Максимов Константин Павлович : другие произведения.

Пир побежденных

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


К. П. Максимов

ПИР ПОБЕЖДЕННЫХ

  
   Городишко наш - дыра. Всегда дырой был и сейчас
   дыра. Только сейчас - говорю, - это дыра в будущее.
   Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир
   накачаем, что все переменится.
   А. и Б. Стругацкие
  
  

ЧАСТЬ I

Горечь утраты

  
   Глава 1. Оптимистическая трагедия
  
   Русский народ есть в высшей степени
   поляризованный народ, он есть
   совмещение противоположностей.
   Н. Бердяев
  
   "Можно ли написать в наше время фантастический роман о любви? А фантастический шпионский роман?" - такими интригующими вопросами завлекает обложка новой книги В. Рыбакова, куда полностью вошла его "трилогия о Симагине", включая последний роман "На чужом пиру, с непреоборимой свободой". Понятно, что с точки зрения издателей эти вопросы чисто риторические, ведь искомый роман лежит прямо перед нами. Но, даже отвлекаясь от целей столь лобовой рекламы, приходится признать: мало кто из современных фантастов способен написать о любви так, как Рыбаков.
   Герои его ранних произведений своей обнаженностью душевных состояний, глубиной чувств и следованием экстремальным этическим нормам более всего напоминают персонажей Достоевского. Критики уже обращали внимание на сходство Симагина из "Очага на башне" с князем Мышкиным. Обоих выделяет исключительная, почти патологическая с точки зрения рядового обывателя доброта, помноженная на крайне низкий уровень агрессивности. Даже откровенное посягательство на жизнь (как в случае Мышкина) бессильно пробудить в них ненависть к обидчику. Остается добавить гипертрофированный альтруизм, и вслед за Рогожиным можно ставить диагноз: "Совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, Бог любит!" "Блаженный", - презрительно характеризует Симагина его бывший друг Вербицкий.
   Сходство "Очага" с "Идиотом" просматривается и на уровне фабулы. Хотя банальный любовный треугольник в обоих произведениях служит только поводом для художественного исследования глубинных психологических процессов. Противоположные полюса - "идеал Содома" и "идеал Мадонны" на языке Достоевского - соединяются в одном сердце, создавая немыслимое напряжение. Один сплошной надрыв - вот чем, по сути, является пресловутая "любовь по-русски".
   Вербицкий одновременно и вожделеет Асю, и ненавидит за беспощадную проницательность: "Эта женщина... Ее следовало убить" 1. Он и в самом деле едва не становится убийцей. Достижения биоспектралистики, придуманной Рыбаковым новой науки, которой в романе занимается Симагин), позволяли не только записать свое текущее психофизиологическое состояние (своеобразный "слепок" души), но и "подсадить" его другому человеку. Например, чтобы возбудить в нем ответное чувство. Подобную процедуру отчаявшийся Вербицкий рискнул проделать с Асей, не подозревая о возможных последствиях столь грубого вмешательства в чужое сознание. "Микроискажения подсадки и без того уже были на грани летальности. <...> Если бы Ася к тому же вышла из зоны облучения до окончания операции, ее смерть была бы неминуема" 1.
   В "Идиоте" от руки Рогожина погибает Настасья Филипповна. Кстати, ее метания между двумя антиподами, - Рогожиным и Мышкиным, - каждый из которых по-своему влюблен в нее, напоминают поведение Аси после облучения. Героиня Рыбакова ("унаследовавшая" вместе с именем и частицу безумного нрава Настасьи Филипповны) только чудом остается в живых, утратив значительную часть прежней личности. Симагин с ужасом обнаруживает подмену: "В родном ему теле поселился другой человек. Но можно ли сказать о зарезанном, что он стал другим? Его просто зарезали". В определенном смысле убийство все же состоялось. Под нож хирурга попал будущий ребенок - плод взаимной любви Аси и Симагина. Там теперь пустота, и точно также пуста Асина душа.
   "Чем выше потенциал сознания, тем отторжение вероятнее" 1. Все упомянутые герои "Очага" - люди незаурядные, отмеченные безусловной печатью таланта. Возможно, лучшие в своем поколении. "Творчество - естественная форма работы развивающегося сознания. Другое дело, что области сознания, через которые наиболее успешно происходит выплеск, у каждого свои. У тебя словесность, у меня вот - биоспектралистика... Мы их называем конструктивными областями. У Аськи, наверное, любовь..." - делится Симагин своими наблюдениями с Вербицким. Но словно какая-то роковая сила сталкивает их между собой, превращая вспыхнувшее пламя неконтролируемых страстей в бушующий пожар, губительный для всего живого.
   "Вокруг были только безбрежный свет и гулкий огненный ветер" 1.
   Именно любовь к Асе вдохновила Симагина на решающий прорыв в биоспектралистике, а Вербицкого заставила пережить уже позабытое ощущение творческого подъема. И что же получилось в итоге? Открытие Симагина, соединенное со стремлением Вербицкого во что бы то ни стало продлить эйфорическое состояние, бумерангом ударило по самой Асе - источнику любви. Круг замкнулся (1).
   Аннигиляция.
   "Контакт личностей с разнонаправленными векторами невозможен", - примерно так мог бы объяснить причину случившегося Симагин. Одним из важнейших открытий биоспектралистики стал "синдром длительного унижения" (СДУ), говоря по-простому - богатый негативный опыт, блокирующий творческий выход. "А отталкивая конструктивную область, сознание отталкивает мир в целом". Впрочем, при небольшом личном потенциале даже человек с выраженным СДУ вряд ли способен причинить миру сколько-нибудь серьезный ущерб. Деятельность чиновника-бюрократа или писателя-халтурщика (наподобие Сашеньки Роткина из "Очага") объективно направлена на создание "шумовой завесы" в информационном пространстве социума. Прирост социальной энтропии - вслед за И. Ефремовым обозначим ее термином "инферно" - в пересчете на одного человека здесь незначителен по определению.
   Другое дело - прирожденный творец, лишенный возможности реализовать свой накопленный энергопотенциал естественным путем (то есть на цели созидания). Есть два варианта: или огромная энергия разрушит его самого, или будет использована для разрушения окружающих. Надо ли говорить, что на спектрограмме Вербицкого просматривался "чрезвычайно мощный" пик СДУ? Поскольку личность в данном случае выходит на первый план, то и при взаимодействии с миром главную роль играют личностные конфликты. Таким образом, творец (Симагин) и разрушитель (Вербицкий), словно два сгустка энергии с противоположными зарядами взаимно "погасили" друг друга...
   Приведенное объяснение выглядит столь очевидным, что опровергающие его факты не сразу бросаются в глаза. У Аси по всем признакам высота пика СДУ была ничуть не меньше, чем у Вербицкого. Между тем ее "контакт" с Симагиным оказался весьма конструктивным и благотворным. Для истинного созидателя даже встреча с разрушителем - лишь очередная задача, оттачивающая его механизм таланта. Решая ее, он увеличивает гармонию мира и своей души. Возможно, это потребует максимальной творческой самоотдачи, зато и потенциал созидателя возрастет соразмерно затраченным усилиям. А вот столкновение людей с одинаково выраженными СДУ, и к тому же обладающих значительным потенциалом, действительно, способно вызвать всплеск инферно.
   Симагин сумел пробудить в Асе ее "конструктивную область" - любовь. Скорее всего, он и Вербицкого смог бы "перевербовать" на свою сторону. Но вытянуть сразу двух "эсдэушников", вошедших в инфернальный резонанс, оказалось свыше его сил.
  
   Формально Симагина не в чем упрекнуть, однако его поведение в момент разрушения собственной семьи удивляет своей наивностью. От человека, который ввел понятие СДУ, мы вправе ожидать более трезвых оценок происходящего. ("Какой же ты дурак", - в сердцах восклицает потрясенная Ася.) Причем у Рыбакова этот момент подчеркнут гораздо сильнее, чем у Достоевского: представим, что Мышкин сам отдал бы Рогожину нож, ставший затем орудием убийства. Так сказать, "подарок на память достойный". Поговорка "на всякого мудреца довольно простоты" в полной мере подходит и к герою "Идиота". Мышкин уже в начале романа, благодаря уникальной интуиции, знает наверняка, что "Рогожин убьет". И в то же время, словно не подозревая ни о чем, буквально гонит его к преступлению.
   Но знание и понимание - вещи далеко не тождественные. "Надо было не горячиться, а сразу оговорить, что потенциал сознания - то есть несовпадение воспринимаемого мира и представления о мире - есть один из базисных параметров личности" 1. Отсюда следует важный вывод: "Представление о себе проявляется в двух не полностью совпадающих формах. На уровне рационального знания оно отражено в так называемой "я-концепции". "Я-концепция" - это некоторый набор свойств и черт характера, который представляется необходимым и достаточным для самоуважения. При случае они все могут быть названы и проанализированы: "Я - добрый, смелый, честный - устраиваю себя только в этом качестве". <...> На уровне же непосредственного чувственного ощущения, не всегда и не полностью осознаваемого, представление о себе содержится в "образе я". Можно сказать и так: "я-концепция" - это перевод самоощущения, "образа я" на язык рациональных понятий" 2.
   Упрощение неизбежно. Даже если бы удалось найти адекватные знаковые эквиваленты для всех поступающих в мозг сигналов, за пределами полученной картины останутся их бесчисленные взаимосвязи с внешним миром. (Симагин мог бы сравнить "образ я" со спектрограммой, а "я-концепцию" - с ее расшифровкой.)
   Ощущение соответствия своему "образу я" в современной психологии считается основным условием нормального функционирования психики. Любой значащий поступок должен быть "совершенным мною". Иными словами, он обязан подтверждать (пусть неосознанно) представление человека о самом себе как о цельной и уникальной личности. В противном случае возникает крайне неприятное чувство, что нами руководит кто-то другой, одновременно претендующий и на часть нашей индивидуальности. "Неужели это был я?" - традиционный для подобного состояния вопрос, который мы с ужасом задаем при лицезрении содеянного. Как говорили в старину, "черт попутал".
   Вообще, согласно Евангелию, князь мира сего - Сатана, то есть принцип формы как ограничение Целого (2). "Образ я" слишком неуловим и многозначен, чтобы служить основой рационального поведения. Поэтому в своей повседневной практике среднестатистический индивид предпочитает ориентироваться на "я-концепцию", выстроенную по законам логического мышления. Связи между воспринимаемыми предметами и явлениями в ней сведены до минимума: человек способен существовать только в рамках понятной ему модели Вселенной. Но такое обеднение контекста, помимо бесспорного преимущества - полного осознания хотя бы фрагмент реального мира, заключает в себе и потенциальную ловушку. Ведь информация, которую можно извлечь из внешних и внутренних связей любого сложного объекта, намного превышает информацию, содержащуюся в самом объекте. Жертвуя целым ради частного знания, мы обречены на неприятные сюрпризы.
   Эгоцентризм Вербицкого, выстраданный годами унижения, со временем отлился в четкую формулу: он один "весь в белом", а остальные... понятно в чем. "Сколько раз повторять, заорал себе Вербицкий, думай о них хуже! Еще хуже! Совсем плохо - как они о тебе!" Постоянное фокусирование ненависти и презрения окружающих, словно медленно действующий яд, отравляло его жизнь, зато в качестве компенсации можно было с полным правом лелеять сознание собственной исключительности. В итоге живое человеческое лицо окончательно скрывается под маской надменного аристократа, свысока взирающего на людскую суету...
   Все переменилось буквально в одночасье. Над считавшимися неприступными стенами бастиона развевается белый флаг, а его гарнизон готовится к капитуляции. Хотя подобная перемена кажется удивительной только на первый взгляд: от вторжения изнутри не в силах защитить никакие стены.
   Встреча с Асей всколыхнула "где-то в самой сердцевине души" до сих пор слабо саднящее чувство - нереализованную потребность в любви. Вдруг стало ясно, что именно об этой женщине он мечтал всю жизнь. И сколько бы Вербицкий не убеждал себя в обратном, факты упорно доказывали правоту его "образа я". Пытаясь предотвратить опасное расслоение психики, он решается на отчаянный (не укладывающийся в "я-концепцию") поступок - добровольно смирив свою гордыню, уже не боясь показаться ничтожным и смешным, откровенно домогается Асиной любви. Поскольку теперь только она могла восстановить обвально рухнувшую самооценку.
   Но и человек с диаметрально противоположной установкой также не застрахован от сдвига психики в область патогенных рассогласований. "Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества", - формулирует свой символ веры Мышкин. (Сравним его с симагинским убеждением: "Ему казалось, что если приласкать мир, мир станет ласковым".) Делать добро злодею - значит содействовать увеличению зла. Поэтому искренний альтруист видит в окружающих прежде всего "добрых людей", потенциально готовых на аналогичную степень сострадания и великодушия. Подсознательно он наделяет их качествами, проецируемыми из глубин собственного "образа я", откуда и возникает совершенно явственное ощущение этого подобия.
   Своим даром идеализации Мышкин, действительно, пробуждает в людях их лучшие качества. Однако он человек неглупый и прекрасно знает, что в мире есть злодеи. Более того, тема насильственной смерти возбуждает в нем какой-то болезненный интерес - сознание отказывается признать очевидное, и в то же время не в состоянии его окончательно отвергнуть. Несоответствие между ощущаемым и реальным несло серьезную угрозу представлениям Мышкина о самом себе. Вытеснение - стандартный механизм психологической защиты. Любая информация, угрожающая целостности "образа я", либо не замечается вообще, либо очень легко забывается. Преступники и убийцы для Мышкина существуют в лучшем случае на страницах газетных репортажей, тогда как лично его окружают прекрасные и милые люди (которых он чувствует "как себя").
   Если же действие вытеснения оказывается недостаточным, в ход вступает другой защитный механизм - рационализация. Переходя из сферы чувств в область абстрактного (логического) мышления, мы тем самым автоматически избавляемся от невыносимого противоречия, раздирающего сознание. Срабатывает "эффект отстранения": логические конструкции по определению лишены эмоционального заряда. Не здесь ли коренится истинная причина, побудившая Симагина взяться за разработку теории векторных эмоций?
   В свою очередь, находясь под защитой этого механизма, Мышкин мог довольно точно оценивать поведение незнакомых ему людей. Он и в Рогожине рискнул разглядеть будущего убийцу, пока тот оставался для него человеком посторонним, не связанным никакими душевными узами. Но как только случайный попутчик превратился в закадычного друга, стал "своим", страшное знание ("мой друг - злодей") оказывается подобным мине замедленного действия, заложенной под фундамент личности. Какое-то время князю еще удается обманывать себя, мнимыми объяснениями отводя призрак смертельной угрозы - необратимого распада психики. Окончательную ясность вносит финальная встреча с Рогожиным возле трупа Настасьи Филипповны. Наконец-то получены ответы на все мучающие его вопросы, сметены все защитные заслоны...
   Герою Рыбакова повезло больше. Он так и остался в неведении, зато сохранил надежду. "Я все узнаю, думал Симагин. Господи, как тяжело. Когда-нибудь я все узнаю и пойму". Впрочем, автор лишь дал ему небольшую передышку, предоставив возможность вкусить из той же чаши в следующем романе - "Человек напротив".
  
  
   Глава 2. Бой с Тенью
  
   Черный человек!
   Ты прескверный гость.
   С. Есенин
  
   Как мы уже убедились, полярные поведенческие императивы, несмотря на их формальный антагонизм, повышают вероятность личностной катастрофы. Иначе и быть не могло: при заданном диапазоне восприятия любое значительное отклонение от стереотипа ведет к неизбежному конфликту с общепринятой (для данного диапазона) картиной мира. Но разве спектрограмма отражает конечную реальность? Возможны "качественно иные состояния. У них и спектр качественно иной". Эта идея осенила Симагина еще в "Очаге", хотя понадобилось почти десять лет, прежде чем заинтригованные читатели смогли узнать о результатах.
   Речь, разумеется, идет о нашем, читательском времени. Согласно романной хронологии, уже через несколько месяцев после начала первых экспериментов с "иными состояниями" все работы в этом направлении были свернуты. Очередная кампания по "закручиванию гаек" привела к полному развалу отечественной биоспектралистики, потом началась "перестройка"... Однако Симагин успел. Буквально в последний момент он, тайком от всех, рискнул поставить эксперимент на себе. Надо ли говорить, что эксперимент оказался удачным? Даже слишком удачным...
   В "Человеке напротив" перед нами совершенно другой Симагин. Уже не восторженный энтузиаст, мечтающий о "счастье для всех", но умудренный новым опытом человек, сознающий свою меру ответственности перед миром и людьми. "Вечный мальчик" превратился в мужчину. "Могу погасить Солнце. Могу расплавить Марс, а могу, наоборот, напитать его кислородом. Могу превратить Асю в без памяти влюбленную в меня рабыню. И ничего этого не сделаю" 3.
   Похвальное самоограничение, хотя его подлинные истоки находятся значительно глубже обычного желания или нежелания чего-то конкретного. Сверхчеловеческим возможностям, по логике вещей, должна соответствовать и особая "сверхчеловеческая" мораль. Но на уровне "я-концепции" Симагин по-прежнему считает себя человеком. Более того, не претерпела никаких радикальных изменений и его система ценностей. Еще в первой книге, разговаривая с сыном Аси, он сформулировал свое кредо: "Я думаю, Антон, что раз уж так получилось, и все, что есть, уже есть, самое лучшее, что мы можем - это помогать друг дружке". А простое человеческое участие доступно и без использования каких-то особых спецсредств.
   Вдобавок Симагин продолжает жить в человеческом мире, где он со своим "почти всемогуществом" уподобляется слону в посудной лавке. Боязно сделать малейшее необдуманное движение - того и гляди порушишь судьбы этих маленьких и слабых людей, упорно не желающих "быть лучше". В роли ограничителя, надежно блокирующего любое вмешательство в естественный порядок событий, выступила, как ни парадоксально, одна из вновь приобретенных способностей.
   Казалось бы, что такое превращение в супер-эмпата по сравнению с возможностью погасить Солнце? Довольно рядовое достижение, особенно на фоне нынешнего разгула "экстрасенсорной дребедени". Справедливости ради отметим, что подлинное ясновидение (точнее, "ясночувствование") - качество чрезвычайно редкое и практически не поддающееся научению. Подобным даром, например, в романе наделена Александра Никитишна, потомственная ведунья. Конечно, Симагин на голову ее превосходит, но отличие это чисто количественное - просто ему удается глубже проникать в чужое сознание и "считывать" оттуда больше информации. Однако и обманывать себя теперь намного трудней, поскольку даже при невольном ущербе, нанесенному миру людей, на Симагина немедленно обрушатся все переживания, выпавшие на долю безвинно пострадавших. "Шок от принципиального несоответствия желаемого результата поступка его реальному результату. Особенно если вы - всемогущая фея. Для фей такой шок куда ужаснее, чем для людей обычных" 3.
   В известной сказке поводом для вмешательства послужили серьезные проблемы, возникшие у Золушки (которой фея особо благоволила). Ничуть не меньше проблем и у бывшей симагинской возлюбленной, о чем нам сообщается на первых же страницах романа. После разрыва с Симагиным Ася уже не пыталась всерьез устроить личную жизнь, полностью посвятив себя воспитанию сына. Можно только догадываться, чего ей это стоило. И вот, когда он достиг совершеннолетия, вдруг выясняется, что у государства на нового гражданина имеются свои виды. Как и многим из его поколения, Антону выпала стандартная судьба щепки при очередном лесоповале: армия, Чечня, "пропавший без вести"...
   Утопающий хватается за любую соломинку. Такой соломинкой для Аси стала упоминавшаяся выше Александра Никитишна. А уж экстрасенс экстрасенса чувствует издалека. И чем сильнее санс-способности, тем сильнее их обладатель "светится" для всех, обладающих внутренним зрением. Александра Никитишна давно приметила неведомого ей санс-гиганта, даже вычислила его адрес - благо проживал он неподалеку. Но что еще интереснее, между ним и Асей прослеживается какая-то связь в прошлом: "Над вами будто отсвет. Тоненький извилистый лучик, остывший такой..." И если кто способен ей помочь, то только он.
   Как легко догадаться, дверь открыл Симагин. Мгновенный шок узнавания. И - странное ощущение, словно не было долгих лет разлуки. Они снова вместе. Даже комната Антона сохранена Симагиным в полной неприкосновенности. Почти угасший лучик внезапно вспыхнул, стремительно разгораясь воскресшим чувством...
   Симагин сразу понял все. От того, что открылось внутреннему взору, хотелось кричать. Как на ладони предстал весь его затяжной инфантилизм в той давней истории с Вербицким. Страшное ощущение вины - за изломанную жизнь Аси, за смерть Антона (о чем Ася, на ее счастье, еще доподлинно не знает) не оставляет выбора. Время - действовать. "Но в глубине души он всегда был уверен, что не устранился он вовсе, а просто ждет и не разменивается по пустякам. Можно сделать то, можно - это... однако по-настоящему можно ведь обойтись и без того, и без этого. И вот дождался. Без Антона - нам не обойтись".
   Все дальнейшее повествование, по сути, посвящено последствиям этого фатального решения. Запрет на вмешательство (тождественное причинению вреда) был для нынешнего Симагина безусловным моральным императивом. Нарушив его, он автоматически утрачивает контроль над ситуацией. Содрогаются стены и дребезжат стекла: слон поднимается во весь свой огромный рост, отчаянно трубя. Его горе безмерно - одна из самых любимых чашек разбита вдребезги. Ну кому, скажите на милость, нужны такие посудные лавки?!
  
   В предыдущей главе мы сравнили "Очаг" с "Идиотом". Продолжая сопоставление текстов Рыбакова и Достоевского, "Человека напротив" можно уподобить "Преступлению и наказанию". Раскольников считает себя сверхчеловеком, способным презреть все общепринятые табу. Он без труда, например, обосновывает целесообразность и необходимость убийства, так как мысль о себе как убийце не противоречит его "я-концепции". В то же время окончательному "вживанию" в сверхчеловеческий образ мешает прежний "образ я", остающийся на уровне "твари дрожащей": "Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил..." Подсознательно Раскольников надеется, что преступление повысит его самооценку, но в итоге лишь усугубляет разрыв между двумя обликами собственного "Я".
   У Симагина дела обстоят с точностью до наоборот. Обладая невероятной мощью, он сознательно сужает доступный ему диапазон поступков. Его Сила - это оружие, которое пускать в ход "не разрешается ни при каких обстоятельствах". Такую ситуацию трудно назвать естественной. У любой силы должен быть хозяин - тот, кто смеет ею владеть. В противном случае она начинает хозяйничать сама, навязывая владельцу свою логику поведения. "Я тоже умею хотеть", - бросает вызов Симагин. Но даже мысль об убийстве претит его человеческому облику, в то время как оружию, напротив, свойственно убивать...
   В обоих случаях рассогласование между человеческой и сверхчеловеческой ипостасями доведено до предела. Раскольников действует, словно в бреду, с легкостью беспамятства убивая старуху-процентщицу и ее сестру Лизавету. Симагину сразу же после визита Аси является некий господин с повадками карамазовского Черта и откровенными угрозами в адрес "нарушителя": у Силы должен быть только один хозяин.
   Сам Симагин (подобно Ивану Карамазову) не сомневается в реальности ночного гостя, хотя тот словно задался целью, в пику убежденному альтруисту, продемонстрировать преимущества сугубо эгоистического подхода. Однако многочисленные авторские намеки на его принадлежность к "епархии" Воланда отнюдь не вносят ясности в происходящее. Такой подчеркнутый дуализм скорее заставляет вспомнить о Тени - одном из базовых юнговских архетипов, представляющем "сумму всех личностных и коллективных психических элементов, которые из-за их несовместимости с избранной сознательной установкой не допускаются к жизненному проявлению и в результате объединяются в относительно автономную, "фрагментарную" личность с противоположными тенденциями в бессознательном" 4.
   Резкое усиление "теневой" квазиличности - явный признак глубокого раскола сознания. Поэтому продолжение конфронтации иначе, как верхом безумия (в буквальном смысле), не назовешь. Тень невозможно искоренить, в терминах аналитической психологии с ней следует "приходить к соглашению". Но Симагин уже закусил удила. Так уж устроен человек: все то, чем он не хотел бы быть, автоматически проецируется на образ врага. Виртуальный субъект, предупредительно аккумулирующий наиболее ненавистные качества, становится для Симагина идеальным врагом, провоцируя на крайнюю степень одержимости Тенью.
   В число первых жертв попадает Кира, в данном романе "замещающая" одновременно Лизавету и Соню Мармеладову. Ведь отшельничество Симагина было достаточно условным. Чтобы поменьше привлекать внимания к своей персоне, требовалось каким-либо легальным способом обеспечивать хотя бы минимальные средства к существованию. (Раскольникова также отличали сверхскромные запросы. Только низкий уровень жизни он полагал не благом, а проклятьем: "Я тогда, как паук, к себе в угол забился. <...> О, как ненавидел я эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел. Нарочно не хотел!")
   Из всех доступных видов деятельности Симагин предпочел репетиторство, заодно получив возможность поближе познакомиться с ровесниками Антона. Тогда он и приметил вчерашнюю школьницу, в которой эмоциональная открытость счастливым образом соединилась с безудержной жаждой знаний - просто мечта для любого учителя! В свою очередь, благодаря женской интуиции ощутив краешек той Силы, что скрывалась за ординарной внешностью бывшего "научника", Кира невольно потянулась ему навстречу...
   Их отношения (пока чисто платонические) развивались и крепли от занятия к занятию, неуклонно приближаясь к своей кульминации. Кира находилась в самом расцвете "возраста любви", а в ее окружении не нашлось никого, кто мог бы конкурировать с необыкновенным репетитором... Но Тень уже в открытую покушается на симагинское сознание, так что кульминация совпадает с трагической развязкой.
   Впрочем, Симагин был милосердно избавлен от кошмарных подробностей. Защитные механизмы не подвели: мгновенный провал памяти - и в соседней комнате обнаруживается выпотрошенный труп. К тому же для человека, способного перемещаться по временной оси в обе стороны, подобная операция займет буквально доли секунды "реального" времени. А поскольку информация об этих путешествиях в его памяти отсутствует, следовательно, их совершил кто-то другой. И Симагин даже догадывается, кто именно...
   Правда, расследование сразу же заходит в тупик. Без труда "отсканировав" картину преступления, наш герой обнаруживает в роли убийцы... самого себя. Факт, так и хочется скаламбурить, убийственный, но только не для Симагина. Он-то ведь убежден в собственной непричастности! Немедленно следует логически безупречная рационализация: во всем виноват проклятый враг, для пущего злодейства скопировавший его облик (вплоть до отпечатков пальцев).
   "А старушонку эту черт убил, а не я...", - неожиданно "проговаривается" Раскольников.
   На первый взгляд, у следователя Листрового, ведущего дело об убийстве Киры, не предвидится каких-либо сложностей. Улики налицо, подозреваемый задержан... Конечно, Листровому далеко до проницательного Порфирия Петровича, он всего лишь "честный служака". Однако весь его немалый опыт опровергает напрашивающуюся версию о заурядном маньяке-одиночке. Если Порфирий сумел безошибочно разглядеть в несостоявшемся "Наполеоне" одинокую человеческую душу, жаждущую спасения, то Листровой постепенно проникается уважением перед масштабом личности Симагина. И в конце романа готов вслед за Порфирием повторить: "Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, - если только веру иль Бога найдет".
   Симагин действительно стойко переносит свалившиеся на него напасти, включая пребывание в следственном изоляторе. Лично сам он полагает, что противник его просто "подставил", и определенный резон в этом есть. Почти одновременно с Кирой жертвой "человека, похожего на Симагина" становится Вербицкий, словно специально зарезанный при свидетелях. В последнем случае мотив очевиден: именно Вербицкий разрушил симагинскую семью. Разумеется, Симагин уже успел (после некоторой внутренней борьбы) простить бывшего друга. А куда деваться? "Мой друг - предатель" - истина, по-прежнему непереносимая для его "я-концепции". И все негативные чувства, испытываемые по адресу Вербицкого, благополучно вытесняются в "темную половину" психики...
   Будучи же в ясном сознании, Симагин обвиняет исключительно себя: ввел, мол, бедного писателя в соблазн. В этом самобичевании можно также усмотреть бессознательный компонент, связанный со стремлением к искупительному страданию. Инициация архетипа "Христос": раз ты виноват перед людьми, то от людей и должен принять наказание. Тень учла оба пожелания, примерно "наказав" и Вербицкого, и Симагина. Первому достался крест (на могиле), второму - терновый венец мученика.
   Аналогичным образом дело обстоит и с Кирой. После того, как в жизни Симагина снова появилась Ася, отношения с любимой ученицей утратили всякую перспективу. Даже у супер-эмпата сердце способно вместить только одну серьезную привязанность. Проблема, однако, заключалась в том, что Кира претендовала на гораздо большее место в душе Симагина, чем он позволял себе догадываться. Дополнительная вина перед Асей за свою "измену" соединилась с угрозой, нависшей над возобновлением старой связи. А если нет человека - нет и связанной с ним проблемы. (Косвенным свидетельством глубины чувств является особый садизм, проявленный симагинским "двойником" при ликвидации Киры.)
  
   "Бой с тенью" постепенно превращается в настоящую бойню, почти совсем заслонившую первоначальную благородную цель - спасение Антона. Но у Силы, как мы уже отмечали, своя логика. Действительно, глупо бить из пушки по воробьям. Снаряду требуется более достойная мишень. События вошли в "воронку", ставя Симагина перед необходимостью решиться на глобальное вмешательство. Изменить ход истории. Создать новый, лучший (с его точки зрения) мир. И - не ужаснуться цене преобразований.
   "Один, только один удар у меня в запасе - и либо пан, либо пропал" 3.
   Когда-то, в другой жизни, Симагин проникновенно объяснял своему "эсдэушному" сотруднику: "Но вы представьте, Вадик, вы только вдумайтесь: до чего же разными вещами мы с вами, всемогущие, станем заниматься! Вам не будет жаль?" 1. Теперь он сосредоточенно подсчитывает, сколько тысяч погибнет при переходе на другую линию общего развития. И ему жалко всех...
   Симагину все же удалось, как и в случае эксперимента над собой, совершить невозможное. Он сумел создать мир, в котором "на пятьдесят семь тысяч меньше народу на фронтах погибло!" Читатель при желании даже может взглянуть на него, поставив несложный эксперимент. "Например, такой: пусть он встанет рано утром, подойдет на цыпочках к окну и, осторожно отведя штору, выглянет наружу..." 5.
   Будем надеяться, что наш читатель - человек крепкий, к тому же за прошедшие годы успевший привыкнуть к утреннему виду распавшейся Империи. А каково было Симагину?! (Хотя все познается в сравнении: жизнь под руководством "первого всенародно избранного президента Российского Советского Союза товарища Крючкова" намного превосходит любую перестроечную "чернуху".) Отныне все издержки и преступления нового режима - на его совести, которая, напомним, так и осталась "человеческого формата".
   Рассогласование достигает апогея. Тень побеждена, но вместе с ней обрушивается и "светлая" сторона личности.
   "Паралич от вины".
   В результате психического спазма Симагин, подобно падшему ангелу, был "низринут" до обычного человеческого состояния. По сравнению с судьбой князя Мышкина - не самая страшная потеря. Еще Листровой разглядел в странном заключенном натуру подвижника, способного вынести любые испытания. "Если только веру иль Бога найдет".
   С Богом случилась промашка: в пространстве "качественно иных состояний" никого более могущественного, к сожалению (или к счастью?), не нашлось. Оставалась вера. Наивная, упрямая вера в "светлое будущее" и в того, кто поможет "сделать следующий шаг, подняться на следующую ступень, которая, конечно, тоже обманет почти все ожидания - и все-таки окажется хотя бы чуточку выше" 3.
  
