Малов-Бойчевский Павел Георгиевич : другие произведения.

Часть четвёртая. Усинское восстание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть четвёртая.
  УСИНСКОЕ ВОССТАНИЕ
  
   24
   По бескрайним степям Северной Таврии дуют, пробирая насквозь, холодные осенние ветры. По степному шляху, протоптанному, наверное, ещё крымскими татарами бредут изнурённые красноармейцы, кутаются от холода в изодранные шинелишки, надвигают на глаза пилотки. Солдат - сотни две, не больше: всё, что осталось от двести семидесятого стрелкового полка, разгромленного немцами под Запорожьем. Пропал куда-то и командир полка полковник Лебединцев, остатки подразделения ведёт младший лейтенант Алексей Машарин.
  Идут своим ходом вдоль железной дороги. Там творится что-то невообразимое: фашистская авиация в день по несколько раз бомбит прорывающиеся на восток к Таганрогу воинские и санитарные эшелоны, составы с эвакуированными и заводской техникой. Лучше уж так, пешим порядком, - хоть медленнее, зато спокойней. Сзади напирают немцы, занявшие уже всю Молдавию, Приднестровье и низовья Днепра; ворвавшиеся в Крым и обложившие с суши и с моря Севастополь.
  На острие стремительного наступления германской группы армий "Юг" генерал-фельдмаршала Герда фон Рунштедта - 1-я танковая группа генерала Эвальда фон Клейста, в которую входят 3-й и 48-й танковые, 4-й моторизованный корпуса - лучшие на южном участке фронта.
  Правда, не смотря ни на что, ещё держится далеко на западе героическая Одесса, сковавшая значительные силы немцев и румын, да кое-какие, сохранившие боеспособность и личный состав, части Красной Армии огрызаются, яростно цепляясь за каждый рубеж, давая тем самым возможность остальным разбитым, потрёпанным подразделениям Южного фронта отойти к Таганрогу и закрепиться на левом берегу Миуса.
  Среди отступавших красноармейцев двести семидесятого стрелкового полка - грушевцы, как сказали бы раньше - третьеочередники, призванные ещё в июне по мобилизации ефрейтор Егор Громов, Иосиф Шабельский, Роман Сизокрылов, старший сержант Данила Ушаков, успевший уже повоевать в Финляндии. Тут же находился и бывший танкист Дмитрий Вязов, прибившийся к выходящей из окружения части после того, как подбили на Днепре фашисты его танк.
  Солдаты идут угрюмо, не грядя по сторонам. То и дело сосредоточенно курят, устремив глаза в землю себе под ноги. Хмуро переговариваются. Смеха и весёлых армейских шуток не слышно. Веселиться особенно не от чего: враг наступает по всему фронту, захватывая всё новые и новые города и сёла. Остановить его так, как на полтора месяца держали под Запорожьем - не удаётся. Связи с соседними подразделениями нет, где наша линия обороны - никто не знает.
  Младший лейтенант Алексей Машарин, выйдя из колонны красноармейцев на обочину дороги, внимательно оглядывает плетущихся мимо бойцов. Выискивает кого-то глазами. Лейтенанта пошатывает от усталости, глаза слипаются - он уже третью ночь не спит. Увидев Егора Громова, окликает его. Также - старшего сержанта Ушакова и старшину Степана Новосельцева, - единственных, оставшихся в строю младших командиров. В полку много тяжелораненых, которых везут на трёх повозках, мобилизованных в левобережных сёлах, в колхозах. Кому не хватило места - несут на носилках. Легкораненые идут сами, сложив на подводы оружие и тяжёлое снаряжение.
  Алексей Машарин, пропустив мимо всю колонную, даёт знак младшим командирам и пристраивается в хвост. Говорит, тяжело переводя дыхание:
  - Товарищи, обстановка, сами видите, критическая. Всё может произойти... В случае моей гибели, командование полком возьмёт на себя старшина Новосельцев. Если и его убьют - старший сержант Ушаков, ну а дальше, соответственно, - ефрейтор Громов.
  - Полком? - скептически хмыкнул Егор. - Хорош полк... Да у нас людей, гляди, и батальона не наберётся. Как есть рота, от силы - две.
  - Разговорчики пораженческие, ефрейтор Громов! - сердито зыркнул на него лейтенант Машарин. - Отставить панику! Вы устав хорошо знаете? А в нём чёрным по белому сказано, что воинская самостоятельная единица сохраняется до тез пор, пока существует знамя! Пусть хоть четыре человека от подразделения уцелеет: если знамя есть, то полк, и баста!
  - А где знамя, товарищ младший лейтенант? - с тревогой спросил старшина Новосельцев и ожесточённо поскрёб давно не стриженными ногтями грязный, щетинистый подбородок.
  - Я за тем вас и вызвал, - сказал Машарин. - Знамя полка - на мне, под гимнастёркой на теле завёрнуто. С одной стороны даже тепло, с другой - место надёжное и укромное. Потеряешь только с головой... Так вот, предупреждаю, товарищи командиры: если меня, случится такое, - убьют, знамя с меня снимите. А то ещё чего доброго закопаете вместе со мной в землю и пропал полк. Расформируют... А так, может, ещё и до Берлина дойдём.
  - Обязательно дойдём до змеиного логова, товарищ младший лейтенант, - заверил Егор Громов. - Разрешите стать в строй?
  - Становитесь, ефрейтор Громов, и помните, что я сказал.
  Егор, придерживая болтавшуюся на плече винтовку, догнал своих грушевцев, пошёл вместе со всеми.
  - Грома, зачем лейтенант вызывал? - поинтересовался друг детства Иосиф Шабельский.
  - Да так... - неопределённо сказал Егор. - Сообщил кое-что... насчёт полкового знамени.
  - А я думал, что сурьёзное...
  - Насчёт жратвы, что ли? - улыбнулся Роман Сизокрылов. - Уж куда серьёзнее.
  - А хотя бы и так, - с вызовом ответил Шабельский. - Ты зря лыбишься, Ромка. На пустой желудок не дюже навоюешь, я тебе доложу. Когда кишка кишке дули крутит... Как мой Мишка у станице в школьной книжке читал, помню: "Я волком бы выгрыз!.. бюрократизму..." Дальше запамятовал как, только одно это и втемяшилось в голову: "волком выгрыз"! Это ж до какой крайности надо изголодаться?!
  - Кто о чём, а вшивый о бане, - презрительно фыркнул крепко и уверенно шагавший рядом бывший танкист Дмитрий Вязов. От былой его службы в бронетанковых войсках только и остался, что шлем на голове, да обожжённая в подбитом БТ-7, до сих пор не зажившая щека.
  - Да-а, в баньке б сейчас не мешало попариться, - мечтательно произнёс Роман Сизокрылов. - Почитай, с сентября месяца в бане не был, грязью зарос увесь, всё одно что хряк в катухе. Как в последний раз по тёплому сполоснулся у Днепре, то и всё.
  - Может, тебе ещё и бабу под бочок, вдовушку? - подковырнул приятеля Егор Громов.
  - А что, не отказался бы, Егор, - плотоядно заулыбался Роман. - Прижал бы её, милушку, к грудям... А она мягонькая вся, горячая, гладкая... Как сдобная пышка.
  - Ромка, дьявол, заканчивай душу травить, - сердито глянул на него Иосиф Шабельский и мечтательно закатил глаза. - Эх, жизня, а когда-то ж ты улыбалась казаку! Обнимал-целовал любушку, а зараз с винтовкою в обнимку спишь. Родней её - нету.
  - Ничё, станичники, вот доберёмся до жилья, там и разгуляемся, - обнадёжил Егор Громов. - Там и банька нам будет и скусная бабёнка-хохлушка в постели.
  Танкист Дмитрий Вязов не удержался, скептически хмыкнув, испортил идиллию:
  - Ага, дядько Жора, будет нам скоро банька от фашистов... кровавая!
  - Типун тебе на язык, Митька, - аж вскрикнул при словах Громов. - Как серпом по одному месту!..
  В степи уже смеркалось, когда впереди замаячили высокие пирамидальные тополя и показались островерхие крыши таврической деревни. Младший лейтенант подозвал Ушакова.
  - Бери, сержант, своих бойцов и топай в разведку. Немцев там, конечно, не может быть - глубокий тыл, но на всякий пожарный проверь. Может, бандеровцы в селе окопались, может дезертиры... Всех подозрительных задерживай и веди ко мне.
  Данила Ушаков окликнул грушевцев. Сняв винтовки и передёрнув затворы, они осторожно двинулись редкой цепочкой к вырисовывавшимся вдали, на фоне сереющего вечернего неба, сельским крышам. Машарин крикнул напоследок, чтобы не курили и громко не разговаривали.
  Пропустив слова младшего лейтенанта мимо ушей, красноармейцы шли без опаски, не таясь, разговаривали громко, во весь голос. Почти все курили. В предчувствии близкого отдыха, сытного ужина в тёплых колхозных хатах, возможно, с огненной украинской горилкой - настроение у всех было приподнятое.
  - Вот и сбывается твоя мечта, Ромка, - с намёком говорил Егор Громов, расплывшись в слащавой улыбке. - Как станем на постой в селе - знай не зевай, ищи себе упитанную хохлушку...
  - Да посговорчивей, - поддержал шутку Иосиф Шабельский.
  - Ну, это уж как полагается, - заверил одностаничников Сизокрылов. - Я своего не упущу, будьте спокойны. Редкий шанс надо использовать на всю катушку... А у бабы от этого не убудет. Всё одно, что из колодца цибаркой черпануть... Рази заметишь?
  - Логично, - коротко заметил танкист Дмитрий Вязов.
  Они прошли по неровному степному бездорожью уже две трети пути, как впереди, в сгустившихся сумерках выросли вдруг две неясные фигуры со штыковыми винтовками наперевес и нерусский, мягкий, с южноукраинскими нотками, голос что-то вопросительно прокричал с той стороны.
  Красноармейцы встали как вкопанные. Егор осторожно тронул Ушакова за рукав шинели:
  - Данила, никак не германцы? Я их говор знаю...
  - А наши ли? - усомнился старший сержант Ушаков.
  К землякам сзади приблизился Иосиф Шабельский, внёс своё предположение:
  - Это никак молдаване. Помню, до войны как-то ездил в Родионово-Несветайскую, видал их там, молдаван. Бригаду шабаёв... Коровник на ферме строили.
  - Ну, свои, значит, свои. Айда, мужики, - успокоился Данила Ушаков и продолжил путь по направлению к дозору. Уверенно крикнул караульным: - Мы свои, хлопцы, опустите винтари! Позовите начальника караула, - нам в село на постой надо.
  С той стороны опять что-то гневно прокричали по-своему, громко щёлкнули затворы и громыхнули два выстрела. Пути просвистели над головами грушевцев, едва не задев пилотки. Красноармейцы повалились в бурьян, открыв по противнику беспорядочную стрельбу.
  - Вот тебе и молдаване, Осип, - укоризненно крикнул другу Егор Громов. - Видел... шабаи... Сам ты, Осип, шабай! Это румыны, а не молдаване - я вспомнил. У них языки скидываются...
  Данила Ушаков, выстрелив ещё пару раз в сторону вражеского дозора, ужом подполз к Роману Сизокрылову, шепнул, сплёвывая попавший в рот мусор:
  - Давай, Ромка, дуй по быстрому в полк. Доложи лейтенанту, что на окраине на противника нарвались. Ведём неравный бой с превосходящими силами румын. Пущай срочно подмогу шлёт, не то нам хана. Так и передай.
  - Румынов же всего двое? - удивился Сизокрылов.
  - А ты эту цыганчу не знаешь? Зараз двое, а через минуту весь табор набежит... Бегом до Машарина!
  Румыны, между тем, постреляв ещё немного, начали ползком уходить из под огня красноармейцев.
  - Ага, испугались, мамалыжники. Наша берёт! - обрадовались грушевцы и, дружно вскочив на ноги, бросились в штыковую атаку.
  Егор Громов бежал первый, даже обогнал старшего сержанта Ушакова. Позади пыхтели, гремя котелками, танкист Митька Вязов и Иосиф Шабельский. Румыны уже не ползли, а со всех ног, не оборачиваясь, улепётывали в село. Егор нагнал одного, с силой, как учили опытные сержанты-сверхсрочники на полигоне, вонзил острый трёхгранный штык в спину, прямо между лопаток вражеского солдата. Тот страшно вскрикнул, дёрнулся всем телом, споткнулся, как будто ему подставили подножку, и, мягко соскальзывая со штыка, повалился головой вниз на землю. Егор перепрыгнул через него и пустился догонять второго румына. Бежавший следом за ним Шабельский, приостановившись, по инерции несколько раз пропорол спину поверженного противника штыком.
  В это время с окраины села застучали частые винтовочные выстрелы. Ударило нескольк станковых пулемётов. Видимо, румыны, услышавшие звуки боя в степи, заняли оборону. Бежавший впереди красноармейцев румынский солдат, срезанный пулями своих, упал в сухой бурьян. Грушевцы тут же дружно залегли кто где, плотно прижимаясь к земле, вновь почувствовав себя в голой степи, под неприятельскими пулями, неуютно. Было ощущение, что лежишь голый в женской бане, и все тебя видят, и никуда от любопытных взглядов не спрячешься...
  - Командир, бля, нарвались на засаду, - свистящим шёпотом заговорил Егор Громов, устраиваясь поудобнее возле Данилы Ушакова, подминая под себя высокие, сухие стебли полыни, чтобы не мешали обзору. - Что делать будем?
  - Драться, дядька Жора! - решительно ответил Данила и, передёрнув затвор, выстрелил в сторону вспыхивающих вдалеке огоньков румынских выстрелов. - Зараз подмога от лейтенанта Машарина подойдёт. Не дрейфь, мы этим мамалыжникам сёдня накладём по первое число! Как чухонцам в прошлом году на линии Маннергейма.
  Вскоре позади их позиции послышался шум многочисленных солдатских сапог, резкие отрывистые команды. На мгновение всё стихло, к ведущим бой грушевцам, шурша сухой травой, подползли младший лейтенант Алексей Машарин и старшина Новосельцев.
  Машарин обратился к Ушакову:
  - Что произошло, товарищ старший сержант? Доложите обстановку.
  - Не время, лейтенант, докладывать, - отмахнулся Данила. - На румынский дозор мы в поле напоролись, те сдуру открыли огонь, пришлось их пострелять. В селе - основные румынские силы, держат оборону на околице. Видать, какая-то блуждающая часть, с дороги сбились и решили заночевать до утра. Предлагаю немедля атаковать противника, чтобы не дать им вспопашиться! Ты, лейтенант, оставь мне пару пулемётных расчётов для поддержки, да взвод бойцов, а сам с главными силами иди в тыл румынам. Мы их пока здесь будем сдерживать, к земле пулемётами прижимать. Как только обойдёшь населённый пункт, дай мне сигнал красной ракетой, что атакуешь, я тебя здесь поддержу встречным ударом. Только ты сперва оттяни на себя румын с околицы, пусть пулемёты против тебя повернут, чтобы они нас в голой степи всех, нагад, не положили... Да, и ещё: будете идти в обход - прикажи, чтобы бойцы белые тряпки на рукава повязали. Мы то же самое сделаем, - чтобы своих в темноте не побить. Лады, лейтенант?
  - Всё ясно, старший сержант Ушаков, - подал голос лейтенант. - Диспозицию твою утверждаю. Жди сигнала!
  Младший лейтенант Машарин и старшина Новосельцев поползли в сторону основных сил полка. Через десяток метров вскочили на ноги, пригибаясь почти до самой земли, побежали к своим. Вскоре в той стороне снова зашуршала трава, на позицию грушевцев ползком прибыл неполный взвод красноармейцев, быстро и умело рассредоточился по огневой линии. Номера тащили за собой два "Максима".
  Перестрелка загрохотала с новой силой. Пулемёты, оставленные Машариным, подключились к общему хору разгорающегося на подступах к селу боя. Сдерживая на позициях противника, они не давали ему подняться в атаку. Румыны яростно огрызались, прошивая степь из конца в конец огненными строчками своих станковых и ручных пулемётов.
  Пользуясь моментом, Егор Громов перестал стрелять. Оставив винтовку на сооружённом на скорую руку бруствере из подмёрзшей земли и прошлогоднего травяного сухостоя, сполз в укрытие, перевернулся на спину, устало закрыл глаза. К нему, боязливо вжимая голову в плечи от пуль, то и дело свистевших кругом, подполз Иосиф Шабельский. С тревогой спросил:
  - Ты что, Жорка? Ранен?
  - Нет, Осип, всё в порядке. Просто устал, - откликнулся Громов. - Полежу малость, отдохну, покель пулемёты нас прикрывают. Румыны чай зараз не сунутся. Темноты побоятся.
  - И то верно, - согласился Шабельский, устраиваясь рядом. - Кой чёрт стрелять в темноту, патроны зазря тратить, - всё равно ни шиша не видать, хоть глаз выколи и выбрось!
  Егор промолчал. Открыв глаза, задумчиво уставился в ночное бездонное небо, усеянное звёздами, как маленькими светлячками. Подумал о вечности, по сравнению с которой всё, что происходит сейчас внизу, на земле, по большому счёту не имеет значения. И так ли уж важна его собственная жизнь по сравнению с этим огромным, бескрайним звёздным миром? Который даже не заметит, если она вдруг сейчас прервётся.
  - Егор! Спишь? - подал вдруг голос Иосиф Шабельский.
  - Нет, лежу. А что?
  - А умирать не страшно?
  - С чего ты об этом спрашиваешь? - удивился Громов.
  - Так, просто, - замялся Шабельский. - Представил, что всё равно помру когда-нибудь... Так почему не зараз? Ан всё одно - боязно.
  - Придёт наш черёд помирать - помрём, никто нас не спросит, - твёрдо сказал Егор. - А покуда живёшь, нужно жить и бороться. Не поддаваться костлявой...
  Бой в степи длился уже несколько часов. Это был даже не бой, а перестрелка, которая то затухала и почти сходила на нет, то вновь вспыхивала и разгоралась с новой силой. Далеко впереди, за селом, в небо взвилась вдруг красная ракета. Рассыпалась в верху новогодней гирляндой огней.
  - Товарищи красноармейцы, приготовиться к атаке! - крикнул во всю мощь лёгких старший сержант Ушаков.
  Громов с Шабельским перевернулись, схватили в руки винтовки. Где-то далеко за селом, приглушённые большим расстоянием, загремели вдруг винтовочные и пулемётные выстрелы, послышались ухающие разрывы гранат, гулкое красноармейское "ура". Это ударили в тыл засевшим в населённом пункте румынам основные силы полка. Огонь противника с околицы села по бойцам старшего сержанта Ушакова прекратился. Вероятно, румыны перенесли огонь в глубь своей обороны, по атакующему подразделению лейтенанта Алексея Машарина.
  - Вперёд, мужики, за родину! За товарища Сталина! Бей фашистскую гадюку! - страшно заорал, вскакивая на ноги, Данила Ушаков. Крепко сжимая в заскорузлых мозолистых крестьянских руках старенькую трёхлинейку, пообедал по полю, по бурьянам, в сторону деревни. Солдаты вскочили вслед за ним, дружно устремились в атаку на невидимого противника. Бежали быстро, налегке, оставив всю ненужную амуницию и вещевые мешки на огневой линии. Старались как можно скорее преодолеть открытое, пристреленное из конца в конец пространство перед селом.
  Егору Громову горячий пот ручьём заливал глаза. Не смотря на холодную, с лёгким морозцем, погоду гимнастёрка под шинелью на спине и под мышками моментально взмокла. Было трудно дышать, сильно, как будто туда воткнули шило, кололо в правом боку. Иосиф Шабельский, по стариковски пыхтя, как паровоз, бежал рядом. То и дело стрелял на ходу, передёргивая затвор. На рукаве у него, как и у всех красноармейцев, белела для отличия марлевая повязка.
  Бой шёл в самой деревне, и бойцы Ушакова достигли околицы без потерь. Держась группами по двое - трое человек, рассыпались по улицам и дворам. Грушевцы наступали кучно все вместе: Егор Громов с Шабельским и Сизокрыловым, правее Данила Ушаков и Вязов. Проскочив по узкому проулку до перекрёстка, они увидели впереди группу солдат в высоких островерхих румынских шапках, в необычного покроя матерчатых головных уборах.
  - Румыны! - предупредительно крикнул своим Егор Громов и первый выстрелил из винтовки во вражеских солдат.
  Румыны ответили нестройным залпом. Бежавший рядом с Егором Роман Сизокрылов, вскрикнул и, выронив винтовку, упал. Красноармейцы разом залегли у плетня, начали дружно палить в неприятеля из винтовок. Старший сержант Данила Ушаков, изловчившись, швырнул гранату. Раздался оглушительный взрыв, тела румынских солдат разметало в разные стороны. Грушевцы, подбежав к ним, добили оставшихся в живых штыками и прикладами. Егор Громов обратился, перекрикивая гул боя, к Шабельскому:
  - Осип, вернись к Роману, погляди что с ним? Если ранен, перевяжи, а мы пока в соседних дворах поглядим, - нет ли мамалыжников.
  Трое грушевцев осторожно вошли в калитку ближайшего двора, старший сержант Ушаков, приблизившись к дому, с силой забарабанил кулаком в закрытую ставню.
  - Хозяева, отпирай - свои!
  В доме зажгли керосиновую лампу, в коридоре брякнула щеколда, со скрипом приотворилась дверь. На пороге показалась ещё не старая украинка в наброшенном на плечи тёплом платке.
  - Неужто и вправду, наши? - обрадованно воскликнула она, выйдя на улицу. - Ребята, вы заходьте у хату, я вас молочком парным напою, борща разогрею, тильки в обед сварила.
  - Румын поблизости нет, хозяйка? - с тревогой спросил Данила Ушаков, озираясь по сторонам.
  Шум боя постепенно с дальней окраины села приближался к центру. Егор Громов сказал Ушакову:
  - Командир, нужно Ромку в хату перетащить и самим занять оборону: зараз через нас мамалыжников лейтенант Машарин погонит, как бы под горячую руку им не попасть.
  С этими словами он махнул рукой Митьке Вязову и бросился из калитки на улицу. Там Иосиф Шабельский тяжело нёс на себе раненого Романа Сизокрылова, тот скрежетал зубами от боли, еле передвигал ноги. Он был без шинели, которую нёс в свободно левой руке Иосиф, правой он поддерживал Сизокрылова. Гимнастёрка Романа была разорвана чуть ли не до пояса, грудь наспех перевязана бинтом, сквозь который проступали свежие пятна крови. Егор с Митькой Вязовым подбежали к Сизокрылову, бережно взяли его под руки, осторожно повели в хату. Позади, прикрывая земляков бежал с винтовкой на изготовку Иосиф Шабельский.
  В переулке появились отступающие с околицы румыны. Роман выстрелил в них, крикнул предостерегающе своим:
  - Жорка, быстрей в дом, мамалыжники идут!
  Из глубины двора ему на помощь поспешил Данила Ушаков. Укрывшись за плетнём, он тоже открыл огонь по румынам. Несколько неприятельских солдат упало, поражённые пулями красноармейцев, остальные отхлынули во дворы.
  Егор с Митькой втащили раненого Сизокрылова в хату, следом, отстреливаясь, забежали Шабельский с сержантом Ушаковым. Хозяйка захлопнула за ними дверь, накинула крючок и с лязгом задвинула засов. Красноармейцы заняли оборону напротив окон...
  
