Малых Вячеслав Сергеевич : другие произведения.

Китайский дневник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Передвигаясь автостопом по юго-западному Китаю, русский путешественник оказывается в старинном доме среди зимних гор. Обитатели этого китайского терема - люди творчества, философы и мечтатели, а их истории о незримом "силовом поле", окружающем дом, - не более чем сказка... Но отчего такое гнетущее чувство навевают эти ветхие стены, а сны, яркие и пугающие, всё сложнее отличить от реальности? Что за тайны хранит прикованная к инвалидному креслу пожилая китаянка, что живёт на верхнем этаже? Странник понимает, что оказался здесь не случайно и уже не может уйти, ведь ставкой в игре неведомых сил стала его собственная душа.

  КИТАЙСКИЙ ДНЕВНИК
  Мистика. Экспериментальная проза
  
  
  
  Оригинальный текст был записан в тетради формата А 4, 200 листов, со светло-красными пластиковыми корочками, на спирали. Страницы тонкие, в бледно-синюю клетку, без полей. Почерк убористый, аккуратный. Быстро пролистывая страницы, можно ощутить, что некоторые из них склеены. Между склеенных страниц обнаруживаются документы, относящиеся, очевидно, ко времени, предшествующему поездке Александра в Китай, и большинство из них написаны не его рукой. Мы приводим их здесь в виде приложений в том же порядке, в каком они встречаются в дневнике (расположение немного изменено). Некоторые документы удалось извлечь, остальные мы оставили заклеенными, так что приводим только текст, который удалось прочитать на просвет. В большинстве случаев орфография и пунктуация оригинала сохранены.
  Издатель
  
  Приложение 1
  К внутренней стороне титульной корочки приклеен лист желтоватой бумаги с вкраплениями коричневого цвета. Клей отходит от пластика, и лист удаётся отлепить. На нём, смахнув прозрачные чешуйки клея, можно прочитать:
  Бюджетное учреждение здравоохранения УР
  Республиканский клинический онкологический диспансер
  Министерства здравоохранения УР
  
  СПРАВКА
  Дана Светлане Ивановне Белых, 25 лет (09.01.1990 г.р.)
  В том, что он(а) находился(ась) на стационарном лечении в БУЗ УР "РКОД МЗ УР"
  С 23.09.2010 (последняя цифра зачёркнута, подписано синей ручкой: 5) по ____ 2010 (подписано: настоящее время)
  Диагноз: Острый лимфобластный лейкоз, Т-линейный вариант, I острый период.
  Проведено 8 курсов полиохимиотерапии и 2 курса телегамматерапии. Состояние тяжёлое.
  
  Зав. отделением (подписи и печати выцвели)
  
  
  Автостоп
  
  1
  Всё началось с того, что в Китае я оказался без денег.
  Во время попытки снять юани в одном из шанхайских банкоматов моя карточка оказалась заблокированной, так что я остался с той небольшой суммой наличных, которые остались с прошлой поездки. Поразмыслив, я решил, что этих денег мне хватит примерно недели на три, причём только на еду, и то если не шиковать, а устроить себе внеочередной пост. Ни о каких поездках по достопримечательностям речи идти не могло. Тем не менее, оставаться в промозглом и сером январском Шанхае я не планировал, да и жить тут в палатке, скитаясь по заброшенным стройкам, тоже не улыбалось. Изначально я собирался ехать в провинцию Юньнань, город Дали, который мне так настойчиво рекомендовали знакомые китайцы. Там немного теплее, погода лучше, да и в горной местности больших проблем со спонтанными ночёвками на свежем воздухе возникнуть не должно. Так что я решил не менять планов и двинуться в Дали автостопом.
  Мне было двадцать шесть, в России я жил один на съёмной квартире, работал инженером и не торопился заводить семью, потому что путешествия были моим главным увлечением. Тем не менее, я не убеждённый автостопщик и рассматриваю этот вид передвижения лишь как способ, продиктованный сложившимися обстоятельствами. Однако в автостопе много плюсов: так можно и подтянуть свой разговорный китайский, и завести новых друзей, и с почти полной гарантией "нарваться" на бесплатные угощения от водителей. В Китае же автостоп просто прекрасен, поскольку те водители, которые не боятся иностранцев (а таких год от года становится всё больше), всегда искренне рады попутчику с европейской внешностью, а владение государственным диалектом путунхуа способно расплавить сердце самого сурового китайца. Я уже ездил по Китаю автостопом во время предыдущих поездок, но всегда на небольшие расстояния, когда добирался до нецентральных мест, где движение общественного транспорта нерегулярно. Теперь же мне предстоял путь через несколько провинций, от восточного побережья до тибетских предгорий. Это одновременно и восхищало, и слегка пугало. Но выбор был сделан, и я, переночевав в доме моего шанхайского знакомого, добрался на метро до выезда из города и возле ворот, от которых начиналась платная высокоскоростная магистраль, стал стопить, ожидая, когда кто-нибудь в плотном потоке машин соблаговолит остановиться.
  Мысленно я уже представлял себе, как буду перебираться на попутках из одного города в другой, от одной заправочной станции, где можно набрать воды, поесть лапши и договориться по поводу ночлега, до следующей... Путь вырисовывался довольно мучительный, но по-своему интересный. Однако моим ожиданиям, смешанным с лёгким налётом тревоги, не суждено было сбыться, потому что первый же водитель, предложивший мне свои услуги, как оказалось, направлялся прямиком в Дали, так что ему со мною было по пути. Я с радостью влез в просторный, густо пахнущий кожзаменителем салон белой Ауди производства Шанхайского машиностроительного завода.
  Водитель был средних лет японцем, прекрасно говорящим на путунхуа (как иногда шутят любители китайского языка, "лучше самих китайцев"). Длинные смоляные волосы с проблесками серебряных нитей, острая бородка, большой шарф фисташкового цвета и изящное пальто - он был похож на художника или артиста. Он представился своим китайским именем Манфу, а его японское имя я так и не запомнил. Я при знакомстве тоже использовал своё китайское имя, данное пару лет назад одним знакомым из Поднебесной, - Аньпин. Своё русское имя Саша я практически не использую в Китае - всё равно мало кто может произнести его правильно (выходит, как правило, Ша-ша или Са-са), а полная форма имени - Александр - вообще повергает китайцев в нервный шок. Как поведал мне Манфу, в Шанхае он работал преподавателем китайского для иностранцев, поскольку в совершенстве владел китайским и английским языками, а также преподавал родной японский. Он был влюблён в китайскую культуру и не торопился домой, в Японию. По дороге он много шутил, читал мне наизусть выдержки из китайской классики, которые я мог понять лишь процентов на десять, а во время остановок в придорожных кафе развлекал всех окружающих, распевая любимые куплеты из пекинской оперы - кстати, довольно сносно и, насколько я мог судить, близко к оригиналу. Хотя китайцы, как известно, японцев недолюбливают, этот конкретный персонаж моментально способен был завоевать их искреннюю симпатию.
  На мой вопрос, что же заставило его отправиться в столь дальний путь на машине, а не на самолёте или скоростном поезде, он ответил просто: близятся новогодние праздники, цены на билеты достаточно высоки, везде толпы, да и просто любит он автотуризм. Такой размеренный вид перемещения позволяет ему посмотреть на его любимую страну изнутри, проезжая через прекрасные места южного Китая: мимо окутанных вечными туманами Жёлтых гор, причудливых скалистых столбов Хунани и гротескных холмов Гуанси, рисовых террас Юаньяна и старинных городов на воде, мимо великих рек и озёр... На мой вопрос, почему он едет именно в Дали, последовал ответный вопрос японца: а почему туда еду я? К сожалению, на тот момент мне на ум пришла только плоская фраза:
  ‒ Знакомые из Шанхая сказали, что там очень красиво, самобытно... вот я и решил самостоятельно это проверить.
  После этого разговор перешёл на тему автостопа, и я пустился в долгие объяснения, связанные с загадочной блокировкой моей карточки. Мы вместе посмеялись над несовершенством банковской системы и над тем, что китайский банкомат заботливо не позволил мне тратить русские деньги за рубежом. Сам же Манфу ушёл от прямого ответа на вопрос, зачем он едет в Дали, лишь как-то в разговоре обронил случайное упоминание о друзьях, которые его там ждут.
  
