Несмотря на сильное похмелье, ему пришлось встать рано, и поспешить на электричку. Нельзя было пропустить репетицию - последнюю перед поездкой в Москву для записи пластинки на фирме 'Мелодия'. Электричка уходила со станции в семь двенадцать, а следующая была лишь через час.
Он встал в шесть сразу, как прозвонил будильник. В голове было, черт знает что, как и в животе. Пара стаканов воды из ведра, в прошлый вечер принесенного кем-то от колодца, ничего не изменили, лишь немного сместив центр тяжести от головы в сторону живота. Прощаться было не с кем. Все крепко спали. Он тихо закрыл за собой дверь в сени и через калитку направился в сторону станции. Нужно было ускорить шаг. Через лес по проселку почти четыре километра, а еще нужно было купить билет - наверняка в единственное окошко кассы будет очередь.
Его предыдущий день был богатым на события. На своем ржавом 'Москвиче' он отвез своего родственника в аэропорт. Тот возвращался в Израиль с пересадкой в Тбилиси, где ему предстояло провести ночь и еще полдня до посадки на тель-авивский рейс. Потом, когда вернулся домой, ему позвонил старый друг: '...мы собираемся на даче родителей. Там будут интересные люди...' Ему нравилось общаться с интересными людьми, узнавать что-нибудь новое, может быть, немного выпить и закусить домашними солениями, отведать дымящегося шашлыка. Напиваться до 'хрюшки' он не любил. Удовольствия от выпитого было намного меньше, чем наутро трудностей с 'бодуна', на который не было времени, так как его ожидали неотложные дела.
На вокзале его ждал Генка - 'собачный' друг со своей коллегой художницей, с которой тот познакомился на одной из художественных выставок. Ехать предстояло больше часа, и он достал из сумки книжку - 'Остановите самолет! Я слезу!' Эфраима Севеллы. Девушка (ее звали Гала) взяла из его рук книгу, открыла на первой странице и через пару секунд тут же захлопнула. 'Что это такое?' - спросила она. - 'Здравствуй Жопа, Новый Год...' Он улыбнулся. Это было первое предложение первой главы. Начали о чем-то разговаривать, и книгу он вернул обратно в сумку. К тому же в вагон набилось много народу, и пришлось встать, чтобы уступить место пожилой семейной паре. Сидеть осталась только Гала. Также непросто было выбраться из узких дверей тамбура, как и отойти от вагона, потому что встречный поток штурмовал электричку. Но дальше нужно было идти через лес, богатый ягодами и грибами. Обе авоськи его друга были полны уже где-то через час - одна ягодами, а другая грибами. Отойдя в сторону от проселка, они втроем ползали на четвереньках по поляне, чуть ли не красной от земляники. Когда вошли в дачный поселок, солнце уже опустилось к горизонту. Во дворе пахнущего свежей древесиной неокрашенного дома собралась компания разных незнакомых ему людей. От них отделился седовласый человек с моложавым, без морщин лицом.
- Папа знакомься, - сказал Генка. - Это Жорик. Он музыкант, но с золотыми руками.
- Жорик, - и протянул руку.
- Григорий Иванович, - в ответ представился отец Генки, и надолго не откладывая тут же начал: - Может, пока солнце не зашло, подключимся к электричеству?
Жорик не сразу понял, о чем тот, пока не заметил у дверей сеней 'кошки', с какими когда-то в стройотряде влезал на деревянные столбы, проводя линии электропередач в отстраиваемых ими тогда поселках. Проводка в доме оказалась подготовлена: были установлены розетки и выключатели, развешены лампочки - только протянуть от наружных изоляторов два провода и подключить их к проводам на столбе. В сарае оказался и провод, и еще два изолятора, которые нужно было ввернуть в столб.