  
   Глава 3. Семейная история
  
   Воистину, есть ложь, беспардонная ложь и
   статистика, но не будем, друзья, забывать
   и о психологии!
   А. и Б. Стругацкие
  
   Действие романа "На чужом пиру, с непреоборимой свободой" происходит в начале XXI века, спустя всего несколько лет после трагических событий, описанных в предыдущей книге. Антон, Кира и даже Вербицкий более-менее благополучно здравствуют, не подозревая о подоплеке своего "альтернативного" существования. А также о принесенной ради них жертве.
   Хотя при взгляде со стороны Симагину можно только позавидовать: он помирился с Асей, из чеченского плена вернулся Антон... Снова, как в старые добрые времена, они все вместе, и самое главное - любят друг друга. Одним словом, идеальная семья. Никто из окружающих и помыслить не мог о другой, недоступной глазу, как обратная сторона Луны, стороне симагинской личности. А он все эти годы буквально задыхался, спеленутый натуго в вязкой душной мгле - черном аду безвременья.
   "Если тело дышит, то почему не предположить, что душа тоже должна дышать? И если ей дышать нечем, человек задыхается" 6. Утрата способности грезить - одна из наиболее тяжелых потерь, понесенных симагинской душой. Мастер нашел свою Маргариту, но заслужил не свет, а покой.
   Симагин отказывается принимать этот мир. Напрочь. Подобно иным отечественным "демиургам", в ужасе отшатнувшихся от последствий собственных реформ. "Шок - это по-нашему".
   Зато теперь мы знаем имя преемника Симагина. Его зовут Антон Токарев. Ему двадцать пять лет.
   Вербицкий еще в первое посещение симагинской семьи обратил внимание на сына Аси: "Мальчик выглядел взрослее отчима" 1. Он и в самом деле не склонен витать в облаках. Сказываются гены "спермофазера" - бывшего комсомольского вождя, а нынче - директора какого-то банка. И одновременно как бы им в противовес - унаследованная от Симагина "твердокаменная любовь к людям". Сочетание, мягко говоря, нетипичное, однако Рыбакова тоже можно понять. Бескорыстный идеализм шестидесятников уступал только их житейской непрактичности, что сыграло роковую роль в период уникального для российской истории "романа" интеллигенции с властью. Недолгий триумф вчерашних властителей дум обернулся катастрофой. Совесть не заменяет понимание социальных реалий - вот горький итог всех "перестроечных" надежд.
   "Яппи"-трудоголик Антон олицетворяет нарождающийся российский middle class - главную потенциальную базу дальнейших реформ. "Для того, чтобы сделать что-либо, нужно соблюдать всего лишь три условия. Во-первых, нужно начать это делать, во-вторых, нужно продолжать это делать, и в третьих, нужно завершить это делать" 6. Но разве принадлежность к "среднему классу" несовместима с традиционными интеллигентскими ценностями? Рыбаков так не считает. Нам демонстрируется некий "вегетативный гибрид": привитые к дичку "молодого городского профессионала" (3) высокие идеи должны естественным образом обеспечить требуемый компромисс между "мафиозными" способностями и гражданским долгом.
   У Антона остается смутное подозрение, что "мудрый па Симагин" попросту ведет его, неназойливо и тактично направляя по заранее намеченной траектории. По крайней мере, такое впечатление производит вся история с "даром Александры". Оказывается, в новой реальности у Симагина сложились самые прекрасные отношения со старой ведуньей. После воссоединения семьи он продолжает наносить ей регулярные визиты, при случае не забыв и Антона познакомить с "очень хорошим человеком"...
   Видимо, есть какой-то закон, препятствующий носителю подобного дара уносить его с собой в могилу. А поскольку Александра Никитишна была тяжело больна, появление Антона стало настоящим подарком судьбы. Причем подарком взаимным. "Как было бы чудесно, если бы мы проникали в чувства и настроения ближних", - это же мечта любого "выученика" Симагина! Предложение, от которого невозможно отказаться.
   После своеобразной инициации жизнь Антона круто изменилась. "Молодость - время прицеливания". Но мало кому удавалось вот так, сразу, найти достойную цель.
   Вряд ли он даже подозревал, что фактически повторяет судьбу Симагина в его "первой" жизни. Разумеется, с учетом изменившихся обстоятельств. Биоспектралистика - когда-то одно из самых перспективных направлений в исследовании человеческой природы - так и не сумела, судя по всему, оправиться от разгрома. Но для того, чтобы проникнуть в состояние другого человека, Антону вовсе не требовался спектрограф. Его с успехом заменял уникальный дар.
   Между тем ситуация с психическим здоровьем в стране приобрела поистине катастрофический характер. "Время стрессов и страстей" затронуло практически все слои населения, включая и наиболее состоятельную его часть. Не удивительно, что психология превратилась в модную профессию. Был бы платежеспособный пациент, а уж появление соответствующих лечебных услуг не заставит себя долго ждать.
   На фоне расплодившихся, как грибы после дождя, заведений подобного рода, организованный Антоном частный психотерапевтический кабинет "Сеятель" выглядел вполне респектабельно. Никакой массовости и рекламной шумихи. Особый клиент, "штучная" работа... Официально объявленная цель - восстановление творческих способностей - прямо перекликается с давними симагинскими изысканиями. Правда, так глубоко Антон не копает. Его подход отличают избирательность и прагматизм: "Мы не претендовали на то, что сеем МЫ. Мы занимались теми, кто способен сеять сам, но у кого перестало получаться" 6.
   "Мне теперь уже не до теории, подумал Румата. Я знаю только одно: человек есть объективный носитель разума; все, что мешает человеку развивать разум, - зло, и зло это надлежит устранять в кратчайшие сроки любым путем" 7. Благородный дон, спасающий гонимых книгочеев - это ли не символ подвижнической деятельности "Сеятеля"! И хотя для самого Антона "одинокий Румата в Арканаре" ассоциируется исключительно с типичным представителем поколения шестидесятников (свято уверенным в своей правоте - поэтому и одиноким), вряд ли случайно его собственное имя совпадает с земным именем стругацковского героя.
   Но помощь должна быть квалифицированной. Симагин, как мы знаем, главным препятствием, затрудняющим сеяние "разумного, доброго, вечного", считал открытый им СДУ. Не мудрствуя лукаво, Антон выдвигает сходную идею: "Патологическое - не возрастное, не органическое, именно психопатологическое - угасание творческих способностей в девяноста случаев из ста обусловлено утратой уверенности в себе". Звучит внушительно, а в качестве наглядного примера нам предложена история "задавленного самим собою и жизнью" социолога Сошникова.
   Сразу вспоминается другое известное произведение, хорошо знакомое и персонажам Рыбакова. "Ситуация прямо как из стругацковского "Миллиарда лет"", - мимоходом бросает Сошников по поводу своих "заморочек". Необоснованное завышение требований к себе сыграло в данном случае роль положительной обратной связи, усиливающей рассогласование между "я-концепцией" и "образом я". Человек при этом все глубже проваливается в яму самоуничижения, постепенно теряя способность делать что-либо вообще. Противостоять же резко возросшему давлению со стороны социума оказалось нечем, поскольку Сошников принадлежал к распространенному в научной среде типу талантливого "пожилого ребенка": "Такие, как он, взрослыми не бывают. Академиками бывают, а взрослыми - никогда". (Эта характеристика полностью подходит и к Симагину времен "Очага".)
   Если внешние факторы способны блокировать творческий выход, то почему бы не попытаться воздействовать извне с противоположной целью? Разработанный Антоном метод "психотерапевтических горловин" по существу сводился к серии спецопераций в духе майора Звягина из знаменитого цикла М. Веллера 8. Тщательно подобранная и проинструктированная команда разыгрывала вокруг ничего не подозревающего человека - клиента "Сеятеля" - целый спектакль из нескольких актов. Каждый такой акт, именуемый горловиной, представлял сконструированную ситуацию, в рамках которой возможно одно-единственное решение. От клиента требовалось только принять его. Успех гарантировался заранее, но не знающий об этом человек, естественно, относил его за свой счет. Тот же Сошников был абсолютно убежден, что именно он сумел, назло всем препонам судьбы, организовать поступление любимой дочери на приглянувшийся ей факультет.
  
   Здесь возникает неизбежный вопрос о соотношении цели и средств. Ведь "внешнее моделирование" чужого поведения - дело, мягко говоря, неоднозначное с точки зрения морали. Антон мог бы сослаться на пресловутую "ложь во спасение", допустимую врачебной этикой. Не стоит, однако, забывать, кто в библейской мифологии носит титул "отец лжи". Соблазн тем и опасен, что исподволь отравляет душу, постепенно смещая ценностные ориентиры. А если к тому же человек вооружен эффективными методиками - опасен вдвойне.
   "Я психолог... о, вот наука!.." - с восторгом (от раскрывающихся перспектив?) восклицал пушкинский Мефистофель. Нельзя сказать, чтобы сам Рыбаков недооценивал опасность психологических игр. "Пиру" предшествовала киноповесть "Хроники смутного времени", где фигурирует бывший военный врач (даже внешне похожий на Антона), теперь возглавляющий некий психотерапевтический центр "Новая жизнь". Когда-то отличный специалист, храбрый офицер и надежный друг за считанные годы превратился в холодного и безжалостного манипулятора. Лучше всего его нынешнее состояние передает "специальная ролевая методика", активно практикуемая новоявленным психотерапевтом: "Представьте, что к вам приходит... ну, например, дьявол..." 9.
   Бравый майор Звягин, по крайней мере, никогда не использовал спецоперации для решения личных проблем. Да и не было у него каких-то особых проблем, чего нельзя сказать об Антоне. Он ведь унаследовал судьбу Симагина, поэтому история открытия нового метода оказалась тесно связана с историей любви.
   В предыдущем романе Кира ощутимо страдала из-за отсутствия в ее жизни достойного кавалера. Тогда этот пробел довольно успешно (если забыть о трагическом финале) восполнил Симагин. Теперь настал черед его преемника. И Антон не подкачал, при первой же встрече с Кирой влюбившись "сразу и наповал". К началу повествования они вместе уже пятый год, подрастает сын... Иными словами, исходная диспозиция - как в "Очаге".
   Ася на тот момент четко сформулировала: "Женщина всегда вкладывает больше в мужчину. А мужчина - в мир. И уж через это - и в женщину, и в ее детей. Чтобы не просто им было лучше, а мир их стал лучше" 1. Но даже по сравнению с ней Кира имела некоторое преимущество. В первую очередь это касалось общих с мужем интересов. Идея "Сеятеля" сразу же нашла в Кире горячего и заинтересованного поклонника. Она принимала самое деятельное участие не только в разработке математического аппарата расчета горловин, но и в качестве "внештатного агента" антоновской спецгруппы. Как вспоминал позднее Антон: "У меня был дом. У меня был тыл. У меня была преданная до мозга костей единомышленница и помощница, которой можно доверить все. У меня была младшая мама. Что еще мужчине надо, когда он лбом прошибает стены?"
   Увы, супругам-психологам пришлось на личном опыте убедиться, что парный духовный поиск - штука далеко не простая. Семейной идиллии хватило ровно до рождения ребенка. Насколько можно судить, причина взаимного охлаждения не выходит за рамки банальной статистики. Приблизительно треть молодых женатых мужчин подвержены инфантильной ревности и страдают оттого, что внимание нянчившей их прежде женщины переключилось на новый объект. Попавший в этот злосчастный процент Антон не придумал ничего лучшего, чем уйти с головой в работу... В общем, типичная love story: они встретились, полюбили друг друга, а потом их брак стал разваливаться.
   Свою роль сыграла и эмпатическая одаренность Антона. Влюбленный человек по определению находится в сильнейшей зависимости от предмета своих воздыханий. Любое, даже незначительное изменение поведения партнера моментально рождает в его душе бурю эмоций, давая обильную пищу для домыслов и подозрений. В результате значительная часть "энергии любви" уходит впустую, растрачиваясь на многочисленные внутренние и внешние конфликты.
   Казалось бы, в случае Антона мы имеем дело с редким исключением. Таким же редким, как и его дар, позволяющий безошибочно определять степень искренности чувств. Не встречая препятствий в виде сомнений, механизм положительной обратной связи заработал в полную силу, выдав максимальный коэффициент усиления. Кира, девушка весьма эмоциональная, легко вошла в резонанс, чей характер полностью определялся текущим моментом. На волне первоначальной влюбленности, естественно, преобладали "эмоции типа "верю", "интересно", люблю", которые отражают стремление сознания к расширению деятельности" 1. При такой колоссальной стимуляции "конструктивной области" творческая активность Антона шла по нарастающей, позволив пробежать всю дистанцию - от появления идеи до ее воплощения в жизнь - за рекордно короткий срок.
   Но вот произошла перемена полярностей: "младшая мама" наконец-то сориентировала должным образом свой материнский инстинкт. Приток положительных эмоций, к которому человек уже привык, значительно сократился. Изменился знак векторных эмоций - и маховик обратной связи начал раскручиваться в сторону инферно. Ведь Антон знает наверняка, что его стали меньше любить. В сущности, с ним произошло то же самое, что и с Сошниковым: "если ты вечно видишь себя недодавшим, недодарившим, недоделавшим, - все вокруг с превеликим удовольствием именно так и будут к тебе относиться: да, ТЫ недодал!.. ТЫ недоделал!" Только в случае Антона "все" означает "все члены семьи".
   Отсутствие выраженного СДУ у обоих участников значительно сгладило остроту инфернального резонанса. Смертоносный пожар заменило медленное тление - растянувшееся на годы постепенное умирание любви. И еще неизвестно, что хуже: сразу и навсегда возненавидеть друг друга или вымученно пытаться имитировать хотя бы добрые товарищеские отношения. "Дом разваливается, а мы его чиним, потому что надеемся: он будет хорошим. Вместо того, чтобы построить другой дом..." Антон, цитирующий эти строки Мамардашвили, пока не собирается строить новый дом. Но и чинить старый у него больше нет сил. Все равно прежней безоглядно влюбленной Киры уже не вернуть. Осталось решить, как быть с Кирой нынешней...
   Тут-то и проявилась во всей красе двойственность антоновской натуры. С одной стороны, бросить первым ему не позволяет воспитание. Требуется предварительная эмоциональная раскачка, чей самообличительный пафос призван ослабить внутреннюю цензуру. "Так поступать нехорошо, но раз я последний негодяй... эх, пропадай душа!" - любимейшая психологическая игра интеллигентных людей. Отдал ей дань и Антон, укрепляясь в намерении уйти только при условии "полной сволочью себя напоследок поставить, чтобы не тосковали о тебе, а возненавидели..."
   С другой стороны, срабатывает врожденный прагматизм: "Но можно и получше придумать". Вот если бы перенаправить материнский инстинкт Киры на одного из их клиентов, уже по определению требующих заботы. Будет она его пестовать и баюкать, а там, глядишь, с ним и останется. Повод для окончательного разрыва просто идеальный, ведь Антон вовсе не собирается мешать чужому счастью. Все ужасно благородно (в духе то ли "Полиньки Сакс", то ли новейшей "мылодрамы"), и самое главное, проблема разрешается с минимальным ущербом для обоих.
   Сказано - сделано. Антон уже давно взял на заметку, что "Кира, как и подобает благополучной, утонченной и одаренной красавице <...> питает явную слабость к поверженным титанам и к пожилым обессилевшим гениям". Обобщение спорное, но допустим. В конце концов, мужу лучше знать слабости своей супруги. (Еще при первом ее знакомстве с родителями Антона последний сразу учуял: "Если бы не наши с Кирой безоблачные, на самом подъеме находившееся отношения, она влюбилась бы в па Симагина, как я в нее полгода назад".)
   В "Трудно быть богом" есть эпизод, где Кира, не отрываясь, слушает ученые рассуждения доктора Будаха, только что спасенного Руматой. А теперь представим: позади годы совместной жизни с благородным доном. Его истинная деятельность давно уже не является для Киры секретом, и со временем вызывает больше вопросов, чем восторгов. ("Насколько порядочно то, что мы делаем?" - тревожится ее рыбаковская тезка.) К тому же Румата внутренне давно от нее отдалился, днями и ночами пропадая по своим загадочным прогрессорским делам... Кто знает, каким взглядом она одарила бы тогда почтенного доктора?
   Ну, а найти подходящего Будаха - не такая уж трудная задача, особенно когда в основном только ими и занимаешься. Вадим Кашинский, следует признать, умеет произвести впечатление: "обаятельный, интеллигентный, остроумный, начитанный, с какой-то романтической усталостью, с тайной бедой на сердце..." Он сразу подкупил Киру своей беззащитностью. Впервые ей становится совестно привычными стежками шить очередную горловину, и хочется просто отдаться на волю чувств, испытываемых к "очень хорошему и очень несчастному" человеку.
   Интересно, что буквально накануне принятия окончательного решения к Антону на собеседование явился жуткой "тенью минувшего" Вербицкий собственной персоной. Монолог изрядно потускневшего писателя не отличался оригинальностью - подобно Симагину, он решительно отвергает нынешнее "общество потребления". Литература гибнет прямо на глазах, писать не о чем и не для кого, а идти против течения не хватает пороху. В общем, полный паралич воли. Но более всего его мучает память о давнем предательстве: "Есть одна женщина и один мужчина" (об их ребенке, разумеется, он даже не вспомнил). "Судьба ему за нас отомстила!" - позлорадствовал тогда Антон, не заметив предостерегающего знака, подаваемого той же судьбой.
  
   Если называть вещи своими именами, то антоновский "подвиг" сводился к попытке подложить любимую (и продолжающую его любить) женщину какому-то "лысому Прометею без зажигалки". Причем Антон с самого начала выражает серьезное сомнение по поводу его потенциала: "Не ощущал я в нем угасших способностей, - не было их у него, пожалуй, никогда". И ладно бы только это! Благодаря эмпатическому дару ему удалось разглядеть "мириады мелких предательств", разъедающих душу Кашинского - осведомителя в советском прошлом. Но даже такая существенная деталь не побудила мужа-эмпата отказаться от услуг недостойного кандидата (на супружеское ложе) или хотя бы подробнее изучить его жизнь.
   Мало кому известно о существовании особого - радикально отличного от общеврачебного - кодекса психотерапевта: не полюби своего клиента. Последний, как правило, и без того склонен проектировать на фигуру врача разнообразные эмоциональные комплексы. Порой достаточно сделать лишь шаг навстречу бессознательным ожиданиям, чтобы весь процесс лечения пошел насмарку. "Эмоции пациентов всегда отчасти заразительны, но они становятся чрезвычайно заразительными в том случае, когда содержание, проектируемое пациентом на психотерапевта, идентично с собственными бессознательными содержаниями врача" 4. Поэтому Антон совершенно напрасно казнится тем обстоятельством, что "слабак" Кашинский (в отличие, скажем, от Сошникова) ему решительно неприятен: "А не фашист ли вы, Антон Антонович? Белокурая бестия нашлась, фу ты ну ты!" Опасаться следовало совсем другого.
   Еще в разговоре с Вербицким он обратил внимание, как тот старательно избегал называть собеседника по имени-отчеству: "Его пугало имя Антон, я это почувствовал. Подсознание колет совесть шилом из-под низу..." Данное наблюдение в полной мере относится и к самому Антону. Именно крайняя болезненность затрагиваемой проблемы вынудила его ограничиться максимально поверхностным контактом с Кашинским. Душа "профессионального предателя" страшила и притягивала одновременно, словно мутное зеркало, в туманной глубине которого угадывается собственное предательство...
   С Кирой же случилась противоположная история. Кашинский интуитивно угадал ее слабое место - бессознательную потребность в партнере, готовом разделить как общую радость, так и общее бремя их союза. "Ведь когда двое делаются вместе, они оба начинают отвечать друг за друга, правда?" Опытные психотерапевты и психоаналитики знают, какой поистине дьявольской хитростью по нахождению общей с врачом проекции могут обладать пациенты. На самом деле Кашинским двигало желание компенсировать сверхмощный СДУ, наконец-то расплатиться за долгие годы унижения и страха. Что не мешает ему вполне искренне, чуть ли не со слезами на глазах, выворачивать перед "спасительницей" свою душу наизнанку (одновременно провоцируя на встречную откровенность).
   Следует отдать Кире должное. Почувствовав, что отношения с пациентом выходят за рамки врачебной этики, она честно предупреждает мужа: "Это не планировалось. Это сбой". Но для Антона ее тревога - всего лишь знак, сигнализирующий о необходимости форсировать ситуацию. Он ведь собирался "выставить себя сволочью" и сдержал слово. За нарочито грубым поведением кроется тонкий расчет: отталкивая Киру от себя, он автоматически подталкивает ее к Кашинскому.
   Взаимное проектирование, таким образом, достигает апогея. Никто из персонажей, вовлеченных в злосчастный "треугольник", более не контролирует течение событий. Все они в определенном смысле становятся соучастниками единого процесса - неуклонного погружения в "черную дыру" общего бессознательного. Столь тщательно подготовленная спецоперация завершается полным провалом. Не выдержав угрызений совести, Кира признается в причастности к агентуре "Сеятеля". Кашинский вне себя от ярости и ревности к "этому Наполеончику" Токареву, за спиной которого ему уже мерещится (проекция!) зловещая тень спецслужб. Но времена теперь другие, да и "восстановительные" мероприятия не прошли бесследно для экс-агента. По крайней мере, у него достаточно сил, чтобы начать свою игру.
   В "демократической" (точнее, "желтой") прессе разворачивается организованная Кашинским масштабная кампания против "Сеятеля" и его директора. Фотография последнего отныне является главным украшением разоблачительной серии статей под "устрашающим" заголовком "Наследники доктора Менгеле". (Антон еще совсем недавно в приступе самообличения называл себя "белокурой бестией", но не в буквальном же смысле!) После подобной "засветки" на истинной деятельности "Сеятеля" можно ставить жирный крест и благодарить судьбу, если все ограничится только газетной шумихой.
   Тяжелее всего, пожалуй, пришлось Кире, оказавшейся в роли невольной предательницы. В случившемся она винит исключительно себя, что дает Кашинскому долгожданный повод для шантажа. "Эта женщина теперь зависела от него всецело. От единого слова его зависела, как когда-то он - от единого слова Бероева. ТАКИХ крыльев у него не было еще никогда". Кашинский наконец-то нашел свое призвание - его "эсдэушная" натура (при общем мизерном потенциале) была способна раскрыться только в условиях инфернального резонанса. ("Соучастие" такого клиента в личных проблемах семьи Токаревых равносильно подливанию бензина в слабо тлеющий костерок.)
  
   Однако ошибется тот читатель, кто уже настроился на трагическую волну, характерную для предыдущих романов Рыбакова. Слишком "от мира сего" его нынешние герои, а в кипении житейских страстей трагическое и комическое перемешиваются до состояния однородной массы. Иными словами, перед нами - типичная "мылодрама", где за милыми подробностями быта незаметно теряются из виду "неразрешимые вопросы". Жанр диктует писателю свои законы, навязывая, в частности, не свойственный его прежним произведениям хэппи-энд.
   Поэтому все запутанные семейные отношения главных героев ближе к финалу счастливым образом распутываются. Кира поймет, что отвечает за Антона, и рождение ребенка отнюдь не отменяет этой ответственности. Они простят друг друга, а "если кого-то простишь, то как бы становишься к нему гораздо ближе. Можно даже опять полюбить того, кто простил". И полюбят, можно даже не сомневаться. (Подлый же стукач Кашинский, с гневом отвергнутый Кирой, едва избежал сердечного приступа. Но морально он скорее мертв, чем жив.)
   В конце нас порадуют известием о том, что Ася все-таки сумела осуществить заветную мечту - забеременеть от Симагина. Достойный завершающий аккорд! Вспоминается язвительный пересказ Холденом Колфилдом одной голливудской поделки: "А в последних кадрах показано, как все сидят за длиннющим столом и хохочут до коликов, потому что датский дог вдруг притаскивает кучу щенков. Все думали, что он кобель, а оказывается, это сука" 10.
   Здесь уместно процитировать наблюдение самого автора, сделанное им по другому поводу: "История повторялась, как ей и полагается, фарсом. Но, может быть, оттого лишь, что время трагедий прошло и все трагедии давно уже сыграны" 6.
  
  
   Глава 4. Игры патриотов
  
   Неужели дракон не умер, а, как это часто бывало
   с ним, обратился в человека? Тогда превратился
   он на этот раз во множество людей...
   Е. Шварц
  
   Отметим характерный момент, связанный с поведением героев рыбаковской трилогии. Сначала Симагин, Ася и Вербицкий, а затем их "преемники" Антон, Кира и Кашинский "оказываются вовлеченными в ситуацию, где все их поступки полностью предопределены. На основании имеющейся у них информации они могли действовать только одним, заранее кем-то просчитанным образом" 11.
   Причем в обоих случаях речь идет о незаурядном открытии, способном кардинально изменить жизнь людей. "Мы на пороге возникновения человека, которого нельзя будет ни обмануть, ни изолировать, ни запугать", - провозгласил в "Очаге" Симагин отнюдь не для красного словца. Но весьма кстати появившийся "друг детства" убедительно продемонстрировал на его же примере пагубность нового изобретения. Развал семьи если и не отрезвил зарвавшегося изобретателя, то на некоторое время выбил из колеи. А затем подключились более серьезные силы, добившиеся закрытия его лаборатории.
   Стоило Антону разработать эффективную методику по восстановлению творческого потенциала, как возникает очередная "тень минувшего", действующая по тому же самому сценарию. Искусственный хэппи-энд не должен вводить в заблуждение: к своей прежней деятельности Антон уже вряд ли вернется. (Для полноты картины упомянем "Человека напротив", где конфигурация "треугольника" несколько иная - Симагин, Кира и Ася. Появление Аси после долгих лет разлуки запускает, по сути, сходную цепь событий, ведущих к утрате Симагиным обретенного было могущества.)
   Как мы видим, загадочный "кто-то" не отличается разнообразием. Но простые решения надежнее сложных, особенно если владеешь всей полнотой информации... "Я ведь несколько лет назад свихнулся настолько, что решил, будто это и впрямь целенаправленный, кем-то срежиссированный процесс", - признается Вербицкий в беседе с Антоном, имея в виду нынешнее культурное и экономическое разложение страны. Антон, естественно, пропустил "стариковские бредни" мимо ушей, не подозревая о том, что именно ему суждено выйти на непосредственных исполнителей.
   "Шпионский роман" разворачивается параллельно "роману о любви", практически с ним не пересекаясь. Социолог Сошников, с которым Антон уже успел подружиться, при странных обстоятельствах полностью теряет память. Остались лишь самые начальные рефлексы и случайно сохранившиеся осколки последних впечатлений. Вчерашний доктор наук превратился в абсолютного идиота, с блаженной улыбкой напевающего "Бандьера росса". Антон решает предпринять собственное расследование, задействуя спецагентуру, но лихая кавалерийская атака быстро захлебывается. Дилетантам трудно тягаться с профессионалами. Погибает один из агентов, милиционер Коля Гениятов (своеобразная "инкарнация" следователя Листрового из "Человека напротив"). Вокруг "Сеятеля" начинается какая-то подозрительная суета...
   Зато на стороне антоновской команды такой немаловажный фактор, как везение. "Бандьера росса", например, оказалась названием кафе. Антону достаточно было просмотреть список питейных заведений (где по его предположению "траванули" Сошникова) - и пожалте! Пришлось посетить.
   Экзотическое название не обмануло. Каждая мелочь в этом своеобразном заведении била в одну точку - ностальгию по утраченному социалистическому раю. Чтобы уже при входе спирало дыхание от мрачной торжественности переходящего красного знамени и колотилось сердце при виде праздничного транспаранта "Мы придем к победе коммунистического труда!" На стенах внушительно отблескивают портреты вождей и генсеков. Даже книжечка меню украшена изображением Спасской башни с непременной звездой на шпиле. Водка "Вышинский" (тот самый?). Суп "Урал-река". И все это - под аккомпанемент коммунистических "шлягеров" и маршей советской поры.
   "Будь я лет хотя бы на десять постарше...", - мечтательно представил Антон, на миг поддавшись сладостному дурману. Но возраст здесь, похоже, не причем. Венька Коммуняка - сосед Сошникова и его наиболее вероятный собутыльник в момент отравления - свое прозвище получил как раз за приверженность крайне левым взглядам, хотя является ровесником Антона. У самого Сошникова некоторые из венькиных наблюдений вызывали едва ли не восхищение. "Например: Сталин всю жизнь поступал бессовестно, вытравливал совесть из себя и своего окружения, - но он по старой памяти знал, что такое совесть, какая сила в ней и как она функционирует, и зачастую поступал по совести именно благодаря тому, что все время с нею в себе боролся. И в других умел, когда надо, совесть пробуждать. И потому был велик. А нынешние вообще даже представления об этой категории не имеют, нет ей места в рыночных условиях, - и потому такие мелкие, и страна потому при них так измельчала..."
   Сталин, борющийся с угрызениями совести - это, конечно же, не реальная историческая личность, а персонаж "перестроечного" рассказа Рыбакова "Давние потери" 12. Между тем вышеприведенное высказывание вполне может служить поводом для социологических изысканий. Не будь Сошников столь благодушен, он бы и сам заметил, что "в отличие от Ленина, который давно умер и с легендой о ком страна распрощалась анекдотами в долгие месяцы его столетнего юбилея, Сталин жив до сих пор. И даже воскресает в части молодежи. Это естественно. Ибо, с одной стороны, видя вокруг легализованный эгоизм, цинизм и торжествующее воровство (все, что называется беспределом), а с другой - слыша уверенные и победные песни середины тридцатых, вроде бы проникнутые сознанием благородной общности, наиболее простодушные из этой молодежи приходят к выводу, что их и насчет Сталина обманывают. А в стране есть люди, которые хотели бы править по-сталински и готовы это использовать" 13.
   О тех же, кто "на десять лет старше", нечего и говорить. Среди них встречаются настоящие фанатики имперской идеи. Взять хотя бы М. Калашникова, родившегося в конце шестидесятых, автора нескольких ультрапатриотических книг о русском оружии. В его текстах мы легко обнаружим совершенно идентичные пассажи. Например: "Еще Сталин сохранял некое подобие здоровой иерархии. Торговец, даже со всеми наворованными деньгами, ощущал себя ничтожеством. Ибо знал: в стране слава, почет и власть принадлежат воинам, пилотам, полярникам" 14.
   Но люди, готовые править по-сталински, чаще всего принадлежат к совсем другому поколению. Антон не зря рисковал, разыгрывая пьяную истерику (спецоперация с одним исполнителем) в "Бандьере". Вскоре состоялся ответный визит, и на этот раз в "Сеятель" пожаловал сам "хозяин". На вид - типичный старичок-пенсионер, невзрачный и неловкий. Зато облик его души мог поразить даже опытного эмпата. Чего только там не было! "И застарелая ледяная ненависть, отточенная, как бритва. И уверенность, граничащая с фанатизмом. И безнадежное, свирепое одиночество. И отчаянная боль сострадания не понять к кому". Одним словом, мощный тип. Вождь.
   Тридцать седьмой год рожденья необычного посетителя не лишен определенного символизма. Кажется, Викентий Егорович Бережняк явился прямиком из сталинской шинели. В прошлом - видный представитель славянофильско-патриотического крыла диссидентства. Прошел все круги ада Советской Империи, умудрившись сохранить свои убеждения. А после ее крушения вновь оказался среди "непримиримой оппозиции", в качестве одного из руководителей так называемой Российской Коммунистической Красной Армии (РККА). Ему явно доставляет удовольствие манера общения в стиле "строгого, но справедливого папаши", особенно с рядовыми "бойцами" вроде Веньки. (Теперь понятно, откуда Венька понабрался столь удививших его соседа наблюдений!) Для полного сходства с "отцом народов" не хватает только усов и трубки.
   Хотя Бережняк не очень-то похож на ученого с угасшими творческими способностями, к науке он имеет (точнее, имел) непосредственное отношение. Был, можно сказать, у истоков "так и не состоявшейся науки, биоспектралистики так называемой". Работал с Вайсбродом, Симагиным... Мир действительно тесен, порой чересчур. Но даже с головой уйдя в политику, Бережняк в первую очередь озабочен судьбой отечественной науки. И от слов уже давно перешел к делу.
   К тому времени Антон уже успел выяснить, что случай с Сошниковым далеко не единственный. Из ста двух его бывших пациентов минимум семнадцать (каждый шестой!) в течение последних полутора лет пострадали аналогичным образом. "Какое-то аномально большое число несчастных случаев на единицу площади талантов" 6. Словно злой рок планомерно истребляет интеллектуальный цвет нации... Правда, приблизительно половина всех пострадавших стремилась изменить страну проживания и почти достигла своей цели. Тот же Сошников, например, в "Бандьере" как раз "обмывал" предстоящий отъезд. Невольно возникает сюрреалистическая картина: группа патриотически настроенных "товарищей" таким вот своеобразным способом защищает национальные интересы. Но после посещения злополучного кафе Антон готов рассматривать подобную гипотезу всерьез. Отрезвила же его информация по оставшейся половине, куда попали те, кто не желал покидать родину по принципиальным соображениям.
   Причем с точки зрения хронологии обе половины были разделены не менее четко. "На первом этапе неприятности происходили исключительно с теми, кто СОБИРАЛСЯ уезжать, а на втором - исключительно с теми, кто уезжать НЕ СОБИРАЛСЯ или ОТКАЗЫВАЛСЯ". Случай с Сошниковым в эту закономерность не вписывался и, таким образом, выглядел загадочным вдвойне. Тем проще оказалась разгадка.
  
   Самое забавное, что первоначальная версия Антона полностью подтвердилась. В рамках РККА существовала особая бригада, которая целенаправленно "чистила мозги" интеллектуалам, собирающимся "сдать свои извилины в пользование мировой буржуазии". Как многозначительно заметил Бережняк: "Но крови мы с вами проливать никогда не будем". У нас тут, понимаешь, гуманизм... (Вождь РККА немного слукавил: от руки "красноармейского" киллера уже погибли Коля Гениятов и Венька Коммуняка.) Однако доверительная манера разговора сразу же исчезает, стоит коснуться больной темы - текущей ситуации в стране. В глазах сразу появляется характерный фанатичный блеск, а в голосе звучит металл.
   Хотя ничего особо оригинального мы не услышим. Да, против России ведется необъявленная война. Ее экономика практически полностью съедена Западом, единственный ресурс, который пока остался и кое-как возобновляется - интеллектуальный. И врагам это отлично известно. Именно они инспирировали "утечку мозгов", пытаясь окончательно обескровить страну. Священный долг каждого гражданина... Ну и так далее.
   Ксенофобия всегда иррациональна, ибо принадлежит наиболее глубинным (дорассудочным) пластам сознания. Бережняк свято верит, что, по крайней мере, в отношении эпохальных открытий мы "впереди планеты всей". Чем же тогда объяснить колоссальное техническое преимущество западных держав? Факт, казалось бы, бесспорный. Бережняк его и не отрицает, но он не видит здесь проблемы. Достаточно элементарной логики: просто эти гады тайком воспользовались нашими же разработками! У нас ведь с советских времен все засекречено-пересекречено. Достояние двадцать первого, а то и двадцать второго века сначала скрывалось в загашниках "почтовых ящиков", а после гибели СССР местное (нередко полуграмотное) начальство его быстренько "приватизировало" и распродало первым попавшимся покупателям.
   "Что там было и утекло? Антигравитация? Механика предотвращения землетрясений и тайфунов? Системы сверхсветовой коммуникации? Создание дешевых и неотторгаемых искусственных трансплантатов? Полная расшифровка генов? Принципиально новое понимание того, как играет с нами исторический процесс? Никто не знает". В этом же ряду Бережняк упоминает биоспектралистику. (Калашников добавил бы суперэффективные системы оружия.)
   Однако возникает новое противоречие. С момента начала тотальной распродажи прошло уже немало лет, и научно-технический прогресс за это время, конечно же, не стоял на месте. Совершались самые разнообразные открытия, - в том числе и на Западе, - но среди них мы не обнаружим ни одного, сопоставимого по масштабу с приведенным выше перечнем. Для убежденного ксенофоба, опять-таки, здесь нет ничего удивительного, ведь "чужие" по определению менее развиты. Украсть-то они украли, а вот разобраться в том, что украли, толку не хватило. Без наших мозгов, полагает Бережняк, им все равно не обойтись. Единственное исключение он делает для вражеской разведки, которая работает "вполне удовлетворительно", безошибочно отбирая из массы отечественных специалистов требуемых профессионалов.
   "Утечка должна быть предотвращена любой ценой!" - в этом Бережняк видит свою главную цель, средства же сгодятся любые. На войне, как на войне. Кстати, хитрый препарат, при малейшей передозировке начисто стирающий память, впервые был синтезирован в недрах советских спецслужб. Какими окольными путями он попал к Бережняку, история умалчивает. Но в любом случае приходится признать, что яростный борец с расхитителями национального достояния и сам не без греха...
   Впрочем, использование "химии" в данном контексте выглядит, на наш взгляд, не вполне мотивированным. Все-таки по образованию Бережняк биофизик, а не биохимик. И в его ситуации гораздо логичнее было бы воспользоваться достижениями из знакомой области знания. Тем более, когда под руками имеется готовое и, главное, хорошо знакомое спецсредство.
   Еще в "Очаге" Симагин пытался доказать невозможность военного применения теории подсадок. "Ну, казалось бы, чего проще - зарядил в мощный излучатель спектрограмму инфаркта и полоснул радиолучом". Ан нет! Слишком это ювелирная процедура, чтобы надеяться на эффективный результат при массовом облучении. И время требуется выдержать определенное, и расстояние... Однако вспомним, что именно грубейшее нарушение технологии едва не стоило Асе жизни. Ведь убивать гораздо проще, чем перевоспитывать, а помимо оружия массового поражения существует и так называемое высокоточное оружие, действующее как раз избирательно.
   О перспективах, открывающихся перед спецслужбами всех мастей, нечего и говорить. При индивидуальном контакте обеспечить необходимые параметры облучения - раз плюнуть. Уже первые образцы подобной аппаратуры, описанные Рыбаковым, достаточно компактны для их скрытного использования (4). В зависимости от поставленной задачи - завербовать или ликвидировать - выбирается соответствующая спектрограмма, и ничего не подозревающий человек вдруг проникается чуждыми для него взглядами или умирает от инфаркта. И никаких следов!
   Идеалист Симагин так и не понял, кого он бы облагодетельствовал в первую очередь, не исчезни биоспектралистика из его мира по какой-то неясной причине. Или же здесь уместнее говорить не о причине, а о следствии? Там, где нужно, по достоинству оценили "открытие двадцать первого века". Лабораторию Вайсброда моментально разогнали, все официальные исследования по данной теме свернули, и теперь совсем другие (тщательно отобранные и проверенные) биофизики стоят на пороге возникновения "нового человека", способного поверить во все, что угодно...
   Хотя у Бережняка тоже имеется свой пунктик, мир он воспринимает, в отличие от Симагина, отнюдь не в розовом цвете. Даже Вербицкий, человек крайне далекий от науки, догадался "адаптировать" биоспектралистику к собственным нуждам, а ведь Бережняк является одним из ее отцов-основателей! Да и с точки зрения национальных интересов гораздо выгоднее не травить и калечить "предателей", а тихо-мирно подсаживать им патриотические убеждения.
   Но события пошли по другому, более жесткому (по отношению к жертвам) сценарию. Сразу настораживают два момента. Во-первых, сверхсекретный препарат - уж больно специфический товар. Кому попало его не предложишь. А так как укравшие его люди сами работали в системе госбезопасности, то потенциальных покупателей, они, скорее всего, находили и проверяли по своим каналам. Спрашивается, каким образом известный диссидент со стажем вообще попал в число кандидатов?
   Во-вторых, по факту исчезновения препарата было проведено внутреннее расследование. Нашли конкретных исполнителей, нашли даже часть проданного, и только Бережняк почему-то остался в стороне. Создается впечатление, что "кто-то" организовал весь этот спектакль с похищением, имея единственную цель: снабдить боевую организацию подходящим оружием.
   Определенные контакты со спецслужбами сохранились у Бережняка до сих пор. Например, по его просьбе "антивирус" лже-Евтюхов, которого Антон "совершенно точно ощутил как из ФСБ", под видом журналиста попытался "прощупать" директора "Сеятеля". Обратим внимание, что Бережняк именно просит, и согласие собеседника воспринимает с видимым облегчением. Одного этого факта достаточно, чтобы задуматься об истинных масштабах зависимости непреклонного (при иных обстоятельствах) вождя от подобных посредников.
   Ситуация дополнительно осложняется тем, что посредники ведут собственную игру. Венька, основной поставщик информации о дезертирах-интеллектуалах, давно перевербован лже-Евтюховым, тайком работающего, в свою очередь, на совсем другое ведомство. Ниточка от "антивируса" тянется в американское консульство, есть там один сотрудник по культурным связям... Именно через него приходили списки ученых, рекомендованных к "обработке". Чьи национальные интересы при этом учитывались - догадаться несложно.
  