  2
  Магистрали текли, как реки, и мы продвигались к нашей цели, ночуя в недорогих отельчиках или прямо в машине (я предпочитал ставить палатку в укромных местах, чтобы самому не тратить деньги и не позволить моему спутнику платить за меня в гостиницах). Питались мы в придорожных кафе и на заправках; выходили для разминки прогуляться возле интересных мест, попадавшихся нам по пути.
  Горы становились выше, а погода лучше. Чем дальше от тихоокеанского побережья - тем меньше облаков. Название провинции Юньнань, в которой находился город Дали, буквально можно перевести как "облачный юг", однако, по сравнению с юго-восточным Китаем, это место достаточно солнечное. Облака здесь, конечно, есть, но практически не бывает той сплошной облачности и вечных дождей, которыми славятся, к примеру, Шанхай и округ Гуанси. В высокогорном Юньнане солнце красиво подсвечивает тучи, рвущиеся на скалистых гребнях; здесь царствует ветер и свежий воздух тибетского нагорья. Одним словом, у нас, утомлённых дорогой, настроение значительно улучшилось, когда мы покинули, наконец, зону влияния тихоокеанских муссонов и очутились в мире высоких гор. Мой японец продолжал балагурить, я старался не отставать от него, и оба мы, тренируя на ходу своё остроумие, были вполне довольны поездкой.
  Когда я стал расспрашивать своего спутника о причинах такого повышенного интереса к китайскому языку и культуре, он оживился ещё больше - видно было, что я затронул его любимую тему.
  ‒ Вообще я из смешанной семьи, - поведал он. - Мой отец японец, а мать китаянка, но обрадовал свет своим рождением я именно в Японии. Матушка и папа погибли во время крушения поезда. Тогда много мостов строили, гнали промышленность вперёд, а технологии были не самые... отработанные. После этого я от безвыходности - а что поделать? ‒ в возрасте шестнадцати лет начал работать и изучать язык матери. Цель у меня была одна: поехать в Китай. Всё потому, что меня тогда привлекал социалистически бум, развернувшийся в Поднебесной, и я хотел присоединиться к этому движению. Многие тогда стремились в Китай, но не всем удавалось сюда прорваться... Я отслужил в армии и получил право на выезд из страны. И так вышло, что я, воспользовавшись своим отчасти китайским происхождением, примкнул к группе японских социалистов, приехал в Китай и не уезжал отсюда в течение последних тридцати с лишним лет. Сначала потому, что японское правительство меня не особо жаловало, потом просто оттого, что прижился здесь. Всё ради китайского чая, конечно. Хах!
  Он не то кашлянул, не то хохотнул и, немного помолчав, продолжил:
  ‒ Вообще говоря, в китайском меня всегда привлекала каллиграфия, шу-фа, - сказал он, быстро начертив пальцем в воздухе два иероглифа, соответствующие последнему слову. - Это древнее искусство, ни в чём не уступающее музыке или живописи. Китайский язык предоставляет огромное пространство для творчества, особенно когда пользуешься традиционными иероглифами. Порою один символ содержит в себе целую повесть, картину мира, а его соседство с другими проясняет эту картину, делает её ещё более насыщенной и увлекательной. Можно часами заниматься каллиграфией и забывать обо всём вокруг. Да, ещё тоническая система китайского языка! Она сродни живой поэзии и музыке. Это прекрасно. Сейчас я работаю преподавателем китайского языка, учу иностранцев, и для меня это замечательный шанс не только постоянно заниматься любимым делом, но и повод жить в Китае безвыездно! У меня, так скажем, двойное гражданство, и в современной политической ситуации, сколь бы далека она ни казалась от социалистических идеалов, никто не сдерживает мою свободу.
  Я задавал ему ещё какие-то вопросы, расспрашивал про отличия традиционного и упрощённого написания иероглифов, но видно было, что Манфу уже увлёкся и перешёл на уровень философских обобщений.
  ‒ Одним словом, - вещал он, очевидно, мысленно представляя себя за университетской кафедрой, - китайский язык для меня - это форма творчества. А для чего нужно творчество? Понятное дело, для удовольствия, об этом ещё греки писали... Но почему мы испытываем удовольствие, читая книгу, рассматривая пейзаж, слушая музыку?
  С лукавой улыбкой он заглянул мне в глаза, но, прежде чем я успел что-либо ответить ему, он продолжил:
  ‒ Да потому что в этот момент мы прикасаемся к главному источнику жизни! А что такое этот источник? Это силовое поле, незримый стержень, пронзающий наш мир насквозь. ‒ Манфу торжественно взглянул на меня. ‒ Нет, не физика движет нами, не энергия солнца и не какие-либо из прочих телесных объяснений сущности жизни. Нами движет поэзия, вдохновение. Пока мы вдохновляемся чем-то, пока находим поэтический смысл в пробуждении по утрам, мы живы по-настоящему, мы находимся в гармонии с мировым током. Для чего рабочий идёт на завод, клепает там микросхемы - скучнейшее занятие?! Хах! ‒ он снова не то кашлянул, не то хохотнул, и так резко, что я выпрямился на скрипучем кожаном кресле. ‒ Всё это для того, чтобы дать возможность трудиться поэтам и художникам, которые сами клепать микросхемы не умеют, но микросхемы нужны теперь, в нашей современной реальности, для их существования. Рабочий и не догадывается о своей священной миссии, но чувствует, что его труд имеет некий неосязаемый духовный смысл. Каждый вид творчества - прикосновение к мировой песне, каждое творение наших рук - это знак того, что магическая сила поэзии прошла сквозь нас. А без этого мы не больше чем животные. Я говорю это совершенно объективно, это надо принимать как факт и постоянно творить, даже если кажется, что никому, кроме тебя, это не нужно. Но только так можно впустить поэзию в наш грешный мир, натянуть силовые линии! Вот я и занимаюсь каллиграфией. Никому до моих каракулей дела нет, но в момент творчества я ощущаю, что поэзия краешком коснулась меня, и это хорошо. Я же преподаватель. Я потом этот заряд передам своим студентам. А они ещё кому-нибудь. А потом родится гений, получит этот заряд и вспомнит о своём предназначении... И опять поэзия царствует на земле!
  Эта увлечённая тирада, снабжённая кучей метких сравнений и остроумных вставок, которые я сейчас упускаю, чтобы передать только самую суть разговора, запомнилась мне надолго. В теории японца не было абсолютно ничего достоверного, она была антинаучна, в чём, пожалуй, и состояла её притягательность. Я радостно смеялся, слушая моего оратора, кивал головой - и не из дежурной вежливости, а потому что очень уж хотелось во всём согласиться с этим увлечённым лектором.
  ‒ Вот ты, например, к какому виду творчества имеешь тягу? - спросил он, весело поглядывая на меня.
  ‒ Сложный вопрос, - замялся я, а потом со смехом сказал: ‒ Я - это рабочий из твоей притчи. Не творю ничего небывалого, но открываю дорогу для других. Пусть его творят, мне и моя работа по душе.
  Это признание встретило одобрение, хотя Манфу и отметил, что я, возможно, сам ещё не знаю о скрытых во мне талантах. Но если у меня вдруг появится тяга к чему-то, кроме заводской инженерии, я должен пообещать ему, что постараюсь развить в себе эту тягу и буду учиться творческому ремеслу, к которому проявил интерес. Я дал своё согласие.
  Когда Манфу закончил повествование об основах мироздания, мы некоторое время ехали в молчании. Заметно было, что на его лицо легла тень задумчивости, даже морщинки по краям щёк потемнели. Он слегка закусил нижнюю губу, словно бы размышляя, сказать или не сказать что-то ещё напоследок. В конце концов он вздохнул, запрокинул голову и изрёк:
  ‒ Мои друзья - все безусловные поэты. В смысле те друзья, которые ждут в Дали. Они обосновались в чудном местечке в горной местности, такой хорошенький дом, недавно отреставрированный. Летом туда туристов водят, корейцам очень нравится. А раньше там монах, говорят, жил. Но я так думаю, для монаха очень уж шикарно. Скорее всего, семья жила зажиточная, а на отшибе - потому что торговали они, как мне думается, лесом. Рубили и потом в город спускали с горы. Такие дела. Я пока не знаю, много ли там у них народу собралось сейчас. Позвонить не могу, у них там со связью проблемы - ну горы же всё-таки... Если там есть свободное место, а оно, я почти уверен, будет, я тебе сообщу потом. Выйду на место, где телефон сеть ловит, и позвоню. Можешь приехать, пожить. Думаю, не пожалеешь. Там все такие же безумные, как и я, даже хуже... ‒ Он подмигнул мне. ‒ Но я самый вредный. Хах! Но раз ты меня вытерпел, то и их тоже перетерпишь, я надеюсь.
  Я, конечно, выразил безусловный интерес и готовность навестить друзей Манфу, заранее поблагодарил японца за гостеприимство, хотя сильно не надеялся, что это обещание будет исполнено. Общение с восточными людьми приучило меня не верить обещаниям, пока они действительно не будут исполнены. Но идея пожить в историческом доме в горах была очень заманчивой, и я надеялся, что Манфу вспомнит про меня и, если представится возможность, устроит на постой.
  В город Дали мы приехали под вечер. Моросил промозглый зимний дождик, и это стало неприятной неожиданностью. Белые стены невысоких домов старого города уже подёрнулись дымкой сумеречного полумрака, а близкие горы, возвышавшиеся над изгибами пёстрых крыш, сливались с серой хмарью низких облаков. Здесь японец заявил, что оплатит мне ночь в отеле. Если завтра ничего не получится с проживанием в горном домике, то я могу действовать по своему усмотрению - жить в палатке или в хостеле, ‒ но после долгой дороги я должен нормально отдохнуть. Сам же он, не задерживаясь в городе, оставил машину на стоянке и пересел на такси. В горах не было возможности припарковаться на длительный срок, да и таксист знал местность лучше. Манфу махнул мне рукой через ветровое стекло такси и поехал в горы, надеясь до сумерек добраться к своим друзьям.
  
