| Николай Максимов |
 |
СУМАСШЕДШИЙ Как деревенский сторож, колотушкой побрякивая, отстав от людей, один он бредёт на восток. Поверх изодранной шубы рубаха кроваво-маковая, на одной ноге лапоть, на другой сапог. В безветрие на многозвёздном морозе бряк, скрип, стон. Сумасшедший, небо - звёздное ли, облачное ли - молозивом называет он. Споткнулся в следу, продавленном полозьями, - не встаёт, а кружку протягивает к свету холодных звёзд: 'Небонько, налей, пожалуйста, молозива... Не налило... А почему?! А, великий пост! Едва не оскоромился аз многогрешный, идя в места святые. Нет церковки, а помолюсь - вот на погост. Да это ж не кресты, а люди. Какие все худые!' То вздрогнет и ползёт по-пластунски, то подпрыгивает-пляшет, кружку держа над головой, оголодалый человек. А сверху горестно худой бадьёй журавль плачет то на колотушку, то на рубаху красную, то в кружку подставленную, то на чёрный, чёрный, чёрный снег. Изб нет. Пепелище вкруг полоумного пилигрима. Кого боится он? Что ищет среди земляночного дыма? 'Бах! Бах!' - стрельнул из пальца в бабушку с ведром воды и просит хлеба. Жутко крестит хлеб рука, а взгляд - на облака. Да налей же в кружку, небо, человеку молока! 1947, 1963. |
|