Малышев Игорь : другие произведения.

Там, откуда облака

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.85*18  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Про то, откуда берутся облака и про многое другое. Книга вышла в издательстве "Московские учебники" в сентябре 2011 года.
  - Венька! Венька! - кричал дед Митрич. - Венька - порося!
  Дед Митрич, когда сердился, всегда так называл своего десятилетнего помощника - "Венька - порося".
  - Вот погоди, найду, будет тебе на орехи! - грозился старик, не зная, что "порося" лежит совсем рядом. Надёжно скрытый высокой травой, что обступила приземистую деревянную избушку с кирпичной трубой, стоящую на вершине высокого холма посреди широких полей. Домик был старый - из серых, словно седых, брёвен, немного искривившихся от времени, но всё равно так плотно пригнанных друг к другу, что ни трещинки между ними не наёдёшь, ни щёлочки. Под крышей стрижи налепили свои гнёзда, в которых попискивали желторотые, чёрные, как угольки, птенцы.
  Венька лежал и смотрел в небо, где свиристя кружили быстрокрылые хозяева гнёзд.
  Небо чистое-чистое, ни облачка, ни тучки, одна только синева яркая, как огонь, играла, переливалась, нависала над холмом, огромная, высокая, глаз не оторвать.
  - Хоть и тяжёлый Митрич старик, а вон какое чудо сотворить может, если постарается, - думал Венька. - Мне б так научиться...
  Ветер качал травы, они то и дело склонялись к самому лицу мальчика, задевали колосками лоб и щёки. В зубах у помощника подрагивал стебелёк тимофеевки. Венька лениво жевал его и думал, что хорошо бы сейчас сбегать к Ягодной Рясе искупаться, но тогда дед точно углядит его и заставит носить воду. А если не воду, то дрова колоть или золу выгребать, или ещё чего выдумает. У него работа всегда найдётся. Конечно, мог Митрич и в одиночку все дела переделать, да только уж больно не любил он, когда кто-то бездельничал. Сам никогда без работы не сидел и Веньке не давал. Говорил, когда совсем состарится, на него облачную избушку оставит. А для того, чтоб знать, как с ней управляться надо много дождей, да вёдра сотворить.
  - Вот я нарву крапивы, да выдеру тебя, чтобы знал ты, трутень, как прятаться! - продолжал стращать дед. - Попомни мои слова, выдеру - неделю не присядешь.
  Венька улыбнулся и поудобнее устроился на мягкой травяной подстилке. Крапивы в окрестных полях отродясь не видали, не росла и всё тут. Где-то далеко - в глухих и тёмных лесах, да гиблых оврагах, может, и была, а здесь - никогда.
  - Ну, смотри у меня... - крякнув, негромко произнёс дед.
  Венька нахмурился. Когда Митрич начинал говорить таким тоном, хорошего не жди. Послышался тихий свист. Лицо мальчика помрачнело. И в тот же миг ветер усилился, травы заходили под ним волнами и вдруг, принялись колоть Веньку в нос колосками, шлёпать по щекам пахучими мягкими метёлками. Мальчик быстро перевернулся на живот, закрыл лицо руками, но настырные травы не успокоились, стали щекотать голый затылок и тонкую шею с ложбинкой хребта посередине. Венька раздражённо потёр шею, но это мало помогло, по всему телу побежали колючие смешные мурашки. А тут ещё и шмель в мохнатой полосатой шубе прилетел и стал кружиться прямо над головой. Мальчик немного повернулся, приоткрыл лицо и краем глаза посмотрел на незваного гостя - здоровый, лапы толстые, как у кота, с таким не поспоришь.
  - Да, что ж такое! - привстал Венька, высунув из травы круглую, как картошка, коротко остриженную, голову. - На минутку прилёг! Уж и отдохнуть нельзя!
  - А воду кто носить будет? - спросил дед, показывая на него пальцем.
  -Да есть там вода! Я ещё утром натаскал!
  - Много ты натаскал? На донышке! Всё уж кончилось. Вечером ливень кто делать будет? А там на полночи делов!
  - Ты ливень делать собираешься?
  - Да.
  - Не надо дед! Вон красота какая!
  - Ещё б не красота! С самого утра наводил.
  - Так и оставь её.
  - Вот заладил! Вечером, говорю, ливень будет! Вечером! А сейчас пошёл на реку!
  Весь перемазанный жёлтой пыльцой мальчик поднялся на ноги и, недовольно бормоча, поплёлся таскать воду.
  Вода была близко. Прямо у подножия холма текла, лениво плетя струями, небольшая речушка Ягодная Ряса. Венька спустился, сел на бережку. Из воды, чуть покачиваясь на волнах, смотрела на него золотистыми глазами лягушка.
  - Чего вылупилась? - спросил он и кинул в неё травинкой. Травинка встала в воде торчком, постояла немного, наклонилась и, словно устав, легла на воду.
  Лягушка чуть приоткрыла розовый рот, квакнула.
  - Ох, вот тебя мне ещё не хватало. Иди отсюда.
  Венька вдруг, приняв решение, быстро оглянулся в сторону, где стояла избушка, стащил с себя штаны с рубашкой и голиком прыгнул в реку. Лягушка испуганно всплеснула лапками и исчезла, будто её и не было. Мальчик быстро сплавал туда-сюда вверх и вниз по течению, осторожно сунулся в камыши, посмотрел на гнездо, что свила меж налитыми шуршащими стеблями маленькая неприметная птичка, попытался что-то тихо просвистеть ей. Вместо свиста вышло невнятное шипение. Венька хохотнул, соскальзывая по траве, выбрался на берег, не обсыхая, натянул на себя одежду, зачерпнул ведром воды и побежал вверх по холму. От избушки слышалось хлопанье топора.
  - Купался? - спросил дед Митрич, раскалывая чурбачок.
  - Я быстро.
  Старик заглянул в ведро.
  - Почто опять полное таскаешь? Грызь заработаешь!
  - Не... - улыбнулся Венька, раскрасневшись от беготни. - Не заработаю.
  - Возись потом с тобой... - ворчал для порядка дед. - Таскай половинками.
  - Половинками долго. Все ноги собьёшь, пока целый котёл натаскаешь.
  - Собьёшь... Новые вырастут, чай, молодой ещё.
  Венька поднявшись по приступкам, опрокинул ведро в горловину котла, гордо восседающего на белёной печи. Котёл был чёрный, старинный, похожий то ли на купол, то ли на колокол. Не соврал дед, мало воды, еле-еле на дне заплескалось. А если и вправду ливень к вечеру устроить надо, то тут половинками не обойдёшься.
  Пока помощник носил воду, Митрич понемногу подкидывал в жаркое нутро печи берёзовые полешки, шерудил кочергой, разговаривал. Когда появлялся Венька - с Венькой, когда тот убегал - с котлом и самим собой.
  - Пока сильно палить не будем. Не к чему. Вот вечером... Вечером - да. Будет дело... Полный котёл уйдёт, весь, досуха. Чтоб мыши не напиться. А завтра с утра и отдохнуть можно. Хорошо утром будет, красота!
  Венька бегал с ведром по холму вверх-вниз, поглядывал на трубу. Она была старая, кирпичная, с закопчённым верхом, чёрным и пушистым от сажи. И из этой чёрной трубы выходили белые, лёгкие, как цыплячий пух, облака. Южный ветер подхватывал их и уносил по небу куда-то далеко-далеко, туда, где поля, дрожа и переливаясь от зноя, соединялись с небом.
  Когда жара спала, и солнце, истомлённое летом и пением жаворонка, стало клониться к мягким бокам далёких холмов, Венька с Митричем уселись отдохнуть на крепком, хоть и исшарканном, пороге избушки. Котёл был полон до самого верха, да ещё целое ведро стояло про запас рядом его гладким и округлым, как у коня, боком. Дров дед наколол на день вперёд и сложил поленницей вдоль стены.
  Митрич, набил трубку духовитым табаком, смешанным с полевыми травами, кряхтя поднялся, прикурил от уголька из печи и снова вернулся на ступеньки. Затянулся, выпустил струю дыма, которую тут же подхватил ветерок, закрутил винтом, разорвал на лёгкие клочки, бросил в лицо старику.
  - Ну! - прикрикнул на него Митрич. - Игрушки тебе!
  Венька посмотрел на потемневшую от времени и рук Митрича трубку, осторожно втянул носом лепесток дыма.
  - Дед, а мне можно курить?
  - Нельзя.
  - Чегой-то?
  - Мал ещё.
  - А когда можно будет?
  - А вот когда я помру, тогда, что хошь делай. Хоть на голове ходи.
  - А сейчас?
  - Что сейчас?
  - Курить можно?
  - Сейчас подзатылок можно, - проворчал дед.
  Венька отвернулся и стал глядеть вдаль. Из полей к ним медленно, по колено в траве брели кони. Впереди шёл высокий с широкой грудью вороной жеребец. Громко фыркал, выгибал упругой дугой шею, встряхивал густой косматой гривой, отгоняя назойливых оводов. За ним, чуть приотстав, выступала на тонких, как леска, ногах рыжая кобылка. Она спокойно оглядывала окрестности большими, словно чернослив, блестящими глазами и временами чуть прижималась щекой к плечу вороного. А вокруг них скакал, вереща и играя, белый, как молоко, жеребёнок. Бодал вороного и рыжую лёгкой головёнкой, прыгал, взбивая густой застоявшийся воздух и распугивая пчёл и кузнечиков.
  - Идут, гляди-ка, - закрываясь ладонью от солнца, произнёс Митрич и улыбнулся в густую бороду. - Слышь, Венька, ты их водой напои. А то берег крутой, им к речке спускаться неловко...
  - Да, знаю я... - отмахнулся тот, с готовностью вскакивая.
  Первым подскочил жеребёнок. Он и пил, как шёл, взбрыкивал, пытался ржать и едва не опрокинул ведро.
  - А ну, не балуй! - по-взрослому прикрикнул на него Венька.
  Потом пришла очередь рыжей. Пока она пила, вороной ревниво поглядывал на Веньку, и помощник с опаской чувствовал, как над ним нависает его высоченный круп. Когда очередь дошла до жеребца, он лениво, будто делая одолжение, склонил голову к ведру и пил шумно, словно выговаривал Веньке за что-то. А рыжая тем временем ткнулась мальчику в шею мягкими губами и тихонько фыркнула, взлохматив волосы. Будто "спасибо" сказала.
  - Да ладно тебе... - смеясь от щекотки, отстранился Венька.
  Вороной допил воду, пустое ведро, звякнув ручкой, завалилось набок, и маленький табун ушёл в поля. Туда, где за земляными горбами пряталось солнце, красное, как разомлевшее на ветке яблоко.
  Митрич и Венька наскоро перекусили.
  - Ну, всё, пора дело делать.
  В топку одно за другим весело полетели поленья. Печь загудела огромной пчелой, задышала пламенем. Вода в котле задрожала, нагреваясь. Митрич через открытую крышку смотрел в её тёмную глубину, ожидая одному ему ведомого момента. Дождавшись первой струйки мелких, как бисер пузырей, заплясавших по поверхности, схватил лопату и принялся кидать в котёл лёгкую, как прах, летучую золу. Она закружилась по поверхности, не желая тонуть, но старик цыкнул на неё, размешал лопатой и она исчезла.
  - Венька, слышь, Венька, какой дым из трубы идёт?
  Мальчик выскочил из избы, посмотрел вверх. На вечернее прозрачное, как озёрная вода, небо высыпали первые звёзды. Из трубы выходили густые мохнатые облака и обкладывали высь, словно рыхлыми сугробами.
  - Белые! - крикнул Венька в дверь.
  - Как белые? - удивился дед. - А теперь? Ну-ка, глянь ещё раз!
  Мальчик, пятясь, отошёл от избы.
  - О! - закричал радостно. - Тёмные! Дед, тёмные пошли!
  Тучи, словно чёрные кошки, выползали на небо, скрывая под собою звёзды и прозрачную вечернюю глубину.
  На Венькин крик из избы вышел Митрич. Задрал голову кверху:
  - Ну, сейчас пойдёт дело! Ох, пойдёт!
  И с довольным кхеканьем нырнул обратно.
  Тучи из чёрных кошек превратились сначала в чёрных овец, потом в коров, а потом уж и вовсе во что-то такое громадное, чему нет ни сравнения, ни названия. Они затянули всё небо, заполонили его, как весенняя вода заполняет до краёв старое речное русло. Сквозь открытую дверь Венька видел, как Митрич стащил с полки серый, похожий на большую репу, мешок и принялся развязывать тесёмку на горловине.
  - Дед, чегой-то там у тебя?
  - Это-то? - он довольно усмехнулся, задвигал бородой. - Громовая соль, вот что.
  - А зачем она?
  - Что б веселее было. Ну-да, сейчас увидишь.
  Тучи клубились совсем низко над землёй, чуть не задевая трубу избушки. Всё стихло, замолчали кузнечики, спустились с небес и спрятались в траве жаворонки, укрылись в норках басовитые шмели. Лишь печь гудела в избушке, будто пела, радуясь своей работе, да Митрич, разговаривал сам с собой.
  - ...Да травки толику бросить, чтоб дождь подушистее был. Давно дождя не было, истомилось уж всё, заждалось. Сейчас, сейчас...
  И он бросал в котёл щепотки травяной трухи, втягивал носом запахи, довольный усмехался. Потом, заметив, что никто у него не путается под ногами, крикнул:
  - Венька, а ну, быстро сюда! Сейчас польёт, вымокнешь, как пескарь в реке!
  Мальчик едва успел повернуться к двери и сделать первый шаг, как сверху обрушился шуршащий, булькающий и хлюпающий водопад, в мгновение промочивший Веньку до последней нитки. Он остановился, вжав голову в плечи, и широко улыбнулся деду.
  - Всё! Мокрый уже! Не пойду!
  - Вот же, порося! Быстро в избу!
  - Не, дед! - перекрикивая шум ливня, крикнул помощник и принялся скакать и кричать под упругими, как ветки берёзового веника, струями. Брызги воды и размокшего чернозёма летели во все стороны, смешиваясь на лету с дождём.
  - Ну, пострел!.. - покачал головой Митрич и скрылся во мраке, весело вздрагивающем от огня в печи.
  Огромная, ветвистая молния разорвала темень, словно мокрую тряпку. И тут же накатил гром, словно где-то вверху развалилась поленница и покатились брёвна. Венька аж вздрогнул.
  - Вот она, громовая соль! - послышалось от печи. - Эх, хорошо! Надо бы ещё добавить. Люблю когда громыхает! Пусть помнят, за кем сила!
  Дед засмеялся.
  Молнии посыпались одна за другой. Не успевала погаснуть одна, как тут же вспыхивала другая. Казалось, они оплели всё небо, как стебли вьюна оплетают стену старого дома. Венька не успевал закрывать от нестерпимого света глаза. Гром гремел непрерывно, будто какие-то небесные великаны пели грозную военную песню.
  - А вот мы ещё пузырей по лужам пустим!
  Митрич взял решето, постучал по воде. По Ягодной Рясе, лужице возле порога избушки, в забытом у двора ведре, заплясали весёлые пузыри.
  - Вот, хорошо, - кивнул старик.
  Где-то далеко на западе заплескали отсветы пламени и показался столб дыма. Должно быть пламя было сильное, если даже такой ливень не мог его потушить.
  - Дед, чего это там? - закричал Венька, перекрикивая шум дождя и рёв грома.
  Митрич выглянул из двери.
  - Пожар. Молнией дерево подожгло. А, может, дом.
  - Зачем это?
  - Гроза... Огонь погулять хочет. - Пожал плечами старик и вдруг, рассердившись прикрикнул. - А ты чего скачешь, бесова душа? Быстро в дом!
  - Не, дед, тут весело!
  Митрич, ругаясь на чём свет стоит, выскочил под ливень, схватил Веньку за шиворот, будто собака своего щенка, и затащил в избу. Притиснул его к дышащему жаром боку котла.
  - Пока не просохнешь, с места - ни ногой! - ткнул он грубым шершавым пальцем в мокрый лоб помощника. Венька, дрожа и стуча зубами, кивнул.
  - Ишь, замёрз как! Чистый гусёнок. А ну-ка, скидай одёжку. - Мальчик послушно разделся, и замер, стоя на одной ноге и обнимая себя руками. - Ну-ка! - дед, ворочая мальчика, будто лёгкую куклу, завернул его в свой тулуп и снова посадил к котлу. Потом подошёл к открытой двери, посмотрел на вспышки молний и недовольно крякнул:
  - О, как громовая соль небо рвёт! Хорошо!
  Тут у его ног что-то шмыгнуло. Он присмотрелся - заяц. Молодой ещё, видно грозы испугался, сунулся к Митричу в ноги. Тот взял его за уши оглядел. Заяц смотрел испуганно. В косящих глазах его метались красные отсветы от огня в печи огня и синие от молний.
  Митрич поднял его за уши, оглядел со всех сторон.
  - Дед, дай его мне.
  Старик сунул ушастого Веньке в руки.
  - Набёг откуда-то. Испужался...
  Венька спрятал зайца под тулуп, в густое, пахнущее овчиной тепло, повозился немного, пристраивая гостя и снова закрыл глаза. Дед продолжал кидать в печь чурбачки, внутри котла гудела и толкалась вода, превращаясь в тучи, по крыше стучали капли. Даже сквозь закрытые веки Венька чувствовал вспышки молний.
  - Дед, а молния в наш дом ударить может? - спросил он сонным голосом, не открывая глаз.
  - До сих пор вроде не била, - с усмешкой ответил старик.
  - Это хорошо...
  Ещё Венька успел подумать, что ему нравится, когда идёт дождь, и что надо будет завтра утром по лужам побегать, пока не высохли, а потом сразу же уснул.
  Уже ближе к рассвету Митрич перенёс его вместе с зайцем в избу и положил на широкую, как выгон, лавку. Сам потихоньку вернулся к печи, потоптался по земляному полу, густо засыпанному золой и угольями от печи и прикорнул, сидя на поленнице.
  Проснулись Митрич, Венька и заяц от грохота. Дед сел, заворочал головой:
  - А? Что? Что случилось?
  Огляделся вокруг - ничего не видать, один пар кругом - белый, горячий, как пепел из печи. Дед заметался, открыл дверь, чтоб холодного воздуха глотнуть, закашлялся. Еле дух перевёл, уж больно горячо внутри было. Из избы высунул любопытный нос Венька.
  - Дед, чего это тут у тебя? - крикнул в белую обжигающую тьму.
  - А ну, спрячься! Сейчас, пар выйдет, посмотрим.
  Едва развиднелось и стало можно дышать, Венька выскочил в сени, обошёл вокруг котла.
  - Ой, дед... - выдохнул вдруг мальчонка, показывая перед собой пальцем.
  Митрич глянул, да так и обмер. Крепко склёпанные листы котла разошлись, вывернутые клёпки торчали вкривь и вкось, словно последние зубы у древней старухи. Венька сунул палец в темноту, меж разъехавшимися листами и тут же отдёрнул руку, обжегшись оставшимся внутри паром.
  - Дела... - протянул Митрич. - Переборщил я, видать, вчера с громовой солью, переборщил...
  - Что же теперь делать-то, а? - спросил Венька.
  - Делать-то? Зайца выпустить, нечего ему в избе сидеть.
  Мальчик открыл дверь и косой стрелою вылетел в мокрую траву, что стояла стеной сразу за порогом дома. К утру она опять поднялась и чуть не по самую крышу укрыла приземистую избушку.
  - Дед, а теперь чего?
  Старик вздохнул.
  - Чего-чего... Пироги печь надо. В дорогу. За кузнецом пойду. Авось и на этот раз поможет.
  - А разве бывало уже такое?
  - Бывало, - сказал, поднимаясь дед. - И не такое бывало. Вот только живёт он далеко, кузнец-то. Недели две идти, да обратно столько же. Итого месяц.
  - Ну?