  3
  Отельчик оказался вполне уютный. Моя комната была под самой крышей, так что из окна были видны сумрачные горы, к подножию которых жались улицы старинного города, уже освещённые фонарями, будто нитями янтарных бус. Хозяйка ‒ молодая и привлекательная китаянка, и перед сном я счёл долгом пообщаться с ней. Она была очень приветлива, угостила меня местной абрикосовой наливкой, но все мои попытки слегка за ней поухаживать не нашли отклика. Зато, в качестве компенсации, она разрешила мне на следующий день взять её велосипед, чтобы с ветерком прокатиться возле озера Эрхай.
  Поскольку я не знал, пригласит ли меня Манфу в горный домик, я не мог заранее спланировать, где я проведу следующую ночь. Я решил до вечера исследовать окрестности, а потом забрать рюкзак из отеля и отправиться ночевать в палатке где-нибудь на отшибе.
  Следующий день был не по-юньнаньски облачным, но солнце всё же появлялось порою, безуспешно пытаясь разогнать облака. Дождя не было, но воздух был очень влажным. Проехав на хозяйкином велосипеде через квадратный старый город и покинув его украшенные сторожевыми башнями древние стены, я добрался до озера и вместе с редкими туристами, которые, главным образом, ездили на вездесущих китайских мопедах, я отправился обозревать окрестности.
  Само озеро Эрхай считается особенно красивым. Действительно, и его похожие на полумесяц очертания, и причудливые затопленные деревья у берегов, и горы, окружающие озеро, создавали умиротворяющую картину. По берегам раскинулись поля и деревни, можно было наблюдать за бытом современных китайских крестьян - как они, например, сажают овощи и одновременно разговаривают по огромным, похожим на лопаты, смартфонам, прижимая их к уху плечом... Больше всего мне запомнились деревенские храмы, где возле статуй божественных предков и покровителей - по большей части, животных с человеческими очертаниями тел, - стояли красные свечи и тлеющие сигареты на фильтрах. Эти нюансы, связанные с местными религиями, всегда вызывали у меня ступор, потому что я, привыкший к благообразию православных церквей, как-то не приучен ни к статуям животных в храме, ни к сигаретам вместо свечек; тем более что сам не курю, а моя богобоязненная бабушка с детства внушила мне, что сигареты - это "свечки сатане". Но старушки в храмах почитают сигаретки на уровне свечей и нисколько не гнушаются ими, а, напротив, заботливо раскуривают потухшие папироски...
  Я собирался проехать ещё дальше, а потом вернуться назад по трассе, когда мой телефон неожиданно завибрировал. Звонил Манфу. Он заговорил со мной непривычно-деловым тоном и сразу перешёл к делу:
  ‒ Как я понял, ты не против горных походов... Значит так, записывай, как добраться до дома, - сказал он вместо приветствия.
  Едва не подпрыгнув от радости, я вытащил записную книжку и стал неряшливыми иероглифами, смешанными с русскими словами, наскоро записывать мудрёный маршрут.
  К нужному мне месту вели две дороги - пешая и асфальтированная. Трасса была очень длинной, шла серпантином, но до самого места назначения всё-таки не доходила, так что последние километры нужно было пройти пешком. Удобнее и быстрее было идти по склону горы напрямик, через старое буддийское кладбище и лес. Тропинка, как мне пообещал Манфу, хорошо протоптана теми, кто восходит на гору, пренебрегая услугами канатной дороги. Быстрый подъём по довольно крутому, но вполне безопасному склону, в котором утопали гранитные плиты разрушенной каменной лестницы, должен был привести меня на высоту около двух с половиной тысяч метров над уровнем моря. Учитывая, что сам город находился на высоте больше километра, такой подъем можно было осуществить в течение пары-тройки часов, так что я не спорил. Потом надо было пройти по горной дороге, где обычно гуляют туристы, до небольшой развилки, ведущей к одному из гротов. Сейчас, зимой, путь к гроту, скорее всего, будет перекрыт, там дежурят охранники, но им нужно сказать, что я иду в "Дом весеннего снега" по приглашению некоего Вана Юпина, после этого охранники должны пропустить.
  Я поблагодарил Манфу и помчался на велосипеде в обратном направлении. Было уже за полдень, а путь предстоял неблизкий.
  