   Разрозненные части головоломки занимают предназначенные им места, но целостная картина все равно не складывается. Ведь западные спецслужбы подключились только на втором этапе, когда РККА была уже создана и "вооружена" препаратом. Бригада Бережняка явилась для них точно таким же подарком, как препарат для самого Бережняка. Фактически мы имеем виртуозно разыгранную спецоперацию, главный кукловод которой, как ему и положено, остался за сценой.
   Попробуем зайти с другого конца. Какими бы ни были внешние побудительные мотивы, вдохновляющие участников всей этой "пляски троллей", никто из них не сомневается в том, что у каждого государства имеется, говоря ленинским языком, свой "мозг", который составляет "тончайшая прослойка" наиболее одаренных в интеллектуальном плане граждан. И чем меньше становится таких людей, тем государство слабее. Сам основоположник "непобедимого учения", должно быть, в гробу перевернулся, услышав подобную ахинею! Ведь ему довелось на собственном опыте ощутить власть партийного аппарата, в те времена только набирающего силу.
   "Государь рассмеялся: людей талантливых всегда достаточно. Помнишь ли ты время, когда их не было? Талант - всего лишь орудие, которое нужно уметь применять". Эпиграф, выбранный Рыбаковым к своему роману, объясняет многое, если не все. Государство - это, прежде всего, бюрократический аппарат. Многочисленную, хорошо слаженную армию государственных чиновников вполне можно уподобить некоему огромному компьютеру, "имя которому - Голем" 15.
   Неслучайно для чиновника любого ранга исполнительность гораздо важнее умственных способностей. Функционирование информационной ячейки, по сути, сводится к выполнению заранее определенных, часто простейших операций, и самодеятельность здесь крайне нежелательна. "Государственному человеку" лучше всего вообще не иметь личного мнения - за него это с успехом сделает Голем.
   Главная цель государства - отнюдь не благо подданных, и уж точно не благо творцов, а лишь собственное существование. Аппарату нет никакого дела до реальных нужд людей, также как и человека не интересуют проблемы нейронов, из которых состоит его собственный головной мозг. Однажды возникнув, Голем просто сохраняет свою структуру. И намерен продолжать сохранять ее впредь. Причем любой ценой. "Это не проявление чьей-то злой воли, это инстинктивное стремление, это врожденное, имманентное свойство гигантского, всезнающего, но примитивного, негибкого интеллекта Голема; свойство обретшего свободу поступков исполинского арифмометра" 15.
   А поскольку Голем функционирует исключительно в информационном пространстве, его власть над умами имеет "программирующий" характер. Программирование (точнее, "зомбификация") начинается с самого раннего детства, когда сознание ребенка еще только формируется. Соответствующие установки должны быть заложены именно на дорассудочном уровне, чтобы обретение статуса гражданина - превращение в полноценную информационную ячейку - прошло без всяких сбоев и эксцессов. Такой человек как бы настраивается на определенный канал связи, и в дальнейшем уже чисто автоматически следует приходящим по нему сигналам. Даже Антон, едва заставший Совдеп, столкнувшись в "Бандьере" с советской атрибутикой мгновенно "ощутил себя невинным дитятей, которого великая и добрая страна с отеческой лаской поднимает в светлое завтра на кумачовых ладонях".
   Еще более показательно поведение двух соратников-антиподов - Бережняка и Вайсброда. Оба, казалось бы, неглупые люди, но стоит в разговоре с ними коснуться государственных интересов, как тут же место интеллигентного собеседника занимает оголтелый шовинист. Выше мы отмечали поистине пещерную ксенофобию Бережняка. Не отстает от него и Вайсброд. В "Очаге" он прямо криком кричит, выведенный из себя "коммунарскими" устремлениями Симагина: "Сопляк!! Эта страна получит амбулаторные резонаторы первой! Эта!! Тем и так не плохо!!" Получит она, как же... Программой-минимумом для тогдашнего Симагина (а после вынужденного ухода Вайсброда у него были все шансы возглавить лабораторию биоспектралистики) являлось резкое повышение творческой активности хотя бы у части общества, что необратимо нарушало гомеостатическое равновесие. Естественно, Голем не стал дожидаться опасного для себя развития событий...
   Однако предъявлять Голему какие-либо претензии бессмысленно. Он просто организует общественные процессы таким образом, чтобы элементарно выжить в непрерывно изменяющемся мире. Эта и без того нелегкая задача в последние годы осложнилась "перестройкой" самого Голема, вследствие чего его возможности значительно сократились. Данным обстоятельством объясняется как до поры безнаказанная работа "Сеятеля", поставившего дело восстановления творческого потенциала чуть ли не на конвейер, так и необходимость разыгрывать столь сложную комбинацию для нейтрализации нарушителей гомеостаза.
   Сходным образом, кстати, решалась аналогичная проблема в средневековом Арканаре. Причем совпадения обнаруживаются вплоть до деталей. Румата, в меру своих немалых сил уже шестой год оберегающий местную "интеллигенцию" - посланец иной, более развитой цивилизации. Антон, как можно заключить из текста романа, руководит "Сеятелем" минимум пять лет. "Дар Александры" и незримая помощь "па Симагина" дали новоявленному "целителю" существенное преимущество перед прочими конкурентами, чем он не преминул воспользоваться. И как только в результате его деятельности число активных творцов "на единицу площади талантов" превысило некий пороговый уровень, тут же возник эффективный противовес творческой экспансии в лице штурмовиков дона Рэбы (своеобразного анти-Руматы) и бригады Бережняка (анти-"Сеятеля").
   "Орел наш дон Рэба" выпорхнул из подвалов дворцовой канцелярии года за три до описываемых событий. Приблизительно тогда же была создана и РККА. В обоих случаях около полутора лет назад начался интенсивный "отстрел" самых продвинутых в творческом плане индивидуумов. На заключительном этапе зачистки стихийные "регрессоры" попали под контроль куда более серьезной и могущественной организации, - Святого Ордена и ЦРУ соответственно, - после чего их судьба была фактически предрешена. Голем вовсе не заинтересован в превращении своей среды обитания в абсолютную интеллектуальную пустыню. Пусть талант - всего лишь орудие, но орудие весьма полезное (а иногда просто незаменимое).
   Поэтому главный возмутитель спокойствия и его основной противник выводятся из игры строго одновременно. Рэба "великодушно" предложил Румате сотрудничество, а когда тот ответил решительным отказом, попытался прибегнуть к испытанному средству давления - взятию в заложники самого близкого человека. Но испытанное средство на сей раз сработало с точностью до наоборот. Будто специально Кира погибает от "случайной" стрелы во время штурма дома Руматы прямо на глазах у "случайно" оказавшегося рядом хозяина. Который, между прочим, "на мечах первый в мире", и терять ему уже нечего...
   Рыбаковская Кира также стала яблоком раздора между Антоном и Кашинским, что привело к настоящей "информационной войне" против "Сеятеля". Параллельно Антон разоблачает происки американской разведки и предъявляет Бережняку неопровержимые доказательства его работы на "врагов". Вообще-то он хотел всего лишь перевербовать руководителя РККА на свою сторону, но не учел последствий такого страшного (для убежденного патриота) обвинения. А старому человеку много ли нужно? Обнаружив, что они травили совсем не тех, кого надо, Бережняк в отчаянии "воздал себе тою же мерою" - сам выпил остатки препарата.
   Спецоперацию можно считать завершенной. Помимо Бережняка, ее жертвами стали сто семь российских талантов, навсегда превращенных в дебилов. Практически полное, заметим, совпадение с общим числом пациентов "Сеятеля". Голему ведь совершенно не важно происхождение таланта в каждом конкретном случае. Он бьет "по площадям", восстанавливая гомеостаз в целом. Единственное исключение - директор "Сеятеля", по которому огонь ведется достаточно целенаправленно. "Если ты живешь, как жил, ни одного нетривиального поступка не совершая, но вокруг тебя внезапно, буквально в течение суток, происходят по меньшей мере, три непонятных, из ряда вон выходящих события, - вполне логичным будет допустить, что они связаны друг с другом" 6.
  
   Героев уже упоминавшегося "Миллиарда" больше всего мучило непонимание того, за какие, собственно, заслуги "Гомеостатическое Мироздание" определило их на роль жертв. Мало, что ли, вокруг талантливых людей? Но в том-то и дело, что все (или почти все) "потерпевшие" попадали в относительно узкий круг знакомых и соседей одного очень крупного математика. Впрочем, самому близкому другу главный виновник рискнул открыть часть горькой истины: "За мою работу они меня лупят уже вторую неделю. Вы здесь совершенно ни при чем, бедные мои барашки, котики-песики" 16.
   Водоворот событий, столь драматично осложнивших жизнь Антона, словно пришел со страниц стругацковской повести. Та же нескончаемая череда странных посетителей, зловещие намеки на тайные организации, откровенные угрозы в адрес близких... Что касается "спецэффектов", то демонстрация протеста (под лозунгами борьбы с "наследниками доктора Менгеле") во дворе собственного дома производит не меньшее впечатление, чем "самовзрывающиеся деревья". Для полноты картины не хватает только атаки шаровых молний.
   Особо отметим пристальное внимание со стороны "компетентных" органов. Когда давление достигает максимума, немедленно появляется еще одна "тень минувшего". Было в свое время в КГБ такое специальное подразделение, занимавшееся исключительно интеллигенцией, и был там "чекист Бероев", под которым пришлось ходить долгие годы Кашинскому. (Поскольку именно Бероев курировал лабораторию Вайсброда, он хорошо знаком со многими действующими лицами "Пира".)
   Специальное подразделение давно кануло в Лету, а сам Бероев - теперь уже полковник федеральной безопасности - далеко не в восторге от прежней работы. Бередит душу смутное чувство, что как-то не так следовало державу защищать... Большего от послушного исполнителя указаний гэбэшно-партийного руководства добиться невозможно - и на том спасибо. (Вспоминается известное довлатовское определение порядочного человека: это тот, кто делает гадости без удовольствия.) Антон даже с некоторым для себя удивлением ощутил неожиданную симпатию к службисту-профессионалу. И отношения с ним сразу установились товарищеские...
   "Товарищ Бероев" (5).
   "Может, оттого, - размышляет Антон, - что переел утративших смысл жизни, колеблющихся, утонченных и невостребованных". А может быть, оттого, что наконец-то почувствовал истинное призвание? Не случайно Кашинскому "молодой волчара директор" своей каменной цельностью неприятно напомнил бывшего куратора. Между ними действительно немало общего. Прежде всего, они оба - патриоты, то есть люди, готовые защищать интересы родного Голема по первому его сигналу. И когда он звучит, понимают друг друга с полуслова. (Едва познакомившись, Бероев делится со своим новым "коллегой" служебной информацией, чего при других обстоятельствах ему бы даже в голову не пришло).
   Ранее Антону казалось странным: если он, частное лицо, буквально за сутки сумел собрать, мягко говоря, настораживающий материал, то куда же смотрят наши доблестные стражи госбезопасности? Совместный "мозговой штурм" позволил частично ответить на этот вопрос. Выяснилось, что "антивирус", он же капитан Жарков, по роду своей официальной деятельности как раз курирует нынешние "подпольные" организации, в число которых входила и РККА. То есть стражи бывают разные, и смотрят они в разные стороны. Своеобразное разделение труда: одни охраняют овец, другие их режут. Главное, чтобы общая численность стада оставалась постоянной.
   После того, как гомеостаз восстановлен, активность Жаркова становится опасной. Он - следующая за Бережняком жертва, также уничтожаемая при помощи Антона. "А вот Жаркова я урою", - наполняется священным гневом вчерашний "нарушитель". Ну, с товарищем-то Бероевым, да не урыть! Ведь до сего момента Антон имел представление об оперативной работе в основном на уровне книжек из "Библиотечки военных приключений", читанных в ранней молодости. Выручил "дар Александры" - более чем достаточная, как показала практика, компенсация требуемых навыков. Бероев потрясен: его напарник ведет подозреваемого, словно наружник мирового класса, хотя делает это впервые в жизни. Сам герой по интеллигентской привычке не в силах удержаться от иронии: "Вот и нашла Родина применение моим уникальным талантам". Но в нем уже пробудился охотничий азарт, и лестная похвала профессионала только распаляет стремление к новым свершениям.
   Когда дело дошло до американского покровителя Жаркова, Антон окончательно преодолел запрет на глубокое ментальное сканирование. Обычно его восприятие чужого сознания ограничивалось смутными "вихрями образов", преграждающими доступ к конкретным фактам. Этому ограничению Александра придавала большое значение, убеждая будущего эмпата никогда не поддаваться на искушение телепатией: "Нет, нет, старательно подчеркивала она, конечно, мысли читать нельзя, это хамство, это мерзость, это сплошное Гипеу..." Опасения старой ведуньи оказались пророческими. Сейчас Антон выступает в роли внештатного сотрудника того самого Гипеу (только поменявшего вывеску), действуя если не по букве, то уж точно по духу данного заведения. Задача номер один - урыть супостата, все прочие соображения на время ее выполнения автоматически отходят на задний план.
   Сотрудника по культурным связям консульства США звали Ланслэт Пратт. Считать из его головы нужную информацию, касающуюся поимки Жаркова, для Антона не составило особого труда. Подумаешь, Ланслэт! "По-нашему - Ланселот. Рыцарь Круглого Стола отыскался. Драконоборец. А не кажется ли тебе, сэр Ланселот, что твое место - возле параши?" Как бы юмор. Безусловно, в моральном плане американский резидент - не самый чистоплотный человек, но это еще не повод отказывать ему в личном патриотизме. В конце концов, почему бы благородному дону не озаботиться национальной безопасностью своей страны? Просто его "курирует" другой Голем, с точки зрения которого Голем-соперник выглядит тупым и злобным (вариант: хитрым и коварным) драконом. Что, кстати, не так уж далеко от истины.
  
   "Наши, как всегда, победили. Сила Гипеу во всенародной поддержке", - по инерции продолжает ерничать Антон. В отличие от героев "Миллиарда" он не колебался ни минуты, делая судьбоносный выбор. Собственно, ему лишь предложили перейти от самодеятельной активности на ниве патриотизма к узаконенным формам его проявления - из браконьеров переквалифицироваться в лесники. Иначе говоря, выбрать между Бережняком и Бероевым. Ведь Бережняк тоже пытался "делать добро" родному государству и в чем-то даже преуспел, наладив эффективный механизм по утилизации избыточных творцов. Но этот незаурядный человек был фанатиком своей идеи, что и сыграло роковую роль. Голему противопоказаны фанатики (по определению внесистемные элементы), ему нужны дисциплинированные функционеры. В качестве образца рекомендуется полковник Бероев.
   Показательное усердие Антона в "правильном" направлении было оценено по достоинству. В награду ему возвращается прежняя любовь вместе с чувством глубокого удовлетворения от причастности к делам государственной важности. Успех на новом поприще, можно сказать, гарантирован: чего стоит одна только способность "читать мысли" - для оперативного работника поистине бесценный дар! Не говоря уже об уникальных методиках скрытого воздействия на психику. При таких данных зачисление в штат - лишь вопрос времени.
   О характере работы будущего агента догадаться не сложно. Это в молодости, в пору прицеливания творец еще волен выбирать. На окладе же приходится делать не то, что захочешь, а то, что требуется "государю". Какой смысл плодить таланты в родном отечестве, если значительная их часть в итоге окажется за границей? Никто, разумеется, не призывает восстанавливать пресловутое специальное подразделение, но совсем без контроля тоже нельзя. Таланты - они ведь в большинстве своем наподобие Сошникова. Настоящие "лохи серебристые", абсолютно беззащитные перед произволом отечественных патриотов-экстремистов и хитроумной пропагандой ланселотов закордонных.
   По крайней мере, к такому выводу Антона подталкивает внутренняя логика приключившихся с ним событий. С другой стороны, кому ж поручить столь деликатную миссию, как не опытному специалисту, накопившему огромный опыт в обращении с творческой интеллигенцией! Да и само по себе стремление защитить этих недотепистых творцов - весьма благородное. "Поэтому я вам просто вот что скажу: нельзя птичек убивать. Пусть поют и щебечут, где могут и как могут. Лишь бы пели" 6. Дело осталось за малым: позаботиться, чтобы родные поля они предпочитали всем прочим елисейским...
   Попытка сманеврировать между крайностями утопизма и цинизма, обусловленная двойственной природой рыбаковского героя, в итоге подтвердила азбучную истину. Голем хочет жить, и противостоять его центростремительным "охранительным" импульсам затруднительно даже для талантливого писателя. Подобные настроения нынче ощутимо витают в воздухе. Один из наиболее ярких примеров воплощения данного социального заказа - цикл детективов Б. Акунина, главным героем которых является агент охранки Эраст Фандорин.
   За легким и ироничным слогом модного (особенно среди творческой интеллигенции) беллетриста скрывается откровенная романтизация Третьего отделения. Радеющий за державу шеф жандармов Мизинов чем-то напоминает полковника Бероева, а его подчиненный агент Фандорин - просто рыцарь без страха и упрека. Как и следовало ожидать, в большинстве романов цикла ключевой становится тема заговора, затеваемая иностранцами или скрытыми инородцами. На этом фоне принадлежность к жандармскому ведомству поневоле оборачивается добродетелью, а читатель легко и непринужденно подводится к мысли: традиционное интеллигентское презрение к охранке не имеет под собой реальных оснований. В лучшем случае оно - лишь дань устаревшим стереотипам, от которых давно пора отказаться.
   И как следствие, ряды "драконоборцев" неуклонно ширятся. Подрастает достойная смена, свободная от предрассудков отцов. "Па Симагин" может быть доволен результатами своего эксперимента. Но еще больше доволен сам дракон. Потому он и неуязвим, что убить дракона в себе - значит избавиться от инстинктивного неприятия всего чужого и непохожего. А в мире, разделенном на "друзей" и "врагов", такой человек неизбежно окажется изгоем.
   Что ж, времена действительно изменились. На смену "одиноким руматам" пришли прогрессоры новой школы. Профессиональные "конструкторы ситуаций", умеющие договариваться с донами рэбами. И вдобавок теперь у них появился общий враг.
  
  
   Глава 5. Цель и средства
  
   Духовные процессы совершенно не поддаются
   анализу и объяснению без понятия о вере...
   С. Соловейчик
  
   Выше мы уже отмечали явную перекличку первых двух книг рыбаковской трилогии с романами Достоевского. Естественно, напрашивается аналогичный вопрос и в отношении "Пира".
   А теперь вспомним завязку "шпионского романа": отравление (равносильное убийству личности) Сошникова, совершенное по сугубо политическим мотивам некими подпольщиками-радикалами... "Бесы" - первое, что приходит в голову. Более глубокий анализ позволяет обнаружить немало сходных моментов в обоих произведениях.
   Главный "бес-провокатор" Петруша Верховенский, скрывающий свое истинное лицо (и призвание) за множеством масок, напоминает неуловимого Жаркова. Ставрогин у Достоевского даже подозревает, что Петруша - "из высшей полиции". Примечательна реакция Верховенского: "Нет, покамест не из высшей полиции". В отличие от Жаркова, у него еще все впереди.
   Независимый нрав и крутой характер самого Николая Ставрогина роднит его, несмотря на разницу в возрасте, с руководителем РККА. Оба они - незаурядные личности, из тех натур, "которые страха не ведают" (6). Недаром хитрец Петруша именно Ставрогина прочит на роль харизматического вождя, себе скромно оставляя место секретаря где-то "сбоку". В романе Рыбакова его мечты сбываются: Бережняк-Ставрогин возглавляет "организацию", а Жарков-Верховенский (к тому времени сделавший успешную карьеру в "высшей полиции") обеспечивает ее прикрытие.
   Будущих подпольщиков Верховенский вербовал из особой среды - так называемых "наших", представляющих "цвет самого ярко-красного либерализма" на местах. Но искусно распространяемые слухи о сотнях и тысячах "пятерок" (основной структурной единицы революционной армии), якобы разбросанных по России, скрывали более чем скромное положение дел: чтобы пересчитать реальное количество этих "бригад", хватило бы пальцев на одной руке. В РККА дела обстояли не лучше: "Потайная экстремистская бригада, которой руководил в звании комбрига сам Бережняк - всего комбригов было пять, по числу лучей пятиконечной звезды - насчитывала лишь семерых, а реальных исполнителей в ней было двое". Здесь почти буквальное совпадение с "Бесами". В общей сложности как раз семь человек принимали участие в убийстве Шатова, причем из "наших" только двое сумели сохранить самообладание.
   Для пущей важности самозванец выдавал себя "за приехавшего заграничного эмиссара, имеющего полномочия". В то же время Степан Трофимович Верховенский, отец Петруши, у Достоевского представлен в шаржированном облике русского западника-либерала. Мол, яблоко от яблони... Ланслэт Пратт, "курирующий" Жаркова, не менее анекдотичен со своими повадками "стопроцентного американца". Это наивное и самоуверенное существо с белозубой улыбкой, надо полагать, является наглядным воплощением либеральной идеологии в ее современном варианте. После беседы с ним Антон даже заподозрил, что советник по культурным связям нарочно сымитировал все ожидаемые в данной ситуации стереотипы поведения. (Типичная реакция при столкновении с феноменом големической "зомбификации".)
   А сам вездесущий Антон Токарев, от имени которого, собственно, и ведется повествование, как нельзя лучше соответствует фигуре Хроникера из "Бесов". "Вообще-то я решил надиктовать рассказ об определенных событиях, и только", - признается Антон в начале своих "Хроник". Простодушный и ироничный тон главного героя служит как бы естественным противовесом тенденциозности "позднего" Рыбакова. Но ведь и "Бесы" - наиболее тенденциозное произведение Достоевского. Кстати, по сходной причине: коль скоро русский писатель проникается патриотическим настроем, проблема взаимоотношения России и Запада поневоле начинает рассматриваться им под совершенно определенным углом зрения.
   В романе Рыбакова "русскому вопросу" даже отведена специальная рубрика под заголовком "дискета Сошникова". Бедняга социолог, словно что-то предчувствуя, незадолго до трагедии передал Антону наброски к своему последнему труду. По крайней мере, такой формальный повод избрал автор, чтобы вместе с читателем поразмышлять о судьбе страны. Мы не будем здесь касаться вопроса, насколько уместны в художественном произведении откровенно публицистические пассажи. Хотя тот же Достоевский, например, сумел прекрасно обойтись чисто литературными средствами.
   Вот лишь один пример этой переклички. "Трагическая уникальность России состоит в том, что после гибели Византии она осталась единственным политически суверенным представителем отдельной самостоятельной цивилизации - православной", - читаем мы у Сошникова. "Знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный народ-"богоносец", грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому даны ключи жизни и нового слова... Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?" - риторически вопрошает Шатов.
   Главную особенностью Российской Империи Сошников видит в "симфонии" (то есть созвучии, согласии) властей: светское и духовное начала строго разделены и взаимно дополняют друг друга. Государство всемерно заботится об укреплении и распространении "истинной веры", а Церковь воспринимает его как гаранта чистоты вероучения. Подобная модель отношений, по сути, восходит к библейскому разделению священства и царства, но с наибольшей (на законодательном уровне) полнотой она была воплощена в христианской Византии.
   Сошникова данный факт наполняет чувством законной гордости: "Православная цивилизация оказалась единственной в мире ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ цивилизацией. Вся структура стимулов, ценностей, поведенческих стереотипов сложилась так, что в фокусе всегда - некая общая духовная цель, формулируемая идеологией и реализуемая государственной машиной. Ради достижения цели можно и даже рекомендуется отринуть все земное. Достаток, комфорт, личная безопасность по сравнению с продвижением к цели - пренебрежимы".
   "Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и сначала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. <...> "Искание бога" - так называю я проще всего. Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного", - вторит ему Шатов.
   Действительно, российское государство, начиная с Ивана Грозного, объявило себя преемником Византии, что в идеале предполагало и наследование теории симфонии властей. Реальная практика, однако, скорее демонстрировала примеры противоположного рода. В самой Византии сплошь и рядом происходили отступления от симфонических принципов, но они всегда воспринимались крайне негативно и в большинстве своем имели временный характер. На Руси же перекос в сторону все более неограниченного самодержавия царей непрерывно увеличивался вплоть до церковных реформ Петра Первого, упразднившего патриаршество и тем окончательно похоронившего идею византийской симфонии.
   Сошников справедливо замечает, что Петр "сделал целью государства само государство", но не указывает причину такой метаморфозы. Между тем она коренится уже в самом факте заимствования. Все то, что в Византии явилось плодом многовекового развития, попало на Русь в готовом виде - в качестве традиции, быстро превратившейся в предмет культа. А формализация, как правило, влечет за собой утрату подлинного понимания. По наблюдению Г. Федотова: "Петр разрушил лишь обветшалую оболочку Святой Руси. Оттого его надругательство над этой Старой Русью встретило ничтожное духовное сопротивление" 17.
   С другой стороны, не следует преувеличивать значение якобы уникальной "целенаправленной" идеологии. Ведь и саму Византию "правильная" теория не смогла уберечь от вырождения и гибели. Государства, как мы уже отмечали, живут и развиваются по своим собственным законам, весьма отличных от сугубо человеческих представлений о целях и средствах. Антропоморфный подход скорее вводит в заблуждение, чем проясняет суть дела. За примером далеко ходить не нужно. Возьмем хотя бы такое утверждение Сошникова: "Кстати: на ранних стадиях существования государство может быть целью себя - но лишь в период становления. Цель всегда должна быть качественно более высокой и масштабной, нежели средство ее достижения".
   Хорошо сказано: "должна". Но у Голема единственная цель - выживание. Поэтому любая идеология, претендующая на статус государственной, неизбежно трансформируется в соответствии с големическим требованиям. Иными словами, "заказывающий музыку сам танцует под нее" 15.
  
   В реальности процесс целеполагания, вопреки версии Сошникова, протекает строго в обратном направлении. Период слабости государства всегда отмечен идеологическим вакуумом. Отсутствие диктата сверху предоставляет гражданам редкую возможность самим решать, что делать и какую цель выбирать - масштабы заявленного проекта здесь ограничивает только чувство меры. В любом случае его реализация потребует предварительного укрепления государственной машины, а там, глядишь, и схлынет реформаторская эйфория. Место утопических прожектов в общественном сознании займут гораздо более насущные и злободневные проблемы, а "высокая" цель постепенно превратится в риторический прием, оправдывающий дальнейшее увеличение мощи государства. Лимитом такой эволюции служит стадия гомеостаза, когда окрепший Голем замыкает на себя все информационные каналы управленческих структур.
   "С начала времен до наших дней главная мечта государства: сделать так, чтобы на все раздражители подданные реагировали одинаково", - подтверждает Сошников, по инерции не удержавшись от романтизации големических намерений. Мечтающий Голем - это, пожалуй, еще почище рефлексирующего Сталина! Но, заменив "мечту" на более уместный в данном контексте термин "цель", мы получим вполне корректное высказывание. Ведь определенное целеполагание свойственно всем живым существам, в том числе и не обладающим разумом. Системный подход позволяет распространить данное свойство на квазиживые объекты, например, этносы, политические объединения которых составляют основу подавляющего большинства государственных образований. Если прибегнуть к компьютерной аналогии, то этносам отведена роль "железа", обеспечивающего функционирование големических программ.
   По мнению Л. Гумилева, именно общность поведенческих черт (одинаковость "реакций"), передаваемых из поколения в поколение, выделяет тот или иной этнический коллектив из окружающего мира. Говоря словами Шатова, каждый народ "имеет своего бога особого". Другое название этого "бога" - "национальная идея". Предполагается, что с течением времени меняется лишь ее внешнее, идеологическое оформление, тогда как внутреннее смысловое ядро остается неизменным. Для обозначения "русского бога" Сошников использует несколько тяжеловесный термин "православная парадигма". Среди характерных черт русского национального характера, действительно, присутствуют мечтательность и романтизм (нередко принимающие форму прожектерства и маниловщины), которые при желании можно отождествить со "стремлением к высшим целям".
   Но какой бы уникальной ни была этническая традиция, все без исключения этносы проходят в своем развитии одни и те же стадии (фазы этногенеза), впервые подробно описанные Гумилевым. Такое единообразие подразумевает некий общий механизм, лежащий в основе процесса этногенеза. Самим Гумилевым для его объяснения была предложена концепция пассионарности, связывающая смену фаз с изменением уровня пассионарного напряжения этнической системы. В качестве характеристики индивидуального поведения пассионарность проявляется в способности к сверхнапряжениям и жертвенности ради достижения поставленной цели, преимущественно - идеальной. Кроме того, выраженные пассионарии способны влиять на поведение окружающих, как бы заражая их собственной повышенной активностью. Феномен пассионарной индукции особенно проявляется в фазе подъема, когда доминирующим настроем становится победа своего этнического коллектива. В случае России эта фаза отмечена победой на Куликовом поле, возвышением Москвы и созданием единого (православного) Российского государства.
   Сразу следует оговорить, что пассионарность не имеет никакого отношения к этическим нормам. Скорее уж наоборот: идеальность цели всегда, явно или неявно, подразумевает выход за пределы норм и правил, разделяемых консервативным большинством популяции. Пассионарный импульс с равным успехом порождает подвиги и преступления, творчество и разрушение, - к восторгу и ужасу добропорядочных обывателей. Он может сочетаться с абсолютно любыми наклонностями, но пассионарием в полном смысле слова будет лишь тот, у кого этот импульс превышает инстинкт самосохранения. В составе любого этноса число таких людей ничтожно, хотя именно они определяют его "лицо". Избыточная энергия пассионария автоматически вкладывается в развитие родного ему коллектива, что далеко не всегда идет на пользу последнему. Возможны "перегревы" (особенно частые для акматической фазы), когда пассионарность из созидательной силы превращается в разрушительную. Но еще губительнее ее спад, означающий неуклонное сползание в пропасть инферно.
   В роли агентов социальной энтропии выступают люди, имеющие "отрицательную" пассионарность - так называемые субпассионарии. На первый план здесь выходит личная выгода, в жертву которой приносятся любые, даже самые высокие коллективные ценности. Отсутствие чувства причастности к своей этнической традиции исключает полноценную адаптацию, поэтому субпассионарии склонны откровенно паразитировать за счет социума. В здоровом этносе они, по понятным причинам, составляют абсолютное меньшинство. Наиболее ловкие и беспринципные обычно концентрируются в "богемных" кругах, а их менее удачливые собратья пополняют ряды бродяг, наркоманов и прочих социальных маргиналов.
   "Теперь можно сказать, что "пусковой момент" этногенеза - это внезапное появление в популяции некоторого числа пассионариев и субпассионариев; фаза подъема - быстрое увеличение числа пассионарных особей в результате либо размножения, либо инкорпорации; акматическая фаза - максимум числа пассионариев; фаза надлома - это резкое уменьшение их числа и вытеснение их субпассионариями; инерционная фаза - медленное уменьшение числа пассионарных особей; фаза обскурации - почти полная замена пассионариев субпассионариями, которые в силу особенностей своего склада либо губят этнос целиком, либо не успевают погубить его до вторжения иноплеменников извне" 18.
   Если в первых фазах этногенеза этнос практически непобедим, так как его покорение потребует слишком больших и заведомо неокупаемых затрат, то при смене фаз он, напротив, легко уязвим. Особенно опасен переход из акматической в фазу надлома. Возникает характерный императив: "Мы устали от великих". Государство одержало столько побед и добилось столько успехов, что пора бы уже и передохнуть. Пассионарность становится нежелательным качеством - окрепшему Голему не нужны яркие личности. Большинство незаурядных людей вытесняется на обочину социума, тем самым невольно маргинализируясь. А поскольку происходит это на фоне возросшей численности субпассионариев, именно они активнее прочих претендуют на освободившиеся места властителей дум. Результат вполне закономерен: единую ментальность сменяет полный хаос царящих в обществе вкусов, взглядов и представлений.
  
   Для России фаза надлома приходится на вторую половину XIX века. "Но, уже начиная, пожалуй, с Радищева, и уж во всяком случае с декабристов и с Чаадаева, начался этот роковой, без начала и конца поиск, мало-помалу вывихнувший в ту или иную сторону мозги всякого сколько-нибудь мыслящего человека" 6. Постепенно в образованной среде сформировалась особая группа - пресловутая интеллигенция, представляющая причудливое смешение пассионарных и субпассионарных элементов. Вынужденные или естественные изгои, они платили государству той же монетой. "Их интересовала лишь свобода от целеполагающего давления государства - то есть личная СВОБОДА ЦЕЛЕПОЛАГАНИЯ" 6.
   Безусловно, интеллигенция (особенно "революционная") внесла свою лепту в развал существующего строя. Однако не стоит, вслед за Достоевским, излишне демонизировать ее представителей. "Дух надлома" проникал абсолютно во все социальные слои, словно жучок-древоточец, разъедая в труху прежние традиционные нормы. "Странное было тогда настроение умов. Особенно в дамском обществе обозначилось какое-то легкомыслие, и нельзя сказать, чтобы мало-помалу. Как бы по ветру было пущено несколько чрезвычайно развязных понятий. Наступило что-то развеселое, легкое, не скажу чтобы всегда приятное. В моде был некоторый беспорядок умов. <...> Искали приключений, даже нарочно подсочиняли и составляли их сами, единственно для веселого анекдота", - свидетельствует Хроникер.
   Иными словами, сама повседневная жизнь становилась питательной средой для "бесовства". Полная спутанность нравственных ориентиров нередко приводила к тому, что наиболее страстные натуры, движимые тягой к героическому жертвенному поступку, оказывались послушными марионетками в руках беспринципных вождей-субпассионариев. Этот момент очень четко продемонстрирован у Достоевского. И угрюмый фантатик Шигалев, и юный идеалист Эркель, безусловно преданные "общему делу", отдают себя во власть заезжему авантюристу, который "играет ими как пешками". Впрочем, в редкую минуту откровенности Верховенский прямо заявляет: "Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха!"
   Хорошо известно, чем на практике завершилась столь долго чаемая революция (7). Пассионарные лидеры типа Ленина, Троцкого или Бухарина спустя считанные годы были фактически изолированы от реальной политики. Партию окончательно подмял партийный аппарат во главе со Сталиным - непревзойденным мастером закулисных интриг. Ум, красноречие и обаяние ему с лихвой заменило умение ориентироваться в мутной воде сплетен и слухов. Кстати, и о прошлом "самого гениального" аппаратчика мало что известно. Сомнительны обстоятельства и время рождения, еще больше вопросов вызывает начало его революционной деятельности. Можно лишь с гарантией утверждать отсутствие высоких жертвенных мотивов. (Не случайно, надо полагать, такую популярность получила версия о Сталине - агенте Третьего отделения.)
   Авторитет и уважение в партийной среде будущему вождю принесли успешные "экспроприации", то есть, попросту говоря, грабежи. И уже тогда он предпочитал действовать чужими руками, не брезгуя никакими средствами для вхождения во власть. Облик типичного субпассионария дополняют явные признаки физической дегенерации, среди которых отметим сросшиеся пальцы на левой ноге. Интересно, что по народным поверьям "копыто" - непременный атрибут дьявола...
   Однако для Голема этот малообразованный честолюбивый интриган, в минимальной степени отягощенный родовыми и этническими узами, стал настоящей находкой. Внутренняя пустота превращала его в идеального посредника, без помех транслирующего волю государственного монстра. Между тем эпоха надлома требовала все новых и новых жертв. Гражданская война плавно переросла в крестьянский геноцид, массовые "чистки" среди остальных слоев населения, депортацию целых народов... Как заметил Гумилев по поводу аналогичного периода в истории Римской Империи: "Система убийств лучших не по знатности и богатству, а по личным качествам была знамением времени, закономерным итогом затухания процесса этногенеза" 18.
   Со стороны могло показаться, что Голем сошел с ума. Многочисленные исследователи до сих пор бьются, как рыба об лед, пытаясь рационально (то есть исходя из неких "высших" или, наоборот, "низших" государственных интересов) объяснить столь масштабный террор против собственного народа. Как будто в окружающем их мире мало примеров откровенно иррационального поведения! Ведь эпоха надлома - это возрастная болезнь этноса, чем-то напоминающая "кризис середины жизни". Солидный, казалось бы, человек в один прекрасный момент настолько теряет голову, что готов рискнуть своим положением и репутацией ради сомнительной связи "на стороне". Так же и этнос с многовековой историей бесшабашно позволяет вовлечь себя в утопическую авантюру, чреватую полным разрушением этнической традиции. "Седина в бороду, а бес в ребро", - в данном случае более чем уместное наблюдение.
  
