Аннотация: Прода от 26.03.12. Возвращаемся к отцу Зосиме.
ТЕПЕРЬ. МАРТ 2017 ГОДА. АРХИМАНДРИТ ЗОСИМА.
Самость!!! Вот он, самый что ни на есть, лютый-то бич наш! Через него и деется в сердцах да душах наших та самая сатанина детель, на которую воюет, не зная покладу рук, Церковь-то наша, Православная! Да всё тщетно: как пришли в этот мире во грехе, так с ним ко Господу и отходим. И конца, и краю сему правилу нет. Ох, лют ворог человеческий вековечный, ох лют! А как продуман: аки змий в пяту жалит; и не знаешь, когда подкараулит. А подкарауливает каждого; ране-то и подкрепче люди были, и духовно, и физически - а всё ж падали и они. А уж нам-то... грех и рассуждать. Церковь-то воюет, а всё ж, и в Церкви нынче люди те же. Плотяные. Плотяные, как есть. Внутреннего своего - Божьего человека - многие ли взыскали?! Нет; горе нам по делам нашим. И в малом самость эту свою не можем уязвить, гордыню нашу проклятую - чего же на большое замахиваться?! Сиди вот - как теперь - в разрухе, вполне заслуженной; поддерживай утлый костерок, да моли Господа, чтобы случись что, себе душу забрал, а не оставил тут, в сокрушённом уж дотла мире, на пагубу, бродить неприкаянно в лютом голоде, тщась напитать гниющую плоть от подобных тебе. Страшны, неподъёмны грехи наши, каждого в частности, и вкупе - соборные. А всё ж, кара Божья, о коей, не зная устатку, твердили Святые Отцы наши, со времён оных - куда как страшнее! По Сеньке и шапка: всё нам поделом! Когда душою-то да правдой заниматься было золотое время, мы его на что тратили? А теперь уж всё: отзвенело лето золотое наше, пришёл срок и зимнюю стужу терпеть. Да Господа причитаниями не гневить - и так Его терпение вышло всё.
Что ж за люди-то мы такие?! Что ни подумай, что ни почни, куда ни глянь - всё ко греху, и ко греху единому. Казалось бы, известно: покуда жив - всему радуйся, да Господа благодари. А мы что ж? А мы всё те же: сами гневаемся и Господа суетой своею ещё более гневаем. И в малом грешим, и в большом - да вот ту же погоду хоть возьми. Сколь не понукай себя на терпение, а оно уж иссякло. Хилые стали духовно, не чета предкам - те и не такое выдерживали, крепились и духом не падали. И вот, наш черёд. А мы?!
А погода меж тем и вправду разгулялась. Через половину марта уж перевалило, а зима всё не унимается. Вроде как Бог, вконец ополчившийся, решил и в малом угнетать проштрафившийся плод созидания Своего: враз мир сокрушив, добавляет горстке упорных и мороз с метелями. Вон как через покосившуюся воротину-то снегом закидывает!
Шалый ветер бросил в лицо кутавшемуся в старую одёжину батюшке очередную порцию мелкого, как крупа, снега, и отец Зосима, перекрестившись, утёр лицо перчаткой с обрезанными пальцами - так-то сподручнее и посох в дороге держать, и с делами управляться. Утеревшись, старик, изрядно похудевший - и на чём только одежда-то держится? - подложил в начинающий чахнуть костерок несколько щеп, нарубленных загодя братом Глебом ещё с вечера. А теперь уж ночь; кто ж его знает - который час? За стену и нос не высунь: вмиг обморозит. Единственные часы у брата Глеба - одного из двух иноков, покинувших надёжные стены обители вместе с отцом Зосимой; а он давно уж отправился на разведку, да всё никак не вернётся. Как бы не худое что приключилось! Ну да брат-то Глеб - крепкий, здоровенный муж, словно буйвол. Да и топор его при нём, он с ним не расстаётся. Ежели мЕртвые настигнут - ещё не беда, а ежели - бесы?! Помилуй Господи!!!
-Софроний, сынок! Глянь-ко - не идёт Глебушка? Что ж такое-то, как бы не случилось что... - позвал старец своего верного келейника. Когда батюшка благословил его оставаться в монастыре, уходя, Cафроний пал на колени перед духовным отцом.
-Помилуй, батюшка! А только волю Вашу на сей раз не выполню! С Вами пойду! А иначе не будет!
С Софронием в путь напросился и брат Глеб, из новых монахов, отбывавший свои послушания при монастырском гараже. Скромный сам и мастер на все руки, нравился он старому архимандриту. А тут пришёл, поклонился:
-Тоже пойду. Вы, конечно, батюшка, великой воли человек; не то, что я. Однако и испытания предстоят, по всей видимости, великие. Вон что за стенами-то творится. Посему, не могу Вас отпустить так вот. А я хоть и худой монах, а всё же армии пятнадцать лет за плечами. Чем могу - пособлю в пути. Не отказывайте!