  
  Приложение 2
  Две страницы склеены, но сквозь бумагу при хорошем освещении можно разглядеть цветную фотографию размерами 10 на 15 см. На фотографии видны контуры лица, вероятно, женского, хотя на голове у человека нет волос. За плечами человека видна верхняя часть подушки и металлическая спинка кровати. Ниже очень тонкой и оттого, кажется, слишком длинной шеи выступают обтянутые кожей ключицы. Виден пожелтевший ворот ночной рубашки с маленькими пандами на зелёных бамбуковых стволах. Глаза человека окружены тёмно-сиреневыми кругами, а нижнюю часть очень бледного лица видно плохо, потому что по нему размазано мутное пятно ‒ клей или краска. Пятно, похоже, пытались убрать, но вместе с ним стёрли и часть лица.
  Оборотная сторона фотографии заполнена отрывистыми буквами (почерк не Александра), которые, если смотреть на просвет, складываются в следующие слова:
  Приветики, Сажа-сан (да, я помню, что это по-японски, а ты у нас какбэ кетаяц ☺. Ну мне всё равно так больше нравится). Как и договаривались на прошлом партизанском совете, шлю тебе моё больничное селфи. Мама распечатала фотку, и я на ней пишу (в смысле не на маме, а на фотке). По правде, если бы не обещала, не прислала бы. Я бледная поганка. Ну, без волос ты меня уже видел, я маму заранее попросила меня побрить... Короче, мне стало легче, белогвардейцы выпустили из плена на день, мама повезла меня на прогулку. Ехали по центру, и в витрине были манекены. Пока были в пробке, я долго смотрела на один, почти без одежды (манекен без одежды, а не я). Гладкий пластиковый череп, углубления на месте глаз. Моё отражение маячило в стекле и накладывалось на манекен. Я почти поверила, что мы с ним - одно и то же. Теперь, когда смотрюсь в зеркало, вижу не себя, а его. Белый-белый лысый манекен с тенями вместо глаз. Я манекен, Сажа-сан. Не люби меня больше.
  Светлячок
  Последние строки, едва уместившиеся на оборотной стороне фотографии, расплываются.
  