   25
  Зима в этом году пришла ранняя. Уже в конце октября выпал снег и ударили двадцатиградусные морозы. Стало трудно с продуктами и руководство Воркутлага урезало заключённым пайки. В ответ, начальник лагпункта "Лесорейд" Марк Ретюнин, своей властью, без всякой на то производственной необходимости, почти каждый день стал выдавать зэкам по пол-литра молока, а своим единомышленникам - по литру в сутки. Блатных, в интересах задуманного дела, он время от времени, через бригадира Фёдора Громова, снабжал водкой.
  После памятного инцидента в конюшне, Фёдор откровенно и решительно поговорил с десятником Яшкиным, поставил вопрос ребром о снятии его с бригадирства. Но Афанасий Иванович опять принялся доказывать, что Громов нужен именно на своём месте, штаб восстания возлагает на него большие надежды и думает, что он, в конце концов, найдёт общий язык с уголовниками. Тем более, что среди авторитетов - его земляк, известный вор в законе Захар Пивоваров, или, как его называют блатные Зоха Ростовский. Вскоре Фёдор пообвык, попритёрся к должности, приспособился к крутым нравам урок и жизнь вошла в обычную колею.
  Вести с фронта были неутешительные: за лето и два месяца осени немцы далеко продвинулись вглубь нашей территории, оккупировали всю Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, Украину, прорвались в Крым. Были взяты многие крупные города европейской части СССР и столицы союзных республик. Пали Львов, Вильнюс, Рига, Таллин, Минск, Кишинёв, Одесса, Киев, Харьков, Смоленск, блокирован с севера финской армией и с юга вермахтом - Ленинград. Под Киевом было окружено и уничтожено пять советских армий, около 670 000 человек попало в плен.
  На центральном участке фронта немецкие войска развивали стремительное наступление на Москву. Несмотря на осеннюю распутицу, проливные дожди и непролазную грязь они всё же смогли к концу октября захватить Калинин, Можайск, Наро-Фоминск, Малоярославец, Алексин, вышли на южную окраину города Горки - последнего рубежа обороны Москвы. От него до столицы по шоссе оставалось не более 65-ти километров.
  В связи со всем этим и наступлением небывалых в ноябре ранних холодов, Марк Ретюнин решил действовать. Восстание было назначено на седьмое число, как раз на праздник. Чтобы нейтрализовать блатных и притупить бдительность охраны, он передал на зону через бригадиров большое количество спиртного. Вохровцам категорически запретил заходить на территорию и во что-либо вмешиваться. В бараках началась оргия.
  Фёдор Громов, снабдив водкой свою бригаду, вынужден был временно остаться с ними, чтобы не вызывать подозрения. Випивка, естественно, попала в руки блатных. Шестёрки, пулей сгоняв на кухню, по шустрому соорудили отменную по лагерным меркам закуску для уважаемых людей. Уголовники добавили своих запасов из воровского общака, так называемый грев, который им регулярно обламывался из Воркутлага. Пригласили на кир и Громова.
  - Ты на нас не обижайся, бугор, - дружески похлопал его по плечу пахан Сергей Шишканов, или Шишкан по-лагерному. - Кто старое вспомянет, тому сам знаешь что... - знаменитый марвихер немного помолчал для убедительности и закончил фразу, зловеще проведя себя большим пальцем по шее. - Глаз - вон!
  - Знаю, Сергей Леонидович, учёный, - многозначительно, с намёком, хмыкнул Фёдор Громов. - На обиженных в лагере воду возют.
  - А ещё они у нас под вагонками спят и парашу утром выносят, - добавил, засмеявшись, авторитетный вор Захар Пивоваров.
  Все уголовники поддержали его дружным смехом и восклицаниями, зная о ком речь. Понял и бригадир Громов. Между тем малолетка Карлик, бывший на разливе, налил уважаемым людям водки. Когда хорошо подпили, наелись и расслабились, пахана потянуло на песни.
  - А ну, Моня, давай, сбацай нашу, пацанскую, - окликнул он положенца Мирона Бахтина, знавшего массу блатных песен. Моне передали старенькую, видавшую виды семиструнку. Он пощипал задумчиво струны, подкрутил колки, откашлявшись, начал хорошо поставленным, низким грудным голосом:
  Это было весною зеленеющим маем,
  Когда тундра надела свой зелёный наряд.
  Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
  Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
  Песня была известная, лагерная, очень популярная среди воров. Фёдор не раз уже её слышал и всякий раз получал огромное удовольствие. Вот и сейчас при первых аккордах, сердце невольно сжалось в комок, сопереживая. Да и пел Моня очень хорошо, с душой, хоть она и была у него - уркаганская. Зэки в бараке тоже притихли, слушая. Каждый думал о своём. Громов невольно вздрогнул, вспомнив о завтрашнем выступлении. Бесхитростные слова песни напомнили ему об этом роковом событии. Кто знает: не пророческими ли окажутся эти горькие строки?
  Дождь нам капал на рыла, и на дула наганов.
  Вохра нас окружила, "руки в гору" кричат...
  Шишкан, подперев щеку кулаком, сосредоточенно слушал. Было видно, что он весь отдался песне и на время выключился из реальности. Простенькая сентиментальная мелодия псевдоромантического блатного романса глубоко тронула и его чёрствую душу. Песня была своя, местная, сочинённая, вероятно, кем-то из заключённых в Воркуте или на Печёре. Об этом красноречиво говорили такие слова:
  Мы с тобою бежали, когда тундра одела,
  Когда тундра одела, свой осенний наряд.
  Мы бежали по тундре вдоль железной дороги,
  Где курсирует скорый Воркута-Ленинград...
  Когда Моня закончил петь и потянулся за кружкой, в которой ещё оставалось малость водки, чтобы промочить горло, пахан велел налить ему полную - до краёв:
  - Это тебе премия от нашего воровского профсоюза! - с намёком, сказал он. - Пей Моня, шамай, да ум не пропивай - будешь ещё петь. Я хочу. - Обернувшись к остальным зэкам в бараке, громко крикнул, начальственным, не терпящим возражения тоном:
  - Гуляй, бродяги, - я угощаю! Коль пошла такая пьянка... Подходи, кто ещё не причащался "святой водицей"!
  Заключённые, шумной весёлой толпой, с жестяными кружками в руках, повалили в заповедный угол блатных. На месте остались только "обиженые", которым нельзя было общаться с остальными зэками, а тем более пить водку с ворами. Выпивки было много, помимо принесённой Фёдором, блатные достали ещё свою самогонку. Каждый старался выпить как можно больше, как и съесть харчей на дармовщину - сказывалась специфика арестантской жизни при сплошном дефиците всего. Громов же наоборот пропускал многие тосты или незаметно выплёскивал водку из своей кружки на пол. Ему обязательно нужно было остаться этой решающей ночью трезвым, со светлой головой. Занятый своими мыслями, он пропустил начало вспыхнувшего конфликта между малолетками-шестёрками Джагой и Карликом. Когда он посмотрел в из сторону, они уже хватали друг друга за грудки.
  - Ты что, чмырь, постоянно мне не доливаешь? По рогам захотел? - угрожающе наседал на разливавшего водку Карлика нахальный горластый Джага.
  - Я всем одинаково лью, Джага, отвали, - оправдывался малолетка.
  - Нет - мне меньше, все видели, кого хочешь спроси, - настаивал неугомонный Джага.
  - За свои слова отвечаешь?
  - Век воли не видать, Карлик!
  Джага красноречиво полез а правый карман штанов... Зоха Ростовский поднял руку, чтобы прекратился пьяный галдёж и, когда все стихли, властно указал спорщикам на дверь:
  - Только не здесь, шныри... Живо в предбанник разбираться! Не мешайте людям культурно отдыхать.
  Большая группа малолеток, а с ними и немало взрослых зэков тут же шумной толпой высыпали в коридор вслед за Джагой и Карлиеом. Всем хотелось посмотреть на захварывающее зрелище. Воспользовавшись тем, что пахан отвернулся от него и о чём-то заговорил с Инженером, вышел и Фёдор Громов. В коридоре, в широком кругу зэков, напоминающем небольшую арену, как гладиаторы, с заточками в руках, пружинисто похаживали друг против друга задиристые малолетки. Сбитый, мускулистый Джага, для пущей лёгкости и, чтобы наглядно показать противнику, с кем имеет дело, снял телогрейку с гимнастёркой и нижнюю рубашку, оставшись голым по пояс. Карлик - рослый, худощавый паренёк, был в рубахе. Дерущиеся зорко следили за движениями противника, стараясь не пропустить рокового удара, уклониться и ударить самому.
  - Давай, вали его, Джага, что смотришь! - как римские патриции во время гладиаторских боёв кричали одни, подбадривая своего бойца.
  Другие, делавшие ставку на Карлика, кричали в свою очередь:
  - Карлик, закопай духарика, он всем уже надоел! Не кипешись, мы за тебя.
  Джага, ловко уклоняясь от резких наскоков и глубоких выпадов противника, с кривой улыбочкой на губах, медленно, словно заклинатель змей перед коброй, перемещался по кругу. Он не отрывал настороженного взгляда от Карлика и поводил перед собой рукой с самодельной финкой - пером по лагерному. Все в напряжении замерли, ожидая скорой развязки смертельного поединка, зрелище действительно было захватывающее. Даже Фёдор Громов невольно засмотрелся на бойцов, забыв на миг обо всём. Адреналин в крови у него взыграл, пьянящий азарт боя затуманил голову, так что впору самому кинуться в драку. Подобное же чувство испытывали и многие зрители.
  Карлик, с громким криком, рассчитанным на то, чтобы запугать противника, снова стремительно бросился, выставив нож, на Джагу. Метил прямо ему в грудь. Казалось, - ещё мгновение, и боец, обливаясь кровью, упадёт на пол импровизированной арены и всё будет кончено. Но Джага умело ушёл от смертельной опасности, отклонившись всем корпусом в сторону, сделал ловкую подсечку ногой, и в то время как противник падал, успел по рукоятку воткнуть ему в бок перо. Карлик громко вскрикнул от боли и, схватившись за окровавленный бок, рухнул на грязный, заплёванный пол "предбанника".
  - Завалил начистяк! - взорвалась единым облегчённым возгласом толпа зрителей, отхлынув от упавщего.
  Джага победно взглянул на окружающих:
  - Ну что, сявки, всё по понятиям?
  Никто ничего не ответил, всё было ясно и без слов: Джага победил в честном поединке. Заколотого насмерть Карлика даже не стали осматривать, только оттащили его в сторону с прохода и стали расходиться. Джага, вытерев окровавленное лезвие финки об одежду убитого, подошёл к Фёдору.
  - Бугор, ты всё видел? Иди на вахту, вызывай начальника и лепилу, скажи: зэк хлеб резал - нечаянно на нож упал. Всё понял? - В голосе малолетнего убийцы послышалась неприкрытая угроза.
  Фёдора от его слов передёрнуло:
  - Как вы мне уже все надоели, волки позорные! Живёте, как нелюди, друг дружку режете... Разве это порядок - среди своих?
  - Ну, ты мне тут свою гнилую пропаганду не тули, враг народа, - неторопливо одеваясь, презрительно скривился Джага. - У нас порядок один, уркаганский: умри ты сегодня, а я завтра! У нас выживает сильнейший. Мы - свободные люди, а вы, - рабы! Мужики-доходяги... Привыкли на воле на начальство вкалывать и здесь на них мантулите, как лошади. А на лошадь потому и грузят, что она везёт.
  Громова обидно задели его слова:
  - Врёшь, бандит, мы, казаки, - не рабы! И такой сволочи, как ты, порядком в Гражданскую порубили.
  - Поезд ушёл, дядя-фраер! Аля-улю, - презрительно скривился малолетка. - Пока вы на своих кобылах большими ножичками махали и головы свои дурные под чекистские пули подставляли, главный пахан Большой Зоны всё к своим рукам прибрал. Сиди, теперь, фашист, и не рыпайся. И делай, что тебе велят.
  - Да пошёл ты!.. - грязно выругался, скрипнув зубами, Фёдор. Громко хлопнув дверью, вышел из барака.
  Пройдя несколько метров по главному проходу между бараками, Громов невольно умерил свой быстрый решительный шаг. На пути то и дело попадались подгулявшие компании зэков. Многие горланили во всю мощь простуженных на лесоповале лёгких блатные песни. Шли в обнимку, сильно раскачиваясь, некоторые, не скрываясь, в открытую прикладывались к бутылкам. Тут и там то и дело вспыхивали пьяные перебранки и даже потасовки. Охрана, как и было заранее обговорено с начальником командировки Марком Ретюниным, ни во что не вмешивалась, в жилую зону не заходила и заключённые этой ночью были полностью предоставлены сами себе.
  Фёдор укоризненно покрутил головой, представляя, что тут будет твориться, когда совсем стемнеет, и зэки перепьются окончательно. Быстро пошёл в свой барак, чтобы рассказать о случившемся инциденте Николаю Чупрову. Здесь сильно пьяных не было. Его ждали. Чупров, слегка навеселе, видно, тоже малость хлебнул водочки или спирта, повёл его в дальний конец барака, где собралось много участников предстоящего завтра восстания, в том числе и несколько членов штаба. Громов увидел здесь командира Отряда особого назначения Зверева, начальника штаба Дунаева, командиров отделений Соломина и Простакова, заведующего баней китайца Лю-Фа.
  Все сдержанно с ним поздоровались. Фёдор сообщил Ивану Звереву об убийстве в бараке блатных.
  - Я думаю, бригадир, сейчас никому ничего говорить не надо, - подумав, вынес взвешенное решение Зверев, а завтра будет уже не до этого.
  Все сейчас же с ним согласились, на том и порешили. Михаил Дунаев изложил план действий, разработанный накануне Ретюниным и Яшкиным.
  - Завтра, ты Лю-Фа, ссылаясь на распоряжение Ретюнина, объявляешь банный день и передаёшь начальнику военизированной охраны, чтобы он срочно вёл всех стрелков мыться. Скажешь, что в связи с праздником Великого Октября баня будет работать только до семнадцати часов. А сообщишь всё это ему в четыре часа, не раньше: соврёшь, что дрова только что подвезли. Это для того, чтобы у них времени не оставалось на раскачку, чтоб поторапливались. А в спешке, всегда неразбериха и путаница получается, это нам на руку. Затем ты, Иван Матвеевич, ты Громов и ты Пашкевич, вооружившись ножами, идут на вахту и обезоруживают дневального. Чтобы не вызвать подозрения, скажете, что срочно вызывает Ретюнин. Он позвонит Марку Андреевичу, тот подтвердит. Забрав у дневального пистолет, данная группа ждёт ещё четверых на подмогу: это буду я, Авакян, Цветков и Родионов. Всемером выходим за проходную, окружаем казарму вохровцев. Там, по идее, должно будет оставаться только два человека наряда: дежурный и один дневальный. Второй, вероятно, пойдёт мыться. Обезоруживаем наряд и забираем оружие. Там должно будет быть больше десяти винтовок и револьверы. Вооружаемся и двигаемся к бане, захватываем врасплох весь караул. Сообщаем по телефону Ретюнину и Макееву на лесобиржу. Далее руководство восстанием принимает на себя Марк Андреевич... Поднимаем зону и действуем по намеченной диспозиции, если где не будет состыковываться - по обстановке. Вопросы, замечания, предложения какие-либо есть?
  
   * * *
  На следующий день, когда почти все вохровцы направились мыться в баню, Иван Зверев вошёл в барак и поманил пальцем Громова и Пашкевича:
  - Пора, хлопцы. Идём скорей, дорога каждая минута!
  Как и было обговорено по плану, они последовали на вахту, по пути Зверев давал последние указания:
  - Дежурит рядовой Букреев - туповатый деревенский мужик. Справимся с ним без труда, главное, действовать решительно и смело. И много не разговаривать.
  Увидев подходящих к вахте заключённых и среди них завхоза, Букреев лениво встал из-за стола в комнате дежурного, выглянул из двери:
  - Что надо?
  - Марк Андреевич Ретюнин срочно вызывает, - без запинки ответил Зверев. - Вчера ещё нужно было получить что-то на складе, да сами знаете, гражданин начальник, что вчера происходило... Весь контингент праздник отмечал, не удосужились вовремя...
  - Почему без охраны? - сердито рявкнул Букреев и тут же осёкся, вспомнив, что все вохровцы в бане.
  - Так ведь... - развёл руками Зверев.
  - Ладно, стой... Сейчас позвоню Ретюнину, всё узнаю, - отмахнулся Букреев.
  Зверев с Громовым и Пашкевичем, высоким, плечистым, сильным зэком, многозначительно переглянулись. Когда дневальный зашёл в помещение и снял трубку внутренней связи, заключённые стремительно ворвались на вахту, окружили с трёх сторон Букреева. Зверев приставил к его горлу заточку:
  - Спокойно, солдат, не двигаться. Руки вверх! Ты арестован.
  Глаза Букреева округлились от страха. Ничего не понимая, он поднял руки. Зверев вытащил у него из кобуры наган, Громов с Пашкевичем заломили руки за спину, крепко связали принесённой с собой верёвкой, заткнули рот кляпом. Затем Иван Зверев выглянул из проходной и условно несколько раз свистнул. Тут же из-за угла конюшни показалось четверо заключённых во главе с Дунаевым. Они бегом последовали к вахте.
  - Всё в порядке, Михаил Васильевич, - доложил начальнику штаба восстания Дунаеву командир отряда Зверев, показывая отобранный у Букреева пистолет. - Дневальный связан, больше на вахте никого нет, путь на волю свободен.
  Михаил Дунаев оценивающим взглядом окинул пришедших с ним заключённых.
  - Родионов, остаёшься на проходной. Сейчас же свяжись по телефону с Ретюниным, доложи обстановку. Остальные за мной!
  Выйдя за территорию зоны, шесть повстанцев быстрым шагом, почти бегом, направились к казарме вохровцев, которая находилась в нескольких десятках метров от вахты. К всех было боевое, приподнятое настроение, первый успех окрылил заключённых.
  Не встретив никого на крыльце, они без опаски, с шумом ворвались в казарму. Там, сразу у входа, за столом сидело два охранника: дежурный старший сержант и дневальный. Второй дневальный, босяком, подкатив рукава защитной гимнастёрки и штанины галифе - до колен, мыл шваброй пол.
  Иван Зверев направил ствол нагана на дежурного:
  - Руки вверх! Ни с места! Стреляю без предупреждения!
  Старший сержант инстинктивно схватился за кобуру, рядовой вохровец, вскочив с места, бросился к своей винтовке, которая стояла у стены. Ситуация была критическая, медлить было нельзя ни секунды. Зверев выстрелил в голову сержанта и тут же перевёл ствол нагана на дневального. Прогремел второй выстрел. Оба вохровца со стонами повалились на пол. Старший сержант был убит на повал, рядовой корчился на чисто вымытом, ещё не просохшем полу казармы в луже крови - он был ранен в бок. Занимавшийся уборкой вохровец бросил в ведро тряпку и поднял руки.
  Повстанцы быстро разоружили охранников, открыли пирамиду: в ней находилось одиннадцать винтовок и три нагана. Все вооружились, связали пленников. Зверев оставил охранять их и захваченное оружие Авакяна, остальных повёл в баню, где мылись лагерные охранники. В предбаннике из встретил китаец Лю-Фа. Иван Зверев передал ему пистолет. Китаец молча кивнул головой и, спрятав руки за спину, первый шагнул в душевую.
  Нагие охранники, ничего не подозревая, рьяно растирались мочалками, намыливали головы, со смехом, как малые дети, плескали друг в друга водой. В помещении стоял шум от льющейся воды и выкриков, всё было окутано клубами пара. Лю-Фа перекрыл кран и, когда шум воды прекратился, выстрелил в потолок из нагана.
  - Баня закрываться. Всё! Выходи с поднятый рука, вы алэстованы!
  Следом за Лю-Фа в душевую ворвались с оружием наперевес пятеро повстанцев во главе со Зверевым. Вохровцы опешили. Никто даже не пытался оказать сопротивление. Все подняли руки, надели принесённую повстанцами из предбанника форму, покорно дали себя связать. Оставив их под охраной Цветкова и Пашкевича, мятежники вышли на улицу.
  К бане торопливой походкой спешили Марк Ретюнин и Афанасий Яшкин. Зверев вручил им по револьверу, вкратце доложил обстановку.
  - Открывайте ворота зоны, выпускайте заключённых, - решительно приказал Ретюнин.
  Фёдор Громов и китаец Лю-Фа со всех ног радостно бросились к воротам, сбив прикладом винтовки висячий замок, Громов распахнул одну половину, Лю-Фа - другую. Зверев, зайдя на территорию лагпункта, выстрелил из револьвера в воздух, давая сигнал своим. Тут же изо всех бараков высыпал на улицу лагерный народ. Ретюнин с вооружённой свитой прошёл на плац. К ним тут же присоединилось несколько десятков заговорщиков, остальные заключённые, ничего не знавшие о готовящемся восстании, недоумённо взирали на вооружённых зэков, вертели во все стороны головами, ища серые шинели вохровцев и ровным счётом ничего не понимали.
  Марк Ретюнин поднял руку с зажатым в ней наганом, призывая к тишине, и громко заговорил. Фёдор Громов в это время, плохо его слушая, отыскал в толпе родственника, зятя Ивана Бойчевского. С радостью поспешил к нему навстречу, затряс руку:
  - Свобода, Иван Леонтьевич! Снова казаки гуляют... Охрану мы разоружили, вишь, - кивнул на висевшую через плечо трёхлинейку. - Зараз по другим лагерям пойдём народ подымать. Ты как, с нами?
  - А куды ж мне от вас, Федот? - весело тряхнул головой Бойчевский. - Вместях сидели на каторге, вместях и волю добывать будем, а там как Бог положит...
  В это время Ретюнин закончил свою краткую речь, призвал заключённых поддержать восстание и присоединиться к "Отряду особого назначения ? 41". Всем, кто вступит в отряд, - обещал тёплую одежду и продовольственный паёк. Остальные могли идти, кто куда хочет или оставаться в лагпункте.
  - Айда к складам, Иван Леонтьевич, - услышав слова Марка Ретюнина, потянул Фёдор Громов зятя Бойчевского. - Зараз полушубки солдатские раздавать будут. Я знаю, на складах их много припасено ещё с лета.
  Они побежали вслед за толпой, устремившейся к вещевому складу за территорией зоны, пристроились в хвост длинной, змеевидной очереди. Фёдор окинул её удивлённым взглядом - здесь были почти все заключённые лагпункта, даже уголовники. На глаза попался земляк Зоха Ростовский, рядом крутился Мирон Бахтин, он же Моня и карманник-писарь Инженер. Другие были, видимо, впереди.
  Не верилось Громову, что блатные хотят вступить в отряд и драться вместе с политическими за свободу. Сказав Ивану Бойчевскому, чтобы придержал очередь, Фёдор пошёл к складу.
  Увидев бывшего бригадира, положенец Моня презрительно чвиркнул ему под ноги длинной и тонкой струйкой слюны, сказал, обращаясь к своим корешам:
  - Во, пацаны, новый конвой идёт! Власть, бля, переменилась, теперь политические с волынами вместо Лягавых нас охранят будут.
  Уголовники заржали, как табун застоявшихся жеребцов. Фёдор, не реагируя на выпад Мони, молча прошёл мимо. У распахнутых дверей склада кучковалось несколько повстанцев с винтовками. Они сдерживали напиравшую толпу заключённых, не давали никому лезть без очереди. Тут же были Иван Зверев и Михаил Дунаев. Все они были уже в новеньких солдатских овчинных полушубках, в ватных брюках, шапках и валенках. Бывший инженер-сметчик Василий Соломин выдавал очередникам тёплую одежду, независимо, вступил человек в повстанческий отряд или нет. Помимо полушубков, зэки получали бушлаты, ватные фуфайки, тёплые брюки, рукавицы.
  - Громов, ты где бродишь? Мы тебя везде ищем, - обрадовался при виде его Зверев. - Получай быстрее обмундирование и помогай наводить порядок, чтоб давки не было и мародёрства. В случае чего - стреляй в воздух.
  - Иван Матвеевич, как же так? Полушубки с бушлатами и блатные получают, а они же с нами не пойдут. Как крысы с тонущего корабля кто куда разбегутся, - с горечью задал мучавший его вопрос Громов.
  Иван Зверев с досады сплюнул под ноги, растёр плевок носком валенка. Буркнул:
  - Я такого же мнения, Фёдор, но ничего поделать не могу. Приказ Ретюнина: тёплую одежду выдавать всем без разбора. Продовольствие на сутки - тоже. Он ведь у нас демократ-гуманист, - Шекспира читает!
  Сам Ретюнин в это время у продовольственных складов формировал со своим помощником Афанасием Яшкиным санный обоз. Всего набралось восемь саней, на которые повстанцы спешно грузили продовольствие для Отряда особого назначения. Разыскивали среди заключённых возчиков, умевших управляться с лошадьми. Никак не могли найти конюха Ивана Бойчевского, застрявшего в очереди у вещевого склада.
  - Давай, бойцы, быстрее, время не ждёт. Нужно уже выступать на Усть-Усу, чтобы застать охрану врасплох, - поторапливал повстанцев Марк Ретюнин, то и дело посматривая на часы.
  Когда почти все сани были нагружены, Ретюнин оставил с обозом Яшкина, а сам взял двух вооружённых зэков и направился в сторону бани, где томились связанные лагерные охранники. Распорядился привести сюда арестованного на вахте Букреева и двух вохровцев их казармы. Когда все пленные были доставлены, Марк Ретюнин велел запереть их в овощехранилище, где было надёжней, чем в бане. В карауле оставил заключённых Лаптева и Мартюшева, дав им одну винтовку.
  К этому времени большинство зэков уже получило тёплую одежду и многие стали группами и поодиночке покидать территорию лагпункта. Первой ушла компания марвихера Шишкана. Когда Ретюнину доложили об этом, он только махнул рукой и сказал:
  - Баба с возу - кобыле легче! Пусть катятся на все четыре стороны, далеко всё равно уйдут... Либо в тайге замёрзнут, либо вохра по пути постреляет. Туда им и дорога.
  Зверев с командирами отделений Соломиным, Простаковым и Чупровым стали выводить за территорию лагпункта и выстраивать на зимнике, ведущем в Усть-Усу, заключённых, присоединившихся к повстанцам. Всего, без Ретюнина и Яшкина, набралось восемьдесят человек. Шестьдесят зэков, в основном уголовники и несколько бытовиков, разбежались, остальные остались в лагпункте.
  Ретюнина в принципе, это устраивало: оружия всё равно не хватало даже на тех восемьдесят человек, которые присоединились к восстанию. Продовольствие тоже нужно было беречь. Обоз из восьми саней и двух походных кухонь пристроился позади пешей колонны. Как объяснил Марк Ретюнин повстанцам, они должны были имитировать зимние учения отряда ВОХР.
  Колонна ещё только формировалась на дороге, за воротами зоны, как повар китаец Тянь-Шань оставил свою походную кухню и, с опаской озираясь по сторонам, скользнул на территорию лагпункта. Крадущимися, лёгкими шагами он побежал через двор к зданию санчасти. В помещении осторожно постучал в кабинет доктора из заключённых Крамова.
  - Можна, насялнык?
  - Да, войдите, пожалуйста, - послышался голос из кабинета.
  Китаец неслышно, как рысь, шагнул в помещение. Помимо Крамова там был уборщик Пётр Медведев. Они пили чай и оживлённо обсуждали последние лагерные новости.
  - Страствуй, лепила, - сняв шапку, китайским болванчиком поклонился хитрый повар. Потянул носом воздух, уловив сладостный аромат горячего чая. Сглотнул голодную слюну. - Фасыст Летюнина бунт падняла, на Ус-усу сэка повёл. Охлана под самок посатила, одна убивал. Нада насялству сказать. Селовек нужен... Я никак не могу, с ласбойник вместе еду. Пусть он идёт, - ткнул Тянь-Шань пальцем в Петра Медведева. - Толка пыстра нада. Бегом-бегом, чтобы пелвый плибесал в Ус-Уса, - Каму нада скасал.
  - Он дело говорит, - вопросительно взглянул на Медведева доктор Крамов. - До райцентра недалеко, по зимнику всего шесть километров. Тайгой ежели, в окружную, чтобы на мятежников не нарваться, - побольше чуть будет. Так ведь надо рискнуть, начальство нас за это не забудет... Мне тоже больничку бросать нельзя, разбойники, что здесь остаются, сразу заметят. Кроме тебя, Медведев, больше и некому: ты же геройский красный командир...
  - Ладно! Будя меня, как непорочную девку уламывать, - сердито, с силой, хлопнул широкой ладонью по столу Пётр, аж чай расплескался из кружки. - За моё геройство раньше нужно было вспоминать, когда в лагеря сажали, да срок ни за что наматывали... Но я не об том: я всё одно своей советской родине верный и остаюся убеждённым коммунистом-большевиком в грудях. А посему - пойду в райцентр и доложу обо всём по начальству, какое бы оно поганое не було.
  - Вот и добре, - облегчённо вздохнул Крамов. - Скажешь там, в Усть-Усе, что мы тебя в райцентр послали: врач лагпункта "Усинский рейд" Крамов и повар Тянь-Шань. Смотри, не забудь и ступай с богом!
  Пётр решительно натянул старую потрёпанную шапку ушанку. Грабить вещевые склады вместе со всеми он не ходил.
  - Подожди, - остановил его вдруг доктор. Открыл шкаф у себя за спиной, вытащил небольшую стеклянную колбу с бесцветной прозрачной жидкостью, поставил на стол три стопки.
  - Спилта, лепила? - опять потянул воздух, как собака, своим чутким носом китаец.
  - Он, сука, - кивнул Крамов, ласково и любовно рассматривая жидкость на свет.
  Сболтнул колбу, ловко разлил спирт по стопкам.
  - Ну, Петро, - на дорожку! Чтобы в лесу теплее было.
  Все трое выпили, как по команде крякнули, задержав воздух в лёгких, утёрлись рукавами телогреек.
  - Крепкий, дьявол! - первым с шумом выдохнул Пётр Медведев, взял со стола сухарь, занюхал. Пошёл, скрипя половицами, к выходу...
  
