Макарова Маргарита Ивановна : другие произведения.

Узлы на простыне

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Погони, приключения, клады.

   ГЛАВА 1
  
  - Ба, ты с ума сошла?
  - Ну, хватит, остановись, пока не поздно! - бабушка махнула рукой. Желтый, металлический наперсток соскочил с кончика среднего пальца и покатился мне под ноги. - Мне понятно до чего у вас дошло! Никуда ты не пойдешь!
  Я лихорадочно металась по квартире. Митя позвонил полчаса назад. Он ждал меня на задворках нашего района, у автобусной остановки. Уже должен был ждать...
  - Сама хоть немного соображай! - бабушка подошла ко мне. - Где он? - она посмотрела на пол. - Куда он закатился-то?
  Я молча подняла дырявый металлический колпачок и со стуком положила его на стол.
  - Посмотри, ну где ты собираешься тут поселить ребенка?
  Большие, громоздкие очки "для дали" отправились в карман халата. На длинном бабкином носу водрузились другие. Она уставилась на меня, как будто пыталась загипнотизировать. Прямой гоголевский нос с характерной вертолетной площадкой на кончике неприязненно разрезал пространство в мою сторону. Карие, живые глаза, казавшиеся огромными сквозь оптические стекла, всасывали меня со всеми потрохами. Правильно тетка в церкви назвала их бесовскими. Бабушка читала мои мысли. Я не выдерживала ее взгляда. Никогда.
  - Я что же, вообще рожать не могу? Тебе можно, вам всем можно, а мне нельзя?
  Углы сломанных бровей взлетели вверх.
  - Я тебе сказала - делай аборт. Некуда тут детей разводить. У меня это в голове не укладывается.
  - Я люблю его, а это тебе понятно?
  Я растерянно стояла посреди большой комнаты. Вторая неделя задержки. Как же я могла ошибиться в расчетах? Когда же все это случилось? Как мне сказать об этом Мите? Что он скажет? Нет, не надо в нем сомневаться, он не откажется от меня... Не откажется... Но женится ли?
  - Вся твоя любовь в штанах. Если б не Митька, ты б ни одни штаны не пропустила бы. Девки - дуры, за каждой ширинкой готовы бегать. Тебе только позвонили, а ты уже подмываться в ванну бежишь!
  Я с силой ударила ладонью по столу. Старые серые портняжные ножницы-великаны угрожающе вздрогнули, их железные части звякнули друг о друга. Ладонь пришлась как раз на кусочек мела, он больно врезался в кожу, рассыпался, оставив белый след.
  - Что ты несешь? Какими штанами?! Чокнулась совсем! Все, хватит, я сама жить хочу! Без твоих советов! Я его с девятого класса знаю! Уже два года встречаемся! Штанами! По себе не суди!
  Карие глаза бабки злобно буравили меня из-за очков. Я сжала кулаки. Она отошла от меня молча и села на стол. На нем уже был раскроен и порезан материал. Этот стол крепко стоял на ногах и принадлежал еще черти какому моему предку. Одну ногу она поставила на старенький, обшарпанный стульчик. Пошарив по вороту халата и нащупав иголку, она послюнявила кончик нитки и вытянула руки, пытаясь рассмотреть ушко. Снова и снова она делала медленное движение пальцами с зажатой в них ниткой, но мокрый хвостик капризничал и не хотел проходить между раздвинутым металлом, как верблюд в рай.
  - На, вдень-ка мне.
  - Ба, - я механически взяла иголку и нитку. - Ты что, с ума сошла? - тоже механически повторила я.
  Женится - не женится, - да какая разница! Он не откажется от ребенка! Потому что жить не может без меня! Так же, как и я без него. А бабушка... Ну, что бабушка... Не повезло ей в жизни... Так же как и матери моей. Не каждый же человек встречает в жизни свою половинку. Не каждому дано встретить любовь такую, как у меня и Митьки. И я все равно рожу. И не пойду сейчас ко врачу. Зачем? Сегодня скажу Мите, а потом будем жить вместе. Пусть тут, с бабушкой, а его квартиру будем сдавать. И я смогу потом доучиться. Я и сейчас смогу еще учиться. Ну, пропущу несколько месяцев, пока... то да се...
  Больше ничего не приходило мне в голову, да и не собиралась я спорить с бабушкой. Митя ждал меня, наверняка, он ждал меня уже, а я все еще была не одета и стояла тут, вместо того, чтобы мчаться с ним по вечернему шоссе, нарядно освещенному желтым светом фонарей. Как же я любила кататься по вечерней Москве!
  - Любишь кататься, люби и саночки возить! - раздражающие звуки бабкиного голоса снова завибрировали мои нервные окончания.
  - Ба, я побежала, меня Митька ждет, ну ты чего? С ума сошла? - это уже был третий повтор.
  - Даже не думай, тебе учиться нужно! Ни специальности, ни работы, ни денег. На что ты собираешься жить?
  - У Мити есть квартира.
  - На кого ты рассчитываешь? На этого прощелыгу? Да он и не женится на тебе, как только узнает, что ты беременна!
  - Не говори глупости! Он любит меня!
  - Где тут будет бегать маленький ребенок? Ну, где? - она посмотрела на меня поверх очков, потом взяла ткань и положила к себе на колени. Сделала первый стежок.
  Наперсток посверкивал у нее на среднем пальце, издавая металлический звук при соприкосновении с иголкой. Темная шерстяная ткань свисала на стул и прикрывала пестрые тапочки с протертыми пальцами. Зеленый байковый халат был завязан сзади поясом.
  - Ты сказала ему, что ты беременна?
  - Нет, не твое дело, чего ты хочешь?! - мой голос сорвался в крик.
  Я теряла терпение. Мне вообще не очень хотелось идти сегодня куда-то. Я предпочла бы сказать ему обо всем тут, дома. Он звал в кино. Как я скажу ему это в кино? По дороге? В машине? А может быть, после фильма? Уже выходя из машины? Бабушка по-своему восприняла мою медлительную нерешительность.
  - Я хочу, чтобы ты пошла ко врачу. А не надеялась на вертихвоста. Все равно толку не будет.
  - Ты хочешь, чтобы я всю жизнь прожила одна?
  - Куда тебе рожать, прекрати орать, - она не отрывалась от своего занятия. - Если в голове нет - в жопе не займешь. Ты думаешь я - вечная?! Я завтра в больницу пойду. Думаешь, я так и буду сидеть и зарабатывать тебе на кавалеров?
  - Что ты говоришь? - я опешила. - Каких кавалеров? У меня только один парень и он...
  - Да ты же его кормишь, когда он сюда приходит. Ты думаешь, я буду кормить вас обоих? Или троих? Встань на ноги, найди работу, выучись, а потом будешь думать о ребенке, и о том, как взбить чужие яйца.
  - Какие яйца? - я все еще стояла перед бабушкой, не зная, идти, или нет. Может позвонить и отменить? Или позвать его сюда? Тревога тормозила все мои действия.
  - А чем вы занимаетесь, когда он приходит? Что, даже заявку не подали, а уже яйца взбили.
  - Ба, как ты не понимаешь, я люблю его. Да что тебе говорить! Ты только фантики умеешь считать!
  Бабушка подняла голову и посмотрела на меня как на прозрачное место.
  - И зарабатывать! А ты в них только играешь! В секреты под стеклышком! Ты никуда не пойдешь. Я запрещаю тебе сегодня выходить из дома.
  - Ба, я сегодня ему скажу, я должна ему сказать сегодня, ты не понимаешь!
  - Что я не поминаю? Ты думаешь, я одна живу, потому что ничего не понимаю?
  - А я так жить не хочу! Я не хочу одна растить ребенка, или как мать, не вылезать из чужих коек, сегодня один - завтра другой! Я не хочу, чтобы мой ребенок был безотцовщиной, как я. Вы - две неудачницы, и хотите из меня сделать такую же! Мало вам надо мной издеваться! Вы и так все сделали с матерью, чтобы я чувствовала себя невыбранной, а теперь, когда меня любят... когда мне повезло...
  - Что ты кобеля нашла, которому сосешь в машине?
  Я вздрогнула.
  - Что значит невыбранной?
  - Это когда любят мало!
  - А как шлюха в машине... это выбранность? А выбрали на панели?
  - Да ты просто завидуешь, это даже мне видно! Ты завидуешь! - я уже орала во весь голос, не пытаясь сдержать ни слезы, ни обиду, ни слова. - Сами вы не смогли найти мне отца, не смогли найти любовь, вас никто не любил. Потому что вы две злобные вертлявые сучки!
  - Я тебе кинокамеру купила в четвертом классе! Все ждала, внучка врачом станет. Лечить меня будет! Любовь она нашла! В больницу надо идти, а она на свиданку! Ты что, думаешь - оно само рассосется?!
  - Да ничего я не думаю! Сама меня отвела на исторический. А теперь три года проучилась - плохо стало?
  - Да что толку от твоей истории? Каждый рассказывает по=своему - а конец - один.
  - Тебе что от меня надо?
  -Это моя квартира, и ты сюда больше никого не приведешь!
  - Я тоже здесь прописана! - слезы катились по моим щекам, я посмотрела на круг белого циферблата на серой стенке.
  - А он тебе в загсе свидание назначил? Небось, в машину опять зовет, потрахаться! Нашел дуру бесплатную, а ты и рада.
  - Заткнись! - я лихорадочно открыла шкаф, что стоял у меня за спиной, и стала вытаскивать плащ. Передумав, я бросила его на диван и потянула белую куртку. В ней меня легче было узнать в темноте. Да и к черным волосам она подходила больше.
  - Надо же такое выдумать! Невыбранность! Посмотрись в зеркало! Ты кого хочешь найдешь! Сама сначала человеком стань!
  Зеркало. Я обернулась на большое, на стене, для бабушкиных клиенток. На меня смотрели черные глаза, расширенные от испуга. Красивая ли я? Да, конечно. Волосы, глаза, мягкие губы, точеная фигура, ноги от ушей. Так ведь и Димка был суперста.
  - Не пойдешь ты! - сквозь зубы крикнула бабка. Я оглянулась и увидела, как она резко подняла у себя над головой старинные серые огромные ножницы. Они стукнули по стеклянному абажуру люстры, и звон разбитого стекла заглушил ее следующие слова. Не дожидаясь больше ничего, а хорошего тут явно было ждать нечего, я резко дернула свою куртку с вешалки. Рывок был такой сильный, что конструкция в шкафу не выдержала и деревянная палка с треском рухнула. Не оглядываясь, я выбежала из квартиры, с силой хлопнув дверью.
  Тут я остановилась. Предчувствие беды замедляло шаги и действия. Чтобы немного успокоиться, я села на ступеньку лестничной клетки.
  Я любила Митьку. А кто бы его не любил! Высокий, светловолосый, с голубыми глазами, с тихими нежным голосом и интонациями. Он был похож на красавцев из старых американских фильмов, по которым сходили с ума все героини этих фильмов. И я тоже сходила по Митьке с ума. Только не в кино, а в жизни. Да я все для него сделала бы. Страх заползал мне в сердце. Он застревал где-то между ребер, гулко вызвучивая удары сердца. На минуту я представила себя, одну, с ребенком на руках, со старой бабулей, подрабатывающей шитьем на заказ для толстых теток. Я -студентка третьего курса, с ребенком на руках, одна, без заработка, без специальности... Тьфу... Это бабуля так говорит... Все это ерунда. Этого я не очень боялась. Точнее, как можно бояться того, что с трудом можешь представить? С голоду что ль помру? Это были наносные, привнесенные страхи, скорее словесные, звучащие голосом бабушки, или диктора на телевидении. Мой внутренний ужас был не в этом. Подсознание вместе с сознанием сдавливали мне мозг другой картиной катастрофы. Катастрофы, которую я реально не могла представить, а тем более пережить. А вдруг он тоже скажет - на фига нам сейчас маленький? Что тогда? Страх пульсировал, ежился, давил и переворачивался внутри меня. Кого я выберу? Кого выбирать? Кулек неизвестно кого, комочек, что там, внутри меня, часть Митьки и меня. Или Митьку, моего Митьку-красавца, без которого я не могла дышать. Я закрыла глаза. Попыталась представить себя без Митьки. Нет, вру. Возник образ Митьки без меня. Он обнимал другую, трогал ее за талию, касался своими губами ее губ. Дыхание перехватило. Ужас. Я этого не переживу. Страх потерять Митьку заслонял все остальное. Глаза открылись, но та, другая, которую он обнимал только что в моих видениях, продолжала насмешливо улыбаться мне прямо в лицо.
  Щелкнул замок, и в светлом проеме показалась маленькая фигура бабушки.
  - Ты тут еще? - она посмотрела на меня спокойно, в руке у нее были очки. - Да иди, иди, что же думаешь, я против? Конечно, сходи, поговори с ним. Успокойся только. На вот, телефон свой забыла, а он звонил только что, - она достала нарядный, подаренный Митькой мобильник из кармана и протянула мне. - Иди, девочка, иди. Не плачь. Выживем, - она улыбнулась и погладила меня по плечу.
  Постояв молча рядом, бабушка вернулась в квартиру, тихонечко прикрыв дверь. Я все еще медлила, сомневаясь идти, или нет сегодня. Может быть, отложить все до выходных? Чтобы днем спокойно дома все ему рассказать.
  Я вышла из подъезда. Медленно, едва переставляя ноги, пошла к автобусной остановке.
  - Митенька, Митенька, - вытирая слезы и бормоча имя как заклинание, которое как раз и поможет мне выжить и вытерпеть все это, я перестала сомневаться и думать о чем-то другом. Я двигалась как сомнамбула, не зная ни направления, ни цели. Мысль о Мите, о его прикосновениях, словах, голосе, простом звучании его тембра - это все, что существовало для меня в настоящую минуту. Мозг отключился. Я не могла ни соображать, ни вспоминать, ни планировать, полностью отдавшись ожиданию. Даже предметы я стала различать как-то расплывчато. Может быть, это были невысохшие слезы. Главное, что я двигалась, наконец, на свидание с любимым, что он ждал меня, что я смогу прикоснуться к его рукам, и потереться об его щеки. И забыть... Забыть весь этот кошмар... Все как-нибудь устроится, у всех же устраивается, чем я хуже? Все устроится само собой... Как и у всех...
  Осень была теплой. Она всегда приходила теменью вечеров и острым запахов прелых, умирающих листьев. Запах этот успокаивал, как дурман, как лиственная настойка, разлитая не в стеклянные бутылочки в аптеке, а прямо в воздухе, бесплатно, пользуйся - не хочу, дыши, сколько влезет. Этот лечебный коктейль никто не отмерял капельками, или граммами, не продавал из под полы за бешенные деньги. Он обваливался прямо на людей, как дар, бесценный и неоценимый.
  Влажный воздух высушил слезы. Я все еще всхлипывала и сомневалась, но целительные пары умирающей органики и шуршание листьев под ногами сделали свое дело. Вздох полной грудью вернул мне чувство правильности происходящего.
  "Сейчас октябрь, - стала считать я про себя. - Сентябрь, октябрь, ноябрь декабрь, январь, - я загибала пальцы на руке, отсчитывая девять месяцев. - Май! Значит май!
  Тринадцатый микрорайон Тушино представляет собой изолированный и равноудаленный от всех больших жилых массивов кусок Москвы. Несколько блочных девятиэтажек, пара кирпичных башен, школа, короче - два десятка домов, - все это было со всех сторон окружено... естественными и искусственными пространствами, не пересекаемыми для машин и людей. Раньше этот кусок называли малой землей. Теперь все без стеснения говорили о нем как о деревне. Речка Сходня и ее заросли усиливали это впечатление. Пространства промышленных предприятий, как поля, или даже леса, заборами и заграждениями придавали оттенок застенков, некой зоны, на которую простой любопытный, или гуляющий не попрется, в силу удаленности всего этого хозяйства от станции метро и больших улиц. Ближайшая из них называлась "Тупиком", а улицы внутри микрорайона просто номерами проездов, хотя проехать тут было некуда. Кто заезжал сюда через переезд, тот мог выехать отсюда только тем же путем, как Наполеон при отступлении из Москвы. Вообще, место это было историческое, хотя и не музейное. Именно тут, на этом самом холме стоял со своим знаменитым лагерем Тушинский вор в 17 веке. А уж воры умеют выбирать укромные места.
  На задворках поселка была автобусная остановка, связывающая это место с цивилизацией. Тут проходила дорога, делая виток и расширяясь для небольшой стоянки машин и придорожного магазинчика. Поселок выходил сюда вслепую, задворками какого-то склада, с кучей голодных собак и неприглядными заборами, сплошь заклеенными объявлениями. Железный мостик, сконструированный молодым Эйфелем русского происхождения, сложно сочетал две канализационные трубы и узкий дощатый настил для людей, спешащих на уходящие автобусы и гулко бегущих над бурлящей внизу Сходней. Плакучие ивы нависали густым кустарником над бурливым аналогом московской "Арагви". Тем более, что грузинские вина текли тут так же бурно, как и грязные потоки этой забытой всеми очистительными сооружениями речки.
  Я медленно поднялась по металлическим решетчатым ступенькам мостика. Так же медленно спустилась с другой стороны, и только теперь подняла глаза.
  На остановке Дмитрия не было. Разочарованно вздохнув, я остановилась, всматриваясь в машины, стоящие у обочины. Нет, это не его. На остановке бродили какие-то мужики, наверное ехали домой с работы.
  Я встала точно под фонарем и достала мобильник. Он завибрировала прямо у меня в руках. Я улыбнулась.
  - Соня, сейчас я буду. Ты уже на месте? - услышала я тембр голоса, от которого у меня кружилась голова. Чуть с хрипотцой, он шуршал в трубке, как будто был рядом, и своим дыханием щекотал мне волосы за ухом.
  - Да, я тут.
  - Отец задержал.
  - Поругался? - я смоделировала свой вариант.
  - Акелла! Сейчас упадешь! Я на его машине приеду! Увидишь разницу! А свою завозил в гараж. Жди! Черный бумер, черный бумер... - весело пропел он в трубку и отключился.
  Я рассмеялась. Тревожные предчувствия и горечь от разговора с бабушкой легко отступили, сладкое ожидание вытеснило все без сопротивления и остатка.
  Стоять на остановке не хотелось. Я крутанулась на каблуке. На перилах мостика сидели школьники, поплевывая прямо себе под ноги. Курили. Мммм... пожалуй пойду, а то эти малолетки еще и клеиться начнут. Маленькая палатка - магазинчик всеми своими огоньками и окнами смотрела на мостик и стоянку. Я обошла этот приют последней надежды алкаша и, завернув за угол, вышла прямо к дороге. Тут не было никого, лишь редкие машины проносились мимо, спеша вырваться из замкнутого пространства дороги - отростка, петляющей среди старых гаражей и брошенных строек. Забор из серых бетонных плит - продукт завода, находящегося тут же, за ними, обрисовывал шоссе вместе с узкой полоской тротуара. Оглянувшись назад, я увидела автобус, делающий мягкий поворот и с характерным клацаньем открывающий двери. Остановка была конечной, и желтые светящиеся окна его радостно орали о наличии множества свободных мест и теплом уюте этого временного кусочка закрытого пространства.
  - Что же я сейчас скажу ему? - подумал я. - Может, мы больше не будем расставаться? Может, он сегодня скажет родителям, и я не пойду, не вернусь к бабке. Только вещи забрать.
  Я улыбнулась. Подняла руки и провела по волосам. Старательно накрученные еще днем, они красивыми локонами рассыпались по плечам. Уже пора ему появиться. Отвернувшись от автобуса и мужиков, неторопливо загружающихся в переднюю, антизаячью дверь, я посмотрела туда, откуда должен был приехать он. Черт возьми, на чем же он приедет? У его отца большой джип. Я не помнила какой именно марки джип, но помнила, что большой и черный. Свет фар проезжающих машин выхватывал дорогу, помогая уличным фонарям, на мгновение давая им урок и сматываясь, боясь, что их вот так же привяжут, подвесят и заставят, умирая от скуки, болтаться над одним и тем же местом.
  Вдали показались новые огни. Я всматривалась, пытаясь определить марку автомобиля. Нет, это был не джип. Машина мчалась, странно вихляя и рывками меняя скорость. Она то въезжала прямо на тротуар, то снова возвращалась на шоссе. Наконец, как бы решившись, водитель взбесившегося транспорта подравнялся к забору. Он ехал прямо на меня. В какой-то момент я подумала, что стала невидимкой. Но нет, мою белую куртку вряд ли не было видно даже в таком сумрачном месте. Пьяный, - мелькнуло у меня в голове. Но теперь он ехал, не сворачивая, четко сфокусировав на мне линию своего движения. Развернувшись, я бросилась бежать к остановке и магазину, но скорости и расстояние были не равны. В отчаянной попытке ускользнуть, я прыгнула в сторону, пытаясь укрыться за одной из тумб забора. К стенке, мрачновато подумалось мне. Я оглянулась и ослепла от света фар... этот свет... Я прижалась к серому железобетону и закричала... Острая боль... Серое небо осеннего вечера упало как декорация картонного, игрушечного театра.
  
  ГЛАВА 2
  
  Отец звал ее Ариадна. Но она ненавидела это имя. Ариадна к доске, - так вызывали ее в первом классе. До чего же это было смешно! Учительница, видимо, тащилась от того, что произносила такое длинное имя. А когда она пожаловалась отцу - он не понял.
  - Да меня же все дразнят Ниточкой.
  - Не болтай глупости! Откуда первачки могут знать об Ариадне!
  Но в школу он все же сходил. Кое -кто после этого стал носить ее портфель. Еще бы! У нее был самый крутой мобильник в школе! Даже физкультура стала другой, когда отец поговорил с педагогом. Вот чего она ненавидела - так это волейбол. Ну, впрочем, это теперь не важно. Она давно уже называла себя Адой, Аидой, Адкой, а для друзей - всегда была Дной.
  Снег падал и падал. Под ногами была мокрая каша. Что за фигня! Зачем она притащилась в эту холодную, промозглую Москву из теплой Италии. Умерла бабушка. Ну и? Никто не поехал. Одна она - свободный человек. А ведь она должна учиться! Все деловые, им некогда. Отец занят, мать занята, сестра - на последнем месяце беременности. Никто не подумал, что она только что вошла в колею.
  Бабушка умерла! Да дай бог каждому так пожить! С 1912 года! Сто лет в обед!
  Ключи были у соседей! Ну, сестричка! Могла бы присылать бабке денег. Шкаф, блестящий от лака, советского периода, диванчик полуразвалившийся. Правда, квартира была просторная. Трехэтажный кирпичный дом на Фабрициуса, старый, и с высокими потоками, был вполне добротен. Ванная большая, кухня - тоже, но все это было обшарпано и убого.
  Урна с прахом вполне поместилась в целлофановый пакет. Дна уныло плелась по лужам. Кроссовки явно не подходили для такой погоды. Еще не доходя до автобуса, она поняла, что выбрала не ту обувь. Ноги просигналили о мокрых участках на носке и пятке. Дна улыбнулась. А что, наверное, смешно она выглядела со стороны: черный зонтик в руке, на черном - то ли снег, то ли дождь, черное полупальто с искусственным мехом, спортивные штаны, зеленая детская шапочка. Слава богу, шапочку догадалась купить.
  Снег вперемежку с водой топил ноги не спрашивая, а лишь уведомляя характерным причавкиванием.
  Как ни странно - автобусы - не самолеты - в такую погоду все же ходили. Ехали по старой Волоколамке. Истра. Этот подмосковный городок был местечковым раем. Речка - о чем еще могли мечтать дачники. Автобус был почти пуст. Да и странно было бы ожидать наплыва путешественников в такую хмарь. Дна уселась в середине автобуса и внимательно уставилась в окно. А что, ведь она не была тут уже... эээ... почти двадцать лет. За окном мелькнула Москва-река. Во, понастроили. А говорят, что жилья в Москве не хватает. Красногорск уже до Москвы достал.
  Город кончился... Серые, вросшие в землю избы - хоть сейчас в сувенирную обертку... Вполне в духе прошлого... или нет... даже позапрошлого века.
  Дна поступила на факультет химии. Она считала, что только точные науки имеют право на существование. Ее отец владел строительным бизнесом. Ее мать руководила крупной дизайнерской фирмой. У нее в гараже, дома стоял целый парк автомобилей. Но эта убогая картинка за окном, эти серые избы с трубами, полуразвалившимися, кирпичными, с вросшими в землю окнами, с покосившимися заборами бесила ее, выводила ее из себя, как хорошего хозяина - растяпа управляющий. Наверное, такие избы были еще при Екатерине. Вот убожества! Ну почему бы им не купить обогреватели и не греться электричеством! Тупой народ!
  Дна посмотрела на окно. Так и есть - узкая щель проявилась мокрым провалом для ветра и снега. Дна задвинула стекло. Автобус устрашающе мчался, почти нигде не останавливаясь и никого не подбирая по дороге. Временами даже становилось жутковато - как он скользит по такому маслу из снега и воды.
  Час отделял Истру от Москвы. Недалеко. Повезло, что бабка была родом отсюда. А то пришлось бы с этим пеплом таскаться черти куда. Привокзальная площадь была огорожена шлагбаумом. Чудеса. Несколько автобусов стояли рядом с кассами. Ага, вот и такси. Однако нужно облегчиться. Выпитый с утра кофе не даст спокойно найти могилу.
  Ох уж эти бабки. Их сентиментальность просто убивала. Ну не совестно ли старому человеку проситься на кладбище к мамочке? В ту деревню, где выросла и... Но раз хочет - пусть хочет.
  Туалет был тут же, рядом с автобусными кассами. Вот, теперь можно и к таксистам. Кладбище на Истре... Так, рядом с Манихино. Легко было матери рассуждать там, дома, в Италии. А... ну, впрочем, Митрофанушка же не заблудился... Она посмеялась. Теперь, видимо, очередь Ариадны.
  Мужики кивнули на первую машину. Зеленая ауди вмещала в себя бледного, даже желтого мужика, с любопытством уставившегося на загорелую толстушку при слове кладбище.
  - Какое кладбище?
  - Деревенское. На речке прямо должно стоять. На Истре. Там еще церквушка должна быть видна.
  - Хэй! Миш, где тут кладбище?
  К окошку подошел краснолицый здоровяк.
  - Ну да... тут недалеко. У железной дороги. Найдешь... туда вон, - он махнул рукой в сторону.
  - Ну ладно, поехали.
  Машина плавно тронулась с места, и стало даже как будто тепло.
  - Вы знаете, кладбище на Истре. Мне мать сказала, там поворот с Волоколамки. И потом вдоль речки.
  - Да не волнуйтесь, найдем.
  - Ну как! У меня урна, а вы говорите... что ж я с ней ночевать должна? Я думаю, нужно вот здесь свернуть, видите, к Истре.
  Дна тыкала в мобильник, а шофер даже не смотрел на нее.
  - Так не найдем же!
  - Так не бывает!
  Машина свернула с Волоколамки и уверенно пошла вниз, к югу.
  - Смотрите, какая свалка! - зеленоватый шофер кивнул головой направо. - Горы!
  Там, прямо на берегу Истры, высилась и правда гора. Величина кургана напоминала египетские пирамиды. Это было явно захоронение не простого смертного.
  - А говорят, тут элитные поселки, - Дна удивленно посмотрела на свалку. Там стояли грузовики и... опорожнялись.
  - Уж запретили - а все равно сваливают.
  Проехали деревню.
  - Вот тут, смотрите, поворот, вдоль реки, вдоль Истры нужно будет ехать.
  - Куда? Налево?
  - Вот, смотрите, - Дна даже подскочила. - Вот указатели. Купола и кресты! Это кладбище!
  Машина послушно повернула налево. Узкая асфальтовая дорога разрезала заросли кустарников. Справа тянулась Истра. Вода темнела среди белого снега и зеленой травы. Странная осень в Москве.
  - Вон оно! - снова закричала Дна.
  Слева, в отдалении тянулся редкий прозрачный лес. Что-то пестрело и мельтешило в его прозрачности.
  - Я туда и не проеду.
  - Ну, тут подождите!
  К лесу вела грунтовая дорога, заваленная снегом. Непонятно было, развезло ее под тающим снегом, или она сохраняла еще осеннюю твердость. Дна, не задумываясь, ступила на снег и не провалилась. Пять минут, и она оказалась среди могил.
  - У вас хорошо получилось! - услышала она голос таксиста. Машина тихонечко ехала за ней. Вот идиот, подумала Ада, по мокрятине в кроссовках перла.
  - Ну и ну, - лишь произнесла она, бросив взгляд на ухмыляющегося таксиста. Ноги уже ничего не чувствовали.
  Здесь не было богатых памятников, да и кладбище было небольшое. Черные и серебристые оградки сменялись кое - где и кое-как натянутыми веревочками. Мокрые ветки кустарников и деревьев поблескивали растаявшим и капавшим снегом. Да и лесом эти заросли можно было назвать с натяжками - сплошные кусты. То тут, то там, на склизких зеленовато-коричневых прутьях, как елочные украшения, развешанные заботливой рукой декоратора, желтели засохшие и скрюченные листья. Сквозь белые, мокрые клочья снега зеленела травка. Рядом, среди кустов, мешаясь с могилами и травой, валялись сброшенные венки и мусор. За некоторыми оградками стояли скамейки и столики для уютных бесед с восставшими покойниками и обедов в теплой дружественной обстановке с потусторонним миром.
  Она чуть не наступила на чью-то могилу. Черт возьми, где же прабабка? Что там мать говорила-то? Пирамидка должна стоять... Серебряная. Надеюсь, подумала Ариадна, хоть имя на ней будет. И тут она остановилась. Прямо на нее смотрели знакомые глаза. Черт возьми! Дна совсем забыла, что тетка умерла! Значит, здесь. Ну да, вот и пирамидка. Даже оградка есть. Черненькая.
  Девушка оглянулась. Эх, черт, надо было цветочков что ль прикупить. На зелено-снежных могилах все еще пестрели выцветшие могильные атрибуты.
  - Ну что, вы нашли, что искали? - голос шофера прозвучал неожиданно живо.
  Дна тряхнула каштановыми волосами. Шапка осталась в такси. Она вытащила из пакета урну и просто открыла ее. Без эффектных движений высыпала на снег и траву бабушкин прах. Так, а урну-то куда? Не тащить же ее с собой в Москву. Ладно, оставлю тут.
  Ариадна нагнулась к пирамидке. Тут тоже было изображение. Ничего себе! А прабабка-то как похожа. Мы с ней как две капли воды! Дна посмотрела на дату. 1937 год. Что может остаться от человека, зарытого в землю полвека назад? Даже больше уже. Надо же! В сорок лет умерла! Хотя! Точно! Мать вечно рассказывала, что она пережила уже свою бабку. Ну ладно, пора двигать отсюда ноги. Мокрые. А то лягу рядом, без перерыва на обед.
  Дна подошла к ждавшему ее таксисту.
  - А что, старое кладбище?
  - Да я вообще не знал об этом кладбище! Столько времени вожу в эту деревню, а о кладбище даже не знал. Самопальное.
  - А вот этого друга я знал! Работали вместе! - зеленоватый кивнул на свежую могилу.
  - Ну вот, вам повезло, он уже умер, а вы даже не знаете, где кладбище!
  Машина тронулась, мягко отступая от странного места.
  А прабабка-то как на меня похожа. Эта мысль вертелась в голове у Ариадны. Она не знала, что должно за этим следовать, но так просто оставлять этот факт без внимания она не хотела. С этим нужно было что-то делать!
  Опять привокзальная площадь. Нет... На такси домой не поеду. Жирно ему будет. Автобус нам милее. Да и денег отец дал в обрез. Думает -сорвусь опять. Дна подошла к кассам.
  - Один до Тушинской.
  - Вам на что?
  - Что? - не поняла итальянка вопроса.
  - Вам билет - на автобус? - кассирша вопросительно и серьезно смотрела в крохотное окошечко, как в амбразуру танка.
  - На самолет! И ковровую дорожку к трапу. Что ж такое-то! - раздражение от мокрых, чавкающих ног вырывалось наружу вместе с нервным смешком.
  Кассирша опустила глаза.
  - Нет ну правда, у вас тут что, и на самолет билет можно взять? - Ада оперлась на приступочку перед окошком.
  - Ну, может, вы думаете, что на поезд тут билеты продаются.
  Уф... Еще оправдываются. Деревня. Что они могут знать о жизни. Сидят тут, ничего не видят, не понимают, и других за то же держат.
  Всю дорогу она думала о прабабке и своей схожести с ней. "Самопальное кладбище" - вспомнила она слова таксиста. Какое странное слово. Самопальное, что это вообще значит? Стихийное? Ничейное! То есть кладбище ничейное. Что хочешь, то и делай! Ариадна ярко представила себе, как у нее на антикварном столике рядом с компьютером будет лежать склеенный, пожелтевший череп.
  - Это мой череп! - она произнесла это вслух, улыбаясь, представив, как будут ржать друзья. Ребята, что сидели впереди, с удивлением посмотрели на нее.
  Оставалось дело за немногим: Нужно найти, кто выкопает череп!
  Москва встретила ее теменью. Она шла дворами к старому дому с убогим, грязным подъездом. Деревянная дверь, наверное, помнила еще ее детство. Она, правда, не жила тут никогда, но в гости к бабушке ходила. Давно... В другой жизни... Четырехугольник двора был пустынен. Пара фонарей не скрывала убожества подворотни. Желтый свет из притушенных двойными тряпками окон усиливал впечатление нереальности и призрачности улицы.
  На углу, в проулке между домами, стояла группа подростков. Они курили. Самый невысокий из них, беленький, с коротко остриженными волосами, перебирал струны простенькой гитарки, тихим скрипучим голоском пришепетывал слова чужого шлягера. Бутылка водки шла по кругу. Вместе с пивом.
  - Что, водка без пива - деньги на ветер?
  - Говори, чего надо, не ветри тут, - послышался развязный хохоток.
  - Дети, мне нужно покопать в одном месте. Кое-что выкопать. Завтра утром... я жду вас тут же, на этом месте с лопатам.
  - Чего? - грубоватый голос прозвучал в этот раз резко.
  - Кто эта шалава? - вторил ему второй. Пара плевков приземлилась на и так мокрые кроссовки Ады.
  - Тебе что, тетка, идти некуда? Ускорение придать? Иди откуда шла!
  - Да вы не поняли, мальчики, я вам заработать предлагаю! Мне нужно череп выкопать. Тут недалеко. Завтра утром, поехали?
  Гурьба весело заржала.
  - Сисястая мочалка, ты откуда упала, соска? Иди, защеканка, работай... солнце еще высоко!
  - В жизни не видела таких идиотов. Им деньги предлагаешь... - девушка презрительно прищурилась.
  - Слышь, эта та, что из Италии бабку хоронить приехала, - высокий, в сером капюшоне поверх куртки, снова сплюнул. Сигарета полетела в мокрый снег. Он взял бутылку и хлебнул из горла.
  - Ну ты, - рыкнул он в лицо Аде, пахнув только что выпитым алкоголем. - Ты свое свиное рыло заебень в мясорубку, соска.
  - Сами вы - соски. От горлышка отойти не можете. Жопы поднять, чтоб деньгу сшибить! С бабулей своих все стрижете на пивко себе. Что, на девок, небось, не хватает? Тусуетесь тут, пидоры. В заду у бабушки.
  Ада была расстроена. Она замерзла и думала уже только о теплой ванне, но тут же мысленно чертыхнулась - у бабки была газовая колонка, ее еще нужно было зажечь, к тому же, в доме был пустой холодильник. Ерунда, завтра найду кому лопату сунуть, подумала она.
  - ****ец... ты из какой тундры выползла, ты, абрачка...
  Ада уже повернулась и сделал шаг к своему подъезду. Парень в капюшоне схватил ее за рукав. Девушка скривилась и раскрыла было рот, чтобы сказать ему все, что она о нем думает. И тут удар кулаком свалил ее с ног. Она рухнула прямо в склизкое месиво, под ноги подросткам. Удар ботинком в бок отозвался по печени. Ада охнула. Попыталась встать. Новый удар кулаком уложил ее снова. На мгновение она ослепла. Кровавый туман липкой волной перекрыл возможность видеть. Толчки и тычки обрушились на плечи, живот, голову. Она попыталась закричать, но висок встретился с кулаком, и эта встреча окончательно прервала процесс постижения действительности.
  Сознание вернулось так же, как и ушло - без разрешения и без спроса. Ада открыла глаза - и все, что она увидела - это обмотанное проводами тело, лежащее рядом.
  - Черт, это же больница, - ее слова лишними звуками повисли в воздухе белой палаты. Голова болела так, как будто ее напихали головешками, надули, наполнили водой, и она вот-вот лопнет, если не от воды, то от огня.
  А где мой отец? Ада посмотрела вокруг. Ни мобильника, ни сумочки - рядом ничего не было.
  - Хэй! Тут что, морг, или больница? - вопрос остался без ответа. - Хэй!!!!!!!!!! Да кто-нибудь! Я пить хочу.
  Звук собственного голоса отрывал кусочки внутри головы. Девушка поморщилась от боли и дотронулась до своих рыжих волос.
  Она приподнялась на локте, пытаясь рассмотреть соседа по комнате. Тут, похоже, было все намного серьезней. Датчики, аппаратура, - проводки тянулись к неподвижному телу. Зеленые кривые бойко скакали по черным экранам.
  Почему отец еще не приехал? Он что - не знает, что дочка в больнице? Вообще, он должен убить этих подонков! Почему она до сих пор валяется тут одна?
  Злость и раздражение заставили Аду подняться и встать. Хватит тут загорать.
  Тапочек не было. Видимо, тут и не предполагалось, что людям свойственно ходить. Судя по соседу, это было не в местных традициях.
  Как безногих замуровали.
  Она пошла к выходу, шлепая босыми ступнями по пластиковому полу. На ходу, еще раз посмотрела на бесчувственную мумию с датчиками. Да уж, кроме пляшущих человечков на экране, ничто не говорило, что тело чем-то одухотворено. Хм, а она-то тут сколько провалялась? Что это, кстати, реанимация?
  Ада выскочила из палаты со скоростью мультяшного персонажа. Коридор был небольшой. С одной стороны короткий обрубок заканчивался стеклянной запертой дверью. Что за черт.
  В другом конце не было ничего, преграждающего путь, запертого, или открытого. Тут, в конце тоннеля было окно. Погода не интересовала девушку, она даже не посмотрела - какой это был этаж. Боковые двери все были заперты. Значит, выхода на лестницу тоже нет. А где же тут врачи?
  Ноги замерзли. Так, нужно зайти в палату и завернуться в простыню.
  Ариадна вернулась. Она дернула ткань с кровати. Подушка потянулась за полотном и мягко шлепнулась на пол. Этого не ожидал штатив, на котором висела бутылочка капельницы, мерно отмеривающей время для подключенного к датчикам организма. Держатель покачнулся и, стукнувшись о кровать с неподвижной целью бегущих по прозрачным трубкам жидкостью, медленно пополз на пол. Но неспешный темп падения не спас стеклянность сосуда. Звякнув и стукнув, капсула с лекарством оказалась на полу. Звуковой поток на этом не закончился. Металлический штатив с характерным звуком соприкоснулся со стеклом и разбил его.
  Ада сделала резкое движение, пытаясь поддержать рухнувшее равновесие структуры. Но... Она дернула за проводки датчиков, и экран компьютера тоже стал падать. Стремительное развитие бурной деятельности напомнило о причине собственного больничного пребывания. Боль оскалилась в избитом недавно теле. Девушка замерла, не в силах остановить оползень аппаратуры.
  - Да что тут происходит? Опять смешливые попались? - в дверях стоял молодой парень в белом халате и улыбался.
  - Сам такой, - Ада обернулась и сделала шаг в сторону своей кровати. И тут же вскрикнула. Осколок стекла попал под голую пятку.
  - Вот черт, у вас тут что, тапочки не положены?
  - Ха! Ты б еще в гроб тапочки попросила.
  - Ты что? Это ж не морг.
  - А с чувством юмора у тебя неважно.
  - А это было чувство?
  - А что же?
  - Да, явно не разум.
  Ада запрыгала к кровати на одной ноге.
  - Принеси хоть бинт, я не знаю. Ты посмотри, какой порез, - она плюхнулась к себе на матрас и подняла ногу. Не раздумывая, она приложила сдернутую простыню к кровавой пятке.
  - Ты чего стоишь? Тут больница, иль притон для коматозников?
  - Это юмор? - отозвался парень, даже не подумав куда-то уйти.
  Он подошел к мумии на соседнем шезлонге. Осколки захрустели у него под ногами.
  - Ты все порушила. Ты что тут тренировки проводила по ксюнь фунь?
  - Это юмор?
  Неожиданный звук остановил их перепалку. Они оба посмотрели в одну точку.
  - Ты слышала?
  - Что?
  - Ммммм, - губы мумии продолжали быть сжатыми. Это были не слова. Это было мычание.
  - Она мычит, - парень наклонился над кроватью.
  - Она? Ну и что? Давно пора! Чего тут валяться-то. Либо в ящик, либо уж... хотя мычание жизнью не назовешь.
  - Да замолчи ты! Она тут три года лежит без всяких признаков жизни.
  - Не думала, что ты такой старый!
  - Я тут полгода. Но я, представь, умею слышать.
  - Ладно, принеси мне тапочки и телефон.
  - Мммм, - звук повторился, теперь не было никаких сомнений, что это была не случайность.
  - Ты слышишь меня? Сондра! Ты слышишь меня? - парень положил ладонь на лоб оживавшей девушки. - Ты можешь глаза открыть? Открой глаза!
  - Слушай, ты что, серьезно это говоришь? Разве может человек столько времени лежать?
  - Она глаза открывает. Смотри!
  Ада забралась с ногами на свою кровать.
  - Ну что там? - она тоже вглядывалась в лицо, по которому невозможно было сказать - мальчик это, или девочка. - Слышь, а побрили- то ее наголо зачем?
  Веки дернулись и поднялись. Глаза преломили световой лучик и отразили зеленый его спектр.
  - Поднимите мне веки, я ничего не вижу, - прорычала Ада с соседней кровати. - Вий пришел.
  - Как ты? Ты меня слышишь?
  - А ты кто вообще тут? - девушка и не думала замолкать, проникшись величественностью события. - Тут врачи-то бывают? Иль одинокий недоросль присматривает за всей больницей?
  - А с чего ты вообще решила, что это больница?
  - В жопу... Принеси мне телефон, я тебя прошу.
  - Только не закрывай глаза, - парень взял очнувшуюся за руку. - Попробуй что-то сказать.
  - Ну хватит в самом деле. Я с ней поговорю, а ты иди, зови врачей и санитарку. У вас тут уборщицы есть? И от головы ...мне тоже... Гляди как меня плющит, я ничего не вижу, мало понимаю и сильно трясусь... Обострение какое-то.
  - Что, башка не варит? Давай ее на газ, на хер, поставим, и закипит, как миленькая...
  - Я тут вместо вас всех, считай, девку на ноги поставила... Работала... А мне работать совершенно нельзя. Я словно вяну, когда приношу пользу. Без денег...
  - Деньги - это не польза, это дурная привычка.
  - Деньги - это вообще зло... Кофе неси. А то я потею и дышу часто. Сейчас еще ногти грызть начну и заговорю сама с собой.
  - Поговори лучше с ней.
  - Хорошо, только принеси что прошу. А кем ты тут пашешь?
  - Я - хирург, - парень пошел к двери.
  - Хирург? Да хватит уже врать-то, тебе и 20 нет.
  - Зовут меня "хирург". Ну, если хочешь - медбрат Петя.
  - Петенька, и тапочки мне принеси, хорошо?
  Петя взялся за ручку двери.
  - Ну ладно, а "хирург" -то почему?
  - Да ребята в мед училище прозвали. Я жратву скальпелем резать люблю, - он улыбнулся и вышел в коридор.
  - Ммммм, - раздалось ему вслед.
  
  ГЛАВА 3
  
  Больше оставаться в больнице я не могла. Петька - "хирург" вез меня домой, попросив залетную скорую помощь завезти меня по домашнему адресу.
  Неделя в больнице так и не принесла мне возможности понять, почему я оказалась одна. За последнее время, по словам врачей, никто ко мне не приходил. Даже телефон ни разу не зазвонил для того, чтобы узнать, в каком из миров находится Сондра Андреевна Волкова. Тайна моего возвращения не была нарушена внешним миром, не проявившим интереса к моему внезапному воскрешению. Конечно, это чудо, что я провалялась там три года. Для современного человека - этот срок - вечность. Но... У меня была бабушка, у меня был любимый парень, у меня была подруга... однокурсники, наконец.
  В больнице я так и не смогла дозвониться ни домой, ни Мите... Впрочем, я не очень и стремилась сделать это. Приеду, разберусь. Я упорно училась заново вставать, ходить, держать ложку. Мышцы атрофировались, язык заплетался, ноги не держали даже то тело, которое осталось, я с трудом передвигала немногие килограммы, которые чуть прикрывали чистый вес костей.
  Я не могла представить Димку в роли сиделки около ходящего под себя, обритого трупа неопределенного пола. Поэтому даже в мыслях не пыталась упрекнуть его в том, что он не рядом, что не его голос я услышала первым. Я вернусь домой, приведу себя в порядок, и тут же позвоню ему. Нет, я просто приеду и позвоню Как он там? За три года он должен был закончить институт. Я пыталась не думать о девушках. Ну вряд ли... Даже если он сейчас и встречается с кем-то... Нет, лучше даже не думать об этом... Все равно, это несерьезно, потому что есть я, а я - его любовь на всю жизнь, он сам мне об этом говорил.
  Митька, Дима, Дмитрий, Митек, - сколько ласковых имен я могла дать своему любимому. Как по - разному я могла назвать его и, я была уверена в этом, я буду называть его, и придумаю еще кучу новых. Мы придумаем. Вместе. Я закрыла глаза...
  - Жмурик, приехали, - Петя толкнул меня под локоть. - Бери свою клюшку, ковыляем к выходу.
  Машина остановилась прямо у подъезда. Петр обхватил меня за талию, я взяла трость. С трудом мы выбрались из машины.
  - Я же говорил тебе - побудь еще месячишко в больнице, - проворчал "хирург". - Ну что ты делать будешь тут? Даже если и с бабушкой?
  - Петь, помолчи, а? Не надоело трепать языком. Помоги мне лучше.
  Оказавшись на земле перед подъездом, я подняла голову. Сделала я это медленно, с трудом, тело не слушалось меня, оно было ватным, чужим. Грязные окна кухни и маленькой комнаты уныло серели пылевым налетом на пятом этаже. Мелкий, осенний дождь не мог смыть осевшую из воздуха грязь.
  - Ты уверен, что я лежала три года в вашей больнице? Октябрь. Надо же. Как будто вчера я вышла из этого подъезда.
  - Пошли, - обхватил меня опять "хирург". - Чего мокнуть-то под дождиком.
  - А я люблю дождик.
  - Ты просто неделю никуда не выходила.
  - Ты сказал три года.
  - Ты училась в школе-то? Вроде большая девочка, - он потащил меня по ступенькам. - Ты разве не знаешь, что время относительно?
  - И время относительно? Я думала только скорость, - с трудом передвигаясь на непослушных ногах, одной рукой опираясь на костыль, другой - что есть силы удерживая руку Пети, я поднималась все выше и выше. Ступенек в нашем подъезде было много.
  - Все, лифт. Взлетаем.
  На звонок в дверь нам никто не ответил. Не слышно было ни шевеления, ни оханья, ни бормотанья. Ничего. Полная тишина.
  - Послушай, давай соседям позвоним?
  И он нажал на кнопку соседского звонка. Я устало опустилась на ступеньку.
  - Нужно было Днуху вызвать. Ты бы видела на какой она шикарной машине уехала, - "хирург" продолжал вдавливать все по очереди кнопки звонков на этаже.
  - Кто? - глухо послышалось за дверью напротив.
  - Это я, ваша соседка, Сондра.
  Последовало молчание...
  - Я же тебе говорила, у меня все соседи - сумасшедшие.
  Дверь все-таки открылась. Я встала.
  - Это ты, Сондрочка? - показалась маленькая щупленькая женщина с круглыми глазами и седыми волосами.
  - А где бабушка?
  - Давно тебя не видела, ты с работы?
  - Бабушку вы давно не видели?
  - Сондрочка, ты бы на работу зонтик с собой брала, посмотри, как ты вымокла. А чего ты звонишь-то?
  - Вы бабушку давно не видели? - крик "хирурга" гулко пронесся по подъезду.
  - Здравствуйте, здравствуйте, что, Сондра, это что? Слесарь? Опять вентиляцию проверяют?
  - Ну что я говорила? А ты мне - больница.
  - Надо дверь ломать.
  - Вот-вот, ты у нее еще отмычку спроси, - я снова опустилась на ступеньку и стала считать квадратики кафельного пола.
  - Ладно, ты сиди здесь, а я пробегу по всем соседям, там я видел мужика в окне, когда заходили. На первом. Сейчас возьмем у него топорик, погоди.
  Он вихрем унесся вниз, не дожидаясь лифта. Послышался лай соседской собаки. Я и не знала, что у нас внизу жила собака.
  - Ну что у вас тут? - Петька нарисовался в лифте вместе с низкорослым соседом с первого этажа. Лысый, улыбчивый мужик сверкнул смеющимися глазами в мою сторону. В руках у соседа был целый ящик инструментов.
  - Да сейчас откроем. Ключи, значит, потеряли. Не проблема. сейчас все будет хоккей. Ээээ... да тут замок - каши просит. Сами что ль делали?
  - Бабушка меняла, когда я ключ потеряла.
  Мужик подковырнул замок, и он выпал наружу.
  - Ничего себе. Как же вы жили? Да тут прям дырка для обозрения. А дверь не открывается... Странно...
  - Ничего странного, - я подошла к нему и встала рядом. - Можно я попробую, там щеколда, может рукой достану.
  Он отступил, и я не удержалась. Прежде чем попытаться пальцами дотянуться до щеколды, я заглянула в отверстие. Зеркало на дверце шкафа в коридоре отражало бабушкину комнату. На диване сидела бабушка. На мгновение я зажмурила глаза, мне показалось, что я чокнулась, или снова потеряла сознание. Это была бабушка и не бабушка. Зеленый халат не оставлял сомнений, что это она. Ни у кого в мире не было такого - она сама себе его сшила. Но лицо над знакомым халатом было черным. Нет, там где была голова... нет, не так... Там, где должно было быть лицо, было черное пятно. Немного вглядевшись, я поняла, что вместо глаз, - черные провалы, такие же, как и вместо щек. Руки, сложенные на коленях, были черные, на них сохранилась кожа, просто изменила свой цвет.
  Несколько минут я разглядывала все это, не понимая, что это такое, даже не пытаясь дать объяснение, просто смотрела и все.
  - Ну что там?
  Мужик подцепил дверь топором, и она распахнулась. Послышался звук падающих на пол предметов.
  - Там... Бабушка, - наконец смогла произнести я и вошла в коридор.
  - Ну и запах, - Петька помахал рукой. - Ну, что такое?
  Он подхватил меня за талию и подтолкнул вперед.
  - Не надо, там бабушка!
  - Да заходи же ты, какая бабушка?
  Повинуясь его толчкам, я сделала еще несколько шагов вперед. В зеркале уже ничего не было. Наверное, у меня что-то нарушено. После такой длительной комы.
  - Ну, я пойду, - послышалось с лестницы, и двери лифта закрылись за соседом.
  - Мне показалось, подожди, - я решительно, как могла быстро вошла в комнату. На кресле обмяк зеленый халат. Руки так и остались лежать на коленях, но головы уже не было. Черный череп, местами обтянутый кожей, местами черневший провалами, лежал перед креслом. Седые волосы, облепившие его, заставляли думать об этом нелепом предмете, как о бабушке.
  - Ба! - почему-то крикнула я, как будто она ждала, когда же мы откроем дверь, чтобы ответить, наконец, на наши звонки и голос.
  - Ты чего? - Петр пытался заглянуть мне через плечо.
  Ее зеленый халат был все так же утыкан иголками, из которых на грудь ей свисали разноцветные нитки. На безымянном пальце все еще сложенных на коленях черных рук, был надет все тот же дырявый металлический наперсток.
  - Что это? - тут и "хирург" увидел то, с чего не сводила глаз я. Он рванулся к обезглавленному телу, и оно мягко, но быстро потеряло свою форму.
  - Позвоночник рассыпался, - механическим серым тоном пробормотал Петр.
  Тишина застыла пылью в застоявшемся воздухе.
  - Ну все. Приехали, - первым пришел в себя "хирург". - Разворачивай оглобли, поехали в больницу.
  Я все так же стояла, опираясь на палку.
  - Ба, - прошептала я про себя, не веря, что опять не получу ответа.
  И тут только до меня дошло, что произошло.
  - Нужно позвонить в милицию.
  Я заковыляла на кухню. Набрала номер и сообщила о том, что увидела. После этого обессилено плюхнулась на стул.
  - Ну как ты? - "хирург" суетился вокруг меня, как будто я была его бабушкой.
  - Отлично! Окна открой.
  Вот сегодня вечером я вышла к Митьке. Нет, прошло несколько дней. Ну да, машина, неделя больницы, вернулась. Дома... А бабушки нет. Даже тела...
  Временной провал.
  - Значит, у вас тут мумия? - в коридоре показался невысокий, щуплый довольно молодой человек с очками на носу. Круглая черная оправа делала обладателя этих очков персонажем из ретро фильмов 30-х годов. Черный свитер свисал с него мешком и нитки распотрошенного шва висели на боку странными аксельбантами.
  - Там, - я подняла трость.
  - Я следователь Потапекно Сергей Леонидович.
  - Там, - снова повторила я и снова подняла трость.
  - Идите сюда. Тут тело.
  - А вы уже опознали тело? - Потапенко громко воззвал ко мне, как будто сразу догадался, что Петр не имеет к этой квартире никакого отношения.
  Я поднялась и медленно вернулась в страшную картинку.
  - Как так получилось, что тело тут столько пролежало?
  - А сколько оно пролежало?
  Потапенко удивленно поднял на меня свои глаза целинника-энтузиаста.
  - А сколько вас тут не было?
  - А вы нашли того, кто сбил меня?
  - А вас сбили?
  - А этим даже никто не занимался?
  - Черт возьми, с вами каши не сваришь! Эксперты сейчас подъедут. Вы хоть что-то можете толком сказать?
  - Я Сондра Андреевна Волкова.
  - Умилительно! Вот и поговорили.
  - Три года назад меня сбила машина, тут, на остановке. А вы тут следы убийцы найти собираетесь?
  - Вскрывать-то не будем. Вряд ли ее убили. Сами понимаете, - задвижка была. Внутренняя.
  - Может быть, я тоже сама под машину кинулась? Прямо у забора?
  - Да помню, помню я ваше дело. Отлично помню! Оно закрыто и сдано в архив, но я помню. А вы что, можете что-то рассказать? Вы знаете, кто вас сбил? Так вы что, ну да... я помню... вы были в коме... А потом?
  Он требовательно смотрел на меня. Его глазки комсомольца упрекали меня в одинокой смерти моей бабки.
  - А теперь я хочу выяснить, кто это сделал!
  - Что - это? - не понял Потапенко.
  - Она три года в коме провалялась, - Петя подошел ко мне.
  - И что? Сейчас даже не знали, куда ехали? Думали, тут пусто? А ключи ваши где? - покоритель целинных пахотных земель был оптимистом.
  - Ты чего гонишь-то? - вступился снова Петр. - Сам подумай, какое у девушки настроение будет, когда она в пустой дом вернулась. Даже и бабка умерла...
  - А ключей при мне не было, может мне в милицию заявление подать? - отчеканила я.
  - Да что вы мне какой-то детский лепет сопливите, - следователь даже сел, но тут же вскочил, испуганно обернулся - не повредил ли он останки. - А почему бы вам про бабку в больнице было не узнать? Почему она к вам три года не приходила?
  - Так она же в коме... - растерянно повторил "хирург".
  - Ну ведь в себя пришла не сегодня, - не сдавался очкарик.
  Я стояла посреди бабушкиной комнаты и смотрела на оставленную на столе разрезанную ткань и большие портновские ножницы. Как же так? Реализованный киношный фантастический триллер.
  - Я не смогла мать найти. Понимаете, она постоянно мужей меняла. Работала на скорой. И как раз сейчас, в отпуске.
  - Что же, вышла из комы, и тут же домой? Так не бывает... С месяц ее держали бы в больнице.
  - Да она и так нам надоела, - попытался шутить мой сопровождающий. - Я ей говорил... Неделю как... Так нет, еще и ходит не сама, а домой поехала.
  - И что, за неделю про бабку не узнала?
  - Ну а как? Она звонила домой - никого...
  Разговор шел без меня и, как будто не обо мне. Почему меня выключили из этой беседы, возможно делали скидку, что я не совсем еще пришла в себя.
  - А у врачей она спрашивала, кто к ней приходил? Элементарный вопрос... никто... звонит домой - не отвечают... звонит соседям, друзьям.
  - Ну, мало ли. Бабка могла в больнице тоже быть.
  - Какие-то вы бесхарактерные оба. Не знал, что молодежь теперь такая. Ну а любимый? Ага... мать в отпуске... бабка в больнице... соседи на даче... друзья в отъезде...
  - Ну соседские телефоны кто ж знает? Естественно, соседям не стала звонить - просто как?
  - Ага... при чем все знают, что она в коме... и никто не звонит, не интересуется ее состоянием... город сволочей короче....
  Я посмотрела на следователя с удивлением. Он читал мои мысли, хотя и выдавал их за свои. Но выдавал их со знаком минус. Хотя и я не торопилась утверждать все это. Но ведь все умереть, как моя бабушка не могли. Вот так сразу. Рассыпаться.
  - И что, вот она сейчас приехала, а ты-то кто? - внезапно заданный вопрос рассмешил "хирурга".
  - Я - медбрат из больницы.
  - Давай сначала. Ну врачи, конечно, пытались связаться с родственниками - а бабушка умерла - телефон молчит. За время адаптации в больнице она что - ни разу никому не позвонила? Не попросила врачей найти родственников и подруг?
  - Но дом же молчал.
  - А мать не сообщила на работе свой сотовый?
  - У меня сестра на скорой тоже работает. Там не говорят в отпуске свой сотовый.
  - Подруги? Были у нее подруги? Одноклассники... однокурсники... просто друзья... не в вакууме она же жила...
  - Три года в коме... вы что... человека максимум на год хватает... сочувствие проявлять... и то - скорее любопытство...
  В дверях появились люди. Они засуетились над останками. Я вышла в свою комнату, подошла к зеркалу. Ну и ну. Худая, высохшая. Короткий ежик темных волос смешно топорщился надо лбом. Я лизнула ладонь и попробовала пригладить волосы. Они снова вздыбились вверх.
  - Ничего, знаешь, какие волосы у тебя теперь отрастут! - Петр вошел вслед за мной.
  - Тебе нужно было Днухе позвонить. Ты бы видела, какой крутой за ней отец приехал! Послушай, а у тебя ведь и денег нет? А может, тебе лучше в больнице еще недельку?
  Он тарахтел, не замолкая. Моя комната выглядела совсем печально. Пыль на письменном столе, книги... Они стояли на полу стопками-горками, я точно помнила - я писала курсовую, я их так и оставляла. Герцен, Соловьев, Гегель, история философии 19 века, Аксаков, Киреевские, Самарин, славянофилы... Библия, история древнего мира, Вавилон, Византия... Я пнула ногой одну из горок. Она рухнула, веером разложив печатную продукцию на полу. Странно, ковер был свернут, и лежал у стены.
  - Конечно, я что - должна всю жизнь в этой больнице провести?
  - Да ты так не огорчайся. Нужно восстанавливать силы. Мускулы...
  - Уууу, какой у вас шикарный письменной стол. Вы не продаете его? - странный вопрос исходил от появившегося вновь Потапенко. Он заглядывал мне через плечо.
  Я оглянулась на свою комнату. Посредине, боком к окну, стоял арабский инкрустированный мебельный экземпляр. Бронзовые ручки и кружевное литье уголков рождало сомнение в принадлежности данной вещи этому месту. Бабушка баловала меня.
  - А книги кто читал? - Потапенко стал вдруг излучать жизнелюбие. - Но, по-любому, этот запах цивилизации нужно проветрить.
  - Книги - разве это не признак разума?
  - Конечно, нет, - вмешался "хирург". - Канализация - вот культура.
  - Ну, Петь, ты еще что-нибудь новенькое скажи.
  - За одну секунду с поверхности спирта испаряется два молекулярных слоя.
  Оцепенение уходило, Петр был добрым парнем. Потапенко поправил очки.
  - А спирт какой? Технический, или медицинский?
  Серый свет конца октября тоскливо серебрил комнату, делая ее призрачной и нежилой. Впрочем, при чем здесь осень? Это так и было.
  - Тебя ведь машина сбила? - Потапенко по-хозяйски уселся на мой диван.
  Странное начало разговора. Я отлично помнила тот злополучный вечер. Но там было полно народа, неужели никто не видел машину? Значит... она так и не остановилась?
  - И что? Странно было бы, если бы наоборот...
  - А кто тебя сбил?
  - А те люди, что там стояли, полная автобусная остановка... - они... что - их тоже сбили?
  - Ну, было темно...
  - Отлично, а я глаза закрыла.
  - В смысле?
  - В том плане...
  - Что чуть копыта не откинула... - Петр рассмеялся.
  - Это что - черный юмор?
  - Ага, воскрешение и смерть - всегда вызывает странные эмоции.
  - Почему?
  - А вам никогда не хотелось смеяться при виде трупа?
  - Мммм, - Потапенко с интересом посмотрел на "хирурга". - И часто вы так веселитесь?
  - Да каждый день! Я-то уже привык!
  - Значит, машина так и не остановилась? - я посмотрела на очочки маленького следователя. Не хотелось смотреть дальше блестящей поверхности стекол. Не было сил. Я решила сосредоточится на бликах оптики.
  - А ты бы хотела, чтобы он представился и поклонился?
  - Да, то есть, нет, - три года назад, мы ничего не нашли. И дело было передано в архив, как я уже и говорил. Поскольку вы ожили, может, вы вспомните какие-то уточняющие, или проясняющие обстоятельства, которые нам были неизвестны, но вы...
  - Нет, я видела только свет фар.
  - Может, хотя бы марка машины?
  Я помотала головой.
  - Цвет?
  - А что, это сейчас что-то изменит?
  - Вы были на проезжей части дороги? Вы же тогда ждали парня этого... Дмитрия. Может, вы вышли на дорогу?
  Я вздрогнула и опять замотала головой.
  - Вы не были пьяны?
  - Послушайте, мне и так горестно, а вы тут какую-то чушь мелете. Не можете ничего выяснить - убирайтесь!
  - Блииин... - Петр не знал, куда бы ему сесть и ходил из угла в угол. - А почему горестно-то? Вот люди! Я не пойму... тебя давно не было дома... соскучилась... боль почти прошла... ты должна радоваться, что вернулась, и на радостях уборку затеять и т.д...
  - Петь, я так и сделаю... Вот только нога плохо меня слушается...
  - Потому что сама никого не слушаешься...
  - Я должна всю оставшуюся жизнь теперь в этой палате пролежать? Уколов что ль мало? Ты посмотри - у меня на шее дыра до сих пор не зажила.
  - А тут что? Бабка умерла... Ты еле- еле в квартиру попала.
  - Я ...я хочу... Дома и стены помогают. Петь, я же не...
  - Нога пройдет, не бойся, в этом даже шарм есть... некий...
  Молодые люди, казалось, совсем забыли о Потапенко, и о рассыпавшемся трупе бабушки.
  - Бабушка ваша пролежала тут три года. Эксперт сказал.
  - Зачем вы мне это говорите?
  - Ну вы-то молчите.
  - Я ничего не знаю, и ничего не могу сказать. Машина была красная, обычная, наша.
  - У вас были знакомые с красной машиной?
  - Нет.
  Потапенко поднялся. Я тоже встала с кресла. Петр дал мне палку. Где он ее раздобыл, не знаю, но палка была отличная, чуть подморенное дерево, немного тронутое резцом, и бронзовая ручка.
  - Ладно, что я могу сказать - как во всех фильмах говорят полицейские - вот вам моя карточка, что вспомните, звоните. Тело можно будет скоро забрать для похорон.
  - А я пойду сбегаю в магазин. Что за дела...
  - А дома ничего не пропало? - Потапенко вдруг вспомнил традиционный вопрос. - Хотя, зачем я вас спрашиваю.
  Петр хлопнул дверью. Потапенко ушел последним. Я осталась одна. Как долго я мечтала об этом моменте. Подошла к телефону. Значит, никто... три года... никто ко мне не приходил... Итого: что я имею на сегодняшний день? А надо ли звонить? И так все ясно. Нужно ли? Что выяснять? Сказать, что так не любят? Погоди, погоди, ты же ничего не выяснила, а набрасываешься на парня. Надо позвонить. И что? Не мог он жениться. Мы столько вместе были.
  Я подняла трубку. Наверное, все же знать лучше. Чем стоять вот так просто, с затаенной обидой.
  Два последних дня я повторяла его номер про себя в больнице. Гудки гулко прозвучали прямо, казалось, у меня за ребрами. Сердце стучало, резонируя в висках. Ответил женский голос.
  - Алле.
  - Дмитрия можно?
  - А кто его спрашивает?
  Мгновенное желание бросить трубку дернуло руку вниз, к аппарату. Да, но рука меня не послушалась. Пальцы продолжали судорожно сжимать черную пластмассу, которая стала источником моего приговора.
  - Сондра Волкова, - произнесла я. Вернее пошевелила губами.
  - Кто? - интонации вопроса показались мне знакомыми.
  - Волкова, - что есть силы крикнула я в трубку. - Настя, ведь это ты?
  - Я, - ответила моя ближайшая подруга.
  
  ГЛАВА 4
  
  Марина ходила по лагерю, прикрывая лицо платком. Но ее все равно узнавали.
  - Царица наша, ты посмотри, не твой ли я царевич Димитрий? - казачий смех громогласно зазвучал ей в лицо.
  - Да как ты смеешь! Я царица! Вы мне дважды присягали!
  - Да что ты ей лицо показываешь, ты ей другое покажи! Разве ж она своего мужа по лицу узнала!
  Новый взрыв смеха раздался уже ей вслед.
  - Ты развяжи, развяжи порты-то, покажи, может она и тебя признает!
  На костре жарился целый поросенок.
  Импровизированная улица из притащенных сюда волоком крестьянских изб была полна кусков мяса, отрезанных, но не сваренных и не сжаренных. Они гнили прямо тут, под ногами, среди обглоданных костей и экскрементов. Награблено было столько, что обитатели Тушинского лагеря не успевали съедать все это. Куски печени, органы животных валялись и тут и там на дороге, создавая своеобразный запах. Вонь от разложившегося мяса, остатков еды и простых помоев смешивалась с запахами человеческого дерьма, наваленного повсюду, без соблюдения отведенных мест и их закрытости. Это уже был не просто запах Москвы. "Москвой запахло", - сказал Афанасий Власьев, когда все только начиналось, и они приближались к городу, где ждал ее Дмитрий.
  В Тушинском лагере стоял запах ада. Ароматы кишащего червями мяса, сгнивших остатков, запах от только что зажаренных кусков, подгоревших и опаленных, смешивались с запахом выбросов человеческого тела, вернее, множества человеческих тел, блевотиной перебравших медовухи и беспрерывно бражничающих казаков и поляков, жрущих и пьющих мужских особей.
  Молодая женщина передернула плечами. Как смели они ее, настоящую польскую аристократку, которой сами же дважды присягали, которую сами признали царицей, как они, эти черные холопы смели оскорблять! Да как вообще у них язык, их грязный вонючий язык мог дотрагиваться до ее чистого имени!
  "Кого Бог осветит, тот будет несомненно и по праву сиять, - Марина шла в свою избу, стараясь не слышать воплей несущихся ей вслед. - Не потому солнце не ясно, что его иногда закрывают черный тучи".
  - Вельможная панночка! Московская царица! Не сядет, не посидит, не выпьет, - это уже издевались свои. - Загордилась совсем.
  Марина вздрогнула. Послышался скрип хлипкой двери. Воспоминания сменились реалом. Надежды и ожидания - пустотой и подготовкой к смерти. Что было лучше? Двадцать пять лет жизни закончились одиночеством и ненавистью. Казалось, даже стены тут, потемневшие стены этого монастыря, излучают ненависть к иностранке, к чужеродному языку и привычкам.
  Ивановский монастырь стал ее последним убежищем. Нет. Не так. Пристанищем для ее тела. Привычек почти не осталось. Почти...
  Она сидела на скамье, чуть прикрытой соломой. Серое домотканое полотно свисало на каменный серый пол. Она забралась на скамью с ногами, подобрав их под себя по-турецки. Деревянный, необтесанный стол был придвинут к скамье. Она опустила на руки голову. Спутанными клочьями свисали волосы без платка, без шапки. Ей было все равно.
  Не было сил шевельнуться и посмотреть, почему скрипнула дверь. Может, сегодня настанет и ее очередь. Марина вздохнула. Поскорее бы все кончилось. На мгновение слезы скопились под веками и вытекли на щеки, щекоча спустились по носу и капнули теплой влагой на серую деревяшку стола. Она промокнула нос рукавом и подняла голову.
  В комнату вошла монахиня. Черная, выцветшая, почти коричневая хламида, черный клобук. В руках у нее был ломоть черного хлеба. Глиняная кружка. Вода.
  Высокое окно все было завалено снегом. Но снег не спасал. Ветер завывал как дикий зверь, дуя в щели и проносясь по комнате, наталкиваясь на длинные щели в двери и радостно выдувая запах горелых лучин.
  - Можно мне бумаги?
  Монахиня остановилась на полушаге. Звук голоса был непривычен в этой комнате. Она медленно обернулась.
  - Можно мне бумаги? Можно мне бумаги? - почему-то повторила свою просьбу Марина. - Я хочу исповедаться.
  Монахиня молча отвернулась и пошла к выходу.
  - Бумаги дайте мне. Вы же христиане. Вы не можете допустить, чтобы я умерла без исповеди. Я хочу очистить душу.
  - Собаке - собачья смерть. А когда ты за собой толпы нехристей вела? Ты не хотела очистить душу? Или души у тебя не было тогда?
  - Да Бог с вами. Как вы можете так говорить!
  Лицо монахини было сморщенным пергаментом. На нем тоже можно было бы писать, мелькнуло в заторможенном горем мозгу Мнишек. Если разгладить.
  - Кто устроил тут побоище? Мой муж погиб! Мой сын погиб! Это все ты, нечестивая ведьма! Ты навела своих неверных псов на землю нашу! И одежда у тебя похотливая. Мразь ты!
  - Мой сын тоже погиб. Мой муж тоже погиб, - прошептала Марина. Слезы покатились по щекам, уже ничто не могло их сдержать. - Мой ребенок... Ванечка...
  - Сдохнешь, как собака. Закопаем тебя в помоях!
  - Я ничего не сделала, я ничего не сделала вам, я ехала... отец привез меня...
  - Нечисть! Ты источник смуты, ты источник зла! Из-за тебя все!
  - А сын мой? Ванечка что сделал?
  Дверь хлопнула. Послышался звук запираемой задвижки. Металл скрежетнул и снова все стихло.
  Марина закрыла глаза, слезы бежали по грязным щекам. Страшная картина снова заполонила мозг. Маленький мальчик. Сыночек ее, сердце ее, кровинушка ее. Четыре года только и порастила она его, побаловала его, миленького. Они несут его с непокрытой головой. Несут его в метель, снег бьет его по лицу, по глазам. "Куда вы несете меня?" Да, он спрашивал их, наверняка он спрашивал их - куда вы несете меня? Он был смышленый мальчик. Они успокаивали его, пока не принесли, как овечку, на заклание к виселице.
  Марина глотнула воздуха. Дышать было невозможно. Она сама чувствовала эту веревку, веревку, что стянула шею ее малыша.
  Они повесили несчастного мальчика, как вора, на толстой веревке, сплетенной из мочал. А дитятко был мал и легок. Марина стала раскачиваться на скамье, прижимая руки к груди, как будто она до сих пор прижимала к себе маленькое тельце сына. Веревка была толстой претолстой. И узел нельзя было хорошенько затянуть. Шея была тонкая, детская, белая, нежная. Они оставили его, они оставили его полуживого умирать на виселице. Умирать дальше от холода, в ужасе и страданиях.
  - Ааааааааааааа!! - заорала она, не в силах выдержать мелькание страшных картин мучений маленького сына. - Закончите мою пытку!!!!!!! Убейте меня!!
  Да что это я, оборвала себя польская панночка. Мой сын умер. Мой муж умер. Что может еще причинить мне боль? Ничего.
  