  Терем в горах
  
  1
  Добравшись до отеля, я попрощался с хозяйкой (она, в лучших традициях китайского гостеприимства, дала мне в путь рисовый хлеб, ею же самой испечённый), забрал рюкзак и, уточнив, как мне выйти на дорогу, ведущую в горы, отправился на поиски загадочного дома. Мой путь лежал через весь старый город Дали, мимо туристических кафе и лавок с сувенирами, мимо банков и исторических зданий, внешний вид которых заметно портила недавняя реставрация, уничтожившая ощущение подлинной древности. Старый город был заключён внутри крепостных стен, правильным четырёхугольником обступивших средневековые улицы и дома.
  Стояла зима и было прохладно, но туристы встречались в изобилии, в том числе иностранцы. В Дали вообще много иностранцев - настолько, что одна из главных улиц даже названа в их честь - Проспект чужеземцев. Старый город Дали - место, действительно, колоритное и запоминающееся, хотя чересчур "отуристиченное", на мой взгляд. Мне больше нравятся менее "цивилизованные" местечки, где можно увидеть настоящую жизнь, не подкрашенную плодами туриндустрии.
  Я шёл быстро, и старый город струился мимо меня пёстрым потоком стен, деревьев и лиц. Выйдя через противоположные врата, каменные и массивные, снабжённые приплюснутой сторожевой башней, я перешёл через оживлённую трассу. Местность стала заметно возвышаться, брусчатка словно сама кидалась под ноги. То и дело попадались школы с сохранившимися со времён культурной революции лозунгами, жилые здания и отели, теснившиеся у подножия гор. Горы, действительно, были очень близко, серо-синими стенами возвышаясь над домами. Горы Цан весьма примечательны: их контуры напоминают симметричные треугольники, возвышающиеся один над другим, так что складывается впечатление, что горы возносятся циклопическими пластами, и каждый новый, более объёмный пласт, повторяет контуры предыдущего. В облачную погоду горы похожи на череду сине-серых теней, возвышающихся над городом, а тёмные облака сливаются с их вершинами, повторяя причудливый контур, так что кажется, что горы бесконечно высоки.
  Покинув, наконец, пределы города, я вошёл в неухоженный лес, где субтропические растения, бледные и жалкие зимой, терялись в чаще сосновых ветвей. Тропа вела вверх, и вскоре я оказался на территории старого китайского кладбища, где ветхие каменные надгробия, испятнанные лишайником, проглядывали сквозь заросли, как кривые великаньи зубы, и унылой вереницей сползали по склону горы.
  В Китае всё сосуществует по соседству: туристическая тропа и кладбище, магистрали и грядки, чайные плантации и заводы, люди и домашний скот. В этой перенаселённой стране, кажется, совсем не осталось необжитых территорий, но на поверку эта догадка оказывается неверна: здесь всегда можно найти уединённое местечко, потому что китайцы - великие коллективисты, они не ходят поодиночке и избегают безлюдных мест, поэтому их либо сразу очень много, либо совсем нет ни души. На заброшенном кладбище в тот день не было людей, только в самом начале я встретил небольшую группу пожилых китаянок, совершавших оздоровительный променад.
  Тропа петляла между надгробий, порою сливалась с руслом пересохших горных ручьёв, порой разветвлялась, но неизменно вела наверх. Подъём был достаточно крутым, но из-за обилия корней и камней не очень сложным. Временами тропа расширялась и становилась лестницей, сложенной в незапамятные времена из едва обтёсанных булыжников. Только лестница и напоминала о том, что когда-то здесь проходил более популярный маршрут, утративший своё значение с появлением канатной дороги. Но ехать на подъёмнике я счёл неспортивным и дорогим способом, да и верхняя станция находилась на значительном удалении от того места, куда я планировал попасть сегодня до наступления ночи.
  Вскоре стали попадаться первые пятна снега, мокрого и некрасивого. Потом пятна разрослись в целые полянки, а на ветвях заблестели тяжёлые белые комки. Между тем свет солнца, невидимого за плотной завесой облаков, становился всё тусклее, надвигались ранние январские сумерки. В пять вечера, когда в густом лесу стало темно, я добрался до первого молельного домика, каких множество в горах Цан. Покатая крыша домика была густо заснежена, на пороге образовался мокрый сугроб, а внутри, как в тёмной нише, виднелась облупленная статуя буддийской богини. Второй такой домик был жилищем для статуи воина. Было видно, что места эти посещаются не так часто: на полу скопился ворох сосновых игл, а огарки сандаловых свечек давно сгнили.
  Уже порядком уставший, я добрался до горного храма, от которого начиналась относительно пологая и ровная дорожка. Храм за оградой выделялся на чёрно-белом пространстве своими растрескавшимися стенами, украшенными большим багрово-белым символом Инь-Ян. Вход в сам храм, несмотря на выцветшую вывеску "Welcome", был заколочен на зиму.
  Отдохнув возле толстого будая с приоткрытым в широкой плотоядной улыбке ртом, я двинулся дальше. На потрескавшемся туристическом указателе, хранившем на себе следы всех стихий, я отыскал название нужного мне грота - типично-китайское: "Глаз Дракона".
  До грота было около километра, и через некоторое время, озираясь в густых, промозглых сумерках, я добрался до поворота, ведущего к самой достопримечательности. На дороге, узкой и неровной, скопились кучки сырого снега. Ботинки начали промокать, и я уже с нетерпением ждал, когда же, наконец, я доберусь до конечной точки - заветного дома в горах. По пути пару раз встретились стайки китайских туристов, спешивших к станции подъёмника. Пришлось зажмуриться, чтобы свет их фонариков не чиркнул мне по глазам, только начинавшим привыкать к темноте.
  Проход к гроту был закрыт: между сосновыми стволами кто-то растянул колючую проволоку, старательно накидав на неё колючие ветви в попытке замаскировать это уродливое препятствие. Я пролез под проволокой и собрался уже двинуться вперёд, но услышал рядом с собой голоса. Надежда проскользнуть незамеченным растаяла, меня засекли: двое встревоженных китайцев в видавших виды армейских ватниках направлялись ко мне. Один из них в момент моего появления чистил зубы, и от удивления так и забыл достать щётку изо рта. Оба замахали мне руками, показывая, что проход закрыт и я должен вернуться на основную дорогу. Я спросил, почему закрыли проход, на что получил ответ: возле грота опасно, там лежит снег, можно поскользнуться и упасть. Такой ответ можно услышать, наверное, только в Китае, где торжествует излишняя, на мой взгляд, осторожность, граничащая с каким-то паническим страхом всего, что может представлять угрозу для здоровья туриста. Мне сразу вспомнились многочисленные вывески в других туристических местах возле полупересохших речек глубиной с фалангу пальца, предупреждавшие о том, что вода глубокая, можно упасть и утонуть...
  Было видно, что охранники настроились серьёзно и просто так мне не пройти. Честно говоря, мне почему-то не очень хотелось посвящать их в истинные цели моего прибытия сюда: было какое-то подсознательное ощущение тайны, связанной с тем местом, куда я направляюсь. Но делать было нечего. Вздохнув, я сообщил охранникам:
  ‒ Вообще-то я не собираюсь идти к Глазу Дракона, тем более на ночь глядя. Я иду в "Дом весеннего снега", меня пригласил мой друг, господин Ван. Ван Юпин.
  Фраза подействовала магическим образом: охранники перестали махать руками и лопотать про опасности, коверкая своим неряшливым произношением слова мандаринского диалекта. Они переглянулись и, ни слова не говоря, дружно указали на мощённую булыжниками тропинку, ведущую мимо их сторожки в кедровую или сосновую (я и так эти деревья слабо различаю, а в сумерках и подавно) рощу.
  Миновав сторожку и пройдя с полчаса по редкому лесу, я оказался в тростниковых зарослях, шуршащими стенами обступивших тропинку. В этом живом коридоре было настолько темно, что пришлось включить фонарик на телефоне, и его луч своим резким светом на время ослепил меня.
  Когда зрение вернулось, я различил маленькие деревянные таблички, проволокой прикреплённые к тростниковым стеблям. На табличках были вырезаны надписи на разных языках, повторявшие, очевидно, одну и ту же фразу. Был и вариант на русском: "Дует фиалковый ветер, и сквозь весенний снег прорастает поэзия". Звучало многообещающе, хотя что-нибудь в стиле "Инженерия - мать мироздания" меня бы воодушевило сильнее. Я неспешно двинулся вдоль тростниковых стен, обращая внимание на то, что под ногами, вмонтированный в цемент и окружённый некрасивыми булыжниками, то и дело попадался символ Инь-Ян, но не в виде круга, а в виде красно-белого треугольника, причём красные и белые точки были заменены белой звездой и алым крестиком. Символика показалась мне достаточно прозрачной, и впервые я почувствовал укол тревоги: мне вовсе не хотелось заводить знакомство с сектантами-экуменистами или сторонниками движения "New Age". Но не возвращаться же назад! Я решил, что вряд ли эти люди вздумают принести меня в жертву своим богам, а опыт общения с сектантами не так мучителен, если они предоставляют питание и кров.
  Тростник начал редеть, и я услышал глухие голоса, смешавшиеся с шёпотом зимних стеблей. Впереди замаячил свет, от которого сумрачные тени сделались ещё гуще, и я то и дело спотыкался. Голоса становились громче; судя по напевному звучанию тонического языка, говорили по-китайски, но слов разобрать было нельзя.
  Пройдя под старыми каменными вратами, оплетёнными мёртвыми жилами летних вьюнов, я вышел на открытую местность. Передо мною был расчищенный от растительности дворик с круглым каменным столиком и сиденьями-бочонками. Посередине находилась овальная клумба, на которой возвышался небольшой сугроб, а за клумбой светились окна и дверной проём большого дома. В темноте рассмотреть что-либо отчётливо было сложно, но всё же я смог составить для себя общее впечатление об этом строении. Это был настоящий китайский терем, деревянный и изящный. Его этажи были украшены покатыми крышами-козырьками, покрытыми округлой черепицей, свет из окон выхватывал из сумрака резные ставни и красные занавески, а через открытую дверь виднелся просторный холл на первом этаже, по которому передвигались человеческие фигуры. Одна из них приблизилась к дверному проёму и встала передо мной. Это явно был не Манфу, но очертания лица были неразличимы, потому что резкий свет за спиной человека бил мне в глаза, вырисовывая лишь смутный силуэт. Фигура сделала ещё шаг мне на встречу и приветливо махнула рукой. Человек обернулся и по-китайски, но с сильным ближневосточным акцентом, крикнул людям, находившимся в холле:
  ‒ Русский пожаловал!
  
