Фрагмент первый: Шлиссельбург, 2 сентября 1947 года
Утро началось с весьма многообещающего знакомства. То есть, такое даже если специально не придумаешь, все равно скажут, что враки, литературщина и все было совсем не так. Но на самом-то деле ситуация самая что ни наесть обыденная, нормальная, в общем, ситуация. Вбегает несколько припозднившаяся с побудкой девушка в крошечную чайную, случайно попавшуюся на пути - а дома по случаю ночных гулянок хоть шаром покати - берет по-быстрому порцию блинов со сметаной и чашку чая с молоком, плюхается на свободное место за одним из трех (прописью "три") столиков, поднимает взгляд и ...
- А я думал, такие барышни только салаты из одуванчиков кушают и трехпроцентный творог. - Перед ней, вежливо улыбаясь, сидел молодой человек, по-видимому, тоже студент, так как на краю стола рядом с тарелкой с уже сильно поубавившейся порцией блинов лежала открытая книга, листы которой испещрены были какими-то явно математическими формулами. Лицо у молодого человека, как тут же решила Ирма, было скорее приятное, чем наоборот, а зеленые глаза так и вовсе красивые.
- Такие девушки, как я, - строго сказала госпожа Цель, не отводя при этом своих голубых глаз и вводя этим визави в крайне нервное состояние. - Могут переварить и жареный окорок с яичницей на шесть яиц!
- Э ... - оторопело выдавил из себя молодой человек. - Э ... Это гипербола, надеюсь? Вы шутите?
- Маленькие животные едят больше, - назидательно объяснила девушка и тут же засунула в рот значительный кусок хорошо пропеченного блина, не забыв, разумеется, макнуть его предварительно в жирную сметану.
- Простите! - Окончательно растерялся юноша.
- Есть такое животное, - продолжая активно работать своими маленькими прелестными челюстями, сообщила госпожа Цель. - Suncus etruscus, то есть, этрусская мышь. За день она съедает такое количество пищи, которое по весу вдвое превосходит ее собственный вес. - И с милой улыбкой Ирма отправила в рот следующий кусок.
- Зачем? - спросил юноша, забывший уже и о еде, и о своей книге, и вообще, кажется, обо всем на свете, включая правила приличия.
- Что зачем? - не слишком внятно, так как продолжала жевать, переспросила Ирма.
- Зачем она столько ест? - раскрыл свой вопрос молодой человек, откровенно - вероятно, все-таки в силу обалдения, чем невоспитанности - пожиравший глазами крошечную красавицу.
- А! Вот вы о чем! - поняла, наконец, Ирма и поспешила раскрыть неофиту истину: - Из-за теплообмена.
- Как это? - еще больше удивился ее собеседник.
- Для всех теплокровных, - процитировала из учебника биологии прилежная ученица Ирма Цель. - Неизбежно правило обратной пропорции: чем меньше вес, тем больше необходимо пищи, так как у малого тела исключительно высокая удельная поверхность теплоотдачи. Вы представляете, как я мерзну на этом вашем севере?
Надо отметить, что, как рассказал ей позже Виктор фон Мюнхгаузен, к северу он имел не большее отношение, чем сама Ирма. Скорее его следовало бы считать ее земляком, так как скромные родовые владения семьи Мюнхгаузенов располагались в Таврии, то есть совсем недалеко от Тмутаракани. Другое дело, что заговорила она о холоде и севере с совсем иной целью, которую Виктор по наивности просто не оценил. Ему бы следовало тут же самым галантным образом вызваться согревать драгоценную Дюймовочку-Цель собственным вполне, надо сказать, мужественных очертаний телом, имевшим, надо полагать, гораздо меньшую удельную поверхность теплоотдачи, и, соответственно, горячим в силу указанных обстоятельств. Но он вконец растерялся и только хлопал глазами. Пришлось Ирме брать инициативу в свои миниатюрные ручки.
- А что вы читаете? - спросила она, стремительно справившись с третьим по счету куском. - Вы математик?
- Нет, - промямлил раздавленный ее напором и плененный ее очарованием Виктор. - Я, собственно, историк.
- Но там же циферки, - проворковала Ирма, взявшаяся вдруг изображать дурочку, какими обычно и представляют блондинок, тем более таких крохотных, и принялась за очередной блин.
- Это формулы исторических изменений в фонологии ...
- В чем? - Вопрос опять вышел не вполне внятным, но, с другой стороны, попробуй, поговори, когда у тебя во рту кусок прожаренного теста да еще и со сметаной.
- Фоноло ... - начал, было, Виктор, но к чести своей быстро сообразил, что повторение этого иностранного термина, по всей видимости, неизвестного его новой знакомой, ничем ему не поможет, и взялся с другой стороны: - Видите ли, звуки речи со временем меняются. То есть, мы сейчас говорим по-русски совсем не так, как сто или двести лет назад. И существую законы ...
- Как интересно! - Сделала круглые глаза крошка Цель и даже "забыла" на мгновение об оставшихся блинах. Собственно, больше ничего и не требовалось, не успевший даже представиться по всей форме, Виктор превратился уже - сразу и бесповоротно - в ее верного воздыхателя. Остальное - всего лишь голая техника, как говаривала, бывало, старшая подруга Ирмы Регина Йонг.
ххх
На первую лекцию - а это по случаю оказалась математическая статистика - Ирма все-таки успела. Ворвалась в аудиторию со звонком, зацепила наметанным глазом свободное место и, мышкой юркнув среди чужих ног и сваленных как попало сумок и котомок, плюхнулась на скамейку ровно в тот момент, когда толстенькая и живиальная тетенька с волосами, крашенными хной, на поверку оказавшаяся доцентом Вербицкой, с радостной улыбкой на отнюдь не увядших еще губах вспорхнула на кафедру. Тогда Ирма тихонько выдохнула, переводя дух после заполошного бега, и, стараясь не привлекать к себе внимания, вытащила из сумки толстую тетрадь в клеточку, в которой тут же и принялась с воодушевлением рисовать болонок с бантиками, девочек с косичками и большой женской грудью, и юношей с мечами и шпагами. Лектора она слушала вполуха, а на доску, где начали уже появляться первые формулы и записанные красным мелом статистические термины, поглядывала лишь от случая к случаю. Впрочем, что видела, а чего не видела Ирма Цель, знать наверняка было сложно, таким уж она была странным существом. Вот то, например, что в противоположной части амфитеатра, подковой охватывавшего кафедру, сидит на двенадцатом ряду Чернава Реденс в своем диком и в то же время восхитительном наряде, она узнала быстро и, поймав миг, когда сибирская ревнительница поднимет взгляд от своей тетради, аккуратно помахала ей ручкой. Чара, что примечательно, приветствие своей новой подруги увидела и улыбнулась в ответ. Вышло очень мило, а на переменке они встретились и постояли в коридоре третьего этажа у открытого окна, покуривая и обмениваясь впечатлениями. Чернаве статистика не понравилась. Она вообще сомневалась, что математику нужна статистика. Зато следующую лекцию по матанализу пава сибирская предвкушала с вожделением, которое, по мнению Ирмы, следовало приберечь для свиданки с каким-нибудь симпатичным мальчиком. С Витей, например, с которым они условились встретиться сегодня вечером, или с этим Тугариным, на которого вроде бы положила глаз госпожа Реденс. Но дело, как говорится, хозяйское. Нравится Чаре "складывать и вычитать", пусть себе продолжает заниматься счетными операциями. Сама Ирма предполагала провести следующую пару на уроке латинского языка, но особой радости от этого не испытывала. Впрочем, ужаса тоже. Обязательная программа, как поход к гинекологу. Куда от этого денешься?
