Аннотация: В соавторстве с Григорием Панченко. Статья опубликована в сборнике "Звездный Мост" (Харьков, 2004). Была зачитана на одном из прошлых фестивалей "ЗМ", на валентиновской секции "Второй блин".
Вымысел в квадрате, или О пределе условности
(Попытка нового определения фантастики)
Фантастика -- это...
Невероятное. Невозможное. Неправдоподобное. Чудесное. Вымышленное. Необычайное. Несуществующее. Неведомое. Явно придуманное. Нереальное. Список прилагательных можно продолжить (и с не, и без не). Но стоит ли?
Такой способ определения прост. Традиционен. Ни к чему не обязывает. И ничего не проясняет...
Но здесь мы, может быть, услышим хор возражений: а надо ли? К чему это -- прояснять? И возможно ли это -- прояснить? Уж и без вас бились-бились умные головы...
И тем, кто спросит, надо ли, мы напомним еще одно определение. Определение церберов от литературоведения. "Фантастика есть особый жанр, характеризующийся своими собственными эстетическими критериями и противопоставляющий себя литературе в настоящем смысле слова" -- так или примерно так... Взгляд этот разделяют сотни ученых (и псевдоученых). Этот взгляд насаждается в школах.
И тем, кто скажет, что невозможно, мы ответим: вы отчасти правы. Литература есть литература, ее нельзя свести к определениям и формулам. Любые рамки, любые границы в ней условны и субъективны. Но уж если в сознании миллионов читателей есть представление об этих рамках и этих границах, значит, нужно по крайней мере установить, в чем оно заключается. Хотя бы для того, чтобы доказать условность и субъективность подобных представлений...
Однако исходить при этом надо из конкретного читательского опыта, а не из абстрактных умозаключений. Иначе неминуемо придем либо к определению слишком широкому ("вымышленное", "явно придуманное" и т. п. -- да какая же литература обходится без вымысла?), либо к слишком узкому ("невероятное", "невозможное"). В последнем случае -- куда отнести, например, фантастику, описывающую ближайшее будущее и обходящуюся без нарушения физических законов и изображения технических новшеств? Или -- тем более -- альтернативную историю? Она при традиционном определении фантастики уж точно не учитывается...
Вывод напрашивается: фантастический образ отличается от нефантастического отнюдь не своей принципиальной невозможностью. В некоторых случаях фантастика -- это и то, что может быть либо могло бы быть. Различаются два этих типа образов лишь степенью вымысла, а не его характером, не "качеством", но "количеством". В принципе вымысел в фантастике может касаться чего угодно, важно лишь, чтобы это была существенная характеристика мира. Существенная не абсолютно, а относительно, поскольку при других обстоятельствах и с другой точки зрения (с другими знаниями о мире) вымысел может либо оказаться истиной, либо не иметь особого значения и потому не осознаваться как фантастика.
Подводим итоги. Вот наше определение фантастического элемента (фантастического приема, фантастического образа -- как будет угодно). Пока что именно элемента или приема, но не произведения -- почему, станет ясно потом... Фантастический элемент -- это изображение явлений и событий, нарушающих крайне существенные для автора и читателя характеристики реального мира (физические, биологические, социальные, исторические и т.п.), причем такое нарушение воспринимается именно как сознательный литературный прием, а не принимается на веру или отвергается как заблуждение. В противном случае выйдет миф, героический эпос, религия, эзотерика, "соцреализм", творения Кастаньеды или Фоменко -- что угодно, но не фантастика. Поэтому к фантастике нельзя отнести, например, "Илиаду" и "Одиссею" либо "Божественную комедию" -- впрочем, об этом говорилось достаточно и без нас...
Итак, фантастика есть значительное нарушение картины мира, существующей в нашем сознании. Если писатель сочиняет историю жизни какой-нибудь, условно говоря, Марьи Ивановны -- это не фантастика; если он, изображая историческое событие, выдумывает такие детали и таких героев, которые существенно не повлияли на ход истории -- это не фантастика. Другое дело, если писатель сочиняет значимое историческое событие или цепь исторических событий (допустим, в духе временной победы декабристов, как у Л. Вершинина) либо, к примеру, повествует о старости А. С. Пушкина, не погибшего в результате дуэли с Дантесом (и такой рассказ есть у Зинаиды Шаховской), -- все это будет фантастика, поскольку масштабы декабризма либо события жизни А. С. Пушкина -- неотъемлемая составляющая нашей картины мира.
Суть литературы, ее изюминка, ее главное качество -- вымысел, а фантастика -- вымысел глобальный, "вымысел в квадрате". В фантастическом образе литература достигает особой степени сгущения, становится как бы литературой вдвойне. Здесь сочиняются не просто судьбы, здесь сочиняются судьбы и миры... И если, создавая вымышленных героев, вымышленные судьбы, автор помогает нам осмыслить нашу, реально существующую жизнь, то при создании миров этот эффект усиливается, "возводится в квадрат". Невероятная концентрация смыслов, достигаемая с помощью вымысла...