   * * *
  Шайка марвихера Шишкана пробиралась по лесу на юг, в сторону железной дороги. Помимо пахана здесь были Зоха Ростовский, положенец Моня, его кореш Аркаша, малолетки Джага с Султаном и бытовик Войтюк - здоровый, румянощёкий, упитанный хлопец с Украины, недавно прибывший на их командировку из Воркутлага.
  - Ты не дрейфь, мужик, с нами не пропадёшь, - подбадривал его, сам же и сагитировавший дать винта из зоны, Моня. - Мы люди бывалые, здесь все тайные тропы знаем. До железки доберёмся, там - на поезд и поминай, как звали! С собаками не найдут... К тому же нас мало, мы тихо-мирно хряем, без пушек... Краснопёрые первым делом на тех, на фашистов накинуться: покрошат их из пулемётов, чтоб никому больше неповадно было бунтовать против нашей родной Советской власти и против Кремлёвского Пахана. А мы тем временем и проскочим на юг.
  - Да что я, Моня, дурень, чи шо, - победно взглядывал на него простоватый деревенский парень Войтюк. - Стал бы я с врагами народа связываться. Мне с вами больше глянется. Вы люди весёлые и справедливые, всё у вас по закону... хоть и воровскому.
  - Справедливо ботаешь, терпила, у нас так... Закон - тайга, прокурор - медведь, не хрен собачий, - к месту вставил шедший рядом Аркаша, по комплекции не уступавший Войтюку.
  Шишкан с Зохой Ростовским впереди многозначительно переглянулись.
  - А бурёнка ничего, подходящая, - выскалил подгнившие кое-где зубы Зоха. - Сама идёт - поводка не надо.
  Шишкан криво усмехнулся, процедил сквозь зубы:
  - Скажи шпане, штобы не забижали хлопца и главное, на шамовку не обжимали. Узнаю - голову откручу и на дерево повешу.
  - Это законно, Шишкан, я сам любого урою, - сразу же поддержал его Ростовский. - Коровёнка должна быть в теле. Кому охота мослы тощие грызть...
  - Ша! Кончай базар, смотри под ноги...
  Впереди, между деревьев мелькнуло вдруг что-то белое.
  - Пацаны, никак заяц, - указал рукой в ту сторону Аркадий Устимовский.
  Все приостановились, вглядываясь.
  - Да нет, не заяц, Аркаша, большой больно, - отрицательно качнул головой Моня. - Мож, волк?
  - Волков белых не бывает, это скорее всего человек, - резонно вставил Устимовский. - Ну-ка Джага, Султан - мухой догнали пассажира и приволокли сюда!
  Малолетки, как гончие псы, со всех ног пустились за скрывшимся за деревьями в лесной чаще неизвестным.
  - Стой, падла! Куда, пришибу? - послышались из зарослей крики шестёрок и звуки тупых ударов.
  Вскоре между деревьями показались Джига с Султаном, пинками подгонявшими какого-то странного человека без шапки, одетого в белую нижнюю рубашку, солдатские защитного цвета галифе и валенки.
  - Никак вохровец по нашу душу? - сказал Зоха Ростовский. - Сбежал, сука, от фашистов, а от нас не уйдёт.
  Малолетки подвели пойманного охранника к пахану, несколькими ударами заставили стать на колени.
  - Кто такой? - презрительно взглянул на него пахан Сергей Шишканов.
  - Рядовой Батыгин, - ответил, не попадая от холода зубом на зуб, вохровец и заплакал. - Не убивайте меня, ребята, я вам ещё пригожусь...
   - Сгодишься... на гуляш! - засмеялся Зоха Ростовский.
  - Нет! Нет! Вы что хотите сделать?.. Не надо, - упал к ногам Шишкана охранник Батыгин и стал целовать его валенки.
  - Заткните ему пасть. С собой возьмём, - тихо сказал пахан, брезгливо освободил ногу от объятий вохровца и отошёл в сторону.
  - А когда?.. - не договаривая, намекнул Зоха.
  - Завтра к вечеру, как пацаны проголодаются... - ответил Шишкан.
  Слушавший этот разговор авторитетных воров бытовик Войтюк ровным счётом ничего не понял, но переспрашивать не стал. Не его это дело влезать в воровские дела. Взяли с собой, не гонят - и то хорошо...
  Пройдя до вечера ещё километров тридцать, решили заночевать. Нашли в лесу укромное место в небольшом распадке среди старых валежин, развели костёр. Поужинали захваченной из лагпункта провизией, накормили и пойманного вохровца. Чтобы он не замёрз ночью, малолетки по очереди набрасывали на него свои бушлаты, отогревали его у костра, грелись сами. Шишкан налил всем водки, которая ещё оставалась у него в загашнике, плеснул немного и вохровцу.
  Батыгин, успокоившись, решил, что беда прошла стороной и он для чего-то уголовникам нужен. Иначе бы убили сразу, а тут кормят и даже поят. Для чего нужен, он не знал, да и не хотел думать. Им виднее. Может, прихватили как заложника, а до жилья какого-нибудь дойдут и отпустят...
  На следующий день встали чуть свет и, затоптав костёр и забросав его валежником и присыпав снегом, пошли дальше. Завтракать не стали - продуктов было в обрез и Шишкан посоветовал своим потерпеть до вечера. Все, кроме Войтюка поняли и потуже затянули ремни брюк. Моня, приблизившись к худощавому, рослому вохровцу Батыгину, похлопал его по костлявой спине, с сожалением посетовал:
  - И что ты такой костлявый, фитиль? У тебя ж мяса почитай вовсе нема - одна кожа, да кости, бля!
  - А у нас вся порода такая, - с улыбкой пробасил охранник.
  - Хреновая, говорю, порода, не мясная... - зловеще ухмыльнулся положенец Моня и незаметно перемигнулся с корешем Аркашей Устимовским.
  Под вечер, когда шайка вконец измоталась и выбилась из сил, плутая по лесу, к тому же зверски проголодалась, главарь Шишкан дал знак Зохе Ростовскому, что пора располагаться на ночлег. Тот всё понял и поманил положенца Мирона Бахтина:
  - Моня, дальше не пойдём, здесь переночуем. Скажи сявкам, чтоб дров набрали, да костёр развели, а ты "корову" готовь...
  - Войтюка? - понизив голос до шёпота, переспросил Моня.
  - Ты чё, олень? Того на чёрный день прибережём... Вохровца давай, фитиля. А Войтюка на васер поставь, в лес, чтоб ничего не видел.
  - Замётано, Зоха!
  Моня по-хозяйски распорядился, чтобы Султан с Джагой развели костёр, подошёл к Вотюку.
  - Устал, фраер?
  - А то нет. Ноги гудят... Как деревянные - хоть отрубай.
  - Надо ещё рогом поупираться... Канай за мной.
  - Дрова, что ли собирать? - Войтюк нехотя встал с поваленной, припорошённой снегом лесины, на которую было присел. Понуро поплёлся вслед за уголовником.
  - Нет, дрова литерки лагерные соберут, это их дело, - сказал, не оборачиваясь, положенец Моня. - Ты у нас в кодле на авторитетного тянешь, к тебе подход особый, - будешь у нас в охране. Сейчас отойдём подальше, чтоб вовремя шухер заметить, ты и заляжешь в сугроб, как медведь, бля... И смотри, чтобы всё - чик-чик было! Не спи. В случае чего - дашь маяка. А прозеваешь лягавых, - Шишкан тебе буркалы вырвет и без соли съест, он у нас такой... А мы пока дичь в лесу поищем: мы знаем как это делать, не первый год в тайге. Тут запросто и лося можно за рога поймать, и медведя в берлоге заделать, пока он во сне лапу сосёт, - вот и ужин бродягам!
  Оставив Войтюка в лесу, Моня вернулся к месту стоянки. Там уже пылал, весело потрескивая сухими сучьями, большой костёр. Султан, Джага и вохровец Батыгин, сидя на корточках возле огня, курили. Аркаша Устимовский метал нож в толстый ствол старого высокого кедра. В стороне пахан о чём-то переговаривался с Зохой Ростовским. Моня подошёл к корешу Аркаше. Тот в этот момент метко вонзил нож в ствол дерева.
  - Молоток, Аркан, - оценил бросок положенец Моня, шагнул к кедру, с трудом вытащил из ствола Аркашину финку, попробовал большим пальцем лезвие. - Нормальное перо, острое. Что, зарежем кабанчика? - Моня хищно улыбнулся и указал глазами на сидевшего у костра охранника. - Бушлат с него сыми. Чей это?
  - Султана. Шишкан велел греть кабана, - сказал Аркаша. Осторожно ступая, как бы крадучись, приблизился сзади к Батыгину, потянул с его плеч ватник. - Поносил и будет, слышь, ты... Дай другому погреться.
  Вохровец с опаской оглянулся и Аркаша в это время резко обхватил его правой рукой за горло, с силой стукнул кулаком по лбу, повалил на спину.
  - А ну, шантрапа, держи кабанчика! - крикнул Моня шестёркам, и когда те, схватив жертву за руки и за ноги, распластали на снегу, - подскочил к Бусыгину и, не примеряясь, умело всадил ему нож в печень. Охранник дёрнулся всем телом, замычал, выгнулся на минуту дугой и затих. Распластался безжизненно на снегу, на который закапала из раны, неестественно алая на белом фоне кровь.
  - Охотники есть? Дичь потрошить кто умеет? - не переставая хищно скалиться, обвёл взглядом бандитов положенец Моня.
  - Да что тут хитрого, а то ты сам не знаешь, братан, - пожал плечами здоровяк Аркаша. - Нужно поначалу голову отделить, тушу распотрошить, кендюхи выбросить. После шкуру снять, лапы отрезать...
  - Ну что, сявки, - налетай! - встав на ноги, бросил окровавленный нож на грудь убитого вохровца Моня. - Шикарный у нас сегодня на ужин балабас будет. Это вам не гуляш по коридору и отбивные по рёбрам, как на зоне...
  
   26
  Фронт приближался к Грушевской. На западе всё отчётливей слышна была артиллерийская канонада. Всё чаще в небе над станицей гудели фашистские бомбардировщики, летевшие бомбить Новочеркасск. На горе, неподалёку от Варваринского храма, установили зенитную батарею. Тут же занял оборону недавно сформированный N-ский Донской казачий кавалерийский полк 68-ой кавалерийской дивизии под командованием местного уроженца подполковника Евлампия Сизокрылова. В полку также было много грушевцев. Под хутором Каменный Брод расположились прибывшие из Ростова-на-Дону курсанты артиллерийского училища.
  Никита Барбоянов продолжал прятаться в хате Громовых на чердаке. Здесь было тепло от топившейся внизу печки, а возле трубы так и вовсе - жарко, как в бане. Днём он обычно отсыпался в своём углу, на сене, которое заменяло ему постель. Выспавшись, спускался вниз, в хату, - обедать. Беседовал с Марией Филипповной и девчатами, жадно курил у печки. Потом, когда появлялся кто-нибудь из братьев, вновь лез на полать - играть в карты. Либо читал потрёпанные школьные учебники братьев, за неимением других книг.
  Однажды попросил Марию Филипповну вызвать на ночь к берегу Тузловки свою мать. Сам он идти не решался, опасаясь засады. Мать пришла в условленное место, с плачем бросилась на грудь сыну:
  - Никита! Сынок, вернулся... Наконец-то.
  - Тише, маманя, не кричите, - предостерегающе прислонил указательный палец к своим губам Никита.
  - Что домой не идёшь, сынок?
  - Маманя, вы прямо как маленькие, - укоризненно взглянул на неё молодой казак. - Нельзя мне домой, шукают меня кругом, как вы не понимаете.
  Пожилая женщина, утирая концом полушалка слёзы, осуждающе кивнула головой:
  - Как же, слыхала, что ты в банде разбойника Гришки Зорова был... Через то и отца, Ивана Герасимовича, арестовали. Я почитай каждый месяц в Новочеркасск езжу, передачи ему отвожу... Э-эх, натворил ты делов, сынок!
  - Маманя, оставьте, ничего я не натворил, - поморщился от досады Никита Барбоянов. - Мы с Григорием Стефановичем за правое дело стоим. За поруганное казачество... Не лезьте не в своё дело.
  - Все казаки на фронте с Гитлером воюют, а ты, выходит против своих пошёл, за фашистов? - горько всхлипнула женщина.
  - Эх, маманя, маманя, не так я ожидал с вами встретиться. Видать, не поняли мы друг друга, - посетовал Никита. - Ладно, ступайте домой, Бог вам судья... А моя дорога верная: буду бить коммунистов и дальше. Искоренять на Дону эту поганую мужицкую власть. Прощевайте, я пойду. О том, что видели меня никому не гутарьте.
  Казак обнял мать напоследок и нырнул в темноту, в сухие камыши у берега замёрзшей уже реки Тузлов. Пошёл он через речку специально, чтобы мать подумала, будто ушёл из станицы в степь. Он не хотел рисковать и подвергать лишний раз опасности приютивших его Громовых. Осторожно пройдя по тонкому ещё льду на другую сторону, Никита пошёл по берегу вдоль зарослей камыша в сторону деревянной кладки, напротив которой находился баз Громовых. Шёл он с озиркой, крепко сжав в кармане старенькой казачьей овчинной бекеши, которую временно одолжил у хозяев, шершавую рукоятку нагана.
  В станице кое-где тревожно брехали во дворах собаки, на западе гремел, не смолкая даже ночью, приближающийся к Грушевской фронт. На горе отчётливо слышалась перекличка меняющихся часовых. Перейдя Тузловку по шатким, вмёрзшим в лёд мосткам, Никита через заднюю калитку прошёл в огород. Крадучись приблизившись к дому, не сильно постучал костяшками пальцев в стекло в кухне. В окне показалось заспанное лицо хозяйской дочки, двенадцатилетней Дуси. Через минуту дверь со скрипом открылась и молодой казак быстро прошмыгнул в коридор.
  - Полуночничаешь, Никита? - позёвывая и прикрывая рот ладошкой, сказала девчонка.
  - Матерю проведал, - коротко ответил Барбоянов, внимательно разглядывая её.
  Дуся была красивая, не по летам высокая, стройная девка. Широкая пышная коса до пояса, брови - вразлёт, большие загадочные глаза, кажется, проникают в самую душу. Никита на мгновение залюбовался Дусей. Девчонка, фыркнув, смутилась:
  - Чё вылупился? Впервой увидал, что ли? Давай, полезай к себе наверх, там Жорка свежего сена постелил, а мамка вечерять оставила. Лампу зажжёшь, увидишь сбок трубы - полотенцей накрытое... Да гляди, со спичками там осторожней, пожару не наделай! А я спать побегла, поздно уже...
  На следующий день в хате ни свет ни заря встали. Послышались громкие голоса, хлопанье входной двери, звяк посуды. Это Мария Филипповна со старшим сыном Михаилом собирались на работу в колхоз. Никита Барбоянов проснулся и лежал с закрытыми глазами, заложив руки за голову, думал, как жить дальше. Григорий Зоров не объявлялся и молодой казак не знал даже: жив его бывший атаман или сложил свою буйную голову под Старочеркасской, в том памятном бою, когда отряд попал в засаду чекистов. В одиночку вести борьбу против Советской власти Никита опасался, путь домой был естественно закрыт. Уходить из станицы было некуда - у него больше нигде не было родни. Оставалось одно: дожидаться прихода немцев, а дальше видать будет. Тем более, ждать оставалось, по всем приметам, недолго...
  Через полчаса где-то внизу всё стихло. Хозяйка с сыном, одевшись и позавтракав, ушли на колхозный двор. Вскоре заскрипела лестница и на полать поднялся Егор Громов. Он принёс постояльцу кринку парного молока и ломоть белого, свежеиспечённого матерью хлеба.
  - Не спишь, Никита?
  - Ты, Жорка? - откликнулся Барбоянов, зажигая керосиновую лампу.
  - Я, не бойся... Поесть тебе мамка передала, - сказал Егор. Подойдя, поставил молоко около постели Никиты, бережно накрыл кринку хлебом. Уселся рядом на сено, по-турецки поджав под себя босые ноги.
  - Вот спасибочки! - жадно набросился на еду Барбоянов. Некоторое время ел молча, откусывая большие куски хлеба и с наслаждением запивая молоком.
  Егор тоже молчал, чтобы не мешать разговорами, покусывал вытащенную из душистого вороха сена, длинную травинку.
  - Что нового в станице? - спросил, наконец, Никита, отставляя пустую кринку. Хлеб ещё остался, и он отщипывал его понемногу и отправлял в рот.
  Громов машинально следил за движениями его рук, думая о своём. Услыхав вопрос, пожал неопределённо плечами:
  - Да так, по старому вроде всё... Папашка на днях письмо с фронта прислал. Пишет, что всё хорошо, живой здоровый. Воюет... Бьёт румынов-мамалыжников и немчуру. Полчанина его Романа Никандровича Сизокрылова тяжело ранило...
  - Это, случаем, не того Сизокрылова, чей старший брат у коммунистов большим начальником стал? - услышав знакомую фамилию, спросил Никита. - Мне батька рассказывал, как он в Гражданскую наших белых казаков рубал, подлюка краснопузая! Так мало того, - своего собственного отца жизни лишил! Каково?
  Егор Громов согласно кивнул головой.
  - Он самый, угадал... - и, чуть помедлив, добавил: - А того ты, Никита, не знаешь, что он зараз здесь, в станице. Как есть, - Евлампий Сизокрылов, подполковник Красной Армии. Со своим казачьим полком оборону на горе против немцев держит. Там, в его полку наших, Грушевских много. Есть по мобилизации, а есть и добровольцы из стариков, - им председатель колхоза Степан Биндюков лучших коней из табуна выделил.
  - Правда? - удивился чему-то Никита Барбоянов.
  - Когда я брехал? - обиделся Жорка. - Мы с хлопцами потому и по амбарам колхозным перестали лазить, что казаки на конях вместе с объездчиками по станице ночами разъезжают, улицы патрулируют, склады охраняют. А у них, небось, не берданки вшивые, как у сторожей, - винтари с автоматами. В случае чего, такой из ППШ вслед вжарят - косточек не соберёшь! А у нас против них что? Один твой наган...
  - Вот так новость, - покачал головой Никита. - Не знал...
  - А чё тут знать, - вона они наверху, у кладбища всю гору, как кроты, ископали, - пренебрежительно сказал Громов. - Окопы глыбокие, как всё одно могилы каждый себе, вырыли, землянки камышом крытые... Пушек кругом понаставили, пулемётов "Максимов", ружей длиннющих, что танки наскрозь бьют, - братан Мишка сказывал.
  - Так-так-так, - оживлённо, думая о чём-то своём, зачастил Никита Барбоянов. - А ты запомнил, Жорка, где пушки с пулемётами стоят? На бумаге начертить можешь?
  - Могу, да не всё... А нагад оно тебе? - удивлённо спросил Громов.
  - А ты походи завтра по горе, Жорка, внимательно всё рассмотри, заприметь, а домой возвернёшься, - сразу всё на листе набросай, где, что и как, - посоветовал Никита. - А чтобы подозрения не было, цибарку воды с собой захвати и кружку. Скажи, мол, красных бойцов пришёл напоить, потому как - сознательный пионер, бля... Сделаешь за ради дружбы?
  - Ты что хочешь, Никита? - с дрожью в голосе, не договаривая, со страхом посмотрел на старшего приятеля Егор Громов.
  - Не твоё дело, пацан, что я хочу, понял?! - гневно сверкнул глазами вспыхнувший вдруг Барбоянов. - Они дедуню моего, царство ему небесное, - Герасима Павловича, в Гражданскую убили, суки! Дядьку раскулачили и на Колыму угнали. Брата родного, старшего, Трофимку, в тридцать седьмом как врага народа загребли... До сих пор ни слуху, ни духу... Я за него и в банду пошёл, мстить коммунякам! А зараз, папаню в Новочеркасск взяли... Ты знаешь, что они у тюрьмах с нашим братом, казаком, делают?
  - Не-а, - с испугом, невольно вжимая голову в плечи, протянул Егор Громов.
  - Мне в отряде Зорова казаки рассказывали - без остановки, не давая Егору опомнится, продолжил Никита Барбоянов. - Допрашивают днём и ночью, без передыху, спать вовсе не дают. А сами, сволочи, меняются, следователи... Ежели какой упёртый казак попадётся, не признаёт за собой вины - специальные средства воздействия начинают применять, то есть пытки. Пальцы между дверей зажимают, ломают, ногти клещами вырывают, бороды и волосы на голове зажигалками подпаливают. Бьют всей ментовской кодлой так, что кровища во все стороны фонтаном брызжет и зубы летят, - посля веником заметать приходится. А в расстрельной комнате, что в самом подвале, - кровищи по щиколотку и все стены толстым слоем, как краской, кровью заляпаны - хоть совком соскребай. Ночью, чтобы криков и выстрелов на улице не слыхать было, - машину, а то и две во двор загоняют, моторы заводют и на холостом ходу до утра гоняют. А посля днём на эти же грузовики трупы из подвала грузют: некоторые узнать нельзя от побоев, - сплошной кусок кровяного мяса, как говядина или свинина. Бр-р...
  - Никита, неужто правда? - с ужасом, расширенными безумными глазами глянул на него Егор.
  - Ага, не правда, это я всё сочиняю, бля, для красного словца, - скептически хмыкнул Барбоянов.
  - Я сурьёзно, Никит, не обижайся...
  - Я тоже серьёзно, - спокойно сказал Никита. - У нас в отряде был один казак, - сам всё энто видал. Ему чудом удалось из-под расстрела уйти... Показывал пальцы свои изуродованные, без ногтей... Гутарил, что в Чека всякая сволочь служит: бывшие уголовники-мокрушники, жиды, китайцы, латыши, немцы. Есть вообще - садисты, особливо бабы в кожанках: заставляют арестантов до гола растелешиваться и каблуками по энтому самому топчутся... Гадом буду, не брешу! Они удовольствию свою от того имеют! Или связывают голого мужика колючей проволокой по рукам и ногам и металлическим проводом секут, покель сознательность не потеряет и весь под себя не обмочится... Бабам-казачкам, которых в залог за мужьёв ихних берут, - после страшных пыток, глаза шылом выкалуют и груди на живых режут. Ежели которую с дитём заарестуют, - на глазах у ей ребёнка головой о бетонную стенку бьют, так что мозги ажнак до потолка вылетают... Там, в подвалах Чека вонища, как на скотобойне, дыхать нечем. И склизко от крови так, что за стенку держаться нужно, не то так и поедешь, всё одно как на лыжах зимой... Старых почтенных казаков тоже не милуют, суки красножопые: их они особливо ненавидют, - думают, что от дедов весь бунт по станицам идёт... Подстрекают, мол, старые контрреволюционеры молодёжь на восстанию против долбанной Советской жидовской власти! Их голяком на мороз выгоняют и водой обливают, покель в статую не превратятся. В бороды плюют, на четвереньки ставют и в зад швабру загоняют, либо вообще - на потеху блатным мазурикам отдают в специальную камеру... А там - сущий ад: ежели сам ночью полотенцем не удавишься, - с ума от издевательств сойдёшь. Эти шакалы с человеком что хотят, то и делают, а палачи красные только повожают...
  
