Аннотация: Казалось бы, как связаны генная инженерия и бессмертная душа?...
Приманка для души
Он лежал неподвижно и созерцал белые стены больницы, окрашенные трафаретом в серый цветочек. Стены упирались в беленый потолок.
"Пробежать бы сейчас по стене, - с тоской подумал худой человек с болезненно запавшими карими глазами, - на всех шести лапах пробежать... и по потолку..."
Он приложил к стене руку, к очертаниям которой уже успел привыкнуть, и не почувствовал ничего, кроме легкой шершавости и холодка. В задумчивости, человек поскреб стену босой ногой... Шершавость и холодок... Он бы заплакал, но это было б чересчур по-человечески.
Это гибкое, лишенное прочного хитинового каркаса тело лежало распластанным на кровати, лежало на спине! В прежней жизни оказаться в таком положении означало бы, что твои крылья намертво залипли в кисель и тебе предстоит еще долго беспомощно мотать лапами, прежде чем ты умрешь...
...представив что-то страшное, человек вздрогнул всем телом, согнулся в поясе и сел. Это было так просто и здорово, так легко прогнало кошмар, что он улыбнулся.
- Смотри, он улыбается! - соседи по палате оторвались от засаленных карт и с интересом уставились на него.
- Пришел в себя, бедолага! - сказал один.
- Эй, приятель, есть хочешь? - спросил второй и, не дожидаясь ответа, загремел чем-то в тумбочке. - Те ребята, которые тебя привезли, оставили кисель, велели отдать его тебе, когда он скиснет, - и протянул ему скверно пахнущую плошку, где над киселем уже здорово поработали налитые сверху живые дрожжи. Сосед поморщился, глядя на это безобразие, и сказал: - Слушай, не ешь эту бурду. Лучше хлебушка с сыром, я тут припас для тебя...
Но, едва учуяв куцым человечьим нюхом божественный запах ферментированного киселя, человек просветлел лицом. Он неуклюже сгреб плошку и сунулся в нее носом... И тут же остро загрустил по щетинистому подвижному хоботку, которым можно слизывать всякие подбродившие вкусности.
Он сунул в великолепный кисель короткий человеческий язык - и... чуть не задохнулся от отвращения. Его тошнило, его выворачивало наизнанку, и в миску из пустого желудка лился кислый желудочный сок. Тут он заплакал, не понимая, почему же из глаз течет вода и испугавшись, все ли в порядке с глазами...
А еще - он впервые испытал глубокое человеческое чувство - чувство утраты. Он смотрел на пищу, любимую в прошлой жизни, и безутешно, совсем по-человечьи рыдал.
- Ну, не надо... - сосед похлопал его по спине. - Ты прав, приятель: это гадость. На, погрызи хлебушка с сыром. Скоро обед...
Он быстро становился человеком, хоть и не отвык неосознанно и глупо стремиться к прошлой жизни. Порой он ловил маленьких мух руками и пытался что-то жужжать им. За это соседи по палате прозвали его Мухой, потому что так и не добились от него настоящего имени.
...Шло время, и Муха научился отмерять его на человечий лад: восходами и закатами. Он учился так, будто мучительно что-то вспоминал, но это было куда легче, чем постигать новое.
С каждым днем он становился человеком все больше, только сны видел иногда - и сны напоминали ему о том, кто он от рождения. Но потом появились и другие сны, уходившие в немыслимую для мушиного племени древность - человечье детство...
Когда к нему пришел Посетитель, Муха читал газету. Он поднял глаза и увидел его - высокого, улыбчивого синеглазого старика в строгом черном костюме - одного из тех счастливых людей, что красивы даже в старости. Старик пододвинул стул, сел напротив Мухи и сказал:
- Больница стала тебе хорошей школой. Помнишь, ты жил в пузырьке с киселем у меня на столе? Слабо помнишь, я думаю, - и Посетитель вынул из кармана пузырек и поставил его на тумбочку.
Муха так и вцепился в него. В дрожащих человечьих пальцах он держал собственный мир, такой маленький теперь. Мир, в который нет возврата. За несколько человечьих дней в нем прошли века: стекло было заляпано следами бесчисленных лап, заклеено шкурками пустых куколок, кисель подъеден почти полностью. Несколько маленьких голодных мух встречали закат своего мира. Они мельтешили, встревоженные дрожью человечьих пальцев, они жили слишком быстро, их движения сливались, и за ними невозможно было уследить. Вскоре у Мухи заболели замечательные человеческие глаза, дававшие такую цветастую и четкую картину мира... но, в отличие от старых добрых фасеток, они порой моргали и плакали...
