрел ей в глаза так, как она желала все эти месяцы разлуки. И это было так больно! Она, оказывается, никогда раньше не понимала на самом деле, как больно делала ему все эти годы и продолжает делать сейчас. Он ведь никогда ничего не просил. Но откуда ей знать - комок застрял у Хессы в горле, - сколько лет он зовет ее вот так, без надежды? И служит ей. Почему?
  "Я никогда не уйду..." - шепотом ответила она, нерешительно коснувшись ладонью родного лица.
  Впервые. И он улыбнулся так снисходительно, будто он знал все ее мысли наперед!
  "Ты устала, госпожа. Я приготовлю тебе ужин. И тебе, должно быть, нужно умыться. Я провожу..."
  "Минуту назад ты звал меня по имени!" - бросила Хесса обижено и, быстро отвернувшись, вышла из комнаты.
  "Когда все закончится, ты не захочешь этого, - пробормотал Фаиз едва слышно, - Ты захотела бы слышать свое имя только от него..."
  Выйдя из комнаты, он направился на кухню, по пути заглянув к сеньоре Роя, чтобы попросить позаботиться о его госпоже.
  Султан верно все рассчитал. Почти верно. Да, он ее пес, пускай. Он стерпит камень, брошенный ее рукой. Но он не примет подачки. А он видел, что было между ней и Микаэлем. И пусть для других между ними не было ничего, но он видел ее глаза, когда она говорила о нем, когда она о нем думала. И потом, когда она вынуждена была оставить его, он видел тоже. Видел все. Он предпочтет остаться ее псом до конца и не предать своей верности и любви, чем согласиться на эту жалость, так не вовремя проснувшуюся в ее жестоком честном сердце. Слишком честная, чтобы его обмануть.
  "Сеньор Фаиз! - донесся до мужчины голос Сабаша, - Вас спрашивает человек из Валенсии!"
  Фаиз нахмурился. У них не было связей в Валенсии. И кто, в таком случае, может знать его там лично?
  Быстро спустившись на первый этаж, он огляделся, ища взглядом того, кто пришел к нему.
  Незнакомец остановился у окна, в сумерках, и в первое мгновение Фаиз не смог еще различить его лица. Нахмурившись, он шагнул ближе к пришельцу и резко остановился, услышав родную речь.
  "Здравствуй, господин Фаиз бен Ахмед".
  Схватив лампу со стола, мужчина быстро поднес ее к лицу незнакомца. Теперь он видел.
  "Язид!"
  Даже если бы он увидел его мельком, он все равно узнал бы его по этим глазам.
  Молодой человек приложил руку к груди и учтиво поклонился ему, повторив свое приветствие еще раз.
  "Спасибо, что защищал мать все это время".
  Отступив на шаг назад, Фаиз поставил лампу на место и опустился на стул, прислонив ладонь к пылающему лбу.
  "Как ты оказался здесь, Язид? - спросил он тихо, - Во Франции тебе угрожала опасность?"
  Губ Искандера коснулась едва заметная улыбка.
  "Я последовал за матерью, - ответил он спокойно, - Нет, во Франции все было благополучно, и сестра в безопасности. Но я не мог оставить мать".
  "Не думаю, что это было наилучшим решением, - произнес Фаиз задумчиво, подняв на него взгляд, - Вряд ли твоя мать будет рада тому, что за ней ты последовал в самое пекло войны".
  Искандер улыбнулся снова. И Фаиз отметил, что у этого юноши очень уверенная улыбка. Должно быть, он многое перенес.
  "Однако же ислам учит нас, что достойнейшая из всех войн - служение родителям, - ответил он, - И я последовал за матерью, чтобы служить ей и защищать ее".
  Габриэль остановился в дверях и жестом остановил Серхио. С тех пор, как Хессу ранили при Корунье, он не слышал арабской речи, но в те дни, когда она лежала без сознания, он наслушался арабских причитаний вдоволь, чтобы теперь узнавать этот язык с первого же слова. А голоса собеседников еще и звучали удивительно знакомо. Фаиз - понятно. Но вот второй...
  Нахмурившись, мужчина медленно, тихо ступая, прошел в зал и огляделся. И парень напротив Фаиза, едва заметив его в дверях, улыбнулся так знакомо. Эту самодовольную ухмылочку нельзя было спутать и через пять лет!
  "Алехандро!"
  "Сеньор Долорос, я знал, что Вы не минуете этой войны".
  .......................................................................................................................................................
  
  Долг памяти
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Тяжело вздохнув, Фелиция опустилась на землю у колодца и уткнулась подбородком в колени. Она закончила все дела по дому, приготовила ужин и понянчилась с девчонками Роя и Диас, пока их матери и тетки были заняты. Она могла со спокойной совестью отправляться спать, не заботясь уже ни о чем, кроме завтрашней работы в госпитале. Но она не могла уйти от этой двери, так ничего и не узнав!
  Зажмурившись, девушка заколотила кулачками себе по коленям. Почему, почему, почему отец так жесток к ней?! Ей же тоже хочется посмотреть и послушать! Ей же любопытно!
  Громкий женский крик привлек внимание девушки, и, вскочив на ноги, она подбежала к дому. Она сразу узнала голос Хессы, но почему-то та кричала на незнакомом ей языке, на котором она иногда объяснялась с Фаизом. И единственным словом, которое разобрала Фелиция, было имя "Микаэль", которое уже несколько раз повторялось Фаизом и тем синеглазым парнем.
  На мгновение Фелиция замерла у окна кухни, которое сеньора Белинда забыла закрыть на ночь. Этот парень - сын Хессы? Интересно, он араб или испанец, или полукровка?
  "Это судьба, - донесся до нее тихий голос Белинды, - Но это чудо, правда же, Хела, - всхлипнула она, - Что он узнал Алехандро и спас его?"
  "Микаэль!" - снова исступленно завопила Хесса.
  И, громко вздохнув, Хела отняла у матери стакан с водой и сама осушила его.
  "Мам, ну, ты что? - прошептала она, - Водой тут точно не поможешь! И лучше пару бутылок!"
  "Хела!" - возмущенно воскликнула сеньора Белинда.
  Но Фелиция слышала, как гулко ударились боками бутылки с вином. И женщины вышли.
  А из дома еще долго слышались отчаянные крики: "Микаэль! Микаэль! Микаэль!"
  ...Она успокоилась только под утро, когда силы окончательно оставили ее. Но даже во сне она крепко сжимала в кулаке маленький мешочек с прядью жестких рыжих волос. Ее волосы были рыжее тогда.
  Склонившись над женщиной, Фаиз поправил одеяло на ее плечах и осторожно коснулся ладонью ее лба.
  Все разошлись. Супруги Долорос вернулись домой, Роя и Диас, и те герильяс, которые остановились у них, отправились спать. И теперь в этой комнате, освещенной только тусклыми бликами лунного света, остались рядом с ней только двое. Двое самых близких.
  Вздохнув, араб посмотрел на парня за своей спиной. Он не приближался к матери с тех пор, как узнал. Должно быть, он думает сейчас, что потерять его было бы для нее меньшим горем.
  "Ее лоб горит, - произнес Фаиз по-арабски, обернувшись к нему, - Она была потрясена".
  "Да..." - кивнул Искандер и не поднял больше головы.
  Фаиз нахмурился.
  "Она пустилась в этот путь только ради вас с Интисар, - произнес он четко, приблизившись к молодому человеку, - Она бежала от султана, не испугавшись его гнева и мести, она нагрешила так, что взгляд Аллаха, должно быть, навечно отвратился от нее, она родила и оставила ребенка, чтобы найти и вернуть тебя".
  "Я принес матери одни беды".
  Услышав эти безнадежные слова, Фаиз не выдержал и, схватив юношу за плечи, заставил его посмотреть себе в лицо.
  "Ты - единственное ее счастье! - произнес он озлобленно, - Ни султан, ни Дейл Дамиан, ни Микаэль Дрейк - никто низ них не имел шанса занять твое место в ее сердце! Пусть даже султан был великодушен, а Микаэль, действительно, ее любил, - он вздохнул, - Но все мы - всего лишь мужчины. А ты - ее сын. Она будет помнить его. Это ее долг, но теперь, когда она вновь обрела тебя, это не больше, чем долг памяти, - помолчав немного, Фаиз оттолкнул юношу и опустил взгляд, - Ступай, Язид! Завтра все будет иначе. Но дай ей до завтра переболеть этой потерей".
  "Спасибо тебе..." - прошептал Искандер и вышел.
  Фаиз сел на край кровати и осторожно провел ладонью по волосам женщины. Та сразу открыла глаза. На них блестели новые слезы.
  "Почему ты не уходишь? - спросила она тихо, - Почему ты всегда так терпелив со мной?"
  "Я не ухожу, потому что я понимаю, - грустно улыбнулся мужчина в ответ, - И, ты знаешь это, Алегра, мне ничего другого не остается, как только быть терпеливым".
  Устало рассмеявшись, Хесса крепче сжала талисман Мигеля в своей руке.
  "А помнишь, в том бою..." - улыбнулась она.
  Фаиз слушал и подтверждал: да, он помнит, да, Микаэль был отважным и веселым, он был замечательным.
  "Он был замечательным, - произнес он тихо, накрывая женщину одеялом до самой шеи, - Хочешь, я попрошу дочь Касандры вышить новый мешочек, чтобы этот не запачкался или не повредился? Ты могла бы носить его на шее, как делал он".
  Благодарно всхлипнув, Хесса прижала свое сокровище к груди.
  "Я сама..." - пробормотала она и в следующее мгновение уже уснула.
  Печально улыбнувшись, Фаиз вышел из комнаты и тихо закрыл дверь. Ему не хотелось оставаться в доме, и он вышел во двор. Уже светало, и не было никакого смысла ложиться спать на полчаса.
  Девчонка Джибраила стояла у колодца и смотрела на него большими карими глазами - такими же, как у ее отца, - и смотрела она так же понимающе, как он. Словно видела насквозь.
  "Я полью тебе, - произнесла она повелительно, набирая в ковш воду из ведра, - Иди сюда".
  Усмехнувшись, Фаиз шагнул к ней.
  "Ты провела здесь ночь? Сразу было видно, что ты любопытна!"
  "Провела бы, если бы отец позволил! - откликнулась Фелиция невозмутимо, - Но, на самом деле, я просто иду в госпиталь и, вот, решила узнать, как там Алегрия".
  "Все будет хорошо. Спасибо".
  "У меня тоже есть долг памяти перед одним человеком, - задумчиво произнесла девушка, протянув мужчине полотенце, - Он был доктором... - она нахмурилась и, уже отойдя на несколько шагов, снова обернулась к нему, - После отца и него, ты - самый удивительный мужчина в моей жизни!" - произнесла она решительно и быстро вышла за ворота.
  Улыбнувшись, Фаиз проводил ее взглядом и снова вернулся в дом.
  