  
   Глава 6. Война отражений
  
   Что русскому хорошо, то немцу смерть.
   Русская народная поговорка
  
   Главным соперником Российской Империи Сошников объявляет так называемый "атлантический мир" - европейскую цивилизацию вместе с ее заокеанским продолжением. По сути, речь здесь идет о взаимодействии двух суперэтносов. Слишком большой разрыв в стереотипах поведения неизбежно вызывает у их представителей взаимный эффект отторжения:
   "Культура России не признает не одухотворенного высокой целью материального производства. Не признает бессмысленной жизни и деятельности (и как раз поэтому наша жизнь и деятельность так часто кажутся нам бессмысленными). Не понимает, что такое эффективность, если не понятно, зачем она, а тем более, если понятно, что она - невесть зачем" 6.
   Непонимание дополнительно усиливается различием в фазах развития. Если для западноевропейского суперэтноса фаза инерции началась в XVII веке, то российский к ней только-только подступает. После катаклизмов надлома эта фаза обычно выглядит как успокоение и переход к созидательной деятельности. В случае Западной Европы она ознаменовалась созданием сильных национальных государств, колониальной экспансией, зарождением и торжеством капитализма. Пассионарность на первых порах немного повышается, но затем происходит ее неуклонное снижение. Соответственно, в этносе доминируют "гармоники" (особи энергоуравновешанного типа) и люди с низкими степенями пассионарностями: на смену непримиримым борцам "за идею" приходят исполнительные чиновники и трудолюбивые обыватели.
   Говоря языком Сошникова, меняется "цивилизационная парадигма", но оценивать данный процесс в этических категориях, как это делает он, по меньшей мере некорректно. Европа из "рыцарской" стала "торгашеской" отнюдь не по причине недостатка одухотворенности. Утрата пассионарности вполне закономерно ведет к оскудению первоначального творческого накала. Происходит общее упрощение системы, которое затрагивает и стереотип поведения. Торжествует здоровый "обывательский" цинизм, равнодушный к потусторонним суперавторитетам: "Если приверженцы и буддизма, и иудаизма, если и агностики, и фанатики Последнего Дня, если и маоисты, и либералы, выйдя из своих храмов и проголосовав на своих съездах, ВЕДУТ СЕБЯ ОДИНАКОВО, - что толку в их богословских и философских расхождениях?" 6.
   "Но снижение уровня пассионарности дало небывалые возможности для организации деятельности слабо пассионарных и субпассионарных особей. В Европе установилась законность и порядок, поддерживаемый обычаем, а не силой" 18. В России же, как точно подметил Сошников, залетевшее двести лет назад (из французских краев) модное слово "свобода" до сих пор воспринимается синонимично исконному своему слову "воля". Странно только, что свободу, понятую в чисто европейском, бюргерском смысле - "возможность действовать согласно индивидуальным побуждениям при обязательной индивидуальной же ответственности" - он трактует в качестве безусловной ценности. При его подходе логичнее было бы апеллировать к воле - типичному проявлению пассионарной натуры, не знающей внутреннего удержу. "Эх, погуляю напоследок - а после хоть в острог, хоть на плаху! Прости, народ православный!" Издержки такого самовыражения очевидны, однако кто, кроме пассионариев, способен заразить весь народ устремленностью к высшим целям?
   "Сильно подозреваю, что миф о том, будто русский раб грязен и ленив, придумали и запустили в европейские просторы обыватели откуда-нибудь из Кукуйской слободы. Как наблюдатели они, вероятно, были правы. В свое время парижане и лондонцы тоже вольготно плескали из окон нечистоты и учились гигиене у арабов", - справедливо негодует Сошников (8). Добавим лишь, что в свое время парижане и лондонцы с гораздо большим рвением организовывали крестовые походы против тех же арабов. Просто у каждой фазы свои императивы: есть время умирать ради святой цели, и время заботиться о бытовых удобствах. Европа обгоняет нас на триста лет в деле раскрепощения индивидуума, наглядно демонстрируя, в какую сторону изменяется стереотип поведения. К счастью или сожалению, но в качестве доминирующей черты "установка на индивидуальный успех и установка на сверхценность не совмещаются" (во времени).
   Фактически переход к инерционной фазе означает наступление эпохи упадка, хотя внешний облик этого упадка обманчив. Именно его обычно называют "цивилизацией", то есть временем, наиболее благоприятным для накопления, упорядочивания быта и стирания локальных этнографических особенностей. Производство материальных и культурных ценностей достигает своего пика, а государственное и общественное устройство - должного совершенства. Возникает впечатление, что магистральный путь развития наконец-то обретен и этносу-счастливчику остается только служить примером для своих менее удачливых соседей.
   Не случайно сама "религия прогресса", постулирующая, что западная цивилизация есть осевая линия развития человечества, родилась в Европе как раз в указанный период. Ее логическим завершением является философия истории Гегеля, по мнению которого мировой прогресс должен быть осуществлен германцами и англосаксами, ибо все обитатели Азии, Африки, аборигены Америки и Австралии - "неисторические народы". На этой почве "мессианская концепция Народа-Демократияносца", по ядовитому выражению Сошникова, возникает автоматически, как и собственно "либеральные ценности". "При предшествовавшем повышении пассионарности характерной чертой была суровость и к себе, и к соседям. При снижении - характерно "человеколюбие", прощение слабостей, потом небрежение к долгу, потом преступления" 18. Таким образом, демократия, гуманизм, права человека и т. п. признаки смягчения нравов, немыслимые в предыдущие эпохи, скорее свидетельствуют об "остывании" этноса до оптимального уровня, чем о действительном прогрессе в нравственной сфере.
   Впрочем, одно существенное достижение все-таки имеет место. Когда посредственность становится общепринятым эталоном для подражания, исчезает необходимость в "архаично тоталитарных и архаично нацистских способов самосохранения и самовоспроизводства государства". Уклонение от подражания теперь осуждается не законом, а общественным мнением, давления которого теперь уже вполне достаточно для сохранения сложившихся норм поведения. Насилующий тоталитаризм сменяется "более прогрессивным" свободным тоталитаризмом: "Он стабилен. Он не может быть разрушен изнутри. Он не может даже просто развиваться в силу внутренних факторов, ибо этих факторов нет; чисто экономическое развитие, то есть накопление материальных благ в идеологической пустыне - вот это и есть ЗАСТОЙ" 6.
   "На чукотском языке нет слова "свободный", а есть "сорвавшийся с цепи"" 19. Европейцы, в отличие от чукчей, люди цивилизованные, и слово "свобода" для них - один из символов европейской цивилизации. Причем символ весьма притягательный. Даже Сошников, с пылом обличающий сугубо потребительскую ориентацию современного Запада, не в силах устоять перед гипнозом "нормальных условий". (Нормальных, естественно, с точки зрения того же европейца.) Чтобы убежденный антизападник под свободой понимал "состояние, дающее душевный комфорт и уверенность в будущем"... Как он сам выразился по другому поводу: "это надо было того... крепко головкой приложиться".
   Надеемся, для нашего читателя уже не составляет загадки, кто именно "приложил" незадачливого социолога. На своей дискете Сошников специально подчеркивает "присущее любому и каждому режиму стремление продлить свое неизменное существование в вечность". Это и есть главная цель государства, которая достижима только при условии "правильного" понимания свободы его подданными. И чем больше доводов приводит Сошников в защиту государственных интересов, тем отчетливее проступает голос Голема: "Свобода и организация ДОПОЛНЯЮТ друг друга, воля и организация ИСКЛЮЧАЮТ друг друга" 6.
  
   Хотя и на Голема есть управа: гумилевская теория этногенеза вносит серьезные коррективы относительно его претензии на "вечность". Ведь совсем не очевидно, что этносу удастся пройти все фазы этногенеза. Неблагоприятный этнический контакт способен разрушить оригинальный стереотип поведения задолго до естественного угасания пассионарного напряжения. Как мы уже отмечали, особенно в этом отношении опасен момент смены фаз, когда происходит перестройка внутренней структуры. Опасность представляет не только прямая агрессия со стороны недружественных соседей, но и косвенная - в форме распространения негативного (антисистемного) мироощущения, отрицающего реальный мир во имя тех или иных абстрактных целей.
   Наиболее известные антисистемные идеологии Новейшего времени - коммунизм и национал-социализм. Своеобразные близнецы-братья, хотя Сошников брезгливо морщится по поводу приземленности нацистской "сказки": "Собственное племя как высшая цель. Неандертальский уровень мечты". В обоих случаях мы имеем предельное умаление личности по отношению к коллективу наряду с мессианским культом вождя. Различие проявилось лишь в выборе формального объединяющего признака (коммунисты предпочли классовый подход, а фашисты - национальный). В остальном же Третий Рейх, как и Советский Союз, был типичной целенаправленной цивилизацией по Сошникову: "Вся структура стимулов, ценностей, поведенческих стереотипов сложилась так, чтобы в фокусе всегда - некая общая духовная цель, формулируемая идеологией и реализуемая государственной машиной. Ради достижения цели можно и даже рекомендуется отринуть все земное". Вот только за общими фразами он позабыл, что это была за цель. Попытка выплавить из несовершенной (на взгляд партийных идеологов) массы обывателей сверхчеловеческую элиту - "истинных арийцев" или "настоящих коммунистов" - впечатляет ровно до тех пор, пока не вспомнишь о терриконах пустой породы...
   Синхронное возникновение двух конкурирующих антисистем трудно назвать случайным. Сам характер отношений, сложившихся между Германией и Россией на протяжении трех последних веков, имеет ярко выраженный двойственный характер. С одной стороны, оба народа испытывали значительный интерес друг к другу (недаром "немцем" на Руси называли любого иностранца), а с другой - не менее сильное отчуждение (приведшее в итоге к двум самым кровопролитных в их истории войнам). Для объяснения этого феномена вновь обратимся к гумилевской концепции.
   К XVIII веку почти все европейские страны успешно преодолели фазу надлома, пройдя через ужасы Реформации, Контрреформации и Тридцатилетней войны. Больше других пострадала Германия, оказавшаяся в самом центре политических катаклизмов. Реформация привела к расколу этнического поля, разделившему страну (как и весь западноевропейский этнос) на две части - католическую и протестантскую. А поскольку в окружающих этносах католики одерживали победу за победой, протестанские земли Германии (в частности, маркграфство Бранденбург) явились идеальным прибежищем для гонимых протестантов-пассионариев со всей Европы.
   "Бранденбургская марка была основана на земле славянского племени лютичей, и население ее в XVIII в. было смешанным - славяно-германским. Импорт пассионарности повлек за собой слияние этих этносов <...> Таким образом, Бранденбург, ставший бранденбурго-прусским государством, по сравнению с западной Германией и Австрией отстал в этногенезе на одну фазу" 18. Обратим внимание, что Россия также отставала на одну фазу от стран западной Европы. Следовательно, пруссаки не только этнически отличались от баварских соседей-католиков, но и вообще принадлежали к совсем другому суперэтносу - великорусскому. Подобная "двойственность" немцев в значительной степени обусловила странную амбивалентность российско-германских отношений, а вместе с тем - и трагедию, постигшую оба народа.
   Согласно Гумилеву, антисистемные идеологии возникают в зоне контакта несовместимых этносов, принадлежащих разным суперэтническим системам. Когда два не согласующихся ритма накладываются друг на друга, в результате получается какофония, воспринимаемая любым человеком как нечто противоестественное. По аналогичной причине этническая какофония - "химера" в гумилевской терминологии - провоцирует на негативное отношение к существующему порядку вещей. Создаются целые учения, авторы которых при помощи строгой логики оправдывают свою ненависть к миру, устроенному столь неправильно. Как бы ни кривился Сошников, но идея коммунизма родилась именно в Германии. Россия лишь переняла эстафету, сумев довести во многом еще абстрактный замысел до практического воплощения. Отставание по фазе явилось в этой ситуации решающим фактором: "надломленная" страна просто была не в состоянии противостоять опасной инфекции.
   Новая химерическая целостность - Советский Союз - претендовала на неограниченный рост, в свою очередь активно пробуя "на зуб" европейских соседей. Нет ничего удивительного в том, что германская революция значилась среди первоочередных целей большевиков. И хотя попытка оказалась неудачной, "дух надлома", незримо витавший над побежденной страной, продолжал оставаться питательной средой для антисистемных настроений. Самое же главное, имелся готовый образец для подражания. С этой точки зрения немецкий фашизм вполне можно рассматривать как ответную реакцию на вызов со стороны заклятого друга-врага.
   "Если поместить перед зеркалом свечу, то в зеркале возникнет ее отражение. Но если каким-то неизвестным способом навести в зеркале отражение свечи - то для того, чтобы не нарушились физические законы, свеча обязана будет возникнуть перед зеркалом из пустоты" 5. Другое дело, что реальность такого фантомного образования ограничена временем действия чар. "Магическая цивилизация" Третьего Рейха просуществовала всего 12 лет, сыграв роль своеобразного компенсатора, уравновесившего советский интернационализм. В своем рвении большевистские вожди порой доходили до национального нигилизма, но после прихода Гитлера к власти в коммунистической идеологии наметился четкий поворот. Перестало быть запретным слово "патриотизм", а к концу тридцатых годов советская пропагандистская машина уже вовсю насаждала великодержавный шовинизм.
   Взаимоотношение двух тоталитарных монстров хорошо иллюстрирует борьба Симагина с собственной Тенью. В обоих случаях действует аналогичный механизм вытеснения: чем больше человек (или общество) зацикливается на какой-либо идее, тем сильнее его подсознательная тяга к вещам прямо противоположным. Поэтому "победа" в такой борьбе нередко сопровождается частичной или полной инверсией базовых идеологических установок, в полном соответствии с поговоркой "за что боролись, на то и напоролись". После разгрома фашистской Германии Сталин фактически возвел антисемитизм в ранг государственной политики. Тот же Симагин, в "Человеке напротив" одолев поборника индивидуальных свобод, теперь вынужден каждый божий день лицезреть прелести "рыночной экономики". Хотя казнится он совершенно напрасно. Энтузиазм, с которым "страна победившего социализма" ринулась строить капитализм, говорит сам за себя.
   Сошникову уже мерещится некий Голем-альтруист, готовый жертвовать своим народом ради очередной высшей цели: "Кстати, опять-таки уникальность - единственная нация в мире, которая несколько раз совершала эту благородную с виду безнравственность и глупость: мы". В XX веке Россия, действительно, отличилась. Но разве не меньшую "безнравственность и глупость" продемонстрировала вполне, казалось бы, цивилизованная Германия? "Развязанные немцами две войны "против всех", при соотношении сил и возможностей по самым радужным оценкам 1:3 и 1:5, соответственно, - это по своей сути неотличимо от бесшабашного русского "авось"" 20.
  
   Совсем по другому сценарию развивались события в Новом Свете. Колонизация Америки совпала с фазой надлома западноевропейского суперэтноса, то есть с полной перестройкой его структуры. Католики и протестанты сумели договориться друг с другом в значительной степени благодаря тому, что освободились от "лишних" пассионариев (и субпассионариев), отправив их за океан. В свою очередь, заряд пассионарности, привнесенный на другой континет, послужил "запалом" для создания вполне автономных американских этносов. Причем различие между двумя основными конфессиями весьма отчетливо проявилось в способности к ассимиляции. Если французы в Канаде успешно освоили индейский образ жизни и сами превратились в подобие индейского племени, то англосаксы загнали индейцев в резервации (за исключением тех, кто согласился принять образ жизни переселенцев).
   В результате именно Соединенные Штаты в максимальной степени унаследовали исходную европейскую культуру (в ее протестантском варианте), став своеобразным авангардом и форпостом Европы. Пассионарная "прививка" искусственно продлила фазу надлома американского этноса относительно его европейского собрата, подобно тому, как это произошло в Бранденбурге. А географическая удаленность и традиционно "вольные" нравы делали Новый Свет особенно привлекательным для европейских утопистов. В первой половине XIX века Америка представляла настоящий полигон по отработке социалистических и коммунистических проектов 21. Недаром К. Маркс перевел штаб-квартиру I Интернационала в 1857 году из Лондона в Нью-Йорк. Активно осваивали североамериканский континент и русские радикалы, что нашло отражение в тех же "Бесах", где Америка играет важную закадровую роль.
   Опытный социолог наверняка обнаружил бы множество сходных моментов между рабовладением в южных штатах и крепостничеством в России. Но после гражданской войны, закончившейся, как известно, победой Севера, то есть капиталистического (промышленного) пути развития, отношение к Америке со стороны романтически настроенных русских интеллектуалов резко изменилось. Из надежды революции она превратилась в ее врага, став отныне символом торжествующего и ненавистного капитализма. Сошников также не утруждает себя какими-либо историческими или культурологическими изысканиями. Да и что взять с этих обнаглевших америкосов?! "Не могут они действовать иначе, нежели под давлением парадигмы "мы - самые сильные, самые умные, самые богатые", а она подразумевает одну-единственную масштабную государственную задачу: подчинение Ойкумены" 6.
   Сошников убежден, что источником такой "парадигмы" служит неизбывный материализм - якобы фирменная черта американской нации. Интересно, а как назвать человека, который феномен веры (пусть даже в ее приземленном американском варианте) объясняет исключительно с позиции личной выгоды и невыгоды? Вот где дает о себе знать атеистическое воспитание советского образца, когда-то накрепко вбитое в подкорку! Сколько бы не рассуждал Сошников о преимуществах православной парадигмы, Бог остается для него лишь абстрактной идеей, своеобразным атрибутом русской народности. Сразу вспоминается весьма примечательный разговор между Шатовым и Ставрогиным:
   "- Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово... Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я верую... - залепетал в исступлении Шатов.
   - А в Бога? В Бога?
   - Я... я буду веровать в Бога".
   В отличие от мятущихся российских интеллигентов, для европейских пассионариев XVII такого вопроса просто не существовало. Проблема заключалась совсем в другом - утвердить свое представление о Боге. В первую очередь это касалось протестантов, которые оформились в качестве самостоятельной конфессии сравнительно недавно и еще не успели растратить мессианский пыл. Даже за океан они отправлялись в поисках земли обетованной, где никто и ничто не препятствовало бы их независимому существованию. Отцы-пилигримы искренне полагали, что Америка - новый Израиль, а американцы, соответственно, новый богоизбранный народ, самоуправляемый на демократических основаниях. Подобные претензии могут вызывать недоумение, смех или возмущение (особенно среди представителей другого суперэтноса), но вместе с тем нельзя не признать очевидный факт: "народ-Демократиеносец" имеет ничуть не меньше прав на существование, чем шатовско-сошниковский народ-"богоносец".
   "Великие потрясения", ознаменовавшие для большинства европейских стран начало XX века, не обошли стороной и Америку. Свобода экономической деятельности, провозглашенная еще основателями Соединенных Штатов, в условиях промышленной революции обернулась господством трестов и монополий, фактически упразднивших нормальную конкуренцию. Некоторое деловое оживление американского рынка в 20-е годы только усугубило ситуацию. Началась безудержная гонка за прибылью, не обеспеченной ничем, кроме спекулятивной биржевой игры. Ажиотажный спрос поддерживал иллюзию продолжающегося бума, но рано или поздно лопается даже самый радужный мыльный пузырь.
   "Эра процветания" (кстати, по времени почти точно совпавшая с периодом НЭПа в СССР) завершилась величайшим за всю американскую историю экономическим кризисом, который вполне мог подтолкнуть страну на путь России или Германии. Тем более что на фоне углубляющегося падения уровня жизни активизировались до той поры малозаметные радикальные партии и течения. Сейчас можно лишь гадать, удалось бы Америке избежать социальной катастрофы, если бы Франклин Рузвельт не стал президентом. Предложенный им пакет реформ, получивший название "Нового курса", не только вывел экономику из кризиса, но и придал ей недостающую стабильность. Вплоть до конца века никакие спады производства, постигавшие США, не перерастали даже в отдаленное подобие "Великой депрессии".
   В основе политики Рузвельта лежала теория английского экономиста Кейнса, который произвел подлинный переворот в тогдашней экономической науке. Революционность его подхода заключалась в отказе от господствующих представлений об экономике как самостоятельной области знаний, никак не обусловленной конкретными особенностями социально-политической реальности. Благодаря этому обстоятельству Кейнс сумел равно дистанцироваться от крайностей наиболее влиятельных доктрин начала века - либеральной и марксистской, найдя "золотую середину" между абсолютным диктатом рынка и столь же абсолютным диктатом государства. Сейчас кейнсианство обладает безусловным авторитетом теории, блестяще подтвердившейся на практике, но возникает естественный вопрос: почему же именно американскому лидеру хватило мудрости и воли не форсировать "простые решения"?
   Не умаляя заслуг самого Рузвельта, человека во многих отношениях незаурядного, следует признать, что его задачу значительно облегчило пребывание американского этноса в инерционной фазе. Недаром установка на прагматизм и здравый смысл стала важнейшим фактором, обеспечившим успех в грандиозном социальном эксперименте. Рузвельт постоянно подчеркивал отсутствие в его действиях какой-либо "руководящей идеи", а тем более идеологии. Он говорил только о направлении, куда следует стремиться по мере сил, чтобы восстановить нарушенное равновесие. "Неустанные повторения авторитетнейшего в стране человека, что "американцы должны навсегда покончить с произволом, в результате которого чрезмерные прибыли предоставляют несоразмерную власть над делами общества", сыграли в этой переориентации жизневоззрения колоссальную, решающую роль" 22
   К чему способен привести идеологический диктат, показывает пример Гитлера - своеобразного двойника Рузвельта (9). Гитлеровский "Новый порядок" представлял не что иное, как бледную и искаженную копию "Нового курса", поскольку экономическая программа там была принесена в жертву пресловутой "расовой теории". "12 лет пребывания Рузвельта во главе Соединенных Штатов, с марта 1933 года по апрель 1945 года, почти точно совпали с временем правления Гитлера в Германии. В эти годы либеральный президент избавил свой народ от катастрофы, за эти же годы фашистский диктатор вверг свою страну в хаос" 22.
   Спустя десятки лет история с реформами, проводимыми под дудку идеологов, повторилась в другой стране - и с тем же самым печальным результатом. Но ведь и главный урок истории, как известно, заключается в том, что она никого ничему не учит...
  
  
   Глава 7. Геополитические грезы
  
   Тот, кто правит Восточной Европой,
   владеет Сердцем земли.
   Х. Макиндер
  
   У прагматизма есть одно неоспоримое достоинство, о котором Сошников, увлеченный противопоставлением посюсторонних и потусторонних целей, совершенно позабыл. Прагматик избегает крайностей уже в силу того факта, что он сориентирован на эмпирический опыт, а не на абстрактную схему, существующую лишь в воображении идеолога. Природа, в том числе природа социальных отношений, не терпит фикций. Успешная адаптация в социуме исключает как безоглядное следование моральным абсолютам, так и отсутствие всякой морали.
   Иначе говоря, сама практика свидетельствует о недостаточности одних только посюсторонних целей для эффективной деятельности. Не случайно именно на Западе существует такое понятие, как "миссия фирмы". Мало, оказывается, желания заработать денег, фирма должна почувствовать свое предназначение. С другой стороны, трудно найти для ее руководителей более мощный стимул, чтобы работать по цивилизованным правилам. Сошникову, скорее всего, подобная цель показалась бы мелковатой. Подумаешь, "фирмачи" не воруют и не знаются с бандитами! То ли дело какая-нибудь общая цель, в которой было бы кровно заинтересовано аж все население страны. По-другому ведь у нас никак: "В России без общей цели ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ РАБОТАЮТ ЗАВОДЫ" 6.
   "Однако: нарочно цели не придумываются". Поэтому Сошников предлагает, не мудрствуя лукаво, взять ту же православную парадигму и адаптировать ее применительно к реалиям XXI века. Раз уж без заводов не обойтись, пускай национальная идея одухотворяет материальное производство - хоть какая-то государству польза! Определенная логика в такой постановке вопроса, безусловно, присутствует. Человеку свойственно любые цели, в том числе и общие, придумывать под себя. Сколько людей - столько и мнений, причем нередко взаимоисключающих. А государство - одно на всех... Впрочем, с големической точки зрения, позиция самого Сошникова не менее уязвима. Скопом осудив российскую интеллигенцию за пренебрежение государственными интересами, он по старой интеллигентской привычке пытается искать смысл там, где надо просто работать.
   Серьезные возражения вызывает и выбор православия в качестве универсального основания для предполагаемой идеократии с "производственным уклоном". Ведь российское общество не только многонационально, но еще и многоконфессионально. Существуют целые автономные области и округа, где православие вовсе не является доминирующим вероисповеданием. На это очевидное обстоятельство сразу же указал Бероев, едва Антон заикнулся о сошниковской идее: "У меня жена русская, и дети, и живу я тут всю жизнь, но родственники все - в Казани и в татарской глубинке. И уж если бы я верил в кого, - так, наверное, в Аллаха, представьте. И что мне тогда эта ваша парадигма?"
   "Надо дальше думать!" - решает Антон. Думать - дело хорошее, но для начала неплохо бы ознакомиться с достижениями предшественников. Концепция евразийства, точнее, вера в особую - неевропейскую - цивилизационную сущность России имеет почти вековую историю. В качестве самостоятельного движения евразийство окончательно оформилось и получило широкое распространение в среде первой русской эмиграции. Его главным идеологом и вождем был П. Савицкий, лидер фракции Третьего Пути (ни большевизма, ни царизма). Но история, как известно, предпочла более знакомую дорогу, поэтому к середине 30-х годов движение практически затухает. Сказывается общий мировоззренческий кризис, затронувший практически все слои эмиграции, и разлагающая деятельность большевистской агентуры. Последнюю точку ставит арест Савицкого советскими войсками в 1945-м.
   В послевоенное время знамя главного теоретика и вдохновителя евразийского подхода переходит к Л. Гумилеву, познакомившемуся с Савицким и его идеями в лагере. Многие положения евразийства позднее органично вошли в его собственную теорию этногенеза. По понятным причинам открытая пропаганда евразийства в нашей стране стала возможной лишь в последнее десятилетие XX века. Среди современников, внесших наибольший вклад в возрождении интереса к этой теме, особо отметим А. Дугина, публицистический талант и общественная активность которого, пожалуй, ни в чем не уступают отцу-основателю Третьего Пути.
   Что же ценного мог почерпнуть для себя в евразийстве Сошников? Во-первых, это позитивное отношение к феномену большевизма. Правда, саму большевистскую революцию евразийцы рассматривали как безусловное зло, но зло вынужденное, отнюдь не случайное, вытекающее из всей логики русской истории. Прежняя, петровская, ориентированная на Европу и погрязшая в чиновничьем произволе Русь исчезла как дурной сон. Но вместе с ней исчезли и все чужеродные элементы, противоречащие национальным традициям. Казалось бы, после кульминации болезни следует ожидать выздоровления. Евразийцы надеялись увидеть парадоксальное перерождение марксизма в нечто новое, возвращающее российское общество к идеалам Православной Империи.
   Отсюда одобрительное отношение сторонников Третьего Пути к самой стратегии большевистских реформ. Укрепление центральной власти, модернизация всех сторон жизни, жесткость, с которой сметались остатки "старой" жизни - все это должно было способствовать, по их мысли, появлению "нового строя" и "нового человека". Сравним: "Противодействовать экономическому и культурному подавлению со стороны Запада при нынешнем мировом раскладе золотишка и харчей можно, лишь подавляя в той или иной степени собственные демократические институты" 6.
   Во-вторых, евразийцы настаивали на духовной ориентации общества под эгидой православной религиозности, что Сошикову, без сомнений, пришлось бы по душе. Еще больше его бы вдохновило неприятие западной модели развития, вершинным образцом которой на данный исторический момент является единственная оставшаяся полноценная сверхдержава - США. Ведь собственно Запад, как геополитическое явление, возник в период раскола христианской Церкви на православие и католичество. С этого момента люди католического мира отождествили себя самих с полноценным человечеством, а свою цивилизацию - с цивилизацией вообще. Все прочие цивилизации и народы, включая православный мир, автоматически попадали в категорию "диких варварских стран".
   Со временем наиболее "западные" - индивидуалистические и рационалистические - тенденции обособляются и концентрируются в протестантизме. Среди самих протестантских стран выделяется Англия, ставшая на путь "морской" торговой цивилизации. Именно английские протестантские секты закладывают основу американской цивилизации, что не лишено определенного символизма: протестантские фундаменталисты отправляются на крайний Запад как в "землю обетованную", чтобы построить там совершенное общество - "идеальный Запад". И до сих пор наиболее типичным представителем политического класса США продолжает оставаться "WASP" (10).
   По крайней мере, на богословском уровне западная и восточная формы христианства представляют два взаимоисключающих идеала. Если православные почитают превыше всего созерцание, то католики - действие. Поэтому православие ориентировано на духовное преображение мира, а католичество - на материальное переустройство земли под административным руководством Ватикана. Закономерным экономическим воплощением философии индивидуализма стал капитализм, развившийся на католическом и протестантском Западе. В свою очередь, социализм наиболее полно отражал "общинную" особенность православной социальной системы.
  
   Геополитическое противостояние католичества и православия восходит еще к временам Западной Римской Империи и Византии. А поскольку Русь была прямой и единственной духовно-политической наследницей Византии после падения Константинополя, то, начиная с XVI века, она выступает как главный идеологический и цивилизационный противник Европы. Сама логика истории, по мнению евразийцев, высвечивает основополагающий дуализм - США и СССР, Запад и Восток, мир Моря и мир Суши.
   "Мир Моря, начиная с Карфагена и кончая современными США, воплощает в себе полюс торгового строя, "рыночной цивилизации". Это - путь Запада, путь технологического развития, индивидуализма, либерализма. В нем доминирует динамика и подвижность, что способствует модернизации и прогрессу в материальной сфере. Цивилизация Моря получила в последние века также название "атлантизма", так как мало-помалу основной оплот ее вплоть до возвышения США смещался в сторону Атлантического океана. Современный Северо-Атлантический альянс является стратегическим выражением этой цивилизационной модели.
   Ему противостоит мир Суши, мир Традиции. Это - "героическая цивилизация", реальность верности древним устоям. Здесь прогресс осуществляется не столько в материальной сфере, сколько в сфере духа, моральное доминирует над физическим, честь над выгодой. От Древнего Рима через Византию тянется геополитическая история Суши к Восточному блоку, противостоявшему Западу в период "холодной войны". Цивилизация Суши - Евразия, континентальные просторы. В центре этого евразийского пространства - Россия, названная крупнейшим английским геополитиком, одним из отцов-основателей этой дисциплины, "срединной землею"" 23.
   Когда-то основным фактором, объединявшим Российскую Империю, являлась принадлежность всей ее территории одному хозяину - русскому народу, возглавляемому русским же царем. Революция внесла свои коррективы, выдвинув в качестве нового объединяющего фактора идеал социальной справедливости, общий для всех республик, входящих в Советскую Империю. Однако замена прежней "национальной" идеи господства одного народа на марксистскую идею диктатуры одного класса оказалась не в силах преодолеть сепаратизм. Именно националистические и сепаратистские стремления народов СССР и стали, в конечном счете, одной из главных причин его развала.
   Евразийцы предлагали третий вариант, способный, по их мнению, объединить части бывшей Российской (Советской) Империи. Для столь огромной территории не только русский, но и любой другой народ, на ней проживающий, не подходит на роль единственного собственника. Поэтому им объявляется вся совокупность народов, населяющих данную государственную территорию, которая теперь рассматриваемая как особая международная нация. Естественно, называться эта нация будет евразийской, а территория, ею занимаемая - Евразией. В перспективе у евразийцев планировалось сформировать и общий - евразийский - национализм, органически дополняющий уже имеющуюся "национальную гордость" за принадлежность к конкретному народу.
   Таким образом, у "мусульманина" Бероева не должно быть повода для волнений. И хотя сейчас усиленно раздувается миф об "исламской угрозе", с точки зрения современных евразийцев следует четко отделять ислам "евразийский" от ислама "атлантического". "Опуская подробности, приведем сразу вывод: евразийским и традиционным для России являются ханифитский мазхаб (для Татарстана и татар в целом), шафиитский мазхаб плюс суфизм (для мусульман Кавказа)" 24. Что касается противоположного "атлантического" полюса, то его наиболее полно воплощает ваххабизм - пуританская версия арабского суннизма, по степени моралистического фанатизма весьма напоминающая протестантство. Не случайно ваххабизм так распространен именно в Саудовской Аравии, которая относится к числу самых надежных союзников атлантического Запада на Ближнем Востоке.
   В аналогичной ситуации оказывается и еврей Вайсброд, поскольку на пресловутый "еврейский вопрос" у современных евразийцев также имеется свой - "третий" - вариант ответа, свободный от крайностей антисемитизма и сионизма. Евразийский подход исходит из того факта, что "в среде российского еврейства явственно различимы две антагонистические группы, представляющие собой полярные психологические и культурные архетипы. Одна группа - хасидско-традиционалистской ориентации. Для нее характерны мистицизм, религиозный фанатизм, крайний идеализм, жертвенность, глубокое презрение к материальной стороне жизни, к стяжательству и рационализму. Но кроме ортодоксальной религиозной среды тот же самый психологический тип давал, секуляризуясь, пламенных революционеров, марксистов, коммунистов, народников" 25.
   Противоположная группа объединяла представителей религиозного рационализма, очищенного от всех мистических тенденций, противоречащих иудаистической теологии. Сюда же попадали и сторонники "еврейского просвещения", которые предлагали полный отказ от религиозных обрядов и обычаев ради ассимиляции с "прогрессивными народами Запада". Они наиболее полно воплощали буржуазные, рационалистические и демократические тенденции, свойственные данному еврейскому типу. Прохладное отношение к религии здесь компенсировалось страстным погружением в стихию нарождающегося капитализма.
   К какому из двух типов принадлежал сам Вайсброд - догадаться несложно. Даже на излете эпохи застоя он продолжает занимать откровенно советско-имперскую позицию, несмотря на полное отсутствие понимания со стороны ближайшего окружения: "Мой лучший друг двенадцать лет делает вид, что меня не знает! Он уже академик! А мы служили вместе! В одном артрасчете карабкались через Хинган в сорок пятом! Другой мой друг, когда я тайком приехал его проводить, плюнул мне в лицо. Теперь, между прочим, он <...> бомбардирует конгресс штата письмами, согласно которым биоспектральные исследования в России ориентированы на создание лучевого оружия! И уже я плюнул бы ему в лицо!" 1.
   Наконец, нельзя не отметить в высшей степени любопытное совпадение: вскоре после публикации "Пира" состоялся учредительный съезд общественного движения "Евразия". В его актив вошли такие, на первый взгляд, разные люди, как муфтий Центрального духовного управления мусульман Т. Таджуддин, глава отдела катехизации РПЦ игумен И. Экономцев и ультраправый израильский политик А. Эскин. По словам Дугина, главного организатора и вдохновителя этого проекта, их всех объединяет идея евразийства - борьба за создание (воссоздание) могучего государства в границах, примерно совпадающих с границами СССР послевоенной поры. Основным противником, естественно, объявляется атлантизм, импортирующий на русские земли тлетворные либеральные ценности и разжигающий сепаратистские настроения.
   Другой немаловажный момент - значительное количество ветеранов спецслужб, вошедших в состав новой организации. (Действующим сотрудникам спецслужб открытое участие в политике, как известно, запрещено.) А одной из главных своих задач "Евразия" считает всемерную поддержку политики, проводимой В. Путиным, имеющего к спецслужбам самое прямое отношение. Не будем гадать, что здесь является причиной, и что следствием. Просто отметим еще одно совпадение: подобно Бероеву, Путин когда-то тоже был куратором (только не научного учреждения, а образовательного - Ленинградского университета). Теперь "бывший" полковник, сделавший головокружительную карьеру, в полном соответствии с намерениями рыбаковского героя одну за другой "рубит головы гидре атлантизма".
   Мечты ведь иногда сбываются...
  