  ГЛАВА 5
  
  Александр подъехал к даче, любимому когда-то в детстве месту летних тусовок. Нужно было еще раз осмотреть все, что осталось тут от предков. Они с сестрой хотели продать за зиму этот участок, которым уже давно никто не занимался. Въехав в узкий проулок, он остановился у сетчатого соседского забора. Горка мокрых дров и полусгнившие козла перегораживали путь, сужая линию, и не давая проехать его машине. Он чертыхнулся. Вылезать раньше времени в октябрьскую грязь, мочить и пачкать ботинки и джинсы ему было неприятно. Медленно, осторожно, почти касаясь дребезжащего забора, машина проехала между ветхими ограждениями двух соседей. И тут его ожидало новое препятствие. Куча свежесброшенного золотистого песка возвышалась безапелляционно, не оставляя права на сомнения в том, что там, за нею возможен другой, тайный вход в иное измерение.
  - Что творится! - вслух сказал Александр. - Сестра могла бы хотя бы раз в год сюда приезжать!
  За песком была калитка на их участок. Когда-то была. Теперь это был свободный, необилечиваемый никем, расчищенный от любых и всяческих ограждений вход в его детство. Александр вздохнул и с сожалением вступил в чуть примятую осенними дождями и увяданием траву запущенного и заросшего куска болота, который когда-то благоухал розовыми кустами и ароматной земляникой на чисто прополотых грядках.
  Копать тут было некому, следить за всем этим хозяйством - незачем. Незамысловатый, построенный дядькой домик покосился, часть стены упала, дверь скособочилась набок. Замок валялся рядом, как выразительное кинематографическое средство для обозначения запущенности и брошенности, ненужности и элиминации.
  Александр сплюнул и открыл дверь, резко рванув ее на себя. Тут же, не предупреждая и не медля, на него вывалилась вторая рамочная дверь, обитая когда-то сеткой, и служащая, во времена расцвета и благоденствия этого дачного места, защитой от комаров и мух.
  - Падаль, - опять громко выругался парень. - Ну что, Настюха не могла сама сюда приехать. Какого черта мне тут искать надо?
  Высокий, широкий в плечах, он с трудом протиснулся в искореженный и скособоченный проем. Великан осмотрел два ржавых керогаза, все еще распространявших запах нефтепродукта по терраске. Выцветшая клеенка все так же лежала куском детства на столе, каким-то чудом стоящим на трех ножках. То, что когда-то было четвертой, валялось рядом, сгнившее и подмоченное. Колченогие стулья. Часть пола провалилась. Александр ногой пихнул дверь в комнату. Кровать, рваные и сгнившие одеяла, шкаф, каких тысячи давно лежат на городских свалках. Тряпки, рваные и грязные, потерявшие цвет и форму. Крыша текла. В нижнем углу - сквозная дыра, пропустившая травку в этот потерянный во времени дом.
  Сколько можно будет получить за этот участок? Не важно, лучше живые деньги, чем счета из правления и угрозы отключить электричество. Он щелкнул выключателем. Вот хрень. Отключили-таки.
  Мутное окно не пропускало уже серого цвета осени. Часть стекла была выбита. Труба от буржуйки выходила прямо в окно, теряясь обломившимся концом в парах дождя.
  - Не печку же ей привезти. Что вообще она хочет? Тут нет ничего, чтобы стоило взять, или даже потрогать.
  Александр сплюнул на ржавую буржуйку. Вышел снова на террасу. Открыл ящики комода. Груды мышиного помета дрогнули во внутренностях емкости, черной насыпью покрывая ее содержимое.
  - Обжились. Мышиного дерьма что ль ей на память о детстве взять? Здесь даже игрушек наших не осталось.
  Он нагнулся и надавил на ножку стула. Она треснула, и в его руках оказалась обшарпанная, чуть изогнутая, палка. Запустив эту палку в недра ящика, он помешал там мышиные смеси. Кусочки старых газет, бумажки, вата, куски тряпок были измельчены и создавали непередаваемый запах, который вряд ли подлежал выветриванию, проветриванию, или какому-то другому уничтожению. Этот запах, подумал Александр, исчезнет только вместе с этим местом, не иначе.
  На дне ящика показалась посуда. Не посуда, вернее, а ложки - вилки, несколько ножиков и открывашек. Погнутые ручки их прилипали к пальцам. Ну и гадость. Так, все это не жалко продавать вместе с этим полусгнившем сараюшкой и участком земли. На самом дне ящика лежала полустертая ложка. Ее вес заметно отличался от алюминиевой посуды. Она была тяжелой. Это явно было серебро. Обсосанное со всех сторон. Это сколько же надо лопатить серебром, чтобы от ложки осталась половина. Виктор положил ее в карман крутки.
  Он вышел, наконец, из дома. Накрапывал дождик. Двухэтажный дом новых соседей не вызывал у него положительных эмоций. Мягонько живут, подумал он про себя. Почему у меня ничего нет, а они уже второй дом построили? Он быстрыми шагами пересек свой участок, продираясь сквозь высокую траву, которая уже не считалась с отведенными ей местами обитания, а росла, и теперь уже отмирала осенним сушняком повсюду, без культурных конкурентов и воюющих на стороне счастливчиков тяпок, лопат, граблей и газонокосилок.
  В глубине сада стоял крохотный сарай. Часть его уже упала, оставив оконную раму висеть на единственной опоре и сделав из нее декорацию к необыкновенной пьесе, разыгрывающейся прямо тут, среди дождей и зарослей. Крыша нелепыми остатками прогнившего рубероида прикрыла все, что было и рухнуло справа от все еще стоявшей части. Виктор направился туда. Дверь уже не держалась на петлях. Она тоже повисла на одном гвозде, который заменял ей крепежные конструкции. В кривую щель хлестал дождь.
  Он рывком оторвал дверь. Хранить тут уже было нечего. Раз решено расстаться с землей, то что могло быть в этом сарае ценного? Он заглянул внутрь. Все пространство было забито старым хламом. Железная кровать стояла у противоположной стены. Металл блеснул некрашеной поверхностью и поманил эксклюзивностью. Нет, на фига нам металлическая кровать. Ни мне, ни Насте она не нужна. Ржавая сетка от нее стояла отдельно и расставляла своим видом все точки над "и". Громоздкий шкаф, облупившийся, с покосившимися дверями и треснувшим лаком стоял прямо тут, у дверного отверстия, мешая пенетрации в эту нору. С крыши текло. Весь угол был завален чем-то мокрым, расплывшимся и не поддающимся определению его прежнего вида и назначения.
  Справа, сквозь мутную пелену на него глянуло его лицо. На разъехавшихся ножках, в коричневой раме резного дерева светлело зеркало. Черные трещины пронизали паутиной его отражающее покрытие. Выглядело оно мутновато, и, при всем желании, в нем практически невозможно было разглядеть свое лицо в деталях. Так, общий образ. Но рама и тумба под ним выглядели роскошно.
  - Как раритетно, - вслух проговорил великан. - Со скидкой на тот образ жизни, какой вел этот антиквариат последнее время. Но вид вполне подходящий.
  Резная тумба-комод, ящички с красивыми ручками, резные бока и ножки, резные блямбочки и трюмбочки по бокам, - возможно, все это требовало нового покрытия лаком.
  - Отличная штука, - сказал Виктор. - Нужно взять. Если Настька не возьмет, я себе оставлю.
  Он аккуратно взялся за бока комода и попытался достать его из сарая. Развернувшись, он немного нагнулся, чтобы видеть, куда наступить. Проем двери не предполагал сохранности ступенек и крыльца. Тут же, под ногами, валялись кирпичи, которые когда-то были столбиками, удерживающими всю конструкцию над землей. Едва перешагнув через россыпь кирпичей, он потерял ношу. Столик рассыпался в его руках, как неумело связанные дрова.
  - Вот черт, - Виктор добавил словцо покрепче. - Ничего тут не уцелело. Сплошное гнилье.
  Он пнул ногой столешницу. Она перевернулась и, отделившись от ножек, показала нелакированную поверхность изнанки.
  - Ладно. Зеркало хоть возьму.
  Четыре резных ножки трогательно лежали на жухлой траве, превратившись в обычные дрова.
  - Нет, так нельзя. Ну может, отреставрировать, склеить. Я не знаю.
  Александр нагнулся и собрал ножки в кучку, потом подобрал столешницу и осторожно приподнял ее. Верх оторвался и занял прежнее положение в траве. В руках у него остались лишь дно и ящики комода.
  - А это что такое?
  К оборотной стороне столешницы был прикреплен лист бумаги. Вид у него был очень старый. Большие пальцы великана осторожно дотронулись до внезапно возникшего нового артефакта. Бывший боксер побоялся в этот раз взять древность в руки, а лишь прикоснулся кончиками пальцев, слегка ощупывая, и опасаясь, что это нечто тоже рассыплется и исчезнет. Бумага была плотной и желтой. Двумя параллельными планками лист крепился к оборотной поверхности стола.
  - Ничего себе. Комод с секретом.
  Аккуратно вытянув бумагу, он перевернул ее другой стороной. Перед ним была карта. Все это было явно сделано и нарисовано не вчера. Да и что тут было написано - прочитать было невозможно. Это был какой-то древний текст. Как в старых рукописных книгах. Старославянские буквы причудливо переплетались и шифровали все, что должны были объяснять. Александр вряд ли смог бы прочитать это сам. Да и карта была незнакома. Черная линия, то ли дороги, то ли реки, извивалась и петляла вдоль чуть обозначенных деревушек. Но взгляд мгновенно притягивал только один знак на этой карте. Именно от него Александр не мог отвести глаз. Толстый черный крест, нарисованный совсем рядом с черной линией, был обведен в круг.
  - Клад!
  Не оглянувшись на рассыпавшийся комод и уставившееся в небо зеркало, он энергично зашагал сквозь заросли бурьяна.
  
  ГЛАВА 6
  
  Дима достал ключи. Настя, конечно, была дома, он видел свет в окне кухни. Но звонить в дверь, ждать, когда она откроет, будить, возможно, спящего маленького Игорька и потом слушать упреки жены, ему не хотелось. Он просто повернул ключ в замке и вошел.
  Игорешка плакал. Странно, что за дверью он этого не услышал. Настя не вышла ему навстречу. Шум воды был слышен из ванной.
  - Она что ж, его одного оставила? И не слышит, что орет.
  Он пробурчал это себе под нос, сбросил ботинки и в одних носках пошел в комнату к малышу. Игорь сидел прямо на полу перед разбросанными кубиками. Похоже, он плакал просто так, от того, что остался один, что никто не мелькал рядом, не играл с ним.
  - Ты чего, мужик, плачешь? На вот тебе, - Дима присел перед ним и затряс сверкающей машиной.
  - Амалам, - опустил на минуту свои кулачки от глаз малыш. Он застыл, разглядывая мелькание огоньков.
  - Ну вот, другое дело, а мама где?
  Воспользовавшись звуковой паузой, Дмитрий вернулся в коридор и заглянул туда, где все лилась и лилась вода.
  Настя сидела на краю ванны и, казалось, ничего не слышала.
  - Настен, ты чего? С ума сошла? Игорюшу бросила. Он там оборался.
  Настя подняла глаза и посмотрела на появившегося в дверях мужа. Она качнула головой и узел на затылке распался. Темные волосы рассыпались по плечам. Белые пряди высветленных блондинистых волос вдруг стали похожими на седину. Лицо было заревано. Глаза красные.
  - Ты что, совсем сдурела? Блин, ты б еще заперлась тут от ребенка. Чего он орет-то? Может жрать хочет, как я?
  Настя дернулась, края шелкового голубого халата распахнулись, обнажая худые, острые колени.
  - Сонька вернулась, - чуть слышно сказала она.
  - Чего? Кто? Какая... - Дима замолчал.
  - Твоя Сонька. Что, опять к ней побежишь? Иль за малышом присмотришь?
  - Да что ты болтаешь! Совсем чокнулась тут от ревности. Я, как собака, сразу домой бегу.
  - Собака? А мне муж нужен! Который меня любит!
  - Повтори, что ты сейчас сказала.
  - Когда?
  - Вот, что ты перед этим сказала?
  - Беги, беги, Сонька твоя вернулась.
  - Как вернулась? Да ты-то откуда знаешь? - Дмитрий схватил Настю за руку.
  - Пусти, мне больно.
  - Ты можешь ответить по-человечески, или...
  - Да позвонила она сюда...
  - Как позвонила? Сама позвонила?
  - Господь бог позвонил! Совсем что ль тронулся? Да, да! Говорю же, позвонила сюда и тебя спрашивала!
  - А ты что сказала? Ты что ей сказала?
  - Что ты женат, что у тебя сын. Что сынишке уже полтора годика! Что ты нас любишь! Чтобы она сюда больше не звонила!
  - Ты врешь!
  - Какая разница! Все врут! Но это ничего не меняет, потому что никто никого не слушает! А в чем я соврала? Что у тебя сын? Или в том, что ты нас любишь?
  Громкий плач малыша уже давно сопровождал их разговор. Но никто из них даже не подумал пойти в комнату. Голоса уже превысили звуковой барьер обычного разговора, и все это напоминало обычную ссору.
  Дмитрий развернулся и пошел к двери.
  - Да ничего я ей не сказала! Она трубку бросила, как только услышала мой голос!
  Настя вышла из ванны.
  - Куда собрался?
  Ноги скользнули в ботинки. Дмитрий взялся за ручку двери.
  - Куда собрался? - халат не хотел запахиваться.
  - Я сейчас приду, - рука дернулась от прикосновения жены.
  Дверь хлопнула, но вновь открывшийся замок повторил этот звук. Он не стал оборачиваться. Он чувствовал, как Настя смотрит ему вслед.
  Они жили на первом этаже блочной девятиэтажки. Родители уступили им свою старую квартиру, а сами уехали в Строгино. Оттуда им было удобнее и быстрее ездить в фирму. К тому же, по выходным часто приезжал дядька, брат отца, производитель всеобщей закуски к пиву, чтобы обсудить счета и планы по производству чипсов.
  Оказавшись на улице, Дмитрий достал пачку сигарет. Курить не хотелось. От недавнего крика и волнения пересохло в горле. Ладони, наоборот, стали влажными. Стоять перед подъездом было нелепо. Настя могла выскочить на улицу, мало ли что ей придет в голову. Ранний осенний вечер быстро превратил день в ночь. Дмитрий медленно пошел по улице к дому Сондры. Она жила тут же, рядом, через дом. Угол ее девятиэтажки можно было видеть, стоя рядом с его подъездом. Люди шли с работы, нагруженные сумками, авоськами, заботами. Машины уверенно проносились мимо в угрожающей близости к устало возвращающимся домой.
  Две минуты ходьбы - вот и окно Сондры. В квартире горел свет. Во всех комнатах сразу. Дмитрий сел на лавочку у соседнего подъезда. Теперь он закурил. Как так получилось, что он три года даже не смотрел на это окно. Не вспоминал. Конечно, он ездил обычно на машине, но все равно. Он даже в мыслях никогда не испытывал желания остановиться и посмотреть на окна Сони, Соньки, своего волчонка, нежного зверька, Акеллы, с которым у него было все в первый раз.
  Мысли возвращались к тому вечеру, когда она ушла из его жизни. Ушла не совсем и не сразу. Нет, он приезжал к ней в больницу. С Настей. Ее подружкой. Вместе. Несколько раз. Несколько месяцев. Пока Настя не призналась ему в любви. И все отступило, как прошлое, не оставившее документальных свидетельств. Дмитрий снова поднял голову - в окне мелькнула фигура. Нужно подняться, поговорить.
  Он вспомнил, как тогда еще издали увидел белую куртку Сони, мелькнувшую впереди. Как раз под фонарем какой-то парень затаскивал ее в машину. Машина резко рванула с места. Засомневавшись на мгновение, Дмитрий завернул к остановке. Сондры не было. Тут происходило что-то необычное.
  - Он ее сбил! Догони его! - какой-то мужик давал ему четкие указания.
  - Кто?
  - Девушку в белой куртке. Он сбил ее. Я милицию вызвал.
  Дмитрий больше не стал спрашивать. С места рванул, нажав на газ до отказа, и с угрожающим звуком развернул машину. Это Сондра, - только пульсировало у него в голове. Это была Сондра. Он мчался, даже не думая куда и как поворачивать. Мысль, что он едет не туда, не тот поворот выбрал, не догонит и не найдет, не вкручивалась в его мозг. Он летел и летел, поглощая пространство. Догнал он его быстро. Почти сразу. Несмотря на задержку и остановки. Белая куртка высвечивалась впереди. Плечо свисало с сидения, прислонившись к стеклу. Он стукнул сзади своим внедорожником, и тот сделал движение влево, к встречной полосе, пытаясь уйти от него. Внезапно все изменилось. Он резко ударил по тормозам. Дверца преследуемой машины распахнулась и прямо ему под колеса полетела девушка. Сондра. Тот, кто только что ускользал, пытаясь увезти объект своего нападения подальше с места происшествия, теперь просто выбросил свою жертву в открытую дверцу. Дмитрий выскочил из машины и кинулся к нелепо сжавшемуся на мокром асфальте телу. Левое колесо его машины нависало над Сондрой, почти соприкасаясь с ней. В том, что это была Сондра, он не сомневался. Черные смоляные волосы упругими, блестящими прядями накрыли лицо. Кровь уже пропитала белизну куртки.
  - Сонька, что с тобой? Сонька, скажи, ты живая, Сонька...
  Дмитрий присел перед девушкой на корточки, дотронулся до руки, открыл ее лицо, приподнял за плечи. Закрытые глаза были залиты кровью. Он отпрянул, отпустив ту, с которой только что надеялся поехать в кино. Безжизненное тело упало снова на асфальт, не издав не звука. Просто мягко плюхнулось в успевшую уже натечь кровь.
  Эта страшная картина кровавого лица любимой девушки в темноте, в желтом свете фонаря, так отчетливо наплывала из прошлого, что Дима встал. Какой-то странный звук, то ли стон, то ли усмешка сорвался с губ. Он дотронулся до подбородка, потом опустил руки и вытер мокрые ладони о джинсы.
  - Ну хватит уже, - сказал он сам себе.
  - Что, Дмитрий, воскресла твоя Галатея?
  Дмитрий вздрогнул. Он и не заметил, что сидел рядом с грязным алкашом. Тот нагло улыбался, щуря свои бесцветные, посоловевшие глаза. В руке у него была пластиковая бутылка пива. Седая, серая щетина обметала лицо, делая его похожим на снежного человека. Только сейчас парень почувствовал запах, исходящий от соседа по лавочке.
  - Тебе что за дело. О чем ты?
  - Плохо тебя мама воспитала. Со старшими на "ты" не говорят!
  - Мама запрещала мне разговаривать с неизвестными, поэтому уравнения приходилось решать молча, - шаг вперед, к Сонькиному подъезду не давался, и чем дольше он находился тут, тем невозможнее он казался.
  - Что, стресс? Так вот они и жили, спали врозь, а дети были, - продолжал свое старик. - Что не растерялся, хвалю, надо же было жениться, не сидеть же тебе в девках у трупа три года. Пусть всё как у всех. Да? Природа - мать. На вот, глотни пива, а то у тебя сердце такой радости не выдержит. И придется тебе на руку бежать ссать.
  - На руку ссать? А зачем ссут на руку?
  - Все замечательно, - невпопад шевельнулся старик и придвинулся к Дмитрию поближе. - Жизнь бьет ключом, иногда по голове. А пузырьки пива бьют в башку!
  Дмитрий обернулся на трепача.
  - Ценная информация - записываю.
  - Открываю вторую бутылку пива. Будешь? На, первому дам хлебнуть. Бери, а то нещадно вылью себе в пасть, - дед дотронулся до рукава парня.
  - Нещадно по отношению к бутылке? - нервные пальцы рассыпали новую сигарету на ботинки.
  - Да нет же, ты не улавливаешь, по отношению к собственному организмусу. Эх, молодежь! Хорошо иметь умный желудок, разумную печень и мыслящую поджелудочную железу. А мои органы не мыслят, а только пытаются выжить.
  Дмитрий уже не слушал, он сделал свой шаг и теперь поднимался по ступенькам подъезда Сондры.
  - Ну вот и молодец, - пробормотал ему вслед старик.
  
  Звонок в дверь почему-то не стал для меня неожиданностью. Петр рванулся к двери первым. Тут в коридоре лежали мешки со старыми вещами, с тем, что когда-то носила бабушка. Стопка старых детективов, перевязанная веревкой, которые мне и раньше всегда хотелось выбросить, тоже приютилась у выхода, печально покосившись от удара Петькиного ботинка. Я медленно ковыляла в коридор, когда увидела в раскрытую дверь его, моего Димку. Светлые волосы чуть волнились, пеплом спускаясь на глаза, голубизну которых не мог заглушить темный коридор. Он какой-то другой, - подумалось мне, но мысль потерялась, все еще не хотелось сосредотачиваться на анализе и разглядывании того, что существовало в реале, в сегодняшнем дне, в том моменте, который выхватил меня так внезапно.
  - Митька! - воскликнула я.
  "Хирург" отступил, давая парню войти.
  - А Митька у нас кто? - пробормотал он. - Я что-то не помню в списке посещавших никаких Митек.
  Я даже рассмеялась, настолько мне показалось это незначительным и мелочным. Смущенно провела рукой по своим волосам, едва едва начавшим напоминать о себе короткими всходами.
  - А где бабушка? - меня поразил его первый вопрос, и молния параллели горестно саданула память. Бабушка и я - мы обе были брошенными и забытыми трупами, о которых никто не вспомнил в течение трех лет.
  - Я слышала голос Насти у тебя дома. Это что? - сама не пойму, как задала этот вопрос. Но не смогла не спросить его первым. Не важно, что не приходил, но что делает Настя у него дома?
  - Бабуля тут своим трупом всю квартиру провоняла, детка. Вы тут, видать, совсем отморозки, на людей плюете, как на асфальт. Хоть бы изредка апельсины носили, хоть бы шкурки от них, или зернышки. Может, вони было бы меньше.
  Митька посмотрел на меня исподлобья. Нервно потеребил кончик носа. На пальце кольца не было. Хотя отметила я это механически.
  Предчувствие чего-то ужасного и необратимого почему-то сжало мне сердце. Накануне я бросила трубку, когда поняла, что моя лучшая подруга, берет телефонную трубку и отвечает на звонки у Митьки дома. Но я не стала даже думать об этом, просто сразу прекратила думать вообще. Мозг не хотел. И вот теперь Митя молча теребил свой нос.
  - Мы с Настей поженились, понимаешь. Мы ходили к тебе в больницу, она сказала, что любит меня.
  - Хороший предлог, - прокомментировал "хирург". - А чего же перестали в больницу ходить? Иль она любить перестала?
  - У нас сын - Игорек.
  Наверное, я побледнела, потому что Димка сделал шаг ко мне и обнял. Трость моя упала, и я забыла обо всем, почувствовав его руки. Его глаза испуганно заглядывали прямо внутрь меня. Губы, такие мягкие, нежные, жадные, что-то продолжающие шептать, они были рядом, вот они, и я прижалась к ним. Прижалась и проникла в них как в источник своей жизни, чтобы хлебнуть немного счастья и воздуха, глотнуть жизни, вернуть ее, утонуть в ней.
  И только теперь до меня дошло то, что сказал Митя. Я поняла, наконец, смысл его слов и значение того, что домашний телефон озвучивал голос моей подруги.
  Поцелуй рассказал мне все. Это был чужой поцелуй. Это были чужие губы, чужой язык. Все изменилось. Все было по-другому, все было не так. Это был не мой Дмитрий. Мой Дмитрий никогда так не целовался. Это был какой-то торопыга, который каждым движением своего языка старался отделаться от меня, а не отдаться мне. Все эти механистические упражнения даже близко не напоминали те упоительные, балдежные и томительные мгновения, которые я провела, целуясь с тем Дмитрием, моим. Куда же он делся?
  - Ты с ней целовался?
  - С кем? - оторвался от меня он.
  - С кем, с Настей.
  - Во дает, - "хирург" не отрываясь смотрел мое шоу.
  - Мы поженились.
  - Ты что, с ней целовался?
  - У нас сын, полтора года.
  Теперь до меня дошло и это. Чужой, и не только чужой, но и чья-то собственность. Не только не мой, но и несвободный. Слова, повисшие в моем сознании ничего не значащими абстракциями, не имеющими никакого реального смысла, приобрели осязательную важность и конкретность.
  - У него уже внуки ползают, пока ты копыта собирала свои по сусекам, - Петька буйствовал. - Очнись, девка.
  - Ты с ней целовался... - снова повторила я, но уже тихо, без вопросительного знака, я сказала это, как приговор, как приговор самой себе. - Ты с ней целовался, - еще раз повторила я, как преступник, который все еще не верит зачитанному судьей вердикту, не верит, что решение вынесено, и ничего изменить нельзя.
  - Но ведь три года прошло.
  - Что? - моя трость валялась у меня под ногами, проблематично было поднять ее. Почему мне так захотелось поднять ее? Митя все еще обнимал меня.
  - Три года прошло.
  - Откуда я знаю, сколько и чего тут прошло! - я пыталась отстраниться от него, уперлась руками ему в грудь, но он все не отпускал меня. Я начала дрожать. Его живот прикасался к моему животу. Все плыло у меня перед глазами. Желание волнами поднималось и мягким теплом струилось по спинному мозгу. Внизу все переворачивалось, пульсировало. Я не могла справиться с силой ощущений, не могла даже противиться им, не могла набросить петлю контроля на вновь захлестывающую меня с головой волну страсти. Веки тяжелели, глаза закрывались, колени подгибались. - А у меня? - заплетающимся языком проговорила я.
  - Что у тебя? - Митя чувствовал, что я висну на его руках, и все сильнее и сильнее прижимал меня к себе. Похоже, что он тоже перестал соображать, потому что стал медленно целовать меня в шею, в плечи, в щеки, все, что было доступно, открыто, или прикрыто моей майкой. Он провел рукой по моему ежику волос и улыбнулся.
  - Ежик мой, - прошептал он мне на ухо, заодно дотронувшись губами до мочки. - Я люблю тебя, ежик, - и он опять дотронулся до моих губ. Теперь его поцелуй был более медленным и осторожным. Он делал это так, как будто никогда не делал этого раньше. Как будто перед ним была новая женщина.
  Это вернуло мне сознание. Чужой. Время. Три года, - стукнуло у меня в мозгу. Он прожил тут жизнь, а я все еще та, идущая к нему на свидание, ждущая его и высматривающая его машину в темноте ночного шоссе. Я все еще та, которая собирается за него замуж, а он уже три года женат и растит сына. Но дело не в этом, не в том, что он чужой, а в том, что он не любит. Я совсем запуталась в своих внутренних монологах. С головой явно что-то происходило. Она не хотела ни думать, ни вспоминать, ни принимать действительность, ни понимать ее.
  Он предал меня! Вот! Я нашла нужное слово. Он предал меня. Теперь он предает свою жену и сына, потом снова предаст меня. Кто предал раз, будет предавать постоянно. Коматозные мозги решили остановиться на этом варианте.
  - У меня тоже три года прошло? - решительно я отстранила его и прислонилась к стене, ткнула трость кончиком ботинка.
  Петр поднял мне ее.
  - Я должен был ждать? Да?
  - Ты должен был любить.
  - Да ты-то не жила эти три года. Для тебя время остановилось. Ты лежала без сознания, ты не прожила, не прочувствовала, ты - девчонка, что ты поминаешь во взрослой жизни!
  - Не кричи! - "хирург" и не думал оставить нас одних. Эта мысль сначала не возникла у меня в голове, нашей встрече с Митькой ничто не могло помешать. А теперь это было ни к чему.
  - Я понимаю в любви! Понимаешь ты? Я понимаю в любви! - кричать у меня не получалось. Слезы комом стояли в горле.
  - В какой? Детской? Взрослую жизнь пойми!
  - Время относительно, это точно! Ты теперь моложе этого чувака на три года!
  - Зачем? Если в ней нет любви, что там понимать, в твоей взрослой жизни? Что не приходить к любимой три года - нормально? Что труп лежит в квартире, в центре огромного дома, и никто даже не вспомнил о человеке - это нормально? - все стало путаться, но мне было все равно, как выглядит то, что я говорю, умно это, или глупо, важно, или нет. Я себя ассоциировала с бабушкой, а бабушку с собой. - Соседи, которые даже не заметили нашего отсутствия, да что ты сам понимаешь в жизни? Что ты спарился с моей подружкой и думаешь, стал взрослым? Ребенка родил! Да ты даже не знаешь, что я ждала тебя тогда беременной! И где мой теперь ребенок, где твой теперь ребенок, да что теперь говорить, уходи... Иди, займись своей взрослой жизнью и взрослой любовью. А мне и та, моя, детская нравилась. Нравится, - поправилась я.
  - Да что ты понимаешь в любви?
  - То, что предательство и любовь - несовместимы.
  - Послушай, вот ты вернулась, давай не будем усложнять. Я тоже думал, что забыл, но все вернулось, я никуда не уйду от тебя. Я не хочу отсюда уходить. Все же хорошо. Ты жива, и я рядом. И мы больше не расстанемся никогда.
  - А ты разве со мной?
  - Прекрати же ты. Вернись в реал!
  - В какой? Я вернулась, только тебя нет.
  - Ну еще бы! Спящая красавица ищет прошлый век!
  - К чему ты мне это говоришь? Я много пропустила. Я не виновата, что все так вышло. Ты что, хочешь, чтобы я оправдывалась в том, что меня сбила машина? Я тебя ждала! Я ждала тебя там, где ты сказал! Я пришла к тебе на свидание, и... Может, это ты меня сбил? Может, уже тогда ты хотел поменять меня на Настьку. Машина ехала прямо на меня! Он нарочно, он специально ехал на меня. Это не было несчастный случай!
  - Да успокойся же ты! Никто тебя ни в чем не обвиняет!
  Кровь бросилась мне в голову. Горечь, обида, ревность, любовь, - все смешалось в огненный коктейль ощущений и чувств.
  - Я тебя обвиняю!!!! - выкрикнула я в полный голос. Я орала что было сил, орала как резанная. Может быть, я хотела заглушить боль, но не могла. Было невозможно дифференцировать, разделить и понять, что доставляет эффект непереносимости переживаний - тело, едва меня слушающееся после трех лет смерти, или душа, враз потерявшее все, чем жила раньше. - Я обвиняю тебя!!!!!!!
  - В чем?
  - В том, что я еще жива!
  Дима взмахнул рукой. Петр озабоченно посмотрел на него.
  - Что ты хочешь? - глухо прозвучал голос.
  - Ничего, уже ничего! Уходи!
  - Мы все поменяем. Я уйду, я буду с тобой. Теперь все будет хорошо! Ты не представляешь, как у нас все будет хорошо!
  - Нас уже нет. Ты не мой.
  - Разумеется твой.
  - На сколько? На час? На день? На три года?
  - Да пойми ты, врачи сказали, что ты безнадежна. Что я должен был делать?
  - Ждать! Пока я дышала - ждать.
  - Детский сад!
  - Я похожа на твоего сына?
  - Что?
  - Он тоже тебя ждет.
  - Да при чем здесь он?
  - Тебе правильно врачи сказали, я - безнадежна.
  - Что ты говоришь?
  - То, что я не буду отнимать у ребенка отца. Ты уходи, уходи... Иди уже...
  - У тебя крыша едет, - он сделал шаг ко мне и схватил меня за руку.
  - Я буду кричать. Уходи.
  Я медленно, прихрамывая, поплелась в большую комнату. Почему-то только тут я вспомнила бабушку и поняла... нет... не так... я физически почувствовала, что осталась одна.
  - Да она вообще еще в себя не пришла. Ты иди, правда, парень, ей еще лечиться надо. Долго.
  Я слышала, как хлопнула дверь, но не оглянулась. Мой мир рухнул, а я не могла его удержать.
  
  ГЛАВА 7
  
  - Бог с вами, Алик Витальевич! Какой суд! Это я на вас в суд подам! Когда я очнулась, в реанимации не было никого! Вообще никого! Или как называется у вас то отделение, где нет даже тапочек!
  - Послушайте, я вызову необходимые органы, но больницу вы не покинете. Вы разбили дорогостоящую аппаратуру. Кто должен возмещать ущерб?
  - А почему я? Да откуда у меня деньги? С чего вы взяли, что я могу оплатить вам эту вашу чертову, как вы говорите, медицинскую технику?!
  Дна стояла в кабинете главного врача. Отец ждал ее у больницы, и она никак не могла вырваться из этого хренового заведения.
  - Да хватит вам придуриваться. Нам все равно, сколько у вас денег! У нас лимит средств. Мы не частная клиника. И не можем себе позволить буйных пациентов. Если вы невменяемая, то, хорошо, я могу вас тоже направить в соответствующее учреждение.
  - Да у вас что, много отличий? Назовите два!
  - Девушка, перестаньте хамить! Мы вас лечили, где чувство благодарности за спасенную жизнь?
  - Так ваша долговая расписка - это физическое выражение благодарности?
  - Это не долговая расписка, а акт, подтверждающий письменно, что вы будете выплачивать причиненный ущерб.
  Дна подскочила к столу и схватила бумажку. Бегло глянула, даже не прочитав, снова кинула ее на стол. Сделав вираж, она приземлилась на соседнем столе. Вернее, пристолилась.
  - Алик Витальевич, я не могу без отца подписать.
  - Вы совершеннолетняя, подписывайте.
  - Пустите отца, я не подпишу без него ничего.
  - Хорошо. Вот два экземпляра. Возьмите один и спуститесь к отцу.
  Дна сбежала по лестнице, в ужасе оглядываясь, не преследует ли ее главврач. Паранойя уже, подумала она и выскочила из главного входа.
  Отец сидел в машине. Черный феррари выглядел в черной московской осени, по меньшей мере, нелепо.
  - Ну, наконец-то! Сколько можно ждать! - он повернул ключ в зажигании.
  - Па, они не отпускают меня!
  - Не мели чепухи, садись! - дверца поползла вверх.
  - Па, ты что, все машины сюда привез?
  - А на чем я должен был тут ездить?
  - Короче, па, они не отпускают меня.
  - Ну, в чем дело? Ты что, опять за старое взялась? Сорвалась?
  - Да нет, ты что, я все, я ничего, ну вообще ничего, ни дури, ни алкоголя, ничего!
  Он вылез из машины и в недоумении уставился на дочь.
  - Па, я им оборудование разбила. Случайно. Когда очнулась, тут коматозница лежала рядом. Представляешь, па, 3 года в коме лежала, я ее в себя привела, а они мне счет выставили.
  - Ну? - отец сдвинул брови.
  - Вот. - Дна протянула ему акт. - Вот тут список аппаратуры и общая сумма ущерба.
  - И что они хотят?
  - Не выпускать меня отсюда. В психушку грозят, иль в камеру.
  Он молча вытащил ручку и подписал.
  - Давай быстрее, я тебя жду.
  Дна взбежала по лестнице так быстро, как будто несколько дней назад она не валялась тут без сознания. Кабинет был пуст.
  - Главврач отбыл в мир иной, - тихо проговорила Дна и подошла к столу.
  Тут было полно бумаг, списки с пометками, таблицы и чертежи. Даже какие-то диаграммы.
  Она взяла пачку бумаг и стала внимательно их читать. В этот момент в коридоре послышались шаги. Ни минуты не раздумывая, девушка засунула всё под свитер. Одной рукой прижала их поверх, в другую она вязла подписанный отцом акт.
  - Ну что, милочка, что вы решили? Остаетесь и ждете милицию, или уходите и возвращаете нам утраченное, пусть постепенно, но выплачивать придется.
  - Вот, я все подписала, - Дна бросила на стол свой листок.
  - Отлично, деточка, отлично, - Алик Витальевич потер руки. - Я всегда думал, что выживают разумные. Вот вам копия, чтобы вы знали, какие именно приборы вы испортили. Но лучше отдать деньгами.
  Он протянул ей с другого стола второй экземпляр и только тут внимательно посмотрел на нее.
  - А почему вы держитесь за живот? Что-то случилось?
  - Да нет, что вы, Алик Витальевич, все отлично! До свиданья.
  Ариадна вылетела из кабинета как кот, увидевший приближающуюся собаку.
  - Днуха, куда так бежишь? - на лестнице ей попался Петя.
  - "Хирург", звони, я убегаю.
  - Что, выпотрошили тебя врачи?
  - Ограбили, сволочи, но я еще вернусь!
  - Ха-ха, думаешь, снова сюда попадешь?
  - Сдурел что ль? Да я на тех подонков ментов натравлю. Отец приехал. Он им денег даст, и будет полный окей.
  - Я думал, ты сама будешь на них охотиться. Лицензию на отстрел получишь, а что, почему не разрешают убивать бандитов? Сразу, на месте.
  - Потому, что место найти не могут.
  - Какое место?
  - Ну то, на котором убивать надо. Лобное.
  - Лобковое лучше, - хихикнул медбрат.
  - Учись дальше, брат, возьму тебя личным телохранителем. Если выучишь название других мест.
  - Это к вопросу о лобке? А чего ты за живот держишься? Болит?
  - Сама не знаю. Может, и нет. Все, пока, я тебе позже позвоню. Коматознице привет. Я вам позвоню.
  Дна бросилась к выходу.
  
  ГЛАВА 8
  
  Александр нетерпеливо давил на звонок. Домофон он проскочил с соседкой. Настя открыла ему вся зареванная.
  - Ты чего такая? - в глубине комнаты орал ребенок. - Ты хоть покорми его, чего он орет у тебя? А где Димка? Я у тебя переночую. Влом в Выхино тащиться.
  - Сондра вернулась, - Настя уставилась на него расширенными, ничего не видящими глазами.
  - Ну и чего ты такая? Лучше салатик мне забацай. Я столько дерьма там перелопатил. Все руки в мышином помете. Жрать охота.
  Боксер деловито прошел на кухню.
  - Вот помидорчиков, огурчиков самое то.
  Он открыл кран и стал мыть сначала руки, потом овощи.
  - Димка к ней пошел. К девке своей. Мальчик молодость вспомнил.
  - Мальчик, или девочка, какая в жопу разница... говнорезочное кольцо у всех одинаково устроено, - он взял темного дерева доску и стал ловко кромсать огурцы. - Хотя тема концептуальная, конечно.
  Настя опустилась на стул и всхлипнула.
  - Да что ты в самом деле. Вернулась, не вернулась. Вы женаты, штамп в паспорте есть, ребенок вон бегает. Да уйми ты его, сколько можно слушать этот рев. Сейчас вернется твой Димка. Куда ему деться! Родители его вам квартиру уступили, - хитро подмигнул он сестре. - Вторую вряд ли дадут.
  - Дядька им дачу свою подарил, - Настя всхлипнула.
  - Кукурузник этот? В смысле чипсник... Ерунда. Вот и пусть они сами и морочатся. А то мне надоели эти дурацкие звонки из правления об оплате за электричество.
  Сестра все еще сидела и плакала.
  - Ну хватит. Да голимая эта твоя Сондра. Ты представь, что там после комы с ней. Что там с головой у нее после трехлетней комы. Жесть... Ну, сама подумай. Ей уже не восстановиться. Вы три года живете. И хватит вставлять. Проехали. Поезд ушел. Похоже, Игорь заснул у тебя. Посмотри, сходи.
  Голубой халатик послушно зашуршал в комнату.
  - Прошлое не возвращается, - громко крикнул ей вслед Александр. - Вы уже срослись как ветки, - он рассмеялся, по-хозяйски открыл ящик стола и достал оливковое масло.
  - Да не ори ты, он спит.
  В дверь позвонили.
  - Ну вот видишь, и муж пожаловал. А ты говорила.
  Шелковый халатик блеснул в глубине коридора. Быстро щелкнул замок.
  На пороге появился Максим.
  - Это ты, - разочарованно бросила Настя.
  - Послушай, Насть, привет, Саш, - кивнул он орудующему на кухне боксеру. - Дай мне на компе немного поработать. У меня жесткий диск на старом полетел. А новый вирус схватил.
  - А что там у тебя? - выглянул в коридор Александр.
  - Да, бляха-муха, какая-то сволочь атаковала мой комп.
  - А Касперский что ж?
  - А он пишет такую хрень - Сетевая атака Intrusion.Win.LSASS/exploit с адреса 10.21.202.111 успешно отражена, да видать ни хера ее так и не отразил...
  - Это тебе червя прислали...
  - Очень похоже, что кто-то из сети, к которой я подключен. А ты чего такая? - Максим заметил красные глаза Насти.
  - Да мы тут салатик режем. Три помидора, два огурца, и явно до хера майонеза...
  Настя отвернулась.
  - Что с ней?
  - Понимаешь, друг, мы обсуждали разницу между мальчиком и девочкой, - Александр уселся на табуретку. - Садись, салат будешь?
  - Софистика все это.
  - Вот ты, коллега, я думаю, ты бы не стал сношаться с мужчиной, несмотря на софистику?
  - Хуле сношаться-то, - здесь вопрос чисто биологический - устройство сфинктера и у самцов и у самок хомо сапиенс совершенно одинаковое...
  Девушка вошла в кухню с пучком укропа.
  - Сбегала на огород? Шустро, - брат взял укроп и ловко стал крошить его на доске. - Плагиат, Максик, своей концепции не родилось?
  - Да на фик концепция? Это вопрос не теоретической биологии, а практической... Разницы никакой...
  - Уверяю вас, коллега, разница все же есть. Почему-то подумал о старине Альберте.
  - Про Эйнштейна?
  Настя разложила салат по тарелкам, поставила их на стол. Она молча смотрела в окно, туда, где под окном стояла машина Дмитрия. Он не загнал ее в гараж. Значит, сам Дмитрий был все еще у Сондры.
  - Что? Димки нет, отсутствует. Хватит тебе. Садись, поешь.
  Александр с удовольствием положил ложку салата в рот, откусив огромный ломоть черного хлеба.
  Новый звонок в дверь заставил всех снова вздрогнуть. Настя рывком кинулась открывать дверь, на ходу уронив ножик и свою тарелку с салатом.
  - Спокойнее, так нельзя.
  - Митьке трупные мышки не нужны? - хохоток мог принадлежать только Кириллу. В белых штанах, несмотря на позднюю осень, он без всяких церемоний ввалился в кухню.
  - Я смотрю, вся компания в сборе! - не спрашивая, он уселся за стол и потянулся к чистой тарелке. - Вы как ждали меня. Голодный, как волк. А Митька где?
  Настя нахмурилась. Она молча, не произнося ни слова, стала собирать щеткой рассыпавшийся салат и осколки своей тарелки с пола.
  - Макс, мы правильно поняли с Настькой, тебе не важно, кого трахать... мужчину, или женщину. Хорошо, ты нас убедил.
  Максим встал.
  - Что такое? Наши ряды жидеют?
  - Русеют. Ладно, я в другой раз зайду. Тяжело с тобой, Саш, как мы с тобой вместе проучились, до сих пор удивляюсь.
  - А кому сейчас легко? Да ладно, меня тоже такой адрес червем награждал.
  - Такой же адрес? Интересно... - Макс снова сел. - Он, сука, все время меняется. Разные айпишки у него все время.
  - А ты его проверял? Я админам позвонил, они пробили адрес, написали уведомительное письмо и все, а то каждый день, я задолбался просто.
  - Нет, не проверял. Но название червя одно и то же, хотя Касперский все время разные айпишники выдает.
  - Макс, с червем Касперский нихера не сделает. Вирус заражает всех, - Кира уже уминал салатик за обе щеки. - А хлеб у вас есть? Колбаски бы нарезали, а то что, как коровы, трава одна. Кролики.
  - Может, тебе еще и водочки? А что за трупные мышки? - Александр повернулся к холодильнику и достал колбасу. Из морозилки показалась початая бутылка водки.
  - Да, я тут фирму одну обслуживал. Так они все обновили. У меня полный багажник трупных мышек. Возьми пяточек, а? Рука не поднимается выбрасывать. Вспоминая свое голодное детство.
  - А твоя фирма как?
  - Да нормально все будет... - хозяин мышей жевал. - Если некоторые не повтыкают палки себе же в колеса.
  - Если некоторые не повтыкают палки себе же в колеса - это как? - подмигнул Александр.
  - Да долбоебы потому что, извини за литературное высказывание, Насть.
  - Не понял я чего-то...
  - Ну когда деньги у дурака в руках, что он с ними делает?
  - Ничего, - улыбнулся Александр.
  - Вот, вот, а то и еще хуже - впиндюривает их куда попало.
  - Так у вас уже и деньги есть?
  - Я утомилась на вашем празднике жизни, - Настя подошла к холодильнику и толкнула брат в бок. - Я уже тоже хочу на работы ходить, чай там вкусный пить, ругаться с начальницей, сплетничать с подружками... ходить хавать салат в люди...
  - Погоди, - Максим протянул грязную тарелку девушке. - Кир, а как же с ним бороться?
  - Эх, ребята. Все проще, чем кажется. Это одна из программок винды, которая ответственна за соединение по сети, да и вообще за работу эксплорера.
  - А червь там селится.
  - Это лечится апдейтом винды. Там вообще море всякой фиготы любит селиться.
  Колбаса и водка исчезали без тостов и предисловий.
  - Ага. А симптомы? Постоянная перезагрузка компа? Ээээ, - Макс щелкнул по кнопке зеленого чайника. -
  - Вообще, Макс, ты чем на занятиях занимался? Удивляюсь я тебе. Не, ну надо же разбираться, когда стоит остановиться. Короче, ребята, я вам мышек отсыпал, там в коридоре горка на полу. Спасибо за салат. Водка тоже ничего. А Митька где? У меня для него есть новая математическая модель - экспоненциальный триггер, регистрирует приращение входных переменных в соответствии с экспоненциальной зависимостью от времени.
  - Как мне надоела ваша болтовня про плавающие запятые, упорядоченные пары и мантиссы! Хватит! От меня муж ушел, а вы тут жрете, как в ресторане.
  Настя хотел встать, но брат удержал ее за плечо.
  - Ты мне анекдот напомнила. Знаешь, про вежливую жену, которая делала мужу минет и брала его член в рот вилкой.
  Ребята рассмеялись, Настя дернула плечом.
  - Да вы все такие воспитанные. Воспитание - что, по-вашему? Вежливое равнодушие?
  - А что ты хочешь? Чтобы мы все пошли и привязали Митьку наручниками к этой батареи?
  - А что случилось-то? - Кирилл уставился на девушку.
  - Насть, ты лучше посмотри, что я нашел в одном старом комоде. Было спрятано под крышкой.
  - А сам комод где?
  - Рассыпался, как мумия Тутанхамона.
  Александр вышел в коридор. Там на полке перед зеркалом он бросил свою сумку.
  - Смотри, - листок скользнул по столу и упал к Насте на колени.
  Женщина даже не взглянула. Она переложила бумагу на подоконник и встала. Собрав все тарелки, подошла к раковине.
  - Да хватит тебе переживать. Никуда он не денется. Некуда просто, - Александр взял лист с окна.
  - Не скажи, - протянул Макс. - В таких вещах последнего слова не бывает.
  - Кто будет кофе со мной? - голубой шелк снова разошелся в разные стороны, - она крутанулась на каблучке голубого шлепанца. Пушистая оторочка халата и тапочек ожила и зашевелилась.
  - Кофеем побаловаться, это можно, хотя лучше водки, - бумага снова оказалась в руках боксера.
  - Да, водка вещь, а что еще есть?
  - Хватит о спирте... мне и так плохо, - Кирилл подхватил свою чашку с кофе. - Вчера с ребятами посидели. Начали с саке, потом джин-тоник, давно в холодильнике валялся, а потом водка, дальше не помню...
  - Ну ладно, покажи, что там у тебя.
  Макс взял полотенце со спинки стула и старательно и аккуратно протер стол. Чувствовалась занудная тщательность компьютерщика.
  Желтый кусок занял свое место на столе. Максим с интересом притянул его к себе.
  - И ты говоришь, что нашел это в старом комоде?
  - Да, спрятанным под столешницей.
  - А комоду сколько?
  - Откуда я знаю. Насть, а чей комод этот был?
  В глубине квартиры снова заплакал ребенок. Настя вышла из кухни.
  Максим вертел листок, рассматривая с разных сторон.
  - Буквы, вроде, русские, но понять ничего нельзя. Что-то древнее. Старорусский текст. Послушай, а ведь это карта клада, не иначе. Сам будешь этим заниматься, или мне отдашь?
  - Вот! Вам только в игрушки играть! Чем отличаются ваши компы от карты древних сокровищ? Давайте! Поговорите теперь о поисках золота партии, масонах, евреях. Играть, так играть! - женщина крикнула это из комнаты. - Вирт один!
  - Да ладно тебе, сестренка, какие масоны. История их подворачивается под ноль. История... Не всем же деньги считать. Кто - то должен и логарифмы подсчитывать.
  - Послушай, я серьезно спрашиваю. У нас тут клуб есть кладоискателей. Я даже ходил с металлоискателем. Могу помочь. Железяки поискать.
  - Прежде чем ходить с металлоискателем, нужно знать, где ходить. Карту расшифровать надо, - Кирилл тоже отодвинул свой кофе. - Тут черти что накручено.
  - Да, без специалиста нам тут не расколбасить. А что, ребята, найдем мы клад, что делать будем?
  - Как романтично! При чем здесь логарифмы! Хоть бы раз посмотрели реальности прямо в глаза!
  - А мужчины вообще очень стеснительны, - хихикнул Кирилл. - Застенчивы по своей природе. Например, когда они ссут на улице, они всегда отворачиваются к стене.
  - Они? А себя к ним ты не относишь?
  - Ладно, пойду спать.
  - Сестренка, тебе не в налоговой, тебе надо киллером подрядиться. А то - салатики на людях... А так сразу и удовольствие, и деньги, и развлечение... Три в одном! - брат рассмеялся, сестра фыркнула на него. - Ты сидишь с ребенком, и сиди себе. Вернешься в налоговую - тоже хорошо. Работа не пыльная, сиди себе, гайки закручивай. Так дай и другим просто спокойно пожить. Иль надо обязательно гнобить человека чем-то?
  - Я вот смотрю на наших, почти все после свадьбы разошлись... может, ну его на фик, жениться... а?
  - Да... не в свадьбе дело... Когда пары сталкиваются с проблемами... думают, что штамп в паспорте спасет...
  - Согласен...
  - Идиот! А ты бы хотел, чтобы я слесарем пошла?
  - Да какой из тебя слесарь... маляр ты, потолки будешь красить, - ребята дружно рассмеялись.
  - Хватит уже истерить, а? Ты здесь прописана. Квартира, считай, твоя. И Дмитрий придет.
  - Ты что не видишь, он остался у нее.
  - Со злой бабкой? Ты что, забыла какая у нее бабка? С такой мегерой даже Ромео не смог бы. А и остался. С кем не бывает.
  Настя всхлипнула и вышла из кухни.
  - Я вот заметил, - Макс встал и потянулся к холодильнику. - Что мне теперь Ольга и минет реже стала делать... а что будет после свадьбы? Вот и думай...
  - Это в порядке вещей... секс становится обыденностью... Зато нашел свою половинку.
  - Ага, моя половинка... я это чувствую... половинка жопы. В попу до сих пор не дает. Я как-то в душе случайно промазал... **ли, пьяный был, так в ее очко заехал. Теперь у нее комплекс, она боится...
  - Мда уж, изнасиловал ребенка... что уж теперь... терпи... блин... Может, тебе мальчика взять? Мы как раз с этого начали.
  - Какой ребенок, она старше меня...
  Настя вернулась в кухню в длинном платье. Сиреневое шелковое кружево мало что закрывало, но лишь создавало таинственную притягивающую ауру полуобнаженного тела. Волосы, собранные в пучок на затылке, были заколоты длинной шпилькой, сверкающий кончик которой искрился над макушкой. Голые руки были в браслетах, на шее искрились побрякушки.
  - Вась, а ты до меня за кем ухаживал? Да, блин, в деревне за скотиной, - Александр рассмеялся и стал стягивать свой рваный свитер. - Новости с орбиты: только что пакистанский спутник пересек границу с Афганистаном. Дальше рабочие за***ались его тащить... - ему удалось стянуть с себя серую рванину и он кинул им в сестру. - Ничего, что я голый?
  - Настен, ты что думаешь, что Димка возбудится от нового платья?
  - Думать вредно, - продолжал хохотать боксер. - Этот процесс портит кожу лица.
  - А вдруг они думают не лицом?
  - Чой-та волосом паленым пахнет, сестра, перестань думать.
  - Алкаши.
  - Я тут пролоббировал возможность распития водки каждый день, но только за ужином.
  - Это и есть алкоголизм.
  - Не, исключительно для снятия напряжения...
  - Холмс, как вы думаете, почему страшное фиолетовое лицо, которое плавает по воздуху в нашей гостиной, корчит мне такие страшные рожи? - Я думаю, Ватсон, оно сердится, потому что это был МОЙ кокаин.
  - Все, хватит, выметайтесь отсюда. Я пойду к Сондре и сама с ней поговорю.
  - А ребенок? Ты с нами его оставишь?
  - С собой возьму.
  - Ну ладно, ладно, я-то не могу до Выхина доехать, сестричка. Но если ты решила развестись, то в любой момент родительская квартира ждет тебя... вместе со мной.
  - Выметайтесь. Ничего не можете, ни заработать, ни... - она не договорила и бросилась к окну.
  - Кто много зарабатывает, тот много и пьет.
  - У алкашей рамки сдвинуты. Если ты думаешь? что двадцать штук в месяц это много, то ошибаешься.
  - Больше.
  - Да уж, полгода назад зарабатывал тридцать, потом забухал, загулял и начала зарабатывать сто? Не смеши меня, Макс, я очень хорошо знаю, откуда берутся деньги. Если ты не полез в нелегал, то подобную лапшу расскажи своим блондинистым соскам.
  - Во, видал какие круги пошли? Сейчас наша Настя по сусекам своей черепной коробки что-нибудь умное наскребет.
  - Выметайтесь, Дмитрий идет. Вы нам не нужны.
  - Ребята, я знаю, где нам историка найти. Раз Митька вернулся, то там свободно.
  - Ладно, Саш, завтра будем клад искать, завтра.
  - Я тебе звякну.
  - Да, Шурик, держи меня в курсе.
  - Приключения Шурика и его команды.
  - Дурак, это про Буратино...
  - Не важно, Шурка - тоже Буратино...
  - Я тебе сейчас по носу....
  Все затолкались к выходу. Дверь за ними только закрылась, как щелкнул замок. На пороге в этот раз стоял Дмитрий. Он медлил. Шаг внутрь, он посмотрел в кухню, поморщился. На стол облокотился Александр. Под ногами валялись компьютерные мышки.
  - Что, домой устал приходить? Или выгнали? Машину в гараж загони.
  - Домой? А ты разве ждала? Сегодня что, новый год? Или ты корону забыла примерить? Ради чего парад? Брата встречаешь?
  - Ты сам так решил! Я тебя в загс не тащила.
  - Да сам, но теперь все изменилось.
  - Так ты зачем пришел?
  - Я ухожу.
  - Для этого не возвращаются. Куда ты уходишь? К ней?
  - Какое твое дело? Или ты ревнуешь?
  - Так тебя бабка выгнала? Куда же вы теперь пойдете?
  - Бабка ее умерла.
  - Бедняжка!
  - Не смей так говорить! Ты три года не вспомнила, что у тебя была подруга в больнице.
  - Я не врубаюсь, ты это мне говоришь?
  - Себе! Как такое могло произойти? Почему мы к ней не ходили?
  - Зачем? Она умерла в тот момент, как оказалась под колесами. Что мы могли для нее сделать? Сам подумай. Там были врачи.
  - Она не умерла. Она вернулась.
  - Да ладно тебе, Дим, куда она вернулась! Ты сам отдаешь себе отчет в том, в каком состоянии ее мозг? Три года в коме. Говорят - процессы необратимы. Там уже провалы в памяти, провалы, короче, нет больше нашей Сондры.
  - Нет, и нет, - вмешался брат.
  - Она есть, она живая, я ее только что видел.
  - Ну видел, посмотрел? Забудь. У тебя ребенок, жена.
  - Но кто-то ее сбил? Кто хотел ее убить?
  - Какое твое дело? Главное, что с тебя тогда сняли обвинение! Сам мог загреметь. Скажи спасибо, что тебе сестра алиби дала!
  - Это неважно, никто меня и не подозревал. Я ее отнял у бандита.
  - Да помню я эту историю. Ну догнал ты этого, ну и что? Все это было недоказуемо. Ты, может, сам уехал, чтобы скрыть наезд. И вообще, чего ты завелся. Это была случайность. Ну пьяный ехал, наехал, протрезвел, подхватил, хотел отвезти в лес. Да сплошь и рядом такое происходит.
  - Она мне сейчас сказала, что он ехал прямо на нее. Ничего случайного. Он ехал направленно.
  - Ехал, не ехал, какая теперь разница? Она уже не человек. Это даже непосвященному ясно.
  - Что ж, и теперь ее бросить? В больнице бросили, и теперь?
  - Что же ты ушел оттуда? Или приняли плохо? Иль слюни пиджак залили, и ты мне его стирать принес вместе с детскими ползунками?! - Настя теряла самообладание. Она сложила руки на груди, браслеты звякнули друг о друга. - Иди, карауль теперь ее. Горшок ей выноси, попу подтирай. А за сыном пусть дура нелюбимая и брошенная смотрит и кормит.
  - А что, одна в пустой квартире, самое то. Для постижения смысла жизни.
  - Я не успокоюсь, пока не найду, кто это сделал!
  - Ну я ее убила. Я! Дальше что? Ты что, убьешь меня теперь? Если я любила тебя до смерти, все что хочешь готова была сделать ради тебя. Только не уходи.
  - Да куда он уйдет? К сумасшедшей?
  - Может, хватит? Я сам решу, что мне делать.
  - А мы с Игорем уже не в счет?
  - Не болтай ерунды.
  - А чего пришел-то тогда? Ты чего у нее не остался-то? Может, Сонька не пустила тебя, потому что ты женат на мне? Так какие проблемы! Я не уйду! И даже не мечтайте. Я была на ее месте. Пусть она теперь попробует отбить тебя у меня. Я не отдам тебя!
  - Да ты совсем чокнулась.
  - Кто из нас чокнулся? Если ты любил ее, почему же спишь со мной? Если ты любишь меня, то какого черта бегаешь к больной девке? Что тебе у нее медом намазали? А может, мне аренду за тебя брать?
  - Я все сказал.
  - Что ты сказал? Что ты что?! Я ничего не поняла. Повтори для меня.
  - Твои проблемы.
  - Мои, разумеется, мои. Сама выбирала, не ты, сама рожала, не ты, сама любила, не ты.
  - Ну хватит уже базарить, а, Насть, слушать вас стыдно, - Александр встал. - Я у вас переночую. Ехать уже не смогу.
  - Да, я тоже виноват. Но я думал, что... я поверил врачам, что безнадежно ждать.
  - Не ждать безнадежно, а ты безнадежен. Мальчик. А я-то дура, думала, что раз ты мой, значит мой. И Сонька дура, думала, раз любишь, не женишься на другой.
  - Не об этом сейчас речь. Я хочу узнать, кто ее сбил.
  - Я! Я ее сбила. Дальше что?
  - Дура, успокойся, потом поговорим.
  Дмитрий развернулся, взял куртку и хлопнул дверью. Настя рванулась за ним вслед, но брат схватил ее за руку. Она метнулась к окну.
  - Уехал. На машине.
  - Ну раз уехал, значит не к ней.
  
  ГЛАВА 9
  
  Силы ушли. Они ушли сразу же, как за Дмитрием закрылась дверь.
  - Может, поешь все же?
  Отвечать я тоже не могла. Я вошла в свою комнату и легла на диван. Не хочу сказать, что все, чем я жила все это время перестало существовать. Нет. Какое время! Какая жизнь! Я же не жила три года. Меня не было. Просто не было. Кто-то жил, любил, целовался, а меня не было. И сейчас нет. Сказать - горе, - это ничего не сказать. Нет, не горе. Просто все ушло. В одну минуту. Ушло и все. Не было сил даже плакать. Горечь захлестнула мои внутренности, как будто бы трехлетняя желчь, что копилась в печени все это время, теперь выплеснулась в организм и отравила его.
  - Да что с тобой такое? Если ты не будешь есть и разговаривать, я вызову скорую.
  Вот это да! Я еще дышала, а он обнимал другую. Предательство Настьки меня почему-то не так возмущало. Не она же меня любила. Ну подружка, да. Я запуталась. Да я и не пыталась выстроить какую-то логическую цепочку. Я не адвокат. И ничего не могла поделать с тем, что силы просто ушли. Я не хотела больше ни говорить, ни двигаться, ни смотреть, ни жить. Вот теперь бы умереть и больше не дышать, потому что каждый вздох приносил мне боль. Грудь как-то болезненно сдавило. Видимо слезы там были, но не могли вырваться наружу. Я закрыла глаза.
  - Ну поспи, поспи. Ладно. Завтра разберемся.
  Я услышала, как Петр вышел из комнаты. Мне было совершенно все равно, что он будет делать. Разум отступил. Да и был ли он? Все ушло, отхлынуло, только боль и воспоминания.
  Светлые кудри Дмитрия. Первое свидание. Мы шли под дождем, зонтика нет. Капли держались в его волосах, не стекая и не делая их мокрыми. Я помню, что это было все, о чем я способна была тогда думать. Мне так хотелось дотронуться до его волос и понять, почему они не впитывают дождь, а держат эти капли, как новогодняя елка стеклянные шарики игрушек.
  В первый раз у нас было у меня дома. Бабушка ушла, уехала на дачу. Дмитрий вошел, он только вошел в коридор и сразу же обнял меня. Но руки его недолго оставались на талии. Они медленно ползли вверх, чуть касаясь груди большими пальцами, и потом возвращались в исходную позицию. Снова и снова дотрагивался он до моих сосков, наконец, я сама обняла его за талию. Его бедра прижались ко мне и я почувствовала, как он меня хочет. Его ладони обхватили мою шею, его глаза оказались совсем близко, губы соприкоснулись, и все опрокинулось во мне. Хотелось уже только одного - большего. Я сама опустила руку и погладила его вспученные штаны. Он сильнее прижал меня. Боже, воспоминание было осязаемо. По ладоням, по запястьям, он скользнул вниз, под майку, руки легли на мою голую грудь. Он замер, ожидая моей реакции. Я не протестовала. Я хотела еще. Ноги сами раздвигались, внутри меня все звало и ожидало его. Джинсы он расстегнул сам и медленно стянул их вниз. Двинуться с места я не могла, - боялась, что исчезнет и пропадет это блаженство, опьяняющее и гасящее все остальные чувства и разум.
  - Пойдем на диван, - шепнул он мне тоже тихо-тихо, так, как будто бы колебания воздуха могли рассеять волшебство момента.
  Я подчинилась его властным рукам, перешагнув через оставленные в коридоре джинсы. Диван был разобран. Неубранная постель ждала нас белыми подушками и простынями. Ни на минуту не выпуская меня из рук, он положил меня и лег рядом. Я закрыла глаза, я ничего не хотела делать. Просто ловить кайф, который исходил от его прикосновений. А его руки уже не медлили и не ждали разрешений. Он стянул с меня трусики, его пальцы я почувствовала там, где и хотела - у себя между ног. Вдруг он исчез. Не было ни рук, ни губ, ни живота. Не открывая глаз, я повернулась на бок и протянула руку. Совершенно голый он поймал меня за пальцы и вытянулся рядом. Горячие толчки я ощутила у себя в области таза и с силой прижалась к Мите. Он не удержался на краю дивана, и мы оказались на ковре, на полу. Это еще больше возбудило нас. Его руки судорожно гладили меня, - он уже не мог сдерживаться, мои ноги сами раздвинулись в сторону.
  - Любимая моя, - шепнул он. - Скажи, если будет больно.
  Его член скользнул по влагалищу и углубился туда, где уже все сжималось и ждало его. Первый спазм тут же заставил меня застонать. Митя оторвался от моих губ, но мои руки скользнули по его попе, и я сильно прижала его к себе. Он замер. Но лишь на минуту.
  - Я чувствую. Ты кончаешь, да? - шепот его возбуждал больше прикосновений. Сильный импульс, сокращение мышц, наслаждение, прокатившееся по всему телу, толкнуло меня к обнаженному парню, лежащему на мне, в желании слиться с ним и больше никогда не отделяться. Косточка его таза уперлась мне в живот. И тут я почувствовала внутри пульсацию его челна, и теплая влага заполнила меня. Он тоже кончал. Я обхватила его ногами и услышала его стон.
  Он закурил. Я заснула сразу же у него на плече, но ненадолго. Его поцелуй разбудил меня.
  - Ты заснула, как мужик, - улыбнулся Митька. В руке у него дымилась сигарета. Он обернулся, поискав, куда положить окурок. Я снова закрыла глаза, и его ласковые руки заскользили по моему телу, и все продолжилось, а вернее началось снова...
  Неужели всего этого больше никогда не будет. Ни его рук, ни губ, ни прикосновений его живота...
  Откуда все это возьмется, если его самого больше нет. Он, тот Митька, мой Митька, умер, умер для меня. Его нет, он чужой. Он целует другую, у него есть сын, он трогает другую женщину, он целует другую и забыл, как мы целовались. Почему я еще живу...
  Постепенно я заснула. Красный рассвет разбудил меня. Серые тучи закрывали солнце. Настольная лампа, так и не выключенная "хирургом", потеряла свою актуальность и видимость. Не хотелось ни вставать, ни есть, ни жить. Петр появился в дверях.
  - Вставай, или я сейчас вызову скорую. Не хочешь в больницу, в психушку поедешь.
  Я молчала. Все это меня больше не касалось. Я осталась там, в прошлом, там, на автобусной остановке, я все еще ждала Митю, когда он приедет, обнимет меня, мы сядем в машину и вместе поедем в кино. Может, это я умерла, а не он? У него все путем, а я все еще стою на темном островке пространства, застряв между прошлым и будущем, не принадлежа ни одному из времен.
  Звонок в дверь отвлек внимание медбрата.
  - Привет. Сондра живая тут? Говорят, она вернулась.
  - Да какое там. Как узнала, что мальчик ее женат, легла и лежит. Даже не разговаривает. Мне на дежурство сегодня, а я не знаю, как мне ее оставить. Вот ввязался в историю, уже и сам не рад. Ну хоть бы кто пришел, оживил ее!
  - Я так и знал.
  - А ты кто? Тоже ухажер? Женат?
  - Да нет, тут видишь какая любовь. Куда уж мне. Я брат ее подруги. Да ты не волнуйся, она меня знает.
  Он шагнул в комнату. Александр. Боль снова сжала горло. Я закрыла глаза.
  Резкий рывок заставил меня вскрикнуть.
  - Вставай! - великан схватил меня за плечи и тряс, как осеннюю сливу.
  - Хэй, ты полегче, она же больная все же.
  - Да какая она больная. Вставай! Я тебе лежать все равно не дам.
  Он схватил меня на руки и поднял с дивана. Я встала.
  - Ну вот, другое дело.
  - Ну чего тебе? - губы еле-еле ворочались.
  - Я не дам тебе лежать. Заруби это себе на носу. Вернулась, так вернулась. Живи давай.
  - Я умерла. И не вернулась я. Я тут никому не нужна. Чего говорить. Я не хочу, - и вот тут потоком хлынули слезы.
  - Ну, поплакать можешь. Ладно.
  - Уходи, я не хочу жить, и не хочу никого видеть, и знать.
  Сильную боль я снова ощутила в плечах. Он опять схватил меня. Хватка боксера.
  - Вот что. Сядь. Нет, не садись, - он подхватил меня и поднял на руки. - Слышь, как тебя зовут-то? - обратился он к Петру.
  - "Хирург".
  - Отлично, в этом сарае кофе есть?
  - Да какой кофе! Ей вряд ли можно!
  - Не спорь. Ты хирург, а я анестезиолог.
  Он понес меня на кухню. С видимым удовольствием донес до стула.
  - Значит так. Слушай и запоминай!
  Ловко орудуя с кастрюльками и пакетиками, поставил кофеварку на огонь. Достал маленькую чашечку и вымыл ее тщательно и чисто.
  - Отпусти парня.
  - Я отпустила.
  - Нет, не так. Ты отпусти его из сердца. Расслабься. Начни с нуля.
  - Я отпустила.
  - Да что ты заладила все, отпустила, отпустила. Раз тебе так плохо, значит, нет. Злобливая ты дура. Отпусти, тебе же легче будет.
  Я с интересом впервые посмотрела на великана внимательно. Лохмотья его серого свитера ниточками висели до колен.
  - Как это?
  - Да вот так! Ты вернись мысленно к моменту, когда ты его не знала.
  - Я знаю его со школы.
  - Ну и? А чем ты занималась без него? Ты чем-нибудь без него занималась же? В школе ты жила без него? Вот и представь себе, что его нет, что все сначала, а Митьки нет. И ты свободна и еще никого не встретила, и вообще ничего еще не было.
  - Я никому не нужна. Бабушка умерла, - я опять заплакала.
  - Держи, выпей кофе.
  Он сел передо мной на стул и стал ложечкой поить меня сладким кофе. Я сделала пару глотков, и он остановился.
  - Хватит. Ты апельсины любишь?
  Я кивнула.
  - Сейчас купим апельсины. Так, тебе, девка, надо умыться. Петь, ну-ка займись туалетом. А я кашу приготовлю. Потом пойдем апельсины искать, а потом я покажу тебе одну вещь, которая точно тебе не напомнит ни о каких Дмитриях.
  - Я сама могу туалетом заняться. Но сначала покажи вещь, - внезапное любопытство пробудило острый интерес. Я и правда забыла о своих потерях и неудачах, о руках, и прикосновениях тел, и острых наслаждениях плоти. - Покажи сейчас, и я пойду в ванну.
  - Ну хорошо! Покажу. Но только в ванну пойдешь с Петром. Нельзя тебе пока одной.
  - Показывай.
  Александр вышел, и через минуту передо мной на кухонном столе, рядом с недопитой чашкой кофе, лежала карта. Желтый цвет бумаги говорил о не совсем современном ее происхождении. Буквы и вовсе кричали о древности.
  - Ну, что скажешь? Удивил?
  - Откуда у тебя это?
  - На даче нашел. В сарае. Спрятано в комоде было. Ты можешь прочитать, что тут написано?
  - Так вот зачем ты пришел?!
  - А тебе не все равно? Главное, что ты мне нужна, и кроме тебя мне не к кому обратиться.
  - Ладно, это скоропись семнадцатого века.
  - Вот молодец. Это точно?
  - Да, что скоропись - точно, что 17 век, тоже точно.
  - А ты молодец, я думал, у тебя после трех лет комы совсем крыша съехала.
  - Но, - я взяла бумагу и посмотрела на свет. - Но карта вовсе не такая уж и древняя.
  - А почему ты так думаешь?
  - Тут не может быть ошибки. Смотри какая бумага. И смотри сюда.
  Я протянула ему листок с картой.
  - Вот, смотри. Видишь? Да нет же, ты на свет посмотри. Водяные знаки видишь, или нет?
  - Вижу.
  - Видишь, что там написано? В овале. Фабрика господина Тульина. 1820 год.
  Огромные руки поднесли бумагу к окну. Прижали ее к стеклу.
  - 1820 год, это не вчера. Тоже древность. Хотя, наверное, для карты лучше было бы, если б 17 век. А ты можешь прочитать, что тут написано? Карта какая-то, а что тут, вроде русские буквы мелькают, а что написано, прочти.
  - Это карта.
  - Ну это я и сам вижу.
  - Изгиб, - вот эта линия - это речка. Видишь, написано Иордан. Село Назарет, Иоасафатова долина, Гефсиманский сад...
  - Иордан, фига себе, ты уверена? Это ж, черти где, в палестинах где-то, - он разочарованно присвистнул.
  - Разочарован что ль? Клад ищешь?
  - Нет, пока не ищу, вчера карту в сарае нашел. А что, считаешь в Израиль надо ехать? Думаешь, там есть еще клады?
  Я улыбнулась. Впервые за время моего пробуждения.
  - Думаешь, так далеко?
  - А что?
  - Такое дело, Шур, - я вспомнила, как называла своего брата Настя. - Палестина у нас тут под Москвой была.
  - Эээ, все ж я поторопился к тебе обращаться. Тебе надо еще отдохнуть.
  Я рассмеялась.
  - В 17 веке у нас был такой патриарх - Никон. Он построил под Москвой копию храма Иерусалимского, Голгофской церкви, ну и все вокруг переименовал а ля Иудея.
  - Ты хочешь сказать, что этот Иордан, - это Истра?
  - Да.
  - А этот Вифлеем, это какое-нибудь Павловское?
  - Ну, да.
  - А что такое этот крест?
  - Не знаю. Ты видишь, крест довольно далеко от храма и от витка Иордана, где стоит монастырь, это нужно ехать по руслу реки и искать.
  - И что это может быть?
  - Да что угодно.
  - А с чего бы ты начала?
  - С элементарного. Надо взять современную карту района и наложить на эту. Хотя бы приблизительно. Вряд ли тут изменилось русло. И вычислить по расстоянию, где это может быть. Может это деревня, может дом, может это дерево. А может церковь, или часовня.
  - Поедешь со мной? Лошади у ворот.
  Мой ответ он прочитал в глазах.
  - Тогда по коням!
  
