Вроде и недавно это было. Но только небо и звезды упомнят ныне. А люди... Быстротечна память их.
Спокойно сидит девочка. Не ерзает. Только глазенки любопытные посверкивают из-под неровного края челки. Слушает. А сзади бабка-знахарка приговаривает, да руками над волосами изредка проводит. Будто снимает что с головы. Снимет и сразу же брезгливо стряхнет. Да еще и ногой разотрет. И словцом припечатает. Чудна речь ее. Вроде бы и звуки все знакомые. Ан нет. Не запомнить. Даже не понять - о чем говорит старуха. Не зря, видно, таких шептуньями зовут.
Вот и гребень взяла. Старинный, костяной. Да давай чесать волосы у девчушки. Та от усердья ведьминого чуть не взвыла. Но утерпела, лишь слезы навернулись от боли. А та знай себе старается, но под нос при этом приговаривает. Напрягла внимание девочка, собрала мысли, от наговора расползающиеся, и чуток смысла уловила.
- Ляг ты спать, Стасья, в темную вечернюю зорю, поздным-поздно; встань ты, Стасья, в красную утреннюю зорю, раным-рано. Умою тебя ключевой водой из заветного студенца, утру белым платком родительским. Пойдешь из дверей в двери, из ворот в ворота, выйдешь в чистое поле. В чистом поле охорошишься, на все четыре стороны поклонишься, на горюч камень Алатырь станешь, крепким словом заговоришься, чистыми звездами обтыкаешься, темным облаком покроешься.
А дальше что-то совсем непонятное. Про путь дальний да про страхи жуткие. Про нечисть, на глаз злую, да про защиту, что всегда рядом будет. Ничего запомнить ребенок не может. Успокаивает, убаюкивает голос ведьмин. Так и заснула под певучую скороговорку.
А говорят, в те давние времена жила девица одна. Красоты неописуемой. Лицом бела, косой черна. Засмеется - будто серебряные колокольчики зазвенят. Губки пухлые да спелые. Грудь высокая, стан стройный. И нрав добрый. Каждому сердечное слово найдет. Так мила и пригожа она была, что не было в округе молодца, в нее не влюбленного. Но холодна Миляша оставалась. Уж сваты все пороги оттоптали, а та ни в какую. Не хочу, и все тут. Нету здесь суженого моего. Уж я бы его сердцем почуяла. Сказала, как отрезала.
Рано утром проснулась Стасья. От ласкового солнечного зайчика, скакнувшего ей на щеку. Хорошо на пуховой перине нежиться. Будто на облаке лежишь. Мягко. Только в маковку что-то острое упирается. Провела рукой - чудеса. Крепко-накрепко заплетены волосы в косу, и гребень сверху вколот. Он и мешается. Хотела было выдернуть его, но поостереглась. Шептунья пустого не сделает.
Не по нраву такое своеволие людям пришлось. Особенно кумушки соседские злословили: "Вот еще. Неужто себя княжеских кровей вообразила? Таких молодцев отважила, а у самой за душой ни кола, ни двора". И впрямь, бедна была красавица. Как тут разбогатеть, коли на руках отец больной и братья малые - аж два погодка. А больше и нет никого. Куда мать сгинула - никто не ведал. Ушла раз осенью по грибы, да так и не вернулась. Наверное, лешему приглянулась. Батя с ее пропажи и сдал. Месяц окрест ходил, любимую звал, аж голос сорвал. К шептунье на поклон отправился, последние медяки собрав. Бабка камни видящие раскинула, но ничего не сказала. Лишь лицом почернела и рукой на выход махнула. Ни грошика с просящего не взяла. Тот на колени пал - правду знать хотел. Головой о половицы бился. Пожалела его шептунья. Пару слов ему на ухо прошептала. Да лишь зло сотворила. Тот домой пришел и на печь залез сразу же. И не плакал даже - выл по-волчьи. Мальчуганы от ужаса сразу за порог драпанули. А дочь все выспрашивать пыталась. Куда там. Отнялся язык у отца ейного. Да и ноги в придачу отказали. Так и осталась красавица одна на хозяйстве.