  Кадис
  
  Жестокая фантазия
  
  ...Босиком пройдя к дверям кухни, Фелиция застыла у них, прислушиваясь к разговору родителей. В это утро они проснулись очень рано. В это утро многие в Малаге проснулись рано. Отряд герильяс на рассвете должен был отправиться к Кадису, чтобы защитить свободу Испании.
  Сердце свободной Испании билось в Кадисе с тех пор, как собрание Учредительных Кортесов перебралось туда из Леона, и с тех пор французские войска затягивали петлю вокруг города все туже. И теперь каждый испанец должен был выбрать - свобода или рабство. Для герильяс отрядов Габриэля Долорос и Фаиза бен Ахмед это был решенный вопрос.
  Отец только на одну ночь вернулся домой, чтобы увидеть ее и мать. С ним были некоторые другие командиры со своими отрядами. Фаиз пренебрег этой возможностью ради того, чтобы оказаться в Кадисе как можно скорее. И теперь взбешенная его поведением Хесса, пришедшая со своими герильяс из Хаэна, спешила вновь отправиться в путь.
  Услышав тихий лязг оружия, девушка прижала руки к груди, но сдержала траурный стон. Серхио говорит, что они освободят Испанию, положат начало новой, свободной, жизни, но это начало выглядит сейчас так страшно, кроваво, и новые песни - это звук металла и крики умирающих людей где-то там, далеко.
  "Габриэль, я хочу отправиться с тобой в этот раз..." - едва слышно, просительно, произнесла Касандра.
  И Фелиция вжалась в стену, зажав ладонями рот. Снова звякнул металл. Это, должно быть, Кровавый Архангел застегнул перевязь с оружием на поясе.
  "Ни за что, - коротко ответил он, и девушка услышала жалобный всхлип матери, - Ты останешься здесь на случай, если они победят, все-таки. Нельзя исключать и такую возможность, - вздохнув, Габриэль привлек к себе жену, - Потом, наша дочь такая идиотка. Ей нужен постоянный присмотр, - улыбнулся он, покрывая поцелуями ее глаза и щеки, - Не плачь, Антония. Если нам суждено победить в этой войне, я обязательно вернусь".
  "Еще через пятнадцать лет?" - всхлипнула та.
  Выглянув, Фелиция посмотрела на родителей, и на глаза ей навернулись слезы.
  "Я вернусь, как только мы одержим победу, обещаю, - прошептал Габриэль, крепче прижимая к себе жену, - Ты не будешь ждать напрасно и дня, любовь моя..."
  Уткнувшись лицом ему в грудь, женщина сердито шмыгнула.
  "Я вообще не собираюсь ждать тебя! Лучшие годы моей жизни ушли на ожидание, и я не намерена дважды повторять эту ошибку!" - пробормотала она обижено.
  Улыбнувшись, Габриэль осторожно сжал ладонями ее лицо и заставил ее посмотреть на себя.
  "Я люблю тебя, Антония..." - прошептал он нежно.
  И, едва он наклонился для прощального поцелуя, как Касандра, не выдержав, разрыдалась в голос.
  "Возьми меня с собой, любимый! - взмолилась она, обняв руками шею мужа, - Я чувствую, чувствую, что больше ты не вернешься с этой проклятой войны!"
  Он обнимал ее, целовал и успокаивал, и обещал, что обязательно вернется.
  Услышав женский плач, Искандер остановился в коридоре и огляделся кругом. Сеньорита Паула сидела у двери на кухню, обняв колени, и тихо плакала. Так безутешно и безнадежно, как ребенок.
  Приблизившись к ней, молодой человек медленно протянул руку к ее плечу, но потом отдернул, так и не коснувшись девушки.
  "Сеньорита?"
  Всхлипнув, девушка подняла на него взгляд и, быстро вскочив на ноги, схватила его за руку, утаскивая от кухни.
  И впервые в жизни мужчина вырвал руку из ее рук и отскочил от нее так испуганно!
  Остановившись посреди комнаты, Фелиция обернулась к парню. Она уже совладала с собой и была по-прежнему высокомерна и насмешлива.
  "Ты чего шарахаешься? - усмехнулась она весело, - Я не заразная!"
  Отступив от нее, Искандер опустил в пол прекрасные синие глаза.
  "Мужчина не должен прикасаться к женщине столь легкомысленно, - произнес он серьезно, - Это неуважение".
  Фелиция протяжно присвистнула.
  "Еще и это? Знаешь, пожалуй, я хочу за тебя замуж!" - изрекла она и выскочила во двор.
  Искандер проводил ее задумчивым взглядом.
  "Женщина не должна шутить подобными вещами..." - произнес он очень тихо, словно в продолжение разговора.
  И вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной насмешливый голос матери.
  "Не думаю, чтобы она шутила! Будь осторожнее, Язид! В этом семействе не привыкли упускать своих жертв".
  Обижено посмотрев на мать, юноша вышел во двор, и та последовала за ним, все еще насмешливо улыбаясь.
  И всю дорогу до дома Диас она и сеньора Касандра подшучивали над молодыми людьми, рассуждая почти серьезно о том, что невестка, в первую очередь, должна понравиться свекрови, а это Хесса наотрез отрицала. И сколько ни вилась вокруг нее сеньорита Паула, которая довольно быстро втянулась в эту забавную игру, расписывая свои неоспоримые достоинства, недостатков "злобная свекровь" умудрялась насчитать больше. Похоже, женщин это, действительно, веселило, да и сеньор Долорос смеялся от души. И один Искандер брел позади всех, низко опустив голову и обижено сжав губы, ни на кого не глядя. Нельзя шутить такими вещами!
  "Уф! - выдохнула Фелиция весело, крепко сжав запястье юноши и заставив поднять на себя взгляд, - Я не понравилась свекрови! - сообщила она со смехом и тут же ослепительно улыбнулась, - Но, в конце концов, жить со мной тебе, а не ей!"
  Габриэль и Хесса, громко рассмеявшись, ударили по рукам, а Касандра накрыла своей ладонью их рукопожатие.
  "Так и договоримся!" - сквозь смех выдавила она.
  Искандер осуждающе посмотрел на мать, но та казалась такой счастливой, что и он тоже не смог сдержать улыбку.
  "Тебя отдали мне, - рассмеялась Фелиция довольно, сбоку посмотрев ему в лицо. И, уловив тень недовольства во взгляде юноши, добавила беспечно, - Мы будем счастливы, можешь поверить!"
  Заметив Анхелу Диас и сестер Санчес, девушка, взметнув юбками, с радостными криками бросилась к ним, и они исчезли в доме. А вокруг командиров стали собираться герильяс.
  "Лита хвастает, будто выспорила тебя у Хессы, - усмехнулся Серхио, остановившись рядом с Искандером и добавил с улыбкой, - Не хмурься так, Алехандро! Ты остаешься за главного теперь в нашем отряде, так что привыкай и к этому тоже. И присмотри за моими, - добавил он тише, - Хела, конечно, будет рваться везде и всюду, но ты помни..."
  Искандер положил ладонь мужчине на плечо и серьезно посмотрел ему в лицо.
  "Я помню, - улыбнулся он, - Ничто не навредит твоей жене и детям. Будь спокоен".
  "Спасибо, друг".
  
  ...........................................................................................................................................................
  
  ...Глядя вслед уходящим партизанам, Искандер сердито хмурился.
  Мать со своим отрядом покинет Малагу завтра, и после этого только сеньора Касандра и он останутся здесь командирами. Немного страшно для двадцати лет, но он поклялся с честью исполнить свой долг, и он исполнит его.
  "Страшно? - тихо спросила Фелиция и, сжав его пальцы своими тоненькими нежными пальчиками, неожиданно серьезно посмотрела парню в глаза, - Всегда так поначалу. Мать тоже сначала боялась..."
  Осторожно высвободив руку, Искандер, едва касаясь волос девушки, провел ладонью по ее голове, как, бывало, он гладил Интисар, и уверенно улыбнулся.
  "Я мужчина, - сказал он тихо, - Все будет хорошо, сеньорита Паула".
  Осознав, что он, все-таки, назвал ее этим именем, молодой человек невольно отступил в сторону.
  Но Фелиция светло улыбнулась: "Тебе - можно. Теперь ты - мой командир".
  И, сказав эту странную фразу, она убежала следом за женщинами.
  На горизонте не было видно уже даже пыли из-под ног ушедших. Кому-то из них было не вернуться назад.
  ........................................................................................................................................................
  
