Я поймал себя на мысли, что ко всему можно привыкнуть. Можно легко свыкнуться с ароматом эпохи. Попадавших мне навстречу молодых людей, ну совсем молодых, у меня бы язык не повернулся назвать "парнями" - молодые господа, не иначе. И дело даже не в одежде, не в причёсках, я бы это назвал именно "ароматом эпохи". Ведь это странно: я до сегодняшнего дня никогда не был в Петербурге Х1Х века (как-то не доводилось), но даже если бы я попал в него внезапно, без предупреждения, совсем не так, как случилось на самом деле, я бы всё равно сразу об этом догадался. Кинофильмы, книги, картины и прочие источники информации сделали своё дело - у меня было какое-никакое представление об этом времени, конечно же, далеко не безупречное, скорее поверхностное, приблизительное, но всё-таки оно безусловно сформировалось за мои неполные пятьдесят, и если в сознании оно было просто в виде набора сведений без перспективы практического использования, как ненужное барахло в чулане, то в где-то в глубине, на самом дне подсознания оно, это представление, было аккуратно свёрнуто в некую спираль, готовую в благоприятный момент развернуться для активного действия. Сейчас как раз и был этот подходящий момент. Нечто подобное происходит с замороженной во льду бактерией - как только она попадёт в более тёплую среду, пусть и через миллион лет, то сразу же оживёт. Прошло не больше получаса, а я успел пообвыкнуть, приноровиться, наверное, и моя походка претерпела за это время соответствующие изменения. Странное дело, но я почувствовал, что не чужой здесь.
А день выдался великолепный. Солнечный. Мне надо было искать глазами Антонину, но я на встречных женщин вообще не обращал внимания - меня интересовали только мужчины, потому что, попав сюда, и, по всей видимости, ненадолго, я не мог не использовать свой единственный шанс встретить прямо здесь, на Невском проспекте, Александра Сергеевича. "А он сейчас в Михайловском" - раздалось негромко за спиной. Не оглядываясь, я спокойно ответил:
- Неприлично подслушивать чужие мысли.
Пройдя несколько шагов, я соизволил оглянуться и дать догнать себя - Антонина была одета, наверно, по последней петербургской моде (конечно, для позапрошлого века), и выглядела даже привлекательней, чем в моём родном двадцать первом столетии. Во всяком случае, её некоторая холодность была удачно замаскирована складками и сложными оборками приятных тёплых тонов. Я без всякого стеснения оглядел её с головы до ног, если можно было так выразиться - именно ног-то и не было видно за пышными изысками чужого века. "Барышня, да и только" - сорвалось с языка.
- Каллистратов, я же тебе объясняла, что мысли читать невозможно. Я просто улавливаю нюансы твоего настроения, походки, мимики и ещё... Впрочем, вполне достаточно посмотреть на твою физиономию - просто открытая книга. Да что тебе объяснять - у вас такое тоже есть, экстрасенсорика.
- А я тебе, Антонина, тоже объяснял, что обращаться к знакомому человеку нужно по имени. После школы меня по фамилии нигде не называли, кроме разве что отдела кадров. Ну да ладно. А вот лапшу мне на уши вешать не надо: походочка, улыбочка. А кто мне недавно про мой пульс сказал? Девяносто три. Не девяносто, не девяносто пять, а именно девяносто три. Значит, пульсик, да и давление тоже на расстоянии чувствуем? Я уж не говорю о температуре кожных покровов. А ещё что? Хотя и только это уже на детектор лжи тянет, ходячий, на женских точёных ножках. Наверно в придачу на этих же самых конечностях и рентгенаппарат, конечно, самой новейшей модификации? Что у меня в правом кармане, а? Ведь знаешь! Ну-ка, изобрази пальчиками...
Мы остановились в самом потоке нарядной толпы. Антонина на меня глядела холодно, спокойно, но с подозрением. А я продолжал настаивать:
-- Ну, смелее!
Гостья из двадцать третьего века неохотно подняла руку со сложенными в кукиш пальцами.
- Ответ правильный! Что и требовалось доказать.
Я вынул из кармана руку с точно такой комбинацией пальцев. Антонина пожала плечами:
- Не пойму только, причём здесь лапша...
Но я её оборвал на полуфразе - резать так резать (я имею в виду правду-матку):
- Э, дорогая, не надо! Всё ты понимаешь! Любые языки, жаргоны и наречия. А то строит из себя овечку. Опять спросишь, при чём здесь овечка?
- Да нет, не спрошу.
Голос у неё прозвучал на этот раз устало. Ну и артистка! Только что бодро всё выдавала, а тут сразу другая интонация. Играет! Плохо играет, раз я её без труда раскусил, но всё же играет. Как говорится, не стреляйте в пианиста - он играет, как умеет.
- Догадываюсь, что вышла у тебя из доверия. Но, тем не менее... Я же не могу сразу всё объяснить. Насчёт чтения мыслей - святая правда. Да, я чувствую, какие участки твоего головного мозга возбуждены, Но не более того. Да, я действительно вижу, в каком состоянии у тебя печень, почки... Ну, не буду перечислять - дело к обеду, а аппетит - вещь тонкая. Можно сказать, что вижу тебя насквозь, в чём ты и пытаешься меня уличить. А я ничего и не скрываю. Просто стараюсь использовать тот язык, на котором мы быстрее друг друга поймём. К примеру, поднимаешься в незнакомом подъезде по лестнице и вдруг за дверью слышишь детский плач - оставили малыша одного дома. Какие слова ты будешь использовать, чтобы его успокоить? Ведь ты не знаешь его возраста, может годик, а может и все десять. А с ним надо разговаривать на его языке. Ты не обижайся, просто этот пример самый наглядный. Я как раз и ищу такой язык.