И тут она почувствовала запах. Аромат был тонкий, едва заметный, но не для госпожи Цель. Она даже удивилась немного, что не учуяла его сразу, но, возможно, ее сбил с толку туманом стоящий в коридоре - несмотря даже на открытые окна - запах табачного дыма. Однако теперь, когда Дюймовочка Цель поймала уже эту грубую, как домотканая рубаха, ноту в сложной мешанине витающих вокруг нее запахов, потерять ее было невозможно.
"Ох, ты ж!" - подумала восхищенно Ирма и "присмотрелась" к подруге чуть внимательнее.
Сомнений не было: прошедшую ночь Чара провела с мужчиной. И не просто с мужчиной. Судя по всему, госпожа Реденс провела эту ночь настолько бурно, что кровь ее продолжала кипеть и сейчас, и в глубокой сини глаз угадывалось такое, что Ирма тут же страшно раззавидовалась. Мысли ее сделали скачок, закружились и, конечно же, повернули во вполне определенное, можно сказать, недвусмысленно определенное русло. И она сразу же вспомнила ночь накануне начала семестра, смуглое тело Чары в объятиях крупной белокожей Иванны, нос Ирмы наполнился запахами пота и любви, рот - слюной, а под пальцами она ощутила нежную и одновременно упругую грудь сибирячки, и ...
"Ну, не идиотка ли я?" - спросила она себя в страшном смущении, почувствовав вдруг, что с дуру умудрилась намочить трусы.
Но тут, к счастью, прозвенел звонок, и Ирма унеслась учить латынь. Впрочем, на латыни ее ждала неожиданная встреча с другой подругой. Увидев Иванну, сидевшую на последнем ряду, Ирма птичкой вспорхнула на верхотуру, ужиком протиснулась мимо пары каких-то неуклюже-угловатых клочковато-волосых парней, и, усевшись рядом со своей огромной товаркой, спросила:
- А ты здесь чего делаешь?
- Я-то? - удивилась барышня Скавронская. - Так половина же философской литературы на латыни написана!
- А! - Поняла Ирма, но продолжить не успела, так как на кафедру поднялся их старый знакомый Тугарин.
- Доброе утро, дамы и господа, - сказал он с улыбкой матерого обольстителя. - Сигизмунд Карлович, ваш преподаватель латинского языка, немного приболел, и первое занятие проведу у вас я, Тугарин Максим Максимович. Да, да, - снова улыбнулся он, отчего сладко забилось не одно девичье сердце. - Тот самый, который палач, и прочая и прочая. Вопрос, таким образом, упирается в ваше желание изучить язык древних римлян, людей не беспорочных, но бесспорно интересных. Если хотите учиться, приступим. Но если вас больше привлекают обструкционистские действия, извольте ... Однако времени жаль, вот что я вам скажу, как настоящий Кёлбергский изверг.
Когда он улыбнулся в третий раз, учить латынь были готовы даже гетеросексуальные мужики, а девушки ... Ирма вздохнула украдкой, но быстро взяла себя в руки и, открыв тетрадь, приготовилась записывать туда правила латинской морфологии.
ххх
Возможно, ей следовало пойти на урок латинского языка, но, во-первых, это означало, что она вынуждена была бы два академических часа смотреть на Тугарина, не имея возможности даже просто взять его за руку. А во-вторых, латынь она и так знала гораздо лучше греческого, в то время как математический анализ должен был "давать" сам богоподобный Авраамий Исраилов, и это того стоило.
Чернава прослушала матанализ, ни разу, кажется, даже не моргнув, хоть и не записала при этом в свою тетрадь ни единого символа, не то что слова, и вышла после лекции едва ли не в полуобморочном состоянии, наподобие того, как меломаны покидают филармонический концерт или, скажем, оперный спектакль. Она была потрясена. Она пережила катарсис. Она жаждала любви, математики и других острых ощущений, но не сразу, разумеется, а чуть погодя, когда "переварит", наконец, сладкую тяжесть высокого интеллектуального напряжения.
- Где вы сегодня обедаете, барышня? - спросил из-за правого плеча глубокий бархатный баритон, от которого даже груди под тугой нижней рубашкой встали на "товьсь".
- Где или с кем? - вопросом на вопрос ответила Чернава, но головы не повернула.
- Ну, если так, то я знаю ответ и сам, - явно улыбнулся голос.
- Вот как! - Несколько вызывающе произнесла госпожа Реденс, которая на дух не переносила мужского шовинизма, даже если могла полюбить - и полюбила, в конце концов - такого сильного мужчину, который по определению не мог не быть хотя бы отчасти шовинистом.
- Я полагал, что вы обедаете в пять часов вечера в доме моего брата, я ошибся?
Вот теперь она обернулась. Он стоял, как и предполагалось, за ее правым плечом и улыбался. Он был он, но в то же время ...
- Адмирал Тугарин? - надменно прищурилась госпожа Реденс, и в сгустившейся сини ее глаз ударила сдвоенная молния, от вида которой бравый пилот едва не покрылся гусиной кожей.
"Н-да! - вынужден был признать он в восхищении. - Кажется, профессору повезло даже больше, чем он сам думает".
- К вашим услугам, барышня! - склонил голову в вежливом поклоне Тугарин. - Сейчас и всегда, здесь и везде.
- Рада знакомству, - милостиво улыбнулась госпожа Реденс. - Мало знать, что вы близнецы, сударь, это надо увидеть самой, чтобы оценить по-настоящему.
- Верю, - усмехнулся адмирал. - Итак, я передаю вам приглашение: Сегодня, в пять.
- Благодарю вас, - чуть опустила голову в платке Чернава.
- Так, вы придете? - уточнил он.
- Непременно. - Подтвердила она.
Тугарин поклонился, буркнул что-то вроде "Честь имею" и растворился среди толпы снующих туда-сюда - и, кажется, без всякого смысла, вполне по-броуновски - студентов.
"Любопытно", - резюмировала завершившийся разговор Чернава и, повернувшись, снова пошла в том же направлении, что и прежде. Вот только, если до встречи с Тугариным, она шла в студенческую кофейню на первом этаже третьего корпуса, то теперь госпожа Реденс направилась к выходу из академии, но не к тому, что со стороны города, а к тому, который выводит к парку, разбитому на берегу моря. Вообще-то это было достаточно рискованно и даже чревато, но кто не рискует, тот и в соболях не ходит. Так говорили у них в Чухломе. Или примерно так.