  - Вот те и ну! Засуха наступит, - невесело сказал дед. - Кто облака дождевые делать будет, раз котла нет? Выгорит всё, под корешок. Вот какие дела...
  На рассвете следующего дня Митрич вышел из дому и побрёл через утренний туман, тянущийся от берегов Ягодной Рясы. По сизой от росы траве за ним тянулся ярко-зелёный след. "Вымокнет дед. Как мышь, вымокнет. Ничего, солнце встанет, просушит", - Венька смотрел ему в спину и махал рукой, пока тот не пропал из виду.
  Мальчик вернулся в дом, побродил по избе, посмотрел в окошки - по уголкам стёкол тоже выпала роса, будто надышал кто. "Может, ночь на стекло и надышала?" - подумал он и представил ночь в широком тёмном платье, заглядывающую к ним в окно "все ли спят?" улыбающуюся тепло и мягко. "Точно, она это, - решил про себя мальчик. - Ночь". Вышел в сенцы, потёрся возле печи, снова заглянул в разрыв на боку котла. "Будто рыба рот раскрыла". Из разрыва потянуло тревожным мятным холодком и немного сыростью. "В небе так, наверное, пахнет".
  - Э-э-эй! - крикнул Венька в черноту и повернулся ухом, надеясь услышать гул, но внутри была тишина, будто звук уходил куда-то весь без остатка. - Хитрый у деда котёл! Ох, и хитрый!
  Он присмотрелся внимательнее, сунув нос чуть не в самую дыру, и вдруг увидел, что внутри сияют и переливаются, будто смеются, звёзды. Большие и маленькие, яркие и бледные, они образовывали привычный ночной небесный узор. Венька, замирая от страха и любопытства осторожно сунул руку внутрь. Сначала палец, потом ладонь. Задержался, прислушался. По ладони мели прохладными хвостиками сквозняки, а больше ничего не происходило. Венька набрался храбрости и двинулся дальше, будто решил дотянуться до какого-нибудь созвездия. "Вот сейчас как схватит меня кто-нибудь с той стороны, как лязгнут чьи-то страшные костяные зубы..." - думал он, засовывая всю руку. Но ничего не случилось. Прижавшись к крутому боку котла щекой, мальчик осторожно пошарил рукой по сторонам - пусто. Поцапал пальцами воздух, будто пытаясь ухватить что-нибудь, опять ничего, только ветер кожу холодит. Вытащил Венька руку, "ну, и ладно". Глянул ещё разок внутрь, крикнул своё "э-э-эй!" и пошёл на улицу, где в небе, не затенённом ни единым облачком, разгорался ясный день.
  Оглядел с холма округу - нигде никого не видать, ни деда, ни лошадей, один ястреб застыл в небе чёрным крестиком, да жаворонок-крошка звенит, распаляется.
  - Купаться пойду, - сказал вслух Венька и стал, подскакивая и напевая, спускаться по крутому склону к говорливой жилке Ягодной Рясы.
  Через две недели без дождя травы пожухли, пожелтели и склонились к сухой, как зола, земле. Когда по ним пробегал ветер они уже не шелестели и не шуршали, а скрипели и скрежетали, будто ржавые полоски железа. Раньше травы нежно шуршали по стенам избушки, словно бы шептали ей свою вольную полевую мудрость, теперь стебли и листья царапали древние брёвна, оставляя следы, как от кошачьих когтей.
  По ночам Венька не мог спать. Он слушал непривычные, странные звуки, доносящиеся из полей и не мог сомкнуть глаз. По утрам в уголках стёкол больше не скапливалась ночная влага и капли её не играли на солнце. Роса на травах высыхала с первым лучом зари. Не летали по цветам, не барахтались в пыльце бабочки, пчёлы и шмели попрятались, пережидая засуху в темноте своих жилищ. Вода в реке стала такой горячей, что Венька даже прекратил купаться. Лягушки больше не квакали и перестали бояться мальчика. Когда он подходил к воде они лишь смотрели на него своими красивыми глазами, едва шевелили лапками и часто дышали. Венька чуть не целые дни напролёт сидел в полумраке накрепко закрытых сенец, привалившись горячей щекой к прохладному железу котла. Из щелей двери били жёсткие и прямые солнечные лучи. В них играли и кружились искорки пылинок, но их танец больше не радовал мальчика.
  И вот, однажды ночью, отчаявшись уснуть на горячей и душной постели, Венька встал, зажёг свечу и осторожно подошёл к котлу. Загородил рукой огонёк, заглянул в чёрную пасть разрыва. Звёзды всё так же светили и переливались, словно он смотрел на них из-под воды. Венька поёжился от страха и оглянулся по сторонам. Осторожно поставил плошку со свечой на пол, разыскал в тёмном углу топор, холодный, тяжёлый и словно бы спящий. Расколол пару чурбачков, затеплил огонёк под котлом. И только тут сообразил, что дед всегда прежде чем огонь разжечь, воду в котёл наливал. На ходу ругая себя, мальчик сбегал несколько раз к тёмной, таинственно журчащей в ночной тиши, Ягодной Рясе, залил в котёл воды. Подкинул в пещерку печи несколько полешков, огонь загудел, затрещал, соскучившись по работе. Вскоре вода прогрелась, забулькала и из разрыва повалил пар. Венька выбежал наружу, задрал голову - над трубой едва-едва колебался горячий воздух, а вот никаких облаков и в помине не было. Мальчонка подождал, походил вокруг, сбивая босыми ногами скудную ночную росу, посмотрел снова. Опять ничего. Он сунул руки в карманы штанов и уставился в поля, словно хотел увидеть там ответ. Сухо трещали редкие ночные кузнечики, светила круглолицая луна, небо было чистым, прозрачным, как весенний ледок на Ягодной Рясе. По лбу мальчика пробежали дорожки морщинок, мелкие, какие только и могут быть у ребёнка, встречающего десятое лето в своей жизни.
  - Что ж делать-то? - негромко спросил он. - Делать-то что? - повторил почти с отчаянием.
  Пришёл обратно в сенцы, где было горячо и душно от нашедшего пара, словно в хорошей бане. Огонёк свечи на полу робко мигал, задыхаясь. Венька порыскал на полках, уронил впотьмах какие-то железки, то ли кочергу с самоварной трубой, то ли чаплю с безменом, хорошо хоть не мешок с громовой солью, нашёл старый дедов треух, заткнул им дыру в котле. Подождал, присмотрелся, пара в сенцах стало меньше.
  - Ага! - радостно сказал мальчонка, и попытался поплотнее устроить самодельную пробку, но тут треух выскользнул из пальцев и провалился внутрь котла. - Ах ты ж...
  Он растерянно почесал за ухом. На всякий случай выбежал из сенец посмотреть, не появилось ли над трубой хоть одно облачко, и остановился в растерянности - ничего.
  - Ну, ладно, - закричал он в звёздную темноту, вернувшись к дыре. - Только я тебя всё равно переупрямлю. Увидишь!
  Принёс из избы Митричев тулуп, забил в дыру, заткнул все дырочки-щёлочки, ни одной не оставил. Прижал поплотнее, привалился и замер, выжидая. Пар в сенцах понемногу разошёлся, вытянуло его ночным ветерком на улицу. Свечка разгорелась, осветила покоробленные, похожие на пальцы старика-великана, брёвна стен, дрова, инструменты, свалившиеся с полок.
  Венька осторожно отошёл от котла и опрометью вылетел на улицу. Над трубой не было ни облачка. Венька едва не заплакал от досады.
  - Да что ж это такое! Как же тебя заткнуть, утроба ты ненасытная!
  Он порывисто схватил отяжелевший от пропитавшей его воды тулуп и отбросил к стене. Из прорехи на железном боку котла повалил густой пар.
  - Ах, ты ж!.. - воскликнул Венька, подскочил и заткнул дыру ладошками, словно хотел затолкать его обратно. - Сиди там!
  Руки тут же обожгло.
  - О-о-ой! - мальчонка завыл тоненьким голоском, запрыгал на одной ноге, но рук не отнял. Почему не отнял, даже сам не понял. Будто шепнул ему кто "держи!".
  Больно было, конечно, но терпеть, оказалось, всё же можно. Он и стал терпеть, только притоптывал время от времени пяткой по мягкому от золы полу, да часто смаргивал, чтоб непрошеные слезы глаза не заливали.
  А дело меж тем шло к утру, появилось из-за зубцов дальнего леса круглое, красное, словно новорождённый младенец, солнце. В сенцах посветлело. Тёплые розовые отсветы легли на поля, на сухие шепчущиеся травы, исшарканное бревнышко порога. Венька смотрел на солнце не щурясь, утром, пока оно молодое, это можно. Смотрел и пяткой топал.
  И вдруг на солнце словно лёгкая тень легла. Мальчик пригляделся и чуть не заверещал от радости. Облако! Маленькое, прозрачное, не облако, так, пелена. Но всё же!
  Позабыв себя он выскочил на улицу. Из трубы дружным роем вылетали красивые круглые облачка и уносились ввысь, в поднебесье, туда, где догорали последние рассветные звёзды, да белела печальным ликом луна. Они затянули уже чуть не полнеба, встали над холмами высоким волнующимся куполом. Венька вскинул руки и заплясал на месте, заверещал стаей синиц, затопал ногами, запрыгал бестолковым зайцем-первогодкой.
  - Трь-рь-рь-рь! У-ттю-ттю-ттю! Э-э-эй! Ай-давай-давай-давай!
  Споткнулся, шлёпнулся наземь, но тут же вскочил, схватил ведро и понёсся под гору к Ягодной Рясе. Опустил в прохладную с ночи воду горящие ладони. Боль чуть отпустила. Посидел немного, зачерпнул ведром и, повесив ручку на сгиб локтя, в руках нести не мог, поспешил вверх по холму.
  Воды в котёл налил под завязку, до самой дыры, так что тоненькая струйка даже скатилась по выпуклому боку, набил печь дровами, потом не удержался, снял с полки тяжёлый, чуть ворчащий в руках мешок с громовой солью и закинул горсточку в котёл, чтоб веселее было.
  Морщась от боли, снова зажал дыру и стал ждать. Прошло совсем немного времени и солнце закрыли серые, лохматые, похожие на бездомных псов, тучи.
  - Это они такие от дедова треуха, что в котёл провалился, - догадался Венька.
  Дождь хлынул стеной. Застучали капли по земле, стенам и крыше, брызги от них залетали в сенцы и скатывались в золе пыльными комочками. Вскоре у порога была целая лужа тускло блестящей чёрной кашицы. За живой переливчатой пеленой ливня скрылись и холмы, и дальний лес. Дом наполнился влажной дрожкой свежестью.
  Венька стоял и улыбался, даже про руки почти забыл.
  Громыхнул гром. Несильный, но гулкий, он прокатился, по мокрым холмам, словно большой барабан, упавший с неба.
  Дождь шёл целый час. Потоки воды лились с крыши, шумно хлюпали в лужах, чернозём вымок и ярко зачернел сквозь поредевшие травы. Земля задышала, задвигалась, зафыркала, заурчала, словно большая довольная кошка.
  Когда воды в котле не осталось, умаявшийся за день Венька отнял ладони от обжигающе горячей чёрной трещины, лёг на поленницу и тут же уснул.
  После ливня поля ожили, зазеленели. Шмели выбрались из норок и ветер обмёл от земляной пыли их чёрно-рыжие шубки, звонче запели в поднебесье жаворонки, воздух наполнился горячими медовыми запахами трав, даже Ягодная Ряса немного приподнялась и зажурчала по-новому - басовитее, солидней.
  Потом Венька ещё несколько раз устраивал дожди. Не такие сильные, как в первый раз, а так, чтоб только землю промочить немного, да пыль прибить.
  Дед вернулся через месяц, как и обещал. С собой привёл невысокого, широченного, как колода, на которой дрова рубят, мужика. На голове у широченного сидела шапка жёстких, словно витая железная стружка, чёрно-смоляных волос. Да и сам мужик был смуглый, насквозь прокопчённый кузнечным дымом, весь в глубоко въевшейся в кожу саже.
  Венька увидел его и в испуге отступил внутрь сенец. Кузнец заметил мальчика, остановился, наклонился к самому его лицу, внимательно всмотрелся тёмными, глубоко посаженными глазами, и вдруг широко, во весь рот улыбнулся, выставив напоказ крепкие белые зубы.
  - Вот, значит, какой у Митрича помощник? - и он сделал вид, будто хочет боднуть Веньку в грудь. Венька неуверенно хохотнул.
  Кузнец подошёл к котлу, по-хозяйски похлопал тяжёлой ладонью по железному боку, будто коня приласкал. Котёл отозвался весёлым гудением.
  - Ну, живой! - одобрительно пробасил кузнец. - Это кто ж тебя так, а? - он кивнул на разошедшиеся листы и оглянулся на Митрича. Тот вздохнул и нехотя пробурчал.
  - Да, было тут... С громовой солью... перестарался немного.
  - А! - оживился кузнец. - Так это после той самой грозы, что месяц назад была? - он захохотал, так что у Вани в ушах зазвенело. - Я думал небо пополам треснет, столько грома, да молний было.
  - Если б я хотел, чтоб небо треснуло, оно б давно треснуло. Даже не сомневайся, - ворчливо заметил Митрич.
  - А тут, выходит, котёл разорвало.
  Кузнец посерьёзнел.
  - А всё ж ты, Митрич, дурак дураком! Столько лет живёшь, а ума не нажил. Это ж надо так вещь спортить!
  - Поговори мне ещё!.. - буркнул старик.
  В сенцах повисла тишина. Митрич исподлобья смотрел на мастера, а тот легко одну за другой вытаскивал старые заклёпки, будто смородину с куста обирал.
  - Ладно, - сказал кузнец, помяв руками разъехавшиеся листы. - Залатаю тебе бадейку, как новая будет.
  Он наклонился, заглянул в дыру, как Венька месяц назад.
  - Звёзды-то светят ещё? Смотрел?
  - Светят, - кивнул мальчонка.
  Кузнец повернулся к нему и подмигнул весёлым глазом.
  - Тогда живём. Ну, а теперь, идите-ка все отсюда. Не люблю, когда под руку глядят.
  Весь день из сенец слышался звонкий лязг и перезвон - кузнец выпрямлял листы, ставил новые заклёпки, срубал заусенцы, оббивал кромки листов. Один раз Венька по поручению Митрича сунулся к нему спросить будет ли тот обедать, но кузнец лишь зыркнул на него исподлобья, освещённый красными переливчатыми бликами от переносного горна, и мальчонка без слов выскочил из сенец.
  - Не будет он обедать.
  - Ну, да я так и думал, - одобрительно кивнул старик. - Этот если за что возьмётся, пока не доделает не остановится. Большой человек. Мастер!
  Мастер копался до самого вечера, а когда закончил, вышел из дома мрачный, попросил Веньку полить воду, долго тёр руки и лицо, фыркал грузным конём. Поужинал, отослал Веньку и уселся с Митричем на пороге для разговора. Мальчику было интересно, о чём пойдёт речь, он притаился за углом и стал подслушивать.
  - Плохи дела, Митрич, - начал кузнец.
  - Ты, давай, не пужай. Мы тут пуганые. Рассказывай толком, что за беда. Дырку-то, я смотрю, заделал...
  Тот невесело усмехнулся.
  - Дырку заделал. Да заодно и весь котёл осмотрел, как следует.
  Кузнец замолчал.
  - Да говори ж ты! Чего тянешь?
  - Поизносился твой котёл. Старый ведь. Сколько лет-то ему?
  - Много...
  - Он теперь каждую минуту снова рвануть может. Ты уж поаккуратнее с ним давай. Нового-то ведь нет.
  - Нету, - согласился Митрич.
  И когда кузнец уходил, взвалив на плечо мешок со скарбом, то повторил на прощание:
  - Смотри, старик, дело серьёзное! В любой момент, помни!
  И кузнец отправился в обратный путь.
  - Слышал, поди, о чём мы толковали? - спросил дед у мальчика.
  - Ага.
  - Вот такие дела... - невесело и даже немного растерянно сказал Митрич.
  - А в чём дело-то, дед? Ну, старый котёл, и чего?
  - Стенки истончились. Слабые стали. Заклёпки еле держат, того и гляди разорвёт их паром.
  - Так значит новый котёл искать надо!
  - Такой котёл один во всём свете.
  - Откуда ж он взялся?
  - Я сделал. Давно это было. Очень давно.
  - Как сделал?
  - Сковал.
  - А ты разве ковать умеешь?
  - Тогда умел.
  - А теперь?
  - Вот пристал! - неожиданно вскипел дед. - Теперь-теперь, - передразнил он. - Разучился теперь... Да и силы уж не те, - нехотя сознался.
  - Тогда пусть кузнец скуёт.
  - Он не скуёт. В том и беда. Такое простому человеку не под силу. Кузнец, он хоть и не простой, а для такого дела всё ж простоват.
  - Из чего ж ты его сделал-то?
  - Есть по лугам, да по болотам раскиданное железо. Но не простое, небесное. Оно с неба упало. Вот видал иногда звезды с неба падают?
  - Ну, видал, - согласился Венька.
  - Вот это оно и есть. Небесное железо. Только из него можно новый котёл сковать, никакое другое не подойдёт.
  - И много его нужно?
  - Много. Я лет десять собирал. Все поля и болота исходил-истоптал, пока сколько надо нашёл.
  - Долго... А как оно выглядит железо это?
  - Сейчас покажу. У меня тут где -то оставался кусок. Не пригодился в тот раз, лишний оказался.
  Старик полез на полки, принялся шуршать и громыхать лежащими там вещами, время от времени роняя что-нибудь на пол и сердито ворча. Наконец, он вытащил из угла какой-то бурый булыжник, густо покрытый пылью и паутиной, дунул на него, что было сил. Вокруг заклубилось густое облако. Венька чихнул.
  - Вот он! - сказал Митрич.
  Мальчик взял находку в руки.
  - Тяжёлый какой!
  Булыжник был серый с красноватыми разводами и весь в гладких ямках, словно его долго носили в кармане. Он тускло поблёскивал, словно недовольно смотрел исподлобья: "Зачем взяли? Что надо?"
  - С неба... - неслышно прошептал мальчик и глянул в открытую дверь, где исходил последним светом и мягким теплом летний вечер. Небо висело высокое, далёкое, чистое и совсем не верилось, что с него могут являться такие тяжёлые, угрюмые булыжники.
  Мальчик неосторожно повернул небесное железо в руках и сморщился от боли. Митрич заметил это, взял Веньку за запястья, осторожно развернул ладонями вверх. Увидел красную обожжённую кожицу, подсыхающую корочку лопнувших пузырей, вздохнул.
  - Что, обварил? Больно? - насуплено спросил.
  - Да нет, не особенно, - ответил Венька. - Сначала больно было, а теперь заживает уже. Так, чешется иногда.
  - А я и смотрю, горчат дожди-то... Один раз даже будто солёный был. Плакал, что ли?
  Венька пожал плечами, виновато глядя в угол, словно его поймали, когда он сахар воровал.
  Митрич положил тяжёлую руку в бугристых мозолях на голову мальчонке, неловко, редко такое случалось, погладил и словно бы сам себе сказал:
  - Это разве ж тебе закрывать дыру надо было? У меня вон ладони, как подошва, мне бы и держать. Эх-эх-эх... - и совсем уж тихо добавил. - Правильно кузнец говорит, дурак я старый, как есть дурак.
  Потом наклонился, прижался на мгновение к Венькиной щеке, уколол седой бородой, прошептал растаявшим вздрагивающим голосом:
  - Прости уж ты меня... Прости старого... Ладно?..
  Быстро выпрямился, отвернулся и крупными шагами ушёл за угол дома.
  Никогда ещё Митрич - суровый и шершавый, как печной кирпич, с Венькой так не разговаривал. Мальчик опешил и долго стоял, с удивлением глядя на угол избы, за которой скрылся дед. Потом пожал плечами и понёсся к реке - купаться.
  