  

ЧАСТЬ II

Варианты выбора

  
   Глава 8. Между адом и раем
  
   Империя всегда стремится расширить свои
   границы, но совсем без границ она жить не
   может. Как только империя воплотит идею
   всемирности, она перестанет существовать.
   П. Крусанов
  
   Взаимосвязь между географическими и ландшафтными условиями существования народов и их культурой и психологией (включая социально-политические предпочтения) позволяет рассматривать каждую нацию в качестве особой личности, обладающей индивидуальными чертами. Тогда характерное чувство "национальной гордости" за принадлежность к своему народу можно соотнести с ощущением "образа я", переживаемое интегральной личностью данного народа. "Я-концепция" в этом случае, очевидно, будет тождественна "официальной" идеологии, рационализирующей смутные душевные порывы в конкретную политическую программу.
   Для евразийского менталитета такой идеологией, органично соединяющей социальный утопизм с верой в мессианское предназначение России, стал "национал-большевизм". Само возникновение подобного парадоксального термина в 20 - 30-е годы прошлого века отражало реакцию части евразийцев на двойственный (по их мнению) характер Октябрьской революции: национальный антизападный бунт, который возглавила наиболее радикальная часть западнической и даже космополитической интеллигенции. Считая себя вождями революции, коммунисты во главе с Лениным и Троцким фактически стали ее орудиями. Советская власть, о которой никогда не писали Маркс и Энгельс, гораздо лучше подошла российской почве, чем новомодные либерально-демократические конструкции, рожденные на Западе. И ради ее спасения большевикам пришлось пожертвовать идеей мировой пролетарской революции и бесклассовой коммуны, устроенной на манер западной фабрики.
   Переосмысление итогов Октября привело к формированию особого политического направления, лидеры которого считали, что подлинная социальная революция возможна только в контексте национальной революции и лишь в том случае, если она поставит своей целью создание государства принципиально нового типа. Большевики проделали всю "грязную" работу, разрушив основы формально-демократического государственного устройства XIX века и очистив российское пространство от прозападной элиты. Теперь слово за национал-большевиками - представителями "народной стихии", желающей обустроить Россию по национальным интуициям и чувствованиям.
   Главным теоретиком российского национал-большевизма был Николай Устрялов, ученый-юрист, один из лидеров "Смены вех". Выходец из кадетской партии, после революции он на короткое время примкнул к белым и даже занимал высокий пост в правительстве Колчака. Убедившись в бесполезности сопротивления, активно выступал за "наведение мостов" с большевистским правительством. Причем небезуспешно: основанное им движение "сменовеховства" оказало огромное влияние на политическую ситуацию в самой России. Некоторые исследователи именно за Устряловым признают, в частности, авторство идеи построения социализма "в отдельно взятой стране".
   В Германии аналогичное движение, получившее название Консервативной Революции, представляли такие мыслители, как Освальд Шпенглер, Мартин Хайдеггер, Эрнст Юнг, Герман Вирт. Но собственно национал-большевистским было его левое крыло, которое возглавлял известный политик и публицист Эрнст Никиш. Он прекрасно осознавал двойственность геополитического положения Германии, чья "срединность" относительна и вторична по сравнению с абсолютной культурной и континентальной "срединностью" русских. Отсюда делался вывод, что Германия не может претендовать на роль геополитического синтеза. Перед ней стоит выбор между юго-западной, славянофобской, католической Германией (вместе с Австрией) и северо-восточной, германо-славянской, протестантской Пруссией.
   Никишу принадлежит знаменитый геополитический тезис "Европа от Владивостока до Флессинга", демонстрирующий последовательную установку на континентальное евразийство. Русофилия здесь органично вытекает из "общности судеб" немцев и русских: два государства, больше всего потерявшие от Версальского договора, - Германия и СССР, - должны объединиться, чтобы образовать единый фронт против западных держав. Естественно, что такая позиция делала Никиша непримиримым врагом национал-социализма. Он одним из первых среди "консервативных революционеров" распознал опасность прихода Гитлера к власти и отдалился от его движения. А 1932 году вышел его памфлет "Гитлер - злой рок для Германии", где с поразительной точностью предсказаны все трагические последствия гитлеровской победы на грядущих выборах. Остается лишь добавить, что в 1937 году Никиш был схвачен нацистами и приговорен к пожизненному заключению (11).
   Но в целом идеология национал-большевизма отнюдь не сводилась к перечисленным выше историческим персонажам и движениям. Просто Устрялов и Никиш наиболее полно систематизировали и обобщили основные национальные и социальные традиции России и Германии. Само же национал-большевистское направление являлось скорее мировоззренческой платформой, намного превышающей по своему охвату политические партии и течения.
   К одной из самых характерных черт этого мировоззрения следует отнести глубокую неприязнь к Западу и всему связанному с ним жизненному устройству. Принципу индивидуализма, объединяющему протестантскую монархию с демократическим парламентизмом Северной Америки, национал-большевики противопоставляли принцип идеократии, предполагающей главенство непрагматического, нематериального и некоммерческого подхода к государственному устройству. Евразийское государство, по их мысли, должно строиться, отправляясь от изначального духовного импульса, сверху вниз. Вся его структура созидается в согласии с априорной Идеей, причем во главе этой структуры стоит особый класс "духовных вождей".
   Отметим перекличку с подходом немецкого социолога и экономиста Вернера Зомбарта, выделявшего применительно к хозяйственной деятельности два социологических типа - тип "торговца" (посредника) и тип "героя" (созидателя, производителя, организатора). Но для национал-большевиков термин "герой" утрачивал свой метафорический смысл, превращаясь в сугубо технический термин для обозначений этической специфики идеократического правления. Только люди, обладающие внутренним достоинством, волей, жертвенным горением, абсолютным идеализмом и аскетическим складом характера могли, по их мнению, занимать высшие государственные посты.
   В экономической сфере принцип идеократии означал, что всем экономическим вопросам отводится второстепенная роль. При этом предпочтение отдавалось тем формам хозяйствования, которые уже укоренились в национальной истории евразийских народов. Например, для русского народа в качестве такой характерной особенности выступал общинный, солидарный подход к труду, приоритет "правды" и "справедливости" над западными категориями "права". В то же время решительно отвергался "государственный" социализм, отчуждающий производителя от результатов его деятельности не в меньшей степени, чем западный капитализм. Соответственно, не могло быть и речи о диктатуре пролетариата. Вместо нее утверждалась диктатура труда, в том числе (и в первую очередь) крестьянского, сохранение мелкой частной собственности, культ семьи, спартанский образ жизни и полная хозяйственная автономия каждого гражданина, всегда обеспеченного минимумом жизненных благ.
  
   Для Симагина, "ушибленного" упадком нравов постперестроечной эпохи, реализация национал-большевистского проекта вполне могла показаться достойной целью. Один раз он уже изменил ход истории, отдав победу в 1991 году не путчистам, а Ельцину 3. Почему бы благородному дону не предпринять вторую попытку? Ориентировочное время вмешательства - уже упоминавшиеся 20 - 30-е годы прошлого века, когда пассионарность русского народа еще не успела окончательно иссякнуть. По крайней мере, ее с лихвой хватило для создания Советской Империи.
   За указанный интервал произошло немало судьбоносных событий, среди которых особо выделим другой путч - гитлеровский. В нашей ветви истории неудачная попытка государственного переворота в 1923 году стоила Гитлеру вывихнутой ключицы и девяти месяцев тюремного заключения. Хотя с равным успехом будущий фюрер мог оказаться на месте любого из шестнадцати своих сподвижников, погибших при разгоне нацистов правительственными войсками. В этом случае мы имели бы совсем другую историю, поскольку на тот момент Гитлер еще не успел полностью склонить на свою сторону руководителей национал-социалистического движения. А среди последних далеко не всех устраивало как австрийское (католическое) происхождение председателя НСДАП, так и его близость к итальянскому фашизму.
   Кроме того, до 1933 года существовало несколько течений национал-большевистской ориентации и в самом национал-социалистическом движении. С этой точки зрения наиболее показательна судьба Отто Штрассера, типичного представителя немецкого варианта Третьего Пути. Еще в начале 20-х годов через своего брата Грегора он знакомится с Гитлером и генералом Людендорфом, однако отказывается примкнуть к национал-социалистам. Реальный шанс по реализации собственной политической программы у него появляется в 1923 году, после ареста Гитлера, когда Грегор Штрассер выдвигается в лидеры движения. Именно ему, выйдя из тюрьмы, Гитлер поручает возглавить НСДАП на севере Германии. Отто присоединяется к брату и фактически становится главным идеологом северного нацизма, которому он придает откровенно левый, пролетарский характер.
   Но Гитлер к тому времени уже начал сосредотачивать в своих руках всю полноту власти, приближая к себе потенциальных конкурентов (того же Грегора Штрассера) и изгоняя наиболее несговорчивых. Оказавшись в политической изоляции, Отто Штрассер решает окончательно выйти из национал-социалистической партии. Он создает свое движение "Черный Фронт", пытаясь объединить антигитлеровские элементы левого национализма и национал-большевизма. Неудивительно, что когда национал-социалисты пришли к власти, "Черный Фронт" был немедленно запрещен, а его члены репрессированы.
   Таким образом, после устранение Гитлера с политической арены победа национал-большевистского направления выглядит чисто технической процедурой. Достаточно ограничиться парой-тройкой мелких коррекций, предотвращающих конфликт крайне левых национал-большевиков с более умеренными штрассерианцами и конфронтацию последних с немецкими коммунистами. И, конечно же, формирование мощного евразийского движения в Германии не могло не вызвать ответной реакции на Востоке. Этот эффект чем-то напоминает эксперимент со свечей и зеркалом, только в более "продуктивном" варианте: если добавить второе зеркало строго напротив первого, то в каждом из них многократные взаимные отражения образуют световой коридор, уходящий в бесконечность...
   Среди большевистского руководства Сталин первым, благодаря своему знаменитому "чутью", должен был почувствовать, куда дует ветер перемен. К тому же по своему духу он явно больше тяготел к консерваторам, чем к революционным радикалам. "Складывается впечатление, что сквозь все этапы сталинской карьеры проходит эта невысказанная, но постоянно обдумываемая концепция - концепция "правого национал-большевизма". <...> И не случайно, разгром зиновьевской "оппозиции" воспринимался современниками как полное торжество идей Устрялова" 26.
   События в Германии дополнительно усиливают позицию национал-большевистского сектора, опора на который помогает Сталину уже открыто выступать за объединение всех бывших территорий Российской Империи в единое централизованное государство. Смена прежнего троцкистско-ленинского курса на евразийский происходит при формальном сохранении коммунистической риторики, которая в данном случае играет роль "сверхэтнической" идеологии (гораздо более универсальной, чем православная вера). В дальнейшем возможна целенаправленная адаптация коммунистических идей к евразийской специфике, например, в формате "еврокоммунизма". Аналогичным образом "немецкий социализм" благодаря возобладавшему в нем "прусскому стилю" полностью освобождается от антикоммунистической истерии и расистского антиславянства.
   В результате к середине 30-х годов Третий Рейх и Советский Союз, два самых молодых и динамичных государства евразийского континента, заключают между собой соглашение исходя из общих геополитических и стратегических интересов. Позднее к нему присоединяется Япония. Формируется ось Берлин - Москва - Токио как предвестница Евро-Азиатского Союза (ЕАС), первоочередной целью которого является пересмотр Версальского договора (12). Совокупная мощь нового союза столь велика, что ведущие державы бывшей Антанты (Англия, Франция и США) предпочитают "политику умиротворения", постепенно сдавая свои позиции не только в Азии, но и в Европе.
   Если развал Советской Империи в 1991 году помог избежать полномасштабной гражданской войны, то благодаря созданию ЕАС была, по сути, предотвращена Вторая мировая война. (Что уже само по себе служит достаточным основанием для вмешательства Симагина: ведь появляется реальный шанс спасти десятки миллионов жизней!) Вся первая половина 40-х годов проходит под знаком нового передела мира, причем традиционный дуализм между Востоком и Западом на этот раз дублируется этническим дуализмом: сухопутная "идеократическая" Россия (славянский мир плюс другие евразийские этносы) против островного "капиталистического" англосаксонского Запада. И хотя политическая атмосфера изрядно накалена, появление ядерных арсеналов у обеих враждующих сторон служит мощным сдерживающим фактором. Разумеется, "горячих точек" более чем достаточно, но все они не выходят за границы локальных и межрегиональных конфликтов.
  
   Любопытно сравнить приведенную реконструкцию с описанным Переслегиным альтернативным вариантом нашей истории, прямиком ведущего к стругацковскому Миру Полдня. Только в качестве "точки ветвления" он выбрал более позднее событие - "быструю" победу Германии во Второй мировой войне. Но по ее завершению мы получаем точно такой же биполярный мир, в котором "оформление Европейского Союза (Берлинский договор 20 января 1943 г.) и Атлантического пакта (Лондонский договор 01 сентября 1943 г.) определили характер международных отношений на несколько десятилетий" 27.
   Наиболее слабое место переслегинской версии - идеологическая основа Европейского Союза, объединяющего нацистскую Германию и побежденный Советский Союз. Все-таки гитлеровский национал-социализм и марксистский коммунизм имеют слишком мало точек для соприкосновения. В то же время национал-большевизм, "равноудаленный" как от Гитлера, так и от Маркса, представляет своеобразный синтез обоих учений, идеально подходящий на роль "имперской" идеологии. А главной целью Консервативной Революции как раз и являлось создание Империи, утверждающей свои границы на всем необозримом евразийском пространстве. Принцип государственного единства здесь получал логическое завершение в виде абсолютного приоритета государственных интересов на стратегическом и политическом уровне. Но при этом жесточайший геополитический централизм сочетался с предельной социальной свободой. Все имперские народы получали право жить своей жизнью и придерживаться любых религиозных и общественно-культурных норм, вплоть до национал-анархизма, коль скоро их самовыражение не посягало на геополитическое единство самой Империи.
   Как подчеркивает Дугин: "Государство должно обратить всю свою силу и энергию на экспансию, на расширение сферы Порядка, воплощенного в нем, все дальше и дальше по концентрическим кругам. Чем жестче становится его внешняя сторона, тем мягче внутренняя. <...> Исходя из своих основных принципов, Новое Государство будет иметь могущественнейшую армию и крайне незначительную полицию. Новая элита будет иметь однозначно воинскую ориентацию, а все внутренние войска будут формироваться из армейских ветеранов. Надзор, доносы, слежка, цензура и т.д., вся совокупность внутренней диктатуры полицейского государства будут упразднены и поставлены вне закона. Страшный и жестокий для внешнего государственный Порядок будет крайне мягок в отношении своих подданных. Воспитание, образование, подготовка новой элиты будут основаны в Новом Государстве на чисто идеалистических принципах - на сознательности, духовности, убеждении, интеллектуальной демонстрации Истины" 28.
   Подобное "концентрическое" устройство сразу же заставляет вспомнить другое утопическое государство - Островную Империю из так и не написанного последнего романа "полуденного" цикла А. и Б. Стругацких:
   "В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира - все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды - гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.
   Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими, как мы с вами, - чуть похуже, чуть получше, еще не ангелами, но уже и не бесами.
   А в центре царил Мир Справедливости. "Полдень, XXII век". Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности.
   Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в "своем" круге, общество деликатно (а если надо - и грубо) вытесняло его туда, где ему было место, - в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией" 29.
   В любой замкнутой социосистеме действует сформулированный еще Ефремовым закон неубывания инферно. И как следствие - среди ее обитателей неуклонно возрастает доля людей, обладающих выраженным СДУ. Островную Империю можно рассматривать в качестве противоположного примера "открытого" социума, эффективно утилизирующего весь "инфернальный" избыток по принципу тепловой машины. Для функционирования последней, как известно из термодинамики, требуется наличие постоянной разности температур. Если под "социальной температурой" понимать меру человеческого страдания, то внешний круг Империи являл собой настоящую адскую печь, в огне которой сгорали самые агрессивные и неукротимые (пассионарные) элементы системы. И чем дольше у них накапливалась в душе обида и боль из-за невозможности реализовать себя в "конструктивной области", тем с большей яростью они обрушивались на любого потенциального врага.
   Для ЕАС в роли внешнего круга выступает вся евразийская Периферия, где полыхает перманентная война за "британское наследство", подкрепленная целой серией национально-освободительных революций в Азии и Африке. "К середине пятидесятых годов приходит понимание сакрального значения космической гонки. Решается вопрос: какая из социальных систем - либерально-атлантическая или евро-коммунистическая - способна найти более адекватный ответ на вызов, который бросают человечеству Звезды" 27. Впрочем, подобными вызовами А. Платонов грезил еще в 30-е годы: "Скорее же покончить с тяжкой возней на земле и пусть тот же старый Сталин направит скорость и напор человеческой истории за черту тяготения земли - для великого воспитания разума в мужестве давно предназначенного ему действия" 30.
   В Текущей Реальности "старый Сталин" действительно дал ход принципиально новому инновационному проекту, который можно назвать атомно-космическим. К нему непосредственно примыкает создание первых наукоградов - закрытых городов и поселков, предназначенных для научно-технической элиты страны. Именно здесь разрабатывались атомное оружие и космические корабли, а позднее - весь советский "хай-тек". Причем в отличие от западных технополисов, обладающих собственной промышленной базой, наукограды советского образца чаще всего жили одной лишь наукой. За бетонными заборами и караулами существовал свой особый мир, более всего напоминающий утопический Мир Полдня, в котором тяжелый монотонный труд давно уже стал архаикой.
   Это ведь только Бережняк считает лагерные "шарашки" идеальным местом для интеллектуальной деятельности: "Лучше всего ученые работают за решеткой. Там, где с них сняты заботы и о быте, и о досуге. И о покупках, и о ценах. И об отпусках, и о подругах, и о всяких там хобби. Но зато и самоутверждаться больше нечем, как только, знаете, работой". Вряд ли сверхвысокий СДУ, приобретенный за годы унижения и тоски в подобных заведениях, будет способствовать "прорывным" открытиям. Да и творческая раскрепощенная атмосфера, столь необходимая для коллективного "мозгового штурма", плохо сочетается с жестким административным контролем. Поэтому логичным выходом стало создание целых "заповедников для академиков", надежно изолированных от окружающего социума. В них поддерживался сравнительно высокий уровень жизни, а за счет подбора кадров формировалась искусственно обогащенная интеллектуальная среда, представляющая с точки зрения социальной термодинамики настоящий "полюс холода".
   Многие наукограды строились в пригородах Москвы - центре не только советского государства, но и советской науки. Собственно, и сама Москва есть ничто иное, как особая "экономическая зона", предназначенная для обитания советской элиты. Вот только эпитетом "обогащенная" можно охарактеризовать данную среду лишь в финансовом смысле. Хотя идея "выращивания" элиты в каком-то подобии наукограда выглядит не такой уж фантастической.
   За примером снова обратимся к Дугину, который огромное значение придает качеству управления многонациональной Империей: "Этнические элиты будут иметь два уровня - первый будет управлять внутренними национальными делами, другой уровень будет интегрироваться в сугубо государственную, военно-орденскую элиту, надэтнического, и в чем-то наднационального характера" 28. Но если национальные кадры готовятся в местах проживания соответствующих этносов, то для государственной элиты требуются люди, свободные от этнических предрассудков.
  
   В любом традиционном обществе имеется четкая дифференциация его обитателей, исходя из определенных качеств, требуемых для исполнения той или иной социальной роли. "Подробнее всего эта тема разработана в индуистской традиции, которую можно взять за основу. Так, эта традиция утверждает, что существует три основополагающие касты, соответствующие трем типам людей - жрецы (брахманы), воины-цари (кшатрии) и производители-ремесленники-хлебопашцы (вайшьи). Если в Индии эти касты возведены в строго определенные социальные институты, то в других цивилизациях это деление проявляется более гибко. Но даже в том случае, если кастовый принцип не имеет четкого социального эквивалента, все равно люди по качеству своей внутренней природы с необходимостью делятся на эти три основные категории" 31.
   Люди первого, жреческого типа склонны к созерцанию. Реальность интеллектуального и духовного порядка для них более значима, чем события на материальном плане. Ко второму, воинскому типу принадлежат люди действия. Они сосредоточены на собственной личности, утверждению которой во внешнем мире отдается весь их душевный пыл. Человек третьего типа - это производитель. Он тяготеет к тому, чтобы направить свои силы на внешний мир, преобразуя и обустраивая его. Типичному производителю чужд и малопонятен мир души (актуальный для воинов), а духовные миры не интересуют его вообще. Поэтому в традиционном обществе элиту составляли исключительно представители двух высших каст - жрецов и воинов, воплощающих два типа власти - духовной (священство) и светской (царство).
   Теперь становится понятным, почему Дугин так подчеркивает военный характер государственной элиты: концепция "симфонии властей" предполагает равный статус жреческого и воинского сословий. Фигурально выражаясь, в основе государственного "ордена меченосцев" лежит союз Брахманов и Кшатриев, причем безотносительно к их "исходной" национальной принадлежности. Также очевидно, что Центр данного Ордена должен располагаться на особой территории - зародыше новой общности людей, преодолевших межэтническое отчуждение. Ближайшим аналогом такого Центра как раз и являются наукограды - тем более что большинство настоящих ученых сами относятся к категории Брахманов ("жрецов науки"). Однако после формирования государственной элиты ее членов ожидает различная судьба, обусловленная разной кастовой принадлежностью. Если для Брахманов, находящихся на вершине традиционной иерархии, пребывание в Центре наиболее соответствует их функции носителей "надмирных" духовных ценностей, то место Кшатриев - на Периферии, где они будут утверждать имперские идеалы уже во внешнем мире.
   Таким образом, дугинская Империя полностью укладывается в "три круга". При этом уровень социальной энтропии в каждом из них понижается в направлении от Периферии к Центру.
   Внешний круг - сфера первопроходческой и "цивилизаторской" деятельности Кшатриев. Здесь, на границе евразийской ойкумены, работает самый мощный "социальный турбодетандер" Империи. "В этом простейшем двигателе разогрев рабочей среды происходит под внешним давлением, источником которого может выступать прямое насилие, страх, корысть, честолюбие, зависть" 32. Главной целью экспансии является интеграция сопредельных "земель" (включая ближний Космос) в имперское социальное пространство.
   Средний круг - собственно Империя, объединяющая множество этносов, живущих в соответствии со своими культурными и религиозными традициями. Здесь поддерживается любое проявление этнического своеобразия, а едва ли не единственное ограничение заключается в запрете на выход из состава Государства. Это мир Вайшь - свободных производителей, трудящихся на благо своих общин. Для них все еще сохраняется в качестве ведущей мотивации увеличение благосостояния (не столько своего, сколько тех общественных структур, с которыми они себя отождествляют). Лишь члены государственной элиты способны в полной мере следовать требованиям аскетической и героической морали, добровольно принимая бремя жертвенного служения Государству.
   Объединение этой элиты в рамках своеобразного духовно-военного Ордена образует внутренний круг, в котором царят брахманские принципы "самой высокой нравственности". Но функция Брахманов отнюдь не сводится к тому, чтобы поддерживать раз и навсегда заведенный порядок. Мы уже сравнивали орденский Центр с наукоградами, представляющими эффективные "машины" по производству новых смыслов. "В закрытых городах роль "нагревателя" играет внешняя среда, по отношению к городу перегретая. В качестве холодильника используется, как в турбодетандере, бесконечная когнитивная вселенная. Когерентные коммуникативные эффекты возникают в процессе совместного познания" 32.
   Если социальные механизмы Периферии непрерывно раздвигают границы Империи, то благодаря деятельности Центра происходит "трансмутация" всех входящих в нее (и вновь присоединенных) народов и социальных слоев в Новую Нацию "высших, благородных, преображенных Подвигом существ, поднявшихся над ограниченностью своей человеческой природы" 28.
  
   Самое время перевести дух и попробовать трезво оценить перспективы "евразийского Рейха" даже в его наиболее успешном варианте.
   По крайней мере, в Советской Империи первые признаки системного кризиса, получившего название "застоя", явственно обозначились на рубеже 60-х - 70-х годов. В мире Переслегина "1973 год заканчивается совместным заявлением СССР и Китая о создании Евроазийского Коммунистического Союза. Прогерманский Европейский Союз (включал в себя Германию, Италию, Румынию, Финляндию, причем последняя была с 1975 г. ассоциированным членом ЕАКС) влачил жалкое существование до середины 1976 г. после чего окончательно развалился" 27. Вряд ли и наша Евразийская Империя, несмотря на значительную фору, связанную со сравнительно мирным характером ее образования, сумела бы избежать неизбежного снижения темпов развития - причем как в Космосе, так и на Земле.
   Закономерная пауза наступает с началом освоения пояса астероидов. Для рывка в Дальнее Внеземелье требуются не только принципиально новые технологии, но и - что гораздо важнее! - люди, готовые жертвовать собой ради покорения очередного безжизненного каменного обломка. Однако как раз с человеческим материалом в Империи возникают наибольшие проблемы. К тому времени она уже должна достигнуть естественных границ евразийского суперэтноса, что провоцирует глобальный идеологический кризис. Ведь поставив во главу угла почвенность, национал-большевистская идеология одновременно заложила бомбу замедленного действия под возможные территориальные притязания. И теперь эта бомба взрывается. Дальнейшая экспансия подрывает саму основу имперского единства: приходится идти на химерический союз с "чужеродными" этносами Европы и Азии или, как в случае глубокого проникновения в Космос, отрываться от какой-либо почвы вообще.
   С другой стороны, отказ от экспансии способен только усугубить сложившуюся ситуацию. Остановка периферийного "турбодетандера", утилизирующего инферно, автоматически приведет к резкому росту социальной и межэтнической напряженности внутри Империи. Пожалуй, единственное, что еще может успеть "новая элита" - своими руками демонтировать имперские социальные механизмы, пока на евразийских просторах не воцарился кровавый хаос.
  
  
   Глава 9. Консервативная утопия
  
   Но вскорости мы на Луну полетим, -
   И что нам с Америкой драться:
   Левую - нам, правую - им,
   А остальное - китайцам.
   В. Высоцкий
  
   Мы уже обращали внимание на некий единый сценарий, воспроизводящийся во всех романах рыбаковской трилогии. Ничего удивительного в этом нет: ведь у истоков современной фантастики находится фантастический мир фольклорной волшебной сказки, имеющей (что характерно для любого фольклора) весьма жесткую структуру. Как показали исследования В. Проппа, в любой волшебной сказке всегда присутствует одна и та же сюжетная схема, основанная на устойчивых функциях персонажей.
   Легко убедиться, что "семейная история" Симагина и Аси, равно как и Антона и Киры, идеально укладывается в пропповскую схему. В ее начале лежит ситуация нарушенного семейного благополучия - козни злой мачехи, болезнь отца, поиски невесты и т. п. (Полный разрыв Симагина с Асей в "Человеке напротив", проблемы в отношениях у Антона и Киры в "Пире".) Затем следуют многочисленные испытания центрального героя, символически воспроизводящие ситуацию временной смерти. (Для Симагина ее аналогом служит душевный "паралич от вины", в случае Антона речь скорее идет о смерти социальной - вспомним газетную травлю.) В результате этого испытания герою удается добыть средства для восстановления семейной гармонии, которая в сказке выступает как основа социального и мирового порядка. (Создание Симагиным новой - более гармоничной - ветви истории, примирение Антона с Кирой на фоне успешного разоблачения всех происков "злобных сил".)
   В дальнейшем предметом художественного исследования Рыбакова становится уже откровенно полусказочный мир, напоминающий улучшенный вариант Советского Союза. Таким он мог выглядеть в мечтах убежденного интернационалиста, полагающего превыше всего равные права и возможности любого народа, входящего в данный Союз. Еще в "Пире" Рыбаков устами главного героя цитировал из Плотина: "В мире том нет взаимосопротивления, а только - взаимопроникновение. ...Там нет никакого разделения, как на земле, там - единство в любви и целое выражает частное, а частное выражает целое ...И замечают себя в других, потому что все там прозрачно, и нет ничего темного и непроницаемого, и все ясно и видимо со всех сторон". Осталось лишь распространить этот принцип на многонациональную Империю, включающую самые разные культурные традиции.
   Идея обращения к опыту Китая была, очевидно, продиктована профессиональными интересами самого Рыбакова, который помимо литературной деятельности известен в качестве востоковеда - специалиста по средневековому китайскому административному праву. На протяжении множества веков китайские государственные деятели перепробовали все, казалось бы, мыслимые стимулы, и в итоге пришли к выводу, что принцип "кнута и пряника" на деле мало эффективен. "Строго говоря, у общества есть лишь два основных стимула к самоорганизации, поддержания единства и порядка - страх человека перед наказанием и желание человека оставаться хорошим. Первое связано с нарочно придумываемыми законами, второе - с естественно сложившейся культурной традицией, потому что "плохо" и "хорошо" зачастую суть понятия специфические для данной культуры. Если исчезает стремление быть традиционно хорошим, остается лишь стремление не быть наказанным" 33.
   Традиционная мораль регламентирует поведение людей гораздо более детально, чем самый изощренный уголовный кодекс. К тому же моральные стереотипы уже изначально адаптированы к особенностям конкретной культуры. Разумеется, их гибкость ограничена неизбежным консерватизмом любой культурной традиции. Но зато и действуют они фактически на дорассудочном уровне, выступая в роли своеобразного "социального инстинкта". Правильное, надлежащее поведение при подобном подходе оказывается сродни естественному природному процессу. Поэтому идеальным состоянием общества китайскими идеологами было объявлено такое, когда "наказания установлены, но не применяются". Их просто не к кому применять, ведь для природы не существует самого понятия преступника.
   Именно так - "Плохих людей нет" - называется масштабный литературный проект, в рамках которого вышла целая серия книг, написанных в жанре альтернативной истории. Их действие происходит в великой империи Ордусь, раскинувшейся на большей части Европы и Азии, о чем свидетельствует уже подзаголовок "Евразийская симфония". Как нетрудно догадаться, "развилка" здесь случилась еще в ордынские времена. После смерти Батыя его сын и наследник Сартак не был отравлен собственным дядей Берке, сумев стать законным ханом Золотой орды. А поскольку в отличие от Берке, принявшего ислам, Сартак являлся христианином и к тому же побратимом Александра Невского, то союз между Ордой и Русью органично перерос в татаро-русскую федерацию, сохранившуюся до наших дней. За это время Ордусь не только вобрала в себя все территории, когда-либо принадлежавшие империи Чингисидов, но и превратилась в ведущую мировую державу.
   Авторство "ордусской" эпопеи сочинители-мистификаторы приписывают "великому еврокитайскому гуманисту Хольму ван Зайчику" - якобы голландскому писателю, всю жизнь прожившему в Китае. Хотя давно уже не секрет, что за карнавальным псевдонимом скрываются И. Алимов и В. Рыбаков (официальные "консультанты-переводчики" зайчиковых творений). Данный писательский тандем оказался весьма удачным. По крайней мере, перед нами сравнительно редкий образец утопии, свободной от напыщенной серьезности и велеречивого слога. Тексты "ван Зайчика" насквозь ироничны и пародийны в постмодернистском духе, позволяя читателю без особых усилий проглотить и содержащуюся в них идеологическую "наживку". Да и было бы странно, если бы Рыбаков не воспользовался случаем донести до читателя свои выстраданные взгляды на идеальное государственное устройство. Однако благодаря спасительной дозе иронии, за которую, судя по всему, "ответственен" Алимов (кстати, тоже востоковед), эти взгляды теряют публицистический запал, характерный для "позднего" Рыбакова. На общем романном фоне они уже не производят впечатления чужеродных элементов, одновременно играя роль "силового каркаса" для всей "Евразийской симфонии".
   По сути, перед нами еще одна попытка вывести "вегетативный гибрид", добавив толику прагматизма к пресловутой "русской душе". Только на этот раз прагматизм берется не западного образца, а восточного (точнее, дальневосточного): помимо русско-татарского симбиоза цивилизация Ордуси имеет третью составляющую - китайскую. Подобный "поворот на Восток" для создателей "евразийской" утопии имеет принципиальный характер. Согласно их версии новоявленная федерация вместо того, чтобы прорубать окно в Европу, распахивает настежь двери в Азию. Встреча с утонченной аристократической культурой Китая явилась тем переломным моментом, после которого пути Ордуси и Европы окончательно расходятся. Что же касается неизбежной китаизации ордусян, то авторы данной альтернативы полагают ее не слишком большой платой за избавление от ужасов петровской "перестройки", когда от жестоких реформ погибла почти четверть населения Российской Империи.
   В результате к настоящему времени Ордусь представляет просвещенное и высокоразвитое государство, отгородившееся своеобразной "культурной стеной" от евро-американского "варварского" мира. Здесь словно законсервировалось большинство элементов традиционного общества, прежде всего - китайского. До сих пор на ордусской территории действует китайское законодательство, китайский принцип деления общества на ранги и китайский этикет, не говоря уже о китайском императоре. Впрочем, это не мешает власти равно уважительно относиться ко всем религиям и вероисповеданиям. На берегах Невы-хэ привольно раскинулась Александрия Невская, столица русского улуса Ордуси, названная так по имени ее основателя. Имеется даже свой Медный Всадник - памятник Святому Благоверному князю Александру, чей конь попирает копытом гадюку в архиепископской тиаре.
  
