Мах Макс : другие произведения.

Карл Ругер. Хозяйка Судьба. Часть I. Дорога

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ну вот. Не знаю, что вышло, но перед вами Первая часть Второй книги (надеюсь, завершающей :))Карла Ругера. Пишите, критикуйте, находите ляпы и "не стреляйте в пианиста, он играет, как может" (С) :)

   Макс Мах (Марк Лейкин)
  

Карл Ругер. Хозяйка Судьба

(Карл Ругер, Боец II)

Часть Первая: Дорога

  
   Глава 1. Рефлет
   1.
   Гуртовая тропа - старинное название. На самом деле, и не тропа вовсе, а широкий, хорошо утоптанный тракт. Вот разве что, как и прежде, перегоняют по нему с юга на север стада предназначенных к съедению во Флоре коров. Этим старое название и оправдывается. А так, всего лишь еще одна дорога, одна из многих, по которым он шел в своей жизни, которыми вела его судьба. Впрочем, если оставить в стороне философские обобщения, дорога есть предмет сугубо материальный, можно даже сказать, утилитарный. В самом деле, людям свойственно перемещаться. Такова их природа. Однако у того, кто желает, должен, или, возможно, принужден покинуть то место, где он находится теперь, чтобы достичь какого-либо иного места, выбор не велик. Или вода, или земля. Летать человеку не дано.
   Не важная эта мысль заставила Карла поднять взгляд к небу, но голубовато-дымчатые пространства над его головой были совершенно пусты. В них не было ни облаков, ни птиц, лишь безжалостное солнце осени неторопливо взбиралось к точке перелома. До зенита "светильнику богов" оставалось совсем чуть-чуть: шаг и еще, быть может, полшага. Никак не больше.
   "Скоро можно будет сделать привал", - решил Карл и снова посмотрел перед собой.
   На этом отрезке пути дорога была близка к тому, чтобы считаться прямой, и хорошо просматривалась едва ли не на лигу вперед. Впрочем, чем дальше, тем больше дрожащий от зноя воздух искажал очертания предметов. Осень. На севере, вероятно, уже идут дожди, но, даже если и нет, все равно воздух прохладен и прозрачен, ночи холодны, предвещая приближающиеся зимние стужи, а дни расцвечены удивительными красками осени, любоваться которыми Карл никогда не уставал. А вот во Флоре все не так.
   - Все дело в том, - сказал Гавриель, - Что скалярные1 определения не годятся для описания пути. Дорога это всегда и прежде всего, "Где", "Когда", "Куда", и "Зачем", не так ли, Карл?
   Естественно, маршал не поучал, он всего лишь размышлял вслух.
  
   # 1Скаляр - мат. величина, характеризуемая только числовым значением (напр., длина, объем, масса, плотность).
  
   - Так, - согласился Карл, чуть скосив глаза на спутника.
   Он увидел красивую руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями, небрежно сжимавшую повод из бордовой тесненной кожи, и еще черную с рыжинкой гриву Кастора - каркарового2 иноходца маршала, и страстно захотел посмотреть на Гавриеля, увидеть старого друга целиком, горделиво сидящего в высоком за"горском седле, но головы не повернул.
  
   # 2Караковая масть -- темно-гнедая, почти вороная, с подпалинами (вокруг губ, глаз, в пахах волосы желтовато-коричневые).
  