  Кортесы
  
  Жестокая фантазия
  
  Весь серый от дорожной пыли, герильяс вошел в ворота госпиталя, ведя взмыленного коня в поводу, и опустился на землю у колодца, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.
  И, увидев из окна этого человека, сеньорита Соледад Санчес громко вскрикнула и бросилась вниз по лестнице.
  "Маноло!"
  "Маноло? - Сабрина и Анхела быстро переглянулись, - Лукас?"
  "Маноло Лукас? - прищурившись, переспросила высокая стройная девушка, выглянув из-за штор, и, вполголоса сказав что-то больному, вышла в общий зал, - Вернулся один?"
  Сестры снова переглянулись, и Хела шагнула уже к ней, протягивая руку, чтобы задержать, но девушка легко обошла ее и, сняв с головы косынку, быстро направилась к выходу.
  "В мать!" - произнесла Хела с добродушной усмешкой.
  "В деда..." - едва слышно вздохнула Сабрина.
  И обе они снова замолчали и разошлись по своим делам.
  Маноло Лукас вернулся один, но он вернулся с такой новостью, которую обязательно должен был донести как можно скорее до Сеньоры и Язида. А так как сил идти дальше ни у него, ни у его коня уже не осталось, он свернул в ворота госпиталя, зная наверняка, что оттуда до них любая новость долетит со скоростью молнии.
  И теперь, осторожно и ласково обнимая сеньориту Соледад, проливающую на его грудь не то слезы радости, не то слезы злости, и шепча ей что-то тихо-тихо в утешение, он внимательно смотрел на приближающуюся девушку в застиранном платье сестры милосердия и дружески улыбался ей.
  Черные кудри, забранные в пышный хвост, доставали ей почти до поясницы, ее глаза мерцали янтарем на солнце и, тем не менее, оставались темными, как горький кофе, и ни одной улыбки не отразилось в их глубине, как ни разу улыбка не тронула ее яркие алые губы. Сеньорита Долорос дель Роя стала намного реже улыбаться за эти три года. Ее детская восторженность поблекла от ежедневной скорби, и вера в скорую победу, казалось, почти угасла в этих золотисто-карих глазах. Должно быть, так было когда-то и с ее отцом, и с дедом, со многими еще до них.
  Но в этот раз - Маноло широко улыбнулся своим мыслям и крепче прижал к груди голову Соль, подавляя ее рыдания, - в этот раз они уже не уступят никому! Они слишком близко к цели!
  "В Кадисе собранием Кортесов принята Конституция, - произнес молодой человек, улыбнувшись еще шире при виде изумленных глаз девушки, - В осажденном Кадисе народ Испании принял свой закон, - повторил он, - Не Карла и не Наполеона, не Жозефа и не Фердинанда - наш закон!"
  Соледад перестала всхлипывать и попыталась отстраниться от юноши, но он только крепче прижал ее голову к своей груди.
  Свет на дне глаз сеньориты Долорос так странно дрожал в этот миг. Сглотнув, девушка сделала еще один шаг и замерла в нерешительности.
  "Конституция?" - повторила она тихо.
  "Наша Конституция! - во весь рот улыбнулся Маноло, - Так, как и говорил Серхио, как говорили сеньор Долорос и сеньоры Роя! Равноправие! Больше не будет притеснений! Даже король должен будет подчиняться собранию Кортесов! Больше нет Инквизиции! Не будет телесных наказаний и принуждений к вере! Сеньорита Долорос, Вы даже не представляете..."
  Юноша смолк, когда слезы - чистые, как в детстве, - прочертили по лицу девушки две ровные дорожки, и она улыбнулась, поймав их уголками губ.
  "Как отец? И остальные?" - произнесла она тихо.
  И Соль дернулась в объятиях жениха, пытаясь обернуться на этот странный голос, но тот не позволил ей сделать этого.
  "Все живы, все здоровы, сеньорита, - с улыбкой ответил он, - Все бьются за наше будущее. И, верьте нам, мы победим в этот раз. Но я должен сообщить эту новость Сеньоре и Язиду, - добавил он после непродолжительного молчания и виновато улыбнулся, - А я так устал".
  "Соль, займись им! Я скоро!" - крикнула Фелиция, срываясь с места.
  Почувствовав, что объятия Маноло ослабли, Соль высвободилась из них и удивленно посмотрела вслед убежавшей девушке. Сеньорита Долорос дель Роя давно уже не вела себя так раскованно.
  "Вот, а ты..." - всхлипнула она, отступая от юноши.
  Она только теперь окончательно осознала, насколько нескромно повела себя минуту назад, но вину за это, все равно, намеревалась свалить на парня. Маноло это понимал, поэтому он не позволил ей продолжить.
  "Сеньорита Соледад, - позвал он тихо, и девушка тут же подняла на него растерянный взгляд, - Не сердитесь на меня".
  И, крепко обняв ее, он впервые поцеловал девушку. Отбиваться было бесполезно, и, должно быть, по этой причине, Соль совершенно не сопротивлялась.
  ................................................................................................................................................................................................
  ...Словно молния, Фелиция Паула Долорос дель Роя пронеслась по пыльным улицам Малаги, разбив сонную утреннюю тишину своим звонким криком: "Конституция! В Кадисе принята испанская Конституция! Теперь даже король должен будет держать ответ перед нами!"
  И вслед ей со стуком открывались ставни, и люди выглядывали на улицу, недоуменно глядя на клубы пыли, поднятые сеньоритой Долорос, еще не осознавая до конца, что это случилось.
  В осажденном французами Кадисе народ Испании принял свой закон! Теперь уже им некуда отступать. Они победят непременно, и их дети не будут знать, что такое Инквизиция и доносы, пытки и унижения! Абсолютизма больше не будет!
  Влетев во двор, Фелиция повисла на шее матери.
  "Конституция, мама! В Кадисе принята наша Конституция! - рассмеялась она и, не дожидаясь ответа от растерявшейся женщины, бросилась к Хессе, сидевшей под навесом, - Конституция, Алегрия! - воскликнула она, заключив ту в объятия, - Конституция!"
  Хесса быстро убрала за спину стилеты, которые точила, и осторожно отстранилась от девушки.
  "Ты бы хоть иногда смотрела, на что бросаешься!" - пробормотала она недовольно.
  Но Фелиция уже не слушала ее. Кружа по двору, она повторяла одно только слово, которое в ее понимании означало свободу.
  Мрачно переглянувшись, Касандра и Хесса вернулись к своим занятиям. Для них эта Конституция еще ничего не значила. Они знали: за те свободы, что обещаны им в ней, каждому человеку в Испании - от ребенка до старика, без деления на мужчин и женщин - еще придется пролить немало крови.
  Но Фелиция в свои девятнадцать была на редкость восторженна, и она смеялась и кричала "Конституция!", и это заставляло женщин невольно улыбаться.
  "Конституция, Эстер, слышишь? - воскликнула она, подхватив на руки племянницу, - Свобода!"
  Девочка тоже весело смеялась. И в эти наполненные смехом мгновения Касандре казалось, что снова наступил мир.
  Искандер остановился на веранде, со снисходительной улыбкой глядя на кружащую по двору девушку. Она казалась ему необыкновенно красивой. Она казалась ему даже похожей на Интисар. Не такой красивой, как Интисар, но, все-таки, очень похожей на арабку.
  "Конституция, Алехандро!" - заметив его, воскликнула девушка и, опустив на землю все еще заливающегося смехом ребенка, в два прыжка преодолела расстояние, разделявшее их, и заскочила на ступени веранды.
  Ее лицо горело румянцем, ее глаза сияли счастьем, и ее большой улыбчивый рот улыбался без конца. И отвести от нее взгляда Искандер просто не мог. Как зачарованный, смотрел в эти глаза и не мог оторваться. Может быть, она даже и так же красива, как Интисар, - пронеслась в голове кощунственная мысль.
  Приподнявшись на цыпочках, Фелиция обняла его за шею и поцеловала.
  Стилеты Хессы со звоном упали на каменный пол, и Касандра задумчиво посмотрела на нее, улыбаясь одними глазами.
  "Конституция! - повторила Фелиция с улыбкой, отстранившись от молодого человека, - Сегодня можно все!"
  И, спрыгнув на землю, она молнией вылетела за ворота.
  "Сегодня можно все! - радостно выкрикнула Эстер, бегая по двору, - Конституция! Ура!"
  Багровый от стыда и смущения, командир герильи Искандер бен Сулейман, по прозвищу Язид, медленно вернулся в дом.
  
  В войне или мире...
  