Долгие вечера готовились к пути. Отец настоятель призывал к разуму:
-Отец Зосима, ну подумай же! Куда в зиму-то теперь?! И дорог-то нет! Вот подожди до весны хоть. Как растает - тронетесь. Сам видишь, какие зимы-то теперь, хоть прошлую вспомни! В смерть ведь идёшь!
Но отец Зосима был твёрд в своём решении:
-Да что ты, отец Тихон! А то сам не ведаешь, что так и так все в смерть идём. Одни ране, другие позже. Но зная то, что сделать ещё что-то можно успеть, не могу оставаться праздным. Пойду. Бог поможет.
-А вот скажи мне, отче: не может ли быть так, что книга сия есть элемент сатанина промысла? Как мы можем быть уверены, что то, что написано в ней, не от врага исходит?! Мы с нею носимся тут, как курица с яйцом, уже седьмой год... Вот время-то летит, а? А растолковать смысл, всё ж, до конца так и не смогли...
-Тихон... и того, что смогли - изрядно хватит. Разве нет?! Ну как можно нам быть в затворе теперь-то? Эвон ведь. Считай хоть на пальцах: сколько времени осталось отпущенным, коли мы правы с тобой в толкованиях наших? Надо торопиться: выходит время. Не усердствуй - теперь пойду, как решил.
-А ежели - нет?! Вспомни - скрытый смысл сего писания мы искали с тобой по косточкам, да по крохам, интуицией лишь одной руководствуясь. Подумай: какова причина сокрытия текста того более, чем на полтора века, от Церкви? Да и достался он тебе, мягко говоря, странными судьбами.
-Не терзайся сомнениями, Тихон. И меня не блазни. Не сделав, шагов не придприняв - насколько горше будет знание того, что мог, да не осуществил. Сам знаешь: проверить можно лишь, к сроку поспев. Тут и вскроется тогда, правы мы были с тобой, или ошибались, подверженные искусу. А видишь сам - сбывается, сбывается речённое монасем тем, мир его душе. Надо идти. А идти мне - тебе нельзя; обитель на тебе. Всё ведь решили, что ж ты теперь?!
И воистину, неисчислимое количество вечеров провели отцы настоятель и духовник в монастырской библиотеке, тщась растолковать и хронологически привязать пророчества неизвестного монаха. Труд адов, иначе не скажешь: годы и погоды не пощадили хрупкую книгу, многие страницы сотлели, изгнили; другие, щедро траченные сыростью, навеки спрятали написанное на них от глаз. Море трудов и свидетельств перелопатили батюшки, и выходило так: книга сия являлась копией, а отнюдь не оригиналом, вручную переписанная братом-писарем Соловецкой обители в 1876 году. Другие свидетельства, именующие текст "прорчествами конца времён Евлогия, что со Смоленщины", временами попадались и в более поздних трудах святых отцов, историях обителей. Последнее, найденное отцами свидетельство, датировалось 1918 годом, когда некий брат Георгий составлял своему архиерею список книг и утвари, реквизированной большевиками в Николо-Ахангельском монастыре. В наше время следы труда терялись, и где бы не искали они, уже более не всплывали. День за днём, крупица за крупицей, распутывали они таинственную нить пророческих видений монаха, жившего неизвестно где и оставившего после себя лишь этот таинственный труд. Некоторые строки пробирали отцов до дрожи своими ужасающими предсказаниями, в других достаточно ясно раскрывались сроки грядущих событий. Нет, даты и время, конечно же, проставлены не были; структура текста была иной. Времена наступления событий указывались провидцем в привязке к другим, между иными очерчивались интервалы.
"Минёт шестнадцать дён
И новой карой посетит Господь наш.
Пусть тогда оставляют дома свои те,
Кто не оставил ещё:
Доле быть в градах не можно.
Делают так: берут с собой, что на зиму.
Готовыми быть к гладу и тень таит опасности:
Един, да не дерзни быть!
Вот, души мертвых обстоят за мертвыми,
И страх от них велик, и вред их весьма зел.
Исторгнув прочь живую, устремяться в плоть,
И воплотятся, якоже живущие.
Тогда конец тому, кого постигло сие,
И скитаться тому в сером мире.
Бегут же в веси, алчно Господу взывая."
Вот такие строки следовали, например, за теми, которые описывали явление в мир прожорливых тварей из-за гробовой доски - ходячих, вечно алчущих мертвецов. Как-то само собой, нормальная монастырская характеристика опочивших - "покойные" - отошла в прошлое и забылась за ненадобностью. Покоем для мертвых более и не пахло. А всё это, и многое иное, исполнившееся уже позже, было изложено неизвестным монахом и растолковано отцами Зосимой и Тихоном. В ходе трудов и набрели они на полуистлевшие строки:
"И возблазниться тогда, что кончено всё.
Но кара не земная, она - с небес.
И нету глаз, следящих за ходом светил и звёзд.
Разрушены; и враг не зрим.