  
  
  Вечерело. Венька сидел в избе и смотрел на божью коровку, путешествующую по стеклу. Крошечная, с двумя чёрными точками на надкрылках, она меленько и ловко перебирала лапками, ползая туда-сюда, и не понимая, почему не может вылететь на волю - в густую, как волчья шерсть, траву, к заходящему солнцу, высокому вечернему небу и облакам, подсвеченным красноватым светом.
  - Тебе в дверь надо, - наставительно сказал Венька и показал себе за спину. - Дверь - там. Потом в сенцы, а там и наружу выберешься.
  Божья коровка остановилась, словно прислушиваясь к его словам, постояла секунду в нерешительности и снова принялась бестолково суетиться на стекле. Венька поставил на её пути палец, она проворно забралась на него и побежала к ладони. Венька вышел из дому, поднял руку, остановил её прямо напротив солнца, запел:
  Божья коровка,
  Улети на небо,
  Принеси мне хлеба...
  Жучок поднялся на кончик указательного пальца и замер. Венька терпеливо выжидал. Божья коровка приподняла надкрылки, но улетать отчего-то не спешила.
  - Ну же!.. - поторопил её мальчик, но та только топталась на месте, словно не решалась взлететь. - Ну!..
  Рядом раздался конский всхрап, громкий и резкий, будто что-то сломалось или порвалось. Венька вздрогнул от неожиданности, оглянулся. Божья коровка вскинулась и улетела. К избе медленно подходили кони. Сначала Венька даже не понял, что происходит, и лишь сделав несколько шагов навстречу гостям, остановился, как вкопанный, и закричал что было сил:
  - Ми-и-итрич! Иди сюда! Митрич! Быстрее!
  Вороной и рыжая, осторожно поддерживая мордами под брюхо, вели белого жеребёнка. Тот шёл с трудом, припадая на тонкие ножки и поскуливал, словно маленький ребёнок. Из плеча у него торчала тёмная, хищно оперённая стрела. Белая шёрстка на боку пропиталась побуревшей, застывающей, кровью.
  - Де-е-е-ед! Де-е-е-ед!
  - Ну, чего ещё? Чего голосишь-то, как резаный? - спросил тот, появляясь из полутёмных сенец.
  Увидев, в чём дело, подбежал к коням.
  - Ах, ты ж, малой... Кто тебя так?.. У кого рука-то поднялась? Больно, поди... Ну, ничего, сейчас.
  Он заставил жеребёнка лечь на траву, опустился на колени, осмотрел рану. Вороной и рыжая, понурив головы, стояли рядом. Рыжая всё пыталась просунуть морду к ране, подышать на неё, облегчить страдания сына. А тот затих под руками Митрича, затаился, боясь новой боли.
  - Тихо-тихо-тих, - шептал старик, поглаживая его по шее. - Шу-шу-шу. Тихо-тихо-тих, малец. Ничего. Ранка неглубокая, так, кожу зацепило. Тихо-тихо-тих. Полежи тут.
  Он приподнялся, посмотрел в большие, влажные глаза лошадей:
  - Смотрите, чтоб он не вставал! Сейчас приду.
  Вороной и рыжая склонились к голове жеребёнка, принялись посапывая, оглаживать его мягкими губами, будто шептали, что сейчас всё наладится и старик обязательно поможет. Венька протянул руку, погладил белого по гладкому лбу. Рядом, над самым ухом, фыркнул вороной, но не осуждающе, а мягко, словно разрешая.
  - Ну-ка, - расталкивая всех, протиснулся Митрич. - Отойдите, кому сказал!
  Лошади, недовольно потряхивая гривами, отступили на шаг и остановились, лишь изредка гулко постукивая по земле копытами.
  - На-ко, - сунул дед Веньке горбушку хлеба.- Нажуй мякиша.
  - Зачем?
  - Делай, что говорю! - рявкнул Митрич. - Да и этого, куцехвостого, за шею обними. Покрепче. Крепче, говорю, держи!
  Венька лёг грудью, прижал голову жеребёнка к земле.
  Дед осторожно смыл пыль и кровь возле раны, затем ухватился всей ладонью за стрелу у основания, посмотрел вверх, и одним резким взмахом вырвал её.
  Жеребёнок тонко заверещал, попытался вскочить на ноги, но Митрич и Венька удержали его. Увидев хлынувшую кровь, тревожно заржали, заметались вокруг сына, забили копытами вороной и рыжая. Венька испугался, втянул голову в плечи, зыркая по сторонам, - не затоптали бы! Митрич быстро зажал рану чистой тряпицей, принялся увещевать лошадей:
  - Всё, всё! Тихо-тихо-тих! Ну, всё уже! Ишь, всполошились...
  Понемногу белый успокоился, перестал сучить ногами и цепляться за землю, перестал раздирать копытцами цветы в зелёную мокрую мешанину, затих, лишь в глазах ещё метались сполохи детской непонимающей боли. Вслед за ним присмирели и конь с кобылицей. Митрич осторожно приподнял тряпку.
  - Давай хлеб, - сказал Веньке.
  - Ага, - ответил тот и только тут заметил, что во рту у него пусто.
  - Проглотил, что ли?
  Мальчонка виновато кивнул. Дед покачал головой.
  - Молодец, нечего сказать... Жуй снова.
  Вскоре рана была отмыта от крови и надёжно замазана хлебным мякишем. Сверху Митрич налепил большой, с две Венькиных ладони, лист подорожника и туго перевязал плечо жеребёнка.
  - Ну, всё. Теперь полежи немного и будешь, как новенький, - сказал Митрич, вставая.
  - Смотрите за ним! - приказал лошадям.
  На следующий день, как только завечерело, вороной и рыжая, поддерживая жеребёнка, ушли в поля. Белый всё ещё немного хромал, но уже пытался взбрыкнуть и весело, визгливо ржал. Временами он порывался пуститься лёгкой рысцой, но родители, склонив головы, удерживали его.
  В засыпающих полях трещали кузнечики, лошади трясли длинными гривами, которых никогда не касались ножницы, помахивали тяжёлыми текучими хвостами. Мягкая трава скрадывала звук шагов, слышался лишь шелест раздвигаемых стеблей. Вскоре они спустились с холма и, прошествовав ложбинкой, скрылись из глаз Веньки и Митрича. В поля входила вечерняя дрёма, напоённая прохладой первых робких звёзд, едва засветившихся в прозрачном родниковом небе.
  Венька молча смотрел, как смыкаются за лошадьми травы, как вспорхивают из под их ног засыпающие кузнечики с тонкими лапками, как дремотно качают головами цветы, словно провожая нежданных пришельцев, как за единый миг сплетаются и расплетаются пряди конских хвостов и травяных стеблей, как бесследно исчезает след лошадей, словно они идут по воде. Он очень устал и испереживался со вчерашнего вечера и только сейчас наконец-то успокоился. Ещё ему хотелось спать и Митрич, заметив его косеющие глаза, взял мальчонку за плечо и отвёл в избу.
  Ночью Веньке снились мечущиеся конские гривы, детские глаза жеребёнка, наполненные болью и непониманием. Снилась кровь на белом атласном плече, зелёная павилика, оплетающая древко стрелы, шмели, увязшие в жеребячьей крови, снилось небо и мелькающие меж облаков тёмные, похожие на лисиц, тени.
  Венька позвал во сне Митрича. Старик сел рядом с ним, взял его руку в свою заскорузлую ладонь и уснул, сгорбившись на лавке, сухим грибом.
  После этого случая настроение у Митрича надолго испортилось. Он накидал в котёл лёгких паучьих нитей и потом две недели шли занудные моросящие дожди. Небо заволокло серым войлоком туч, с былинок соломенной крыши свисали и подрагивали на ветру зябкие капли, полевые травы, напитавшиеся влагой, прилегли к земле и ходить через них за водой к Ягодной Рясе стало тяжелым трудом. Они, словно водоросли или русалочьи руки, мягко и тяжело оплетали ноги и никак не хотели отпускать. Хорошо ещё, что для таких дождей воды много не надо, пару вёдер в день принёс - и хватит, а то бы Венька совсем измучился.
  И вот в один из таких серых моросящих дней из полей к избушке вышел человек. Когда-то он был он высок и строен, но сейчас сутулился и шёл спотыкаясь. Глаза - некогда зоркие и цепкие, от каких не укроешься в самой высокой траве и самом глубоком речном омуте, выцвели и смотрели потеряно. Ещё было в этих глазах страдание, словно старому ястребу перебили крыло или волку защемило капканом лапу.
  В руках человек держал большой, с Веньку ростом, лук, за плечами его виднелось тёмное оперенье стрел. По широким плечам охотника стекала вода, но он, казалось, не замечал ни холода, ни ветра, словно был сделан из цельного куска дерева.
  Завидев приближающегося человека, Митрич втолкнул Веньку в избу.
  - Сиди здесь! - строго приказал.
  - Зачем, дед? - попытался выскользнуть обратно тот, но Митрич громко и твёрдо захлопнул перед его носом дверь. Венька метнулся к ближайшему окну, посмотреть, что за странный и страшный человек идёт к ним и о чём дед собирается с ним толковать.
  - Охотишься? - тяжёлым голосом спросил Митрич, словно разом взвалил на собеседника гранитный валун.
  - Да.
  - Белого ты подбил? - словно ещё один добавил.
  - Да, - ответил тот, сам мучаясь от ответа.
  Митрич развернулся и исчез в сенях.
  - Я помощи просить у тебя пришёл! Помоги, дед, слышишь?! - крикнул ему в спину охотник.
  Старик не ответил. Лязгнула щеколда, дверь закрылась. Охотник, остался стоять под дождём. Лицо его, серое, как небо над головой, пошло горькими морщинами. Он замер, но не так, как замирал когда-то в засаде, выжидая, когда жертва проявит неосторожность и подставит себя под выстрел. Застыл, как человек, которому некуда больше идти. Руки его бессильно опустились, больные глаза бездомно зашарили по стенам избушки, закрытой двери, мокрым полям.
  Три дня из дому никто не выходил. Охотник полулежал, прижавшись спиной к древним брёвнам дома, пытаясь спрятаться от холодной мороси под крошечным выступом крыши, мёрз, иногда начинал что-то петь, но до Веньки долетало лишь непонятные обрывки, больше похожие на жалобы или стоны.
  Митрич, суровый и мрачный, как ноябрьский день, сидел возле котла и подкидывал в него тонкие, почти невидимые паучьи нити.
  Венька, опершись о подоконник и скосив глаза вниз, часто смотрел на охотника, думая о том, что могло привести сюда этого когда-то сильного и, похоже, безжалостного человека? Какая боль терзала его, какие злобные зверьки страдания грызли изнутри?
  Наконец, Венька не выдержал.
  - Дед, он помочь просил...
  Митрич хмуро глядел в огонь. Медленно перевёл глаза на мальчика, но словно бы и не увидел его, размышляя о чём-то своём.
  - Помоги ему, - попросил Венька. - Он мучается.
  - С чего это ты взял? Мучается он, видите ли...
  - Это же заметно. По глазам, по лицу... Не просто же так он пришёл.
  - Не твоего цыплячьего ума дело кто зачем пришёл. Брысь в избу, - после некоторого раздумья сказал Митрич.
  - Дед, помоги ему. Он уже три дня ждёт...
  - А ну, брысь, я сказал! - прикрикнул старик и стукнул себе кулаком по коленке.
  Венька вздохнул и исчез за дверью. Оставшись в одиночестве, он снова выглянул в окно, человек сидел на том же месте, капли всё также стекали по его плечам, сбегали по длинным чёрным волосам, собранным "конским хвостом", повисали на подбородке.
  - Не уйдёт он, - сказал сам себе Венька, вглядываясь в непрошеного гостя. - Не уйдёт... Некуда ему идти.
  Похоже и Митрич понял, что не уйдёт, потому что вскоре вышел под дождь и встал, нависая над сидящим у стены человеком.
  - Чего хотел? - спросил старик.
  - Помоги мне.
  Митрич молчал. Было тихо, лишь дождинки шелестели в траве и соломенной крыше избушки.
  - В малого почему стрелял?
  - Не знаю. Сил больше моих нет. Помоги, сделай что-нибудь. Не хотел я в него стрелять. Знаю, что мелкий он совсем. Не знаю, зачем стрелял... Да ведь и не только в него. Много кого подбил. Зачем? Не знаю... Не хотел! Руки сами стрелы пускают. Как не хозяин я им. Зло во мне сидит.
  Он обхватил голову руками, закрыл глаза.
  - Что творю? Зачем стреляю? Не знаю...Одно зло от меня. И куда деваться от него? Помоги! Если ты не сможешь, к кому тогда идти, как быть дальше?..
  Митрич взял его лук, легко, словно тростинку переломил пополам, бросил обломки перед охотником. Венька даже удивился, старый ведь дед, а силищи сколько.
  Охотник тоскливо отвернулся.
  - Я ведь новый сделаю. Новый! Сколько я их уже переломал... - посмотрел он в лицо Митричу. - И опять всё снова... Не могу так больше.
  Старик ничего не сказал, отвернулся и ушёл. Человек снова опустился на землю, растерянно оглядываясь, не зная, что думать и на что надеяться.
  Митрич сел на своё любимое место у котла и стал смотреть в огонь. Он всегда так делал, когда хотел что-то обдумать. Задумался Митрич крепко. Полдня прошло, прежде чем решил он как быть дальше. За это время не раз он хмурился и тряс седой кудлатой головой, словно не соглашался сам с собой или отгонял от себя какие-то неприятное ему самому решения. Временами принимался вполголоса говорить, обращаясь к котлу и тот отвечал ему то басовитым гудением, то тоненьким свистом, как закипающий чайник. Венька прислушивался, пытаясь понять смысл их разговора, но ничего не выходило. Больше того, временами ему начинало казаться, что и дед разговаривает с котлом каким-то гудением, свистом и побулькиванием.
  Наконец, старик поднялся, отряхнул одежду, словно она запылилась за время размышлений, остановился возле двери, не выходя наружу и негромко позвал:
  - Иди сюда.
  Охотник тут же явился пред ним, словно только и ждал сигнала, с собачьей надеждой заглянул в глубокие, непроницаемые, как ночное небо, глаза старика.
  - Что, что?..
  Вскоре человек, голый и чистый, словно новорожденный, с одним лишь луком и стрелами в руках взошёл по приступкам, по которым обычно поднимался Венька, когда заливал воду, и залез в котёл. Лицо его было спокойным и даже красивым. Он больше не горбился, спина его распрямилась упругим молодым деревом, морщины на лице разгладились, выцветшие глаза словно бы стали ярче и обрели цвет, который наполнял их в молодости. По всему было видно - охотник знал, что сейчас произойдёт и, наконец-то, перестал мучаться и страдать, словно получил прощение за всё сотворённое им зло.
  Митрич одним движением подобрал с земли и швырнул в печь одежду человека. Запахло полями, сталью и кровью.
  Венька из тёмного угла смотрел на происходящее, замирая от страха и ожидания невозможного, невиданного чуда, которое собирался сотворить Митрич.
  А старик тем временем развёл в печи жаркий огонь и медленно поднял глаза на охотника. Тот, вздохнул и вроде бы даже улыбнулся. Потом медленно опустился на колени и исчез за краем котла.
  - Поди на улицу, - бросил Веньке Митрич. - Вверх смотри.
  На улице была ночь. Дождь кончился и в воздухе повисла будоражащая, пахнущая умытыми полями, свежесть. Облачное небо висело низко. Стояла тишина. И вдруг в трубе загудело, словно туда задувал сильный ветер, хотя ни одна травинка и ни один волосок на Венькиной голове не шевелились. Избушка вздрогнула, из трубы медленно и плавно одна за другой выплыли звёзды. Чуть задержались над крышей, будто не зная куда им направиться, а потом медленно, порхая и раскачиваясь, как искры от костра, стали подниматься в небо. Когда они достигли облаков, те расступились, а может, растаяли от их неяркого чистого света, как тают льды и снега даже от самых маленьких костров. Звёзды прошли в эти промоины и застыли в небе, обретя своё место. Они сложились в странный, непонятный Веньке узор и засияли каждая в своей полынье среди огромных облачных просторов, на которые так хорошо смотреть с вершины холма.
  - Стрельца созвездие, - сказал, незаметно подошедший Митрич. - Теперь оно всегда там будет. В небе.
  Венька очарованно смотрел вверх, где сияло новое созвездие только что бывшее человеком. Мальчик увидел и лук со стрелой, и сжимающие их руки, и короткую бороду охотника.
  - Так всем лучше будет, - произнёс Митрич. - Он и сам это понял, потому и согласился. Теперь ему никого не подбить, никого не ранить.
  Венька вдруг увидел, что туловище Стрельца переходит в конский круп с поднятой правой передней ногой и густым хвостом - получеловек-полулошадь.
  - Зачем это? - спросил мальчонка.
  - Чтобы помнил. Так надо, - заверил старик. - Для памяти...
  Венька посмотрел в лицо Митричу, оно было строгим и твёрдым.
  С тех пор мальчик иногда слышал, как, задрав голову к ночному небу, Митрич разговаривал со Стрельцом.
  - Как там у вас, на земле? - слышался густой, приглушённый, похожий на далёкий гром, голос. - Лето?
  - Лето, - соглашался старик и кивал головой, как будто бывший человек со своих высот мог видеть его. - Лето, мёдом пахнет.
  - Мёдом пахнет... - повторял за ним Стрелец, и в голосе его слышалась тоска. - И роса по утрам?
  - Роса, - отвечал Митрич. - Крупная, с горох.
  - Всё играет?
  - Да, как солнце взойдёт, так и играет.
  - И паутина на травах тоже в росе?
  - Тоже.
  Откуда-то сверху долетал лёгкий вздох.
  - А грибные дожди? Идут?
  - Как не идти... Надысь вот был. Лёгонький, бабочке крыльев не намочить. Тёплый. Венька бегал, в траве валялся. Измок весь, и даже не замёрз.
  - Пижма цветёт... Жёлтая, зонтиками...
  - И пижма, и зверобой, и пустырник. Венька как пойдёт за водой, весь в пыльце изваляется.
  - По Ягодной Рясе тоже, наверное, пыльца плывёт?
  Митрич кивнул.
  - Ласточки летают?
  - Летают. Норки копают.
  - По обрывам?
  - Ну, да. Птенцы у них вывелись. Маленькие, верещат.
  По полям прошелестел затухающий порыв прилетевшего откуда-то издалека ветра, зашуршали тревожные травы, пискнула где-то вдалеке ночная птаха и снова всё замерло.
  - Ладно, пойду я. Поздно уже, - говорил Митрич.
  - Поздно, - соглашался Стрелец.
  Старик уходил в избушку и на вершине холма становилось тихо-тихо. Только в медленно кружащем небе мерцали крупные, как дождевые капли, звёзды.
  
  
  
  Митрич весь день копался в огороде, а вечером прилетели птицы. Они облепили крышу и та сразу стала белая-белая, будто её снегом завалило. Как обычно, старик не усмотрел, откуда они взялись, просто вдруг глянул на избушку и увидел, что на неё опускается большая, словно туча вполнеба, стая. Даже непонятно было, как они и разместились-то на таком небольшом пятачке. Птицы курлыкали, перекликались между собой, трещали клювами. Чуть нелепые, они топтались на крыше, ходили смешно и неуклюже, переваливаясь, с боку на бок, поскольку больше привыкли летать, а не ходить. У них были огромные, похожие на острые косы, крылья, и когда они раскрывали их в полный размах, то казалось, ещё немного и они обнимут всё небо. Когда они хлопали ими, по полям прокатывался ветер, плотный и упругий, будто коровье брюхо перед отёлом. Летел по полям метелью птичий пух, цеплялся за колосья трав, набивался в цветы, играл с мотыльками в воздухе, а потом, утомлённый, плыл по глади Ягодной Рясы. Где-то далеко-далеко вольные кони вдыхали порхающие пушинки своими мягкими тёплыми ноздрями, и осторожно выдыхали, настороженно провожая полёт красивыми, будто мокрая речная галька, глазами. Пушинки кружились, задевали, трогали, ласково оглаживали всё вокруг, словно передавали приветы откуда-то из грозовых небесных просторов, где летают только эти красивые белые птицы с крыльями, как острые косы.
  Птицы заглядывали в глаза Веньке и он видел в них доброту и тоску. Они были рады видеть его и жалели, что мальчик не знает, откуда они прилетели и не сможет улететь вместе с ними. Они закидывали головы вверх, сухо и звонко щёлкали клювами, звали, хотя и понимали, что никогда и никого не смогут взять с собой.
  Когда приходило время, стая с шумом и гомоном поднялась в воздух, снова превращаясь в тучу в полнеба, и отправилась в свои далёкие, только ей ведомые дали. И на поля опускалась тишина. Все замирали и смотрели, как тает она над прояснившимся вечерним горизонтом.
  А Венька, впервые увидевший стаю, часто потом оборачивался в ту сторону, где она исчезла, всё ждал, что вот-вот она снова покажется из-за горизонта, красивая, как светлая весть, снова переполнит небо, взметёт синеву, перепашет облака, снова опустится на старую соломенную крышу, загомонит, закурлыкает, станет смотреть и звать, всё время куда-то звать, тая тоску в смородиновых глазах. Ему всё казалось, что пух стаи летает вокруг него, задевает его чуть нахмуренный лоб, потрескавшиеся губы, щекочет и не даёт успокоиться, что он набился в коротко остриженные волосы, ныряет за шиворот и блуждает там тёплыми щекотными комочками. Венька оглядывался вокруг, проводил рукой по ёжику волос, смотрел за пазуху - пуха нигде не было, но мальчик никак не мог отделаться от странного чувства, что он где-то рядом. Смешит, щекочет, гладит по голове, а с крыши глядят добрые глаза этих странных, неуклюжих на земле и таких свободных в небе птиц.
  
  
  
  Однажды Венька затеял с лестницы прыгать. Приставил её к крыше, и давай сигать. Сначала забирался только на четыре ступеньки - высоты побаивался, потом осмелел, стал и на пять, и на шесть, а там и на семь карабкаться. Прыгать, конечно, больно - земля, хоть и травой поросла, а жёсткая, так по пяткам и лупит, как приземляешься. Зато как интересно, пока летишь! Дух захватывает, внутри всё замирает, съёживается, пустота такая, будто вообще ничего там не осталось, один ветер. Перед каждым прыжком Венька стоял, смотрел то вниз на землю, то вверх, на солнце и облака, переминался с ноги на ногу, собирался с духом. А потом, неожиданно, ноги сами выбрасывали его с лестничной перекладины вперёд и вверх, по лицу пробегал холодный воздух и на мгновение он зависал где-то в вышине между небом и землёй. Много успевал Венька увидеть за этот короткий миг: и прозрачный тающий в утреннем небе ломтик луны, и плавные переливы холмов, и речные повороты в дрожащей от наступающего зноя дали, и камыши, качающие тяжёлыми головами по берегам, и пёстрое раскинувшееся вокруг разнотравье, и огород, посреди которого белела спина Митрича, занятого прополкой. Успевал он услышать кипящие птичьи трели, разлитые в воздухе, крики охотящихся стрижей, уловить краем уха жужжание пролетающей рядом мохноногой пчелы, сплошь перемазанной жёлтой пыльцой, и ленивый плеск речной рыбы, греющейся на отмелях. Голову окутывали запахи цветов, словно кто-то родной прижимал его к себе, к пахнущей жарой и полем рубахе. Венька радостно пищал что-то прямо в открытое небо, махал руками, будто надеялся, что они превратятся в крылья и унесут его ввысь, а небо купало его в своём густом, как мёд, тепле, и звенело на тысячу голосов.
  Вот от этой-то радости и оторвал Веньку суровый Митричев окрик.
  - Ты что же это, порося, делаешь?
  Мальчонка, только изготовившийся к прыжку, замер и испуганно присел на перекладину. И как только подкрался хитрый старик, ведь ещё минуту назад в огороде копался, с головой в ботву картофельную ушёл!
  - Ничего.
  - Ничего?! А кто это тут с лестницы сигает? Ась?
  - Ну, я...
  - Ну, я, - повторил за ним Митрич. - А голову сломишь, что делать будем? Подумал ты об этом? Вон высота какая!
  - Не сломлю, - буркнул Венька, продолжая сидеть на последней ступеньке лестницы.
  - Слезай, давай, дурья башка. Распрыгался... - и он широко, до слёз, зевнул. Последнее время Митричу не спалось - бессонница замучила. Все ночи напролёт он вертелся, кряхтел, сетовал шёпотом:
  - Никак не уснуть, рази её! Хоть пополам разорвись.
  Он садился на печи, свешивал ноги вниз и покачивая ими, подолгу смотрел в окно, из которого, словно вода из ушата, проливался в избу лунный свет.
  - Должно, она мешает - луна, ночное солнышко, - говорил Митрич сам себе.
  Через светлое пятно на полу то и дело пробегали бесстрашные по ночам мыши.
  - Ишь разбегались, топочут! - сетовал он.
  Один раз Венька, проснулся, увидел дедову спину и спросил:
  - Дед, чего не спишь-то? Бормочешь...
  - Да не спится чего-то. То ли старость, то ли луна вон мешает. Не знаю.
  - И что ж ты так по всем ночам и колобродить будешь? - он снова закрыл глаза.
  - Не твово ума дело, буду я колобродить иль ещё чего выдумаю. Спи, давай.
  И помолчав добавил удивлённо:
  - И ведь ни в одном глазу сна нету! Хоть усни-траву пей.
  - Что это ещё за трава такая? - поинтересовался Венька, проваливаясь обратно в сон.
  - Да есть такая. Красивая, лопушастая, духмяная... Растёт, правда, далеко.
  И вот сейчас, стоя возле лестницы, Митрич зевал до треска в шее, и продолжал гнать Веньку вниз.
  - Дед, я ещё хоть разок сигану, а? - попросил Венька, уж очень хотелось ему полетать.
  - Будя!
  - Ну, чего? Жалко тебе что ли?
  - Я кому сказал, слезай! Чуть не с крыши сигает! А сам, клоп, от земли не видать! Разобьёшься, костей не соберёшь!
  - Ну, последний разок... - заканючил Венька.
  - Никаких последних разков.
  Раздражённый бессонницей, дед был строг и никаких шуток терпеть не собирался. Венька нехотя слез с лестницы и уже отойдя на почтительное расстояние от Митрича пробурчал вполголоса:
  - Вредонос!
  Тот услышал.
  - Ты, мне подражнись ещё, порося! Я те пыль из порток-то повыбью, - зевнув, пообещал он. Но уже не слишком грозно, больше для воспитания.
  "Нет, ну вот ведь вредонос! Его бессонница умучила, а я-то тут при чём?" - возмущался про себя Венька. - "Всю радость сломал!"
  Было так обидно, что слёзы закипали где-то в уголках глаз.
  "Сам-то прыгать уже не может, старый, куда ему, вот другим и не даёт! Ну, погоди у меня! Вот я тебе устрою! Попомнишь тогда!.."
  Что Венька устроит, он ещё и сам не знал, но выкинуть назло деду какую-нибудь штуку очень хотелось.
  И ведь выкинул! Придумал.
  Перед тем, как садиться обедать, мальчишка взял горсть громовой соли из мешка и насыпал на митричев стул. Дед поставил на стол чугунок со щами, пару деревянных потёртых ложек, положил два ломтя мягкого ноздреватого каравая, один, побольше - для себя, другой, поменьше - для Веньки. Сорванец уже сидел за столом и, с нетерпением ожидая, что выйдет из его затеи, ёрзал на лавке.
  - Что елозашь, как ужака по сковородке? - спросил Митрич.
  Венька только плечами пожал, так, мол, ёрзается что-то. А дед всё никак не мог усесться, то ложки протрёт полой рубахи, то сходит проверит, открыта ли заслонка у печи, то соли в солонке принесёт, то скажет, что "тут соли-то, как и вовсе нет", и пойдёт досыпать. Венька так испереживался, что незаметно для себя взял хлеб, начал отламывать от него кусочки и класть в рот. Раньше такого с ним не бывало. Обычно они один без другого есть не начинали, дожидались.
  Наконец, Митрич вернулся к столу, мельком глянул на Веньку.
  - Оголодал, что ль?
  Тот перестал жевать и, заметив в руке ломоть, потянул руку, чтобы положить его на стол, но не успел. Митрич сел на свой дубовый стул. Раздался страшный грохот, такой, что заложило уши. Казалось дом сейчас раскатится по брёвнышку в разные стороны, а крыша рухнет прямо на обеденный стол, засыпав едоков старой соломой. Изба озарилась вспышкой холодного синего света, какой бывает от молнии, сидение стула треснуло. Венька замер, глядя на деда расширившимися от страха глазами. Тот медленно повернул к мальчонке голову. Венька сглотнул, осторожно положил хлеб на край стола и потянулся носком правой ноги к полу. Из-под Митрича поднимался лёгкий дымок. "Во как! Должно, штаны прожгло", - понял Венька. Ничего хорошего такой поворот дел ему не сулил, и поэтому, едва дед привстал, он ящерицей юркнул под низкую, сколоченную из тяжёлых досок, кровать, на которой они спали летом, если на печи становилось слишком жарко.
  Под кроватью было прохладно и пыльно, пахло мышами, травами, чуть сыроватыми ветхими вещами. Венька словно в омут речной провалился, где всегда тишина и покой и куда не достаёт течение. Он забился к самой стене и замер, глядя на дедовы ноги. Митрич, встал, похлопал себя по заду, гася искры, тлевшие на портах, посыпались чёрные пылинки. Старик тяжело прошёлся по полу, остановился возле кровати.
  - Вылазь, порося, - сказал ровным, разве что чуть охрипшим голосом.
  Венька вздохнул.
  - Нет, дед. Не вылезу. Ты меня выдерешь.
  - Ещё как выдеру, - пообещал тот. - Что б знал, как над дедом шутить.
  - Вот я и не вылезу, - грустно сказал мальчонка.
  Дед помолчал.
  - Смотри, шкода, долго будешь там сидеть, в мыша превратишься. Вымету тогда тебя веником за порог. Так и знай.
  Венька быстро посмотрел на свои руки, провёл по штанам, потрогал лицо. Почуял что-то мягкое на щеке. Испугался, вздрогнул так, что чуть макушкой о кровать не ударился. "Началось!" - подумал с колотящимся сердцем. Пощупал повнимательнее и облегчённо вздохнул - просто клок пыли прилип. На всякий случай поводил ещё руками, обшарил себя всего - пока, вроде, всё гладко, ни шёрстки мышиной, ни усов, ни хвоста. "Пугает дед", - решил он.
  - Всё одно не вылезу! - пискнул из-под кровати.
  Митрич прошёлся по избе, тяжело поскрипел половицами, открыл дверь и вышел в сенцы.
  - Ну, и сиди сколь хошь.
  Прошла минута, другая, час. Ничего не происходило, Митрич не возвращался. Становилось скучно. По всему выходило, что надо вылезать и идти к деду за наказанием. Но получать тяжёлой Митричевой ладонью, а то и хлёсткой лозой по мягким местам совсем не хотелось. Небольшая это радость, когда дед своей заскорузлой рукой "ум в задние ворота вбивает". Больно.
  Венька наморщил нос и задумался: "Что ж делать-то?" Ясно, что заслужил он трёпки, но ведь, если разобраться, то и дед виноват не меньше венькиного! Зачем с лестницы согнал и даже последнего разочка сигануть не дал? А ведь так хорошо было, пока дед не пришёл! В общем, виноват Митрич. Ещё как виноват! Вредонос!
  Мальчонка прислушался - в сенях тишина. Стараясь не наделать шума, осторожно выбрался из своего убежища и вылез в окно. Рядом со стеной лежала широкая, толстая доска. Венька с трудом взвалил её на спину и, покряхтывая, потащил к реке. Бросил доску в воду, она упала с громким мокрым хлопком, выбив целые россыпи весёлых радужных брызг. Но теперь уж Венька шума не боялся, он проворно улёгся на доску, оттолкнулся ногами от берега и, быстро загребая ладонями, поплыл подальше от деда и его тяжёлой руки.
  А дед, меж тем, видел всю эту венькину возню из сенец и только посмеивался над красным от усилий лицом мальчика и его заплетающимися в спешке ногами.
  То, что он плывёт против течения, Венька сообразил не сразу. В середине лета Ягодная Ряса всегда мелеет и, неторопливая, благодушная, течёт, словно засыпает от жары, лишь местами, будто очнувшись, чуть прибавляет ход. Сочная, ярко-зелёная осока по берегам тоже словно носом клюёт, склонилась к самой воде, купает острые пальчики листьев в речном зеркале. Белые пушинки - то ли от одуванчиков, то ли тополиные, а, может, и птичьи, еле заметно скользят вниз по течению. По такой реке что вверх, что вниз плыть, никакой разницы. Вот Венька и не стал разворачиваться, да и, если честно, не очень-то хотелось возвращаться к холму с избушкой и Митричем.
  Куда он плывёт, мальчонка и сам не думал, только радостно колотил по воде руками и ногами, радуясь, что вырвался от деда и теперь сам будет решать что ему делать, а что нет. Штаны и рубаха его давно вымокли, и Венька от этого радовался ещё больше - никто не будет на него ворчать и грозить пальцем. Солнце припекало спину, от сосновой доски в потёках прозрачной смолы шёл лесной волнующий дух, мальчик плыл и вопил во всю глотку:
  
  Я от деда убежал,
  Я от Митрича сбежал.
  Старый дед, старый дед,
  Не поймать меня вовек.
  