Джордж поспешил. Можно было, конечно, все это сделать уже на следующий день, но утром ему нужно было не опоздать на семичасовую электричку. И он поспешил надеть резиновые сапоги и брезентовые перчатки, кинуть на плечо моток медного провода, рассовать по карманам кусачки, плоскогубцы, и влезть в 'кошки'. Все заняло где-то минут пятьдесят. Самым трудоемким оказалось ввернуть 'штопора' изоляторов в 'тело' столба. Он сбросил на землю два мотка, а затем поднялся по стремянке к окну чердака, где примотал к установленным ранее изоляторам оба провода, сброшенных им со столба. Дальше снова предстояло забраться в кошках на столб и кинуть перемычки на провода линии. 'Ноль' и нужная ему 'фаза' оказались на месте - все было сделано по правилам. Григорий Иванович ввернул пробки над счетчиком, и в доме зажегся свет.
Он быстрым шагом шел через лес. Главное не перепутать тропинки. А то можно было бы промахнуться и выйти где-нибудь не там. Утренняя прохлада взбодрила его, обострив восприятие происходящего в голове и животе. Нет, он не ошибся и вышел к станции. Еще предстояло пересечь пшеничное поле, чтобы, оказавшись у железнодорожных путей, свернуть на платформу. Людей у окошка в кассу было много. До прихода поезда оставалось десять минут. Очередь продвигалась медленно, кассирше, как всегда, не хватало мелочи для сдачи, и уже стало ясно, что эта электричка уедет без него.
Когда в доме зажегся свет, то последовали бурные аплодисменты. Жорик уже не сомневался, что Генка привез его сюда именно для того, чтобы, наконец, их дом был подключен к электричеству.
- Ну, вот, - громко огласил Генкин отец. - Теперь мы не в начале двадцатого века, а в его конце. Наливай гостю. Будем веселиться не при свечах и не при керосине.
Посреди стола возвышалась огромная бутыль с домашним алкоголем. Жорик подумал, что это нехороший знак. Придется много пить, чтобы не обидеть хозяев. И то, и другое он не любил, притом никогда, всегда предпочитая оставаться в трезвом уме и держать ситуацию под контролем. Но случай был особый. Много успели выпить за его здоровье, за здоровье хозяев дома, а затем пили уже просто так. Конечно, традиционная белорусская картошка в горшочках со свининой была вкусна, как и овощи с хозяйского огорода, но пора бы остановиться, а конца-края все еще не было видно. А затем зазвучала музыка, и распевались песни, совершенно не имеющие отношения к доносившемуся из магнитофона, что уже не имело никакого значения. Единственное, что Жорик все-таки сделал - установил на шесть утра будильник в своих наручных часах. Он никогда не терял память и все держал под контролем. Перебор с выпитым обычно вызывал к него сильное отравление. И он, зная об этом, старательно закусывал, а, когда уже никто не контролировал, кто и что пьет, то вместо водки или самогонки сам наливал себе воду, что все равно не спасало его от утреннего похмелья.