Погода стояла совсем неплохая. Не идеальная, но, честно говоря, условия местности и климата ничего иного и не предполагали. Перед рассветом прошел мелкий холодный дождь. Утро оказалось пасмурным, но безветренным, а к полудню и вовсе распогодилось. Тучи кое-где раскидало верховым ветром, выглянуло довольно теплое солнце, и мокрая земля сразу же запарила. Но вот для похода в парк - особенно если придется уйти с усыпанных песком или кирпичной крошкой аллей - время было неподходящее.
"Башмаки в грязи изгваздаю ..." - подумала она мимоходом, но намерений своих не изменила, потому что взгляд, прилипший где-то чуть ниже левой лопатки, так никуда и не делся, и, значит, это был все-таки не снайпер, а всего лишь шпик, чья-то весьма квалифицированная наружка, а вот чья, предстояло еще выяснить.
Постукивая высокими каблуками по старинной мостовой кампуса, Чернава неторопливо - а куда ей, спрашивается, было спешить, если обед был назначен только на пять - дошла до чугунных, весьма замысловатых ворот, кастлинского литья, и вышла в парк. На ближайших аллеях, являвшихся, собственно, естественным продолжением кампуса, и на набережной, просматривавшейся отсюда сквозь редкие деревья, народу было много, но чем глубже в парк уходила Чернава, тем меньше прохожих попадалось ей навстречу. И вот, наконец, свернув на очередную узенькую тропинку, девушка вполне ожидаемо осталась одна. Тогда она сделала несколько быстрых шагов вперед и, оказавшись среди высоких разросшихся кустов сирени, остановилась. Теперь действовать надо было быстро, хотя и без спешки, погубившей множество вполне способных в других отношениях людей. Чернава подняла правую ногу, согнула ее в колене и, добравшись, таким образом, до каблука, свинтила его, сразу же сунув в свой крошечный рюкзачок. Затем точно так же была освобождена от обузы и левая нога, а длинная юбка подтянута вверх, обнажая затянутые в темно-зеленые рейтузы ноги почти до бедер, и закреплена по бокам специальными зажимами, наподобие тех, что мужчины используют для поддергивания слишком длинных рукавов рубашек. Ну а достать из рюкзачка складной зонтик, рукоять которого при нажатии потайной кнопочки освободилась и свободно вышла наружу вместе с пятнадцатисантиметровым узким обоюдоострым клинком, было и вовсе делом пустяковым. В следующее мгновение рюкзачок вернулся за спину, а Чернава, став вдруг абсолютно не слышимой, растворилась среди кустов и деревьев, словно какая-нибудь лесная фея или нимфа.
Впрочем, феи, как известно, бывают добрыми только в детских сказках, а в жизни все они те еще ведьмы потому, что колдовство ни до чего хорошего не доведет. Однако, так или иначе, но когда невысокий худощавый мужчина в серых спортивных штанах и обтюрханой кожаной куртке коричневого цвета, двигавшийся среди деревьев на удивление быстро и бесшумно, вышел на очередную крошечную поляну, стремительная тень атаковала его сзади. И, прежде чем он успел отреагировать - и тем более парировать "выпад" неизвестного противника - подсечка, выполненная в лучших традициях небезызвестной борьбы Баритсу, сбила его с ног. А в следующее мгновение он получил болезненный удар в шею, едва не прикончивший его на месте, но все-таки не убивший, а только отключивший на пару секунд, потребовавшихся Чернаве, чтобы оседлать поверженного мужчину, приставить к его горлу острие клинка и начать обыскивать. Обыск много времени не занял, но улов был весьма любопытным: револьвер - полицейский, специальный для скрытого ношения - удостоверение секретного агента Внутренней Стражи и тонкая пачка фотографий, среди которых госпожа Реденс обнаружило и свою.
- Мило, - сказала она, глядя в глаза пришедшему уже в себя мужчине. - Это кто же меня фотографировал?
- Фотограф, - огрызнулся лежащий на спине человек.
- А вот дерзить не стоит, - покачала головой девушка и чуть надавила на рукоять кинжала, еще недавно бывшую ручкой обыкновенного зонтика. Жало клинка порезало кожу на горле мужчины, и рядом с лезвием выступила капелька крови.
- Мне больно, - сказал мужчина ровным голосом.
- Ошибаешься, парень, - усмехнулась Чернава. - Это еще не боль. Больно будет, когда я тебя на мелкие кусочки резать стану.
- Не выйдет, - мужчина хотел даже усмехнуться, но у него не вышло, обстоятельства не располагали.
- Много ты понимаешь! Рассказать тебе, как это делается или в училище проходил?
- Проходил, - настроение секретного агента явно начинало меняться, но это на самом деле еще ни о чем не говорило. Молчать можно и с плохим настроением.
- Ну вот, - кивнула Чернава. - А говоришь, не выйдет. Очень даже выйдет, только тебе здорово повезло. Не буду я тебе кишки мотать. Но учти, такое везение раз в жизни бывает, и надеяться, что и в следующий раз пронесет, не стоит.
- Ты о чем? - подозрительно прищурился беспомощно распластанный на земле агент.
- Все о том же, милый. О вечном нашем бардаке, - криво усмехнулась Чернава и, вытащила свободной рукой маленькую, запаянную в пластик картонную карточку, находившуюся у нее в специальном поясном кармане. - На вот, ознакомься. Только без лишних движений! Глазками читай, а руками не шевели!
- Лейтенант Обрамцева? - обалдело переспросил агент, прочитавшие не многие те слова, что были на карточке отпечатаны. - Восьмое управление?
- Ну, не знаю, - сухо ответила Чернава. - Может быть, тебе померещилось? И мне за компанию?
- Так почему же нам не сообщили?
- А вот это хороший вопрос, - согласилась госпожа Реденс. - Правильный. И я даже знаю на него ответ. И ты, парень, его тоже знаешь.
- Н-да, - устало выдохнул агент, понявший уже, что резать его сегодня не будут. - Может, слезешь с меня?
- А что на тебя девки молодые часто садятся? - вопросом на вопрос ответила Чернава.
- Боишься, - понял агент.
- Боюсь, - согласилась Чернава. - Сейчас поговорим, я тебе под дых дам и уйду. А то, кто тебя знает? Может, отыграться захочешь или еще что...
- Ну, ты и стерва! - Восхищенно посмотрел на нее снизу вверх мужчина. - Ладно, сиди, если тебе так нравится.
- Мне нравится, - улыбнулась Чернава. - Начальству передай: в военной контрразведке тоже не лохи служат. И хватит за мной ходить. Всю дичь распугаете.
- Передам, - согласился агент. - Нам с вами сорится не резон. Одно дело делаем.
- Ну, хорошо хоть ты это понимаешь, - тяжело вздохнула Чернава. - А то развелось, понимаешь, умников! Шагу ступить без подножки нельзя.
- Что не в первый раз? - сочувственно спросил агент.