  Я по речке поплыву,
  По широкой поплыву,
  Всю реку переплыву,
  И без деда проживу.
  
  - Эй, птицы, слышьте, птицы?! Я от деда уплыл! Слышьте?! Один теперь! - кричал он ленивым чайкам, задрав голову вверх и щуря глаза от слепящего солнца. Чайки недоверчиво качали белыми плечами, мол, "ох, вряд ты без деда справишься".
  - Рыбы! Рыбы, слышьте?! От деда я уплыл! О как! Слышьте? - кричал он, глядя в речную глубину. Рыбы равнодушно вильнув хвостами, исчезали в придонной темноте. - Эгей! Хорошо!
  И он продолжал молотить по воде, брызгаясь и разгоняя застоявшуюся горячую тишину. Мимо проплывали подмытые берега с обнажившимися древесными корнями. Меж корней мелькали норы ондатр, а сами хозяева нор, непуганые и оттого бесстрашные, то и дело пересекали реку неподалёку от Венькиной доски.
  - Эй, лови! - кричал мальчик и зверьки неохотно, будто досадуя на не в меру шумного гостя, ныряли. - За хвост, за хвост её хватай! - хохотал он им вслед.
  По небу плыли пушистые, похожие на головки клевера облака. Венька посмотрел, полюбовался.
  - Не иначе, Митрич клевера в котёл накидал.
  Ивы низко нависали над водой. Венька, схватясь за их косы, останавливал движение своей доски, и замирал на месте, оглядываясь по сторонам. Что тут у вас есть интересного? Чем удивите-порадуете? Один раз, когда он сидел так посреди реки, ухватив в охапку целую россыпь ивовых ветвей, на доску выбрался проплывавший мимо уж, посмотрел на мальчика и потёк дальше по своим делам. Венька даже присмирел, хоть он и безобидный, уж-то, а всё же змея. Будто сразу понял, что не он тут хозяин. Но надолго его не хватило и скоро он снова принялся буянить, как объевшийся белены жук на листе лопуха.
  Через крупную сеть редколесья увидел бредущее вдалеке стадо оленей. Закричал им радостно:
  - Олени! И я с вами! Э-эй! Возьмите меня с собой!
  Те вскинули гордыми головами, сорвались и, мелькнув между деревьями, исчезли вдали.
  - Рога не потеряйте!
  На край доски уселась трясогузка, глянула на путешественника, подрагивая хвостом.
  - Тириби-тириби! - пискнула.
  - Кого тереби? - спросил Венька.
  - Тебя-тириби!
  - Да ну тебя, шалопутная! - махнул он на нёё рукой. Птичка сорвалась и, припадая над водой, полетела дальше.
  Углядел на полянке багряную россыпь спелой земляники, вылез на берег, пыхтя вытащил доску, чтобы не унесло течением, принялся собирать. Перемазался земляничным соком, набил оскомину, но не наелся. Пощипал молодых кленовых побегов, нашёл в траве стебельки "баранчиков", кислицу, щавель, сурепку - вот вроде и сыт. Снова доску в воду, брюхом сверху навалился и вперёд, только брызги полетели.
  Лес скоро кончился, не было в округе больших лесов. Снова начались поля - огромные, бескрайние. Венька сошёл на берег, огляделся. Место вокруг было ровное-ровное, лишь далеко-далеко, чуть не там, где земля с небом сходится, виднелся то ли бугор, то ли холм.
  - А вот захочу, и дойду до этого холма, - сказал он. - Я теперь вольная птица. Куда хочу, туда иду.
  И пошёл.
  Он уже издали заметил, что на вершине холма стоит высокий, продолговатый камень. Тёмным пятном выделялся он среди ярких цветов и изжелта зёлёной травы, будто суровый и нелюдимый человек в мрачной одежде посреди весёлой ярмарки. Устав до изнеможения, Венька добрёл до холма, поднялся на вершину и только тут разглядел, что на камне и вправду нарисовано человеческое лицо. Некогда глубокие линии сейчас поистёрлись от дождей и ветров. Лицо было чужое, незнакомое, раскосые глаза его словно бы смотрели на Веньку и не видели, ослеплённые временем.
  - Так это ж не холм, - догадался он. - Это курган.
  Он вспомнил, как Митрич рассказывал ему про такие курганы в степи, под которыми лежат богатыри древности.
  - Сколько ж он тут стоит? - подумал мальчик и, подумав, ответил сам себе. - Века.
  Сказал и замер, почувствовав, что прикоснулся к чему-то потаённому, далёкому, скрытому даже не за семью замками - семью морями, а ещё дальше, куда не добраться и не дотянуться.
  На вершине кургана было так спокойно, будто и не доходил сюда ни треск кузнечиков, ни трели птиц. Будто не кипела вокруг весёлым душистым варевом полевая жизнь, не брызгала звуками и красками, не хохотала в небо, не плескала ладонями. Венька словно бы вышел из неё, как выходят зимой из жарко натопленной избы на морозный воздух, под далёкие яркие звёзды. Время будто остановилось и мальчик со спокойным удивлением стал смотреть на преобразившийся в одночасье мир.
  Ему вдруг стало понятно, что и сто лет назад, и двести здесь также шла жизнь, всходило и закатывалось под гору колесо-солнце, лето сменялось зимой, птицы откладывали яйца, гусеницы окукливались и превращались в бабочек, выли безумными волчьими стаями метели, роняли лепестки отцветающие маки, приходили и исчезали в неизвестных далях странные, никому не ведомые народы с чужой речью и непонятыми обычаями. А по каменному лицу текла дождевая вода и стирала его. И ещё века будет течь, пока не сотрёт совсем.
  Изумлённый и напуганный своим открытием Венька опустился на землю, опёрся спиной о камень и сам не заметил, как задремал.
  Ему снились бесконечные, скрипящие в пути телеги кочевников, костры на закате, столбы дыма, уходящие прямо в небо и растворяющиеся меж звёзд, дети кочевников, глядящие сонными газами в угли, роняющие чёрные головы на грудь и засыпающие в шкурах. Снился тяжёлый топот конницы, бьющей копытами в земляные плиты степи, комариные тучи стрел с хищными голодными жалами, свист падающих мечей, лязг железа о железо, хрипы сцепившихся в смертельной схватке воинов, скрежет зубов, слепой блеск людских озверелых глаз. Снились колышущиеся в маленьких женских ушах серьги, расшитые бисером праздничные рубахи, мелькающие над пламенем тени людей, голоса, весело выкрикивающие незнакомые слова и музыка, то звонкая и беспечная, то тягучая и тоскливая...
  Он проснулся, поглядел на солнце, оно едва-едва сдвинулось, значит, спал Венька всего-ничего. А сколько увидел! И когда успел-то...
  Всё ещё в мороке своих снов, Венька спустился с кургана, окунулся по грудь в горячее бредовое разнотравье и пошёл к реке.
  На берегу нарвал мягких душистых листьев, росших на пологом речном берегу, набросал на доску, чтобы мягче было.
  - А то уж бока болят!
  Завечерело. Ягодная Ряса текла меж холмов, густо поросших травяным мехом и оттого похожих на прилегших отдохнуть огромных зверей - не то лосей, не то медведей, не то таких, каким и имени нет у людей. Красное, как уголь из Митричевой печи, солнце медленно, но всё же, если присмотреться, заметно для глаза, опускалось за шершавые склоны холмов. Утихал птичий гомон, засыпали в гнёздах большеротые птенцы, прятались в травы жаворонки. И только какой-нибудь стриж, нет-нет, да просвиристит в небе, ловя последних мошек, прочертит хитро выгнутую линию. Земля отдавало тепло, готовилась уснуть и принять ночную росу. На мир сходила торжественная ночная тишина.
  Венька, будто поддаваясь всеобщему настроению, грёб еле-еле, глаза его смотрели утомлённо, он поминутно зевал. "Как-то там Митрич?" - сонно думал он. - "Спать уже, наверное, ложится. Ну, а чего ж, сон - дело хорошее".
  Веки его отяжелели, он сам не заметил, как свернулся калачиком на широкой доске и уснул. Рубашка Венькина и завёрнутые выше колен портки давно просохли, да и ночь была тёплой, поэтому он совсем не мёрз. Вскоре течение подхватило его судёнышко и медленно, чуть покачивая, понесло вниз по реке.
  Вечернее небо переливалось над ним последними красками, сверкали у горизонта зарницы, зажглась первая звёздочка, за ней вторая, ветер утих и два розовых облака остановились прямо посреди неба, будто устали от долгой дороги и решили заночевать.
  А Митрич, меж тем, не спал. Он сидел на песчаном берегу Ягодной Рясы, курил трубку и смотрел на воду, ожидая возвращения мальчика. В трубке его разгорался и затухал огонёк, освещал смуглое лицо, иссечённое глубокими морщинами, как земля в засуху. В руке он держал длинный ивовый прут. Иногда старик поднимался во весь рост и, прищурившись, пристально вглядывался в речную даль. Вскоре стемнело и Митрич совсем перестал, было, вставать, не надеясь разглядеть что-нибудь, но тут на небо весёлой ледяной крупой высыпали звёзды, затем вышла луна и стало видно, как днём. Облаков старик специально не делал этим вечером, чтобы луну ничего не загораживало.
  И вот вдалеке, на чёрной ленте реки показалось что-то светлое. Митрич так и замер, подался вперёд, пытаясь рассмотреть, даже ладонь ко лбу приставил, будто от солнца загораживался. Другая же его рука мяла, словно мучила, ивовый прут.
  - Ну, подержишься ты у меня за мягко место! Стоя есть будешь! - пообещал дед, пригляделся, да так и охнул. - Спит!
  Когда доска подплыла поближе, Митрич чуть не по пояс вошёл в воду и притянул её к берегу. Венька ничего не почувствовал и не проснулся, так и продолжал спать, свернувшись калачиком. Старик долго стоял над ним, нахмурившись смотрел. Так долго, что и сам не заметил, как суровое лицо его смягчилось и он словно бы даже залюбовался беглецом.
  - Смотри-ка, никак, сон-трава! - он потёр в руках листья, что постелил себе Венька, понюхал. - Она и есть. Удружил...
  Сунул в карман сколько вошло и снова замер.
  На щеку мальчику сел комар-пискун, Митрич махнул ладонью и того смело воздухом. Налюбовавшись, старик вздохнул и слегка хлестнул Веньку прутом по заду. Мальчик завозился, бормотнул что-то спросонья, но не проснулся. Митрич оглянулся вокруг, словно боясь, что кто-то увидит его и упрекнёт за то, что он даже неслуха своего не смог наказать как следует, усмехнулся, махнул рукой и аккуратно поднял своего путешественника с доски.
  - Здоровый какой уже, - бормотал он про себя, поднимаясь вверх по холму. - Растёт оголец. Скоро больше меня вымахает.
  
  
  
  Венька не любил ос. Вернее даже не то, чтобы не любил, а попросту побаивался. Маленькие, шустрые, раскрашены ярко, словно всем видом говорят: "Вот она я! Попробуй-ка тронь!" Поглядишь на такую и даже не скажешь, что она хрупкая, да ломкая. Кажется, что должна быть твёрдой, как камушек. Уж больно спокойные они всегда, да в себе уверенные.
  Если одна из этих кусачих крох оказывалась поблизости, Венька поглядывал на неё с беспокойством, старался из вида не терять и провожал взглядом, пока она не улетала. А то ещё бывало, что поест мальчишка мёда, губы сладкие, липкие, и тут как назло оса. Почует сладкое и давай в рот лезть. Веньке и щекотно, и страшно, он её сдувает изо всех сил, знает, что руками махать себе дороже выйдет, только дуть можно, а та настырная, никак не отстаёт. Намаешься, пока отвадишь.
  И вот как-то свили эти кумушки себе гнездо в старом сарае-развалюхе, где хранилась всякая рухлядь, которую по-хорошему выкинуть бы надо, да Митричу жалко: сундуки старые с прогрызенными мышами углами и отваливающимися крышками (починить можно), сломанные черенки от лопат (а вдруг пригодятся?), тряпки какие-то (можно дыры в полу затыкать), мешки с проржавевшими гнутыми гвоздями (выправить, отчистить и забивай их на здоровье), рассохшиеся бочки (да тут только руки приложить и они снова годные), вёдра с дырками (пробкой заткнуть можно)... Одним словом, сам чёрт ногу сломит. Меж вещей, Венька знал, поскольку искал там недавно ручку для ведра, было множество мышиных гнёзд, оставшихся ещё с зимы. Правда, летом, многие мыши ушли в поля на вольное житьё, но кое-кто всё же остался, это было ясно по шорохам, временами раздающимся по углам сарая, да по стойкому мышиному запаху, который никак не выветривался. По ветоши тут и там бегали бурые уховёртки или, как их ещё называли, "нахлебницы", со страшным, похожим на клещи, хвостом, но сами по себе совершенно безобидные и не опасные. За перевёрнутой бочкой без одного обруча и оттого раскрывшейся, будто цветок, жила жаба - некрасивая и бородавчатая. Она выползала только в сумерки, ловила комаров и любила смотреть сквозь прорехи в крыше на луну и звёзды. По земляному полу то и дело шмыгали гибкие ящерицы на лапках с широко расставленными пальцами. Из земляного пола кое-где проросли маленькие и бледные от нехватки света растеньица - подорожник, вьюнок, "гусиные лапки".
  Вот в этом-то мирке и слепили осы своё серое, словно бумажное, гнездо. Сначала оно было небольшим, с Венькин кулак, а теперь разрослось и стало чуть не с конскую голову.
  Зашёл как-то Митрич в сарай, да со свету и не заметил его в пыльном полумраке. Задел макушкой. Осы загудели недобро, налетели на Митрича и давай жалить куда достанут. Тот из сарая выскочил, замахал руками, быком заревел и понёсся резво, как молодым-то не бегал. Долго носился. Пока осы не утомились и обратно к себе в сарай не улетели. Обессиленный старик сел на пороге дома и сипя, как загнанная лошадь, стал трясущимися руками раскуривать трубку. Лицо его раздулось, покраснело и стало напоминать спелый, едва не лопающийся от сока, помидор. Только седая борода, да белые волосы, позволяли понять, что это старик, а не овощ.
  Венька осторожно приблизился, сел рядом и стал искоса поглядывать на деда. Глаза у того почти совсем заплыли и едва проглядывали сквозь узкие щёлочки, как если бы дед щурился и безудержно хохотал над чем-то. Но дед не хохотал. Наоборот, Митрич был зол, как никогда.
  - О, как! Ну, всё! - повторял он дрожащим от беготни голосом. - Ну, всё!..
  Что "всё" старик не уточнял.
  Венька отвернулся в сторону и едва сдерживался от разрывающего его смеха.
  - Никогда не видел, чтобы помидор ругался! - думал он.
  Митрич отвлёкся от своих угроз, посмотрел на вздрагивающую Венькину спину и даже замолчал от возмущения.
  - Смеяться? Над дедом смеяться?! Да, я тебя!..
  Венька сорвался с места и уж больше не сдерживаясь, захохотал во всё горло.
  - П-п-помидор ру-ру-гачий! - заикаясь от смеха бормотал он, отбегая на безопасное расстояние от Митрича. - С г-грядки сбежал, табаку достал!
  Старику захотелось пригрозить мальчишке какой-нибудь страшной карой, а лучше просто вытянуть вдоль спины прутом, но он окоротил себя. "Хватит перед мальцом срамиться!"
  - З-землю п-приложить надо! Помидор, он страсть, как землю любит! - продолжал дразниться Венька, но Митрич даже не смотрел него. Не до Веньки ему сейчас было, он решал, как быть с осами, как отомстить им. А отомстить требовалось так, чтобы душа успокоилась и остальным осам неповадно кусаться стало.
  Митрич нашарил среди дров сломанную ручку грабель и стал аккуратно наматывать на её конец свою старую рубаху, которая годилась только полы мыть. Потом обмазал получившийся кокон смолой. Венька издали наблюдал за этими приготовлениями и, внезапно забеспокоившись, спросил:
  - Митрич, ты чего это удумал-то?
  Дед ответом его не удостоил и продолжил заниматься своим делом. Венька подошёл поближе.
  - Слышь, дед, делаешь-то чего?
  Тот только зыркнул в ответ заплывшим глазом.
  Мальчик опасливо дёрнул его за рукав:
  - Дед, ты часом не запалить чего решил?
  - Запалить, - нехотя ответил Митрич. - Вывести под корень злыдней.
  - А ну как всю сарайку спалишь, вон какая погода сухая стоит?
  - Да и гной с ней. Нужна она... Хлам один.
  - На избу-то огонь не перекинется?
  - Не должен. Ветер в другую сторону.
  - Дед, страшно мне чего-то.
  - Страшно, так не мешайся, - отрезал тот.
  - Там ведь не только осы живут, слышь? Ящерицы, нахлебницы, мыши есть.
  - Вот ещё, такую погань жалеть...
  Венька стоял и смотрел на Митричевы приготовления: как тот обматывает палку тряпкой, туго, словно вяжет кого, как фыркает чёрными пузырями, будто чавкает, быстро растопившаяся на печке смола, как она обляпывает лоскут истрёпанной трудовой рубахи жадными жирными пятнами. Смотрел мальчик и отчего-то становилось ему не по себе. Он глянул на стоящую неподалёку, маленькую, будто съёжившуюся от страха сарайку, вспомнил живность, деловито шуршащую там по пыльным закуткам, солнечные столбы с танцующими в них пылинками, пробивающиеся сквозь прорехи в крыше...
  - Не надо дед, - вдруг попросил он, тихим голосом.
  - Чего не надо? - недовольно спросил Митрич, открывая дверцу печи, за которой дышал жаром огонь.
  - Ос палить не надо. И сарайку тоже.
  Митрич сунул палку в горящую печь. Пламя с сочным треском окутало пропитанный смолой лоскут. Старик вышел из сенец и тяжёлым шагом направился к сараю.
  Венька уцепился за полу дедовой рубахи и в какой-то растерянности повторял:
  - Не надо дед... Пусть их... Не пали...
  Когда до строеньица оставалось совсем немного, Венька решительно выскочил из-за спины старика и заступил ему дорогу.
  - Не пущу!
  - Уйди, обожгу.
  Митрич отодвинул его в сторону, и продолжил путь. Тогда Венька забежал вперёд, встал в дверях сарая, вцепился обеими руками в косяк и замолчал, поигрывая желваками. Старик попытался оторвать его одной рукой, но тот держался мёртво. Митрич потряс его за плечо, но мальчик с места не сдвинулся, лишь закричал, закрыв глаза:
  - Не пущу-у-у, дед! Уходи-и-и!
  Митрич даже опешил.
  - Ты чего, сдурел? А?
  - Уходи-и-и! Уходи-и-и, дед! Не дам сарайку палить!
  Старик снова тряхнул мальчишку так, что у того голова заболталась, как у новорожденного птенца.
  - Да, уйди ты!
  - Не да-а-ам! Сам уходи! Чёрт старый!
  Митрич, тяжело дыша отступил, посмотрел на исходящий чёрным дымом факел, плюнул в сердцах:
  - Тьфу, блажной! Ну, смотри!.. Чтобы ос здеся к вечеру не было, иначе выдеру! Зад, как уголёк, будет красный! Так и знай!
  Развернулся и ушёл в избу. Швырнул в печку факел, сел на порог и стал смотреть в поля.
  - Да и пёс с ним, - сказал неожиданно. - Пусть сам разбирается. Гадость такую жалеть...
  Венька проводил Митрича глазами, не отпуская рук от дверных косяков, словно боясь, что дед вернётся и подожжёт-таки осиное гнездо. Когда старик скрылся за углом избушки, мальчик вздохнул с облегчением и заглянул внутрь сарая. Гнездо всё так же висело под потолком, возле летка суетилась парочка ос, да ещё несколько, растревоженные криками и вознёй возле двери, с жужжанием кружили по сараю. Изнутри серого бумажного шара слышалось негромкое гудение и шелест, насекомые, не зная, что только что избежали страшной смерти, вели свою обычную неспешную работу - строили жилище, выращивали деток, делали запасы на зиму.
  - Вот, дед - вредонос, задал задачу! - сказал вслух Венька, морща нос. - И куда я теперь должен девать вас? - обратился он к осам. - Вы ж разбираться не будете, куда я вас несу, да зачем, начнёте жилять - раздуюсь ещё хуже Митрича.
  Осы продолжали размеренно гудеть, словно соглашаясь, "да уж, изжиляем от души! что умеем, то умеем".
  Венька из-под ладони посмотрел на солнце, оно стояло высоко и светило ярко, время для раздумий ещё оставалось.
  В одном из густых кустов, что росли по берегам Ягодной Рясы, он нашёл подходящую развилку, куда можно было поставить кокон с беспокойными чёрно-жёлтыми жильцами. Венька знал, что осы вообще-то не любят жить в кустах, но другого выхода, похоже, не оставалось.
  После этого надо было решить, как укрыться от тонких и острых, как лучи звёзд, осиных жал.
  Под насмешливыми взглядами Митрича Венька закутал голову тряпками, так что остались только прорези для глаз, на плечи накинул Митричеву шубу из овчины, доходившую ему до пят, натянул на руки рукавицы и отправился в сарай.
  - Смейся-смейся, чего тебе ещё делать-то?.. - тихо пробубнил он сквозь тряпки, проходя мимо Митрича.
  Теперь осы во множестве вились вокруг гнезда и гудели особенно растревожено, будто предчувствовали что-то. Венька даже остановился в дверях, смешавшись. Но делать было нечего и он пошёл вперёд. Залез на старый сундук, привстал на цыпочки и заранее припасённым ножом быстро срезал кокон. Тот, словно большой, но почти невесомый плод, с лёгким шорохом упал ему в руки. Жужжание ос превратилось в грозный гул, одна за другой они выбрались из своего жилища, и всем войском ринулись на похитителя. Стали жалить, набиваясь всюду, куда могли добраться. Вскоре сначала одна, за ней другие, просочилась под шубу, в рукава, и принялись обжигать мальчика то в одном, то в другом месте. Венька взвизгивал от боли, молодым поросёнком и продолжал, путаясь в полах шубы, семенить вниз по холму, неся на вытянутых руках осиное гнездо. Потом одна злыдня жиганула его прямо в глаз, и следом ещё одна в другой. Веки тут же стали набухать, будто наливающиеся соком сливы в августе. Венька голосил уже не переставая и, едва, разбирая дорогу, добежал до куста, воткнул кокон в развилку меж ветвей тут же понёсся прочь. Осы гнали его, не отставая. Вскоре веки мальчика сомкнулись, раздувшись от яда, и Венька бежал вслепую, не понимая, куда несут его ноги, поминутно падая, вскакивая от всё новых укусов и задыхаясь от мешавшей дышать тряпки на лице.
  Наконец, осы отстали от него и улетели к своему гнезду в кустах. Мальчик не сразу понял, что его уже никто не жалит и бежал ещё некоторое время, пока не выбился из сил и не упал на траву. Пришёл в себя, отдышался немного, и понял, что не знает, где находится. Попробовал открыть руками глаза, разжать веки, но в образовавшуюся щёлочку разглядел только какие-то разноцветные солнечно-яркие пятна и больше ничего.
  Он не помнил, сколько бежал, в какую сторону, и потому не знал, куда его могло занести. Было жарко, Венька скинул рукавицы, шубу, размотал тряпки на голове. Ощупал вокруг себя - трава. Обычная трава, как везде, по ней и не поймёшь, где очутился. Прислушался, со всех сторон слышалась обычная полевая музыка - кузнечики, жаворонок, ветер, травяные шорохи. Куда идти? Где холм, на котором стоит избушка? И что самое страшное, Венька боялся, что мог оказаться где-то неподалёку от Звонкого оврага, склоны которого были обрывисты, а дно выстелено каменными обломками, только упади туда - костей не соберёшь. А Звонким его звали потому, что эхо там жило на редкость голосистое и раскатистое.
  - Доигрался! Доспасался!
  Веньке захотелось плакать и он почти заплакал, но раздувшиеся веки не дали слезам пролиться.
  Всё вокруг пело и радовалось, солнце щедро проливало на мир свою любовь, оглаживало тёплой рукой каждую былинку и каждого жучка, а он сидел один-одинёшенек, слепой, потерянный, всё его тело болело от укусов и он боялся сделать шаг, чтобы не свалиться в гибельный овраг.
  - Э-э-эй! - закричал он, думая, что если услышит эхо, то поймёт, с какой стороны овраг и пойдёт в другую сторону.
  Прислушался - нет никакого эха. Венька совсем испугался: эха-то нет, а овраг всё равно может быть рядом.
  И тут кто-то как гаркнет у него над ухом:
  - Чего орёшь, прокуда? Чего горланишь?
  Венька вздрогнул.
  - Дед... Митрич... - сказал обрадовано.
  - Что, Митрич? Я уж сколь тыщ лет как Митрич...
  Венька почувствовал на лице шершавые и твёрдые, словно речные камни, руки.
  - Ну-кось, повороти рыльце-то, - буркнул старик.
  Послышался вздох.
  - О, как разукрасили! Хорош!
  Венька и был вправду хорош: пальцы распухли и едва сжимались, шея стала толщиной с голову, огромными босые ступни, которые он не догадался прикрыть, почти не чувствовали землю под собой, спина и живот словно одеревенели. Кожа повсюду натянулась, словно на барабане, и, казалось, даже поскрипывала при каждом движении.
  - Пройдёт, - попытался хорохориться мальчик.
  - Молчи! - рявкнул Митрич. - Пройдёт... Раздулся, как пузырь. Сиди тут, никуда не ходи!
  В теньке, рядом со стеной избушки Митрич вырыл неглубокую яму, раздел разбухшего и оттого неповоротливого Веньку догола, уложил в яму и засыпал чёрной, тяжёлой землёй. Обложил землёй и лицо и шею. Одним словом, всего засыпал, с ног до головы, только что не похоронил.
  Венька полежал-полежал, хорошо, прохладно. Так и сам не заметил, как уснул. Проснулся ближе к вечеру, сел, стряхнул с себя неизвестно когда успевшие слежаться земляные пласты, отёр лицо. Земля оттянула боль, глаза стали приоткрываться. Он увидел лежащую рядом одежду, с трудом натянул её на себя.
  Митрич по обыкновению сидел на пороге, задумчиво глядел в поля. Прямо перед ним опускалось за холмы закатное солнце, золотило лицо, грело старые кости. Венька сел рядом, поёжился от накопленного внутри тяжёлого земляного холода.
  - Продрог? - не глядя на мальчика, как бы нехотя, спросил дед.
  - Ага, - с готовностью согласился Венька.
  - Глаза-то видят хоть?
  - Маленько видят.
  - Мале-е-енько...
  Дед хмыкнул, глянул на мальчика, тот тоже повернулся к нему. Они смотрели друг на друга сквозь щёлочки искусанных глаз, похожие, как два яблока - летнее, наливающееся силой и осеннее, пожившее, в жухлых морщинах. Смотрели, а потом вдруг, неясно с чего, плечи их начали вздрагивать от смеха, закачались, заходили.
  - Ты себя давно видел? - спросил сквозь смех Митрич. - Иди в речку глянь!
  - З-зачем мне р-речка? - заикаясь ответил Венька. - Я тебя, д-дед, вижу, мне и ходить никуда не надо. Как в воду гляжусь.
  И они долго ещё смеялись, оглядываясь друг на друга и тыча пальцами.
  
