Аннотация: Краеугольная грань восприятия (под аскезой и демидролом)
"Хула диаволу".
Василий Иванович - человек, безусловно, верующий. Хотя он не чужд и не лишён ничего такого - человеческого, тем не менее, в церковь он зайти всегда очень даже любит. И хотя бы там, в церкви, он не выполняет всех положенных там обрядов: ну, не молится там, и даже не крестится почти что, но зато там он смотрит во все глаза, и слушает во все уши. И ведь там он всегда видит и слышит, и чувствует что-нибудь такое - удивительное. Василий Иванович как будто бы причащается там к чему-то такому - таинственному, и уходит потом оттуда очищенный, просветлённый и исполненный чего-то такого - высокого и светлого.
Научил Василия этому его приятель, много лет этому назад, когда они ещё оба были гораздо моложе, и, выпив как-то пива с демидролом, прохаживались мимо какой-то церквушки, в которую по случаю какого-то праздника спешило много людей. А на улице тогда было холодно, мерзко и слякотно. И тогда Николай, друг Василия, предложил: "Зайдём штоле?", а Василий ему тогда ещё сказал на это: "Да ты что, Коля? - нельзя так - в церковь, да пьяными то!". Но Николай сумел-таки уговорить друга, сказав, что после трёх бутылок пива - это ещё не пьяный, и что после демидрола - в церкви вообще интересно: "Вот увидишь, - Пообещал Николай, - Тебе понравится". И они зашли.
Друзья встали сбоку, где они никому не будут мешать...
Николай сразу же принял смиренный вид заправского прихожанина, стал вдруг таким тихим и кротким, и видно было, с каким неподдельным внутренним уважением относится он к этому месту и к происходящему вокруг. Василий попытался о чём-то заговорить с ним, но Николай так строго сказал, как отрезал: "Тссс! Молчи. Смотри и слушай...".
Начиналась служба.
В церкви стоял невнятный молитвенный гул, который очень трудно воспринимался замутнённым сознанием Василия, однако он взял пример с Николая, и тоже стал кротким и одухотворённым. Он стал слушать внимательно, смотреть внимательно, и все звуки, все голоса, начали превращаться для него в горы и возвышенности с впадинами и ущельями, а паузы между звуками - были при этом равниной. В общем, всё было так, как бывает на трёхмерной диаграмме звуковых волн: каждая отдельная реплика, каждый щелчёк, или хлопок производили на гладкой поверхности умиротворения неповторимые по своей структуре столбы, бугры, выщербленные обрывами, и увенчанные пиками. Они возникали - то слева, то справа, и оставались так каждый на своём месте, уплывая. У Василия появилось ощущение полёта над горной местностью. Запел церковный хор, и равнина уже перестала быть равниной: она шла волнами, холмами, оврагами - через поле и через лес на нём.
И вот в какой-то момент этот ландшафт, напрямую связанный с шумовым фоном стал существовать незавизимо друг от друга, но появилось и ещё что-то.
в самой верхней, самой пиковой точке ландшафта появился...
сперва казалось, что звук рождает ландшафт, но вскоре выяснилось, что наоборот - это звук происходит от ландшафта. Но во всём этом пространстве было и ещё что-то третье - (общее), которое и видно смутно, и не слышно почти совсем. Оно оторвалось, подлетело, и стало воплощаться(?) набирать
..оторвался высокой нотой звук. Оторвался и полетел. И хор, прославляющий Бога, в экстазе стал стройно поддерживать этот звук своим пением. И звук полетел всё выше и выше и выше. И улетел туда, под каменный купол, где красочно написаны архангелы на голубом фоне облаков вместе с Отцом нашим Небесным. И вернулся звук оттуда, сверху, как обычное эхо, только в этот раз куда более внятное, нежели сам источник. Тонкое и невероятное эхо, тем не менее, действительное, настоящее, ощутимое. Отражение хора заиграло, засверкало, засияло, заискрило, залучилось и такое получилось. И услышали все в храме хулу дьяволу. Хоровое пение слилось под куполом воедино, и возник резонанс, и пропел: "Сотона - пидарас!". Звук спустился к нам в совсем другом, совершенно сверхъестественном виде. Как будто один из ангелов с нарисованного неба воспел хулу дьяволу. Так громко воспел, и так чётко, что разобрать можно стало каждый звук, каждую буковку. Слово "со-то-на-а" - в четыре слога растянулось, потом возникла пауза, соответствующая тире, и затем: "пии-даа-рааа-сссс!" - на слоге "ра" - голос торжествующе поднялся высоко-высоко, назад к архангелам и, достигнув самого Отче Нашего, осыпался на головы прихожан звуком "с". Который был похож на призыв - всем замолчать. А до того - завороженный церковный хор тянул, тянул изо всех сил свою песнь, поддерживая и вознося архангельский глас, и лишь вместе со ниспадающим и угасающим, чарующим и свистящим свысока звуком "с" получил возможность снова набрать в лёгкие душного церковного воздуха с присущим букетом церковных ароматов: воска, лампадного масла и ладана.
Хор повёл ухом, и всем стало ясно: все слышали ЭТО! И все сделали вид, что всем это только показалось, и что никто этого не слышал. Все переглянулись, не зная, верить ли своим ушам. Сердца у всех, однако, забились звонче и радостнее, как будто Иисус тайно подморгнул каждому прихожанину. Пожалуй, что, каждый испытал от услышанного сверхъестественного боголепную радость и затаил её у себя в груди - под строгими одеждами и под нательным православным крестом и стал прятать её ещё глубже и глубже, накладывая сверху одно за другим крестные знамения.
Прошла секунда-другая восторженной и изумлённой паузы, прежде чем только хор вновь ожил после пережитого и, вдохновенный, с новым усердием запел многократную аллилуйю. Дьякон со всем усердием тряхнул паникадилом, высекая сноп искр и производя невероятное количество душистого благовонного дыма. Прихожане усиленно закрестились, а весьма многие - даже упали в колено преклонной молитве. "Сла-а-ва тебе, Бо-о-же!", - забасил батюшка.
Теперь у Василия Ивановича самое страшное из ругательств именно то, что ангел ему когда-то пропел. Это у него теперь как оберег, который спасает всегда, если случается какая напасть - стоит произнести вслух или в уме эти два заветных слова - и всё снимается, всё проходит.