И нету глаз, следящих за ходом светил и звёзд.
Разрушены.
Двое с ним, они зимой в пути.
Я вижу страх, и страх весьма велик,
Старик же сей не ведает его, идут.
Лишенья, глад и снег их спутники.
Придут. За ними - те. И, кабы не старик, им пасть,
Я говорил уж. Последний он из тех, кто
Именем Его попрёт врага,
А там, другие устремятся в битву, прозрев
Где ворог, кто он и каков.
А если не придёт, тогда возможет враг
Усилить гнёт свой, порабощая уж и тех, в ком Дух.
А те, что в море, духом мщения порабощены,
Они придут.
То место вижу так: идти им месяцы,
Сперва на юг -два дня,
И на восток - четыре на десять,
Потом, оставив мертвый град, где стрелы пали,
На север - два на десять, да ещё два.
Там будет дом, где быть им шесть дён,
Ибо иначе не оставят мертвые тропин, и не дойти.
Сие есть важно! Без сего, быть обреченну старику и
Путь весь в туне. Настигнет смерть, и лишь один придёт к церквям,
Откуда вышел. Не дерзнёт не ждать!
И на запад два дней, а там смотри!
Оставлено там всё, что должно быть хранимым.
Те знают и стремят свой путь, да не успеть,
А вот старик внутри, ему их ждать.
Да ищет дверь, что не открыть,
Да смотрит дух, из глуби исходящий.
И внутрь! Там быть ему во тьме,
А двое пали. А может, нет - сие закрыто мне. Но он один,
Пока не явятся с востока те, что ходят по ветрам."
Как прочли отцы-иноки эти строки, до дрожи пробрало каждого. Истово крестились. Наложенное на открытые ранее, пророчество неведомого монаха многое поставило на свои места для отца Зосимы. Словно прозрел вмиг старец. Помолившись в молчании, старец молвил своему замершему в некоторой растерянности настоятелю:
-Вот, Тихоне. Вот оно - и главное, видимо... Зри: книга у нас руках, и не ошибусь, коле предположу - навряд ли кто иной владеет знанием. Посему получается - я и есть тот "старик"...
-Не торопись, отче. Страшные строки; однако, думается, предстоит нам ещё поработать с тобою над текстом, весьма и весьма.
-Полно тебе. Дальше уж и не прочесть... Изгнило всё.
-Да, дальше тьма... Но вот что: мы с тобою, как ты пришёл ко мне с нею, с книгой - решили тогда сохранить сей текст в тайне от других. Я думаю, правильно решили. Но всё же, вспомни - в нашей обители целый цех реставраторский. Многое братьям по силам было и ранее. Так что - может срок призвать отца Александра?
-Тебе решать, батюшко. Всё в воле твоей. Как скажешь - так да и будет.
-Тогда призову!
-На всё воля Божья. Однако, строки эти... Как понял ты их, Тихоне? - прищурив глаз, вопросил отец Зосима.
-А ну, дай ещё прочту... - и снова, водрузив на нос очки, отец настоятель Тихон углубился в чтение текста, доверенного листу белой бумаги. - Ну вот, в начале же самом, гляди. Что кара с небес - ну, это очевидно. Ясно - Божья кара...
-Ох, не торопись, отче. Ох, не торопись. Прочти ещё. - снова сощурился духовник.
-Да не води за нос, отче. Что тут непонятного?!
-А вот. Писал-то инок. С небес-то - с малой буквы написано. И смысл меняется.
-И то. Въедливый ты, отец Зосима. Может и так, а может при переписывании писец ошибся...
-Что ж тогда других ошибок нет?! Иное всё по чину.
-Так что ж считаешь? "Небеса" в сем случае иметь ввиду стоит буквально?
-Именно. Смотри далее: "И нету глаз, следящих за ходом светил и звёзд.
Разрушены...". Интересно тоже. Что думаю-то: не о тех глазах речь, чем зрим, о иных она. - погрозил пальцем старик. - Ох, непростой монах сей был, непростой. Давние времена, а читаешь сейчас. А изложил так, что теперь, что в его годы смысл не теряется. Вот тебе и "небеса", Тихоне. Применительно к нашему времени и произошедшим - будь они неладны - событиям, речь о спутниковом слежении, видимо.
-Ох, какие ты слова знаешь, преподобный! Прям от бесов на спутники вышел! - улыбнулся в густую бороду отец Тихон. - Встаёт тогда вопрос у меня, отче: о каких это "других" идёт речь далее?
-А вот это вопрос! - развёл с улыбкой руками отец Зосима. - Кто знает, не мы одни в монастыре нашем жить оставлены. Где-то правительство, куда-то делась армия... Невелик вред, войной скоротечной нанесённый. А те, как сгинули...
-Вот видишь - "те"! И в тексте так, гляди!
-Верно! Самое простое объяснение часто и является правильным. "Те", "другие", минится мне, и имеются ввиду как наши собратия.