  
  
  - Скучно, дед, - вздохнул Венька.
  Митрич хекнул:
  - Скучно ему... В такие-то годы! А что ж ты делать будешь, когда до моих лет доживёшь? Скучно...
  - Не знаю, что делать буду. Ворчать на всех, наверное.
  - Ты мне тут не ёрничай! - шикнул на него старик.
  - Я и не ёрничаю.
  - Ишь, взял правило!.. Ерга.
  Венька поболтался по дому, вышел на улицу, спустился к реке. Прошёлся по берегу, поскользнулся, упал в воду, намочив портки, и вернулся обратно к избе.
  - Скучно, - твёрдо сказал.
  Митрич вырезал ножичком из щепки маленького человечка и одним глазом следил за огнём в печи. Венька подошёл, встал рядом.
  - Это кто будет?
  - Человек.
  - А зачем?
  Дед усмехнулся в бороду.
  - Да уж так, пусть...
  Стружки, тонкие, как пёрышки опадали на пол, мешались с золой, а в руках у Митрича из пустой деревяшки получались лицо, плечи, ноги, гладкие и словно живые. Венька внимательно смотрел за работой. У человечка были большие, удивлённые глаза, широкие плечи и крепкие ноги неутомимого ходока. Наконец, старик царапнул напоследок несколько раз остриём ножа, разделяя пальцы на ногах и остановился.
  - Всё. Вот тебе и человек, - сказал он. - Нравится?
  - Ничего, - ответил Венька и улыбнулся.
  - Ну и забирай его тогда.
  Венька взял фигурку в руки, оглядел.
  - Ну, дед!.. - сказал восхищённо - Молодец!
  Несколько дней после этого мальчик возился с деревяшкой, как с новым дружком, повсюду таскал его с собой и даже когда спать ложился, клал рядом с собой на подушку. Венька водил его купаться на реку, бродил с ним по окрестным холмам, показывал пасущихся вдали лошадей. Вместе валялись они в траве и смотрели на небо, украшенное похожими на плотвиц, облаками.
  - Видишь, какие облака? - спрашивал Венька у лежащего рядом человечка. - Это Митрич, поди, в котёл ивовых листьев накидал. Митрич любые облака делать может. Если, например, камней в котёл накидать, то тучи будут тёмные, тяжёлые и дождь из них такой же тяжёлый пойдёт. Если клок сена или шерсти кинуть, облака получатся лёгкие, прозрачные, будто из ниток или струй. Ещё головки клевера бросить можно, пух одуванчика, дубовые листья. Если паутину опустить - дожди начнутся, долгие, противные. Если гороха холодного, из погреба - град выйдет. А когда Митрич в воду золу из трубки высыпает, облака получаются еле видные, как дымок, и пахнут хорошо, дальним костром...
  Человечек слушал внимательно, не перебивал. Веньке нравилось с ним разговаривать. С Митричем особо не поговоришь, он взрослый, суровый, про всякую ерунду слушать не будет, тут же оборвёт. А с маленьким деревянным человечком, можно болтать о чём угодно, не заботясь о серьёзности. Вот Венька и болтал.
  Целую неделю он с человечком носился. Ел с ним, спал, на огороде горбатился, даже воду с ним таскал. Старик пожимал плечами, но ничего не говорил.
  Собрался как-то Митрич от разного хлама избавиться, по углам избушки, по закутам, да сараям много чего накопилось. Натаскал он к печке целую кучу барахла и стал разбирать. Деревяшки - в печку, остальное - в котёл. В огонь полетели табуретка со сломанной ножкой и треснувшим сидением, грабли, у которых осталось всего два зуба, старая скалка, с разлохматившимися от времени волокнами и оттого больше похожая на ерша, обломки укладки, рассохшаяся бочка, и ещё без счёта каких-то досточек, палочек, щепочек.
  Венька всё это время крутился рядом с Митричем, то и дело вытаскивал что-то из кучи хлама, прикидывал, не пригодится ли ему для игр. Митрич сурово отнимал у него находки и одну за другой швырял в кипящий котёл. Венька не обижался, всё это скорее напоминало игру.
  - Дед, а обруч-то от бочки ещё хороший.
  - Какой хороший? Ржавый весь, дай сюда.
  - Пригодится!
  - Давай-давай.
  И обруч летел в бездонную тёмную воду, тяжело ворочающуюся в котле.
  - А вот мешок-то мне нужен.
  - Заплата на заплате. На кой он тебе?
  Венька задумался.
  - Не знаю пока.
  - Вот узнаешь, тогда видать будет.
  И мешок отправлялся вслед за обручем.
  - Ну, уж маятник я точно себе оставлю.
  - Часов нет, а маятник он оставит.
  И маятник с бульком исчезал.
  - А вот верёвка...
  - Гниль одна. Смотри сколь узлов, раз пять уже рвалась, не меньше.
  Венька дождался, когда Митрич отвернётся, и, глядя деду в затылок, широко открывая рот, беззвучно произнёс:
  - Вре-до-нос!
  - Я те подражнюсь, сопля ты эдакая, - не поворачиваясь, ворчал дед.
  Венька, кривляясь, скорчил удивлённое лицо, вот дед, затылком видит!
  Митрич сгрёб остатки мусора в кучу и, не глядя, швырнул в горловину котла. Внутри котла что-то ухнуло, потом пискнуло и снова ухнуло.
  - Сейчас в облака превращаться начнут! - понял Венька, направляясь к двери.
  Сунул руку в карман, намереваясь вытащить человечка и показать ему, какие облака интересные получаются. Человечка в кармане не было, зато была большая дыра, в которую провалилось несколько Венькиных пальцев. Внутри у мальчика ухнуло, как недавно в котле. Он заметался по избушке, пытаясь отыскать пропажу.
  - Дед, ты человечка не видал?
  - Какого ещё человечка?
  - Ну, того, что ты мне из чурочки выстругал.
  - Нет, не видал. За твоими человеками ещё следить... Пропал, что ль?
  - Пропал.
  - Ищи лучше.
  - Ищу. Нет нигде.
  Венька слазил на печь, заглянул под лавки, обошёл вокруг котла. Всё напрасно.
  - Вон он, твой человек, - раздался вдруг снаружи голос Митрича.
  - Где, где? - выскочил в дверь мальчик.
  - Вон, - дед кивнул на небо.
  Венька задрал голову. Удаляясь от трубы, в небо уплывали облака. Вон то - круглое, с дырочкой посередине, из обруча получилось; бесформенное, всё в прорехах - из мешка; то - из сломанной щеколды, то - из митричевого худого валенка, а то - из треснутой тарелки.
  - Дед, да где ж ты человечка углядел?
  - Да, вон же! Рядом с кувшином разбитым.
  - А! Точно! Он!
  Человек шёл по небу, по горам облаков, спускался в белые расщелины, перелетал через синие пропасти.
  - Интересно, куда он теперь идёт? - спросил Венька у Митрича.
  - Да, кто ж его знает?
  - Ты, дед, знаешь.
  - Счастья, поди, искать пошёл. Куда ж ещё...
  - А где оно, его счастье?
  Дед усмехнулся.
  - Счастье есть, пока его ищешь.
  - А когда сыщешь?
  - А когда сыщешь, какое ж это счастье? Так, пыль...
  Венька недовольно наморщил нос. Вот дед, ничего толком не объяснил, только воду намутил. И он принялся дальше наблюдать за небесным путешествием своего приятеля, ставшего теперь белым, как заяц зимой.
  Неожиданно к человечку приблизилась гнилая верёвка со множеством узлов. Теперь она разбухла, разрослась в тёмное перекрученное облако и стала похожей на дракона с распахнутой пастью. И вот этот дракон принялся обвиваться вокруг человечка. Тот слишком поздно заметил опасность и, пойманный в кольцо, остановился в нерешительности.
  - Дед, смотри! - крикнул Венька.
  - Да, вижу я, вижу.
  - Что теперь будет-то?
  - Как что? Верёвка его с собой смешает и всё.
  - Не надо так! Пусть он дальше идёт!
  - Пусть, - согласился дед, - Да только как же он теперь вырвется?
  - И что, ничего сделать нельзя?
  - Что он сделает голыми руками? - старик говорил спокойно и даже добродушно, словно наблюдал за барахтающейся в воде букашкой.
  Венька заскулил от бессилия, пошарил глазами вокруг себя. Зашёл в сенцы, глянул туда, сюда. Увидел лежащий на лавке ножик Митрича, которым тот недавно вырезал человечка, и, не задумываясь, швырнул его в котёл. Тот с тихим плеском исчез в тёмной глубине. Венька снова выскочил на улицу.
  - А это что такое? - указал Митрич пальцем на облако, получившееся из ножа.
  Венька на всякий случай отодвинулся от деда.
  - Облако, дед, чего ж ещё?
  - Ты одурел, что ли, хорошую вещь в котёл бросать!.. Выдеру!
  Венька сделал круглые глаза, улыбнулся, и отбежал от Митрича.
  А в небе человек, дотянулся до ножа, превратившегося по пути в белый меч, и рубанул по верёвке. В разрыв тут же ворвалось ослепительно яркое, весёлое и дерзкое небо.
  Венька увидел победу своего друга закричал "э-эй!" и, спасаясь от Митрича, побежал вниз по холму. Он бежал, выкрикивая на ходу слова какой-то радостной песни, сбиваясь и заикаясь от тряского бега. А Митрич сорвал гибкую лозу и когда Венька под вечер вернулся из полей домой, то получил себе на зад три ярко красных полосы, отчего потом несколько дней не мог сидеть и лежать на спине.
  Победитель дракона меж тем дошагал до самого горизонта и исчез за ним.
  Он ещё долго шёл над пустынями и океанами, равнинами и горными странами, ледяными полями и цветущими садами. А когда пришёл срок, ветер без следа разметал маленькое белое облачко, так похожее на человечка.
  
  
  
  ...Ах, что это были за повозки! Веньке такие и во сне присниться не могли. Яркие, изукрашенные, с навесами, усыпанными цветами, зверями с человеческими лицами и людьми с крыльями. Красные, синие, жёлтые флажки трепетали и упруго хлопали на ветру. Даже скрип колёс этих повозок совсем не казался противным, как это часто бывает. Казалось колёса выпевают какую-то мелодию, то соединяясь в единый хор, то распадаясь на отдельные голоса - низкие - басовитые, бархатные - приятные, высокие - звенящие. Раскрашенные спицы колёс крутились и переливались, так что в глазах рябило. Каждой повозкой правил человек в странной одежде, расшитой солнцами, звёздами и рыбами с задумчивыми глазами.
  - Откуда эти чудесные люди? - подумал Венька и крикнул, перекрывая музыку колёс. - Откуда вы и куда едете?
  Человек, правящий первой повозкой повернулся, наклонив голову, посмотрел на мальчика и вдруг улыбнулся какой-то яркой, почти звенящей улыбкой. Венька подскочил на месте, замахал руками проезжающим и вприпрыжку побежал следом. Бесстрашно прыгнул на повозку и уселся рядом с улыбчивым человеком. Тот искоса глянул на него, прищурив тёмные глаза с лучиками морщин, и, ничего не сказал.
  Караван двигался, пели колёса, нарисованные рыбы покачивали плавниками, приоткрывая нежные кораллово-красные жабры, звери улыбались, сквозь просветы в навесах мелькали любопытные детские лица, доносилось хихиканье и шёпот. В полях гуляли вольные ветра, Веньке хотелось петь и смеяться от встречи с такими замечательными людьми. Он радостно раскачивался вместе с повозкой, порою задевая плечо соседа, укрытое мягкой плотной тканью. Мальчик не думал ни о том, зачем он сюда сел, ни о том куда они едут, он просто смотрел вокруг и радовался. Впереди дрожал в летнем мареве горизонт, туда летели все птицы и вели все дороги.
  Караван остановился на ночлег посреди полей, когда уже начало темнеть.
  Венька спрыгнул на землю, оглянулся вокруг. Холм с избушкой на вершине едва виднелся вдалеке. Из трубы тонкой белой ниточкой поднимался дымок и тут же развеивался, становясь лёгкими, почти невидимыми облаками.
  Люди высыпали из кибиток, вытащили провизию, дрова, ковры. Все они были в ярких, широких одеждах. На руках у женщин звенели браслеты, на шеях переливались змейками цепочки. В длинные волосы вплетались тесёмки и ленты.
  Мужчины развели костры, подвесили над огнём вертела с нанизанными кусками сочного мяса. Вскоре оно зашипело, оплывая и капая жиром, по округе поплыл дразнящий запах. Женщины расстелили вокруг костров ковры и одеяла, на них уселась говорливая малышня, затеяла возню. Взрослые снисходительно смотрели на них, занимаясь своими делами. Когда ужин был готов, каждому досталось по куску хлеба и мяса. Загорелые женские руки протянули Веньке его долю. "Ешь!" Венька сидел на уголке ковра, уминал еду за обе щеки и совсем не чувствовал себя здесь чужим. Не узнав имени ни одного из своих соседей, он чувствовал себя так, словно провёл с ними вместе не один год.
  Здесь много смеялись. Жёны, шутя бранили мужей, те делано ворчливо соглашались.
  Когда все наелись, из кибиток были принесены гитары, балалайки, скрипки, бубны и барабаны. На минуту всё смолкло. Каждый словно бы затаился, прислушиваясь к себе и соседям. Венька огляделся и увидел лишь склонённые головы, даже дети присмирели, притихли и лишь весело посверкивали в полумраке глазами.
  И вдруг в тишине возник негромкий и плавный, как изгиб ковыли, голос. Высокая черноволосая девушка, закрыв глаза, медленно поднимала к небу голову и выводила:
  
  Да-ле-ко-о, да-ле-ко-о...
  Дальше неба, шире Дона
  Уводи меня доро-ога,
  Да не ищи ты мне дома.
  Заметай меня пылью,
  Умывай меня ливнем,
  Суши ветром-полынью,
  Верни небылью-былью...
  
  В небе падали звёзды, чертили по небосводу тонкие светящиеся линии. Веньке стало хорошо и немного грустно. Он оглянулся в темноту, туда, где был его холм, но ничего не увидел, всё было черно - ночь.
  А музыканты, не давая тоске взять за душу, вдруг взорвались громкой музыкой, запиликали скрипки, забухали барабаны, забренчали гитары. Из костров, вихляясь, полетели вверх тучи искр, словно пламя вдруг ударилось в пляс. Шапки оземь и мужчины, похватав своих жён и подруг, вскочили на ноги, завертели их, закружили, гаркнули молодецкими голосами, так что вздрогнула ночь и с перепугу выкатилась колобом из-за холма луна.
  - Эй-эй-эй! Давай-давай-давай!
  - Ох, жарь, не жалей! Не бойся, не спросят!
  - Дай жару, чтоб как башкой с яру!
  - Эх, живи смелей, так и смерть веселей!
  Затопали ноги по гулкой земле, зазвенели девичьи голоса, раскатились хохотом шутки и запевки, раскололи ночь сполохи пламени, замелькали тени от прыгающих через костёр парней и девок.
  - Ой, девки, добро не спалите! Замуж не возьмут! - пролетая над огнём, звонко взвизгнула какая-то хохотушка и залилась бьющим переливчатым смехом.
  - Потушим, ежли что, только скажи! - крикнул в ответ чей-то густой бас и на гуляющих пролился крупный дождь из выплеснутого вверх, прямо в небо ведра.
  Венька чуть не оглох от хохота и женского визга.
  - Бешеный! С ума спрыгнул! Вытянуть по горбине!
  Новый поток воды и снова смех и визг.
  Дети сновали меж взрослых довольные, мокрые, как галчата под дождём, набивали рты остатками трапезы, дёргали музыкантов за руки, отчего те сбивались с ритма и шутя замахивались: "Вот я тебя, бестолочь!" А те уворачивались, отбегали, дразнясь бесенятами, и снова выжидали момент, чтобы досадить взрослым.
  Рослый парень, огромный и крепкий, как дубовая бочка, подхватил под бока двух девок и закружил с ними вокруг костра, рыча густым медвежьим басом:
  - Кручу-верчу, жаниться хочу! Эй, девки, подставляй подол, семечек насыплю!
  - Пусти, дурной! - верещали те, поджав ноги и мотая толстыми, как снопы, косами.
  Вдруг Венька почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватывают его подмышки и в тот же миг понял, что летит. Костёр, в горячее нутро которого он только что смотрел, неожиданно канул вниз и мальчик словно бы ворвался в тёмное небо. Сверху он увидел сидящих на коврах детей, танцующих парней и девок, музыкантов и тут же рухнул вниз. Земля приблизилась, и Венька уже почувствовал, как цыплячьими ножками пробежал по его спине страх, но тут всё те же сильные руки подхватили его и снова швырнули вверх, прямо в ночное небо, Млечный путь и углистую россыпь звёзд. Мальчик закричал, забился, оказавшись между небом и землёй, замолотил руками и ногами.
  - Лети, малой! - услышал он доносящийся снизу смех.
  Венька забился ещё сильнее и вдруг понял, что не падает, висит и не падает. Ладонями, словно маленькими крыльями, он почувствовал упругость воздуха, как зимой, когда лепишь снежки, чувствуешь упругость снега. Ему вдруг стало ясно, что на воздух можно опереться, облокотиться и оставаться в небе сколько хочешь, пока не надоест.
  Но то ли крылья были пока маловаты, то ли ещё что, но только Венька снова рухнул вниз. И снова крепкие руки подхватили его и швырнули в небо. Опять затрепетал Венька ладонями, опять провисел немного дольше положенного, и, как и прежде, камушком полетел к земле. Когда же мужику, что подбрасывал его, надоела возиться с ним и он поставил Веньку на ноги, мальчик поднял голову и вглядываясь в его раскрасневшееся бородатое лицо, спросил:
  - Видел, как я висел? Видел? Это ж почти как летать, да?
  Мужик подмигнул, шутя толкнул его ладонью, отчего Венька свалился в кучу копошащихся детей, и скрылся во вздрагивающем от огня мраке. Дети затащили Веньку в свою возню, напихали за пазуху травы, защекотали, растрепали, разгорячили.
  На востоке засветлело, когда мальчик выбрался из клубка копошащихся, похожих на черноголовых зверьков, детей, отошёл от лагеря и сел в траву отдышаться. От земли шла зябкая свежесть, Венька вдохнул её, потрогал свои горячие щёки и лоб и повалился на спину.
  Небо угрюмо укуталось в непроницаемую серую дерюгу облаков, словно и смотреть не хотело на землю. Венька пошарил глазами, надеясь отыскать хоть проталинку с острым глазком звёздочки, но небо было серым, насупленным.
  - Похоже, домой пора, - подумал Венька. - Митрич сердится.
  Где-то в полях свистнула перепёлка, словно позвала.
  Мальчик поднялся на ноги. Костры угасали, исходя последним жаром. На коврах засыпали уставшие дети, обнимали друг дружку во сне, ворочались и что-то бормотали спросонья. Трава склонялась над ними, укрывая от беспокойного утреннего холодка. Всё утомилось и, словно инеем, покрылось росой.
  У последнего костра сидела молодая девушка в цветастой рубашке с распущенными чёрными волосами, в которые куталась, будто в шаль. Венька узнал её, это она пела песню про дорогу.
  - Куда ты? - спросила она.
  - Домой пойду, к деду.
  - А ты знаешь, где твой дом? Сейчас темно, трава поднялась, следов не найти...
  - Знаю, мой дом там, - Венька указал пальцем в поля.
  - Пойдёшь и не забоишься? - весело нахмурив лоб, спросила она.
  - Нет, чего мне бояться? Да и рассветёт скоро.
  Она замолчала, внимательно глядя на него. "Ох, какие глазищи чёрные!", - подумал Венька. - "Так и затягивают".
  - Оставайся, - сказала она. - Мы бродим по всему свету. Столько интересного видим! С нами столько чудес случается! Что тебе за радость дома сидеть? Да ещё со старым дедом.
  Венька переступил с ноги на ногу.
  - А облака вы видите, когда путешествуете? - спросил он.
  - Конечно, - удивилась та.
  - Они красивые?
  - Мне кажется, небо и облака - это самое красивое, что есть в мире.
  - А ведь это мы с дедом делаем облака.
  Брови девушки удивлённо поднялись.
  - Да, я слышала про дом на холме, где живут старик и ребёнок и откуда приходят облака. И ты, правда, живёшь там?
  Венька кивнул.
  - Ну, и как вам живётся?
  - Хорошо. Вот только котёл у нас старый, кузнец говорил, в любой момент взорваться может. Ты не знаешь, где новый-то взять можно?
  - Такой котёл, какой у вас в избе стоит, только один на всём свете. Больше нигде таких нет. Да и не будет, наверное.
  - Вот и беда-то... - по-взрослому вздохнул Венька.
  Девушка смотрела встревожено.
  - Ну, пока-то ещё поскрипит котёл ваш, побулькает? - спросила.
  - Должен, - без особой уверенности ответил Венька.
  - Вы аккуратнее там. Без дождей никому не прожить.
  - Постараемся, - заверил её мальчик. - Ладно. Пойду я. Меня дед ждёт. Видишь, как хмурится?
  Она посмотрела на небо, серое в предутренних сумерках.
  - Да, вижу. Но неужели ты, правда, не хочешь поехать с нами и посмотреть весь свет?
  - Хочу. Только вряд ли я найду место интереснее нашей избушки.
  Девушка отвернулась, спрятала лицо в чёрные волосы.
  - Тогда иди.
  Венька пожал плечами, улыбнулся и пошёл от раскрашенных кибиток, остывающих, покрывающихся невесомым пеплом костров, спящих детей.
  Фыркали дремлющие кони, подрагивали и еле слышно пели под утренним ветерком струны скрипок, тихо, словно во сне, тенькнул бубенчик на лежащем в траве бубне, треснул, распадаясь, уголёк в костре, скатившись по травинке упала на щеку ребёнка капля росы. Начиналось новое утро.
  