   Религиозный синкретизм Ордуси - едва ли не главная причина ее процветания. Ведь отсутствие на территории Империи "единственно верного" вероисповедания устраняет основную причину этнических и конфессиональных конфликтов, а многочисленные религиозные культы и ритуалы обеспечивают не только законопослушание имперских подданных, но и регулируют их индивидуальное поведение. Что касается общественной жизни, то здесь безраздельно царит конфуцианский этико-административный канон, ставший поистине "священным писанием" ордусской номенклатуры. Действительно, именно в китайской цивилизации "магия ритуала", доведенная до эстетического совершенства, позволила на протяжении многих веков мирно сосуществовать даосизму и буддизму. Ритуал становился универсальной формой, позволяющей удерживать новое содержание в привычном виде, включая его в общее культурное пространство. При таком способе управления состояние гомеостаза возникает и поддерживается уже непосредственно на уровне межличностной коммуникации, требуя минимального вмешательство государства.
   Последнее обстоятельство, однако, еще не означает слабой государственной власти. Как уже отмечалось, более всего Ордусь напоминает Советский Союз, лишенный "родимых пятен" революционного прошлого. Даже ордусский "шлягер шестидесятых" звучит подозрительно знакомо: "Союз нерушимый улусов культурных сплотили навек Александр и Сартак..." Старые феодальные элиты, которые никто не вырезал под корень, благополучно сохранились до настоящего времени. Есть богатые, но нет очень бедных, как нет и самого культа безудержной наживы. Превыше всего в Ордуси ценится гармония, являющаяся синонимом всеобщего блага - наглядная иллюстрация известного тезиса Витгенштейна, что по-настоящему Высокая Этика неотличима от эстетики. Недаром у ордусян популярно сходное выражение: "Благородный муж должен вести себя сообразно".
   Одновременно принцип гармонии служит естественным противовесом жесткой иерархии власти: все допустимо, пока это не противоречит общей (государственной) целостной. Разумеется, абсолютная гармония недостижима, и даже в столь совершенном обществе, как Ордусь, в полном соответствии со сказочным сюжетом время от времени случаются чрезвычайные происшествия. Их расследованием занимаются два главных героя эпопеи - потомок степняков, буддист-оперативник Багатур Лобо и русский православный законник Богдан Оуянцев-Сю. Детективная форма повествования была выбрана, надо полагать, тоже не случайно. С функциональной точки зрения классический детектив ничем не отличается от традиционной волшебной сказки 34. Например, функция "вредительство" - главная сюжетообразующая функция в детективе, "начинающееся противодействие" - начало расследования, "получение волшебного средства героем" - добыча улик. Кроме того, в сказке и детективе совпадает количество и функции героев: "отправитель, дающий задачу" - потерпевший, "герой" - тот, кто раскрывает преступление, "враг" - преступник, "волшебные помощники" - свидетели, "волшебные предметы" - улики.
   Но, пожалуй, более всего со сказкой "Евразийскую симфонию" роднит невероятно высокая нравственность большинства ее персонажей. Даже официальные представители органов безопасности и правопорядка фактически выступают в роли "полиции нравов": не столько карают и наказывают, сколько дают возможность лицу, совершившему нравственно сомнительный поступок, осознать всю полноту его последствий. Для этически вменяемого индивидуума такого осознания более чем достаточно. Ордусские власти справедливо полагают, что самый эффективный суд - это суд собственной совести. Уже в начале первого романа цикла возникает характерная ситуация, когда Багатур, ко всему прочему еще и мастер восточных единоборств, сталкивается с толпой агрессивно настроенных юнцов. Нетрудно представить, как отреагировал бы типичный герой "полицейского романа" на любые попытки его задеть или оскорбить. Между тем Багатур (для друзей - просто Баг) "в ответ лишь улыбнулся и не счел себя оскорбленным; он уж собрался покинуть помещение через дверь, как некий гость Елюя, шкапообразный юноша в коротком халате, вознамерился нанести ему оскорбление действием. Баг внимательно посмотрел на юношу, пытаясь постичь мотивы его поступка, отчего тот пришел в некоторое замешательство, потупился, а потом и вовсе отошел подальше" 35.
   Примечательно также, что истоки практически всех серьезных преступлений, совершенных в Ордуси, лежат либо во внешнем по отношению к ней "варварском" мире, либо в сфере "антисистемных" идей, овладевающих умами психически неустойчивых граждан. Ведь стремление к утверждению всеобщего блага может сопровождаться сколь угодно большими нравственными искажениями - отечественная история дает тому массу примеров. И сама по себе Высокая Этика еще не гарантирует отсутствие конфликтов в "сообразном" обществе. Но это проблемы, как выразился бы Симагин, уже "следующего мира", счастья и несчастья которого бесконечно далеки от наших нынешних проблем.
   Уютный мир "Евразийской симфонии" действительно выглядит слишком беззащитным, особенно на фоне хищного и циничного "варварского" окружения. Исключительно мягкий режим, гуманная полиция, высокоморальная элита, словно выращенная в специальном инкубаторе... Не правда ли, все это весьма напоминает внутренний круг Евразийской Империи, описанной в предыдущей главе? Тогда получается, что Ордусь - лишь ее Центр, специфику которого авторы (видимо, для большей наглядности) распространили на всю Империю. Одновременно разрешается загадка отсутствия в Ордуси "плохих людей". Профессиональному солдату или криминальному авторитету абсолютно нечего делать в раю, предназначенному для философов и ученых. Их место на Периферии, где господствует "варварская" мораль, позволяющая эффективно решать проблемы личного выживания.
  
   Правда, сразу же возникает новый вопрос: насколько "китайский вариант" Алимова и Рыбакова соотносится с традиционным евразийством? Напомним, что "сменовеховцы" первыми выдвинули тезис о существовании особой евразийской цивилизации, которая объединяет народы христианского, мусульманского, иудейского и буддийского вероисповеданий. Подтверждением этого тезиса для них являлась история многовекового совместного существования народов Монгольской, Российской и Советской Империй. Однако "Срединная земля" (Heartland) основателей евразийства не имеет ничего общего с чисто механическим соединением двух условных континентов - Европы и Азии. Под ней подразумевалась вполне конкретная территория, ограниченная на западе реками Неманом, Западным Бугом и устьем Дуная, на юге - хребтами Кавказа, Памира и Тянь-Шаня, на востоке - Тихим океаном и Беринговым проливом, на севере - Северным ледовитым океаном.
   При таком подходе Евразия выступает в роли своеобразного Срединного континента, к которому примыкают в виде гигантских полуостровов Европа (Западная и Центральная) и Азия (Ближний и Средний Восток, Индия, Индокитай и Китай). С геополитической точки зрения именно Россия после освоения Сибири идеально совпадает с Heartland'ом евроазиатского материка. Все остальные евроазиатские государства и земли по отношению к ней автоматически получают статус береговой зоны (Rimland), являющейся объектом стратегической борьбы между Сушей и Морем.
   "С глубокой древности сложилось специфическое разделение труда, при котором Запад выступал поставщиком инновационных технологий (в том числе и социальных), а Восток - духовных инициатив надэмпирического, неутилитарного характера. Разве может быть случайностью тот факт, что все великие мировые религии зародились не на Западе, а на Востоке? Различие Запада и Востока, возможно, имеет для человечества то же значение, что и различие левого и правого полушарий человеческого мозга" 36.
   Если продолжить "физиологическую" аналогию, то Heartland оказывается чем-то наподобие "мозолистого тела" - совокупности нервных волокон, соединяющих оба полушария мозга. Интересно, что у женщин этот "интерфейс" имеет более высокую пропускную способность, чем у мужчин, благодаря чему полушария женского мозга работают более согласовано. В частности, женщины превосходят мужчин в словесном выражении своих чувств, но зато и склонность к переживаниям последних (как и вероятность депрессий) у них намного выше. Характерную российскую особенность, связанную с восприятием и адаптацией чужих идей, в данном контексте можно интерпретировать как избыток женского начала. Одновременно получает объяснение как подчеркнутый литературоцентризм русской культуры, так и способность ее носителей безропотно выдерживать бремя очередных реформ (13).
   По выражению русских евразийцев, на культурно-историческом плане сущность России определяется формулой "ни Европа, ни Азия, но Евразия". Она всегда является чем-то Третьим, не имеющим выражения ни в терминах Востока, ни в терминах Запада. Сохранение этой уникальности относится к числу высших интересов России и серьезно ограничивает спектр потенциальных заимствований. Естественно, ни о какой тотальной китаизации в рамках "евразийского проекта" не может быть и речи.
   Однако на геополитическом уровне ситуация совсем иная. Коль скоро России-Евразии в данный момент противостоит атлантическая Америка, то важнейшей задачей становится превращение "береговых цивилизаций" в своих союзников. Только континентальная интеграция Евразии с центром в России, по мнению евразийцев, может гарантировать всем ее народам действительный суверенитет. "Собирание Империи" здесь предполагает не одно лишь восстановление утраченных регионов, но и включение в новый евразийский стратегический блок государств как континентального Запада (франко-германский блок, например, уже давно тяготеет к освобождению из-под атлантического влияния), так и континентального Востока (Иран, Индию и Японию).
   На первый взгляд, стратегический союз с Китаем вполне вписывается в подобную логику. Просто Ордусь сумела заключить его задолго до появления первых евразийских теоретиков, тем самым автоматически обеспечив глобальный контроль над обоими континентами. Но насколько такой союз был вероятен после распада Монгольской Империи? Для ответа на этот вопрос достаточно обратить внимание на разницу в фазах этногенеза российского и китайского этносов. В России акматическая фаза, когда пассионарное напряжение достигает максимального для данной системы значения, приходится на "смутное время". Вопреки распространенному мифу о безнадежной отсталости допетровской России, именно XVII век стал для нее периодом наивысшего расцвета. Избыточная энергия, которая в фазе подъема тратилась на бурный рост и экспансию, начинает погашаться на внутренние конфликты - неизбежные "болезни роста", сопровождающие любой слишком активный процесс развития.
   А вот для средневекового Китая XVII век ознаменовал начало фазы обскурации - снижение пассионарного напряжения ниже уровня гомеостаза, обычно предшествующее гибели самого этноса. "В середине XVII века прогнившая бюрократия Мин капитулировала перед крестьянским ополчением Ли Цзычена, а последнее было молниеносно разбито кучкой маньчжуров, только что объединенных князем Нурхаци. После этого Китай находился в каталепсии двести лет, что дало повод европейским наблюдателям расценить временную летаргию как неотъемлемое свойство китайской культуры" 18. Маньчжурская династия правила страной вплоть до Синьхайской революции 1911 года, которая ознаменовала начало нового этногенеза. Причем на протяжении всего времени оккупации китайский народ представлял бесправную и угнетенную массу, явно не способную к сколько-нибудь масштабным созидательным усилиям.
   К настоящему времени Китай не только вернул себе государственную самостоятельность, но и вошел в число ведущих держав Азиатско-Тихоокеанского региона. Благодаря пассионарному подъему китайцы успешно преодолели все издержки социалистического эксперимента и теперь уверенно выходят на первое место в мире по производству многих видов промышленной и сельхозпродукции. "Ускоренная модернизация экономики, упрочение положения на международной арене означают возрождение Китая в его прежнем величии в качестве Срединного (центрального по значению для Дальнего Востока) государства. В отличие от России, где идея величия империи восходит к петровским временам (до этого речь шла скорее о религиозно-культурной исключительности - "Москва - третий Рим"), идея величия Китая культивировалась тысячелетиями. Комплекс "младшего брата", сложившийся в отношениях СССР и КНР в 50-х - начале 60-х годов, несвойствен китайцам, и если какое-то время он имел место, то это время уже прошло" 37.
   Сейчас уже скорее Россия напоминает Китай в период Синьхайской революции, когда крушение империи с последующей региональной раздробленностью задержало развитие страны на многие десятилетия. В этих условиях стратегический союз с Китаем крайне проблематичен. Достаточно того очевидного факта, что китайский экономический и демографический потенциал как минимум на порядок превосходит российский. При столь существенной диспропорции придется забыть о равноправном партнерстве, довольствуясь ролью пешки в чужих геополитических играх. И не исключено, что разменной: став китайским вассалом, Россия рискует окончательно потерять Дальний Восток и Восточную Сибирь, а в конечном счете - вообще прекратить существование в качестве самостоятельной державы.
   По инерции евразийские геополитики продолжают относить Китай к Rimland'у. Однако сама китайская элита всегда воспринимала Китай как естественный центр мира, ожидая почтительного отношения к нему со стороны остальных стран. Даже слово "Китай" в буквальном переводе означает "Срединное государство", что как нельзя лучше подходит для нынешних гегемонистских устремлений Поднебесной. "Авторитетные эксперты говорят об образовании "Большого Китая", включающего не только Гонконг, но и Макао, Тайвань, Сингапур. Общий экспортный потенциал этих стран превышает японский и составляет около 474 миллиардов долларов, а общие валютные резервы - 263 миллиарда долларов - им нет равных в мире. <...> "Большой Китай" может вырасти в новую мировую супердержаву, которая в XXI веке оставит далеко позади и Европейский союз, и США" 37.
   Действительно, с объективной точки зрения у Китая шансов на мировое господство больше чем у прочих претендентов. Китайцы - самый многочисленный и сплоченный народ Земли, к тому же находящийся в начальной фазе этногенеза. У них все еще впереди, несмотря на долгую многовековую историю. А внутренняя преемственность цивилизации, культуры и духовной жизни обеспечивает китайскому этносу необходимую политическую стабильность, особенно актуальную в преддверии грядущей борьбы за ресурсы. Поэтому в ближайшие десятилетия следует ожидать дальнейшей экономико-демографической экспансии Китая, причем преимущественно на южном направлении, где находится его главный объект вожделения - Сибирь. И как знать, не появится ли и в самом деле на политической карте мира могучая евразийская держава, успешно конкурирующая с евро-атлантическом миром?
  
   По крайней мере, об одном можно утверждать наверняка: будущая супердержава должна продемонстрировать уровень промышленного развития, сравнимый с ведущими западными странами. Евразийцы, конструируя свою утопическую модель, также планировали сочетать консервативные народнические чаяния с откровенно футуристскими и авангардными мотивами. Они не видели ничего предосудительного в том, чтобы предельное духовное напряжение дополнялось знанием "продвинутых" технологий. Но Ордусь, словно в противовес стандартным представлениям о прогрессе, вовсе не ставит целью достижение научно-технического равновесия с Западом. Более того, она вообще стремится максимально ограничить внедрение любых инноваций.
   "Один европейский писатель - Баг никогда не мог запомнить, как его звали, - в своей странной, математически глубокомысленной сказке о девочке, попавшей в зеркало, почти полтора века назад сформулировал главный принцип варварской добродетели: чтобы оставаться на месте, надо бежать изо всех сил, а чтобы двигаться, надо бежать вдвое быстрее. Или как-то так. Не в точной цитате суть, а в том, что ни этот алгебраический писатель, никто другой там так ни разу и не сказал внятно: куда бежать? Зачем бежать? К кому и от кого бежать? И потому большинство их хитроумок вызывало у всякого нормального человека лишь ощущение подавленности и душевной пустоты. Словно целая неделя наедине с очень дорогостоящей, очень назойливой, очень умелой и совершенно не любящей женщиной.
   Ордусь покупала некоторые из чуждых технологий - но только после длительной, скрупулезной нравственной экспертизы, проведенной поочередно всеми ведомствами Управления Великого Постоянства. Как-то так получалось, что вещи, по-настоящему важные и нужные, ордусяне вполне благополучно изобретали сами.
   Баг с детства и на всю жизнь запомнил рассказ отца о том, как по крайней мере лет двадцать Управление не разрешало первый полет в космос трехступенчатой ракеты, сконструированной калужскими умельцами на основе еще в средние века созданных в Цветущей Средине развлекательных наработок. Ракета давно была построена, поставлена на стартовый стол, но Ведомство Алтарей Гармонии сомневалось в допустимости нарушения взлетающим снарядом и его выхлопной струей озонного слоя земной атмосферы, Ведомство Музыки было категорически против столь сильного и ничем высоким, в сущности, не оправданного зашумления, Ведомство Одеяний всерьез опасалось, что испуганные стартом отары окрестных степей станут непригодны для тонкорунной стрижки; а уж сколько доводов против полета выдвинуло Ведомство Здоровья, и не пересказать... В итоге, построив ракету на восемнадцать лет позже, первыми на Луну попали американцы" 35.
   Некоторым основанием для подобного подхода служат ордусские ресурсы. Контроль над большей частью Евразии позволяет диктовать свои условия "варварской периферии" (при необходимости обменивая нужные технологии на сырье). Но есть еще один важный фактор, не дающий Ордуси превратиться в типичный сырьевой придаток Запада. Дело в том, что помимо физических технологий, преобразующих материальную среду во "вторую природу", существуют гуманитарные технологии. Под ними подразумеваются все социальные механизмы, поддерживающие гармонию между человеком и созданной им техносферой 32.
   Иными словами, в "Евразийской симфонии" описывается мир, в котором доминирующее место занимают гуманитарные технологии. Вследствие такого перекоса практически весь "хай-тек" имеет импортную природу, а сам Запад низводится до "технологического придатка" Ордуси. По-своему забавно (или закономерно?), что Рыбаков, когда-то вдохновлявшийся стругацковским Миром Полдня, в итоге пришел к утопии, более всего напоминающей "застывшую" цивилизацию Тагоры:
   "Три четверти всех мощностей направлено у них на изучение вредных последствий, каковые могут проистечь из открытия, изобретения, нового технологического процесса и так далее. Эта цивилизация кажется нам странной только потому, что мы не способны понять, насколько это интересно - предотвращать вредные последствия, какую массу интеллектуального и эмоционального наслаждения это дает. Тормозить прогресс так же увлекательно, как и творить его, - все зависит от исходной установки и от воспитания" 38.
   Никто не спорит, что "цивилизация гипертрофированной предусмотрительности" имеет массу достоинств. Ведь жизнь дается нам один раз, и было бы глупо усложнять и отягощать ее излишней суетой. Это герои ранних Стругацких лезли из кожи вон, прокладывая путь в Космос на первых, еще во многом несовершенных кораблях. У Рыбакова и Алимова имя легендарного "Хиуса" носит марка автомобиля, на котором с комфортом разъезжают Богдан и Багатур. И более красноречивый символ смены "исходной установки", право же, трудно придумать!
  
  
   Глава 10. Новая надежда
  
   Утром познав истину, вечером можно умереть.
   Конфуций
  
   Видимо, чтобы еще сильнее оттенить счастливый и гармоничный мир Ордуси, Рыбаков параллельно с книгами "Евразийской симфонии" выпустил мрачнейшую антиутопию. Повесть "На будущий год в Москве" - тоже в своем роде альтернатива, только прямо противоположной направленности. Чем-то она напоминает "Человека напротив". Но если там причиной распада России на две соперничающие мини-державы стала победа ГКЧП, то в "Москве", наоборот, именно ориентация на западные каноны демократии (вплоть до передоверия реального управления "заботливым западным дядям") привела к окончательному упразднению российского государства.
   Сбылся кошмарный сон Бережняка: необъявленная война Запада против России увенчалась полной и безоговорочной победой, и теперь на постаменте дирижирующего Ельцина горит золотая надпись: "Россия должна быть ограничена территорией Московской области". Прочие государства на "построссийском пространстве" имеют сходные размеры, кто во что горазд щеголяя вновь обретенным суверенитетом. Так, например, в Петербурге правит сейм, а в Москве - меджлис. И добраться из одного города в другой невозможно без визы и подорожной, для получения которых требуется предварительно обосновать цель поездки. Если получится, конечно.
   Но и это еще не все. Каждую такую микро-страну контролирует местное отделение ОБСЕ, в рамках которого действует комиссия по денацификации. Строго говоря, сам термин "денацификация" появился в 1946 году, когда Контрольный комитет союзников утвердил комплекс мероприятий, направленных на очищение государственной, общественно-политической и экономической жизни Германии от последствий господства фашистского режима. В начале XXI века история повторяется. Вновь евро-атлантический мир празднует победу над очередной тоталитарной империей, и - понятное дело! - никак не обойтись без аналогичной процедуры в отношении ее подданных.
   Истребление имперского сознания в бывших "россиянах" сопровождается запретом практически всего советского культурного наследия. Под предлогом противодействия националистическим традициям из библиотек изымаются книги - от произведений "ярого сталиниста и несомненного предтечи красно-коричневых" Симонова до "безграмотной и безответственной стряпни некоего полумифического Зайчика, имевшего наглость намекать, будто вовлечение всего человечества в свободный рынок евро-атлантического типа не тождественно историческому прогрессу". О советских фильмах нечего и говорить. Даже хранение видеокассет с каким-нибудь "Иваном Васильевичем" чревато серьезными неприятностями. Ведь эта комедия только на первый взгляд кажется совершенно безобидной: "В горячке первых лет демократизации уже сама сюжетная канва - будто российский ученый оказался способен у себя на дому сделать некое гениальное открытие или изобретение, еще не сделанное в цивилизованных странах, - выглядела прямым вызовом. <...> А недвусмысленно высказанное осуждение возвращения шведской короне насильственно захваченной Московией исконно шведской территории - так называемой Кемской волости?" 39.
   Впрочем, с появлением на политической арене новых членов Европейского Союза проблема спорных территорий только обострилась. Конфликты кое-где перерастали в настоящие войны, но "мировая общественность" предпочитала закрывать на них глаза, поскольку установленные правила игры при этом не нарушались. Во всех боевых действиях участвовали, как правило, наемники - "бандформирования" по официальной версии, которых регулярные вооруженные силы с обеих сторон почему-то никак не могли поймать. А на нет - и суда (то бишь Гаагского трибунала) нет.
   Что касается российской науки, то она полностью прекратила свое существование. Сделан еще один шаг на пути к прогрессу - по крайней мере, с точки зрения "мировой общественности". В качестве ее полномочного представителя на страницах повести возникает главный редактор "Русской газеты" господин Дарт, разъясняющий своему недотепистому сотруднику: "Добрый и бескорыстный - плохой потребитель. А при современных масштабах и темпах производства каждый потребитель на счету! Даже просто порядочный и творческий человек - уже проблема, потому что, во-первых, у него всегда меньше денег для покупок, ведь он порядочный. Порядочный журналист всегда беднее непорядочного журналиста, и порядочный миллионер всегда беднее непорядочного миллионера, это печально, но это среднестатистический факт... <...> Во-вторых, ему некогда покупать, он старается сам создавать - а зачем? На Западе все уже создано, магазины ломятся, в том числе и книжные... только покупать некому!"
   Вышеупомянутый сотрудник - один из главных героев "Москвы" Алексей Небошлепов - настолько мягок и беззлобен, что даже люди намного младше его с первых же минут знакомства предпочитают уменьшительное Лёка. Подобно Симагину с Сошниковым он, безусловно, принадлежит к той самой вымирающей категории "плохих потребителей". Но это еще полбеды. Гораздо хуже, когда тебя без зазрения "потребляет" твое же собственное окружение: "Сколько помнил себя Лёка Небошлепов, всяк раньше или позже ему говорил: ты же умный (славный, добрый, сильный, очень порядочный, настоящий друг, все понимаешь - нужное подчеркнуть). А потом делал из этого предварительного тезиса неизбежный вывод: поэтому ты и уступи".
   Бывают люди, органически неспособные настаивать на собственной правоте. Они настолько остро чувствуют правоту собеседника, что лучше предпочтут уступить, чем вынудить (пусть даже невольно) другого человека подчиниться чужому для него мнению. Но только законченный идеалист надеется столь "возвышенным" поведением пробудить в оппоненте чувство вины за свою несговорчивость.
   "Все на самом деле наоборот: кто уступает, тот и виноват. Чем больше уступаешь - тем больше виноват. Невиновен лишь тот, кому подчиняются; тот, кто подчиняется, - всегда козел отпущения. Так человек воспринимает мир" 39. Точнее, таковы подсознательные установки, доставшиеся нам от животного мира. У любых существ, ведущих групповой образ жизни, непременно присутствует внутригрупповая иерархия, определяющая доступ к всевозможным ресурсам. И тот, кто предпочитает всегда уступать, автоматически попадает в разряд наиболее презираемых членов группы.
   Поскольку подобные установки действуют на дорассудочном уровне, от них не застрахованы и вполне, казалось бы, цивилизованные люди. Формально Лёка - талантливый журналист из категории "золотых перьев", которым прощаются все их чудачества. Господин Дарт даже по-своему его уважает: "Идеалист сорока пяти, что ли, а то и сорока восьми лет... таких надо заносить в Красную Книгу". Он и сам когда-то - еще во времена "Саюдиса" - был не чужд идеализма, пока "старшие товарищи" не помогли понять истинную цену красивых фраз. А вот Небошлепову помочь уже невозможно.
   Наивысшей точкой его карьеры стал короткий период перестроечной эйфории. Идеалистические настроения, охватившие в тот момент самые широкие слои общества, стремительно вознесли на вершину литературного Олимпа первых критиков административно-командной системы, среди которых оказался и Небошлепов. Но мечтатели о "качественно иных" мирах, как и следовало ожидать, были не в состоянии конкурировать с сугубыми прагматиками, мечтающими лишь о рекордных гонорарах. Эйфория постепенно уступила место разочарованию, а дальше все заслонили проблемы элементарного выживания в стране рухнувшего социализма.
  
   Измениться для идеалиста - значит изменить самому себе. И пусть у него где-то в глубине "образа я" сохранились прежние идеалы, он все равно чувствует себя виноватым за все то, что не смог совершить - хотя бы немного, но подкорректировать ход истории, подтолкнув ее в более справедливом и мудром направлении. Постепенно складывающееся убеждение "я плохой" встречает полное одобрение со стороны близких, для которых "козел отпущения" гораздо полезнее, чем "безупречный праведник" в белых одеждах. Всегда приятно убедиться, что есть кто-то, стоящий на иерархической лестнице ниже тебя. В общем, получите СДУ по полной программе.
   По этой же причине семейная эпопея Лёки достаточно быстро завершилась предсказуемым финалом. Самоуничижение - пожалуй, наихудшая стратегия в отношениях с женщинами. Они еще могут полюбить непризнанного гения, но у откровенного неудачника нет никаких шансов на ответное чувство. В лучшем случае любовь подменяется психологической манипуляцией. "Понадобилось много лет, чтобы Небошлепов понял: Маше вовсе не хочется убедиться в том, что он - хороший. Ей хорошо, когда он плохой. Ей вовсе не нужно, чтобы он наконец искупил свою вину. Ей удобно, когда он виноват и пожизненно продолжает искупать, ибо тот, кто виноват, - исполняет все обязанности, а тот, кто прав, - имеет все права".
   Но рано или поздно наступает момент, когда не остается "ни совести, ни убеждений, ни любви". К началу повествования в "Москве" Неболешов уже пятый год ведет затворнический образ жизни. Как и Симагин в "Человеке напротив", он предпочел прозябание на грани нищеты в качестве наиболее доступного способа сохранить хотя бы толику прежнего "образа я". Единственное отличие заключается в том, что "сверхчеловек" Симагин сделал этот выбор от избытка силы, а Небошлепов - от ее недостатка. Результат между тем оказался одинаков.
   Согласно Рыбакову, аналогичная история произошла и с нашей страной, поскольку в политике действуют те же законы животного мира. Уступил, пусть даже в мелочи, ничего не потребовав взамен - следовательно, продемонстрировал слабость. Добровольно отдал все свои завоевания на милость победителю - и ты уже политический труп. Нет, сначала тебя, конечно, поздравят с "новым мышлением" и восторженно поаплодируют приобщению к "общечеловеческим ценностям". А потом просто съедят. Под предлогом искоренения тоталитаризма и православно-имперской ментальности. Сама фамилия Небошлепов словно подсказывает: мол, прошлепал ты свое небо, советский идеалист!
   Расхлебывать "построссийское" варево приходится его сыну Леньке (школьное прозвище - Лэй). Собственно, повесть и начинается с описания школьного урока истории, на котором излагается "идеологически правильная" версия Второй мировой войны. Кровавый кремлевский диктатор специально спровоцировал нападение Гитлера, чтобы выставить свой режим жертвой агрессии и получить поддержку могучих западных демократий. Руками последних он разделался с конкурентом и сам чуть было не влился в мировое сообщество, из-за чего над всем человечеством нависла смертельная опасность... Даже Лэй, обычный подросток, не склонный докапываться до истины, чувствует фальшь в таком нарочитом подчеркивании негатива: "врать про себя, чтобы выглядеть получше, - естественно, по жизни все нормальные так делают. Иначе на рынке и пяти минут не продержишься, схарчат. А вот врать про себя, чтобы выглядеть хуже... Дурка, в натуре".
   Словно для полноты картины этой самой "дурки" на урок врывается разгневанная завучиха по прозвищу Обся Руся с известием, достойным финала "Ревизора". Произошло немыслимое: кто-то из учеников 10 "б" класса несколько дней назад устроил у себя на дому тайный просмотр запрещенного фильма! А поскольку информация об этом поступила в виде анонимного доноса, то начинается изматывающая процедура дознания: по совместительству завучи выполняли обязанности школьных наблюдателей комиссии ОБСЕ (откуда и взялось столь "говорящее" прозвище для конкретной Русланы Викторовны) и расследование подобных инцидентов входило в их прямую обязанность.
   В роли организатора просмотра был уличен Лэй, который, конечно же, отказался выдавать товарищей. Но гораздо интереснее происхождение "тоталитарной" видеокассеты. Когда Небошлепов окончательно решил уйти из семьи, он оставил для подрастающего сына подборку лучших советских фильмов - "Доживем до понедельника", "Иван Васильевич...", "А зори здесь тихие" и тому подобных. "Это была своего рода посылка в будущее, наследство фаэтонцев". Шесть видеокассет, предусмотрительно спрятанных глубоко на антресолях, являли наглядное свидетельство какой-то иной жизни, которую Лэй никогда не знал, но сразу же почувствовал ее притягательности. И стремление поделиться найденным сокровищем с друзьями диктовалось не в последнюю очередь бессознательным желанием распространить новую систему ценностей на окружающих.
   Сам Небошлепов в это время, отрабатывая поручение Дарта, вынужден присутствовать в Санкт-Петербургском научном центре на торжественном заседании, посвященном третьей годовщине роспуска Российской Академии наук. На трибуне витийствует некто Акишин, профессиональный шарлатан, который по-настоящему умел только одно - выбивать ассигнования под баснословные прожекты (14). Ему удалось пережить перестроечную эпоху, когда во власть пришли люди, способные дать квалифицированную оценку его псевдонаучной деятельности. От тюрьмы Акишина спас только развал Союза, после чего дележ остатков союзной казны превратился уже во вполне легальное занятие. Но времена изменились, и теперь он гордо именует себя "главным ученым", заверяя собравшихся в скором создании промышленной модели торсионного генератора. Гордиться и правда есть чем: достаточно лишь посмотреть по сторонам.
   В главном здании бывшего Физико-технического института имени А. Ф. Иоффе - знаменитого Физтеха - открылся ресторан еврейской кухни "Старый Йоффе". Причем обыгрыванием прежнего названия дело не ограничилось. Автор, видимо вспомнив о своей удачной придумке с кафе "Бандьера росса", подробно описывает интерьер ресторанного зала, декорированного в "научном" стиле: по обе стороны дверей громадные ржавые трансформаторы, столики выполнены в виде первых советских ламповых компьютеров, на стенах символические изображения атома перемежаются лозунгами: "Наш советский мирный атом вся Европа кроет матом!" Названия блюд также "в тему": "окорочка радиоактивные", "голубцы "Токамак"", "котлеты по-ускорительски", "язык из синхрофазотрона"...
   А в соседних корпусах не менее знаменитого Политеха процветает Академия оккультных наук. Там, судя по докладу Акишина, творятся еще более удивительные вещи, чем в пресловутом НИИЧАВО. Освободившись от "тоталитарного" груза в виде ученых званий, ВАКов и независимых экспертиз, свежеиспеченные "маги" вовсю доказывают внефизическое и надвременное существование Бога, измеряют вес души и меняют усилием воли скорость распада урана и стронция. Благо новые сверхчувственные методы уже не требуют точных приборов, повторяемости результатов и прочей мишуры, только осложняющей процесс познания. На недоуменный вопрос одной из слушательниц, почему в странах Запада продолжают отдавать предпочтение традиционным направлениям, Акишин снисходительно разъясняет: "мы ведь только что говорили о том, что проникновение в тонкие миры может быть исключительно информационным, сиречь духовным. Западные люди с их обедненной духовностью не способны на него!" Куда уж им, убогим... По части духовности мы давно "впереди планеты всей".
  