  Жестокая Фантазия
  
  В Сент-Джеймсе никогда даже вопроса не стояло о том, чем должна закончиться эта война. Конечно, союзники победят. И, конечно, первое, что они сделают на правах победителей, это водворят снова павшую монархию во Франции и Испании. Ни о каком сохранении даже остатков того самоуправления, которое стихийно возникло в годы войны в Испании, ни о каких кортесах, захвативших под предлогом защиты страны власть в этой стране, отняв ее у законного монарха, не могло идти речи. И если Россия признала эту абсолютно незаконную республику в 1812 году в этих своих Великих Луках, то это проблема России, а не Великобритании. И российский монарх отступится от этой затеи, едва поймет, что кортесам не удержать власть в Испании за собой. А кортесы никогда не будут править в Испании, это так!
  На счастье монархистов, виконт Веллингтон никогда не страдал подобными причудами, из-за которых он мог бы воспринять испанцев, как союзников в этой войне. О, нет! С начала своей карьеры и до самой своей смерти Артур Уэлсли, виконт Веллингтон, оставался непоколебимым консерватором и слугой Империи. Он сражался на этой войне не ради будущего мира, как сэр Джон Мур, и его холодный рассудок никогда не затмевали какие-то несбыточные мечты о всеобщем счастье. Он всего лишь восстанавливал порядок в Европе. Ведь это так просто. Нельзя позволить пасть монархии ни в одной из европейских стран, чтобы брожение в умах плебса не пошатнуло устои монархии в самой Англии. Будучи монархистом до мозга костей, Артур Уэлсли, должно быть, гордился даже тем, что именно на него возложена теперь почетная миссия вернуть монархию туда, откуда она была изгнана неразумным плебсом. И с кем ему придется сражаться ради этого, должно быть, не имело для него значения. Французы, испанцы, англичане. Какая разница? И даже если через несколько месяцев после снятия осады мятежного Кадиса ему придется повести войска уже против испанцев, сражавшихся с ним до того на одной стороне, это не будет иметь значения. Это нужно Империи, значит, это нужно миру. Всему миру, даже если сами люди не осознают этого сейчас.
  Остановившись на возвышенности, командующий обвел взглядом раскинувшийся ниже город. Они так долго боролись за него с французами на стороне испанцев. Но, возможно, когда-нибудь им придется объединиться с французами против испанцев.
  Мог ли виконт Веллингтон предвидеть, что так оно и будет, спустя несколько лет?
  Взгляд мужчины выцепил из толпы герильяс подозрительно знакомую фигуру, и Артур Уэлсли нахмурился, пытаясь рассмотреть этого человека лучше. Это, действительно, подозрительно. Это поразительно и невероятно, если этот человек в окровавленной куртке герильяс - тот самый махо. Если он выжил, пройдя сквозь все, даже побывав здесь. Виконт нахмурился сильнее. Сколько лет прошло с тех пор, как он попал к ним в плен после Трафальгарского сражения? Почти восемь. Но сомнения быть не может, это он. Он жив, он здесь. Он был здесь все это время, участвуя в защите Кадиса, защищая Собрание Кортесов и их Конституцию, рискуя жизнью. Интересно, он все так же ищет смерти, как и в 1805 году? Мужчина усмехнулся. Вряд ли. Это немного несправедливо, но, похоже, этому мерзавцу удалось найти нечто лучшее.
  Обернувшись на окрик, командир герильи Габриэль Долорос застыл на месте, огромными от удивления глазами глядя на приближающихся к нему людей.
  "Найди Фаиза, - приказал он своему спутнику коротко, - Скажи, Хесса здесь".
  Тихо ахнув от изумления, парень со всех ног бросился на поиски командира. Он был уверен, что после последнего ранения Бес уже не вернется на войну. Все были уверены в этом. И те, кто застали еще эту сумасшедшую с тремя ее стилетами, даже немного скучали о ней. Но им спокойнее было думать, вступая в очередной бой, что Португальский Бес, Хесса Ибери, Алегрия Луц, забывшая свое имя, в это время находится в Малаге, в доме сеньора Долорос, где ей ничего не грозит. Однако она вернулась, едва раны перестали беспокоить ее. И ее синие глаза сверкали все так же отчаянно и безрассудно.
  Встретившись с ней взглядом, Габриэль зло сощурил усталые глаза.
  "Салют, Алегра, - произнес он тихо, протягивая женщине руку, и добавил еще тише и озлобленне, - Я этого не забуду, не сомневайся!"
  "Салют, Габриэль! - усмехнулась та в ответ, проходя мимо, - Правильно, помни мою доброту. Ты уже послал за ним?"
  "А то как же!" - огрызнулся Габриэль, обернувшись к спутнице Хессы, и надолго замолчал, зло щурясь и почесывая отросшую бороду, взглядом скользя по ее лицу, волосам, телу.
  И его глаза невольно теплели от этого, и ему приходилось закрывать их ресницами, чтобы не выдать своих чувств. Так близко! Впервые за два года!
  А вокруг столько людей, что он просто не может... Ведь он не может? Мужчина осторожно поднял глаза и мгновенно наткнулся на влажный счастливый взгляд женщины. Проклятье, он не может!
  И, тем не менее, суровый командир на глазах у всех шагнул вдруг к этой усталой, измученной дорогой и покрытой пылью с головы до ног, женщине и заключил ее в объятия, прижав к своей груди так сильно, что стук его сердца должен был оглушить ее, наверное.
  "Я еще понимаю - Алегра, у нее с головой всегда неладно было, - произнес он мрачно, покрывая осторожными поцелуями ее грязные волосы, - Но ты, Антония! Как ты могла оставить Паулу одну? Она же такая дура, прости, Господи!"
  Касандра усмехнулась и, привстав на цыпочки, потянулась к нему всем телом и, казалось, всем своим существом.
  "Фелиц не одна, - улыбнулась она задорно, обвивая шею мужа руками, - Они остались вдвоем с Язидом. И мы с Хессой решили, что, если все сложится удачно, наверное, осенью придется играть свадьбу".
  Яростно сверкнув глазами, Габриэль отстранился, избегнув поцелуя.
  "Здесь нет Алехандро, поэтому ваша с Хессой игра в сватовство совершенно ни к чему!" - произнес он сурово.
  Хесса только усмехнулась, опустившись на мостовую у стены дома. А Касандра заулыбалась очень весело, словно дразня.
  "Это не игра, муж мой, - протянула она лукаво, - Фелиц характером пошла вся в отца, поэтому у Язида, увы, но нет выбора! Хотя я сомневаюсь, чтобы он был против этого".
  И, потянувшись еще раз, она поцеловала, наконец, опешившего мужчину. Тот не сразу сообразил, что попался в ловушку, и обнял ее еще нежнее и крепче, на зависть всем герильяс, наблюдавшим эту сцену. Их тоже ждали жены и невесты дома. И, когда они закончат с этой проклятой войной, они тоже нацелуются всласть!
  Посмотрев на супругов Долорос некоторое время, Фаиз бен Ахмед снисходительно улыбнулся и приблизился к женщине, задремавшей в тени дома. Должно быть, она сильно устала.
  "Хесса. Проснись, Хесса, - тихо позвал он ее по-арабски, опустившись рядом на колено и осторожно коснувшись ее сбившихся пыльных волос, - Не стоит спать прямо здесь. Ты должна пойти в дом. Я скажу приготовить тебе умыться и поесть..."
  Мужчина смолк, встретив прямой взгляд пронзительно-синих глаз.
  "Раньше ты все делал сам для меня, - откликнулась она на том же языке, - Теперь надоело?"
  Едва заметно улыбнувшись, Фаиз приложил руку к груди и склонил перед ней голову.
  "Конечно, я все сделаю сам для тебя, госпожа..." - произнес он еще тише.
  И от этого спокойного мелодичного голоса, и от этих покорных слов, произнесенных воином по прихоти женщины, и от осознания того, что ничего не изменилось между ними за эти годы, сердце Хессы пронзила острая боль.
  Поднявшись на ноги, она последовала за Фаизом, не глядя больше на него. Он был и останется ее псом, но он не примет подачки из жалости. Для этого он слишком горд.
  "Странные люди!" - пробормотал один из герильяс, провожавших их взглядами.
  Супруги Долорос понимающе переглянулись. Ничего странного!
  "Наша жизнь - это череда ошибок, Антония, - прошептал Габриэль в волосы жене, крепче прижимая к груди ее поникшую голову, - И ошибаться можно много, много раз. Но потом наступает расплата. И тогда уже ничего не поделать".
  Касандра вздохнула и сильнее сжала кулаками его куртку. Расплата настанет для каждого из них. Она знает это. Иначе не может быть. Но их дети должны прожить свою жизнь иначе! Потому что, если нет, то какой во всем этом смысл?
  .................................................................................................................................................................................
  Прячась за углом госпиталя, сеньорита Долорос дель Роя пристально наблюдала за молодым человеком, бродившим кругами по площади перед ним. Уже темнело, и он то и дело бросал на серое здание тревожные взгляды.
  И то и дело хорошенькие барышни подходили к нему, будто бы для того, чтобы поздороваться. Командир герильи Алехандро Луц вызывал живой интерес у девушек Малаги. И вечерами их словно магнитом притягивало на площадь у госпиталя, где он ожидал свою подопечную в одно и то же время каждый день вот уже два месяца подряд.
  Искандер зло сощурил пронзительно-синие глаза. Она никогда не выходила вовремя!