  ГЛАВА 10
  
  Квартира плавала. В прямом смысле. Плавал коричневый бархатный диван, плавало кожаное черное кресло, плыл, радостно покачиваясь на мелких волнах и всплесках, путешествующий из кухни стул. Откуда взялись книги, целой флотилией направившиеся покорять просторы, по-новому повернувшегося к ним места обитания, оставалось загадкой. Книжные шкафы, несмотря ни на что, как атланты, все еще недвижимо подпирали потолок и стояли закрытыми и нерушимыми.
  Антонина Алексеевна схватилась за сердце. Сзади слышались выкрики соседей.
  - Что, довыпендрились? Евроремонт они полгода делали. И что? Теперь за весь стояк заплатите.
  - Да замолчите же вы! - не выдержала женщина и оглянулась к наседавшим сзади разъяренным соседям. - При чем здесь наш ремонт? С каждым все это могло случиться! Трубы. Они и у вас есть! Сегодня мои прорвало, завтра ваши.
  - У нас не прорвет. Мы уже два часа тебя, голубушку, ждем.
  - Я сразу же приехала! Неужели нельзя отключить воду?
  - Приехала она! Да ты спустись-ка к нам, ты спустись!
  - Пошли, ты посмотри, что у нас творится!
  Сквозь толпу, собравшуюся в коридоре, пробирался слесарь. Синий комбинезон, коричневый чемоданчик, оранжевая куртка. Черные глаза сверкнул из под синей кепки.
  - Пропустите его, ну не толпитесь.
  - Да что мне у вас смотреть, у меня же то же самое!
  - То же самое?! - маленькая седая женщина с испитым лицом вырвалась вперед. - То же самое?! - повторила она, переходя на крик. - Да ты представить себе не можешь, что творится у нас. Потолки все протекли, желтые письки по всем стенам. Ты думаешь, только тебе жить в чистоте хочется?! А мы, по-твоему, кто? Свиньи? Я тебя научу с простыми людьми разговаривать.
  Антонина Алексеевна, миниатюрная женщина, пыталась войти в маленькую комнату. Дверь в нее заклинило.
  - Да что же это такое!
  Она расстегнула песочного цвета плащ и попыталась повесить его на вешалку.
  - А у нас вся одежда попортилась, - тут же прокомментировали за ее спиной.
  Она не стала оборачиваться, лишь маленькой, покрытой старческими веснушками рукой, дотронулась до идеально уложенных и залакированных рыжих и натуральных, отливающих всеми оттенками солнца, волос. Алым огоньком сверкнул рубин в обрамлении брильянтов на изящном безымянном пальце. Аккомпанировал ему красный маникюр на миниатюрных пальчиках и кровавый рубин в мочке уха.
  - Барыню из себя строит. Не здоровается. До чего дожили. Но мы этого так не оставим. Весь стояк залить! Это же надо же! Люди без телевизоров, без одежды остались. А она брильянтами тут сверкает.
  - А что тут происходит? - из лифта появились новые пострадавшие.
  - Да вот Лисовские весь стояк залили, а живут себе как бары.
  - Убедительно.
  Антонина Алексеевна сделала новое движение, пытаясь открыть дверь в маленькую комнату. Зеркала в круглых темных рамах разного диаметра, украшавшие, как иллюминаторы, видимую стенку большой комнаты, повторили ее движение. Она с сомнением остановилась, держась за круглую бронзовую ручку двери.
  - Да что у тебя там? Телевизор? Ну он-то как раз цел, сверху на тебя не каплет. Как у нас.
  Из туалета показался сантехник.
  - Да ты хоть воду повычерпывай, чего стоишь. Вода же на нас течет твоя, - вступила в разговор сгорбленная старушка в малиновом капюшоне.
  Ярко накрашенные губы Антонины Алексеевны открылись было, чтобы ответить, но лишь молча схватили воздух. Изящный носик побледнел, на нем отчетливо зарыжели веснушки. Она стала медленно оседать на пол, прямо в воду.
  - Черт возьми! Да ей плохо! Вызовите скорую, скорей!
  Сантехник молча направился к выходу.
  - А ты-то куда? - схватила его за рукав та, что кричала громче всех. - Куда идет мой караван, один овец и два баран, - она продемонстрировала недюжинные актерские данные, нараспев изобразив южные акценты.
  - Мне тут одному не справиться.
  - Так позвони! Вызови помощь. Никуда ты не пойдешь! И не мечтай! Мы что, без воды теперь сидеть будем? Воду отключил, думаешь, все сделал?
  - Ну мне и вентиль нужен.
  - Никуда не пойдешь. Вызови себе вентиль. Скажи, что тебе нужно, пусть тебе принесут.
  - Женщины, я все сделаю, вы так не волнуйтесь, - его южный акцент только усиливал раздражение пострадавших соседей.
  - Женщина у тебя в сакле, а тут мы с тебя три шкуры сдерем, если немедленно все не сделаешь.
  - Ну хорошо, хорошо, - пробасил он, - не надо шуметь так. Позвонить дайте диспетчеру. Пусть ко мне пришлет краны и гнезда. Только скажите ей, что вы меня не выпускаете.
  - Да все мы ей уже сказали, не волнуйся.
  Подхватив хозяйку, сантехник пытался вытащить ее из затопленной квартиры.
  - Да просто - что мне тут делать-то? Тут труба... все равно, пока не принесут, - делать мне тут нечего.
  Двое в синих скоропомщных комбинезонах вышли из открывшегося лифта. Увесистый ящик с лекарствами заставил женщин разочарованно охнуть.
  
  Продавщица наклонилась над кругом сыра. Она не спеша разрезала его на четыре куска. Старушка, стоящая впереди Насти засуетилась.
  - Вот, вот. Мне вот весь этот кусок.
  - Это килограмм, - с сомнением посмотрели на нее продавщица.
  - Да мне грамм триста. Ну положите на весы, может я все заберу.
  Электронное табло замельтешило новыми цифрами.
  - Ну вот, я же говорила, килограмм.
  - Ну ладно, отрежьте мне грамм сто, двести.
  Ножик вонзился в аппетитную мякоть сыра, отрезая от нее тонкую полоску. Старушка вздохнула.
  Игорек капризничал. Он не хотел сидеть в коляске, не хотел смирно ждать, пока мать купит молока и сметаны. Рыночный двортерьер, рыжий и лохматый, привлек его внимание. Пытаясь вырваться из плена ремней, малыш раскачивал свое место для прогулок, и, казалось, вот-вот упадет на землю вместе с удерживающим его сидением. Псина с любопытством смотрел на рвущееся к нему существо. Он подошел к коляске, и только это удержало Игоря на сидении. Мокрый нос ткнулся в теплые пальцы, обнюхав и лизнув их на всякий случай.
  - Мама, мама, - завопил вдруг мальчик, отвлекая Настю от мрачных размышлений.
  - Брысь, - она подхватила малыша на руки.
  - Вы стоите, или нет? - сзади подошел мужчина.
  - А вам-то что? - огрызнулась молодая мамочка.
  - Ну как что, вы будете покупать?
  - Да пошел ты, - вдруг выругалась Настя. - Детей делать - вы быстрые, а как сидеть с ними, так женщины должны. Не видишь, урод, у меня малыш капризничает? Иль у самого курица дома сидит?
  - Не хотите сидеть с ребенком, - не сидите. А то рожаете только для того, чтоб штаны рядом удержать, а потом не знаете куда деть.
  - Много ты понимаешь! Что ты можешь понимать? Просиди на месте с малышом год, а тогда поговорим.
  - Девушка, мне...
  - Вам только все... вот именно, девушка, все мне....
  Игорь уже плакал. Настя кричала.
  - Так, ну ладно... Одно вам могу посоветовать, мадам, - мужчина уже отвернулся от прилавка и сыра. - В следующий раз рожайте по любви.
  - А я по любви и родила! - крикнула ему Настя вслед.
  И тут зазвонил ее мобильник. Белый связной лежал у нее во внутреннем кармане крутки и для того, чтобы достать его, ей нужно было отпустить сына на землю. Она резко поставила его и лихорадочно дернула пуговицу. Та полетела на мокрый асфальт и привлекла внимание рыжего пса, лениво подошедшего ее понюхать. Выхватив мобильник из кармана, Настя даже не посмотрела на номер звонившего.
  - Митя, - крикнула она в трубку. - А... это вы, Антонина Алексеевна. Да, нет, просто ждала его звонка, он сказал, да он только что звонил и обещал перезвонить.
  - А почему его мобильник не отвечает? - послышался на том конце недовольный строгий голос свекрови.
  - Да у него, видимо, зарядка кончилась.
  - Настя, девочка, скажи ему, пусть заедет домой и заберет вещи, мы там с Василием Павловичем - свекровь всегда называла своего мужа, разговаривая о нем с Настей, по имени-отчеству - Игорьку купили. Пусть немедленно приедет. Позвони ему, скажи. У нас дома труба прорвалась, там сантехник работает, я ему ключи оставила. Пусть немедленно приедет и посидит там.
  Настя пыталась отогнать бродячую собаку от сына. Малыш гладил ее по всклокоченной шерстке на спине, псина тыкался ему прямо в лицо.
  - Да отойди же ты, не лезь.
  - Что?
  - Да собака к нам пристала.
  - Что? - голос свекрови приобрел металлический окрас.
  - Антонина Алексеевна, я не поняла, что там у вас?
  - Да ничего, пусть приедет, заберет вещи, пакет, заодно дождется ухода сантехника.
  - А вы?.. Вы куда?
  Трубка замолчала, Настя все еще прижимала ее к уху.
  Значит, Дмитрий не у родителей. Единственная надежда, что он поехал к мамочке за утешением, улетучивалась. Тогда где же он? Если у Сондры его нет, у родителей нет, куда он делся? Почему выключил телефон.
  - Девушка, вы будете что-нибудь брать? - голос продавщицы вернул ее к месту и времени реала.
  Рыночная дворняга с удовольствием облизывала лицо ее сына.
  - Да уйди же ты отсюда, - она подхватила ребенка на руки. - Что вы тут зверинец развели? Может, они у вас бешеные? Как так можно разводить столько бездомных тварей!
  - Ты чего тут кипятишься? - Настю кто-то взял сзади за локоть. Она резко обернулась, собираясь, видимо, так же ответить.
  - Ты чего тут орешь? Как на рынке, - перед ней стоял Макс и широко улыбался. Круглые черные глаза казались спелыми маслинами.
  - На, - она метнула сына ему на руки. - Подержи минутку. Девушка, мне молока и сметаны поскорее дайте, - Настя обернулась к Максу - Митька пропал. Его у матери нет, она только что звонила. Приехать там что-то, уж не знаю что. Барахло забрать, и чего-то затопило. А Митьки и нет, я не знаю где, - чувствовалось, что если ее не остановить, она так и будет объяснять сложившуюся ситуацию, которую сама никак не могла понять.
  - Да погоди ты, не тарахти, молоко возьми.
  Макс держал Игорька, в другой руке у него была авоська.
  - А это тебе зачем?
  - Послушай, хочешь, я съезжу к Митькиным родителям? Заберу там все, что надо, а про Митьку скажи, что он занят очень на работе. Чтобы не вмешивать уж их в ваши дела.
  - Да, да, спасибо, - девушка взялась за ручку коляски. - А ты можешь прямо сейчас поехать? Но где же тогда Митька?
  - Ты же сама говорила, что вам дачу дядька подарил.
  - Думаешь?
  - Уверен, потому и телефон не берет. Может, за лесом, или что.
  Настя даже остановилась. Чувствовалось, что это даже не приходило ей в голову.
  - Да, точно, конечно же, он на даче, как я сразу не подумала!
  Похоже, что эта мысль принесла ей облегчение. Она заулыбалась.
  - Может, мне к нему поехать?
  - Ничего сказать не могу, но я бы не торопился на твоем месте.
  - Почему?
  - Дай ему подумать
  - Да чего тут думать? У него сын! Три года мы с ним вместе, не расстаемся. Я люблю его больше в сто раз, чем эта...
  - Да успокойся ты, подожди просто.
  Они подошли к воротам рынка.
  - Ты что сюда без машины дотопала? Как же ты домой с продуктами?
  - Не болтай, куда же мне Игорька девать? Как, по-твоему, кормить его, себя и Митьку. Что ж я его одного дома запру?
  - Да, ну ладно, я тебя довезу сейчас. Я на машине, - он махнул рукой на засигналившую белую хонду.
  - Нет, не надо. Лучше езжай сразу к свекрови. Она там что-то про сантехника говорила. Знаешь адрес, да? Строгино.
  Глаза Насти беспокойно блуждали по проходящим мимо людям. Она в каждом надеялась увидеть ищущего её Дмитрия.
  - Ладно, я быстро. Приеду, тогда поговорим.
  - Три на десять, три на десять, - около перехода орал торговец лимонами.
  Настя остановилась рядом с ним и стала искать свой кошелек. Макс сделал движение к ней, но она замахала рукой.
  - Езжай, быстрее приезжай, может, на дачу смотаемся. Только не говори, если Антонину Алексеевну встретишь, что Дмитрий пропал. Мы сами разберемся.
  Макс кивнул головой и сел в машину.
  
  У подъезда толпились, как в развороченном муравейнике, возникшие вдруг жильцы. Они громко разговаривали, размахивая руками и что-то указывая друг другу на верхних этажах. Следуя их жестам Макс поднял голову. Все балконы были увешаны мокрым бельем, из окон второго этажа, не имеющего в своем распоряжении этого внешнего приспособления, свисали, как флаги неизвестной страны, разноцветные одежды.
  - Пришлось стоять с тряпками, караулить воду, пока он не закрутил. А так бы все погибло.
  - Да что же это, не могут аварийку вовремя выслать. Разве так можно жить? И за что только мы квартплату платим, - услышал он обрывки возмущений, перед тем как дверь подъезда закрылась за ним.
  Квартира была нараспашку. Вода выливалась на лестницу, растекаясь по площадке и струясь водопадом по ступенькам вниз.
  - Да тут всемирный потоп. Антонина Алексеевна, что у вас происходит?
  Никто не ответил. Макс вошел внутрь и прислушался. В ванне слышалось явственное шуршание. Он подошел и постучал.
  - Господа, вы в курсе, что у вас дверь нараспашку?
  Пол был мокрый, ковер выжимал воду, ботинок утопал в отжатых лужах.
  - Ну и ну.
  Оранжевый жилет сантехника показался в дверях.
  - Что тут происходит, - повторил Макс свой вопрос, подождав немного и не наблюдая никакой реакции на свое появление.
  - Хозяйка в больнице. А я тут уже заканчиваю. Можешь работу принимать, дорогой. На ключи.
  Сантехник вытирал руки сероватой тряпкой. Его чемодан лежал в коридоре, он шел прямо на Макса с гаечным ключом и какими-то втулками. Макс попятился.
  - Все, починил, сейчас воду включу и посмотрим, - продолжал бормотать себе под нос смуглый король санузлов. Он наклонился и аккуратно уложил в чемодан инструменты.
  - Ну вы дверь не закрывайте, я сейчас вернусь. Он решительно протянул ключи от квартиры Максу и исчез за дверью.
  Мда, тут требовалось осмотреться. А где эти вещи, о которых говорила Настя? Макс вошел в большую комнату. Созвездие маленьких круглых зеркал отражало противоположную стенку с книжными стеллажами. Тут ничего не было. Маленькая комната оказалась сухой. Дубовая дверь плотно подходила к плиточному коридорному полу, а толстый ковер лишь слегка подмок с этой стороны. Она с трудом открылась. Это была спальня. Поверх пушистого оделяла лежал полосатый мех. Черно-белые полоски напоминали зебру, но вряд ли это была натуральная африканская лошадка. Изящные шлепанцы, атласные и вышитые стразами, небрежно валялись у тумбочки. Трехсекционное зеркало отражало желающих от самого пола. Деревянная рама была инкрустирована бронзой и украшена восточной резьбой. Запах духов, особый запах, господствовавший в этой комнате, успокаивал и умиротворял, заставлял забыть о мокром погроме, царствовавшем рядом.
  - Ой, валенки, валенки, ой да не подшиты, стареньки, - замурлыкал тихонечко Макс, перебивая текст свистом.
  - Хозяин, - прервал его умиротворенный экстаз появившийся в дверях сантехник. Восточная тюбетейка, сменившая на голове кепку, ясно определяла его происхождение и ориентацию. - Хозяин, все, я ухожу. Принимай работу. Вода есть.
  Он нагнулся за своим чемоданом. Ловкими движениями собрал все и быстро защелкнул его. Макс закрыл за ним дверь.
  - Так, а что же мне тут нужно забирать-то? - он прошелся по комнатам.
  Было чертовски приятно ходить по чужой квартире в отсутствии владельцев. Неловкость от сознания того, что настоящие хозяева уличат его в любую минуту появившись в двери, прошла вместе с уходим сантехника. Макс усмехнулся, представив себе, что сейчас откроется дверь и на него наставят дуло пистолета. Он прошел вглубь по коридору, в самую дальнюю комнату. Тут уже совсем не было воды, все было сухо. Видимо, все просочилось сквозь полы, как сквозь решето, больше залив нижних жильцов, чем виновников потопа. Кабинет, а это был именно он, выглядел ковчегом, специально созданным для спасения всего сущего и ценного. Макс присвистнул. Три компьютера, три плоских экрана стояли в ряд, вдоль стены, на специально оборудованных тумбах, соединенных металлическими конторскими, или офисными полками для бумаг и документов. На кожаном черном диване небрежно лежал раскрытый ноутбук. В полном порядке на полках стояли папки и скоросшиватели.
  - Офис на дому, - снова присвистнул Макс.
  Он уселся на диван и придвинул к себе ноут. Экран зажегся раскрытым документом.
  - Деньги, деньги... дебит с кредитом. Ну да, они ж бухгалтерию у дядьки ведут. Похоже, что они прямо тут ее и ведут. Инет подключен, ничего себе...
  Привычные пальцы уверенно и ловко забегали по клавиатуре. Он опять засвистел.
  - Ага... тут даже пароля нет. Ну, лохи Лисовские. А если бы все эти соседи, или даже и сантехник...
  На минуту он завис с поднятым пальцем в странной позе проигрывающего завсегдатая казино.
  Компьютерщик жадно приник к экрану. Он открывал файлы, грузил и перезагружал машину. Проникновение в чужую систему так увлекло его, что он вздрогнул, когда услышал телефонный звонок.
  - Да это же Настька, - определитель траурно светился знакомыми цифрами.
  - Да, Насть, да тут потоп у них, я сантехника ждал. Уже еду, минутку. Послушай, а тут ключ мне сантехник отдал, куда мне его деть? Ага, ладно.
  Макс быстро вернулся в спальню и взял с кресла пакет с детскими шмотками. Потом снова пошел в кабинет.
  - Ну хоть попробую, - снова сел он на диван. И уже решительно, без пауз и раздумий, забарабанил по клавиатуре.
  
  ГЛАВА 11
  
  Александр вел машину спокойно, не делая рывков и не дергая руль. Уверенность сквозила во всем, в том, как лежали руки, как четко работал он с переключателем скоростей, как берег сцепление.
  Я сидела рядом, оперевшись на бронзовую рукоятку ставшей любимой трости. За окном мелькали голые деревья и кустарники. Черная земля, лишившись травы, не нашла себе новой одежды, или прикрытия, и, для привычного к снегу москвича, все казалось нелепой и дешевой декорацией дурацкого театра, где забыли либо посыпать все белым снегом, либо просто воткнули засохшие ветки в весеннюю землю.
  - Слышь, а как так получилось, что у нас тут вторая Палестина организовалась?
  - А это идея - Москва - третий Рим. Ты знаешь, все хорошие идеи приходят тогда, когда в них особенно нуждаются. Именно тогда к России присоединилась Украина, - разговаривать было лень, хотелось молча смотреть в окно, жадно впитывать то, что... А что собственно... для меня все это не отсутствовало три года. Это я для всего этого отсутствовала. И то, что для меня было только вчера, для них всех, кто знал меня и жил рядом со мной, прошло три года назад. Я замолчала, не зная, что сказать. Да и зачем боксеру эти знания...
  - Ты как отморозок, хоть с трудом, но что-то помнишь.
  - Я и есть отмороженный. Ну как, Никон, это наш философ на троне. Ну..., - замялась я. - Не на троне, а рядом и недолго. Тогда была тенденция к тому, чтобы духовная власть была рядом со светской.
  - А светская что? Бездуховная что ль?
  - Как сказать. Сам все понимаешь, Шур, чего спрашиваешь. Власть, как ни крути, портит человека. Люди начинают хапать. Забывая о том, зачем они тут. Убивают одних, приходят другие, и все начинается сначала. А бояре, так и вообще, все под себя гребли. Люди, они есть люди, не о благе государственном пеклись, а о собственных владениях. Романовы, вот, к примеру, - до избрания еще выродились. Женились на своих родственниках, чтоб земель не делить. И у них уже тогда была наследственная болезнь ног.
  - А Никон?
  - Одно время Никон имел даже большую власть, чем царь. И вообще, ты знаешь, он носил двадцатикилограммовые вериги. Чтобы бороться с плотью.
  - Ты считаешь, это правильно?
  - Ну что считать - не считать. Сам посуди. Кто-то должен осуществлять исполнительную власть, а кто-то думать. Философ рядом с правителем, - это старая идея, она не от Никона пошла. Умный думает, страдает, анализирует, а другой - управляет, осуществляет механизм управления. И, что тоже важно, исчезает чувство собственной значимости.
  - А это тут при чем?
  - Значимость убивает сомнения, способность к размышлению. А хапать, - это же просто. Просто воруй и все.
  - А у нас сейчас кто думает?
  Я рассмеялась.
  - Откуда ж я знаю. Кто-то наверняка все-таки думает, раз мы все еще живы, и не погрязли в хаосе, и не превратились в стадо агрессивных, одичавших человекообразных. Ты, главное, следи, чтобы ехать по карте. Вот, смотри. Уже скоро Истра.
  - Ну да, я и еду к Истре.
  - Да нам не город нужен. Нам нужно ехать вдоль реки. Смотри сам, тут крест стоит прямо на берегу реки. Вот, разворачивайся.
  - Да что такое-то?
  - Это, ну вот, ты проехал.
  - Да ничего, я сейчас развернусь и на съезд пойдем.
  - Давай, поворачивай. Это перед Истрой последний съезд на берег речки был. Нам нужно по берегу ехать. Ну, или идти.
  Александр крутанул руль, и мы оказались на встречной полосе так внезапно, что чуть не столкнулись с КамАЗом, полным песка.
  - Ну, может, повезет, и идти не придется.
  Вот и проскоченный поворот. Медленно мы двинулись вниз, к реке.
  Карта молчала. Тут были только современные названия деревушек и обозначения дорог.
  - Оооо, смотри! Тебе это ничего не напоминает?
  Я ткнула концом своей палки так, что чуть не разбила лобовое стекло.
  - Смотри же.
  - Да что?
  - Да вот же указатель, налево смотри.
  - Крест!
  - Да, крест. Поворачивай, поворачивай, куда же ты едешь, там река дальше.
  Поток машин увлек его уже дальше разворота.
  - Так мы никогда не доедем, если каждый поворот будем дважды проезжать.
  Наконец, мы оказались на пустынной дороге, узкой и разбитой. С двух сторон подступал лес.
  - Ничего себе. А речка-то где?
  - Да вон она.
  Справа поблескивала серым жидким зеркалом речка. Пологий берег чуть зеленел и рыжел выцветшей травой и сушняком.
  Впереди, на холме показалась деревня. Над ней возвышался купол церкви.
  - Ты думаешь, что это церковь?
  - Крест, может быть, - протянула я с сомнением и посмотрела через плечо водителя. - Да ты посмотри!
  В некотором отдалении от этой дороги, в прозрачном лесочке, или даже кустарнике пестрели оградки и кресты.
  - Это же кладбище!
  Александр резко повернул руль, и в этот раз - как раз вовремя. Мы съехали на песчаную грунтовую дорогу, ведущую к самым могилам. У самого кладбища, у края леса и начала могильных оградок стоял черный феррари.
  Машина затряслась на колдобинах неровной и забытой временем дороги.
  - Почему ты так уверенно свернул? Может, стоит сначала к церкви?
  - Я услышал железо в твоем голосе, - Александр улыбался. Он резко затормозил, и машина чуть не врезалась в итальянского красавца.
  - Ну вот, даже тут места мало, - рассмеялся он.
  Я открыла дверцу, боксер был уже рядом. Он нагнулся, и я не заметила, как оказалась на мягкой земле.
  - А что, у тебя тут есть кто-то?
  - Ты знаешь, я понятия не имею. Но вроде бы. Мои предки были отсюда.
  - С кладбища?
  Александр снова рассмеялся. Он все еще держал меня за руку и с сомнением смотрел на мокрую грязь. Похоже, что к поездке он относился легко, без всякого ажиотажа и нетерпения срубить клад по-быстрому. Это было приятно. Ощущение, что все затеяно исключительно, чтобы развлечь и отвлечь меня, рождало теплое спокойствие.
  - Две недели был снег, а теперь вот просто грязь.
  - Я не знаю, - улыбнулась я.
  - Да, ты у нас как новорожденная. Пошли. Сможешь идти? Иль взять тебя на руки?
  - А зачем тогда пришли? Погоди, а что искать?
  - Значит так. Поищем могилы моих предков, для начала. Они все из Лужков, деревня тут рядом, за холмом. Прабабка, черт, я все время путаю, кто из них кто, но они были из Истринского района, погоди... И фамилия.
  - Значит ищем что? Могилу с твоей фамилией?
  - Типун тебе. Прабабка была Суханова, а дед был - Балакирев.
  - Значит, мы ищем старую могилу с этими фамилиями?
  - Да.
  Кладбище было небольшое. Я шла между могил, переступая через корни деревьев. Иногда ограды вплотную примыкали друг к другу, и пройти было невозможно. Тогда приходилось возвращаться и искать другой проход. Я высматривала даты, даты смерти и даты рождения. Могилы были и современные, и старые. Но не раньше 19 века. Конца.
  Внезапно мое внимание привлекло движение. Девушка в синей куртке и красной шапочке усердно размахивала руками, ее голова то возникала над оградой, то опускалась в невидимую зону.
  Что она там делает. Я подошла поближе.
  Лопата быстро мелькала в воздухе, то выбрасывая землю, то с хрустом вонзаясь в песчаную почву. Верхний слой дерна на старой могиле был снят, и она стояла уже по щиколотку в земле.
  - Ариадна! - невольно воскликнула я, когда она, услышав мои шаги, обернулась.
  - Ну, я Ариадна, ненавижу, когда меня так называют. А ты кто?
  - Ты что самозакапываешься? - громкий смех был, наверное, не очень уместен в этом печальном месте.
  Ариадна была из другой жизни, в которой я существовала уже без Дмитрия. Несколько дней в одной палате она не замолкала ни на минуту. Правда, разговаривали они с "хирургом", а со мной - чисто символически, не всегда дожидаясь от меня реакции и ответа, но у меня было такое чувство, что я знаю эту девушку давно. Именно она своей непрестанной болтовней вытащила меня из темноты и заставила говорить, ходить, двигаться и реагировать на все одновременно, сразу, не дожидаясь разрешения врачей. Я не ответила на ее вопрос, не поверив, что она не узнает меня.
  - Я вас точно знаю? - она снова стала копать.
  - Днуха, - я назвала ее так, как называл "хирург". - Это же я, коматозница. Которую ты оживила.
  - Ааа, спящая царевна, а что на кладбище потянуло? Думаешь, много упустила? Решила приблизить такую возможность? Условия проверяешь? - она продолжала активно копать.
  - Да ну тебя.
  - Я ищу своих - прабабку. Или прадедку, - Александр подошел тихо и встал рядом со мной. Я почувствовала его руки у себя на бедрах.
  - Ариадна, а ты вроде из Италии, а выходит, вы из одной деревни, - Дна вызывала у меня желание шутить.
  - Да, с одного кладбища, - она и не подумала отвлечься, или остановится.
  - Да погоди ты, что ты делаешь? - бешеная активность итальянки начинала раздражать.
  - Не отвлекай, я хочу череп. Моей прабабки.
  - Зачем тебе? Свой, небось, будет не сегодня-завтра, - мрачно рассмеялся боксер.
  - Одного мне мало, - буркнула себе под нос девушка.
  - Лопату с собой что ль привезла?
  - Нет, тут как на горном курорте, на прокат выдают, как лыжи, - она остановилась и с сомнением посмотрела на боксера.
  - Ладно, девочки, я загляну в церковь, а вы тут погуляйте. Ходить тут бесполезно, нужно либо точно знать, либо план кладбища попросить.
  - Ты думаешь, у них есть? Это самопальное кладбище.
  - Самопальных кладбищ с таким стажем не бывает. Кладбища при церквях делали, чтобы было кому отпеть, кому следить за всем этим хозяйством, - я села рядом с ямой Ариадны на низенькую скамеечку.
  Александр быстро шагал в направлении деревни.
  - А тебя не рано выпустили? - лопата снова замелькала, отбрасывая землю подальше от образовавшейся ямы.
  - Я сама ушла, не дожидаясь выписки. Мне "хирург" помог. А что мне было там сидеть-то? Выпустили, скажешь тоже, не психушка.
  - После длительной комы у тебя же обезвоживание. Ты должна полгода в себя приходить.
  - Ну а почему ты думаешь, что я в больнице приду?
  - В смысле?
  - Что в больнице в себя, а дома -потеряюсь... Может, я еще где смогу себя найти.
  - Да, ладно, скажи честно, небось за любовью бежала... Небось за этим вот, этим вот, - она запыхалась и остановилась, воткнув лопату в землю. - За этим вот богатырем выскочила. Соскучилась?
  - Нет, - я опустила глаза. - говорить о Дмитрии не хотелось. Мысль о нем всегда была тут, рядом, она никуда не уходила и не отступала, я даже не старалась о нем не думать, просто все мои усилия были уже теперь направлены на то, чтобы думать о чем-нибудь еще, кроме, помимо него.
  - Женился? - догадалась Дна. - Ладно, не буду. Это логично. Раз никто к тебе не приходил, значит милый женился. Переживаешь, небось?
  Я промолчала. Сидеть было холодно, я встала и потихонечку пошла вглубь леса.
  - Далеко ты?
  - Посмотрю в глубине, может, тут как раз древние могилы. Наверняка по краю более современные. Вон, смотри, тут и цветы свежие...
  - А вы-то что ищете?
  - Александр план нашел. Бумага старая. Вот, решили найти, что это такое.
  - Клад что ль думаете тут, в подмосковной деревне? Золото - брильянты?
  - А что? Ну хоть какое-то развлечение. Покататься опять же.
  - Да ничего тут кроме трупов нет.
  - Послушай, неужели ты думаешь выкопать череп?
  - А что такого?
  - Дна, так ведь могилы же. Они глубокие. Я точно не помню, но метра три точно есть, а может и четыре.
  - Что, правда что ль?
  - Ну, да, а ты не знала? К тому же, череп ведь ты не целый откопаешь, одни кусочки, и неизвестно, возможно ли будет его склеить.
  Уже не оглядываясь на итальянку, я шла глубже и глубже в кустарник. Кладбище, вместе с лесом поднималось на возвышенность, на холм. Земля была рыхлая и мягкая, шаги глушились, ноги проваливались, черпая кроссовками землю и почерневшие листья. Разговаривать уже было бессмысленно, приходилось напрягать голос, звуки которого терялись тут, среди могил и деревьев. Белый камень привлек мое внимание. Славянская вязь и каменный узор определенно делали его надгробием, а не случайным булыжником. Я присела и провела по поверхности рукой, старясь очистить его от грязи и полуистлевших листьев
  - Купец, - прочитала я. - А это что?
  Два небольших бугорка расположились рядом, один за другим. Тут не было ни оград, ни камней, ничего, что говорило бы о том, что это захоронение. Ничего, кроме формы, самой формы могилы, полуразмытых очертаний гроба, или холма. Я встала прямо на один из холмов. Земля тут была твердая, она не проваливалась под ногами.
  Треск веток заставил меня оглянуться. Страх ущипнул меня за внутренности. Вдруг показалось, что кто-то наблюдает за мной. Новый хруст и шуршание послышались совсем рядом. Я подняла свою палку и вязла ее за деревянный конец. Все замерло. Ни одного звука не было больше слышно.
  - Уф, - подумала я, - это все место. Кладбище - это всегда жуткие ощущения.
  Я перевела дыхание и как можно быстрее стала пробираться сквозь кустарник к более свежим, если можно так сказать, могилам, туда, где выкапывала свою прабабку Дна.
  И тут я услышала более определенные звуки. Это было не шуршание, не шорох, не скрип и треск веток, не мягкое шлепанье земли, как будто мертвецы решили выйти из душных могил, начитавшись Гоголя, чтобы подышать свежим деревенским воздухом. Это был вполне реальный, вполне определенный крик конкретной Ариадны. Итальянка вскрикнула, и явственно различимый противный металлический скрежет оглушил кладбищенскую тишину, как грохот церковного колокола. Я, как могла, ускорила шаги, чуть подволакивая ногу, я почти бежала. Дна была рядом. Я увидела ее, все так же находящуюся в полуразрытой могиле своих предков. Она стояла, полуобернувшись в мою сторону. Лопату толстушка держала наперевес, прикрываясь металлической частью как щитом. Перед ней, в этой же могиле, странно приседая, размахивал руками невысокий мужчина в сером плаще.
  - С ума сошел, - выкрикнула Дна после нового выпада серого плаща в ее сторону.
  В его руке был охотничий ножик. Дна прикрылась лопатой, но в этот раз она не спасла ее. Соскользнув с металла, нож полоснул ее по руке выше локтя. Девушка ойкнула, но лопату не выпустила. Рука дрогнула. Мужчина не обращал внимания ни на что, казалось, он полностью погрузился в борьбу, похоже, он все готов был сейчас сделать для достижения цели - вонзить ножик в тело Ариадны. Он даже не обернулся на звуки моего приближения. Он должен был сейчас и здесь зарезать Ариадну. Я сделала последний шаг и подняла свою трость. Со всей силой, на которую был способен мой посткоматозный организм, я обрушила бронзовую рукоятку трости на голову полоумного бандита. Действие замедлилось, как будто в ход был пущен кинематографический прием. Голова нападавшего обвисла, но не сразу. Сначала он стал поворачиваться в мою сторону, но как-то ватно, не по-настоящему, как будто пружина, которой обладатель серого плаща был заведен, вдруг потеряла свою упругость, - соскочили нарезки, - и теперь она не крутит механизм, а лишь следует за движением детских слабых рук, пытающихся добиться обычной игры от любимой игрушки, давая ей слабые толчки. Я увидела его глаза в глубоких провалах под бровями, грязные щеки, тонкие губы, толстый нос, убого свисающий над короткой верхней губой. Приоткрывшийся рот позволял разглядеть даже зубы. Желтые, то ли от никотина, то ли от кофе, почему-то промелькнуло у меня в голове. Я мысленно плюнула. Да он просто экономит на зубной пасте. Отбеливающей. Его ножик и его рука, машущая им, тоже как-то нереально стали разворачиваться и менять направление движений. Потом голова его странно качнулась в сторону, дернулась, и он, тоже медленно, стал оседать на землю.
  Вот тут я не поняла. Человек не может так медленно падать. То ли я стала терять сознание, то ли Ариадна, ухватившая его ножик и руку, удерживала его на весу, но оседал он бесконечно, и мое ожидание дальнейшего его выпада, казалось, длилось целую жизнь.
  Тяжелый топот вернул меня в действительность и в обычную временную скорость. К нам бежал Александр. В руках у него был деревянный надгробный крест. На металлической табличке было написано: Жматова Валентина Петровна.
  Ножик был уже у Ариадны. Ее синяя куртка была разрезана на рукаве. Кровь текла вниз, ничем не опровергая законы притяжения.
  - А это ты зачем несешь? - Дна, как ни в чем не бывало, обратилась к боксеру. - Бугай такой, мертвых на помощь волокешь! Да еще и женщину, - присмотрелась она к надписи.
  - Я думал тут банда, - боксер откинул крест в сторону.
  - Покажи, что у тебя, - он потянул итальянку за рукав куртки.
  - Обалдел что ль? Больно же.
  - Быстро в машину, в Истру, там все перевяжем.
  - А этого куда?
  - Ну не закапывать же его.
  Он поднял мужика на руки и понес к дороге. Мы засеменили рядом.
  
  - А ты молодец, я думала, что ты совсем дохлик.
  Дна полулежала сзади на сиденье. Куртка была накинута у нее на одно плечо.
  - Больно?
  - Ну а ты что думаешь? Конечно, больно.
  Мы выезжали из Истры, последние дома мелькали за окнами. Темнота наступала с востока, западная линия горизонта сопротивлялась этому изо всех сил. Желтые и красные цвета боролись с синевой и щеголяли успешностью, так и не одерживая победы.
  - А менты-то. Хоть объявление бы поставили на кладбище, - так мол и так, тут ходит и убивает маньяк! А то, без предупреждения! Третье убийство, а они кладбище без охраны оставили, - наш мускулистый водитель пытался закурить.
  Мы дружно рассмеялись. Дна подняла было руку, сделав движение похлопывания по плечу, но тут же застонала.
  - Сиди уж. Не шевелись. Недели две теперь будешь руку свою заживлять.
  - Еще неизвестно, как они там зашили. Надо будет "хирургу" показаться, - снова хихикнула Дна. - Хорошо, что толстая, до кости не достал.
  Ее темный феррари плелся в хвосте машины боксера.
  - Ты куда? Поворачивай.
  - Ты чего? - Александр удивился.
  - Чего? Ты что думаешь, я оставлю развороченную могилу что ль? Что б ко мне сегодня бабка во сне пришла?
  - Слышь, да ты чокнулась. На фига тебе этот череп?
  - Да не, я закопать там все хочу.
  - Не страшно?
  - Вряд ли там два маньяка ходили, - веселье просто перло из раненой Дны.
  Кладбище встретило нас темнотой. Достав огромный фонарь и включив фары своей машины и феррари, мы снова углубились в толпу могильников.
  - Ты бы уж в машине посидела. Я все закопаю, - на ходу, не оборачиваясь, сказал наш силач.
  - Нет, нет, я раскопала, я и посмотрю, чтоб все было нормально. Лопату-то возьми. Контроль - превыше всего.
  - Лопата-то какая легкая. Странно.
  - Ничего странного. Это титановая лопата.
  - Имиджевая что ль? -я вспомнила титановые мобильники, цена которых была в два раза больше обычных. - Из Италии что ль привезла?
  - Сондра, откуда ты свалилась? Тут купила, в садоводческом магазине!
  Протянув мне фонарь, Александр быстро заработал лопатой. Три минуты, и все стало как было, ровная поверхность земли полностью стерла воспоминание о полдневном мучении внучки в попытках достать череп своей прошлой жизни.
  - Все, пойдемте отсюда.
  - А вы-то нашли, что копать будете? - Дна проявляла стойкий интерес к этому месту и явно не собиралась так просто покинуть поле боя без всяких трофеев. - Вот странно, почему люди так любят на кладбище ходить? Решайте сейчас все, чтобы не таскаться сюда лишний раз. Завтра тут менты будут, со следственными экспериментами. Помяните мое слово, они любят елозить по местам преступлений.
  - А рука твоя?
  - А что рука? Она и в машине рука, и тут рука. От того еду я, или тут сижу - сумма быстрее не зарастает. Сяду на пенек, съем пирожок. Разве вы не знаете, что могилы обладают примитивной энергией, втягивающей и засасывающей нашу высшую энергетику.
  - Если долго вглядываешься в пропасть - пропасть начинает вглядываться в тебя, - вспомнила я чьи-то слова.
  - Сказано красиво, но мы сейчас все равно не найдем могилу. Служка в церкви сказал, что могила в лесу, монашеская могила, просто холмик, без камня и памятника, - боксер вопросительно посмотрел на меня.
  - Так я нашла ее днем, - мой шаг вглубь леса стал сигналом для всех.
  Я направила луч мощного Сашиного фонаря в том направлении, откуда я сегодня бежала на скрежет скрещенных металлов.
  - Вот видишь. Вот она.
  Молча, как будто он сюда именно для того и шел, боксер начал копать. Дна присвистнула.
  - Ну ничего себе! Заразился могилокопательством!
  Она оглянулась, ища, куда бы прислониться.
  - Копай, копай, а то зря что ль сюда приехал!
  Я направила свет прямо под ноги и под лопату, ловко и быстро отбрасывающую землю в сторону. Александр снял куртку и швырнул ее на кусты - она повисла на ветках.
  - Да ты положи фонарь, а то устанешь.
  Темнота надвинулась на нас, накрыв с головой. Только ноги и лопата ярко высвечивались, как фрагмент мозаики, облитой со всех сторон черной смолой.
  Мобильник засветился голубым светом в руках итальянки.
  - Сейчас я "хирурга" позову на этот пир во время чумы. Алле, алле, - заорала она в трубку. - Петя, мальчик, "хирург", давай ко мне. Что? Ты на дежурстве? Ну ладно, может заскочим, хотя нет. Давай, отпросись. И прямо ко мне. Нет, мы тебя заберем. Хорошо.
  - Ловко ты, - обратилась она уже к Александру, орудующему копающим инструментом так, как будто бы был профессиональным могильщиком. - И где ты раньше был! - вздохнула она и сунула телефон в карман.
  Я стояла в стороне, прислонившись к какому-то дереву. Оно было лысо или голо, или и то и другое вместе. Во всяком случае, что это за дерево определить было уже невозможно. Опиралась я на свою палку, с которой решила больше никогда не расставаться.
  Глухой стук заставил нас всех вздрогнуть. Лопата наткнулась на что-то твердое.
  - Это что? Крышка гроба уже? - Дна подошла к выкопанной яме. - А ты говорила - пять метров, или четыре... - оглянулась она ко мне.
  Боксер стал методично выстукивать поверхность, скрытую еще землей, стараясь определить границы предмета. В какой-то момент лопата провалилась и проникла под эту твердость.
  - Да нет, не похоже, - ответил он с запозданием. - Либо я его открываю.
  Я тоже приблизилась к кругу света. Александр подцепил лопатой какой-то предмет и пытался вытащить его из земли.
  - Только осторожно. Не стучи по нему, - мне вспомнилась археологическая практика на втором курсе. Давай сюда.
  Я спустилась в яму и подхватила за край то, что Саша приподнимал лопатой.
  - Ого, тяжелое.
  - Ты там поосторожнее,
  - Ничего, ей полезно, типа физические упражнения, - Дна села прямо на землю, подстелив сброшенную Александром крутку. - Надеюсь, вы нашли стоящую вещь, и вам хватит на новую куртку.
  Мы молчали. Земля, даже мокрая, не могла скрыть сияния металла. Это было золото. Боксер перехватил у меня тяжесть и поднес предмет прямо под лампу.
  - Что-то блестящее, ребята, а вы не боитесь проклятия кладов? А то, может, черную кошку притащить для начала?
  - Зачем?
  - Ты историк, а элементарного не знаешь! Найдя клад, нужно стукнуть черную кошку по голове и прокричать - и рассыпься проклятие на 40 голов!
  - Какое проклятие?
  - Как какое - я даже текст знаю - клад, клад не дайся никому, только сыну моему!
  - Это ты про фараона что ль?
  Александр молчал, он сосредоточенно вытирал плиту откуда-то взятой тряпкой.
  - Каких ещё фараонов, совсем нет. Знаешь, было такое - проклятие Тамерлана? Могила, вскрытая 19 июня 41 года. Проклятие Алтайской принцессы с европейским лицом. Кыдым. А потом там землетрясение было.
  - Ладно, пошли, не оставлять же эту штуку здесь, - боксер вынырнул из могилы с плитой в руках.
  - А штука небольшая, - присвистнула итальянка. - Где-то 60 на 70 см. Это что, зеркало?
  Вопрос прозвучал вполне уместно. То, что мы вытащили из земли бликовало в лучах фонаря и отражало свет как, пусть немного грязная и замусоленная, но вполне зеркальная поверхность.
  - Вы что. Правда золото нашли?
  - А фик его знает, пошли в машину, там разберемся.
  - Может, там еще что-нибудь есть? А? А ты все остальное ментам оставишь?
  Землекоп взял лопату и снова простучал и протыкал всю землю в образовавшейся яме.
  - Да, вроде, нет ничего больше.
  - А может, глубже?
  - Да ладно, я сейчас забросаю землей, рассмотрим то, что нашли.
  - Да чего ждать, мы теперь посмотрим.
  Дна наклонилась над плитой.
  - Тут что-то есть, но что это. Посвети-ка мне, Сонь, я ничего разобрать не могу. Все бликует.
  Изображения, или надписи разобрать было трудно. Я ковырнула металл. Он, как ни странно, легко поддался под моим пальцем, и образовалась дырка. Сквозь отверстие был виден камень.
  - Слышь. Это камень, а золото только сверху, как фольга оберточная. Ну и конфетку вы нашли. Хоть разобрать сможете, что тут.
  - По-моему, это икона.
  - А по-моему, это князь какой-то, - смотри.
  Ариадна показала на шапку и другую атрибутику.
  - Ты видишь, это князь.
  - Да, это Владимир, но это икона Владимира святого. А тут что?
  Я перевернула плиту. Тут была карта.
  - Что, опять Палестина, - наследник могилы склонился рядом с нами.
  - Да, но, нет, не знаю. По-моему, это план постройки. Крепость, стены, здание.
  - Погоди-ка, тут что-то написано, - я направила луч фонаря на обратную сторону плиты, там, где был план постройки.
  - Может, развернем конфетку? Может, там, на камне понятнее?
  - Погоди, погоди. Это латынь.
  Золото повторяло выдолбленные на камне буквы.
  "Hic haeret aqua".
  - Здесь вода останавливается, - перевела итальянка.
  - Ну да, вот теперь все понятно, - рассмеялся боксер, взял плиту и пошел к машинам.
  
  Петр ждал нас на повороте, у "Калейдоскопа". Он стоял, ежась и потирая руки.
  - Что это у вас феррари прицепом едет? Обалдели что ль?
  Он забрался к Дне на заднее сидение.
  - А что думаешь, водить такую машину - легко? - Александр даже не обернулся.
  - Да я бы за руль такой машины без прав бы залез! Слышь, боксер, что будет, если водить без прав?
  - Права уж точно отобрать не смогут, - рассмеялась итальянка и чмокнула медбрата в щеку.
  - Вы что же, на кладбище встретились?
  - Угу.
  - Прям все, не сговариваясь, встретились на одном кладбище? - удивление выливалось из "хирурга", как белок из разбитого яйца.
  - Удивляешься?
  - Да не, я всегда говорил, что все там будем, просто не предполагал, что...
  - Так скоро? - перебил его боксер.
  - А ты, вообще, молодец. Я тебе одного инвалида оставил, а ты двух теперь везешь.
  - Живы же, чего говорить.
  - И это только начало... - продолжил "хирург". - Хоть раненых не бросил...
  Ариадна наклонилась к уху водителя.
  - Вот здесь поверни, и вот тут, - командовала она. - Вот здесь развернись и перед этим вот подъездом.
  - Слушайте, а разве можно буксировать машину без водителя? - Петр помог Дне выбраться, при этом он дотронулся до раны, и она громко вскрикнула.
  - Нельзя приводить льва в театр, - рассмеялся наш шофер.
  Мы медленно поплелись в подъезд.
  - Я отлично дойду. Возьми плиту.
  - Вы что, на кладбище ездили плиты воровать? Череп и плиты, ну вы даете.
  Петр все никак не мог успокоиться. Он почти кричал, смеялся, и глаза его сверкали.
  - Голубчик, ты что наглотался там чего?
  Уже в подъезде боксер догнал нас со свертком в руках. Грязная ткань, о которую он наверное, обычно, вытирал руки, ничем не выдавала драгоценного содержания.
  - Допингуешь что ль? - не отставала от хирурга девушка. - Ой, - вдруг остановилась она перед дверью квартиры. - У меня ключей нет.
  - Опять, - медбрат сверкнул глазами. Зрачки его и правда были расширены. - Девушки, вроде диагноз у вас разный был, а с головой плохо одинаково. А может, у вас головы клонированные, - он захохотал и уселся на ступеньку.
  - Дурак ты, Петька, я ключи в машине забыла. И от машины тоже. В зажигании.
  Вся компания медленно стала спускаться к выходу.
  - А что, это что значит, мы сейчас машину будем взламывать?
  Ответить итальянка не успела. Мы вышли как раз вовремя, чтобы стать зрителями не так уж часто случающегося зрелища.
  Хотя, наверное, я говорю цинично, но последние дни способствовали развитию этого качества.
  Дна остановилась прямо на выходе из подъезда. Я выглянула из-за ее плеча, не понимая, что происходит. На всякий случай я обняла ее за плечи, думая, что ей стало плохо от потери крови, или от боли. Я протиснулась вперед и заглянула в ее глаза. Они были расширены и смотрели в одну точку. Постепенно они приобрели злобное выражение... Даже не злобное... Ненависть вспыхнула в них. Я обернулась, чтобы увидеть, что вызвало такую волну эмоций.
  Черный феррари ензо был распахнут. Дверцы были открыты, и туда со смехом втискивались четверо подростков. Самый высокий, в сером капюшоне, наброшенном поверх черной куртки, уже сидел за рулем. Они не видели нас в провале темного подъезда. Темный, черный вечер поздней осени создавал иллюзию вседозволенности и невидимости преступлений.
  - Да что же ты молчишь! - вскрикнула я, но Дна схватила меня за руку.
  Я ничего не понимала, но, судя по коварству и злобе в глазах девушки, она знала, что делала. Спустя несколько секунд это поняла и я.
  Дверцы захлопнулись одна за другой, движения сопровождались смехом и бренчанием гитарных струн.
  - Хэй, куда же вы! - вопль "хирурга", который тоже выбрался из подъезда, стал катализатором того, что случилось дальше.
  Машина резко рванула с места. И тут же превратилась в ракету, если это был не полет, то и не езда. На бешеной скорости, на повороте со двора на дорогу она влетела в фонарный столб, подпрыгнула, перевернулась и раскололась, как матрешка, на две половины. Через пять секунд все полыхало. Выкарабкавшиеся двое - факелами катались по земле, пытаясь сбить пламя. Их крики, и крики тех, кто горел в машине, пытаясь вырваться из железной ловушки, вызвали у итальянки истеричный смех. Дна колыхалась, ее грудь вздрагивала, она издавала приглушенные хрюкающие звуки, как будто самый невероятный клоун проделал перед ней свой коронный номер.
  - Ну все, пошли, ребята, будем дверь взламывать, - она развернулась и исчезла в темном провале старого подъезда.
  - Опять? - только и оставалось произнести "хирургу".
  
  ГЛАВА 12
  
  Дмитрий гнал как на гонках. Уехать из дома, от сумасшедшей Насти... Нет, не так. От взбесившейся Насти. Нет, опять не так. Уехать от себя... От воспоминаний... Нет. Да не так, опять не так. Все не так. От возбуждения, от дикого, бешеного желания, охватившего его при прикосновении давно забытых губ... Тело, возбуждение, память тела вернулась, он знал, что он потерял и что хотел вернуть. Наваждение, отупение, и неотступное желание вернуть все - заполнило его мозг. Вот оно счастье, он только что держал его в руках, теплое, трепетное, желанное. Волчонок, котенок, его ластящийся зверек, трепетный, как... Сравнений не было... Просто тело горело... Казалось, что кожа зажглась, и если эту кожу не приложат сейчас к телу Сондры, она превратится в пепел. Он вспомнил, как по-разному целовались Настя и Сонька. И тут же чертыхнулся. А Сондре-то сравнивать было не с кем. Она сразу поняла, что он не так целуется. Да, Настя целовалась по-другому. Она вообще не очень любила целоваться. Как-то даже проскочило у нее - ты что, сексуальный маньяк! Она была хозяйственная девушка.
  Дмитрий мотнул головой, чтобы отбросить эти мысли, хотя чувства вины не было. Жизнь, вот кто виноват! Это жизнь так повернула, отняла у него любимую, связала с чужой, которую он не понимал и не любил. И не хотел. Зачем женился. Да все женятся. Не жить же одному. Не ходить же по шлюхам. Возбуждение снова горячей волной заискрилось по жилам. Черт возьми! Вот она рядом, только руку протяни, никуда не делась, не умерла, ни на том свете, а тут, на этом, никуда не уехала и не ушла! Как такое может быть? Чтобы можно было прикоснуться, и - нет; чтобы умирать от любви и желания к любимой и желанной, живой и любящей, - и опять - нет, чтобы, она ведь тоже умирает от любви и желания... и... и что? Не быть вместе... Да это же несправедливо!
  Дмитрий осознал реальность только когда оказался у родительского подъезда.
  - Фиг знает что! К родителям не пойду!
  Он вышел из машины и посмотрел на светящиеся окна.
  Как все надоело, подумал он. Сейчас будут выспрашивать, а что случилось, а как там Настя, как Игорек. Объясняться не хотелось. Говорить с родичами - было последнее, о чем он мечтал в данную минуту.
  Дмитрий закрыл глаза. Тут же все поплыло, он ощутил запах тела, новый запах, но враз ставший желанным и любимым.
  Без колебаний он сел в машину и поехал обратно, к дому Сондры.
  - Это была первая реакция, все это ерунда, она увидит меня снова и поймет, что мы любим друг друга, а так и есть. Ну она же не дура, должна понимать, что лучше меня ей теперь не найти. Нет... Не то я говорю... То, что у нас было, не перечеркнуть каким-то браком... Поспешным. Неудачным. Ну, было и прошло.
  Дмитрий гнал обратно в Тушино, по кольцевой, туда, где в заброшенной квартире ждала его Сондра. В том, что она ждала его и переживала, он не сомневался. Он прочел это в ее глазах. Конечно, ждала. Или она разлюбила его? Такого не могло быть. Может, просто не разглядела его, не узнала, не ощутила его. Может, она просто еще не поняла, что он готов остаться, что он, так же как и она, любит, помнит, и что у него ничего не прошло. Ничего не прошло. Как будто не было этих трех лет. Увидел ее - и все пропало. Он сразу ощутил, что не жить ему без Сондры, так же как и ей без него. После всего, что между ними было... А что было?
  Он въехал во двор Сондры. Ее окна были темными. Неужели она спит? Смогла заснуть после того, как выгнала его?
  - Что, милок, вернулся? - все тот же дед ухмылялся беззубым ртом. - Выгнала тебя Сонька, молодец девка.
  Дмитрий стоял в нерешительности. Он не знал, стоит ли ему рваться к ней, или... Что, или? Другой вариант ему в голову не шел. Собственно он и ехал к ней, чтобы заставить ее вспомнить, посмотреть на него, пусть посмотрит, как можно отказаться от любимого....
  - А почему ты думаешь, что она тебя забыла? Она тебя отлично помнит!
  В руках у деда было уже другое пиво, но тоже бутылка была большая.
  - Ты б лечился, а?
  - От чего, красавец?
  - От алкоголизма.
  - Блин, - вдруг как пацан цыкнул старик. - Ты говоришь, как человек, который никогда не пил и не принимал колдрекс, - сострил старый алкаш. - Что ты можешь понимать! Откуда тебе знать, что такое алкоголизм!
  Дмитрию совсем не хотелось поддерживать эту перепалку. Он сомневался. Волна нерешительности и неуверенности накатила на него. Ну, правда, зачем он тут? У него есть жена, ребенок, теплая, уютная, отдельная квартира. Там его ждут и любят.
  - Да, под сидячий камень принц не идет... - снова заулыбался старик. Два желтых зуба торчали по сторонам, под верхней губой. Она проваливалась в беззубую пропасть, прикусывалась и пропадала, временами изрыгая брызги пива прямо в лицо собеседнику. - Не боишься там плесенью покрыться, не дождавшись?
  - Не плюйся, дед.
  - Ты думаешь, она в мечтах представляет себе такую неземную картину, как въезжаешь ты, принц, на своем белоснежном... что там у тебя, прям на пятый этаж, и достафая, - он произнес это слово через "ф", потому что беззубый рот не все мог произнести четко. - четыре красные гвоздики, предлагаешь ей руку и сердце... в обмен на печень и почки, - дед засмеялся, хрипло и неприятно. Голова его наклонилась, он совсем сгорбился и закашлялся. Но, увидев, что Дмитрий повернулся к машине, он снова ожил. - Да, и поэтому она так красиво ходить стала... выпрямив спинку... и оттягивая носочки... с палкой в руках.
  - А я-то что могу, - вдруг прорвало парня. - Я пришел, она меня выгнала. Может, она забыла меня, не любит.
  - Может, и забыла, не приходя в сознание, забыла и все. Особенно беременной она легко это смогла сделать. Три года - это большой срок.
  - Смеешься, дед, да срок. Поэтому и женился. Врачи же сказали...
  - Да чего ты оправдываешься. Женился и женился, - алкаш совсем сдох, голова повисла между плеч, драное черное пальто распахнулось.
  - Пойдем, дед, я тебя домой отведу, ты замерзнешь тут совсем.
  - Дурак ты. Ты даже не заметил, что я тебе сказал.
  - Что ты мне сказал?
  - Она беременной под машину попала.
  - Да знаю я.
  - Мне бабка ее сказала, - ответил на невысказанный вопрос парня алкаш.
  - Ладно, дед, пойдем, я тебя отведу, нельзя тебе уже оставаться здесь.
  - Нет, ты не понимаешь, мальчик, почему вы все...
  Дмитрий поднял его и потащил к подъезду.
  - Какая квартира?
  - И крыло из-за плеча, - запел вдруг мужичок, заорав на всю ивановскую.
  - Искривление ноги.
  - И зеленая мочаааааааааааа.
  - Ууу, дед, какой натурализм, да и кривые ноги не у крылатых.
  - Забыл, а какашки какие... У шаманши три соска... - снова заорал он, вспомнив следующую строчку.
  - А почему крыло одно? Как же он летает? Прихрамывая?
  Дмитрий был рад отвлечься и заняться дурацкими хлопотами по устройству деда. Воспоминания и возбуждение отступало. Пьяные крики уводили его от мрачных мыслей и нехорошего предчувствия того, что вот так просто, как ему представляется, все это не кончится.
  
  Дмитрий очнулся с тяжелой головой. Спал он, как ни странно, на кушетке. Рядом стоял низенький столик, древние граненые стаканы напомнили ему о вчерашнем вечере. Голова раскалывалась. Бутылка водки и пара банок пива рассказали диагноз. Он с жадностью ухватил щепоть квашенной капусты, стоящую тут же в тарелке.
  На кухне были слышны плескание воды и звяканье посуды.
  - Очухался? - при дневном свете алкаш выглядел еще страшнее. Сероватое, даже землистое лицо было опухшим. Голова казалась чрезмерно большой по отношению к щуплому, изможденному, истощенному телу.
  - На себя посмотри, - Дмитрий взял чашку со стола и с сомнением посмотрел на коричневый налет на стенках. - А где ты взял такие стаканы? Я уже спрашивал? Ответа, правда, не помню.
  - Помой, если не доверяешь, - старик следил за телодвижениями Дмитрия. - В школе на память взял. Когда учился.
  - О! Так это антиквариат! На Сотбис не пробовал?
  В углу кухни, на маленькой шаткой табуретке стоял телевизор. Дед оживленно щелкал пультом.
  - Смотри как, 5400 шлюха стоит. Везет кому-то, может себе позволить.
  Дмитрий хмыкнул.
  - А тебе-то зачем?
  - Затем же, зачем тебе.
  - Мне не нужно.
  - Да ну? - дед аж припрыгнул со стула. - А женился кто, когда любимая еще дышала? Не дорого тебе ****а обошлась?
  - Ты, прям, как она рассуждаешь.
  - Я говорю о любви.
  - Ну точно, прям, слово в слово. Замолкни, старик, скажи лучше, какое сегодня число.
  - 9 октября. В 1914 - после месяца осады русские войска отступают от австрийской крепости Перемышль. В 1932 - исключаются из партии и отправляются в ссылку Зиновьев и Каменев. В 1942 - в Красной Армии устанавливается полное единоначалие и упраздняется институт военных комиссаров. 1975 - Андрею Сахарову присуждается нобелевская премия. Академика-диссидента в Осло не пустили, и на церемонии награждения нобелевскую лекцию "Мир, прогресс, права человека" зачитывает его жена Елена Боннээээр, - дед смешно протянул звук "э", так, будто изображал французское произношение. - 1989 - на центральном телевидении проходит первый сеанс здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского.
  - Это что, все 9 октября было? Это все ты в шалмане выучил?
  - Да я сам у него лечился.
  - У кого?
  - У Кашпировского.
  - Не помогло. От алкоголизма?
  - Как догадался? - ощерился парой желтых зубов старик.
  Дмитрий сосредоточенно тер чашку. Как ни странно, у деда был и комет, и жидкое мыло, и даже губки для мытья посуды. Но как ни тер внутреннюю поверхность чашки, как ни старался увидеть белизну фарфора, все было напрасно, коричневый налет въелся намертво и стал частью предмета.
  - Дед, что ты с чашкой сделал?
  - А что ты сделал со своей душой? Как возможно было отойти от любимой девушки? Как можно было вот так, просто променять ее на ее подружку, вот так просто забыть о ее существовании, и! что самое интересное! Думать теперь, что она вот так же просто! как ты забыл, так же просто забудет твою измену?
  - Не учи. Достал уже, а? Что мне было в монастырь что ль идти?
  - Каждое действие необратимо. Ты совершил действие - оно накладывает налет на твой разум, мозг. Вот ты - изменил своей первой.
  - Да не изменил я, сколько можно-то.
  - Ты изменил Соньке, - настойчиво повторил дед. - Теперь ты прибежал, как ни в чем ни бывало, заметь, у тебя там сын, жена, какая никакая, но ты выбрал ее. Значит, ты изменил второй жене.
  - И сколько у меня, по-твоему, жен? - Дмитрий хмыкнул, все это начинало его забавлять. Он не помнил, что он говорил вечером, голова трещала, может, он слишком быстро напился и отключился.
  - Ты изменяешь второй раз. И на что ты рассчитываешь? Что, глядя на твое ангельское личико, Сонька наша побежит за тобой и даст тебе все, что захочешь?
  - Да нет, просто она же любит меня!
  - Что ты все заладил, она любит, она любит! Речь ведь не о ней. О тебе! В тебе дело все! Она-то любит! А ты? Ты кто такой вообще?
  - Я тоже ее люблю! Я же пришел.
  - Ты? Да знаешь ли ты, что любовь - это свойство души, или мозга, если по-современному. Что дело тут не в тебе, а в ней, в Соньке. Что она умеет любить, а ты нет. Способности нет у тебя такой. А то, что ты сделал и вовсе наложило уже необратимость химической реакции, процесс пошел...
  - Шалманное обучение у тебя, дед. То во мне дело, то в ней. Противоречишь ты сам себе. Фантастика у вас под пиво идет, иль под водку? Я тоже умею любить. Любить все умеют, - ухмыльнулся парень.
  - А рисовать как Рембрандт ты умеешь?
  - А при чем здесь это?
  - А с чего ты взял, что ты умеешь любить?
  - Меньше пить надо, старик, неужели ты один, и за тобой некому присматривать?
  Дмитрию было совершенно все равно, что там бормочет этот алкаш.
  - Часть мозга, да... точно... у тебя ею и не пахнет.
  - Ну что ты заладил там?
  - Как сказать. Вот ты пил когда-нибудь на вечеринке? Ты замечал, что когда ты пьян меньше других, то ты сразу видишь более напившегося, а он, заметь, этого не замечает. Более пьяный не улавливает разницы между собой и менее пьяным, а более трезвый улавливает.
  - Тьфу, дед, что там кто улавливает, давай чай, и хватит болтать. Не усложняй, да...
  - Как хочешь, я как раз об этом и говорю, что более трезвый и умный видит глупого, а глупый умного - нет. А у тебя просто нет той части мозга, которой любят, а условный рефлекс предательства уже выработался. Не жилец ты уже. Он такого не любит.
  - Все, ладно, я пошел. А он, - это кто?
  - Неважно.
  - Ну хорошо, дед. То есть ты считаешь, что Сонька ко мне не вернется? И мне, хоть кол на голове теши, не вернуть ее уже?
  - Если она не дура, нет. Лучше один раз пережить твое предательство, чем переживать его снова и снова, а ты уже гуляка, ты потом все равно к другой пойдешь, к третьей... Все равно предашь...
  - А если я найду, кто ее сбил? Если я найду того подонка, который ее... ну который наехал на нее.
  - А чего его искать. Это ты.
  - Я? Я ее в больницу отвез.
  - А ты вопрос задай.
  - Какой?
  - Простейший! Фильм про Джеймса Бонда смотрел?
  - Нууу, разведка-то тут при чем?
  - Вопрос, который обычно задет сыщик: кому это выгодно?
  - Что выгодно?
  - Ты совсем дурак, иль притворяешься?
  - Вот, давай без оскорблений, со своими пропитыми мозгами, скажи еще, что ты видишь меня более глупым, чем ты.
  - Кому было выгодно устранение Соньки?
  - С ума сошел? Кому это могло быть выгодно? Она что - английская королева со стареющим принцем. У нее и нет ничего!
  - Ты-то был. Вы жениться собирались?
  - Вопрос пока так не стоял.
  - Она беременна была.
  - Ну да, - с сомнением протянул Дмитрий. Он нашел у старика даже кофе. Ароматный пар поднимался и трезвяще действовал на голову. - Поженились бы рано, или поздно. Ну и что?
  - А теперь ты на ком женат?
  - Дед, может опохмелишься? - поняв куда клонит старик, Дмитрий даже привстал со стула.
  - Больше логических объяснений нет. Разве только маньяк какой врезался, потому как нетрезв был. Ты веришь в это?
  - А почему нет? Может, это и была случайность. И никто не виноват.
  - А может, она вела дело о пеликанах? Помнишь, такой фильм был? Она же историей занималась, представляешь, выкопала какую-то страшную историческую тайну, места, типа, захоронения немецких диких уток у нас на Сходне, их отстрел и поедание бедными голодными русскими - и все. Немецкая разведка, ФСБ, КГБ, служба внешней разведки ее устранили, как нежелательную свидетельницу. Может, нам тут разведчиков пошукать? Раз Сонька вернулась. То опасность нависла над ней снова, - тебе это в голову не приходило?
  Кофе блаженным райским напитком побежал по жилам. Дмитрий закрыл глаза.
  - Кофе после водки, зря ты это.
  - То, что ты болтаешь, дед, полный бред. Гонишь ты все. Все это твое больное, отравленное алкоголем воображение.
  - На мосту стояли трое, он, она и у него. А ты в общем хоре мальчиков-зайчиков... под управлением конечностей, и... неуправляемые дирижерские палочки...
  - А ты считаешь деньги перед зеркалом. Если принимать твою теорию, то, что получается? Что Настька убила Соньку, ну то есть...
  Старик согласно закивал головой.
  - Да никогда этому не поверю.
  Дмитрий допил последний глоток кофе.
  - Все, дед, пошел я. Не будем позиционировать себя как оппозиционеры. Не будем поддерживать теорию заговора кота и бутерброда.
  - А я к тебе разве грязно приставал? - старик открыл холодильник. Там была новая, непочатая бутылка водки.
  - Ничего себе, дед! Да ты кучеряво живешь! Откуда у тебя столько водки в холодильнике?
  Дед ловко открыл бутылку, поставил со звоном два новых стакана, плеснул туда прозрачной жидкости. Стаканы мгновенно покрылись испариной.
  - Я приставал к тебе официально, как дипломат иностранной державы к дипломату иностранной державы... в общем, как к своему...
  - Ничего подобного, дед, - Дмитрий поднял стакан и понюхал жидкость. - Ты лезешь не в свое дело, дед. Как тебя зовут-то, вообще?
  - Я просто любопытен, от этого мое дело везде, где мне любопытно, - дед опрокинул стакан и снова полез в холодильник. Там стояла в банке селедка в кусочках.
  - Не, старик, я поехал. Не буду я.
  - Василич.
  - Что Василич?
  - Да ты тупой, вообще. Василичем меня звать. Короче. Ты можешь жить как жил. Это уже ничего не изменит. Ты можешь копать. Но для этого, ты должен построить первую гипотезу, сделать первое предположение. Как минимум.
  - Василич, а ты-то откуда знаешь? Ты что - спецназовец в несознанке?
  - Чем больше гипотез, тем больше шансов раскрыть и решить задачу. Чем больше вариантов решений, соответственно, тем больше возможностей найти отгадку. Но тут у тебя, как ни крути, я других вариантов не вижу.
  - Ты спятил, Василич, пей свою водку и не лезь со своим рылом в калашный ряд.
  Дмитрий хлопнул дверью. Лифт не работал, пришлось спускаться с девятого этажа пешком. Старик жил под самой крышей. Усталость и апатия навалилась сразу же, на улице. Что за чушь, что делать, и кто виноват, да какая разница теперь, кто виноват. Дмитрий сел в машину и медленно поехал к дому. Хотелось есть, позавтракать после всего, что случилось, было не лишним. Пока открывал дверь, он уже с удовольствием думал о доме, о нарядной Насте в шелковом голубом халатике. Привычное место, привычные мысли, привычные желания. Не об этом ли говорил старик. Возможно... возможно...
  Дома никого не оказалось. Пустая кухня, пустая детская. Насти не было, не было записки, не было Игорька и Сашки. Он сел на кухне и с тоской посмотрел в окно. "Я ее убила. Дальше что?" Интонация вспоминалась лучше, чем сами слова. Странно. Зачем нужно на себя наговаривать? Хотя, это просто так, чтобы я... Дмитрий намазал себе маслом бутерброд и пошел в спальню. Он огляделся. Какая чушь! Что тут можно искать спустя три года. Даже если что-то такое и было. Да глупости все это! Как такое в голову придти могло!
  Он открыл шкатулку. Вынул верхний слой. На дне лежали ключи.
  - Ну конечно, это ключи от квартиры, в которой Сашка живет. От их родительской квартиры.
  Дмитрий стоял несколько минут с зажатыми ключами в руке.
  - А почему бы и нет?
  Аппетит пропал. Дмитрий положил свой недоеденный бутерброд и вышел.
  