Он поднялся в вагон электрички. В голове шумело, а во рту собралась противная кислятина. Он еще раз подумал, что если вдруг предоставлялась возможность не пить, то он этого не делал. Ну, вот, на этот раз не отвертелся. Войдя вглубь вагона, обнаружил пару свободных мест и сел напротив офицера в капитанских пагонах. Рядом сидела немолодая женщина и что-то читала. Он вспомнил о книге и достал ее из сумки. Однако оказалось, что не может сфокусировать зрение - буквы расплывались, и вдобавок между ними прыгали зеленые очертания квадратных окон электрички. Пришлось закрыть книгу и вернуть ее в сумку. В животе что-то вяло перемещалось. Он поднял глаза и встретился взглядом с сидящим напротив него офицером, и ему показалось, что этот капитан чем-то напуган, и поспешил опустить взгляд. Жорик подумал, что не может представить себе напуганных офицеров. По крайней мере, в десантно-штурмовой бригаде, в которой несколько лет тому назад отслужил, он такого не помнил. И еще раз взглянул на капитана: может, это был не испуг, но уж точно тот чем-то был озабочен. Электричка вяло подъехала к Радошковичам. Вагон заполнялся людьми. Уже никто не садился, все стояли в проходе. Пожилых пассажиров среди стоящих не было, и он решил, что место уступать никому не будет. Он начал разглядывать пассажиров. Они также показались ему странными: никто ни с кем не разговаривал и не смотрел друг другу в глаза, и решил, что после всего выпитого у него разыгралась фантазия. 'Ладно', - подумал он. - 'По прибытии на вокзал нужно будет позвонить, предупредить, что опоздаю на репетицию'. Хотя бы на полчаса опоздание было неизбежным. На станции 'Ратомка' в салоне стало еще теснее. Он взглянул в окно: толпа штурмовала вагон, что напомнило ему кадры из фильмов про начало войны, когда в панике эвакуирующиеся облепливали поезда, забираясь на крышу, садясь на сцепки между вагонами, падая под колеса. Ему стало совсем не по себе. Сразу после того, как встал, стоило бы прочистить желудок, а то все, что там было, продолжало его мучить, и он не знал, сколько еще это будет продолжаться. Утешало лишь одно: через четверть часа он сойдет на конечной - это будет железнодорожный вокзал 'Минск-Центральный'. Был еще 'Минск-Товарная', который после пуска первой очереди метро переименовали в 'Институт Культуры'. '...и Отдыха', - подумал он, который был не вокзалом, а лишь железнодорожной платформой, куда прибывали электрички с юго-восточного направления и поезда из Гомеля или Могилева.
Он не мог вспомнить, как и на чем уснул, помнил лишь крутые ступеньки на чердак. Однако будильник услышал. Под ним была широкая в занозах доска, от которой ломало бока. Поднялся с трудом, не сразу вспомнив, зачем, но осознавая, что нужно спешить. Рядом с ним раздетая догола спала Гала. Но вдруг она открыла глаза и, увидев его, томно, по-блядски произнесла: 'Здравствуй Жопа, Новый Год...' - и тут же, перевернувшись на другой бок, захрапела, будто старая бабка. Картина предшествующих событий постепенно всплыла перед его глазами. Они пили в честь того, что он провел в этот дом свет. А теперь было важно не опоздать на семичасовую электричку, и он на нее опоздал - просто не захотел садиться без билета, поэтому поехал часом позже.
А сейчас электричка медленно проползала между отстаивающимися на подъезде к вокзалу поездами, толкаясь и скрипя тормозами, что больше напоминало кряхтение и стон. Наконец остановились. Он поднялся с сидения, когда проход опустел, и прошел в тамбур. Когда уже стоял на платформе, заметил удаляющегося быстрым шагом капитана, всю дорогу сидящего напротив него. Видно, у того на самом деле что-то было не так. Жорик подумал, что это совсем не его дело. Важно было найти телефон. Он зашел в здание вокзала. Часть аппаратов не работала, а остальные были заняты. На привокзальной площади также часть телефонов оказалась неисправна. К везучим он себя не относил никогда, но не до такой же степени, как в это утро - всем и каждому приспичило куда-нибудь позвонить. Около багажного отделения освободился автомат. Он поспешил набрать номер лидера группы: тот не снимал трубку, длинные гудки не прекращались. 'Ладно', - подумал он. - 'Телефон басиста...'.
Тот снял трубку.
- Алло... - услышал Жорик знакомый голос.
- Валера, привет, - он перевел дыхание. - Это, Жорик.
- Привет.
- Я не смогу быть во время, опоздаю на полчаса. Только сошел с электрички.
- А не надо, - тихо ответил басист. - Репетиция отменилась. И записываться также не едем - не послезавтра.
- Что случилось? - удивился Жорик.
- Что-то в Москве. Петров не может оттуда выбраться. Звонил недавно.
Они распрощались, и Жорик повесил трубку. Можно было не спешить, что-то сорвалось у Петрова в Москве, записи не будет и репетиции тоже.