  Он мог простоять на площади и час, и два, ожидая ее, и поток приветливых сеньорит, спешащих мимо по - вдруг! - возникшим делам, не оскудел бы до самой кромешной темноты! Фелиция со злости ударила в стену каблуком стоптанных туфель. И со всеми ними он разговаривал так вежливо, всем улыбался так открыто и искренне, словно только их и ждал. Он никогда не бывал таким с ней! Девушка закусила губу и скрылась за стеной, намереваясь заставить понервничать этого мерзкого ханжу еще, как минимум, час.
  "Лита, ты собираешься сегодня идти домой? - бесшумно возникнув за ее плечом, поинтересовалась Сабрина Роя скучно, - Вам не надоела еще эта детская игра в обиженных?"
  Фелиция вздрогнула и обернулась к женщине. Она считала ее своей кровной теткой с тех пор, как, осознав вполне четко, что Антоньо Роя не вернется с войны, и отвергнув все предложения от самых привлекательных и добрых молодых людей Малаги и окрестностей, Сабрина взяла его имя. Не как жена, но как вдова она осталась верна его памяти. Прошло четыре года - и это приняли все.
  Посмотрев на фигуру Искандера, все еще маячащую в сумерках, Сабрина обняла племянницу за плечи и поцеловала в висок.
  "Не будь дурой, Паулита, - произнесла она тихо, - В войне или мире, но не отворачивайся от своего счастья, не отрекайся от него ни из-за страха, ни из ревности, каким бы коротким ни был его срок... Вырви его у судьбы! Потому что потом тебе может уже не достаться и этого..."
  Фелиция хотела обернуться, чтобы взглянуть в лицо названной тетки, голос которой так странно дрогнул при этих словах, но Сабрина уже вытолкнула ее из-за угла и, резко развернувшись, вернулась во двор госпиталя.
  Заметив девушку, Искандер, который ждал ее уже не меньше часа, поспешил ей навстречу.
  "Добрый вечер, сеньорита Долорос, - после объявления о принятии Кадисской Конституции, молодой человек решил называть ее только так и держаться еще уважительнее и строже, чтобы не допустить подобных шуток со стороны излишне раскрепощенной, на его взгляд, девушки, - Вы задержались сегодня. В госпитале снова потребовалась Ваша помощь?"
  "Вроде того!" - хмуро откликнулась Фелиция и, не взглянув на него, прошла мимо.
  Нет, ну это надо же! Он до сих пор делает вид, будто верит всей ее лжи! Девушка ускорила шаг. Это просто бесит порой!
  Улыбнувшись в сторону, Искандер быстро нагнал ее и произнес совершенно серьезно: "Должно быть, случилось нечто непредвиденное, раз Вы так задержались. Я уже начал волноваться".
  "Ну, скучно тебе, в любом случае, не было!" - встряхнув густыми локонами, откликнулась Фелиция сердито.
  Она упорно игнорировала все проявления вежливости со стороны этого странного парня, и, чем вежливее он был, тем больше она грубила. Но, к ее досаде, чем больше она грубила, тем вежливее он был. Ни разу Фелиции не удалось вывести его из себя настолько, чтобы он показал, наконец, свое истинное лицо, а не эту маску!
  Следуя за девушкой, Искандер все больше хмурился, глядя на ее кудрявые волосы, стянутые в тугой хвост и так и прыгающие по плечам при каждом шаге, и при каждом шаге обнажавшие ее изящную гибкую шею. Поначалу его даже забавляла эта игра, но всему есть предел, в конце концов. Сколько она может развлекаться, доводя его до белого каления своими издевками и грубостью? Она, что, совершенно ни во что его не ставит? Что он такого сделал, чтобы заслужить подобное отношение? Молодой человек беззвучно вздохнул и низко опустил голову. В любом случае, он не может позволить себе пасть до перебранок с женщиной, как бы несносно она себя ни вела. И, кроме всего, сеньора Долорос доверила ему заботу о сеньорите Пауле, и подвести ее и сеньора Долорос он просто не имеет права. Пусть она лжет, пусть издевается и смеется над ним за его спиной, но мужчина не может поступать подобным образом, и поэтому он так не поступит! Он останется на своем. А она - пусть решает сама! Хотя, конечно, мысль о том, что сеньорита Паула так ненавидит его, больно ранила сердце Искандера. Но с этим он ничего не мог поделать. Он не может изменить ее чувств. Но она, действительно, странная в последнее время, еще более странная, чем всегда. Может быть, случилось что-то, о чем он не знает? Судя по тому, насколько схожи их с сеньором Долорос характеры, она бы, скорее всего, скрыла свои неприятности. Искандер нахмурился сильнее.
  "Вы чем-то расстроены в последние дни, сеньорита Долорос, - произнес он тихо, закрыв за собой дверь, - Я могу помочь Вам?"
  Фелиция только хмыкнула в ответ и исчезла в темноте.
  Шумно выдохнув, Искандер опустился на пол у стены и взъерошил волосы руками.
  "Не понимаю! - пробормотал он по-арабски, - Я совершенно не понимаю эту девчонку!"
  "Идиот! - выкрикнула Фелиция зло, захлопнув за собой дверь спальни, - Он ничего не понимает!"
  .................................................................................................................................................................................
  ...Касандра Долорос неслышно вошла в спальню и осторожно прикрыла за собой дверь. Было темно, и только в окно струился свет уже почти осенней луны, тусклой и желтой, тоскливой, как то предчувствие, которое не оставляло женщину все последние месяцы.
  Остановившись над кроватью, она долго смотрела на спящего мужа. Он был похож на ребенка в своей беспечности. Он дрался, он ежедневно рисковал жизнью, но после он всегда так мирно засыпал, и только иногда стонал во сне от кошмаров. Иногда плакал.
  Наклонившись, Касандра нежно коснулась ладонью его лица. Он словно отдыхал после игр. А ведь шла война. В их жизни вот уже двадцать лет шла война, которой не было видно конца. Вздохнув, женщина выпрямилась и подошла к окну.
  Какая тоска! Такая жуткая тоска одолевала ее во Франции, когда однажды она предсказала смерть пяти революционерам. И после она предсказывала еще многое. И все сбывалось. Женщина страдальчески зажмурилась. Свое последнее предсказание два года назад она сделала мужу. "Ты не вернешься уже с этой проклятой войны!" - эти слова, брошенные так легкомысленно, до сих пор звучали в ее памяти. И ощущение грядущей потери рвало на части все ее существо.
  Война подходит к концу. Русские выдворили французов из России, англичане почти освободили Испанию, и Португалия тоже свободна теперь. К зиме все будет кончено. А он все еще жив. Означает ли это, что - единственный раз в жизни - она ошиблась в своем пророчестве? Закрыв лицо руками, Касандра привалилась плечом к стене и едва слышно простонала от отчаяния. Господи, Святая Дева, пусть это будет так! Один раз! Один раз! Пожалуйста!!!
  Почувствовав на своих плечах горячие ладони мужа, женщина резко вздрогнула и попыталась вырваться, но тот не отпустил ее и только крепче прижал к своей груди, утешая.
  "Любовь моя, жизнь моя, - прозвучал над ее головой родной простуженный голос, - Любимая..." - и Касандра закрыла глаза и прислонилась затылком к его груди.
  Габриэль поцеловал ее в волосы.
  "Не изводи себя, - прошептал он нежно, согревая ее своим живым теплом, отогревая ее трепещущее от страха сердце, - К зиме мы покончим с ними, и в Испании наступит мир, наконец. Почему же ты так тревожна? Ты не рада?"
  Он целовал ее, и Касандра готова была забыть обо всем в эти мгновения. И, все же, это не забывалось.
  "Англичане, - прошептала она, запуская пальцы в свалявшиеся волосы мужа, - Они не признают кортесов. Они хотят вернуть Фердинанда..."
  Габриэль поцелуем замкнул ее губы.
  "Пусть, - улыбнулся он, отстранившись, - Кортесы уже пригласили короля назад. Он обещал принять нашу Конституцию. Теперь все будет иначе..."
  "Он солжет!" - отчаянно прошептала Касандра, уткнувшись лицом ему в грудь.
  Габриэль легко поднял ее на руки и шагнул к кровати.
  "Не бойся ничего, Антония. Теперь все будет иначе, обещаю..." - произнес он, глядя в ее расширившиеся зрачки.
  И в это мгновение она, действительно, поверила ему. Все будет иначе. Король примет их Конституцию, в стране воцарится мир и закон, и все будут счастливы теперь. Никто не солжет. Никто никого не обманет больше, и тот ребенок, которого их дочь носит под сердцем, родится свободным и будет счастливым во всю свою жизнь. Ведь они именно за это дрались...
  "Верь мне, моя сеньора..." - прошептал Габриэль, опустив жену на кровать.
  И Касандра улыбнулась ему счастливо и бесстрашно - впервые за эти годы страха, - откинувшись на подушке и протянув к нему руки.
  Супруги Долорос были арестованы и казнены в мае 1814 года.
  Касандра была права: прибыв в Испанию, Фердинанд отказался признать Кадисскую Конституцию и, с помощью англичан под руководством Веллингтона, водворил в стране абсолютизм. Все вернулось на круги своя: Инквизиция, пытки, доносы... Все стало совершенно как прежде. Словно и не было этих лет остервенелой борьбы за свободу.
  И Габриэла Луц, родившаяся в мае 1814 года, так и не увидела ни свободного неба, ни деда, чьим именем она была названа.
  ..............................................................................................................................................................................
  
