Утро. Скамейка. У подъезда старого дома сидят три старые бабки, лузгая семачки остатками зубов. Читают газету и обсуждают всё, что не поподя.
-Слышь, Семёновна, посмотри на тех, что у дерева лижутся.
-Вижу, Никифоровна. Вот бесстыдник, лапает её прям за задницу. Куда молодёжь катится, люди же смотрят. Мы в их годы такими не были.
-А на девку гляньте. Напялила юбку. Ходит ляжками сверкает, как шлюха подзаборная, - лаконично дополнила их Петровна.
Тут на горизонте появляется новая жертвы маразмотичных обсуждений, больше смахивающих на проклятия Бабок-Ёжек. Во двор входит ухоженная, миловидная красотка с чихуахуа на руках. (Это та самая, мерзкая порода собак, которые через чур избалованы своими через чур избалованными хозяйками, и поэтому если их опустить на землю и заставить идти самих, то они начинают мерзко тявкать на каждого прохожего).
-Ишь расфуфырилась! А что это у неё на руках? Это разве зверь? Кто это: крыса, кошка? Точно не собака.
-А тявкает будто бы собака.
-Да какая разница. Смотрите как она размалевалась. Небось с панели возвращается.
-Ага, точно. Небось залетела непонятно от кого и родила не известно что.
-Истину глаголешь, Петровна. Родила себе не ребёнка не лягушки, а неведому зверушку.
-Ну-ну, и носится теперь с ней как ненормальная.
Тут Никифоровна открывает газетную статью и читает её некоторое время, молча. Потом возмущённым старушечьим голосом заявляет.
-Гляньте что пишут. Как таких земля носит! Какой-то изверг взял свою болонку, вывез её за город и оставил там. Мол надоела и решил избавиться. Бедненькая собачка прождала его на том самом месте, на котором этот бесчувственный козёл её оставил, целых полгода. Как эта малышка смогла пробыть на одном месте столько времени никому не известно. Может её кто подкармливал или ещё что, но умерла она через шесть месяцев после разлуки с этим моральным уродом. Не понимаю я таких людей. Нет в них ничего человеческого. Таких отстреливать надо.