Он сел в трамвай. Стоило даже немного вздремнуть. Почти час трястись в конец города. Только тронулись, как трамвай резко затормозил, и из кабины раздался нервный крик вагоновожатой: 'Да, ты что, бляха-муха, не видишь куда едешь? Раз водишь такси, то правил не существует?' Затем снова поехали. Движение трамвая можно было назвать нервным и дерганным, а вагоновожатая всю дорогу на кого-то повышала голос: то на пассажиров, которые не успевали и лезли в уже закрывающиеся двери, то на таксистов, которые обгоняя, перед самым ее носом оказывались на трамвайных путях, или на пешеходов, обходящих трамвай не с той стороны.
Жорика начало поташнивать, и он поспешил сойти. Это была площадь Якуба Коласа. Он подумал, что спешить не будет. Лучше окончательно отойти от 'бодуна' и придти домой в нормальном состоянии. А то снова придется выслушивать мать о том, что все музыканты становятся пьяницами и алкоголиками, театралы - наркоманами, а художники - те вообще развратники, каких мир не видывал. То ли дело телемастера или авторемонтники. Она считала, что гаражные автомеханики и телемастера - трезвенники и праведники. 'И почему я позволила поступить ему в музыкальное училище, а не отправила в автомобильный техникум?'
Через длинный подземный переход он выбрался к гастроному 'Столичный', зашел в кафетерий, купил чашку кофе с цикорием и булочку. Этого показалось ему недостаточно, в молочном отделе взял бутылку кефира и решил сесть на скамейку недалеко от памятника литературному классику, чтобы не спеша ее опустошить, и пока это делал, заметил, что его сверлят два глаза. Недалеко стояла женщина в сильно поношенной одежде и смотрела, как он пьет кефир. Когда в бутылке ничего не осталось, то она подошла ближе и спросила: 'Бутылку вы не забираете?'. Он протянул ей молочную бутылку, встал и отправился на трамвай.
Когда вернулся домой, уже было около двенадцати. Он открыл ключом дверь и вошел. На него набросилась мать: 'Пока ты где-то гуляешь, Горбачева сняли...' Можно было подумать, что, если бы он не 'гулял', то история пошла по какому-нибудь другому, альтернативному пути. Он заглянул в салон: на экране телевизора на носочках пуант кружили 'лебеди', и звучала замечательная музыка Петра Ильича Чайковского. Он поспешил на кухню и повернул ручку старинного довоенного 'Телефункена'. После того, как приемник прогрелся, Жорик начал гонять стрелку по 'коротким волнам'. Везде, где раньше принималась 'Радио-Свобода' 'громыхал' хорошо знакомый с доперестроечных времен шум радиоглушилок. На 'шестнадцати метрах' все-таки 'Свобода' была слышна. О чем-то беседовали Елена Боннэр и Владимир Войнович. В их словах помногу раз повторялась новая незнакомая ему аббревиатура - 'ГКЧП'.
Зазвонил телефон: это был междугородний звонок. Из Тбилиси звонил его израильский родственник:
- Что там у вас такое происходит?
- Я еще не понял, - ответил Жорик. - Какие-то перемены во власти.
- А меня выпустят из страны?
- Не знаю, Лева, о закрытии границ пока еще не слышал.
Они пару минут о чем-то говорили, а затем попрощались.
На экране телевизора был экстренный выпуск новостей. Над длинным столом возвышались лица, напоминающие четыре кирпича. Среди них он знал лишь двоих - министра внутренних дел Пуго и министра обороны Язова. Говорил лишь один из них, некто Янаев - что-то о неверном пути, по которому пошла история великой страны, с которого необходимо немедленно свернуть. А затем снова повторилось 'Лебединое озеро'.
И, сидя перед телевизором в кресле, он подумал: 'Может, в самом деле, если бы я вчера не пил, то этого не произошло...'