И неудивительно, что к такому эффекту прибегают многие, очень многие авторы. Фантастическая образность пронизывает всю литературу, и трудно найти классика, который никогда не использовал фантастику (пусть даже в произведении, традиционно считающемся нефантастическим). Мы уж не говорим о современном "мэйнстриме": очень просто отмежеваться от фантастики, заявляя, что ты -- постмодернист. Но фантастика -- не метод, она может быть какой угодно: реалистической, романтической, модернистской, постмодернистской, и примеров тому масса... Проблема еще и в том, что провести границу между "существенными" и "несущественными" нарушениями очень сложно. Исторические, социальные, психологические нарушения... А ведь всякая картина мира субъективна!
Далее. По своей сути фантастичны даже жанры, которые традиционно таковыми не считаются. Авантюрный роман, например. В нем крайне велика плотность неожиданных происшествий, счастливых или несчастливых случайностей, так что надо быть полным дураком, чтобы не понять, сколь невозможно в жизни такое сочетание... Но читатель включается в игру, он воспринимает этот обман как необходимую условность. С историческим романом -- примерно то же. По словам Кира Булычева (кстати, профессионального историка!), это -- в сущности фантастика: в любом хорошем историческом романе антураж выдуман, речь модернизирована. Историческую вещь в принципе невозможно построить адекватно эпохе, потому что "бытовые и психологические детали столетней давности уже невосстановимы. Двухсотлетней -- вдесятеро. И так далее -- с каждым веком на порядок".
Вывод опять же на поверхности: не всякое произведение, в котором использована фантастика, может быть отнесено к фантастической литературе. Как быть? Умники-литературоведы пытались найти абсолютно объективные критерии, позволяющие раз и навсегда отграничить фантастику от "мэйнстрима". Сейчас можно сказать точно: подобных критериев не существует. Был, к примеру, назван такой критерий: значительная -- незначительная роль фантастики в структуре произведения. Поди отличи первую от второй! Ну и, само собой разумеется, на практике этим критерием никто не пользуется. Если уж редактор втемяшил себе в голову, что фантастика -- не литература, то попробуй уговори его напечатать вещь, в которой этой самой фантастики -- хотя бы 0,01 процента... Или вот пример из классики: "История одного города". Фантастика -- на всех уровнях: история, психология, география, физические закономерности... а вот фантастическим романом эту вещь никто и никогда не называл. Гротескно-сатирическим -- сколько угодно... Сравните: "Пиковая дама". Фантастики значительно меньше, да и возможность реального объяснения не исключена. А называется (во всяком случае, нередко) -- фантастическая повесть. Почему?
Был еще распространенный в свое время критерий "формальности -- содержательности". Если фантастика условна, иносказательна, то она употребляется в составе "мэйнстрима"; если фантастика -- тема, основное содержание, то перед нами особая область литературы. Опять же -- попробуй разграничь... И главное -- слишком много авторов, если верить этому критерию, лишь по недоразумению оказались в "фантастах": чуть ли не половина русской фантастики последних десятилетий, и в первую очередь Стругацкие.
Иные умные люди, быть может, выразят удивление: а стоит ли опровергать старые критерии? Ясно и без вас, что дважды два -- четыре... Вот в том-то и дело, что ясно не всем. Если кто из умных людей с дураками не разговаривал, значит -- ему повезло...
Итак, объективных критериев, одинаковых для всех разновидностей фантастики, нет. И, может быть, прав А. Шмалько, который утверждает, что в "гетто", именующееся фантастикой, сгоняют всех, кто не вписывается в традиционные рамки "большой литературы" (а также детектива и женского романа)? Цитата из его доклада на "Звездном Мосту-2000": "...Современная русскоязычная фантастика не жанр, даже не метод, а очень непростой конгломерат жанров и методов, с одной стороны, и собрание совершенно непохожих в творческом отношении авторов -- с другой. Они оказались вместе благодаря обстоятельствам не столько творческим, сколько историческим и отчасти случайным. [...] ...Мы можем нащупать среди них представителей практически всех существующих жанров литературы". Слова, замечательные своей точностью.