  2
  Вооружённый самой искренней из своих улыбок, я приблизился к человеку и поздоровался. Теперь я мог разглядеть его лицо. Это был высокий и худой мужчина средних лет, но внешность его меня немного смутила. Он не был ни европейцем, ни китайцем, скорее походил на араба. И одет он был в просторную серую джалабию и узорчатую тюбетейку. В руке он держал коричневые мусульманские чётки. Его улыбка была приветливой, но глаза не улыбались; их выражение сохраняло задумчивость и, как мне показалось, затаённую грусть. Очень деликатно он подхватил меня под локоть и ввёл в дом.
  В холле всё было обставлено в лучших традициях китайской культуры. На деревянных стенах висели побитые рыжими пятнышками прошлогодней плесени полотна с изображением горы Хуаншань, в углах стояли причудливые камни и вазы с засушенными лотосами, в центре возвышался небольшой керамический бассейн-ваза с красными рыбками (у меня всегда вызывала восхищение их живучесть и активность в зимний период, когда поверхность воды подёргивается тонкой корочкой льда), а возле него - длинный стол, уставленный предметами для чайной церемонии. Всюду веял запах сырой древесины и чая с тонким привкусом сандаловых духов.
  За столом на низеньких деревянных стульях, имитирующих узловатые пеньки, сидели три человека. Двое, мужчина и женщина лет тридцати, одетые в бледно-алые костюмы хань-фу, явно были китайцами, а третий оказался моим знакомым японцем. Манфу замахал руками так сильно, словно переполнившая его радость вдруг изверглась из него, а китайцы с приветливыми лицами молча разглядывали меня.
  Манфу привстал и, пододвинув к столу ещё один "пенёк", пригласил меня присоединиться к их компании, отдохнуть и отогреться с дороги. По правде говоря, отогреться в доме с открытой дверью было непросто. Изо рта при дыхании шёл пар, а все присутствующие то и дело дышали на руки. Встретивший меня человек с внешностью араба, сев за стол, завернулся в стёганое бежевое одеяло и стал похож на чудо-гусеницу; Манфу, сидевший в плотном зимнем пальто, обернул трижды вокруг шеи полосатый шарф и напоминал растрёпанного филина, а большие очки, которые он нацепил на нос, только усиливали сходство; одни только китайцы мужественно терпели холод и лишь время от времени поёживались. Это кажется удивительным, но китайская приспособленность к холоду гораздо выше, чем у русских. Они способны выдерживать температуры, в которых мы уже готовы обнимать батарею.
  Понимая, что никто больше этого не сделает, я закрыл входную дверь.
  За столом было немного теплее, потому что в ногах стоял железный таз с тлеющими бамбуковыми углями. Горячий юньнаньский чай в крошечных чашечках имел странный привкус, но согревал неплохо, так что я потихоньку начал расслабляться и впадать в умиротворённо-сонное состояние.
  Между тем все взоры обратились ко мне. Манфу, с внезапной гордостью объявивший, что я могу говорить по-китайски и способен поддержать разговор, представил мне собравшихся. Китаянку звали Син Чен, а китайца Чуань Дзон (могу только догадываться, какими иероглифами можно записать их имена). Манфу сказал, что в зимний период они являются смотрителями дома. Летом, с приходом туристического сезона, когда дом превращается в небольшой музей-отель, у них появляются помощники ‒ главным образом, студенты из местного университета. Китайцы показались мне немного необычными, потому что вместо свойственной большинству их соотечественников словоохотливости их отличала тихая задумчивость. Они сдержанно слушали Манфу, время от времени вставляли одно-два слова и мило улыбались. Было видно, что они не из тех китайцев, которые просятся сфотографироваться с иностранцем и громко кричат о достоинствах лапши, которую ели утром. Кутающийся в безразмерное одеяло их ближневосточный друг оказался иранцем по имени Хуршид.
  В этой небольшой, но колоритной компании, несмотря на холод, было как-то спокойно и уютно. В неспешной умиротворённости Син Чен разливала по чашечкам чай, не забывая поливать остатками и излишками медную фигурку трёхлапой жабы на чайном столике; велись неспешные разговоры на темы, связанные с незнакомыми мне людьми и ситуациями. Хозяева словно бы уже привыкли ко мне, я стал частью их компании, поэтому разговоры продолжали течь так же непринуждённо, как и до моего прихода. Можно было поддержать беседу, а можно было просто сидеть и слушать. Поскольку я часто терял нить разговора, путаясь в незнакомых словах и именах, я предпочитал молчать. Молчал и иранец Хуршид, закутавшийся в одеяло так, что наружу торчали лишь его ближневосточный нос и длинные пальцы смуглых рук, державшие чашечку. Может быть, его китайский, как и мой, был далёк от совершенства, а может быть, он по натуре своей был молчаливым человеком. Основное содержание беседы сводилось к чисто бытовым темам: плата по счетам за электроэнергию, составление графика мероприятий для туристов на лето, размещение рекламы в Вичате... В какой-то момент Чуань Дзон тихо встал и ушёл в другую часть дома, а через некоторое время вернулся с подносом, на котором дымились четыре порции китайских пельменей с бульоном. Ощутив запах еды, я понял, что основательно проголодался, а чай лишь на время притупил чувство голода.
  Поев, я почувствовал прилив сил и, поскольку мои новые знакомые не торопились расходиться, решил присоединиться к их беседе и сидел, выжидая удобного момента. Тут Манфу сам повернул разговор ко мне:
  ‒ Вот у нашего русского друга тоже, наверное, созрели какие-то вопросы или даже предложения. Как видишь, Аньпин, у моих друзей тут небольшой бизнес, связанный с популяризацией местной культуры и с привлечением постояльцев в этот дом. Ещё они занимаются монтажом рекламных роликов о здешних красотах, пишут статьи о традиционной культуре Дали и так далее. Не самый прибыльный, но, скажем так, благородный бизнес. Так вот, ты тоже, если будет желание, можешь присоединиться к их проектам. Как я понимаю, тебе интересна китайская культура, ты мог бы, к примеру, писать статьи, в которых ты излагаешь свою точку зрения на то, что видишь. Эта точка зрения важна для нас, потому что это как бы взгляд извне, нестандартный подход. Хах! Ну и заработать так, естественно, тоже возможно, тем более тебе с твоей европейской внешностью и знанием языка.
  Я почувствовал лёгкий укол разочарования. Естественно, китайцы - большие прагматики, и никогда ничего не будут делать просто так; помогая тебе, они, как правило, преследуют какую-то выгоду для себя. Даже на дороге, подвозя тебя на машине и угощая в кафе, они делают это не только из желания помочь, но и из стремления продемонстрировать своё гостеприимство и достаток, а позже показать своим приятелям фотографии с другом-лаоваем. Конечно, встречаются и люди бескорыстной доброты, но так бывает не часто. После того, как Манфу заговорил о том, какую пользу я мог бы принести обитателям дома, таинственная дымка, окружавшая терем в горах, вдруг стала казаться мне куда менее манящей и загадочной. Тем не менее, вежливо улыбнувшись, я выразил готовность к содействию - в конце концов, предложение было по-своему интересным.
  Увидев мою готовность сотрудничать, к разговору подключились китайцы и стали рассказывать мне про архитектурные особенности дома, в котором мы находились.
  ‒ Здесь четыре этажа, - начала Син Чен. Она говорила медленно и понятно, что выдавало в ней человека с образованием. - Мы живём в комнатах на втором, там зимой теплее, а весной суше. Тебя тоже туда поселим. Дому больше трёхсот лет, он действительно старый, хотя этого сейчас и не заметно после реставрации. История дома запутанная, мы до сих пор точно не знаем, кто его построил и кто тут жил. Поэтому для туристов разработана версия про уединившегося здесь буддийского монаха и его учеников; это работает беспроигрышно, хотя и является фикцией. Самое важное - архитектурные особенности дома. В целом он вписывается в местный стиль, характерный для исторической части Дали, однако первый этаж выполнен в совершенно ином духе, он больше напоминает дома зажиточных семейств в Хуэйчжоу, исторической местности в провинции Аньхуэй. Как видишь, холл достаточно большой, а устройство балок под потолком, резьба на соединяющих элементах, выполненные из цельных деревьев деревянные колонны, которые поддерживают потолок, - всё это в точности соответствует стилю Хуэйчжоу. Мы думаем, здесь могла жить богатая семья, приехавшая сюда с востока страны и попытавшаяся воспроизвести архитектурные черты, свойственные их малой родине. Даже вот это окно в крыше, - Син Чен указала на большой прямоугольный проём в потолке. На эту значимую деталь я до сих пор не обратил внимания, потому что ни разу не потрудился поднять голову. Теперь стало понятно, откуда берётся сквозняк, гуляющий по дому, несмотря на закрытые двери. - Форма окна и его расположение соответствуют хуэйчжоускому стилю, в домах Дали такого не увидишь. Так что в целом дом представляет собой историческую и архитектурную головоломку, которую никто ещё не потрудился разгадать. Мы тут не историки, у нас нет ни фактов, ни документов. Настоящие же историки не интересуются этим домом, потому что для них это слишком маленький и потому неинтересный и не показательный фрагмент прошлого, они ловят рыбку покрупнее. Наша цель проста и никак не связана с реальной историей: создать такую легенду об этом доме, которую можно бы было продать туристам. Этим и занимаемся.
  Син Чен улыбнулась одним уголком губ, демонстрируя своим видом, что не в восторге от такой обязанности. Чуань Дзон отпустил какую-то шутку, которую я не понял, и сам же рассмеялся. Силясь стряхнуть с себя сонливость и делая попытку изобразить заинтересованность, я задал прямой вопрос:
  ‒ Если вам кажется неинтересным ваша бизнес-задача, зачем же вы тут работаете? На мой взгляд, вы вообще не похожи на турагентов.