Вышла на порог Стасья, потянулась. Благодать. Птички поют, солнышко припекает. Глядь - а у крыльца шептунья стоит. Печальная-печальная. Даром, что слезы не капают. И смотрит куда-то вдаль, будто мимо девчушки. Подошла к ней Стасья, утешить хотела. Но та бровью повела - словно холодом обдала. И сурово-сурово молвила:
- Далехонько пойдешь, девонька. Мимо старого дуба и покосившейся избушки. По оврагу до болота. По тропке мимо топей. Прямо к камню могучему. Там просить за меня будешь. Да не бойся. Нечисть тебя не тронет, уж я договорюсь. И о родителях не беспокойся. Крепко они должны мне, что тебя в услуженье на сутки отдали, да в ученье навек. А как дойдешь - змейку кликнешь. Агашей ее зовут. Она научит, что делать.
Думаете, легко одной по дому хлопотать? Да за скотиной ходить. А ведь и зимой голодать не хочется - поди-ка, огород засади, урожай вырасти и собери. Сердце молодое, до побрякушек блестящих охоче. Но до них ли дело, когда одеть нечего? От братьев помощи мало - только под ногами мешаются. Все за ними глаз нужен. То подерутся - в кровь носы порасшибают. Держи ответ перед соседями сердитыми. А то внука шептуньи задирать начнут. Тут уж на поклон идти с дарами надобно. Только чего дарить, коли в доме шаром покати? Хорошо, у ведьмы мальчуган незлобливый рос, никогда бабке не жаловался. Но все равно - сколько времени на это уходит. Наказать шалунов надо - а как с ними справишься? Пока с пучком крапивы одного ловишь - другой уже напроказничает. И отец тут же на печке кряхтит. Жалко его, родного. Так день-деньской, словно проклятущая, и крутишься. Кажись - вот замуж и иди. Выбирай любого. Все молодцы как на подбор. Славные, крепко на ногах стоящие. И тебе подмога, и братьям спуска не будет. Но как взглянешь на них - так тошно становится. Комок к горлу подкатывает. Не люб никто. Как от нелюбимого человека ласки постылые терпеть? Как подумаешь об этом, так и разревешься в голос.
Пошла Стасья по пути, колдуньей названному. Сначала через бурелом продиралась, пока к поляне с заброшенным домом не выбралась. Жалобно-жалобно скрипит распахнутая дверь, будто внутрь приглашая. Взглянула в мертвые окна девочка - мороз по кожи продрал. Будто кто следит за ней недобрым оком. Прочь поспешил ребенок.
И странно Стасье. Вроде и день кругом. А будто все вымерло. Тихо-тихо. Только гулко в ушах пульс отдается. Да изредка треснет под неосторожным шагом сучок сухой. А еще удивительно, что не страшно Стасье ни капельки. И ведь никогда не была так далеко от дома, а все равно не страшно. Хотя, честно говоря, после того случая на озере ей вообще страшно редко бывает. Как сейчас помнит - пошли они с подружкой закадычной купаться. Тайком из деревни выбрались, чтобы никто из взрослых не увязался. По правде-то говоря, нельзя детям одним за околицу выходить. Но больно важное дело у них сыскалось. Не ночь же была - чего бояться?
По дороге на полянку заветную свернули. Там две березки рядышком росли, давно приглянувшиеся. Уж больно для задуманного подходящие. По росту одинаковые, да веточками тонкими переплетенные. Туго перевязали они платком красным два ствола гибких и клятву принесли - всегда рядом быть, всегда на помощь друг другу приходить. А опосля, довольные, дальше пошли, в озере бультыхаться.