А. Шмалько прав... и неправ. Действительно, нередко амплуа фантаста (нефантаста -- тоже) приобретается по чистой случайности. Либо потому, что автор не захотел или не сумел вписаться в "мэйнстрим". Но факт остается фактом! Подавляющее большинство читателей моментально и без труда отличат фантастическое произведение от нефантастического, пусть даже амплуа автора им неизвестно (и скорее уж "нефантаста"-постмодерниста отнесут к "фантастам", чем "фантаста" -- к "нефантастам"). Где же критерий? А. Шмалько, впрочем, называет один: "В большую литературу не пускают, ибо там нужно очень плохо и очень непонятно писать...". Нет, ну зачем уж так... И среди "мэйнстримщиков" есть хорошие писатели, может быть, и меньшая доля, чем в фантастике, но это же не довод. Качественная литература пишется по обе стороны баррикад, и макулатура тоже. А главное -- не стоит следовать примеру "мэйнстримщиков", подобным же (негативным!) образом определяющих фантастику.
Существует нечто объединяющее громадное количество произведений, написанных в разных жанрах и с самыми различными целями. Нечто, быть может, и не очень важное с художественной точки зрения, но важное в плане субъективного читательского восприятия... Иначе -- откуда бы взяться понятию "любитель фантастики"? У каждого жанра в фантастике есть свои любители: кто-то предпочитает философский роман, кто-то социальный, кто-то юмор, кто-то боевик; и, казалось бы, фантастическая литература должна распасться на отдельные жанры. Но -- она этого не делает... Большинство любителей, к примеру, философской фантастики -- если уж придется выбирать -- скорее возьмут в руки развлекаловку, но фантастическую, чем нефантастический философский роман. И так -- со всеми жанрами, но ведь есть немало фэнов, не отдающих предпочтение конкретному жанру... Да и молодые авторы, идущие в фантастику, как правило, не испытывают колебаний в своем выборе. При всей разнородности фантастической литературы есть какое-то внутреннее ощущение единства, присущее всем, от авторов до фэнов. Два вопроса: как? И почему? Как это ощущение обеспечивается и почему (или для чего) оно нужно?
Начнем с "как". То есть, опять же, вопрос о критериях. Если нет объективных -- тогда есть субъективные... Разные для разных авторов. Для разных читателей. Для разных жанров. Значит, все дело в восприятии... И тут на помощь приходит Ю. М. Лотман. Без него не было бы нашей гипотезы. Точнее, без следующих слов: "Фантастика реализуется в тексте как нарушение принятой в нем нормы условности". И нам пришло в голову: а что если норма условности может быть разной? Для разных жанров и разных эпох?
Тогда все становится на свои места. И можно наконец-то дать определение фантастического произведения (напомним: не всякое произведение, в котором использована фантастика, считается фантастическим). Фантастическое произведение -- это такое произведение, в котором присутствует фантастический элемент, и этот элемент -- ВНИМАНИЕ! -- нарушает норму условности, принятую для данного жанра в данной национальной литературе в данный исторический момент.
Это объясняет многое... В частности -- объясняет парадокс с "Историей одного города" и "Пиковой дамой". Норма сатирического романа чрезвычайно широка. Сатирику дозволено многое: преувеличения, смещения, деформации. Он может использовать фантастику и при этом не быть изгнан за пределы так называемой большой литературы. А вот для философской и психологической прозы норма другая, и потому "Пиковая дама" в настоящее время -- фантастическая повесть. Иное дело, что фантастику веков XIX и ранее обычно не считают "массовым жанром". Пушкину повезло...
Пойдем дальше. В каких случаях "История одного города" могла бы быть признана фантастической? Вариант первый. Она -- или не она, а вещь, близкая ей в художественном отношении, -- написана в ХХ веке. За сто лет норма условности изменилась, и вещи, которые прежде могли быть отнесены к "мэйнстриму", в новую эпоху объявляются "низким жанром"... Вариант второй. "История одного города" принадлежит к другой национальной литературе, где норма условности для данного жанра в XIX веке уже. Вариант третий. "История..." написана фантастом. Амплуа автора, без сомнения, влияет на оценку его произведения как "фантастического" или "нефантастического". Вариант четвертый. Больше фантастики... Нет, в "Истории..." -- куда уж больше... Тогда -- введение "научной фантастики" (главы об Органчике недостаточно). Пришельцы, машина времени, роботы и прочее... Именно использование НФ зачастую нарушает норму. Странное дело -- фантастика научно мотивированная считается как бы более фантастической, чем ненаучная. Хотя верней бы наоборот... Но -- считается, что тут поделаешь! Вот она, субъективность критерия...
И, раз мы уж начали насчет этого, возьмем другой жанр: сказку. Редкая сказка обходится без фантастики, но к фантастике сказку, как правило, не относят. А что мы понимаем под фантастической сказкой? Опять же сказку с НФ -- нарушение нормы... Или сказку для взрослых -- для детской литературы норма очень широка. Возьмем хоть Астрид Линдгрен: "Малыш и Карлсон" не относят к фантастике, а несколько более взрослые "Братья Львиное Сердце" и "Роня, дочь разбойника", -- регулярно относят (хотя как раз они окрашены скорее оттенком "меча и магии", а не НФ).