  В этот же день к вечеру Егор Громов, подхватив цибарку холодной, колодезной воды, вместе с другом детства Мишкой Шабельским пошёл на гору, где строили оборонительные сооружения казаки N-ского Донского кавалерийского полка. Идти было совсем недалеко: от переулка Социалистического, где они жили, не больше километра до кладбища. Свернули на главную станичную улицу Советскую, пошли скорым шагом, неся тяжёлую цибарку вдвоём, старались не расплескать. Время от времени менялись руками. Здоровались по пути со стариками и бабками, выглядывавшими из дворов.
  - Что это тебя на гору потянуло, Грома? - спросил, пыхтя под тяжестью ноши, Мишка. - Лучше б в Каменный Брод по быстрому сгоняли: там уже, гутарют, германский разъезд видели, на мотоциклетках. Вот бы поглядеть!
  - Насмотришься ещё, как немцы в станицу войдут... А иду я попроведать родню: дядьку Илью и сына его Гришку - Астаповых. Маманя просила и тётка Тома.
  - Думаешь: фашисты возьмут станицу? - переспросил Шабельский.
  - А то нет?.. - хмыкнул Жорка. - Всю Украину уже к рукам прибрали, а Грушевку стороной обойдут?.. Попомни мои слова: скоро будем жить при другой власти.
  - Боязно, Грома...
  - Хуже, чем при коммуняках не будет, не ссы, - успокоил Егор.
  - Откуда знаешь? Кто его знает, как будет...
  - Тебе, Мишка, как я погляжу, сладко под Советами жилося? - укоризненно упрекнул друга Громов.
  - Как всем... - пожал плечами Шабельский.
  - Во, - как всем! - ухватился за эти слова Жорка. - И все вы так - как стадо баранов... Вас уже двадцать лет стригут коммунисты, будто овец, а вы молчите и терпите. Мои два дядьки: Фёдор с Максимом жизней своих не щадили за вольный Дон, за свободу казачества, и я как они - буду!
  - А что ты сделаешь? - усомнился Мишка. - Лишний раз в колхозный амбар залезешь?
  - Поглядим...
  Друзья дошли до перекрестка перед храмом апостола Иоанна Богослова и свернули на право в Революционный переулок, тянувшийся на гору до самого новосёловского кладбища. Идти с каждым шагом становилось всё труднее, под конец, когда грунтовка и вовсе круто устремилась вверх, казачата с трудом передвигали ноги. Их ходко обогнал колхозный трактор, пролязгавший мимо гусеницами, как танк. В открытой кабине, закутанная в тёплый клетчатый платок и замызганный жёлтый солдатский ватник, давила ногой на педаль газа и резко дёргала фрикционы молодая симпатичная колхозница. Она помахала казачатам рукой, широко улыбнулась, показав ослепительно белые ровные зубы. Трактор ушёл на гору, удушливо навоняв бензином, обдав ребят копотью и комьями сухой, мёрзлой глины.
  Жорка внимательно оглядывался по сторонам, стараясь чётко запечатлеть в памяти всё, что открывалось вокруг его взору. Они прошли вдоль линии строящихся на горе укреплений, поминутно останавливаясь и наполняя жестяную кружку, которую Егор вытащил из-за пазухи, колодезной водой из цибарки. Бойцы казачьего полка пили с жадностью, утирая со лба пот грязными ладонями, благодарили ребят. Громов искал грушевцев, которые были все в одном эскадроне. Встречные казаки, на его вопрос, махали руками дальше, в сторону Свято-Варваринской церкви. Это было на руку Егору, который мог хорошо рассмотреть и запомнить все скрытые огневые точки полка и артиллерийские позиции.
  Ребята ещё три раза спускались вниз с пустой цибаркой, наполняя её водой во дворах, в колодцах, или на речке Тузловке, в специально пробитых для этого казаками полыньях. Почти у самой церкви встретили земляков-новосёловцев. Из наполовину отрытого окопа их вдруг весело окликнул Маркел Крутогоров:
  - Жорка, Мишка, вы чего это - водоносами заделались? А ну тащите сюды цыбарку, я её зараз один усю выдую, так запалился!
  Он был в лихо заломленной на правое ухо чёрной каракулевой кубанке с кроваво-красным верхом, без мундира, который валялся позади него, на бруствере, в чёрных казачьих шароварах с узким алым кантом вместо традиционных лампасов.
  - Здорово живёшь, дядька Маркел, - обрадовался Егор, подходя к краю траншеи и зачерпывая полную кружку воды, - пей сколько влезет, мы с Мишкой ещё принесём, а ежели хочешь, за водкой сгоняем, только гроши давай, а то у нас нема.
  - Вот это другой разговор, - бросив кирку на дно окопа, подошёл грушевский казак Сергей Лопатин в таких же шароварах и чёрном, со стоячим воротником, суконном мундире; с красным кантом по краю воротника и ромбовидным обшлагам. Следом, по осыпающемуся ходу сообщения, спешил троюродный брат Жорки Громова Гришка Астапов.
  Маркел, напившись, - облив холодной водой всю грудь, передал кружку Лопатину. С удовольствием крякнул:
  - Эх, добре пошла, родимая! Жаль - не водочка, много не выпьешь. Всего токмо две корчажки.
  Гришка лукаво подмигнул Крутогорову:
  - Пацаны ж предлагают сбегать... Давай, Маркел, сложимся. У тебя деньги есть? Ты ж у нас из богатеньких, казаки гутарят, дед первым человеком в станице был до Октябрьской революции.
  - Был да сплыл, - сердито оборвал сослуживца Крутогоров. - Шлёпнули его красные товарищи за его же собственное добро, которое всю жизнь своим горбом наживал...
  Сергей Лопатин, тоже опорожнив две кружки, приставил палец к губам, с опаской повертел по сторонам чубатой, простоволосой головой:
  - Ты, Маркелка, гутарь, да знай меру - казак! Чай не на игрищах среди детворы, а в боевой части РККА... И речи твои, по законам военного времени, однозначно - вражьи!
  - Ах, да, я же запамятовал, - потешно хлопнул себя по потному лбу широкой, разлапистой ладонью Маркел Крутогоров, - ты у нас из большевичков - красный, как и папаша твой... Как говорится: куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй.
  - Да уж не из белой сволочи, которая моего деда, кузнеца Дениса, в Гражданскую войну зверски под станицей замучила, - окрысился в свою очередь Серёга Лопатин.
  Закутанный в чёрный башлык с белой окантовкой Григорий Астапов, не зная чью сторону принять, растерянно встал между ними:
  - Будя вам, казаки, лаяться и новую гражданскую войну промеж себя начинать: к нас зараз один общий враг - проклятый фашист-германец. И мы его обязательно побьём! Вот про что треба гутарить, а не старые счёты сводить.
  - А кто тебе сказал, Илюха, что Гражданская война закончилась? - удивлённо присвистнул Маркел. - Она, брат казак, токмо начинается!..
  
   * * *
  По шоссе с дьявольским рёвом и грохотом катился коптящий перегоревшим топливом, злобно переругивающийся резкими гудками звуковых сигналов, нескончаемый поток военных грузовиков, гражданских легковушек всех марок, автобусов, тракторов. Шли, дробно грохоча по асфальту каблуками сапог и армейских ботинок, усиалые стрелковые подразделения. Тарахтела колёсами тяжёлая артиллерия и походные кухни, ревели мощными моторами дизелей и карбюраторных двигателей лёгкие танки БТ и средние "тридцатьчетвёрки". Цокала копытами кавалерия. Войска Красной Армии и беженцы валом валили в Александровскую станицу и дальше, к Аксайскому мосту через Дон. Эвакуировались... Словно вострубил Пятый Ангел, отворивший кладезь бездны, из которой на землю хлынула саранча!
  Шурка Старцева, бывшая в девичестве Бойчевской, набирая воду на углу переулка, у колонки, со страхом и неприязнью взирала на проползавгую мимо горячую лавину железа, гужевых повозок, животных, людей. Шурка Старцева была молода годами, - всего двадцать пять недавно минуло, одинока, несчастна. В современной советской жизни ровным счётом ничего не смыслила и от жизни ничего уже не ждала. Прозябала она на посёлке Маяковского на самой окраине Ростова, где, казалось, на веки вечные бросила якорь... Пришедшая с матерью после раскулачивания семьи в город, быстро выскочила замуж за первого попавшегося, - извозчика жилконторы, пензенского мужика, горького пьяницу Николая Старцева. В восемнадцать лет родила первого ребёнка, дочку.
  Николай из ворованных в жилконторе стройматериалов слепил на скорую руку шаткую "избушку на курьих ножках", и молодожёны зажили. Ни шатко ни валко протекала их скудная жизнь. Время, казалось, остановилось для Шурки где-то на рубеже тридцатых, когда ещё жили они всем семейством в хуторе Каменный Брод, и в силе был отец, Иван Леонтьевич Бойчевский, державший в крепком жилистом кулаке весь хутор...
  Наполнив вёдра, она, поворотом гаечного ключа, закрыла воду, аккуратно схоронила ключ в карман старого мужского парусинового пиджака, оставшегося от мужа, осторожно, стараясь не поскользнуться на льду, понесла во двор тяжёлую ношу. Идти приходилось на бугор, и Шурка то и дело останавливалась, отдыхала. Зеленоватая, прозрачная, как слеза, вода колыхалась в вёдрах, выплескиваясь через край, обливала ей калоши.
  - Бог в помочь, Шура! - поприветствовал её ковылявший навстречу на своей деревяшке сосед Виссарион Моргуненко, инвалид, чем-то растравивший ногу, чтобы не идти на фронт.
  - Здравствуй, Виссарион, - остановилась в очередной раз передохнуть Шура Старцева.
  - Пенсию вчерась не носили, не слыхала? - спросил Моргуненко, вынимая из кармана брюк жестяную коробочку из-под леденцов, где у него был табак, и свёртывая самокрутку.
  - Не знаю, мне до пенсии ещё далече, - ответила Шура. - Немец, люди гутарят, уже под Таганрогом... Что оно дальше будет, сосед?.. как думаешь?
  - Как в прошлую войну будет, Шурка, попомнишь моё слово, - возьмут германцы Ростов, - весь окутавшись вонючим, сизым дымом от самокрутки, тяжело, с надрывом кашляя, прохрипел Моргуненко. - Дожили, под такую их мать со Сталиным... папирос пачку не купишь: пятьдесят рублей пачка - это как? Да-а...
  - За прошлую войну-та с германцами ничего не слыхал, сосед?.. Как оно было? - соболезнующе глядя на его муки с закруткой, покачала повязанной шалью головой Шура.
  - Да хучь бы и Гитлер, соседка, - нам чай хуже от того не будет, - уверенно сказал Моргуненко. - Как война началась, хлеб сразу по карточкам стал, как скажи ты его корова языком из магазинов слизала. А на рынке поди купи: сотня целковых буханка! За хлеб-то?.. Никакой пенсии, твою дивизию, не хватит.
  - И не говори, сосед, - пригорюнилась Шура, соображая, чем теперь кормить троих детей, когда эвакурировался в Среднюю Азию завод "Ростсельмаш", на котором она работала. - Раньше, плохо ни плохо, а подожмёт - соберёшь барахлишка в мешок, да - в деревню на менку. С Лизкой Шерстобитовой и Тамаркой Айвазян недавно на Кубань ездили, хорошо наменяли... Где пешком пройдём, где подвезут на машине, где на товарняке... Помню, в Батайске на станции милиции с ружьями набежало... Я уж думала: не довезу оклунки-то. Сала я наменяла добрый шмат. Хорошее сало, с палец толщиной, копчёное, с прослойкой... Откуда не возьмись, гляжу, - флотские с соседнего ешелону подбегают. "Ах вы, туда вашу мать, - тыловые крысы, с бабами воевать?!" - и ну милицейским бока мять... Только картузы во все стороны летят - так били... "Мы, - шумят, - кровь на войне с фашистами проливаем, а вы здеся наших жинок в каталажку сажаете... Герои, ядрит вас..." Так и отбили нас у милиции.
  - Не ездишь больше на менку-то? - рассеянно переспросил Моргуненко.
  - А куды зараз поедёшь? Бомбят кругом, только и слышно, - ответила Шурка Старцева. - Третьего дня на Нахичевань на маслозавод побегла: там, бабы сказывали, посля эвакуации масло осталось... Стоим под воротами, ждём: кто с бутылкой, кто с бидоном, кто и вовсе с цибаркой. Думаем: может, сжалятся власти, отдадут масло народу, всё одно пропадёт! Отпирает, наконец, сторож ворота, милиция большие бочки с подсолнечным маслом на улицу выкатывает. Пробки повыбивали и льют масло прямо на мостовую. Оно по улице вниз к Дону так и хлынуло. Бабы с цибарками и другой посудою - собирать! Милиция давай в воздух из наганов палить - страсть! "Ах вы такие-сякие, - шумит их главный начальник, - долой от народной собственности! Я вам покажу - расхищать!" - и наганом перед самыми лицами машет... Я спужалась милиции, бидон с маслом бросила и - бечь... Милицейские меня подхватили под руки: "Вражина, - шумят, - длиннохвостая, - вот мы тя щас - в каталажку!.." Я - реветь. "Пустите, - гутарю, - дома дети не кормлены, не поены по лавкам сидят, а мужик на войне без вести пропал!.." Они и слухать не хотят, тащат в отделение: мать-перемать!.. Зараз мы тебя оформим на всю катушку, а нам за тебя премию дадут. Так бы и пропала, ежели б не налёт. Как только светопреставление с неба началось, сосед, - они меня и бросили. Тут уж своя рубашка ближе к телу... Попрятались куда-то мои душегубы, я и сбежала. Летела быстрее ветру, на бомбы, что с неба, как горох сыпались, и внимания не обращала.
  - Да-а... Голод не тётка, и не на такую страсть пойдёшь, - сказал с усмешкой Виссарион Моргуненко. Поплевал на окурок, растёр в больших, жёлтых, потрескавшихся пальцах, бросил на землю. - Раньше, слышь, Шурка, при царе Миколае Донская казачья область пшеницей всю Рассею и пол-Европы кормила, а ноне, при колхозах, - у нас голодуха!
  - И куды оно всё идёт, сосед? - снова спросила Шура.
  - Ды куда... к прежнему, слышь, - с опаской оглядевшись по сторонам, сказал Моргуненко. - Вот заберёт германская армия город, - сызнова всё как при Миколашке Кровавом будет... Опять, значит, - бедные и богатые, господа и холопы... Политика верная, я тебе, соседка, скажу. И я двумя руками - за неё... А то ведь большевики во время сплошной коллективизации крепких хозяев извели, худобу и барахло их себе прикарманили... Да ты и сама знаешь, что тебе толковать? Чай, тоже из раскулаченных... У моего родителя в Таганроге городе, слышь, при старых порядках, аптека собственная была, да табачная лавка. А дом какой? - дворец, не дом. До сих пор стоит: районная администрация там сейчас... Всё под чистую забрали, окаянные. Кто был ничем, тот станет всем, слышь. Каково?.. Вот и стали - всем!.. А нам теперича - хоть в петлю.
  - И не говори, сосед, - вздохнула Шура, - ну я нито пойду, прибраться ещё надо в хате.
  Она взяла вёдра и продолжила свой нелёгкий путь на верх к своему дому, похожему на избушку на курьих ножках. Во дворе к ней под ноги радостно бросился, помахивая хвостом, небольшой, чёрного цвета, кобель.
  - Пошёл, анчютка, погибели на тебя нету, - беззлобно пхнула его калошей молодая женщина. - Увесь огород загадил, окаянный... А ну прокорми такого жеребца по нонешним временам! Вот возьму талину, да погоню со двора, прорва чёртова...
  Шура зашла в дом, поставила вёдра на длинную зелёную лавку, положила гаечный ключ на подоконник. Вспомнив о соседе, осуждающе покачала головой, заговорила сама с собой по привычке:
  - Скрипит ещё, вражина, своей культяпкой, не сдохнет... Сколько православных душ уже на войне Гитлер проклятый загубил! Вот и на моего Николая извещение пришло: пропал без вести... А ему и дела мало. Старые порядки возвернуть хочет... Как же, вернёшь их теперь: маманя на Братском кладбище, папаня - на Соловках, в хате родительской, в Каменнобродском, - правление колхоза, чтоб он сгорел!
  В коридоре скрипнула дверь, из-за которой выглянула восьмилетняя дочь Лидка, у неё из-под руки показалась потешная рожица среднего сына Витьки.
  - Мамка, что поесть? - хором заканючили дети жалобными, плаксивыми голосами.
  Шурка кинулась к двери, сердито отвесила одной и другому по звонкому подзатыльнику:
  - Вот вам, прорвы ненасытные, на орехи! Скусно? Всё бы им лопать... А ну кыш в кухню, - обедали недавно.
  - Ма-а, больно! - заныла старшая Лидка и стукнула в свою очередь по голове ревущего на весь дом среднего брата. Тот заорал ещё громче.
  - Я те дам, шалава, не трож Витьку, - напустилась на неё мать.
  Дети скрылись за дверью.
  Шура прошла в зал, опустилась в правом углу на колени и, с внутренним трепетом и благоговением глядя на изображение Божьей Матери, держащей на руках маленького Христа, принялась бормотать молитву на старославянском языке. В хате было тихо, только отчётливо отсчитывал время будильник на столе. Угомонились, наконец, в кухне за печкой старшие дети. В зале, у окна в зыбке, безмятежно спал младший сынишка Толик.
  С улицы неожиданно раздался далёкий вой сирены, извещавший ростовчан о воздушной тревоге. Шура ещё чаще закрестилась, зашептала "Отче наш", которую всегда повторяла во время налётов фашисткой авиации. Поначалу при всякой тревоге она хватала в охапку детей, заранее собранный узелок с харчами на первое время, документы и бежала со всех ног в Кизитеринскую балку, вместе с толпами спасавшихся горожан. Потом пообвыкла, поняла, что немец бомбил в основном аэродром, завод "Ростсельмаш", железнодорожную станцию. На посёлок бомбы залетали редко, да и то - шальные. И Шура стала оставаться во время бомбёжек дома, только спускалась с детьми в погреб.
  Так поступила и в этот раз. Быстро закончив молитву, кликнула из кухни Лидку, велела будить и одевать Толика. Сама схватила Витьку, документы, узел с продуктами, метнулась в коридор, где был ход в подпол. Следом, с малолетним Толиком на руках, бежала Лида...
  