Утопла подруга в тот же день. А ведь просила ее Стасья далеко не отплывать. Сама-то девчушка плавала плохо, все к берегу ближе держалась. А подруга умением своим бахвалилась-бахвалилась, а на середину как выплыла - камнем на дно пошла, будто утянул кто. Так Стасья от ужаса и окаменела. Как домой добралась - не ведала. Лишь смутно вспоминала, что брату что-то шептала. А потом в горячку впала. Все подруга чудилась, голос ее призывный. Еле-еле ночь пережила. На утро с удивлением заметила в волосах брата, лишь на пару годочков-то и старшему, седину пробивающуюся. И смотреть он в ее сторону больше никогда не смотрел. Словно стыдился чего.
Слух по всей округе прошелся. Будто молодец новый в деревне объявился. Красавец писаный. Высокий, в плечах широкий, глазами ясный. Посмотрит - будто пряником одарит. Улыбнется - самому на сердце радостно становится. А уж подмигнет - девки с ума от счастья сходят. Щедрый - золотом, в тех краях невиданным, налево-направо сорил. Только шептунья кривилась недовольно при виде Мара. Но старость всегда на младость непутевую ворчит.
Долго ли коротко, но встретились раз красавец с красавицей. Девица с ведрами тяжелыми от колодца шла, а навстречу ей молодец попался. Как увидел - будто окаменел. И дорогу перегородил. Миляша лишь ухмыльнулась. Хотела обойти, да куда там. Вправо - плетень высокий, влево - крапива жгучая в рост. Осторожно, чтобы не расплескать воду, поставила ведра на тропинку. Выпрямилась, и руки в бок уперла. Мол, чего нового скажешь?
А тот, не долго думая, в объятия ее заключил. Прямо в чуть раскрытые уста и поцеловал. Миляша от неожиданности прямо обмерла. Пыталась сначала вырваться, но куда там хрупкой девице против крепкого парня. Тот вроде и ласково держит, но руки будто обручи железные. А потом сомлела красавица. Уж отпустил ее Мар давно, сама Миляша шею его обвивает.
Узнала Стасья от добрых людей, что брат с другами к нечисти ходил за жизнь ее просить. Девочку-то выручили, но приятеля потеряли. Жалко мальчонку, а более всего жалко, что внук это шептуньи оказался. Молча та страдала. Соседи все гадали, сорвет злость шептунья на зачинщиков похода или по-другому как отомстит. Но бабка горе с честью пережила, никому зла не пожелала. Лишь перед родичами Стасьи вопрос ребром поставила. Внук ее из-за девочки погиб. Стало быть, жизнь той теперь полностью во власти колдуньи. Ибо от жуткой смерти девчушку спасли. Да и помощница шептуньи позарез нужна. Век колдуньи не вечен. По добру-то кто к ней в учение пойдет? А без шептуньи не долго деревушке просуществовать: лесом затянет, песком занесет, ветром развеет. Мать погоревала-погоревала, а что делать? Ведь не на смерть же дочь отдает. И с остальными проглотами легче будет. Детей-то еще до кучи. Вот и перешла Стасья в колдовской дом с узелком вещей. Год уж минул с той поры. А все равно скучает. Ведьма хоть и не злая, да и не добрая. Есть ли девочка, нет ли девочки - все для нее едино. Словно мимо пустого места проходит. Стасья попросит - шептунья ее накормит. Нет - так и будет голодная ходить.
На первых порах девочка все домой украдкой бегала. А потом поняла - пустое. Матери и так не до нее. То покос, то дите простынет. Так и бросила занятие это. Да все чудно ей было - как же ее шептунья учить удумала, коли всем известно, что сила ведьминская лишь по наследству переходит.
С тех пор Мар с Миляшей неразлучны стали. Друг от друга ни на шаг не отходили. Девки все от злобы бессильной да зависти зубами скрежетали. Да молодцы на Мара косо поглядывали. Ишь ты. Невесть откуда выискался, а самую красавицу увел. А им все нипочем. Ходят повсюду вместе, глаз влюбленных друг с друга не сводят. Во всех делах друг другу помогают. Миляша корову доит, а Мар рядом на дудочке играет. И так славно играет, будто не из тростника дудочка та, а из самого что ни на есть серебра. Грустную песнь заведет - слезы ручьем льются. Веселую заиграет - ноги сами по себе в пляс пускаются. Мар плетень починяет - Миляша рядом под нос мурлычит, на любимого любуется. Лишь на ночь и расстаются, чтобы кумушек не раззадоривать. Коротка ночь летняя. А влюбленным тягостна неимоверна. Тяжко без судьбой данного даже миг провести.