  ГЛАВА 13
  
  Мнишек, Мнишек, Мнишек... Шипение слышалось со всех сторон. Шипение ее языка. Чужого тут. Интонации... Разве она виновата? Они сами ей присягали. Дважды!
  Ну почему фортуна так с ней жестоко обошлась? За что?!
  Все предали ее! Все! Даже те, кто не должен был!
  Отец... Муж... Любимый... Король.... Все...
  За что? Она верила отцу, доверяясь ему во всем. Разве она в 15 лет, воспитанница самборских бернардинцев, что она понимала? Послушная во всем богу и отцу, она делала все, что он говорил ей. А он предал ее. Предал и продал. Получил золото и сбежал, когда жаренным запахло. И сбежал! Бросил и сбежал! Завез в Тушинский лагерь и уехал! В надежде, что тут еще может что-то выгореть. Почему он оставил ее здесь одну? Как она ждала его в Тушино! А он даже весточки ей не написал. Сколько она ему послала писем! Сколько мольб и просьб, сколько слез! Так и не увидела она его больше. И не увидит никогда. И внука своего он тоже не увидел. Бог не дал.
  "Не знаю, что писать к вам в печали, которую имею, как по причине отъезда вашего отсюда, что я осталась в такое время без вас, милостивого государя моего и благодетеля, так и потому, что с вами не так простилась, как проститься хотела, а паче я надеялась и весьма желала, чтобы из уст государя моего батюшки благословение получить, но видно того я была недостойна".
  Марина дословно помнила эти письма. Она долго сидела над ними, обдумывая каждое слово, каждый знак, чтобы высказать свою горечь и тоску по отцу, свою растерянность и потерянность без него, - единственного, кого она слушалась и кому верила. Даже с мужем, с тем, кого решил дать ей в мужья отец, она смела разговаривать только через отца. "А когда будете писать Димитрию, к его царской милости, упоминали бы и обо мне, прося его о том, дабы я у него почтение и милость иметь могла!".
  Как она была одинока тогда, когда ей нужно было даже представительство отца перед названным мужем.
  Марина вытянулась на скамье. Закрыла глаза. Злоба заполняла сердце. Воспоминания рождали не лучшие чувства.
  "Обещаю исполнить все то, что вы мне поручить изволили, и так поступать, как вы мне повелели".
  Слова ее писем капали чистыми звонкими звуками, как отдельно взятые ноты в церковном хоре, в котором нежные детские голоса звучат эхом под высокими сводами. Только эха не последовало. Ответа не было ни на первое письмо, ни на второе, ни на третье. Она осталась одна. Отец. Как он мог так поступить! С ней, с дочкой своей. Она же делала все, что он говорил ей, все, послушно и терпеливо выдерживая тяготы дороги, ссылки, лагеря. А он предал ее. Да, другого слова нет.
  Она улыбнулась, вспомнив, как просила его прислать ей вещи, ткани, еду. Детская наивность.
  "Прошу вас, милостивый государь мой батюшка, чтоб я, по милости вашей, могла получить черного бархату узорчатого на летнее платье для поста, двадцать локтей, прошу усильно.
  Помню, милостивый государь мой батюшка, как вы с нами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет, ежели имеете, покорно прошу прислать".
  Эхо. Ответ, весточка, пара слов для дочки. Ничего не получила она из Польши. Почему он не ответил? Ну, хоть что-нибудь. Хоть какую-то весточку. Что же за человек был ее отец, если он так спокойно продал и бросил ее?
  
  Звук шагов остановил поток воспоминаний. Дверь, скрипучая и щелястая, отворилась медленно. К серому свету зимнего дня прибавилась мерцающая желтизна свечи. Порыв сквозняка сорвал каплю подтаявшего льда, сосульками свисающего с высокого, засыпанного снегом окна. Вода привычно упала на каменный пол. Шлепок прозвучал громче скрипа открываемой двери. Марина вздрогнула, открыла глаза, приподнялась на локте.
  В темном проеме двери едва обозначилась фигура в черном. Сдвинутые брови стали причиной глубокой вертикальной морщины между ними. Черные глаза сверкали отраженным светом свечи. Женщина молча смотрела, не шевелясь и не входя в келью. Пламя, горящее перед ней, наверное, мешало ей видеть то, что происходит внутри. А может быть, она этого и не хотела.
  Марина тоже молчала, внутренне готовая к смерти, даже к пыткам. Ей было все равно, что будет с ее телом. Внутренний огонь обиды и боли сжигал ее, пожирая внутренности, сердце, где-то там, за грудиной. От бессилия все изменить, переправить, пережить, переделать, передействовать, кололо прямо под ребрами, мурашки разбегались до кистей рук. Маленькие, слабые, израненные и обмороженные руки сжимались в кулаки, чтобы таким способом доказать... Доказать что? Кому? Зачем? Поздно. Это слово ударом кнута останавливало движение мысли, поток воспоминаний и обид, лишало воли, обессиливало.
  Марина снова опустилась на скамью, легла и закрыла глаза. Пусть будет, что будет. Она смирилась. Ей все равно. Борьба. Она была в прошлом. Когда, казалось, можно было что-то исправить. Теперь нечего было исправлять. Не подотрешь, не зачеркнешь. Хотя... Она еще была жива. Это наверняка было ошибкой.
  Шаги послышались внутри кельи. Женщина вошла, ее одежда прошуршала совсем рядом, пахнуло ладаном, звуки свидетельствовали о ее приближении.
  - Открой глаза, - голос был груб и низок. - Сядь.
  Одним рывком Мнишек поднялась на своем жестком ложе, спустив ноги на холодный пол. Глаза увидели пачку бумаги.
  - Вот тебе бумага. Вот перо, вот чернила.
  Все это со стуком появилось перед глазами пленницы.
  - Можешь писать, что хочешь. Можешь писать кому хочешь, хоть господу богу. Только имей в виду, дальше этого монастыря все это не выйдет. Так же, как и ты.
  - Зачем тогда бумага? - Марина не сразу поняла, что ей дают то, что она просила. Дают, но как-то странно.
  - Ты же просила.
  - Я хочу исповедаться.
  - Вот и исповедуйся.
  - Но вы же не вышлете все это папе?
  - Не вышлем, - грубо повторила игуменья.
  - Зачем тогда бумага?
  - Ты же исповедаться хотела.
  Все пошло по второму кругу.
  - Кому?
  - А зачем для исповеди бумага? - игуменья смотрела еще строже, как будто у нее попросили кусок мяса в самый страшный пост.
  - Чтобы послать письмо к папе.
  - Исповедь, или письмо?
  - Исповедь.
  - Если мы тебе для исповеди не подходим, зачем тогда сюда пришла? Ты что, нас за нехристей считаешь? Нам исповедаться - грех?
  Марина молчала.
  - Я сюда не приходила.
  - Я ухожу. Не нужна бумага, - заберу.
  - Нет, пожалуйста, оставьте, но я сюда не приходила, он привез меня.
  - Кто?
  - Отец.
  - А ты маленькая? Сама царицей стать не хотела?
  - Хотела.
  - На троне в каменьях сидеть не хотела? Богатство перебирать полными горстями.
  - Хотела.
  - Игрушки играть, танцы плясать, нам тут понавезла нехристей. Это зачем все было?
  - Это не я.
  - А кто?
  - Я всего лишь орудие в его руках.
  - В чьих? Отца твоего?
  - Бога.
  - Эка ты, Бога вспомнила. Раньше, голубушка, нужно было помнить о нем, когда рот на чужое разевала, когда подарки принимала, когда во грехе жила с воришкой.
  - Я не жила во грехе. Мы повенчаны были в вашем соборе. И ты это знаешь.
  - Не знаю и знать не хочу. К чему мне это? Ты - зло. А зло должно быть уничтожено.
  - Но ведь... - Марина замолчала. Странно, ей становилось легче от разговора с этой черной, суровой женщиной. - Мною двигал Бог. Это вам нужно задуматься, зачем я сюда пришла. Может, вы неправильно живете? Может, я вам принесла то, что...
  - Смерть и войну ты принесла... И толпы нехристей. Чужеродных воров. Разграбление на землю нашу. Вот что ты принесла!
  - Каждый получает то, что заслужил.
  - Это говоришь ты? Тебе что, мало? - черные брови игуменьи взлетели вверх. Что-то человеческое послышалось в ее голосе. Марина с удивлением посмотрела ей в лицо. Злобы не было.
  - Думаешь, я заслужила большего?
  - Куда уж больше. Малыша убили, мужа убили, тебя тоже скоро вздернут.
  - Ты считаешь, я это заслужила?
  - Сама сказала.
  - Думаешь, это расплата? За что? Я вам лично ничего не делала. Не убивала, не грабила, не насиловала.
  - Ты принесла это с собой.
  - Но это заслужили вы. А за что плачу я?
  - У тебя, похоже, совсем рассудок помутился от горя. Пиши, что хочешь.
  Стремительно, совсем не так как появилась, игуменья вышла из кельи, рассеченный воздух колыхнулся, и чуть не погасил свечу, которую она забыла на столе. Пламя затрепетало на кончике черной нитки, угрожая совсем исчезнуть, моргнуло, почти погасло, и возродилось вновь, выпрямилось и ровным светом зажелтило поверхность оставленной бумаги.
  - А мне все это за что? - вслух произнесла пленница.
  Живое пламя приковывало взгляд. Зеленые глаза Марины стали почти черными - расширенные зрачки заняли все радужное поле.
  - За что же, за что, - шептала она.
  Прошлое, такое прекрасное и яркое, праздничное и радостное подсказывало ответ. Цветные картинки промелькнувших декораций возникали на язычке пламени принесенной игуменью свечи. Мгновения проносились, напоминая пережитые чувства восторга и наслаждения. Мелькнув красочностью, пространство сворачивалось и сгорало в середине пламени, оставляя лишь голубую полоску, облизывающую таящий воск.
  Какой был арапчонок в той карете, что прислал за ней Дмитрий. Он пленил ее воображение, влюбил ее в себя. Такой забавный! Как она просила его вернуть, когда их выгнали из Москвы и повезли в ссылку в Ярославль. ...Какая была карета! Она была красивее всей Москвы. А лошади! 12 ногайских лошадей, запряженных в волшебной красоты карету. Белые с черными пятнами, как тигры, или леопарды, которые были так похожи, что нельзя было отличить одну от другой. Высокая, большая карета, покрытая алым золотым глазетом, внутри была обита соболями, вся вызолочена, и золотыми звездами испещрена. Ступицы у колес покрыты были листовым золотом, а спицы выкрашены лазурью. Спереди, где должен был быть сундук, стояли два человека, одетые по-английски, держа в руках золотые розаны, на верху кареты золотой орел; по бокам она была разукрашена драгоценными камнями, жемчугом и золотом. В карете, встретившей ее у самой Москвы-реки был сюрприз. Внутри сидел красивый маленький арап, державший на золотой цепочке обезьяну, с которой он играл. Какой же был смешной этот арапчонок! Царевич Дмитрий был настоящим кавалером. Он умел ухаживать, хотя и был сам некрасив. Царевич. Почему царевич? Тогда он был уже царем...
  А свадьба в Кракове! С ней танцевал сам король. Голова кружилась от упоения своей красотой и удачей. Она, Марина, была центром вселенной, все хотели говорить с ней и танцевать с ней. Красавица. Отец потирал руки. Она была гордостью семьи.
  И как все переменилось. Неужели за те несколько часов праздника она платила теперь всем, что имела.
  Она вспомнила древнюю сказку, которую рассказывала ей бабка. Как же там было - что выбираешь - счастливое начало и ужасный конец, или несчастье и неудачи вначале, и счастливую старость.
  Может, это и есть смысл и тайный закон человеческой жизни? За все надо платить. За каждое удовольствие, за каждую удачу, за каждую радость расплачиваемся слезами, горем. Но это же несправедливо! Так жить нельзя! Зачем тогда жить, если одни несчастья причитаются нам по закону.
  Закону! Какому закону? Кто его придумал?
  Марина решительно придвинула к себе бумагу, и обмакнула перо в баночку с чернилами. И снова замерла. Чернила капнули на бумагу, но шляхтянка даже не заметила этого. Сколько писем она написала!
  - Господи Боже, - вывела она нетвердой рукой. - Меня все предали. Все, кого я любила, и кто должен был любить и покровительствовать мне. Все отвернулись от меня, предали меня, забыли обо мне. Весь мир ненавидит меня. Все шипят мне вслед, улюлюкают и грозят скормить меня свиньям. За что, господи? Я всего лишь хожу в платье другого покроя. Чем я отличаюсь от них? Платьем. Прической. Красотой. Языком.
  Платье порвалось, прическа растрепалась, красота износилась. Я могу говорить на этом варварском языке. Но понять их варварские чувства я не могу. Может, я отличаюсь верою? Я верю, и поэтому я добрее, честнее и...
  Марина вскрикнула. Перо выпало у нее из рук. Честнее... Разве? Так ли это... Она же признала второго за первого. Это был обман. Но так сказал ей отец. Это не ее грех. Она всего лишь послушная дочь. Она сказала и сделала так, как велел ей отец. Значит, она платит и за грех отца. Ведь сказано же в Библии:
  "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои".
  Но почему? Сама она даже прикоснуться к себе не позволила тому, другому Дмитрию, пока они не обвенчались. Святость брака была для нее вне сомнений... Не этим ли своим шагом признала она свой обман. Второй раз венчаться... Все сразу поняли, что это не тот, первый, что тот не спасся. Что Дмитрий, которого она признала своим мужем, не имеет ничего общего с тем, который был в Москве, с которым она венчалась в Кракове, к которому ехала в Россию.
  Обман раскрылся. Не в этом дело. Марина тряхнула спутанными, слипшимися волосами. Дело в том, что она всех обманула. Да глупости... Никому не было дело, какой это Дмитрий, тот, или другой. Не важно. Ее обман - ее грех. Ее и только ее. Она сама и расплачивается.
  - Я обманула, Господи, - вывела она, и перо дернулось у нее в руке. За окном закаркали вороны. Этот звук вполне вписывался в мрачность места, слов и мыслей.
  - Я обманула всех. Я признала своим мужем другого человека. - Она остановилась. Пламя свечи притягивало, препятствовало, одурманивало, и успокаивало. - Но не перед тобой, Господи. Я не пустила его к себе, я не жила с ним во грехе, пока ты не соединил нас, как положено, по святым обычаям церкви.
  Да какая разница, Господи, все и так знали, что это не он, все смеялись над ним, насмехались над нами, над ним и мной...
  Она остановилась снова. Можно ли оправдываться перед богом? Этому ли учили ее монахи-бернардинцы... Ведь перед Господом Богом, как перед собой. Он знает все.
  - Да, я обманула. Признаю и каюсь. Раскаиваюсь.
  Но я сама была обманута!
  Отец... Король... Полька вспомнила, как отплясывала с ним в Кракове. Она бросила перо и шмыгнула носом. Рука непроизвольно потянулась к растрепанным и грязным волосам. Как они были уложены тогда! Сколько жемчуга вплетено в сложную прическу из светлых соломенных волос, которые вызывали восхищение мужчин. Все говорили, что жемчуг идет ей. Как она тогда смеялась! Если бы она могла, она бы танцевала и танцевала тогда всю ночь и утро, и следующий день. Бесконечно. Король, сам король обращался с ней, как с ровней! Он вставал и снимал перед ней шляпу. Что он тогда говорил? Да, точно, он напутствовал, говорил добрые важные речи! Интересно, в таких вот речах бывает хоть капля истины?
  "Если тамошние люди прежде сохраняли с коронными землями согласие и доброе соседство, когда не были связаны с королевством никаким кровным союзом, то при этом союзе любовь и доброе соседство должны быть еще больше. Чтобы она не забывала, что воспитана в королевстве, что здесь Бог возвеличил ее настоящим достоинством, что здесь ее родители, и близкие, и дальние родственники, что она должна заботиться о сохранении доброго соседства между этими государствами и вести своего супруга, чтобы он своим дружелюбием, добрым соседством и готовностью оказывать услуги вознаграждал все то, что с любовью сделано ему нами, этим королевством и твоим отцом. Помни о страхе Божьем и чти своих родителей. А своему потомству, если Бог даст ей его, внуши любовь к польским обычаям, веди его к хорошей дружбе с польским народом".
  Громкий смех, грубый и надрывный зазвучал под сводами холодной кельи. Марина не смогла сдержать этого истеричного смеха горечи. Шляхтянка вспомнила, как тогда заплакала, тронутая речью своего короля и упала в ноги Сигизмунду. Тронутая...
  - А он предал меня! Он все врал! Все лгал, все это были лишь слова, красивые и лощеные слова, которые ничего не значили ни для него, ни для меня, ни для кого. Он предал меня и сам...
  Как же долго люди будут говорить ничего не значащие речи, слушать их, и верить им. Пустую болтовню, с удовольствием, с ловкостью и отточенностью хорошо налаженной машины, скрипя и картавя, сделав умное лицо, придав, по возможности, значимое выражение глазам, без улыбки, на полном серьезе, произносить и произносить звуки, смысл которых, иногда кажется понятным и значимым, а иногда далеким и слишком заумным. Язык делает движения, двигается челюсть, гортань вдыхает и выдыхает, воздух колеблет гортанные перепонки - и слова, слова, слова, поступают в мир, обрушиваясь в необратимом и огромном количестве. Слова, за которыми нет ни разума, ни чувства, ни расчета, ни обычного значения, хотя бы бытового. Одни говорят, другие слушают, многие верят в значимость. На что тратится человеческая жизнь! На эту трескотню, на балаболство, на ложь и скряжничество.
  Конечно, она поверила! Ей было 16 лет. Как она могла не поверить своему королю, перед которым она и отец падали на колени. Королю... польскому королю...
  "Уж если кем счастье своевольно играло, - так это мной; ибо оно возвысило меня из шляхетского сословия на высоту московского царства, с которого столкнуло в ужасную тюрьму, а оттуда вывело на мнимую свободу, из которой повергло меня в более свободную, но и более опасную неволю. Теперь оно поставило меня в такое положение, что я при своем сане не могу жить спокойно.
  Приняв все это с благодарностью от Всевышнего, Его святому Провидению препоручаю свои дальнейшие дела. Я твердо убеждена, что Он, различными средствами делающий многое, и теперь, в этих превратностях моей судьбы, по благости своей пожелает поднять меня и спасти. А так как ваше королевское величество изволили быть причиной и споспешником первого моего счастья, то я возлагаю полную надежду на Господа Бога, что и в этой моей скорби окажете свое милосердие.
  Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов".
  В Тушинском лагере она писала это письмо. Она еще верила ему. Верила и помнила его слова, верила в свою миссию.
  Когда она писала это дурацкое письмо? Да, точно, накануне приезда послов короля в Тушинский лагерь. Они даже головой не кивнули в ее сторону. Король плюнул на нее, так же, как и отец.
  Да, точно, она написала это письмо сразу же после своего последнего письма отцу. Совершенно очевидно, что она стала позором семьи Мнишек. Отец даже не отвечал ей. Но разве она виновата была в том, что неудачи преследовали ее? Они сами все бросили и уехали. А слова все, все эти трескучие, шипящие, картавые слова, значили только одно - корысть. Корысть. Обычную человеческую жадность, желание загрести побольше, желательно чужими руками, можно и опосредовано, можно и своими, если у посредника-дурака ничего не вышло. Как быстро отказался он от Марины, загребая российский престол под сына своего Владислава. Куда он его сажал? На ее, на Маринино место, на которое он сам и благословил ее.
  Как же Свой король, который сам благословил ее на этот путь, не признал ее сана!!!
  Королевские послы вошли в Тушинский лагерь. Она и Дмитрий сидели у окна, в надежде увидеть от них приветствие по должному этикету.
  После этого Дмитрий убежал.
  Марина посмотрела на окно. Оно еще тускло светилось, не столько пропуская свет, сколько подчеркивая темноту.
  Сколько времени провела она у такого же окна в Тушинском лагере! Только за плотными дверями не так была очевидна лагерная вонь.
  Как же ей хотелось тогда лососей, и хотя бы глоток вина, красным огнем сверкающего в рубиновом бокале, настоящего стекла.
  Марина с ужасом покосилась на окно, брезгливо поморщилась.
  Как мог отец так долго не отвечать ей?
  Шляхтянка свернулась калачиком. Маленькая и щуплая она почти не занимала места на широкой скамье. Она всегда была такой маленькой, как подросток. Как изящная статуэтка, так говорили ей польские пановья. Сейчас эта бледность и миниатюрность приобрели угрожающие оттенки.
  Дверь снова заскрипела. Ничто не предвещало нового посещения. Марина уже закрыла глаза, погружаясь то ли в забытье, то ли в сон, то ли медленно утопая в бессознании и смерти.
  - Ну, написала?
  Полячке не хотелось ни открывать глаза, ни двигаться, ни вставать. Скорее бы уже все кончилось. Жизнь потеряла смысл. Она потеряла значение еще тогда, когда она осталась одна в Тушинском лагере. Но Марина этого не поняла. Или поняла неправильно, не то, и не так.
  - Вставай, иль померла уже?
  - А вы-то кто?
  Перед ней стояли уже три черные фигуры. В полумраке ее кельи они выглядели на одно лицо. Соболья шуба свисала на каменный пол, небрежно волочась за самой старшей.
  - Мы...
  Одна из монахинь почему-то заплакала, но слезы оказались минутными. Она всхлипнула и взяла за локоть другую, стоящую спокойно и казавшуюся старшей.
  - Я - Ольга.
  - Кто такая Ольга? - тщедушное тело приподнялось на скамье, зеленые глаза сверкнули в сторону монахини.
  - Ты сама кем себя считаешь?
  В келье повисла тишина. Молчание было таким долгим и глубоким, что даже тихий и сдерживаемый вздох прозвучал громом.
  - Что ты написала? Папе все писать хочешь? Католики. Высшими существами себя считаете?
  - А ты что ненавидишь меня, что я показала всем вам, как надо есть ложкой и вилкой? Что ножик на стол положила, приборы, тарелку перед вами, свиньями, поставила.
  - Ого! Да тут раскаяньем и не пахнет.
  - Шляхтянка, а я, когда в осаде в Троице сидела, и нам два года жрать нечего было, а женщинам не давали еды даже тогда, когда эта еда была, ты знаешь, я бы ела прямо с земли.
  - Значит, без вилок и ножей не будешь есть?
  Старшая поставила свою корзинку на стол, предварительно аккуратно и бережно отодвинув листок исписанной бумаги и чернила с пером.
  На столе появились яйца, соль, хлеб, миска с творогом и молоком.
  Не открывая больше рта, не смотря на женщин, и не спрашивая, почему и зачем, польская панночка набросилась на еду, забыв, что надо жевать, а не только глотать.
  - Не торопись, жуй. Хотя вилок предложить тебе не можем.
  Третья придвинула скамью от противоположной стены. Все трое, не торопясь, сели и стали молча смотреть на то, как глотала, жевала, засовывала в рот прямо руками та, которая только что, из последних сил, смотрела на них сверху вниз.
  Когда жевательные движения и глотательные рефлексы уступили место сонливости, Ольга встала. Пошарив за иконой в красном углу, она достала две свечи.
  - Не поджигай одну от другой, - почему-то вздрогнула Марина.
  - А что?
  - Боль того, кто поджег эту свечу, передастся тебе.
  Ольга усмехнулась.
  - Я и зажгла.
  - Все равно. Для того, чтобы боль уходила нужно каждый раз зажигать новую свечу заново.
  - Ты написала, куда Гришка содержимое тайных подвалов дел?
  Полячка уставилась на женщин, как будто в первый раз увидела их.
  - Не знаю я, о чем вы говорите.
  - О том, красавица царевна, что под пиры и под шумок, поляки вывезли казну русскую, древние сокровища.
  - Да вы с ума все посходили! Ничего не знаю, кто мог вывезти? Я только три дня и была царицей. А ведь мне присягали! Вы, русские присягали!
  - Да слышали мы уже это. Сокровища где?
  Ольга резко встала и подошла к съежившейся внезапно женщине. Она взяла ее за грудки обветшалого, грязного кафтана. Приподняла ее и заглянула ей в глаза.
  - Что она тут в женском монастыре все в мужском платье-то ходит. Нехорошо это, - старшая вдруг возмутилась.
  - Да пусть ходит, недолго уже.
  - Может, ей еще и одежду стирать?
  - Не тебе одной присягали. Я - Ольга.
  - Я тоже уже это слышала. Кто такая Ольга?
  - А ты на чье место ехала в Москву? Ты что, не знала что в Москве сидит царь, что у него есть дочь!
  - Ты - Ксения?
  - Да, я дочь Бориса Годунова.
  - Ты была наложницей моего мужа! Ты девка! Шлюха!
  - Благодарность! Вот она! Накорми, напои, и ты еще и девка! - старшая укрылась собольей шубой и улыбнулась. В ее голосе не прозвучало злобных ноток, не было даже упрека. Простая констатация факта.
  - Она-то побольше твоего права на русский престол имела, она дочь выборного царя! -вступилась вторая.
  - Женой.
  - Что?
  - Женой я была.
  - Отец мне сказал, что ты девка!
  - Он обвенчан был со мной!
  - Девочки, да что вы так переживаете! Я тоже была венчана с Ивашкой.
  - Каким Ивашкой?
  - Каким? Да тем самым. Я вторая жена Ивана, иль ты не знаешь? Был у нас такой царь, до твоих двух. Грозным все звали. И сын у него был - Иван. Да у царей это в норме - обвенчался... - пожил - в монастырь. Обвенчался - пожил - в монастырь.
  - Женой, почему ты говоришь - женой?
  - Смотри-ка, ее одно только задело. А ты, глупая, думала, что Гришка твой тут ждал тебя в молитвах и покаянии? Ты думала, он сидел смирно в кельи и пересчитывал золото, отбирая, чтобы еще тебе послать и чем удивить? Какой подарок выслать милой моему сердцу Марине, маленькой пташечке.
  Пелагея так смешно передразнила польскую речь, это шипящее "ш", что все рассмеялись.
  - Вопрос не в этом.
  - Как не в этом?
  - А что, для тебя все это еще что-то значит?
  - Нет.
  - Тогда чего тебя занесло? Ты сына не пожалела за дурацкую идею.
  - Это вы не пожалели малого. Уж он-то ни в чем не был виноват!
  - Да и не мы виноваты! Гордость твоя! Что бы тебе было не вернуться в Польшу?
  - Как? - Марина вдруг вскочила со скамьи, на которой до сих пор сидела поджав ноги. - Куда? Я стала позором. Я вернулась бы, и надо мной смеялась бы вся Польша! Все показывали бы на меня пальцем. Я что - должна была позорить свой род, свою семью?
  - Кому ты говоришь о позоре? - Ксения отпустила полячку. - Позором было терпеть приходы твоего разлюбезного Гришки ко мне. Ты не знаешь, что он вытворял со мной. А кому мне было жаловаться? Ты знаешь, что он с женщинами делает? Или он не осмелился делать это с тобой, за которой стоял отец и польские шляхтичи!
  - Я не знаю.
  - Что не знаешь?
  - Я не знаю.
  - Что, приехала, гордая, к любимому, и уехать не смогла?
  - Я не знаю, у нас ничего не было тогда. Его же убили.
  - Пока тебя, любимую, он ждал из Польши, он в округе всех девок переимел. И не только девок. Ему на пиры привозили молодых и красивых монахинь. И красивых мальчиков. Твой был всеяден. Он тут зря времени не терял. Насиловал и грабил.
  Женщины перекрестились.
  - Для меня было невозможно вернуться.
  - Позор, что, хуже смерти ребенка?
  - Отец не писал мне. Куда мне возвращаться было? Мне пришлось бороться. Я должна, я хотела доказать, я должна была выжить, доказать, нужно было бороться.
  - В этом сила, по-твоему?
  - Да.
  - А как же вера?
  - При чем здесь вера? Я верила, что Бог поможет!
  - А когда Он не помогал, тебе не приходило в голову, что это знаки?
  - Какие знаки?
  - На каком пути?
  - Борьба, - ты уверена, что это путь веры?
  Марина опустила голову. Сытый желудок действовал успокаивающе. Даже все ее беды показались вдруг ей в это мгновение далекими и нереальными. Все произошедшее и происходящее стало чужим, как будто бы происходило вовсе не с ней, не с этим телом, не с этой душой, не эти вот руки и ноги ездили, воевали, спасались, убегали, не эта голова переживала за смерть и потери, за отверженность свою и своего ребенка.
  - Знаки, что ты не на том пути.
  - А что же мне надо было делать?
  - Смирение, покаяние, пусть позор, принятие цепей, принять позор и принять боль, сразу, отречься от гордыни.
  - Я боролась.
  - Не с тем и не так.
  - А как?
  - Твоя борьба - это отказ от борьбы. Но, наверное, уже поздно. С собой нужно было бороться, с собой. Со своим чувством ложного позора, с нетерпением, с бахвальством. Что ты, как базарная баба, носилась со своим титулом? До тебя венчались на царство, и после тебя венчались на царство. Тебе не приходило в голову, что не ты одна? И царства, не только цари, падали и растворялись в беспределах памяти людской. Вспомни Вавилон, Византию, - монахиня впилась в шляхтянку взглядом. Казалось, при последних словах, она пробуравила ее насквозь, пытаясь определить ее мысли и ее ощущения. Даже мелкая испарина на верхней губе, выступившая от боли в слабом желудке хрупкой польки не ускользнула от внимания старой женщины.
  - Не хвались никогда в речах своих делами своими, чтобы не быть посрамленным. Во всем, чем хвалится человек, Бог попускает ему изменяться, чтобы он был уничижен, и научился смирению. Поэтому должна ты все предоставить Божию предведению и не верить, будто бы в этой жизни есть что-либо неизменное, - Ксения произнесла эти слова нараспев. Видимо это были чьи-то слова, кого она почитала и чьи наставления помнила. Или, может быть, они просто запали ей в душу после того, что самой пришлось перенести.
  - А тут ты что потеряла?
  - Я любила его!
  - Кого?
  Пелагея даже охнула от неожиданности.
  - Дмитрия.
  - Которого?
  - Второго.
  - И как? Это принесло тебе счастье? Пошла эта любовь тебе на пользу?
  Больше всего ей пошло бы сейчас водить за маленькую ручку своего сына, кормить его кашками и рыбкой, учить читать по латыни. Сидеть с ним у окошка в Польше, тятяткать его и гулькать, гулять с ним и показывать птичек и цветочки. Неужели спокойствие и простое человеческое счастье прошло мимо, так и не дотронувшись, а лишь показав хвостик.
  Насупила тишина.
  - Тебе некого и не в чем упрекать.
  - Вы малыша убили.
  - Его убила ты сама, когда велела молчать колоколам. Как можно было приказать... отменить... заставить не звонить в колокола... когда малыш спал? Жаль было тревожить малыша? Ты кого из него вырастить-то хотела?
  - Он так сладко спал. А колокола его будили, не давали ему поспать.
  - Ты видишь! Ты считала его несовместимым с миром, он его убрал. Бог, он не шутит. Терпеть надо было. Иже убо царь злочестив, небреги сущих под ним - не царь есть, а мучитель... и ты такого царя не послушаеши. И еще - епископ зол, небреги стада - не пастырь есть, а волк.
  - Ну и что дало вам такое отношение к царям? Много вы надыбили своими игрушечными царьками и клятвопреступлением? Вы ж клялись и присягали, вы обещали служить, вы... клятвопреступники... В чем же ваша вера?
  - Мы не за тем пришли, чтобы учить тебя вере.
  - А за чем?
  - Неужели ты не знаешь? Тайная сокровищница кремля была разграблена поляками еще при первом нашем муже, - Ксения горько усмехнулась.
  - Я не знаю
  - А ты думаешь, отчего бунт начался?
  - Оттого, что вы сумасшедшие.
  - С ней бесполезно говорить.
  - Потому что вы дикие люди, вам все равно, кто вами правит, лишь бы давал поворовать и пограбить, понасиловать и....Пограбить захотелось, вот и убили.
  - Да, возможно, - спокойно согласилась Пелагея. - Но Шуйский затеял бунт, потому что понял вдруг, что сокровищница пуста. Он решил, что поляки увезли сокровища из тайного хранилища кремля. Сокровища павшей Византии.
  - И где же они?
  - А тебе не приходило в голову, почему Гришка наш Отрепьев, вор и врун, так спокойно сидел на царстве, так спокойно праздновал, и даже войска польского не привел в достаточном количестве, чтобы защиту иметь в случае чего?
  - Потому что он верил вам. Потому что добр был и правил справедливо.
  - Справедливо не грабят и не насилуют девок.
  - Потому что он вез вам истинную веру, цивилизацию! Вот увидите, к вам еще придут настоящие цари, которые принесут культуру и веру.
  - Вилки и ножи? И платье немецкое?
  - Да! Ваши женщины дома сидят! Вы ничему не разумны. Вы ничего не знаете. У вас нет... У вас ничего нет. Даже еды, от которой не болел бы живот.
  - Может, ты и права. Может, и придет. Но не так, как пришла ты, со свитой чужих и грабящих. Вы разве истину несли? Вы грабили! Так же как и царек твой.
  - А твой не грабил! - Марина даже вскочила и в упор посмотрела на Ксению. - А кто сделал выезды на богомолье с лошадьми под шкурами леопарда? Кто? Об этом даже у нас в Польше говорили! Золотой трон! Побольше, поменьше... Когда у вас тут голодали, твой отец затеял строить копию иерусалимского храма с гробом Господнем внутри, и отлить для него золотые статуи апостолов и ангелов.
  - Это совсем другое... - загадочно тихо произнесла третья монахиня. - А ты знаешь, почему твой самозванец...
  - Не звал он себя, вы его вызвали! И клятву давали.
  - Опять ты за свое!
  - Не за свое, а за ваше! Вы, народ ваш, как думаете, так беспардонно воровать к нам в Тушино приезжали, кто? Русские!
  - В том-то и дело. Об этом и хотели тебя спросить. Собственно, ты последняя надежда, что ...знаешь, где содержимое тайных хранилищ. Потому ведь Годунов и затеял строение копии храма Иерусалимского, потому что в загашнике у него спрятаны были сокровища Византии. А твой первый так смело пировал тут, потому что обезопасил себя, припрятав все, вернее перепрятав. Потому и назвал себя императором! Потому что прикарманил византийское наследство. Император, как василиски! Как великие византийские императоры!
  - Значит, когда ваш народ дох с голода, твой батюшка преспокойненько сидел на золоте и отливал своих ангелов золотых, вместо того, чтобы раздать сокровища народу?
  - У тебя были алмазы и жемчуга. Много они тебе счастья принесли?
  - Да, да, я понимаю, я плохая, а отец твой хороший. Тебе-то за что тогда такая кара господня? Ты-то тогда за что страдаешь?
  - За то, что отец убил царевича Димитрия.
  В келье повисла тишина.
  - Потому мать и не стала убегать и спасать нас. Отдалась на волю божью Она так и говорила, будем страдать за грех отца.
  - Но я-то считала, что Дмитрий был настоящий! Я-то не знала, что он подложный
  - А второй?
  - Второй... Тогда я уже сама на царство венчана была. Я сама царица.
  - Императрица, - улыбнулась Ксения.
  - Почему же вы тогда их не вернули? Поляки же в ссылки отправились.
  - Потому что тогда решили, что Дмитрий знал где они. А больше никто.
  - И поэтому его убили. А что спросить забыли, куда он все дел?
  Смех монахинь был тихим и спокойным.
  - Дикие люди, сама же сказала. Варвары. Знаешь, закон креста. Что вверху, то и внизу, что справа, то и слева, - взгляд черных печальных глаз было трудно выдержать. Мнишек отвернулась.
  - Что же вы не допросили его, раз у вас сокровища пропали?
  - Его только начали допрашивать, и тут Гришка Валуев из под армяка пищаль достал. На этом все и кончилось.
  Неожиданно встала третья женщина. До сих пор она молчала.
  - А ты, значит, отца побоялась? Того самого отца, который поставлял любовниц для короля.
  - Кто?
  - Твой отец поставлял любовниц королю. А ты этого не знала?
  - Ладно, не знает она ничего. Пойдемте.
  - Пошли, оставьте ей свечу, пусть пишет свои исповеди. Кому только она пишет их.
  - А сокровищ было много?
  Женщины остановились уже у двери.
  - Подвалы. Три тайные комнаты, забитые святыми вещами - наследством Второго Рима. Софья Палеолог унаследовала от последнего императора.
  - Это ведь не шкатулка, да?
  - Да. Послушай, если знаешь, где все это, ты нам покажешь, а мы тебя отпустим. Дадим тебе коня, и езжай к себе, в Польшу свою. Не тронем мы тебя. Слово даем.
  - И не тайный клад, который зарыть можно?
  - Да, правда.
  - Я не знаю, я не уверена, я не знаю, я не знала раньше, что это такое. Но у меня есть что-то, я не знала раньше что...
  Марина засуетилась... Она подтянула рваную штанину, и обнажила тонкую щиколотку. У нее на ноге, под тряпками и обмотками блеснул браслет.
  - Он из простого металла. Я не знала, зачем мне его Дмитрий дал. Он дал тогда, и сказал, держи, императрица. Я его обычно в шкатулке возила, но потом на себя надела. Он мне сказал, что тут на целую страну новую хватит. Но я забыла, и потом, зачем мне, я все равно умру. Заберите, раз это все ваше.
  Ловким и быстрым движением рук она расстегнула браслет и протянула его женщинам.
  - Что там? - они недоверчиво смотрели на толстый и широкий браслет. Он был похож скорее на кандалы, чем на женское украшение. Понятно, почему его оставили Марине, когда поймали. Вериги, колодки, оковы, все это вполне было в стилистике этого женского украшения.
  - Смотрите.
  Марина поднесла широкие оковы к свету свечи.
  - Вот тут, с обратной стороны. Видите?
  Ксения осторожно взяла ножное украшение польской царицы. На обратной стороне были выгравированы буквы и схемы. Все было четко и ясно.
  "Иосиф монастырь". Схема указывала направление движения внутри небольшого лабиринта.
  - Эко. Да там не найти.
  - Это ключ.
  - Ключ?
  - Я смогу показать место. Там второй такой на стене висит. Пазлы для этого браслета, а потом ударить молотом по тому и другому браслету одновременно. И стена рухнет. И там все.
  - Как висит?
  - Мне Заруцкий показал. Заруцкий мне еще в Тушино пока мы были возил, показывал. Иосиф монастырь был же наш... - Марина осеклась и замолчала.
  - А ты что? - не обратила внимание на ее оговорку Ксения.
  - А что? Я ему и не поверила. Там люди под конец сидели без денег. А что нес этот пьяный казак, он постоянно хвастал. И был постоянно пьян. Кто ж ему верил-то?
  - Да, Заруцкого они тоже убили, спросить не удосужились.
  Разговор женщин был тихий, они шептались между собой, как будто высший верховный совет, который наблюдает со стороны за действиями тех, к кому они не имеют ни малейшего отношения.
  - Ты запомнила это место?
  - Да
  - Сможешь показать?
  - А что Заруцкий тебе сказал? Там что?
  - Он сказал, что там такое, что всю Польшу купим, и еще Рим заставим под свою дудочку плясать. Конец твоему папе, - орал он. - Как только война закончится, он за папу возьмется.
  Монахини понимающе переглянулись.
  - Да, так и есть. Значит в Волоколамском монастыре.
  - Тогда получается, что монастырские служки знали об этом. Помните, там гетмана князя Романа Ружинского они убили? Видимо, еще кто-то знал о тайнике. Не только казаки. Так он с казаками спрятал клад, а не с поляками.
  - Почему думаешь? Там же бунт был.
  - Потому что они как раз спалили Тушино, и деньги нужны были, платить нужно было войску. Наверняка, он требовал то, о чем, возможно, догадывался. Упал он без свидетелей. На каменной лестнице. И умер сразу после падения, якобы старую рану потревожил.
  - А почему ты сразу не сказала об этом месте?
  - Так, я... я думала все уже давно нашли. Да и не до того. Да я и предположить не могла... А вы даете слово, что отпустите меня? И коня дадите?
  - Если Ружинский знал, то еще мог кто-то знать. Не зря туда это свезено было. Да не волнуйся ты, я же сказала, что даю слово. Отпустим тебя, куда хочешь езжай.
  - Я думаю, самозванец твой всех вокруг пальца обвел, всех, в том числе и поляков. Все, что он обещал, он не выполнял. Наверняка, у него и договор был с монастырем. Третий Рим им обещал. Нужно торопиться. На утро едем.
  - Сможешь показать место?
  - Да, - твердо ответила по-русски панночка, почувствовав непреодолимое желание быть вместе с этими уверенными и бесстрастными женщинами.
  - Держи вот, выспись - соболья шуба, подчиняясь небрежному движению женской руки, накрыла Марину Мнишек до самых пят.
  
  ГЛАВА 14
  
  Петр уселся напротив итальянки.
  - Ну давай взглянем на твою рану. А кто ассистировать будет? - он посмотрел на меня. Павлентий Макарович, или Сондра Ардальоновна?
  - А Павленитий Макарыч - это кто?
  - Да вон ходит, с плитой своей, рехнулся совсем мужик. Лучше бы за шоколадкой сбегал, жрать хочется.
  - Днуха, а что ты будешь, как же машина.
  - Другую куплю. Ради хорошего дела, - а дело было праведным и справедливым - не жаль.
  - Да она страховку получит. Что ты прицепился, - Александр решился, наконец, положить свою плиту.
  - Ребята, а вам не страшно, что вот так просто, на ваших глазах сгорели... кто-то сгорел, - у меня даже во рту пересохло от зрелища средневекового сожжения на костре.
  - Не кто-то, а подонки и подлецы, бандиты, - Дна выпалила это без запинки. - Ненавижу. Вот она справедливость! Они напали на меня, я из-за них оказалась в больнице, и они сгорели.
  - Что, это высшая справедливость и есть? - боксер рассмеялся и тоже уселся на диван.
  - А что в этом такого? Было бы странно, если бы ее не было. Может быть, не всем везет так, как мне - не у каждого обидчики взрываются прямо на глазах... Ой, - дернулась Дна. - Да ты медик, или кто? Аккуратнее все же, я же не собака.
  - А чем докажешь? - Петр рассмеялся. - Да все нормально тебе сделали. Я тебе чуть-чуть только помазал. Заживет как на собаке, - он погладил по вновь перевязанной ране пальцами.
  Звонок в дверь сменился громким стуком.
  - Ну иду, иду, - громко крикнула Дна, даже не попытавшись встать.
  Впрочем, все было открыто. Замок был взломан, старенькая, фанерная дверь зияла провалом, проломом, который нужно было чем-то теперь заколачивать и заделывать.
  - Вы что это, с открытой дверью сидите? - маленький юркий следователь втиснулся в узкую комнату. - Вы что, так и на ночь останетесь? У вас вся дверь, как труха на помойке.
  - А вы на что? - Дна не шевельнулась, хотя узнала следователя. - Поставим вас охранять, вы же за высшую справедливость тут работаете. Вот и служите.
  - Служить бы рад, сами знаете, но не дверью же, - рассмеялся Потапенко и огляделся в поисках, куда бы он мог сесть. - Ну, стул что ль дайте высшей справедливости, я к вам на всех парах мчался, а вы...
  Петр встал с дивана и пошел на кухню. Стулья были только там.
  - Значит, дверью не хотите? А порталом?
  Дна просто светилась от счастья.
  - Я не пойму, у вас только что машина взорвалась, а вы тут празднуете что ль это?
  - Во-первых, она мне не нравилась, во-вторых - ее угнали. В-третьих, вы работаете, или что?
  - Скорее, или где...
  - Вы нашли тех, кто избил меня здесь?
  - А должен был?
  - Если не вы, то кто? Или так и будем рассчитывать на господа бога? Или все же будем исполнять свои обязанности?
  - Боже мой, вам, девушка, надо моим начальником работать.
  - А вам?
  - Вот вам стул, можете сесть. - Петр поставил его по-деревенски, в центре комнаты, перед неубранной кроватью. - Садитесь что ль, раз пришли. Хотя лучше бы других сажали.
  - Вопрос - зачем пришел? Бандитов не нашел, дверью не хочет быть. Не иначе, сейчас на нас сольет убийство по неосторожности, - пухлые плечи передернулись.
  - Почему ваша машина оказалась...
  - Потому что те, кого вы должны были поймать, продолжали орудовать тут, а вы даже не почесались, потому что работать надо, а не языком чесать, потому что теперь они машину мою угнали.
  - Угнали! Ах угнали! А не вы ли сами дали им покататься?
  - И потом врезала их в фонарный столб и подожгла? Если бы я делала это, я их на нем повесила бы.
  - Но кто им дал ключи от машины?
  - Может, и избить меня я тоже их попросила? Вы, например, знаете, что я ранена?
  - Ну ведь вас выписали уже.
  - Да у вас тут бандиты кишат, как блохи у бродячей собаки. На кладбище к бабушке приехала... и там тоже... маньяк детей убивает ходит.
  - Так, кто-нибудь может мне объяснить, что тут происходит? Эта девушка бредит?
  Дна явно не могла придти в себя от увиденного только что. Она морщилась от боли и злости. Чувство справедливости наверное доставляло ей какое-то удовольствие от увиденного только что пожара. Но вряд ли все это было именно то, что она хотела бы сделать с теми, кто отправил ее в больницу.
  - Так что же тут произошло? Вы что, раздаете тут на углу феррари? Может, и мне подарите?
  - Вы хоть знаете, что ензо разгоняется до 100 км в час за 3 с половиной секунды? До 200 за 9 секунд. Досчитайте до 9? Ну? Осознали? Максимальная скорость 350 км в час.
  - Отлично!
  - Да, отлично, если ты умеешь, а если не умеешь ездить, то что?
  - Так, ну кажется, я начинаю понимать.
  - Неплохо для начала.
  - А где вы сегодня поранились?
  - Я же сказала, на кладбище, маньяк-сериец, убивал детей. Несколько малышей зарезал, пока его коматозница не пришибла.
  - Вы вроде на ребенка не похожи, - с сомнением покосился на пухлую и грудастую Дну Потапенко.
  - А он так разошелся от безнаказанности, что ему уже было все равно, так же как и этим, дворовым.
  - А вы хотите поговорить о крови убиенных младенцев?
  - Я же вам говорила, когда вы ко мне в больницу пришли, ищите во дворе. Вы сюда хоть сунулись? Вот они и разошлись, я только появилась, они в мою машину забрались.
  - Так, значит вы... у вас машину угнали сегодня?
  - Ну, надо же, не прошло и часа, как его озарило. Все, я больше не могу. Петя! - итальянка поднялась с дивана и пошла на кухню.
  - Господин Потапенко, вам не кажется, что если вы не хотите немедленно вернуть даме разбитый феррари, вам лучше уйти?
  Александр явно насмехался над следователем. Он стоял напротив него у окна, в черном квадрате белой рамы фигура его казалось гигантской, особенно при сравнении с подростковым телосложением Потапенко.
  - Зря вы так. Я делаю все, что могу.
  - Ну, чтобы в одном и том же дворе дважды на одни и те же грабли напороться... Вы что, даже не заходили сюда?
  - Но ее же не убили...
  - Зато теперь машина убила подростков. Вам не кажется, что безнаказанность, оставленная без внимания в первый раз, привела вот к этому концу?
  Почему я заговорила, я не знаю. Усталость валила меня с ног. Усилия, сделанные за день, поездка на кладбище, размахивание палками, страх, пережитый при виде бандита, и потом, и потом..., - все это не только не отстранило меня от мыслей о Мите. Все происходило как бы на фоне, как бы слегка касаясь меня, как будто легкая приправа к основному блюду, начинкой которого было ощущение тоски и невозможности что-то изменить.
  - Ну у вас, Сондра, со мной свои счеты.
  - Да нет никаких счетов. Я вообще считать разучилась. Никак не могу вспомнить, как надо вычитать...
  - Так, ну ладно, ребята, картина мне ясна, вы тут разбирайтесь... А что за минусы?
  - А вы не знаете?
  - Тот, кто вас сбил?
  - Главное не в этом. Главное - куда делся тот, кто любил меня? Почему я оказалась забытой, никому не нужной... никому не нужным телом, полумертвым телом... обезличенным, о котором просто все забыли, забыли даже, как меня зовут. Я стала безликой комой в палате 232, почему мне никто не... никто не держал меня за руку, не разговаривал. Куда делся...
  - Ну... Остапа понесло...
  - Что, дурдомом пахнуло?
  Я села на диван, вытянув ноги на середину комнаты.
  - Да какое там!
  - Пожалуй, мне, правда, лучше уйти.
  - А это не ново. Вы хоть что-нибудь выяснили?
  - Самоустраняетесь? Решили все свалить на...
  Ариадна вернулась в комнату с чашкой чая. Она несла ее в здоровой руке и улыбалась.
  - Да не переживай ты так, Сонька.
  Она села рядом со мной, вернее не села, а облокотившись на подушку вытянулась на диване, положив одну ногу мне на колени.
  - Давайте решим, какую машину будем брать.
  - Я не переживаю.
  - Я дам тебе один совет, хочешь? - чай выплеснулся из чашки и пролился на диванную подушку, она равнодушно посмотрела на расплывающееся мокрое пятно. Сделала глоток, поморщилась, то ли от боли в руке, то ли от того, что чай был горячий.
  - Нужно голову тренировать! Головой об стену, головой об стену... помогает... потом ни один ключ не навредит.
  - А ключ какой? Который ты в машине оставила?
  - Монтировочный, балда! Глядишь, и ценные мысли посетят.
  - Вот это точно... посыпятся из ушей....
  - Нееее, из глаз...
  - Экстрим, однако, - Потапенко вдруг встал и вышел в коридор.
  - Это у тебя из глаз сыпятся... а у меня из ушей обычно... и не спорь!
  - Такова Селява, - заключил Петр и уселся рядом со мной, взяв в руки ступни Ариадны. - Искры из ушей... хм... мутация, однако.
  - Да я про мысли говорю... балда!!!!! - чашка снова плеснула на подушку свое содержимое.
  - Мысли из ушей... что ж... не даром говорят, что женщина любит ушами, так она ими еще и соображает.
  Дна сделала еще несколько глотков и поставила чашку на пол, рядом с диваном. С удовольствием откинувшись на подушке, она с сожалением снова поднялась и отодвинулась от мокрого пятна.
  - Может, тебе покрепче налить?
  - А я бросила пить совсем... - задумчиво и тихо вдруг сказала итальянка. - Зря...
  - Это чтобы не было мучительно стыдно... за...
  - Дна, ну почему - зря? Очень даже хорошо... Не будешь пить - примут в мусульманки без вступительных экзаменов.
  - Точнее надо цитировать, - Потапенко вернулся с чашкой чая. - Там было - "больно".
  - Ага, помню, что мучительно... причем не помню мучительно... больно... больно мучительно... Ну... это была вольная интерпретация. Ну убей меня теперь... убей...
  - Скоро разрешат эвтаназию. Пиши завещание и того... Выполним просьбу страждущего, - медбрат даже пальцами прищелкнул.
  - Кстати, я у вас, у доктора сперла пачку листов, вон там посмотри, на шкафу лежат.
  Она махнула рукой от плеча, небрежно и свободно, указав пальцами на верх старомодного гардероба, полированного и покрытого отпечатками пальцев.
  - А, нехорошо.
  - Презираю, - буркнула глядя на следователя итальянка.
  - Меня?
  - Да я вообще много кого презираю. Например, пачку людей, утверждающих, что им безразлично мнение всех абсолютно окружающих и убеждающих себя в подобной лжи.
  - Я хотел дать совет.
  - Добрые советы от души и с задорным позитивом - это зло.
  - Ну зачем же так!
  Потапенко снова занял свое место посреди комнаты на принесенном для него специально стуле.
  - Да потому, что трепят все, кому не лень, - Дна просто как с цепи сорвалась, она даже привстала с подушки. - Трепят ерунду, типа все миленькие люди, улыбаются мило друг другу, говорят - здравствуйте, до свиданья, жмут руки, улыбаются, а на самом деле, нет не только простого обычного дружелюбия, чувства понимания, нет даже элементарной честности и искренности в самых простых вещах.
  - Да что с вами, девушка, да успокойтесь вы. Или это из-за машины? Да я пошутил. Никто вас в намеренном убийстве этих пацанов обвинять не собирается.
  - Вот ты сегодня трусы чистые надел?
  Потапенко открыл рот и так и застыл.
  - Что молчишь? От тебя воняет, как от козла, шел бы помылся.
  - А ты? - Петька хмыкнул.
  - Сегодня утром мылась, надела чистые, белые.
  - Во бабы дуры, - слитно пропел медбрат. - Особенно в белых трусах.
  - А меня бесит - "все будет хорошо", - внезапно включился в игру Потапенко.
  - И когда чуваки, - сверкнула на него глазами Днуха - за 40 лет приходят с целью мне что-то доказать... про меня же... весьма забавное.
  - Ты заметила, тебя все не устраивает?
  - Да не устраивает. Я же не дура.
  - И что тебя еще бесит?
  - Бесят насекомые, иностранцы, педики, футбольные клубы, все их болельщики, особенно те, с которыми спала, лето, море, тупые бабы, тупые мужики, завистливые люди, бабуси, которым все так важно знать, плохое питание, жара...
  - Это уже было.
  - Бесит, когда врут и сами в это верят, - она встала и прошлась по вытянутой, как кишка комнате, взяла по дороге чашку у следователя, глотнула кофе. - Бесит, когда не отвечают за свои слова, не сдерживают обещания, забывают выполнить свои обязанности, халтурят, строят из себя то, кем они не являются.
  - Это камень в мой огород?
  - Бесят тупые люди - больше всего... типа те, которые постоянно переспрашивают, потому что тормозят в восприятии, несмотря на то, что все прекрасно слышали.
  - Бесят бабы, которые оголяясь, нацепив каблуки и намазав рожу, чувствуют себя красивее.
  - Бесят люди, не умеющие делать простейшие вещи, но много рассуждающие - типа: "твоя проблема заключается в том, что..."
  Она ходила по комнате, от окна до стула Потапенко, и каждый поворот начинал новую фразу.
  - Бесят изменяющие и пугливые перед своими женами мужики, бесят алкаши молодые.
  Поворот.
  - Бесят мажоры по жизни.
  - О да, ты любишь людей, - не выдержала я.
  - В основном, бесит ничем не обоснованная лень...
  - А когда опаздывают, - Петр тоже хихикнул. - А чем лень может быть обоснована, кроме как - не хочу?
  - Не хочу - это одно, впадлу - это другое... я понимаю, если тебе впадлу сходить что-то сделать, если ты болен, или сильно устал, так как работал... но если у тебя жопа с дивана не встает, то какое, на фиг, впадлу?
  Поворот.
  - Это только часть того, что меня бесит. Меня бесят люди, которые не умеют считать деньги и не ценят их. Бесит дружба за чужой авторитет.
  - Бесят шестерки бесхарактерные, вафли тоже...
  - Бесят понты.
  - Бесит кидняк и коррупция.
  - Бесит даже дешевая порнуха.
  - Днуш, - рассмеялась я. - А что тебя восхищает?
  - В людях, или вообще?
  - Да во всем.
  - Меня восхищают люди, имеющие с детства цель помогать людям и природе, и добивающиеся своей цели.
  Петр радостно заржал.
  - Это что? Ты к выборам что ль готовишься? Иль к приему в пионеры?
  - Меня восхищают люди, - Дна даже не посмотрела на него, продолжая свои измерительные упражнения. - Меня восхищают люди, которые ценят своих близких и, несмотря на реакцию других на их близких, никогда их не стесняются и не бросают.
  - Меня восхищают люди, которые всегда держат свои слова, независимо от обстоятельств.
  - Меня восхищают организованные, честные люди, трудолюбивые.
  - Респектище тебе, Днуха.
  - Меня восхищают люди, которые вполне довольны достаточно примитивной жизнью в маленьком провинциалке, и при этом находят в этой жизни такие кайфы, которые ни одному мажору и не снились... как, например, покататься на велике с холма.
  - Я восхищаюсь людьми, которые не врут и не преувеличивают, дабы приукрасить... и им этого не надо.
  - Меня восхищают мои родители, которые меня не бросили.
  - Меня восхищает красивый пейзаж рано утром в горах, или в 8 часов вечера в большом городе. Меня восхищают цвета, присутствующие в лесах осенью... и как мама готовит макароны...
  - Да меня много чего восхищает. Ламборгини.
  - Ламборгини - это что такое?
  - Больше всего меня восхищает небо в Лондоне - если поездить по Европе и быть наблюдательным, или, еще лучше, психом, типа меня, то можно заметить, что в Лондоне оно самое высокое.
  - Машина такая - повернулась она к Петьке.
  - Дааааа, откровение что надо... Отменное красноречие.
  - Ламбо восхищает?
  - Кроме шуток...
  - Браво!
  - Ты просто не видела неба у нас в деревне, в Подмосковье,
  - Позитивное начало.
  - А мне понравилось - покататься на велике с холма - действительно, это же кайф.
  - Никогда не катался на велике с холма.
  - Это как пробежаться, а в конце оступиться и наебнуться.
  - Я на велике не умею ездить...
  - На велике не умеет, а феррари, значит, водит.
  - Но с холма пробовала. Одела каску мотоциклиста... проехала немного в полном шоке и радости, потом перевернулась и умудрилась сломать палец на левой ноге, который должен быть безымянным.
  - В Лондоне, там такой народ, его так много... что если музыку в уши одеть, то его не видишь и не ощущаешь... как призраки что ли несуществующие...
  - Магия...
  - Шуток.
  - У меня тоже было - когда мне 7 лет было, вот, как сейчас помню.... Бегу... так бегу... ничего не понимаю, ветер в рожу, потом хуфясь, падаю, потом резко встаю и такой же радостный бегу, бегу... класс....
  - О боже...
  - Мы что, ностальгируем?
  - Тебя позитивом надо лечить. Знаешь, взять бы тебя и выселить на необитаемый остров с мужиком типа... ээ... Джони Депа.
  Петр захохотал.
  - Ага, значит, есть в тебе что-то человеческое!
  - Во мне человеческого - первичные половые признаки человека - женщины.
  - Я бы сейчас лучше в горы, как ты говоришь, любовалась бы закатом в горах.
  - Сонь, лучше мужчина, чем гора!
  - Да мужчина - он же прааативный такой, зануда и ваще лентяй, и денег вечном мало приносит.
  - Красотами гор и девственным белоснежным снегом.
  - Противный - пидер что ль?
  - Нет, Днуш, хороший я, - Петр толкнул в плечо девушку. Та вскрикнула от боли.
  - Тогда принеси мне чай, и сбегай за чем-нибудь пожрать. Я умираю с голоду.
  Петр стоял возле гардероба. Он поднял руку и потянул на себя пачку листов.
  - А что ты говорила по поводу ограбления глав врача?
  - По-моему - он меня ограбить решил. Надо же... ты видел этот список?
  - Это когда ты меня разбудила?
  - Ну да, я, можно сказать, сделала за них их работу, а они хотят с меня получить то ли приборы, то ли деньги.
  - Так Сондре же осуществлялся полный мониторинг. ЭКГ, ИВЛ, АД, и прочее. А ты все это порушила.
  - ИВЛ - это что?
  - Искусственная вентиляция легких. Мать честная, а что это за список? Я вот этого вчера в морг отвозил.
  - Ну вот, опять покойники. Ни шага с кладбища.
  - А что вы на кладбище-то делали?
  - Это моя личная жизнь, вас она не касается, уж точно не для того, чтоб служить тренировочной куклой для маньяков.
  - Да нет, я не вас, Ариадна, спрашиваю. Сондра, вы зачем на кладбище поехали? Вы же еще бабушку не забрали? Или забрали?
  - Нет еще.
  - Вы что, все вместе туда поехали?
  - Порознь, но встретились. Ничего удивительного, все там будем.
  - Слишком оптимистично. Вряд ли все на одном.
  - А нам повезло.
  - Постой-ка, постой-ка. Вот этих двоих я тоже видел в морге, правда, не я туда их отвозил. Не моя смена была. А диагнозы-то какие!
  Медбрат перебирал листы, с удивление чертя и отмечая ногтем фамилии.
  - Да не могут с таким диагнозом они... Смотрите-ка! Они не могли с такими диагнозами умереть!
  Он скинул лист на колени Потапенко, как будто бы он мог что-то сказать ему - подтвердить, или опровергнуть. Тот механически взял листочки, задумчиво глядя мимо них.
  - Да что ты ему даешь?
  - Да вот, смотри сама. Поступление по скорой. Перелом спинки носа. Я этот перелом, я вот этого Тинарова Рустама в морг отвозил. А вот еще. Смотри. Перелом малоберцовой кости. Мальчик. 15 лет. Поступление по скорой. Владимир Петренко. Я его вчера видел. Запомнил, потому что Петренко, ну, обратная фамилия... Меня зовут Петр Владимиров. Понимаешь? Я его вчера в морге видел. С переломом-то!
  С медбратом творилось что-то невообразимое. Его трясло, он побледнел.
  - Да успокойся ты, мало ли, что могло случится. Может, парень был наркоманом, и там была передозировка, или аллергия на лекарства.
  - Каким наркоманом! Тут диагноз записан! Понимаешь ты? Его настоящий диагноз! Ты хоть что-нибудь смыслишь? Вот смотри. Носовое кровотечение. Ты можешь представить себе, чтобы от носового кровотечения человек умер?
  - Да запросто, - я не смогла сдержаться. - В Англии в средневековье полгорода от носового кровотечения вымерло.
  - Да что вы понимаете! Это в средневековье! А тут 21 век! Кровоточащий сосуд прижечь, в конце концов, можно!
  Потапенко встал и более внимательно посмотрел на лист, оказавшийся у него в руках.
  - А у вас вскрытие делают?
  - Ну если труп бесхозный, и никто не предъявил на него права, то вскрытие делают обязательно.
  - И что, если... я не знаю... а что вы от меня хотите?
  - Вы слышали? Вы слышали это? Этот человек собрал в одной комнате двух девок, которые пришли к нему еле живые после нападения на них... "Я не знаю"... Вы нашли хоть кого-то? Вы нашли тех, кто напал на меня?
  - Ариадна...
  - Не нужно. Вы нашли тех, кто превратил Сондру в растение? Нет? Кто это был? Кому нужно было устранить ее? Может, это был как раз ее жених, которому не светило то, что она ждала близнецов.
  - Каких близнецов?
  Я вдруг включилась. До сих пор вся эта перепалка не затрагивала меня никак. Все эти забавные фразы Днушки по поводу того, что она любит и как, все это развлекало, но мало отвлекало от моих собственных мыслей. Ее упреки к Потапенко тоже мало выглядели убедительными. Ну что он мог сделать? Он же, в конце концов, не бог. Да и времени было мало, чтобы найти ее малолеток. Хотя, в моем случае... Три года...
  - Каких близнецов? - спросила я вслед за Петром, и мой вопрос прозвучал вдруг громом среди возникшей кромешной тишины.
  Все смотрели на меня, как на привидение, появившееся внезапно, ниоткуда, без предупреждения, объявления и анонса.
  - Да что ты болтаешь, черт возьми! - не выдержала я и заорала что есть силы.
  Я даже сделала шаг в ее сторону и взяла ее за пухлые плечи.
  - Ты что болтаешь! Откуда ты взяла все это?
  - Я видела. Видела!
  - Да что ты видела?
  - Ну хватит, девочки! Вы еще подеритесь тут! Пошли, тебе спать пора!
  Александр подошел ко мне и подхватил за талию. - Пошли домой. Ты устала.
  - Откуда ты взяла? - я даже и не подумала отпускать Ариадну.
  Та вскрикнула. Видимо я задела ее рану.
  - Да вам обоим в дурдом пора! Одна коматозница. Вторая нарушилась от потери своего феррари. Девочки, спокойнее. Помощь идет! Я с вами!
  - Послушай, я возьму эти бумаги? Покажу нашим экспертам? - Потапенко покачал листком, что держал в руках.
  - Да отвяжись ты! Отпусти, мне же больно! - Днушка отпрянула от меня.
  - Нет! Не давай ему эти бумаги! - итальянка развернулась и выхватила лист у следователя.
  - Да что за бред ты несешь! Помешалась совсем! Да заплатят тебе страховку.
  - Ты не понимаешь! Это улики! Он заберет! И где гарантия, что он с этими бумагами не пойдет к главному врачу и не продаст их ему как... как... я не знаю...
  - Ты слишком много смотришь фильмов.
  - Все так говорят. А потом удивляются, почему одни и те же подонки дважды нападают на одного и того же человека. Неужели ты не знаешь, что в современном обществе процесс слияния мафии с властью подошел к своему завершению? Ты что, - я не пойму, кто тут историк?... Похоже, Волкова, что ты не три года в коме лежала, а всю свою жизнь! Ты посмотри на весь мир, детка, процесс завершился - кто мафия - кто власть? Назови десять различий!
  - Ничего удивительного. Ты девушка богатая. Твои деньги притягивают бандитов.
  - Не болтай ерунды! Откуда они знали, что я богата?
  - Да чего тут знать-то?
  - А что, феррари на прокат взят был? На киностудии?
  - Ты же, ты же понтуешь.
  - Идиот. Я не ненавижу понты.
  - Человек без понтов не станет гонять по Москве на феррари. Тут и разогнаться, как ты говоришь, негде.
  Я молча села на диван. Александр держал меня за руку, и тянул к двери. Но уйти я не могла, не услышав ответ на мой вопрос.
  - А ты все еще ждешь ответ?
  Днуха крутанулась ко мне.
  - Много понтов, вот на тебя дважды и нападают.
  - А у этой, у нее что? Ты посмотри на нее! У нее даже детишек отняли! Любимого, детей, специальность. Жизнь!
  - Что ты болтаешь! Она молодая.
  - Молодая. Ты думаешь, она сможет восстановиться?
  - Ну ты, потише. Она же в комнате.
  - Ну и что? Она должна знать.
  - Да, что я должна знать? Что у меня ничего уже не будет?
  - Да.
  Снова могильная тишина повисла в комнате. Все остановилось в своем движении, лишь шум ночного города, как движение далеких космических сфер, врывался сквозь большое старое окно, напоминая, что не все еще умерло.
  - Так, разводи их, Саш. Забирай коматозницу.
  - А я знаю! Что ты мне говоришь! Я знаю, что не будет. Разве я об этом тебя спрашиваю?. Ты говоришь - близнецы. Откуда ты это взяла?
  - Покажи живот.
  - Что?
  - Покажи живот.
  - Да ты совсем с ума сошла! - Александр попытался взять меня на руки. Я сделала отчаянное движение, вырываясь от него.
  - Ну, вот, - беззастенчиво я расстегнула верхнюю пуговицу джинсов и обнажила свой худющий живот. Отчетливый поперечный шрам пересекал его, как уродливая улыбка Гуинплена. Только вместо двух глаз сверху темнел один, третий, в виде моего неглубокого пупка.
  - Ты видишь?
  - Ну вижу. Это шрам у меня после аварии.
  - Да нет же, глупая... Это шрам кесарева сечения! Тебя кесарили. Ты родила, уж не знаю в срок, или раньше срока, тебя кесарили по всем правилам, видимо по привычке, вряд ли они наделялись, что ты оживешь, но видишь, располосовали, как следует.
  - Да что ты болтаешь, - Александр опять попытался утащить меня из комнаты прямо со спущенными штанами.
  - Погоди-ка, - Петр нагнулся над моим животом. - Я, конечно, не специалист, но шрам похож на те учебники, что мы изучаем на акушерстве.
  - Они говорили - близнецы. Они говорили - близнецы.
  - Что?
  - Ты что, потеряла слух?
  - Отстань от нее, она же сбежала из больницы! Ей там еще полгода надо было быть под наблюдением врача.
  - Может, и к лучшему, что сбежала. В вашей больнице черти что происходит. Они говорили - близнецы!
  - Да что ты все заладила! Кто они - то?
  - Врачи. Я слышала, ты думаешь, откуда я взяла все это? Ты что, думаешь я рехнулась от того, что моя машина факелом сгорела вместе с этими подонками?...
  - Когда они говорили, где ты могла слышать?
  - Да у нас же, в палате! Они над тобой все шушукались. Но я слышала только одно слово, - близнецы, близнецы, близнецы. Они постоянно повторяли.
  - Тебе показалось. Да мало ли что, мало ли о чем они говорили! Ты сама не понимаешь. Слышала звон, а не знаешь, где он.
  - Ну, выход-то прост, какие могут быть споры. Сонька идет к акушеркам и показывает свой шрам, а ты, Петька, пойдешь нашим шпионом в больницу и выяснишь, куда делись, что стало, короче, они говорили о детях. Где они?
  - Пошли, - уже решительно взял меня на руки боксер. - Встретимся завтра, - повернулся он к Днушке и рассмеялся. Наверное, это была фраза из какого-то, известного только ему, фильма, или анекдота.
  - Плиту не забудь.
  - Я тебе ее поднесу и палку твою прихвачу.
  Петр засуетился, собирая предметы, подлежащие выносу.
  Дверь захлопнулась, как ненужная картонная перегородка, неспособная ни оградить, ни изолировать от внешнего мира.
  - Поехали, - что-то похожее я уже слышала, и именно от Александра. Теперь мы рванули к дому.
  