  Китайцы, будто хитрые котята, с улыбкой переглянулись, потом вдруг разом приняли серьёзное выражение лиц: похоже, я задел ключевую тему. Мне ответил Чуань Дзон. Он говорил медленно, как бы подбирая слова и одновременно желая удостовериться в том, что иностранец понимает (по правде говоря, его речь была не очень разборчива из-за диалектных вкраплений: звук "л" он почти не выговаривал, заменяя его на гнусавое "н", а "ш" произносил почти как "с"; затрудняло понимание и обилие слов-паразитов):
  ‒ То, чем мы занимаемся здесь, скажем так, лишь внешне связано с туристическим бизнесом. Это, скажем так, средство заработка и... маскировки, знаешь ли.
  На этом месте Хуршид немного оживился, и вслед за носом из-под одеяла выглянула часть его смуглого лица с глубокими морщинами, не соответствовавшими его моложавому телосложению. Манфу тоже подался вперёд и с интересом уставился на Чуань Дзона, словно в ожидании увлекательной истории.
  Китаец продолжал:
  ‒ Манфу, наверное, уже рассказал тебе, что этот дом - особенный, знаешь ли. И не только в архитектуре тут дело. Само по себе место тут, скажем так, странное. Своего рода... место силы.
  Тут я тоже невольно подался вперёд.
  ‒ Также Манфу, вероятно, рассказывал тебе и про поэзию как принцип мироздания, это же его любимая тема, знаешь ли, - усмехнулся китаец. Манфу с театрально-виноватым видом развёл руками. - Вообще говоря, поэзией можно назвать этот феномен весьма условно, потому что, скажем так, не только в поэзии тут дело. Наш мир возник в ходе, скажем так, космической эволюции, - Хуршид, услышав эти слова, издал презрительное хмыканье. Не обращая на него внимания, китаец продолжал. ‒ Однако эволюция мира затронула не только видимое нам физическое пространство, но и пространство невидимое, знаешь ли. Информационная сфера, мир тонкой материи, - называй как угодно, важен сам факт его существования, знаешь ли. Так вот, мир, каким мы его знаем, находится в точке притяжения невидимых полюсов, а сквозь сам мир проходит, скажем так, незримая ось. Как и в физическом мире, эта ось немного смещена, и колебания мира на этой оси влияют, скажем так, на наши представления о добре и зле, об удаче и судьбе, о творчестве... Люди, так сказать, чувствительные: поэты, верующие, проповедники, влюблённые - способны порой ощутить движение планеты по незримой оси. Они, скажем так, испытывают порывы вдохновения или впадают в творческий кризис. И у кого-то плетение его тонкого тела, скажем так, более созвучно мировому ритму, у кого-то - менее. Но то, что нами руководят незримые и неосязаемые силы, отрицать нельзя, это испытывал на себе каждый, знаешь ли, человек - каждый!
  Чуань Дзон говорил всё громче, всё более увлечённо, но в какой-то момент словно спохватился, одёрнул себя, замолчал... Такова была его манера говорить, как я понял позже. Обнаружив в себе переизбыток эмоций, он делал паузу, давал своим чувствам остыть и только после этого возвращался к разговору или незаконченному делу. Со смачным присвистом отхлебнув горячего чая, он продолжил уже спокойным голосом:
  ‒ Однако в нашем мозгу действуют защитные механизмы, знаешь ли. Эти механизмы не дают прорваться в наше сознание мыслям о том, что недоступно объяснению. Так мы сохраняем душевное равновесие. В противном случае можно, скажем так, повредиться умом, потому что силовое поле - назовём так эту незримую ось - существует вне времени, для него нет прошлого и будущего, нет добра и зла. Дело в том, что оно, пользуясь близкой тебе, Аньпин, христианской терминологией, не ощутило на себе влияния грехопадения. Оно бессмертно и бесстрастно. Мир может умереть, но не силовое поле, знаешь ли. Скажем так, из озарений поэтов, проповедников и безумцев рождались мировые религии. Всё это было навеяно пульсацией мирового стержня, это он посылал видения, говорил из горящего куста, являлся в виде ангела Мухаммаду, дарил Гаутаме Будде состояние бесстрастного покоя, знаешь ли. Я уверен, все мировые религии - это, скажем так, как бы сны силового поля Земли, само оно лишено разума, являясь чистой энергией жизни, и только мы, люди, облекаем эти информационные послания в нашу человеческую логику. Силовой поток лишён противоречий, однако наше сознание несовершенно, поэтому одно и то же послание разные пророки и вожди интерпретировали по-разному, знаешь ли.
  Хуршид заметно напрягся, и вот, наконец, он заговорил, звучно растягивая своим акцентом отрывистые слоги мандаринского диалекта и не сильно заботясь о соблюдении тонов:
  ‒ Такое наукообразное суждение - общая примета нашего времени. Однако. Не всё так просто, и я не согласен с твоей логикой, брат Дзон. Я не отрицаю наличия силового поля, оно так же очевидно для меня, как этот чай, этот стол и вы все. Сегодня не будет ни видений, ни грёз, и я верю своим глазам. Однако я и другие мои единомышленники, которых здесь с нами нет - они принадлежат к разным религиям, но мы никогда не вступаем в религиозные споры, уважая друг друга... так вот, мы полагаем, что Ось Земли, как и все явления мира, была повреждена во времена грехопадения, когда люди выбрали плотское существование и смерть. Аллах использует силовой поток как единственный способ общения с нами, потому что нас Он видит и слышит, но Его волю мы не способны воспринимать напрямую, будучи отрезаны от Небес плотской оболочкой. Недопонимания в духовной и творческой сфере происходят не только вследствие нашей ущербной логики, но потому, что силовой поток, этот механизм общения с Творцом, был повреждён. Есть Аллах, и есть человек, но связь между ними повреждена. Продолжай, Дзон, я не стану тебя больше прерывать, если ты больше не станешь преподносить свою точку зрения как единственно верную.
  Чуань Дзон, с лёгкой усмешкой поклонившись Хуршиду, сказал:
  ‒ Так вот, силовой поток не имеет разума, потому и видения, которые он посылает чувствительным людям, могут принимать разные формы... порою не совсем приятные, надо сказать. Не думаю, что Бог, будь Он реален, хотел бы показывать нам некоторые вещи... но это к слову. Я принимаю точку зрения Хуршида, хотя и не разделяю её. Но мы тут, скажем так, не для того, чтобы заниматься теологией. Мы просто хотим узнать как можно больше о свойствах силового поля, находясь в эпицентре его влияния. Да! Именно здесь, в этом самом месте, расположено, скажем так, место силы, как сказали бы современные любители экстрасенсорики. Такие места действительно существуют в разных областях земного шара, но отличие именно этого в том, что тут не просто отдельные лучи силового поля выходят наружу, но сам основной стержень пронзает здесь сферу земли. Для большинства людей этот факт, в сущности, ничего не значит. Но приведи сюда философа, человека одарённого, человека, захваченного желанием творить, или просто влюблённого...
  ‒ ...Или пьяницу, - вставил Манфу и пододвинул пустую чашечку Син Чен, чтобы она подлила ему чая.
  ‒ ...Или пьяницу, - не моргнув глазом, согласился Чуань Дзон. - И он, этот человек, скажет вам, что что-то тут точно не так. И в зависимости от того, какую информацию пошлёт ему силовой поток, его поведение изменится, знаешь ли. Все его, скажем так, способности усилятся в десятки, сотни раз. Учёный обретёт решение задачи; влюблённый растворится в своей любви, не останется ни ревности, ни сомнений; поэт напишет лучшее из своих стихотворений; живописец создаст восхитительную картину. Пьяница...
  ‒ Пьяница наполнит бокал и восхвалит Господа. В этом месте он никогда не ощутит похмелья, - торжественно промолвил Хуршид, смягчая пафос своих слов улыбкой, - ибо алкоголь порою наделяет нас качествами поэтов, высвобождая творческий потенциал, которым, правда, большинство пьяниц не умеет пользоваться, потому что пьют они от придуманного горя, а не от желания возблагодарить Небеса за ниспосланное миру вино. Впрочем, сам я правоверный мусульманин и не притрагиваюсь к спиртному.
  Син Чен, до сих пор хранившая молчание, произнесла с довольно мрачным видом:
  ‒ Однако если силовой поток будет, образно выражаясь, не в духе, то образы и чувства, которые он пошлёт, могут стереть личность в пыль: разочаровать влюблённого, оставить косноязычным поэта, свести с ума учёного и разорвать пьянице сердце. Именно в этом мы и хотим разобраться: как угадать настроение силового поля? Ведь сколько открытий в науке можно было бы совершить, сколько великих произведений искусства можно было бы создать, если только знать, как и когда прийти в этот дом и воспользоваться ждущим здесь даром. Мы ведём учёт колебаний поля и регистрируем его изменения, чтобы вычислить закономерности.
  ‒ У вас, выходит, есть какой-то прибор или способ, чтобы измерять незримое и неосязаемое? - поинтересовался я, захваченный разговорами этих фантазёров и визионеров.
  ‒ Прибор... ну да, если можно так выразиться, - ответил Манфу. - Не то чтобы с его помощью можно было выяснить, сколько весит душа, однако кое-какие результаты удаётся получить. Жаль, что прибор этот недолговечен, и времени у нас мало... Хм.
  ‒ Расскажите же мне про этот прибор, - попросил я. - И про какие такие видения вы говорите? Я, конечно, не поэт и даже не влюблённый, и по стечению обстоятельств так и не стал пьяницей, однако если влияние этого вашего силового поля здесь так сильно, неужели я не должен хоть что-то почувствовать?
  ‒ Видений ты не ощутишь сегодня, потому что в чай добавлен экстракт линьчжи ‒ как мы выяснили, это притупляет нашу способность воспринимать информацию поля, - объяснила Син Чен. - Доза крайне мала, однако даже самого запаха этого гриба оказывается достаточно, чтобы оградить сознание человека от влияний незримого. Сейчас силовое поле не в духе, лучше с ним не играть. Но тебе это, возможно, не так опасно - ты же инженер, как нам сказал Манфу, у тебя логика, должно быть, хорошенько потеснила сферу бессознательного, так что ты даже если что-то и почувствуешь, не придашь этому значения; твой разум быстро найдёт объяснение и упорядочит хаос в твоей голове, ты ничего не успеешь понять, а разум уже подкинет тебе самое тривиальное объяснение. Прибор сегодня мы тебе показать не сможем, уже поздно, ему надо отдохнуть. А рассказывать не имеет смысла - завтра, думаю, ты сам всё увидишь.
  