  
  
  Всё утро Венька грыз орехи, а скорлупу швырял на пол. Думал, что потом подметёт, но как-то незаметно забыл. Теперь Митрич ходил по избе, звонко хрустя скорлупками и повторял:
  - Ну, супостатина, вот только заявись домой!..
  А Венька где-то пропадал. То ли снова отправился за орехами - молодыми, упрятанными в светло-зелёные мясистые чашечки, с белыми ядрышками внутри, то ли сидел по горло в Ягодной Рясе, чтобы явиться потом с посиневшими от холода губами и отстукивающими частую дробь зубами, то ли просто куролесил где-то по полям, сбивая хворостинкой пыльцу с трав и заглядывая в тёмные норки шмелиных гнёзд.
  Митрич выглянул в открытое окно - никого, только степь под ветром переливается, будто море дышит.
  - Ну, супостатина!.. - вздохнул он и принялся веником сметать сор.
  Венька вернулся, неся в руках большого ежа. Мальчик обложил его толстым слоем травы, чтобы тот не колол руки.
  - Во! - сказал он. - В кустах возле речки поймал. У нас жить будет. Здоровый какой, да, дед?
  Митрич внимательно посмотрел на непрошеного новосёла. Тот лежал, свернувшись колючим клубком и недовольно сопел. Видно, Венькина идея насчёт переезда в избушку ему пока не очень нравилась.
  - И на кой ляд он нам нужен? - спросил старик.
  Венька задумался, похоже, он и сам не знал, зачем им такой прибыток в хозяйстве.
  - Ну... - протянул он. - Кошки у нас нет. Вот пусть вместо кошки и будет.
  - Ага, - кивнул Митрич. - Кошку, если что не понравится, взял за шкирку, да и вон из избы, а этого зверя как хватать?
  - Чего его хватать? Ползает себе и пусть ползает.
  - В штанах он у тебя пусть ползает, а тут ему делать нечего...
  - Что ж мне обратно его нести?
  - Не, подожди маленько. Он осенью сам на юг улетит.
  Пока они так перепирались, ёж развернулся, высунул чёрный мокрый комочек носа и тихонько угукая двинулся под кровать, где было темно и пахло мышами.
  А разговор Митрича и Веньки, как это часто бывало, вильнул в сторону.
  - Ты вот скажи, почему шкорлупу по всему полу раскидал? - спросил старик.
  - Ничего я не кидал. Я в карман её складывал.
  - Как же она тогда на полу оказалась?
  - Дырка у меня в кармане. Я и человечка, что ты мне выточил, через неё потерял.
  - Голову-то не потерял ещё?
  - Нет, - буркнул Венька.
  - Не-е-ет... - проворчал Митрич. - Возьми веник, да домети, что я не успел.
  Старик направился к двери и на полдороги спохватился:
  - А где этот, ёж-то?
  Они оглянулись и никого не увидели. Дверь в избу была приоткрыта, должно быть, Венька, когда входил, не затворил её. Потянул сквозняк, запели старые петли.
  - Сам ушёл, стало быть, - решил Митрич. - Ну, и хорошо. Нечего ему в доме делать.
  Мальчик недовольно покрутил головой, осмотрелся ещё раз и, вздохнув, принялся мести пол.
  - Как это я умудрился столько насорить? У меня орехов-то было, раз-два и обчёлся... - ворчал он себе под нос, с трудом передвигая по полу целый курган скорлупы.
  Завечерело. Солнце закатилось за дальние травы. Митрич с Венькой улеглись спать.
  Всё стихло в избушке. Лишь в сенцах шуршал огонь в печи, словно там возились какие-то огненные мыши, да булькала вода в котле.
  Ёж дождался темноты и тишины, осторожно выбрался из-под кровати, пошёл осматриваться. Надо сказать, что ежи - животные шумные, дома их держать - одно мучение, спать не дадут. Вот и этот, едва вылез, тут же начал топать, сопеть, фыркать, стучать по полу когтями, скрежетать колючками по стенам и ножкам стульев. Но Митрич с Венькой не проснулись - то ли устали за день, то ли сны больно интересные снились.
  Обойдя дом по кругу, побывав во всех углах и не найдя ничего интересного, ёж в раздумьях остановился возле кровати, под которой провёл день. О чём он думал, какие мысли бродили в его колючей голове - неизвестно, но вряд ли он догадывался, что произойдёт дальше.
  А случилось вот что. Митрич по старой привычке решил среди ночи попить воды. Он слез с кровати и тут же наступил на ежа, мирно лежащего на полу.
  Когда Венька проснулся, то поначалу решил, что котёл снова взорвался. От Митричева рёва закладывало уши.
  - Дед, что случилось? Котёл разорвало?
  Старик сидел на кровати и держался за пятку. На полу свернулся клубком ёж и устрашающе угукал, надеясь, видимо, напугать Митрича, который только что чуть не раздавил его.
  - Да лучше б котёл разорвало! - мыча произнёс старик. - Вот ведь пакость какая! Откуда нанесло только?!
  И вдруг, наверное забывшись, вскочил и, что было сил, пнул несчастного ежа.
  Веньке показалось, что стены избушки развалятся от дедова гнева.
  - Ох, и вправду, лучше б котёл разорвало! - подумал мальчик, зажимая ладонями уши.
  Митрич, хромая, заметался по избе в поисках чего-нибудь тяжёлого.
  - Убьёт зверя дед! - решил Венька. Не задумываясь, схватил ежа голыми руками, шипя от боли, выскочил в сенцы, оттуда наружу, и выбросил бедолагу в густую траву, уже успевшую подняться и встать перед дверью плотной стеной. Оглянулся с облегчением. - Всё, больше никаких бед сегодня не будет.
  Митрич вывалился в сенцы, хромая, огромный и злой, будто медведь-шатун.
  - Быстро за водой! - хриплым рокочущим голосом сказал он Веньке, а сам принялся закидывать в красноватое остывающее горло печи крупные чурбаки.
  Вскоре в печи бушевало пламя, а из трубы выходили чёрные тучи, заполняя всё небо от края до края. Митрич не удержался и бросил в котёл пару увесистых булыжников, да хорошую горсть громовой соли. Венька тревожно следил за дедом, но говорить что-нибудь под руку опасался. Уж больно тяжёлая у Митрича была рука.
  - Ну, всё, - подумал мальчик. - Громовая соль. Сейчас начнётся. Кто не спрятался, я не виноват.
  А старик, мало ему, достал из печи две горящие головни да постучал ими друг о друга над котлом. Посыпались в воду крупные искры, вспыхивая на лету маленькими злыми язычками пламени.
  - Ох, и не в духе дед!..
  Небо загрохотало, запылало синими молниями, рухнули на землю тяжёлые струи воды, заметались вдали вспышки огня, потянулись вверх дымные снопы.
  Венька тревожно наблюдал за огнями, размывающими тьму на горизонте, и недовольно кривил рот.
  Митрич продолжал подбрасывать в печь дрова и недобро щурился в распахнутую настежь дверь. Иногда наклонялся над котлом, касаясь седой гривой выпуклого железного бока, и слушал как ворочается внутри вода, как бьётся о стены, колотит, мечется. Послушав, он доставал из мешка ещё одну пригоршню громовой соли и кидал в котёл.
  И тогда молнии били ещё чаще, дождь хлестал неистовей, загорелись вдали новые пожары.
  Наконец, Венька не выдержал:
  - Знаешь, дед, хватит уже! Доиграешься, как в тот раз! Глянь, горит вон всё уже!
  - Поболтай у меня! - зло рявкнул Митрич. Неохотно подошёл к двери, выглянул наружу, посмотрел сквозь водяную завесу на тёмные холмы, за которыми полыхали огни.
  - Ну, горит! - он оглядел горизонт. - Хорошо горит. Дружно.
  - Дед, брось пёрышко! Иначе ещё долго громыхать будет. Много чего пожечь успеет.
  - На кой? Вон красиво как! Надо и огню погулять. Волю почуять.
  - Ну, дед!..
  - Не нуди. Пущай погремит пока.
  Митрич отвернулся и пошёл в избу. Дождавшись, пока закроется за ним дверь, Венька метнулся к полкам, забегал по лавкам, зашарил руками.
  - Да где ж они?..
  Наконец, в дальнем углу он нашёл маленький мешочек, открыл, внутри было маленькое белоё пёрышко, одно из тех, что кружили и летали повсюду после отлёта больших птиц с острыми крыльями.
  - Последнее! - огорчённо подумал Венька, досадуя, что в прошлый прилёт птиц так и не наполнил мешочек. - Ладно, чего уж теперь...
  Венька положил его - тёплое, невесомое - на ладонь, чуть подержал и бросил в котёл.
  И в ту же секунду на землю словно бы лёг невидимый покров. Молнии били всё так же часто и всё так же слепили глаза, но уже не доставали до избитой, обожжённой земли.
  Венька едва успел отскочить от котла, как из избы вернулся Митрич.
  - А ты чего тут вообще шастаешь? - спросил он.
  - Тебе помогаю. Ты ж сам просил! - удивился мальчик.
  - Хватит, не нужна больше твоя помощь. Спать иди.
  - Может воды принести или ещё чего? - спросил Венька с невинным видом.
  Митрич подозрительно покосился на него, нечасто Венька просил дать ему работу.
  - Не надо, иди, - дед снова склонился над котлом, прислушался.
  Пока старик смотрел в другую сторону, мальчик выпучил глаза и скорчил ему в спину весёлую рожу.
  - Венька! - окликнул дед, не поворачиваясь.
  - Чего?
  - По заду хошь?
  - За что, дед? - состроил Венька удивлённое лицо.
  - А ты не знаешь?
  - Не знаю, дед.
  Митрич помолчал.
  - Не знает он... - и прикрикнул, - иди спать, порося!
  На следующий день Венька сидел у окна и, не зная чем заняться, рассеянно ковырял в носу. Вошёл Митрич, с минуту неодобрительно смотрел на мальчика.
  - Смотри, палец сломаешь.
  Венька обернулся, спрятал руку за спину.
  - Здоровый лоб, а всё козявки из носу таскает, э-эх!
  - Да это я так... - замялся мальчик.
  - Ладно. Хватит бездельничать, - сурово сказал Митрич. - Учить тебя буду.
  - Чему?
  - Всему, что сам знаю.
  Венька опешил. Конечно, он хотел делать облака, и даже делал их уже, когда Митрич за кузнецом ходил, но он даже не думал, что когда-нибудь Митрич войдёт и скажет: "Всё начинаю тебя учить!" Венька был уверен, что всю жизнь так и будет продолжаться - Митрич будет стоять у котла и придумывать, какие облака украсят сегодня небо, а он станет таскать воду и любоваться тем, что получилось.
  - Когда начнёшь-то? - спросил мальчик.
  - Сегодня. Готовься, - сказал старик и вышел из избы.
  - А чего готовиться-то?.. - спросил Венька, но дверь уже закрылась.
  Выходить в сенцы, чтобы переспросить, он отчего-то забоялся, поэтому просто сел у окна и стал смотреть на белую стенку печи. Внутри него всё как-то опустело, он не знал чего ждать. Было и радостно, и страшно. В голове таракашками забегали трусливые мысли: "А если не смогу? Или хуже того, котёл взорву? Или так небо испоганю, что Митрич больше меня и к котлу никогда не подпустит?"
  За окном стемнело, а Венька всё сидел и думал, когда же Митрич его позовёт. Наконец, дверь, скрипнув, отворилась.
  - Пойдём, - не входя в избу, бросил старик.
  Венька с ёкающим сердцем вышел в сенцы.
  - Раздевайся.
  Мальчик разделся и замер с одеждой в руках.
  - Сюда брось, - кивнул Митрич на поленницу.
  Старик внимательно оглядел худое и гибкое, как лоза, Венькино тело.
  - Залезай в котёл, - скомандовал.
  - Куда? - не веря своим ушам, переспросил мальчик. Он помнил, как превратился в созвездие подстреливший белого жеребёнка злой охотник, после того, как опустился под тёмную воду. Венька испугался. - Дед!..
  - Залазь, говорю!
  - Там же кипяток!
  - Лезь!
  - Вот так дела!.. - думал Венька, поднимаясь по ступенькам. Мысль о том, что он станет звёздами, ему, в общем, нравилась, но смущало то, с какой тоской потом разговаривал с Митричем злосчастный стрелок, вспоминая землю.
  - Дед, а я каким созвездием стану?
  - Хоря.
  - Кого?
  - Хоря!
  - Дед, я не хочу хорём быть! - он даже дёрнулся обратно.
  - Да замолчишь ты или нет?! - в сердцах прикрикнул Митрич. - Не станешь ты никаким созвездием. Много чести.
  Венька застыл над горловиной, помедлил в нерешительности, осторожно тронул кончиком пальца поверхность кипящей воды. Вода оказалась ледяной. Еле сдерживаясь от того, чтобы не заскулить, мальчик опустился в котёл. Холод сдавил его рёбра, кожа вспыхнула, словно её принялись кусать тысячи зубастых рыбок, из горла вылетали только прерывистые "вых, вых, вых". Дна под ногами не было. Венька в ужасе вцепился в толстые кованые стенки горловины, шея его вытянулась, сердце стучало так, что болела грудь.
  - С головой! - услышал он окрик Митрича.
  - Не могу, дед, страшно!
  - Ныряй, я сказал! - старик рявкнул так что по стенкам котла прошла дрожь.
  - Будь, что будет! - решил про себя Венька, разжал пальцы и с головой ушёл под воду.
  Дно так и не появилось, как ни пытался мальчик до него достать, зато холод неожиданно исчез. Венька открыл глаза и увидел перед собой звёзды. Много звёзд, очень много. От них рябило в глазах и кружилась голова. Яркие, как молнии, колючие, как иглы ежа и большие как августовские яблоки, они медленно двигались, образуя всё новые узоры, сплетаясь в новые созвездия, исчезая и появляясь вновь.
  Млечный путь клубился, как рассветный туман над Ягодной Рясой. Веньке казалось, что он видит, как клубы его ползут под невидимым ветром, заставляя звёзды мигать.
  Мальчик понял, что ничего страшного не происходит, да и не произойдёт.
  - Э-э-эй! - радостно закричал он. - Э-э-эй!
  Заметил вдали созвездие Стрельца, кивнул ему головой, словно старому знакомому. И звёзды дрогнули в ответ, Стрелец тоже поприветствовал мальчика.
  Вокруг было так красиво, что ни молчать, ни сидеть на месте оказалось совершенно невозможно. И Венька вопил, кувыркался, размахивая руками и ногами, и весь мир вопил и кувыркался вместе с ним. Казалось, в горле его звенели колокольчики и от этого всё тело становилось лёгким, звенящим, как апрельская солнечная капель.
  Вдруг он увидел, что между звёзд мелькают какие-то точки. Венька пригляделся и ахнул от удивления. Это были те самые белые птицы, что словно снег, опускались иногда на крышу избушки. Они парили в безбрежных далях и крылья их были раскинуты так широко, будто хотели обнять всю Вселенную.
  - Птицы! Птицы! - окликнул их Венька.
  И они, казалось, услышали его. Словно метель, устремились ему навстречу, закружили вокруг, задевая крыльями и глядя своими печальными глазами.
  - Так вот, оказывается, где они летают! - подумал мальчик. - Меж звёзд!
  Возле его лица проплыла пушинка, Венька осторожно подхватил её ладонью, зажал в кулаке.
  От пёрышка мысль перескочила на Митрича.
  - Мне ж обратно пора! - встрепенулся мальчик.
  И только он про это подумал, как почувствовал, что вся грудь его горит от того, что хочется вздохнуть. Венька в испуге оглянулся. Кувыркаясь, он совсем забыл, откуда приплыл. Метнулся в одну сторону, в другую. Всюду лишь глубокая до синевы чернота и звёзды, большие и яркие, как ёлочные игрушки. Захотелось позвать Митрича, чтобы тот взял за шкирку своей сильной шершавой рукой и вытащил, словно щенка из канавы, на свет и воздух. Но Митрич был далеко, с другой стороны котла - не достучишься и не дозовёшься. Мальчик поднял голову и увидел, что птицы, будто пытаясь привлечь его внимание, кружат вокруг светлого, похожего на полную луну, круга.
  - Туда! - закричал он сам себе, взмахнул руками и поплыл вверх. Вскоре Венька уже видел, как плещется и переливается жидким живым серебром в горловине вода. Снова холод сдавил его тонкие рёбра, выдавил из груди остатки воздуха, прошёлся острыми мелкими зубками по коже. Задыхаясь, Венька забил руками и ногами, забился, боясь, что не дотянет до спасительного окошка. Мешало ещё и то, что руку с пером нельзя было разжать, а кулаком грести неудобно, каждый знает.
  Отфыркиваясь и глотая воздух до боли огромными вдохами, мальчик вырвался из-под воды, схватился за холодный и надёжный бортик горловины, замер, прислонившись лбом к тысячелетнему железу. Подождал, когда успокоится сердце. Открыл глаза, посмотрел вниз. Там, в непроглядной глубине мелькнули и исчезли белые крылатые тени.
  Венька с трудом спустился на пол. Митрич укутал его своим тулупом, усадил к печке.
  - Грейся.
  Венька распахнул тулуп, прижался грудью к горячему белёному боку, как телёнок жмётся к матери. Мягкое тепло обняло его, прогнало крупную бьющую дрожь, окутало дремотой.
  - Дед, а зачем ты меня туда лезть заставил? - разомлев от тепла, спросил мальчик. - Я там чуть не утонул. Хорошо, птицы помогли.
  - Не утонул же... Зато теперь знаешь, что там, с той стороны.
  - Ага, знаю. Там звёзды, птицы. Красота...
  
  
  
  Митрич разбудил Веньку рано утром.
  - Хватит бока мять. Учиться пора.
  Парнишка поднялся. Посидел на краю кровати, не открывая глаз, покачнулся и, как подрубленное дерево, снова повалился на постель.
  - Вставай! - поднял его Митрич.
  Венька понял, что старик не отстанет и принялся одеваться. Вчерашние приключения в котле отняли все силы, ноги до сих пор дрожали, в руках чувствовалась слабость, а тело было таким лёгким и воздушным, что казалось, до Ягодной Рясы можно будет дойти прямо по верхушкам травы, если, конечно, ветром не унесёт.
  Зевая и глядя перед собой сквозь узкие щёлочки то и дело слипающихся глаз, Венька спустился к реке, уселся на берегу. Поставил рядом с собой ведро.
  - Сейчас минутку посижу и обратно пойду, - решил он. - Только минутку...
  Но едва голова его упала на грудь, как Митричев окрик подбросил парня не хуже осиного укуса.
  - Ночью спать будешь!
  Венька, не успев даже открыть глаза, зачерпнул воды и заковылял вверх по холму.
  - Так, сейчас небольшой дождь наведём, потом облака разойдутся, буду тебя учить чистое небо делать.
  - Ага... - зевая согласился Венька. - Дед, я хоть чуток вздремну. Спать хочу, сил нет никаких.
  - Ладно уж, - сжалился тот. - Иди, я тебя разбужу.
  Веньке казалось, что он не проспал и минуты, когда Митрич встряхнул его, словно нашкодившего кутёнка, и рывком поставил на ноги.
  - Ты что ж это творишь, порося?
  - А? Что? Чего? - забормотал Венька. - Чего творю? Сплю я, дед.
  - Спит он! Иди, смотри, чего учудил! - и подтолкнул Веньку к двери.
  Венька вышел на улицу, огляделся вокруг и первым делом подумал, что всё ещё продолжает спать. День был яркий, небо сияло чистотой и свежестью, на травах блестели дождевые капли, тут и там виднелись маленькие лужицы, слепящие глаза от отражающегося в них солнца. И всюду-всюду были лягушки. Обычные лягушки, каких полно в Ягодной Рясе. Они копошились в траве, разгуливали по соломенной крыше избы, квакали, пели, надувая по бокам мордочки молочно белые пузыри. Воздух звенел от трелей и кваканья. Едва Венька вышел за порог, как на его босые ноги шлёпнулись две квакушки, потоптались холодными лапками и поскакали дальше.
  - Дед, это чего такое? - с трудом перекрикивая лягушачий хор, спросил мальчик. - Откуда их столько нанесло-то?
  - С неба.
  - Как с неба? - Венька аж рот раскрыл от удивления.
  - Зев-то закрой. Неровен час, запрыгнет кто. Не отплюёшься.
  А дело было так.
  После того, как Венька лёг спать, Митрич нагнал туч и затеял дождь. Несильный, так, чтобы землю промочить. И перед самым дождём, вышел он напоследок, на небо взглянуть. Глянул, всё хорошо, тучи складные, ни прибавить, ни убавить. Тут и первые капли полетели. Митрич уже повернулся в дом возвращаться, как что-то вдруг шлёп! его по голове. Он хвать рукой, а там лягушка - зелёная, холодная, глаза золотые, красивые. Поднял он лицо вверх, а ему хлоп! ещё одна на лоб.
  - Фу, ты, нечисть! - дед аж передёрнулся.
  И тут, будто прорвало. Посыпались густо, как зёрна из мешка. Старик едва успел в дом вернуться. Лягушки вмиг заполонили весь холм, некоторые даже в избу норовили забраться. Поначалу Митрич их ногой обратно вышвыривал - "терпеть эдакое счастье в доме!" - а потом и вовсе дверь закрыл, столько их стало.
  - Это как же так вышло, а дед? Откуда они на небе взялись?
  - Известно откуда. Из Ягодной Рясы.
  - Да, ладно... - не поверил Венька.
  - Вот те и ладно. Ты когда воду зачерпывал, смотрел хоть, чего черпаешь?
  - Смотрел. Вроде... - не очень уверенно ответил мальчонка.
  - Вроде... - передразнил Митрич. - Вша по затылку броде...
  - Это, что ж, выходит, я лягушку с водой зачерпнул, а потом в котёл выплеснул?
  - Выходит так.
  Солнце пригревало. Венька смущённо потёр шею.
  - И чего теперь будет?
  - Ничего не будет... Разбегутся кто куда, как ничего и не было.
  - Значит, всё хорошо?
  - Да, чего ж хорошего? - Митрич сурово посмотрел на Веньку. - Как тебе теперь котёл-то доверить, когда ты такие штуки выкидываешь? А если б ты пиявку прихватил, или, хуже того, саранчу какую? Знаешь, что б тогда было?
  Венька представил, как всё вокруг кишит пиявками и саранчой, поёжился.
  Они помолчали.
  - Дед, я больше не буду, - сказал Венька.
  - Чего ты не будешь?
  - Я смотреть теперь буду. Внимательно. Обещаю.
  - И что мне за радость с твоих обещаний?..
  - Я обещаю, дед!
  Старик молчал.
  - Ты будешь учить-то меня?
  Митрич вздохнул, помедлил.
  - Теперь не знаю...
  Внутри у Веньки всё захолодало, как будто он жарким летним днём в погреб провалился. Старик уселся у котла, похожий на седого медведя, и больше в тот день с Венькой не разговаривал.
  