   27
  92-й Перемышльский погранотряд, где служили грушевцы Иван Дубиков и Терентий Громов, после отступления с Украины, был преобразован в 92-й Пограничный полк НКВД . За время упорных, кровопролитных боёв на границе, а затем - на Львовском направлении погранотряд понёс значительные потери в личном составе. 29 июня, в ожесточённом бою у села Легезино, погиб старший лейтенант Григорий Поливода - герой Перемышля, отбивший его у немцев силами сводного батальона, состоявшего из пограничников и стрелков 99-ой дивизии, и целых четыре дня сдерживавший отчаянные атаки противника. Перемышль был первый советский город, освобождённый Красной Армией уже на второй день войны. Мало того, бойцы из батальона Поливода ворвались даже в немецкую часть города - так называемый Прёмзель, и вели бой на территории Третьего Рейха. 30 июля, в неравном бою с фашистскими танками и мотопехотой в районе села Роги смертью храбрых пали начальник 92-го Погранотряда подполковник Яков Тарутин и батальонный комиссар Григорий Уткин. Всего в этой схватке подразделение потеряло убитыми, ранеными и пропавшими без вести более двухсот пограничников. В районе города Пирятин отряд, которым теперь командовал майор Агейчик, попал в окружение, с боями прорывался к своим. После выхода из окружения - отведён на отдых и пополнение в тыл 21-й армии Юго-Западный фронта на рубеж реки Оскол.
  Командиром полка теперь был майор Врублевский, начальником штаба майор Кудряшов, замполитом - батальонный комиссар Авдюхин. Полк получил задачу вылавливать в прифронтовой полосе фашистских шпионов и террористов, изменников Родины, бандитов, мародеров, дезертиров, выходцев из плена и окружения, уклонившихся от службы в РККА, отставших от своих частей красноармейцев.
  Иван Дубиков носил теперь в петлицах по одному треугольнику, - ему присвоили звание младшего сержанта. Терентий Громов стал ефрейтором. Их батальон нёс службу в городе Новый Оскол и его окрестностях. Почти каждый день выходили в наряды, людей не хватало и личному составу приходилось управляться собственными силами.
  - Через день на ремень! - невесело шутил по этому поводу Терентий.
  Сегодня отделение, которым командовал младший сержант Дубиков, патрулировало автомобильный мост через реку Оскол. Людей было мало, в основном местные жители, возвращавшиеся с менки из окрестных деревень, да беженцы из прифронтовой полосы. Каждого человека останавливали, скрупулёзно проверяли документы, повозки и автомашины обыскивали.
  Впереди показалась внушительная колонна красноармейцев, примерно около роты, с командиром и знаменосцем впереди. Идущие по мосту горожане и беженцы прижимались к перилам моста, давая им дорогу, бабы сочувственно смотрели им в спину. Бойцы были в летнем, обтрёпанном нестиранном обмундировании, исхудавшие и небритые, многие ранены. Они понуро брели по середине моста, угрюмо смотря себе под ноги, сжимая ремни висевших на плече винтовок или болтавшихся на шее немецких трофейных автоматов.
  Младший сержант Дубиков вышел вперёд и, вскинув вверх руку, резко скомандовал:
  - Подразделение, стой! Командир ко мне. Приготовить документы для проверки.
  К Ивану тяжёлой походкой уставшего до смерти человека подошёл среднего роста симпатичный армейский капитан в примятой, пробитой пулей фуражке, с забинтованной левой рукой, висящей на перевязи. Дубикой первый отдал ему честь, капитан небрежно козырнул в ответ:
  - В чём дело, товарищ младший сержант? Нам уже двадцать раз проверяли пока сюда шли.
  - Извиняюсь, товарищ капитан, - служба! - сухо перебил его Иван Дубиков. К нему подтянулся земляк Терентий Иванов, Леонид Клерюкин и остальные бойцы отделения. Взяли винтовки на изготовку.
  Капитан, недовольно покрутив головой, вытащил из нагрудного кармана и протянул Дубикову небольшую книжечку удостоверения в потёртой красной обложке.
  - Из какой части? Откуда и куда направляетесь? - бегло спрашивал Дубиков, внимательно листая удостоверение личности офицера.
  - Сводный отряд из бойцов разных частей 99-ой стрелковой дивизии и других подразделений, - устало сказал капитан. - Вышли из окружения из киевского котла, вынесли знамя отдельного разведывательного батальона. Направляемся в тыл на отдых и переформирование. Где находятся остальные части дивизии и штаб я не знаю. Командир разведбата капитан Толмачёв.
  - Хорошо, товарищ капитан, - кивнул головой, отдал ему удостоверение младший сержант Дубиков. - Сейчас проверим документы у ваших бойцов и можете следовать дальше по своему маршруту... Громов, Клерюкин, начинайте, - обратился он к бойцам отделения.
  - Там вот что, сержант, у некоторых красноармейцев по разным причинам утеряны солдатские медальоны, некоторые вообще не успели их заполнить, - тронул его за рукав капитан Толмачёв.
  - Разберёмся, успокоил его Иван Дубиков.
  Терентий Громов, медленно обходил нестройные шеренги сводного отряда. Внимательно вглядываясь в заросшие многодневной щетиной, измождённые лица окруженцев, неизменно, больше для порядка, повторял:
  - Служебные книжки у кого есть, медальоны.
  Брал у бойцов, у кого был, так называемый "смертный" медальон. Спрашивал фамилию, имя, отчество, номер воинской части, как оказался в окружении, не был ли в плену.
  Младший сержант Дубиков зашёл в будку постового у начала моста, связался по прямому проводу с начальником караула:
  - Товарищ старший лейтенант, докладывает младший сержант Дубиков. Тут отряд окруженцев из 99-ой дивизии подошёл, со знаменем. Говорят, что из-под Киева аж, из котла вырвались... Командует капитан Толмачёв, документы, вроде, в порядке. Красноармейцев бегло проверяем, пропустить?
  - Ждите, младший сержант. Всех окруженцев немедленно задержать. Я сейчас буду, - раздался строгий, металлический голос на другом конце провода.
  Иван положил трубку, быстрым шагом подошёл по мосту к Терентию Громову. Тот в это время разговаривал с одним сильно заросшим, бородатым оборванным красноармейцем, больше похожим на бродягу или лесного разбойника, чем на бойца регулярной Красной Армии.
  - Что, Терентий, никак не признал одностаничника? - радостно скаля зубы, сказал окруженец.
  - Что-то не припомню, товарищ, - неуверенно протянул Громов, внимательно вглядываясь в совершенно незнакомое, как ему казалось лицо красноармейца. - Неужели из Грушевки?
  - Из неё из родимой, - засмеялся боец. - Митька я, Топорков, ваш сосед... Забыл, Грома, как вместях в детстве по чужим садам да колхозным бахчам с тобой лазили, от сторожей и объездчиков когти рвали?
  - Митька, ты? - обрадовался в свою очередь Терентий, хлопая соседа по плечу. - Сколько лет, сколько зим!.. Тебя в бороде и в таком виде и не признать, ей бо... Мужик-мужиком... Ты откель же такой взялся? Из окружения, как все?
  - И в окружении был - целых два раза, - горько посетовал Митька, - и даже в плену у немцев...
  Терентий Громов предостерегающе дёрнул его за рукав драной, прожжённой во многих местах, серой солдатской шинели приложил палец у губам. К ним в это время подошёл Иван Дубиков, пренебрежительно взглянул на бородатого окруженца:
  - В чём дело, ефрейтор Громов? Почему застрял? Подозрительная личность?
  - Да вот, - земляк наш, Иван, из Грушевки, - сообщил Терентий.
  - И кто ж таков?
  - Топорков Дмитрий, военный водитель Отдельного автотранспортного батальона, - по форме доложил боец.
  - Тоже от своей части отбился? - не очень обрадовался встрече с земляком Дубиков.
  - Отбился, брат, - сказал Митька.
  - Я тебе не брат, красноармеец Топорков, а товарищ младший сержант! - взорвался ни с того ни с сего Иван Дубиков.
  Терентия Громова передёрнуло:
  - Ну зачем, ты так, Иван?..
  - А затем, Громов!.. - резко глянул на него гневным взглядом Иван Дубиков. - Затем, что мы на границе до последней капли крови с тобой стояли, наш сводный батальон под командой старшего сержанта Поливода Перемыщль у немцев обратно отбил, а такие как он по лесам от неприятеля бегали, в плен сдавались целыми полками и дивизиями, оружие бросали... Вот скажи мне, рядовой Топорков, как ты в окружение попал?
  - Известно как, от батальона своего автомобильного отбился, - развёл руками Дмитрий.
  - А где твоя машина? - не отставал Дубиков.
  - Фашисты захватили.
  - А ты?
  - Сбежал... - сконфузился Митька.
  - В общем, с тобой всё ясно, - сделал скоропалительный вывод младший сержант Дубиков. - Тут дело тёмное и особый отдел разберётся... Ещё подозрительные есть? Ведите их сюда, - обратился он к своим бойцам, проверявшим окруженцев.
  К нему подвели человек десять. Торопливо подошёл капитан Толмачёв.
  - Что случилось, младший сержант? Что за шум?
  Иван Дубиков раздражённо повернулся к капитану:
  - Я этого красноармейца хорошо знаю, - небрежно ткнул пальцем в грудь Дмитрия Топоркова, - он из моей станицы. Отец - белоэмигрант, в Гражданскую войну активно сражался против Советской власти. Сам путается в показаниях, не говорит, при каких обстоятельствах попал в окружение, куда делась его автомашина. У меня есть подозрение, что он либо дезертир, либо предатель. Эти бойцы вашего сводного подразделения тоже вызывают подозрения. А у меня приказ: задерживать все подозрительные группы бойцов, выходящие с той стороны, от немцев.
  - Но мы прорывались с боями, вынесли знамя части! Все красноармейцы показали себя с лучшей стороны, сражались геройски, - пытался доказать Дубикову капитан Толмачёв.
  - Кто это может подтвердить? - зловеще процедил Иван. - Где замполит батальона? Хоть один политрук с вами вышел из окружения?
  - Где батальонный комиссар не знаю, он прорывался из котла с другой группой, - ответил, как будто оправдываясь, Толмачёв. - Что касается политруков, то их всех выбило в боях, они погибли с оружием в руках смертью героев.
  - Зато вы, капитан, и вам подобные - выжили, и это мне подозрительно! - с угрозой взглянул ему в глаза Иван Дубиков. - И не волнуйтесь вы так... Что вам волноваться, ежели не виноваты? Так, простая формальность. Зараз прибудет начальник караула с нарядом бойцов, отконвоирует вас с этим сбродом на сборно-пересыльный пункт, там органы во всём разберутся. Виноватых накажут по всей строгости военного времени, правых снова пошлют на фронт - Родину защищать.
  - Что? Это меня в лагерь? Ах ты тыловая сволочь, - скрипнул вдруг зубами от негодования капитан Толмачёв и схватился за кобуру.
  Иван Дубиков, опередив, выхватил свой пистолет и приставил к груди капитана. Другой рукой сжал руку противника.
  - Спокойно, капитан, без нервов... - Иван разоружил Толмачёва. Держа в руках два револьвера, приказал своим бойцам из наряда:
  - Арестуйте его! За оказание вооружённого сопротивления патрулю он себе срок уже заработал.
  Двое пограничников, подбежав, крепко схватили капитана Толмачёва за руки, грубо заломили их за спину.
  Терентий Громов снова попытался повлиять на земляка-сослуживца:
  - Иван, может, не надо так? Что ты делаешь? Люди ведь с фашистами дрались, а ты...
  - А ты? - не скрывая раздражения, повернулся к нему младший сержант Дубиков. - Ты, ефрейтор Громов, видал, как они воевали? Ты с ними из окружения выходил? Может, ты своими глазами видел, как политруки погибли? Не видел, нет?.. А почему же ты тогда за сынка белоказака, злейшего врага Советской власти, - заступаешься? Уж не потому ли, что и у самого рыльце в пуху?.. Я-то знаю, кто твой папаша и где зараз находится... - Иван победно глянул на Терентия. - В лагерях твой отец, дядька Фёдор, на Соловках. Враг народа он, так?
  - Я за батю не ответчик, - угрюмо буркнул Громов.
  - А я и не требую отвечать. К слову пришлось... Напомнил лишний раз. Чтобы ты, ефрейтор Громов, чекистской бдительности не терял, коль партия тебе такое ответственное дело доверило.
  К мосту из города подъехала старая, с облупленной зелёной краской полуторка, в кузове которой сидел усиленный наряд пограничников. Резко затормозив, машина остановилась у въезда. Из кабины выскочил начальник караула старший лейтенант Братищенко, зычно подал команду бойцам:
  - Наряд, - с машины! Командир взвода Виноградов - ко мне.
  Пограничники дружно посыпались на землю из кузова. Константин Виноградов, который был уже в звании старшины, построил бойцов в две шеренги, подошёл с докладом к старшему лейтенанту.
  - За мной! - скомандовал Братищенко.
  Он привёл колонну наряда на мост, приказал пограничникам оцепить отряд окруженцев и вести к машине. Митька Топорков, отходя от Терентия Громова, скептически хмыкнул на прощание:
  - Хорошая у тебя служба, земляк, не пыльная... Глядишь, - орден за "геройству" дадут, а то и два!
  - Топай давай, дезертир, неча лясы точить, - грубо подтолкнул его прикладов в спину Леонид Клерюкин.
  Окруженцев подвели к машине.
  - Сдать оружие! - строго приказал старший лейтенант Братищенко.
  Солдаты стали небрежно бросать винтовки и автоматы на землю возле полуторки. Высокий плечистый красноармеец в короткой, явно маловатой ему, телогрейке с чужого плеча, в будёновке на голове, бережно прижимал к груди знамя Отдельного разведывательного батальона. Не знал, что с ним делать. Старший лейтенант Братищенко подскочил к нему, с силой вырвав из его рук знамя, небрежно швырнул его на кучу оружия.
  - Ты что делаешь, гад? - бросился на него с кулаками знаменосец и точным сильным уларом в челюсть сбил лейтенанта с ног.
  Подбежавший сзади с двумя револьверами в руках Иван Дубиков несколько раз выстрелил в спину высокого красноармейца в будёновке. Тот, вскрикнув, упал вниз лицом на землю. Дубиков, вгорячах, выстрелил ещё раз, в голову уже лежащему. Окруженцы у машины негодующе зароптали.
  - Фашисты! - гневно выкрикнул кто-то из толпы арестованных.
  - Гони их на сборный пункт, старшина, - велел старший лейтенант Братищенко старшине Виноградову. - При попытке к бегству, стреляй всех этих дезертиров и пораженцев к чёртовой матери без предупреждения. А мы пока с Дубиковым и Громовым оружие в кузов погрузим.
  Терентий Громов, тяжело вздохнув, виновато поглядел вслед удаляющейся от моста колонне окруженцев и принялся вместе с другими бойцами своего наряда за работу...
  
  * * *
  Начальник Особого отдела дивизии майор ГБ Рудольф Фёдоров лениво прохаживался по кабинету, задумчиво дымил первой, самой сладкой с утра, после сытного завтрака, папироской. Ужасы летне-осеннего отступления из Львова, где он был оперуполномоченным в тюрьме ? 1 на улице Лонцкого, остались позади. Он мимолётно припомнил те, поистине страшные дни, когда Львов, по сути, оказался брошенным частями РККА на произвол судьбы, в городе в открытую орудовали фашистские диверсанты в форме красноармейцев, организованные отряды оуновцев Ярослава Стецько, всевозможные националистические банды и просто уголовники, выпущенные охраной из тюрем. Майор Фёдоров содрогнулся, вспомнив жуткие картины еврейских погромов, которые ему довелось видеть из окна служебной "эмки", проезжая по улицам горящего, охваченного стихией анархии и временного безвластия Львова.
  Он не скрывал свою национальность и потому Рудольфу Соломоновичу вдвойне было горько в бессильной ярости наблюдать, как издевается оголтелая толпа львовских погромщиков над представителями его народа. До сих пор стоит перед глазами сидящая на тротуаре, совершенно нагая молодая черноволосая девушка, её пытается защитить от наседающей толпы пожилая, толстая некрасивая еврейка, - видимо мать или бабушка. Озверевшие, пьяные головорезы жестоко трепят обеих женщин за волосы, девушку буквально волокут по мостовой, бьют ногами по голому телу. Девушка кричит, обезумев от ужаса, крупные чёрные маслины глаз несчастной выскакивают из орбит. Старая еврейка безуспешно пытается закрыть её своим грузным телом, женщину тоже ударами ног валят на булыжники, рвут одежду - через несколько минут она остаётся в одних, спадающих до щиколоток, чулках. На мясистом, искажённом гримасой ужаса лице её - кровь.
  Вот, в стороне, под звериный визг и улюлюканье взбесившейся толпы украинских националистов бежит ещё одна зрелая, в летах, еврейка. Она тоже обнажена и очень красива. Рудольф Фёдоров смотрит на её стройное, соблазнительное тело, как зачарованный. Даже не замечая, что женщину со всех сторон бьют кулаками и палками, молодые, злобно орущие ругательства националистки, забегая вперёд, - плюют еврейке в лицо, называют "жидовкой".
  Рука Рудольфа Соломоновича невольно потянулась к кобуре с пистолетом ТТ, как и тогда, в машине на улицах Львова. И так же как тогда бессильно опустилась... После первого же выстрела толпа бы перевернула "эмку" и растерзала его вместе с водителем в клочья!
  В кабинет, по привычке, без стука заглянула Будимила Орехова, - тоже еврейка, бывшая сотрудница львовской тюрьмы ? 1. Ныне - старший лейтенант ГБ и, по совместительству, его фронтовая подруга.
  - Что надо? - не поворачиваясь от окна, резко бросил он.
  - Ничего... - красивая женщина в военной, ладно подогнанной по фигуре, форме, по-кошачьи, почти неслышно прокралась к нему. Обвила мягкой рукой за шею. - Соскучилась просто, Рудик. Ты занят?
  - Да, дорогая, дел невпроворот, - быстро повернулся к ней майор Фёдоров, запустив жадно руку под юбку, провёл трепещущей ладонью по полному, выпуклому бедру, нащупал мягкую, податливую ягодицу. Защитного цвета юбка высоко задралась, обнажая белое, не загорелое тело.
  - Каждый день задерживает массу диверсантов, шпионов, фашистских пособников, дезертиров, паникёров и трусов, - говорил, задыхаясь от её страстных поцелуев майор Фёдоров.
  Орехова оровлась от его губ, опасливо покосившись на дверь, задёрнула юбку.
  - Закрыть дверь на ключ?
  - Ты что, Будимила? Я на службе!
  На столе громко и резко, на всю комнату, задребезжал телефон. Будимила Орехова, испугавшись, отпрянула от майора в сторону. Подойдя к большому портрету Сталина под стеклом, в золотой богатой раме, погляделась в него как в зеркало, поправила сбившуюся причёску, расправила под ремнём гимнастёрку.
  Рудольф Соломонович торопливо схватил трубку:
  - Алло, майор Фёдоров на проводе.
  - Товарищ майор, новую банду окруженцев и дезертиров пригнали. Брешут, что из окружения из-под Киева прорвались. Что с ними делать? Сразу в расход? - раздался на другом конце провода голос старшего лейтенанта Вацлава Беньяминова, тоже сослуживца Фёдорова по львовской тюрьме. К слову сказать, и почти весь штат дивизионного Особого отдела состоял из бывших тюремных сотрудников.
  - Офицеры среди предателей есть? - спросил майор Фёдоров.
  - Есть один, - капитан Толмачёв, бывший комбат из 99-ой дивизии, - ответил Беньяминов.
  - Давай его сюда, старлей. И пару бойцов из подозрительных, кто в плену у фрицев был... Ну, ты сам знаешь, что тебя учить. Да, ещё доктора не забудь прихватить на всякий случай, лейтенанта Левитанского. Мало ли что во время допроса может случится... Выполняй приказ и побыстрей. Жду! - Фёдоров бросил трубку и снова жадно прильнул к Будимиле Ореховой. - Сладкая моя...
  Когда за дверью раздался негромкий осторожный стук, они уже сидели в разных концах кабинета.
  - Войдите. Ты, Беньяминов? - крикнул майор Фёдорова, поудобнее устраиваясь за своим рабочим столом в мягком кожаном кресле.
  Вошли старший лейтенант Вацлав Беньяминов и лейтенант Ицык Левитанский.
  - Арестованные доставлены, товарищ майор, - лихо козырнув, доложил Вацлав Беньяминов.
  - Тащи сначала рядового, - потребовал майор.
  Двое охранников с винтовками во главе с сержантом ГБ, бывшим тюремным надзирателем Нефёдовым втолкнули в кабинет Митьку Топоркова. Тот чуть не упал от сильного толчка окованным прикладом в спину.
  - Дезертир? - впился в него немигающим, презрительным взглядом майор Фёдоров.
  - Нет, военный водитель Отдельного автотранспортного батальона. Из окружения вырвался, - ответил Топорков.
  - Где воинская часть?
  - Не могу знать, товарищ майор. Я от неё отбился.
  - Когда? При каких обстоятельствах? Где автомашина? Личное оружие? Медальон? - часто, не давая подследственному опомнится, засыпал его вопросами Фёдоров.
  Митька растерянно заморгал глазами, сбитый с толку этим бурным словесным потоком:
  - Так я ж и говорю, что не со своими выходил. Где батальон, не знаю. Винтовка и все вещи в машине остались, когда её фашисты захватили. Политрука Ивашина, что со мной ехал сопровождающим - на моих глазах немецкие диверсанты убили...
  - А тебя в плен взяли? - услужливо подсказал майор Фёдоров.
  - Стало быть, так - взяли... - горько вздохнул и безвольно опустил голову несчастный Топорков.
  - В плену тебя завербовали фашисты и забросили на нашу территорию для диверсионной работы, - не давая солдату опомниться, стал быстро развивать свою версию Фёдоров. - Старший лейтенант Орехова, пишите протокол допроса, - обратился он к Будимиле.
  - Никто меня не вербовал, товарищ майор, что сочиняете? - попробовал доказать свою невиновность Дмитрий.
  Фёдоров мигнул сержанту Нефёдову. Тот, поняв начальника с полунамёка, грузно переваливаясь на толстых крепких ногах, как медведь, подошёл к Топоркову и с силой врезал его кулаком в лицо. Дмитрий вместе с табуреткой, на которой сидел, кубарем полетел на пол. Нефёдов ударил его несколько раз ногами по почкам и печени. Топорков глухо застонал, корчась на полу от боли.
  Майор Фёдоров презрительно взглянул на подследственного, удовлетворённо кивнул, сержанту. Нефёдов подозвал охранников и те, подняв Митьку с пола, снова водрузили его на расшатанную табуретку. Фёдоров вновь обратился к Будимиле:
  - Пишите Орехова: будучи в плену, красноармеец... - как его фамилия? - спросил майор у старшего лейтенанта Беньяминова.
  - Топорков.
  - Красноармеец Топорков, - продолжал бесстрастно диктовать майор Фёдоров, - был завербован фашистской контрразведкой - в скобках "Абвером" - и в составе группы таких же предателей Родины, отшепенцев и врагов народа, которой руководил немецкий диверсант, изменник капитан Толмачёв, был направлен в тыл 21-ой армии для подрывной деятельности, терактов и прочего саботажа, в чём чистосердечно признаюсь и подписываюсь. Сегодняшнее число. Ниже: с моих слов записано верно и мною прочитано... - закончив диктовать, майор повернулся к Топоркову и поманил пальцем к столу: - Для облегчения своей участи ты должен подписать этот протокол.
  - Ничего я подписывать не буду, - сердито буркнул Митька, утирая кровь, сочащуюся из разбитого носа.
  - Почему? - гневно вскричал Фёдоров.
  - Не было ничего этого. А капитан Толмачёв в плену не был и фашистам не продавался. Врёшь, шкура!
  Майор Фёдоров вышел из-за стола и направился к задержанному. Его уже окружили охранники во глава с сержантом Нефёдовым, стали жестоко избивать кулаками. Топорков снова упал, сжался на полу, закрываясь руками от сыпавшихся на него со всех сторон ударов. Помимо майора, красноармейца бросились бить и топтать сапогами старший лейтенант Беньяминов и лейтенант Ицык Левитанский. Минут десять в кабинете раздавались только глухие удары, стоны и крики несчастного Топоркова, пыхтение и злобный мат избивавших его палачей. Весь пол был в красных, кровяных полосах, кровью заляпаны сапоги и форменные галифе энкэвэдэшников.
  Закончив бить, как будто совершив тяжёлую, но нужную работу, отдуваясь и часто дыша, майор Фёдоров уселся на своё место, за стол, взял окровавленной, трясущейся рукой лист протокола и быстро его подмахнул вместо Топоркова.
  - Смертный приговор тебе обеспечен, сволочь! - неприязненно бросил на продолжавшего лежать на полу, избитого до полусмерти бойца. - Убрать в камеру. Привести следующего... Этого самого, капитана!
  