Нет, я на неё не обиделся за образное и такое откровенное сравнение. На неё вообще невозможно обижаться. При всех своих преимуществах и превосходствах, она в чём-то существенном мне уступает, а в чём - никак не пойму. Какая-то немыслимая и не поддающаяся анализу смесь наивности, непосредственности, неумелого вранья и ещё чего-то. Всего этого я лишён: если и вру иногда, то по делу, да так, что сразу и не подкопаешься, а о наивности и непосредственности и говорить не приходится. Все они там, в своём веке, такие? Зато видят сквозь одежды и стены. Я на миг представил себе картину, как выглядит толпа петербуржцев, гуляющая и снующая по Невскому проспекту, глазами Антонины, все эти спешащие по своим делам кровеносные сосуды, желудки, селезёнки, кишки и половые органы, и мне стало не по себе. Но это только с непривычки, а они давно уж привыкли и поэтому за аппетит наших дорогих потомков можно не беспокоиться. Но стиль мышления за прошедшие два-три века после моей будущей смерти определённо изменился, и в не в лучшую сторону. Да, когда понасмотришься такого, что и в самом кошмарном сне никогда не приснится, то никакая романтика в голову не полезет. Между прочим, Антонина и меня видит таким образом, со всеми достоинствами и потрохами. Ну и пусть, мне-то какое дело, это - её проблема. Я опять вспомнил, что на короткое время стал современником великого поэта:
- А до Михайловского-то рукой подать.
Антонина так строго взглянула на меня, что я вынужден был неуверенно уточнить:
- По крайней мере, мне так кажется... Для наших с тобой технических возможностей.
- Заруби себе на носу, Калли..., Сергей..., или Серёжа?
- Последнее, я полагаю, предпочтительнее.
- Так вот, Серёжа, запомни - у нас с тобой этих технических возможностей не больше, чем у окружающих сейчас нас людей. Если придётся писать, будем использовать гусиные перья. И никаких ковров-самолётов. Понятно?
Это "понятно", произнесённое твёрдым начальственным тоном, разбудило во мне дремавший до поры до времени бунтарский дух:
- Раскомандовалась! Я к тебе не навязывался. И никаких контрактов и договоров не подписывал. Ты, что, не могла найти кого-нибудь моложе для своих экспериментов? Или взяла того, кто первый под руку подвернулся?
Антонина неожиданно за левое плечо с силой притянула меня к себе и попыталась поцеловать почему-то в подбородок, но я успел инстинктивно уклониться. "Ну, вот, и целует тоже в то место, которое подвернётся" - я так и не понял, что это был за жест: для проявления нежности слишком грубый захват плеча, почти как в греко-римской борьбе, которой я когда-то увлекался, да и на успокоительные пассы не походит - фактор неожиданности вряд ли им присущ. Как бы то ни было, непонятный порыв моей спутницы так и повис в воздухе нереализованным. Она мгновенно отпустила меня, равнодушно отведя глаза в сторону и, как ни в чём не бывало, плечом к плечу пошла рядом. Несколько шагов прошли молча. Что же это было? Да и почему я решил, что она хотела поцеловать в подбородок? Может, укусить в шею? Это вероятнее. Потому-то и отпрянул от неё. В самом деле, не от поцелуя же ушёл, а от опасного манёвра противника, как в борьбе. Эта мысль меня немного успокоила, ведь избегнуть женского поцелуя как-то не по-рыцарски, и совсем другое дело уклониться от нежелательного удара, что вполне в духе рыцарских турниров. Правда, мужское самолюбие я утихомирил, но меня стало одолевать беспокойство другого рода. Не зря же я впервые мысленно назвал Антонину противником. Да, эта женщина, как только что оказалось - тот ещё фрукт! Непонятное
существо. Непредсказуемое. Куда роднее мне вот эта публика позапрошлого века: эмоции, реакции, привычки - всё знакомо, узнаваемо. Не прерывая молчания, мы перешли на Садовую.
Да нет же! Что я так раскис? Женщина как женщина. Сейчас вот спрошу со всей прямотой объекта, который чуть не стал жертвой непонятных телодвижений с её стороны, и всё встанет на свои места. Но я не осмелился - вдруг вопрос ей покажется бестактным, и она выкинет ещё какую-нибудь штуку. Послушное воображение сразу же нарисовало под стать моему настрою картинку - вместо ответа моя спутница, молча, слова худого не говоря, изящно поворачивает руку ладонью вверх , и я приподнимаюсь на высоту пятиэтажки, барахтаюсь и умоляюще смотрю сверху, но она бесстрастно опрокидывает ладонь, и я лечу камнем вниз. А что, вполне возможно, её слова о запрете на использование технических и экстрасенсорных новинок не должны вызывать особого доверия. Когда ей будет надо, то она непременно их применит без оглядки на табу. Впечатление такое, как будто я вторгся на территорию чего-то неведомого и даже враждебного, где свои непонятные мне и потому подозрительные правила игры. Но что мне оставалось делать? В далёком-далёком детстве, когда меня что-либо не устраивало, я капризно швырял савочек в песок и плаксивым голосом вещал: "Я так не играю!". А вот из этой игры, похоже, так просто не выйти, забросив подальше сотовый.
- Воробья баснями не кормят, заглянем вот сюда, пообедаем - Антонина дружелюбно потянула меня за локоть. Опять лукавит, но я поддержал игру:
- Здесь речь совсем о другой птице, кажется, о вороне.
- Совершенно верно. Кстати, Пушкин сюда частенько наведывался... Наведывается.