Быстро хозяйство в порядок привели. Вдвоем-то сподручнее. Даже отец у девицы приободрился. Ноги с печки спустил, встать пытался. И братья присмирели.
Вот и листочки пожелтели и покраснели. Осень не за горами. А значит, и время свадеб поспевает. За неделю до обрядов Мар сватов прислал. С дивными дарами. Были тут и обрезы тканей вышитых, и украшения богатые, что сами в темноте светятся. Посмотрела на красоту эту Миляша и заплакала. Ничего мне не нужно, говорит, лишь бы Мар рядом был. На том и порешили. С шептуньей сговорились, чтобы жизни их соединила в день Свентовита - осеннего солнцеворота, который изредка еще праздником урожая кличут.
Неспешно воспоминания текут, а ноги сами к цели несут. Вот уже и топи вдали показалось. Запретное для человека место. Черная волшба там творится, туда лишь злыдни с просьбами дары приносят. Ибо издавна известно - от нечисти любой подарок проклятьем обернется. По едва угадывающейся тропке поспешает Стасья, а сама все о брате думает. Уж год с ним не разговаривала. Тот, как с болота вернулся, сам не свой стал. Сестру не признает, за версту обходит. И друг его, что третьим тогда был, круто изменился. Так круто, что шептунья лишь горестно головой качала при его виде. Но кто с той ночи не изменился? Сама Стасья, как из тьмы вековечной вынырнула, мрака бояться перестала. Домовой в углу шебуршит, а девонька лишь улыбается. Потому что зла от него не чует. А коли птица где вдали каркнет, так в лице изменяется. Словно слово оборотное заслышит - недоброе в крике видится. И сейчас идет, а нет-нет по сторонам зыркнет. Притаилось что-то по кроям дороженьки, часа своего дожидается, часа полуночного, когда никто помочь жертве не сумеет. Даже и не попытается. Мало сейчас доброхотов на свете, которые сами под удар нечисти за кого-то встанут.
В ночь перед обрядом нарядилась Миляша в рубаху полотняную, ненадеванную. И пошла, простоволосая, на полянку, что невестам завещана. Надобно там в росе ночной прохладной искупаться и камню, что старше рода человеческого, поклониться. И будет жизнь семейная тогда счастливой и дружной. Далеко от деревни топать, но в ночь эту сам леший девице дорогу укажет. И обережет ветвями лес ту, чье чувство искренне и горячо. А проходимку лживую закружит, завертит, упырям подарит. Не потому ли так мало сейчас этот обряд исполняется? Мало кто в свою искренность верует.
Не боялась Миляша. Без Мара ей свет дневной угасал. Без него ни плакать, ни смеяться не могла. Все ей пресно казалось.
Исполнила предписанное девица, встала напротив валуна замшелого и поклон земной отвесила. За свое счастье да за счастье Мара просила. Голову подняла и обмерла. Стоит поодаль матушка ее, печальная. Кинулась к ней Миляша, обнять хотела. Глядь - а на месте родной лишь туман колышется. Обернулась - в двух шагах матушка, а руку протянешь - лишь влага на пальцах оседает. И молвит призрак еле слышно:
- Нет тебе моего благословения родительского. Ибо Мар не человеком рожден и не человеком живет. Он меня тогда в болоте погубил. Все имя твое истинное выведать пытался. Ибо тогда быть тебе во веки вечные в его услужение поганом. Стерпела я боль жуткую, но не выдала тайну. Страшные муки претерпела я перед смертью безвременной, но поклялась пред звездами ясными защитить кровинушку свою. С другой стороны решило чудище зайти. Обликом своим да речами сладкими тебя заманить. Ибо Мар сын самого Морока. В красавца обращается, но внутри гниль сплошная. И подарки его от утопленников отнятые. Беги от него, доченька, беги. Утащит тебя нечисть противная, света видеть не будешь. Мертвечину есть начнешь да с мертвяками под Луной танцевать.