- Не поверишь, - неожиданно хихикнула девушка. - Все ноги в синяках.
Мужчина шутке тоже улыбнулся, но лежать на сырой земле было неприятно, и он поинтересовался: - Что-то еще или разбежимся?
- Кто это? - спросила Чернава, показывая агенту одну из фотографий.
- Не знаю, - по-видимому, агент не лгал, он действительно не знал, кто эта женщина, но тем интереснее было узнать, что, тогда, делает данная фотография в общей пачке. - Приказано приглядывать, если встречу, но не следить.
- Вот как ... - задумалась на мгновение Чернава, но почти сразу же задала следующий вопрос. - А эта Ирма Цель, с ней, что не так?
- Есть подозрение, что она агент эфраэлитов, хотя, возможно, что и совсем наоборот.
- Что значит, наоборот?
- Франкская шпионка.
- Даже так, - Чернава вздохнула, как если бы от всех этих новостей даже расстроилась, а потом вдруг коротко, но сильно нажала на кинжал. Агент Внутренней Стражи дернулся и почти сразу же затих: удар был профессиональный, и никаких "если" не предусматривал.
ххх
Возвращаться в академию было уже ни к чему, и, пройдя парк насквозь, Чернава вышла на Конюшенную улицу, по которой ходил транспорт, и на автобусе отправилась в свою мансарду. До "званного обеда" оставалось еще достаточно времени, и время это можно было использовать со смыслом: полежать немного, не засыпая, разумеется, подумать о разных вещах, требовавших более детального рассмотрения, принять душ и переодеться, и еще выйти загодя, так, чтобы прогуляться хотя бы полчаса и опять таки подумать. Таковы, во всяком случае, были планы, но, как говорится, человек только предполагает. А вот кто располагает, по этому мнению существовали, насколько знала госпожа Реденс, разные и вполне противоречивые мнения. Однако же факт: у консьержки ее ожидала "телефонограмма" от Иванны, которая настоятельно приглашала Чернаву к себе, в знакомую уже той студию, где ее - студентку Реденс - с нетерпением будут ждать студентки Скавронская и Цель.
"Ох!" - тяжело вздохнула в душе Чернава, но делать было нечего, и планы приходилось менять на ходу. Особенно теперь, в свете вновь открывшихся обстоятельств. Поэтому ни о каком "полежать, подумать" и речи быть уже не могло, и о "постоять под душем минут двадцать" тоже. Короткий поход в уборную, экстренная помывка с одновременным обдумыванием деталей "снаряжения", "45 секунд на побудку" и - марш, марш! - она уже стучит каблучками сапожек из бордовой тесненной кожи по торцовой мостовой Северного проспекта. Спешила, разумеется, но дыхание не сбила, если вы понимаете, о чем речь, и оделась тщательно, так, чтобы и самой удовольствие получить и Тугарина не разочаровать, хотя, бог их знает, мужиков, им может статься, больше всего девки нравятся, когда и вовсе без всего. Но, тем не менее, не голой же по улицам ходить. На ней было оливковое платье, расшитое тонким золотым узором - листья дубовые да шишки кедровые, однако же, стилизованные настолько, что не каждый увидит и не многие поймут, но все восхитятся, - и темно-бутылочного цвета длиннополая распашная безрукавка, украшенная аппликациями темного золота. На голове - однотонный изумрудный платок, лишь по краю прошитый золотой тесьмой, а на руках бордовые - в тон сапожкам - лайковые перчатки. Ну и, разумеется, ничего, кроме зонтика, в руках у нее не было, даже сумочки, которую заменял поясной кошель той же самой тесненной бардовой кожи, висящий на золотом плетеном пояске. Ну а все, что не поместилось в том кошеле, пряталось от посторонних взглядов во внутренних карманах безрукавки, для того та и длинная была, чтобы карманы не выпирали, а то ведь все по фигуре, в обтяжку, а тут карман и в нем, скажем, кастет или револьвер. Никак не возможно.
Чернава свернула на Объездную, потом на Колокольную и вскоре подошла к дому, в котором квартировала ее новая подруга Иванна Скавронская.
ххх
На этот раз на знакомой уже нам постели сидела, скрестив ноги, сама хозяйка студии. Иванна была одета в широкие мягкие штаны розового цвета и в розовую же длиннополую рубаху с широкими не застегивающимися на запястьях рукавами. Бюстгальтера, судя по свободному движению под тонкой тканью ее вполне выдающихся прелестей, на госпоже Скавронской сейчас не было, распущенные волосы широкой светло-русой волной спадали на плечи, серые глаза были затуманены, на красивых полных губах витала слабая рассеянная улыбка. К сожалению, любоваться этой писаной красотой дано было одной лишь Ирме Цель, совершенно не расположенной - как на грех - к каким бы то ни было формам однополой любви. С того момента, как она унюхала утром историю грехопадения Чары Реденс, хотела она только одного - настоящей любви, понимая под этим весь комплекс духовных и, разумеется - ну куда от этого денешься! - физических, сиречь плотских, отношений с каким-нибудь славным юношей, но никак не со славной подругой. И думала она сейчас, пуская дым из тоненькой болгарской сигаретки, именно об этом, то есть, о том, что вряд ли будет слишком сильно сопротивляться, если вечером, когда они встретятся, Виктор проявит определенного рода настойчивость. Гораздо хуже, если он ее не проявит, потому что в этом случае укладывать его в постель придется ей самой, а она этого, вроде бы, делать не умела, будучи в известном смысле маменькиной дочкой и как бы совсем еще юным существом.
- Ну, и где она шляется, как ты думаешь? - спросила Иванна, выпустив густой клуб ароматного дыма. Курила она самокрутку, которую к полному изумлению Ирмы скрутила буквально минуту назад, и при том не только демонстративно быстро, что уже намекало на кое-какой опыт, но и сноровисто, типа "знай наших". А что было в той смеси, что брала будущий философ щепотью из специального кожаного кисета и ловко укладывала на особую желтоватую бумагу, будущий химик Ирма Цель могла сказать с точностью до процентного содержания того или иного компонента в этом отнюдь не тривиальном зелье.
- Да, придет она, - откликнулась Ирма, с интересом принюхиваясь к расползающемуся по комнате дыму. - Мало ли какие у нее дела. Может быть, задержалась где и не слышала твоего привета.
- Скажи прямо: загуляла. - Буркнула чем-то, если и не расстроенная, то явно озабоченная Иванна.
- Ревнуешь что ли? - искренне удивилась Ирма, ничего такого от Иванны на самом деле не ожидавшая. - Он же тебе дядей приходится. Сама же говорила!
- Мало ли что я там говорила, - вздохнула Иванна. - В конце концов, он мне не родной дядя и даже не двоюродный. Мы с ним вообще не родственники. Но я не к нему ревную.
- А к кому?
- Завидно мне, - нехотя призналась Иванна.
- А! - Поняла и оттого даже обрадовалась Ирма. - Так и я тоже! Только дуться-то нечего. Нам не плакаться надо, а кавалеров подходящих искать. И пусть умрут завистники!
- Искаааать ... - протянула, не скрывая циничной иронии, Иванна. - Можно подумать, порядочные мужики стаями по улицам бродят.
- Может, и бродят, - загадочно предположила Ирма.
- Ну, да, - недобро усмехнулась в ответ Иванна. - Такие, как те, с которыми мы тогда, ночью, дрались!
И в этот момент раздался, наконец, долгожданный стук в дверь. Ирма сразу же, как будто только этого и ждала, оказалась у двери, лязгнул засов - она даже не спросила, кого там бог принес (а ну как не бог, а совсем даже черт?) - и в комнату вошла Чернава, распространяя вокруг себя тонкий аромат каких-то незнакомых духов.
- Ой! А что это? - взвизгнула, чуть более чем следует возбудимая Ирма и, легко подпрыгнув, чмокнула подругу в щеку.
- Ты о чем? - Чернава подхватила Ирму под мышки, немного приподняла, не испытывая, похоже, ни малейших затруднений, и тоже поцеловала в щеку, после чего несколько излишне жестко вернула на грешную землю.
- Чем ты надушилась? - спросила ее Дюймовочка Цель, пережив гравитационный стресс, сопровождавшийся бодрым стуком подкованных каблучков о старые доски пола и клацаньем мелких, но как бы весьма острых - такое они, во всяком случае, создавали впечатление - снежно-белых зубов.
- Это "Золотой Жасмин", - объяснила Чернава, наклоняясь над постелью и целуя Иванну. - Такие духи китайские. Сюда их, верно, не завозят, а у нас в тайге хоть залейся. Ты что куришь, Ива?
- Будешь? - с интересом прищурилась Иванна.
- Дури там много? - поинтересовалась Чара-Чернава. - А то мне в пять на званный обед.
- Есть, но совсем немного, для настроения, - ухмыльнулась Иванна. - Голой на столе танцевать не будешь, не бойся. И сосать у кого ни попадя тоже, - не удержавшись, добавила она.
- А завидовать грех, - улыбнулась в ответ совершенно, по-видимому, не задетая этим детским выпадом госпожа Реденс. - Скрути мне, пожалуйста, а то я не умею.
- Ох, что б вы без меня делали, недоросли! - вздохнула Иванна, доставая кисет и бумагу, и вдруг хитро прищурилась: - Ну и как оно?
- Оно прекрасно и словами неописуемо, - просто и ясно ответила Чернава, но в подробности углубляться не стала.
Фрагмент второй: крепость Оборье, свободная зона Тартар, Западная Сибирь, 2 сентября 1947 года
Крепостица была старая, еще в прошлом веке вступившая в пору своей поздней осени. Но не захирела пока, стояла, как стояла три века подряд, на крутом яру над излучиной могучей реки. За то и любила Ирина Оборье, что со стены - любой из пяти - виды открывались такие, что даже у нее дух захватывало. А то, что терем простоват не по чину, так то сущие пустяки, ибо сказано: не ради злата. Воистину так. Не сребролюбия для, не славы и почестей взыскуя, прожила она свою жизнь, и, даст бог, умрет с честью, не посрамив Род и Кровь, и оставив по себе только светлую память, а не презренный металл.
- Госпожа ... - Фока не осмелился поднять голос, но раз окликнул - пусть и робко, издалека - значит, было зачем.
- Говори, Фока, - Ирина стояла на краю стены и смотрела на воду, неспешно - во всяком случае, отсюда казалось, что именно так, неспешно - текущую из неоткуда в никуда, с дальних гор к далекому холодному океану. - Говори, - разрешила она, но к мужчине не обернулась. Давно прошло то время, когда она боялась за свою спину. И то время, когда, чтобы понять собеседника, она должна была его видеть, тоже миновало. Вода течет, жизнь идет, и неизменными остаются только Род, Кровь и грозный бог, который и есть на самом деле оправдание их существования, а все прочее, что слишком тесно связано с быстротекущей жизнью, подвержено изменениям. Меняется, увядая или возрождаясь, развивается или умирает, но неизменно изменяется. Изменилась и она, Ирина. Не без этого.
- В святилище тревожно, - как бы извиняясь за то, что принес плохую весть, сказал мужчина. - Макарий и Творимир опасаются, Ксения плачет, Ульян как днесь в тайгу ушел так до сих пор и не воротился. Люди ропщут и ожидают беды.
- Люди глупы, - равнодушно уронила страшные слова Ирина. Она была высока и стройна, но какие-то неуловимые приметы, ускользающие от взгляда черты в ее почти девичьей фигуре, указывали на то, что на самом деле она отнюдь не молода, а возможно, даже стара. Но и ее лицо - подобно великолепной фигуре, как будто и не принадлежащей рожденному к жизни существу, а выточенной из податливого мягкого дерева или, напротив, из крепкого сопротивляющегося творению камня - ее лицо лишь намекало на истинный возраст той, кто анонимно правил Тартаром так много лет, что в это вряд ли поверил бы кто-нибудь из здравомыслящих людей, с которыми имели дело ее послы. Ни тело, ни лицо, но вот глаза ... Впрочем, мало кто удостаивался чести заглянуть в эти холодные, как зимняя стужа, прозрачные глаза, а таких, кто мог выдержать их равнодушный взгляд, было еще меньше, вернее, очень мало или ничтожно мало. Их всех - живых и мертвых - можно было сосчитать на пальцах одной руки.
- Но знамения ... - Следовало признать, что Фока был человеком выдающегося мужества, потому что он был одним из немногих, кто достоверно знал, кто такая Ирина Заступница.
- Будут еще, - по-прежнему не оборачиваясь, сказала женщина. - Но ты прав. Ничего не делать - то же самое, что делать себе во вред.
- Захарий все еще здесь? - спросила она после продолжительного молчания.
- Да, госпожа.
- Пусть приведет себя в порядок и сегодня же вылетит в ... Как называется этот город, Фока?
- Шлиссельбург, госпожа. - Он был уверен, что Ирина знает, но для чего-то ей понадобилось, чтобы он произнес это слово вслух. Возможно, у нее возникли сомнения, и она хотела "почувствовать", как слово "Шлиссельбург" возникнет на его, Фоки, языке.
- Шлиссельбург ... Захарий ... Что ж, пусть будет он, но сделайте из него человека открытого мира.
- Сделаем, - поклонился Фока, хотя женщина к нему так и не повернулась, но с другой стороны, он знал о ней так много, что имел все основания сомневаться в полноте своих знаний. Что она видела, а что - нет, знать могла только она сама. - Да, он и сам не мальчик. Бывал уже в Европе.
- Вот и хорошо. - Женщина стояла неподвижно, лишь легкий ветер играл подолом ее длинного темного платья и краями наброшенной на плечи темно-золотой шали. - Пусть убьет Тугарина.
- Которого из двух? - совершенно не удивившись приказу, уточнил Фока.
- Любого, - голос женщины был лишен красок жизни, он звучал тихо и ровно, как шелест ветра в кустах.