   - Это Флора, - сказал он вслух. - Осень.
   - Флора, - согласился Гавриель. - Гуртовая тропа, если мне не изменяет память. Не лучшее время для путешествия на юг.
   - Но и не худшее, - возразил Карл. - В конце концов, всего чуть больше ста лиг. Вполне можно обернуться за три декады.
   - Какой сегодня день? - низкий баритон Гавриеля прозвучал чуть растеряно. Маршал был не из тех людей, кто мог равнодушно пройти мимо такого неприятного факта, как дезориентация во времени и пространстве, но он был и не таков, чтобы впадать из-за этого в истерику.
   - Четвертое октября, - спокойно сообщил Карл. - Я отправился в путь накануне, а к вечеру предполагаю быть в Таборге.
   - Значит, за вчерашний день вы прошли не менее двадцати лиг.
   - Да, вероятно, что-то около двадцати лиг.
   - Неплохо, - констатировал Гавриель. - Но это вряд ли можно назвать неспешным путешествием.
   - В принципе, вы правы, Гавриель, - ответил Карл на не высказанный впрямую вопрос. - Но и гонкой такой темп я бы не назвал. Просто у меня хороший конь. Он способен и на большее, но я не вижу причин изнурять его понапрасну.
   Карл действительно не хотел терзать своего коня без нужды, но и не медлил, хорошо понимая, что времени у него не так уж и много. Дела задержали его во Флоре на все лето, и, если дать им волю, могли удерживать Карла на месте еще бесконечно долго. Однако на то и дана человеку свобода воли, чтобы самому решать, когда и что ему делать, и вчера он смог, наконец, выйти в дорогу. На рассвете он миновал "Закатные ворота" и направился, вроде бы, на запад, скорее всего, в Кошут, но за два часа до полудня, как и предполагалось, оказался уже на Гуртовой тропе, и теперь его путь лежал прямо на юг.
   Утро третьего октября вообще выдалось на редкость удачным. Во всяком случае, лучшего времени, чтобы предпринять "короткую прогулку" к Длинному хребту, и ожидать не приходилось. Первая волна хамды - сухого, дышащего зноем, ветра - уже прошла, а вторая - "Поцелуй Хозяйки Пределов" - по мнению стариков, могла придти не раньше конца месяца. Конечно, в самой Флоре и вокруг Флорианского моря хамда почти никогда не могла сравниться с шарафом, своим грозным отцом, поднимавшим и гнавшим через просторы Западной пустыни стены раскаленного песка. Однако дорога из Флоры к воротам Саграмон пролегала по самому краю пустыни, пересекая, между делом, Мертвую Землю - длинный язык бесплотных песчаных дюн, далеко вдававшийся в благодатные земли Верхней Флоры, и имевший до пятнадцати лиг ширины, как раз там, где Гуртовая тропа прорывалась через него к близким уже предгорьям Длинного хребта. На самом деле, из Флоры к долине Пенной вели две дороги. Однако Соляной шлях был, как минимум, в два раза длиннее, и Карл, умевший - когда ему это было нужно - считать время, выбрал короткий путь. Если уж приходилось искать теперь лазейку между двумя ударами хамды, то, верно, не для того, чтобы платить драгоценным временем за такую малость, как удобство пути.
   - Следует ли предположить, Карл, что вы направляетесь к Саграмонским воротам? - вежливо поинтересовался маршал.
   - Вы совершенно правы, Гавриель, - кивнул Карл, рассматривая одинокого путника, идущего по обочине им навстречу. - Именно туда я теперь и направляюсь.
   Оживленная в утренние часы дорога почти совсем опустела, что было скорее нормально, чем наоборот. Лишь редкие путники - пешие или верховые - встречались ему в последние несколько часов, ну а обогнать Карла мог только тот, кто очень спешил, однако таких он сегодня еще не встречал.
   - А тот человек, который следует за нами, он случайный попутчик, или его связывает с вами нечто большее? - Гавриель снова обрел свойственное ему спокойствие и говорил, не торопясь, плавными длинными фразами.
   Неназойливое внимание едущего в четверти лиги позади всадника Карл ощутил еще нынешним утром, оставляя крошечную деревеньку, спрятавшуюся среди разросшихся плодовых деревьев, на берегу почти совсем пересохшей реки. С тех пор, всадник не приближался, но и не отставал, и Карлу, ни в коем случае, не докучал.
   - Не думаю, чтобы он оказался здесь случайно, - ответил он после недолгого раздумья. - Впрочем, мне он не мешает, так что пусть себе тащится. Это его дело, а не мое.
   - Пока, - мягко уточнил маршал Гавриель.
   - Возможно, - согласился с ним Карл.
   - Итак, вы собрались на запад, - по-видимому, маршал счел предыдущую тему исчерпанной и решил вернуться к тому, о чем они говорили раньше. - Куда именно, если, разумеется, это не является секретом?
   - Какие секреты?! - усмехнулся Карл, который не видел повода таиться и скрытничать в разговоре со старым другом. - Я еду к Воротам, и только. Съезжу и вернусь во Флору.
   - Следовательно, ваша цель сами Ворота Саграмон?
   - Да, - коротко подтвердил Карл.
   - Любопытно, - Гавриель казался задумчивым, однако чем было вызвано такое необычное для маршала настроение, Карл мог только гадать. - Любопытно. Вы один, без свиты ... Кто вы теперь, Карл?
   - Герцог Герр, верховный воевода принципата Флоры.
   - Принципат Флоры, - медленно повторил за ним Гавриель, как бы смакуя это словосочетание. - Сколько лет вы носите мой меч, Карл?
   - Почти тридцать.
   - Тридцать лет, - сейчас казалось, что маршал думает вслух. - Сменилось поколение ... Любопытно.
   - Какова она, нынешняя Флора? - спросил он после довольно долгой паузы. - Это серьезное государство?
   - Весьма, - Карл снова скосил глаза влево, но головы так и не повернул. - Принципат вернулся к границам Павла Строителя.
   - Вот как?! - по-видимому, маршал хотел изобразить волнение, но, на самом деле, в его голосе не чувствовалось энтузиазма. - Очень интересно. Табачник жив?
   - Вы, как всегда, видите суть вещей, мой маршал, - улыбнулся Карл, рассматривая фруктовые сады, появившиеся справа от дороги. - Людо жив, и это его рук дело.
   - Простите, что перебиваю вас, герцог, но, сколько ему теперь лет? Должно быть, никак не меньше семидесяти?
   - Семьдесят шесть, Гавриель, - ответил с усмешкой Карл. Он вполне оценил ответный выпад друга, назвавшего его герцогом. - Не обижайтесь, больше не буду называть вас ни маршалом, ни герцогом. А что касается Людо Табачника, то его возраст не имеет значения. Он "меченый", хотя и не может обращаться.
   - Я должен был догадаться еще тогда под Констанцем.
   "Я бы определил это, как равнодушие, - решил Карл. - Все это ему уже не интересно".
   - Вы правы, Гавриель, но тогда я тоже не придал особого значения его живучести, а ведь с такими ранами долго не живут. Я думаю, даже для таких, как мы, это могло бы стать фатальным событием.
   - Возможно, хотя и не обязательно, - возразил маршал. - Впрочем, на каждого можно найти управу. Мой желудок, например, не переварил яда негоды.
   "Зато вы, дважды, на моих глазах, справились с сандараном1".
  