  
  
  После случая с лягушками Митрич совсем перестал подпускать Веньку к котлу. Только, бывало, подойдёт мальчишка к печи, как старик на него:
  - А ну, кыш, отседа, пока шкоды какой не натворил!
  Когда Венька приносил воду, Митрич, прежде чем вылить её в котёл, подолгу внимательно всматривался в ведро - не притащил ли внучок ещё какой заразы из реки? Венька злился про себя, отворачивался к стене и шептал:
  - Смотри-смотри, старый пень, много насмотришь?
  - Побубни мне! - взрыкивал у него за спиной старик, с плеском опрокидывая ведро в горловину.
  А кроме того, Митрич стал заставлять Веньку дрова колоть. Раньше-то сам справлялся, а теперь, то ли надоело ему, то ли посчитал, что хватит мальчишку баловать. И дело, надо сказать, у Веньки пошло.
  Ведь это и в самом деле здорово - колоть дрова. Вначале выбираешь пенёк побольше, покряжистей, да поузловатей, чтобы на нём остальные чурбаки рубить. Бывает, не угадаешь, и глядь, после нескольких ударов, тот и сам раскололся, надо новый искать. Но зато, если найдёшь подходящий, то он потом годами служить будет. Обычно это такие сучковатые, да перекрученные плашки, что волокна там чуть не узлами завязаны.
  Потом точишь топор, чтобы работа в мученье не превратилась. Поводишь бруском по кромке, попробуешь пальцем - не, туповат ещё, и снова водишь. Вжжик! Вжжик! - сталь звенит, под камнем, чуть дрожит, будто радуется. Заточенная кромка - яркая, серебряная, на солнце играет. Каменная крошка - тонкая, мелкая, сыплется, руки дочерна пачкает. Ничего, потом отмоем.
  Но это всё, как говорится присказка, теперь сама сказка начинается.
  Берём чурбак, ставим на плашку. Ставить нужно аккуратно, ровно, чтоб тот не упал, пока замахиваться будешь. Потом поднимаем топор и из-за головы, со всей силы, хрясь! по белому, в годовых кольцах, торцу. Звук сочный, трескучий, мурчащий. Две половинки, будто две лягушки - прыг! в стороны. Потом каждую из половинок тоже пополам развалишь, и готово дело, берёшься за следующий пенёк.
  Иногда глянешь на белую, чуть влажную, светящуюся дровинку, а там - куколка и ходы вокруг неё наверчены. Жуки какие-то нагрызли. Куколка листьями обкручена, затаилась... Венька, находя их пожимал плечами, будто говоря, "извиняйте, не хотел я", вытряхивал нежданную находку в траву и продолжал дальше стучать, с хрустом разваливая пеньки на аккуратные полешки.
  Поначалу Венька был уверен, что Митрич посердится-посердится, да и успокоится, снова начнёт учить. Но проходил день за днём, а старик всё так же гонял мальчика, стоило ему приблизиться к котлу.
  - Дед, ты ж меня учить обещал! - наконец, не выдержал мальчик.
  Старик искоса глянул на него и ничего не сказал.
  - Обещал же!..
  - Я тебя сейчас колом по башке поучу! Ученик выискался!
  - Обещал! - почти крикнул он.
  Почувствовал, как от обиды на глазах выступают горячие слёзы.
  - Ну, смотри, дед!..
  - Ты что же это, грозишься мне, что ли?
  Венька зайцем выскочил за дверь и побежал в поля. Слетел с холма и уселся в траве, которая по саму маковку укрыла его, обняла. Ковыль положила мягкие метёлки на плечи и гладила, гладила, словно успокаивала. Зелёный в карюю полоску кузнечик приземлился на Венькину ладонь, переступил колючими лапками. Шмель покружил вокруг головы, прожужжал на ухо что-то басовитое, бархатное, успокаивающее. Вёрткая ящерка сквозь стебли глянула хитрым блестящим глазком, солнце сверкнуло в нём, словно ящерка подмигнула. Подул ветер, заходило, заиграло травяное море, закружились горячие запахи, полетела в небо пыльца с цветов. Степь, словно большая добрая мать, дохнула теплом в лицо: "Ну, что ты? Что ты сердишься?" Улыбнулась, покачала головой. "Глупый, ох, какой глупый!.."
  Венька откинулся на спину. Небо синее-синее, высокое, жаркое, переливающееся, нависло над ним, будто в глаза заглянуло. Длинные белые полосы, словно вспаханные борозды, шли от края до края, как если бы какой-то небесный пахарь прошёл с плугом по синеве, оставляя за собой лёгкие, рыхлые, как из пуха, следы.
  - Чего это Митрич в котёл кинул? Так небо перепахал... - подумал Венька. - Хитёр. Красиво вышло.
  Полежал, посмотрел, пожевал травинку.
  - Ничего. Я не хуже смогу...
  Ночью он тихо поднялся, вытащил из-под подушки загодя припасённый кусочек еловой смолы и на цыпочках пошёл к двери. На полу лежали большие голубоватые пятна от светящей прямо в окна полной луны. Венька остановился, посмотрел на неё - круглую, красивую, висящую над холмами, будто холодный сияющий плод, и двинулся к двери. Половицы скрипнули, словно хихикнули. На печке поднял голову Митрич:
  - Ты куда это?
  - На двор я... - немного испуганно пискнул Венька.
  - Смотри, к котлу не подходи!
  Венька, громко звякнул щеколдой, чтобы убедить Митрича, что сказал правду, вышел наружу, остановился на истёртом пороге. Из полей дул прохладный ветерок, на траве крупными, словно земляника, каплями лежала роса. Венька вздохнул полной грудью, посмотрел снова на светлый лик луны.
  - Красота!
  И тут, неслышно закрывшаяся сзади дверь, столкнула его с порога прямо в мокрую, как речные водоросли, траву. Мальчик выскочил из неё, передёрнул плечами от холода и нырнул в сенцы.
  Возле котла прямо на дровах улёгся Митрич.
  Венька аж остановился. "Не иначе, догадался, старый!"
  - Чего встал? Иди в избу, - проворчал тот.
  - А ты здесь ляжешь, что ли?
  - Здесь.
  "Догадался!" - подумал Венька с колотящимся сердцем. - "Теперь и ночевать тут будет. Вообще к котлу не подойдёшь".
  Три дня он думал, как ему перехитрить деда и, наконец, придумал. Когда дед улёгся после обеда отдохнуть, Венька неслышно забрался на чердак, остановился над горловиной котла, опустился на колени. Еле слышными движениями раздвинул прошлогоднее сено, который укрывала весь пол чердака. Показалась зола, которую насыпают на доски, чтобы в доме было теплее и суше. Стал осторожно разгребать тонкий, лёгкий прах, перемешанный с угольками. Поднялась пыль, Венька почувствовал, что сейчас чихнёт, поднялся на ноги, подошёл к открытой двери чердака. Продышался, потряс головой, сплюнул. Вернулся и снова принялся разрывать золу. Докопал до досок. Прощупал пальцами стыки, выдул пыль. Доски лежали плотно пригнанные друг к другу - ни щёлочки, ни просвета. Венька от досады скрипнул зубами - "и тут ничего не вышло!" Покопался ещё и нащупал пальцами чуть заметный сучок. Осторожно очистил его от золы, пошатал, ухватил ногтями и аккуратно вытянул. Снизу в полумрак чердака ударил тонкий, упругий луч света, в котором клубилась и переливалась поднятая Венькой пыль. Мальчик заглянул в дурочку. Прямо под Венькой темнела горловина котла, в которой шевелилась и вздыхала вода. Митрич сидел на поленнице, хмурился и разговаривал с котлом:
  - ...Ветер какой! Выходил тут на улицу, так и бьёт, как полотенцем хлещет. Хорошо! Травы полегли. По Ягодной Рясе волны с вершок. Ну, пусть поозорует. Вольно ему.
  У Веньки за спиной громко хлопнула незакрытая чердачная дверь. Старик кряхтя поднялся.
  - Чего это там?
  Венька метнулся ко входу на чердак, втащил лестницу, прикрыл дверь. В щёлку увидел, как внизу прошёл Митрич. Посмотрел по сторонам, пытаясь понять, что это тут хлопнуло.
  "Чуть не попался", - перевёл дух мальчик.
  Вернулся к дырочке в потолке, вытащил из кармана кусочек смолы, покатал на ладони и бросил вниз. Вода чуть слышно булькнула. Венька вставил сучок обратно.
  - Готово! - прошептал мальчик. - Интересно, что получится...
  Он потихоньку слез с чердака, отнёс лестницу за угол, где она обычно лежала. Заглянул в сенцы, Митрич зыркнул на него суровым глазом и Венька серой птичкою вылетел обратно на улицу. Ветер был и вправду силён, толкал в спину, трепал рубаху, свистел в соломинках на крыше. Мальчик зашёл за угол, где было потише и уселся, прислонившись спиной к стене. Подождал немного. Ничего не происходило. Венька покрутил головой по сторонам, поёрзал.
  - Ну, и что?
  Он отошёл от стены, поглядел на трубу. Над ней дрожал горячий воздух, ветер уносил едва заметный дымок.
  - Не вышло, - вздохнул мальчик и замер. На него чуть слышно пахнуло еловым лесом. Венька поднял нос, принюхался.
  - Точно, пахнет! Получилось! - он аж подпрыгнул от радости. Прошёлся колесом вдоль стены, крикнул радостно в лежащие под холмом просторы. - Видали?! Получилось! То ли ещё будет!
  Воздух густел прямо на глазах. Ветер отчаянно бился со смолистым запахом, мял его, расшвыривал по степи, порой вырывался из тягучих силков, но тут же увязал снова. Наконец, измучился и стих. Всё замерло, ни травы не шелохнутся, ни тонкая, как лоза, струйка дыма из трубы. Казалось, даже птицы в небе, не летят, а плывут, изредка взмахивая крыльями, как плавниками.
  - Ты гляди, - удивился Венька, - такая маленькая смолка, а вон как всё изменилось.
  Небо вдруг стало похожим на огромный кусок янтаря, в котором, словно мушки, застыли солнце и облака.
  Он сбежал к реке, зачерпнул ладонью воду, подбросил вверх. Брызги взлетели и стали медленно, будто нехотя, опускаться. Каждая капля, светилась и переливалась, как маленькое солнце.
  - Здорово! - залюбовался он.
  - Венька! Порося! - раздался от избушки Митричев рык.
  - Чего?! - мальчика аж подбросило на месте.
  - Ты где?
  - Здесь я, у реки.
  - Твоих рук дело?
  - Чего, дед?
  - А ты не видишь?
  - Вижу. Красиво у тебя получилось!
  - У меня? - удивился Митрич.
  - А у кого ж ещё? Меня-то ты к котлу и близко не подпускаешь!
  Старик почесал затылок, махнул рукой.
  - Ну, смотри у меня, пролаза! Я теперь из сенец вообще выходить не буду. Поймаю, что ты в котёл чего бросил - уши оторву и в Ягодную Рясу выброшу!
  И пошёл в избу. Венька улыбнулся, снова зачерпнул воды и бросил её вверх, к летнему янтарному небу, в котором изумлённо замерли солнце и облака.
  Пахло жарой и еловым лесом.
  
  
  
  Митрич не соврал. Он и впрямь совсем перестал отходить от котла и, уж конечно, не спускал с Веньки глаз, когда тот оказывался поблизости.
  - Чего крутишься тут, как кот возле сметаны? - слышал мальчик всякий раз, стоило ему сунуть нос в сенцы.
  - Да ничего я не кручусь, - бормотал Венька, стараясь побыстрее укрыться от тяжёлого дедова взгляда.
  Но, если честно, котёл сейчас Веньке был не особо-то и нужен. Ничего интересного, что можно было бы бросать в него, а потом посмотреть, что получится, у мальчика не было. Он уже весь двор облазил, всю округу - ничего подходящего. Не бросать же в самом деле булыжник или траву какую-нибудь. От булыжников - дождь тяжёлый будет, а от травы просто запах приятный, да облака красивые. Это давно известно и скучно.
  Валялся Венька как-то раз на горячем песке возле Ягодной Рясы, следил за искристой каплей, что притаилась у него в пупке, да поглядывал, какими барашками Митрич облака выстраивает. Когда капля высохла, он перевернулся на живот и принялся пересыпать ладонью тонкий белёсый песок. Он щекотно, с едва слышным сухим шорохом сыпался меж пальцев, оставляя пыль на ладони.
  - А ведь раньше это, наверное, горы были, - подумал Венька, глядя на песчинки. - Горы старели-старели, раскололись, превратились в камни. Камни старели, раскрошились, превратились в песок. Песчинки превращаются в пыль. А пыль... Она, наверное, тоже во что-то превратится...
  И тут он почувствовал, как что-то небольшое и твёрдое застряло меж его пальцев. Камушек. Прозрачный. Венька потёр его пальцем и тот заиграл под солнечными лучами, забегали искорки в его глубине, пустились в пляс крошечные солнечные зайцы. Казалось там внутри затаилось звёздное небо с Млечным Путём, кометами, созвездиями, луной.
  - О, какой! - присвистнул Венька. - Откуда и взялся?
  Камушек был небольшой, с костяшку детского мизинца. Мальчик посмотрел сквозь него на солнце и тот вспыхнул прозрачными переливами, будто снежные поля в нестерпимо яркий морозный день. Он зажмурился и, прижав руку к глазам, засмеялся. В восторге заколотил по воде ногами, заверещал в небо:
  - Чудо какое! Э-э-э-эй!
  Два дня Венька любовался своей находкой, смотрел, как играет в камне свет, прыгают бесенята-искорки, сплетаются и рвутся огненные нитки. Смотрел и не мог налюбоваться. Хотелось показать его кому-нибудь, чтобы не радоваться одному. Чтобы и у другого перехватило дыхание, сощурились глаза и смешинки защекотали горло. Только кому? Митрич теперь с ним почти не разговаривал, только "есть иди!", да "воды принеси!" Такие разговоры. А больше никого поблизости не было. Вот и покажи кому хочешь. Хоть кузнечикам, хоть головастикам, хоть тараканам за печкой. Тоска...
  - А я покажу! - неожиданно придумал Венька. - Ещё как покажу! Всем!
  Ночью он встал, подошёл к двери, прислушался, как-то там Митрич? Тихо. "Спит, похоже", - решил он. Осторожно открыл окно, в избу волной потёк из полей зябкий воздух. Венька поёжился, вылез в окно, в зябкую ночную свежесть. Прокрался к лестнице, забрался на чердак, прошёл на цыпочках к заветной дырочке над котлом. Сучёк вышел легко, будто подбадривал, "Давай-давай! Самому интересно, что получится!". Венька осторожно опустил в дырочку камень. "Бульк!" - еле слышно донеслось снизу.
  - Ну, вот...
  И пошёл к чердачной двери.
  Митрич проснулся и сначала сам не понял, что его разбудило. Какой-то посторонний звук, которого быть не должно. Он резво, будто и не спал, поднялся на ноги, огляделся вокруг.
  - Не иначе опять Венькины шкоды!
  Сенцы тускло освещала догорающая лучинка, и всё, вроде, было на своих местах. Взгляд его упал на горловину котла. По ней шли ровные круги.
  - Ах, ты! Бросил чегой-то! - догадался старик.
  Сверху донёсся шорох.
  - Вона ты где! Ну, держись, порося! Выдеру!
  От волнения и спешки не сразу справился со щеколдой. А когда открыл старую скрипучую дверь, от изумления ахнул:
  - Батюшки! Быть такого не может!
  Небо сияло и переливалось. Целые водопады света перетекали из края в край, затапливали высь, как вышедшая из берегов река в половодье. На мгновение становилось вдруг светло как днём, потом свет отступал, темнота сгущалась, вспыхивали в ней яркие, как костры, звёзды, по-кошачьи выгибался и дрожал Млечный Путь, весело, будто дети с горки, проносились кометы. Небо стало похоже на огромную живую радугу, звонкую, играющую, близкую.
  Наступила такая тишина, что слышно было, как прорастает сквозь землю трава и падают звёзды, как идут раки по речному дну и шевелят ветвями ивы, как поднимается от нагретой земли тёплый воздух и машут крыльями белые птицы.
  - Сколько цветов-то! - выдохнул Митрич. - Свету сколько!
  Он опустился на порог, поднял вверх седую косматую голову и замер. Лицо его просветлело, морщины разгладились, на сурово сжатые губы прокралась непрошеная улыбка.
  Венька, не думая, что старик может хватиться его, сидел на чердаке, свесив ноги, и тоже не мог оторвать взгляд от неба.
  В степи остановился бродячий табор, люди высыпали из кибиток, застыли, всплёскивая руками и не понимая, сон это или явь.
  Вороной жеребец, рыжая кобылка и белый жеребёнок широко раскрыв свои большие, как озёра, глаза, лёжали в мокрой росистой траве и любовались невиданным чудом.
  В Ягодной Рясе рыбы, словно безумные, выпрыгивали из воды, будто хотели нырнуть прямо в сияющее небо, но не долетев, падали вниз, дробили в мелкую крошку отражающиеся звёзды, волновали спокойную гладь.
  В далёких коряжистых лесах, не в силах вынести красоты, задрав хищные морды, выли матёрые волки, и такая тоска была в их вое, что клонился к земле папоротник и иней высыпал на еловых иголках.
  А небо нависало над полями, лесами, рекой, холмом с избушкой, лило свет и купало всех в своей радости, переливалось в глазах людей, лошадей, волков, чешуе рыб, оседало росой на шерсти, мешалось с речными брызгами...
  
  
  