- В одиночку?
- В одиночку.
- Будет исполнено, моя госпожа, - и мужчина, так и не удостоившийся на этот раз чести увидеть лицо Ирины Заступницы, поспешно отступил в сторону лестницы, повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.
Фрагмент третий: Навагрудак, столица Великого Княжества Литовского и Русского, 2 сентября 1947 года
Бывали дни и лучше, но хуже дня военный министр барон Корж припомнить, пожалуй, не мог. Даже в войну. Даже под снарядами. Но выносить черный, налившийся кровью зрак Зосимы Второго было невмоготу даже ему, человеку не робкого десятка, отъявленному дворцовому интригану и совершенно отмороженному комбригу последней войны, лично поднимавшему залегшие под огнем роты в штыковую. А кто пережил хоть одну штыковую атаку, тот вряд ли бросит камень в человека, по занимаемой должности идти на пулеметы в рост не обязанного, но, тем не менее, шедшего и не раз.
- Кто? - От этого голоса можно было обделаться. Иные, и в самом деле, выходили от Великого Князя с мокрыми штанами, но Корж, разумеется, "умирал молча". - Чего молчишь, барон? Али языка лишен? Так не искушай меня, не посмотрю, что живем в просвещенные времена. А газетчикам скажем, что поскользнулся, упал, да так неудачно, что язык себе откусил. Ну?
Следовало отвечать, но очень не хотелось, потому как сам был во всем виноват. Поддался впопыхах соблазну получить на руки пару мелких козырей, да вишь как дело-то повернулось, о большем козыре не подумал.
- Царевна, ваше высочество. - Язык еле ворочался, и во рту было сухо и горько, но барон держался, как мог. - Княжна Ульяна. Намекнула, что неплохо бы, дескать, ... Ну, я и поддался. Проявил слабость, за что готов ...
- Готов он! - Перебил министра князь. - К чему ты готов, блядский сын? К дыбе? К крюку под ребра? К этому ты готов?
- Ваше право казнить или миловать, - склонился перед сюзереном побледневший до синевы барон. - Я всего лишь ничтожный раб вашего высочества.
- Тугариных не трогать! - Приказал, как отрезал, князь, оборачиваясь к своему министру спиной, что могло означать, разумеется, и прощение, а могло - всего лишь отсрочку наказания, в том числе и лютой смертью. - Контрразведке следить за Ульяной. Я приказал.
- Так точно, - это все, что мог сейчас сказать Корж, но большего, в принципе, и не требовалось.
- Пошли туда, в Шлиссельбург, спецов из 8-го управления. Разрешаю не миндальничать. Чуть что - Слово и Дело. Моя власть, мое слово, мое дело. Ты все понял?
- Так точно.
- Адмиралу письмо с извинениями. Полковнику голову того журналиста, который гадость про него писал. А себе сделаешь клизму с битым стеклом. Сам. Все понял?
- Так точно, - выдохнул Корж, которому вдруг показалось, что вместе с привычными, как устав караульной службы, словами он выхаркивает расползающиеся, как сгнившая мешковина, легкие.
- Пшел вон, говнюк! - Приказал князь, и это было последнее, что запомнил барон Корж. Позже кто-то из великокняжеских адъютантов расскажет ему приватно, что вышел-то он из кабинета князя сам. Вышел, прошел как бы не до середины обширного зала, где стояли столы дежурных секретаря и адъютанта, но затем вдруг остановился, постоял мгновение как бы задумавшись, и упал навзничь.
Фрагмент четвертый: Шлиссельбург, 2 сентября 1947 года
Стол в гостиной - дело происходило в верхней, жилой части дома - был уже накрыт, и следовало признать, Тугарин потрудился на славу, еще раз приятно удивив Чернаву, вовсе не ожидавшую от своего, и без того вполне выдающегося мужчины, еще и этого.
- Ох! - Сказала она, увидев накрытый белоснежной крахмальной скатертью круглый стол, шандалы из старинного серебра со свечами и столовые приборы, серебро и хрусталь, приготовленные на четверых.
- Нравится? - улыбнулся Тугарин, одетый в безукоризненный костюм-тройку темно-серого цвета, голубую рубашку и фиолетовый галстук с темно-золотым шитьем.
"Интересно, - подумала она мимолетно, рассматривая с улыбкой своего Тугарина, надевшего поверх пиджака замечательный во всех отношениях кожаный фартук. - Это случайность, или он знал, как я оденусь?"
Галстук ей понравился. Накрытый стол тоже, поэтому на вопрос Максима Максимовича она ответила утвердительно.
- Конечно, нравится, - улыбнулась она в ответ. - Твой брат тоже придет?
- Да, - кивнул Тугарин.
- С женой? - уточнила Чернава.
- С подругой.
- А чем ты нас угостишь? - спросила госпожа Реденс, пытаясь определить это по запаху.
- Угощу, если поможешь мне подавать на стол, - ушел от ответа он, но ему, по-видимому, было невдомек, что Чернава умела довести начатое до конца, даже если все прочие люди взялись бы ей мешать.
- Приглашаешь меня быть хозяйкой? - спросила она, испытующе глядя Тугарину в глаза.
- А разве мои слова можно трактовать как-нибудь иначе? - Вопросом на вопрос ответил он.
- Тогда, чем мы будем сегодня угощать гостей, - спросила Чернава и сама не заметила, как подтекст разговора повлиял на ее голос. А ведь он повлиял: голос стал вдруг ниже, и в нем появилась эдакая хрипотца, от которой Тугарина разом пот пробил, и волосы на загривке дыбом встали, как у какого-нибудь матерого волка.
- Копченой рыбкой-беломоркой, - сказал он, преодолевая наваждение. - Вяленой олениной, гороховым супом на копченых ребрах дикого кабана, медвежьими бифштексами с антоновкой, салатом из черемши и моченой брусники, ну и напитки, разумеется, - Тугарину трудно было говорить, кобальтовые глаза Чернавы потемнели сейчас, как небо перед бурей, и буквально втягивали его в себя, поглощали, лишали способности мыслить и действовать. Но и он был сделан из очень круто замешанного теста, и потому продолжал говорить, ничем не выдавая своего состояния: - Рябиновый пенник для таких ценителей, как я сам, водка с кардамоном, ратафия из персиковых косточек, наливка из черемухи и брусники, и имбирная вода.
- Мне нравится широта твоих интересов, - медленно и очень чувственно произнесла Чернава, когда Тугарин прекратил перечислять напитки и яства. - А что, суп ты тоже варил сам?
- Разумеется. И мясо жарил тоже.
- Ты великолепен, - признала она. - А не боишься, что горох испортит нам весь праздник?
- Не боюсь, - улыбнулся он. - И тебе не велю. Я, видишь ли, кое-что в этот суп добавил, так что про газы забудь.
- О! - Сказала тогда она. - Тугарин, ты великий отравитель!