  Тут было уныло. Чашка кофе вполне наложилась на бутерброды, которые быстро и ловко нарезал гигант. Сама я уже была ни на что не способна.
  - Ничего удивительного, - как бы отвечая на мои мысли заговорил Александр, разливая кофе и добавляя в кипяток молока. - Ты же сегодня сделала кучу физической работы. Толстушку свою спасла.
  Я с удовольствием сделала глоток ароматного напитка.
  Не хотелось говорить о ерунде. Даже встреча с человеком, размахивающим ножиком отступила, потускнела и потеряла краски. Страх ушел и забылся, вмиг облетев, как старое потолочное покрытие, падавшее нам в кофе белыми хлопьями.
  - Испугалась? - боксер принес сахар. Он забыл его на кухне, странно, что он вообще там был. Хотя особенных причин для его исчезновения тоже не было.
  Картинка ужастика, увиденная мной на кладбище потекла, теряя слой за слоем, как от вылитой банки кислоты шедевр Рембрандта.
  Слова Ариадны опрокинули все мои переживания сегодняшнего дня. Близнецы, близнецы - вот что пульсировало у меня под черепной коробкой.
  - Да не думай ты об этом, - снова угадал мои мысли боксер. - Мало ли, что показалось Аде.
  Я взглянула на него.
  - Для начала тебе нужно показать то, что у тебя на животе. Если этот шов, а я думаю, что ребята не стали бы над тобой так злобно смеяться - шов от кесарева, - то...
  - Давай посмотрим то, что мы нашли.
  Я вдруг испугалась даже думать об этом. Меня затрясло. Руки предательски плескали кофе в чашке. Я поставила ее на стол.
  - Да погоди ты так волноваться. Погоди. Может, все это мираж.
  Он положил свою огромную лапу на мои скелетоподобные кисти рук.
  - Как ты умудрилась палку-то поднять!
  - Давай посмотрим твою плиту?
  - Может, глоток коньяка? Или валерьянки? Хочешь?
  - Вряд ли я смогу заснуть сегодня. Давай уж рассмотрим, что ты там достал.
  - Уверена?
  - Да, - просто сказала я.
  Я чувствовала, что пойду сегодня спать, когда уже на ходу будут закрываться глаза, и ноги подкашиваться. Хотя насчет ног, это я зря, они уже подкашивались.
  - Вот, смотри.
  Александр положил на стол, прямо передо мной, обернутую в золотую фольгу каменную плиту. Тряпка, в которую он ее заворачивал, полетела в темный угол коридора.
  Осторожно, опасаясь повредить фольгу, я отогнула ее на стыках и приподняла. Она легко отделилась от камня, сначала одна сторона, потом вторая. На камне был высечен герб, под которым четко и хорошо сохранившимся буквами было выведено имя Марины Мнишек.
  - Марина Мнишек? А она-то тут при чем?
  - Не знаю. Может это клад... ее.
  - Клада-то нет.
  - Ну где-то есть. Мы просто его еще не нашли. А может, его уже и нет на том месте...
  - Может, и нет.
  - Ну это, сам понимаешь, это - план Ново-Иерусалимского монастыря. Тут даже смотреть не надо по справочникам. Палестина, храм, все совпадает. Я там была пару раз. Марина Мнишек, князь Владимир. Что же это за загадка? Как они могут соотноситься? Это же разные времена, разные эпохи. Странно.
  - Князь Владимир? Владимир, - это тот, что крестил Русь?
  - Да, тот самый. Он выбирал религию, слушал мусульман, христиан, иудеев, и выбрал... то что выбрал.
  - Ну что выбрано, то выбрано.
  - Давай думать. Марина Мнишек... это что такое? Это... первый шаг перед Петром первым... - опять же - понаехало тут... - помнишь, что поляки всех раздражали, но не потому, что они были католиками - у нас и немцев было полно католиков... - понимаешь, поляки кичовые... - славяне... их лучше понимали... - они относились к нам... - соответственно... - покровительственно... - славяне же... - типа младшие братья... погрязшие в тупом ничтожестве... в темноте и... в общем никакой культуры. Немцы были дальше, через Польшу. Их меньше не любили.
  Ужас, что я говорю. Звучит это смешно, но, наверное, так и есть. Ненавидят самых ближайших соседей. На остальных, чем больше они непонятны, тем равнодушнее к ним относятся.
  - Это ты про американцев?
  - При чем здесь они?
  - Их тоже все ненавидят. Хотя они далеко.
  - В сравнении с кем?
  - Ладно, не буду. Давай про Владимира.
  - А Владимир... - он что? Ты думаешь, он греков выбрал - почему? Потому что религия понравилась? Нет. Потому что шикарно они жили... - роскошно одевались... красиво у них все было...
  - Это да, красиво жить не запретишь...
  - Плюс вино.
  - А что вино?
  - Да ладно тебе. Мусульмане не пьют вино.
  - Ах, ну да. Плюс вино можно пить.
  - А что ж немцы ему не понравились?
  - Да немцы небось жадничали... - выглядели тускло на фоне греков.
  - Логично.
  Я протянула Александру свою кружку, выразительно позвенев в ней ложечкой.
  - А ты уверена, что тебе можно столько кофе?
  - Ну насчет выспалась, если ты об этом, то выспалась я на десять лет вперед, если опять же, они у меня будут.
  Ароматная жидкость приятно будоражила вкусовые рецепторы.
  - Но что же дальше?
  - Дальше нужно думать - что может быть в храме - пересечением... - Владимира и Мнишек?
  - А почему Новый Иерусалим?
  - Так новый же Рим.
  - Ведь Владимир-то все на на Константинополь рвался.
  - Погоди, погоди. Не вижу тут связи
  - Москва - центр. Новой религии...
  - Старой. Почему новой? Старой.
  - Владимир-то тут при чем?
  - Ну ты тупой. До Владимира тут писать даже не умели. И книжники эти, греки, нам письменность принесли. Ты знаешь, как тут всех крестили? В Новгороде вообще полгорода сожгли - мечом креститься гнали. Народ не любит новое. Как ни крути. Все всегда цеплялись за старое. Всеми руками и ногами.
  - А Марина тут при чем?
  - Ты и меня запутал. Похоже, моя голова еще не в порядке. Я тоже не пойму, при чем здесь Марина. Ну общее понятно - поляки несли западную культуру... и Владимир нес просвещение.
  - То есть новое? Меняли жизнь?
  - Да, и заметь - все так и пошло... - это был первый шаг... - и, но потом Никон - идея нового Рима... - потом Петр... - он пошел туда, на запад.
  - А Мнишек?
  - То, что Мнишек показала только хвостик, то Петр насадил насильно, не спрашивая.
  - Владимир покрестился, потому что бабка его ему сказал так.
  - Да, верно, откуда знаешь?
  Да в детстве книгу читал. Еще неизвестно, кто там что покрестил. Всегда всем правили женщины.
  - Не просто женщины... А старые женщины, стоявшие за спинами мужчин.
  - Не всегда.
  Кофе было выпито. Как всегда этот божественный напиток действовал на меня усыпляюще. Можно было совершенно не хотеть спать, не чувствовать усталости, но стоило мне выпить кофе, - и все... Так было всегда, до больницы. Так получилось и в этот раз. Глаза стали закрываться, слипаться, я встала со стула.
  - Но что же нам искать?
  - Не знаю. Понимаешь... Владимир объединил племена. И после Никона... - Украина присоединилась... - одним словом... действительно, Русь стала объединять народы. Думай.
  - Да еще и копия иерусалимского... - то есть и евреи... что ль?
  - Если объединение - главная идея, то... - объединение... - что в храме объединяет? Что? - Купол!
  - Не зря это купол рухнул... в 1721... так, значит, нужно искать... я думаю... прямо под центром... под высшей точкой купола!
  - А что искать? Ход... или люк... я не знаю... а открываться он должен...
  - Так где же он спрятан?
  - Там, я думаю, где можно достать, но невозможно выкопать. К тому же, мы не знаем, что мы ищем.
  - Как что? Клад.
  - Слишком много наворотов. Слишком все связано в клубок. Идеи, князь, храм, Третий Рим. Я думаю, тут что-то больше, чем золото.
  Саша подхватил меня на руки.
  - Да ладно тебе, до кровати я дойду. Ты ведь останешься?
  - Ты хочешь? - голос его дрогнул. Руки тоже. Он остановился и странно посмотрел мне в глаза.
  Я вдруг поняла, что смысл моего вопроса немного не тот, что мне хотелось. Он сделал решительный шаг в комнату, к дивану. Нежно, как драгоценность, он положил меня туда, где сегодня я провела ночь, думая, что жить уже не стоит, не имеет смысла, без всякой надежды на будущее.
  Александр склонился ко мне, прямо гладя мне в глаза. Черная глубина их жгла, его желание заражало. Или во мне играли гормоны, скопившиеся за столько лет небытия. Надежд не прибавилось, смысл был утерян, но я еще была живая, ожившая, кровь струилась по моим жилам не благодаря капельнице, а сама, толчками пробивая себе дорогу к сердцу, чтобы снова и снова получить удар, подвластный какой-то неведомой внешней силе, наверняка разумной, следующей своей логике, своей, но общей для всех, логике космического разума.
  Его пальцы, сильные и толстые, оказались нежными и внимательными. Пуговица за пуговицей, он расстегнул надетую мной утром блузку.
  Темнота комнаты плыла, то ли от возбуждения, то ли от проносившихся и освещавших ее машин.
  - Я люблю тебя, Сонька, глупый, глупый мой мышонок, я люблю тебя, - его шепот становился внятнее, хотя он зарывался в мои одежды все глубже и глубже.
  - Не надо, - пробормотала я. - Не говори ничего лучше.
  Моя узкая ладонь не прикрывала даже трети его лапищи. Я не держала ее, не пыталась его остановить. Мне не было стыдно моей худобы. Он так неосязаемо прикасался к моим косточкам, что я не заметила, как рубашка была расстегнута, и голые соски оказались на холоде.
  - Я давно тебя любил. Но у тебя был Митька. Поэтому Я не лез со своей любовью.
  - А с любовью разве лезут? - я резко встала, так удивили меня эти слова.
  - А разве нет? Если она тебе не нужна?
  - Это когда дышат в затылок. А когда любят, просто любят, просто так, и счастливы, потому что тот, кого любишь, улыбается.
  - Что же ты Митьку так не любишь? Может, он счастлив? Может, он улыбается рядом с Настькой и Игорюшкой.
  Я встала. Боль вернулась. Нет, я не так сказала. Она не вернулась. Боль никуда и не уходила. Она просто стояла рядом, как бы наблюдая, смогу ли я хоть на минуту забыть о ней, что она вот тут, рядом.
  Боксер все еще был на коленях перед диваном, в той же позе, в какой он раздевал меня. Я покачнулась, и его сильные руки, как тиски, сжали мои колени.
  - Ааа, - стон вырвался у меня вне моего желания и вне моего сознания. Ноги стали свинцовыми, они не могли ни сесть, ни сделать шаг. Колени обострились в ожидании новых прикосновений, они ждали их, молили о них, звали их. Руки скользнули вверх. Еще несколько нежных прикосновений, и я осталась голая посреди комнаты, не в силах ничего произнести, для того, чтобы закончить, или одобрить все происходящее. Александр поднялся, медленно проводя и поглаживая пальцами мой голый живот, бедра, грудь, вернее то, что от нее осталось. Он не стал трогать мой шрам, понимая, что это отвлечет меня от того, во что я быстро погружалась, утопая, и уже не в силах вытащить себя, хотя бы за волосы, потому что утонула в желании вместе с головой. Он обнял меня и обхватил сзади, прижавшись к спине моей всем своим телом и согревая меня. Он все еще ждал слова, или знака, конкретно говорящего - да, или нет. Но я застыла, все отдав его воле. Я не хотела ничего решать, я не хотела даже думать. Все растворилось. Его дыхание, как он его не сдерживал - участилось. Руки его напряглись, он повернул меня к себе лицом и поднял на руки. Это не стоило ему никаких усилий. В темноте он пытался разглядеть меня, хоть какой-то ответ на свои действия.
  Да что же, подумала я. Неужели я откажусь от жизни, от жизни вне Митькиной, я хочу жить, я хочу чувствовать и ощущать! Я не хочу умирать снова, и снова, теперь уже по собственной воле.
  Я вскинула руки и обняла боксера за шею. Моя грудь вплотную прижалась к чужому телу, я снова задохнулась в сладкой истоме, вливавшейся в меня сквозь соски. Его губы уже искали мои. Он с силой раздвинул мои и язык вонзился мне в рот, предвкушая другое движение, и другое проникновение. Он поставил меня и, не сводя с меня темных глаз, разделся, придерживая меня одной рукой, как бы страхуясь, на случай моего исчезновения. Даже не пытаясь положить меня на кровать, он поднял меня и обхватил за бедра. Я раздвинула ноги и тут же почувствовала то, что уже давно хотела почувствовать. Его сильные руки качали меня, как ребенка. Он то углублялся, то освобождался от моей плоти. Я покусывала его шею, ухо, карябала его спину, пытаясь придать качающим меня волнам нужный ритм. Финальные судороги заставили меня сильнее прижаться к его животу, проникая внутрь тайны простого наслаждения.
  
  ГЛАВА 15
  
  - Понимаешь, каждое действие необратимо. Не в том плане, что оно необратимо по своими последствиям. А в том, что в мозгу произошли реакции, и твой мозг получил определенное развитие. Которое уже... все... рефлекс. И ты, либо можешь дальше жить. Либо нет.
  - Да слышал я уже это. Ерунду ты, дед, говоришь. А думать, вот, если ты только думаешь - то что? Реакция не идет?
  - Идет, конечно. Но имеет смысл что-то сделать и получить, соответственно, по серьгам, если дума становится навязчивой идеей.
  - Ну ты еще "Преступление и наказание" вспомни.
  - Ну и вспомню... парень твой сумасшедшим уже с этой старухой стал. Он хотел ее убить, и больше ничего не мог ни думать, ни делать. А убив, он получил наказание. И, тем самым, вырабатывался условный рефлекс... - сделав жуть... - получи минус... - плохая собака, плохая собака. Понимаешь? Он может дальше жить. И со временем сможет думать о чем-то другом, не только о том, чтобы убить.
  Дмитрий сидел снова у деда. Большая бутылка коньяка не на шутку разговорила его. Похоже, он был не так уж и прост, этот дед, либо сам Дмитрий был уже слишком пьян.
  - Что же ты, дед, оправдываешь Раскольникова?
  - Дело не в оправданиях. Дело в наказании.
  - Причем здесь наказание?
  - Оно должно быть достаточным, достаточным, чтобы человек снова не пошел и не убил.
  - Погоди, ты хочешь сказать, что тот, кто наехал на Соньку, может снова убить?
  - Ну ты тупой, но иногда схватываешь мысль!
  На столе, обильной рукой расставленные, стояли соленые огурчики, картошечка в мундирах, грибочки, капусточка с луком. Рядышком, прямо на прозрачном целлофановом пакете, была порублена крупными неровными кусками сырокопченая колбаса.
  - Колбасу вот ты зря принес, у меня зубов нет, - дед смешно слюнявя и напрягаясь, пытался разжевать кусок колбаски. - Но вкусно-то до чего же. Вот это я понимаю - жизнь!
  - А что, дед, ты хоть иногда просыхаешь?
  - А как же! Печень, почки и другие внутренние органы хотят сердечно поблагодарить головной мозг за великодушно предоставленный 48 часовой перерыв в употреблении спиртных напитков, и просят поставить какую-нибудь веселую песню.
  - А что, дед, небось мечтаешь собраться тут во дворе, на лавочке и побухать дешевого пивка под гитару, костер, вспомнив родину мать и сладкий коммунизм?
  - Собраться? Да я и так не разобран еще.
  - Ну, я не то имел в виду.
  - А ты думал, что это моя единственная мечта? Думаешь, я не мечтаю, как всякий придурок, о яхте? Море, солнце, девочках?
  - А что, яхты только у придурков что ль?
  - Думаю... да. Какой дурак польстится болтаться на воде? - Василич подхватил картошечку. Аккуратно стал очищать ее от шкурки. - В скуке-горести.
  - Большинство населения этой планеты, дед. Ты хоть на яхте катался когда-нибудь?
  - Ответ очевиден, - дед так запрокинул стакан, что все его содержимое ушло в глотку.
  - Ну ты, дед, это же коньяк. Не водка.
  - Скукота, я думаю.
  - Надо яхту со своим бассейном, домашним кинотеатром, баром, рестораном, несколькими спальнями.
  - Я вот что тебе скажу. Мы живем во вселенной, где существует закон сохранения. У кого много - значит - у кого-то нет ничего. Где зашкаливают развлечения, значит, в другом конце нет даже хлеба. И все болит. Мы все взаимосвязаны.
  - К чему ты это?
  - К тому, дурачок, что бар у нас с тобой и так есть, больше, чем одну кровать, я не покрою, не знаю, как ты, но мне одного сундука хватит, домашний кинотеатр, ну неплохо, да, а бар, да что бар, у нас есть бутылка, магазин внизу, чем тебе не бар?
  - Дед, тебя трудно воспитывать. У тебя нет вкуса к жизни.
  - Сицилийская мафия что ль? Имей в виду, я сам всегда хотел работать с милицией... например, сутенером....
  - У лукоморья дуб трухлявый. Цепь бутафорская на нем. Облезлый кот не на халяву. Там ночью шастает и днем. Нальют сто грамм - куплет замочит, под закусь - врежет анекдот. Там чудеса, там леший дрочит. Русалка на ветвях дает.
  Дмитрий раскачивался и распевал куплеты студенческой песенки.
  - Если не можешь получать удовольствие от того, что имеешь, никогда не получишь его от того, что, по-твоему мнению, доставило бы удовольствие.
  - Это что, карма такая? Глупости все это, на мой взгляд. Противоречит гедонизму в корне. А гедонизм, пусть слово и так себе, но явление регулярное.
  - Слушай, детка, нельзя работать только за бабки, или только ради удовольствия.
  - Давай сменим тему, а? И не называй меня - детка. Так что тема официально закрыта.
  - Тогда я запрещаю называть меня дедка. Я тебе не дед. А что так? Ты что - драг дилер?
  - Я не хочу об этом говорить. Ты просто гоблин какой-то.
  - Нет, я орк. А орки - это эльфы после отсидки. Ты вот что, расскажи-ка мне милый, что ты нашел там. Хватит тут темы закрывать. Думаешь, от того, что выпьешь побольше - картина мира прояснится?
  - Дед, как правильно сказать статосрат, или сратостат?
  - Хватит, говори давай.
  - Нет, дед, все в жизни фигня. Пчелы дед, тоже фигня, но их много.
  - Ты что, нашел убийцу?
  - Я не знаю, но что-то я нашел.
  - Что молчишь? Иль сказать вслух боишься?
  - Боюсь.
  - Показывай, что нашел.
  Дмитрий налил себе коньяка, задумчиво подержал стакан перед глазами. Встал и вылил все в раковину. Жест сопровождался громким оханьем деда.
  - Вот.
  Дмитрий сунул руку в джинсы. Помедлил. Мобильный телефон появился рядом с опустевшим стаканом.
  - Жесть, - протянул дед.
  Хохот был неожиданным. Дмитрий не мог остановиться.
  - Дед, где ты этого нахватался. Что жесть-то?
  - Ну что? Это что за мобильник-то?
  - Я его ей подарил. Три года назад.
  - И?
  - Нашел его в квартире родителей моей жены. Она ее убила, - дед поперхнулся при этих словах.
  - Не заговаривайся. Сонька жива.
  - Нас убила. Нас-то больше нет.
  - Ну, короче, ты нашел этот мобильник в квартире своей жены? Где он лежал? Почему думаешь, что это твой, тот самый мобильник?
  - Да что ты, дед! - Дмитрий даже вскочил. - Да ты сам посмотри! Тут в углу нацарапано.
  - Где, где, не вижу, - очки водрузились на огромный и опухший нос старика. - Что нацарапано?
  - Ничего, просто нацарапано. Я нацарапал. Просто так. Я сказал, вот тебе моя подпись, и писать я не умею... крестик поставлю, и царапнул.
  - Боже мой, а говорят, что человечество умнеет! - он пригляделся в уголок телефона. - Ну вижу, правда, крестик. Царапина какая-то. Может, это и крестик.
  Дед внимательно рассматривал телефон. Он снял очки и стал оглядывать миллиметр за миллиметром.
  - Дед, сиесай насмотрелся? Может, у тебя и тампончик есть с вишневой водой? На кровь проверить?
  - Ты проверял сим карту? Там есть что-нибудь?
  - За кого ты меня держишь? Это она, она убила.
  - Я видел мужика.
  - Ну наняла кого-то, не сама сбивала. Наняла кого-то, вон полно деклассированных, за тысячу мать родную убьют.
  - Сразу видно, что ты не знаешь, как работают наемные убийцы.
  - А ты знаешь.
  - Наемником, мальчик, можно стать только после того, как ты себя проявил, убив несколько человек, никем не заказанных, на выбор, и сделать это так, чтобы тебя не поймали...
  - Причем всех с одного выстрела.
  - После чего тебе дают разрешение убивать под заказ. У тебя никогда не меняется приносчик заказов, он тот же - который приносит деньги.
  - Так я ж не о киллере для банкира...
  - Следовательно, они не бегают по городу с пистолетом. Наемники - профессиональные снайперы.
  Щелчок пальцев прозвучал вызывающе.
  - Дед, ты что... - из параллельного времени? Я тебе говорю на Соньку кто напал, а ты мне о наемниках. Ты мне еще расскажи, кто Кеннеди убил. Вернись на землю. Тут у нас такого и быть не может!
  - Сим карта где, без нее какие-то царапины ничего не значат. Мало ли, такой же телефон поцарапался.
  - Ладно, я порыщу там еще.
  - А может, тебе просто жену спросить?
  - А что мне делать, когда она мне ответит?
  - А ты не знаешь?
  - Представь себе, дед, не знаю.
  - Тогда чего спрашиваешь? Я за тебя твою жизнь не проживу. Иди домой, расти сына, живи. Чего ты строишь из себя? Чего ты хочешь? Понты одни, и больше ничего! В игры решил поиграть. Ролевые и общие.
  - Я хоть что-то для Сондры должен сделать?
  - Ну ты же ее бросил! Это, я думаю, не самое худшее! Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло!
  Скрипучий голос прервал кашель, хотя песня отлично получалась, даже похоже было на мелодию.
  - А может быть, даже самое лучшее, что ты мог сделать! - продолжил после кашля старик.
  - Хватит болтать, а ты-то откуда знаешь?
  - Догадаешься сам? Сам подумай, если ты думаешь сейчас, чтобы тебе такое сделать, то ты не задумываясь ушел бы от нее, если бы она и не попала в больницу, - дед выделил скрипучим голосом частицу "не". - Может быть, к той же, на которой ты сейчас женат. Но уже без всяких колебаний. Девка-то дура, подождала бы немного. Такие, как ты, долго не задерживаются.
  - Это почему?
  - А ты на себя в зеркало посмотри, красавчик!
  Кухня была тесновата, чтобы ходить тут из угла в угол. Дмитрий сел снова.
  - Что же делать?
  - Не тот вопрос. Главное - кто виноват? Улавливаешь?
  - Ладно, я пошел.
  - А ты включить не пробовал телефон?
  - Зачем? Там же сим карты нет... Думаешь... надо найти зарядное устройство. Может, у Сондры осталось?
  - Постой...
  Но в кухне уже никого не было.
  Дмитрий бежал к Сондре. В руках у него был телефон, который всплыл из того времени, когда все было так легко и просто. Легко было, правда, и совсем недавно. Три года назад было детство, а теперь он взрослый, у него семья. Семья, которую он никак не мог заставить себя снова увидеть. Нет, не так, он не мог и не хотел даже придти домой и поговорить. О чем? Да она скажет все, что угодно. Она же сказала уже, что убила Сондру. Что это она убила ее. Ну и... Что... верить? Нет? А как проверить? И что это за мобильник, так похожий на тот, что он тогда подарил. Откуда он взялся у Настьки в квартире? Да, дед прав, это не доказательство. Это абсолютная ерунда. У Настьки мог быть такой же телефон. Он же не встречался с ней тогда. Вернее видел, конечно, она часто крутилась рядом с Сонькой. Но разве он помнил какой у нее тогда был телефон? Он и ее-то тогда не замечал. Как же быстро все произошло. Как, правда, такое могло случиться? Почему он все забыл, все бросил, почему он перестал ездить к своей девушке и стал жить, стал спать с другой, женился?
  Жизнь не остановить. Кто мог его в этом упрекнуть? Никто. Одна Сондра. Но она не в счет. У нее еще плохо с головой. Она еще поймет, и не только простит. Она просто забыла его. Стоп. Как она его могла забыть. Нет. Не оттуда пляшем. Она просто в шоке. Да точно, она в шоке, что вот так, для нее слишком внезапно. Ну а что... Дмитрий представил себе, что вот он бы сейчас отключился, и бац, через три года проснулся бы, а у него никого нет, ни родителей, ни жены, никого. Он представил себе это так ясно, что повеселел. Ощущение свободы и молодости, независимости и начала так ярко и ощутимо овладело им, что... и тут он остановился.
  Из соседнего подъезда, где жила на пятом этаже его Сонька, выходил Александр. Он деловито шел к машине, своей машине, которая стояла тут же рядом, у подъезда. Видно было, что он провел тут ночь. Хотя, и что? Это тоже ничего не значило. Да что же, в конце концов, что имело значимость в его жизни?
  Ну к Сондре, во всяком случае, он уже не пойдет.
  
  ГЛАВА 16
  
  Александр в нерешительности стоял перед домом. Он не хотел будить малыша-племянника, но ему нужно было поговорить с Настей. Наконец, он решился и просто послал ей смску.
  Она выбежала и открыла ему входную дверь.
  - Хорошо, что не позвонил. Только уложила. Всю ночь колобродил. Живот, видимо, болел.
  - Ну ты хоть бы врачей вызывала.
  - Да, - тихо ответила сестра, видно было, что думает она не об этом.
  - Что, так и не появился?
  - Нет.
  - А родителям звонила?
  - Да свекровь сама звонила. Похоже, что Митьки у них нет.
  - Ну не переживай. Деться твоему все равно некуда.
  - Некуда! А где же он? Ночь где он провел?
  - Думаешь - в борделе?
  - Не знаю. Где?
  - У Соньки был я.
  Свист удивления был ответом.
  - Ну как коматозница? Не заросло?
  - Зачем так грубо?
  - А что я должна сказать?
  - Ну меня-то не ревнуй!. Я, может, охранял от Митьки.
  - Да ну? Ну, ну. А Митька-то где?
  - Ты знаешь, куда обычно уезжают уходящие жены и мужья... на дачу, на работу, у друга. Нашел, где переночевать. К родителям, естественно, не поехал. На фига ему тягомотину слушать. Старперскую.
  - Это было бы спокойнее.
  - Наоборот. Видишь. Он даже родителям не хочет ничего сообщать, значит, просто побесится и придет.
  - А Сонька? Что, правда живая?
  - Да.
  - Он к ней пойдет.
  - Я не пущу.
  - Да что ты можешь. Она его любит, он тоже. Вот не думала. И ведь все нормально. Семья, ребенок, сын, все есть. Почему, почему он ушел? Что вы все в ней нашли? Как так можно?
  - Ладно, Насть, вот скажи, кто у нас... чей комод, чье это зеркало у нас на даче? Ты не помнишь?
  - А, ты опять за свое.
  Они уже вошли в квартиру и тихонечко, стараясь не шуметь, прошли на кухню. Электрический чайник уютно зашумел на столике рядом с плитой. Не спрашивая, Настя насыпала две ложки растворимого кофе в большую белую чашку.
  - Я так устала. Стирка, готовка, стирка, готовка. Вы, мужики, этого не понимаете. Раз на работу не ходит жена, значит все. А каково это, - сидеть, привязанной, как заключенной.
  - Ты же со своим ребенком сидишь. Ладно, так ты не помнишь, чей это был комод?
  - Суханова.
  - Ну ты даешь. У нас мать с тобой какую фамилию носила?
  - Балакирева.
  - А остальные дядьки и тетки?
  - Сухановы.
  - Так вот, Сухановы они по деду.
  - По бабке.
  - Нет, по деду. Суханиха была его мать на деревне.
  - Да нет же, ты сама все перепутала. Это по женской линии.
  - Ну хватит, ты вообще по двору носился, когда бабка все это рассказывала. И вообще, у нас прапрадед, ну не родной, конечно, Арсений Суханов - он как раз Ново-Иерусалимский монастырь строил. Вот единственное, что я знаю.
  Александр встал. Он внимательно смотрел на Настю, стараясь уловить, не выдумывает ли она все это. Но сестра говорила вполне серьезно.
  - То есть, ты хочешь сказать, что Арсений Суханов, что тот, кто строил этот монастырь - в Ново-Иерусалиме - это наш какой-то там предок?
  - Ну да, по дедовой линии. Да ты в себе вообще? Нам же все детство бабка прожужжала о двух часовенках в деревне, о Суханихе.
  - Это я помню, да, а при чем здесь Новоиерусалим?
  - Ну так при том. Она же каждый раз чуть ли не вотчиной его называла. Вот мол... мы построили этот храм, наш он, он в Иерусалим ходил. Принес чертежи, и по ним и построили этот храм божий.
  - Она так говорила?
  - Ты вообще в детстве слушал иногда старших? Неужели я одна помню деда и бабку?
  - Но ведь Суханов, как ты говоришь, Арсений, он ведь, наверное, монахом был, иль там, священник, иль кто.
  - Ну и что?
  - Ну как что, потомки-то откуда?
  - Ты даешь. А что они в монахах с рождения оказывались? А братья, сестры, сами тоже женились.
  Телефонный звонок прервал поток воспоминаний.
  - Алло.
  Настя вся напряглась.
  - Нет, Дмитрия нет. Я не знаю, где он. Ну, то есть. Не знаю. Его телефон не отвечает. И на работе его нет. Хорошо.
  Трубка полетела прямо на пол.
  - Его нигде нет, и отец его ищет, там что-то стряслось. Можешь представить? Они там уже на ушах стоят. Но не знают, что он ушел из дома.
  - Да, да, - задумчиво произнес брат и пошел к двери.
  - Ты куда?
  - Я?
  Звонок в дверь заставил Настю вздрогнуть.
  - Да что ж такое-то. Только малыша спать уложила.
  Настя пошла сразу же в комнату, где должен был спать Игорек. Она знала, что это не муж. Он не стал бы звонить.
  На пороге стоял Макс.
  - Ты чего? Повадился. Ребенок же спит, а ты трезвонишь, как заведенный.
  Макс ввалился в прихожую.
  - Послушай, ты вроде говорил, что у тебя металлоискатель есть?
  - Ну есть.
  - Я думаю, сегодня надо нам сходить кое-куда с этим самым металлоискателем.
  - Далеко поход намечен?
  - Давай так, я тебе позвоню попозже. Новый Иерусалим.
  - Как скажешь.
  - А чего приходил то?
  - Узнать, Митька пришел, иль нет? Мне его родичи звонили. Ищут.
  В дверях комнаты появилась Настя с малышом. Мальчик вышагивал неуверенно, капризно наморщив носик и держась за мамину руку.
  - Что? - Настя замерла, настороженно всматриваясь в лицо брата. - Что-то с Митькой?
  - Да нет, успокойся. Иди, занимайся Игорем. Мы тут кое-что нашли.
  - Что нашли? Ты все об этой бумажке?
  - Ну да. Пока ничего не могу сказать. Все запутано. Мы с Сондрой пытаемся разгадать.
  - Опять Сондра. Да сколько можно. Она ненормальная.
  - Ладно, я пошел. Вы тут разбирайтесь, я тебе позвоню. Будь наготове.
  