   * * *
  Командующий 21-ой армии генерал-майор Василий Николаевич Гордов, сорокапятилетний крепкий мужчина, уроженец Татарской АССР, был опытным и умелым воякой. Службу начал ещё в империалистическую в 1915 году старшим унтер-офицером после учебной команды. С 1918 - в Красной Армии. Во время Гражданской войны где только не побывал и с кем только не доводилось сражаться. Даже с самостийным, знаменитым на Екатеринославщине батькой Нестором Ивановичем Махно сталкивался в кровопролитных боях, и не раз. Пока совсем не изгнали части Красной Армии остатки разбитого махновского воинства за границу, в Румынию. Славный боевой путь прошёл Василий Николаевич от взводного до командира полка. После Гражданской, в 1925 году, окончил курсы старшего командного состава Высшей тактической школы. Одно время был даже инструктором у восточных союзников, в Монгольской народной армии. В тридцать девятом - сороковом сражался с белофинами во время так называемой Зимней войны, был начальником штаба 7-й армии.
  Сейчас генерал-майор Гордов задумал небольшую наступательную операцию, с целью выпрямления линии фронта в районе села Гостищево. Помимо лобового удара на Гостищево Василий Николаевич решил устроить в тылу у немцев засаду для полного окружения и разгрома отступающего противника. Эту задачу должен был выполнить 92-й Пограничный полк НКВД, располагавшийся в тылу армии.
  В тот же день Гордов вызвал в штаб командиров подразделений, участвующих в намеченной операции, в том числе полковника Адриана Дубова, командира 99-й стрелковой дивизии, вышедшей недавно из окружения на участке его армии, командира 92-го Погранполка майора Врублевского с замполитом и начальником штаба. Тут же, на совещании присутствовали член Военного совета 21-й армии бригадный ко?миссар Сердюк и начальник штаба генерал-майор Данилов.
  Когда обсудили детали предстоящей операции с начальником армейской артиллерии и командирами стрелковых батальонов, которым предстояло прорывать линию немецкой обороны в районе села Гостищево, командарм поднял с мест майора Врублевского и полковника Дубова:
  - На вас, товарищи командиры, возлагается самая ответственная задача - проникновение в тыл противника. Потому и решено это дело поручить вашим подразделениям, что тут требуются особо опытные бойцы, разведчики, имеющие опыт партизанской войны. Вы, Адриан Платонович, этот опыт, знаю, имеете: наслышан, как вы геройски сражались в кольце вражеских войск и с честью, со знаменем дивизии и всеми знамёнами частей, вышли из гиблого окружения, из киевского котла, в который чуть не угодила и моя армия. Но к сожалению, там, под Киевом, осталось пять наших армий личный состав которых частью уничтожен, частью взят в плен. Мелкие группы красноармейцев просачиваются с той стороны до сих пор.... Ну да ладно, - встрепенулся вдруг генерал-майор Гордов, - не будем о неприятном... перед большим делом! Вам, майор Врублевский, необходимо в кратчайшие сроки сформировать из добровольцев Истребительный отряд в количестве ста - ста двадцати человек с двумя станковыми и шестью ручными пулеметами, выдвинувшись к переднему краю из города Корочи, скрытно пересечь в этом районе линию фронта. Проникнув в Киселевский лес, устроить там засаду. Когда стрелковые батальоны, прорвав вражескую оборону, выбьют немцев из села Гостищево, вам надлежит уничтожить личный состав отступающие на вас, остатки разбитых подразделений противника. Помимо этого, частью сил совместно с разведывательной группой из 99-й стрелковой дивизии, вам надлежит выйти на шоссе Белгород - Курск в районе сёл Урочище - Становое и на уничтожать автотранспорт и резервы фашистов. После выполнения боевой задачи возвращаться на исходный рубеж в Киселевском лесу и ждать подхода основных сил армии. Расчет всей операции три дня, максимум - пять. В случае непредвиденных обстоятельств, провала нашего наступления, обнаружения Истребительного отряда - срочно уходить за линию фронта, бойцами зря не рисковать. Всё ясно, майор Врублевский?
  - Так точно, товарищ генерал-майор.
  - Вы, Адриан Платонович, - обратился Гордов к полковнику Дубову, - формируете из добровольцев Отдельного разведывательного батальона точно такой же Истребительный отряд такого же состава и двигаетесь к передовой тоже из города Корочи, но немного севернее. Ночью, по лесу и оврагам переходите линию фронта и направляетесь в район хутора Калинин, далее через лесной массив - к шоссе Белгород -Курск у хутора Берегового, связываетесь по рации с группой из 92-го Погранполка и договариваетесь о совместных действиях. Задача понятна? Готовы к выполнению, полковник?
  - Всегда готов выполнить любой приказ высшего командования, - ответил полковник Дубов. - Разрешите вопрос, товарищ командарм?
  - Да, что у тебя ещё, Адриан Платонович?
  - Мне стало известно, что из окружения, со знаменем Отдельного разведбата вышла группа моих бойцов под командованием командира батальона капитана Виктора Семёновича Толмачёва, - сказал полковник Адриан Дубов.
  - Поздравляю, Адриан Платонович! Вот вам и командир Истребительного отряда, я правильно тебя понял? - искренне обрадовался генерал-майор Гордов.
  Полковник Дубов разочарованно развёл руками:
  - Не с чем поздравлять, товарищ командующий. Капитан Толкачёв со всеми своими бойцами арестован и находится в особом отделе. Его обвиняют в предательстве, переходе на сторону врага, - и дело идёт к высшей мере... И это не смотря на то, что Толкачёв геройски сражался с фашистами в окружении, сохранил знамя части и большую часть своих разведчиков, а также вывел из котла много бойцов из других подразделений.
  - Что за бред... Кто его мог арестовать? - впился злым, немигающим взглядом в растерянное лицо майора Врублевского генерал-майор Гордов. - Это, случайно, не ваших рук дело, майор? Ваш полк несёт службу по охране и обеспечению тылов моей 21-й армии. Вы задерживали группу капитана Толкачёва?
  - Так точно, товарищ генерал-майор, - вытянулся от страха в струнку майор Врублевский. - Задержание силами личного состава караула произвёл старший лейтенант Братищенко.
  Василий Гордов обратился к члену Военного совета армии бригадному ко?миссару Сердюку:
  - 3иновий Тимофеевич, немедленно свяжитесь с начальником армейского Особого отдела: пусть разберётся со своим дивизионным отделом, что у него там за деятели ретивые в тылу окопались? Боевых офицеров, разведчиков арестовывают... Капитана Толмачёва и его бойцов сейчас же выпустить, старшего лейтенанта Братищенко - под арест. Доложите мне о выполнении. Лично по каждому красноармейцу проверять буду!..
  
   28
  Отряд повстанцев, в пять вечера покинув лагпункт "Лесорейд", спешно выступил в сторону районного центра Усть-Уса. Все восемьдесят два человека были одеты как вохровцы в серые красноармейские шапки и белые овчинные полушубки. Винтовки были только у двенадцати заключённых. Командиры были вооружены наганами, которых захватили в лагере пять штук. Повстанцы шли строем в колонне по трое, далеко растянувшись по укатанной зимней дороге. Имитировали, как и было договорено раньше, учение отряда ВОХР. Замыкал шествие обоз с продовольствием из восьми саней, который вёл Афанасий Яшкин. Тут же, в обозе, находился конюх Иван Бойчевский - управлял одной из упряжек. Оружия ему, естественно, не досталось, да он не сильно и жалел об этом. Иван не охотник был до смертоубийства, - с лошадьми, оно поспокойнее.
  Фёдор Громов шёл со своими в голове колонны: рядом, с винтовками за плечами, вышагивали бригадир Чупров, земляк Родионов, Цветков, Пашкевич, Авакян, китаец Лю-Фа. Впереди, с кобурой нагана на новенькой портупее, - командир отряда, бывший офицер РККА Иван Зверев. Настроение у всех было приподнято-взвинченное, боевое. Мосты за спиной, ведущие в прежнюю жизнь, - сожжены, впереди пугающая чернота неизвестности.
  Николай Чупров, отвернувшись от ветра, прикурил на ходу самокрутку, спросил идущего поблизости Фёдора Громова:
  - А где ваш грушевский красный командир? Пётр Медведев где, слышь, Фёдор? Что-то я его в лагпункте во время бунта не видел... Он, кажись, последнее время на больничке уборщиком кантовался?
  - Я тоже его не видал, - ответил Громов. - Он же упёртый коммунист, ни на какие уговоры не поддавался. Хоть кол на голове теши - верный красным, как пёс... Видать на зоне остался, а жаль. С его боевым опытом он бы нам в отряде пригодится. Подполковник как-никак - не хрен собачий...
  - Хорошо, хоть не настучал на нас, курва, - выругался слышавший разговор Петька Родионов.
  Чупров весело взглянул на него, хмыкнул:
  - Так стучать не кому было, Петро. Кума-то от нас ещё летом на другую командировку перевели.
  - Кума перевели, а стукачи, небось, остались, - убеждённо сказал Родионов. - Думаю и среди нас зараз есть. Узнать бы - кто, да и пострелять всех к чертям!
  - Как узнаешь? - подал голос Громов.
  Не доходя километра до райцентра, руководитель восстания Марк Ретюнин собрал штаб на короткое совещание. Подошли комиссар отряда Макеев, начальник штаба Дунаев, командир всего отряда Зверев, заведующий обоза Яшкин и командиры отделений Простаков, Чупров и Соломин. Внимательно оглядев серьёзные, сосредоточенные лица соратников Ретюнин бодрым и решительным голосом заговорил:
  - Мы тут с начальником штаба майором Дунаевым Михаилом Васильевичем прикинули и набросали примерную диспозицию боя и захвата населённого пункта Усть-Уса. Вкратце излагаю, а вы хорошенько запоминайте, товарищи. Дополнения и уточнения - по ходу. Прежде всего ты Степан Андреевич, - обратился он к Простакову, - разбиваешь своё отделение на три части. Оружия у твоих бойцов нет, и поэтому тебе поручается охрана дорог. Выставишь посты на этом зимнике, на той стороне на восточном и на юго-восточном, что вдоль берега Печоры идёт. Предварительно режешь всю телефонную связь, чтоб, не дай бог, вохра с соседними лагерями не связалась и подмогу не вызвала. Все остальные разделяются на три отряда примерно по пятнадцать - двадцать человек в каждом с равным количеством винтовок и пистолетов. Одну группу поведу я сам, другую - капитан Зверев. Одновременно атакуем районное отделение НКВД и КПЗ. В это время третий отряд под руководством Соломина захватывает Усть-Усинскую телефонно-телеграфную станцию, после чего берёт банк. Ну а я, после взятия тюрьмы, развиваю наступление дальше в сторону Печорского Управления Речного пароходства, разоружаю охрану, захватываю оружие... Вы тоже, Василий Евгеньевич, - ткнул он пальцем в богатырскую грудь бывшего лесного инженера Соломин, - в банке сильно грошами не увлекайтесь. Мы не грабители с большой дороги, а бойцы регулярной повстанческой армии. Главное для нас во всей этой операции - оружие и боеприпасы. Ну и конечно, людей присоединяйте к отряду, где только не встретите. Всех, - зэков, вольнонаёмных поселенцев, местных жителей, колхозников-оленеводов из тундры, даже солдат, которые пожелают присоединиться к отряду... Начальник штаба Дунаев, комиссар Макеев и Яшкин временно остаются в обозе. Ты, Афанасий Иванович, сразу отряди одни сани с возницей в мою группу: нужно будет на аэродром съездить, захватить два самолёта, которые там стоят. Но это - после разгрома милиции и тюрьмы.
  Тремя колоннами, строевым шагом, повстанцы вступили в притихший, ни о чём не подозревающий, райцентр. Сразу же рассредоточились по улицам. Группа Ретюнина, в которой были грушевцы Громов с Родионовым и Николай Чупров, быстро направилась в центр посёлка, к зданию КПЗ. Не доходя нескольких десятков метров, повстанцы рассредоточились, охватили кольцом небольшое, невзрачное здание, больше напоминающее крестьянскую деревянную избу. Фёдор Громов, Чупров и Родионов, с винтовками наперевес, решительно направились к главному входу. Милиционер у дверей, увидев незнакомых вооружённых людей, забеспокоился, потянул с плеча винтовку.
  - Эй, кто такие? Стоять на месте, стреляю!
  Фёдор, не дав ему привести в действие угрозу, выстрелил первый. Часовой мешком замертво повалился на снег. Чупров с Родионовым со всех ног кинулись к двери, Пётр подхватил винтовку убитого, передал подбежавшему следом безоружному повстанцу. К двери приблизился Марк Ретюнин с наганом в руке и Николай Чупров с винтовкой.
  - Вперёд, на штурм! - воинственно крикнул Ретюнин, потрясая пистолетом.
  Чупров, Родионов и ещё один повстанец храбро ворвались в помещение КПЗ. Встревоженный выстрелами на улице, их уже поджидал в коридоре дежурный с пистолетом наизготовку. На вахте, так же с наганом в руке, сидел его помощник. Увидев вбегающих людей в форме стрелков вохр, милиционеры открыли огонь из двух пистолетов. Один повстанец упал, сражённый их пулями. Николай Чупров с Громовым стали в свою очередь стрелять в милиционеров. Фёдор, метким выстрелом свалил дежурного. Бросился на пол и продолжил вести огонь лёжа. Чупров присел на одно колено. Тем временем в помещение с улицы вбежали Марк Ретюнин, Родионов и ещё несколько повстанцев, у которых в руках были только заточки.
  Оставшийся в живых милиционер оробел, поняв, что с такой толпой врагов ему одному не справится. Машинально выстрелил ещё раз, бросил револьвер на пол и поднял руки. Ретюнин забежал за перегородку.
  - Ключи от камер! - грубо потребовал, протянув руку.
  Милиционер повиновался. Марк Андреевич бросил тяжёлую связку ключей Николаю Чупрову:
  - Открывай быстрей камеры, выпускай заключённых.
  Чупров с Громовым, минуя вахту, быстрым шагом направились в тюремный коридор, стали торопливо открывать замки камер, распахивать настежь металлические двери.
  - Выходи, народ, батька Ретюнин всем вольную даёт! - весело кричал ничего не понимающим арестантам Фёдор Громов.
  За короткое время все тридцать восемь заключённых Камеры предварительного заключения оказались на свободе. На улице Ретюнин обратился к ним с краткой речью:
  - Друзья, пробил наш час! Мы, заключённые лагерного пункта "Лесорейд" подняли восстание против безбожной, антирусской Советской власти! Мной сформирован повстанческий Отряд особого назначения ? 41. С нами - опытные командиры, бывшие офицеры Красной Армии... Пойдём по лагерям, освобождая заключённых, захватим у вохры оружие, сформируем регулярную армию. Создадим своё правительство Коми республики, поставим вопрос об отделении от СССР. Уничтожим проклятые колхозы, компартию и НКВД, наладим справедливую, человеческую жизнь, как было до жидовского октябрьского переворота. Кто с нами - присоединяйтесь. Получите в трудовые руки оружие и будете сражаться за справедливое дело до полной нашей победы. Нет - неволить никого не будем, идите на все четыре стороны. Выбирайте, кому что краше.
  Двенадцать человек присоединись к повстанцам, остальные, почуяв волю, разбежались. Ушли, в основном, блатные и бытовики. Остались - политические, среди которых были и бывшие коммунисты из Москвы и Ленинграда, севшие в тридцать седьмом по 58 статье как тайные троцкисты и шпионы иностранных разведок.
  Группа Ретюнина, возросшая до тридцати человек, чётко, как на учениях, последовала к зданию Печорского Управления Речного пароходства. Также окружив его со всех сторон безоружными зэками, Марк Андреевич с ударной группой направился в караульное помещение. Часовой у входа вовремя поднял тревогу и завязался нешуточный бой. Повстанцы, потеряв двух человек убитыми на подступах к зданию, дружно атаковали вохровцев. Фёдор Громов первый ворвался в караулку, ловко проткнул штыком одного охранника. Другого ранил из нагана в грудь вбежавший следом Ретюнин. Повстанцы густой, неуправляемой толпой рассыпались по помещению. В караулке загремели выстрелы и громкие, жалобные крики избиваемых вохровцев. В короткий срок было застрелено и заколото штыками ещё трое иди четверо охранников. Раненые и бросившие оружие взяты в плен. Последним обнаружили в сортире начальника караула, который через дверь несколько раз выстрелил в нападавших из пистолета. Зэки выбили дверь, прямо там, в тесной кабинке, размозжили тяжёлыми прикладами винтовок голову пожилому служаке-старшине. Он упал на спину, стукнувшись безжизненной головой, со слипшимися от крови седыми волосами, об унитаз. Помятая, окровавленная чекистская, с синим верхом, фуражка закатилась за мусорное ведро. Затоптанный грязный пол был весь заляпан кровью.
  Фёдор Громов, закинув винтовку за плечо, подошёл к унитазу. Стараясь не смотреть на изуродованное прикладами, искажённое гримасой ужаса и нечеловеческого страдания лицо старшины, потянулся руками к ширинке ватных солдатских брюк. Машинально глянул вниз, в унитаз. Он весь был в кровавых мазках и потёках, вода в горловине тоже была ярко красная. Громова затошнило. Он отдёрнул руки и, пошатываясь, вышел из туалета.
  - Что, Фёдот, отлил? - выскалился, попавшийся ему навстречу Николай Чупров. - Как заново народился, небось... Ну, ан, и я - следом. Как говорят зэки: поссым, брат, в одно море, чтоб не было горя.
  Чупров зашёл в кабинку.
  - Во, бля, а это кто тут лежит? Не добёг, что ли? Усрался...
  До слуха Фёдора донесся специфический звук журчащей в унитазе струи...
  - Эх, хорошо с морозца опорожнится. На дворе-то поджимает, Громов, - нет?..
  Фёдор ничего не ответил ,гадливо скривился, матерно выругался про себя и вышел из караулки на улицу. Там, у входа, Ретюнин распределял захваченные в Управлении пароходства винтовки и боеприпасы среди безоружных. Улов был богатый: повстанцам досталось целых восемь винтовок Мосина, две мелкашки, один наган. Таким образом, группа Ретюнина оказалась самой боеспособной во всём Истребительном отряде.
  Фёдор Громов подошёл к Марку Андреевичу:
  - Товарищ Ретюнин, там, в караулке, хлопцы старшину престарелого кокнули, прямо в уборной. Негоже его так оставлять: испражняются рядом... Ежели хоронить недосуг, хоть куда-либо оттащить надо. Человек же он всё-таки, хоть и собака по службе.
  - Громов, ты в своём уме? - вспылил, глянув на него гневно руководитель восстания. - У нас каждая минута на счету, отделение милиции ещё не взято, банк, аэродром. Вот-вот крупные силы вохры в посёлок из соседних лагпунктов нагрянут, а ты за покойников беспокоишься. Чекисты придут, сами своих похоронят, а нам даже погибших зэков закапывать некогда. Если возьмём Усть-Усу, тогда и похороним павших героев с честью, а нет, так вохра позаботится, что с ними делать.
  В посёлке и правда во многим местах гремели выстрелы: шёл жаркий бой недалеко отсюда, у здания районного НКВД и чуть подальше - у телефонно-телеграфной станции.
  Ретюнин вызвал Николая Чупрова, повара Тянь-Шаня, который всё время следовал за группой на санях вместе с возницей Иваном Бойчевским, и ещё четверых повстанцев. Велел им срочно ехать на аэродром и захватить самолёты. У Марка Андреевича внезапно мелькнула мысль, что бипланы Поликарпова У-2 можно использовать в своих целях, например, - совершить воздушный налёт на Сыктывкар или Воркуту. И он напоследок сказал Чупрову:
  - Постарайтесь взять живьём лётчиков. Они нам могут ещё пригодиться. Если не получится - самолёты сжечь!..
  