-Но это всего лишь догадки! Ясного-то указания ведь нет!
-А тебе всё на блюдечке подай! И тем, что Бог дал, надо довольствоваться! Да я уверен в этом, зри: "За ними - те. И, кабы не старик, им пасть..". Видишь! "Те" не имеют отношения ко врагу, кой - с "небес". А те, кто не с ним - те с нами! И далее: "А там, другие устремятся в битву, прозрев
Где ворог, кто он и каков..". Видишь ли?
-А так и есть! Но далее смотри: "А те, что в море...". Это как понять?!
-Мда... Пока - неясно. А "град, где пали стрелы..." как видишь? Москва?!
-Она. - кивнул настоятель. - Ведаешь же, что по ней американцы удар ракетами нанесли. Они вот и есть, видимо, те "стрелы".
-И верно ведь. Получается, Евлогий сей - мир его душе - в сих строках даёт нам направление, как идти... Но вот куда?!
-Великая загадка сие есть! Но, мниться мне, что, как и ранее, в самих строках этих прячется ответ. И рассматривать надо весь стих вкупе, как ранее мы делали. А посему, зри начало опять. О чём там речь?
-Да ты голова, отче! Если взять в целом... а ну-ка, ну-ка! - поправив очки, отец Зосима снова углубился в текст, и проведя за его изучением несколько минут в тишине, резким движением сбросил свои массивные очки на стол и сияющим, даже можно сказать, игривым взглядом, упёрся в Тихона. - А вот скажи мне... Среди мирян, нашедших приют в нашей обители, не знаешь ли кого, с армией связанного? Может, пенсионера, а то и офицер какой среди них есть?
-Ммм... С ходу не скажу. Знаю, брат келарь составлял списки, как закрыли мы ворота обители на третий день. А что?
-Нужен нам такой человек!
-Тогда пошлю за Онисимом, что уж!
Отец Зосима зрил не в бровь, а в глаз. В его голове смысл текста обрёл ясные и чёткие очертания, и лишь толика информации требовалась ему, дать которую богатая монастырская библиотека не смогла бы. Ну не найти в монастырях карт с местонахождением пунктов связи с военными спутниками, которые, ежели не истреблены за время скоротечного конфликта, и могут быть единственными "глазами", которые следят за "небесами"!
Наутро отец-келарь привёл в его комнатку рослого, подтянутого мужчину преклонного возраста. Старец видал его не раз - и на службах по храмам, и на работах на территории. Что уж, в монастыре, за прочно запертыми воротами, отсекающими обитель от страстей и страхов внешнего мира, за годы добровольного затвора все стали одной семьёй - и монахи, и миряне, нашедшие кров и убежище под благодатной сенью монастырских келий и куполов. Каждый на глазах, но насквозь не прозришь - что за человек, что за род его занятий был до того, как...
-Привёл. - поклонился отец Онисим, тучный мужчина средних лет, с курчавой бородой, монастырский келарь. На нём и лежала основная тягота встраивания мирской общины монастыря в непонятную и сложную церковную жизнь обители.
-Здравствуйте, батюшко! - поклонился и сложил длани для принятия благословления духовника мужчина.
-Проходите, проходите, милок! Что ж Вы в дверях-то? Как величать Вас? Прошу прощения - часто виделись, а имени Вашего не припомню...
-Олег Николаевич Страхов, отец Зосима. Можно просто - Олег. - присаживаясь на стульчик, на который его настойчиво направляли сухонькие руки отца Зосимы, ответил тот.
-Как же, как же, Олег Николаевич, давайте уж по чину. Не нужно нам "простоты", не простой разговор у нас с Вами пойдёт. - уселся на аккуратно заправленную кровать батюшка, которая была изрядно высокой - ноги старичка повисли над полом. Заметив, что посетитель, глядя на него, сидящего этак, едва заметно улыбнулся, батюшка отмахнулся: - Старость! Сохнем с годами; раньше-то доставал! Ой, что ж это я?! Пригласил - а не угощаю; чайку? Нашего, монастырского, с травами! Давайте, а?!
-Ну, давайте, батюшко!
-Сейчас, сейчас! Вот ведь, забывчивый какой! Сафрооооний, милок! Угоди старику - согрей нам чаю с Олегом Николаевичем!
Тихий Сафроний неслышно возник, кивнул, и тут же растворился за дверью, вернувшись через пять минут с дымящимся чайником, плошкой мёда и двумя ложками.
-От спасибо, сынок! Спасибо! Ну, ступай теперь, ступай... Вы, Олег Николаевич, не стесняйтесь. Чаёк-то прихлёбывайте...
-Спасибо, батюшко! Но Вы ведь не ради чаепития меня позвали...
-Не ради. А вот скажите-ка мне, милок: говорят, Вы военный...
-Верно ваша монастырская разведка работает, батюшка! - ухмыльнулся Страхов. - Так и есть, чего скрывать... Военный, вернее - был. Подполковником в отставку в 2008 вышел. Вот с женой давно собирались по святым местам проехать. Тут, как говорится, и войну встретил. А был бы в Москве...!