  ГЛАВА 17
  
  Утро бледно упало на подушку. Все было как всегда. Я проснулась и первое, что увидела, - холодные краски осеннего рассвета. Октябрь. Этот месяц по московским понятиям, иной раз, вполне мог уже быть зимним. Как ни странно, живя в городе, я каждое утро могла наблюдать восход у самого горизонта. Дом стоял на холме, том самом, подумалось мне, где когда-то стоял лагерь тушинского вора. Вот тут, на этом самом месте, на самой горке, стоял шатер, иль что там у них было, избу, наверное, построили. И тут жила Марина Мнишек. И точно так же смотрела, как встает солнце.
  Перед моими окнами открывалась далекая перспектива на восток. Завод, со всеми своими цехами и трубами, простирался на большом пространстве, мешая застройкам, новым захватам жадных до московской земли строителям и хапугам.
  Связь времен четко прослеживалась осенью и весной, когда приходилось ходить прямо через пустырь, где не было ни асфальта, ни плит, ничего, что могло бы сохранить обувь чистой, и если повезет, сухой. То, что по плану архитекторов должно было служить связью с большим миром и вести из закоулков Комсомолки к метро, которое было не так уж и далеко, было узкой тропинкой тротуара и слишком близко соседствовало с лужами проезжей части, которые нещадно разбрызгивали проносившиеся машины, стремившиеся выскочить отсюда, из этой западни, на шоссе, и влиться в поток таких же, подобных им существ, занимающих несоответственно большое место на дороге.
  Я стряхнула с себя странные размышления о машинах. Наверное, это Ариадна вчера завела меня. Все это глупости. Главное теперь, выяснить, что это за шов.
  Я ни на минуту не сомневалась, что все, что говорила вчера Дна, было пустой, не значащей ничего болтовней. Ну мало ли что послышалось человеку. Я три года пролежала в больнице, и неделю в сознании, но ни слова не было сказано, куда и как делось содержание моего живота. Но срок же был небольшой. Скорее всего произошел выкидыш. При таких травмах это совершенно нормально. Мне даже в голову не пришло спросить, что стало со всем этим.
  Почистила зубы. Напротив меня во всю стену было зеркало. Подняв рубашку, я увидела этот шрам. Ну разве так режут? Ясно же, что это, наверняка травма. Откачивали кровь. Внутреннее кровоизлияние. Главное - не надеяться. Да на что надеяться-то? Что за бред. Я три года в коме, а мой ребенок жив и его, никого не спросив, отдали куда-то.
  - А кого они могли спросить-то? Дома лежала мертвая бабушка.
  Я передернула плечами. Если бы мне кто-то рассказал такое, я бы подумала, ну что за триллер, напридумывают же фантастических ужасов.
  Накинув халат, потихонечку поплелась на кухню. Александр ушел, но его записка лежала на столе, прикрывая банку кофе.
  - Скоро вернусь. Никуда не уходи. Я отвезу тебя к врачам.
  Итак, я осталась одна. Последнюю неделю я постоянно находилась в обществе неизвестно откуда возникших незнакомцев. Конечно, это все были хорошие люди.
  Я оказалось выдернутой из привычной среды, без бабушки, без любимого, без подруг, без института. Исчезли надежды на будущее, да и настоящее было странно и казалось туманным сном, где все происходит помимо моей воли и желания. Хотя все и посмеивались над моей головой, но я все же помнила, что случилось ночью между мной и Сашей. Не могу сказать, что я сознательно шла на этот шаг, тут не было осознанной воли и стремления к близости. Наверное, и для боксера это было порывом, обычное дело, когда мужчина и женщина оказываются в непосредственной близости и... желание близости... Нет, не так. Вот голова... В непосредственном контакте, и желание стать еще ближе... Да звучит все это значительно более нелепее, чем происходит... В свете последних событий, последних для меня... Наверное это все так обычно и банально, раз Дмитрий считает это взрослой жизнью.
  Но для меня это был шаг к жизни. Я улыбнулась, вспомнив сильные руки великана, покачивающие мое тело, как на волнах. Одна рука прижимала меня к себе, другая... Да, было хорошо. Очень хорошо.
  Я пошла в ванну и встала под горячий душ. Закаляться я не собиралась, и, хотя движения давались мне с трудом, ощущения, чувственность, ароматы и запахи, желания и сознание возвращались ко мне в полном объеме. Обтеревшись пушистым полотенцем, я вдруг почувствовала дикий голод.
  Никуда не уходи, ну конечно, никуда не уходи. А кушать? Или он думает, я буду духом святым питаться. Медленно, но решительно я оделась и открыла дверь. Я уже закрывала ее за собой, когда вспомнила, что в магазины ходят с деньгами. По-другому там ничего не дают.
  Этот вопрос, как-то не приходил мне раньше в голову. Вот! Все-таки неплохие ребята со мной цацкаються, раз я до сих пор не вспомнила о деньгах!
  Я вернулась в квартиру и открыла шкаф. Отлично помня, что бабушка всегда копила деньги в сберегательной банке, я залезла в самую глубину стенного шкафа. Под платьями и пальто, кофточками и блузочками, под бабушкиными отрезами и обрезками, стояла сберегательная банка домашнего разлива. Вот они - свернутые в трубочку и стянутые резиночкой деньги.
  Хорошо, что за эти три года не было денежной реформы, подумала я и вытянула купюру. Денег было не много, я не стала пересчитывать, отлично зная бабушкины возможности. Но первое время с голоду я не умру. А там... пойду работать. Я же еще могу что-то делать, пусть даже в магазин. Я грамотная, умею считать и обращаться с компьютером.
  Я тихо шла. Моя деревянная палка успокаивающе постукивала, считая мои шаги. Суставы болели. Колени разучились сгибаться и разгибаться.
  Впереди я увидела дом Дмитрия. Его подъезд возник вдруг, прямо на моем пути. На мгновение глаза проделали со мной великолепный трюк. Я четко и в красках увидела, что Митька идет мне навстречу. Да, вот, дверь подъезда открывается, и он выходит; выходит, видит меня и радостно спешит ко мне, обнимает за талию и шепчет мне на ухо что-то нежное и тихое, что так возбуждало меня всегда. Иллюзия была такой осязаемой, я так четко видела и Митьку, и ощущала его руки, и слышала его слова, что в какой-то момент воздух перестал проходить в легкие. Я просто перестала дышать. В голове, не в сердце, в голове началась пульсация, кровь решила хлынуть прямо сюда, вся, что была. Я почувствовала, что сознание уходит от меня. Вместе с реальностью воображаемой картинки и ощущения близости стала надвигаться темнота, кровавая темень. Я покачнулась. Мгновенный страх, что я снова потеряю реал, и... уже не смогу вернуться, смешался с возбуждением. Я падала, и ничто не могло меня удержать. И тут я почувствовала чьи-то руки. Они подхватили меня, вцепились в меня, сделав мне больно, и тем самым, зацепили мое сознание на поверхности реала. Я медленно опустилась на землю, чуть припорошенную выпавшим за ночь снегом.
  - Стоять!
  Я оглянулась.
  - Куда это ты, красавица, отправилась? А?
  Я услышала голос Ариадны и удивилась. Передо мной появилось ее круглое лицо и рыжие волосы.
  - Ты собралась далеко? Уж не к любимому ли? Ну, вставай потихонечку. Вставай.
  Я оперлась на ее здоровое плечо и медленно поднялась, палка, опять же, тоже пригодилась.
  - Ну, - требовательно смотрела мне в глаза толстушка.
  - Да в магазин я пошла. Покушать, ты знаешь.
  - Еще как знаю! Я как раз к тебе и ехала, подумала, что люди, вышедшие из комы, обычно лопают за двоих. Пошли. Я оставила сумку у тебя в квартире. Ты знаешь, дверь неплохо было бы и запирать иногда.
  - А я не закрыла?
  - Нет, представь себе, нет! И о чем, дорогуша, думаешь?
  Я оглянулась на окно Митьки. Все было как тогда, в тот вечер, когда этой же дорогой я шла к нему на свидание, тоже мимо окон его квартиры. Только тогда они были темные, а теперь уже утро, и было непонятно, есть ли там кто-то.
  - Ну конечно есть. Даже если он ушел на работу, там его жена, и ребенок, - напомнила мне ситуацию Дна.
  - Об этом я не забываю.
  Странно, даже физическое удовлетворение, которое я получила сегодня ночью, не заглушило тоску и боль. Мне даже показалось, что то удовольствие, которое я испытала с Александром, сейчас усилило мои ощущения почти физических страданий от так осязаемо возникших воспоминаний.
  Мы потихонечку вернулись домой. Чайник быстро застрекотал, на сковородке плевалась маслом яичница с колбасой.
  - На вот, понюхай, - Днуха протянула мне тонко отрезанный кусок сырокопченой колбасы.
  - Ешь, и ни о чем не думай. Тебе поправляться надо, на ноги вставать. Ты посмотри. Ты же одна осталась.
  Она суетилась на кухне, уютно чувствуя себя тут, в этом заброшенном, запыленном жилище. Казалось, что была война, и все ушли на фронт, и некому и незачем было объявлять об этом. Все выглядело нежилым и брошенным.
  Но Ариадну это не смущало. Она нарезала колбасу, мыла помидоры и яблоки. Открывала банку красной икры.
  - Красную тебе купила. Черную нельзя есть, это зародыши.
  - А красная что - не зародыши что ль?
  - Зародыши, но рыба глупая это, за зародыши не считается.
  Я сидела на кухне, и чувствовала, что земля уходит у меня из под ног. Значит, это иллюзия была вчера, когда я на минуту забыла о Митьке. Впрочем, и не забыла, просто перестала думать вообще.
  - Три года разлуки это срок, - посмотрела на меня итальянка. - В общем-то, он ничем тебе не обязан. Все правильно, никто не виноват.
  Небольшая пауза заполнилась щелчком вскипевшего чайника и звяканьем чашек.
  - Ты к нему что ль шла?
  - Да нет же, я в магазин шла.
  - А думала о нем?
  - Да.
  - Ну понятно, я понимаю, ты не думай.
  - Знаешь, это пройдет когда-нибудь? А?
  - Что?
  - Ну, знаешь... когда земля из под ног уходит от тоски и бессилия что-либо изменить.
  - Не знаю. У меня такого не было. Я слава богу, не влюблялась. Не думай об этом. Забей. На вот, ешь. Петька сегодня пошел на работу. Так что должен узнать что-нибудь о детях твоих.
  - Не верится мне в это все.
  - Тебе надо учиться вышивать крестиком. На тех окнах надо поставить крест.
  Дверь в коридоре распахнулась, и все его пространство занял Александр.
  - Ну, как вкусно пахнет. Я тоже лопать принес. А тут Днуха. Вовремя.
  - Ты что же это, не закупил сюда еду вчера?
  - А ты знаешь, сколько было времени вчера? Я вот проснулся и сразу пошёл за едой.
  - Долго же ты ходил... за едой.
  - Ладно, поехали в больницу, потом поедем в Новоиерусалим. Разведать, что там вообще и где.
  - Ну я с вами, не против? Буду присматривать за коматознцией.
  - И в больницу пойдешь?
  - Нет, к этим жуликам не пойду, в машине вас подожду.
  - В какой машине? Ты что купила уже?
  - Мальчик, если я вам скажу, что я нищая, у меня нет машины, я невоспитанная и ругаюсь матом, шизофреничка, неврастеничка, астматичка, ковыряюсь в носу, у меня перхоть, мандавошки, глисты, триппер, что я замужем, у меня восемь человек детей, я постоянно ношу грязные трусы, не мою шею, хожу в свитере с грязными рукавами, и дырявых ботинках, имею судимость, у меня различные тики, эпилептические припадки, лунатизм, я пью, пускаю слюни, плюю повсюду, нюхаю клей, бензин, пятновыводитель, храплю...
  - Ничего себе, ну и тирада...
  - Скриплю зубами, ковыряюсь ногтями в зубах, мне не нравится Достоевский, ненавижу музыку, терпеть не могу танцевать, пишу с ошибками, у меня потные руки, постоянно течет из носа
  - Да ладно.
  - Я хочу, чтобы началась война, и тогда я стану предателем, я лентяйка, воришка, зоофилка, у меня воняет изо рта, у меня темные мысли и садистские наклонности, я рассказываю друзьям подробности своих интимных отношений.
  - Да все рассказывают.
  - Вы согласитесь, молодой человек, со мной ехать в Новоиерусалим?
  - Днуха, ну уже спросить ничего нельзя...
  - Так ты посадишь меня в свою машину?
  - Ладно, ребята, по коням, день сегодня...
  - А что с днем?
  - Я думаю, мы сегодня найдем то, что ищем.
  - Надежды, чувства, эмоции и прочее.
  Я села рядом с Дной на заднее сидение.
  - Все это напрасное... и лишнее.
  - А что?
  - Единственное для нас спасение, кстати, ты не боишься, что со мной придется делиться кладом?
  - Мы сейчас еще одного кладоискателя возьмем. Он за приборчиком побежал. Команду соберем.
  - Это правильно, единственное для нас спасение, - Днуша тряхнула рыжими волосами. - Это существовать по образу и подобию китайцев, ибо они прогрессируют именно так, как должны... - она поправила мне воротник куртки. Шарфик плотно обтягивал мою шею. - Они не существуют как личности, а только служат на благо общей системы.
  - И когда ты это поняла? - Александр оглянулся и подмигнул мне.
  - Да я многое поняла, когда месяц назад нажралась водки, как, например, то, что мы все никчемны и являемся экспериментом инопланетян, и скоро всех нас не станет, ибо мы не выполняем обязанности, назначенные нам, подаваясь в веру, религию. Вы никогда не задумывались над некими феноменами, которые полностью опровергают объяснения эволюции, но их умалчивают, чтобы не вызывать панику.
  - Ты сегодня что, Говорухиным работаешь?
  - Да нет, я просто подумала, ты знаешь. Когда я увидела, что наша коматозница падает, я подумала, вот так упадет, и опять в кому, что делать будем? Я лучше поболтаю. Думаю, ей нужно как можно больше внешних раздражителей.
  - Да сегодня будут вам раздражители. Гарантирую.
  Больница встретила меня пустотой коридоров. Кабинет глав врача тоже был пуст. Невольно я вспомнила о похождениях Ариадны. Но ждать и искать мне не пришлось.
  - А, уже ходишь одна, без сопровождения?
  Алик Витальевич появился внезапно, как привидение. Хотя, я никогда не видела, как появляются привидения, может этому предшествуют какие-нибудь звуки, шипение, пар, туман, холод. Тут ничего этого не было. Просто тихий голос за спиной, заставивший меня вздрогнуть.
  - Ты чего пришла? Что-то не так? Хочешь еще в этой палате полежать? Так мы тебя не гнали. Сама ушла.
  Да, встреча была явно не дружественной.
  - Алик Витальевич, дело в том, я хочу узнать, что это за шрам?
  Без всякого стеснения, как человек давно и тяжело больной, я расстегнула джинсы и опустила их на животе, показывая доктору нужное место.
  - Спрашиваешь? А сама что? Забыла?
  Я с удивлением посмотрела на врача. Странно все-таки он разговаривает. Почему он думает, что я должна помнить откуда мой шрам.
  - Так получилось док, я была в коме. На случай, если вы тоже чего-то не помните.
  - Тебя, вроде, машина сбила, или поезд переехал?
  Мне вдруг пришло в голову, что врач мог смениться, и тот, кто меня оперировал, или лечил, давно уже мог перебраться в другое место, или даже в мир иной. А этот, новенький с иголочки, и знать ничего не знает, откуда я взялась и зачем тут так долго лежала.
  - А дайте мне историю болезни, - я вдруг вспомнила, что раз была болезнь, наверняка есть и история.
  - Это вряд ли. Мы такие вещи не раздаем направо и налево.
  - Но, док, мне нужно, я хочу пойти в клинку платную, чтобы там пройти курс реабилитации и полного выздоровления. Что же я приду, и на пальцах буду докторам объяснять, что со мной было и как?
  - Послушайте, дорогуша, вы уже вполне реабилитированы. Вы даже врать научились сходу. Сбегать без выписки, врать без необходимости. То к вам ни одна живая душа не приходит за три года, то вы пойдете в платную клинику? Где, как говорится, деньги, Зин?
  - Мне дает любимый, - снова соврала я, ну ничего не могла с собой поделать.
  - После комы организм обезвоживается, и, как минимум, необходимо 2 месяца реабилитации. Надо учиться заново ходить, а не то что трахаться. А вы сбежали. Что теперь вы от меня хотите?
  Чего-то я не понимала. Наверное, мне правда с головой что-то делать надо.
  - Тогда объясните, откуда у меня этот шрам?
  - У вас было внутреннее кровоизлияние в брюшную полость. Вас это устраивает? Кровь нужно было... да что я вам объясняю.
  - Да ничего хорошего, док. Выписку мне дайте из моей карты. Это ведь можно седлать?
  - Хорошо, я подумаю в этом направлении, приходите завтра.
  - Док, а я не родила у вас тут близ... - я запнулась, мне вдруг показалось, что звучит все это дико глупо и фантастично. Мысль, что меня отсюда прямым ходом увезут в сумасшедший дом, заставила меня замолчать.
  - Док, я у вас никого не родила?
  Я договорила эту фразу, хотя и было очень стыдно озвучивать это. Да, какая разница, как я буду выглядеть. Что мне этот доктор? Мне почему-то пришел на ум детектив Пуаро, смело обвинявший любых подозреваемых в любых преступлениях. Ведь это так сложно в лицо сказать, что вы мразь украл, или убил и должен вот сейчас, немедленно признаться во всем! Реальный Пуаро наверняка имел бы толпу врагов и слыл бы сумасшедшим.
  А вдруг, у меня где-то ходит малыш, без мамы, сидит в отказниках, или в доме ребенка, или, что у нас сейчас существует для сирот.
  - Девушка, вам и правда нужно все-таки курс, хоть какой никакой.
  - Но, док, - он повернулся к двери своего кабинета, и я буквально схватила его за хлястик халата. - Док, но ведь я была в коме. Вы могли его куда-то, кому-то отдать. Кому? Скажите, док. Я же мать, это лучше, чем чужие люди.
  - Вы думаете? А ваша мать где? Я ни разу не видел ее за все время вашего тут пребывания.
  - Моя бабушка умерла.
  - Какое совпадение!
  - Док, кому вы отдали моего ребенка?
  - Мне вызвать охрану? Приходите завтра, и сюда не поднимайтесь. Я все оставлю для вас внизу, в приемном отделении. До свиданья, и лечите голову.
  Он хлопнул дверью перед моим носом.
  - Ну что? - Дна ждала меня у машины.
  - Ничего. Даже историю болезни не дал.
  - А про шрам?
  - От травмы. Оперировали брюшную полсть. Но завтра обещал выписку дать.
  Дна уже манипулировала мобильником.
  - "Хирург", выйди-ка, мальчик. Мы тут у входа, немного отъедем к воротам, чтоб тебе не светиться перед камерами охраны.
  - Тихо в лесу, - запела она, усаживаясь в машину. - Только не спит барсук. Уши свои он повесил на сук и тихо танцует вокруг.
  - На кого, говоришь, повесил? - хохотнул Александр.
  - Да на сук... но это не главное... главное, что ухи... Нужно было мне с тобой пойти, и чего я не пошла. Подумала, что тебе они лучше скажут, а я-то уже успела тут поругаться.
  - Может, мне нужно было пойти?
  Машина отъехала от центральных ворот больницы и свернула в переулок, в тень одной из аллей разбитого тут парка.
  Петька выбежал к нам без халата, в свитере и крутке нараспашку. Быстро нырнув в машину, он махнул рукой.
  - Ну что?
  - Ничего, голубчик, без взлетов. Ничего ей не сказали, придерживаясь официальной версии шрамирования во время аварии. Ты отпросился?
  - То есть, дырку от бублика вам подсунули?
  - Ну не совсем бублика, завтра все же выписку из медкарты обещали. Скорее сушку.
  - Сушка тоже бублик, только семимесячный.
  - А если ребенок был семимесячный и умер? И они не хотят ее расстраивать?
  - Думай о человеке самое худшее и ты никогда не ошибешься.
  - А вы что, за кладом?
  - Да, едем за кладом, или развлекаться, не важно.
  - А тебе что удалось узнать?
  - Нет, девочки, после такого вазелина вам уже не светит что-либо узнать тут, или утащить. Они, похоже, сами тащатся.
  - Ну и жаргон у тебя, медик.
  - Давай, боксер, ты ему пояснишь, откуда берется грамотность, а я научу материться. У меня второе лучше получается.
  - А откуда она берется?
  - У меня тройка по русскому была, - мотнул головой Саша.
  - Понятия не имею. Ты ж у нас тут красноречив, как Цицерон. Если б я знала, я сама б и рассказала.
  - Давай лучше сразу научим его материться?
  - Так сказать - с места в карьер...
  - С корабля на бал...
  - С возу...
  - Все-таки непонятен мне женский мозг.... Ну чего ты, Ариадна, видишь криминал там, где его и быть не может.
  Пауза, которая возникла в этой перепалке, вовсе не говорила, что Днушке нечего было ответить. Она расстегивала свою новую, черную куртку и разматывала шарфик. В теплой одежде и шарфе она казалась почти колобком.
  - А вот тут ты не прав, - "хирург" достал из кармана листы, свернутые в четыре раза. - Вот ваши листочки. Вы знаете, что я нашел?
  - Что?
  - Что, что! Все они мертвы! Весь список!
  - Ну и что? Это же больница. И вообще, человек смертен.
  - Смертен, но это были практически здоровые люди. Максимум, что они могли провести в нашей больнице - день-два. А застряли тут, в морге навсегда. Все они или лежали в морге, или еще лежат.
  - Неслабо подлечились.
  - Тогда, если у меня правда был ребенок, может, он тоже умер?
  - Да успокойся ты, давай не будем торопиться. Нужно все разведать как следует!
  Мы выехали на Волоколамку. Как и предполагалась, к нам присоединился Макс. Я не знала этого парня. Александр представил его как своего старого друга, школьного.
  - Учились вместе. Будет клад шуровать металлоискателем.
  Небольшой, лысоватый, со светлыми волосами и длинным, почти до губ носом, он смешно разговаривал, шевеля усами, полностью прикрывавшими верхнюю губу.
  Они закинули мешки и сумки назад, в багажник.
  Петька пересел к нам. Учитывая мой и его ничтожный вес, мы вполне сходили за одного человека.
  Разговор завис, вопросов было много, ответ пока только один - мертвый. Вернее, - мертвецы. Я молчала, берегла силы, да и Ариадна вполне ориентировалась. Кажется, она не могла упустить ни единого варианта развития, или возможного развития событий.
  - Пока она была в коме, ее могли использовать как суррогатную мать для биологических экспериментов с геномодифицированными детьми.
  Громкий хохот "хирурга" вызвал резкое движение толстушки. Она шлепнула его по худому колену.
  - Нечего ржать. Ты вообще ничего не поминаешь!
  - Скорее всего просто продали ребенка, - внезапно прозвучавший голос Александра заставил меня вздрогнуть. Было сюрпризом, что он все-таки допускал возможность, что у меня был ребенок. Версия Дны обрастала мясом размышлений.
  - Может, это вообще был не ребенок этого, что к нам приходил, - Петр так сроднился со мной, что выразился именно так, и я это заметила. Теплое чувство, что я не одна, заставило меня улыбнуться.
  - Ты еще скажи, что ее тело сдавали для секс услуг. А главврач - это этот, как его, сутенер. А Сонька была любимой шлюхой клиентов. "Убить Билла" - хороший фильм. Но неубедительный.
  - А что, почему нет?
  - О чем речь? - Макс обернулся к нам. Видно было, что мысли его где-то далеко от этой машины и нас, ее пассажиров.
  - Тебе нужно делать что-то с релевантностью и ингибированием пуберантных стремлений.
  - Черт возьми, а это что такое?
  - Половое созревание. У Соньки на животе шрам.
  - И что у нее с животом? Я не понял.
  - То же, что и с головой. Выращивание клеща.
  - Послушай, а может, они кесарили, потому что, ну, ребенок пострадал при аварии, и они его вытаскивали? - Саша даже обернулся.
  - При маленьких сроках не кесарят. Кесарят только взрослого младенца. Которого другим путем не вытащить. И кроме того, он был живой, потому что мертвых бы вытащили по кускам, через другое отверстие.
  - Ну и жуть. Какие жуткие вещи вы говорите.
  - Ей память стерли, перепрограммировали электрошоком, синтетический наркотик, гипноз, а подсознание работает. Идут воспоминания о докомовом периоде.
  - Ага, ускорение регенерации, повышение иммунитета.
  - Программа стирания памяти не полностью сработала.
  - Я вижу, вы развлекаетесь вовсю.
  - А ты черный археолог? С металлоискателем?
  - Ну не моя основная работа.
  - Петька, ты несерьезен. Тут правда что-то происходит. Ты же сам говорил, сам только что сказал, что весь список мертвый. И умереть они сами от своих ран не могли.
  - А может, это пересадка органов? А в ее случае, при зародышевом развитии у младенца определенные органы модифицируют, ну там чтоб печень и почки помощней были, типа, чтоб наркоту перерабатывали вчистую, без рецидивов.
  - Давай, все-таки, Петь, у тебя что в голове, то и на языке. А в голове у тебя пусто.
  - Зря ты так, Дна. Органы может купить кто угодно. Кто имеет связи и с криминалом, и с медициной, и со спецслужбами. Их вообще могли продавать на вывоз из страны.
  - Да как бы они их вывезли?
  - Спецслужбы имеют свой коридор, воспользовались служебным положением.
  - Да что вы спорите. Органы могут купить наркоманы из шоу бизнеса, посадившие свои на наркоте.
  - А кто там наркоман?
  - Ты как дите малое и неразумное... попала в мир сказок. Человек тебе реальные вещи толкует, а ты как в подвале жила. Да тот же Бобров и Фарисеев. Им что, им проще один раз в 10 лет поменять печень.
  - Да перестаньте вы... такие... я не знаю. Врачи у нас наблюдающие. Я точно знаю. Что они могут заменить? Ничего. Это вообще все теоретики, которые знают как лечить, но сами не пробовали.
  - Ладно археолог. Ты сказал свое слово.
  - Его слово еще впереди.
  - А стволовые клетки? Забыли?
  - Мы что, решили все перебрать?
  - Нет, мы должны хоть как-то представить себе фронт работ. Нам же нужно разобраться. Или ты хочешь наплевать?
  - Может, зря я оттуда убежала? Узнала бы все.
  - Ага, или трупом еще одним лежала бы уже.
  - Если так, у них была возможность это сделать сто раз. И подозрений не было бы.
  - Идиотка все ж. Или кома так действует. Тебе Петька что сказал? Что это здоровые практически люди в морге. А у тебя мозг в отрубе. Мозг в отрубе, - повторила Дна и замолчала. - Мозг в отключке был!
  - А что - со стволовыми клетками - отличная гипотеза, - все-таки Петр не мог воспринимать все это серьезно. Он хихикал и его настрой передавался остальным, кроме Днушки, которую, казалось, ничто не могло сбить с пути подозрений.
  - Но стволовые клетки берут у абортируемого материала.
  - А тут целый младенец. Его могли целиком на стволовые клетки пустить.
  За окном проносились деревни. Голые деревья, успокоенная и мертвая природа никак не участвовала в этом разговоре. Все это в пору было услышать в каком-то триллере.
  - Все это слова. Кто-нибудь из вас обладает достаточной подготовкой, чтобы пойти разобраться в том, что происходит в больнице?
  - Послушайте, отвези меня, Саш, к акушерке. Я не хочу с вами ехать.
  - Да ладно тебе, Сонька, успокойся. Завтра он тебе даст выписку из истории, и уже с ней пойдем к акушеру. В гинекологию. Всем, кому сможем, покажем твой шов. Это уже будет улика. Ты понимаешь? Их ложь, это улика. А что ты знаешь о стволовых клетках?
  - А ты не знаешь?
  - Ребята, это те клетки, которые подкалывают Ющенко, чтоб он так выглядел?
  - А что Ющенко? Он теперь может пить молдавское вино сколько пузо вместит. И не думать о коже лица. Хуже-то не будет. А будет - никто не заметит.
  Все дружно рассмеялись.
  За окном открывался вид, который даже без чьих-либо комментариев привлекал общее внимание.
  - Вот! Смотрите! - Александр вдруг заговорил как-то по другому. - Я из детства помню. Моя бабка все время говорила про этот Новоиерусалим. Она описывала это место, как самое красивое в своей жизни, захватывающе красивое.
  - Ну да, горка.
  - Да, точно, горка, она говорила, и внезапно, вдруг... такой золотой купол. Такая красота.
  - Видно, что описывать красоты не в ее круге профессиональной деятельности.
  - Да, и не в моем тоже.
  Машина бодро въехала в ответвление дороги к храму. Монастырь не выглядел оживленным. Ворота были закрыты. На площадке перед монастырской стеной стояла пара автобусов, ожидавших своих туристов.
  - Пошли, разведывать будем.
  - Да погоди ты. Дай нам, что там у вас было-то? Расскажи хоть, или рисунок дай. Сонька, ты можешь толком сказать, что вы нашли?
  - Значит, мы с Сашей думаем, что там под куполом церкви Воскресенского храма...
  - Так, готовые выводы нам не надо. Что там на плите?
  - Владимир святой, крестивший Русь, герб Марины Мнишек, схема Новоиерусалимского монастыря, и надпись. "Здесь вода останавливается". На латыни.
  - Так, ясно... И никакой схемы проезда...
  - А на схеме, вы все толком рассмотрели? Там нет отметки, крестика, галочки, хоть что-нибудь?
  - Ничего. С лупой все рассмотрели. И фольгу золотую сняли. И с обратной стороны фольгу рассмотрели.
  - Мда. И вы решили, что прямо по центру купола главного храма?
  - Да.
  - А вода тут при чем?
  - Ну... - замялась я. - Обтекает маковку купола...
  - Ясно... пошли.
  Небольшая дверь в центральных воротах пропускала тех немногочисленных посетителей, что приехали сюда в такую погоду. Киоск с книгами и альбомами музея, или монастыря, я даже не знаю, как точнее сказать, - не работал.
  Внутри вообще все было пусто. Подземная церковь Елены и Константана показывала свои купола из околостенного рва. Вход в нее был отдельно, справа. Недоуменно оглядываясь, мы спустились в подземную церковь. Все было отштукатурено, побелено. Ничего лишнего, никаких рычагов и выступов, которые бы могли быть повернуты, или что-то такое.
  - Куда же они все спрятали?
  - Туда, где можно найти, но нельзя раскопать.
  Мы поднялись наверх. Воскресенский собор и подземная церковь не сообщались, двери между ними была закрыты.
  - Да черт возьми, все же закрыто. Тут ничего не поймешь.
  Вход в Воскресенский собор был с другой стороны. Вот никогда не думала, что внешний вид может быть так обманчив. Роскошный купол, золотой громадиной протыкающий небо - внутри выглядел голо и заброшено. Все было перегорожено, храм практически был закрыт. Не было речи пройти внутрь и встать под купол в центре. Металлические решетки строго хранили не восстановленные развалины. И лишь в уголке, при входе, справа, у стеночки работала лавчонка, в которой продавались свечки, иконки и прочая мелочь в виде печатной продукции.
  - Мда, что сказать.
  - Не надо говорить.
  - Мне кажется, для клада подземная церковь выглядит более привлекательной.
  - Бабуль, - Дна хоть и не была итальянкой по крови, но всегда была готова собрать народ, или взойти на трибуну. На этот раз источником информации она выбрала стоящую за прилавком бабушку. - А что, бабуль, храм в 41 что ль разрушен был?
  - А вы в музей сходите. Там все фотки увидите. Ну вот этот Воскресенский соброр - да... без купола остался. Колокольню - тоже разрушили. Ее даже поднимать не стали. Вон там, с другой стороны увидите. А подземная церковь, бог сохранил, вроде как. - Она перекрестилась.- А что, уникальное строение, это же... копия истинного храма в Иерусалиме. Столько лет после войны прошло, а все никак не восстановят.
  - А что, ба, вот скажи, тут подземных ходов много нашли?
  - Безбожная вы молодежь. Вам бы все только клады искать, да крыс пугать.
  - Да ладно тебе, не поверю, что в такой махине подземных ходов не нашли.
  - Ну, директор музея говорит, что да мол, есть ходы, но кто ж туда пойдет-то? Да и как войти туда? Тут наземное-то восстановить не могут, а то, что построено для ради безопасности, - это слово особенно забавно прозвучало у бабушки в соседстве с "для" и "ради". Хотя она была права.
  - А что для безопасности раньше было сделано, так это же для историков, а не для веры.
  - Что же тут даже входа в подвал нет? Неужели не знаете, как в подвал войти?
  - Эка, родимые. Вам прежде, чем изыскания свои проводить, надо было литературу почитать. Вон, хоть, при входе, купите альбомчик, и храму помощь, и вам знание.
  Мы переглянулись. А ведь верно. Надо было хотя бы в интернете посмотреть.
  - Не мудри, бабушка. Не мог подвал взорваться, а стены остаться.
  - А я не мудрю. Белорусы намудрили. Они же строили тогда, если вы знаете.
  - Ну и что они намудрили?
  - Подклети нет.
  - Что значит - подклети нет?
  - Да то, милые дети, подклети нет - подвала нет.
  - А разве так можно?
  - Вот, смотрите сами.
  Она махнула рукой в сторону решетки, отделявшей храм от этого закутка. Действительно, там рядами лежали кирпичи, прямо на земле, - приготовленные, видимо, для складывания пола.
  - Спасибо, бабуль. Продай хоть нам пяток свечек. Поставим за твое здоровье.
  Мы снова оказались на улице.
  - Что, - разгадчики шарад, начитались кода да Винчи, теперь что? Купол есть, середина есть, - подвала нет. Копать что ль надо?
  - Облоооом, - протянул Саша и с сомнением посмотрел на меня, я пожала плечами. - Ну давайте сначала все проверим. Новоиерусалим - это сомнений не вызывает?
  - Нет, раз тут схема, план, значит это здесь, - Макс вступил в игру, и я с надеждой посмотрела на него, понимая, что он должен лучше понимать такие вопросы.
  - Дальше герб Марины Мнишек. Владимир - князь, который, - боксер снова кинул на меня выразительный взгляд. - И надпись.
  - Так - еще раз надпись нам прочти.
  - Здесь вода останавливается.
  - Здесь вода останавливается. Мда... Вода, речка. Истра. Может нужно идти к реке?
  - Тут еще источник есть святой воды, на задворках где-то - может там? У домика Никона?
  - Надо же, хоть кто-то посмотрел схему музея. Так, ребята, кашу не сваришь.
  Мы стояли на улице, около подземной церкви Елены и Константина. Узкий мостик перехода через ров постепенно заполнялся детьми. Они выходили из низкой двери, для чего сгибались, хотя очевидно было, что дверь пропустит их и так.
  - Вода останавливается. Ров, - я ткнула рукой в стену Воскресенского собора.
  - Что?
  - Ров, он же не всегда пустой, как сейчас. Он весной, возможно, водой наполнен. Ров. Вот посмотрите - ров.
  Все дружно посмотрели. Но не туда, куда призывала я посмотреть, активно махая руками, а посмотрели на меня.
  - Сонь, да успокойся ты.
  - Да вот же ров. Ты посмотри что тут, - я схватила Сашу за рукав и потащила к краю рва. - Ты видишь? Тут все цело. Смотри, камнями выложен.
  - Ну если из этих соображений.
  - Соединение старого и нового. Подземной церкви и собора. И ров. Вот тут вода останавливается. Вот тут, - я показала на стенку рва закруглявшуюся у начала Воскресенского собора.
  - Ну хорошо. Но почему именно тут?
  - Смотрите, тут есть более новые камни, они белее.
  - Я согласна с Сонькой. Если что-то есть, то искать надо тут во рве, вокруг копии древней церкви. По логике вещей, - поддержала меня неожиданно Дна.
  - Интересно девки пляшут. Логика у них своя.
  "Хирург" стоял, облокотившись на одну из тумб оградки вокруг старого рва.
  - Я чегой-то не понял, нет, ну компания хорошая, а как проверять-то будем?
  - Я все взял. Надо ночи ждать. Залезем сюда, и все проверим.
  - А что ты взял?
  - Шапочки маски, фонарики, спички, лопату, металлоискатель. На пять человек.
  - А шапочки, это какие? Как у бандитов?
  - Да.
  - Вот всегда хотел узнать, ну правда, любопытно просто. Откуда эти шапочки бандиты берут?
  - Дома вяжут. - Дна рассмеялась. - А сейчас-то куда? И как мы сюда попадем?
  - Попадем просто. У меня отмычка есть от таких вот ворот, не волнуйтесь, открою. А вот сейчас куда?
  - Да это не проблема. Поехали в Истру. Досидим до вечера.
  - Где?
  - Я знаю там отличное кафе. Называется "Маэстро". Кормят там суперно, а денег берут, как в обычном кафе.
  Я с сомнением посмотрела на ребят.
  - Да не сомневайся ты. Проверить-то эту версию нужно по-любому. К тому же... Других версий нет.
  - К тому же... - даже если бы были - война не оставила альтернативы.
  - Ну почему, есть еще эта подземная церковь.
  - Давайте подземную оставим на следующий этап. Туда и попасть сложно, и отштукатурена она заново. Если там и есть что-то - то это надо будет ломать зубилом, отбойным молотком, или что-то в этом духе. В древней постройке ходы скрывали обычным мурованием.
  - Ладно, Макс, ты дока. Ладно, поехали в Истру.
  Кафе оказалось совсем рядом, два поворота по улицам, пять минут езды от объекта наших вожделений. Оно и правда называлось "Маэстро". Само здание стояло в глубине небольшой площади, в центре которой, прямо у дороги, лицом к проезжающим машинам белела статуя - полуголая баба, вылезающая из ракушки.
  - Ничего себе, - Дна аж высунулась из окна. - Юмористы эти истринцы. Они что, себя римлянами вообразили? При чем здесь Венера Боттичелли?
  - Ну как же, Истра же.
  - Истра? И что?
  - Да у них вон там и вовсе Леонардо стоит, с картиной.
  - Где, - итальянка завертела головой.
  - Да ерунда все это. Я вчера в метро знаете какую рекламу видел? Купите фен, который не сушит", - "хирург" уже выбирался из машины и деловито оглядывался. - Жрать хочется, а вы все о Риме. Гуси где?
  Предстояло томительное ожидание. Кафе оказалось пустым помещением со столиками и стойкой в нижней части двухэтажного здания общественного досуга. У кого тут был досуг, заметно не было. Метнувшийся в сторону медик не смог найти даже туалет.
  - Ладно, давайте жрачку закажем, а потом пойду пошукаю, может, где на улице.
  - Что на улице? - не поняла его порыва Дна.
  - Не важно.
  Ждать пришлось недолго. Скоро наш стол украсили салаты и жареная картошка в виде колобков, котлеты и отбивные, миска с истринской сметаной и соленые огурчики. Порции были такие большие, что вернувшийся Петька ахнул.
  - Блин, на ночь?! Пируем, Днуха? А ты потолстеть не боишься?
  - Не боись, - Дна откусила большой ломоть от мягкой булки. - потолстеть мне только в кайф.
  - Хорошо, будем откармливать салом в шоколаде.
  - Это что - истринский деликатес?
  - Раз такое дело, может, водочки возьмем?
  - Коматознице?
  - Может, ей как раз полезно будет? Например - красное вино - оно кроветворное.
  - Медик, повесить таких медиков на яйцах. Вино, как и всякий алкоголь действует на сосуды. Что у нее с головой-то будет?
  - Хуже не будет.
  - Ладно, ждать нам долго. Возьму.
  Александр отошел к стойке и вернулся с бутылкой красного вина и стаканами. К моему удивлению стаканы дали настоящие, стеклянные, хотя тут вполне можно было ожидать и пластиковые. Вообще, было все очень вкусно и по-домашнему. Красивые тарелки, красное вино, светящееся на фоне витринного окна, позволявшего разглядывать неторопливых истринцев.
  - А вы вообще не боитесь, что мы и правда ваш клад найдем? - Дна глотнула вина и закусила его китайской морковкой. - Первый раз закусываю красное вино китайской морковкой, - она макнула картофельный колобок в кетчуп, потом в майонез.
  - А ты находил уже клады? - Петька раскраснелся.
  - Сам нет, но почти во всех экспедициях был. Вообще, это наверное мечта каждого, найти клад. Я знаю, что тут, по Волоколамке, мы сегодня проезжали церковь - там в столбе привходном был клад купеческий.
  - Да ладно тебе. У нас будет не купеческий клад!
  - Я недавно встречался с мужиком по делу, он мне такую историю рассказал жуткую. Это правда все было, только в советские времена.
  - Ну не томи...
  - Днуха, а ты когда собираешься машину покупать? Мы все в этой Сашкиной таратайке не помещаемся.
  - А что можно взять после феррари?
  - Да бери хонду, чего уж тут.
  - Хонда будет стоить 17 штук, я не хочу бросать тут такую машину.
  - Гы, а ты подари ее потом мне.
  - Мне тут отец не даст столько денег.
  - Твои проблемы.
  - Это уже не мои проблемы. Я видите ли наркоманка и алкашка.
  - Ну и что?
  - А это очень обидно слышать, когда ты трезвый и не под кайфом.
  - Ты могла бы родиться мальчиком и стать панком.
  - Ариадна...
  - Аида Константиновна меня зовут.
  - Аида, ты бери новую сивик. Или ярис с вариатором за 10 штук.
  - Не могу я в таком режиме про ярисы говорить.
  - Может, тебе велик взять? Неплохая идея.
  - Только зимой холодно.
  - Будет в уши дуть.
  - Угу... я тут видела розовый велосипед, лексус.
  - Оденешь наушники пушистые.
  - Я все розовое надену - и наушники, и наглазники, и наносники, и нажопники.
  - Нажопник я тебе дам свой поносить.
  - Ну тогда бери переделку любую подержанную за 7 - 8 штук.
  - Переделка - это что?
  - Ну типа все двухдверное.
  - Яриса?
  - Ну ярис тоже ничего.
  - Может, тебе ситроен взять?
  - Ситроены дороже.
  - Плохой кофе, - вдруг поставила свою чашку Дна. - Быстро пьется очень. Ладно, Макс, рассказывай свою историю.
  - Это реальная история, произошла в 79 году. Возвращался как-то поздно ночью домой парень. Дорога шла опушкой леса, вдоль поля. Ну, шел он, плелся потихонечку, пьяный, конечно, захотел отлить. И зашел в лес, в кустики.
  - Ну ты скажешь тоже! Идет поздней ночью вдоль леса, поле рядом, никого, он захотел отлить и заходит в лес?
  - Ну в деревне это было.
  - А, ну тогда понятно.
  - Так вот, сидит он под кустом в лесу за кустиком и вдруг видит, с дороги на проселочную эту дорожку машина заворачивает и едет прямо к тому месту, где он сидел.
  - Так он сидел или стоял?
  - Да отстань от меня, не знаю я, может, он туда спать завалился. Я там с фонарем не стоял. Мне эту историю дядька рассказал.
  - Ты прям как моя бабушка. Она мне тоже в детстве страшные сказки на ночь рассказывала.
  - Ну ты рассказывай, рассказывай.
  - Так вот, останавливается эта волга.
  - Э, Волга, это не круто.
  - Да ладно, в 79 году круче только чайка была с олененком.
  - С лосем.
  - Не важно.
  - Так вот, останавливается машина как раз в том самом месте, где совсем тут, прямо за кустиками, у дороги срал наш герой пьяный.
  - Ну вот, теперь к чему эта физиологическая подробность?
  - Чтоб понятней было. Ты представь, сидит пьяный с голой жопой, ни туда, ни сюда, а тут из машины двое вылазят - мужчина и женщина, открывают багажник и вытаскивают из багажника огромный мешок.
  - Тут его и пронесло.
  - Об этом история умалчивает. Но факт тот, что испугался он порядком, сидит, не дышит. А эти фонарики достали и давай светить в лес, по кустам, ну прям, как знают, что тут сидит кто-то.
  - Ну и чо - нашли они его?
  - Найти - не нашли. Они ж не его искали. Вытащили они мешок...
  - Ты это уже говорил.
  - Лопаты. И стали копать. Копали прямо у него того, под носом, буквально в метре от него. А тот за кустом сидит, не дышит уже. От страха забыл как самого зовут.
  - Ну ты так образно рассказываешь. Сам что ль там сидел?
  - Не сам, но представить могу. Ты сейчас и сам поймешь. Слушай дальше. Так вот. Те выкопали яму...
  - И женщина копала?
  - Ну наверное. Выкопали яму, положили туда мешок, закопали и уехали.
  - Ну и?
  - Так наш парень так испугался, что даже копать не стал сам, и побежал домой скорей, прибежал, разбудил отца, все ему рассказал.
  - Ну и что? Они пошли, выкопали?
  - Вот тут и слушай. Этот так испугался, что свой страх видать и отцу передал, и тот, даже не задумываясь, пошел к председателю совхоза, иль что там тогда было? Колхоз?
  - Типа того...
  - Ну вот, пришли они, разбудили председателя, тот разбудил своего шофера, вот слушайте какие дураки-то. Нет, чтобы уж пойти и раскопать все это. Так нет, они сели в машину председателя и поехали к местному менту. И вот тут, тот, наконец, сказал, а что вы в самом деле, пошли копать.
  - Ну надо думать, не оставили же они все это в земле.
  - А что ты говоришь - дураки? А если б там труп был? И что - выкопать труп, и бац, тебя обвинят потом в убийстве, сиди потом ни за что, ни про что.
  - Ну там не труп был. Поехали они с лопатами, прямо ночью, выкопали мешок, открыли, а там клад. Реальный такой клад. Золото, камни, брильянты, деньги в пачках. Ну, я сейчас сумму не помню, но деньги немалые. Сами судите, раз по размеру мешок казался с трупом.
  - Ну и что?
  - А что... Вот вы, что бы с такими деньгами и кладом сделали?
  - Да что, все потратил бы.
  - А бандиты?
  - А что бандиты? Они-то откуда узнают, что я их деньги трачу.
  - Ну вот, эти оказались глупее. Нет чтобы все взять, поделить, и жить себе припеваючи. Так нет. Они взяли, поделили все барахло на несколько частей.
  - Ну верно же. Их же было... ээ... мент... водитель... председатель... сын... отец. Пять человек.
  - Поделили они на четверых. Отец с сыном за одного сошли.
  - Ну и что? Обычная история.
  - Погоди. Глупость человеческая не имеет предела. Так вот, часть клада они решили оставить и снова положить в мешок, и закопать на том же месте, и донести куда следует.
  - Обалдеть. А это-то зачем?
  - Не знаю. Я думаю, перестраховались. Типа, придут, будут искать -сразу сунутся в деревню, и, чтоб перехватить их и обезопаситься, решили донести. А для этого оставили часть клада.
  - Чтоб тех посадили?
  - Ну да, хозяев клада чтоб поймали. Так вот. Они поделили клад на четверых и остальное - треть приблизительно оставили там, в мешке. Там, на месте сделали засаду соответствующие органы.
  - Я бы все унес. И сбег.
  - Куда бы ты сбег?
  - Ну как куда? В Америку. На Мальдивы. В Лондон.
  - Дурак ты, это 79 год. Никто никуда сбежать не может, если ты не научный работник на конференцию, или номенклатура. Ты сам подумай. Государство было закрыто, как парник.
  - Да, плохо жить в парнике. Ничего не видно, ничего не слышно. Никуда не сбежать.
  - Будто сейчас много куда сбежать можно.
  - Да куда угодно. В Лондон, Париж, куда угодно.
  - Ну ладно, короче, я дальше рассказываю.
  - Из деревни куда было сбежать? Сам подумай. Вот они устроили засаду, чтоб эти... ну кто закопали-то... не вычислили их.
  - Нужно иметь холодную голову, чистые руки и горячее сердце.
  - Петь, а тебе не много? Это к чему ты?
  - А по мне, - не выдержала я.- Главное - чистые руки.
  - Это верно, чистота - прежде всего.
  - Нет, ну серьезно, если человек врет, как с ним можно быть рядом и вообще, как с ним можно иметь дела. Главное, чтоб честным был человек, а потом уже голова. Если есть - хорошо. А сердце, ну что ж сердце... - я замолчала.
  - Так вот...
  - Точно, как бабушка...
  - Вы будете дальше слушать, или что?
  - Или где. Ребята, я анекдот вспомнил.
  - А смотрите-ка. Это кафе, похоже, деревенское какое-то - мы сидим, а нас не выгоняют.
  - Вот и сходи, закажи еще по пиву всем. А девочкам возьми красного. Или вы тоже пиво будете?
  - А вдруг мы в проход не поместимся после пива-то?
  - В какой проход? В задний? И хорошо, что в задницу пролазить не будем.
  - Ну вы спортсмены.
  - Ладно, давай дальше рассказывай.
  - Так вот...
  Все дружно засмеялись. Макс сурово посмотрел на нас.
  - Ну поймали тех, когда они пришли за кладом-то. Оказалось, что это деньги мафии были. И просто у хранителя обыски намечались. Ну они все и закопали. И ниточки по всей стране потянулись и в Среднюю Азию, и в Прибалтику, короче - целая сеть мафиозного производства, теневой экономики и прочее, за что тогда давали десятку лет.
  - Жесть.
  - Ну вот, значит, посадили этих, а эти стали добро проживать. Ну больше всех радовался парень, что нашел, что увидел как закапывают. Он и дом новый себе построил. И пил, гулял. В город постоянно ездил, рестораны, то да се, девочки, спивался он уже по полной. Короче, весело жил. Девочки опять же.
  - Про девочек ты уже говорил.
  - Девочки лишними не бывают, балда.
  Компания наша становилась все веселее. Соображения об опасности предприятия отступали под воздействием выпитого. Я тоже глотнула немного красного вина. Конечно, после трех лет комы оказаться за решеткой за несанкционированное проникновение на территорию монастыря, или музея - сомнительная перспектива, но никто почему-то не говорил об этом. Может, я чего-то не понимала, и это было не очень важно, или территория эта не считалась охраняемой, и то, что мы вломимся туда без предупреждения и спроса...
  - Да ладно вам. Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца.
  - Это ты о чем? О девочках?
  - Не нужно бить мои яйца.
  - Хватит вам, совсем разбушевались. Дайте ему историю рассказать. Давай, продолжай. Чем там все кончилось-то?
  - Если б я такой клад нашел бы, я бы... уехал, построил дом, нет, жил бы в гостинице, купил шикарную тачку, открыл бы бизнес, девочки.
  - Про бизнес звучит довольно абстрактно.
  - Ну открыл бы свою стоматологическую клинику, или какую-нибудь лабораторию по замораживанию яйцеклеток. Ну для тех женщин, которые хотят в молодости погулять, сделать карьеру, поучиться.
  - Дурак ты, Петька, рождение ребенка - это и есть школа.
  - Не для всех, не для всех. Многих это ничему не учит.
  - Ну тем нужно завести как можно больше собак, как можно на меньшей жилплощади. Сразу станут добрыми, терпеливыми, и очень заботливыми.
  - Будете слушать? Иль я пойду себе еще пива возьму.
  - Петь, возьми еще пива, а ты рассказывай.
  - Так вот, незаметнее всего получилось у председателя. Он и так жил неплохо, машина там, то да се, и как-то незаметно в общем-то и пошло. Ну машину купил его шофер, но шоферу вроде как положено машину иметь. Дома тоже поставили, но ведь председатель же. Короче, эти ребята не загуляли, просто жили себе не тужили, хорошо. А кто хорошо живет, тот всегда может жить и еще лучше.
  - А мент?
  - А мент был единственным, как ты сказал, кто быстренько собрал вещички и уехал, благо он был не женат. Уволился из органов и уехал из той деревни, а куда, кому он будет докладывать? Родители к тому времени его померли уже, взрослый был, неженатый.
  - А чего это он был неженатый-то? На деревне любой мужик ценится. А бабы - дуры, Любого подберут.
  - Да уж, у нас на Руси, как было так и осталось, километры. Не пройденные. Ээ... Половых органов недолюбленных...
  - Так, ну пошло, пьяные разговорчики. Вы это, уже по кофе пора. Скоро выходить нам уже, а вы все закисли. Не пойму, вы в вытрезвитель собрались, или клад искать?
  - Ну вот, прошло 10 лет, а может, и меньше, я не помню, суть в том, что мафиозники эти отсидели свое, иль чуть меньше, и их всех повыпускали. А как их выпустили, ну они сразу недостающую часть клада пошли искать. Ну не дураки они же тогда видели, что там сокровищ-то только часть их осталась. Они сразу и поняли, что в той деревушке все и осело.
  - Ну и как же они?
  - Да элементарно. Там на подходе к деревне сразу видно по крышам домов. Самые лучшие дома у кого? Ну подошли они к одному дому. А там на дворе пара машин гниет, и третья стоит на приколе. Ну сразу сначала этого парня и прижали. Отец у него уже умер давно, жениться он не женился. Хоть и богатый, но пил он так, и так привык девок менять, что никто не хотел с ним жить. Так тетка приглядывала за ним за зарплату. Ну, короче, они его прижали и стали пытать, где деньги, сволочь. Не мог ты все пропить, прогулять, протрахать.
  - Ну почему не мог. Столько лет прошло. Мог.
  - Ну где мог-то? Вот смотри. У меня сейчас 6 тысяч. Сколько пива можно на эти деньги выпить?
  - Смотря какое пиво. Если бутылка за 20 то...
  - Короче, на полгода вполне мне этих денег пропивать хватило бы.
  - Ну смотря как пить. А если проедать? Суши, к примеру, пошел - сразу полторы тысячи.
  - Ну конечно, если по ресторанам ходить... то...
  - Ну это сейчас такие рестораны, а раньше, там дороже, чем на 25 рублей трудно было умудриться посидеть. Если только бить там все, крушить, как купцам русским.
  - Ладно, уговорил. И что?
  - Что, отдал он им остатки, но у него-то только часть была, остальное было у мента, председателя и водителя.
  - Он сказал?
  - А ты б не сказал?
  - Ну чего ему их прикрывать-то было.
  - Короче - он сказал, и они его благополучно повесили. Ну, те-то и в ус не дуют. Ну повесился парень, ну побит был немного, так мало ли в какую пьяную драку перед тем влез. Повесился с тоски. Кто ж от такой жизни не повесился бы?
  - Что ты хочешь сказать. От какой жизни? Что же значит бедный, голодающий, он значит счастливее что ль того, у кого денег куры не клюют?
  - Ну не в том смысле. Просто деньги есть, а потратить и не на что...
  - А, в этом смысле.
  - Ну а что, мы же не знаем, может, как раз и несчастнее.
  - Судя по самооценке наших богачей - вряд ли.
  - Откуда тебе знать о самооценке наших князей?
  - Ну хватит уже.
  - Да ты на Днушку посмотри - она спилась, снаркоманилась, у нее дома парк автомобилей и коллекция кроссовок.
  - Да, может, она все врет и у нее ничего нет. Сидела бы она с нами вот тут, в какой-то Истре, если бы у нее дома был парк автомобилей. Мы бы тогда в ее круг не входили.
  - Что ж она, по-твоему, по кругу ходит? Как дрессированная собачка?
  - По кругу кони ходят.
  - Да ты своим глазам-то веришь? У нее же феррари за полмиллиона на глазах твоих спалился.
  - Ну хватит меня обсуждать. Да вы ноги моей не стоите, голь перекатная. Наркоманка я. Алкоголичка. Да я через такое лечение прошла, что вам и не снилось. Мой организм чище всех ваших детских печенок вместе взятых.
  - Так, ладно, короче. Председателя и шофера они тоже убили, вместе с семьями, потому что упорно искали все, что осталось.
  - А мента-то они так и не нашли.
  - Да, мента они не нашли.
  - Вот! Главное голову иметь на плечах. Может, этот мент и есть Абрамович, который пропивает все теперь в Лондоне в компании футбольных фанатов.
  - Ну вряд ли денег русской мафии хватило бы на содержание клуба "Челси".
  - Да все это ерунда. Получить деньги и не суметь ими воспользоваться, - это говорит только об одном, что все это были голимые люди. Чмо, простое обыкновенное чмо. Для меня наличие денег у человека - показатель ума, того или иного, но ума... и если тот, кто богат, мне совет даст, я приму. Тот, кто беднее будет послан далеко и надолго, ибо считаю, что на уровне подобного знакомства, ему ничего не может давать право указывать мне как жить, кроме высокого социального положения.
  - Ты так рассуждаешь, потому что у отца твоего есть деньги. А если бы ты была на месте воон того бомжа?
  - Есть святая фраза - если ты такой умный, то чего ты не такой богатый? Деньги - показатель не только социального уровня, а также твоей способности из себя что-то представлять, твое стремление к росту и умение не только жить, но и выживать.
  - Да старо все это, Днушка. Слышали все это и не раз. Ты сама чего тут с нами валандаешься А не сидишь в парижском кафе с умными и богатыми?
  - Все они заняты.
  - Считают деньги и пересчитывают?
  - Ну, да...
  - И ты считаешь это занятием для умного? Фантики считать?
  - Почему фантики? Деньги это свобода.
  - А кто подумает о судьбах планеты? Кто будет обустраивать жизнь? Кто подумает о будущем? Если они считают и пересчитывают, кто будет заниматься будущим, да и о настоящем неплохо бы подумать.
  - Ты дурак. Это свободные люди, которые могут позволить себе все.
  - Да что с тобой сегодня? Приступ социальной гордости?
  - Что все-то? Девку трахнуть?
  - Все это все. Все это все, о чем ты только мечтаешь.
  - Откуда ты знаешь?
  - Потому что об этом мечтают все.
  - Все? А тогда какая разница? Что бедный, что богатый, - век свободы не видать.
  - Да, все твои слова - это всего лишь рассуждения стандартные - в пользу бедных. Опять же... по вышеуказанной причине.
  - Все твои рассуждения тоже стандартны для всех, кому есть, что прятать в банке. Ну и что? Я как раз об этом - разницы никакой.
  - Понимаешь, - он хочет сказать, что свобода не в этом, не в том чтобы иметь, а в других желаниях, может быть, даже в свободе от стандартного набора желаний.
  Мне было трудно вступать в разговор, но, безусловно, он напомнил мне семинар в институте.
  - Что же это за отступление от стандарта?
  - Да ладно, Днуш, не парься. Отступление, это когда чувствуешь ответственность не за счет в банке, а за то, что происходит рядом, за общее дело.
  - Секта все это.
  - Интересно девки пляшут. Мы тут грабить монастырь собрались, а они рассуждают о прогрессе и цивилизации.
  - Секта, конечно, секта, потому что таких единицы.
  - Стандарт это все, стандарт зависти, стандарт мировоззрения бедняка.
  - Ну да, и твои рассуждения тоже стандарт. Как и то - знаешь такая фраза есть - у каждого своя правда. У каждого свой взгляд на вещи... - слышала? Я каждый раз, когда слышу - хочется врачей вызвать, - полечить этих, со своей правдой. Может, и истину увидят.
  - Да ты, Сонька, историк. Все историки - революционеры.
  - Да нет, чего тут переворачивать-то. Кто приходит на место этих становятся такими же белочками.
  - Нет, Вова был прав.
  - Ты о ком?
  - Вова Ленин. Ленин - вождь, Феликс -чекист, Надя - жена и соратница Вовы и типа немецкая разведчица.
  - Разве тогда разведка была?
  - А я уж подумала, ты о Владимире нашем вспомнил. Сейчас будем загадки разгадывать.
  - Разведка была всегда. Кто, по-твоему, Моисей? Это разведчик в стане врага, то есть бога.
  - Может, пить уже не будем больше?
  - Да не дрейф. Все будет нормально. На месте лучше будет видно. В этот раз не поймем где, придем в другую ночь.
  - Ага, и станем местными призраками отца Гамлета. Во монахи рады будут.
  - Феликс - это самый крутой чекист из всех, что были, конкретный дядя.
  - Патологоанатом твой Феликс.
  - Зато патологоанатомы лучше всех знают внутренний мир человека.
  - Ага, а гинекологи - потерянные для порноиндустрии люди.
  - А они там живут?
  - Кто?
  - Да монахи.
  - Не знаю. Надо было выяснить.
  - А теперь ты мне расскажи разницу между Владимиром, Вовой, Владом, Вадимом и Вальдемаром. И как их определять. А то я в этом деле узбек.
  - Днушка, ты о чем? Это имена, или персонажи?
  - Ну пусть будут имена.
  - Владимир это и есть Вальдемар, только французского происхождения, Вова, уменьшительное от них, Влад это Владислав, Вадим -самостоятельное имя.
  - Нет, ребята, все это ерунда. Клад, не клад. А если денег нет, то нет человеку дороги. Даже осуществить что-то, о чем думал - передумал - и то нельзя. Я вот, например, всю - да ладно... короче... поездить бы...
  - Берешь, покупаешь себе билет... куда ты хочешь поехать-то?
  - Прям так просто покупаешь? Ты, Днушка, богатая, тебе не понять, когда человек света не видел белого. Один морг.
  - Глупости. Открываешь тур визу, едешь в Париж, снимаешь себе комнату за 50 евро в неделю и идешь себе искать приключения на жопу, как например, работу... я не знаю, что ты там можешь делать, уколы массажи, подносы носить...
  - Подносы все могут носить
  - Я языка не знаю
  - Вот будешь носить подносы и учить язык.
  - Да, куда ему без языка, его же не возьмет никто.
  - Так пусть идет работать в русский ресторан. Я в Лондоне полы мыла и хэллоу сказать не могла еще.
  - Ты полы мыла? Ты что стопроцентная мазохистка?
  - О! У тебя есть процентомерялка садизма? Дай взаймы.
  - Покопайся у себя в запасах... она у тебя тоже есть... каждый имеет в натуре долю садизма. И дедушка Фрейд на это намекал.
  - Тока про дядю Зигмунда не надо... о"кей... а то еще про Абеляра да Юнга начнем размусоливать...
  - А с чего вы вообще решили, что там есть какое-то подземелье?
  - Пора ребята нам отсюда трогать. Пойдем потихоньку. Можно машину тут оставить и пойти. Пока дойдем, там уже и спать все будут.
  - Ну прям.
  - Нет, ну серьезно. На фига тебе машину там светить? А если что, хорошо, если не заметят. А если нас накроют, и придется ноги делать?
  - Тааак... начинается... накроют... Ну сделаем ноги. И все дела. Убежим.
  - Да ты, главное, не обосрись по дороге.
  - Это полезно даже, если что...
  - Много ты понимаешь.
  - Побольше тебя-то. Ты знаешь, как меня от наркомании лечили?
  - Ну как?
  - Приходишь, тебе залазят типа пальцем в жопу и запихивают туда трубу, после чего медленно вкачивают туда воду, несколько литров воды, постоянно меняя температуру, после чего из тебя выкачивают несколько кг дерьма, параллельно делая массаж живота.
  - Ну и подробности. Тебе нужно у нас преподавать.
  - Потом идешь какать... Потом классно...
  - Вы бы хоть тему сменили.
  - А чего? У нас тут все медки, а ты можешь уши закрыть.
  - Сондра, вы забыли...
  - А Сондра сама три года лежала на искусственном вскармливании, уж ей-то чего стыдится... - я ей все мыл... сам...
  - Ну хватит уже об этом...
  - Ну хорошо.
  - Что?
  - Начнем с простого. Кого бы вам хотелось трахнуть из рубрики - нереально.
  - Сонь, о нет, не надо... ты молчи...
  - Ну я не знаю... Анжелина Джоли... Рената Литвинова... Николь Кидман... Жанна Фриске... ну или хотя бы кота Жанны Фриске.
  - Хм, я бы тоже, - Днушка рассмеялась. - Получается, я лесбиянка? Только я не хотела бы трахнуть кота Жанны Фриске.
  - Ну можно, да... Я бы прибавил Монику Белуччи, Шакиру, Дженифер Лопес...
  - Во, Я мужика вспомнила красивого... Джонни Депп, правда переспать мне с ним не хотелось бы. Вот если бы Аль Пачино был слегка помоложе....
  - Да что вы о сексе. А о... любви... как относишься?
  - А что, прежде, чем заняться - нужно обсудить.
  - Ну смотря что подразумевать под словом любовь.
  - А что под ним можно подразумевать? Угледобывающую промышленность?
  - Бутерброд с колбасой
  - Любовь, - ну нужно различать... чувства, или действия.
  - Состояние, или удовлетворение физических потребностей.
  - Ну хватит уже, пошли.
  - А что, разве не было прецедентов, когда удовлетворение стало состоянием?
  - Хватит болтать, тут вся жизнь, как один гребаный прецедент.
  - А вот по части проецировать разговоры на себя, ты побьешь любого... даже не сомневайся.
  - Днушка, а как ты вообще после своей наркомании будешь сейчас лазить по подземельям?
  - А я спортсменка.
  - Да уж...
  - Да уж не уж... Я просто периодически спорт бросаю, ухожу в запой, закур, обжераловку, от чего толстею, бледнею, болею, ругаюсь, а потом возвращаюсь в люди.
  - И... судя по твоему сегодняшнему весу, ты как раз только что вернулась из очередного зажора...
  - Дурак ты, Петька, ты хоть когда-нибудь задумывался, почему люди болеют? Вот типа откуда у нормального чела без особых причин вдруг появляется смертельный рак?
  - Ты это к чему?
  - Или лейкемия... Или рак легких у некурящего человека?
  - Их обкурили всякие Днушки, когда уходили в закур...
  - Милый, я ценю твою рыцарственность по отношению к курильщикам...
  - И истеричным дамам.
  - Я вот наблюдаю за пачкой людей, работающих в сфере... и смотрю, что люди, которые изменяют своим женам, преданным и верным женам, у них серьезно болеют дети... практически у всех...
  - И вечный бой... покой нам только снится...
  - А люди, которые богаты, красивы, умны самостоятельны, но у них, скажем, ребенок творит невесть что, просто так, без смысла... наркоманит, скажем, и бухает... родители начинают банкротиться.
  - И?
  - Я рассматриваю семейный круг... то есть типа... возьми семью... мама папа сын...
  - И в чем твой совет?
  - Советы? Гы. А ты знаешь, все хорошие советы на этом свете уже розданы. Я просто хочу сказать, от поведения сына зависит жизнь мамы с папой... от поведения папы - жизнь сына с женой, от поведения жены -сына с отцом.
  - А ты выпей грамм 250 - полегчает.
  - Так вот... оно так всегда... Я вот сама, когда начала нелегально работать и наркоманить одновременно, у мамы нашли рак, папа чуть с ума не сошел, после чего нам похерили бизнес, и родители чуть не развелись... только загвоздка в том, что ни о работе, ни о наркотиках моих они не имели ни малейшего представления.
  - Да чего тут, какие проблемы. Достаточно поунижать, поштырить детеныша и у него будет рак.
  - Это основная твоя категория аргументов... типа... "сам дурак"... Слава тебе.
  - Ну ладно, Дуншка, не обижайся.
  - Я что хочу сказать-то. Я очень умело от них все это скрывала... но когда я пошла... когда я пришла к ним и сказала - у меня проблемы родичи... вот такие... дела пошли на лад.
  - Ну естественно, они тебя засунули в клиники...
  - Но дела пошли на лад не только у меня, а в работе. Родители перестали разводиться... странная штука...
  - Прямая зависимость между членами семьи?
  - Вот, вот, что-то типа того.
  - Или вот разберем сотрудника одного моего.
  - Твоего?
  - Да, не мешай. Он трахает малолетнюю молдаванку, а у него жена и двое детей. С тех пор, как он трахает ее, младший сын начал страшно болеть, и теперь ему почку вырезают.
  - Да ладно тебе. Отец моего друга трахает кого хочет... и самое страшное, что у него случилось - движок наебнулся на новой камри.
  - А мама меня пытается сдать физикам, полатать мне ауру...
  - Может, в этом что-то есть...
  - Правим и рихтуем ауры и нимбы. Дешево!
  - Это просто совпадения.
  - Или еще прикол. Один мой знакомый всю молодость делал деньги на наркоте. Потом вылез и завел семью, ребенка, заработал деньги, платит налоги, а тут вдруг у него умер отец от алкогольного отравления - никогда не пивший до этого отец. А маму забрали в псих дом, потому что она все палит.
  - Мы просто слепы.
  - Не бывает совпадений, бывает только сбой в матрице!!!
  - Не суди других по себе, да не судима будешь!
  - Это ты к чему?
  - Просто кто-то должен платить за чьи то грехи. Вот, если я за свои грехи умру прям сейчас - то не я платить буду. Я умерла и все -темнота... Платить за мои грехи всю жизнь будут родители... потерявшие единственного ребенка...
  - Ну и куда ты крутишь? К религии... грехи какие-то... вот занесло-то...
  - А меня не сильно волнует, куда я закрутила. Охота - раскручивай.
  - То есть наши близкие платят за то, что мы творим... тема такая... Это я надумала сегодня с утра... короче...
  - Не знаю... я все-таки материалист, хотя карму испортить тоже боюсь...
  - Ага, и в бога верите только когда прижопит...
  - Есть такая концепция - не согрешишь - не покаешься.
  - Ну хватит, еще о правде поговорите. Нет никакой правды. Правды, как таковой, не существует.
  - Если твоя теория верна, то мне не дотянуть до следующего дня рождения.
  - Ха. Возможно... если моя типа - теория верна... только в том случае, что твои близкие натворили чего-то страшное. А если ты натворила, то уже не моя теория, а закон фрустрации.
  - Про бога я допускаю, что там кто-то есть. Вот только при чем здесь институт церкви? Это мне непонятно.
  - Аидик, с чего это тебя потянуло на такие мысли?
  - Грешить можно, просто нельзя грешить и других за собой тянуть. А как правило, когда делаешь что-то плохое, кто-то из-за этого обязательно страдает... следовательно, замкнутый круг. Лучше уж не грешить пожалуй.
  - Ну допустим, у каждого своя правда, и нужно уважать чужую.
  - А как ты будешь ее уважать, если ты не можешь быть беспристрастным?
  - У меня бывшая одноклассница позавчера умерла от рака легких - никогда не курила. Вот я и задумалась, с чего бы это.
  - Сейчас модна однобокость. Одна сторона молчит, а другая, которая хамская - ее по головке гладит и сопелки вытирает.
  - Послушай, о чем ты? Мы о правде говорим.
  - И жила она в ростовской области... деревня...
  - Хорошо, давай возьмем детишек Беслана.
  - Нет странно все... заставляет задуматься...
  - Да оставь ты этот рак.
  - У каждого своя правда - мирись с этим.
  - Дурак ты. Какая своя? Ты же медик. Как ты лечить будешь? В три минуты в организме образуется раковая клетка.
  - А тебе что - завидно?
  - Чертова куча шансов у каждого им заболеть.
  - Ну и что детишки?
  - В чем виноваты?
  - Ну согласен... выстрела без отдачи не бывает.
  - Не, ну я понимаю, если у меня рак образуется за полсекунды, вот прям сейчас - это будет логично, а у нее чего он образовался? У медалистки, вечной девственницы, невылазящей из церкви, всем помогающей, не пьющей, не курящей и любящей своих родителей, маму и папу-алкоголика?
  - Это же парадокс.
  - Ну и что, мы сейчас будем решать вопросы теологии, философии и вообще мироздания?
  - А ты молодец, боец. Но надо смириться с тем, что ты считаешь ложью.
  - Ну как? Если практически святой погибает?
  - Да ладно тебе, люди вне зависимости от святости потеют, срут, у них есть лимфатические узлы... иммунная система...
  - Половые органы... опять же... девственница. А что она делала по ночам? Вечерами? Когда оставалась одна?
  - Ну детишки-то не виноваты, наверняка. Хотя хер его знает... чего их родители делали, и какие там детишки. Я тут недавно восьмилетнему пацану, беженцу из Чечни не дала десять рублей "на хлеб", он мне сказал - "ниче, ниче, я вырасту возьму автомат и пристрелю вас, жадных русских сук всех". Я чуть на асфальт не села.
  - Ну ты формально подходишь...
  - Все, я так спать хочу уже, что еле языком ворочаю, но массовые расстрелы меня бы взбодрили...
  - Договорились уже... Придем, будешь мне пятки мыть.
  - Хреновые у тебя пятки, Аидка. У нарика и алкоголика в одном лице, не может быть хорошие пяток.
  - Дурак, я нарик и алкоголик из богатой семьи, тупой брат, так что красоту мою никому не получилось испортить, даже мне. Холят меня и лелеют беспрерывно.
  - Все, осталась треть кружки, и пойдем. А ты хам и грубиян. Кто тебя воспитывал?
  - Воспитание - это вежливое равнодушие?
  - Сейчас еще тортик принесут. Наполеон.
  - А я-то думаю, почему нас еще отсюда не выгнали.
  - А я сказал, что мы днюху празднуем.
  - Ну в общем так и есть. День прожит - как второе рождение.
  - Вот она философия алкаша. Повода искать не надо - день прошел.
  - Я не хочу его есть, потому что я не люблю этот торт, я люблю от него крем.
  - Тогда поковыряй торт и съешь только крем.
  - А крем от тортов не люблю... Зубы сводит...
  - О коржи Аиде. Крем мне... скооперируемся?
  - Шоколадка еще.
  - Мне что-то нехорошо.
  - Может, тебе пойти поблевать?
  - Заманчивое предложение, но лень.
  - Ничего себе, идем в ночное, ей уже лень.
  - Может, выпить йогуртов, чтобы кофе припустить? Хотя неизвестно припустят ли йогурты такое количество кофе.
  - Если решишь поблевать, я тебе волосы подержу.
  - Это что - демонстрация возможностей?
  - Вообще-то, когда блюют надо держать за лоб - это известный знак уважения.
  - Я уважительно могу напихать тебе целую глотку своих пальцев.
  - А за лоб держать - это такой интимный жест.
  - Ржу.
  - Не ржи. За письку держать, так можно и не знакомиться, а за лоб - интимный жест... оригинально.
  - А вдруг ты прочтешь мои мысли?
  - Вслух? Да там один мат.
  - Приличные девочки не должны ржать и говорить слова из трех букв.
  - Кстати о трех буквах. Давайте ваш торт - я крема наковыряю. Не могу не ржать.
  - Ну шоу в прямом эфире да еще с рыгательными извращениями.
  - А ты хочешь, чтобы девочки говорили о колготках в сеточку?
  - Красных.
  - Под туфли. С бисером.
  - А то эротические фантазии не дают спать?
  - Рано, или поздно и тебя настигнет то, чего ты больше всего боишься.
  - Все, я бросаю пить совсем.
  - И судя по всему зря.
  - Руководство, руководящие указания, нормативы, руководящие принципы, руководящие документы...?
  - Ты что словарь потеряла?
  - А когда ты последний раз, мальчик, занимался любовью? Заметь - не сексом, а любовью.
  - Аидка, ты ничего в себе не хотела бы изменить?
  - Да. Хотела бы. Я хотела бы быть последней дурой, чтобы за мной никто не занимал.
  - Кого больше любишь собак, или людей?
  - Собак.
  - Мечта есть?
  - Я не пойму, у нас что, продолжение ответов и вопросов?
  - Ну хоть чего-то ты хочешь?
  - Да нет у меня ни желания, ни мечты.
  - А что не нравится во внешности?
  - Мозг.
  - Я считаю, что тема с желаниями - это прогон. Самый употребляемый глагол - это хотеть.
  - Аномальное ли явление - умная женщина - задаром?
  - Да ладно, что тебе семью что ль не хочется? Все женщины хотят размножиться, родить детей. Ты что, не хочешь?
  - Желаний нет только у растений.
  - Мечтать надо и будет соболь.
  - Ну не о соболе же мечтать
  - А ты чего?
  - Я хочу только одного, чтобы меня оставили в покое.
  - А меня платность умной женщины интересует.
  - Да что ты привязался-то? Умная женщина, как и женщина задаром - это аномальное явление.
  - Только она не знает, как выглядит тот покой, которого она хочет.
  - Ну ничего не хочется - это понятно - ушел в запой и все.
  - Короче, пошли.
  Александр решительно поднялся, все неохотно пошли за ним. Похоже, что цель предприятия была безнадежно забыта за разговорами, пивом и тортиками.
  Я встала с трудом, но спать не хотелось. Палка моя опять упала и валялась у темного окна, провалом заменившего стену, с мелькавшими на нем тенями и отблесками наших силуэтов.
  Машину Александр оставил на площади перед монастырем, в самом дальнем углу. Думать о плохом не хотелось, а тащиться по темным дорогам - тем более. Была уже глубокая ночь. Выпитое и рассказанное действовало на всех по-разному. Дна была серьезна. Саша - хмуро смотрел на всю компанию. Время от времени он нежно касался моих бедер. Ощущение было приятное, оно отгоняло странные мысли и возвращало в реальность.
  А реальность была такова, что мы под покровом темноты подходили к задним воротам монастыря. Макс звякнул в темноте отмычками. Сумка болталась у него через плечо. Все молчали. Щелкнул металл. Без скрипа и скрежета огромная дверь стала открываться. Мы проскользнули в щель. Макс замешкался. Свет фонаря скользил по земле. Наконец, он нашел то, что искал. Небольшой камень - он приткнул им закрытую дверь.
  - Чтоб снова не открывать, - услышали мы.
  Маски напомнили о нечестности проникновения. Петька хмыкнул.
  - Шшшш, - зашипел на него боксер.
  Продвижение вперед было легким. Никто не встретился нам, никто не сотворял ночных молитв в том необжитом, недостроенном, недовосстановленом храме. Да и вообще, был ли тут кто-нибудь в это время. Пустота и заброшенность рождала сомнения в необходимости быть осторожными.
  Мы подошли к невысокой оградке, железной с тумбами, обрамляющей ров вокруг старой церкви. Макс, заученными движениями стал вязать веревку к ограде.
  - Да я туда и так спущусь.
  Саша перелаз и прямо на "так", как со снежной горки спустился в ров. Он протянул руки ко мне, и я последовала его примеру. Он поймал меня на дне.
  - Вот тут можно включить фонарики. Все равно, почти не видно сверху.
  Я встала на дне ямы.
  "Здесь вода останавливается".
  Я стояла перед стенкой, перед узким промежутком рва, который был обращен к Воскресенскому собору. Там, за рвом, в нескольких шагах начинался новый собор, справа находилась старая церковь Елены и Константина, слева - земля, которую подперли в начале 19 века, чтобы стены подземной церкви дольше сохранились. Фонарик высвечивал ряды серых плиток. Очень осторожно я стала выстукивать каждую.
  - Ты думаешь, это где-то тут? - Саша стоял рядом и смотрел на мои действия.
  - Не знаю, но пока я вообще ничего не думаю.
  - Да, она права, тут прятать больше негде, - Макс достал свой аппарат и провел по этой стенка. Раздался неприятный звук.
  Мы вздрогнули.
  - Эх, что у тебя за звуки жуткие. Неприспособленны твои приборы для ночных вылазок.
  - Все под контролем, не суетитесь.
  Он отложил в сторону свой металлоискатель.
  - Так, вот этот квадрат.
  Из кармана вытащил металлический стержень с острым концом. Резким движением ковырнул плитку, и она вдруг внезапно, опять же с неприятным звуком, отскочила в сторону.
  Яркий лучик его более мощного фонарика высветил круглый металлический рычаг.
  - Вот оно! Мы нашли! - не сдержалась я и почти крикнула вверх, откуда смотрели на нас Дна и Петр.
  - Тихо ты, совсем чокнулась? - Макс буквально зажал мне рот на последнем звуке. Я задохнулась.
  - Ты чего? Обалдел что ль?
  - А ты решила нам тут всех монахов собрать?
  - Будьте бдительны! - послышались смешки сверху.
  Саша обернулся на мои слова.
  - Так, осторожнее. Что тут у нас?
  Он обнял меня сзади и направил свой фонарь в то место, куда только что светил Макс. Он не стал рассуждать, что с этим делать. Силач просто потянул за рычаг.
  - Осторожнее. Тут нужно осторожно. Оторвешь рычаг, потянешь не в ту сторону, - ничего не останется, - Макс от нетерпения тоже стал почти кричать.
  Я стояла рядом, смотрела и слушала, но ничего не происходило. Саша посмотрел мне в глаза. В отраженном свете фонаря я видела как он улыбнулся. Почувствовала, как его рука напряглась и изменила направление движения.
  - Попробуй надавить, - запоздало посоветовал кладоискатель.
  Рычаг утонул внутри полости. Рука боксера ушла вместе с ним внутрь стены. Но вокруг ничего не произошло. Я обернулась. Свет от фонарика Макса мелькал по всему рву. Кругом все оставалось по-прежнему. Нигде не раскрылась стена, не ввалилась, не отодвинулась, не рассыпалась. Тишина торжественно обволакивала купола в сером облачном небе поздней осени.
  - Черт, что это было? Ты что, в полость какую-то провалился?
  Разочарование отчетливо слышалось в голосе Макса.
  - Что там? Ничего? - я посмотрела опять вверх на ребят.
  - А что должно было произойти? - Петр свесился через перила и пытался рассмотреть, что мы там внизу делаем.
  Александр, прижал меня к себе еще крепче и сделал новое усилие. Он снова нажал на рычаг и попытался его повернуть вправо. Ничего. Влево. И снова движение последовало за усилием. Я оглянулась. Какой-то странный звук, новый по сути и содержанию последовал за этим поворотом руки. Фонарь Макса уже высветил его источник. Шуршание и суета наверху подтвердили правильность его направления.
  Одна из тумб ограждения поползла в сторону, оказавшись никак не связанной с решеткой.
  - Ого, - послышалось наверху.
  - Что там? - Макс проворно карабкался по стенкам вверх.
  Очевидно, что он имел какую-то подготовку в таких делах. Александр просто поднял меня на руки, и Петр подхватил наверху. Силуэт Ариадны указывал путь в ночи. Она стояла на углу ограды у занявшей неестественное положение тумбы. Мы подошли к ней. Черная дыра зияла провалом и говорила о продолжении ночного приключения.
  Я с сомнением посмотрела на Александра. В темноте, в безлунную октябрьскую ночь невозможно было разглядеть его лица, но прикосновение его пальцев выдало его волнение. Свет всех фонариков устремился в возникший проем.
  - Ничего себе. И что, мы теперь, как крысы, туда полезем? - Петр практически выразил мои мысли.
  - Не хочешь, оставайся тут.
  Макс уже начал спуск по узкой металлической лесенке.
  - Нет, ну правда, вы же не разработали план мероприятия. Я требую...
  - Да тише ты, напился что ль? Замолчи и лезь сюда, а то увидит кто, - Днуха подтолкнула медбрата к темному люку.
  Медленно, один за другим мы спустились в подземелье.
  - Сьююююю, - присвистнул Петя. - Ничего себе дыра, да тут хоромы. Можно сдавать как бункер для олигархов. Ни одна скотина не заметит.
  - Ты замолчишь сегодня, или нет?
  Древние своды, сложенные из камня и кирпича, нависали над нами арками, но наклоняться не приходилось. Свет фонарей блуждал во все стороны, и то, что мы видели реально поражало воображение.
  - А что молчать-то? Уже и так под землей, а все женщины командуют! Тут-то нас кто услышит? Крысы?
  - Да хоть бы и крысы, - отозвался Макс. - Церковные. Понабегут и все отнимут.
  - А что все-то?
  - Не знаю, сейчас узнаем.
  Мы стояли в небольшой, полукруглой сводчатой зале. Углубления в нишах терялись в темноте, туда нужно подходить и смотреть каждую нишу специально.
  - Ну и куда теперь? А вы не боитесь, что этот чертов люк закроется и нас тут... замурует?
  - Заткнешься ты когда-нибудь?
  - Так грубо?
  - Вот. Смотрите сюда.
  - Нет, это вы смотрите сюда, - Петр почти взвизгнул. - Тут череп.
  Мы подбежали к нему. Действительно, в темном углу уютно прикорнул человеческий скелет.
  - Неплохое начало. Да тут небось полно ловушек, и никаких сокровищ. Все, пошли отсюда. А?
  Никто ему не ответил. Он неуверенно посмотрел на итальянку.
  - Да что тебе якуба? Тьфу, скелет то есть. Ты ж медик. Ладно, я нашел ключ.
  - Ключ?
  Свет Максова фонаря бодро скользил по самой дальней стене, расположенной точно напротив входа. Внизу, в темном углу блеснул металл.
  - Что это?
  - Это место для ключа.
  Макс схватил тряпку и стал чистить впадину, выложенную как противень в духовке. Он старательно оттирал накопившуюся в углах грязь и пыль.
  - Давай плиту.
  Он обернулся к боксеру и махнул рукой на сумку, висевшую у того на плече.
  - Аккуратнее, давай.
  Перехватив обеими руками протянутую ему кладбищенскую находку, Макс осторожно, медленно, начиная с одной стороны, вогнал этот камень в углубление в стене. Он точно вошел в размер металлического противня. Искатель нажал на плиту, и что-то щелкнуло. Два стержня накрыли вставленный кусок, и он тоже провалился во внутрь, так же как и рычаг во рве. Но провалился он в этот раз вместе со стеной. Каменная кладка, не издав ни звука, плавно повернулась вокруг невидимой оси и открыла новый проход. Мы молча застыли, осознав, что и правда, все это не игра, а открытие, может, и правда клада, или, во всяком случае, тайника, или тайны. Вряд ли такие предосторожности и такие механистические ухищрения делались для простого сокрытия тайного выхода из монастыря. Хотя, все может быть.
  Петька снова присвистнул.
  - Хватит свистеть. Все деньги высвистишь.
  - А у тебя они есть?
  Перебрасываясь фразами с "хирургом", Макс твердо продвигался вперед. Но и его, похоже, нервы не выдержали. Он первым вошел в открывшуюся щель, мы толпились сзади, стараясь заглянуть ему через плечо.
  Сказать, что мы попали в одну из серий Индианы Джонс - это ничего не сказать. Пред нами был тоннель с нишами вдоль его длины. В каждом из архитектурных проемов тускло поблескивало золото. Сколько его тут было, - трудно даже приблизительно сказать, потому что конца тоннеля не было видно.
  Постепенно впитываясь в узкий проем, я сделала шаг в сторону, и под ногой что-то неожиданно громко хрустнуло.
  - Ой, - человеческие кости белели прямо у меня под кроссовкой.
  Никто даже не обернулся. Сияние и сверкание притягивало взгляды, отключало мысли, рождая лишь одно желание - потрогать все это, перебрать, погладить, поласкать, провести рукой. Глаголов много, но суть одна - обладать, или хотя бы смотреть. Эйфория победы, невиданной удачи, выигрыша в лотерею заполняла и заливала мысли и чувства.
  Во всяком случае, именно так я смогла объяснить повисшую тишину - даже Петр не свистнул и ничего не сказал.
  - Что же это такое-то? - первым заговорил "хирург". Рано я приписала ему преобладание одной эмоции.
  Действительно, обычное или необычное приключение, или развлечение, - превращалось в масштабное реалити шоу. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  - Сондра, проходи, смотри, что это такое?
  Я посмотрела под ноги, все вроде было нормально, правда, как говорит Петька, в таком месте могло быть что угодно.
  - Ну трупы, я думаю, мы еще увидим. Это, видимо, рабочие, или носильщики. Знавшие о кладе.
  Золотые статуи, иконы в серебряных и золотых окладах, сундуки, - все это переливалось громадными кабошонами драгоценных камней. Изумруды, жемчуга, рубины и алмазы искрились в свете наших фонариков как елочные украшения. Даже пыль не могла полностью перекрыть этот блеск.
  - Вот скажите мне, откуда берется пыль и крысы?
  - Не ври, крыс тут нет.
  Да странно, крыс тут почему-то не было.
  Целая ниша была заполнена книгами. Древними. Сохранившимися. В драгоценных переплетах. Это была целая библиотека. Я даже знала кого.
  - Послушай, да это же библиотека Ивана Грозного, - озвучила мою догадку итальянка. - Ничего себе. И все это столько лет пролежало в земле и сохранилось. Как такое может быть?
  Тут же, на специально сооруженных полках, стояли чаши, братины, подсвечники, кубки, драгоценные кадила, распятия и фигуры святых.
  - Чудо, - хохотнул наш медик и стал открывать сундук.
  Троны, статуи, сверкающие ангелы и незнакомые изваяния, - все было навалено в беспорядке и удивляло, что кто-то, так основательно подготовив хранилище, спешил, размещая драгоценные предметы. В том, что это сокровища, и цена их невероятна, уже никто не сомневался. Все молчали, ходили и разглядывали, узнавая знакомые очертания вавилонских богов, зверей, египетских сфинксов, фигуры известных и неизвестных языческих богов.
  - Мы как будто в музей ночью забрались.
  Александр точно выразил состояние познавательного мандража и любопытства.
  Пурпурный трон привлек мое внимание. Над ним возвышался золотой дракон - огромный Мардук - верховный бог обитателей древнего Вавилона. Колосс в виде крылатого быка с человеческой головой и пятью ногами мрачно смотрел на нас изумрудными глазами. Черные брови были прорисованы и выложены алмазами. Вообще, кругом в беспорядке валялись ожерелья, кольца, браслеты, кинжалы, венцы, заколки для волос, нагрудники и прочая золотая мелочь. Возможно, это свидетельствовало о борьбе, или драке. Стопка глиняных табличек напомнила мне законы царя Хаммурапи.
  - А это что?
  Что-то огромное и не имеющее выпуклых форм стояло накрытое какими-то шкурами у самой стены. Я потянула за пыльный край. Золотой монолит высился надо мной, заставляя немного терять разум от размера этого куска. Как вообще могли все это сюда затащить? Приглядевшись, я поняла, что это кусок камня, облицованный золотой фольгой. Точно так же, как та плита, которую мы нашли на кладбище. Тонкий металл в точности повторял изображения и оттиски, находившиеся на самом камне. Отпечаток маленькой руки привлек мое внимание. Ладошка, совсем детская, с тонкими пальцами и широким запястьем отсвечивала в белом свете фонаря.
  "Мене, текел, уперсин".
  Прочла я слова, известные каждому историку.
  - Что это значит? - Александр стоял рядом со мной. Его рука снова дотронулась до моих пальцев.
  - Ты был сочтен, взвешен и разделен... - за спиной раздался голос итальянки. - Откуда здесь кусок стены.
  - Ты думаешь, это стена из дворца Вальтасара?
  - А ты думаешь, они в золото болотный камень закатали? Как тушенку замариновали и... Это же невероятно. Это сокровища Вавилона!
  - Это сокровища Византии, - поправила я Ариадну. - Константинополь вел раскопки в Вавилоне и все тащил к себе. Всего было так много, что Вилар Д Ардуэн тронулся рассудком после того, как константинопольский император показал ему свою сокровищницу.
  - А я то думаю, что со мной происходит! А точно, я трогаюсь умом.
  - Ты не дослушал, император пошутил и сказал этому красавцу...
  - А кто это был-то хоть?
  - Третий крестовый поход. Он был... он вел его...
  - Бедняга. Не зря хоть ходил. Все в жизни увидел.
  - Он сказал ему... что все это он дарит ему Дардену.
  Дна достала видеокамеру. Она ходила от статуи к статуе, от трона к сундукам и снимала, снимала, снимала. Похоже, все вопросы она отложила до следующего раза, а теперь решила, что нельзя упускать зрелища, которое может больше не повториться.
  И тут я увидела невозможное. Совершенно отдельно, в полупустой нише, как простые строительные носилки, забытые тут убитыми каменщиками, притулившись в углу, стоял золотой ящик с двумя шестами продетыми сквозь кольца сбоку. Два крылатых херувима венчали крышку сооружения слишком узнаваемо. Именно так рисовали его во всех учебниках и археологических описаниях. Не может быть! Тихонечко, чтобы не спугнуть видение, как будто они могли улететь, я подошла и, поколебавшись несколько секунд, заглянула внутрь.
  - Что, Сондра, тоже решила черпануть горстью золотых монет?
  В полуистлевших тряпках там лежали две каменные плиты. Точно такого же размера, как мы нашли на кладбище. 60 на 70. С двух сторон они были исписаны древними буквами, очертания которых было мне до боли знакомы. Три года комы не дали забыть потраченные в библиотеках и на занятиях дни.
  - Это же,.. это невозможно!
  - Что это?
  - Понимаешь, храм Соломона был разграблен Навуходоносором! И он унес это...
  - Да что это-то?
  - Это знаешь что такое?
  - Ну, ящик. Да, и внутри камни какие-то.
  Петр приподнял ящик за один из шестов.
  - Да он легкий, это даже не золото.
  - Нет, не золото. Это дерево. Только в отличие от тебя, дуба, это акация, обделана золотом внутри и снаружи.
  - Ну...
  - Это ковчег завета...
  - И всего-то...
  Я вытащила скрижали с осторожностью инопланетного контакта. Две плиты - две скрижали Моисея! Это же сенсация для историков. Сокровище храма царя Соломона! Невероятно! С жадностью я направила свой фонарь на тексты. Что тут. Нужно сравнить то, что до нас донесло время и что тут написано на самом деле. Ну, на самом деле... Конечно, это тоже могла быть подделка более позднего времени, к примеру... Мне вспомнились семинары - Библия, как исторический источник. Смешно. А вот и сама Библия. Не стоит торопиться, конечно... Нужны анализы, экспертизы... сравнения текстов, и т.д и т. п. Но если все это, все то, что я вижу в этих темных казематах не шутка киношников, собравших гениальные декорации для очередного блокбастера и подсунувших карту Александру...
  Действительность казалась такой невероятной, что я потрогала свою руку. Если я была в коме, то я могла и впасть и еще во что-то. В анабиоз, или гипноз, или, что еще может быть... я не знаю медицинских терминов. Может, я просто сошла с ума, и нахожусь в сумасшедшем доме? Может, все это лишь галлюцинации больного мозга?
  - Ты сама их вытащила? - рядом стоял Александр.
  - Ты знаешь, тут совсем другой текст. Совсем другой.
  Саша присел на корточки рядом со мной. Я, как слепая, ощупывая каждую буковку, водила пальцами по тексту, проверяя и перепроверяя прочтение.
  - Тут нет ничего такого, это... Ты знаешь, нас церковники убьют. Тут нет никаких десяти заповедей.
  - О чем ты?
  - Это скрижали завета. Это Моисеевы скрижали, а это ковчег завета.
  - Опять эти сказки. Да какая разница, что выдумали священники. Им бы лишь бы народ в узде держать. Они тебе любые прибаутки расскажут. Придумали, напридумывали, потом переделали.
  Ариадна тоже подошла к нам. Она сразу поняла, что такое у меня под руками.
  - Ты прям на пол это положила.
  - Столько лет лежали. Надо же прочесть.
  - Ну читай.
  "Все вы связаны единой связью. Земля, вода, растения животные и люди. Удар за удар, смерть за смерть".
  - Это похоже на законы Хаммурапи - око за око, - Аридна непереставая щелкала камерой.
  "Я создал красоту. Она вокруг тебя. Храни то, что создал я".
  - Да это гринписовец какой-то. Моисей-то твой. - Петр с полными руками браслетов и камней тоже наклонился над плитой.
  - Хоть бы золотая была.
  "Выбери себе наказание. Отсеки себе руку, палец, причини вред. Выбери страдание себе сам, или я выберу его для тебя. Путь - есть боль".
  Я продолжала водить пальцами по камню. Почему-то мне доставляло огромное удовольствие дотрагиваться, гладить, ощущать шероховатость и впадины знаков. Я читала этот древний текст, и наслаждение знанием заполняло мою душу. Я понимала, что как бы то ни было, но это источник. Источник более древний, чем Библия, и возможно, более истинный. Хотя, что говорить об истине? Я не верила в бога и не знала, как к этому тексту относиться. До сих пор у меня не вставал вопрос, во что верить, или не верить, если это не относилось к научным фактам и их материальной проверке подлинными доказательствами. Но эти скрижали существовали. Вот они лежали передо мной, две каменные плиты с текстами, пусть даже выдуманными мифическим Моисеем, или Осарсифом, так его звали, когда он был жрецом в Гелиополисе. Куда он исчез потом? Скорее всего, его просто убили, как и всех, кто пытался чему-то людей научить без помощи армии и надсмотрщиков. Хорошо было Хаммурапи. Придумал законы и тут же погнал целый аппарат присматривать за их соблюдением.
  - Ну что там дальше-то? - похоже, текст был интересен не только для меня.
  "Не рукоблудь. Не сей семя по ветру".
  - Хм, - дикий смех медика заставил меня вздрогнуть.
  - Тише ты, что у тебя проблемы с этим?
  - Да нет, просто какой эротичный Бог-то был.
  "Уничтожь в себе лживое, похотливое, тщеславное и жадное. Убей сам, или я убью вместе с тобой".
  - Легко сказать.
  - Да замолчи ты... а?
  "Откажись от наслаждений. Живи для Разума, - поймешь Меня. Преодолей свои желания. Я - в свободе. Свободе от желаний".
  - Охренел старик.
  - Да погоди, это что ты говоришь, это скрижали Моисея? Те скрижали, что с десятью заповедями?
  - По идее - да.
  - А где эти не убий, не воруй, не люби, не трахайся?
  - Ты что к ней привязался? Читай, Сондра. Что там дальше?
  "Чем больше Я даю, тем больше Я возьму. Выбор твой, или выберу Я. Ничего не дарю. Ты сам платишь за все. Значимость твоя - ничто. Ты - никто. Твой дух - я, твое тело - испытание".
  - Повторяется дед. А что вообще все это значит?
  "Не заплатишь ты, - заплатит род. Ничто не потеряно будет во времени. Помни".
  Я замолчала. Текст закончился. Все молчали.
  - Бред. А где заветы-то? Это что, другие скрижали?
  - Так, - Макс вдруг возник из темноты, испугав нас своим внезапным трезвым голосом. Странно, что он ходил с выключенным фонариком. - Так, если мы немедленно отсюда не умотаем, нас могут застукать. Неизвестно во сколько встают служки. Пора уходить.
  - А как будем клад уносить?
  - Его разве унесешь? - рассмеялся компьютерщик. - Все оставляем на свих местах. Ничего не трогаем. Вы слышали мою историю?
  - Да ладно.
  - Сначала подумаем, потом решим, что делать будем. Короче. Спорить некогда, вылезаем.
  Мы послушно побрели к щели в повернувшейся стене. Молча поднялись в темную ночь. Так же молча вышли из ворот, которые Макс аккуратно защелкнул.
  Оказавшись на воздухе, на ничейном пространстве, мы все еще молчали и старались не смотреть друг на друга. Что-то странное творилось в голове. Я не знаю, как у других, но у меня появилась одна навязчивая идея - эти скрижали нужно немедленно отнести в универ, показать профессорам, опубликовать. Да тут можно даже диссер написать. Камешки, зачем они мне, а вот исторический источник, я же стану настоящим ученым, профессором может даже. У меня будет имя в научных кругах. Искра оживления, жизни, я бы даже сказала, надежды на лучшую долю ярко вспыхнула в лобном отделе мозга. У меня будет дело! Пусть не будет любимого, но зато будет дело, любимое дело, в котором я буду первая!
  "Значимость твоя - ничто" - вдруг стукнуло мне в памяти. Да, слова хорошо запоминались.
  В машине все молчали. Слишком много впечатлений. Слишком много увиденного. Да что говорить, все слишком устали и элементарно хотели спать.
  
  ГЛАВА 18
  
  - Раз этот ушляк перевел деньги, то он перевел их не куда-то абстрактно, а на какой-то счет.
  Василий Павлович ходил по высушенной комнате, тряся бумагами. Ковры были скатаны. Паркет вспучился и угрожающе нацеливался на ботинки ребрами своих составляющих.
  - Я не понимаю, вы хотите, чтобы мы нашли сантехника, деньги, или счет, куда переведено ваше все?
  Потапенко даже не знал, сидеть ему, или стоять. Дело было странно, как минимум. Квартира находилась без присмотра в течение половины дня. Почему хозяйка решила уехать в больницу - тоже непонятно. Диагноз врачей не говорил о срочности, но спрашивать об этом хозяев... Хотя... почему нет?
  - Мне все равно, что вы собираетесь искать. Ищите хоть черта лысого. Мне нужны мои деньги. Кто тут хозяйничал и почему, не мое дело. Мое дело деньги делать!
  У окна стоял, скрестив руки на груди, высокий, моложавый человек в самопальном пестром свитере, надетом поверх простой белой футболки.
  - Да, я понимаю, но для этого мне нужно, как минимум, знать, что тут произошло. Может быть, деньги снял ваш брат, ваша жена, вы сами, в конце концов.
  - Свои собственные деньги?
  - Бывает, - Потапенко хмыкнул. Это не укрылось от хозяина денег. - Ну может, брат.
  - Да вы абсолютно представления не имеете, как устроен мир, и за что приходится платить и как выстраивать концепцию.
  - Так сколько у вас украли?
  - Василий, сколько было на этом счету?
  - Три миллиона.
  - И что у вас не стояло никакого пароля, ничего?
  - На домашнем компьютере? В квартире, стоящей под милицейской охраной?
  - И с такими деньгами живут в таком доме? - Потапенко не смог удержаться от этого вопроса.
  - Молодой человек, это деньги фирмы. Мой брат бухгалтер этой фирмы. Ничего удивительного, что у него все было тут под контролем.
  - Это вы называете контролем?
  - Это производственные деньги. А мы - обычные люди. И если я ворочаю деньгами, то это не значит, что я трачу их на себя. Даже, если счет находится и дома.
  - Ну у меня нет трех миллионов.
  - Кто хорошо работает, тот хорошо и зарабатывает.
  - А что нужно делать? Ну правда, что нужно делать, чтобы зарабатывать такие деньги?
  - На мне такие же джинсы, как на вас. Когда Бог, - человек в пестром свитере выделил это слово так, что чувствовалось, что впереди стоит очень большая буква. - Когда бог, - снова повторил он, - позволил всем людям обладать тем, чем обладало меньшинство, это стало дешево. Я заплатил 150 тысяч долларов за мерседес, и смотрю, что хонда за 15 тысяч, которую купил мой знакомый, - это то же самое. То есть все обладают всем. Сколько стоят ваши джинсы?
  - Штуку.
  - И мои. Вы понимаете? При этом, главное, оставить нужное качество. В прошлом году был оборот девять миллиардов и прибыль девятнадцать процентов. И мы все отбили. Миллиард семьсот миллионов долларов прибыли. Вот правильное видение мира. Конечно, можно и не дойти. Когда Боб Сигал построил в Неваде Лас-Вегас, у него были долги, и он застрелился, а через полгода все увидели, что это самый доходный бизнес в мире.
  - Да я вообще-то хотел сказать, - Потапенко потерялся. Человек говорил серьезно, но что он говорил, понять было трудно. Простое, казалось бы дело, запутывалось в лабиринтах слов. - Вы не подумайте, что я завидую. - Потапенко взглянул на штаны пестрого. Они были в клетку, поверх которой росли цветочки и летали бабочки. Да, мудрено было сказать, что его джинсы такие же. Свет падал на обладателя веселеньких штанишек сзади, и лица было не видно. Возможно, он шутил. Потапенко всмотрелся, но все, что он четко увидел - был амулет каких-то индейцев, который свешивался на черных веревочках на грудь пестросвитерному.
  - С 23.45 до 24.00 открывается шлюз в космос, и вся информация из ноосферы доступна к потреблению. Просто надо знать, чего ты хочешь к 23.45.
  - Так просто? А где деньги вам не говорят?
  Пестрый отошел от окна и грозно посмотрел на Потапенко. На запястье у него следователь увидел несколько витков кружев и ниточек, обшитых винтиками и бусинками.
  - Так значит, кого вы подозреваете? Значит, вы думаете, это был сантехник?
  - Конечно, сантехник. Во всяком случае, его надо проверить. Набираете черти кого. Москва заполнена проходимцами. А что делать! В России очень быстро растут зарплаты. Это риск. Нефть не будет стоить 30 долларов, для этого надо уничтожить несколько узурпирующих ее добычу и шантажирующих весь мир стран. Или они уничтожатся сами вместе с остальным миром. "Пятый элемент" - помните? Как летит к нему гибель, а он говорит - три миллиарда сделаю, и кровь течет у него со лба. А еще помните у кого кровь телка? Только другая причина была - спасти человечество. Христос. Гефсиманский сад.
  - Ну почему, будем ездить на другом топливе и все... - отговорился Потапенко, не прислушиваясь особенно. В голове от этого разговора все начинало путаться. Деньги, миллионы, сантехник, Христос, кровь, сад.
  - На каком?
  - А кто хозяин квартиры? - Потапенко решил перейти к решительным вопросам и взять, так сказать, руководство беседой в свои руки. Нужно было уточнить элементарное. Ему претила пустая болтовня, и он не собирался говорить о том, что от него реально не зависело. - Вы ведь? - он посмотрел на боле старшего, щуплого, седоватого мужчину, потерянно бродившего по квартире. - А кто же впустил сантехника? Я ничего не могу понять, как так получилось, что квартира, набитая деньгами, оказалась открытой и без присмотра?
  - Жена в больницу попала. А тут трубу прорвало.
  - Да, это я понимаю. И кто тут оставался? Один сантехник? Может, соседи похозяйничали?
  - Может, и соседи, - убито, еле слышно пробормотал седой.
  - А вы все остальное проверили? - Потапенко встал и прошелся вдоль книжных полок. - Может, еще что-то пропало? Драгоценности. Деньги. Наличные, я имею в виду, - смутился следователь, вспомнив о сумме.
  - Мало что ль пропало? Вы мало читаете. Разве вор, взявший 3 миллиона. Прихватит еще и побрякушки? А может, по-вашему, он возьмет еще и книги? Вы сами вообще читаете хоть что-то? Нужно читать Библию. Я вот недавно прочитал Софокла - очень полезная книга для бизнеса. Если посмотрите на описание Аустерлица у Толстого, то и там можно почерпнуть важные вещи. Два лагеря, если помните, Кутузова и Наполеона, и глупость генералов, и мудрость главнокомандующего.
  Потапенко старался фильтровать про себя поток слов, обрушившихся на него. Нужно было собрать факты и составить ясную картину произошедшего. Он поймал на себе хмурый взгляд седого.
  - А что, кто-то еще тут мог быть? - некая догадка, что все не так просто мелькнула у Потапенко в голове. - У вас дети есть? А сама жена?
  - Да как вы можете! У нее слабое сердце. А сын тут не живет.
  - Но у него тоже есть ключ от дома?
  - Да, конечно.
  - Он мог приезжать сюда?
  - Мог, но вряд ли. К тому же, зачем ему воровать? Мы даем ему денег. Он отдельно живет с семьей. Мы обеспечиваем его всем, чем нужно.
  - Но работает он не у вас.
  - У нас, но не рядом. В филиале.
  - А где он? Вы можете ему позвонить, поговорить?
  - Да, конечно. Но зачем ему обворовать своих родителей?
  - Одно дело то, что вы даете, другое - сразу столько денег! Все равно, что выиграть джекпот.
  Свитер резко повернулся к нему. Неприязненно посмотрел. Снова заговорил.
  - Иисуса Христа молодой человек спросил, как достичь царствия небесного. Тот, если вы помните, говорит - не убивай, не кради и так далее. По закону. Закон - это приказ. А потом Иисусу этот юноша понравился и он ему дает совет. Не приказ, а просто совет. - Если хочешь быть совершенным, отдай все, и будешь иметь сокровища на небесах. Сокровища! То есть больше, чем можно себе вообразить в самых невероятных мечтах.
  Потапенко даже застыл с открытым ртом. Поражала говорливость этого богача. То ли он в чем-то оправдывался, то ли пытался запутать следствие. Потапенко стоял посреди раздолбанной комнаты в сомнении, как разговаривать с людьми такого рода. Род людей он мысленно не уточнял.
  - Сокровища, - отозвался он, чувствуя что пауза затягивается. И тут же чертыхнулся, что влез в этот разговор и попался на крючок привнесенной, не относящейся к делу, темы. Нужно было строго следовать своим вопросам, а этим... делать им нечего, короче. - Вы считаете, что сокровища, это те, что унести нельзя? Может, это прямо на земле.
  - В каком смысле - на земле?
  - Ну, не после смерти.
  - Я отдаю миллион! Как вы считаете, кто больше делает? Мой работник, который отдает десять рублей налогов, или я? Если я зарабатываю примерно 10 миллионов долларов, умножить на 30 - это будет 300 миллионов. А мой рабочий зарабатывает 6 тыщ, умножить на 12, умножить на 087, он же налоги платит- 62 тысячи. Если умножить на десять рублей, я должен дать 50 тысяч, равноценные его десяти рублям. А сколько я даю? Миллион! У кого шанс больше мир понять?
  - А на что вам остальные 9 миллионов? У вас же рубашка такая же, как у меня. То есть джинсы. - Потапенко покосился на пестрый свитер бизнесмена. Черт его знает, сколько стоит такая вот хрень, да и футболка может какая-то... - Вообще, промотать 9 миллионов не вопрос. Прожить на 6 тыщ... - вот это...
  - Я работаю, так же как и они. За свой труд я и соответственно и получаю.
  - Если так же, то за что так много? Что же вы делаете?
  - Я генерал, который должен держать линию обороны тогда, когда другие в панике бегут!
  - Послушайте, а может эта потеря для вас не является существенной? Может, тогда вы заберете исковое заявление? Будем считать, что деньги ушли на благотворительность? К тому же, вы уверены что деньги там точно были?
  - Тот юноша, который спрашивал Иисуса, услышав ответ, опечалился, потому что у него было большое имение. Отойдя, он заплакал. И тогда говорит Иисус - как тяжело богатому достичь Царствия небесного! Но он не сказал, что богатый не войдет туда! А произнес, но вы же талантливы, вам столько дано, отдайте талант нищим, вот величайшая цель.
  - Мне всегда казалось, что талант - от бога, и продавать его уже нельзя, - он и так должен быть отдан. И платить уже надо не нищим за талант, а талантливому за дар.
  - Что?
  - Да так, я просто, мысли вслух, вы...., возможно...., короче, существенна ли для вас потеря? Возможно, что эти деньги не ушли из семьи.
  - Вы в своем уме? Делайте свою работу. А я буду делать свою. По своим каналам я тоже проверю, куда перечислены деньги. Вы сделайте это параллельно, и проверьте этого, как его... Рустама, или Муслима...
  "Да уж, сантехника придется промурыжить", - подумал Потапенко, выходя из квартиры с генералом - бизнесменом. И наверняка потом отпустить за отсутствием улик. Если счет не найти, то никак не доказать, что он взял эти деньги. К тому же, какой дурак переведет такие деньги и все еще будет тут горбатиться на генералов?
  Потапенко шел к диспетчерской. Тут должна была быть найдена часть мозаики.
  А ведь он так мне ничего и не сказал про сына. Значит...
  Он решил вернуться. Пусть позвонит сыну. Прямо при мне. Вечно они все смазывают на стрелочников. Смешно представить, что сантехник полез в комп.
  - Позвоните сыну. Мне бы хотелось с ним встретиться и поговорить.
  - А это вы... Вернулись. Плохая примета. Пути не будет.
  - А я никуда и не иду.
  Василий Павлович торопливо набирал номер.
  - Настя, позови мне Дмитрия. Нет? А где? На работе его тоже нет. Я звонил уже туда. И вчера не было.
  Потапенко и генерал переглянулись.
  - Тогда на мобильник ему позвони? Что, не берет трубку? Как так?
  Девушка рыдала на том конце провода.
  - Ну ты успокойся. Ничего не произошло. Он мне просто очень нужен. А почему?
  - Да он не показывается уже несколько дней. И не берет трубку. Позвоните ему сами, - последний вскрик в трубке был слышен всем.
  Телефон дал отбой.
  - Не знаю, жена его говорит, что он пропал. И не отзывается на звонки.
  - Вы мне адрес дайте. Я съезжу туда, и все проверим. Может, отсюда надо начинать, а уж потом искать сантехника.
  Но начинать все равно пришлось с диспетчерской.
  Обычная тягомотная работа вела от кусочка к кусочку. И невозможно сказать, что это были сверкающие пестрые камешки. Нет, картина складывалась унылая, но собирать ее все равно нужно было.
  - Он сегодня не работает. По понедельникам он в больнице подрабатывает. Там тоже у них, бывает, что течет.
  - А он у вас только трубы ремонтирует? Или с компьютерами тоже имеет дело?
  Пухлая женщина - дежурная, вопросительно уставилась на следователя, ничего не понимая.
  - Ну с компами он разбирается?
  - Да у него пятеро детей! Если б он с компами мог. Он бы не возился с трубами!
  - А дети тут при чем?
  - При том, что платили бы больше.
  - Не всегда. Я вот могу, но вряд ли моя зарплата больше, чем его.
  - А вы знаете какая у него зарплата?
  - Нет.
  - Так и не говорите.
  - А вы можете домой ему позвонить, узнать, дети-то хоть его дома?
  - Это можно.
  Все были на месте. И дети, и жена, и соседи. Это звучало успокаивающе.
  
  Катя встретила Потапенко с маленьким Игорем на руках. Она открыла сразу, как будто обрадовалась приходу милиции.
  - И вы не знаете, где ваш муж?
  - Не знаю. Я не могу дозвониться. Думала у родителей. Но раз они звонят, то значит не у них. Я не знала, что он даже на работу не ходит.
  Слезы текли по ее щекам. Игорь, посмотрев на ее глаза, дотронулся до мокрых щек матери.
  - Мама, - пролепетал он.
  - Ну чего же вы его не ищете?
  - А где мне искать?
  - Ну, вы даже родителям его не позвонили. Как же так? Может, он попал в аварию? Вы по моргам, по больницам звонили?
  Испуганные глаза посмотрели на Потапенко так, как будто никогда до этого не видели мира.
  - Вы что?
  - А вы не знали, что так делают обычно?
  - Да вы что, как вы...
  - А где же он по-вашему? Если его нет дома, нет у родителей. Не ходит на работу. Плохо любите, если даже не додумались до этого.
  - Послушайте, у меня же маленький ребенок.
  - Тогда родителям нужно сказать.
  - Но там же несчастье с матерью.
  - Ага, значит это вы знаете.
  Потапенко стоял и размышлял, говорить ли девушке о пропаже денег. Если она ничего не знает, то зачем было ее пугать. Она тогда точно бы стала покрывать мужа. А если она сообщница, то тем более не скажет. Он сомневался.
  - Так, где он, по-вашему?
  - Я думала, он на даче.
  - Ну вы скажете. Это жены только от мужей на дачу ездят. Когда ругаются.
  - Откуда вы знаете?
  - Про что?
  - Про поругались?
  - Так вы поругались?
  - Он ушел. Я не знаю. Мне брат сказал, что его там тоже нет. Его девушка из комы вышла. То есть. Та, что раньше была его девушкой, вышла из комы, и он ушел из дома.
  - Ах вооот оно что! А кто у нас девушка?
  - Сонька Волкова. Тушинский 3.
  - Ааах, понятно.
  Потапенко развернулся и вышел. Помедли он хотя бы десять минут, он столкнулся бы с Максом, а если бы он честно рассказал Насте об истинной причине своего визита, то уже точно бы знал, где искать пропавшие миллионы. И, возможно, многих событий последовавших дальше, можно было бы избежать.
  
  ГЛАВА 19
  
  - Ты что, я смотрю, совсем ко мне перебраться решил? - Василич даже не думал противиться новому вторжению Дмитрия.
  Тот тащил ноутбук.
  - А... ты с этой игрушкой. Хорошая вещь, только вы пользоваться ею не умеете.
  Дмитрий раскрыл чехол и достал ноут.
  - Парам-пам, дед, я сейчас все узнаю. Ты знаешь, что я нашел?
  - Я скажу тебе, что ты нашел. Ты должен искать не тут. Ты должен искать на улице. Ты должен искать машину!
  - А я и купил базу данных. Я сейчас проверю у кого была красная...
  - Ну и ну... да ты полный идиот, я смотрю.
  - Поаккуратней, дед, я тебе так не разрешал с собой разговаривать. Слышал последнюю новость? Японцы решили заменить безличные и бесполезные майкрософтовские сообщения об ошибках системы на поэтические, в стиле хайку. "Твой файл был так велик и, должно быть, весьма полезен но его больше нет". Или. "Сайт, который ты ищешь найти невозможно, но ведь не счесть других". Еще. "Хаос царит в системе, подумай, раскайся и перезагрузись, порядок должен вернуться". "Три вещи вечны: смерть, налоги и потеря данных, догадайся, что случилось".
  Видно было, что у него хорошее настроение.
  - Ты, я вижу, потерял все, и данные и голову, - проворчал алкаш и ушел в ванну.
  - А ты куда?
  - Ну должен кто-то стирать носки.
  - Ладно, дед, - ты прав. У меня отличное настроение. И ты знаешь почему?
  - Ты нашел кто это сделал?
  Дмитрий молчал, что-то усиленно стуча по клавиатуре.
  - Ты нашел машину?
  - Да, я нашел машину. Я нашел, кто это сделал!
  - А почему ты этому рад?
  - Потому что это решает все. Я снова могу пойти к Сондре, я снова получу ее! Я снова... все вернется.
  - Что именно вернется?
  - Да все!
  - А сын твой тоже в задницу вернется?
  - При чем здесь это?
  - При том, детка, что поступки необратимы. И каждый твой пук, имеет последствия... запах... и он... понимаешь... ты будешь смеяться, но он тоже влияет на изменения климата. Потепление. Оно, может, от твоего пердежа.
  - При чем здесь? Свихнулся ты, дед, как я погляжу.
  - Сына куда денешь? Я думаю, если Сонька не дура, она к тебе не вернется. Зачем ей это?
  - То, что знаю я, будет очень важно для всех нас.
  - Ты уверен, что это изменит ее решение?
  - По-любому, я должен ей это сказать.
  - А компьютер сюда зачем притащил? В принца играть?
  Но Дмитрий уже вышел снова, оставив комп включенным.
  Дед уселся перед экраном. Фотографии старой машины занимали его весь. Все возможные ракурсы были представлены и зафиксированы тут. Внутренности, внешности, под креслом, само кресло, кресло водителя, кресло пассажира, - буквально каждая деталь. Дед щелкал мышкой по фотографиям, и одна за другой они раскрывались и закрывались, сворачивались и разворачивались. Экран был так хорош, или уж качество снимков было таково, что видно было все досконально, до мельчайших пылинок в углах. Василич присмотрелся. В самом темном углу, внизу у кресла, его внимание привлек неожиданный предмет. Совсем почерневшая цепочка извивалась среди складок разодранной подстилки. На конце ее была связка ключей. А вот те же ключи совсем близко. Бурые пятна видны были отчетливо и резко. Сомневаться не приходилось в их происхождении.
  - А чья это машина? - крикнул вдруг Василич, но квартира была уже пуста.
  - Вот торопыга.
  Дед выключил систему, встал и стал неторопливо натягивать куртку.
  