  Будущее для нас...
  
  Жестокая фантазия
  
  Вернувшись весной 1814 года из французского "плена" на Родину, Фердинанд, поддержанный английскими войсками, принял монаршую власть так просто, словно и не было всех этих лет. Словно тогда, в 1808 году, он не бросил, не предал свой народ, променяв долг монарха на покой и веселье Валенте. Словно ему не пришлось за эти годы сотни раз поднимать бокал за здравие Наполеона Бонапарта и во славу его побед над испанским народом!
  Пока народ его бедствовал и боролся из последних сил, и пока жив был еще отец его Карл, принцу Фердинанду не было дела до народа Испании. Однако же теперь он принимал королевскую власть и возвращался в Испанию, как победитель, и народ ликовал, встречая своего правителя.
  Он обещал признать Конституцию 1812 года. Конституцию, принятую Собранием Кортесов в осажденном Кадисе, который так и не был сдан врагу за два года осады. Который стал знаменем Освободительной войны в Испании, как разрушенная до основания Сарагоса, как почерневшая от траура Корунья, мятежный Овьедо и многие еще города. И каждый камень на улицах Мадрида помнил восстание 1808 года. Эта память кровью впиталась в Испанскую землю.
  И король обещал. И народ Испании восторженно приветствовал его возвращение.
  Восторг не уменьшился даже тогда, когда четвертого мая 1814 года Фердинанд отрекся от своих слов. Даже тогда, когда десятого и одиннадцатого мая по Мадриду прошла волна арестов и казней, ознаменовавшая возвращение абсолютизма и долгим эхом дошедшая до самых отдаленных местностей.
  Король Фердинанд не вспомнил клятв Фердинанда-принца. Он вернул все. Даже те немногие либеральные реформы, которые успел претворить в жизнь неудачливый Жозеф Бонапарт, были отменены им. А Конституция, принятая кортесами, признана преступной.
  Дворяне, служившие ставленнику Наполеона, были лишены своего имущества и сосланы, но это было еще не так страшно, если сравнивать их судьбы с судьбами тех, кто в этой долгой войне боролся против французов.
  Эти, немногие, мыслившие уже иначе, чем их отцы и деды, и не желавшие покорно принимать волю монарха и отрекаться от завоеванной слезами и кровью свободы, встретили свой конец мучительно и страшно в застенках Инквизиции, в подвалах и на виселицах, и в любой канаве. Сотни, тысячи людей.
  Фердинанд не желал уступать народу даже толики своей абсолютной власти теперь, когда его поддерживала Великобритания, а на стороне этих безумцев были только они сами. Многие из них были героями Освободительной войны. Но - теперь - что это значило?
  Король Фердинанд оказался для своего народа еще худшим палачом, чем были Мюрат и Сульт. Однако он был монархом, и Испания принимала его таким. Пусть он был монстром, но он был испанским монстром и законным наследником трона.
  .................................................................................................................................................................................
  "Степень вырождения человеческого в монаршей семье достигла предела, - усмехнулась серая от грязи, бурая от крови женщина и, лишь на мгновение отступив от удара, снова выпрямилась, оперевшись ладонями о влажную стену за своей спиной, и подняла на судей дерзкий взгляд, запястьем оттирая алые следы на подбородке, - Вам так не кажется, сеньоры?"
  В темнице было сумеречно и сыро, холодно до того, что сводило скулы. А этот допрос продолжался уже много часов, и он стоил инквизиторам стольких сил, что они, не сговариваясь и совершенно искренне, готовы были признать сейчас, что видят перед собой порождение самого ада или же человека, продавшего душу его хозяину. Ибо добропорядочный христианин никогда не выдержал бы того, что выдержала эта - почти уже безликая от голода и болезней - женщина так, как это выдержала она.
  Если силы ада не поддерживают ее, тогда чем объяснить ее бесстрашие, ее мужество и дерзость, и эту улыбку на ее разодранных губах - даже сейчас? Даже после того, как ее пособник и, несомненно, тоже колдун, был убит на ее глазах? Но и стоя над его телом, и зная, что наутро ее ожидает та же участь, она смеялась. Она смеялась над ними!
  В простом человеке не могло остаться сил, даже чтобы просто стоять на ногах, спустя часы допросов и пыток, но она не просто устояла. Она стояла прямо, насмешливо сверкая в лица своих палачей яркими синими глазами, которые на обтянутом темной кожей худом лице были - как звезды! И улыбалась им весело и отчаянно окровавленным ртом. И это было страшно.
  С этим нужно было заканчивать скорее. Она, все равно, не выдаст преступников. Холодный взгляд инквизитора скользнул по, должно быть, прекрасному когда-то телу и остановился на пульсирующей сиреневой жиле на шее женщины.
  Все-таки ей тяжело стоять. Ей больно и тяжело, но она не склонит головы и не произнесет ни слова в ответ на их вопросы. Мужчина задумчиво усмехнулся. Верно ли, что среди мятежников ее сын? Тогда, если это так, она не заговорит, даже убей они у нее на глазах всех схваченных преступников, вместе с женами и детьми.
  Продалась ли она аду или нет, но она остается матерью. И умрет ею. Каковы бы ни были все иные ее грехи.
  Сплюнув на пол, женщина убрала с глаз слипшиеся от крови пряди кудрявых волос и улыбнулась снова, выслушав приговор. Ее вина доказана. На рассвете ее и всех, кто был с ней, казнят.
  "Но, согласитесь, вам не убить всех?" - произнесла она равнодушно.
  И устало опустилась на пол рядом с трупом. Она смотрела на его посиневшее лицо с такой тоской и нежностью, словно весть о собственной смерти даже не задела ее сознания. И судьи испуганно зашептали молитвы, спеша покинуть это помещение.
  Вздохнув, женщина прислонилась спиной к стене. Она даже не обернулась на шепот и звук шагов. Ей, действительно, было все равно теперь. И, улыбнувшись, она медленно провела ладонью по черным волосам покойного, словно инеем, тронутым редкой сединой. У него всегда были прекрасные волосы.
  Стражники застыли у входа, изумленно глядя на пленницу. Они раньше никогда не видели у нее такой нежной, такой бесконечно печальной и безнадежной улыбки. Разве продавшие душу могут улыбаться так горько?
  "Habibi..." - прошептала женщина едва слышно, не в силах оторвать глаз от любимого лица.
  Она так давно хотела сказать ему это. И, вот, говорит сейчас.
  ..................................................................................................................................................................................
  В доме Диас стояла гнетущая тишина. В последние месяцы герильяс отрядов Долорос - бен Ахмед - Диас - Луц привыкли к тишине. Они вынуждены были вести себя очень тихо с тех пор, как за каждым испанцем вновь была установлена негласная слежка. Инквизиция или суд... Какая, в сущности, разница! Фердинанд вернулся этой весной, и темное прошлое - даже более темное и безнадежное, чем эти страшные годы - вернулось вместе с ним и воцарилось на троне Испании, облаченное в судейскую мантию, с топором палача в руках.
  Связь с Мадридом для герильяс Малаги и Хаэна была почти утеряна еще с марта, когда покойный ныне Габриэль Долорос весьма предусмотрительно предложил партизанам затаиться до тех пор, пока новый король не покажет им свое лицо без утайки.
  Сабаш криво усмехнулся, вспомнив тот разговор. О, да, король Фердинанд показал им свое лицо в мае! Но лучше бы им такого не видеть никогда.
  И лучше было бы не позволять сеньорите Роя одной идти в Мадрид, вздохнув, подумал мужчина. Она была красивой сеньоритой. Она была так верна своим чувствам. Она внушала глубочайшее уважение любому, кто ее знал. И эта виселица на дороге до сих пор стояла перед глазами герильяс. Интересно, чем сеньорита Сабрина могла так разъярить англичан. Но та девушка с глазами Беса, Хана, она, кажется, и правда, сожалела о ее судьбе. Она так плакала, будто потеряла сестру.
  Маноло Лукас остался одним из тех немногих, через кого партизаны могли связаться с Мадридом, и его писем ждали в Малаге, как не ждали ничего, наверное. Особенно теперь, когда Лукас стал связующим звеном между основными отрядами и отрядом Хессы, предпринявшим попытку разведать положение дел севернее Мадрида.
  Бес была отчаянна. Она надеялась найти поддержку в Виго и шла на риск, не задумываясь ни о чем. И даже уговоры сына не подействовали на нее в этот раз. Впрочем, Искандер тоже отличился со своими герильяс в Севилье, и его голова стоила не слишком дорого сейчас в Испании. Сабаш снова невесело усмехнулся своим мыслям. Или их головы, напротив, стоили слишком дорого.
  А Серхио все читал и читал. Мужчины, женщины - все, кто были в комнате в это время, - напряженно следили взглядами за сменой настроений на лице командира, пытаясь угадать его мысли. Но, странное дело, лицо Серхио Диас не выражало абсолютно ничего.
  Наконец, выпустив бумагу из рук, он поднял на товарищей потемневшие глаза, и голос его прозвучал незнакомо, когда он обратился к жене.
  "Анхела, принеси вина..." - кадык мужчины быстро задвигался, и, не договорив, он еще ниже опустил голову.
  Сабаш и Анхела быстро переглянулись, и одна и та же мысль посетила их обоих. В последний раз Серхио Диас видели таким после казни Габриэля Долорос. Одновременно они оба метнулись к письму, но Сабаш опередил женщину.
  И его крик взорвал траурную тишину и разбудил детей, спящих на втором этаже: "Бес!"
  Упав на колени, Сабаш сжал бумагу в кулаке, рыдая и проклиная. И никто не приблизился к нему. Он был рядом с Алегрой Луц с самого начала. И Алегра Луц была для него большим, чем Португальский Бес.
  "Принеси вина, Анхела, - повторил Серхио сдавленным, но спокойным голосом, - И выйдите... Сеньоры, сеньориты, выйдите, я прошу вас!"
  Не проронив ни слова, женщины одна за другой покинули комнату. Но, едва дверь за ними закрылась, до слуха партизан долетели всхлипы и стоны: "Алегра! Алегра! Фаиз! Теу!"
  Сильно зажмурившись, Серхио Диас сумел сохранить спокойствие и в этот раз. Их осталось слишком мало, чтобы он мог позволить себе истерики.
  "Итак, сеньоры, - подняв на мужчин мутный от бессонниц взгляд, произнес он, - Теперь в Мадриде остался только Маноло со своими людьми, в Хаэне скрывается Алехандро, но он придет, едва узнает о казни Алегры. Придут еще другие, но сейчас дело не в этом. Сейчас мы должны решить, отступаем ли мы или деремся до конца за то будущее, которое обещали своим детям".
  "Ты фантазер, Серхио! - хмыкнул один из мужчин безнадежно, - Что мы можем?"
  Серхио Диас быстро вытер слезы и перевел на него сверкающий яростью взгляд.
  "Я не об этом говорю, - произнес он еще спокойнее, увереннее и тише, и голос его дрожал от сдерживаемой боли, - Я спрашиваю вас, сеньоры, намерены ли вы остаться с нами и дальше, потому что я остаюсь! И я уверен, мои люди поддержат меня! Я уверен, Алехандро и Маноло приведут свои отряды, когда настанет срок..."
  "И не одна сотня людей придет из Виго! - прервав его, прохрипел Сабаш, обведя собравшихся красными от слез глазами, - Когда в Виго узнают, что эти твари сделали с Фаизом и Бес!"
  "Мы не отступим, - произнес сеньор Ти спокойно, - Я потерял трех сыновей. Многие из нас потеряли многих. Но мы не можем вечно терять. И мы сами должны прекратить это".
  "Мы не отступим!" - в один голос повторили Серхио и Сабаш.
  И остальные откликнулись дружным эхом: "Не отступим!"
  Тихо войдя в комнату, Хела поставила на стол перед мужчинами бутылки и выжидающе посмотрела на мужа. Тот не гнал ее. Он долго пил вино из горла, потом передал бутылку по кругу, и впервые поднял взгляд на жену.
  "Прежде чем мы отправимся на виселицу, мы должны позаботиться о своих детях, - произнесла Хела мрачно, - Их нужно скрыть уже сейчас. Скрыть под другими именами, потому что, если мы пойдем против короны, наши имена станут им проклятием".
  Влетев в комнату, Эстер и Алегрия бросились к матери и заключили ее в объятия.
  "Не правда, мамочка! Не правда! Ваше с папой имя не может быть проклятием!" - прорыдали они, обнимая ее ноги.
  Серхио хмуро посмотрел на дочерей. Хела права, как всегда.
  "Думаю, пока будет достаточно того, что ты и сеньора Белинда отправитесь с ними подальше отсюда, - произнес он не менее мрачно, гладя по косматой голове старшую дочь. Эстер всегда была его любимицей, - Идите спать, девочки. Мать сболтнула глупость, - улыбнулся он через силу, - Конечно, вы не станете менять имен, что за глупость! Вы Диас и останетесь Диас, пока не встретите добрых и честных молодых людей и не полюбите, как всякие другие. Но даже ваши дети все еще будут дель Диас. Ступайте спать, родные. Мать сама не знает, что говорит".
  "Доброй ночи, папочка! Ты самый замечательный! Ты самый добрый! - покрывая горячими поцелуями влажные щеки отца, твердили девочки наперебой, - Я люблю тебя! Ты лучший, лучший, папочка!"
  "Мать сделает это, - произнесла Хела тихо и твердо, следуя за детьми к выходу, - Я останусь с тобой, Серхио Диас!"
  И, сказав так, она вышла вон. Серхио усмехнулся. Супруги Долорос, Фаиз и Хесса. Что дальше? Супруги Диас, Луц, Лукас? Неужели этот конец уготован им всем?
  .................................................................................................................................................................................
  Прислонившись спиной к стене дома, юная черноволосая девушка сощурила прозрачные серые глаза, читая надписи на знакомом, но, тем не менее, чужом языке. Она была хороша. И всякий мужчина, проходя мимо этой юной красавицы, думал о том, насколько же она хороша, даже в бедном и пыльном платье, даже усталая настолько, что ноги не держали ее. Она рождена была приковывать к себе восхищенные взгляды мужчин и завистливые взгляды женщин.
  "Габи, почитай, где-нибудь здесь есть швейная мастерская?" - спросила она тихо, по-испански, и опустилась на землю у дома.
  Черноволосая шустрая девчонка лет десяти мигом вылетела на середину улицы и, сверкая босыми пятками, побежала вдоль домов, громко выкрикивая надписи на табличках. Она отлично знала три языка, эта попрыгунья. Алехандро успел научить ее.
  "Я нашла, нашла мастерскую Шебе!" - спустя какое-то время, долетел до почти уснувшей девушки звонкий голосок.
  И сестры Диас улыбнулись ей, когда она открыла глаза.
  "Вставай, Лита..." - сказала Алегрия.
  И Эстер добавила, укачивая проснувшегося от шума брата: "Уже скоро. Пойдем. Ягито хочет есть..."
  Поднявшись на ноги, девушка протянула руки к ребенку.
  "Давай мне".
  И они пошли по улице на голос неугомонной девчонки, все еще продолжавшей выкрикивать свое объявление по-испански и приводящей этим парижан в немалое удивление.
  