   Скорее всего, Рыбаков не случайно в своей антиутопии ограничился демонстрацией состояния школьного образования и науки. Ведь успехи в этих двух сферах принято считать едва ли не главными достижениями советской цивилизации. Поэтому вполне логично, что именно они становятся первоочередными жертвами денацификации. Всемирная Организация Здравоохранения своевременно приходит к выводу о пользе для построссийских детей умеренных доз алкоголя (якобы способствующих социальной адаптации и усвоению нового материала), и всем школьным буфетам рекомендовано постоянно иметь в продаже напитки типа пива и джин-тоника. О советской же науке напоминают лишь страшилка про учиненный неграмотными коммунистами Чернобыль да "радиоактивные" окорочка в ресторанном меню.
   "Есть люди, для которых рынок, и есть люди, которые для рынка", - невольно проговорился в разговоре с Лёкой господин Дарт. Таким образом, мы приходим к схеме разделения технологий, знакомой нам еще по "Евразийской симфонии": есть мир западной демократии (Европейский Союз), монополизирующий рынок физических инновационных технологий, и есть мир построссийской демократии, выступающий в роли их потребителя. "Продвинутые" европейцы даже готовы тратить колоссальные деньги ради того, чтобы на "построссийском пространстве" могла процветать одна лишь псевдонаука.
   В свою очередь, данная территория является объектом применения особых гуманитарных технологий (вспомним ту же денацификацию). Только здесь они, в отличие от Ордуси, имеют "противоположный знак", способствуя росту инферно. Если в качестве меры для сравнения взять качество жизни в Советском Союзе, то в Ордуси средний "по социуму" уровень инферно будет существенно ниже, а в построссийской демократии - наоборот, выше.
   Кстати, Небошлепов тоже гуманитарий, и работая в качестве журналиста, объективно способствует промыванию мозгов своих соотечественников. Хотя он всячески бежит этой неприятной обязанности, деньги ему платят отнюдь не за воспевание православно-имперских ценностей. Вот и репортаж с оккультного паноптикума должен внести очередную лепту в процесс освобождения построссийского общественного сознания от пережитков советского прошлого. Но среди псевдоученых всех мастей Небошлепову неожиданно попадается человек совсем другой породы, встреча с которым ломает намеченные планы. Иван Обиванкин, "последний из могикан" представителей традиционной науки и злейший враг Акишина, тайком пробирается на заседание в надежде найти кого-нибудь из бывших коллег. Ему нужна помощь, на худой конец сгодится и журналист, еще не окончательно утративший совесть.
   Лёка, разумеется, был не в силах отказать. Да и новый знакомец производил сильное впечатление: "Высокий, худой и жилистый, с сильным, лобастым лицом и мощными надбровьями, с седой бородой... Ему бы в кино вождей играть или могучих чародеев..." Про себя Лёка называет его "пришельцем из прошлого": судя по острой реакции даже на мелкие построссийские реалии, он словно "на машине времени прибыл из позднего Совдепа". По крайней мере, в мире "всеобъемлющего рынка" Обиванкин не ориентируется совершенно. Но он твердо знает одно: ему крайне необходимо попасть в Москву. От этого зависит, быть может, вся дальнейшая судьба России, поэтому он и готов рискнуть, доверяясь, по сути, случайному человеку...
   Несокрушимая уверенность Обиванкина в своей правоте буквально "продавливает" окружающую реальность, вынуждая даже абсолютно посторонних людей содействовать выполнению его миссии. Стоило Небошлепову сделать лишь шаг навстречу, как его тут же захлестнул водоворот событий. Он и без того разрывался между необходимостью писать репортаж и бежать в ОВИР - оформлять подорожную на поездку к умирающей в Подмосковье родственнице. Но пока Лёка пытался понять, чего же хочет от него этот странный человек, на него неожиданно натыкается Лэй, которому мстительная Обся Руся приказала привести в школу непременно обоих родителей.
   Поставленный перед необходимостью срочно распутывать узлы, завязанные еще годы назад, Небошлепов к своему удивлению обнаруживает недюжинные организаторские и дипломатические способности, помогающие сходу "щелкать" еще недавно казавшиеся неразрешимыми проблемы. Лэй почувствовал, что сбежавший папашка, оказывается, "нормальный чувак", и на первом после пятилетнего перерыва семейном совете решительно настаивает на поездке вместе с ним (к тому же это удачный повод избежать неприятного визита в школу). Одновременно Небошлепов находит благовидный предлог, позволяющий на вполне законных основаниях вписать Обиванкина в подорожную. И не просто находит, а разрабатывает полноценную легенду, успешно выдержавшую испытание в ОВИРе.
   Пока отец с сыном и примкнувшим к ним Обиванкиным спешат на вокзал, самое время задуматься об особенностях страны, к судьбе которой столь неравнодушны рыбаковские герои. В предыдущей главе уже отмечалось, что российский менталитет имеет явно выраженную женскую природу. Не случайно у истоков российской государственности мы находим миф о призвании "варягов" - типичных брутальных мачо, символизирующих хронический недостаток организующего и повелевающего мужского начала. Да и в дальнейшем власть в России всегда воспринималась как проявление некой внешней по отношению к "простому" народу силы, пусть и жизненно необходимой, но абсолютно ему чужеродной.
   Помимо воли, к характерным мужским чертам также относится способность к рациональному мышлению. Невозможность понять "умом" (то есть перевести на стандартный "государев язык") собственную национальную природу была одной из основных причин, побуждающей российскую элиту заимствовать официальную идеологию где-нибудь "на стороне". Причем в равной степени как с Востока (византийское христианство), так и с Запада (немецкий коммунизм).
   Иначе говоря, в России периодически производится полная "перезагрузка" "я-концепции" с более-менее катастрофическими последствиями для всех существующих жизненных укладов. Такая особенность, кстати, полностью обессмысливает перенимание китайского опыта, который целиком основан на преемственности цивилизации и духовной жизни. У нас же они сосуществуют порознь, и связать их между собой на некоей "русской основе" пока еще не удавалось никому. Но в состоянии "культурной беспочвенности" есть и свои достоинства. Легкость, с которой русский народ примеряет на себя самые разнообразные маски, порождает знаменитый феномен всеотзывчивости - способности понять другого, как самого себя (и даже лучше). Подобно женщине, "русская душа" искренне верит красивым словам и идеям, даже если они весьма далеки от реальной жизни.
   С этой точки зрения Россия - безусловно идеократическая страна. Она держится на идее ("Третьего Рима" или коммунизма - не столь уж важно). И когда идея дискредитирует себя, страна разваливается. Типичные рыбаковские герои - Симагин, Сошников или Небошлепов - могут служить олицетворением данного "идеократического начала", составляющего отличительную особенность российского этноса. В терминах гумилевской классификации речь идет об особой разновидности субпассионариев, у которых "влечение к абстрактным ценностям истины, красоты и справедливости" преобладает над всеми прочими социальными и животными инстинктами. Ранее мы предложили называть таких людей созерцателями 40.
   Из-за нехватки энергии созерцатели вынуждены подчиняться внешним правилам поведения, навязываемого социумом. Поэтому полностью реализовать свой творческий потенциал они способны только в редких случаях, когда попадают в "творческое" окружение - те же наукограды, например. Для созерцателей-гуманитариев требуемый микроклимат обеспечивают всевозможные творческие союзы и группы, где царят дружеские неформальные отношения. Отсюда берет начало мечта о мире, в котором "нет взаимосопротивления, а только взаимопроникновение" - подлинном рае созерцателей. (Впрочем, там и не остается ничего другого, кроме как предаваться совместному созерцанию.)
  
   В отличие от гуманитария Небошлепова Обиванкин - настоящий фанатик науки. Типичный пассионарий, способный действовать вопреки давлению социальной среды. Насколько можно судить, его работа имела непосредственное отношение к советской космической программе. Незадолго до развала Союза возглавляемая им лаборатория занималась весьма перспективными экспериментами по овладению эффектом антигравитации. Но и после упразднения традиционной науки он не сдался, сумев уже в одиночку довести до ума действующую модель антигравитатора. Модель получилась компактной - по размерам не превышающая симагинский биоспектральный излучатель. Если бы она вдобавок успешно прошла испытание...
   Это вам не какая-нибудь "торсионная" афера. Здесь пахнет настоящей технологической революцией, открывающей перед человечеством новую эпоху. Уходят в прошлое двигатели внутреннего сгорания, резко падает потребность индустрии в нефти, вокруг которой вращается вся мировая политика последних десятилетий. А в итоге, не исключено, меняется и весь геополитический расклад в планетарном масштабе. Единственная загвоздка: исходный экспериментальный образец был "заточен" под приборный и энергетический комплексы "Бурана", на котором его первоначально и предполагалось испытывать. Между тем последний уцелевший корабль находится в московском "парке развлечений и аттракционов имени Эдуарда Амвросиевича Козырева" (15) - фактически в другом государстве, куда самостоятельно добраться Обиванкин даже не рассчитывал.
   "Путешествие из Петербурга в Москву" занимает в повести важное, даже можно сказать сакральное место. Само ее название "На будущий год в Москве" является парафразом пасхального пожелания евреев: "На будущий год в Иерусалиме!" А для тех, кто не понял, Рыбаков устами эпизодического персонажа, еврейского мальчика Натана, объясняет: "Это фраза такая. Про Ерушалаим. Там же в первом веке чумовая заваруха была, римляки всех растрясли налево-направо, получилось рассеяние. Я вообще-то пацан не кошерный... эрудицией не угнетен и до тонкостей тебе все это не перетру - но дед, помню, грузил, что если о чем-нибудь просишь Бога, эту фразу как бы надо в молитву вставлять. <...> Он говорил так: на следующий год - в возрожденном Иерусалиме! Типа - вот надеемся, что уже в будущем году мы с вами вернемся в Иерусалим и отстроим его заново".
   Натан - друг Лэя и единственный из его компании, кто не побоялся признаться, что смотрел запрещенный фильм. "Еврейская" тема промелькнула и исчезла, зафиксировав у читателя требуемую ассоциацию. Советские люди - те же евреи, утратившие свою родину. Москва - столица Советской Империи, которая была, помимо прочего, еще и средоточием прорывных технологий. Один из их последних творцов до сих пор не теряет надежды вернуть стране былое величие. В пустой ночной электричке, увозящей наших героев к вожделенной цели, происходит настоящий разговор:
   "- И чего вы хотите добиться? - негромко спросил Лёка.
   - Возрождения, - так же сдержанно ответил Обиванкин. - Это будет... я надеюсь, что это будет... прорыв. Знак народу, что не все здесь еще продано или сгнило за ненадобностью. Люди увидят, что есть еще великие цели и что, самое главное, они достижимы. Вы помните Гагарина? Какая радость, какая бескорыстная энергия кипела! И как бездарно она была растрачена тогдашним руководством впустую, на глупости, мерзости... Мы все давно тоскуем по Усилию. По Благородному Усилию с большой буквы. С тоски мы шалеем. Я в том уверен..."
   Больше Небошлепову ничего и не надо. Самое главное он уже услышал, хотя еще не до конца понимает, почему так легко стало дышать: "будто ему давным-давно не хватало воздуха - а вот теперь кто-то сбросил колпак, под которым его душили много лет". Мучительный "паралич от вины" наконец-то закончился. Теперь - время действовать.
   Но далеко не все из окружения героев заинтересованы в успехе поездки. Акишин наметанным глазом заприметив Обиванкина, беседующего с известным журналистом, поспешил принять предупредительные меры. Сообщение о пробравшемся на закрытое заседание "красно-коричневом ракетчике", по которому плачет Гаагский трибунал, было с вниманием воспринято соответствующими органами. КГБ - это прошлый век и вообще тоталитаризм. Однако кто же спорит, что любая демократия должна уметь защищаться от внутреннего врага? И вот уже какой-нибудь неприметный "Международный фонд содействия развитию славянской письменности имени генерала Калугина" раскинул свои наблюдательные и прочие отделы, укомплектованные профессионалами из бывших советских спецслужб, на всем построссийском пространстве...
   Гнат Соляк тоже из бывших. Когда-то бравый спецназовец восторженно приветствовал освобождение родной Украины от советского ига. Но "тоталитарная идеология" (то бишь советский интернационализм) как застряла в костях с пионерских времен, так и не давала Гнату стать истинно свободным человеком. После превращения его "малой родины" фактически в колонию "Евросюза, НАТО и бог знает чего еще столь же гуманного и цивилизованного" он подался в наемники, благо военных конфликтов хватало. Душевного спокойствия подобная смена занятий, естественно, не принесла, а во время последней операции (на литовско-польской границе, где уже не первый год шла "ночная война" из-за очередной спорной территории) так и вообще получился казус. Вместо того чтобы взять с поличным неуловимую поджигательницу, за которой весь его отряд гонялся пять дней, Гнат ее просто отпустил.
   То ли пресловутая идеология, то ли просто совесть не позволила Гнату отдать пятнадцатилетнюю девочку на верную смерть. Его наниматель господин Вэйдер отреагировал незамедлительно, уволив потерявшего квалификацию сотрудника с "волчьим билетом". В поисках очередного хозяина Гнат заглянул к знакомому, работавшему в упомянутом "Международном фонде", где ему попалась свежая ориентировка на Обиванкина. Постепенно созрел безумный план: самому найти подозрительного ученого, продемонстрировав способность к сыскной работе. Далее, подобно Небошлепову, он и оглянуться не успел, как оказался в числе добровольных помощников "престарелого чародея". Да и просто понравились ему эти люди - все ж таки чувствуется "советская косточка"! "А не ровен час, они и впрямь свое величие восстановят?"
   Интересно, что столь разношерстная, на первый взгляд, компания на самом деле представляет традиционную общину в миниатюре: при ближайшем рассмотрении за каждым ее членом закреплены строго определенные функции, соответствующие одному из основных человеческих типов. Обиванкин, как и полагается Брахману, является носителем высших истин. Ему не нужно отягощать свой ум решением бытовых или хозяйственных проблем. Это удел Небошлепова - найти место, где можно вкусно и недорого перекусить, узнать расписание поездов, вовремя купить билеты... И хотя его текущий род деятельности не требует качеств Вайшьи, с их исполнением Лёка справляется вполне прилично. В обязанности Гната - профессионального Кшатрия - входит преимущественно "силовая поддержка". Он незаменим, когда требуется нейтрализовать излишне ретивых стражей порядка или незаметно проникнуть в парк аттракционов.
   Еще интереснее сопоставить "Москву" со "Звездными войнами". Сюжет повести откровенно копирует начало "Эпизода IV": "последний джедай" находит потенциального обладателя Силы, побуждая его вступить в борьбу против Империи Зла... Опять же, для самых непонятливых автор прямо в тексте сравнивает Обиванкина с "Оби ван Кенноби". Но и прочие его герои имеют свои прототипы среди персонажей лукасовской саги, на что указывают даже их имена. Лёка Небошлепов - это, разумеется, Люк Скайуокер, а его сына Лэя можно соотнести с сестрой Люка - Леей. Наемник Гнат Соляк - вылитый авантюрист Хан Соло. Работодатели Лёки и Гната - господин Дарт и господин Вэйдер - вместе образуют коллективный портрет "императорского наместника", зловещего Дарта Вейдера (16).
  
   Повесть обрывается в момент кульминации. Героям не без приключений удалось доехать до Москвы и проникнуть на корабль, где Обиванкин устанавливает свой антигравитатор. Остается только его включить. Но тут возникает неожиданная проблема:
   "- А куда вы хотите лететь? - тихонько спросил Лэй.
   - Не знаю, - безжизненно сказал Обиванкин. - Даже не задумывался. Просто очень хотелось... взлететь".
   Действительно, куда лететь? В какое "светлое будущее"? У героев "Звездных войн", по крайней мере, была четкая цель - добраться до штаба повстанцев. За их спиной незримо стояла целая армия, готовая на равных сражаться с имперскими войсками. Однако для наших персонажей все перспективы связаны с прошлой эпохой, уже безнадежно утраченной. Им гораздо больше подошла бы машина времени - не зря "Иван Васильевич..." упоминается на первых же страницах "Москвы". Кстати, в фильме "гениальное изобретение российского ученого" позволяло перемещаться по временной оси только в одном направлении - в прошлое (и обратно).
   Автор так и оставляет своих героев на перепутье: свой выбор они уже сделали, окончательно отказавшись от возвращения в прежнюю "построссийскую" жизнь. Хотя возможные моральные издержки "Усилия с большой буквы" не могут не тревожить "гуманитарную" совесть Лёки. Сам Обиванкин свято верит в то, что "одно большое свершение решает тысячи мелких проблем". Овладение антигравитацией наверняка способно изменить мир. Но станет ли он от этого лучше? Ведь все технологические достижения, которыми по праву гордится Обиванкин, не сумели предотвратить гибель советской цивилизации.
  
  
   Глава 11. Марсианские хроники
  
   ...гомеостаты начнут оказывать на судьбу
   людей влияние, очень часто непредвиденное
   их творцами, и дело может дойти до краха
   экономики страны в целом просто потому,
   что какой-то из гомеостатов слишком хорошо
   справлялся с порученным ему делом, сметая
   всех своих конкурентов.
   С. Лем
  
   Поражение Советского Союза в "Третьей мировой войне" давно считается самоочевидным фактом. Но нельзя не отметить весьма странный характер этой "войны миров". Боевые треножники и другие достижения военной мысли, столь блестяще описанные Уэллсом, оказались в данном случае излишними (17). События развивались по иному - бескровному - сценарию, более всего напоминающему "второе нашествие марсиан" из одноименной повести Стругацких 41.
   Марсиане у Стругацких действуют исключительно гуманно и даже, не побоимся этого слова, либерально, ни разу не нарушив земное законодательство. Да и нужна им не кровь, а всего-навсего желудочный сок. Взамен они готовы облагодетельствовать людей, решив за них многие "больные" проблемы - например, проблему наркомании. Причем все это за свой собственный счет. Обыватели не успевают закрывать рот от удивления - настолько стремительны перемены, происходящие прямо на их глазах.
   Как только желудочный сок был приравнен к денежным единицам, у донорских пунктов сразу же выстроились настоящие очереди. Одновременно марсиане инициируют аграрную реформу: вместо традиционной пшеницы отныне предписывается выращивать некий новый злак непривычного синего цвета, якобы обладающий массой достоинств. Он действительно отличается бурным ростом, неумолимо вытесняя с земных полей все прочие культуры. А изготовленный из него синий хлеб пользуется большой популярностью у населения, опять же вытесняя все прочие продукты питания. Самые предприимчивые уже наладили производство отличного синего самогона: "От синюховки неприятная отрыжка, но она дешева, пьется очень легко и дает приятное, веселое опьянение".
   Под шумок начинается всеобщая демобилизация, а затем и полная демилитаризация, воспринятая обывателями с энтузиазмом: "Слава богу, наконец-то додумались! Надо понимать, что марсиане взяли дело обороны целиком в свои руки, и нам теперь эта оборона не будет стоить ни гроша, если не считать, конечно, желудочного сока". Кстати, синюховка, употребляемая "в умеренных, но достаточных количествах", по слухам весьма способствует выработке последнего. Просто не жизнь, а сказка! И когда в небе "торжественно и чудно" проплывают сияющие огнями корабли новоявленных "миротворцев", они уже не вызывают никаких иных чувств, кроме безоговорочного восхищения.
   Только отдельные маргиналы, наподобие "философиста" Харона - главного редактора маленькой провинциальной газеты, по инерции еще кричат о страшной угрозе, нависшей над земной культурой. Справедливости ради следует добавить, что именно СМИ начали кампанию по пропаганде "марсианских ценностей", увенчавшуюся столь сокрушительным (во всех смыслах) успехом. Сами марсиане вообще предпочитают не показываться на глаза, осуществляя "перестройку" сельского хозяйства руками правительственных чиновников. Такая стратегия, как выяснилось, намного эффективнее военного вторжения. Ведь в худшем случае взбудораженные обыватели выплеснут свой пыл на обсуждение разнообразных конспирологических версий:
   "Все эти разговоры о марсианах - это, конечно, искаженные отголоски истинных событий. Заговорщики всегда обожали громкое, таинственно звучащее слово, и не исключено, что теперь они называют себя "марсианами", или каким-нибудь "обществом по благоустройству планеты Марс", или, скажем, "марсианским возрождением". <...> Что остается непонятным, так это неприязнь путчистов к пшенице и нелепая их заинтересованность в желудочном соке" 41.
   Харон вот сразу понял, какие перспективы сулит низведение человека до "фабрики желудочного сока". Но что-либо изменить он уже не в силах. Как выразился по сходному поводу Сошников, "понятие культуры свелось к понятию культуры потребления". Обыватели знай себе наворачивают синий хлеб за обе щеки, да похваливают. Похоже, к этому продукту (не говоря уже о синюховке) со временем возникает привыкание. Подозрения перерастают в уверенность, если вспомнить о той решительности, с которой марсиане ликвидировали наркомафию. Конкуренты им явно ни к чему.
   Цель можно считать достигнутой. Наступает величайшая из эпох - Эпоха Удовлетворения Желаний. "Культура и вообще весь прогресс потеряли всяческий смысл. Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужны институты и лаборатории, не нужна общественная мысль, философия, литература, - словом, не нужно все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией" 41. С этой точки зрения "Второе нашествие" представляет своеобразное продолжение "Хищных вещей века", где Стругацкие впервые описали общество "нового типа", тогда еще только возникающее в наиболее развитых странах Запада. Политика марсиан символизирует следующий этап его развития - активную экспансию в планетарном масштабе.
  
   Но откуда же взялись эти загадочные чужаки? В поисках ответа обратимся к трудам А. Зиновьева, одного из самых бескомпромиссных исследователей социальной природы человека. Хотя в качестве философа и социолога он по нынешним временам не очень популярен: откровенное нежелание играть по "академическим" правилам фактически привело к его полному отторжению официальной наукой. Впрочем, перехлестов у Зиновьева хватало не только в интеллектуальной сфере.
   Жизненные перипетии неугомонного профессора логики гораздо больше напоминают хароновские метания. Даже сделав успешную по советским меркам карьеру, Зиновьев не оставил фрондерских привычек, в итоге доведших его до эмиграции. (Харон, соответственно, сгоряча примкнул к антимарсианскому движению.) Однако и там он не сумел (точнее, не захотел) найти общий язык с диссидентской элитой. А после распада Советского Союза недавний антисоветчик и вовсе превратился едва ли не в апологета коммунистического строя, чем изрядно удивил всех знавших его людей.
   Изменение взглядов произошло не вдруг. Зиновьев с самого начала горбачевской "перестройки" не питал никаких иллюзий относительно ее финала, предсказанного им еще в "Катастройке" - едкой сатире на правление "реформаторов". И вторично удивил эмигрантское сообщество своим решением вернуться на родину - вопреки всем, казалось бы, разумным доводам. Как и в случае с возвращением Харона, новая власть не имела ничего против "разумной оппозиции": "Они предлагают нам бороться с ними легальными средствами, гарантируя полную свободу печати и собраний. Славные ребята - марсиане, верно?"
   Харон, правда, собирался найти "правильные слова", позволяющие дать достойный отпор непрошеным гостям на страницах своей газеты. Но верится в это с трудом: судя по аппетиту, с которым он уплетает синий хлеб, у марсиан в скором времени станет на одного донора больше. В отличие от диссидентствующего журналиста Зиновьеву удалось разработать целую теорию "марсианского" общества, отдельные положения которой представляют для нас непосредственный интерес.
   По мнению профессора, социальный строй современных западных стран уже давно не сводится ни к капитализму, ни к демократии. Он представляет такое же уникальное образование, не имеющее аналогов в человеческой истории, как и советский режим (в зиновьевской терминологии - "реальный коммунизм"). Это своего рода "надстройка" - общество второго уровня, воздвигнутое над традиционными национальными государствами. Данный феномен Зиновьев, по аналогии с коммунизмом, окрестил западнизмом.
   Западнизм - закономерный результат развития человеческой цивилизации, знаменующий переход на следующий эволюционный уровень. Вообще любой социум, согласно Зиновьеву, в процессе эволюции проходит три стадии: предобщество, общество и сверхобщество. Если обратиться к традиционной терминологии, то предобщество соответствует первобытно-общинному строю, общество - государственно-цивилизационным формам жизни (включая рабовладельческий, феодальный и капиталистический строй). Сверхобщество, таким образом, являет собой уже постцивилизационную (или, если угодно, сверхцивилизационную) стадию. Неудивительно, что все прочие социальные структуры рассматриваются его обитателями исключительно с утилитарной точки зрения: "Отношение западнизма к общечеловеческой среде подобно отношению животного мира к растительному, высших видов животных к низшим, человечества к животному миру" 42.
   Более того, на этой стадии меняется и сам характер социальной эволюции. Она в значительной степени утрачивает свой стихийный характер, поскольку "надстройка" одновременно выступает в роли высшего органа, не только управляющего сверхобществом, но и направляющего его развитие. Причем совершенно не важно, насколько разумными или, наоборот, безумными являются намерения "сверхобщественной" элиты. Главное, что будущее теперь можно планировать точно так же, как планируется любой сложный и масштабный проект. Речь не идет, разумеется, об изменении хода истории в произвольном направлении. Ведь чем больше и сложнее объединение людей, тем сильнее в нем проявляются объективные закономерности, действующие с неумолимостью стихийного процесса. Загоняя историю в некое искусственное русло, мы тем самым, независимо от наших желаний, повышаем степень ее предопределенности.
   Однако западнизм вовсе не был единственно возможным итогом социальной эволюции. В качестве потенциальных "точек роста" Зиновьев выделяет Третий Рейх и Советский Союз. Дело в том, что эволюционный переход происходит последовательно на трех уровнях организации человеческих сообществ (человейников). Западу просто удалось, в отличие от своих соперников, взять все рубежи: "1) на уровне образования сверхобществ; 2) на уровне объединения западных сверхобществ в единый человейник, являющийся сверхцивилизацией по отношению к западной цивилизации; 3) на уровне образования глобального человейника вследствие усилий западной сверхцивилизации и под ее господством".
   Между тем шансы, и довольно неплохие, были у остальных двух сверхдержав, активно конкурировавших с Западом за право объединить под своей эгидой все западноевропейские государства. Результатом этой конкуренции стала Вторая мировая война, которую в определенном смысле можно назвать "битвой проектов", поскольку каждая из сторон защищала свой собственный вариант развития человеческой цивилизации. Англо-американский Запад, располагающий наиболее мощной материально-технической базой, делал ставку на физические технологии. Коммунистический Советский Союз, обладая практически неограниченным людским ресурсом, задействовал (в форме жестких социальных импринтов) гуманитарные технологии, обеспечивающие при минимуме физических затрат максимальный "трудовой энтузиазм" (или "патриотический подъем") у многомиллионных масс. А использование гитлеровской Германией особых - на стыке физических и гуманитарных - магических технологий позволило добиться уже на первом этапе войны поистине феноменальных результатов.
   После уничтожения "магической цивилизации" Третьего Рейха тенденция к интеграции западного мира значительно усилилась, хотя и в несколько ином формате. Теперь историческая инициатива оказалась в руках США, которые уже выступали в роли спасителей западноевропейских стран не только от гитлеризма, но и от советского коммунизма. (Уместно вспомнить "западнистскую" версию Второй мировой войны, приводимую в "Москве".) Борьба с последним оставшимся претендентом на мировое господство растянулась на десятки лет и протекала с переменным успехом. Фигурально выражаясь, к вершине "глобального человейника" вели две разные дороги - две альтернативные эволюционные линии, воплощаемые западнизмом и коммунизмом. При этом ни одна из них изначально не имела решающего преимущества.
   Если снова прибегнуть к терминологии Зиновьева, то в любом человейнике всегда присутствуют два типа отношений, ответственных за его самоорганизацию - коммунальные (личностные) и деловые (экономические). В зависимости от национального менталитета какие-то из них сразу же получает ощутимый перевес, определяя тем самым характер всей последующей социальной эволюции. Поэтому при переходе к сверхобществу мы имеем лишь два возможных типа социумов: с опорой либо на деловые отношения (западнизм), либо на коммунальные (коммунизм).
   И в обоих случаях, что называется, "хрен редьки не слаще". Внедрение сугубо делового подхода в частную жизнь (наподобие брачного контракта, регламентирующего все аспекты совместного существования) приводит к утрате "душевности", а распространение личностных отношений на деловую сферу (пресловутые блат или "телефонное право") пагубно сказывается на экономике. Не лучше ситуация обстоит и со свободой личности. Сверхжесткая трудовая дисциплина при западнизме практически ничем не отличается от деловой диктатуры. Пусть обитатели Запада имели больше материальных благ, чем советские люди, но и трудиться им приходилось намного больше и тяжелее. С другой стороны, развитая коммунальность до минимума сводит дистанцию между людьми, давая законное право соседу подглядывать в замочную скважину. А ведь есть еще множество общественных и политических организаций, словно специально предназначенных для вмешательства в личную жизнь.
   Зиновьев даже формулирует своеобразный закон постоянства суммы демократизма и тоталитаризма: "Западное общество, будучи демократическим в целом, то есть политически, является диктаторским социально <...> Демократия, права человека, гражданские свободы и прочие атрибуты свободного общества нужны Западу как внешняя компенсация за отсутствие их в деловой жизни" 42.
   В коммунистическом обществе, соответственно, все обстояло с точностью до наоборот: отсутствие "демократии" в социальной жизни компенсировалось дополнительными благами на рабочих местах. Помимо значительно более легких условий труда (не редкостью было и откровенное безделье) сюда относятся премии, путевки в санатории, очереди на жилье и прочие "бонусы", о которых западные работники могли лишь мечтать.
  
   Многочисленные конкретные особенности, обусловленные исторически или навязанные извне, нередко лишь затемняют суть проблемы. Попробуем взглянуть на феномен сверхобщества, используя инструментарий системного подхода.
   Социосистема, как и любая система, представляет совокупность элементов, находящихся во взаимной связи друг с другом. С этой точки зрения возможны два основных варианта ее эволюции (то есть роста структурности): либо за счет увеличения сложности самих элементов, либо - межэлементных связей. Естественно, что представители любого этноса предпочитали такой вариант, который бы максимально совпадал с их собственной системой ценностей. Говоря языком Сошникова, основным критерием выбора становились суперавторитеты, присущие только данной этнической (суперэтнической) традиции.
   Взять, например, христианство с его универсальной максимой: "Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки" (Мф. 7, 12). Но сколь несходные выводы делались из этого выказывания представителями разных конфессий! "Кстати: уже здесь, одной этой фразой, похоже, была предрешена неизбежность распада на католическую и православную ветви и, соответственно, на евроатлантическую и византийско-восточнославянско-советскую цивилизации. На чем однажды под влиянием тех или иных обстоятельств сделали акцент - на том и начал держаться главный регулятор совместного существования. Закон - и получили в итоге правовое общество, ибо в нем, в законе - религиозном поначалу, светском впоследствии - и содержится гарантия того, что тебе никто не сделает того, чего ты не хочешь себе. Пророки - получили общество, где главным хранителем и защитником этического императива служит харизматический лидер" 6.
   Если копнуть чуть глубже, то причиной, побудившей Запад эволюционировать в направлении "правового общества", оказывается акцент на межчеловеческих связях. Цель социальной эволюции в данном случае - внедрение универсальных поведенческих нормативов, максимально независимых от индивидуальных (физических и культурных) особенностей обитателей конкретного социума. Последние при этом образуют однородную массу, из которой можно создавать структуры, не существующие в "естественной" социальной среде. Примером служат огромные транснациональные корпорации, работающие как единый отлаженный механизм на протяжении многих лет. Факт тем более поразительный, что составляющие их "винтики" в своем большинстве весьма далеки от идеала безотказных автоматов, не подверженных страстям и болезням.
   Византийское православие, в свою очередь, совершенствованию земного устройства предпочло внутреннее совершенство отдельной человеческой личности. Именно в его недрах возникло такое уникальное явление, как святоотеческая традиция, не имеющая аналогов в западном христианстве (по ряду характерных особенностей она намного ближе к интуициям восточных мистиков). Подобный перекос, кстати, не мог не сказаться самым пагубным образом на сугубо "мирских" делах. Еще в XVIII веке такой просвещенный западный идеолог, как Гердер, рассматривал Византию лишь в качестве некоего исторического недоразумения. Согласно его язвительному наблюдению, установка на слишком высокие идеи "сбила с толку ум человеческий, - вместо того, чтобы жить на земле, люди учились ходить по воздуху" 43.
   Также и русская культура, при всей своей склонности к заимствованию, отдавала предпочтение вполне определенному кругу идей, тем или иным образом связанных с духовным преображением личности. Соответствующий акцент делался даже в отношении учений, весьма далеких от какой-либо духовности. Скажем, коммунизм, генетически восходящий к западному "мифу машины", расцвел пышным цветом именно на российской почве. Но исходный тезис о радикальном изменении внешнего мира, преломившись в русском сознании, на выходе трансформировался в причудливую идеологию, органично соединившую народные эсхатологические чаяния с ницшеанскими комплексами. Наиболее "чистый" вариант этой идеологии представлен в современном евразийстве:
   "Новая Нация, к которой будет идти наша Революция, станет общностью Сверхчеловеческих Личностей, свободных и благородных Священников, Воинов, Созидателей. Мы выведем не только Нацию, но Новую Расу, Расу Свободных Господ и Повелителей..." 28.
   Примечательно, что сам Ницше, будучи прусским подданным, всю свою жизнь тяготился формальной принадлежностью к западной философской традиции. Местные же бюргеры просто не заметили рождения гения, позднее ставшего их "национальной гордостью". Хотя истинной причиной его отторжения тогдашней европейской общественностью была отнюдь не апология имморализма, а совершенно чужеродный для западного менталитета пророческий пафос, возвещающий о наступлении новой "сверхчеловеческой" эпохи. Лишь много позднее на родине философа - "зеркальном двойнике" России - ницшеанство оказалось востребовано "наследниками арийцев", мечтавших о создании собственной версии "расы господ".
   Еще более характерными ницшеанцами (зачастую не подозревавшими об этом) являлись большевики, с "марсианским" упорством расчищавшие место для будущей сверхцивилизации. Разбуженную народную стихию только к началу 30-х годов с превеликим трудом удалось загнать в относительно приемлемое русло тотальной индустриализации. Многие удивительные эксперименты по изменению человеческой природы с той поры навсегда канули в Лету. Коммунистические вожди были вынуждены уступить требованиям Голема, имевшего собственные виды на происходящий в стране "великий перелом". Однако до самого последнего момента в Программе КПСС неизменно фигурировал пункт о создании нового человека - "строителя коммунизма" (в котором уже с трудом узнается ницшевский идеал).
   Советская власть вообще не раз принимала решения, получающие логичные объяснения именно в рамках "личностного" акцента. Типичный тому пример - запрещение "буржуазной лженауки" кибернетики. Никто не спорит, что ее создание было действительно серьезным прорывом, позволившим нащупать наиболее общие закономерности процессов управления (включая управление человеческими сообществами). Но в итоге сугубо физическая технология попыталась занять место традиционных гуманитарных дисциплин под предлогом их "морального" устаревания. Ведь не случайно "кибернетический" расцвет произошел именно в Америке - родине бихевиоризма, рассматривающего человека исключительно сквозь призму биологических и социальных инстинктов. По сути, бихевиоризм предвосхитил кибернетический подход к психологии, когда личность подменяется некой живой машиной с обратной связью, которой можно управлять по принципу "реакция - стимул". Оставалось лишь найти способ точно рассчитать необходимое управляющее воздействие...
   Впрочем, с кибернетикой получилась такая же история, как и с космонавтикой в Ордуси. Задолго до Винера и Берталанфи известный русский революционер и философ А. Богданов разработал "всеобщую организационную науку", названную им тектологией. Сейчас уже очевидно ее глубокое родство с такими передовыми общенаучными направлениями, как кибернетика, общая теория систем, синергетика и т. п. Но все эти дисциплины получили широкий резонанс лишь в период следующей волны научно-технической революции. Тектология намного обогнала свое время, и уж тем более она не могла быть востребована в "горячие" послереволюционные годы, когда реальность кроилась по живому. Любая пропаганда "механицизма" на тот момент выглядела, по меньшей мере, неуместной.
   С другой стороны, и сам Богданов был плоть от плоти тогдашней "эпохи перемен" с ее настойчивым лейтмотивом "улучшения человека". Откликнувшись на зов, он выступил с поистине "революционным" предложением: повышать жизнеспособность людей методом обменного переливания крови. Вдвойне любопытно, что впервые эта идея возникла на страницах утопического романа "Красная звезда" (1907), в котором Богданов подробно живописал устройство "идеального" марсианского общества. (И хотя его марсиане выступали полными антиподами уэллсовских упырей, они по-прежнему продолжали уделять огромное значение крови - правда, уже своей.) Развернутая формулировка оригинального метода позднее всплывает в 1-й части "Тектологии" (1913), связывая фантазию и науку в одно неразрывное целое.
   Учитывая господствующее в 20-е годы умонастроение, не приходится удивляться тому, что в отличие от здравых организационных инноваций "безумная" затея с кровяным обменом получила полное одобрение на высочайшем уровне. В результате Богданов не только возглавил созданный им буквально с нуля Институт переливания крови (между прочим, первый в мире!), но и принимал самое непосредственно участие в проводимых там экспериментах. Спустя годы "марсианские" технологии станут настоящим брендом Третьего Рейха, хотя их основоположник так никогда об этом и не узнал: один из экспериментов окончился для Богданова трагически при до сих пор невыясненных обстоятельствах.
  