  ГЛАВА 20
  
  - Какому государству?!
  Макс ходил по большой комнате и кричал.
  Ариадна показалась в коридоре с чашками в руках.
  - Кто какие пирожные будет?
  - Откуда?
  - Я напоследок в Истре заказала.
  - А что есть?
  - Трубочка с заварным кремом, корзиночка, наполеон, и бисквиты.
  Она аккуратно разложила на тарелке помятые пирожные.
  Я уже не знала, что говорить. Исчерпав все свои доводы, молча села на то самое кресло, на котором нашли труп бабушки.
  - Ты бредишь! Сондра! Какому государству ты хочешь отдать все это?
  - Ты хочешь сыграть в две трети? - Петр похоже тоже не очень воспринял мои идеи об отдаче, о передаче всего каким-то музеям. - Жизнь - игра, задумано хреново, но графика обалденная. Я лично свою часть никому не отдам. Вы как хотите, а я все свое возьму себе. Я буду жить этим долгие годы, продавая по камушку!
  - Но там же скрижали! Это же подлинные скрижали Моисея.
  - А, понятно, ты хочешь теперь сделать карьеру на этом?
  - Нет, но это же- история. Это нужно показать всем. Нужно сдать все государственным музеям.
  - Опять двадцать пять! Каким музеям? Какому государству? Есть 2-3 человека, а остальное народ. Так кому сдать?
  Макс орал. Он расширил глаза, и даже зрачки его казались больше обычного. Наверное, именно так выглядел тот слабонервный руководитель крестового похода.
  - Ладно, скрижали церкви. Сундуки Абрамовичу. Остальное Абрамычу, - подала вдруг голос Ариадна.
  - Абрамыч-то кто?
  - Здрась. Борис Абрамыч Березовский - он и есть главный народ.
  - Наша цель - коммунизм - гласил лозунг на артиллерийском училище.
  - Ребята, вам бы все хихоньки, но за всеми настоящими ценностями вечно горы трупов. Я не хочу. Мне страшно...
  - Нефига грустить. Фигня война - главное маневры.
  - Сокровища лучше отдать врагу... и его тогда отравят... или сразу придушат... или посадят...
  - Культура Петро, так и прет. Может, поделишься?
  - Это неделимое. Сондра, ты слишком серьезно все воспринимаешь. Во всем должна быть доля кретинизма.
  - Я знаю, что делать, - Ариадна смачно куснула наполеон, и крем выдавился прямо ей на подбородок. - Музей-то международный открывать нужно. Меняем на деньги некоторые не очень ценные вещи. Берешь самую маленькую, но самую дорогую вещь из клада и идешь в четыре иностранные компании, в две разногосударственные адвокатские конторы, и телевизионные компании.
  - А почему всего по две?
  - Адвокаты из разных контор - конкуренты, друг за другом по началу следить будут. Недельку точно договориться друг с другом не смогут. Значит, будут поначалу твои интересы оберегать. А телекомпании осветят в эфире твою находку. Параллельно делаешь через эти репортажи обращение к всемирному сообществу с просьбой помочь тебе сохранить целостность клада, как историческое достояние всего мирового сообщества.
  - Ерунда.
  - А потратить любой дебил может.
  - А что мы-то иметь с этого будем?
  - В мире очень много организаций, как общественных, так и коммерческих, готовых влить свое бабло под хороший пиар... Ну, вобщем, с этого момента, я думаю, вам нужно нанять себе хороших экономистов, финансистов... дело пойдет, - итальянка отхлебнула чай и посмотрела на меня.
  - А деньги-то?
  - По моим подсчетам, где-то 30 - 40% от стоимости находки вы заработаете годиков за 15.
  - А что вывести ты предлагаешь?
  - Да монетку. Монетку взять и показать. И фотографии мои. И фильм.
  - Да если этот фильм и фотографии показать, если, допустим, Сондра покажет эти фотографии, то проснется она уже не в коматозном отделении нашей больницы, а с паяльником в заднице и с вопросом, а где это вы нащелкали всю эту красотищу, девушка?
  - Ну все, ваша милость, вы на западе совсем там разбаловались. Но мозг ты мой просто взорвала. Яйца не вспотели меня разводить? Какие адвокаты? Какие телестудии? Да ты только покажи эти вещи, и все, считай покойник. Это нужно тихо продавать коллекционерам. Очень осторожно и поштучно, - Макс нервно теребил пальцы.
  - Статуи распилим, - хохотнул Петр.
  - И это и есть ваш ум? Ваши мозги вспотевшие? - Днушка перешла на вы. Наверное это говорило о том, что она разозлилась. - Хоть намекните, что вы умный. Петра она игнорировала, обращаясь исключительно к Максу.
  - Вот еще, намекать на очевидное, - буркнул Макс, немного успокоившись.
  - В вашем случае, очевидное кажется невероятным.
  - Так все пропадет. Ты не понимаешь, Макс, - я старалась не злить его, но и не сдаваться. - Дико же слышать, чтобы вещи музейного плана, не какие-то побрякушки, - короче, это все нельзя прятать.
  - Для того, чтоб не пропало нужно общественность привлекать.
  - И как ты это себе видишь? Понятых что ль взять?
  - Нужно все оттуда для начала вывезти.
  - Нужно, чтобы все это показали в прямом эфире. Нужно вызвать телевидение, и пусть покажут, чтобы не спрятали.
  - Окружат десятью кордонами ОМОНа, забьют эфир глушилками и тихо свезут все к какому-нибудь Абрамовичу на дачу, все, что мы нашли.
  - Точно! - Петька даже встал с пола, на котором уютно пил чай и пожевывал свои пирожные. - А девиц - в дурку от видений лечиться отправят.
  - Ага, а место закопают и бетоном зальют, типа - реставрационные работы.
  - А властям сообщить?
  - А я тебе о чем толкую? У нас у власти сейчас слишком несытые, совсем недавние люди. От них трудно ждать благородства.
  - При чем здесь благородство?
  - Послушай, ты хронику светскую читаешь? Да ты же коматозница. Они просто жрут еще, голодные, понимаешь? Просто жрут! Пиры по типу устраивают! Жрут, пьют, и девок еб...
  - Ну да, я бы таких не искушала бы лишний раз.
  Макс с удивлением посмотрел на Днуху. Только что она спорила с ним, но в этом вопросе вдруг оказалась солидарна.
  - У нас столько ценных вещей тупо в слитки переплавляли... да и переплавляют, наверняка....
  - Да пусть лучше там лежат, целее будет...
  - Так нельзя, - этого я даже слышать не могла.
  - А деньги? - Петр тоже.
  - Я знаю, нужно подогнать туда военные грузовики и все вывезти, и из страны тоже!
  - Да за такие деньги все твои грузовики вдребезги разобьются на первом же перекрестке и никто, заметь, виноват не будет, как всегда... а все-таки увезут к Абрамовичу на дачу.
  - Ага, а по телевизору покажут горшочек с монетками. И это будет все, что от твоих сокровищ Абрамович родине пожертвует.
  - Да, Дунха, точно, я тут недавно видел по телку, как в новостях показывали горшочек с глиняными бусами. Показали, как нашли.
  - Ну нашли горшочек с монетками. Хотите - посмотрите. И ведь покажут с помпой!
  - Я знаю, как сделать! Помните, немец какой-то у нас на Красной площади приземлился - летел низко - его никто не заметил. Сейчас вообще никто не заметит. Твой отец, ведь на своем самолете прилетел? Да? - ответа Петр не ждал. - Так вот. Пусть он на вертолете приземлится там, у монастыря, мы все погрузим и все продадим на Сотбис. И деньги будут, и по телеку, как Сонька хочет, покажут. Они же должны все это через экспертов пропустить, то да се, каталоги.
  - И с чего бы Россия стала бы свои клады через Сотбис продавать? Объявят, - разбились две сбрендившие наркоманки, а никакого клада вообще не было!
  - Так надо в СNN, американцам, я не знаю, американцев надо подключить!
  - Хочешь развязать небольшой межнациональный конфликтик?
  - Ну самолетик-то можно подогнать?
  - Боюсь, что дальше монастыря ничего не уйдет, а в новостях прозвучит - одна милая компания на шашлыки в монастырь приехала, а другая милая компания их там взорвала вместе с монастырем. И опять к Абрамовичу на дачу... - ты, Днуха, все неправильно понимаешь.
  - А что тут понимать-то? Одно дело прилететь, а другое - вылететь обратно! Да и на том кукурузнике ты своих 25 тонных монстров не вывезешь.
  Я с ужасом перебирала варианты ответов. Как в викторине. Как выжить и остаться честным.
  - Но скрижали.
  - Да что ты все заладила - скрижали и скрижали. Текст-то не совпадает.
  - Ха-ха., а Днуха привыкла к старому тексу. Ха, - там, где не десять заповедей было, а одна частица "не" с глаголом пишется отдельно - не убий не укради, не...
  - Я думаю, что это первый вариант скрижалей.
  - В смысле?
  - Ну помните, он же написал и спустился с горы, а иудеи поклонялись золотому тельцу. И он в гневе разбил скрижали. А потом пошел и написал новые. Адаптированные.
  - Для дураков.
  - Ну да, типа того, для тех, кто поклоняется злотому тельцу.
  - Ииииии... когда все началось!
  - А ты думал, - я улыбнулась, вспомнив тот момент, когда у меня в руках были подлинные, в чем совершенно теперь не сомневалась, предметы глубины веков.
  - Так сходи в церковь и расскажи, или даже отдай им.
  - Послушай, девочка, а как ты себе это представляешь? Ты думаешь, сейчас вся эта свора прихлебателей, которые живут за счет легенды, и ничего, заметь, ничего не делают...
  - А ты что думаешь, сейчас не дураки? Золотой телец правит миром... С чего ты решила, что пора отдать то, что сам Моисей не отдал?
  - Давайте без пафоса... а?
  - Все, с меня хватит. Сонь, с тебя тоже, пошли помоем чашки, и спать.
  Я послушно собрала чашки. Днуха взяла чайник и тарелки. Усталость от событий прошедшей уже ночи сказывалась и навалилась вдруг сразу и внезапно, как только возбуждение спора ушло. Картинки увиденного мелькали в мозгу, как фантастический фильм, и уже не казались мне реальными. Я положила чашки в раковину и заплакала. Мягкая рука толстушки опустилась мне на плечи.
  - Ну что, старушка? Все страдаешь по своему красавчику? Даже золото его не затмило?
  - Да какое золото...
  - Что, сердечко болит?
  Смешная эта Днушка, она говорила о чувствах, а сама встала к раковине и, ловко орудуя щеткой, мыла посуду.
  - В голове только он?
  - Ты знаешь, постоянно хочется расплакаться, кажется, вот, сейчас кто-нибудь прикоснется к тебе пальцем, и я расплачусь от тоски по нему.
  - А ты борись. Вот же, дело появилось. Тебе нужно встать на ноги. Учиться дальше. Ты же красивая девка, к тому же моложе нас всех на три года... ну на годы комы... - она немного смутилась.
  - Нет, ты знаешь, я бессильна уже бороться с этим. Я готова умолять, унижаться, все бросить ради него, мне ничего не нужно, только он...
  - Так в чем же дело? Вроде, он сюда приходил?
  - Это был уже не он...
  - Мда, и правда - в одну и ту же реку дважды не войти, - она похлопала меня по плечу мокрой рукой. - Да, все правильно.
  - Нет, я не могу, ради любви я на все готова, но ради... чего ради?... он-то ведь не любит...
  - Откуда ты знаешь?
  - Любящие не бросают вот так, как он бросил. Он был самым близким и родным. Он был первый в моих...
  - Ладно, ладно... Да все правильно ты сделала. Он бы так и ходил, от одной к другой, если бы ты позволила ему остаться.
  - Наверное...
  - Не наверное, а точно. Не выгони ты его, он, как маятник, бы таскался от тебя к жене, от жены к тебе, и ты бы стала с ним спать, ты же не каменная, и все твои страдания стали бы еще невыносимее.
  - А сейчас?
  - А сейчас, ты страдаешь от того, что его нет. А то страдала бы от его постоянных измен, от шатания, от обманов, потому что он лгал бы постоянно. Да знаю я таких. Мразь.
  - Больно.
  - Что же нужно твоему сердечку?
  - Сложный вопрос.
  - Спроси у сердечка.
  - На самом деле? Я пытаюсь.
  - Он не любит тебя.
  - Где находится самый осязаемый орган?
  - Во, поговорим о любви внизу живота.
  - В последнее время мне снятся сны.
  - Димка? Ну-ка поведай.
  - Осязаемые. Я не помню его лица. Но знаю, что это он. Помню его прикосновения. Руки. Трогают моё тело. Нежно. А лица нет. Оно размыто. Но руки гладят. Знаю точно, его руки ласкают мое тело. Трогают мою грудь, мои плечи, мои волосы, шею... Опускаются ниже... Обхватывают мою талию, обнимая мои бедра. Рука скользит вниз живота. И мне так спокойно... А в мыслях, что это мое второе я в мужском воплощении...
  - Очень интересно. Сны такие насыщенные. По-моему тебе стоит их воплотить воон с теми руками, - Днуха махнула рыжими кудряшками в сторону комнаты. - Иди-ка ты поспи. Хочешь, я тебе снотворного дам?
  - Зачем? - в дверях показался Александр.- Я укачаю ее.
  - Послушайте, мне на работу пора, - похоже кухня вмещала больше народа, чем мне казалось раньше.
  - Петенька, работа не волк, - это раз; от работы кони дохнут - это два.
  - Жесть! Вот мне интересно, а чем люди в 17 веке жопу вытирали? А?
  Днуха закрыла кран и вытерла руки о джинсы, отчего они стали еще грязнее. В смысле, руки...
  - Я вот боюсь, не оставили ли мы там следов. По-любому, жутковато мне, ребятки, теперь с вами. Надо бы сматываться отсюда. Пошли, Петька, я тебя до клиники подброшу.
  - Нет, ты знаешь, мне и здоровым отменно. А клиника ко мне сама придет.
  - Лоботряс. Пошли, я такси вызвала, вона уже стоит. Тебя, потом меня... Саш, ты тут остаешься?
  - Да, уложу Соньку спать и... вообще-то я отпуск взял.
  - Из-за клада? Как предусмотрительно! Можно будет по камушку все таскать.
  - Нет.
  - Ну все, ушли, Макс, ты идешь? Дай коматозникам поспать.
  - Ничего, она свое уже отоспала, - хохотнул Петька, и все вывались в коридор.
  
  Когда я проснулась, было еще светло. Александр не спал. Он сидел рядом и смотрел на меня. Раскрытая книга лежала у него на коленях.
  - Ты что, не поспал даже?
  Приятная истома теплом расплывалась по телу. Усталость, смешанная с отдыхом, - все перемешалось и стало простым блаженством ощущения собственного тела, в котором ничего не болело. Даже нога уже была совсем в норме. Я сладко потянулась, как котенок, вытягивая суставы ног и рук, и как можно больше растягивая позвоночник и грудную клетку. Физиология. Почему-то раньше этого чувства не было. Раньше, это до комы. Боль уходила и возвращалась, но когда она уходила - это было реальное обретенное тело, каждая клеточка которого дышла и хотела жить. Вот часто, я помню, мы шутили - как ты себя чувствуешь - отвечали - отлично, я себя не чувствую. В том плане, что когда не чувствуешь боли - не чувствуешь и тела. И только сейчас я осознала, какое это наслаждение, простое, неприхотливое, не требующее усилий, просто принимать свое тело, какое оно есть, и чувствовать его клетки, глотающие кислород каждым нервным окончанием, аксоном, кажется. Наверное, так чувствуют себя спортсмены, после тренировок. Когда мышцы расслабляются и отдыхают после данной им небольшой работы, напряжения, утомления и усталости.
  - Спал.
  - И не лег?
  - Не хотел тебя будить.
  - А в другой комнате?
  - А вдруг тебе что-то бы понадобилось? Чай принести? Или кофе?
  Я улыбнулась. Почувствовать себя принцессой, которой приносят кофе в постель, было приятно. Но боль щелкнула по сердцу немедленным напоминанием, что это не Дмитрий. Не Митька, с его светлыми кудрями. Ему я, наверное, и сама бы притащила кофе в постель. Я постаралась представить Митьку во всех деталях, вспомнив все его черты, его нос, глаза, выражение глаз и губ, их изгиб, и движение, когда он говорил. Почему-то все это куда-то проваливалось. На месте его лица всплывало расплывчатое пятно. Какие-то детали... немного кривился рот, да, выражение губ почему-то легко появлялось... хотя так ведь не говорят... искривления губ... движения их. Глаза... только их цвет. Голубой. А вот цвет волос я не могла представить... почему-то... Зато отлично видела походку, как он идет, двигает руками, держит себя, наклоняет голову... Еще, с легкостью всплывала интонация некоторых его слов. Любимая. Я тряхнула головой. Вот ерунда. Не успела обрадоваться жизни и снова... Я почувствовала, как погружаюсь в пучину отчаянья, потери, несправедливости, темноты...
  - Держи. Я сделал бутерброд с сыром. Ты будешь сыр? Или лучше сварить тебе кашку? Ты знаешь, я накупил пакетиков с готовой кашей. Растворяешь, и вот тебе. Пять минут и кашка. Овсянка, сэр.
  Великан пододвинул к дивану табуретку. Поставил на нее поднос. С него уютно глядели на меня дымящаяся чашка с чаем, бутерброд с сыром, пачка йогурта. Нет, творожок.
  Я привстала и, полусидя на кровати, стала уплетать все это. Аппетит возник внезапно, хотя вчера мы так, по полной, загрузились в этом "Маэстро", казалось, в меня никогда не влезет уже ни один кусочек. Я слопала творог и сыр. Хлеб жевать было лень, я оставила его на подносе. Четыре ложки сахара пропали в махагоновом растворе чая.
  - А вкусно, ты знаешь.
  - Так не из капельницы же.
  Я поставила чашку, с аппетитом вылакав сладкий чай почти залпом.
  - Горячий же.
  - Нормально.
  Его рука поймала мою, свободную уже от чашки и потянула к губам.
  - Руки в сыре, - улыбнулась я.
  Губы его коснулись моих пальцев, он повернул, развернул их ладошкой к своей щеке и провел всей моей пятерней по щетине. Закрыл глаза и прижался губами к центру ладони. Это был хороший фокус. Тепло побежало по жилам горячей волной. Пальцы мои дрогнули. Он ощутил мою слабость. Открыл глаза и серьезно посмотрел на меня. Его ладонь просто легла мне на грудь. Хотя, какая там грудь. То, что осталось от груди. Я заметила, как он сам вздрогнул, ощутив мои косточки. Сколько Саше было лет? Я точно помню, что он был старше сестры, и, следовательно, меня. Года... лет на пять. Да, он был уже вполне взрослый парень. Он не торопился. Только ждал. Рука скользнула вниз, по животу, к бедру. Сознание отступало. Замерев и не шевелясь, я дала волю ощущениям. Чувство измены, недозволенности заполняло часть мозга, какую-то долю его, но это еще более обостряло желание чувствовать эту руку, так уверенно двигающуюся по назначению. Нет, нет, повторяла я про себя, а мое тело приподнялось навстречу его руке и она скользнула вниз, туда, где уже не было футболки, не было ничего. Рука скользнула у меня между ног, превратившись в палец, проникший в меня, как бы проверивший мою готовность принять все, что мог предложить его обладатель. Я застонала, бедра приподнялись навстречу возрожденной чувственности. На несколько мгновений все исчезло. Я уже хотела открыть глаза, когда мягкий живот коснулся моего костлявого, и косточки бедёр ощутили жар чужого желания. Он был мощный, этот боксер. Его руки касались меня везде небывало нежно и легко, как будто это был не боксер, а... Он вошел в меня медленно, как будто лишал меня девственности, или опасался, что самому будет больно, как будто входил в меня не горячей плотью, а хирургическим инструментом.
  - Я так люблю тебя, Сондра... Я ждал тебя всю жизнь... я так люблю тебя, - зашептал он мне в ухо, и я, застонала, потому что не в силах была больше держать в себе этот спазм, выживший из меня весь воздух. Казалось, меня больше нет, есть только он, а я всего лишь его часть, что впитывается в эту кожу, в эту грудь и живот, лишившись самости существования, растворившись, расплавившись на его органе, которым он пил меня, всасывал, уничтожал. Его рука перевернула меня и подняла мою ногу к себе на бедро. Мы оказались на боку, и я внутри его объятий. Он прижимал меня, обессиленную уже, гладил мою спину, бедра, ягодицы, медленно проталкивая себя в мое тело, позиционируя себя моей внешней оболочкой. Медленно, упрямо, не торопясь, он доводил меня до оргазма, сдерживая свое дыхание, чтобы не спугнуть то, что пришло. Я с силой обняла его бедра ногами, мой живот стал вздрагивать, поддаваясь внутренним толчкам судорог. Он радостно прижал меня к себе, и я почувствовала горячую влагу, излившуюся в мои внутренности.
  - Любимая, - поцеловал он меня в лоб, даже не собираясь отстранятся, - как же я люблю тебя, волчонок. И всегда любил. Только раньше ты была чужая...
  
  ГЛАВА 21
  
  Территория больницы, окруженная забором, была недоступна для такси.
  - Давай, я тебя провожу.
  Ариадна отпустила машину и пошла с Петей к тому самому корпусу, где ей довелось проваляться первую неделю своего пребывания в Москве.
  - Да как ты на таком отшибе здесь машину поймаешь? - Петру не хотелось, чтобы его, как маленького, доводили до работы. К тому же было неудобно, если выговора избежать не удастся, и его встретит какой-нибудь доброжелатель с радостным, в кавычках, известием.
  - Да ладно, - словно прочитала его мысли Аида. - Заодно проверю, все ли у тебя в порядке.
  Пустынные коридоры корпуса встретили их гулкими звуками собственных шагов.
  - Почему у вас тут так всегда пусто?
  Аида все шла и шла. Она не собиралась оставлять Хирурга просто так, не сдав его начальству.
  - А может, нам забрать выписку из медкарты Сонькину? Пойдем к вашему главврачу.
  - У него сегодня выходной.
  - Выходной? Да ты что? Тогда вообще дело плевое. Пойдем и заберем все, что у него есть в кабинете.
  - С ума сошла?
  - Да никто же не узнает. Поищем, во всяком случае, ее медкарту. И вообще, посмотрим, что там еще у него есть.
  - Послушай, у меня работа.
  - Ну конечно, работа у него. И что ты должен делать?
  - Мне в морг сначала, там я беру списки, выписки результатов вскрытия, потом все, что, значит... несу в кабинет к главврачу.
  - Он что - правда открыт?
  - Смешная ты, правда, а что там запирать-то? Там наркоты нет, лекарств нет, аппаратуры нет, там пусто, чего там запирать? Я все бумажки ему на стол складываю.
  - Ну, пошли.
  - Куда?
  - В морг.
  - Ты сума сошла? Ты же там рухнешь, а мне тебя потом отпаивать тут, нашатырь искать.
  - Ну что?
  - А что я скажу, если там спрашивать будут?
  - Что у вас тут по пропускам что ль в морг? Боитесь, тело своруют?
  - Нет. Ну если ты в обморок упадешь.
  - Скажешь, что я бомжа своего опознавать приходила. Да ты не дрейфь, пошли.
  Они спустились по лестницам так никого и не встретив. Ближе к первому этажу, мимо них прошмыгнула молоденькая сестренка в забрызганном кровью халатике.
  - Как же вы так и ходите что ль, в крови все. Переодеваться же нужно после убийства. Уверена, колите что попало, даже на названия не смотрите.
  - Да ладно тебе, откуда в тебе столько пренебрежения к медицине?
  - С чего взял, что пренебрежение? Наоборот. Зависть. Сама хотела врачом стать.
  - Ну и что?
  - Названий слишком много. Испугалась - запутаюсь. Болезней меньше.
  - В смысле?
  - Ну сколько названий лекарств, и сколько болезней. Сравни сам. Столько органов нет в человеке.
  - Ну у каждого же органа свои заболевания. То, да се... разные.
  - Ты сам-то в это веришь? По мне, лучше голод.
  - А аппендицит - тоже голодом?
  - Ну не болтай. Это же как раз основное, - принять роды, вырезать аппендицит, зашить травму. Наверное, есть еще что-то...
  - Болтушка ты Адка, и... Вот пришли.
  Они спустились на самый нижний этаж, и после него еще на два уровня. Это был подвал, довольно убогий, с обшарпанными полами и облупившимися стенками. Грязно желтый цвет почему-то вносил веселую ноту в это мрачное место. Землистые блики на белых столах и лицах обескровленных покойников оживляли бескрасочное и безжизненное место.
  - Почему они прямо на столах лежат? Я думала что...
  - Ну, да по холодильникам, как польская клубника.
  - Ну да.
  - В другой комнате холодильник. Эти для вскрытия приготовлены.
  На каменных столах вытянулись в своих последних материальных позах обнаженные тела. Синеватый оттенок не превращал их во что-то другое, в камень, или какой-то неодушевленный предмет. Все равно, это были тела людей, и ярлык мертвости лишь символизировал, но ничего не объяснял. Куда делись способность разговаривать и двигаться, совершать простые движения, куда делись чувства и мысли, их привязанности, и ненависти, мечты и надежды. Загадка смерти, ощущения ужаса перед этим явлением и порождал страх мертвого тела, почти мистический, да почему почти, просто мистический ужас перед опустошенным телом. Казалось, хозяин сейчас вернется и схватит тебя за горло, но не телом, принадлежащим ему когда-то, а чем-то другим, пространством, неведомой силой, которая стала ему подвластна.
  Покойники лежали смирно, в тишине, холод камня уже ничего не мог им повредить. Хотя все равно, казалось, что им холодно. Наверное, поэтому и накрывают обычно мертвых, хочется, чтобы тепло уходило их них помедленнее.
  - Это... вот эти из списка?
  Ариадна деловито подошла к распаханной плоти молодого парня.
  - Да.
  - А с чем он поступил?
  - С переломом ноги.
  - Во дает. И в ящик сыграл? Послушай, а тебе не кажется это странным? Что они с такими диагнозами померли?
  - Еще как кажется. Честно говоря, я даже вопрос такой задать боюсь.
  - А может, ты возьмешь их истории болезней?
  - Попробую. Сегодня нет врача, а что, может ты и права, я попробую взять и что-нибудь разузнать. А то может, мало ли. Может, инфекция какая, а я тут, может, сепсис, заражение крови, или что-то еще. Ты знаешь, так бывает.
  - Списками?
  - Что?
  - Целыми списками заражались?
  Ариадна наклонилась над мертвым. Внимательно стала рассматривать его лицо. Она даже погладила его темные волосы, провела по щеке. Длинный разрез от грудины до паха раскрывал содержание этого сосуда души.
  - Смотри, а это что?
  Она разлохматила его нетронутую голову. Тут не было следов скальпеля и прикасаться было можно, не боясь, что соскользнешь во внутренности. Петр наклонился. На коже, за ушами, под волосами были отчетливо видны следы уколов. Вернее иголочные точки, и вокруг них синяки. Собственно, именно синяки и делали заметными эти следы.
  - Да, что удивительно, таких процедур у нас не делают. Посмотри, это симметрично?
  - Да, вот смотри, второй синяк. Как от шлема.
  - Может, это травма его?
  Петр внимательно рассматривал голову, поворачивая ее то на одно ухо, то на другое. Ариадна отступила и смотрела ему через плечо.
  - А тебе не надоело в этом копаться? А? Даже в морг пришла... а?
  - Не надоело, - она сделала шаг к соседнему столу. - Лучше посмотри, тут такие же следы. У вас тут от болезней вообще умирают? Или всех скармливают пестрой ленте?
  - Какой еще пестрой ленте? - Петр подошел и взял голову соседнего трупа. Смотри, волосы как у тебя.
  Светлые рыжие сосульки свисали со стола и напоминали о прошедшем лете.
  - Да змея так называлась. Отчим девушек так убивал, чтоб замуж не выходили.
  - Это правильно. За это следует. Нечего замуж выходить, а то сами ловят мужиков, а их змеюкам половить нельзя. А что змея?
  - Петь, ты вообще Конан Дойла читал? Никогда не видел фильм - "Пестрая лента"? Там следы от уксусов змеи на теле были. Два таких прокола.
  - Ну это какая ж змея должна быть, чтоб челюсть от уха до уха, это ж голова человека целиком, считай, помещалась в эту пасть.
  Ариадна достала фотоаппарат и снова защелкала.
  - Черт, этот сдох. Придется мобильником щелкать. Хотя... погоди, есть вроде запасная...
  - Аид, ты мне вот что скажи, ты реально веришь, что тут может быть какая-то тайна?
  - А ты сам этого не видишь? Ладно, если я тебя раздражаю, то уйду. Я все зафоткала. А тебе задание. Сходишь в кабинет глав врача, возьмешь истории болезней, короче, поищи хоть какие-то записи. Понимаешь? Любые. Соберешь хоть что-то и позвони мне.
  - Может, сразу Потапенко позвонить?
  - Да хоть и ему. Тоже человек. Пусть думает. Хотя вряд ли он возьмется.
  - За что возьмется? Он же не частный детектив. Не Шерлок твой выдуманный и любимый. Вообще, такая большая девочка, - пора жить реалом, а не иллюзиями.
  - И тебе тоже. У тебя трупяки лежат с одинаковыми следами, а ты мне твердишь что... это укусы гигантской ящерицы. Ты что, раскрой глаза. Тут творится что-то неладное.
  - Почему? Потому что они требуют от тебя оплатить разбитую аппаратуру?
  - И это тоже. Другие бы в газеты позвонили, сделали бы себе рекламу. Человек вернулся из комы спустя три года. А тут тихо, никого не позвали, это же чудо.
  - Так она же сбежала! Может, они бы и позвали!
  - Нет, тут что то не так. И вся манера лечения и поведения. Странные доктора. Ты посмотри, никого в коридорах, никто не суетится вокруг больных. Это вообще что за корпус? Я ведь, заметь, тоже молодая, и тоже тут лежала. Возможно, я тоже была кандидаткой на такие вот укусы. И мои волосы на столе.
  Ариадна представила, что это она лежит тут, голая.
  - Бррр.
  - Ну ладно, иди, мне надело слушать этот бред. Ты совсем спятила. Зачем я с вами связался.
  - Ага, а сидеть тут одному, лучше... да?
  - Пойдем, сыщица, лучше Соньке жениха найди.
  - Она сама найдет. Не маленькая. Я и так ее с того света вытащила. И провожать меня не надо, я потихонечку выйду, чтоб не мелькать тут вдвоем. Звони.
  
  ГЛАВА 22
  
  Тонкий силуэт вырисовывался в свете свечи. Было еще темно, но Марина уже встала. За дверью слышались торопливые шаги и сквозь щели мелькал свет. Резкая тень закрывала половину ее лица, высвечивая лишь тонкий нос, и огромные зеленовато-серые глаза. В них была тревога. Напряжение чувствовалось во всей хрупкой фигурке изможденной бедами и злоключениями панночки. Тонкие губы сжаты, уголки подрагивают и кривятся. Она ждала, не зная, как проведет этот день, но в том, что день будет последним, - она не сомневалась. Последний день плена, или последний день жизни. Нет, она не жалела, что все им вчера сказала. Пусть, так приятно сказать правду даже врагу. Тревога усиливалась. Вдруг стало совсем тихо. Это было похоже на затишье перед бурей.
  Внезапно дверь распахнулась и медленным шагом вошла старшая, Великая государыня Марфа. Ее черная, сшитая из дорогой тафты монашеская ряса прикрывалась новой, бархатной шубой вишневого цвета, подбитой горностаями.
  - Ну что, девка, не передумала показать нам место?
  Мнишек лишь взглянула на нее, но промолчала.
  - Хорошо, тогда поехали, некогда чаевничать, - она отступила от двери, пропуская неудачницу - царицу вперед.
  - Великая государыня, уже все приготовлено.
  Небольшая повозка, запряженная четверкой лошадей, ждала их у ворот. Черные занавески на обитых соболями окошечках скрывали тех, кто находился внутри. Но это и так все знали. Это был возок Марфы Романовой - матери молодого царя.
  Три женщины в длинных черных монашеских рясах легко поместились внутри. Хрупкая маленькая Мнишек, с фигуркой подростка не заняла много места.
  - А шубу что ж ты мою не взяла? - воскликнула Марфа, увидев драный красный бархат мужского костюма. - Ой, девка, позор с тобой, я же тебя в монастырь везу, а не вальсы в Краков отплясывать.
  - Трогай, - небольшое промедление, и лошади бодро взяли с места, легко унося маленький возок в снежную мглу.
  Покачивание и темнота убаюкивали, мягкий соболь чужой шубы приятно щекотал щеку. Вот еще немного времени без боли и страха, тревоги и беспокойства.
  Полька вспомнила, как она бежала из Тушинского лагеря в точно в таком же костюме, тоже красном и бархатном, верхом. Она мчалась прочь из ненавистного лагеря за тем, кого любила, в ком нашла родную душу, сочувствие, понимание, нежность. Она вспомнила, как кто-то сказал тогда, что они побратались. Даже сейчас она улыбнулась.
  - Ты чего улыбаешься?
  Странно, что в полумраке возка женщины разглядели ее лицо, полуприкрытое воротником шубы.
  - Я вспомнила.
  - Неужели есть чему улыбнуться?
  Марина кивнула.
  - Вспомнила, как из Тушина убежала.
  - Вот тогда и надо было убегать как следует! Вот скажи мне, я не пойму, зачем ты за этим недоразумением-то помчалась? Что он тебе обещал-то? Уж тут-то точно ждать нечего было.
  - Откуда я знала. Я его любила.
  - Эка... любила... Да как же вы тут снюхались-то? Это же надо, поехать за ним, обвенчаться, когда уже все и так было ясно.
  - Почему? - встрепенулся полька. - Тогда еще все можно было изменить.
  - Да что же бы ты изменила?
  - Не знаю, сейчас я уже не знаю. Слишком много всего было.
  - А тогда?
  - А тогда, если честно...
  - А ты что, смерти за правду боишься? - солидно хохотнула Марфа.
  - А тогда вы сами поляков к себе звали.
  - Да что ты говоришь! Нехристей...
  - Себе не врите! Себе-то не врите! Иначе, как поймете, за что на вашу землю такое обрушилось?
  Глаза взъерошенной польки горели в темноте дьявольским огнем. Она старалась рассмотреть лица своих тюремщиц, но ей это не удавалось.
  - Что ты городишь! Побойся бога, какой бы он у тебя ни был!
  - Скажешь, - я вру?
  - Все помыслы русского народа, и русских духовников, все, все они в Смуту состояли в том, чтобы вновь обрести истинного царя.
  - Поэтому вы их меняли, как перчатки?
  - Истинный царь, царь - помазанник божий, божий избранец, тот, который вернет России милость божью и восстановит в государстве порядок.
  - Да, это точно, все помыслы на это ваши были направлены. Найти помазанника божьего, - яростный смех Марины заставил монашек вздрогнуть. - Глупости! Все, все вы думали только об одном! Грабить, грабить, воровать, стянуть, слопать, сожрать, выпить, продать. Вы все, все русские сами разворовывали свои монастыри, сами и звали и первого самозванца и второго, а почему? Да потому, что надеялись побольше хапнуть при новом царьке! Милости новые получить, земли прибавить, золота. Разве не так? А зачем бояре в Тушинский лагерь ездили?
  - Замолчи! Бесовский твой язык.
  - А ваш святой Гермоген! Разве не он звал Владислава - разве не он польского королевича звал на ваш, типа помазанный трон?! А?! Что, нечего возразить? Вы сами готовы были продать власть ни за грош, только бы наплевать на все. Только чтоб медовухи было вдоволь, да кусок мяса пообильнее, лишь бы дома девка ждала потолще, да стол был накрыт пожирнее. А на дело вам общее, на помазанников, насрать вам всем было, насрать с красной горки в светлый день святого праздника!
  - Тебе не понять, иноверке!!!
  - Да! Покипятитесь! Сколько слов! А вы ими, словами-то этими, только прикрываетесь, только срам свой жаднючий, душу черную закрыть пытаетесь, а сами Владислава себе на престол звали! Перед Сигизмундом шею горбатили, золото ему носили, казну последнюю разворовывали, себе милости и чины выпрашивали! Каждый за себя! Каждый для себя! Чем я вам не подошла?! Я скажу! Власть маловата! Как я вам земли раздавать буду, когда за мной одна побитая собака была! Солидность не та! А вера та же! Сигизмунд, - ничего, что за ним вся Польша на вашу страну рот разевала! Лишь бы и подхалимам, и доносчикам, и перебежчикам досталось!
  - В тебе обида говорит. Грех это. Мы кровью за порядок заплатили.
  - Что, Великая государыня, не помнишь, как людоедничала в Москве?
  Марфа шарахнулась от шипящей на нее панночки.
  - Испугалась? Молчишь? Вкусные люди? А как вкуснее? Солониной, или жареные?
  - Дура ты! - в сердцах вырвалось у Великой государыни.
  - Что, не хочешь вспоминать? Сына жалела? Разве не твои гайдуки по улицам людей резали и жарили на кострах, а тех, кого не слопали - в огромных чанах солили?
  - Тогда все, у кого оружие было, так делали. Если ты не съешь, тебя съедят!
  - Вот и добрались мы до правды.
  Марина устало поникла головой. Она высказала все, ну, может быть, не совсем все, но им же все равно не понять. Они сейчас опять свои лживые слова заведут про помазанника. Зачем она вообще стала все это выговаривать? Кому какое дело! Сказывалось нервное напряжение последних дней.
  В возке повисла тишина, непонимание и неприязнь. Каждый думал о своем, укачиваемый движением возка. Слышен был скрип снега о полозья и редкое покрикивание возницы.
  Монастырь встретил их пустым двором.
  - Я велела всех убрать, чтобы нам не мешались. Куда, дорогуша, идти?
  В голосе Марфы, как ни странно, не было нот враждебности, или ненависти. Речь была спокойная, но не нарочито, для демонстрации, а глубинно спокойна, и это подействовало на Мнишек.
  Долго петляя по закоулкам подземелья, она вывела трех женщин к стене, на которой висела цепь с точно таким же браслетом, как у несчастной польки.
  Все произошло так, как она и говорила. Стена рухнула и в свете факела сверкнуло золото тайных подвалов Кремля. Женщины ходили между небрежно и наспех сваленными в невероятные кучи сверкающими сокровищами, беря то одну вещь в руки, то другую.
  - А, вот то, что надо!
  Золотой ковчег завета распахнутыми крыльями сигнализировал о сохранности сакральной истины.
  - Это что? Это же ковчег завета! Да?
  - Да, так и есть!
  - А почему? Почему он здесь? А внутри что? Скрижали?
  Марина кинулась к ящику и стала открывать его. Властным жестом Марфа остановила ее.
  - Пойдем, девочка, я думаю, он тут пока и останется.
  - Но почему?
  - Не время, милая, - в голосе монахини что-то дрогнуло. - Грешны мы слишком, сама говоришь, не время пользоваться этим.
  Три черных силуэта двинулись к проему в стене.
  
  ГЛАВА 23
  
  Уже темнело, когда мы вышли из дома. Звонок Ариадны разрешил мои сомнения.
  - Езжай сразу в консультацию. Покажись независимому доктору. А Петька обещал твою выписку забрать, или, даже, может быть, карту стыбрит.
  Варианты отпадали. Александр уже ждал меня в машине.
  Звонок Макса накрыл нас у входа в женскую консультацию.
  - Шурик, если выспались, давайте сегодня туда снова заглянем. Попробуем все хотя бы приблизительно описать и заснять на хорошую камеру. И, как итальянка твоя сказала, обратимся к журналистам, к адвокатам. Найдем маленькую и ценную вещь, покажем.
  - Почему думаешь у Днушки плохая камера? А... вещь! Ладно.
  - Да ты Сондру тоже возьми. Она историк. Пусть найдет нам самое ценное и исторически узнаваемое. Да и второй экземпляр съемок тоже нужен. Другой камерой. Наверное, итальянка права. Можно связаться с журналистами, с адвокатами, поехать в Лондон, и оттуда выворачивать наш клад. Создадим свой фонд, свой музей, и дело пойдет. Короче, чего сидеть сложа руки. Нужно действовать, пробовать, искать!
  - Может, Ариадне позвоним?
  - Чем в меньшем составе мы будем туда наведываться, тем лучше, и, к тому же, больше шансов пока сохранить все это в тайне. Сам понимаешь - по краю ходим. И ключ не забудь.
  - Какой ключ?
  - К кладу, какой... Плиту возьми.
  Саша убрал телефон.
  - Это Макс, зовет снова в монастырь.
  - Да, я слышала.
  Низкое одноэтажное здание консультации выходило окнами прямо на проезжую часть - за стеклами мелькали белые халаты.
  - Неуютно однако, - боксер хмыкнул.- Может, в другое место съездим? В платную?
  - Тут те же врачи. А там еще неизвестно кто. Блатняки сидят, на хорошие деньги по блату устроились, - я вспомнила, как всегда говорила моя бабушка и улыбнулась, заметив, как во мне появляются, или проявляются несвойственные раньше интонации и слова.
  Страх, который раньше я испытывала перед врачами и людьми в белых халатах, ушел.
  Очереди, почему-то не было.
  Доктор внимательно меня осмотрела. Латексные перчатки украсили вымытые руки. Я молчала.
  - А когда вам делали кесарево?
  Я замерла. Эти слова ударом коснулись моих висков, и даже спустя несколько мгновений я все еще молчала. Вот так придти и даже не наметить план, что сказать и как! Сказать, что я знать не знаю о кесаревом сечении - это вызвать ненужные вопросы. Сказать - да, делали, то значит не узнать ничего. Я решила сказать все, как есть.
  - Доктор, а вы уверены, что это кесарево сечение?
  - Деточка, почему ты спрашиваешь? У тебя все в порядке?
  - Понимаете, я в коме лежала. И мне сказали, что это разрез для откачивания крови, из брюшины, - я говорила, торопясь и проглатывая слова, боясь сказать что-то не так, или произнести термины и названия неверно.
  - Не пойму, что ты там бормочешь, милая. Ты толком расскажи. Ты почему в больнице оказалась? Осложнения беременности были?
  - Нет, после аварии. После наезда.
  - Ну вот, я же говорю. Тебя оперировали, чтобы достать ребенка. Почему ты спрашиваешь?
  - Мне не сказали.
  - Значит, ребенок умер, и тебя не хотели расстраивать.
  - Да, наверное, умер, ему же еще трех месяцев не было.
  - Деточка, в таком сроке не делают кесарево. У тебя большого ребеночка доставали.
  - Разве такое возможно?
  - Что именно?
  - Посмотрите внимательно, это точно шов от кесарева? Может, они похожи, эти шрамы, мало ли что и для чего.
  - Принципиальные отличия современных методик операции касаются разреза на передней брюшной стенке и разреза на матке. Разрез брюшной стенки может проходить по средней линии (нижнесрединный) или над лобком в поперечном направлении (разрез по Пфанненштилю). Последний обеспечивает лучший косметический эффект, но требует несколько больше времени для выполнения, дает меньше возможности для широкого доступа и сопровождается большей кровопотерей. В большинстве клиник России применяется в качестве стандарта кесарево сечение по Русакову. Особенность этой разновидности операции заключается в разрезе на матке. Разрез по Русакову производится в нижнем сегменте матки поперечно. Это снижает вероятность разрыва или расхождения краев рубца при следующих беременностях. Шов проходит параллельно мышечным волокнам.
  Поверь мне, я тут не первый десяток лет работаю. Шов от кесарева я на ощупь отличу от аппендицита, - врач улыбнулась. Седой волос выбился у нее из под шапочки. Она поправила огромные очки. - Это шутка. Аппендицит - другой шов. Кесарево, - это принципиально оригинальный разрез. Ты что, думаешь, его как раньше, резали и так и оставляли, заживет - хорошо, нет, хоть плод спасти? Там сейчас вымеряется все до миллиметров. Это же не арбуз режут на рынке. У тебя на животе сделан технически грамотный разрез, профи, который все сделал как надо, вот, можешь сама линейкой замеры сделать.
  Я встала. Доктор молча посмотрела на меня, видимо, осознав, что она мне рассказала, и какой смысл имеет определение назначения разреза для меня. Ее сестра с удивлением наблюдала, перестав заполнять карточку. Несколько секунд были слышны только шумы улицы.
  - Спасибо вам, - я быстро вышла, не сказав до свидания и не забрав карточку.
  
  А зачем? Я же не буду трясти их бумажкой против слов главврача. Но как же узнать теперь все? Значит, они резали меня уже значительно позже. И, скорее всего, просто доставали плод.
  Саша ждал меня на крыльце. Он посмотрел на меня исподлобья, стараясь угадать, что произошло. Холодный ветер рванул на мне шарф, которым я закуталась поверх куртки. Белый с кистями шарф вязала еще бабушка, и почему-то я с удовольствием сегодня накинула эту нелюбимую раньше вещь.
  - Что, - боксер шагнул мне навстречу, торопливо взял мои руки в свои огромные ладони.
  Почему-то это прикосновение не дало мне никаких ощущений. Видимо, проблема, вопрос, которого не было еще несколько минут назад, заслонил все вообще. Почему я пошла сюда? Отчасти, чтобы проверить, а все ли у меня тут правильно срослось, просто чтобы не думать, что у меня все атрофировалось. Нет, я нормальная здоровая женщина, у меня все как у всех.
  И тут оказалось! У меня был ребенок!
  - У меня был ребенок! - выпалила я, без предисловий и вступлений, просто как поступившее и неосмысленное, что болталось у меня в мозгу, не зная, как и куда положить эту информацию, как к ней относиться, и что с этим делать вообще.
  - Что? Шутишь? Может, будет? - он ласково обнял меня за плечи, и коснулся моего лба.
  Я подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он замолчал. Он тоже не знал, как к этому относиться.
  - Это шов от кесарева сечения, - решила все-таки уточнить я и погладила себя по низу живота.
  - А ребенок?
  - А кто знает?
  - Постарайся пока не думать об этом. Он был...
  Наверное, он хотел сказать - мертвым... Но не смог, поперхнулся этим словом. Ни он, ни я не ожидали, что моя кома будет катиться как снежный ком, обрастая все новыми, неожиданными поворотами и болями, проблемами и вопросами. Что думал Александр? Я не знала. И не очень заморачивалась об этом. Я сама не знала, что думать мне. Матерью я себя не чувствовала, родительского инстинкта во мне не проснулось, я не ощущала тоски, - я ведь не видела этого ребенка, и не носила его девять месяцев в своем животе. Он не толкал мои ткани своими ножками, не просил спеть ему на сон грядущий, не требовал особого питания. Этот ребенок - его не было в моей жизни. Существовал только шов. Та пара месяцев, когда я осознала что беременна, не родили в моей влюбленной голове привязанности и нежности к растущему плоду. Нет. Тогда было только беспокойство, что скажет Митька.
  Да, вот и тогда я волновалась. Значит, не все было так уж безоблачно уже тогда. Значит, и тогда я не до конца доверяла ему и не была уверена в его реакциях. Ну, зачем сейчас об этом. В любом случае, аборт делать я не собиралась. И знала, что как бы он не отреагировал, я смогу его уговорить, и Митька... Да Митька был просто моим Митькой, и больше ничьим. Моим, и моего малыша...
  Мысли снова повернулись к Митьке. На ребенке ничего не задерживалось. Боль опять полоснула сердце. Перехватило дыхание.
  - Что же теперь делать? В суд что ль подавать?
  Голос боксера вернул меня к тому, что реально требовало решения. Решения... Какое может быть решение? Отмотать назад кассету и все исправить, узнать, что произошло, и чтобы рядом были близкие, родные, бабушка, Митька... Но я была одна... Что произошло. Как это узнать?
  - Он мог быть мертвым. Он мог быть живым, - подытожила я ситуацию. - И они его отдали.
  - Тогда почему не говорят - куда?
  - Если бы в дом для сирот, или, как это называется, - детский дом? Они сказали бы, я думаю. Это ведь несложно - найти малыша. По дате рождения. У них должно быть зафиксировано, когда и что.
  - Может, кто-то усыновил? И теперь он по типу...
  - Может, они его продали?
  - Сонь, страсти не нагнетай. Все выясним. Только вот как? В глаза они ведь другое тебе сказали? Да?
  - Да.
  - Так ничего не узнать. Придется, либо сыщика нанимать, либо Потапенко. Завтра Петька принесет карты, или что ему удастся раздобыть, и мы тогда по официальным каналам узнаем все, что сможем.
  В голосе Александра чувствовалась большее беспокойство, чем у меня в душе. Ребенок. Мой ребенок. Больнее била мысль, что Митька бросил меня, и у нас был ребенок, что он не только меня оставил, но и своего ребенка, возможного, может быть, где-то существующего, отделённого теперь от нас. Обида - вот что с новой силой захолонуло сердце. Затопило его болью и горечью. Я как бы старалась отстраниться, может, инстинктивно, чтобы надежда не оказалась... Нет, не так, чтобы еще одна надежда... А наделась ли я? Да что тогда будет! Что я скажу Митьке!? Опять Митька! Да ничего я ему не скажу! Я его на порог не пущу. Кстати, как странно, я выгнала его, и он ушел. Так легко ушел, и больше не приходит, не звонит, не ищет меня, не караулит у двери.
  Какая странная у парней любовь. Ну, выгнала. Ну и что. Сондра, остановила я себя. А что ты хочешь? Не знаю. Я была эгоисткой. Я хотела любви, для себя, чтобы любили меня, и чтобы стоял у подъезда с цветами, с котятами, со щеками, с конфетами, я не знаю, просто стояли у моей двери, чтобы сказать, нет, сказать... зачем сказать... нет, чтобы любить меня. Если бы меня Митька выгнал при таких условиях, вот да... Представим, что он попадает в кому, а я выхожу замуж... Нет, этого я даже представить не могла... Я даже рукой махнула, так смешно показалось мне все это представление. А что тут смешного, вот сплю же я с Сашей, целуюсь с ним, и мне хорошо. Это другое, снова отмахнулась я. Это совсем другое. Тут я не должна искать оправданий. Ни для себя, ни для боксера. Митька женат, у него сын. У него сын, про себя повторила я. И у меня тоже был, или есть, вряд ли, наверное был... у меня тоже был ребенок. В глазах померкло от ненависти и злобы. Вся желчь из печени выплеснулась мне в сердце. Он бросил нас, и меня и ребенка. Он один виноват в смерти ребенка! Он виноват в смерти моего ребенка. Своего ребенка. Нашего. Нет, моего ребенка.
  Внезапно я очнулась. В темноте, молча мы стояли на крыльце гинекологической клиники, ветер с силой плевался холодным воздухом, играя кистями моего шарфа. Мы - это я и Сашка-боксер - брат моей подружки. Декорации. Не может быть, это не со мной. Это сон, туман, бред, постановка. Я должна стоять тут с Митькой. И не для того чтобы услышать, что у меня был ребенок. Был ребенок, неизвестно кто и, и даже неизвестно, жив ли он. А для того, чтобы приготовиться к родам, и, может быть, купить коляску нужного цвета. Нет. Все не так. Что за кошмар! Я должна стоять тут утром, солнце должно освещать наши улыбающиеся лица. Я жду ребенка. Рядом Митька. Он держит свою ладонь у меня на вспухшем пузике, в котором толкается кто-то смешной и гениальный. Так показывают все фильмы. Это же у всех так. Почему-то у меня получается странно.
  Темно. Рядом человек, которого я, в общем-то и не знаю, брат подруги, отбившей у меня, коматозной, парня, с которым я только что крутила любовь. Ветер, какая-то кома. Все жили без меня три года. Митька... Кругом чужие... чужие все чужие... Нет даже бабушки... Чужие, враждебные... злобные... им всем плевать на меня... И у меня был ребенок.
  - Поехали.
  - Куда?
  - Я хочу тебя покормить.
  - Я ела.
  - Послушай, хочешь, поедем в швейцарский ресторан?
  - Нет, абсолютно нет.
  - Почему?
  - Потому что, Саш, ты только не обижайся, но я не знаю, я не могу ни о чем думать. Я не хочу, понимаешь, не хочу, не хочу ничего, никаких ресторанов, ничего. Я запуталась. Я не знаю, что мне делать. Что думать, что искать, куда идти. Я хочу знать, просто знать, что и как и куда делось, и почему я очнулась в другом мире, совсем другом. Я заблудилась. Перепутала миры. Я ушла из одного, а пришла в другой. А мой где? Где мой мир? Где моя бабушка?
  Я вдруг опустилась прямо на ступеньки большого подъезда женской консультации и зарыдала.
  - Ну что ты, успокойся. Ну что ты, - он нежно гладил меня по голове, потом вдруг поднял на руки и понес в машину. - Ну что скажешь, то и будем делать, что ты, волчонок мой, милая моя, как скажешь, так и будет.
  Он посадил меня на капот и все гладил, и гладил мою голову, тихонечко прикасаясь к щекам, мокрым от слез, трогая уголки губ, свернувшиеся в гримасе отчаянья, поглаживая брови. Он не пытался целовать меня, не дышал мне в лицо, он просто гладил меня, как котенка, старясь прикосновениями отвлечь от того черного монолита неизвестности, который заключался в трехлетнем сроке моего отсутствия в этом мире., Черная дыра нарастала, чем больше я узнавала, чем больше я была тут, тем больше слущивалась чешуя моих иллюзий и представлений с реальности, осознание случившегося постепенно становилось четче и яснее, и горе усиливалось. Все было не так, как я себе представляла, все было по-другому.
  - Может, я недоразвитая?
  - Что ты хочешь сказать?
  - Ничего, - я немного успокоилась. Но сил воевать в больнице у меня еще не было. Нет, не это. Завтра. Завтра я поеду туда и узнаю, что стало с моим ребенком. - А может, Потапенко позвонить? Может, взять собой следователя?
  - Сейчас?
  - Нет, сегодня в больницу не поеду. Завтра. Завтра, может, позвонить этому Потапенко? Петр принесет карту завтра.
  - Окей. Позвоним.
  - А сейчас что?
  - Поедем к Максу. Он же звонил. В Истру.
  - Там и покушаем. Ладно?
  Вместо ответа боксер привлек меня к себе осторожно, как драгоценность, которая может вот так хрупнуть и расколоться. Он провел рукой по моим косточкам, как бы пересчитывая ребра, и уткнулся мне в шею.
  - Как скажешь, - повторил он и открыл дверцу.
  
  ГЛАВА 24
  
  Василич спустился в магазин. Когда-то, лет двадцать назад, тут была кулинария, небольшой закуток, в котором торговали готовыми и полуготовыми котлетами, и вареной свеклой. Капитализация сделала свое дело. Она изменила облик знакомых когда-то торговых точек до неузнаваемости. Там, где раньше размещались булочные - открывались супермаркеты, где были колбаса-молоко-соль-сахар - развешивались спортивные товары фирмы Адидас, объединяя несметные площади, и на немыслимых квадратных метрах висели пара штанишек и одинаковые куртки.
  Василич лишь пучил глаза на все это новшество, но, ведь так сразу не повеситься, - любил повторять он и шел в нелюбимый им магазинчик, где, чтобы войти, нужно было притиснуться между свеклой и арбузами, толкнув задницей лоток с хлебом и ящик с пивом. Кое-как просочившись в лавчонку, где вместо котлет, свеклы вареной и капусты теперь продавали все, что можно было плюхнуть в рот, или кастрюлю, он пристроился в очередь, состоявшую из возникших к вечеру ненаших, а именно смуглых, черти откуда приехавших мужчин, с трудом разговаривающих по русски, но с упорством муравьев стремящихся сюда в поисках некого нечто. Цель поисков всегда была тайной для Василича. Пару раз в своей жизни он был на юге. Видел Черное море и горы. Вспоминая все это благообразие, он с трудом мог представить себе, что можно вот взять, просто так, по своей воле, все бросить и приехать сюда, чтобы в этом щелеобразном магазинчике покупать себе вечерами бутылку водки.
  Водка что ль у нас лучше - автоматически подумалось Васильичу, пристроившемуся в очередь за гастарбайтерами.
  За прилавком стоял тоже не очень белый парень. Из подсобки к выходу проплыл хозяин - весь в белом, пахнуло одеколоном. Василич попятился и вжался в прилавок, его черное, видавшие разные ракурсы, пальто могло и ненароком коснуться этой белизны. Разбирайся потом с ними...
  - Ну ешкин кот, вот оно светлое будущее, - это когда черные бомжи - ходят в белых костюмах зимой и пахнут французскими духами. Чтоб я так пахнул, - вспомнились деду старые шутки.
  - Слюшь, эти, ватэта, вотки, хароший?
  Продавец искренне не понял и удивился:
  - Шьито?
  - Ватета хароший?
  - Шьито?
  - Э-э-э, ты чо? Ватета хароший?
  - Шьито ватета? Э-э-э? Гавари, а?
  - Вотки хароший? Ты дурак, да?
  - Э-э-э, зачем дурак, ты х...!
  Армянин-строитель сморщился, что-то вспоминая, повернулся к абхазцу-мусорщику и зашептал:
  - Х...? Бла-бла-бла х...?
  На лице оранжевого мусорщика проявилось потрясение, сменившееся улыбкой.
  - Бла-бла-бла, сама х..., бла-бла-бла, песда! - и после паузы, радостно, - Му... к!
  Строитель одухотворенно повернулся к продавцу и выпалил новые поступления словарного запаса:
  - Сам х... песда. Тьи, му... к!
  Продавец спарировал:
  - Э-э-э, шьито?
  Стоящий перед Василичем грузин не выдержал и, жестикулируя, разрулил ситуацию:
  - Сльюшай, заибали, а? Мне тут еще стоять, да? Ти будешь х..., ти песда, ти му... к. Этому дай вотка харощий, а ти нах..., патом вазмещ, адин х..., как палавой орган ни панимаешь па-русски. Мине винбилидан.
  Продавец вопросительно:
  - Шьито?
  Грузин в сердцах развернулся и ушел. Его крик из дверей потряс Василича до глубины души:
  - Билять нирусская!
  Василич усмехнулся, сероватые, небритые много дней щеки вздрогнули. Борода уже не росла от старости. Жалкие клочья он обрезал просто ножницами, чтобы не свисали, как у китайского борца. Не хватало еще и бантики тут навязать.
  - Хорошо, что в Москве еще китайцев мало, а то тут такой мат бы стоял, - про себя пробормотал дед.
  Вот, так-так, к чему пришел великий и могучий интернационал. Красивая сказка о Братстве народов, как и все атрибуты большого стиля той жизни, когда в современных супермаркетах ютились обычные булочные. Тьфу, вернее наоборот. Нет. Правильно.
  - Большому интернационалу - большое плавание, - почему-то опять соорудил старик фразу, которая явно ничего не значила и ни к кому не адресовалась. - Теперь все готовы глотку перегрызть друг другу за место под солнцем.
  Дед с тоской обернулся на холодное, темное небо в проеме открытой двери. Редкие снежинки падали, кружась, и, с явным нежеланием ложились на московскую мостовую. Странно, солнцем вроде и не пахнет. Василич только сейчас заметил, что в магазинчике даже окон не осталось. Все завалено товарами, с потолка до пола. Вечное царство электрики. Тьфу, сплюнул он про себя, мечтательно представив себе море, горы... В ушах заблеяли овцы, свиньи. Допился все-таки. Пора бы уже и завязывать.
  - Дед, я тебя где оставил? - Дмитрий вскочил в магазинчик так легко и быстро, как будто вход не был завален ящиками с помидорами и пивом.
  - Я не купленный, - огрызнулся дед. - Я сам по себе дед.
  - Купленный, не купленный, пошли, мне машина моя нужна.
  - Ага. Машина у тебя такая большая, что внутри помещался ее гараж.
  - Остришь? Я тебе сейчас такое расскажу, острить отпадет охота.
  - Да что ты можешь мне рассказать по сравнению с тем, что тут было две минуты назад. Дурак ты молодой.
  - Пойдем, дед, мне срочно, ты тут до смерти будешь стоять?
  - Если до твоей, то ждать недолго, могу и постоять. А чего ты то прибежал, то убежал, я за тобой не поспеваю, мне вообще нужно немного выпить.
  - Дед, ты кто такой? Выпить хватит. Пора.
  Дмитрий тащил деда за рукав его драного пальто.
  Уже на улице, через открытую дверь, все еще были слышны сакраментальные фразы знакомого диалога:
  - Вотки хароший?
  - Шьито?
  - Сюка!
  - Ты х...!
  
  Дмитрий сразу кинулся к компьютеру.
  - Значит так, я буду выяснять дальше, а тебе, дед, задние. Ты должен подойти к Сондре и отдать ей вот эти диски. Нет, я тебе флэшку дам. Да, дай ей флэшку. Черт, дед. Откуда у нее флешка. Три года назад не было этого. Где она тогда посмотрит?
  - А может, ты отдашь ей всю систему?
  - Весь? А мне что? Я хочу это в милиции показать. Этому Потапенко. Пусть посмотрит. Это реальное доказательство. Надо же изъять все, сделать анализы, экспертизу.
  Дмитрий суетился, то брал и закрывал ноут, то снова открывал. Куртка с потертыми рукавами, макалась в дедовы разносолы, все еще лежавшие тут на столе, в беспорядке, просто на целлофановых пакетах и упаковках. Кусок масла в рваной фольге цеплялся за Митькин рукав, и волочился за ним, оставляя масленое пятно на тыльной стороне.
  - Да не суетись ты. Ты уверен, что тебе это надо?
  - Я должен ей доказать, что я люблю ее.
  - Цели ясны, а себе?
  - Что?
  - Себе ты доказал это? А машина это чья?
  - Рано еще, дед, об этом говорить. Я не хочу так говорить об этом. Это только для Сондры. Вот, я дам тебе письмо. Ты не суйся. Там все написано. Вот, держи.
  Он выложил конверт на стол.
  - Так, я не понял, ты же, вроде, все это в милицию хочешь отнести?
  - Я не знаю. А это вообще наказуемо еще? Она ведь не умерла. Только сбита была. Ну я докажу, что вот этот человек ее сбил. Это еще будет уголовно наказуемо?
  - Минуточку, минуточку. Ты меня из очереди выдернул, чтобы тут обсуждать законы уголовного кодекса? Ты во что играть задумал?
  - Не важно, дед. Хватит тебе пить уже,
  - Я мало пьющий.
  Дмитрий рассмеялся.
  - В смысле - пью, а мне все мало.
  - Неудачник ты, Васильич. Все у тебя не так, все не этак. Даже вот и не на улице, а так живешь.
  - Покажи мне человека, который скажет, что у него все отлично, И я... ээ... ему явно нужно будет обратиться к врачу.
  - Ну, ну, удача улыбается смелым.
  - А потом долго ржет над ними. Плохо кончишь, парень. Ты как жеребец. Куда тебя несет, только не пойму.
  - Решил поговорить? А немного позитива? Ты мне что монитор тряпочкой протирал? Ярлык стерся.
  - Я вижу у тебя праздничный набор хромосом сегодня.
  - Дед, а ты и в школу ходил? Я думал, ты свою клиническую жизнь тут прожил, с высоко поднятой из дерьма головой. Совместно с твоим вечнозеленым змием.
  - Ух ты, думаешь - умнее всех? Все пчелы прилетели с медом, а одна, такая маленькая и вредная, с дегтем.
  - Послушай, ты занесешь Соньке? Или что?
  - И что?
  - Начнется тогда светлое будущее...
  - Да, в черной рамочке. Не нравишься ты мне, - деду надоело препираться.
  - Послушай, мне столько всего нужно сделать еще... Я пошел...
  - Иди, иди... Ты мне, друг мой, надоел, и идешь ты в ту сторону, куда надо.
  - А куда, по-твоему, мне надо?
  - Ты предал девку.
  - Ну пошло, еще про разведку не забудь... Старое поколение. А может, мне нужно было в медучилище пойти? Или монастырь?
  - Ты от меня-то чего хочешь?
  - Вот тебе флэшка и письмо, отдашь Сондре. Сейчас ее дома нет, я смотрел, света там нет. Значит, потом отдашь.
  - А ты сам где был?
  - Вот представь, дед, в сыщика играл. Я все выяснил. Понимаешь?
  - И чья была эта машина?
  - Потом скажу, еще проверить кое-что надо.
  - И в кого ты сейчас играешь?
  - Что значит в кого? Ты уже спрашивал.
  Дмитрий задержался на пороге кухни, обернувшись к Василичу, и с удивлением вдруг посмотрел на него.
  - Да, люди очень любят играть. Игра ролевая. Игра под маской.
  - Что значит ролевая?
  - Ну, действую как муж, как любимый, как отец. Как начальник, как сын. Везде свои правила игры, часто не пересекаются.
  - Ну и что?
  - Да то, милашка ты мой, что у тебя роли потерялись.
  - Я не играю.
  - Не играешь? - дед вскинул брови, хлопнул рукой по столу так, что все подпрыгнуло.
  - А чего мне играть? Я люблю ее.
  - Это тоже еще одна игра. Поиск любви, называется...
  - Не туда тебя, дед, занесло. Власть, слава деньги, - вот три кита, на которых все держится.
  - А ты вообще потерялся. И роль забыл, и по-настоящему не умеешь.
  - Все, дед. Я тебе оставил все. Все отдай ей. Я ушел. Она прочтет, сама ко мне прибежит.
  