   * * *
  Когда малолетка Олег Султанов сменил с поста на стрёме бытовика Павло Войтюка, был уже глубокий вечер. Войтюк, утопая в снегу, устало притащился к месту стоянки, ещё загодя почувствовал сладкий дымок костра. Блатные весело жарили на огне мясо. Вся притоптанная площадка вокруг была в подозрительных красных кровавых пятнах. Мяса было много, оно лежало горой: красное, окровавленное, полузамёрзшее, - под густыми нижними ветками старой, разлапистой пихты, которые почти скрывали его от посторонних глаз. Ни шкуры, ни головы рядом не было, и Войтюк не мог определить, что это был за зверь. Вохровца Батыгина тоже нигде не было видно, и это показалось подозрительным.
  Уголовники то и дело отрезали финками большие ломти от кусков туши, лежавших под деревом, нанизав на сучья, совали в огонь. Самые лакомые передавали авторитетам: пахану марвихеру Сергею Шишканову и Зохе Ростовскому. Те, слизывая, как собаки длинными красными языками, сочащийся жир с грязных пальцев, благоговейно пожирали вкусно пахнувшее на всю поляну жаркое. Крякали от удовольствия и пьянящей сытости. То и дело прикладывались к солдатской фляжке, в которой что-то аппетитно булькало.
  - Приятного аппетита, Сергей Леонидович, - по холуйски пожелал Павло Войтюк, присаживаясь к костру.
  - На аппетит не жалуюсь, - зареготал, подмигивая своим, Шишкан. - Он у меня волчий!
  Положенец Мирон Бахтин, оторвав большими, острыми зубами кусок мяса, ожесточённо заработал челюстями. Прожежвав, сказал Войтюку с хитрой усмешкой:
  - Я же ботал, что охота будет удачной: вот, медведя-шатуна в лесу в четыре пера вглухую завалили. Теперь - живём, мужик! Мясо - просто сахар, так и тает во рту... Никогда такой вкусной медвежатины не шамал.
  - А где ж Батыгин? - недоверчиво глядя ему в рот, спросил с опаской Войтюк.
  - Да я тебе толкую, - ты чем слушаешь, лось? - медведь задрал, - хмыкнул, покрутив головой, Моня. - Мы его там, в берлоге и прикопали. Не повезло лягавому, да и хрен с ним! Таскать их не перетаскать... Ты жри давай балабас, пока есть, не зевай. В тайге такой козырный фарт не часто бродяге выпадает. - Моня вытащил из-за голенища валенка нож и ловко метнул его в груду мяса под пихтой. Тот воткнулся в кусок мерзлой, припорошенной снегом "медвежатины".
  Войтюк подошёл к дереву и тоже отрезал себе порядочный оковелок свежатины. Хоть подозрения и не рассеялись, но голод, как говорится не тётка... Да и мясо, честно говоря, было вкусное, хоть Павло никогда в жизни не пробовал до этого медвежатины.
  - Шишкан, а что, там во фляжке ещё осталось? - сделал тонкий намёк положенец Моня, но Зохя Ростовский сразу его отшил:
  - Гуляй пёхом по коридору, Моня! Всякий валет с паханом бухать мылиться будет... Ты лучше дуру не гони, - скажи сявкам, чтобы дичь по сидорам рассовали, да в путь готовились. Скоро тронем.
  Моня, облизнувшись в последний раз, поднялся на ноги, подошёл к Аркаше и Джаге:
  - Давай, пацаны, - за дело. Сворачиваемся... Шамовку - с собой... А ты что расселся, дятел? - напустился он на Войтюка. - Всё, ресторан закрывается! Медвежатину жрал? Люби и саночки возить... Живо в оглобли впрягся.
  Банда быстро пошла на юг, в сторону железнодорожной станции Печора. Передвигаться без дороги по непроходимому, заваленному снегом, поваленными деревьями и сучьями глухому северному лесу было трудно. Уголовники выбивались из сил, а тут ещё многим приходилось тащить в вещмешках за спиной тяжёлую поклажу. Только главарь с Зохой Ростовским шли налегке, но и им каждый шаг среди невообразимого древесного хаоса давался с трудом. Иной раз приходилось, цепляясь за кусты, спускаться в глубокие овраги и осторожно переходить по льду замёрзшие ручьи. После этого, каждый метр подъёма преодолевали, как в старину - русские воины, взбираясь на крутые валы неприступных вражеских крепостей. Оступившись, некоторые кувырком летели вниз. Приземлившись в глубокий сугроб, ощупывали ушибы и ссадины, выплёвывали на снег выбитые зубы. Снова с трудом карабкались вверх. Пот ручьями тёк из-под шапок, заливая глаза, жарко струился по распаренным спинам. Как не напрягались, они не могли пройти в день больше нескольких десятков километров. К вечеру буквально валились от усталости с ног и сразу засыпали как убитые, забыв даже про еду. Малолетки успевали только развести костёр и, меняясь по очереди, поддерживали его всю ночь, чтобы блатные авторитеты не замёрзли на сорокаградусном лютом морозе.
  Однажды утром, когда закончилось мясо и все лагерные припасы, а в заветной фляжке Шишкана оставался всего один, последний глоток спирта, опытный северный лагерник Аркаша Устимовский с силой потянул носом воздух.
  - Никак дымок чую, бродяги. Печку деревенскую где-то жгут. Заимка, бля...
   Пахан с Зохой Ростовским тоже, как гончие псы, завертели в разные стороны нестриженными, грязными головами, втягивали носом в прокуренные лёгкие колкий морозный воздух, но ничего не чувствовали.
  - Набздел кто-то? - брезгливо поморщился Зоха Ростовский, глянув сердито на положенца Мирона Бахтина. - Не ты, Моня?
  - Обижаешь, начальник, - отозвался от костра Моня и перевернулся на другой бок, застывший на морозе.
  Аркаша Устимовский привстал на локте.
  - Зоха, век воли не видать, - деревня близко! У меня нюх, как у собаки, - отвечаю.
  - Ну, если отвечаешь - пошли, - встал с притоптанного в сугробе места Ростовский. - Пацаны, туши костёр, сейчас в тепле гужеваться будем. Аркан печку учуял.
  Через пару десятков метров действительно потянуло дымком. Вскоре банда вышла на небольшую лесную полянку, в центре которой стояла деревянная крестьянская изба с дымящей трубой. Рядом лепились многочисленные хозяйственные постройки. В сарае мычала не доенная корова.
  - Молочка попьём, урки! - обрадовано потёр руки положенец Моня.
  Шишкан сердито зыркнул на него, так, что тот враз прикусил язык, ткнул пальцем в малолетку Султана, махнул рукой по направлению к избе. Тот всё понял и осторожно ступил в глубокий снег, сразу провалившись чуть ли не по пояс, пошёл, пыхтя и матерясь, к заимке. Остальная банда, гуськом, осторожно двинулась следом. Не прошли и половины пути, как дверь в избе отворилась и на пороге показался высокий бородатый мужик с охотничьим двуствольным ружьём.
  - Эгей, кто такие? Всем стоять на месте! Кто пошевельнётся, стреляю без предупреждения. Я бью я метко: белке в лесу в глаз попадаю.
  Султан в растерянности остановился, со страхом повернулся к своим.
  - Вперёд, козёл дешёвый, фиксы выставлю! - вызверился на него Зоха Ростовский. Пахан как всегда смолчал, только утвердительно покивал головой.
  Малолетка Олег Султанов покорно сделал шаг в сторону заимки. В ту же минуту оттуда прогремел выстрел и с головы Султана слетела шапка, как будто её смахнуло сильным порывом ветра.
  - Хороший выстрел, - искренне похвалил марвихер Сергей Шишканов и сделал шаг назад, пропуская вперёд Захара Пивоварова. - Давай, Зоха, пойди, разберись с этим ворошиловским стрелком. Только быстрее, пока я не замёрз... Постой, дай дымок на зубок...
  Зоха Ростовский достал пачку дорогих, ещё довоенных, ленинградских папирос высшего сорта, угостил главаря. Пошёл, тяжело вытаскивая ноги из снега, в голову цепочки. Там малолетка Олег Султанов удивлённо разглядывал свою пробитую крупной дробью солдатскую серую ушанку. Зоха небрежно нахлобучил ему шапку на голову, слегка подтолкнул в спину:
  - Давай вперёд ты, конь бздиловатый, а мы следом. Не дрейфь... Шишкан велел, понял?
  Султан снова пошёл, визгливо крича на всю поляну:
  - Мужик, не стреляй, бля, ты что опупел? Мы геологи, уголь ищем, с пути сбились.
  - Я же сказал, - стоять! - снова прокричал человек с ружьём и снова выстрелил.
  Шапка опять слетела с головы малолетки. Он в страхе упал в снег и втянул голову в плечи.
  - Зоха, бля, я больше не пойду, - он меня начистяк завалит!
  Захар Пивоваров отошёл назад, к Шишкану, посетовал, выругавшись:
  - Эх, хоть бы одна волына была, мы бы этому лешему шустряку быстро лишних дырок в калгане понаделали. А так - всё троцкисты себе захапали, против народа и партии бунтовать. Ослы безмозглые...
  - Зоха, - ша! Хорош хлебалом щёлкать, - строго сказал пахан. - Мертвых бояться - в морг не ходить... Посылай троих в обход заимки. Пока они будут гулять по лесу, - раскинь мужику чернуху, отвлеки, возьми на понт...
  - Ему, волку позорному, легче бздеть, чем нам нюхать, - огрызнулся Ростовский, повернулся к уголовникам, оглядел оценивающим взглядом всех. - Моня, Аркаша, Джага, шеметом хряйте на ту сторону. Скрытно на брюхе подползёте к дому, завалите духаря. Первый пошёл...
  Трое цепочкой углубились в лес. Зоха хлопнул по плечу Войтюка, поманил за собой.
  - Потопали на фронт, чувырло лохматое. Будешь фашисту толкать порожняк на своей фене, крестьянской. Ты это можешь... Вы с ним быстро столкуетесь.
  Им навстречу по снегу полз Олег Султанов. Захар Пивоваров посмотрел на него и засмеялся.
  - Во, бля, кого я вижу, - хитрый Дмитрий: насрал в штаны, а говорит "ржавчина"!
  Пристыженный Султан поднялся на ноги, буркнул в своё оправдание:
  - Ты, Зоха, попробуй сам к домику прогуляться. Гляди, угостит тебя этот фраер свинцовой овсянкой, - на раз в дубовый ящик сыграешь.
  - Алё-малё, Султан, не гони порожняк, - тебе слова ещё никто не давал, - презрительно скривился Зоха. Подтолкнул вперёд Павло Войтюка. - Давай, мужик, - в атаку за родину. Да не бзди так сильно, тут нюхать некому.
  Войтюк не твёрдым, спотыкающимся шагом направился к избе в центре поляны. Пройдя не сколько метров, сорвал с головы шапку, замахал ею, закричал:
  - Эй, в сторожке, не стреляйте, мы с добром к вам пришли. Ничего плохого не сделаем, погреемся, перекусим и дальше пойдём. Её богу, православные, мы свои. Хотите - перекрещусь!
  Бытовик Войтюк остановился, взял шапку левой рукой, правой стал торопливо осенять себя крестным знамением. Это, видимо, подействовало. Хозяин заимки не выстрелил, прокричал в ответ:
  - Всем стоять на месте! Передний, с документом, - ко мне! Ежели кто рыпнется следом - стреляю!
  Войтюк, услыхав про документы, со страхом обернулся к Ростовскому. Тот, ни слова не говоря, зловеще показал ему из кармана - острое жало финки. Заключённый понял, что куда ни кинь, везде клин и медленно, с обречённым видом, поплёлся к избе. В это время трое уголовников, с трудом продравшись по лесу, зашли к заимке с тыльной стороне. Слыша громкие переговоры Войтюка с охотником, они не таясь, по глубокому снегу, торопливо пошли к дому. Моня подгонял подручных, стараясь в полной мере воспользоваться временной заминкой и подобраться к заимке как можно ближе. Пока хозяин перекрикивался с Войтюком, пока тот брёл по глубокому снегу, с трудом вытаскивая из сугробов ноги, бандиты были уже у бревенчатой стены заимки. Вытащив заточки, они крадучись, с двух сторон, подбирались к крыльцу: Моня с Джагой с правой стороны, Аркаша Устимовский - с левой.
  Войтюку было их хорошо видно. Чтобы протянуть время, он нарочно несколько раз падал, как будто провалившись в несуществующую яму, громко чертыхался, барахтаясь в снегу. Наконец, с трудом поднявшись на ноги, неторопливо шёл дальше. При этом не прекращал разговаривать с охотником, как бы гипнотизируя его, отвлекая внимание. И вот настал решающий момент. Моня дал знак Джаге, тот, заложив четыре пальца в рот, оглушительно свистнул и бандиты выскочили из-за угла дома. Одновременно с ними показался из-за противоположного угла и Аркаша, а Павло Войтюк, на сколько это было возможно по снегу, побежал к крыльцу. От опушки леса поспешили к избе и Зоху Ростовский с Султаном. Началась решительная атака.
  Моня с Джагой, с заточками в руках, бросились на вскинувшего ружьё охотника. Прогремел выстрел и Джага, подпрыгнув в воздухе, с криком завалился на спину. Моня, мгновенно среагировал, пригнулся и отшатнулся в сторону, спасаясь от второго выстрела. Крупная медвежья дробь просвистела возле его уха, опалив мочку. Тем временем Аркаша сзади в несколько огромных прыжков достиг крыльца и с силой всадил финку в бок хозяина заимки. Тот, выронив ружьё, рухнул на снег, как подрубленное под корень дерево. Бандит наклонился и ещё несколько раз по рукоятку вонзил нож в податливо-мягкое тело жертвы. Охотник захрипел, дёрнулся в предсмертной судороге и затих. Аркаша подобрал ружьё, умело переломив, выбросил пустые гильзы, пошарил в кармане телогрейки убитого, ища патроны.
  К нему, устало подошёл положенец Моня. Глянул на окровавленный труп, презрительно сплюнул.
  - Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал.
  Аркаша зарядил ружьё, указал Моне на дверь.
  - Пошли в дом, поглядим, кто там ещё есть.
  Осторожно открыв заскрипевшую дверь, они нырнули в сени. К крыльцу подтягивались остальные уголовники. Последним неторопливо шёл пахан, курил на ходу папиросу...
  
   * * *
  Когда возросший, хорошо вооружённый захваченными в КПЗ и в караулке Управления Речного пароходства винтовками и пистолетами, отряд Ретюнина подошёл к районному отделу НКВД, там шёл нешуточный бой. Группа Зверева безуспешно пыталась проникнуть в здание. Потеряв несколько человек, залегла на подступах и вступила в отчаянную перестрелку с забаррикадировавшимися в помещении милиционерами. Они отстреливались изо всех окон и с чердака. Повстанцы переползали по улице, ища укрытие понадёжней, прятались за деревьями и за соседними домами, стреляли по окнам. Винтовок у людей капитана Зверева было мало, а пистолет всего один - у самого командира. Зверев уже отчаялся и хотел посылать человека к Ретюнину за подмогой, как неожиданно тот сам явился со своим отрядом.
  - Марк Андреевич, дорогой, - выручай! - обрадовался бывший капитан РККА при виде руководителя восстания. - Никак не выкурим из отделения лягавых. Бьются, суки, отчаянно и сдаваться не думают. Мы уже рыла три у них ухлопали, не знаю, сколько ещё осталось.
  Они стояли во дворе дома невдалеке от здания райотдела, внимательно рассматривали прилегающую территорию из-за забора.
  - Дверь, небось, заперта, не пробьёшься? - спросил Ретюнин.
  - Пробовали ломать, - ни в какую! Только двух бойцов зазря потеряли, - сообщил Иван Зверев.
  Марк Ретюнин задумался.
  - А что, ежели поджечь ко всем чертям здание? Выкурить чекистов, как ос из гнезда?
  - Чем поджечь, Марк Андреевич? - пожал плечами Зверев.
  - Пошли сейчас же бойцов по соседним домам: пусть реквизируют у населения керосин, разольют по бутылкам, сделают коктейль Молотова, - приказал Ретюнин, вспомнив рассказы знающих людей об этом эффективном способе борьбы с фашистскими танками на фронте.
  Фёдор Громов, лёжа за бревном, служившим хозяевам дома уличной скамейкой, тщательно ловил на мушку то и дело появляющуюся в окне голову милиционера в шапке-ушанке. Улучшив момент, плавно нажал курок и выстрелил. Милиционер резко дёрнулся в окне и исчез. "Попал!" - радостно подумал Громов, передёргивая затвор винтовки. Рядом, из-за другого края бревна, стрелял Пётр Родионов. Он палил часто, долго не целясь, стараясь застать защитника райотдела врасплох. Фёдор неодобрительно покачал головой:
  - Петро, патроны побереги, что расходуешь попусту в белый свет, как в копеечку? Посля пальцем стрелять будешь, как вовсе прикончатся!
  - Ага, Федот, - двадцать первым, - заржал в ответ неугомонный Родионов.
  - Да ну тебя! Пустобрёх... - отмахнулся Громов, прицеливаясь в очередного милиционера.
  Подбежал, упав между ними Цветков, отдышавшись, сказал:
  - Громов, Родионов, пошли живо со мной, командир отряда вызывает.
  Они вскочили на ноги и, пригибаясь от свистевших повсюду пуль, короткими перебежками направились в соседний двор, где находились Ретюнин со Зверевым. Тут же, у сарая толпились Пашкевич, Авакян, китаец Лю-Фа. На снегу у их ног стояло больше десятка зелёных бутылок с какой-то жидкостью. Горлышки у них были заткнуты бумажными пробками, вниз свешивались тряпичные фитили.
  - Бойцы, разобрать бутылки с зажигательной смесью, - приказал капитан Зверев. - Задача перед вами такая: подползаете поближе к здания райотдела, поджигаете фитиль и бросаете коктейль Молотова в окна.
  - Легко сказать... - боязливо замялся Пашкевич. - Из окон-то стреляют. Поди, брось!
  - Кто трусит, неволить не буду, пусть остаётся, - резко оборвал его Иван Зверев и вырвал из рук бутылку. - Я сам пойду, ежели у тебя, Пашкевич, кишка тонка... Ну, кто ещё со мной? - обвёл он горящим, решительным взглядом притихших соратников.
  - Я пойду, - первым откликнулся Фёдор Громов. За ним выступил Родионов, затем китаец Лю-Фа и все остальные. Даже Пашкевич, минуту поколебавшись, тоже присоединился к товарищам.
  Под покровом темноты, по дворам, бойцы с зажигательными бутылками стали осторожно пробираться к зданию районного отдела НКВД. Оттуда, не прекращая, гремели выстрелы. Охватившие дом кольцом повстанцы, не могли поднять из укрытий и головы. Отвечали из винтовок редко, берегли патроны, которые были наперечёт.
  Фёдор Громов, проломив ногой доску забора, вылез на открытое место, пополз, стараясь не делать резких движений и не шуметь, к зданию, где засели милиционеры. Родионов, китаец Лю-Фа ползли следом. Остальные бойцы обошли дом с другой стороны, где огонь защитников был не столь интенсивен. Вскоре оттуда донёсся звук разбиваемого стекла, затем ещё один и ещё. Улица озарилась всплеском пламени, в здании райотдела поднялся переполох.
  Громов резко вскочил на ноги, сделал сильный рывок к серевшей впереди бревенчатой стене райотдела, швырнул в окно бутылку с коктейлем Молотова. Отскочив в сторону, упал на землю. То же самое проделали и Родионов с китайцем. Послышались громкие хлопки разбившихся бутылок, столб яркого пламени выплеснулся из окна, быстро облизал зашипевшую, влажную стену. Часть улицы осветилась, как днём. В здании послышались крики горящих заживо людей. Выстрелы прекратились.
  Фёдор с Родионовым и китайцем Лю-Фа, заняв позицию напротив окон, за небольшим бугром, открыли огонь из винтовок. Ещё через время дверь райотдела открылась и оттуда с поднятыми руками стали выскакивать кашлявшие, почти обезумевшие от огня и грохота выстрелов, милиционеры. Громов встал на ноги и побежал к крыльцу, его товарищи - за ним следом. Никто из них не заметил, как из горящего помещения в окно выпрыгнул закутанный в мокрую плащ-палатку человек. Перекувыркнувшись в снегу, он сбросил дымящуюся накидку, с пистолетом в руке, побежал в темноту. Навстречу попался повстанец с винтовкой. Милиционер выстрелил в него почти в упор, не целясь, побежал дальше, как заяц, петляя след. Вскоре исчез за деревянными постройками, растворился во мраке, как призрак...
  
   * * *
  Моня с Аркашей, гремя перевёрнутыми в сенях вёдрами, ворвались в горницу. На них, с криком и истерическим плачем, бросилась женщина. В руках у неё был топор.
  - Во, бля, как нас, Аркан, встречают! - хищно засмеялся положенец Моня и легко, ухватившись крепко за рукоять, вырвал топор у хозяйки. Двинул её с левой - в лицо.
  Женщина кувырком полетела через лавку на пол. Стукнулась больно головой о стену, глухо застонав, сползла вниз. Аркаша, закинув охотничье ружьё за спину, подошёл к печке, загремел чугунками и кастрюлями, ища съестное. Нашёл крынку молока, с опаской понюхал, расплылся в дурашливой счастливой улыбке, принялся пить, проливая молоко на грудь.
  Моня, внимательно взглянув на лежавшую у ног, ещё не старую, хорошо сложенную женщину, сладострастно выскалился. Что есть силы всадил топор в пол прямо возле её простоволосой головы, чуть не зацепив розовую мочку уха с дешёвенькой серьгой, перерубив тонкую прядь светлых волос. Хозяйка, вскрикнув от ужаса, дёрнулась всем телом, попыталась откатиться в сторону от страшного топора. Бандит наступил ей валенком на живот, с силой нажал.
  - Лежать, маруха, кому говорят! Я банкую.
  Наклонившись, он ухватился за ворот её блузки, резко и сильно рванул в обе стороны. Женщина потянула разорванную одежду на грудь, пытаясь прикрыться. Моня ударил её три раза по щекам, так что из носа несчастной пошла кровь. Снова рванул блузку вместе с белой нижней рубашкой, коленями придавил руки женщины к полу. Его горящему животным вожделением взору предстали большие мягкие шары её молочно-белых грудей с коричневыми пятнами пупырчатых сосков посередине. Моня по поросячьи взвизгнул от удовольствия и принялся жадно мять и лапать женские груди своими грязными, в застарелых цыпках, землистого цвета пальцами с обгрызенными чёрными кривыми ногтями. Хозяйка замычала от отвращения и попыталась сбросить с себя тяжёлую тушу бандита.
  - Лежать, я сказал, профура! - заорал озверело блатарь и снова, не сдержавшись, ударил женщину по лицу. Голова её, от удара, сильно мотнулась в сторону, кровь из носа и изо рта побежала сильнее.
  Моня сполз ниже и взбил юбку женщины до самого пояса. При виде гладкий упитанных, соблазнительно округлых ляжек женщины у бандита потекли изо рта слюны. Он принялся раздирать на ней нижнее бельё, стремясь быстрее добраться до самого сокровенного... Женщина кричала и отбивалась от него руками и ногами. Но блатарь был сильнее. Сопротивление жертвы только больше распаляло его неудержимую похоть.
  - Кричи, кричи, бля, - кроме волков один хрен никто не услышит, - сладострастно шипел он, впиваясь в окровавленный рот женщины своими потрескавшимися на морозе, посиневшими от холода губами. - Сейчас пацаны придут, - всех через себя пропустишь... А я, чур, первый!
  Справившись, наконец, с её руками, заломив их за спину и связав остатками разорванной блузки и ночной рубашки, бандит широко развёл её ноги, с наслаждением навалился сверху, запыхтел как паровоз, засопел, застонал. Бешеные глаза его вываливались из орбит, слюни тонкой струёй текли на лицо женщины, темп движений всю учащался и учащался.
  Подошёл с полупустой крынкой молока Аркаша, удивлённо глянул на возившегося на полу, повизгивающего от наслаждения кореша.
  - Алё-малё, Моня, не в падлу... Пахан обидится, что лохматый сейф вперёд него вскрыли. Заканчивай, а?
  - Аркаша, ёханый бабай, заткни парашу, - зло огрызнулся положенец Моня, продолжая своё дело. - Боишься пахана, - можешь Дуньку Кулакову погонять, а я не фраер, своего не упущу!..
  
   29
  Никита Барбоянов, взяв у Егора схему советских оборонительных сооружений на горе, с благодарностью потрепал парня по плечу, сложил бумагу вчетверо, засунул за подкладку шапки и в тот же день, на ночь, ушёл из их дома. Куда держит путь, не сказал, но Егор Громов и сам догадался - куда... Как бы то ни было, но мать, Мария Филипповна, вздохнула с облегчением после ухода опасного постояльца. С плеч как будто гора свалилась, всё это время давившая на плечи невыносимой тяжестью неминучей беды. Теперь беда как будто бы отступила на время, и женщина приободрилась.
  В колхозе она уже не работала, потому что его уже не было. Всё имущество, скот и сельхозтехнику эвакуировали на восток. Вместе с ними отправился и председатель колхоза имени Ленина Степан Биндюков. В армию ушли все, кто ещё оставался в станице: главный техник колхоза Макар Ляхов, агроном, конторские, учитель, а также председатель Сельсовета Андрей Дубиков и секретарь станичной ячейки ВКП(б) Кузьма Лопатин. Грушевка опустела. Из мужиков остались, как говорится, только старые да малые. Да ещё калеки и забракованные призывной комиссией хворые, но таких было немного.
  Однажды налетела фашистская авиация: бомбила гору. Одна бомба разорвалась на склоне, очень близко от храма Святой Великомученицы Варвары в северо-восточной части станицы, где с началом войны, по высочайшему соизволению Сталина, вновь возобновилась служба. Острые осколки веером густо хлестнули по дворовому фасаду, оббив краску и штукатурку, пробив стела окон, залетели во внутрь. Сильно повредили алтарь храма, иконы и церковную утварь. Было разбито прямыми попаданиями несколько домов.
  Егор Громов с друзьями днями пропадал на улице. Им всё было интересно. Бегали смотреть на восточный край, в Грушевку, повреждённую Варваринскую церковь, разбитые немецкими бомбами, горящие хаты, убитых жителей. С запада теперь доносился почти непрерывный гул артиллерийской канонады: фронт неудержимо, как цунами, накатывался на станицу.
  Ребята горячо спорили: остановят наши фашистов под Грушевкой или нет?
  - Ни в жисть не остановют, - отрицательно мотал головой в старой драной шапчонке Яшка Коцупеев, презрительно цвиркал слюной себе под ноги. - Деда Епифан, гутарит: у немцев силы - немеряно, особенно танков и самолётов, и они нам не враги. Их народ хлебом-солью кругом встречает, потому и прут от самой границы без остановки. Пол-России уже заняли и Грушевку возьмут, дайте срок. Что наши казаки на горе со своими сабельками против их танков железных сделают?
  - У наших, гляди, и пушки есть, - возразил Мишка Шабельский. - Я сам видал, когда казаком воду носил на гору. Скажи, Жорка.
  - Есть, да мало, - нехотя подтвердил Громов. - А танков - ни одного... Побьют их фашисты, как пить дать.
  - Не-е, робя, танки на гору не зайдут, - авторитетно подал голос старший по возрасту Михаил Громов, поработавший уже в колхозе на тракторе. - Попробуйте на "натике" на такую крутизну заехать - живо кверху гусеницами вниз посунетесь. В танк - он тот же трактор, только с пушкой.
  - Резонно, - поддержал его Шабельский.
  Со стороны хутора Каменный Брод в это время, приглушённые расстоянием, яростно загрохотали пушки, на всю степь заливисто разлилась отдалённая пулемётная трескотня. Казачата прислушались.
  - Никак, бой идёт? - сказал, навострив уши, Егор Громов.
  - Немцы наступают, - кивнул Яшка Коцупеев. - Вот бы сбегать, поглядеть!
  - Не, хлопцы, я не пойду: маманя заругает, - заранее отказался робкий Мишка Шабельский.
  На проулок, где они остановились поболтать, с база выскочил полуодетый Стёпка Маковецкий - их сверстник, младший брат Таи, с которой целовался как-то Егор. Он на ходу натягивал потрёпанное зимнее пальтишко и дожёвывал хлеб, торопливо отрывая зубами большие куски. Следом, кутаясь в серую пуховую материну шаль, стремительно вылетела Тая, погналась за братом, сердито крича на весь переулок:
  - Стёпка, ты куды намылился, от чертей остатки? Мамка наказала: из дому ни ногой! Что тебе в хуторе делать? Там стреляют!
  Маковецкий, не обращая внимания на отчаянные крики сестрёнки, поравнялся с ребятами.
  - Степан, привет! Ты случаем не в Каменный Брод лыжи навострил? - поздоровавшись, спросил Михаил Громов.
  - Туда. Там курсанты из Ростова немчуру у Кирбитовой балки колошматят... Я вчора уже был в хуторе, гутарил с ними, - приостановившись и переведя дух, сообщил Стёпка Маковецкий. - Не в службу, а в дружбу: попридержите Тайку, а я побёг. Там зараз самое интересное зачнётся, боюсь проглядеть.
  - Ну и мы с тобой, - присоединились к соседу Михаил Громов и Яшка Коцупеев. Вскоре они втроём уже поворачивали за угол переулка.
  Егор Громов ловко обхватил поперёк туловища спешившую мимо Таю.
  - Постой, что-то скажу на вушко...
  - Пусти, Жорка, недосуг, - попробовала вырваться девчонка, отбиваясь от него ладонями.
  Егор со смехом, крепко прижал её к себе, слегка приподнял от земли.
  - Ну постой чуток с нами, погутарим.
  Тая, весело взвизгнув, задёргалась в его руках, засучила ногами в воздухе, отчаянно замахала руками у самого лица парня.
  - Не балуй, Егор, очумел? Люди со всех дворов смотрют...
  - Ага, нужны мы им... смотреть, - засмеялся Громов. - Нашли бесплатную комедию... Зараз немцы в станицу придут, - вот то будет спектакль!
  - С чего ты взял, что придут? - вырвавшись, наконец, взглянула на него вопросительно Тая. Смущённо поправила сбившееся под шалью платье.
  - Придут, у них сила. Слышишь, как наших под Каменным Бродом порют, - убеждённо сказал Егор.
  - Стёпка, дурень, туда попёрся, - осуждающе покачала головой девчонка. - Маманя за молоком к бабуле на тот край ушла, наказала никуда Стёпку не пускать, а он выскользнул, как ужака, я и вспопашится не успела... Будет мне зараз на орехи.
  - Ничего, Тайка, не ной. Хочешь, я сбегаю в хутор, верну назад вашего Стёпку? - предложил Егор.
  - Ой, Егорушка, миленький, хорошенький, - сбегай за ради Бога, приведи этого оболтуса назад, - умоляюще сжала девчонка руку Громова, ласково погладила по плечу, по-кошачьи мягко потёрлась щекой о щеку.
  - А энто самое... дашь? - лукаво подмигнув, слащаво заулыбался Егор. Потянулся жадными губами к её полным, красным, соблазнительным губам.
  - Дурак! - отстранившись, капризно шлёпнула его по плечу девчонка. Залилась стыдливой краской.
  Жорка весело заржал, без смущения глядя нагловатыми, всё понимающими глазами в её затуманенные плохо скрытой симпатией, бесхитростные красивые глаза.
  - И ещё раз дурак, Егор! А я думала - ты умнее. - Резко крутнувшись на пятках, Тая повернулась к нему спиной и пошла торопливо к своему двору.
  - Хорошая девка, - с сожалением глядя ей вслед, мечтательно протянул Мишка Шабельский. - И почему это, Грома, все красивые девчата к тебе как мухи липнут, а на меня даже не смотрют?
  Егор Громов ещё раз усмехнулся и потянул друга на соседнюю, укатанную санями улицу.
  - Пошли, Шабла, в Каменный Брод ребят догонять. А про девок я тебе потом расскажу, - чем их приваживаю...
  - Ну и чем? - не отставал Мишка.
  - Чем-чем... а то сам не знаешь. Маленький, что ли? - лукаво, с весёлой хитринкой в глазах, сказал Егор. - Своим большим, большим...
  Мишка всё понял и ехидно хихикнул, подыгрывая другу. Ожидая услышать привычную в пацанячьем кругу скабрезность...
  - ...авторитетом! - сделав серьёзный вид, закончил фразу Громов. Укоризненно взглянул на друга. - Во, японский городовой, а ты что подумал?..
  