   Возвращаясь к проблеме социальной эволюции, проанализируем характер изменений, вызываемых наличием конкретного акцента. Увеличение сложности отдельных составляющих социосистемы ведет к их разнообразию, что само по себе является формальным показателем развития. Однако за все приходится платить, и в данном случае на пути неограниченного прогресса (разнообразия) встает закон иерархических компенсаций. Его краткая формулировка такова: в сложной иерархически организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях 44.
   Поведение любого человека определяется системой жизненных ценностей, на основе которых формируются цели и мотивы его деятельности. Эта система имеет свою, достаточно сложную структуру. По аналогии с известной "пирамидой Маслоу" в ней можно выделить несколько базовых уровней. Фундамент составляют простейшие биологические потребности - в пище, безопасности, сексуальном партнере, обеспечивающие индивидуальное выживание и удовлетворение "основных инстинктов". Далее идет обширная группа социальных ценностей, связанных с поиском "своего" коллектива, а также уважения и признания с его стороны. Наконец, на самой вершине находятся так называемые идеальные ценности (Зиновьев называет их сверхценностями). К ним относятся все установки сознания, побуждающие людей выйти за пределы биологической и социальной обусловленности - от следования высшим моральным императивам до творческой самореализации.
   А теперь представим, что идеальные ценности мы поставили во главу угла - наподобие "морального кодекса строителя коммунизма", задававшего для советского человека модель поведения, начиная едва ли не с детского сада. Яркие примеры самоотверженного труда, беззаветного служения родине и овладения всеми сокровищами культуры непрерывно бомбардировали его сознание, и нельзя сказать, чтобы совсем безрезультатно. Массовый трудовой или военный героизм - безусловный факт истории. Но при этом не менее массово происходило снижение мотивации к обычной "негероической" работе, требующей пусть небольших, зато каждодневных усилий. Даже отмена уравниловки оказалась слабым стимулом: многие (особенно в среде "интеллигенции") предпочитали добровольный аскетизм необходимости "гореть" на постылой службе.
   Закон иерархических компенсаций не знает поблажек. Начни мы усложнять социальную жизнь, как сразу снизится поведенческое разнообразие. "Конкурентный производственный процесс не обманешь и улестишь. Почти перед каждым человеком в течение двух третей, а то и трех четвертей каждых суток жизни стоит выбор: или нищета и прозябание, или предельное напряжение всех сил" 39. Ничего личного - обычный естественный отбор. Если какие-то потребности - неважно, высокие или низкие - мешают выдерживать бешеный ритм, то они безжалостно выбраковываются самим обществом. В итоге ценностная пирамида его обитателей теряет целые "этажи", съеживаясь до состояния типовой "клетушки".
   Говоря словами Зиновьева, "коммунистическое общество есть общество внутренне сложных, но плохо работающих бездельников, паразитов и имитаторов деятельности, а западное общество есть бездушный, хорошо работающий механизм, состоящий из внутренне упрощенных, но хорошо работающих полуроботов" 42.
  
   Одной из наиболее распространенных причин развала Советского Союза называют состояние его экономики. Но выше мы показали, что недостаточная деловая активность вполне органично сочетается с общим уменьшением спроса на предметы потребления. Общество духовно развитых "бездельников" способно без особого напряжения переносить нехватку любых материальных благ. Единственная серьезная проблема в таком обществе - воспроизводство самих идеальных ценностей. Следует отметить, что коммунистический режим серьезно продвинулся в данном направлении:
   "Сложился слой образованных и творческих личностей, которые не стремились к материальному благополучию и к карьере. Они довольствовались малым, предпочитая ценности идеального, духовного, морального и т. д. порядка. Но попытка воспитать нового образцового человека в массовых масштабах, то есть в масштабах многомиллионного общества, кончилась провалом" 42.
   Можно даже указать "точку невозврата", после которой победа западнизма стала лишь вопросом времени. Как ни странно, это знаменитые шестидесятые - пожалуй, самый светлый период советской истории. Последний в ХХ веке всплеск НТР упрочил веру в неограниченные перспективы чисто физических технологий. Однако выправить наметившийся дисбаланс они были бессильны. Никакая реабилитированная кибернетика или генетика не способна заменить высокие гуманитарные технологии ("хай-хьюм") - главный "эволюционный" козырь коммунистического режима. Выбирая "хай-тек", его вожди обрекали себя на заведомо проигранную гонку. Ведь несмотря на отдельные достижения советских ученых, общий уровень социальной организации в их родной стране продолжал оставаться крайне низким. Огромная неповоротливая государственная машина встречала в штыки любые инновации, угрожающие ее существованию.
   Распад советской системы по сей день вызывает удивление своей скоротечностью. Не меньшим сюрпризом он оказался и для кремлеведов всех мастей, уже давно превративших "антисоветизм" в прибыльный бизнес. Запад, разумеется, никогда не отказывался от попыток "схарчить" опасного конкурента, но противостояние двух сверхдержав куда больше устраивало западную элиту, чем новый передел мира. Да и было бы странным ожидать чего-то другого от големических структур, поведение которых полностью исчерпывается законом статического гомеостаза: "Как правило, в ответ на любое изменение своего состояния система ведет себя таким образом, чтобы скомпенсировать эффект этого изменения" 32.
   Однако со времен успешного разрешения Карибского кризиса, наглядно иллюстрирующего, сколь велика "воля к жизни" государственных монстров по обе стороны океана, утекло немало воды. Если советский Голем, воплощаемый косным государственно-бюрократическим аппаратом, застыл в глубокой стагнации, то западный мир освоил более эффективный "корпоративный" подход, став своего рода мета-Големом. Радикально изменился и сам характер межсистемного взаимодействия: "Показано, что в этом случае менее структурная система с неизбежностью приобретает структуру более структурной (закон индукции)" 32. Иными словами, мета-Голем способен успешно интегрировать любые автономные объединения в единое глобальное сверхобщество, постепенно охватывающее всю поверхность земного шара.
   Индуктивное поведение предполагает безотчетное следование "чужой" системе ценностей, воспринимаемой как само собой разумеющейся. Во "Втором нашествии марсиан" нам демонстрируется заключительный этап "глобализации", когда у большинства "интегрируемого" населения потребительские идеалы уже успели стать неотъемлемой частью их личности. Для сравнения можно обратиться к более раннему "Понедельнику" тех же авторов, где героями являются ученые-энтузиасты, откровенно презирающие материальные ценности. Исключение составлял один лишь профессор Выбегалло, занятый выведением "Человека, полностью удовлетворенного". Причем "большой округлый цилиндр" автоклава, в котором созревал "универсальный потребитель", подозрительно смахивает на марсианский корабль-снаряд из "Войны миров"...
   Надо ли напоминать, что описанный в "сказке для младших научных сотрудников" эксперимент был триумфально осуществлен в реальности? И сработали его настоящие профессионалы, не чета анекдотичному дилетанту Выбегалло. Сказка оказалась былью, да еще какой! Вылупившийся гомункулус в полном соответствии со стругацковским сценарием сгреб все, до чего смог дотянуться, а потом "свернул пространство и остановил время". Человеческая история прекратила течение свое - по крайней мере, в ее первоначальном смысле. Ведь те, кто сейчас занял место на вершине "пищевой цепи", гораздо больше напоминают пришельцев с другой планеты, чем наших собратьев-землян. Если не верите, послушайте Зиновьева:
   "Сверхчеловек - это не то всесторонне развитое и совершенное во всех отношениях существо, о котором говорили мечтатели прошлого, а именно реальный западоид, то есть внутренне упрощенное, рационализированное существо, обладающее средними умственными способностями и контролируемой эмоциональностью, ведущее упорядоченный образ жизни, заботящееся о своем здоровье и комфорте, добросовестно и хорошо работающее, практичное, расчетливое, смолоду думающее об обеспеченной старости, идеологически стандартизированное, но считающее себя при этом существом высшего порядка по отношению к прочему (незападному) человечеству" 42.
  
  
   Глава 12. Дорога в облака
  
   И мир мельчал. Но мы росли.
   В нас бег планет, в нас мысль Земли!
   М. Волошин
  
   Если встать на точку зрения Зиновьева, то нашу страну ожидает безрадостное будущее. В соответствии с открытыми им законами социальности на "сверхобщественной" стадии окончательно исчезают условия для возникновения новых цивилизаций. Господство сверхцивилизации Запада фактически означает, что все прочие (незападные) страны и народы призваны занять место мировой Периферии, и в перспективе также обречены на исчезновение. Кажется, нет никаких шансов переломить эту тенденцию, давно принявшую глобальный характер. Однако одним социальным аспектом человеческая эволюция отнюдь не ограничивается.
   В качестве примера возьмем акселерацию - ускоренное физическое и отчасти психическое развитие в детском и подростковом возрасте. Этот феномен затронул практически все индустриально-развитые страны, хотя ученые до сих пор спорят о его причинах. Точнее, причин называется множество: тут и значительное улучшение материальных условий, и успехи медицины, и общее ускорение жизни... Если их обобщить, то речь идет о качественном изменении самой среды обитания вида Homo sapiens. Интегральным показателем здесь служит плотность информационного поля: с появлением СМИ на детей обрушились поистине лавина информации, что не могло пройти бесследно для формирующейся нервной системы. А умеренный стресс-фактор, по мнению физиологов, способен стимулировать ростовые процессы.
   Действительно, пик акселерации приходится на 60 - 70-е годы прошлого века, в период массового распространения телевещания - наиболее наглядного канала получения информации. Как замечает Переслегин, "телевизор взял на себя большую часть социальных функций, ранее выполняемых системой образования" 32. Но школьные занятия, естественно, никто не отменял. Занимая свободное время, они выполняли другую важную функцию: препятствовали обретению альтернативных знаний и навыков, снижая тем самым "социальную и экономическую активность наиболее креативного и пассионарного слоя населения". В итоге информационная перегрузка школьников быстро достигла естественного "насыщения", за которым с неизбежностью следовал и спад вызываемых ею последствий. По крайней мере, уже с конца 70-х физическую акселерацию сменил противоположный процесс - децелерация. Человечество постепенно теряет в росте, весе и силе, а в дальнейшем ожидается и увеличение возраста полового созревания.
   Причем одними физическими изменениями дело не ограничивается. Ведь человек - существо социальное, и любые отклонения в развитии немедленно сказываются на его поведении. А коль скоро такие отклонения носят всеобщий характер, то и связанные с ними поведенческие особенности должны быть присущи всей соответствующей возрастной группе. Американские исследователи уже давно используют понятие "поколения" для анализа проблем, возникающих при взаимодействии индивида и общества. Они разработали целую типологию особых возрастных групп, каждая из которых знаменует определенный исторический период со своими, только ему присущими социальными и экономическими реалиями. На протяжении последних десятилетий наибольшей многочисленностью и сплоченностью отличались так называемые "бэби-бумеры" (Baby Boomers) - то есть люди, родившиеся во времена демографического бума, который разразился после окончания Второй мировой войны.
   Бэби-бумеры были первым американским поколением, выросшим в условиях материального достатка и личной свободы. Они вообще оказались первопроходцами во многих вещах, став законодателями нового жизненного уклада, "очищенного" от консервативных условностей и предрассудков. Та система ценностей, которую Зиновьев именует "западнистской" - в значительной степени их заслуга. Высокая карьерная напористость превращала бумеров в образцовых западоидов, готовых ради работы жертвовать всеми прочими интересами. И до сих пор они "представляют важный возрастной контингент в жизни многих организаций, а также исполняют роль родителей, наставников, опекунов и образцов для подражания для современного работающего поколения. Бэби-бумеры - родители тех, кто сейчас поступает на работу - поколения X (1962 - 1977 года рождения) и поколения Y (родившиеся после 1977 года)" 45.
   Советским аналогом бумеров могут служить шестидесятники, понимаемые в самом широком смысле. Помимо властителей дум хрущевской оттепели, к ним, например, принадлежит Рыбаков со своими героями. Они стали последним советским поколением, еще верившим в "коммунизм с человеческим лицом". Сравнительно высокий уровень жизни и доступность образования при отсутствии риска и ненужности инициативы сформировали особый психологический тип, радикально отличный как от "коммунарского", так и от "западоидного". "Этот тип человека развивает в себе повышенную способность к рефлексии, к неустойчивости настроений, к стремлению уклоняться от принятия самостоятельных решений и к прочим качествам, которые стали рассматриваться как признаки некоей богатой "духовной" жизни" 42.
   Любопытно, что сходную репутацию "бездельников", лишенных карьерных амбиций, имеет следующее за бумерами поколение иксеров. С легкой руки Дугласа Коупленда за ними закрепился образ "обиженного поколения", пришедшего на рынок труда в эпоху экономического спада и массового сокращения (18). Но одними внешними причинами трудно объяснить, почему для иксеров гораздо важнее опора на собственные силы и возможность самореализации, а "скучная" работа - вполне достаточный повод для увольнения. Еще больше таких поводов создают конфликты с руководством, привыкшему к безропотным офисным "винтикам".
   А теперь вспомним, на какой период пришлось детство иксеров. Ведь акселерация, как показывает практика, редко бывает гармоничной. Опережающее физическое развитие, помимо чисто физиологических проблем (связанных со сверхранним началом половой жизни), приводит к определенной мотивационной деформации. Акселерированные подростки, чувствуя себя достаточно "взрослыми", стремятся к самостоятельности, хотя еще не имеют для этого достаточно развитых социальных навыков. Все блага, причитающиеся полноправному члену социума, они хотят получить прямо "здесь и сейчас", не откладывая в долгий ящик. Главное, побыстрее встать на ноги и суметь обеспечить себя, а там будет видно - вот их основной жизненный принцип, руководствуясь которым сложно добиться устойчивого карьерного роста.
   Поколение Y (или Next), следующее за иксерами, часто называют "компьютерным". Даже окружающий мир его представители склонны уподоблять огромной Сети, имеющей массу интереснейших ресурсов - стоит лишь хорошенько поискать. Поэтому они предпочитают существовать в "многозадачном" режиме, быстро переключаясь от одной сферы деятельности к другой. Сложные и ответственные задания их совершенно не пугают. Некстеры очень уверены в себе и в своих возможностях, хотя им в еще большей степени, чем иксерам, чужд корпоративный стиль управления. Они с легкостью ломают все сложившиеся стереотипы, стремясь к наиболее простым и эффективным способам достижения цели.
   В этой возрастной категории уже практически полностью исчезает разница между постзападоидной и постсоветской молодежью. Рыбаков в "Пире" язвительно описывает юное "племя хак-хак" (производное от "хакеров"?), щеголяющее новомодным сленгом: "Вообще по возможности ни слова живого, лишь компьютерная лексика. Знак принадлежности к группе избранных, продвинутых, более всех иных подготовленных к подъему на следующую ступень цивилизации". Однако и сам главный герой "Пира" Антон Токарев, снисходительно наблюдающий за "хакнутой" молодежью, по своим жизненным устоям вполне подходит под определение некстера. Еще более показательно его раннее взросление - подмеченная Рыбаковым относительно новая тенденция, пришедшая на смену физической акселерации.
  
   Как это ни парадоксально звучит, но замедление биологического развития лежит в русле магистрального курса человеческой эволюции. Ведь сделав ставку на разум, Природа была вынуждена пожертвовать своим важнейшим достижением - безупречно отлаженным за многие миллионы лет механизмом, воплощаемым инстинктивным поведением. Кстати, преимущество разума над инстинктами далеко не очевидно. Воспользуемся формулировкой, предложенной известным публицистом К. Крыловым: "Стандартные практические задачи, стоящие перед живым существом, инстинкты решают лучше, чем разум. Однако есть и оборотная сторона дела. Инстинкты "зашиты" в психику животного, оно с ними рождается. Обучение и воспитание только развивают их, но не могут ничего изменить принципиально. Разум, напротив, изменяет сам себя. Он не только решает практические задачи, но и ставит их" 46.
   Способность осознать проблему до того, как она возникнет в реальности, в итоге оказалась более значимым эволюционным преимуществом. Но за любой прогресс приходиться платить: в полном соответствии с законом иерархических компенсаций человек, возвысившись над животными, утратил множество "звериных" инстинктов. Среди сохранившихся Крылов выделяет особую группу социальных инстинктов, которые у животных регулируют иерархические отношения внутри вида. А поскольку именно внутригрупповая иерархия составляет основу человеческого социума, то "прирожденный" лидер (или приспособленец) имеет шансы на выживание существенно выше, чем обычный "человек разумный". Более того, в стандартной социальной ситуации разум только мешает. Для успешной карьеры, например, умение ладить с начальством гораздо важнее умения "решать практические задачи".
   В "Москве" Небошлепов с горечью размышляет, наблюдая за радостными лицами "избранных", сумевших добраться до заветной вершины: "Если бы сейчас к ним пришел кто-то и сказал: послушайте, вы будете получать те же ставки, те же гранты, те же бабки немереные; вы ничего не проиграете ни в материальном смысле, ни в смысле положения в обществе - но займитесь, пожалуйста, реальным делом: чтобы шестеренки крутились, чтобы хоть раз в год скакали, фиксируя ваш долгожданный, выстраданный успех, стрелки на приборах, чтобы в результате ваших усилий происходило нечто настоящее - выздоравливали люди (пусть и не сразу все), птицами летали скоростные поезда (пусть и не сразу повсеместно), всплывали над атмосферой тяжелые ракеты (пусть не каждый день)... <...> Они бы его загрызли".
   И вот теперь меняется сама социальная среда, инициируя очередной виток эволюции. Решающую роль, по мнению Переслегина, играет увеличение информационных потоков: "Это приводит к подавлению в психике ребенка характерных "детских" информационных структур, "отвечающих", в частности, и за повышенную познавательную активность. Иными словами, дети теряют способность быстро усваивать новые сведения просто потому, что становятся "информационно взрослыми"" 32. Резонно предположить, что акселерация на рубеже 70 - 80-х годов прошлого века не закончилась, а лишь перешла в иное качество.
   Информационный "потоп" ставит серьезные проблемы и перед крупными корпорациями, которые в изменившихся условиях утрачивают эффективность - главное преимущество западной сверхцивилизации. Поколение бэби-бумеров, ее "топ-менеджеров", уже не в силах противостоять этой поистине "глобальной" напасти. Вся надежда на последнее поколение, куда лучше адаптированное к новым условиям существования. Хотя на первый взгляд его особенности сами порождают массу проблем:
   "Весьма тревожным обстоятельством является наличие отрицательных корреляций между социальной и информационной развитостью школьника. "Исключительные" дети, которые с удовольствием читают, хорошо учатся в школе, проявляют высокую креативную активность, как правило, социально абсолютно беспомощны: они могут существовать только в искусственной среде, созданной родителями" 32.
   Но кто сказал, что человеческая эволюция должна во всем следовать животным образцам? Если обретение разума сопровождалось радикальным "упрощением" инстинктивной сферы, то следующим закономерным шагом будет аналогичная процедура в отношении социальных инстинктов. По крайней мере, современные дети в своей массе гораздо меньше склонны к бездумному подчинению. Асоциальное поведение для части из них фактически превращается в норму, пополняя статистику детских и подростковых правонарушений. Не намного лучше и ситуация с "исключительными" детьми-вундеркиндами, креативная активность которых уступает только их самооценке (19). Прежние "нормальные" дети на подобном фоне скорее сами составляют исключение.
  
   Рыбаков не преминул глазами "простого человека" Гната оценить российских некстеров. Картина получилась противоречивая и даже отчасти шокирующая: "Вундеркинды - с ними мороки много, и как-то все время боязно сказать или шевельнуться неловко, а с другой стороны - держи с ними ухо востро, больно умны: умный продаст, предаст, выжмет тебя, как лимон, и в сердце у него не дрогнет даже. Потому что умный. Шпана - с ней все понятно: гнилозубые злобные волчата с отмирающей речью, убьют за окурок, хихикая; Гнат шпану ненавидел и уже не мог воспринимать, как детей. Нормальных - ценил. В наше время не так много осталось нормальных. Шпана-вундеркинды мир заполнили" 39.
   По некоторым оценкам в России действительно степень рассогласования между социальной и информационной развитостью бьет все рекорды. Хотя чему тут удивляться? Можно даже сказать, что уникальные самородки, не способные применить свои таланты на благо родному отечеству - "фирменная" национальная традиция. Еще одна отличительная черта в ряду прочих, о которых мы говорили не раз. Крылов в процитированной выше статье предложил оригинальную гипотезу, "одним махом" объясняющую большинство особенностей русской культуры и истории:
   "Русские - это народ со слабыми социальными инстинктами. Если быть совсем точным, настолько ослабленными, что они перестают оказывать влияние на практическое поведение масс. Русские как народ - "социальный нуль". Их поведение регулируется, с одной стороны, чисто биологическими факторами ("чувством голода, чувством холода и чувством боли от удара палкой"), с другой - рациональными соображениями (прежде всего пользы и вреда). А то место, которое у других народов занимают социальные инстинкты, русские компенсируют особого рода конструкциями, созданными разумом, - то есть так называемыми убеждениями (начиная от политических и кончая нравственными)" 46.
   Отсутствие врожденного иммунитета против идей - безусловный минус. Печальные судьбы рыбаковских героев служат наглядным тому подтверждением. Ни один из типичных представителей "нормальных" европейских народов не согласился бы рискнуть своей карьерой ради сомнительного "счастья для всех". Учения, требующие подобные жертвы, отвергаются ими без каких-либо рассуждений, на инстинктивном уровне. И лишь "идеократическая" (так и хочется скаламбурить "идиотократическая"!) Россия умудрилась наступить на те же грабли второй раз, затеяв в конце прошлого века "Великую капиталистическую революцию".
   Извечное российское стремление если не перегнать, то хотя бы догнать Запад обернулось предсказуемым конфузом. Так пассажир, в отчаянном рывке вскакивающий на подножку последнего вагона, не сразу замечает, что он отцеплен. Либеральные ценности, как мы уже выяснили, представляют довольно поздний продукт этногенеза. Поэтому попытка овладения ими со стороны культур, находящихся на более ранних стадиях развития, сравнима со сверхранним началом половой жизни. В обоих случаях стремление вкусить "запретный плод" не принесет ничего, кроме жестокого разочарования.
   Хотя одна зацепка все же имеется. Мы пока не в силах изменить человеческую природу, но почему бы не воспользоваться изменениями, происходящими прямо на наших глазах? Физическая акселерация, например, "подправила" физиологию, не спрашивая людского согласия. А теперь начинается "информационная" акселерация, когда редукция социальных инстинктов из слабости превращается в силу. Благодаря своей "генетической аномалии" (в лице созерцателей) именно русский этнос имеет шанс первым взойти на следующую ступень эволюции, разом решив все социальные проблемы:
   ""Социально бездарные" русские проигрывали другим народам в индустриальную эпоху, основу которой составляли иерархически организованные корпорации и конвейерные технологии. Но теперь во всем мире наступает время разрушения иерархических структур ради сетевого бизнеса, основанного на творчестве малых групп и гениальных одиночек. И это - идеальная среда для русских. Они способны выигрывать у людей - "винтиков" социальных "машин"" 46.
   А дальше - кто знает? Не исключено, что русские вундеркинды, избавленные от груза социальных инстинктов, сумеют создать общество на принципиально иных - разумных - основаниях, о котором только мечтали утописты прошлых эпох. Симагин в "Человеке напротив", даже обретя всемогущество, не решался "поступиться принципами": слишком крепко сидело в памяти шестидесятника воспоминание об издержках подобного строительства. Однако нынешнее поколение детей не ведает страха. На все сомнения Симагина они могли бы ответить словами из другой пророческой книги Стругацких:
   "Мы совсем не жестоки, а если и жестоки с вашей точки зрения, то только теоретически. Ведь мы вовсе не собираемся разрушать ваш старый мир. Мы собираемся построить новый. Вот вы жестоки: вы не представляете себе строительства нового без разрушения старого. А мы представляем себе это очень хорошо" 47.
  
   Весьма символично, что именно сейчас выходит на экраны фильм К. Лопушанского "Гадкие лебеди", поставленный по мотивам одноименной повести Стругацких. Причем сценарий был написан при участии Рыбакова, давнего друга и соратника режиссера (20). Честно говоря, от первоисточника там осталось не слишком много. Но все изменения только подчеркивают актуальность данной темы.
   Действие фильма происходит в провинциальном российском городе, где возникла своеобразная "Зона" - зародыш "следующего мира", который когда-то безуспешно пытался приблизить Симагин. В этом смысле непостижимые мокрецы - загадочные обитатели "Зоны", выступающие в роли "акушеров будущего" - его прямые последователи. Сразу напрашиваются ассоциации с марсианами из "Второго нашествия", чему весьма способствует их жутковатый внешний облик. Но есть и существенное отличие: "ужасные на лицо" чужаки апеллируют не к "животным" инстинктам, а к интеллекту. Для обывателей эти требования столь запредельны, что доступ в предполагаемое "царство истины" открыт, прямо по евангельскому выражению, лишь для детей, еще не испорченных социализацией.
   Судя по всему, используемые мокрецами "сверхвысокие" гуманитарные технологии и не рассчитаны на уже сформировавшееся сознание. Акцент делается на развитие качеств, практически не востребованных современной цивилизацией - вплоть до откровенно сверхъестественных способностей, наподобие левитации. Воспитанные мокрецами дети и в самом деле могут "ходить по воздуху", ничуть не тяготясь полным отрывом от "общества потребления". У них своя особая жизнь, не имеющая ничего общего с "социальными играми" родителей.
   Главный герой, писатель-эмигрант Банев, ныне проживающий в США, изначально относился к вундеркиндам не лучше Гната. Он возвращается в Россию, когда узнает, что среди мокрецов находится его дочь. Но, общаясь с ней и ее ровесниками, Банев постепенно понимает, что их мир значительно "чище и добрее" нашего, хотя и лишен многих привычных "добродетелей". Скажем, уважение к взрослым только на основании возрастного критерия в нем явно отсутствует. Тем временем старый мир вовсе не собирается мириться с непокорными (неподконтрольными) интеллектуалами. Почувствовав серьезную опасность, Голем готов пойти на крайние меры. Начинается подготовка к военной операции с применением спецсредств, чтобы полностью ликвидировать опасный очаг "интеллектуальной заразы"...
   И никакого хэппи-энда.
   Впрочем, его изначально не было и у Стругацких. Они дописали последнюю главу позднее, пытаясь хоть отчасти смягчить ощущение безнадежности. Фильм в этом отношении более реалистичен. В результате химической атаки "а ля освобождение заложников на Дубровке" все мокрецы погибают, а чудом уцелевших детей помещают в психбольницу, где их быстро приводят "в норму". Благо, отечественная медицина накопила огромный опыт подобных процедур.
   В финале Банев встречается с дочерью, которая уже почти ничего не помнит из того, что было с ней в "добольничный" период. Она вглядывается в звездное ночное небо за окном, потом поворачивается и долго смотрит в камеру - прямо на зрителей.
   Будущее, которое мы когда-то потеряли, снова стоит на пороге.
   Рыбаков своими книгами помог преодолеть самый трудный участок пути. Он показал, порой того не желая, многие тупики и ловушки, подстерегающие "очарованного странника". Но теперь, на рубеже эпох, нужна лишь решимость, чтобы сделать следующий шаг.
   Дорогу, как известно, осилит идущий. И хотя она едва различима в сумерках межвременья, для отчаяния нет причин. "Природа не обманывает, она выполняет обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы..." 47.
  

2007 г.

  
  
   Примечания
  
   (1) В конце романа уже сам Симагин предлагает Асе подсадить свой спектр, точно зная (в отличие от Вербицкого), что получит лишь суррогат прежней любви.
   (2) "Сатана" в переводе с иврита означает "преграду", "препятствие".
   (3) Так буквально расшифровывается аббревиатура "YUP" - "Young Urban Professional".
   (4) Например, тот же Вербицкий без труда спрятал излучатель в обычном портфеле.
   (5) Характерная "говорящая" фамилия напоминает то ли о Берии, то ли о доне Рэбе.
   (6) И точно так же оба они в итоге покончили с собой.
   (7) В "Бесах" пророчески описывается некий лектор-маньяк, "вроде профессора", особенно поразивший воображение Хроникера. "Ростом он был мал, лет сорока на вид, лысый и плешивый, с седоватою бородкой, одет прилично". Однако, оказавшись на сцене, "профессор" моментально преображается в пламенного трибуна, на пределе голосовых связок громящего антинародный режим. И чем сильнее разгорается вокруг него скандал, тем в больший раж впадает оратор. Финал выступления завершает до боли знакомую картину: "Он поднял кулак, восторженно и грозно махая им над головой, и вдруг яростно опустил его вниз, как бы разбивая в прах противника. Неистовый вопль раздался со всех сторон, грянул оглушительный аплодисман".
   (8) Еще сравнительно недавно - во времена Третьего Рейха - в немецких школьных хрестоматиях приводилась следующая лаконичная характеристика русского национального характера: "Русский белокур, ленив, хитер, любит пить и петь".
   (9) Вообще между Америкой и Германией (Пруссией) можно найти немало параллелей, связанных с особенностями их протестантского генезиса.
   (10) "White Anglo-Saxon Protestant" - белый англосаксонский протестант.
   (11) Вернувшегося на родину Устрялова арестовали примерно в это же время - в 1938 году.
   (12) Впервые идея создания подобного "континентального блока" - как единственного полноценного ответа на стратегию Англии и США - была выдвинута известным немецким геополитиком Карлом Хаусхофером в конце 30-х годов прошлого века. Хаусхофер пользовался исключительным авторитетом у части высшего руководства Третьего Рейха (Р. Гесс, М. Борман, И. фон Риббентроп). Длительное время он оказывал большое влияние на Гитлера, но после принятия последним плана "Барбаросса" их пути окончательно разошлись. Закрылась последняя "развилка", позволяющая Германии избежать геополитической катастрофы - самоубийственного "Drang nach Osten".
   (13) Подобно тому, как более эффективное распределение функций головного мозга позволяет женщинам быстрее выздоравливать после различных мозговых травм и инсультов.
   (14) Прозрачный намек на А. Е. Акимова, первооткрывателя и неутомимого пропагандиста так называемых "торсионных полей". Со временем их исследование превратилось в весьма прибыльный бизнес, а сам Акимов не раз становился участником скандалов, связанных с нецелевым использованием государственных средств.
   (15) В нынешнем московском парке имени Горького находится не сам "Буран", а его аналог "БТС-001", который предназначался исключительно для наземных статических испытаний. Вряд ли подобный макет был оснащен штатными бортовыми системами, необходимыми для самостоятельного полета.
   (16) Вдобавок лучшего журналиста Дарта зовут А. Н. Дроид, а у Вэйдера секретарем работает некий "господин Дроед". Сходство фамилий объясняется просто: в мире "Звездных войн" дроидами именовали человекоподобных роботов, запрограммированных на полное повиновение своим хозяевам.
   (17) Сценарий уэллсовского романа был реализован во Второй мировой войне, когда Великобритания впервые столкнулась с противником, имеющим значительное технологическое превосходство. Обстрел Лондона ракетами ФАУ-2 по своему психологическому эффекту вполне сравним с марсианским нашествием.
   (18) Речь идет о первом романе Коупленда "Поколение Икс" (1991), который моментально стал культовым, а его заглавие - нарицательным.
   (19) С подачи оккультистов в последнее время чрезвычайную популярность приобрел миф о "детях Индиго" - "космическом" поколении маленьких мудрецов, призванных перестроить мир по новым правилам.
   (20) Это второй после нашумевших "Писем мертвого человека" (1986) совместный проект Лопушанского и Рыбакова. Правда, за двадцать прошедших лет поднимаемые в первом фильме проблемы значительно утратили свою остроту. Угрозу атомного апокалипсиса сменили новые страхи, теперь уже связанные с грядущими "постиндустриальными" катаклизмами.
  
  
   ЛИТЕРАТУРА
  
   1. Рыбаков В. Очаг на башне. - В кн. Рыбаков В. Очаг на башне; Человек напротив; На чужом пиру, с непреоборимой свободой. - М., 2002.
   2. Ротенберг В. Мозг и мышление: в поисках своего "я". - "Знание - сила", 1984, N 5.
   3. Рыбаков В. Человек напротив. - В кн. Рыбаков В. Очаг на башне; Человек напротив; На чужом пиру, с непреоборимой свободой. - М., 2002.
   4. Юнг К. Г. Аналитическая психология. - СПб., 1994.
   5. Пелевин В. Оружие возмездие. - В кн. Пелевин В. Синий фонарь. - М., 1991.
   6. Рыбаков В. На чужом пиру, с непреоборимой свободой. - В кн. Рыбаков В. Очаг на башне; Человек напротив; На чужом пиру, с непреоборимой свободой. - М., 2002..
   7. Стругацкие А. и Б. Трудно быть богом. - В кн. Стругацкие А. и Б. Трудно быть богом; Попытка к бегству; Далекая Радуга. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
   8. Веллер М. Приключения майора Звягина. - СПб., 1995.
   9. Рыбаков В. Хроники смутного времени. - "Нева", 1998, N 2.
   10. Сэлинджер Д. Над пропастью во ржи. - В кн. Сэлинджер Д. Над пропастью во ржи. - М., 1991.
   11. Переслегин С. Бесконечность простых решений. - В кн. Стругацкие А. и Б. Парень из преисподней; Беспокойство; Жук в муравейнике; Волны гасят ветер. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   12. Рыбаков В. Давние потери. - В кн. Рыбаков В. Свое оружие. - Л., 1990.
   13. Коржавин Н. О Сталине мудром... - "Континент", N 93.
   14. Калашников М. Сломанный меч Империи. - М., 1997.
   15. Лазарчук А., Лелик П. Голем хочет жить. - "Мир Интернет", 2001, N 9.
   16. Стругацкие А. и Б. За миллиард лет до конца света. - В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
   17. Федотов Г. Святые Древней Руси. - М., 1990.
   18. Гумилев Л. Этногенез и биосфера Земли. - Л., 1990.
   19. Гаспаров М. Записи и выписки. - М., 2000.
   20. Диденко Б. Цивилизация каннибалов. - М., 1996.
   21. Эткинд А. The American Connection, или Что делал Рахметов пока не стал Шатовым. - "Знамя", 1997, N 1.
   22. Зельдич Ю. Президент Франклин Рузвельт - герой XX столетия. - "Звезда", 2000, N 2.
   23. Дугин А. Москва как идея. - В сб. Евразийство: теория и практика. - М., 2001.
   24. Дугин А. Евразийский федерализм. - В сб. Евразийство: теория и практика. - М., 2001.
   25. Дугин А. Евреи и Евразия. - В сб. Евразийство: теория и практика. - М., 2001.
   26. Дугин А. "В комиссарах дух самодержавья". - "Элементы", N 8.
   27. Переслегин С. Бриллиантовые дороги. - В кн. Стругацкие А. и Б. Страна Багровых Туч; Путь на Амальтею; Стажеры. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
   28. Дугин А. Цели и задачи нашей революции. - М., 1995.
   29. Стругацкий Б. К вопросу о материализации миров. - В сб. Время учеников. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   30. Платонов А. Счастливая Москва. - "Новый мир", 1991, N 8.
   31. Дугин А. Метафизика Благой Вести. - М., 1995.
   32. Переслегин С. Самоучитель игры на мировой шахматной доске. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2005.
   33. Рыбаков В. КНДР против СССР. - "Нева", 1994, N 10.
   34. Баландина Я. В мире формул. - Материалы международной научно-практической конференции "Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания", 2005.
   35. Зайчик Х. Дело жадного варвара. - М., 2000.
   36. Панарин А. Россия в циклах мировой истории. - М., 1999.
   37. Макаренко В. Возрождение Поднебесной империи. - "Дружба народов", 2000, N 11.
   38. Стругацкие А. и Б. Волны гасят ветер. - В кн. Стругацкие А. и Б. Парень из преисподней; Беспокойство; Жук в муравейнике; Волны гасят ветер. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1996.
   39. Рыбаков В. На будущий год в Москве. - М., 2003.
   40. Максимов К. Особенности национальной теологии.
   URL: http://samlib.ru/m/maksimow_k_p/peculiarity.shtml
   41. Стругацкие А. и Б. Второе нашествие марсиан. - В кн. Стругацкие А. и Б. Град обреченный; Второе нашествие марсиан. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
   42. Зиновьев А. Запад. - М., 2000.
   43. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. - М., 1977.
   44. Седов Е. Информационные критерии упорядоченности и сложности организации. - В сб. Системная концепция информационных процессов. - М., 1988.
   45. Грэттон Л. Демократическое предприятие. - СПб., 2005.
   46. Крылов К. Новая ступень эволюции? - "Русский предприниматель", 2004, N 7, 8.
   47. Стругацкие А. и Б. Гадкие лебеди. - В кн. Стругацкие А. и Б. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя; За миллиард лет до конца света; Гадкие лебеди. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"