  ГЛАВА 25
  
  За окошком показались купола Спаса. Эта церковь, долго служившая обычным складом, вдруг заработала, и все было восстановлено и покрашено. Бабушка, помню, никогда не ходила туда. Она часто рассказывала, как когда-то давно ее выгнали из церкви. Уж не знаю, как такое могло случиться, но легенда гласила, что озвученной причиной были бесовские глаза. Я вспомнила бабушкины карие глаза. С рыжинкой. Да, они были быстрыми, умными, насмешливыми. Если бы я не была ее внучкой и относилась к ней... хотя... и как родной человек, я часто называла ее язвой. Меня раздражало, что она всегда грубо и точно называла вещи своими именами. И это обычно происходило так внезапно, так вдруг, иногда так некстати, - так перебивало романтику и иллюзии, что я злилась, огрызалась, ругалась с ней, но потом всегда, спустя время, соглашалась, и даже удивлялась, как она смогла так точно и четко выразить и сформулировать то, на понимание чего мне потом понадобился значительно больший срок.
  - Послушай, Саш, мы же за Максом едем? Или он нас там будет ждать?
  - Не знаю, он ничего не сказал. Я думаю, он позже еще позвонит.
  - Тогда давай в церковь зайдем? В Спас. Я там никогда не была, ты знаешь.
  - Смеешься?
  - Серьезно.
  - О скрижалях хочешь рассказать? Они же спрятали их. Тебе не приходило в голову?
  - Может, это тогда спрятали. А теперь человечество готово, в смысле священники готовы к тому, чтобы все это показать.
  - Только я не пойду, ладно? Никогда не чувствовал себя там удобно. Я даже не знаю...
  - Да, точно, ты прав, я же в брюках.
  - Ну это же поправимо, малыш, у тебя шарф широкий - обвяжи им вокруг бедер, вот и юбка.
  Я поразилась, как он быстро сообразил. Или это я стала тормознутая и не могу сложить два и два.
  У ворот, на улице, стояла полная женщина в платке. Она усердно молилась на вход, и время от времени поднимала глаза куда-то вверх. Я остановилась. Железная решетка, выкрашенная черной краской, открывала в глубине двора, за храмом вид на домик с малюсенькими окнами, с трубами, с крошечными дверьми. Он тоже был свежевыкрашен. Все было нарядно, красиво, правда, немного кукольно. Наверное, там жили священники.
  Внутри все было очень красиво, без дешевых подделок под Ватикан. Стены первой половины храма были покрыты матовыми фресками, латунные квадратные столы гипнотически сияли зажженными свечами. Во второй части, под куполом, висела огромная люстра из бронзы с маленькими врезными иконами. Она была похожа на корону, такую, какими их делали еще Нибелунги - плоским обручем, - только голова, на которую она годилась бы, видимо была не найдена, и этот символ отличия висел на черных цепях тут, в восстановленной церкви на Волоколамском шоссе. Поверх кирпичной кладки здесь были выложены мозаичные фигуры, черные и мрачные.
  Недолго думая, я подошла к женщине, торговавшей свечами.
  - Вот, у меня вопросы. По поводу скрижалей Моисея.
  - Что? Ты свечку хочешь купить?
  - Да нет, я хочу спросить о десяти заповедях.
  - Купи свечку, поставь в поминовение. А десять заповедей - вот Библию купи.
  - Так Христос же выгнал торговцев из храма, - не выдержала я.
  - Что такое? Заблудилась? - на мой громкий голос подошел человек в черном.
  - Возможно, - я критически посмотрела на священника. Во мне просыпался исследователь и историк. - Библия - вы допускаете, что в ней могут быть вещи, понятые или истолкованные не так?
  - Деточка, - он ответил на мой взгляд ироничной усмешкой. - Хочется переписать Библию? План Бога и есть Библия, к примеру брак - план Господа, и чтобы семья была счастливой, надо руководствоваться именно словом Божьем.
  - Да, но толкование может быть разным.
  - Библия - и есть самое главное сокровище в жизни. Жизнь без Бога невозможна.
  - Живут же.
  - Тяжко. А почему тяжко? Почему суета сует?
  - Библия - это исторический источник. А история всегда рассказывается по-разному.
  - Иисус - реальность, прими его и ты поймешь, что такое жизнь, и как надо жить.
  - Прими... Что принять? Что вы скажете, если вам принесут первый вариант скрижалей?
  - Заповеди это то, что должно определять тебя.
  Разговор начинал раздражать меня. То ли я не так формулировала вопросы, то ли он был магнитофонной записью на автоответчике.
  - Но ведь большинство живут именно так. Я вот не убила, не украла, а толку?
  - А ты хоть сама читала это место в Библии? Это, во-первых. Во-вторых, да будет тебе известно, что миф - не сказка, и, в отличие от выдумки, он всегда отражает определенным языком и образами реальную идею бытия. И, в-третьих, - почему ты уверена, что описываемые в Библии события не являются исторической реальностью.
  - Почему? Я думаю, что история, она подвергается различным толкованиям. Даже более поздние источники написаны путано и содержат разночтения. Вот - Повесть Временных Лет - где события Древней Руси, так даже там, один князь - то сын, то отец другого. Даже такая путаница...
  - Но Христос - это реальность.
  - А Христа я не знаю. Как-то не представился.
  - Так познакомься.
  - Если представите, - я нервно усмехнулась. - А вот сами заповеди...
  - Иисус сказал, не убий... но... если кто-то в сердце уже убьет этого человека... совершит грех. Грехи это твоя и моя сущность. Как Давид писал, во грехе родила мать моя, и как апостол Павел говорил, что то добро, которое хочу не делаю, а зло что не хочу... то есть, другими словами, заповеди дают тебе понять - во-первых то, что ты бессильный грешник и что ты ужасно болен, потому что то, что раньше, до согрешения было простым и несложным, к примеру, простить врага - теперь нам кажется очень трудным. Иисус и говорит, что Я есмь Лоза, а вы ветви, если ветвь не будет находиться на лозе, то засохнет, и не принесёт плода.
  Он говорил быстро и гладко, и я даже не знала, как его остановить, и... слова запутались у меня в голове, и вопросы сами пропали...
  - Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Иоанна 15:5. Так что смысл твоей жизни - это встретиться с Иисусом, а потом ты поймёшь все остальное. Пригласи Иисуса в твою жизнь.
  Я стояла и рассматривала батюшку. Довольно молодой, глаза черные. Верил ли он сам во всю эту лабуду, что говорил с такой скоростью мне сейчас? Черт его знает. Даже если бы захотеть, то понять эту околесицу было трудно. "Боль есть путь" - вспомнилось мне. Да, это намного проще, и главное понятнее.
  - И с чего же, по-вашему, нужно начинать?
  - Позови его. Гocпoдь Ииcyc, я нуждаюсь в Тебе. Благодарю Тебя за смерть на кресте за мои грехи. Я открываю дверь моей жизни и принимаю Тебя, как моего Спасителя и Господа. Благодарю Тебя за прощение моих грехов и за дар вечной жизни. Возьми мою жизнь в Свои руки. Сделай из меня такого человека, каким Ты хочешь меня видеть. Благодарю Тебя, Великого Бога. Во имя Иисуса Христа я молилась. Аминь. Искренне скажи, от всего сердца, и всё остальное Господь сделает Сам.
  - Просто сказать? И все?
  - Да, скажи.
  - А он придет как, в плоти и крови?
  - И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное. Книга жизни, куда записываются те, кто верит в Иисуса Христа. Да ты, мне кажется, и так всё знаешь, - он хитро улыбнулся. Это рождало сомнения в его искренности. - Причина, почему я с тобой стал говорить, в том, что я слышал как ты интересовалась про Моисея и заповеди. Искренен, или не искренен твой интерес... это уже другой вопрос. Моё дело рассказать, а всё остальное в твоей власти.
  - А вы искренни?
  - Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.
  - А конкретно, что делать?
  - Слова Иисуса о том, что дверь человек должен сам отворить, то есть с твоей стороны дело воли, решение, а всё остальное Господь сделает.
  - Так просто?
  - Да, все просто... Нужно начинать с какого-то действия. Духовного движения. Не отступай. Помни о цели.
  - А цель?
  - Цель очевидна - спасение души. Нужно придти в храм, подать записочки на богослужение, которое называется божественная литургия.
  - А это платно?
  - О здравии, об успокоении попроси Господа помочь от всего сердца. Не поддавайся негативу. Есть такое место в Библии, где Господь говорит, что - И если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю. Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди. Да ты возьми Библию, сама почитай.
  - Я читала.
  - Помолись, говорят, от этого становится легче...
  Мои вопросы о скрижалях, об отношении к новому тексту как-то явно были тут не к месту. Все было сформулировано, обкатано, имело свою легенду, и дежурные слова ждали тут на каждом повороте сюжета.
  - А вот как быть, если любимый кинул тебя? Больную и немощную, - попробовала я повернуть тему.
  - Прощать надо.
  - Что значит - прощать? Как?
  - Прости от души.
  - Он женился на моей подружке. А я лежала в больнице.
  - Как часто бывает, что тот, кто плохо учится, - с новым всплеском говорливого энтузиазма начал батюшка, и я поняла, что все опять сведется к простому автоответчику. - Говорят, вот ты такой плохой, дубина, ничего не можешь, и никто не дает ему шанс реабилитироваться, или говорят, вот ты алкаш, алкашу не дают шанса исправиться. Был случай, поймали блудницу, хотели забить камнями до смерти, а Господь, ты помнишь?
  - Я не могу его простить. Он предал меня. Поступил непорядочно.
  - Кто без греха - брось в неё камень, а потом иди и впредь не греши. Дай ему шанс подняться.
  - Подняться? А кто будет поднимать его ребенка? Я его прощу, а его ребенок простит потом меня? Что я отобрала отца у него - он простит? Как же я могу его простить? Процесс уже необратим. Если бы он просто бросил, я бы, может, и простила, но не так просто, все имеет свою цену. Прощение тоже. Но тут уже рожден ребенок. Придя ко мне, он бросит другую, и бросит сына, а это уже будет нечестно и не порядочно, в чем же тогда ваша религия, если вы учите непорядочности и лжи.
  - Повторяю, мне кажется возмездие очень банально, а прощение как раз и есть то, что надо... К сожалению, мы, верующие, как зеркало, должны отражать Его, часто мы грязны из-за жадности, из-за гордости, из-за зависти и из-за нас невидно Его, Какой Он есть, но ты лично прими Его и лично познаешь... Его Любовь.
  - По-моему, это дежурные ответы на дежурные вопросы.
  - Когда знаешь, где оазис в пустыне с прохладной водой, то ты не сможешь молчать, и расскажешь другим. Ну что же - признаю свою неправоту в аспекте отношения к дежурным фразам, а с доводами твоими воевали уже, и не один раз, и вот... храм и опять стоит...
  - А что вы скажете, если найдут первый вариант скрижалей, ну те, что якобы разбиты были. Не с запретами... а с истиной более высокой, которые... Моисей не решился даже показать поклоняющимся золотому тельцу.
  - А зря ты со своими хихами так вот... Там много есть чего неплохого... тока... не пытаешься ли бисером играть? И изрек Бог к Моисею все слова сии, говоря: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно. Помни день субботний, чтобы святить его...
  - Это 10 заповедей - это все знают. А я о чем говорю... у него был первый вариант... - скрижали... - он их разбил. Что, по-вашему, там могло быть?
  - Первые четыре заповеди по отношению к Господу...
  - Да погодите вы, я это уже слышала. Он потом принес вот эту лабуду... - адаптированные заповеди для идиотов.
  - Затем остальные шесть по отношению к человеку.
  Видимо, ему не нравился мой язык, он не хотел обсуждать мою тему, и косил под глухого.
  - Ну и что? По моему, мы не слышим с вами друг друга. И это неправильно. Заметьте, вы не слышите меня, а я не могу даже понять, что вы говорите.
  - Так что про то, что Моисей получил 10 именно... а вообще говоря... 2 заповеди - слышать Господа и ближнего люби.
  - Не в числе дело... а в том... что Моисей... увидя поклоняющихся золотому тельцу иудеев... - разбил первый вариант заповедей. И там было другое все.
  - Зря поклонялись, сейчас бы мы с тобой про другое говорили бы, - неожиданно заговорил человеческим языком священник.
  - Да, зря, - я тоже улыбнулась. - Но поклоняются ведь до сих пор... Что, значит, стало решающим при изменении текста заповедей? Поклонение золоту... таким образом... было введено вот это - не сотвори себе кумира... и про наказывающего Бога.
  - Сами заповеди учат человека любви... Есть понятие закона Торы... есть понятие благодати, когда по вере.
  - Все для древних... - а если современным языком - что первоначально хотел сказать Моисей. Смысл, так сказать...
  - Авраам - Исаак - Иаков - Иосиф - Моисей...
  - И что? Смысл... нужен... не история... а смысл, да и к евреям это уже не имеет отношения.
  - Авраам получает обетование, то есть обещание по поводу сына.
  - И еще не забудьте упомянуть о градации цен. От чечевичной похлебки... через 20 сребреников к знаменитым 30.
  - Вижу, вы скептически настроены.
  - А вы желали быть тут типа просветителем темных?
  - Ладно, проще Адам родил Каина.
  - Дело не в скепсисе. Не надо вещать... аки пророк первооткрыватель. Да... и Авеля.
  - Каин... Потоп... Новое... Ной... Ной... Сим... Хам... Иафет... Сим... Авраам. Бог выбирает Авраама, чтобы создать Свой Святой народ.
  - У вас случайно завтра не экзамен по теологии?
  - Авраам - получает обетованную землю (Ханаан)...
  - Ну... дальше что? - я смирилась, решила выслушать все до конца.
  - Первое, главное для государства - территория (Ханаан). Затем через Иосифа (Египет) 400 лет народ 2 миллиона... обратно по дороге домой в Ханаан получает заповеди и закон для Нового Святого государства....задача быть светом и солью для всех народов...
  - А суть законов? Ну и суть? Какова была суть заветов, потом адаптированных Моисеем для поклонников золота? - я все -таки не выдержала. Пора было уходить.
  - Суть закона в любви... по отношению к Богу, она выражается в послушании и святости ...к ближнему - в милости и поддержке.
  - А как это, по-вашему, могло звучать?
  - Заповеди - это и есть любовь. А не просто, мол нельзя с соседкой... Часто мы пытаемся себя оправдать... Бог есть Любовь, Заповеди Его тоже есть любовь. Крест Иисуса - то же любовь.
  - А крест тут при чем? Иисус же... хотел денег подзаработать - и менял обмануть в храмах, хотя... нагорная проповедь с тем же смыслом... но крест-то тут при чем?
  - Но завершение, или, так скажем, совершение заповедей это Проникновение Духа Святого в наш дух, как сказано у пророка... на скрижалях сердца напишу заповеди Мои...
  - Крест???
  - Так он и есть самое главное... Господь сказал, что без Меня у Вас ничего не получится...
  - А что в нем?
  - Так что крест - это и есть самое главное в понятии заповедей. Чтобы объяснить про крест... Вначале про Турцию. Про воров.
  - Когда вор попадался, ему отрубали правую руку. Значит, дальше, когда вор попадался во второй раз, ему отрубали вторую, последнюю. И вот представь, тебя поймали, положили руку, достали острый и тяжёлый меч... И тут подхожу я... смотрю на тебя, ты такой ещё молодой... и говорю - стоп. Подождите. По закону Вам нужно отрубить руку вору. Рубите мою.
  - А разве вы - вор?
  - И на твоих глазах берут мою руку и рубят. Ты провинился, а вместо тебя рубят мою руку.
  - И счастливый вор убегает? Вы серьезно это все?
  - Вместо тебя... Пусть говорят про меня, что я больной, мне это не важно, я люблю тебя и я хочу, чтобы ты дальше жил полноценной жизнью.
  - И воровал дальше?
  - Иисус умер вместо тебя из-за твоих грехов, чтобы ты получил прощение перед Богом. Весь гнев за твой блуд, за твою зависть, за твою подлость, Иисус забрал на Себя, а тебе дал прощение.
  - Тогда почему до сих пор вы говорите о грехах? Разве, следуя вашей легенде, с этим не покончено?
  - Те плевки, которые ты заслужил, получил Иисус. Так вот, Иисус забрал на Себя наше проклятие непослушания закону. Сами заповеди - это только начало пути к Искренней Настоящей Любви. Любовь безусловная, голгофская. В ад идут не просто грешники, а не раскаянные грешники.
  - Грешить и каяться?
  - Ты грешник, ты крупно попал после смерти, ты на все 100% идёшь в ад, и твои рассуждения про то, что можно, или нельзя очень пусты и бессмысленны. Крест и есть завершение Любви.
  - Тут и с ума недолго...
  - Я тоже утомился, если честно... Грехи есть у каждого человека, и закон, как диагноз "рак"... А вот Любовь Иисуса и есть непосредственное лечение...
  - Бог - есть любовь... - спекуляция все это... - для обычного человека непонятная.
  - Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал сына своего единородного, дабы всякий верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную. (Иоанна 3:16)
  - Если за все заплачено, почему не все едят?
  - Что?
  - Вы не слышите, что говорите, тут чушь собачья, противоречия на каждом слове, если он за все заплатил, то чего мы мучаемся? Задача только придти в церковь, да вечером за столом помолиться перед ужином?
  - А что ты хочешь? Даже это не все делают!
  - А все остальное - прости и прощай? Тогда, может, отменим уголовный и прочие кодексы? Чего мучиться?
  - Каждый имеет право поступать, как ему хочется. Это свобода воли, но он должен помнить...
  - Право? Вы говорите - право? Право быть лживым негодяем? Отступником? Предателем? А как насчет честности и порядочности?
  - Это твое право.
  - Право? Я считаю - это обязанность! Каждый должен быть честен и порядочен, в этом все дело, а вы говорите - "прощать", да вы не поняли, или врете все. Вы...
  - "Прощать", а грешному воздастся...
  - Да что воздастся-то? Если его за руку не схватить... что?
  - По незнанию они такие, по глупости...
  - По глупости подлости делают?! Представляю, чтобы они делали по умности!
  
  Я вышла из церкви еле передвигая ноги. Разговор отнял у меня последние силы, хотя вряд ли я ожидала восторга по поводу своего вопроса. Ясно, совершено ясно, что они вышколены, вызубрены, что они затвердили свое - "бубу", и не способны даже воспринять то, что можно было бы вынести из подземелья. Но ведь они не купили это место. Люди и сами поймут, где правда. Без посредников!
  Да что это я? Я никогда не верила и не ходила в церковь. Но, схема того, что есть высший разум, который упорно сдерживает агрессивную биомассу, планируя войны и потопы, чистящий и оберегающий ростки человечности на этой планете, - эта схема у меня в голове была, и чем больше изучала я историю, чем больше складывала картинок прошлого, тем непонятнее становились причины всяких социальных и военных катаклизмов без этого фактора. Как будто кто-то растил человечество как вид, пропалывая и формируя, культивируя и скрещивая, готовя для какой-то миссии, и давая выживать слабым, но умным, - убирая и убивая, вскармливая и создавая возможности, творя науку и технический прогресс, разделяя жизнь социума на политику, семью, школу, придумывая законы для выживания и ограничения... Безусловно, все религии - это всего лишь законодательства, правила, в том числе, учитывающие биологические особенности каждой расы - разве это был не повод для научного изучения всего этого наследия? Разве уместно в наше время простое толкование полуграмотными священниками документов, имеющих слои и противоречия источников? Послушав весь этот заученный набор слов, я начинала понимать, почему в 17 году сметено было все, не только царизм, но и религиозные чинуши, забубенные и многословные. Ну, куда столько пустых болтунов-то.
  Макс и Саша ждали меня за воротами церкви. Александр улыбался, и лицо его показалось мне уже родным, вселяющим спокойствие. Я вздохнула, перевела дыхание. Спор был для меня еще слишком волнительным, я была не готова к таким испытаниям, и почему-то слишком возмутилась и разволновалась. Я почти задыхалась. Великан подхватил меня, поднял на руки, рванувшись от ворот.
  - Мы тебя ждали, Макс подгреб сюда, поехали? Ты как?
  Он всматривался в мое лицо. Не знаю, побледнело оно, или покраснело, но он хмурился. Теплая волна дома, родного и своего, исходила от него. И я успокоилась окончательно.
  - Ты что, рассказала о скрижалях? - Макс подошел неслышно и заглянул мне в лицо.
  - Нет, не волнуйся. А чего ты беспокоишься-то? Ты же хочешь найти вещь маленькую и ценную, я так понимаю? Чтобы журналистам показать нашей итальянки?
  - Ну да.
  - Ну вот, все равно все будет известно, чего скрывать, - я улыбнулась, Макс нахмурился.
  - Но не сразу же. Нужно сначала застолбить права. Обезопаситься самим. А то...
  - Ну да, я помню... ОМОН, дача Абрамовича....
  
  Мы уже подъезжали к Истре, к любимому нашему кафе. В "Маэстро" встретили нас, как старых знакомых. Не спрашивая, засуетились на кухне, в подсобке.
  - А может тебе, Сондра, обо всем этом книгу написать? - Саша положил мне руку на колено.
  - О скрижалях? О том, как Моисей их написал, долго мучился на горе, и спустился ...эээ - Макс закатил глаза. - О кладе, сокровищах.
  Я только сейчас рассмотрела его. Усы, рыжие, спускались к уголкам губ, заворачиваясь прямо в рот, и давали возможность покусывать их время от времени и полизывать языком. Тонкие губы не имели формы, очерченной четко и явственно. Будь он женщиной, он не смог бы обрисовать свои губы карандашом, почему-то подумалось мне. Да, он мог бы мазюкать себе губы любой величины, потому что у них нет как очерка, так и рельефной грани. Две маленькие, извивающиеся, розовые... Тьфу, прервала я себя. Глаза были черные, смотрел он как-то исподлобья, постоянно усмехаясь и хитро прищуриваясь. Иногда он кокетливо хихикал. Белая, не загоревшая рука, с тонкими и маленькими пальчиками регулярно поднималась к усам и трогала их, поглаживая, как бы проверяя, все ли на месте. В нем было что-то женское, хотя и усатое. Я улыбнулась, ну и мысли. Черти что лезет в голову. Нос, нависал над всем этим, - и ртом и усами. И это была самая выдающаяся часть лица. Крючковатый, большой, длинный, - отличный нос, говорил о напористости и упрямстве. Хотя, какой из меня физиономист. Вот бабушка сейчас бы сказала. Слезы нависли у меня над нижними веками. Саша снова дотронулся до меня, похоже, он не спускал с меня глаз.
  Да, бабушка бы сказала, что-нибудь меткое и неприличное, и характеристика приклеилась бы к нему, как ярлык.
  - Если писать, - включилась в разговор я - то о том, что бы могло дать надежду всем. Не о кладе, а о тех, кто ничего не находит. А то пишут, в основном, и фильмы ставят, если... кто-то что-то нашёл, кто-то выиграл в лотерею.
  - Зато какое зрелище. Ну не смотреть же, как живёт средний россиянин на зарплату, позволяющую ему купить комп два раза в жизни. Другое дело, - сокровища, красивая жизнь... все такое...
  - - Что же, без блеска золотых монет и писать не о чем?
  - Ну почему, можно о блеске алмазов.
  - А ты напиши про правду, - Саша обнял меня за плечи.
  - Писать и надо про правду, про неудачи, про то, как выжить без золота и без любви.
  - Что же это получается, удача... - это проигрыш? - тут же подхватил, кокетливо хмыкнув, Макс.
  - Так и есть.
  - Можно про обычную жизнь, ты же наблюдательна, Сондра, а внутрь положить полезное, обучающее быть человеком в настоящем смысле.
  - Типа как в Карамазовых, история, а внутри притча о сеятеле, - а усач был начитан. Я удивилась.
  - Достоевский показал четыре вида существования - помнишь?
  Я замотала головой.
  - Фёдор - полный грешник. Дмитрий - серый верующий (вроде и с Богом, вроде и с миром). Иван (полный атеист - философ). И младший - верующий так, как надо.
  - Алексей вроде бы звали... - я начинала вспоминать фильм. - А в чем там концовка?
  - Фёдор - полный грешник, скажем так, асфальт... семя упало, но бесплодно... в конце его убивает его незаконнорожденный сын (так скажем, грех его вводит в могилу). Иван - сухая земля - сходит с ума. Дмитрий - почва с терниями, попадает в ссылку, где раскаивается и начинает верно верить). Ну и последний - Алексей - приносит добрый плод и идёт в мир, неся любовь.
  - Алексей.- он же в монахи уходит.
  - Ему старец Зосима говорит, иди женись и иди в мир, неся благую весть. Если бы писать, то писать со смыслом.
  - Да... ты прав.
  - Да, Сонь, думаю, что пора тебе сменить тему и начать что-нибудь новое, - Саша все-таки поцеловал меня в щеку.
  - Ладно, посмотрим, надо в себя еще придти... для начала.
  - Лучше я в тебя, - шепнул он мне на ухо, но Макс, услышав, громко рассмеялся.
  - Да пора нам уже.
  Монастырь встретил нас снегопадом. Белые крупные снежинки медленно падали из невидимых облаков, как из распотрошенной подушки. Процедура повторилась. Ворота, маски, замки, камни, спуск в подземелье, стена, - и вот оно, - я снова увидела то, что не поддавалось описаниям. Даже команде археологов понадобилось бы много времени, чтобы просто описать все. А ведь нужно было это классифицировать, нарисовать, определить принадлежность во времени. Я зажмурилась, представив все это не в темном подвале, в свете наших ламп, а в стеклянной витрине музея, в лучах прожекторов, очередь, толпу народа, стремящуюся увидеть эти невероятные свидетельства прошлого. Да что там говорить, - все это революция в сознании, в науке, в истории. Я поморщилась, вспомнив разговор со священником. Представляю, какая борьба развернется вокруг скрижалей!! Это будет война на смерть. И кто-то должен будет умереть. Вряд ли каменные скрижали. Я как раз дошла до ниши, где стоял ковчег завета. Не зря они его скрывали. Нужно было перестраивать церковь, переписывать писания. Менять толкования. Вот что бывает, когда начинают трактовать, не имея достаточно источников и...
  - Сондра, - ты эксперт. Ищи. Ты чего стоишь? Мечтаешь что ль?
  - А что искать? Давайте возьмем скрижали! Уж ничего более ценного тут нет.
  - Сонь, Шурик, конечно, боксер, но три каменных плиты он не вытащит.
  - Да вытащу.
  - Почему три?
  - Так ключ, и две скрижали, 60 на 70. На мне будет оборудование.
  Я обернулась к сундукам.
  - Ну я не знаю, так сложно сразу сообразить. Что тогда драгоценность?
  - Да брульянт, и желательно побольше.
  - Брильянт ищи, конечно.
  - Алмаз. Тогда не было огранки, которая и ... - я открыла один из сундуков в нише с ковчегом. - А что алмаз. Он же исторически неузнаваем. Ну алмаз и алмаз. Камень и камень.
  - Да, но если большой.
  И тут я остановилась. Прямо посредине открытого сундука лежал камень. Величиной с орех, он казался простым булыжником, случайно попавшим в сверкающее жемчугом, сапфирами и изумрудами золотое великолепие. И это, как по заказу, был огромный алмаз. Я взяла камень в руки и потерла его пальцами, он засверкал в свете моего фонарика. Внутри чистого и прозрачного, как родниковая вода, кристалла струилась прихотливо извилистая трещина, которая узким, сложным ходом пробуравливала насквозь все его тело. Тонкая и непрямая - она до боли что-то напоминала мне, но что?
  - Ну что?
  Ко мне подошел Саша и усилил освещение, направив свой фонарик на искрящийся предмет. Вспышка света внутри драгоценности высветила и мое сознание.
  - Да боже мой! Это же знаменитый алмаз Соломона! Этот камень подарила Соломону...
  - Суламифь?
  - Нет, не угадал. Этот алмаз привезла ему в подарок царица Савская. Видишь, внутри него ход. Это была загадка ее, - и вопрос заключался в том - как туда продеть нитку.
  - Везет, вот раньше женщины были, задаривали настоящих мужчин алмазами, - Макс оказался сзади.
  И тут что-то произошло, я не сразу уловила, что это было за резкое движение, без единого звука, только взмах руки, и странный звук. Я обернулась, но почувствовала только резкое колебание воздуха, - все произошло мгновенно и молча, как в немом кино.
  Потом, я долго вспоминала и думала, как все это было. Видимо, Саша обернулся к Максу. И тот этого не ожидал. В руке его сверкнуло лезвие. Оно мелькнуло несколько раз, с характерным звуком, приближаясь и исчезая, погружаясь куда-то, в мякоть человеческих внутренностей. Эти движения зафиксировались у меня в памяти, как на диске записывающего устройства. Не понимая, почему сверкает металл, я просто смотрела. У меня даже возникла мысль, что Макс нашел какой-то известный клинок, но боксер качнулся и как-то необычно двинулся в сторону. В тот же момент, он выпрямился и резко взмахнул рукой. Ладонь была сжата в кулак. Кулак был направлен в междуглазье Максу. Тот, не издав ни звука, отлетел в сторону, вернее, назад, с глухим звуком соприкоснувшись с каменным полом подземелья. Почти сразу, нанеся удар, Александр упал. Я ошалело молчала, осознавая то, что происходило, не шевелясь и не понимая моторики события. Наконец, до меня что-то начало доходить. Я нагнулась к боксеру. И увидела кровь. Черная, стеганая безрукавка была распахнута, серый свитер заливала вязкая темная жидкость. Красное пятно расплывалось по ткани быстро, как чернила на старой детской промокашке.
  - Сашенька, родной, что... - я дотронулась до него рукой.
  И тут он попытался приподняться. Фонтанчики крови рванулись над поверхностью порезанного свитера.
  - Беги, беги отсюда, он сейчас очнется. Беги, беги, - прошептал он...
  Я направила фонарик в сторону Макса. Вокруг его головы натекала лужа знакомой жидкости, затекающей в трещины и щели между неровной кладкой подземелья. Это не оставляло сомнений в его состоянии.
  - Мобильник где твой? - я выхватила у него из кармана телефон.
  - Дурочка, уходи, тебя убьют здесь вместе с этим.
  Я нажимала на кнопки. Под такой толщей земли мобильник не работал.
  - Перестань, Сондра, - почти прокричал Александр.- Тут сейчас будут у тебя два жмура. Ты что, хочешь нашу мусорню обогатить? Они ж тебя рядом тут закопают... за эти статуи. А такого бугая ты не сможешь вынести на себе.
  - Да не шевелись ты, - я кинулась к нему, и прикрыла ему рот ладонью. - Я выберусь позвоню.
  - Клад...
  - Какой на фик клад, сейчас, погоди, скорая тут в Истре, две минуты - машина будет. Не шевелись только, родной, я мигом.
  Но он снова сделал движение, и вид новых фонтанчиков ужаснул меня.
  - Лежи, я тебя умоляю, лежи, ради меня, не шевелись, я мигом, только поднимусь. Я всех сейчас вызову, всех, не бойся.
  Бегом, бросив свою дурацкую палку и прихрамывая на одну ногу, я бросилась к люку, на ходу нажимая на кнопки. Телефон сработал уже на лестнице.
  - Алло, скорая, человек с ножевыми ранениями, истекает кровью, - Новоиерусалимский монастырь, - я орала что есть силы.
  Набрала 911, номер не отвечал. Вообще не было связи. Милиция.
  - Где? - переспросили меня в милиции. - Новоиерусалимский монастырь?
  - Вот ты где, - я вздрогнула, услышав знакомый голос Ариадны. - Ты чего орешь? Решила всех монахов перебудить?
  Расширенными глазами я посмотрела в темноту, осветленную толстыми хлопьями, смачно спускавшимися на землю. Сквозь снег вынырнула фигура девушки. Плохо понимая, что делаю, я заорала во весь голос. Ничего не произнося, я просто орала в люк, как ненормальная.
  - Да ты обезумела, Сонька, что происходит?
  - Сашка. Звони. Макс ранил боксера. Он и тебя вызвал? - вдруг сообразила я о причине внезапного появления толстушки. - Всех решил по очереди убрать. Вызывай скорую, черт возьми, скорее.
  И я снова заорала в полный голос, что было мочи.
  - Это верно, не вынесем же мы такого бугая на себе.
  - Помогите, - кричала я, и просто так вопила без всяких слов.
  - А это зачем? Монахи сейчас выбегут.
  - Я этого и хочу.
  - А где он? Внизу? - деловито поинтересовалась Дна.
  Я была уже на земле. Она стала спускаться по лестнице, осторожно ставя ноги.
  - А Макс? - услышала я снизу.
  - Увидишь.
  Ко мне бежал человек. Я пошла к нему навстречу, в надежде, что он уж точно знает, кто сможет придти на помощь в этот час, сюда, и быстро.
  Поняв в чем дело, монах не стал много говорить. Я протянула ему мобильник.
  - Ножевые раны, вышлите машину в монастырь. В музей, внутри монастыря, ножевые раны.
  Услышав эти слова, я бросилась вниз, к боксеру.
  Около него сидела прямо на полу Днуха. Боксер улыбался. Я зажала руками его раны, и ощутила липкую теплую жидкость, которая не реагировала на мои руки.
  - Сашенька, только не шевелись, хорошенький, сейчас будет скорая. Местная, истринская, врачи сейчас... они едут уже, миленький, только не умирай, ты же сильный.
  - Лю..., - шевельнулись растянутые в улыбке губы боксера, и он замер, - Девочки, уходите, я один тут... уходите, Сонь, уходите, вас тут размажут. Я один тут...
  - Что? Ты лучше молчи, не говори ничего, потерпи немного, молчи, хороший мой - я лепетала что-то тихо, зажимая инстинктивно дырки на свитере. Кровь уже залила весь пол вокруг него. Сняв с себя кружевной вязанный бабушкин платок, я подложила его ему под голову. Слезы капнули на Сашино лицо, он снова улыбнулся. - Я слышал, как ты орала, - теперь-то хоть, а? Уйдите. А... я не смогу тебя защитить...
  - Ага, еще скажи, бросьте меня тут.
  - А там кто? Скорая нас найдет?
  - Там монах стоит.
  Ариадна достала свой телефон, и он заработал у нее даже тут, на глубине этих метров земли. Она что-то долго и быстро говорила по-итальянски, потом по-английски, потом снова по-итальянски.
  - Сонь, я хочу тебе сказать, это я был тогда... это я... я... я тогда тебя...
  Звуки послышались от входного люка.
  - Это врачи, милый, сейчас все будет хорошо.
  Я боялась отойти от него, и только, повернув голову, окликнула:
  - Мы тут, сюда идите, сюда.
  Ко мне подошли двое. Сзади толпились ещё какие-то люди. Деловито врачи нагнулись над боксером. Они делали свою работу, не удивляясь и не обращая внимания ни на что. Разрезав свитер, они оценили и осмотрели раны.
  - Так, а там кто? - вопрос прозвучал гулко и неожиданно.
  Я совсем забыла про Макса.
  Медики работали без слов, хорошо понимая взгляды друг друга.
  - Нам потребуется помощь, - обернулся один из них к монахам. - Нужно вынести его отсюда.
  - Отойдите, не мешайте, - обратился он ко мне, и только тут посмотрел на то, что было вокруг.
  - Вы кино снимаете? - почему-то спросил он.
  Носилки дружно подняли. Я пошла следом, едва волоча ногу.
  То, что увидели мы на поверхности, было невероятно. Яркие прожектора были направлены прямо на люк подземелья. Я остановилась, не имея возможности разглядеть, что происходит. Громкая итальянская и английская речь слышна была отовсюду. Я сделала несколько шагов в сторону, и натолкнулась на Ариадну, уже протягивающую ко мне руки.
  - Что это? Макс что, правда, вызвал журналистов, чтобы показать...
  - Это я вызвала. Заранее. А сейчас дала им команду.
  Люди с камерами спускались, поглощались и всасывались подземельем. Прожектора следовали за ними.
  - Это прямой эфир. Все уже в эфире. Вот смотри.
  Она сунула мне под нос свой компьютер. На экране мелькали знакомые очертания злотых вещей, подвала, - иностранная речь сопровождала этот видеоряд.
  Я оглянулась. Носилки с Александром грузили в машину скорой помощи.
  - Поезжай, я тут буду контроль держать.
  Сильно прихрамывая, я бросилась к скорой.
  - Про скрижали... не забудь, - уже из машины крикнула я.- Покажи их камерам.
  - Не волнуйся. Поезжай. Сказала уже. И скажу. Буду держать тебя в курсе.
  Машина выезжала на Волоколамское шоссе, прямым ходом направляясь к Истре,
  
  ГЛАВА 26
  
  Потапенко снова стоял перед домом Сондры. Василич держал в руках ноутбук и что-то бормотал. Следователю уже приходилось встречаться с ним. Внимательный старик проходил свидетелем по делу о покушении на жизнь Сондры Андреевны Волковой. Тогда он настаивал на том, что девушка была сбита не случайно. Он упорно талдычил свое - ее хотели задавить. Не пьяный, а реальный наезд, покушение на жизнь.
  - Ну а я что могу сделать? - Потапенко никак не мог взять в толк, зачем он все еще стоит и слушает, когда и так все было ясно.
  - Понимаешь, Сергей Леонидыч, мил человек, он доказательства нашел. Понимаешь. А я Сондре передать должен. Я подумал, я тебе передаем. А ты сам и разбирайся. Зачем заниматься самосудом? А этот парень сам хочет разобраться, и сам порешить что ль того, кто наехал? Я не хочу в этом участвовать. У парня от учебы и девок крыша съехала.
  - Да, Василич, что ты говоришь, каких девок, он от жены свалил, Сондра его не пустила. Он, можно сказать, в монастырь ушел.
  - Ну и пусть себе ушел в монастырь, а меня под монастырь нечего подводить. Его дело молодое, он может себе позволить и посидеть, да даже хоть и в монастыре, а мне... да как же я буду там, без... не... я привык. И собака у меня, кто кота опять же кормить будет?
  - Ладно, пойдем, посмотрим, что тут у тебя. Только дело это ведь давнее, хотя и срока давности еще нет. Ну, пошли.
  - А куда идти-то?
  - А ты найдешь, где там этот файл.
  - Да машину он нашел. Во всех видах ее заснял.
  Они уже двинулись к подъезду, когда с визгом во двор завернул лексус Мити.
  - А, вот и он сам. Он сам тебе все сейчас расскажет.
  - Дед! Ты еще... ты передал? - заорал тот еще из машины. - Ты поговорил с ней? Или предал?
  - Дмитрий? Лисовский?
  - Да я.
  - Вы были у отца дома в пятницу 12 в 4 часа дня?
  - Да что я там потерял? Почему вы спрашиваете?
  Потапенко протянул ему свои документы.
  - Ну что?
  - Со счета вашего отца сняты три миллиона евро.
  - Ну, а я-то тут при чем?
  - А кто, кроме вас, мог войти туда, включить компьютер, залезть в базу данных, открыть счет, перевести деньги.
  - И куда я перевел их по-вашему? На свой счет что ль? За кого вы меня принимаете? За идиота?
  - Почему за идиота? - Василич схватил парня за рукав куртки. - За олигофрена. И агностика.
  - Дед, ты, я вижу, литературку подчитал. Ладно.
  Телефон у него был уже в руке. Номер набрать не составило труда.
  - Отец, что случилось? Почему передо мной стоит следователь и обвиняет меня в воровстве?
  - Вот, возьмите трубку, это вас, - он бросил мобильник следователю.
  - Да?
  - Мы уже нашли номера счетов. У нас уже есть имя. Мы ищем его, но не найдем никак. Это Макс Фокин. Все счета, все на его имя. Можете подключить ваши каналы для поиска.
  - Что же вы раньше молчали?
  - Мы думали, что накроем его тут. Известно, что из Москвы он никуда не уезжал.
  - Ладно я запущу в поиск этого парня. Макс Фокин. Ясно.
  - Что? Что Макс?
  - Вы его знаете?
  - Ну, как облупленного и сваренного в одном котле класса.
  - Забавно. Как же он оказался в квартире ваших родителей?
  - А это у Насти надо спросить. Крутит шашни на все стороны.
  - Она мне ничего не сказала, - осекся Потапенко.
  Он вспомнил, что какой-то парень выходил как раз в тот момент, когда...
  - Ладно, родители его уже ищут.
  - А что вы хотели сообщить Сондре Волковой?
  - Доложил-таки? Это не ваше дело.
  - Почему, как раз мое. Я занимался им.
  - Занимались. Оно и видно. Позанимались, как на пианино гаммы проиграли, поиграли, позанимались, а я вот раскрыл его. Я знаю, кто наехал на нее. Я сам ей все расскажу.
  - О! какая встреча.
  В подъезду подходил Петр.
  - Господин Потапенко, вы, я вижу, задержали уже всех.
  - Сондра что, дома? - Митька прыжком оказался рядом с медбратом. - ты к ней идешь? Она что, дома?
  Он укоризненно оглянулся к деду.
  - Нет, дома нет, но они сейчас с Днухой подъедут. Я на лестнице их подожду. А ты не прыгай, силы есть, сходи лучше в магазин. Купи мне пивка.
  - Откуда они едут? Сашка с ними?
  - Александр в больнице. Его один товарищ оприходовал до фонтанчиков. Гы. А сам в ящик сыграл. Боксер его в гроб вогнал, Макса этого. Днуха звонила, да вы что, еще телевизор сегодня не смотрели что ль?
  Петр удивленно уставился на остановившую его троицу.
  - Макса Фокина?
  - Понятия не имею. Да вы включите телек.
  - А что?
  - Да там наши девки - главные героини дня. Сашка же... с картой своей- клад нашли они, там - не счесть алмазов в каменных пещерах - запел он.- То есть мы. Я тоже там был, когда нашли. Ну вот, прямая трансляция и идет оттуда. Сашка в больнице- спит после операции. Днуха коматозницу домой везет... - тоже поспать. На ближайшие три часа мне тоже сон обеспечен.
  - Какой клад. Что ты несешь?! Каких пещерах? Где?
  - Да тут недалеко. В Истре. Новоиерусалим - слыхал? Вот там, в подземелье.
  - А Сашка тут при чем?
  - А карта его была. Да что, вы включите. Там тонны золота. Вот я получу свои проценты. Заживем. Красота.
  - А Сондра где?
  - Ну ты тупой, я с дежурства иду, по сто раз повторять должен?
  - Где они?
  - Едут, только из Истры выехали.
  - По какой дороге? По Волоколамке?
  - Да, я посижу тут, если не возражаете. Подожду их, а то у меня для них бумаги.
  - Вас, я думаю, тоже заинтересует. У Сондры двойня была.
  - Что? Да ты совсем рехнулся, какая двойня?
  - У Сондры - были близняшки - двойня. Два мальчика.
  - Откуда они могли знать на таких сроках
  - На каких сроках? Малыши - родились в нормальные сроки. Я даже не знаю, говорить как. Один, правда, умер сразу, а второй - не знаю, не понял, долго читать было, там надо разбираться, что написано.
  - Покажи.
  - Да пошел ты.
  - Машина у твоей подруги какая?
  - Бентли.
  - Чего?
  - Чего, чего, вот такая у нас Днуха.
  Дмитрий резко повернулся и побежал. Никто не успел среагировать, хлопнула дверца, и, - Дмитрий резко рванул с места и уже на полном ходу вырулил со двора.
  - Ээээ..., я где-то видел уже знакомую картину. Там все закончилось огненным шоу и Потапенко. Эх, с вами и в клубы ходить не надо. А тут вы сразу. Ну ладно.
  Потапенко тоже засуетился.
  - Нам нужно за ним. Ты можешь предупредить Днуху-то? - незаметно для себя следователь заразился сплоченностью этой команды. Предупреди ее, а я вызову себе патрульную.
  
  Дмитрии мчался, как мог. Он не хотел допустить, чтобы... а что собственно он не хотел? Он выяснил, что и как случилось в тот роковой вечер, когда Сонька его не дождалась. Твердая уверенность, что он вернет свою любовь, что все будет как раньше, заползла в его сердце, не спросясь, и калачиком свернулась, успокоено посапывая и ожидая минуты. Нужной минуты для решительного разговора. Он приготовил все, фотографии, слова, действия. Соньку он никому не отдаст. Ну ошибся. Но ведь врачи сказали - безнадежна! Почему он должен был сидеть там, рядом, сколько она там была - целых три года - это же вечность. А Настя, да плевать на Настьку, она сама виновата. Возможно даже больше, чем он мысленно допускал. Но Соньку он не отдаст. Нет, это его, его волчонок, он не отдаст ее никому, не то что какому-то Шурику. Она просто не знает, просто еще не знает, а он, Митька, ей раскроет глаза, он все для нее, все узнал, и пусть... Что пусть? Не важно, пусть все несется в тартарары, он будет стоять до конца, она не может вот так просто..., да он знал, она любит его, любит, это невозможно скрыть, невозможно, чтобы Сонькина любовь прошла. Все могло рухнуть, все могло быть разрушено, весь мир мог лететь к чертям, но не чувства его Соньки! Если прошла Сонькина любовь, то в чем вообще можно быть уверенным в этом мире? Его сумасшедшая Сондра, волчонок его собственный, она не может и не сможет жить без него, все наладится. Все будет хорошо. Просто она обиделась, и теперь дулась, но он не даст ей долго дуться. Ну да, ошибся, ну случилось, но он не виноват, врачи...
  На горизонте показался серебристый бентли. Машина была как из другого мира, случайно заблудившаяся, вынырнувшая не в тот портал, хотя на газ там явно не нажимали, не используя на всю катушку мощность двигателя. Днуха ее водит по правилам, - улыбнулся Дмитрий и посмотрел на сплошную разделительную полосу. Она по правилам, а он - нет. Резко крутанув руль, он въехал на встречную сторону, надеясь посигналить Сондре, он резко снизил скорость. И вот тут, из-за едва двигающегося бентли вынырнул несущийся на всех парах КамАЗ. С горящими фарами, он явно не успевал среагировать на незаконно появившееся препятствие.
  
  В только что возникшей на их пути машине мелькнул силуэт Дмитрия. Его профиль я могла узнать даже... А может, мне Митька уже мерещится? Ну да, когда постоянно в голове, как шило в заду, Митька, да Митька. Нет, парень был явно не Митькой, откуда он бы тут взялся? Я только успела задать себе этот вопрос, как машины не стало. Яростно поглощавший пространство грузовоз смел, стер его с горизонта. Ариадна с силой ударила по тормозам. Сзади в нас врезался еще кто-то.
  - Да что ж за страна такая, машину приличную взять нельзя. - Днуха потерла свое больное плечо.
  - Там, там, - я подняла руку и вытянула полусогнутый палец. - Дна, там Митька сидел.
  Я смотрела на смятый кусок железа, который только что был машиной. Искореженный кусок металла не горел, и это вселяло надежду.
  - Митька - это твой что ль? - Дна была кратка и категорична. Она называла вещи своими именами. Я тоже про себя называла все еще его моим. Да, я так и говорила - мой мертвый Митька. Я решила считать его умершим. Но от этого совершенно не становилось менее тревожно, или менее больно.
  Днуха хлопнула дверью.
  - Выйти сможешь? Пойдем, проверим.
  Сзади уже слышны были сирены. Странно, подумала я, какая у нас стала милиция за три года - только столкнулись, и уже едут. С трудом я вышла и поплелась к разбитому железу. То, что я увидела, не добавило мне сил и энергии. Пепельные кудри смешались с кровью. Нет, они не были в крови, они именно смешались с кровью. Кудри отдельно - кровь - отдельно. Потому что эти волосы - нельзя было испачкать. Митькина шевелюра, блондинистые пепельные волны свисали ему на глаза, а глаза... а глаза смотрели прямо на меня... Голубые, бездонные глаза, как два аквамарина. Боже мой, как можно сравнивать глаза с драгоценными камнями. Как это цинично. Камни не видят, и никогда не будут давать их владельцу эту способность... Эти глаза тоже уже ничего не видели...
  Сзади уже командовал Потапенко... а я стояла, смотрела, как его погружают в скорую, опять в скорую...
  - Митька, - прошептала я, - Я не хочу, чтоб ты умирал, Митька...
  - Ты едешь?
  Дна подвела меня к своему бентли и засунула внутрь.
  
  Я сидела в вестибюле, не в силах ни уйти домой, ни подняться к Саше, ни пойти к Митьке. Мертвому Митьке. У меня отсутствовали желания. Зачем Дна снова привезла меня сюда.
  - Ах ты, сука, - знакомый когда-то голос прозвучал у меня над самым ухом.
  Я подняла голову, плохо соображая что к чему. Перед моими глазами мелькнуло знакомое лицо. Но я все еще не могла узнать его.
  - Что, сука, мало тебе? Ты у меня отняла мужа, теперь брата, теперь что? Ты, небось, и клад хочешь забрать?
  - Настя, - узнала я обладательницу голоса.
  Ах да, она же теперь жена Митьки. В голове все начинало путаться. Нет, была женой, вдруг прояснилось, была, потому что Митьки больше нет.
  - Добилась своего? Что? Мертвый теперь. Добилась, да? Не доставайся же ты никому? По этому принципу жить решила? Убила Митьку, брата чуть не угробила со своими приключениями. Что заплесневела, на похождения потянуло? Мало их я тебе организовала на твою задницу.
  - Что?
  - Дурак Сашка, не мог сбить, как следует тебя, я же сказала ему все, надо было самой поехать тебя убрать, гадина, сука, стерва, как я тебя ненавижу, ну ничего, я тебе не дам жить все равно, ты думаешь, вот так все просто? Убила Митьку и будешь жить спокойно? Я скажу Сашке, он тебя уберет, и на этот раз без...
  - Ты чего разошлась-то, женщина? - сзади появилась Дна.
  Потапенко подходил, торопливо поправляя очки.
  Значит, сразу не убьют, почему-то подумалось мне. Голова еле-еле ворочала мозгами и импульсами, глаза вообще смотрели на мир с трудом.
  - Ты посмотри, Митьку убила моего. Сука мстительная.
  - Ты дура совсем. Она его к себе не пустила. Ты спасибо ей сказать должна, что она его тебе оставила. Не стала семью разбивать.
  - Не стала разбивать? Да она просто сука, которая никого и ничего не любит!
  - Любит, милая, любит. А вот ты....
  - Что ж она его не взяла-то? Скажи, не простила... И где ж по-твоему любовь-то? Я бы простила, и сына бы его как своего любила б. И его пустила и простила б, и...а эта просто давится своим гонором.
  - Дура ты, она тебе его оставила, сыну твоему.
  - Сыну?! И где он? - Настя уже орала так, что, похоже, ей нужно было выбрать другую профессию. - И где теперь наш папочка? В гробу? Мы бы алименты получали, мы бы видели нашего папочку каждую недельку бы, мы бы могли бы с ним поговорить, мы бы... а теперь, где наш папочка теперь? А? Папочку она нам оставила, сынишку пожалела. Убийца. Взяла бы, да Митька бы к нам через неделю бы прибежал бы, нужна ты ему. Он и тогда не особенно убивался, сразу ко мне трахаться пришел. Сразу же, как узнал, что ты того, все... копыта откинула.
  - Минуточку, значит, это машина вашего брата? - Потапенко протянул фотографии Насте. - Значит сбил Сондру ваш брат по вашему желанию?
  - А тебе-то что? Вы дело закрыли, вам и дела нет, мало ли что, все уже закончилось, с девкой ничего, вот она живая сидит перед тобой, сука, а мужа моего Митьку убила. Вот, - убийца!
  - Дело закрыто, дело открыто, - открыть его снова в связи с обнаружением новых обстоятельств и новых улик, причем неопровержимых, которые нашел ваш муж, погибший, - добавил Потапенко, понизив голос. - Вот фотографии машины вашего брата, в ней кровь, принадлежит Сондре, в ней ключи, от квартиры Сондры. У вас же дома был найден мобильник, принадлежащий Сондре. Что вы скажете против этого всего?
  Я встала.
  - Что? Меня сбил Александр? - только сейчас до меня стало доходить что-то кроме смерти Митьки.
  - Да, - почему-то тише сказала Настя. - Я его об этом попросила.
  Она больше не смотрела на Потапенко. Она ни на кого больше не смотрела. Опустив голову, Настя теребила свое обручальное кольцо.
  - А он сказал, что любил меня, - удивленно добавила я, ни к кому особенно уже не обращаясь.
  - Ну любил, но ты же была Митькина, а Митька мне был нужнее. Мы созданы друг для друга.
  - Если Сондра Андреевна будет ходатайствовать о возбуждении нового дела, то вам придется отвечать. Срока давности тут нет. Вы будете?
  - Как же так? - я стояла и задавала свои вопросы, тоже уже ни на кого не глядя.
  - Сонь, ты будешь ходатайствовать? - Потапенко подошел ко мне, и почему-то дотронулся до моего локтя. Наверное, я как-то не так выглядела в тот момент.
  - Нет, - произнесла я, и все рухнуло, мир провалился в темноту.
  - Убийца! - последнее, что я услышала - истошный вопль Насти.
  
  - Ну слава богу, - похоже, что Дне суждено было стать моим постоянным первым впечатлением при возвращения в мир.
  Я сидела все в том же вестибюле, рядом стоял Потапенко и... никого...
  - Только не оставляй меня здесь, - я схватила за руку Аду.- Поехали домой уже. Что мы тут делаем?
  - Как скажешь, солнце.
  Потапенко помог мне добраться до машины.
  - Поеду-ка я с вами, девоньки. Вечно вы в приключения попадете. Какое-то притяжение у вас. Нехорошее.
  - А вы что - громоотводом будете?
  - Может и буду.
  - Ростом не вышел, - рассмеялась Дна.
  - А я от шаровых буду отводить.
  Откуда-то из сумки Ариадна достала термос и налила мне в кружку ароматный кофе.
  - Глотни, еще поживешь, вот балда. И что тебе эти мужики?
  Я молчала. Не хотелось ничего говорить и даже думать. Все было стерто. И старое и новое, стерто напрочь, выкорчевано. Было так хорошо, и даже не больно. Я закрыла глаза и больше ни о чем не думала, просто старательно вспоминала параграфы из институтских учебников. Даты, события, выстраивая их в череду эпох. Эта игра меня так увлекла, что я не заметила, как мы подъехали к подъезду.
  Петр спал прямо на полу, в пролете между этажами, подстелив на каменный плиточный пол свою куртку, подложив под голову вязанную шапочку. Он уютно посапывал.
  - Даже будить жаль.
  - Петька, вставай, хватит дрыхнуть. Давай, что принес.
  - А может, Соньке поспать немного? - Потапенко и не собирался от нас отставать. Похоже, он решил бесповоротно не отклеиваться от нас, пока Ариадна не уедет.
  - Надо посмотреть. Тут так все сложно. Вот смотрите сами.
  Днуха сразу прошла на кухню. Она кормила свой дух реальной, физической пищей и не собиралась давать ему голодать.
  - У тебя, подруга, было двое пацанов, - с места в карьер крикнула она в коридор, я еще только снимала куртку, - Петька мне рассказал. - Один умер. А второй, вот сейчас почитаем, что там написано.
  Я, в который раз за сегодняшний день, замерла. Да что же это такое! Это что ниагарский водопад испытаний? Чтобы - если выживу, стать самой сильной?
  - Вот, - из внутреннего кармана крутки Петька достал бумаги. - У тебя были два мальчика, тут смотри - тут все данные. Вес, у одного, другого, параметры, рост, объем грудной клетки. У одного, а второй...
  - Два мальчика. А где же они?
  - Да чего тут разбирать эти каракули. Поехали в больницу, там разберемся. Что тут написано - не понять ничего, - бумаги листал уже Потапенко. - Вообще дело серьезное, я бы поехал с вами.
  - Тогда чего ждать, - к нам в коридор вышла итальянка, у нее изо рта торчал бутерброд.
  - Ну, ты мать, а мне хоть чего соорудила бы.
  - Вот всем по жвачке, держите, - в руках у нее была тарелка с горкой бутербродов.
  - Послушай, тут какие-то формулы, похоже на расчеты. Да что ж это такое?
  
  Больница встретила нас оцеплением. Аридна предусмотрительно оставила машину за углом, увидев людей в омоновской форме. Автоматы угрожающе чернели своими оками смерти.
  - Гы, - хмыкнул "Хирург", а где тут дача Абрамовича? ОМОН я вижу, я вижу даже грузовики.
  Действительно, в глубине, за забором, стояла пара военных тяжеловозов. Туда спешно заносили какое-то оборудование.
  - Нельзя, - путь преградил человек в штатском.
  Потапенко достал свои документы. Тот кивнул. Молча мы прошли внутрь корпуса. Тут никого не было, но это вряд ли кого-то из нас могло удивить. Эти коридоры никогда не мельтешили людьми - врачами, больными, или медперсоналом. Тут и посетителей я никогда не видела. Мы прошли дальше. И вот здесь ужасное зрелище поразило нас и испугало. Прямо на лестнице лежали трупы. Я узнала главного врача, он утопал в луже крови, прислонившись к перилам, поперек ступенек, уткнувшись ему в колени, застыла женщина, которую я тоже помнила. Несколько трупов было в коридоре. Кровь заливала пластиковой пол, и ручьи этой страшной влаги текли нам навстречу, еще не застывшие и не подсохшие. Характерный запах уже заполнял эти стерильные помещения.
  Потапенко открыл дверь ординаторской. Несколько кроваво-белых тел лежали в беспорядке, набросанные кое-как. Непонятно было, то ли они убегали, то ли какой-то гигант просто бросал их в дверь, не беспокоясь о том, как и в какой позе они упадут и застынут. Один лежал у окна. В руках у него были зажаты исписанные от руки бумаги.
  - Я думаю, нам лучше отсюда уйти. Мы явно тут ничего не узнаем, - Петр, бледный, шел за нами, как попавший в ад грешник, ожидая наказания и сковородки.
  Потапенко оглянулся на него.
  - Похоже, тебе здорово повезло. Что поспал немного на плиточном полу у двери Сондры.
  - Я не уйду. Я хочу узнать, куда все делось. Кто же мне ответит теперь?
  Мы шли дальше, натыкаясь на мертвые тела в самых невероятных позах, перешагивая через них, скользя и с трудом удерживая равновесие в этом, таком жутком сейчас, месте.
  Наконец, мы нашли людей в штатском.
  - Послушайте, что тут происходит?
  - А вы что тут делаете?
  - Я следователь, вот документы. У нас есть сведения, что тут пропали...
  - Мы все знаем, уже все под контролем. Но аппаратуры нет. Кто-то вывез.
  Без всякого сговора, мы переглянулись. Дна подмигнула мне, и Петр вздохнул.
  - А что... вы кто?
  - ФСБ. Мы давно следили тут, - тихо сказал человек в сером костюме. - Использовались военные секретные разработки, по которым.... Короче, это еще недоработанные технологии. Рано ими еще пользоваться. Они украдены были. Мы хотели их вернуть.
  - А что за технологии?
  - Вам это не понять. Это крутая физика. Медицина завтрашнего дня.
  - Какого же завтрашнего, когда их у вас, из под носа, Абрамович спер, - Петька все-таки высказал свою версию.
  - У меня пропал ребенок, - я сказал это как только могла громко.
  - Ах, ребенок. Это да, это самое лучше для них было.
  - А где мой ребенок?
  - Все, девушка, после этих опытов, дети погибают.
  - А в чем смысл?
  - Смысл в том, что излучения здорового мозга перенаправляются на организм больного человека, на мозг тех, у кого уже ничего не фурычит. Понимаете?
  - Нет. Это реликтовое излучение?
  - Ну я же говорю. Нет, использовали метод магнитно-резонансной томографии, метод, при котором используется эффект резонансного поглощения атомами электромагнитных волн. Человека помещают в магнитное поле, создаваемое аппаратом, при этом молекулы в организме разворачиваются согласно направлению магнитного поля. После этого радиоволной проводят сканирование. Изменение состояния молекул фиксируется на специальной матрице и передается в компьютер, где проводится обработка полученных данных. При помощи этого метода регистрировалась активность различных отделов головного мозга. Это проще и сложнее одновременно. Больные органы пациента попадают под администрирование мозга малыша, или другого, совершенно здорового человека. И его организм восстанавливается, при этом убивая источник излучения....
  - Постарайтесь сказать так, чтобы мы поняли.
  - Все дело в резонансе. Понимаете? Здоровый молодой мозг дает свои волны на старые изношенные ткани, и они восстанавливаются, и ваша печень становится как у младенца.
  - Стволовые клетки? - Дна решила уточнить.
  - Да какое там, стволовые, детский лепет. Это технология совершенна, без побочных эффектов, это медицина будущего. Все дело в том, чтобы вовремя остановиться, и дать возможность жить дальше здоровому, а они подключали намертво, пока шли волны, - использовали до капли. Я и так вам много сказал.
  - Значит, мой ребенок мертв?
  - Да, тут много погибло. Здоровых. Они смотрели у кого органы здоровы и подключали их к тем, у кого были проблемы. Места менялись.
  - То есть?
  - Да что я вам объясняю. Все, идите отсюда, пока я вас не забрал. То есть - больные становились... Их органы становились здоровыми, а... соответственно...
  - Но если, вы говорите, есть такая технология резонанса, то они могут и любого человека подставить...
  - В том-то и дело, нужно подключать к аппаратуре. К тому же, все это недоработано... Это все очень серьезно, и много вопросов морального аспекта... человечество к этому еще не готово. Сами понимаете. Будут жить одни, и умирать, только родившись, другие. А люди, как звери...
  
  Мы вышли из больницы молча. Даже хирург в этот раз молчал, впечатленный видимо тем, что остался живым. Мы шли по алле парка к тому месту, где Ариадна оставила машину. Снова пошел снег. Он медленно кружился, падал, и таял на лбу, на щеках, на губах. Это возвращало к реальности и логике. Последние события вели к безумию, мне так казалось. Все, что случилось со мной за последние сутки, могло свести с ума даже очень здорового человека, а я... я должна была проходить восстановительный период. Иногда мне казалось, что все это не со мной, или я не так встала, или это сон. Все было перевернуто с ног на голову, ходило вверх ногами, всеобщее безумие, или... или была безумна я? А может быть, я одна была здорова, а кругом ходили ненормальные, не понимавшие обычной, простой, человеческой логики, по которой нельзя сбивать, или убивать любимую девушку, нельзя, если любишь, бросать человека в больнице... да что говорить...
  Навстречу шел черный, во всяком случае, очень смуглый, явно южного происхождения, человек. За руку он вел маленького мальчика, смешно и старательно переступавшего маленькими ножками в поношенных штанишках.
  - Привет Мустафа, - бросил ему Потапенко. - Ты куда? Не на работу ли с малышом?
  - Да, вот жена забастовала, сказала, возьми малыша с собой сегодня, ей там уйти надо, по своим делам....Пришлось взять самого маленького.
  - Можешь не ходить в больницу. Там сегодня твои услуги точно не понадобятся. Там все в ОМОНе. Тебе вряд ли это нужно.
  - О, спасибо начальник У меня, правда, документы в порядке, но лучше лишний раз не светиться. И так меня уже с тем случаем три раза допрашивали.
  Мустафа развернулся и пошел рядом с нами, малыш потянулся ко мне и взял меня за руку. Он улыбался. И тут меня словно током обожгло. У него были абсолютно голубые глаза. Он смотрел ими так хитро, прищурившись, смотрел на меня абсолютно Митькиными глазами, и выражение лица было точно такое же, как у моей бабушки. Такое всезнающее и немного дьявольское.
  - А где вы взяли этого ребенка?
  Я остановилась и присела рядом с малышом на корточки.
  - А что там, в больнице ОМОН? Что-то не так там, товарищ начальник?
  - Да не зови ты меня так. Да там сплошные трупы. Место преступления там. Тебе туда лучше точно не ходить.
  - Послушайте, это ваш сын? - я рассматривала малыша во все глаза.
  Все вдруг остановились. Столпились вокруг ребенка, услышав в моем голосе что-то неладное.
  - Только правду скажи. Мустафа. Где ребенка взял? Украл?
  - Я скажу - на помойке подобрал - поверишь?
  - Как?
  - В больнице я чистил трубы. Ну за бинтами полез грязными, руки мне вытирать, все равно любой бинт чистый, и там в куче бинтов смотрю, тельце, я взял, а оно запищало.
  - Черт. А когда это было?
  - Да давно уже, не вчера. Он новорожденный был, даже пуповина у него не обрезана была. Ну, я его в сумку и бежать. Испугался, что меня за руку поймают. Сам не знаю, чего испугался. Что увидел такое.
  - Как же ты ходил после этого в такое страшное место?
  - Ну не буду же я показывать малыша и объяснять - так, мол, и так, вы тут умные врачи, живого ребенка в корзину кинули. Скажут - слишком умный, да? Ну я его принес. Домой.
  - Это мой ребенок, это мой ребенок. Отдайте мне его. Это мой, - я села прямо на асфальт мокрый и покрытый тающим снегом, рядом с малышом. Я взяла его за маленькие ладошки и не собиралась его отпускать.
  - Да бери, только мы уже к нему привыкли.
  - Я вам заплачу, - Дна присела рядом со мной.
  - Нет, нельзя этого, я вам помог, вы мне потом поможете, а за дите нельзя платить, я честный человек. Берите, только что б все по закону, проверьте, я знаю, ведь есть такие анализы, а то пацана...
  Я прижала малыша к себе, и снова весь мир поплыл, но уже в другую сторону, в теплой волне возвращения домой.
  
  ГЛАВА 27
  
  Марина Мнишек стояла и смотрела, как суетятся монахи, заделывая провал в стене. Все было аккуратно приготовлено: камни, состав, - все быстро и проворно принесено сюда и сложено для нового сокрытия тех сокровищ, которые украл и спрятал Лживый Дмитрий Первый.
  Она отстраненно наблюдала за суетой черных фигур. Спрашивается, зачем они искали все это золото? Своровал один, и прячут теперь другие. И чем они лучше того, первого и лживого? Да и чем они отличались от него? Им и дела не было, настоящий ли он сын Ивана Грозного, или самозванец. Марина вспомнила, как часто слышала его клички, или это было подлинное его имя.... Грубые, нелицеприятные реплики неслись им вслед и в Тушино, и потом, позже. Все всё знали, и всем было все равно... Да не было у них ничего, кроме живота и кармана. Своего. Вот и сокровища Византии опять скрылись и от солнечного света.
  Зачем ей все это? Скорее бы уже все закончилось. Возбуждение от увиденного сменилось апатией. Непонимание всего этого мира обездвиживало и убивало. Объяснения лежали не в вере, не в стране, не в языке, и даже не в покрое платья. Оказывается, все врут. Все абсолютно, и даже папа, который нес веру, и был ответственен за толкование слова божьего, его попросту прятал. А может, он не знал? Марина махнула рукой. Не важно, это уже было все не важно.
  Она снова представила мертвого сына и мужа. Все рухнуло. Все что она любила.
  "Тому бог свидетель, что печалюсь и плачу я из-за того, что о тебе, моя надежда, не ведаю, что с тобой делается, и о здоровье твоем не знаю, хорошо ли ты, моя надежда, любимая-с, дружочек миленький, не даешь мне знать, что с вами происходит, мой-с ты друг, знай, что у меня за рана, а больше писать не смею!"
  Эту записку своего разлюбезного милого Дмитрия она помнила наизусть. "Птичка моя любимая, сердце мое, верь мне..."
  Как долго она хотела услышать эти слова. Как долго в поисках поддержки и силы обращалась к отцу, королю, папе. Никто не хотел отвечать ей, почувствовав, что могут иметь то же самое, но без нее. И только этот человек, говоривший на ее родном языке без акцента и погрешностей, только он один понял ее, стал ей другом и единомышленником. Не сразу это произошло. Не сразу... Долгие месяцы тушинского заточения, оба безвластные пленники, они соединились в одно... Она бросилась в любовь с головой... А может, и без головы... Как она была уверена в их победе! Венчание. Все как хотели эти русские, по их правилам.
  Но все было напрасно. Все тщетно. А любил ли он ее? Ее Дмитрий... Ее ли он был? Сомнения закрадывались в остывающую душу. Безумство своих чувств, ее готовность на все была несоразмерна с его поведением, словами, действиями. Неужели и он всего лишь использовал ее? Так же как и отец, и король, и папа... Поманил пальчиком, зная, что побежит как собачка, потому что... Да, всего лишь прикрылся мной, как царицей, подтверждающей его права на русский престол... Но и ему было все это совершенно все равно... Он просто боялся конца и предвидел его... Но любил ли он ее? Любил ли он так же, как она его любила?!
  - Поистине, приде отступление: отступиша бо человеци от истины и от правды, отступиша братолюбиа и нищелюбиа, отступиша целомудриа и чистоты, - Марфа заметила ее в стороне и подошла к ней.
  Ее голос, низкий и громкий оглушил польку, совсем сгорбившуюся под тяжестью своих мыслей.
  - Что вздрогнула? Думаешь, за тобой пришла?
  - Нет, мне все равно. Просто, он тоже предал меня.
  - Кто?
  - Дмитрий.
  - Тьфу, что за девка, и у смерти на краю все о любви талдычит. Ты написала исповедь?
  - Почти ничего.
  Марина посмотрела на Марфу долгим взглядом. Огромные глаза наполнились слезами и предательски блеснули.
  - Давай сюда, - монахиня протянула руку.
  - Вот.
  Тонкая кисть держала лист бумаги, пальцы, нечеловечески хрупкие, истонченные, под стать запястью, выглядели нереально игрушечными рядом с широкой и загоревшей рукой Марфы.
  Марфа посмотрела на торопливые строки.
  "Ложь - главное зло, которое я встретила на этом свете. Надеюсь, в другой жизни его не будет. Сама я тоже повинна в этом грехе. Каюсь, господь всемогущий в любви, в безмерной и вседоверчивой любви к отцу, к семье, к Польше, к королю, к мужу своему и к сыну. Любовь моя не имела границ и разума. Им доверяла я без критики, верила, ослепленная..."
  Нежизненно тонкая рука Марины вздрогнула.
  - Верила, - тихо прошептали ее губы.
  "Им я верила... Господи, а верить нужно было только тебе... В этом каюсь я".
  - Иди, пока в возок садись. Поедем обратно, а там уже и отпустим...
  Полька не понимала, что говорили ей. Она просто слушала звуки, но в слова они не складывались, лишь становились фоном ее мыслей. Она не плакала, и глаза высохли.
  - Да она и не слушает меня. Ты слышишь? - Марфа взяла ее за худое, узкое, покатое плечо. Таких в России не встретишь. - Поедем сейчас, а потом уже отпускаем.
  "Птичкам моя, - вспомнилось Мнишек слова в записке Дмитрия. "Отпускаем", - снова прозвучало во внешнем мире. Словно птичку, - подумалось ей.
  И тут она четко и близко увидела глаза Марфы. Та усмехалась.
  "Воля божья" - пробормотала Мнишек и пошла к выходу. Она брела по подземелью сначала медленно, потом ее шаги все убыстрялись и убыстрялись. И, наконец, она побежала.
  Возок стоял тут же, во дворе, внутри, за стенами монастыря. Она подошла и оглянулась вокруг. Запряженный конь стоял совсем рядом. Ворота были раскрыты. Рывком, не думая, полька подбежала к коню и легко вскочила в седло. С места она рванулась, пустив коня галопом. Вон отсюда, подальше от этих лживых и грубых, непонимающих и не отвечающих за свои слова и клятвы людей.
  Ветер разметал ее светлые, спутанные волосы. Белое чистое поле встретило ее слепящей искристостью солнечного снега. Голубое небо и солнце, - вот все, что было, и этого было вполне достаточно для счастья.
  - Свобода! Вот оно счастье!
  Марина гнала во весь опор. Все, что она хотела - это убежать, очутиться дома, в Польше. И к чему были все эти приступы гордости и самобичевания. Она не может быть позором семьи, потому что она - божий цветок, которому сам боженька дал жизнь. И все, что цветку надо было - это солнце, и голубое небо, и вот этот белый снег, и ветер, и вот так мчаться, и не смотреть в лицо этим женщинам, и не разговаривать на этом варварском языке, и не слышать, не слышать больше воплей и угроз. Она летела и летела, и казалось, все уже осталось позади.
  Звук выстрела она не услышала. Кровавое пятно на груди расплылось на красном бархатном кафтане бесцветным темным местом. Волосы замерли в полете, и тонкая фигурка самозванки рухнула в искрящийся ледяными алмазами белоснежный сугроб. Черные вороны, чувствуя добычу, закружились и закаркали в ближайшем лесочке.
  
  ГЛАВА 28
  
  Мы медленно шли с Ариадной и Ваней по дорожке, вдоль нашего дома. Малыш говорил по-русски с трудом, но вполне меня понимал.
  - Вот, все позади, - вздохнула Днуха. - Ты довольна?
  Я кивнула и посмотрела на маленького человечка со смешным бабушкиным лицом и Митькиным взглядом.
  - Что делать будешь теперь?
  - Не знаю, как-нибудь выкручусь.
  - Там ведь нам от сокровищ положено что-то.
  - Да не важно.
  - Ты знаешь, я тебе кое-что принесла.
  Она полезла в свою огромную сумку и достала папку бумаг.
  - Тут описание всего, что там нашли, и фотографии, и еще там диски с очень хорошими, подробными снимками. Тебе может пригодиться. Знаешь что.
  - Что?
  - Я вот не понимаю, почему этот клад не достали? И вообще, откуда он взялся-то?
  - Я думаю, что после падения Константинополя и взялся. Тут и гадать нечего. Привезли. Вот на эти, видимо, деньги и построил Иван 3 новый Успенский собор, заложил Архангельский собор, начал строительство нового каменного Кремля, Грановитой палаты и Благовещенского собора. Откуда он денег взял после монголо-татар?
  - Но почему они спрятали все это?
  - Ново-Иерусалимский монастырь - никоновское творчество. А Никон был враг жидовствующих.
  - Жидовствующие - это кто? Это что, евреи что ль?
  - Да нет, была такая традиция, называть все ереси - жидовствующими. Это утвердилось еще в Византии, в первой трети 8 века. Они вечно все опасные для христианства явления обозначали как иудейские. А сам Никон, был иосифлянином.
  - И что это значит?
  - А то, что они считали, что рядом с исполнительной властью должен стоять настоящий ум, взращенный страданиями и отказами от плоти, духовный, настоящая мудрость. Понимаешь? Чтобы все было в гармонии, а не в стяжании. Чтобы кто-то, ну хоть кто-то у власти думал об истинном благе общества, а не о своем собственном.
  - И?
  - Ну, то, что он, я думаю, припрятал этот клад для того момента, когда все это будет не разворовано по сейфам, ну по подворьям, не каждому в карман, не растащат, а все будет использовано для развития и... не знаю...
  - А разе общественное благо - не тугой карман у каждого?
  Я рассмеялась, посмотрела на маленького Ваньку.
  - Знаешь, Днуха, я думаю, что карман, это вообще к делу не относится.
  - А как же скрижали? Почему церковь спрятала скрижали? Это же их.
  - А что их? Там за ерунду готовы были глотки друг другу перегрызть. А ты бы им - "боль - есть путь". И все остальное. "Страдайте"... Они золото в кубышках считают - и присматривают, у кого чего стырить - а ты им - "страдайте".
  - Короче, я хочу подписать с тобой договор, ты знаешь, я решила сделать бизнес на этом кладе, а ты напишешь каталог, описание, свою версию, короче, - "исследование и версии", пусть даже и фантастичные. Я издам книгу. И дам тебе аванс.
  - Ты что, решила мне милостыню подать?
  - На самом деле, у меня уже есть контракт, просто я сама не смогу написать. Вот смотри.
  Она снова порылась в сумке и стала трясти какой-то бумагой.
  - Мой процент с тебя - человеческий. И тебе хватит. Согласна?
  Я промолчала.
  - И знаешь что, - продолжила она.- Напиши там что-нибудь такое, современным языком, созвучное тому каменному, от Моисея. Что-нибудь этакое... типа... Существуют законы, по которым изменения в одной части вселенной мгновенно влияют на другую. Энергия, которую мы тратим тут, у нас на земле, влечет катастрофу там, где обитает более разумная часть. Ну как? И дальше что-нибудь такое - в космическом пространстве существует независимый высший дух, приводящий в движение материю, и мысль - его главный атрибут. Точно так же и единый Космос объединён в материальном и духовном смысле. В космическом пространстве существует некое ядро, откуда мы черпаем всю силу, вдохновение, которое вечно притягивает нас, и мы чувствуем его мощь и его ценности, посылаемые им по всей Вселенной и этим поддерживая её в гармонии. Мы не можем проникнуть в тайну этого ядра, но оно существует, и если придать ему какой-либо материальный атрибут, то можно думать, что это - КРАСОТА и СОЧУВСТВИЕ.
  Ариадна помолчала, раздумывая, прибавить ли что-нибудь к этому, или нет. Потом тряхнула своими рыжими волосами.
  - Ну что, я тебя уговорила?
  - Конечно.
  - Смотри, что там нашли, - толстушка выдернула из папки фотографию и протянула мне.- Уверена, тебе будет интересно. Это прямо в ковчеге завета. Завалилась на самом дне. Я сфоткала рукопись и отложила, тебе показать. Смотри, тут росчерк Марины Мнишек.
  Листок бумаги был исписан латынью. Подпись была четкой и не вызывала сомнений.
  "Гордыня, самолюбие, стыд, власть, престиж, любовь, богатство и развлечения - все это не имеет ни цены, ни смысла. Жить - вот все, что нужно. Видеть солнце, кушать теплый хлеб, смотреть на голубое небо, водить за руку своего сына. Это счастье".
  Я оглянулась на свой дом. Он стоял как раз на той горке, где в 17 веке ожидала своей участи брошенная всеми, но все еще верящая в чудо, Марина Мнишек. Да, Тушинский вор сумел выбрать место для своего лагеря. Даже сейчас тут легко было бы вести оборону.
  Смешно. Далеко же я зашла в своих исторических ассоциациях. Мне не было нужды обороняться. Я не претендовала ни на власть, ни на богатства.
  - Мама, мама, - вдруг позвал Ваня, и я посмотрела туда, куда указывала маленькая ручка сына.
  Я присела к малышу.
  - Что милый?
  Днуха рассмеялась,
  - Ты посмотри. Он уже тебя мамой называет. Сразу узнал тебя. Ты заметила, он тебе тогда сразу руку протянул.
  Она тоже села рядом с крошечным бабушкой - Митькой.
  - Вон.
  Малыш тянул пальчик в направлении гаражей.
  Стены покрывали граффити местных художников. Прямо на нас смотрела яркая и смешная рожица, с рожками-ушками и большими усами. Это был волк, только на одном ухе у него был огромный розовый бант.
  Я вспомнила, как Митька смеялся, когда разрисовывал эту стенку. "Твои портреты будут известны всему миру, - сказал он мне тогда, - точно тебе говорю. А мои стихи будут петь на разные мелодии".
  Строчки его стихов всё еще четко проступали на ржавом железе гаражей.
  "Твои глаголы я верну тебе - не верю, не надеюсь и не жду.
  Одна лишь строчка на моей судьбе - Тебя люблю, люблю, люблю".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"