Посетитель забрал банку и спрятал ее в карман пиджака.
- Больница - все равно, что тот пузырек, - сказал он плачущему Мухе, - настало время выйти в большой мир.
...Когда он за руку, точно ребенка, вывел Муху на улицу, тот упал: голова закружилась от открывшегося вверх и в стороны простора. Через минуту Муха уже стоял на четвереньках и жужжал, пытаясь вызвать к жизни несуществующие крылья.
- Встань, человек! - сказал Посетитель сурово... и Муха встал.
...Он вспоминал человечью жизнь своего нового тела еще быстрее, чем забывал мушиное бытие. Теперь у него было имя - Эван, был паспорт, квартира... а через неделю после получения всего этого он уже работал: лепил из теста, крема и шоколада пухлые пирожные в кондитерской.
Посетитель, так и не назвавший своего имени, время от времени заходил проведать Муху и, довольно улыбаясь, отмечал, что все идет хорошо. Его визиты все походили один на другой, но однажды он подарил Эвану пузырек с мухами и удалился без лишних слов. Горлышко пузырька обвивала шелковая веревочка, к которой крепилась миниатюрная открытка, озаглавленная: "С Днем рождения!". Эван перевернул ее и прочел: "Не забывай, кем ты был".
С тех пор он не забывал. И эта память наполняла все его человеческое существование глубиной, а глаза - мудростью. Трогательному отношению Эвана к мушкам умилялись его человечьи друзья, беззлобно посмеиваясь при этом. Баночки с киселем выстроились на холодильнике в длинные ряды, где восходили и угасали целые мушиные эпохи.
Тот, кто сам когда-то был мухой, теперь стал их богом. Он мыл и кипятил опустевшие миры, разливал в них горячий кисель и, когда унимался жар, расселял немногих избранных по пузырькам. Остальные же встречали гибель своего мира лицом к лицу: их было слишком много, чтобы спасти всех...
Глядя на то, как сменяются целые поколения крылатых, Эван-Муха чувствовал себя древним...
...Когда к нему пришла любовь, то она пришла вместе с чувством утраты. У Эвана не было крыльев, чтобы спеть песнь своей любви, и хоботка, чтобы нежным прикосновением сказать о ней. Но и тут, возникающая из темных закоулков мозга, пришла на помощь человечья память. Вместо песни, исполненной дрожанием слюдяных крылышек, Эван нашел слова. И поступки...
...В узком белом зале, вмещавшем только длинный стол и два ряда кресел вдоль, собрались люди, подобные Посетителю, и он вещал им о научном прорыве, совершенном его открытием. Он сыпал терминами и цветистыми фразами, но все они были подобны ряби на поверхности Мирового Океана над неописуемой глубиной.
Генная терапия... он говорил, как изменил человека, привив каждой клеточке его тела несколько генов мушки-дрозофилы. Такое незначительное изменение - и вот закоренелый преступник, жестокий убийца, сохранив все знания, весь разум, становится порядочным гражданином. Выпадает некий компонент, толкавший его убивать...
Одно, другое... десятое... сотое: Посетитель выкладывает на стол дела самых страшных людей планеты и кладет сверху стопки самое пухлое дело - дело того, кто теперь зовется Эваном... Люди поражены, люди убеждены в том, за чем наблюдали уже многие годы: этот доклад ставит точку любым сомнениям, и они подписывают всемирное внедрение программе голубоглазого старика. Он улыбается и уходит.
"Мушки, мушки, славные мушки," - напевает он себе под нос, шагая по белой в зеленую крапинку парковых насаждений улице, зажав под мышкой блестящий кейс. А за его спиной в узком белом зале идут восторженные дебаты о том, как столь малое изменение сумело побороть извечный порок человека - тягу к жестокости и насилию; что сделали несколько генов дрозофилы со всем человеческим естеством, не тронув разум и память?..
...Сыплют терминами...
...Не насторожился никто...
А красивый голубоглазый старик, стоя на берегу, смотрит в даль. Эта даль не там, где начинается другой берег и плещутся шумные дети. И не там, где горизонт. Эта даль - в нем, в его мыслях. И кажется - голубые глаза устремлены туда, где парят в необозримом пространстве свободные души, пока еще не обремененные телами. И каждое живое существо, рождающееся на Земле, несет в себе короткую последовательность генов - приманку для души. И лиса получает душу лисы, а кот - душу кота...
Так было раньше. Теперь так больше не будет...
(15 мая 2005г)
Этот рассказ входит в сборник "Книга замирских легенд" (продается по всему миру).
Если вам нравится мое творчество, пожалуйста, поддержите меня, купите книгу:
