Аннотация: Ну, вот. Третья часть. А до финала, как до луны ... :)
Макс Мах
Взгляд василиска
(АИ боевик)
Глава6.Живой труп
Своих противников Василиск убивает взглядом, ядом и огненным дыханием, от которого сгорает трава и раскалываются огромные горы.
Петров,Старая Русса, Рига, Русский каганат, 23-24 сентября 1991 года.
1.
Филипп Домфронне любил публичности. И дело тут, как догадывался Илья, было отнюдь не в скромности, и даже не в хорошо известном равнодушии к мнению толпы. Сукин сын попросту боялся. Слишком много он успел завести себе врагов, чтобы сбрасывать со счетов вероятность того, что именно в данный конкретный момент кто-нибудь из них захочет добраться до его горла. И более того, Домфрон не мог не знать, что среди тех, кто хотел бы видеть его мертвым, найдется не мало и таких, для кого выстрел из снайперской винтовки с расстояния в пару километров непосильной задачей не является. Впрочем, на этот раз, сам того не желая и, разумеется, даже не подозревая, о таком повороте дел, князь заимел противника, наличие которого было несовместимо с жизнью точно так же, как ядерный взрыв, например, или выброс хлора на химическом комбинате, или отсутствие кислорода в глубинах океана. Репутация Аспида ведь возникла не на пустом месте и отнюдь не по случайному стечению обстоятельств.
К вечеру Илья уже выяснил, что неожиданно прибывший в Петров Домфрон поселился на вилле, принадлежащей владельцу банка "Невский Заем" Глебу Рубинштейну. При поверхностном взгляде на вещи, каковым обычно и отличаются газетчики, скупо, за не имением достоверной информации, освещавшие визит в Россию известного "предпринимателя и финансиста", ничего из ряда вон выходящего в этом факте как будто не было. Филипп Домфрон, как хорошо было известно, никогда не селился в гостиницах, какими бы роскошными те ни были, а банк Рубинштейна являлся главным кредитором товарищества "Богатырь", объявленного банкротом восемь дней назад. Однако для Ильи, после того, как он получил от своих контрагентов ответы на некоторые заинтересовавшие его вопросы, стало очевидно, что покупка контрольного пакета акций этой судостроительной фирмы не более чем прикрытие каких-то совершенно не связанных с товариществом "Богатырь" дел. Ну, не вписывалось речное судостроение в империю господина Домфрона, никак не вписывалось. Ни в легальной своей деятельности, ни, тем более, в нелегальной, Князь этой кучей дерьма заинтересовать никак не мог. Однако заинтересовался, и не просто заинтересовался, а лично приехал в Петров, чтобы, как заявил его пресс-секретарь, "лично участвовать в заключение сделки". Следовательно, Зоя, как это ни странно, значила для него куда больше, чем пятьдесят миллионов золотых рублей, в которые оценивалось новое приобретение Домфрона. Она, или, что казалось Караваеву, более убедительным, его дочь Вероника. Разумеется, Зою Филипп мог теперь и ненавидеть. Ведь, как говорят, от любви до ненависти один шаг. Но все-таки не таким он был человеком, чтобы ради удовлетворения своей мстительности, лично тащиться на "край света", нарушая привычный ритм жизни и рискуя, для такой малости, вылезти из полумрака ставшей уже притчей во языцех "анонимности" на яркий и небезопасный для него свет. Оставался, правда, вопрос, способен ли Домфрон вообще на такие сильные отцовские чувства? У старого сукина сына - по официальным данным Князю недавно исполнилось семьдесят три года - имелось уже трое детей от двух покойных жен. И в особо ласковых чувствах к своим сыновьям и дочери он до сих пор замечен не был. Однако, возможно, Филипп просто любил Зою больше, чем всех остальных своих женщин? Или дело было все-таки в Веронике и в его возрасте, потому что и у самого Ильи, который был гораздо моложе Домфрона, все обстояло теперь совсем не так, как прежде, когда он действительно был молодым? Ответа на эти вопросы у Ульи пока не было. Но, с другой стороны, они его не очень и волновали. В конце концов, не суть важно, почему Князь приехал в Петров. Гораздо важнее было другое. Илья твердо решил Домфрона убить, и, следовательно, своим визитом тот всего лишь облегчал Караваеву исполнение поставленной перед собой задачи. Только и всего.
Однако поставить задачу, это только полдела. Теперь следовало придумать, как ее осуществить. И здесь приходилось принимать во внимание два очень важных и к тому же связанных между собой обстоятельства. Первое из них заключалось в том, что на этот раз действовать Илье предстояло в одиночку. И это, разумеется, крайне серьезно осложняло дело, так как Домфрона охраняли настоящие профессионалы. Других он к себе и на пушечный выстрел не подпустил бы. Так что исходить следовало из худшего. И, хотя никакая защита в принципе не может быть идеальной, преодолеть грамотно построенную систему охраны в одиночку все-таки гораздо сложнее, чем когда в твоем распоряжении пусть и небольшая, но хорошо подготовленная - или как говорили в его кругах, заточенная под поставленную цель - группа. А с другой стороны, Караваеву приходилось учитывать фактор времени. Одно дело, когда ты ведешь охоту, не ограниченную во времени и пространстве. Здесь правило одно. Где-нибудь, когда-нибудь, но "дичь" все равно подставится под выстрел. Не сегодня, так завтра. Не здесь, так там. Однако сейчас обстоятельства сложились совсем по-другому. Убрать Домфрона требовалось как можно быстрее, потому что от его жизни и смерти зависели судьбы Зои и Вероники. Но при этом Илья не знал пока главного. Сколько времени этот сукин сын собирается пробыть в Петрове? Могло ведь случиться и так, что Илья просто не успеет до него добраться. И тогда охоту придется переносить в Африку или Новый Амстердам, что, в свою очередь, заставит Караваева оставить "своих девочек" в Петрове одних. Делать этого ему, однако, совершенно не хотелось, и поэтому Илья торопился сейчас, как никогда.
О том, что Рубинштейн не просто так предоставил Домфрону свою виллу, Илья догадался и сам. Но в половине девятого господин Заманек из Брно переслал ему электронную копию допроса некоего Мариуса Ландвердена, осуществленного полицией Вены в 1989 году, и кое-что начало проясняться. Судя по показаниям "финансового консультанта" из Женевы, "Невский Заем" являлся одним из тех "доверенных" банков, через которые проходили "африканские" деньги Домфрона. Разумеется, ни для германских, ни для российских властей криминалом это не являлось. Ведь на "электронных ассигнациях" не было никаких дополнительных, кроме определенных соответствующим казначейством, надписей, поясняющих источники их, то есть, ассигнаций, происхождения. Однако для Караваева эта информация оказалась свидетельством первостепенной важности. Он знал, свои деньги князь, кому ни попадя, в руки не отдаст. Другое дело, что банк Рубинштейна являлся солидным финансовым учреждением, и репутацию в каганате имел такую, которая позволяла ему иметь в клиентах не только известных купцов и промышленников, но и многие государственные учреждения. Из чего, в свою очередь, следовало, что никаких проблем с привлечением к охране "Итальянского палаццо" в Гатчине полиции и жандармерии у банкира не возникнет. А ведь там должны были быть еще и собственные люди Рубинштейна и Домфрона. Вот и думайте, Илья Константинович, как вам через все эти препоны и рогатки пройти.
Однако наряду с плохими имелись и хорошие новости. Во-первых, публичность и развитый эстетический вкус, как ни странно, сыграли с Глебом Рубинштейном плохую шутку. "Итальянское палаццо" являлось памятником архитектуры XVIII века, и в Интернете имелись его многочисленные фотографии и описания. А, во-вторых, тот же господин Заманек, который, насколько знал Илья, на самом деле жил довольно далеко от Брно и звался в миру Людвигом фон Ратенау, сообщил, что, по не вполне проверенным данным, господин Постников, являвшийся ныне начальником службы безопасности "Невского Заема", а до выхода в отставку служивший во втором управлении жандармского корпуса, был, что называется, не чист на руку. Из-за этого, собственно, он и вылетел в свое время из жандармского корпуса. Но это, так сказать, цветочки, которые к делу не подошьешь. Значительно более серьезным был, однако, тот факт, что Постников был замечен в связях с голландской разведкой, о чем в каганате то ли не знали, то ли предпочитали "не знать". Оно бы и ничего, но по законам каганата обвинение в шпионаже для бывшего контрразведчика срока давности не имело. И если бы кто-то сделал эту информацию "достоянием общественности", открутиться не смогли бы ни власть предержащие, ни полковник Постников.
Поэтому сейчас, расположившись за угловым столиком чешской пивной на Гороховой улице, Караваев раскрыл свой терминал и, в ожидании заказанного пива, послал по известным ему адресам несколько запросов. Его интересовали вся подноготная Ивана Силовича Постникова, знать которую в нынешней ситуации было бы весьма полезно, а так же информация по "Итальянскому палаццо", на самом деле, больше похожему на европейский замок эпохи высокого Возрождения, получить которую Илья твердо надеялся хотя бы из одного из нескольких российских и заграничных источников.
2.
Реутов на встречу не пришел. По правде говоря, означать это могло, все что угодно, но Илья делать поспешные выводы не стал. В конце концов, он Вадиму свою помощь предложил, и теперь уже Реутов должен был решить, воспользоваться ею, или нет. Могло, разумеется, случиться и так, что сегодня он просто не смог придти. Дело, как говорится, житейское. Тем более в реутовских обстоятельствах. На такой случай, Илья, собственно, и назначил не один, а два вечера.
"А надо было, наверное, три ... Но время, время где, мать их всех, взять?!" - И Караваев хотел, было, уже уйти из пивной, но в десятичасовых новостях центрального телевидения, которые он смотрел на экране вычислителя, потому что в зале было довольно шумно, и он не слышал голос диктора, едва доносившийся сквозь слитный шум с большого телевизионного экрана, установленного над стойкой бара, появилось сообщение о перестрелке в одном из столичных ресторанов. Оно бы и ничего. Перестрелка, и перестрелка. Такое могло случиться в любом крупном городе, но журналист, комментировавший сообщение, упомянул, что по непроверенным данным офицером, оказавшим вооруженный отпор бандитам, был никто иной, как генерал от кавалерии Спиридон Макарович Шуг. Остальное Илья мог сообразить и сам. В случайности подобного рода, он, разумеется, не верил и, зная то, чего не знали ни журналист, ни его аудитория, моментально представил себе, что там произошло на самом деле. Во всяком случае, он понял главное. Скорее всего, девочка эта шикарная, за которой ухаживал Реутов, потащила его за помощью к своему всесильному папеньке, а там их, соответственно, и ждали. Однако если бы Реутова в той перестрелке положили или захватили, об этом не преминули бы сообщить, раз уж назвали имя генерала. Вадим ведь, наверняка, был там не один, а с генеральской дочкой. К тому же он по-прежнему числился в пропавших без вести. Следовательно, Вадик снова ушел, и это Караваева как раз нисколько не удивило. Если Реутов был сейчас хотя бы вполовину так хорош, как тридцать лет назад - а, судя по тому, как он "соскочил" с баржи, так оно и обстояло - взять его было совсем не просто.
Впрочем, Илья понял и кое-что еще. Положение Реутова была хуже некуда, и, значит, не получив помощи от Шуга, теперь он, наверняка, придет искать ее у Караваева. Вот только успеет ли до завтра?
"А что если не успеет? Иди, его потом ищи, нелегала!"
Но пока это была всего лишь вероятность, а не свершившийся факт. И, следовательно, беспокоиться об этом было рано.
"Значит, завтра", - решил Илья и, расплатившись, вышел из пивной.
На улице накрапывал мелкий дождик, но это было даже к стати. Мало прохожих, плохая видимость, и, следовательно, никто не разглядит и не запомнит одинокого мужчину в кепке, вышедшего на пустынную улицу из ресторана в начале одиннадцатого. А от камеры уличного наблюдения Илья прикрылся рукой, как бы защищая от ветра и дождя слабый огонек зажигалки, от которой как раз в этот момент взялся прикуривать.
На душе было пасмурно. Там тоже накрапывал мелкий унылый дождь. Но дело было, разумеется, не в Реутове и связанных с ним проблемах. Просто сейчас Илье очень хотелось повидаться с Зоей и, возможно, даже провести с ней ночь, но делать это не стоило по многим причинам, и он это хорошо понимал. Однако, как ни странно, еще больше ему хотелось увидеть Веронику, по которой - вот уж никогда такого от себя не ожидал - он успел соскучиться. Повидаться ... погладить по головке, поговорить с ней о чем-нибудь, почитать книжку, поиграть, в конце концов. И от невозможности это сделать, Илья расстроился даже больше, чем оттого, что будет и в эту ночь спать один.
3.
Как и договаривались, Лили подобрали на Завальной-Кольцевой. Однако, едва увидев женщину, ожидавшую их на улице, у закрытого на ночь книжного магазина, Реутов почувствовал, как у него физически сжимается сердце. Тут, что называется, к доктору не ходи, сразу было видно, что у "мадам Казареевой" случились не малые неприятности, причем такого сорта, что скрыть это от окружающих она не могла или не умела, что, в принципе, одно и то же. Лилиан выглядела так, что первым делом в голове у Вадима мелькнула известная фраза про то, что краше в гроб кладут, а уже потом он задумался о причинах такого ее состояния. Лилиан была смертельно бледна, вокруг глаз - черные круги, а сами глаза были красные, как будто она полдня проревела.
"А что, если и в самом деле?" - Мысль эта Реутову вовсе не понравилась, так как слез он от Лили ожидал в последнюю очередь. Скорее уж от себя. Однако, судя по всему, он ее просто плохо знал, или ситуация была еще хуже, чем они предполагали. Но куда уж хуже того, что случилось сегодня с ними самими, Вадим просто вообразить не мог. Фантазии не хватало.
- В посольство нам нельзя, - сказала Лили, устраиваясь на заднем сиденье рядом с Полиной. - И вообще ни к одному аргентинскому представительству не приближаться. Поехали!
- А теперь поподробнее, пожалуйста, - попросил Давид, трогая с места.
- Посольство обложено, - сообщила Лилиан, закуривая. Голос ее не дрожал, но звучал напряженно. - Нас там ждут, - она замолчала на мгновение, затягиваясь, выдохнула дым и продолжила тем же несколько искусственным тоном. - Я связалась с Робертом.
- Правильно сделала, - кивнул Давид, не оборачиваясь. Вот его голос, как тут же отметил Вадим, ничуть не изменился.
- Роберт сказал буквально следующее. Нами, тобой и мной, интересуются не только русские. Поэтому в Буэнос-Айрес нам, в любом случае, пока нельзя. Он сказал, ситуация странная. И это ему очень не нравится. Мне, честно говоря, тоже. Роберт сейчас пытается выяснить, что происходит, но никто ничего не знает, или не хочет говорить.
- Так и сказал? - Давид спрашивал таким тоном, как если бы разговор шел о сущих пустяках, однако проехал мимо указателя на Старую Руссу, и Реутов, заметивший его оплошность, решил деликатно Казареева поправить.
- Ты проскочил поворот, - сказал он максимально нейтральным тоном. - Но не страшно, развернешься ...
- Так и ...- одновременно с ним начала Лили.
- Нам надо заскочить в одно место, - перебил их обоих Давид. - А оттуда уже прямиком на Руссу.
- Что за место? - Удивился Реутов, на мгновение даже забыв, о каких ужасах рассказывала Лилиан.
- Увидишь, - отмахнулся Казареев. - Что он еще сказал?
- Сказал, что попытается открыть нам "окно" в Персию, или в Орду, но это требует времени. А пока рекомендовал держаться подальше от официальных представительств, даже если мы смогли бы прорвать блокаду.
- Понятно, - Давид расстроенным не казался, и Реутов подумал, что или Казареев чего-то в этом роде и ожидал, или им всем, и ему в первую очередь, надо учиться у отставного морского пехотинца самообладанию. Сам бы он, пожалуй, так говорить сейчас не смог.
- Что-то еще? - Между тем, поинтересовался Давид.
- Да, - подтвердила Лилиан. - Он предложил проверить рессоры.
- Рессоры в порядке, - хмыкнул Давид, а ничего не понявший в этой части разговора, Вадим обратил внимание, что они опять оказались в районе сортировочной станции.
- А перевести можно? - Спросил он, раздражаясь в душе на этих хреновых конспираторов.
- Можно и перевести, - как ни в чем, ни бывало, откликнулся Давид, въезжая в лабиринт улиц, образованных складскими помещениями, гаражами и какими-то отнюдь не процветающими, если судить по их вывескам и проржавевшим металлическим щитам, которыми были закрыты на ночь их двери и окна, конторами и магазинами. - У нас в запасе есть несколько нелегальных контактов. Сам понимаешь, большой бизнес. И один из этих контактов я как раз сегодня задействовал. Как в воду глядел. А Роберт ... Роберт - мой заместитель. Я уехал, а он остался на хозяйстве. Вот!
Давид остановил машину около какого-то убого на вид здания, весь первый этаж которого занимал, уже закрытый на ночь, как и абсолютное большинство других "бизнесов", гараж. Улица была совершенно пуста и плохо освещена, особенно в той ее части, где они сейчас находились, но Реутов все-таки смог прочесть слова, выведенные глаголицей на вывеске в форме арки:
"Гостята Титов и сыновья. Ремонт и замена дизельных движителей".
- Вадим, - сказал Казареев, открывая дверь машины со своей стороны. - Помоги, пожалуйста.
- О чем речь, - Вадим не знал, какая помощь требуется Давиду, но раз тот попросил, значит, надо.
Он вылез из машины и подошел вместе с Казареевым к железным воротам, закрывавшим широкую и высокую арку, ведущую, по всей видимости, во двор. Кирпичный дом, покрытый когда-то белой, но потерявшей за долгие годы без ремонта свой первоначальный цвет и облупившейся во многих местах штукатуркой, был построен явно не позже тридцатых годов. Реутов такие здания видел во многих русских городах. Да и в Петрове - особенно, по окраинам - таких квадратных домов с просторным двором, окруженным с четырех сторон главным корпусом и флигелями, в те годы было построено множество.
Между тем, Казареев достал из кармана ключи, по-хозяйски отпер огромный амбарный замок с цепью, намертво связывавшей створки железных ворот, и повернулся к Реутову:
- Ну, взялись!
Вадим не очень хорошо понимал, что и зачем они делают, но от комментариев воздержался, и, пожав плечами, взялся за створку со своей стороны. Открывались ворота тяжело и со скрипом, но особо серьезных затруднений, если не считать, конечно, шума на безлюдной ночной улице, не доставили. А шума им, судя по всему, бояться, не следовало. Не кому было - здесь и сейчас - реагировать на скрип и стон ржавых петель. То ли сторожей в этой части улицы не было вовсе, то ли те на такую ерунду внимания не обращали.
За воротами было темно, но Казареев нашел на стене справа от входа прикрепленный на уровне человеческого роста железный ящик, открыл его, и, покопавшись, подсвечивая себе зажигалкой, с минуту внутри, что-то такое там сделал, отчего под аркой сразу же загорелся свет. Прямо перед ними, в широком проезде, ведущем во двор, стоял какой-то грязно-серый и, как сразу показалось Реутову, сильно потрепанный жизнью Дончак 85-го года.
- Давай, - сказал Давид, кивая на автомобиль. - Залезай и выводи на улицу, а я заведу сюда нашу. Ключи на сидении.
Теперь смысл происходящего стал, наконец, Реутову понятен, но способ, каким они обзавелись новой машиной, заставлял вспомнить о любезных его сердцу и душе "мужских сказках" Локшина. Получался настоящий "шпиёнский" роман. Однако насколько этот "роман" действительно шпионский, Реутов понял только тогда, когда угнанная Давидом машина была заведена на место Дончака, со всей тщательностью протерта изнутри и снаружи грязной ветошью, найденной тут же во дворе гаража, заставленном разнообразными машинами, свет под аркой выключен, ворота заперты, а занявший место рядом с Вадимом Давид довольным голосом сказал:
- Вот теперь поехали в Руссу.
Реутов на это ничего не ответил, только нажал на газ, а Давид залез в бардачок и достал оттуда бумажный пакет.
- Так, - сказал он, вываливая на колени содержимое пакета. - Деньги у нас, конечно, есть, но наличность, как я понимаю, не повредит. А вот и документы ...
Что за нелегальный контакт имелся у отставного генерала аргентинской морской пехоты в столице Русского каганата, Реутов мог только гадать - Давид на эту тему распространяться не стал, Лили тоже - но факт, что помощь он оказал, во-первых, оперативно, а, во-вторых, именно ту, которая в сложившихся обстоятельствах была им более всего необходима. Нелегалам, а Вадим уже почти смирился с тем, что нежданно-негаданно превратился именно в нелегала - нужны транспорт, деньги и документы. И еще, как ни противно было об этом думать, им нужно оружие. Все это они, благодаря Давиду и его "нелегальному контакту" и получили. В пакете, оставленном анонимным доброжелателем в бардачке машины, оказались два паспорта - Мурата Ахмаровича Гинатулина и Инги Густавовны Норейко - но, что характерно, с фотографиями Давида и Лилиан, десять тысяч рублей в пятидесяти- и сторублевых потертых от употребления купюрах и, разумеется, документы на Дончак, который, как быстро выяснилось, только выглядел потрепанным, однако летел по пустынным ночным дорогам, как "молодой". А на заднем сидении, где разместились сейчас Полина и Лилиан, для них был оставлен большой туристский рюкзак, в котором нашлись, конечно, и незаменимые в дороге литровый термос и набор для пикника, и прочие нужные, а то и необходимые "путешественникам" вещи, вроде мощного фонаря или туристского топорика. Однако этим дело не ограничилось. В рюкзаке оказались и два маленьких, выглядевших едва ли не игрушечными, автомата, вроде тех, которые Реутов уже видел сегодня в деле, и несколько пистолетов.
- Эта штука, - сказал Давид, показывая Вадиму один из автоматов во время короткой остановки на пустынном шоссе. - Называется пистолет-пулемет "Чекан". Десантный вариант, девять миллиметров, магазин в рукоятке, двадцать штук патронов, приклад подпружиненный. А так ничем особенно и не отличается от "Клевца", с которым ты в ту войну бегал.
- У нас "Булавы" были, - поправил приятеля Вадим, взвешивая автомат в руке. - Семь шестьдесят два со складным прикладом. А "Клевцы" это, в основном, у бронеходчиков и авиаторов ...
- Но принцип-то понятен?
- Принцип понятен, но я бы предпочел пистолет.
Автомат был хорош, спору нет. Компактный - со сложенным прикладом всего сантиметров тридцать в длину - в меру легкий, во всяком случае для руки Вадима, но все равно, в карман такую штуку не засунешь.
- Будет тебе и пистолет, - усмехнулся Давид и, вытянув из рюкзака, протянул Вадиму оружие, вложенное в удобную наплечную кобуру. - "Марголин 300" тебя устроит?
- Да я же не знаю всех этих моделей! - Возмутился Реутов, который действительно последние тридцать лет оружием совершенно не интересовался.
- А чего тут знать? - Давид вытащил из кобуры довольно внушительных размеров пистолет, чем-то напомнивший Вадиму германский парабеллум последних военных выпусков. - Семь шестьдесят пять, восемь патронов, автомат, предохранитель ... Что-то еще?
- Да, нет, - Реутов взял в руку пистолет, нашел взглядом предохранитель, тронул его большим пальцем, как бы примериваясь, потом взвесил в ладони, ощущая, как удобно расположилась в ней рукоять, выщелкнул обойму, осмотрел и, со щелчком вставив обратно, посмотрел на Казареева. - Нормально, но для девушек, я думаю, тяжеловат будет.
- А для дам у нас кое-что другое припасено, - довольно усмехнулся Давид и, как плохой фокусник, ожидающий от зрителей аплодисментов за то, что достал из "пустого" цилиндра целый букет, вынул из рюкзака два маленьких пистолета в замшевых кобурах для скрытого ношения. - "Ас"1, - объявил он торжественно, поднимая пистолеты на ладонях. - Что, разумеется, не есть туз, для тех, кто понимает, а совсем даже наоборот. Маленький, но удаленький ...
#1 Игра на созвучиях. По-английски ace (в северо-аргентинском произношении "ас") - туз, а в некоторых тюркских языках, в том числе и в хазарском, "ас" означает горностай.
- Девять миллиметров, - сказала Полина, протягивая руку за пистолетом. - Семь патронов, автомат.
- Знаком? - Искренне удивился Давид, оборачиваясь к девушке.
- Стреляла как-то, - пожала плечами Полина. - Кучность не очень, но на близкой дистанции ...
- Ну, на вас, сударыни, не угодишь! - С выражением притворной обиды развел руками Давид. - Другого, извините, по быстрому достать не удалось. И за это, как говорится, спасибо.
- Спасибо, - хором ответили женщины.
- А вот язвить не надо, - ответил им с улыбкой Давид и повернулся к Вадиму:
- Ну, что? Поехали дальше?
4.
В "Сосны" они приехали без пяти двенадцать. В кабаке было накурено, но почти пусто. Видимо, наплыв нещадно дымивших посетителей случился несколько раньше, а к полуночи люди уже разъехались.
"Оно и лучше", - решил Реутов, усаживаясь за столик в углу и с удовольствием, вытягивая все еще ноющие после дневной "акробатики" ноги.
Есть никто не захотел, но и сидеть просто так было неудобно. Поэтому заказали пиво и воблу, и сразу же выпали из зоны интересов единственного полового, который, послонявшись с минуту по залу и не обнаружив желающих сделать заказ, отправился дремать на стуле, поставленном у входа на кухню.
- Думаешь, он приедет? - Спросил Давид, глядя на Полину.
- Думаю, что нет, - вместо нее ответил Вадим, пытавшийся представить, что творится сейчас в Новгороде, но при этом прекрасно понимавший, что на это не хватит не только его фантазии, но, главное, осведомленности.
- Я тоже так думаю, - кивнула Полина, выглядевшая сейчас усталой и расстроенной. Причем, как подумалось Реутову, усталость эта была не столько физическая, сколько и, возможно, исключительно нервная. К тому же он отчетливо вспомнил сейчас свои собственные ощущения после первого боя и подумал, что офицер, пусть и из гражданских, да еще в то время, когда все о войне только и говорили, был психологически готов к боевому стрессу гораздо лучше, чем девушка, выросшая в послевоенную эпоху.
- Тогда, нам следует решить, что будем делать дальше. - Твердо сказал Давид. - Вернее, какой стратегии будем придерживаться.
- Есть идеи? - Спросил Реутов, закуривая папиросу.
- Есть, - Давид тоже достал пачку сигарет, но закуривать не стал, а просто крутил ее в пальцах. - Можно, как говорится, лечь на дно и подождать развития событий. Когда-нибудь Роберт нам все же "окно" откроет ...
- И нас начнут гонять уже по ту сторону границы, - невесело хмыкнула Лилиан, вынимая из руки Давида пачку "Ахтамара" и вытягивая из нее сигарету. - Ты же прекрасно понимаешь, Давид, что, если кто-то рискнул "наехать" на Холстейна, то так просто этот кто-то не отступится.
- Я-то понимаю, - серьезно кивнул Давид. - Но хотел, чтобы и все остальные оценили ситуацию по достоинству.
- Считай, что оценили, - согласился с Давидом Реутов, которого от одного упоминания об аргентинских делах бросало в дрожь, причем не фигурально, а вполне реально. Физически! Кто были эти люди, которые не побоялись пугать Главкома Казачьих войск каганата и охотиться за дочкой транснационального магната, при имени которого и многие миллионщики, не говоря уже о политиках, должны были, по идее, вытягиваться в струнку? И что это за секрет такой, что за гребаная, прости господи, "военная тайна", из-за которой могли совершаться такие преступления?
- Ну, если так, - по-видимому, совершенно не удивившись полученному ответу, сказал Давид. - Значит, нам не прятаться надо, а искать
- Что именно? - Спросила Полина.
- А вот это уже вопрос по существу, - кивнул Давид. - Давайте, подумаем вместе. Авось, до чего-нибудь и додумаемся.
Однако обсудить этот вопрос "по существу" сразу не удалось, потому что в этот как раз момент в зал с улицы вошел какой-то старик, по внешнему виду типичный крестьянин из кулаков. Высокий, кряжистый, с коротко стрижеными волосами и окладистой тоже седой бородой, он был одет в аргентинские темно-серые джинсы, армейского образца ботинки и распахнутый на груди дорогой шерстяной зипун1, под которым видна была снежно-белая, едва ли не накрахмаленная косоворотка, тщательно застегнутая на все пуговицы. Оглядев пустой ресторан внимательными серыми глазами, прятавшимися под густыми белыми бровями, старик кивнул, как бы соглашаясь с тем, что все так и есть, как он думал, и неторопливо направился к их столику.
#1 Зипун - в старину, верхняя одежда у русских крестьян. Представляет собой кафтан без воротника, изготовленный из грубого самодельного сукна ярких цветов со швами, отделанными контрастными шнурами. В настоящее время шьется из разнообразных костюмных и пальтовых тканей, а в отделке по швам используются не яркие, хотя и контрастные, тона.
- Доброй ночи, господа хорошие, - сказал дед низким хрипловатым голосом, подойдя к ним вплотную. - Извиняйте за беспокойство, но не вы ли Константиновскую мызу покупать хотите?
- Мы, - осторожно ответил Вадим, с любопытством рассматривая старика. - Собирались, это правда, да только передумали.
- Вона как, - кивнул дед и, взяв от соседнего столика стул, не спрашивая разрешения, подсел к ним.
- Дела, стало быть, нехорошие, - сказал он, внимательно оглядев по очереди всех четверых. - Батьке вашему, - он чуть поклонился Полине, показывая, кого имеет в виду. - Никак теперь из миста не выбраться. Але ж беспокоиться не извольте. Он у порядке.
Продолжая говорить, старик перевел взгляд на Реутова, и теперь смотрел только на него. Создавалось впечатление, что дед его знает и как бы сравнивает нынешнего с тем, каким его помнит. Однако сам Вадим старика вроде бы не знал. Или не помнил. Или помнил, но другим ...
"Другим ... Другим!"
- Извините, господин вахмистр, - сказал он с довольной улыбкой, появившейся на губах как бы сама собой. - Имени отчества вашего не припомню, но ...
- Шульгины мы, - качнул головой старик, никак не показывая, доволен он тем, что его узнали, или нет. - Прокопий Шульгин, господин войсковой старшина. А отчества моего вы тодась и не слыхали, поди. Это, стало быть, вам, - он достал из внутреннего кармана зипуна и положил на стол перед Реутовым толстый ненадписанный конверт. - Это вам батюшка барышни, - старик чуть повел головой в сторону Полины. - Передает.
- Спасибо, - кивнул Вадим, пододвигая конверт к себе, но пока не открывая.
- Деньги вам требуются? - Все тем же спокойным тоном спросил старик.
- Благодарю вас, - ответил Вадим. - С деньгами у нас все в порядке.
- Транспорт имеете?
- Да, - коротко ответил Вадим.
- Стрелялка нужна?
- Нет.
Старик задавал свои вопросы так, как если бы обсуждал сборы на охоту или рыбалку.
- Ну, и ладно, тодыть, - без какого либо особого выражения в голосе подвел итоги Дед. - Зараз одно дило и осталося. Трубку имеете, чи нет?
- Нет, - качнул головой Вадим, ожидая продолжения.
- Тадысь скупитесь и нумер запомните, - и старик начал медленно и отчетливо диктовать цифры.
- Повторять треба? - Спросил он, закончив.
- Нет, - ответил Вадим и посмотрел на своих спутников. Кивнули в знак согласия все трое.
- Ну, и славно, - старик отодвинул стул и встал. - Часто телефонить не надо. Лучше ночью. И слов лишних не мовити. Кто знае, кто там слухае. Ну, и бог вам в помощь, господа хорошие. Бывайте!
Он повернулся и тем же твердым шагом, каким пришел, пошел прочь. Случилось это как-то сразу и даже несколько неожиданно, так что Реутов не сразу сообразил даже попрощаться, и его "спасибо, до свиданья" прозвучало уже в спину уходящему старику.
5.
- Н-да, - сказал Давид, отодвигая от себя документы, которые он читал вместе с Лилей и Полиной, придвинувшимися к нему вплотную. - Интересная история.
В конверте, переданном Вадиму стариком, содержались фотокопии его личного дела, в которых он, впрочем, ничего нового для себя не нашел, кроме, разве что, документального подтверждения того факта, что по данным 8-го делопроизводства, действительно погиб 17.04.62, и уточнения, неизвестно, правда, насколько важного в данном случае, что похоронен он не в окрестностях Вены, как говорилось на Казачьем сайте, а в Трнаве, где располагался тогда армейский Неврологический Госпиталь. Кроме фотокопий, в конверт был вложен, однако, еще один документ. Это была отпечатанная на пишущей машинке и не подписанная записка на трех пожелтевших и выцветших от времени страницах о случившейся 18.04.62 года встрече, участниками которой были генерал-полковник Уваров, полковники Шуг и Стеймацкий, и не названный гражданский (словесный портрет прилагался), которого, предположительно, звали Петром Григорьевичем, в чем автор записки, впрочем, не был уверен.
- Н-да, - повторил Давид. - Любопытно.
- Что именно? - Спросил Вадим, собирая бумаги в конверт. Вот, вроде бы, ничего нового не узнал, но представил себе сейчас сцену в ординаторской, описанную генералом сухим языком донесения, возможно, еще тогда, в шестьдесят втором, и опять, как в воду окунули.
- А то и любопытно, что одно к одному. - Давид отхлебнул пива и неторопливо закурил, по-видимому, не без удовольствия, игнорируя непонимающие взгляды собеседников.
- Казареев, - сказала Лилиан. - Вы старый интриган и пошляк, вы это знаете?
- Я пенсионер, - коротко улыбнулся Давид. - Мне можно.
- А по существу? - Спросил Реутов, начиная раздражаться.
- Можно, - спокойно ответил Казареев. - Перед приходом старика, мы, о чем говорили?
- О стратегии, - как лучшая ученица в классе, тут же выдала Полина.
- Именно, - усмехнулся Давид. - И обсуждали мы вопрос, что искать, если вообще искать.
- Ага, - сказал Реутов. - Понятно.
Сейчас он действительно понял, что имел в виду Давид.
- Лично я вижу пока два вопроса, - на самом деле, Вадим обо всем этом уже думал. И не раз. Хотя и времени, казалось бы, на размышления было недостаточно, и обстоятельства, что называется, не благоприятствовали. Но привычка - вторая натура, не так ли? Вот он и крутил все это в голове, и никак не мог прекратить. - Первое. Все упирается в меня. Я им нужен. Однако вопрос в том, почему именно сейчас? Что такое произошло, что я им вдруг настолько понадобился, что они на все готовы? И второе. С чем они меня связывают? То есть, что их интересует?
- Ну, что ж, - согласно кивнул Давид. - Я бы, конечно, сформулировал несколько иначе, но по существу заданных вопросов возражений у меня нет. Поэтому, начнем с первого.
- Лады, - согласился Вадим и достал из пачки "Константинопольских" очередную папиросу. - Первое. Появился ты.
- А что во мне такого особенного?
- Ты иностранец, - сказал Вадим. - Отставной генерал. Возможно, шпион. И еще мы друзья детства.
- Ты работаешь на Холстейна, - добавила Лили.
- ОК, - согласился Давид. - Мы с тобой работаем на Холстейна. Тебя ведь тоже хотели арестовать, как мне помнится. Но вот какое дело. Как я имел уже возможность вам сообщить, я в России в третий раз, и прежде меня никогда даже не вели.
- Но на этот раз ты встретился со мной, - напомнил Вадим.
- Возможно, - опять согласился Казареев. - Но я не вижу повода. В бинарных зарядах мне все понятно, а что за опасность для кого бы то ни было, может заключаться в нашей встрече, не понимаю. Ты ведь за границей бываешь, и я не первый иностранец, с которым тебе пришлось общаться. Ведь так?
- Так, - кивнул Вадим.
- Вы друзья детства ... - Напомнила Полина.
- В Петрове еще двое наших одноклассников, и я с ними лет десять уже поддерживаю отношения, - возразил Реутов, который прекрасно понимал, что, на самом деле, никто этот пункт всерьез не рассматривает. Но что-то же говорить надо?
- Может быть, все-таки это наша тематика, - не слишком уверенно сказала Лили.
- А я здесь при чем?
- Ты тоже занимаешься мозгом.
- Я с роду не имел дела ни с нейрохимией, ни с фармакологией, - пожал плечами Вадим, который об этом тоже уже думал, но ничего путного в идее совпадения тематик пока не нашел.
- А премию тебе за что дали? - Спросил Давид.
- Во-первых, еще не дали, - кисло усмехнулся в ответ Вадим. - Да и дадут ли теперь получить? А, во-вторых, это к болезни Крювелье никакого отношения не имеет.
- А все-таки? - Давид явно этой идеей заинтересовался не на шутку. Во всяком случае, больше, чем другие.
"Потому что дилетант", - Вадим вполне отдавал себе отчет в том, что для людей, не работающих в его области, все сложные слова, имеющие своей составной частью латинское "невро" или "нейро", представляются едва ли не синонимами. Им что неврология, что нейрофизиология, что нейрохимия, все едино. Но он-то как раз прекрасно знал, какая пропасть лежит между электрофизиологией головного мозга, которой занимался он сам, и, скажем, нейрофармакологией, которой занимались в исследовательском центре империи Холстейна.
- Общее между нами, - сказал он вслух. - Только одно. И я, и вы занимаемся мозгом. Но мозг это вселенная, а корабли не встречаются даже в море, не то, что во вселенной.
- Это ты откуда взял? - Неожиданно спросила Полина.
- Вспомнил, как аргентинские линкоры пытались поймать в Атлантике нашего "Князя Курбского".
- Ну, так он на них сам, в конце концов, напоролся, - пожала плечами Полина. - Когда искали, не поймали, а в шестьдесят первом он шел вокруг Африки и случайно столкнулся с эскадрой де Вилиерса. Тот и сам не ожидал.
- В общем, я бы эту идею отбрасывать не стал. - Давид потушил сигарету и посмотрел на Реутова. - Лады?
- Лады, - пожал плечами Вадим, которому и самому временами казалось, что что-то в этой мысли есть. Знать бы еще, что?
- А то, что я, как выяснилось, живой труп, - сказал он с кривой усмешкой. - Тоже имеет отношение к мозгу?
- Непременно, - усмехнулся в ответ Давид. - Пуля-то тебе в лоб попала, а за лбом, если я ничего не путаю, как раз мозги и находятся.
6.
- А этот Стругатский? - Спросил вдруг Давид, когда половой, разбуженный новыми посетителями, которые неожиданно потянулись в "Сосны" в первом часу ночи, принес им кофе и пирог с брусникой. - Мне показалось, что ты его знаешь ...
- Какой Стругатский? - Вадим очень любил выпечку из дрожжевого теста, особенно пироги с ягодами, и сейчас был занят выбором подходящего куска.
- Ну, тот профессор, ты еще сказал, что он жив ...
- Стеймацкий, - Реутов поправил Давида автоматически, еще не уловив, к чему тот клонит.
- Допустим, - кивнул Давид. - Но дело не в фамилии. Ты его действительно знаешь?
- А кто же его не знает? - Удивилась Полина. - Стеймацкий один из корифеев нейропсихологии. Я только не знала, что он был на войне.
- Был, - Вадим сказал это, уже прожевывая приличный кусок пирога. Выпечка, судя по всему, была дневная, но ему все равно было вкусно. - Он же на своем военном опыте две книги написал. А я с ним лично знаком. Он был моим оппонентом на защите докторской. Да и потом встречаться приходилось.
- А где он живет? - Спросила Лили.
- В Риге.
- Рукой подать, - сказал Давид. - Может быть, его спросить? Или он уже в маразме?
- Не знаю, - пожал плечами Реутов, отвлекаясь, наконец, от пирога. - Я его в последний раз видел в прошлом году в Ковно. Ему лет восемьдесят, я думаю, но вроде бы держался молодцом. Только, что он может знать? Ты же читал, что пишет генерал. Николай Евграфович меня даже не осматривал.
- Ну, не скажи, - возразил Давид. - Попробуй поставить себя на его место. Что бы ты стал делать после такого случая?
- Я? - Переспросил Вадим и вдруг понял, что Давид прав.
"А что я? Я бы, пожалуй, так это дело не оставил ..."
- Возможно, ты прав, - сказал он вслух. - Значит, Стеймацкий. Но, это нам придется в Ригу ехать.
- Ты знаешь его адрес? Может быть, телефон?
- Телефон не помню, - покачал головой Вадим.- А дом, пожалуй, найду. Я у него один раз был. Года три или четыре назад. Только мне бы хотелось еще и с Гречем повидаться.
- Рига не Нерчинск, - отмахнулся Давид. - Если сейчас выйдем, как раз к утру будем там. Сколько тут ехать-то? Километров 500? А из Риги до Петрова тоже не далекий край.
- Ну, не скажи, - не очень уверенно возразил Реутов. - Часов шесть, вынь да полож.
- Вполне успеваем, - Давид, видимо, уже все для себя решил и тоже взялся за пирог. - Если сейчас выйдем, утром будем в Риге. Поговоришь с профессором, пообедаем, и в путь. К девяти, всяко разно, доставим тебя в пивную.
- Есть в этом что-то, - согласился Вадим, протягивая руку за вторым куском пирога. - Но нам ведь еще Каменца искать ...
- Поищем, - ответил Давид, откусывая от большого куска пирога. - Вот пока ты будешь общаться с профессором, мы этим и займемся. Адресный стол, электронные сети ... Есть способы.
7.
За лобовым стеклом мелькнул указатель на "Шимск", освещенный желтоватой подсветкой дорожной службы. Мелькнул и пропал за спиной.
"Сорок девять километров от Старой Руссы".
Давид вел машину ровно, ни разу за все это время, не снизив скорость, но и не забирая выше ста. "Экономичный ход", сказал Казареев с обычной своей усмешкой, подразумевающей свойственное ему, не смотря на всю его серьезность, ироничное отношение к действительности, какой бы она ни была дана в ощущениях.
"Сто километров", - Реутов перевел взгляд с тахометра1 на экран спутникового "проводника", закрепленного справа от руля. Выходило, что, если переть все с той же скоростью, а радиальное шоссе, на которое они должны были выскочить километров через тридцать, вполне позволяло идти и на ста двадцати, то до Риги они доберутся часам к семи утра.
#1Тахометр - спидометр (в Русском каганате используется много технических терминов, взятых из немецкого, а не английского языка).
"Вполне".
- Ты бы поспал, Вадик, - спокойно, но, тем не менее, не без интонации, содержащей хорошо упрятанные приказные нотки, сказал Давид. - Тебе еще в Риге с профессором общаться, и первая треть пути до Питера тоже твоя.
- Хорошо, - не стал спорить Реутов, хотя спать ему совершенно не хотелось, и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза.
Сна не было и в помине. Наоборот, как ни странно, чувствовал он себя гораздо лучше, чем вечером, и даже, пожалуй, лучше, чем во все предшествовавшие нынешним событиям дни. Это было странно, так как Вадим все же достаточно хорошо разбирался в физиологии, чтобы ясно представлять себе, что, на самом деле, должно было твориться сейчас с его несчастным телом. И себя он знал тоже, и, рассматривая, свою психику объективно, ожидал совсем другой реакции. Одна история его отношений с Полиной, обязана была выбить Реутова из колеи на долгие часы, если не дни. Ведь для невротика, каким он себя привык считать, что неприятности, что удача, все едино. Любые сильные впечатления, любой сбой в размеренном существовании, были одинаково противопоказаны, с каким бы знаком - плюсом или минусом - ни случились эти гребаные изменения. Но против фактов не попрешь. Тело, конечно, все еще жаловалось на непомерные нагрузки, выпавшие на его долю вчера, но, как бы то ни было, восстановление происходило гораздо быстрее, чем можно было ожидать от плохо тренированного организма пятидесяти двух летнего мужчины.
"Плохо ... Ну-ну ..."
В очередной раз, Реутов споткнулся о несоответствие той объективной реальности, которую он исследовал, как ученый, с его собственным - "человеческим" - видением этой реальности, каким оно было еще несколько дней назад. Несоответствия эти были, что называется, шиты белыми нитками. Лежали на виду, и, тем не менее, он их, казалось не замечал, игнорировал, "пропускал мимо глаз". Однако теперь, внезапно обнаружив их существование, так просто отмахнуться от них Реутов уже не мог. Не мог и не желал и далее прятать, так сказать, голову в песок. И это тоже было чем-то совершенно новым, на что следовало, по идее, обратить внимание и проанализировать со всей тщательностью, на которую Вадим был способен. А способен он был на многое, хотя и использовал до сих пор эту свою способность только в науке. Создавалось впечатление, что значительный отрезок своей жизни - практически, больше ее половины - Реутов прожил, как во сне, не замечая многого, что никогда не пропустил бы при анализе данных любого из своих экспериментов. Но, тем не менее, именно это с ним и случилось.
Он хорошо помнил, и не только сейчас, но, кажется, и раньше всегда помнил это во всех подробностях, что сказал ему осенью шестьдесят третьего, в день выписки из госпиталя, лечащий врач. Но вот ведь какое дело. Предполагал ли Иван Степанович Шанин, что следующие четверть века, Реутов будет не просто плавать или бегать трусцой, как, в принципе, и должен был бы, но будет заниматься спортом в таком объеме, какой можно себе представить разве что, говоря, о профессиональном спортсмене, пусть и прекратившим официальные выступления, но желающим держать форму. Вряд ли. Однако все эти годы сам Реутов над этим никогда не задумывался, полагая, что делает что-то вполне обычное, едва ли не заурядное, ни чуть не выходящее за рамки тех нагрузок, которые позволяет себе абсолютное большинство заботящихся о своем здоровье людей. Но, на самом деле, все это было не так. И сейчас Вадим видел это настолько отчетливо, что оставалось только удивляться тому, что раньше он этот факт просто игнорировал.
Правда в последнее время ситуация несколько изменилась. Возможно, потому что психика Реутова самым очевидным образом пошла в разнос. Апатия, тоска, то да се ... Он и бегать стал не каждый день, и в бассейн заглядывал, хорошо, если раз в неделю, скорее по многолетней привычке, чем из внутренней потребности, как это случалось с ним раньше. И к Басманову в клуб дзюдоистов ходить почти перестал. Но когда в последний раз - пожалуй, это случилось недели две назад, никак не меньше - появился после едва ли не месячного перерыва в "Хазарском доме" у Захара Малхи, то без напряжения выдержал спарринги с тремя захаркиными "ирбисим"1, и ничего. Только вспотел малость, что совсем не странно, имея в виду, что ребята все были, как на подбор, молодые. И в чемпионатах участвовали. Даже в Саркел на последнюю олимпиаду ездили. А ему, Реутову, если кто забыл, пятьдесят два года, и он кабинетный ученый. И это, если не принимать во внимание того простого факта, что с лета шестьдесят второго по осень шестьдесят третьего, то есть, больше года, он провел в госпиталях, и когда приехал в Новгород, восстанавливаться в университете, то его только что ветром не качало. Однако в шестьдесят пятом, в Крыму, он уже бегал по горам, как молодой козел. Впрочем, тогда он, и в самом деле, был молод.
#1 Ирбис - барс (в ряде тюркских языков). Ирбисим - множественное число от "ирбис" с использованием окончания множественного числа из древнееврейского языка. Такие окончания не слишком употребительны в новохазарском языке, но, тем не менее, иногда встречаются.
Конечно, многое, как всегда, можно было списать на генетику. Этим сейчас кто только не грешил. Чуть что, а это, господа, генетика. И вроде бы, звучит не противоречиво. Дед Реутова Эфраим всю жизнь проработал кузнецом, и махал тяжеленным молотом лет до восьмидесяти, никак не меньше. Да и отец Вадима - Реутов помнил это очень хорошо - легко переплывал Волгу и Дон, а было ему тогда уже хорошо за сорок, что по тем временам, считай, все шестьдесят.
"Однако ..."
Но, едва вспомнив о деде и отце, на которых он был так похож и комплекцией, и темпераментом, Вадим волей - не волей задумался о своих отношениях с родными вообще.
А подумать здесь было над чем, даже если отбросить в сторону обычные сантименты для ставших уже "взрослыми" детей. Реутов был поздним ребенком и, разумеется, младшим, среди своих сестер и братьев. "Мизиникер"1, одним словом. И это во многом объясняло особое к нему отношение матери и отца. Для обоих это был второй брак, и Вадим был единственным их общим ребенком. И, хотя ни Борис Эфраимович, ни Анна Леонтьевна никогда не делали различия между своими детьми - все были "общие" - Вадиму доставалось гораздо больше тепла и любви родителей, просто потому что он был младшим. И братья, взрослые уже в то время Александр-Аарон и Иван, и сестры Гали и Мария, относились к нему точно так же. И сам он любил их не меньше, но ... Вот именно, что "Но". Вадим совершенно не помнил, чтобы кто-нибудь из них навещал его в госпитале. Впрочем, Реутов много чего не помнил о тех временах, и даже вспомнив теперь кое-что из того, что, казалось, намертво стерто из памяти, не был уверен, что вспомнил все. Ведь что-то мог и забыть, или просто не запомнить. Например, то, как они его навещали. Однако забыл или нет, фактом оставалось то, что за следующие двадцать восемь лет, никто из них о нем ни разу не вспомнил. Даже его фотокарточки, которые он отсылал родителям с фронта, и его собственный небогатый архив, оставшийся дома, когда его призвали в армию, оказались у него совершенно непонятным образом, когда Реутов выписывался из госпиталя.
#1 Мизиникер (идиш) - от слова "мизинец", младший ребенок в семье.
"Значит, все-таки приезжали?"
Трудно сказать. Да и зачем бы им было привозить ему в госпиталь его же собственные письма или фотокарточки, сделанные специально для них? Бред какой-то. И в Новгород к нему никто из них не то, что не приехал ни разу, но даже письма не послал. Создавалось впечатление, что они были уверены, что Вадим мертв. Иначе объяснить их поведение было просто невозможно. Однако в этом случае возникал другой вопрос. А сам он, почему ни разу за все эти годы им не написал или не съездил в гости? На вакации или просто так.
"Даже на похороны родителей ..."