  Своих приятелей догнали только в хуторе Камышеваха в полутора километрах от Грушевки. Те, сидя на лавочке у крайнего двора, перекуривали, шумно гомонили, переругивались. Грохот боя отсюда был ещё слышнее, можно было даже различить одиночные и пачками выстрелы наших трёхлинеек и зловещую трескотню немецких "шмайсеров". Старый дед-казак с седой, как снег у него под ногами, бородой вышел из хаты на баз, посмотрел слезящимися глазами на неугомонную детвору у плетня, прислушался к выстрелам и разрывам на западе, тяжело вздохнул, сказал, непонятно к кому обращаясь: "Хвашисты, мать их...", - и пошёл к уборной.
  - Михаил, ну что тут? - спросил у старшего брата Егор, подходя к лавочке вместе с Мишкой Шабельским.
  - Ещё ничего не видать, но громыхает ещё сильнее, - ответил тот.
  Мимо них в сторону Каменного Брода проехала по дороге группа всадников в казачьей зимней форме. Егор узнал бывшего колхозного бригадира Трофима Дубикова, своего дальнего родственника, дядьку Илью Астапова, Кондрата Берёзу. Астапов, увидев двоюродных племянников, привстал на ходу на стременах, махнул плетью назад, в сторону станицы.
  - А ну гэть отсюда, пострелята! Живо шуруйте в Грушевку да полезайте под пол с мамкой и сестрёнками... И вы все тоже, - обратился он к остальным ребятам. - Немцы зараз здесь будут а вы гуляете.
  Разъезд на рысях ускакал на запад, в сторону Каменного Брода, где разгоралась не шуточная перестрелка. Егор Громов махнул своим рукой:
  - Пацаны, айда скорее на гору, оттуда виднее.
  Крикливой растрёпанной компанией двинулись наискось в степь по заснеженному целинному бездорожью. Долго взбирались на холмистую возвышенность, местами проваливаясь глубоко в снег, продираясь сквозь густые высокие бурьяны и колючий кустарник. Вскарабкавшись на самую верхушку пологого мелового гребня, ребята перевели дух, огляделись.
  Вид отсюда открывался великолепный: огромный массив заречной, занесённой снегами, плоской степной низины за хуторами Камышеваха и Каменный Брод раскинулся как на ладони. Вся степь далеко на северо-западе была усеяна мелкими, бегущими по снегу группами людей, похожих издали на муравьёв. Впереди них, дымя выхлопными газами, медленно ползли небольшие, квадратные - с виду, не больше спичечных коробков, немецкие танки. Они то и дело приостанавливались и палили в сторону хуторов. Южнее, вдоль берега реки Несветай и дальше в поле, протянулась изломанная линия красноармейских окопов, - как объяснил Стёпка Маковецкий: там держали оборону курсанты Ростовского артиллерийского училища - будущие офицеры.
  - Видно-то как всё, пацаны... как в кино, - радостно протянул Мишка Шабельский, рассматривая развернувшуюся перед их глазами грандиозную панораму.
  Неожиданно над его головой что-то зловеще просвистело, с силой вонзилось в землю, подняв фонтанчик снега. Шабельский в страхе отшатнулся и присел.
  - Егор, гляди, пуля!
  Казачата тут же попадали в снег, вжали головы в плечи. Над ними рассерженными шмелями пролетело ещё несколько шальных пуль.
  - Ребята, ну его, с войнушкой энтой, побегли домой, - заныл струхнувший не на шутку Мишка Шабельский.
  Забеспокоились и остальные. Тем более, что танковые снаряды стали перелетать через реку Тузлов и рваться на улицах Каменного Брода. Несколько угодило во дворы хутора Камышеваха. На её окраину стала стремительно откатываться редкая цепь курсантов, оставив позицию у реки Несветай.
  - А мы зараз, гляди, и не пройдём обратно у Гуршевку, - не весело объявил Михаил Громов, указывая рукой в ту сторону. - Немецкие танки прут на Камышеваху. Усё, хлопцы, - хана!
  Мишка Шабельский по собачьи заскулил, затравленно вертя головой во все стороны. Запричитал плаксивым голосом:
  - Пропали мы, пацаны! Подавят нас фашисты танками, либо из автоматов побьют. Надо бечь в Красный Колос.
  - Правильно, - поддержал его старший из Громовых. - Кто ещё с нами? Давай, мелкими перебежками!
  Михаил с Шабельским вскочили на ноги и, низко пригибаясь к земле, чуть ли не чертя снег подбородками, торопливо побежали прочь от опасного места, в безжизненные просторы каменнобродской степи. Яшка Коцупеев, минуту поколебавшись, виновато глянул на оставшихся товарищей и опрометью бросился вслед за ушедшими.
  - Куда, дурни, немчура вас в степи быстрее постреляет! - попробовал вразумить их вдогонку Егор, но беглецы его не послушали.
  К Громову подполз встревоженный Стёпка Маковецкий, ободряюще сказал:
  - Правильно, Грома. Нагад у степь переться, приключений на жопу себе шукать! Погнали у хутор, схоронимся там во дворах, переждём энту заваруху.
  Казачата так и сделали. Где бегом, где по-пластунски, - преодолели оставшееся расстояние до Каменного Брода, постучались в первый попавшийся дом. Открыл пожилой бородатый казак цыгановатого вида, с серебряной серьгой в ухе. Поправляя сползающий с плеча, наспех накинутый овчинный полушубок, сердито спросил:
  - Чего надо, лихоманка вас возьми? В такое время дома не сидится...
  - Деда, пусти в хату на время, покуда бой в Камышевахе не закончится, - состроив жалобное выражение на лице, попросил Егор Громов. - Мы до родичей у хутор побегли, мамка с утра послала, да задержались. Вышли обратно итить, а тут стрельба, немцы на танках... Мы со страху - сюда, в Каменный Брод... Дяденька, пусти, не то нас немцы на улице постреляют. Они вот-вот здесь будут.
  - Ну что ты будешь робыть... Заходьте, коли такое дело, - посторонился казак, пропуская ребят в хату и захлопывая дверь. - Сами-то грушевские?
  - Ага, из станицы, местные, - кивнул головой Егор, проходя вслед за хозяином в коридор. Стёпка Маковецкий, безмолвной тенью, - за ним.
  Старик засветил керосиновую лампу, стоявшую на полке, указал ребятам на квадратный неширокий лаз с откинутой крышкой.
  - Спускайтесь в погреб. Мы со старухой и внуками со вчерашнего дня там спасаемся. Стреляет немчура, едрит её за ногу...
  Ребята, по деревянной лестнице, быстро, как мыши шмыгнули в подпол. Там тоже коптила неяркая керосинка. Старая, дородная казачка, поминутно крестясь, сидела на деревянной кадушке с соленьями. К ней жались две маленькие плаксивые девчонки и мальчик. Девочка постарше, примерно одного возраста с Егором, сидела на плетённой корзине с луком рядом с молодой статной женщиной, видимо, матерью. В руках у той и другой были спицы, они что-то вязали.
  Обитатели погреба с удивлением взглянули на незваных пришельцев. Девочка отложила вязание. Егор со Стёпкой смущённо поздоровались, стали как бедные родственники у стены. В подвал спустился хозяин, старый казак с серьгой в ухе, подтолкнул казачат в глубь помещения.
  - Сидайте, что стоите? Будьте как дома, да не забывайте, что у гостях.
  - Незваный гость хуже татарина, деда! - метнула на ребят осуждающий взгляд девочка с вязанием.
  - Они у нас есть не просят, Наташка, - помолчи, - сурово глянул на говорливую внучку старик-хозяин. - Лихое время перебудут и домой отчалят, в Грушевку.
  - Что вас сюда принесло в такую-то страсть? - сочувственно спросила старая женщина, прижимая к себе испуганных внучат и поглаживая их по простоволосым головам.
  - В Камышеваху к родичам пришли, - тут немцы! - попугаем, заученно повторил Егор Громов.
  - Сами чьи? - сворачивая козью ножку, поинтересовался хозяин.
  - Я Громов, а он Маковецкий, - за двоих ответил Егор. Вспомнив, добавил: - Тут, в хуторе, раньше родня наша жила, не слыхали? Бойчевские по фамилии.
  - Это Леонтия Афанасьевича семейство, что ли? Как не слыхать, очень даже слыхали, - прикуривая закрутку и с наслаждением затягиваясь, сказал старик с серьгой в ухе. - Слава Богу, Леонтия Афанасьевича Бойчевского у нас в Каменнобродском все знали, да. Потому как - уважаемый человек! Токмо помер он давно, царство ему небесное. А сына его, Ивана Леонтьевича, в коллективизацию наши охломоны хуторские из безземельной бедноты - раскулачили, а самого посадили. Время, помню, такое же, как зараз було - зимнее... Так их, Бойчевских-то, по морозу в чём в хате застали, в том и выпроводили на двор - ничего взять не позволили, да... - дед глубоко затянулся, весь окутался сизым, вонючим дымом от сгоревшего самосада, который выращивал на собственном базу. Глухо, как в трубу, забухикал. Прокашлявшись, тяжело закончил:
  - А хату ихнюю под правление колхозу определили... Добрый пятистенок, ракушечником снаружи обложенный, под черепичной крышей, как у купцов. Один такой на весь хутор... Он и зараз у церкви стоит, да. Справно жили Бойчевские, ничего не скажешь. У Грушевке таких куркулей не найдёшь... Почитай весь Каменный Брод у них в должниках ходил, - потому и раскулачили...
  - Не гневи Бога, Каллистрат, Зоя Прохоровна чем тебе не угодила? - укоризненно кольнула старика осуждающим взглядом хозяйка. - Вечно ласковая, тихая, богомольная... Придёшь к ней с просьбой, никогда не откажет... Так нет - без ничего по миру пустили с детишками! И энто - власть?
  - Бабуля, чу! Никак тарабанит кто-то? - со страхом глянула вверх внучка Наташа.
  Все сейчас же замолчали, прислушиваясь. На верху в дверь действительно кто-то с силой ухал чем-то тяжёлым. Старуха-хозяйка часто-часто закрестилась, спустив глаза и шепча тихим голосом молитву. Дед Каллистрат округлёнными от страха глазами посмотрел на супругу:
  - Никак они, Ангелина, анчихристы...
  В дверь заколотили сильнее. Старая казачка перекрестила старика-хозяина, рассудительно посоветовала:
  - Что поделаешь... Иди, Каллистрат, открывай, пока дверь с петель не снесли. Храни тебя Господь Бог!
  Старик-хозяин, с трудом переставляя непослушные, сделавшиеся как будто деревянными ноги, полез наверх. Через минуту в коридоре что-то загремело, послышался топот сапог и лающая немецкая речь. Шаги, звеня подковками, по-хозяйски протопали по всем комнатам, снова вернулись в коридор. По лестнице, тяжело скрипя перекладинами, кто-то начал спускаться вниз.
  Притихшее, онемевшее от ужаса семейство старика Каллистрата и Егор со Стёпкой во все глаза следили за первым, пришедшим на их землю с оружием в руках, фашистом. Никто из них ещё не видел вражеских солдат, несмотря на то, что война шла уже пятый месяц. И вот один из них, поскрипывая амуницией, спускался в погреб. Это был высокий, плечистый человек в широком, грязном, кое-где разорванном маскировочном халате. На шее у него, на ремне болтался необычный короткий автомат без приклада с двумя ручками, который он придерживал правой рукой. На кожаном поясном ремне у него висел брезентовый подсумок с запасными рожками, две гранаты с длинными деревянными ручками, кинжал в ножнах, кобура с пистолетом. Сзади - короткая сапёрная лопатка, фляга, небольшой, металлический контейнер для противогаза, за спиной - вместительный квадратный ранец из красной свиной кожи с притороченной к нему плащ-палаткой и котелком.
  Острый, неприятный запах солдатской кожаной амуниции, сапог, чужого табака, мыла и одеколона враз заглушил подвальный сырой дух плесени, солений и слежавшихся, подгнивших овощей. Солдат, с опаской выставив перед собой автомат, обвёл всех настороженным, изучающим взглядом, не обнаружив никакой опасности, немного успокоился, потянул носом воздух. Его явно что-то заинтересовало. Пролаяв громко на своём языке несколько фраз, которые, конечно же, никто не понял, немец подошёл к старику, спустившемуся следом, ткнул его стволом автомата в грудь, что-то спросил, указывая в тёмный угол подвала, где стояли кадушки с соленьями.
  - Вас ис дас? - повторил свой вопрос немец.
  Дед Каллистрат, догадавшись, что ему нужно, приглашающим жестом открыл крышку одной из бочек:
  - Капуста тут у нас, господин фашист. С мочёными яблочками... В вилках и так, покрошенная. Угощайся, лихоманка тебя бери! Проголодался поди, леший?
  - Я, я! - весело закивал головой в тяжёлом металлическом шлеме, окрашенном белой краской, немец и запустил в кадушку немытую пятерню. Подцепив целый стог солёной капусты, он жадно затолкал её в пасть, с наслаждением захрустел. Сок ручейками потёк по его небритому, щетинистому подбородку. Солдат цокал от удовольствия языком, причмокивал, слизывал с пальцев стекающий на пол сок.
  - Яблочко отведай, вражина! - потчевал немца хитрый "гостеприимный" хозяин, пользуясь тем, что тот не понимает по-русски ни слова. - Хороши у меня на лето в саду яблоки, - белый налив прозываются. Ты таких у себя в проклятой Германии не полопаешь, знаю... У вас, у немчуры, и сортов таких нет.
  Дед Каллистрат достал из кадушки большое белое мочёное яблоко, поплевал на него, потёр о рукав тулупа, протянут немцу:
  - Угощайся, гость непрошеный... Чтоб оно у тебя поперёк горла встало, паскуда!
  - Я, я... Карашо, рус. Зер гут, - закивал головой довольный солдат, взял яблоко, хищно вонзил в него крупные, по-волчьи, острые зубы. Блаженно прикрыл глаза, выражая этим высшую степень восторга.
  Егор со Стёпкой и подсевшая к ним девчонка Наташка еле сдерживались, чтобы не прыснуть, слушая речи острого на язык старика.
  Сверху, оставшиеся в коридоре немцы, что-то прокричали товарищу. Тот громко пролаял в ответ, догрыз яблоко, бросил огрызок на пол и ткнул стволом автомата в деда Каллистрата, Егора и Стёпку. Указал наверх. Бабка Ангелина испугалась, подумала недоброе... С воем ухватила за руку старика:
  - Не пущу, Каллистратушка! Куды он тебя, окаянный?
  - Цурюк! - злобно заорал немец, замахнулся на бабку Ангелину автоматом.
  Дети в погребе заревели в голос, перепуганной птичьей стайкой прижались к матери. Наташка храбро заслонила бабушку своей грудью. Немец прошипел что-то по-своему, видимо, выругался. Подторкнул слегка старика к лестнице:
  - Шнеля, шнеля, рус! Ду бин арбайтен.
  Когда Егор со Стёпкой и дедом Каллистратом поднялись наверх, увидели там ещё несколько вражеских солдат в таких же замызганных маскировочных халатах, со "шмайсерами" в руках. Немцы вывели их на улицу, погнали по заснеженному кривому переулку за хутор. Туда же солдаты сгоняли и других жителей. Они стучали в двери каждого дома, тыкали рукой в грудь хозяина, махали в сторону берега замёрзшей реки Тузловки, за хутор. Если в хате были молодые ребята, выгоняли на мороз и их. Вскоре всё разъяснилось: немцы привели испуганную толпу хуторян на место недавнего боя, усеянное мёртвыми вражескими солдатами. Кое-где чадили вонючими чёрными кострищами подбитые немецкие танки и бронетранспортёры. В окопах, у берега реки Несветай, и дальше - по заснеженному полю до самой Тузловки, а также на окраине хутора, трупы фашистских солдат лежали вперемежку с окоченевшими телами курсантов РАУ.
  Немцы знаками дали понять, что всех мёртвых нужно собрать, перенести в хутор, а завтра с утра похоронить. Офицер поманил за собой несколько человек стариков и пошёл с ними на гору, подыскивать место для немецкого кладбища. Красноармейцев велел сбрасывать в обвалившиеся окопы. Вскоре фашисты разбрелись по хутору, греться в хатах и пить шнапс. В поле остались только местные жители.
  - Ну что, мужики, за работу, - проговорил, поплевав в ладони, дед Каллистрат.
  - А куда мертвяков складывать? - спросил кто-то. - Дюже их много. И свои, и чужие... Где такое помещение найдёшь, чтоб всех уместить?
  - Надо пораскинуть мозгами, - сказал Каллистрат, присаживаясь на замёрзший, ледяной труп немецкого унтера с маленькой, пулевой дыркой во лбу. Принялся по своему обыкновению сворачивать козью ножку.
  Егор со Стёпкой Маковецким вдвоём устроились на другом покойнике, у которого осколками гранаты была разворочена вся грудь. Глубокая рваная рана была уже слегка припорошена снежком, и ребята смотрели на неё без особого страха, постепенно привыкая к необычному, не виданному раньше зрелищу.
  - А что тут долго мараковать, православные, - подал голос сгорбленный худощавый старик с длинными волосами, с редкой козлиной бородкой клинышком, в меховой зимней скуфейке на голове - дьячок хуторского Петропавловского храма. - Занесём убиенных воинов прямо в церковь: помещение там большое, места на всех хватит. Да и примкнуть на всякий случай на ночь можно... А перед тем как хоронить - батюшка зараз всех и отпоёт по обряду.
  Остальные хуторяне с ним согласились. Принялись собирать по полю трупы и сносить в одно место на берегу реки Несветай, у Кирбитовой балки. Тела убитых солдат закоченели на ветру и лютом морозе, отяжелели. Одного покойника приходилось тащить вчетвером, а то и вшестером. Потом подъезжали пригнанные из колхозной конюшни сани, мёртвых грузили в них и отвозили к церкви, где другая партия их выгружала и заносила в притвор. Чтобы сэкономить больше места и не класть трупы штабелями один на другой, их прислоняли к стене стоя. Следующих ставили рядом, чуть наклонив назад, чтобы не падали. При этом не разбирались: свой - чужой? Было не досуг. К ночи нужно было собрать всех. Так что в церковь свозили и ставили рядом друг с другом и немцев, и русских, - ещё недавно бывших непримиримыми врагами. И вполне могло случится, что убийца стоял чуть ли не в обнимку со своей жертвой.
  - Ничего, все одинаково грешные души и все дети Божьи, - мелко крестил церковный дьячок и мёртвых немецких гренадёр из 60-й механизированной дивизии вермахта, бравшей хутор Каменный Брод, и погибших геройски курсантов Ростовского артиллерийского училища.
  Егор Громов со Стёпкой Маковецким упарились, подтаскивая трупы к накатанной санями колее у крутого склона Кирбитовой балки. Тело убитого брали вчетвером: двое за руки, двое за ноги. Волокли по снегу, как мешок, - особенно, если был немец. Предварительно шарили по карманам. И хоть трупы немцев успела уже обшмонать похоронная команда, а курсантов РАУ - трофейная, попадалось кое-что и друзьям. Они нашли несколько - зажигалок, немецкие марки, шоколад в плитках. Одну тут же разделили с парнями из хутора, работавшими с ними на пару, и с жадностью съели. Две плитки припрятали, чтобы угостить в станице домашних. К концу суматошного дня Егору по настоящему улыбнулась удача: в сапоге одного мёртвого, прошитого строчкой пулемётной очереди, немецкого гренадёра он нашёл новенький парабеллум. С опаской оглянувшись по сторонам, завернул его в немецкую, камуфлированную плащ-палатку, быстро сбегал в камыши на берегу реки Несветай, закопал свёрток в глубокий снег. Разбив ногой лёд у самого берега, воткнул в лунку пучок чакана и камыша с коричневыми толстыми султанами - приметил место.
  Только глубокой ночью, после двенадцати управились с делом. Приехав с последней партией в хутор, Егор со Стёпкой выгрузили тела погибших и впервые зашли в церковь. В тусклом полумраке им открылась жуткая картина: всё свободное пространство храма было заставлено мёртвыми телами. Они стояли вплотную прижавшись друг к другу: голова к голове, как прихожане во время церковной службы. Кровенели начинающие оттаивать страшные раны на телах, зияли пустые, чёрные - с выбитыми глазами, отверстия на мертвенно-бледных, восковых масках лиц. Казалось, тянулись кверху скрюченные, застывшие в предсмертной агонии, как ветки деревьев в замёрзшем зимнем лесу, руки. В помещении, не смотря на сильный мороз, уже отчётливо ощущалась специфическая трупная вонь, к которой примешивались неприятные запахи прелых человеческих ног, нестиранного мужского белья и приторный, протухший дух скотобойни.
  Обезумевший хуторской дьячок в расстёгнутом старом тулупе, проталкиваясь между телами у входа, совал в руку каждому тонкую свечку, пытался зажечь. Свечи выскальзывали из мёртвых, окоченевших пальцев убитых солдат, валились на пол. Вслед за ними падали и покойники. Дьячок страшно, как одержимый, хохотал в мёртвом храме, хлопал в ладоши, приплясывал.
  Егор со Стёпкой в ужасе пулей вылетели из церкви. В помещение вошли двое хуторян во главе с дедом Каллистратом, осторожно, под руки, вывели бесноватого дьячка на улицу. В небе, зловещим, бледно-голубым ликом покойника, тускло блестела полная луна. Страшно, - предвещая скорую беду, - даже не брехали, а выли во дворах на луну обезумевшие хуторские собаки. Пьяные, хлебнувшие шнапса и русской самогонки, фрицы играли в хатах на губных гармошках и горланили бравурные германские марши. И многим в этот час стало ясно, что наконец-то пришла на Дон долгожданная новая власть. Большевики-коммунисты разбиты и в панике отступают, но жизнь продолжается... И нужно жить и приспосабливаться к новой жизни. 1972 - 2013 гг. (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"