- Ни в коем случае, - покачал головой он. - Яд не обязательно отрава, а отрава - это всегда яд. Отравитель должен уметь пользоваться ядами, но составитель ядов не обязан быть отравителем. Ты меня понимаешь?
- Кажется, да, - сказала она, подходя к нему вплотную и заглядывая в глаза. - А теперь поцелуй меня пока мы одни. Ну!
ххх
- Похмелен есьм, - улыбнулся адмирал Тугарин на какую-то шутку своего брата-близнеца. Пьяным или похмельным он, впрочем, Чернаве не казался.
- Много выпили? - спросила она, не столько для того, чтобы поддержать разговор, сколько для того, чтобы послушать второго Тугарина и понять, как их вообще, этих близнецов, можно различить на слух.
- Выпили? - вместо адмирала откликнулась его потрясающе красивая подруга, представившаяся при знакомстве Иванной Скавронской. - Ох, мне лихого сего попирия, и еще ох! Голова мя болит, - она смотрела Чернаве прямо в глаза и, казалось, говорит с ней одной, но, возможно, что так все и обстояло на самом деле. - И немного подташнивает. Вопрос: а не могла ли я вчерась залететь по необузданности нрава, и как быстро должны обнаружиться симптомы, если таки да?
- Не знаю точно, - в тон ей и не размыкая зрительного контакта, ответила Чернава, отмечавшая несомненное, но в целом поверхностное сходство красавицы с другой Иванной Скавронской, той, с которой госпожа Реденс впервые посетила этот дом два дня назад. - Но мне кажется, что не сразу. Должно пройти какое-то время ... Но в любом случае, если у вас есть подобные вопросы, то следует обратиться к гинекологу.
- Так я и сделаю, - как ни в чем, ни бывало, кивнула Иванна и принялась за суп. - Ой, как вкусно!
- Ну, это Макс умеет, - согласился Маркус, проглотив очередную ложку. - Мой брат так готовит, что если бы не академическая карьера, из него вышел бы фантастический шеф-повар. Но, к счастью, этого не случилось, и теперь отведать его кухни дано лишь не многим сим, кому повезло родиться ему родственником, или стать другом, что тоже непросто.
- Действительно вкусно, - согласилась Чернава. - И если правда, что платой за удовольствие не станет полный живот газов, то за такой суп надо ставить памятник при жизни. Я серьезно.
- Спасибо, - усмехнулся явно польщенный похвалами Тугарин. - Но качество можно усугубить, если добавить толику пенника. Поверьте, дамы. Чуть-чуть! - И он, не мешкая, разлил водку в крошечные хрустальные стаканчики. - Ну, с богом!
- А помнишь, какой суп ты сварил нам под Мессиной? - спросил адмирал, вылив водку в рот, где эта малость тут же и исчезла, не оставив по себе ни малейшего воспоминания. Было и не стало. А сколько там ее и было в принципе?
Ретроспекция IV (1): Капитан-лейтенант Тугарин: Лихо сделано. Ноябрь 1931
На этот раз "осы" попытались перехватить штурмовые "перуны" еще на подходе к линии фронта. Летели над морем. Не то чтобы совсем уж прижимаясь к воде, но и невысоко, а внизу была такая красота, что глаз не оторвать. Штиль, и солнце под таким углом светит, что все внизу сияет и искрится радостно, и переливается всеми оттенками зелени и ультрамарина. Но, к счастью, Маркус всегда тонко ощущал характер момента и умел правильно расставлять приоритеты. Он взглянул вниз мельком и то не столько для того, чтобы полюбоваться фантасмагорией красок и света - хотя моментальное впечатление радости осталось с ним навсегда - сколько для того, чтобы убедиться, что не налетят сдуру на какой-нибудь итальянский крейсер, способный поставить в небе стену огня. Взглянул и тут же поднял взгляд, оглядываясь через плечо и сразу же переключаясь на верхнюю полусферу. Оказалось вовремя. Он увидел их сразу, заходящих на его группу сверху справа, и, не медля, передал в сразу ставший враждебный эфир:
- Кони! - Позвал Маркус, стараясь, чтобы в его голосе не слышалось излишнего возбуждения. - Справа выше пара "ос".
Ну, не то чтобы уж очень страшно. Отражение такой атаки входило, что называется, в комплекс обязательных упражнений, и Тугарину не пришлось даже отдавать каких-нибудь специальных приказов. Все и так знали, что и как делать, и сразу же начали перестраиваться. Но на душе было неспокойно, хотя, казалось бы, чего тут мандражировать? Их четверо, а франков двое. Вот только Тугарин в такие удачи не верил. И правильно делал, что не верил. Внезапно из неоткуда появилась вторая пара "франков", буквально материализовавшаяся в хрустально прозрачном воздухе из ничего и сходу рванувшая валить в море русские "перуны".
Но и это вообще-то еще не катастрофа. Пара на пару вполне нормальный расклад, и, послав Казалеса на перехват первой пары "ос", Маркус вступил в бой со второй. И вот тут с ним произошла одна из тех историй, каких на самом деле немало случается с теми пилотами, которые достаточно долго живут, чтобы об этом рассказать. Но уж точно, что запоминаются такие случаи на всю оставшуюся жизнь, главное чтобы была она, эта жизнь и чтобы оставалась на подольше.
Отбивая очередную атаку "франка", Тугарин успел развернуть свой "буран" прямо ему в лоб. Но вражина то же был не сопляк: лобовой не принял, а резко взмыл почти вертикально вверх. Ну и Тугарин, естественно, рванулся за ним вдогонку и неожиданно оказался всего в нескольких десятках метров от карабкающейся в жестокое небо "осы", совсем рядом, настолько, что отчетливо видел нижнюю часть фюзеляжа и красных петухов на чужих плоскостях. И вот оба они, тугаринский "буран" и франкская "оса", лезут вверх, а скорость падает, и тут уж не столько от тебя зависит, что случится потом, сколько от техники и везения. Хрен его знает, кто первым сорвется в штопор. Но, разумеется, никому не хочется, и потому франк поворачивает свою машину, и Маркус на миг видит его лицо, в шлемофоне, без очков, и взгляды их встречаются, чтобы сразу же разойтись. Но мгновенное впечатление от встречи "лицом к лицу" остается, как моментальная фотография, буквально выжженная ярким солнцем и кипящим в крови адреналином на серой поверхности тугаринского мозга, который занят в этот момент совсем другим. Что же делать дальше, думает он, лихорадочно перебирая варианты. Как изловчиться и дать по сукину сыну очередь? Но ведь и франкский летчик - пся крев! - думает о том же самом, потому что оба они истребители, читай охотники, если кому так нравится, или гладиаторы, или просто убийцы, если говорить всю правду. И оба хорошо понимают - кто свалится без скорости первым, тот и будет убит.
