Глава 11. Грудень, седьмица после Сварогова дня, Третьяк, утро
1. Тысячник Другов. 7.10 утра (если часы не врут).
Тысячник Другов не спал уже третьи сутки. Третьи сутки его тысяча отражала отчаяные атаки татар, рвавшихся к Волге. Прижатые к реке русичи дрались на пределе сил и извели уже на сигнальные костры все, что могло гореть на этой выжженой войной земле. Костры сгорели, дым рассеялся, но помощь не пришла. Вместо помощи темник Осьмов прислал аж семерых связных, переплывших реку там, где не всякая птица долетела бы и до середины Волги. Приказ был прост и страшен: держатся. "Да" - думал Другов, обводя глазами поле перед редутом, заваленное телами своих и чужих, павших бойцов - "да" - продолжал он думать, вглядываясь в дымную пелену, за которой - он знал - на далеком Мамаевом кургане оборонялись вои из сводного отряда хазар - "да и еще раз да" - тянул тысячник мысль, поднимая взоре горе, туда, где в хмуром осеннем небе бесшумно длили свой смертельный танец татарские и русские дерижабли - "Да" - наконец решил он - "велика Русь святая, а отступать некуда. За нами река." Тысячник был прав. За ними была река и отступать было некуда, пленных татары не брали.
Корабль умирал. Он стремительно терял газ, уходивший сквозь прорехи в корпусе. Клубы горячего пара из пробитого котла наполняли гандолу, но машина еще тянула и, дерижабль двигался вперед. Сотник Путята Мальцев стоял у руля, хотя корабль и не мог уже маневрировать - рули были сломаны и не реагировали на команды. Но Мальцев все еще держался за руль, стоял там, где встал четверть часа назад, когда рухнул замертво рулевой, убитый татарской стрелой на излете. С левого борта ударил тугой гром - выстрелила гидравлическая пушка. Значит давление в котле еще позволяло вести огонь.
Мальцев проследил полет брандскугеля, и сердце его наполнилось чистой радостью бойца, когда пламя расплескалось по покатой спине вражеского левиафана. "Да страшные вещи способны изобрести эти сумрачные мюнстерские гении" - подумал сотник наблюдая за тем как пламя стремительно пожирает чужой корабль. Его корабль, между тем, сносило ветром к реке. "А что" - прикинул Мальцев - "ножет еще и выкарабкаемся. Идем-то со снижением. Может и приводнимся, если Лед поможет."
3. Сотник Обадия Славин. 7.20 утра (часы не врут).
"Оба на"- сказал себе, когда со стороны разрушенного литейного городища выдвинулся и стал медленно приближаться серый клин турецкого бронеходного полка -"Приехали, однако. Этих не удержать". Носороги, закованные в трехсантиметровую бенинскую броню, неспешно надвигались на хазарскую позицию. "Раздавят" - со спокойной обреченностью определил Обадия и с тоской обозрел свой небогатый арсенал: шесть болтов для самострела и одинокую алхимическую бомбу, химкинского государева завода, ненадежную и опасную для метающего не меньше, чем для его цели. У других было не лучше. За трое суток непрерывных боев припас истощился по самое не могу. Да и воев осталось едва на сотню мирного времени.
Когда в июле, прорыв Ягайловой зубровки разрезал фронт в излучине Дона, остатки Итильской бригады и его, вышедшей еще в апреле из Серкела, дважды краснибучужной имени Шимшона дивизии были слиты в сводный отряд. Команду принял тогда старший по званию - полутысячник Буланов (да благословенна будет память его), и хазарский отряд, присоединившийся к древлянской тьме воеводы Горемысла, с боями отступал до самой Волги. Весь этот горький путь отступления слился в памяти Обадии, в один непрерывный, длящийся и никогда не заканчивающийся бой. Дикие собачи свалки с угрскими пластунами, бешеные атаки франкских дромадеров, безумные контратаки финских лосятников. Вообще если бы не горячие финские и свевские парни, да не упорная лапландская олейна - и до Волги бы не дошли, все бы в сальских степях остались. Но, дошли.
От горьких мыслей его неожиданно отвлек дикий, истерический крик молоденького катапультного Закарии - "Горит, Горит ссука!". Обадия вскинул глаза и успел увидеть как пламя охватывает приплюснутый корпус татарского Ламборджини, и как, кренясь на правый борт и заваливаясь носом долу, уходит к реке теряющий клочья пара и куски гандолы огромный Сикорский.
Между тем вспыхнувший факелом фризянин опрокинулся и рухнул вниз, попав едва ли не в центр турецкого построения.
4. Летописец Мардин. 7.25 утра (часы отстают).
О чем писать? Вразумите меня, боги! Что происходит на фронтах? Один Лед знает, да Перун. Фронты, далеко: ехать - не доехать, идти - ноги сходишь, пока дайдешь. Голубиная почта, и та запаздывает, да и не регулярна она. Свидетели врут и путают, из столицы только один большой ЦЫЦ, и все. То ли нас разбили, то ли еще нет... Кто знает! Достоверно одно: мы их не разбили. Пока. Уж об этом бы трубы уже пропели. Но, нет.
О чем писать, за сей день? И за день минувший, и за седьмицу?
Война. Повезло ж нам уродится в такое время, обериги Живот мя, и всех близких.
Он обмакнул перо в чернила, занес его над пергаментом, задержался на миг, и стал писать: "И вот ведь" - писал - "рассказывают летописи о бесчисленных войнах, о походах и набегах, бывших и во во все то времена. Но никогда, никогда еще, сколь доносит нам память людская, не знало человечество столь ужасной, всеохватывающей, по истине мировой войны. Никогда столь много племен и народов не участвовало в войне. Никогда разрушительная мощь современных технологий не была столь очевидна. "Мировая бойня" - назвали эту войну сказители и в этом художественном преувеличении, увы, содержится горькая правда нашего времени".
Снова отложив перо, он встал и прошелся по келье. Очевидно было, что далее философствовать невместно. Летопись, она летопись и есть. Факты нужны. Стенания о горестях лихолетья сего оставим боянам. А нам сирым историю записывать надо. Да где ж ее взять историю ту?
Еще и восьми не было ... По дороге на холм, Родька исхитрился глянуть на часы: тень была бледня, но отчетливая. Так вот, восьми еще не было, а ноги гудели уже. Это ж сколько раз он поднялся-спустился? Одно слово, посыльный. Но сегодня не то, что давеча. Гуляем. Сердце поет. Темник Осьмов дает генеральное сражение. Катапульты и пушки паровые с 6 часов бьют - аж звон в ушах стоит. Это, понятно, больше от пушечного грома, но и от катапульт звон на всю степь. Как зачали на рассвете бомбы метать, так и по сей час стараются. А в семь и пехота пошла. Ударили полянские тыщи, в копья, в мечи. Татаре дрогнули, но устаяли. Теперь рубятся. С вершины видно: густая людская масса колеблется, кипит человечья каша. Звон оружия - уж почто далеко - а и здесь на холме слышен, и артилерия его заглушить не может.
"Родька!"
"Здеся, Вашество"
Полковник Полторак не говорит, не кричит - сипит уже. Морда красная, глаза красные, рот оскален.
"Бегом к шесту! Пущай отмашку дают!"
"Есть, отмашку."
"Два раза"
"Есть, два раза".
И снова Родька бежит, теперь не далече, к шестам. Орет на бегу:"Отмашку давай!!! Отмашку! Два раза-a-a!!!"
И взлетели флажки, расправили свои узкие длинные концы, затрепетали на ветру. А Родька уже уставился на дальний лес. Ждал. Наконец над кронами вспух клуб синеватого дыма. Есть! Сигнал принят.
" Ну чего встал!" - сигнальщик недовольно зыркнул на Родьку - "Беги, оболтус. Прошел сигнал." Но Родька не повернулся, не побежал. Не мог, просто. Как зачарованный смотрел он на дальний лес, смотрел на то, как медленно вытягивается из леса кавалерия россыпью, как тут же збиваются всадники толково в колонну, в тяжелую стрелу, направленную во фланг татарскому фронту. Даже на расстоянии было видно кто это, и что за сила готова обрушится на врага. Гвардейские полки! Главная сила росов! Огромные, в рост человека, серые волки рысили неспешно, неся наклонившихся вперед, ощетинившихся пиками кавалеристов. Будет сеча! Будет!. У Родьки перехватило дыхание от гордости и счастия. Вот она сила росская! И если нет у Татар птицы Рух - да нет, байки детские, откуда бы ей взяться вдруг - если нет у них такой птицы, хана им. Не сдюжат. Нет такой силы, которая бы устаяла против волчих стай. Даже турецкие бронеходы не устаят. Видел Родька, в прошлом годе видел, когда от Ростова их отогнали. Страшное это дело - порванные в куски носороги. Только волков там мало было, да и те почти все в бою полегли... А сейчас сила!
Лес продолжал выдавливать все новых и новых всадников, а над лесом вдруг возникли - не пришли, а именно что возникли, вроде как не откуда - огромные Сикорские, выстроившиеся в штурмовой ромб.