Молвила эта и растаяла, словно и не было ее.
Вот уж и камень вдали показался. Мхом зарос и в землю почти на половину врос. Подошла к нему Стасья, на колени опустилась. И тихо-тихо прошептала:
- Агаша.
Скользнула к ней на подол змейка алая. Головку треугольную приподняла и умными глазками-бусинками посмотрела. Не испужалась девонька, хоть тварей ползучих не любила. Но оцепенела от взгляда немигающего. Ни пальчиком не пошевелить. И чудится ей, будто где-то далеко заиграла дудочка. И вторит ей голос женский. Так славно вторит, как колокольчики серебряные звенят. И кто-то невесомо ее по волосам гладит. Словно матушка родная косу расплетает. Распутала красу девичью, гребень вытащила. Шепнула едва слышно на ухо:
- Передай бабке, что просьба ее услышана. Вспомнила я обещание свое. Как она мне любо сделала, так и я ей добром отвечу. Пусть за силу свою не боится. В урочный день и час вернется к тебе гребень, да не просто так, а со знаньем, не по праву крови, но по праву желания моего. Поспешай, Стасья, обратно. Да не бойся ничего. Змейка тебя от лихого защитит.
Хотела было бежать Миляша обратно, в отчем доме укрыться. Повернулась и ахнула. Стоит на краю поляны Мар. Лицо темнее ночи, а в глаза боязно даже и посмотреть. Словно огонь там полыхает. И глухо говорит он:
- Прости меня, Миляша. Не резон мне оправдываться. Много я зла твоей семье причинил. Наказания мне не придумать, так велики прегрешения мои. Но ни капли волшбы я не сотворил, чтобы любовь твою завоевать. Не держу я тебя, любимая. Вольна ты идти - противиться не стану. Однако же знай: не жить мне без тебя. Лучше убей меня сразу, иначе много зла я причиню роду людскому в горе неутешном.
Протягивает он дудочку свою, с которой не разлучен был.
- Сломай ее, ибо в ней жизнь моя заключена.
Взяла Миляша дудочку, а сама обливается горючими слезами. Молвит с рыданиями:
- До тебя я не жила, а без тебя и подавно не стану. Лишь рядом с тобой поют для меня птицы, и светит солнце. А когда я одна, словно в киселе тону. Ты нежить, я человек. Но как же нам быть врозь друг без друга?
Плачет Миляша и не замечает, что давно Мар в чудище превратился. Не красавец перед ней стоит, а что-то жуткое, для живого мерзкое. Не видит этого Миляша. Сердце любящее всегда вглубь смотрит.
Лес их в ту ночь обручил. Алатырь-камень брачным ложем послужил. А на другой день бабка-шептунья по людским обычаям их поженила. Опасалась она Мара, но видела - не бывать этим двоим порознь. Обещала ей Миляша помощь. В день, когда шептунья одна-одинешенька останется, пособит ей девица. Передаст силу колдовскую от ведуньи к наследнице. Ибо видела красавица, что выродится род ведьмы, пустоцветом процветет, завязи не дав. Посмеялась тогда шептунья над пророчеством Миляши. Да зазря, видимо. Пришлось все же дар отправлять с просьбой девице.
А опосля свадьбы сгинули Миляша с Маром в лесу. Ушли, словно в воду канули. Лишь дудочку с собой забрали. Благо, что отец девицы тогда на ноги встал. Совсем оправился после болезни. Да о чем-то долго с Маром разговаривал перед уходом молодых. Побурлила, побурлила деревня, да и успокоилась. Не вечно же былое пережевывать.
Говорят, раз в столетие Алатырь-камень способен на настоящее чудо. Для истинно любящих готов он стереть любые преграды. Ибо настоящее чувство не признает помех и расстояний. И даже сама смерть склоняет голову перед любовью.