  - Веньк, ты хорошо смотрел, когда воду наливал?
  - Хорошо, дед.
  Митрич стоял возле котла и, запустив руку во всклокоченную бороду, задумчиво смотрел в котёл. На воде лежало крохотное семечко.
  - Будто младенец в люльке спит, - неожиданно сказал Венька.
  Митрич с удивлением посмотрел на него.
  - Ты это к чему?
  - Не знаю, дед. Само получилось.
  - Получилось у него...
  Они помолчали, глядя на неожиданную находку, спокойно плавающую прямо посреди горловины.
  - Берёза, - сказал Митрич.
  - Берёза, - согласился мальчик.
  - А ты точно не проворонил его? Может, всё же из реки притащил?
  - Ничего я не притащил! - возмутился Венька. - Да и рано ещё берёзовым семенам лететь.
  - Рано...
  Они снова замолчали, размышляя, откуда бы взяться нежданному подарку.
  - Из котла он, - решительно сказал Венька. - Больше неоткуда.
  - Ишь, ты... Из котла... - проворчал Митрич. - Ты ж был там. Откуда в котле семенам взяться?
  - Не знаю. Должно, птицы принесли.
  Старик хмыкнул.
  - Дед, а что нам теперь делать-то с ним?
  - Посадим, чего ж ещё, - пожал плечами тот. Осторожно дотронулся до семечка, оно тут же доверчиво прилипло к пальцу. Митрич поднёс его к глазам, семечко дрожало в капле воды, красивое, цвета сухого дерева, с тонкими плёнками-крылышками.
  Рядом поднялся на цыпочки и вытянул шею Венька.
  - Маленькое... И как из него целая берёза вырастет? Не знаю, даже не верится.
  Он представил себе высокое, под облака, дерево, с бессчётными ветками и листьями, крепкими, уходящими в самую глубь земли корнями, чёрными рисками на белом стволе и бегущими по ним муравьями... Представил, как оно будет качать текучими косами, шелестеть утром под влажным ветром, как повиснут на острых кончиках листьев дождевые капли, как осень вызолотит его, а зима оденет холодным живым серебром...
  - Возле избы и посадим, - решил старик.
  Они вышли наружу. Венька быстро очистил от травы небольшой пятачок земли, выковырял дырочку.
  - Готово.
  - Ну, на, - Митрич протянул ему руку.
  Венька, не дыша, снял семечко и оно всё так же доверчиво, как только что к старику, прильнуло к его пальцу. Мальчик опустил его в ямку, привалил землёй.
  - Всё? - глянул на деда.
  - Полить надо. Иди, зачерпни из котла.
  Венька метнулся в дом, хватил щербатым деревянным ковшом воды из горловины, полил чёрную рыхлую землю.
  - Вырастет, как думаешь, дед?
  - Должно, - успокоил тот.
  С тем и ушёл в избу, а Венька ещё долго стоял и смотрел в землю. Потом оглянулся, не видит ли Митрич, лёг плашмя, приложил ухо, надеясь услышать что-нибудь, но всё было тихо.
  - Затаилось, осматривается, - подумал мальчик, отряхивая волосы. - Ну, пусть, пусть...
  Каждый день он приходил смотреть, не проклюнулся ли росток, поливал, выщипывал сорную траву.
  - Ты аккуратней, щипай-то! - посоветовал ему Митрич. - Разошёлся. Так и берёзу сковырнёшь ненароком...
  Венька в испуге отдёрнул руки и недовольно поглядел на старика: вечно он скажет что-нибудь и живи потом как хочешь. Но пропалывать пятачок стал осторожнее, если сомневался в какой-то травке, то не трогал. Кто его знает, какая она, берёза, когда только-только из-под земли появляется?
  Ночами мальчику не спалось. Он ворочался в сбившейся постели и думал о семечке. Ему мерещилось тёмное и сырое подземелье, где лишь корни трав, слепые кроты и скользкие извивистые дождевые черви. Нет, Венька любил кротов, на дождевых червей, которые в изобилии выползали на поверхность после каждого дождя, старался не наступать, да и к корням относился с уважением - без них ни жить, ни расти ничего не может. Но представить себе жизнь в мире, где только корни, кроты и черви, всё же не мог. Купаться нельзя? Нельзя! Замёрзнешь, так ни солнца там нет, ни печки, чтобы согреться. Бегать опять же нельзя. Как под землёй бегать?
  Нет, жуть там и скука смертная.
  Подумал так Венька и вспомнил вдруг, что мёртвых тоже в землю закапывают. От этой мысли стало ему совсем не по себе. "А что такое смерть? - спросил он себя. - Как это, жил-жил, и вдруг раз, и в яму тебя закопали! Ты, может, рыбу хотел пойти ловить или, там, щавелю поесть или дождь грибной устроить, а тебя под землю и лежи бревном. Тут у всех лето, ящерицы бегают, водомерки по воде скользят на ногах-паутинках, комары, уж на что вредные, и они живы - летают, звенят... А у тебя глаза закрыты и земля грудь сдавила..."
  И так ему страшно стало. Такая тоска навалилась, что до самого утра уснуть он не мог. Лишь когда белёная стена печки порозовела от первых солнечных лучей, забылся коротким беспокойным сном.
  И узнал Венька, что растут под землёй высоченные, словно крепостные башни, чёрно-синие ели. Растут головой вниз, корнями вверх, угрюмые и тяжёлые. Сидят на них вниз головой чёрно-синие птицы с закрытыми глазами и сведёнными когтями. Ни ветра там нет, ни росы на иголках. Лишь чёрно-синее небо висит низко-низко, и падают с него камни. Пролетают те камни сквозь ветви елей, сухо шуршат и с глухим стуком падают на землю. Иногда бьются они друг о друга и тогда раздаётся звонкий и пустой звук, словно костью о кость ударили. И ещё душно там так, что кричать хочется. Холодно, страшно и душно... Долго бегал Венька следи колючих ветвей, под невидящими взглядами птиц с закрытыми глазами, слушая, как рядом падают камни. Задыхался. Всё хотел вырваться, на поляну выбежать, к реке или озеру, но не было ему выхода из подземного леса.
  С тем и проснулся. Ещё толком не разобрав, что сон кончился, соскочил с кровати, бросился куда-то. Лишь почувствовав под босыми ногами гладкие, тёплые, чуть покатые доски избы, остановился, огляделся по сторонам, увидел бревенчатые стены, окно, за которым блестели под солнцем поля, печь, приоткрытую дверь в сенцы... Венька перевёл дух, успокоился. Перед глазами всё ещё стоял подземельный лес, да в ушах бился сухой стук камней.
  Мальчик вышел из дому, остановился возле пятачка, где посадил семечко. Словно морозом кожу его ободрало. "А что если росток всё же начнёт расти вниз, и вырастет из него не берёза, а высоченная чёрно-синяя ель?"
  Венька не знал, что делать, отправился к Митричу, который, сидя возле котла, зашивал дыру на старой рубахе. Пальцы у старика толстые, грубые, но иголку держали ловко, ухватисто, стежки ложились ровные, один к одному, словно волны под ветром на Ягодной Рясе.
  Постоял Венька, посмотрел, и говорит:
  - Дед, беспокоюсь я. Каково-то семечку в земле? Холодно там, темно. Как оно узнает, в какую сторону расти нужно? Ну, как перепутает? Маленькое, глупое... - с сомнением сказал.
  - Ну, глупое - не глупое, а где солнце, знает, - заверил Митрич. - Не промахнётся.
  - Не знаю... Страшно. Вдруг оно не сюда прорастёт, а... наоборот? И не березой станет, а...
  Перед ним снова поплыл душный бесконечный лес, застучали камни.
  - Дурак ты, Венька, - оборвал его Митрич. - Такой маленький, а уже дурак.
  - Чего это я дурак-то?
  - А то! Живой о живом думать должен, - неторопливо кладя стежок за стежком, сказал тот. - И верить в живое. А не в свои выдумки. Ты ж хочешь, что б берёза побыстрее выросла?
  - Ну, да.
  - Вот об этом и думай, а ерундой голову не забивай. Успеешь ещё глупостей навыдумывать. Жизнь большая.
  Венька молчал, глядя в землю.
  - Возьми ведро, да воды натаскай, - приказал старик. - Дурные мысли к безделью липнут.
  Слова Митрича не сильно успокоили Веньку. Хорошо старику говорить, не увидев чёрно-синих елей, растущих вершинами вниз. Если б увидел, да побегал меж ними, задыхаясь да спотыкаясь о коряги, небось по-другому заговорил бы!
  Десять раз на дню приходил мальчик к пятачку с посаженным семечком. Вглядывался и боялся, что вместо ростка увидит змеистые корни, пришедшие с той стороны, вцепившиеся железной хваткой в землю, раздирающие её, рвущие, царапающие.
  - Да что ж это такое со мной! Нельзя так! - сам себе не раз говорил. - Правильно Митрич сказал, живой о живом думать должен. А я? Что ж я так? Ох, тяжко... Хоть плачь...
  Ему казалось, что корни, пришедшие с той стороны мелькают в траве, оплетают нижние брёвна избушки, проглядывают сквозь воду и водоросли Ягодной Рясы. Он почти чувствовал, как они вытягивают воду и силы из земли у него под ногами, и от этого он сам словно бы становился слабее.
  А по ночам вокруг него шумел бесконечный и душный лес.
  Мучения мальчика кончились, когда однажды утром он увидел, что из-под земли проклюнулся острый, похожий на крохотное копьё, росток. Венька отчего-то сразу понял, что это не сорняк какой-нибудь, не случайная трава, слишком коренастым и уверенным тот был. Словно уже знал, что расти ему высоко-высоко, цеплять облака за мягкое брюхо, смахивать ветками пыль со звёзд и смотреть в такую даль, какая видна только солнцу да птицам.
  - Митрич! Дед! - завопил мальчик.
  - Ну, чего? Орёт, будто нос ему дверью прищемили! - Митрич был на огороде, смотрел, как растут огурцы с кабачками.
  - Иди сюда! Смотри! - продолжал голосить Венька. - Смотри! Это ведь берёза? Да, дед? Берёза?
  Митрич наклонился над ростком.
  - Ну, да. Похоже.
  - Значит, выросла? Да? Сюда, к нам выросла? - прямо в ухо старику верещал мальчик.
  Тот отстранился.
  - Сюда, сюда... Вот шебутной! - и пошёл обратно на огород. - Берёза проросла, эка невидаль...
  А у Веньки словно гора с плеч свалилась. Солнце вдруг вспыхнуло вдвое ярче прежнего, по небу будто светлая волна прошла, птицы запели громче, ветер закружил, засвистел в ушах "эх, гуляй!", взмыли кузнечики из травы, полетели живою пёстрой пургой бабочки.
  Венька топнул по земле ногой, в восторге подпрыгнул вверх.
  - Вот так! По-нашему вышло, по-живому!
  Вскоре на ростке развернулись два тонких, не толще паутины, листка. Венька чуть не до дыр протёр штаны, ползая вокруг ростка и разглядывая его то с одной, то с другой стороны. Поначалу листки были плотно сжатыми, свитыми в острый кокон, похожий на те, из которых вылупляются бабочки в укромных углах на чердаке.
  - Наверное, так легче сквозь землю прорываться, - думал Венька.
  Потом, собранные в ребристую гармошку, они стали медленно разжиматься, разворачиваться, потягиваясь под солнцем, как разнежившиеся в тепле зверьки. Мальчик углядел в одной из складок крошечного чёрного жучка. Осторожно выковырнул его кончиком травинки. Жук упирался лапками, не желая уходить с насиженного места.
  - Иди, иди отсюда. А то нашкодишь ещё! Знаю я вас...
  Венька - человек упорный, пришлось жуку уходить.
  Шло время. Росток вытянулся, пустил веточки во все четыре стороны света. Сначала дотянулся Веньке до колена, потом стал по пояс, по плечо, а там и вовсе перерос мальчика.
  А потом как-то раз по осени Митрич сорвал с молодой берёзы серёжку, растёр в руках, взял одно семечко и сронил его на воду в горловине котла.
  - Это ты зачем? - спросил Венька.
  - Смотри.
  Мальчик вспомнил, как несколько месяцев назад оно вот так же спокойно и уютно лежало на тёмной воде, похожее на ребёнка в колыбели.
  Семечко полежало-полежало и неожиданно стало тонуть. Уходило под воду медленно, будто прощаясь, перед каким-то долгим, почти бесконечным путешествием.
  Потом где-то в глубине мелькнула белая крылатая тень и семечко исчезло.
  - Птица? - глянул Венька на Митрича. - Куда она его понесла?
  - Дальше.
  - Куда дальше?
  - Да кто ж их знает, птиц-то... - пожал плечами старик. - Мир большой, найдут кому передать.
  
  
  
  День для Митрича начался с неприятностей. Всю ночь ему не давал спать зануда-комар. Звенел тонкой медью над самым ухом, то на нос присядет, то на щеку, то по веку пройдёт на щекочущих ножках. Треснет старик себя по уху, треснет по носу - всё напрасно, больно шустёр негодяй. Только самому больно. Попробовал дед, с головой укрываться тулупом, под которым спал, тоже ничего хорошего - жарко, овчиной пахнет, задыхаться стал. Бился Митрич с комаром до самой зари, но так и не смог ничего сделать. На рассвете негодный кровосос куда-то спрятался, а старик встал злой и невыспавшийся.
  Спросонья забыл пригнуться, когда из избы выходил, и приласкал лбом дверную притолку. Хорошо так приласкал, увесисто, аж звёзды из глаз снопом брызнули. Согнулся пополам на пороге, за лоб схватился. Чувствует, под пальцами шишка набухает. Здоровая, с носок валенка.
  - Ах ты ж!.. - промычал Митрич, ощупывая обновку.
  Пришёл маленько в себя, попробовал разогнуться, а не тут-то было! В спину что-то вступило и ни туда, ни сюда, будто кривой лом проглотил. Кряхтит старик, топчется на месте, крутится туда-сюда, а всё без толку.
  Шлёпая босыми ногами, из избы вышел Венька. Зевнул во весь рот, будто арбуз проглотить собрался, и тут заметил Митрича.
  - Чего это ты, дед, крючком стоишь? Нашёл чего?
  Митрич не ответил, только покряхтел.
  Венька обошёл вокруг согнутого кочерёжкой старика.
  - А на лбу у тебя чего? - показывая пальцем, засмеялся он.
  - Ничего... - сквозь зубы ответил красный, как закатное солнышко, Митрич.
  - Нет, правда! Будто ещё одна голова растёт!
  - Кыш, иди куда шёл! - силясь разогнуться, просипел тот.
  Но Венька, будто не замечая бедственного положения старика, продолжал приставать:
  - Здорово! Теперь ты вдвое умней против прежнего станешь! С двумя-то головами! Верно, дед?
  - А ну пошёл отсюда, вышкварок! - что было мочи заорал Митрич. - Сгинь, сколопендр! Спиногрыз!
  И вдруг почувствовал, что боль отпустила, спина разогнулась. Он выпрямился и потряс кулаком.
  - Над дедом измываться вздумал?! Чего ни попадя в котёл кидаешь?! Думал я не узнаю?!
  Венька, не прекращая улыбаться, отскочил в сторону.
  - Не буду тебя ничему учить! - загремел Митрич. - Никогда! Ни за что! Понял? Всё! Недостоин! Знать тебя не хочу!
  И тут Веньке стало ясно, что старик не шутит. Улыбка на его губах съёжилась и увяла. Если раньше он ещё надеялся, что дед посердится-посердится, да и отойдёт, не век же ему дуться? то теперь до него дошло, что дела хуже некуда.
  - Помирать буду, а тебе ни единого слова не скажу! Слышишь? Ни единого! Скорей котёл пробью и в речку сброшу, чем тебя к нему подпущу!
  Митрич скрылся в сенях, а Венька остался стоять у двери. Ноги у него вдруг ослабли, в груди образовалась бесконечная пустота и в ней бессильно трепыхалось его сердце.
  - Быть того не может! Шутит старик. От злости сказал... - шептал он, но сам же себе и не верил. - Умрёт... Котёл пробьёт... Да что он такое говорит? Как такое говорить-то можно?..
  Он опустился возле порога, хотел заглянуть внутрь сенец, но Митрич с грохотом захлопнул дверь перед его носом. Лязгнула щеколда.
  Венька растерянно повертел головой, потёр кулаками глаза.
  - Что это со мной?
  Всё перед ним дрожало - и холмы, и берега Ягодной Рясы, и ивы над ней, и облака в небе, и стены избы. Не дрожала только пустота в груди, застыла вековым льдом и давила, давила, не продохнуть.
  Митрич пошевелил кочергой пылающие угли в печи и улёгся лицом вниз на тулуп, брошенный на поленницу. От сказанных слов тело его налилось тёмным каменным покоем и такой тяжестью, что казалось, будто поленья потрескивают под ним.
  - Может, зря я так? - подумалось ему. - Нет, не зря. Так и надо. Поделом. По справедливости.
  Митрич лежал не шевелясь несколько часов. Потом медленно поднялся, взял ведро и, не замечая съёжившегося у порога Веньки, пошёл к реке. Вернулся, посмотрел, не прихватил ли с водой чего лишнего, поднялся по приступкам и опрокинул ведро в котёл. И в тот же миг холодный поток окатил его ноги - вода выплеснулась обратно. Мокрый и опешивший Митрич заглянул в горловину и его будто обухом кто по голове хватил - в горловине был лёд.
  Старик уронил ведро, трясущимися руками тронул холодную гладь. Пальцы тут же онемели.
  Он спустился с приступок, потрогал печь, она была если и не горячей, то уж точно тёплой. От углей, пусть и присыпанных пеплом, ещё шёл жаркий дух. А от крутого бока котла веяло январской стужей и, казалось, вздумай кто лизнуть его языком, примёрзнет, не отдерёшь.
  Митрич выглянул наружу.
  Поля лежали, похожие на застиранную полинялую тряпку, солнце потерянно висело меж облаков. Старик присмотрелся - облака не двигались, застыли, как вмёрзшие в речной лёд пузырьки воздуха. Всё в мире остановилось. Не слышно было ни пения птиц, ни суматошного стрёкота кузнечиков. Митрича до костей пробрало неизвестно откуда потянувшим холодком.
  Он вернулся в избу, заметался, хватая что попадалось под руку и тут же бросая.
  Голова его шла кругом. Всё в ней крутилось и вертелось, как вода в водовороте.
  Он очнулся, когда в руках его оказался лом. Его спокойная тяжесть, словно бы остановила суматошный хоровод в голове и вернула ясность мысли.
  - Надо лёд рубить начать, а там он, глядишь, и сам растает, - решил старик.
  Митрич накидал полную печь поленьев, чтобы в сенцах было пожарче, забрался на котёл и принялся за работу. С хряском врубался лом в холодную твердь, летела во все стороны острая и злая ледяная крошка. Яма под ногами медленно росла.
  Венька осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Митрича нигде видно не было. Осмелев, он вошёл внутрь и оторопел. Весь пол в сенцах был завален колотым льдом, а в котле слышалась какая-тот возня. Не зная, что и думать, Венька остановился у двери, готовый в любую секунду дать стрекача - уж больно непонятные и пугающие дела творились. Он уже совсем было собрался позвать Митрича, как из горловины вылетела россыпь серого ледяного крошева. Мальчик едва успел отскочить в сторону, но поток всё же задел его. Осколки упали на голову, плечи, соскользнули за шиворот. Такого холода Венька отродясь не чувствовал. Его скрутило, словно пеньковую верёвку, в сильных руках, только что узлом не завязало. Извиваясь ужом, он вытряхнул ледышки из-под рубахи и его чуть не накрыл новый поток ледяного дождя.
  - Нет воды! - донёсся из котла глухой голос Митрича. - Хоть тресни. Нету. Один лёд.
  "Вот в чём дело! - догадался Венька. - Вода замёрзла. Что ж теперь будет-то?"
  Он вышел наружу и сел у двери, поглядывая в полутёмные сенцы.
  Вскоре из котла вылез Митрич, отёр рукавом пот со лба, похожего из-за глубоких морщин, на кору векового дуба. Остановился у котла и вдруг со всего размаху треснул по нему кулаком. По дому пошёл низкий перекатывающийся звон. Силищи у старика ого-го! сколько, Веньке показалось, что на железном боку даже вмятина осталась.
  Тяжело дыша, и ничего не видя перед собой, Митрич вдруг тихо-тихо, то ли запел, то ли завыл. Руки его дрожали, косматая голова качалась из стороны в сторону, словно он не соглашался с кем-то или чем-то.
  Тяжело ступая, оставляя в земле глубокие следы, старик вышел из избы и побрёл по сероватой траве без пути-дороги, куда глаза глядят. Венька остался один возле избы.
  - Дед, ты куда? - пискнул он вслед.
  - Никуда...
  Прошёл день, другой, Митрич не возвращался. Венька подолгу смотрел в пустую застывшую даль, надеясь, что старик вот-вот вернётся, растопит лёд в котле и всё пойдёт по-прежнему. Сам же Венька к котлу подходить боялся, вдруг чего не то сделает, и всё ещё хуже станет?
  Когда минул третий день одиночества, мальчик вскарабкался на котёл, опасливо заглянул в вырубленную дедом яму. Из неё тянуло сухим суровым холодом, словно кто зимой окно открыл.
  - У-у! - тихонько крикнул он внутрь и прислушался. Эха не было, лёд впитывал весь звук без остатка.
  Венька растопил печь, потом натаскал из неё горящих головней и бросил их в яму. "Погаснут, поди", - подумал он, глядя вниз. Но головешки сбились на дне в костёр и принялись спокойно гореть, будто никто и не вынимал их из печи.
  - Ага! - обрадовался Венька. - Сейчас лёд потечёт! Никуда не денется!
  Довольный, потёр руки и сплясал на котле, постукивая огрубевшими пятками по холодному железу.
  Но лёд и не думал таять. Он тускло светился, играл красными сполохами, наливаясь закатной красотой, и потрескивал, словно смеялся над мальчиком. Венька накидал ещё головней, но снова без толку.
  Дрова прогорели и застыли на дне чёрными обрубками. В яме снова сгустилась темнота.
  Венька сидел на корточках над горловиной, смотрел в чёрный провал под ногами, и вдруг понял, что ему обязательно надо попасть туда. Во что бы то ни стало нужно.
  Но темнота внизу была такой густой и страшной, что он отпрянул от неё, выпрямился и сказал, будто живому существу:
  - Нет. Не пойду я. Не хочу.
  Вышел наружу, обошёл вокруг дома.
  Поглядел по сторонам и страшно ему стало. Вокруг стоял горячий, невыносимо душный, словно перед грозой, полдень. Горизонт съёжился и петлёю стягивал небо. Молчала степь, недвижно висели над ней налившиеся тёмным облака. Всё застыло, налилось цветом, как ядовитый перезревший плод. Порывами налетал откуда-то холодный ветер, но он не приносил облегчения, лишь вызывал дрожь.
  - Теперь так всегда будет, - отчего-то понял Венька. - Вечно.
  Мальчик вздохнул и вернулся в избу. Забрался на котёл, уселся на краю ямы, помедлил немного и, была - не была! спрыгнул вниз. Мороз тут же окутал его холодным саваном, дохнул в лицо так, что заслезились глаза, простучал ледяными молоточками все косточки до последней.
  - Ох, как тут!.. - только и сказал мальчик. - Когда в воде плавал, и то потепле было.
  Венька присел, обнял себя руками, пытаясь удержать хоть немного тепла.
  Вскоре глаза его привыкли к темноте, он увидел окружающие его ледяные стены. Над головой белела, словно бледная луна, горловина котла.
  - А ведь мне самому-то теперь и не выбраться, поди... - прошептал он, но это совсем не испугало его. На душе у Веньки было спокойно. Только холод донимал, пронзая насквозь тонкими спицами.
  Венька посидел, закрыв глаза, думая, зачем он сюда залез и что теперь делать. Ничего хорошего ему не придумалось. Он встал и всё так же, обнимая себя за плечи, подошёл к стене, всмотрелся вглубь ледяной тьмы и увидел звёзды. Они горели далёкие-далёкие, не дойти до них, не достать, но, всё равно, их свет приободрил мальчика.
  - Э-э-эй! - закричал, как в тот раз, когда впервые оказался внутри котла.
  И что бы согреться заскакал по яме, поскользнулся, ударился задом, встал потёр ушибленное место и снова принялся прыгать.
  - Э-э-э-эй! - снова завопил.
  В стену вмёрзло что-то белое. Венька присмотрелся - пёрышко. Близко, у самой поверхности. Дед совсем чуть-чуть не дорубился до него. Ударил бы ломом ещё разок и обязательно освободил, но, видать, не заметил. Венька наклонился к нему, так что кончиком носа льда коснулся, рассмотрел: белое, живое, лёгкое, кажется вот-вот подхватит его ветер и унесёт. Но во льду ветра не бывает.
  - Что, застряло? - спросил.
  Он протянул палец, прижал к холодной глади - "достать бы тебя!" Подержал и вдруг видит, из-под пальца капля скатилась. Небольшая, не крупней божьей коровки, и такая же неторопливая. Венька сначала даже не понял, что случилось. А потом его как будто кто по лбу щёлкнул:
  - Лёд тает! Тает!
  Палец задубел. Венька сунул его в рот, пососал, согревая.
  - Холодный, зараза...
  Мало-помалу пёрышко вытаивало.
  - А всё ж я сильнее тебя, - говорил Венька льду. - Я горячий, ясно? Значит, сильнее!
  Когда дело было сделано, Венька зажал перо в кулаке, дохнул на него теплом.
  - Вот так! - сказал ледяной стене.
  Однако, что делать дальше было непонятно. Руки его от холода еле шевелились, губы посинели так, что чуть не небесного цвета стали. Двигаться не хотелось, хотелось закрыть глаза и заснуть. Съёжившись на корточках и обхватив себя руками, уселся Венька посреди ямы, закрыл глаза.
  - Я только минутку посижу, а потом что-нибудь придумаю, - решил он, чувствуя, как всё его тело наливается дремотой, словно тёплой водой. И поплыл перед ним хоровод солнечных лучей, колыхнулись зелёные ветки ив, заплескали мелкие речные волны, застучали по лицу капли грибного дождя, словно клювы пеночек-птенцов, зазвенели стрекозы, плеснула рыба в омуте, закрутила воду воротом, засмеялся вдали гром, отяжелела от влаги трава, легла верной собакой на ноги, заблестела, вспыхнула, заискрилась... Стало Веньке хорошо-хорошо, как раньше, наверное, никогда и не бывало.
  А потом он вроде как в себя пришёл, опять вернулся в свой ледяной мешок внутри котла, в темноту и холод. Но только чувствует, лёд под ногами поддаваться стал. Только что твёрдый был, как вековечный камень, и вдруг таять начал. Потёк, захлюпал, заплескался. Побежали струйки по стенам, собираются на дне в лужу. Венька чувствует - под воду уходит. Вот она до щиколоток дошла, до пояса, до плеч и вот уж макушку щекочет. А он сидит, смотрит и пошевелиться не может. На душе тепло, спокойно, вроде так и надо. И дышать совсем не хочется.
  - Вот и растопил я лёд, - думает. - Я же говорил, я сильней, я горячий...
  Тонет Венька, смотрит не мигая на светлый круг горловины, что прямо над ним висит, на полную луну похожий, вода качает его, отросшими волосами играет, глаза холодит. Мальчик всё глубже и глубже уходит, круг над ним всё меньше, бледнее, зато звёзды ярче, игристей и словно зовут:
  - Иди к нам! Иди к нам!
  Под водой вольно, простор, ни стен больше нет, ни холода, только свобода, да тишина. Плыви, куда хочешь.
  И Венька бы обязательно куда-нибудь поплыл, но только сверху до него дотянулась рука Митрича, схватила за шиворот, дёрнула и вытащила на воздух.
  Лицо у деда осунувшееся, испуганное, глаза ввалились, волосы грязными клочьями висят.
  - Ты чего? - кричит старик. - Чего ты?.. Слышишь меня хоть? А, Венька?!
  - Слышу, дед, - хотел сказать ему Венька, да ничего не вышло - горло застыло, губы не слушаются. Попытался просто улыбнуться, тоже не получилось.
  - Ах, ты ж!.. - с досадой просипел старик, взял мальчика на руки, тревожно заглянул в лицо.
  Хотел Венька объяснить Митричу, что рад он его возвращению, но снова не смог.
  Притиснул старик мальчика к печке, накидал в неё дров, растёр Веньку с ног до головы гусиным жиром, завернул в тулуп, обнял крепко-крепко и стал на лоб ему дышать. Сам себе тихо говорил:
  - Дыши, дыши, старик! Спасай человека.
  На крышу избушки сугробами опустились белые птицы, принялись чистить перья, вертеть головами, курлыкать, хлопать острыми крыльями.
  В открытую дверь дома били солнечные лучи, звонкие и отчаянные, как родники, заглядывала через порог любопытная трава: "Ну, как вы тут? Всё ли хорошо?", по высокому небу плыли невесомые белые горы, цепляли верхушки холмов, вспыхивало солнце, выглядывая из-за облаков, ветер то стихал, запутавшись в травах, то снова вырывался на свободу, отражаясь в воде, летела над рекой чайка...
Оценка: 4.85*18  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"