-История не знает сослагательности, милый мой. - отмахнулся старец. - Как случилось - так и случилось. На всё воля Божья!
-Это так. Не поспоришь.
-Это хорошо, что Вы понимаете. Хорошо... А в каких войсках служили, если не секрет?
-Какой тут секрет? Связист я.
-Есть Бог! - словно простреленный молнией, подскочил с кровати отец Зосима, услышав ответ Страхова.
-Вы в порядке? Батюшка?! - удивился такой реакции Страхов.
Накрестившись, отец Зосима подошёл к нему и положил руки на плечи:
-Тогда расскажите мне. Как и откуда осуществлялась связь со спутниками до войны?
Страхов в недоумении вылупил глаза, а чашка с чаем замерла в его руке на полупути к губам. Встряхнувшись, подполковник в отставке бережно поставил её на стол, и глядя в глаза отцу Зосиме, ответил:
-А зачем это Вам?! У нас это всегда была закрытая информация, да и не моего ведомства подчинения. Военно - космические войска, слышали о таких?! Всем, что в космосе и так далее - они ведали. Ну, а теперь, от того что там было, - ткнул многозначительно в потолок пальцем Страхов, - наверное, мало чего осталось. Семь лет без контроля - это знаете ли...
-Коли спрашиваю - значит потребно, Олег Николаевич! И всё же, скажите мне, имеете ли - ну хотя бы в общем - представление о том, как это всё было устроено?
-Имею ли я?! - упёрся взглядом в старца Страхов. - А кто же его ещё должен иметь, представление это, как не тот, который обеспечивал связь между пунктами слежения, если уж на то пошло?!
-Так что Вы тогда ходите вокруг да около! Расскажите мне!
-Мда... - протянул Страхов, а затем махнув рукой, придвинулся к батюшке, - Раньше за такое не только за границу не выпускали, а вот что делали. - многозначительно описал рукой петлю вокруг своей шеи Страхов. - Но раз уж теперь ни страны, ни генералов, то... Короче. Вот как это всё устроено... - начал свою лекцию в тесной келье отца Зосимы подполковник войск связи в отставке Олег Николаевич Страхов.
А ночью отцы Зосима и Тихон вновь собрались после служб на своё тайное бдение в библиотеке, затворив на запор за собою двери. Как и обычно, тускло горела зелёная лампа на массивном библиотечном столе, отполированном за долгие десятилетия фолиантами и книгами, хранящимися в огромных шкафах, угадываемых в тени по стенам обширного помещения. Пророческая книга не извлекалась сегодня из хранилища, а батюшки, нацепив очки, внимательно изучали карту страны, склоняясь над нею нос к носу.
-Вот тут. - ткнув карандашём в точку на карте, объяснял своему настоятелю старец. - Видишь? Граница Московской и Тверской областей. Самое подходящее, если судить по пути, описанному Евлогием. Другие - тут, тут и тут, в этом плане, мало подходят. Смотри: если от монастыря - так и получается. Сначала - на юг, до трассы видимо; затем - на восток, как и написано. Вот Москва, а дальше - на север. Получается, конечно, не совсем на север... Но я вот что думаю. Когда писалось-то, кто ведает куда и как дороги шли?!
-От Москвы - на северо-запад получается. - сказал отец Тихон, задумавшись. -Да, некоторая нестыковка...
-Но боле ничего не подходит, Тихон. - развёл руками отец Зосима. - Ежели на север от Москвы, то туда идёт Дмитровское шоссе, но видишь сам - там ничего нет...
-Остаётся признать, что в чём-то, - воздев поучительно палец, молвил настоятель, - Евлогий мог ошибаться. Временной интервал весьма велик, весьма. Точнее если, не ошибаться - а быть не абсолютно корректным в изложении.
-Да. По-другому и не получается...
-Ну что ж. - отклонился от карты отец Тихон. - С Божьей помощью нащупали направление и цель. Остаётся лишь временная точка...
-Тут всё ясно. - безапелляционно первал ход его мыслей духовник. - Возвращаемся к уже истолкованному. Где ж это? А вот...
"Когда седьмой зимы исход последует,
Прибавь осьмнадцать дён.
Вот будет час, в который всё решится!
Зыбка та нить, на коей мир стоит.
Вернётся вспять иль рухнет, растворится?
Я зрю кромешный даждь, спадающий с небес,
Где затаился гнев. Безбрежный, нечеловечный,
Сметёт как пыль всех тех, кого обрёк Господь в живые.
Тому бывать иль нет? Сокрыта суть сего в эфире.
И тени страшные, сходясь, твердят - оставь.
Мне ведом страх, я плачу, зря, что станет.
Но и страшась, не выпущу пера.
Коль буду взят теньми, потомкам будет
Истина открыта бытия, ужасного того, что мне открыта.