  Супруги Диас, Луц и Лукас, а с ними многие еще были казнены после подавления французскими войсками революции, вернувшей власть кортесам еще на три года. Все закончилось там, где и началось, - в Кадисе. Здесь, на Родине Кадисской Конституции, в 1820 году вспыхнул мятеж, положивший начало общенациональному восстанию. И здесь в 1824 году оно было подавлено окончательно.
  Все закончилось так, как заканчивались все испанские революции на протяжении девятнадцатого века, - жестокой реакцией. И король Фердинанд продолжил свое правление совершенно спокойно, увидев мятежников вздернутыми на глазах у народа. Словно эти люди были преступниками перед страной, свободу которой они защищали, не жалея жизни.
  
  Остановившись у двери мастерской Шебе, процветающей, не смотря на все войны и революции в мире, Даниэла тихо постучала. И почти сразу же сияющая счастливой улыбкой беременная женщина распахнула перед ней дверь.
  "Добро пожаловать, мадемуазель! Прошу Вас, проходите. И Вы тоже, девочки, - весело затараторила она с порога, приглашая посетительниц внутрь. Она казалась такой счастливой. И, не смотря ни на что, она была так похожа на Алехандро, - Вы договаривались с мадам Лука? - поинтересовалась она, наконец, не услышав ни слова в ответ, - С Изидорой, да?"
  Некоторое время Даниэла молчала, подбирая слова. Французский язык был плохо знаком ей. И, наконец, решившись, она заговорила по-испански.
  "Здравствуй, Интисар".
  Женщина выпустила вышивание из рук и обернулась на звук своего почти забытого имени.
  "Кто вы?" - спросила она тихо, против воли продолжая разглядывать розовощекую кареглазую девчонку, снующую по комнате и всюду сующую свой любопытный нос.
  Эта девочка была поразительно похожа на кого-то, но Интисар не могла понять, кого она ей напоминает.
  Незнакомка подняла на нее холодные серые глаза.
  "Меня зовут Даниэла Роя, - ответила она так спокойно, будто каждое слово этой речи было проговорено ею уже множество раз, - Это мои племянницы: Эстер и Алегрия Диас - и племянник Яго Лукас. А это, - она посмотрела на провалившуюся за диван девочку и невольно улыбнулась, и от этой улыбки слезы навернулись ей на глаза, - Габи. Габриэла Луц. И больше не осталось никого".
  ..................................................................................................................................................................................
  
  Не вошедшее в хроники...
  