  3
  Мои новые знакомые начали вставать из-за стола, я тоже поднялся. Манфу повёл меня наверх по массивной, глухо стонущей под ногами деревянной лестнице. С наигранно-заговорщицкой интонацией японец проронил по пути:
  ‒ Я не спрашиваю тебя, надолго ли ты панируешь тут задержаться. Это ты сам решишь. И особо не придавай значения тому, о чём говорится за столом. Хотя не мне тебя учить... Ты сам решишь, нужно тебе это всё или нет. У нас тут демократия. Хах! Полная свобода выбора!
  Я улыбнулся в ответ. Жутко хотелось спать, но я всё-таки спросил:
  ‒ Манфу, почему ты меня сюда пригласил? И почему эти люди не против меня принять? Если я чем-то могу вам помочь, я с радостью готов, просто скажите прямо.
  Манфу, не моргнув глазом, ответил:
  ‒ Ну не позволять же тебе ночевать где попало в палатке, когда дождь моросит. Мои друзья очень гостеприимны, живи и радуйся, ты же в Китае!
  И он со смехом покинул меня в дверях моей комнаты. Я был так утомлён, что даже толком не разглядел доставшийся мне номер. Отметил только, что в убранстве комнаты преобладали белые и коричневые тона, а мебель была отделана лакированными бамбуковыми вставкам. Я не в силах был идти принимать душ, да и сомневался, что в доме есть горячая вода. Не раздеваясь, чтобы не замёрзнуть окончательно, я рухнул на жёсткую кровать, выполненную в традиционном китайском стиле: тонкий матрас лежал прямо на досках, - и моментально уснул. Без сновидений.
  
  
  Приложение 3
  Это красный мак, засушенный до стеклянной хрупкости и вложенный между склеенных страниц дневника. Лепестки, похожие на крылья бабочки, побледнели, но не утратили цвета - алого, в тёмных прожилках. К бледно-зелёному, местами расслоившемуся стеблю привязана синяя нить с узкой биркой. На просвет видна надпись на бирке (почерк принадлежит не Александру):
  В память о нашей анапской весне. Я люблю тебя, Сажа-сан. Свет.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"