Получалось, что тема родителей, как и тема войны - все эти звания, награды и вообще все с ней связанное - лежали как бы на виду, но напрочь им игнорировались. Он даже не знал, где теперь живут его братья и сестры, есть ли у них семьи - "Должны, по идее, быть" - чем они занимаются. Все это выглядело более чем странно, и интуиция подсказывала, что все это как-то связано с нынешними невероятными событиями. Знать бы еще, как.
"Значит, что мы имеем ... "
Ну, здесь и напрягаться, особо не требовалось. Подвести итог всему этому безобразию мог и последний кретин, а не кандидат на Ламарковскую премию. Получалось, что все эти двадцать девять лет для довольно большого числа людей - родных, близких, фронтовых друзей - Реутов не только являлся покойником, но и сам существование всех этих людей игнорировал, что можно было объяснить только тем, что он просто не хотел разубеждать их в факте своей гибели. Но если первое могло быть результатом чьих-то намеренных действий, то второе являлось результатом его собственного "равнодушия". И вот это, уже ни в какие рамки не шло. Сам он в себе причин для такого "равнодушия" не находил, как не находил причины желать оставаться в их глазах всего лишь печальным воспоминанием. Не было у него таких причин. Но не мог он поверить и в то, что кто-то - "И кто бы это мог, черти его побери, быть?" - был способен настолько сильно воздействовать на его сознание. Все-таки Реутов был профессиональным психологом и великолепно знал и об опытах по "кондиционированию" поведения, проводившимся уже лет тридцать во многих странах мира, и о методиках по "изменению сознания", бурно развивавшимся в последние десятилетия. Знал, разумеется. И именно потому что знал, был уверен, что ни один из этих методов не был настолько эффективным. Не были они в силах заставить человека, притом не шизофреника какого-нибудь, напичканного химией по самое "не могу", а человека умного - он полагал, что такое определение все-таки будет справедливым - да еще и склонного к аналитическому мышлению, забыть часть своей собственной жизни и начать игнорировать другие, не забытые, на самом деле, факты. И не на день или два забыть, и даже не на год, а на долгие двадцать девять лет. Не было такой методики. Не существовало! Обычных алкоголиков или наркоманов переделать не могли, а тут такое!
Оставалась, правда, вероятность того, что это какой-то редкий, до сих пор не описанный в литературе, вариант посттравматического синдрома или какой-то неизвестный доселе феномен органического поражения головного мозга. Но, тогда, странным - если не сказать большего - было внезапное и практически не травмирующее возвращение к нему памяти.
"Впрочем ... "
Неожиданно Реутов вспомнил о допросе, который учинили ему на той барже, и в голову ему пришла одна очень любопытная мысль.
"Машина Линдсмана ..."
Да, тут, действительно, было над чем подумать. Механизмом снятия блокады - и не важно, чем была вызвана эта блокада, болезнью или гипотетическим вмешательством в его сознание - могли послужить электрошок и сильный стресс. Не даром же память о войне вернулась к нему именно после вчерашнего боя в ресторане. Однако гипотезы, одна другой фантастичнее, которые тут же начали роиться в голове Реутова, никуда, на самом деле, не вели. Бред он и есть бред, кто бы его не производил, а для логического осмысления внезапно обнаружившегося феномена Вадиму просто не хватало фактов.
8.
Он так и не заснул. Сидел с закрытыми глазами и думал, перебирая в уме все, что было ему известно о той фантасмагорической ситуации, в которую нежданно-негаданно угодил сам, прихватив заодно и еще троих ни в чем не повинных людей. Почему-то чем дальше, тем больше Реутов был уверен, что во всем происходящем "виноват" он сам. Ну, пусть не виноват в полном смысле этого слова, но, тем не менее, ощущение было такое, что все случившееся с ними произошло в первую очередь из-за него.
"Интеллигентское чувство вины ..." - Но как бы это ни называлось, именно так он сейчас и думал.
- Изборск, - тихо сказал Давид. - Если ты не спишь, то вполне могли бы выпить кофе.
- Давай, - согласился Вадим, открывая глаза.
Они как раз подъезжали к ярко освещенной бензозаправке, рядом с которой призывно светился пунцовым неоном фирменный знак сети "Быстро!" - поднятый вверх стилизованный большой палец руки.
"Ну, быстро, так быстро", - хмыкнул про себя Вадим, вспомнив, как окрестили этот зевенягинский палец в народе.
- А про нас забыли? - Полина, судя по голосу, если какое-то время и дремала, то сейчас была скорее "в тонусе", чем наоборот.
- О вас, дамы, - галантно ответил Давид, заворачивая на парковку около кафе. - Если и забудешь, так вы сами напомните.
- Женщина должна уметь о себе заботиться, - ответила ему Лили, которая, кажется, уже справилась с постигшим ее в Новгороде потрясением.
- К стати, - сказал Вадим, вылезая из машины в сырую ночь. - Кофе у господина Зевенягина обычно так себе, но чай - отменный. Так что рекомендую. Кофеина в нем, как известно, не меньше, чем в кофе, но хоть вкусный будет ...
9.
- Да, - сказал после долгого молчания Стеймацкий. - Я помню этот случай. А вы, Вадим Борисович, простите за любопытство, об этом от кого узнали?
- Вот, - Реутов достал из кармана сложенные вчетверо листы с запиской Шуга и протянул их старому профессору. - Посмотрите, пожалуйста, Николай Евграфович. Мне очень важно знать, так ли все происходило, как пишет этот человек.
Они уже около часа сидели в кабинете Стеймацкого, который, надо отметить, вполне искренне обрадовался неожиданному визиту своего молодого коллеги. По-видимому, старик не был избалован вниманием молодых ученых, что, к сожалению, являлось обычным делом не только в науке. Преподавать он перестал, нигде официально не работал, ученики повзрослели, если вообще не состарились, и Стеймацкий остался один. Жены у него, насколько помнил Реутов, никогда не было, или, во всяком случае, не было с давних пор, и жил старик в Риге один. Компанию ему составляла только пожилая латышка, работавшая у него экономкой. Так что, по идее, визит Реутова, пусть и необычно ранний - Вадим пришел на улицу Кроми без четверти девять - доставил Стеймацкому огромное удовольствие, тем более что он Вадиму симпатизировал.
Так как Стеймацкий уже позавтракал, а Реутов от угощения отказался, то расположились они в кабинете профессора и сперва говорили на общие темы, вскользь - так как Вадим этому решительно воспротивился - коснувшись и темы Ламарковской премии. Старик нежелание обсуждать этот вопрос воспринял, как свидетельство природной скромности Вадима, и, удовлетворенный таким объяснением, переключился на общих знакомых и на скандал, случившийся незадолго до их встречи, в Киевском университете. Вадим подробностей конфликта между профессором Завгородним и его учеником, доктором Вовком, не знал, и, почувствовав, что тема себя исчерпала, перешел, наконец, к делу, ради которого, собственно, и пришел к Стеймацкому.
- Кто это писал? - Спросил старик, откладывая в сторону прочитанную записку.
"Искренность - лучшая политика", - решил Вадим.
- Полковник Шуг, - сказал он вслух.
- Да, - кивнул Стеймацкий, легонько барабаня длинными темными пальцами по столешнице. - Возможно ...
Создавалось впечатление, что старый профессор сомневается, стоит ли раскрывать "врачебную тайну", пусть даже и перед коллегой.