  Жестокая Фантазия
  
  Одно мгновение счастья
  
  
  На город спустилась ночь, но улицы Малаги были полны людей, веселых и шумных, словно на празднике. Это, действительно, был праздник для них. Совсем скоро французов выдворят из страны, а за ними уйдут и англичане, и в Испанию вернется ее законный правитель, признавший кортесов и их Конституцию! Им осталось выдержать еще немного. Но даже те, кто погибнут в этих - последних - боях, теперь уже не пожалеют о своей жертве. Они почти победили!
  "Еще немного, Лита! - говорили они, глядя блестящими глазами на раскрасневшуюся от смеха и танцев девушку, - Осталось совсем немного, красавица! Выпей за нашу победу!"
  Приняв вино из рук герильяс, Фелиция уже поднесла его к губам, но внезапно кто-то вырвал у нее кружку. И мужчины медленно отступили назад перед высокой фигурой своего командира, возникшего, словно из пустоты, за спиной девушки. Его лицо было темно от гнева, и его синие глаза сверкали так яростно, когда он обвел их всех полным ненависти взглядом! Герильяс опустили головы. Раньше так умела смотреть только Бес. Но, похоже, у этого парня не только глаза, но и нрав матери. Он отомстит.
  Услышав плеск вылитого на мостовую вина, Фелиция обернулась и прямо встретила гневный взгляд командира.
  "А хорошая малага!" - усмехнулась она бесстрашно.
  И невольные улыбки осветили лица людей, наблюдавших эту сцену.
  Искандеру стоило усилий сдержаться и в этот раз тоже. В последнее время он только и делал, что сдерживался! Но он не мог оступиться.
  "Сеньорита Долорос, уже поздно, - произнес он спокойно, сунув кружку в руки одному из герильяс, - Для юной девушки совсем нехорошо быть на гуляньях в такой час и пить спиртное".
  Золотисто-карие глаза Фелиции сверкнули яростью при звуке этого невозмутимого, не смотря ни на что, голоса.
  "Не хочу разочаровывать Вас, сеньор Луц, - откликнулась она с холодным ехидством, - Но выражение "юная девушка" мне давно уже не подходит! Меня уже впору записывать в старые девы, так что, и пить по ночам в компании подозрительных кабальеро, - и она обвела взглядом едва сдерживающих смех мужчин, - Мне тоже не возбраняется!"
  "Вы обсудите этот вопрос с сеньором Долорос, когда он вернется из Кадиса, - все так же невозмутимо произнес Искандер, стараясь избежать прямого взгляда насмешливых карих глаз, - Прошу Вас, сеньорита..."
  Озорно сверкнув глазами в сторону своих приятелей, Фелиция тряхнула головой, отбросив за спину длинные кудрявые волосы, и направилась к своему дому впереди молодого человека, всем своим видом копируя поведение арестованного. Вслед ей звучали смех, свист и аплодисменты. И крики: "Лита! Лита снова издевается над Луцем!" - преследовали Искандера до самого дома Долорос. А самые отчаянные герильяс даже последовали за ними, чтобы насладиться этим спектаклем в полной мере.
  Должно быть, им было весело, с грустью подумал молодой человек, когда, переступив порог, Фелиция захлопнула дверь перед самым его носом, и из-за забора раздался пьяный смех и обидные замечания.
  Искандер Ибери, или Алехандро Луц, как привыкли уже называть своего командира испанцы, не обратил на них никакого внимания и, открыв дверь, вошел в дом. Невозмутимый и холодный, словно от Беса в нем были только эти пронзительно-яркие глаза. Посмеявшись еще немного над его недогадливостью, герильяс пошли своим путем.
  "Алехандро играет с огнем, если шутит так с Литой! - донесся до Искандера сквозь открытое окно серьезный голос одного из них, - Это все хорошо, конечно, - уважение к сеньору Долорос, воспитание, Ислам и все такое. Но, если он и дальше продолжит игнорировать эту бесноватую, наживет бед и себе, и ей!"
  "Твоя правда, Хосе! - откликнулся второй тоже без смеха, - Лита не хочет понимать никакого воспитания и долга сейчас. Кровь Долорос горяча!"
  Залпом осушив наполненный до краев бокал воды, Искандер поставил его на стол и, обреченно простонав, провел ладонью по лицу. Кровь Долорос горяча! Молодой человек усмехнулся, вспомнив эти слова снова. Они думают, верно, что в его жилах - студеная водица? Но он тоже живой человек. Он мужчина, в конце концов! И только Аллаху известен предел его терпения. Насмешливо усмехнувшись, Искандер закрыл глаза и сполз по стене на пол.
  Предел терпения? Он давно переступил эту черту. Но он и дальше будет терпеть все капризы и издевки сеньориты Паулы и не обманет доверия ее отца! Он не оскорбит дом Долорос даже мыслью. Фаиз говорит, что при желании мусульманин, если его сердце чисто, способен побороть любой, даже самый сладкий, соблазн. Молитва и воля - вот его оружие в этой, Аллах свидетель, неравной и нечестной с самого начала борьбе. Нужно успокоиться и испросить помощи Аллаха. Господь не оставил его прежде и не оставит сейчас.
  За своими мыслями молодой человек перестал замечать что-либо вокруг и почти уснул, когда ощутил на своей щеке прикосновение нежных тонких пальчиков. Ее кровь, действительно, была горяча. Ее плоть обжигала желанием.
  Вздрогнув, Искандер резко отпрянул назад и сильно ударился затылком о стену. Зажмурившись от боли, он избежал тем самым искушения смотреть столь близко в ее прекрасное лицо. И он даже рад был тому, что боль была такой сильной.
  Поджав губы, Фелиция отстранилась от него и показала руки, словно демонстрируя свою безоружность.
  "Что ты дергаешься? - холодно сверкнув глазами в лицо молодому человеку, хмыкнула она, поднимаясь на ноги, - Словно от чумной! Заночевать здесь решил? - и, отвернувшись от него, она подошла к столу, - Ужинать-то будешь, хотя бы?"
  Искандер изумленно смотрел на девушку. Ее взгляд, движения, голос, все ее поведение переменилось в одно мгновение, и молодой человек в очередной раз подивился лживой природе женщин. Ведь только сейчас, стоя перед ним на коленях, она смотрела ему в лицо так нежно и страстно, ее прикосновение было таким волнующим, а дыхание - трепетным! Он до сих пор ощущал его на своем лице.
  Пробормотав молитву, Искандер встряхнул головой, словно разрывая путы наваждения, которыми сковала его эта бессердечная пери, и зло посмотрел в затылок девушке, хлопотавшей у стола. Да, теперь она все обернула так, как ей удобней!
  Теперь она просто накормит его ужином и оставит одного - всю ночь отмаливать свои греховные мысли. И когда прикажете высыпаться, если такое повторяется практически ежедневно?
  "Давайте, я помогу Вам, сеньорита Долорос?" - предложил Искандер, сделав шаг к девушке.
  И застыл, судорожно сглатывая вмиг пересохшую слюну. Большой кухонный нож вонзился в оконную раму за его спиной, меньше чем в шаге от его головы. Еще бы чуть...
  Искандер не додумал этой мысли, пораженный переменой, произошедшей с сеньоритой Паулой. Она смотрела ему в лицо с ненавистью блестящими от выступивших слез глазами, и ее щеки пылали румянцем стыда и гнева.
  "А, может, бросишь уже называть меня так? - сдавленным голосом произнесла она и, шагнув в дверь, добавила спокойнее, по-арабски, - Приятного аппетита и доброй ночи, господин бен Сулейман!"
  Искандер зажмурился, пытаясь собраться с мыслями. Ему ведь почудилось это, так? Он начинает сходить с ума?
  "И, пожалуйста, выньте нож, - крикнула Фелиция из зала, все так же, на арабском, - Боюсь, мне для этого не хватит сил".
  Молодой человек уже взялся за рукоять ножа, намереваясь извлечь его из рамы, но вдруг отдернул руку и бросился следом за девушкой, которая, должно быть, уже поднялась наверх.
  Она ждала его у лестницы, и ее взгляд был полон решимости. Она бросила ему вызов! И сегодня для них все решится. Конец этому противостоянию положит лишь чья-то победа... и чье-то поражение.
  Остановившись напротив Фелиции, Искандер отступил на шаг назад, соблюдая подобающую дистанцию.
  "Зачем?" - спросил он по-арабски и пристально посмотрел в глаза девушке.
  Если она выучила только эти фразы, чтобы подшутить над ним, - глаза молодого человека жестоко сверкнули - он задушит ее своими руками!
  Фелиция так понимающе усмехнулась уголками губ, словно прочла эти мысли.
  "Фаиз говорит, что для меня больше нет преград, и я могу принять Ислам, - без единой запинки ответила она и добавила, густо покраснев, но не опустив глаз, - Тогда ты женишься на мне?"
  Искандер молчал очень долго. И Фелиция стала уже нервничать, хотя она ни минуты не сомневалась в том, что их чувства взаимны, и религия - единственное препятствие для брака. Но на лице молодого человека сменилось столько чувств! Злость, изумление, испуг, растерянность - это было только то, что девушка могла понять. Для остального она просто не находила определений.
  И он молчал. Фелиция впилась пальцами в перила, и ее алые губы жалко дрогнули в последней попытке сдержать слезы. Заплакать сейчас для нее означало проиграть и даже хуже - признать свое поражение. Но он молчал, и... первая слеза сорвалась с ее ресниц... и что она может еще? Девушка опустила взгляд, и слезы быстро побежали по ее нежным щекам.
  Умиротворенно выдохнув, Искандер едва заметно улыбнулся своим мыслям. Он отомстит ей за все свои мучения. Он докажет, что его кровь не менее горяча, чем ее! У них будет для этого целая жизнь. Внезапная мысль обожгла сознание молодого человека, и его глаза расширились от испуга. Что, если сеньорита Паула совсем не так думает об этом? Что, если она снова играет его сердцем, не больше того?
  "Ты забыл родной язык?" - гневно спросила Фелиция, шагнув к нему.
  Печально улыбнувшись, Искандер совершенно спокойно встретил ее взгляд.
  "Мой родной язык - испанский, - откликнулся он тихо, - Зачем Вам это, сеньорита Паула?"
  Фелиция до белизны суставов сжала аккуратные кулачки.
  "А то не ясно! - выкрикнула она в лицо молодому человеку, - Замуж за тебя хочу!"
  Некоторое время Искандер молчал, потом произнес задумчиво: "Значит, Вы не искренни в своей вере в Аллаха. Грех так принимать Ислам..."
  "А Аллаху не все равно, как его называют?! - прервала его девушка нетерпеливо, - Меняется только язык, Алехандро! Все заповеди остаются те же, будь то Библия или Коран! Не красть, не убивать, не лгать! Я и не лгу, говоря, что люблю тебя!"
  Фелиция озадаченно смолкла, увидев на лице молодого человека такую неожиданную и незнакомую ей счастливую улыбку, что она до неузнаваемости меняла весь его облик.
  "Вот как!" - усмехнулся Искандер, запустив пятерню в черные кудри, и, наклонив голову, внимательно посмотрел на нее из-под длинных ресниц.
  "Тогда Вы ведь согласитесь стать моей женой, сеньорита Паула? - одним дыханием произнес он и, жестом прервав восторженный визг девушки, улыбнулся увереннее, - При первой же встрече с сеньором Долорос я поговорю с ним об этом и спрошу его разрешения".
  Фелиция смотрела на него такими огромными, блестящими и счастливыми глазами, что Искандер просто не мог перестать улыбаться, любуясь ею.
  "Обещаю, я никогда не обижу Вас, - прошептал он и добавил увереннее, - А теперь пойдемте ужинать. Вы ведь не испортили еду мне в отместку?"
  "Было бы за что мстить! Много ты о себе мнишь!" - зажевывая счастливую улыбку, откликнулась Фелиция весело, следуя за ним.
   Искандер пропустил ее в дверь кухни и вошел следом.
  "И с этих пор "Вы" и "Искандер", хорошо? - улыбнулся он, положив на стол перед девушкой большой нож, - Семья в Исламе строится на уважении даже прежде, чем на любви, - и он добавил почти шепотом, глядя ей в глаза, - Любовь моя".
  "Ладно..." - густо покраснев, откликнулась Фелиция счастливо.
  Это была их победа. Пусть даже им предстояло потерпеть поражение, спустя десять лет.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"