Сие есть груз, мне тяжек он, я стар.
Уж скоро в гроб, что мною изготовлен.
Но помните - осьмнадцатого дня!
Сие есть важно, нежели иное!"
-Так это самое начало книги! - удивлённо развёл руками Тихон.
-И что ж? Эта книга целостна, одно цепляется за другое.. Конец - в начале, а начало - в конце. - ответил ему отец Зосима. - Вот и ответ тебе. Восемнадцатого марта. Сегодня, батюшко, какой день на дворе был?
-Так ведь... Двадцатое декабря. До Рождества-то всего ничего...
-Вот-вот. На Рождество, получается, не буду я служить... Видишь, нет у Господа ничего случайного.
Отец Тихон закрыл глаза, считая в уме и загибая пальцы, а сосчитав, перекрестился:
-Воистину неисповедимы пути Господни! Чтобы поспеть, в Рождественский праздник выходить надобно!
$$$
Отца Зосиму и иноков, покидавших обитель с ним, никто не провожал. Решили сохранить их исход втайне, чтобы не давать почву досужим слухам. Шли налегке, основная поклажа досталась дюжему брату Глебу, и хотя и качал недовольно головой отец Зосима, за спиной его нашёл своё место укороченный автомат Калашникова. Боезапас невелик - два рожка, на серьёзный бой и не хватит. Оружие появилось в монастыре вместе с группой миллицонеров, которых беда застала на службе - чуть ли не в последний момент, когда уже отец настоятель дал указ затворять ворота, влетел их УАЗик в монастырь.
...Врата затворили на третий день Беды - не от худого дела. Ну не могла обитель вместить всех, желавших укрыться в её древних стенах! И так триста человек приветила, а где ж размещать-то? Тогда отец Тихон второстепенные службы все свернул. Селили людей и в кельях, подселяя к насельникам, и в галереях, и в рабочих помещениях... Те беды, выпавшие мирским, обтекали древнюю обитель стороной. Шутка ли! Благостное, намоленное место. Сколько одних нетленных мощей великих подвижников хранят древние, Богомсданные, пещеры! Втуне бродили толпы мертвецов, не дерзавших приблизиться к монастырским стенам, как и ранее, хранимым вставшими на рать иноками. Пришло их время - и разбрелись, оставив Божью твердыню. Не знала обитель ни призраков, сокрушавших повсеместно души тех, кого Господь пометил жить, ни бесов - этих поганых посланцев неведомого зла. Тихо текла все эти годы устоявшаяся монастырская жизнь, укрывающая неусыпной молитвой иноков и старцев. Лишь грядки, сменившие цветочные клумбы в укрытых сенью старых деревьев монастырских аллеях и парках, да поленницы дров, нашедших свой приют у стен благодатных храмов выдавали неискушённым, что обитель живёт на осадном положении. Благодать этого святого воистину места хранила людей, не ведавших истинного накала ужаса, захлестнувшего землю. Немного таких мест осталось в России... Да и есть ли они?!
И вот скрипнули петли монастырских ворот, и затворились створки. Последний взгляд на стены, хранившие их все эти годы. Помоги Господи! Впереди - нетронутая, такая белая, снежная целина, и долгий путь. Путь в неизведанное, в вечность или смерть. Кто может до конца постичь будущее?! Открыто ли оно кому?! Случалось в этом мире, Господь посещал избранных благодатью прозорливости. Но только представить себе путь и лишения, потребные подвижнику, чтобы получить из дланей Господа чудесный дар, и то дрожь берёт. Единицы их в веках, их имена с трепетом поминают святые отцы. Предопределён ли ход событий, или же в воле человека менять их? Отец Зосима не мучился этим вопросом: он знал, на всё под солнцем и луною есть воля Божья. И не подует ветер и не согнёт травинки без неё. Господь Благ, на всём Его промысел. Мы люди; наше дело славить Господа, жить в Вере, и твёрдой рукою вершить Его заветы. А ежели посетит лишениями и испытаниями - принимать и благодарить. Старец перекрестился:
-Ну, с Богом. Пошли; а Господь управит!
И снег заскрипел под полозьями лыж, уносивших три крохотные фигурки от стен древней обители в неизведанное...
$$$
Как всё было предсказано благодатным Евлогием, так всё и выходило; книга же, любовно закутанная в чистую тряпицу, хранилась в небольшом рюкзачке на согбенной спине старца и путешествовала вместе с иноками. Путешествовала, хотя, слово неправильное, кощунственное какое-то. Произнесёшь его - и представляются тебе тёплые моря, пальмы, белоснежные лайнеры. Быть может, горы, или купе поезда, с дымящимся стаканом крепкого чая на столике, вставленным в фирменный железнодорожный подстаканник. Нет, путешествием их подвиг - а именно подвиг это и был - назвать язык не повернётся...