А "буран" уже качается из-за малой скорости. Он на пределе. И Тугарин давит левой рукой на секторы газа и шага винта, а сам не сводит взгляда с "осы" и видит, как закачался вдруг франкский истребитель - скорость потеряна! - и в тот же миг сваливается вниз, в пикирование. И Маркус готов был уже торжествовать: в упор, мол, расстреляю. Но машина не слушается, вздрагивает, вот-вот сорвется в штопор. И вместо того, чтобы развалить противника убийственным с такой дистанции огнем двух двадцатимиллиметровых пушек, Тугарин плавно переводит ее в пикирование, но враг быстро уходит, дистанция увеличивается, и его уже не догнать. Объяснить, что Маркус тогда почувствовал, невозможно. Нет таких слов. Его понял бы, вероятно, волк, упустивший оленя, или тигр какой-нибудь. А нормальным людям такое не дано и не надо. Он дал - для порядку - длинную очередь вдогонку, но, увы, безрезультатно. Выходило, что они с франком только посмотрели друг на друга и чинно разошлись. Такого не должно было случиться, ведь в маневре Тугарин получил преимущество, однако реализовать его не сумел. А, кроме того, оторвался от ведомого, потеряв того где-то на подъеме, и остался один.
Тугарин в последний раз посмотрел вслед уходящему франку и, развернувшись, на максимальной скорости погнал догонять своих, крутя кругом головой, но никого пока не замечая - ни "перунов", ни "буранов". И вдруг выше него, на пересекающихся курсах проносится какой-то "буран". Ну, это отрадно, разумеется, и прежде чем разобрался, кто это, Тугарин чисто автоматически пристроился к своему, и тут уже рассмотрел и номер, и побитое чужими снарядами остекление кабины, заляпанное изнутри рубиновыми пятнами свежей крови. И было той крови столько, что Тугарина - уж, на что у него всегда был крепкий желудок - чуть не вывернуло. Но все-таки не вывернуло, и у него даже хватило выдержки, чтобы установить связь и спросить насквозь фальшивым голосом:
- Ну, ты как?
- Дотяну, - коротко ответил Гектор, и дотянул, и сел, и шел мимо аэродромной команды, трусливо отводившей глаза, и скалился то ли весело, то ли зло, пуская дым из зажатой в зубах длинной тонкой сигары.
А вечером, когда они "своей компанией" сидели вокруг костра и ели фантастически вкусный суп-гуляш, приготовленный Максом, и пили терпкое красное вино с ближайшего к их временной базе виноградника, Маркус поймал себя на том, что тоже отводит взгляд, стараясь не смотреть на сидящего рядом Казалеса. Человек слаб, и этим все сказано.
Фрагмент пятый: Шлиссельбург, 2 сентября 1947 года
Новая Иванна Чернаве понравилась. Было в ней что-то, чего не было в той другой, и что скорее роднило ее с госпожой Реденс, чем наоборот. Была в них - в Чаре-Чернаве и этой сидящей за общим столом Иванне - некая схожесть, но не поверхностное, внешнее сходство, а внутреннее, содержательное. И почувствовали это они обе, и, пожалуй, мужчины их тоже уловили в них это неуловимое родство, и удивились, не в первый раз, вероятно, обнаружив единство своих предпочтений. Но, с другой стороны, имел место весьма забавный казус. И Чернава, и Макс Тугарин знали, что в природе - и конкретно в Шлиссельбурге - имеется еще одна Иванна Скавронская. Вот эти две Иванны действительно были очень разные, но при том похожи друг на друга чрезвычайно. Но ни Маркус Тугарин, ни эта новая и еще не знакомая по-настоящему Иванна, судя по всему, о существовании еще одной госпожи Скавронской даже не подозревали.
- Где ты брал медвежатину? - Спросил Марк Тугарин своего брата, когда, закончив трапезу, они спустились в лавку, чтобы выпить кофе.
- У Пущина, - Макс, как обычно, колдовал с кофемолкой и ингредиентами. - Помнишь старика Игнатия? Так в лавке теперь его сын заправляет, Наум, но мясо хуже не стало. А кстати, как тебе вырезка, которую я оставил в погребе.
- Увы, мне, - развел руками Марк и покосился на Иванну. - Не до мяса было, так что испортится, поди.
- Испортится, - согласился Макс, высыпая получившийся порошок в кофеварку. - Дня через три. Я его там присыпал кое-чем ...
- Господи! - Возвел очи горе адмирал. - А без этого никак?
- Я составитель ядов, - не оборачиваясь, сказал профессор Тугарин. - Мне по чину положено.
- А что если нам всем податься на остров? - предложил Марк. - Мясо есть, сыр есть, напитков - залейся. Баньку истопим, шашлычки пожарим, рыбку поудим ... А я вам такой ушицы сварю! Пальчики оближите. Особливо, если ты, братец, мне сомика приманишь.
- Так для ухи, вроде, щука лучше, - вступил в дискуссию о деталях предстоящего пикника Макс, что означало, что в главном идея ему нравится.
- Как скажешь, - ухмыльнулся Марк. - Хочешь из щуки, сварю из щуки. Не все же тебе горбатиться, адмиралы тоже кое-чего умеют.
- Э ... господа, - Чернава очень элегантно выпустила дым, стряхнула пепел и посмотрела на братьев Тугариных с выражением плохо скрытой иронии. - И когда вы собираетесь на этот ваш остров?
- А чего тянуть? - улыбнулся ей Марк Тугарин и тут же перевел взгляд на свою даму. - Как полагаешь, Ива?
- Я не против, - пожала та плечами. - Но, если ты не возражаешь, я бы предпочла сначала переодеться во что-нибудь более практичное.
И то правда, одета она была совсем не для ночной прогулки по озеру и пикника на лоне дикой природы. Да и у госпожи Реденс имелись свои резоны не спешить. Ей, допустим, тоже не мешало бы переодеться, но еще более смущали ее два других обстоятельства. Во-первых, она еще не решила, может ли оставить поле боя на целые сутки, хотя, с другой стороны, возможно, это было лучшее из возможных решений. Однако, если не это, то оставался ведь и еще один крайне щепетильный вопрос. Чернава, совершенно не возражавшая против того, чтобы попариться с ее собственным Максом Тугариным, отнюдь не была уверена, что готова оказаться в бане вместе с Маркусом Максимилиановичем, даже если при этом на ней будет надет глухой купальник.
- А ты что скажешь? - Повернулся к ней Макс.
- Не знаю, право, - протянула Чернава. - На ночь глядя, и потом как же академия ...?
- Ученье свет, - строго кивнул Максим Максимович. - Но я, как полный профессор, заявляю тебе со всей определенностью, не делай из учения культа, ибо сказано, не сотвори себе кумира. Это раз, - он смотрел ей прямо в глаза, и Чернава не знала, нужны ли вообще слова, произносимые вслух. Все было ясно и так. - А во-вторых, у меня есть машина, так что переодевание не проблема, и катер, а значит, на острове мы будем не позже десяти. А там, это три, у господина адмирала имеется замечательный замок, а в баню, мы будем ходить по очереди. Что скажешь?
- А что ты не произнес вслух? - спросила Чернава.
- Что всем нам лучше завтра в городе не болтаться. Только не спрашивай, откуда я это знаю. Знаю, и все.