У авантюрного романа, как уже говорилось, -- своя условность. Цепь невероятных событий и необычайные совпадения не делают его фантастикой. А вот введение НФ -- делает: ну, хотя бы "Гиперболоид инженера Гарина".
Из этого, разумеется, не следует, что только НФ нарушает норму. Но стоит лишь автору использовать НФ -- и он уже под угрозой попасть в "фантасты"; со сказочно-мифологической фантастикой -- дело другое: здесь все зависит от степени и количества. А также -- от эпохи. Жанр "фэнтези" (в узком понимании, как "фантастика меча и магии") -- это модернизированный рыцарский роман; но рыцарский роман в классическом смысле слова обычно не относят к фантастике, поскольку он принадлежит тому времени, когда норма была широка.
И еще немного о том, как эпоха влияет на норму. "Путешествия Гулливера" в XVIII веке не осознавались как фантастический роман. Фантастика здесь -- допущение, вполне обычное для жанра политического памфлета. Но "Путешествия..." оказались больше самих себя, их политическое содержание устарело, а приключенческая и философская начинка оказалась живучей. И теперь это -- фантастический роман.
Нечто подобное может произойти, когда образ или сюжет, прежде не считавшийся фантастическим, переживает свою эпоху и получает новую интерпретацию. "Илиада" и "Одиссея", как уже говорилось, -- не фантастика, а вот "Одиссей, сын Лаэрта" Г. Л. Олди или знаменитая киноверсия Кончаловского -- вполне. Пример из другого жанра: созданная в первой половине ХХ века книга "Стюарт Литтл" Э. Б. Уайта -- еще не фантастика (скорее -- "городская сказка" в духе "Карлсона"), а вот недавний фильм -- уже да...
Мы приводили примеры жанров, в которых норма условности широка (сатирический, авантюрный, рыцарский роман, сказка, памфлет). С социально-философской и психологической прозой -- дело иное. В ней почти всякое введение фантастики (фикшн или фэнтези) дает фантастическое произведение. (Если это не постмодернизм: вот тут и вправду нормы весьма широки, -- читатель, как, допустим, в авантюрном романе, волен принять их за "условие игры". Постмодернистская фантастика -- такая тоже есть, и тот же Пелевин напрасно от нее дистанцируется! -- напиток "градусом покрепче" рядовой фантасмагории.)
Разумеется, на практике все куда сложнее. Представление о норме субъективно, оно свое у каждого читателя. Поэтому так часто амплуа автора и в самом деле зависит от случайностей, поэтому нередко трудно провести границу между фантастикой и нефантастикой... И все же -- не будь нормы условности, не было бы громадного разнообразия жанров фантастической литературы, ибо в любом жанре возможно нарушение нормы и в каждом жанре -- своя фантастика...
Критерий расплывчатый, малоудачный. Он не связан прямо ни с художественными достоинствами вещи, ни с ее тематикой, ни с задачами автора. Но все-таки -- существует. Для чего-то...
Мы ответили на вопрос -- как. Ощущение единства фантастической литературы определяется интуитивным представлением о норме условности. Оно -- во всех нас. В каждом читателе. Но остался вопрос -- зачем? Почему? Нужно ли оно, это единство, и если нужно, то для чего?
На этот вопрос ответить проще. В сущности, на него уже ответил Г. Уэллс. Фантастический элемент, писал он, используется для того, "чтобы оттенить и усилить обычное наше чувство удивления, страха или смущения". Ответ на читательскую потребность удивляться -- вот что объединяет самые разные жанры и разных авторов, пишущих о разном и с разными целями. Всего-навсего низменная гедонистическая потребность, вроде бы такая второстепенная по сравнению со многими другими, присущими читателям фантастики. Потребность думать или потребность постигать жизнь -- без сомнения, куда благороднее, но, увы, не они связывают в единое целое фантастическую литературу, не они объединяют ее читателей.
Не у всех существует эта потребность. Вероятно, любителями фантастики рождаются. А также ее противниками. Можно быть любителем философской прозы, исторической, юмористической, приключенческой... но потребность удивляться сильнее. Именно она -- основа, цель единства, а норма условности -- средство. Само по себе условное, надо сказать (не побоимся тавтологии). И не всегда позволяющее соблюсти последовательность, отчего и не считаются фантастикой многие по сути фантастические произведения.
Итак, плохо это, хорошо ли, но фантастика как целое существует. Объединяемая желанием удивляться. В этом ее сила. И отсюда же, к сожалению, ее особый статус в литературе. Возможно ли от него избавиться, не утратив при этом единства? Кто знает... Впрочем, это уже совсем другая история.