Два дня шли на юг, обойдя Псков. На второй день вышли на трассу, идущую через Великие Луки, Ржев и Волоколамск к Москве. Брат Глеб задавал ход движения, щадя старенького архимандрита. Ночевали, где Бог послал. Питались скудно - сухари да консервы, что взяли с собой, да ушлый, как оказалось, брат Софроний где-то в покинутых домах выискивал. Хоть и не лежала душа старца, а всё ж на такое инока благословил: иного пути пропитания нет, а с собой, на мослах, много не унесёшь. Путь длинный, и силы поддерживать - первое дело. Иначе к чему это всё?! Воду топили из снега: брать из колодцев старец не велел. Растопив и охладив, проводил отец Зосима водосвятный молебен. От потусторонних напастей, считай, единственное средство, а молитва старца была ох как крепка! Хотя и старались обходить населённые пункты, не говоря уж о городах, стороной, всё же от трассы старались сильно не уклоняться. А где города, там и мертвецы! Ох, и натерпелись же от этих станинских посланцев иноки, не поимевшие привычки за стенами обители! Но то ли и вправду молитвы оставшихся братьев, неусыпно возносимые Господу, хранили их, то ли сам Господь вёл их руку, как-то напасть сия в пути их миновала. Раз лишь выскочил гнусный мертвец прямо из сугроба на пути их и бросился, но отец Зосима воздел крест. И... тварь отступила. Озираясь, оступаясь и утопая по пояс в снегу, скрылась в руинах... Брат Глеб вскинул автомат было, но старец остановил его:
-Пускай себе идёт, Глебушка. Может, при конце Бог призрит и помилует.
По ночам напрягали призраки... Спали по очереди, один - да двое. Оттого и путь затягивался, и Софроний, удивившийся предсказанному отцом Зосимой пути до Москвы в сорок дней, мало - помалу начал соглашаться:
-Простите, батюшко. С таким темпом, как мы идём, к сроку поспеть бы...
Как отошли от обители подальше, старец поведал им историю с пророчествами Евлогия и показал старый фолиант. Иноки крестились: как в наше время такое возможно?! За долгими ночными бдениями монахи изучили тексты и прониклись ещё больше важностью их миссии. Обитель они покинули в неведении - шли за старцем, а тут!
Ко всему ещё и Софроний расхворался. Слёг с кашлем, батюшка приложил руку ко лбу - ого!!! А лекарство одно - молитва! Так и не смыкал глаз коленоприклонённый старец три ночи, стоя перед аналоем в давшем им приют неизвестном сельском храме. Потом, когда Софроний очухался, отсыпался. Бдения его подкосили... Вот и ещё задержка, почитай, на неделю. К сороковому дню путешествия монахи в Москву ну никак не поспевали. Шли медленно, щадя старца и еле оправившегося Софрония. Вечером, укрывшись от разыгравшейся вьюги в баньке на краю покинутой деревни, брат Глеб развернул карту:
-Глядите, отцы! Сейчас мы тут. - ткнул пальцем Глеб. - Если же прямо отсюда строго на север пойдём - аккурат к Шоше выйдем. А нам туда и надо!
-Да, но ведь сказано... - попытался парировать прокашлявшийся Софроний.
-А что сказано-то, ты вспомни, брат! "Оставив мертвый град, где стрелы пали" - вот что сказано! Оставив!!! Всё мы делаем правильно, как Евлогий писал! А могли и сразу от Пскова через Тверь двинуться - там короче. Но не пошли, вот и выходит всё по пророчеству. Это и есть решение, ведь сказано - оставив мертвый град - на север! Ну же, отцы!!!
-А ведь ты прав, Глебушка! - огладив бороду, кивнул отец Зосима. - Вот и урегулировалось то, о чём с отцом Тихоном мы недоумевали. "На север - два на десять, да ещё два" - нисповедимы пути Господни! С утра выходим...
А дальше - лесами, заснеженными полями, по льду рек, стремили они путь свой к точке, отмеченной карандашём на карте. Жильё встречалось реже, оттого и натиск потустороннего не так одолевал. Но силы тратились быстрее - вот он, путь по снегам и бездорожью. Чем ближе подбирались иноки к искомой точке, тем длиннее становился день, темнело позже. Зима, рассчитавшись с этим миром, неспешно удалялась, давая дорогу весне, но погода... Погода не баловала. Днём теплело, а по ночам всё так же схватывало морозцем и по утру иноков, собиравшихся продолжить путь, поджидал наст. Сухонький отец Зосима редко проваливался, а вот стокиллограмовому брату Глебу везло меньше. Мощный телом монах ежесекундно проваливался своими лыжами под наст, и терпение подходило к концу - в итоге проложил все силы зла, препятствующие им в пути, да так, что отец Зосима, не слыхавший такой отборной брани, почитай что, с детства, сам чуть не провалился под землю:
-Глебушка! Да что ж ты?! Ты это забудь, а лучше так: "Господи Иисусе, сыне Божий..."! Ну!!! И Бог поможет!
Семнадцатого марта, если верить часам с календарём на ручище брата Глеба, монахи, углубившись в лес, вдруг упёрлись в трёхметровую бетонную стену с колючей проволокой.
-Пришли. - умывшись снегом, сказал старец.- Не соврал полковник, да и не мог он - всё по книге. Помоги нам, Господи!
-Ну, что пойдём теперь по стене. - подытожил Сафроний. - Скоро смеркаться станет. Надо бы ночлег какой найти - не в лесу же ждать. Да и проход найти надо бы. Завтра последний день...
-Что вы как петухи! Ну-ка, тихо. - осадил сцепившихся было спутников старик. - В лесу ночевать не след. Давайте-ка вот направо. Дорога там - значит и въезд там. Правильно, Глебушка?
-И не поспоришь, батюшко! Ну, с Богом!
$$$
-Ну-ка, глянь ещё, Софроний! Не идёт ли Глебушка?
Брат Софроний, укутавшись, скрипнул дверью и в который уж раз вышел наружу, в метель. А через две минуты дверь растворилась снова, и обмахивая друг друга от снега, в гараж, ставший им приютом на эту, последнюю ночь, ввалились уже оба - и Глеб, и Софроний.
-Глебушка! Ну что ж ты так долго?! Извёлся весь уже!
-Прятался, отче! Сперва я въезд нашёл - почитай, километр отсюда. Это раз. Ворота там высоченные заперты. Осмотрелся, глянул в щель, а там в глубине, не рассмотреть, светится что-то!
-Да ну?! - удивился Софроний.
-Да. Но что - непонятно...
-Никак - люди? -осторожно предположил старец.
-Это вряд-ли, батюшка. - покачал головой монах. - Мертвецы там. Не сосчитать. Кто бродит, а больше всё вповалку лежат.... Как люди, прислонившись друг к другу. Потом слышу - сзади как шаркает кто-то! Я от щели-то - назад, Бог мой - мертвяки! Ко мне подбираются! Руки этак вот вперёд, морды - не приведи Господи! Я как чесану!!! Они вялые, пошли за мной было, да отстали. Темно всё же. Я и подумал - на дерево стал забираться. И что внутри рассмотреть, и чтоб...эти не достали. А в тулупе страсть как неудобно... Но навык-то остался! Залез на сосну, уселся - гляжу. Территория, отцы мои - огромная. Темно конечно, но строения в глубине угадываются. Там и светится что-то. По моему мнению, работает резервное освещение. Всё-таки, такой объект... А потом главное! Бррр! Сижу я, значит, и смотрю. Снег валит! И тут, знаете, как затылком что-то почувствовал! Оборачиваюсь - а оно вот сзади, метрах в пяти! Сначала подумал - призрак! Да нет, тут другое! Парит в воздухе - метров пять над землей, ну, как я сидел. В хламидине какой-то, а ног - нет!!! Морда -ч то у слона, с хоботом вот вместо носа! Страсть!!! Я попытался крест сотворить, да как грохнусь вниз! Бог сугроб подложил, но дух так и перехватило! Пока в снегу барахтался - этой штуки след простыл. А я как припущу обратно! Сховался за бытовкой, из-за неё поглядываю. Страсть! Самое-то жуткое - знаете что?!
-Что? - спросил Софроний.
-У него глаза - человеческие!!!
-Ужас тихий.
-Ну вот. - продолжил Глеб. - Потом гляжу - идёт кто-то...
-Мертвец!!! - попытался догадаться Софроний.
-Сам ты мертвец! Ты это был!!!
И все трое расхохотались.
Но осадочек остался, и, отправив молодых монахов спать, отец Паисий встал на молитву. Мерно клал поклоны перед выставленными на старую, посеревшею от времени и сырости паллету, путевыми иконами. Читал и читал правило и акафисты. Сморенные сном и свежим воздухом монахи спали, похрапывая и переворачиваясь во сне... Тикали часы на руке брата Глеба, отсчитывая часы и минуты нового дня, а отец Зосима молился. Через несколько часов заря озарит восток, и...
Протирая руками заспанные глаза, тихо поднялся Глеб, приложив палец к губам, взял старца под руку, отвёл на своё место, подложил щеп в костёр. Надо поспать. Глаза слипаются... Пробормотав под нос строки отходной, старец преклонил голову и уже через минуту провалился в сон.
Он не видел, как Глеб, стараясь не шуметь, залез на чердак гаража, и ухмыляясь, вернулся обратно, держа в руке ржавую косу с обломанной рукояткой. Подбросив ещё дров, брат Глеб скинул с себя тулуп и остался в поддёвке - камуфляжном армейском костюме. На погонах его куртке в отблесках костра сияли звёзды... Глеб, поплевав на руки, поднял с пола камень, и мерными движениями начал точить косу.
Вжик-вжик.
Вжик-вжик.
Вжик-вжик.
На востоке уже алело. Снег утих и торжественно и мрачно из-за верхушек припорошенных снегом сосен, на небо поднималось солнце.