   # 1Сандаран (реальгар, арсеникум) - белый мышьяк.
  
   - Я знаю, - кивнул Карл.
   - А что вы сейчас не произнесли вслух, Карл? - Гавриель всегда был удивительно чуток к интонациям.
   - У вас, Гавриель, удивительное чутье на правду, - грустно улыбнулся Карл и, наконец, повернул голову, чтобы посмотреть на друга.
   Маршал совершенно не изменился. Он был точно таким, каким сохранила его образ безупречная память Карла. Вот только одет он был совсем не так, как одевался в те времена, когда их дороги сошлись вместе. Так Гавриель должен был одеваться лет за двадцать до их первой встречи, но, надо отдать должное, малиновый, чуть тронутый золотым шитьем, камзол и пышные серебристо-снежные суринамские кружева были ему, что называется, к лицу. Впрочем, как тут же подумал Карл, красивым людям идет все, проблемы с выбором подходящего наряда возникают только у тех, кто не был отмечен улыбкой богов.
   - Значит, вас, Карл, тоже травили негодой? - маршал тоже повернул голову и их глаза, наконец, встретились. Миндалевидные карие глаза смотрели на Карла иронично, но не обидно, точно так же, как и в тот, самый первый раз, когда Гавриель пришел к нему в мастерскую и нашел Карла наедине с портретом Галины Нерис.
   - Я выжил, - ровным голосом сообщил Карл. - Впрочем, это произошло не без помощи Табачника.
   - Любопытно, - губы Гавриеля тронула улыбка понимания, но смуглое красивое лицо осталось спокойным.
   - А теперь, что-то недоговариваете вы, Гавриель.
   - Вероятно, людей, выживших после отравления негодой, можно пересчитать по пальцам, - медленно сказал маршал. - Во всяком случае, вы всего лишь второй, о ком я знаю это достоверно.
   - Кто же был первым? - было очень трудно отвести взгляд, но Карл все-таки повернул голову и уставился прямо перед собой, на пыльную песчаную дорогу.
   - Уль Кершгерид.
   - Князь Раконы?
   - Да, и мы как раз проезжаем с вами, Карл, по его землям.
   - Я помню историю, - кивнул Карл. - Кершгерид слыл чернокнижником, не так ли?
   "А еще он родился в год восхода Голубой Странницы. Во всяком случае, его имя называли и Алексей Сарн, и Пауль Рыбарь".
   - Пустое, - возразил Гавриель. - Естественное преувеличение недалеких людей, гнусные наговоры врагов, и обычное для обывателей - хоть в ту эпоху, хоть в эту - неумение отличать черное от темного.
   - А вы, Гавриель, стало быть, знаете правду? Откуда?
   - Я читал записки Уля, его личные записи, - маршал сделал короткую паузу, как бы обдумывая то, во что собирался посвятить сейчас Карла. - Я думаю, он был откровенен, так как не предполагал, что его личные записи станут достоянием истории.
   - Судя по тому, что я слышу об этом впервые, достоянием истории они так и не стали.
   - Ну, что ж, - усмехнулся Гавриель. - Возможно, я несколько преувеличил, но, с другой стороны, я-то их все-таки читал.
   - Где? - это был отнюдь не праздный вопрос. Где могли находиться записи человека, жившего четыре с лишним сотни лет назад? Притом, так, чтобы никто о них не знал и даже не слышал во все эти годы, однако, чтобы кто-то, в данном случае Гавриель, их все-таки смог когда-то найти и прочесть?
   - Я читал их в его замке.
   Что может быть естественнее такого ответа! Но, тогда, возникал другой вопрос: где мог запрятаться замок Уля Кершгерида, чтобы и об этом никто ничего не знал?
   - А разве его замок сохранился? - искренно удивился Карл, никогда прежде не слышавший ничего определенного не только о месте, где жил Темный Уль, но даже просто о каких-либо вещах, принадлежавших этому грозному воителю и магу. - Где вообще жил Мертвый Волшебник?
   - Ну, если Ракона находилась здесь, то где же и стоять замку Кершгерида, если не здесь, на землях его княжества? - чувствовалось, что Гавриель готов засмеяться, и Карл на секунду даже поддался надежде, что так и случится. Но маршал не засмеялся. - Мертвый Волшебник ... Стало быть, вы, Карл, тоже слышали это прозвище? Знаете, что оно означает?
   - Нет, - покачал головой Карл, которому было известно лишь это прозвище, вычитанное когда-то давно в одной из старых флорианских хроник. - А вы, Гавриель? Вы знаете?
   - И я не знаю, - равнодушным тоном ответил Гавриель. - Но мы, кажется, говорили о замке Кершгерида. Он сохранился, вернее руины замка. Во всяком случае, шестьдесят лет назад, он все еще стоял на том же самом месте, где стоял всегда, на скале над Второй Ступенью. Будете проходить Три Ступени, Карл, посмотрите налево по ходу движения.
   - Только делайте это ночью, - предупредил Гавриель. - При луне. Иначе ничего не увидите.
   Вторая ступень. Карл хорошо помнил это место. Долгий подъем к седлу перевала начинался чуть выше долины Пенистой и условно делился на три неравных отрезка, которые из-за резкого перепада высот издавна звались в этих краях "тремя ступенями". Вторая ступень - узкое ущелье с высокими обрывистыми стенами - предстала сейчас перед его мысленным взором во всем множестве мельчайших деталей, сбереженных безукоризненной памятью художника, но посмотрел ли он, проходя Второй ступенью, хотя бы раз вверх, Карл припомнить не смог.
   - Как вы туда забрались? - спросил он, рассматривая внутренним взором левую, вертикально уходящую к далекому небу ("Выходит, я все-таки смотрел вверх?") стену ущелья.
   - Увидите, Карл, - рассеянно ответил Гавриель. - Ночью. При луне.
   - Хорошо, - не стал настаивать Карл. - Так что же написал в своих записках князь Раконы?
   - Много интересного, - возможно, маршал Меч не был уверен в том, о чем он говорит, но все-таки он говорил, и теперь его речь была похожа на движение несчастного путника, пересекающего замерзшую реку по тонкому льду. - Много любопытного, но главное, он не был чернокнижником, Карл. Да и великим магом, по большому счету, я бы его не назвал. Все его темное могущество выражалось в том, что он умел смотреть сквозь тьму. Только и всего, Карл. Немало, конечно, но, согласитесь, и не много.
   - Уль смотрел сквозь тьму, - Карл почувствовал, что обязан произнести это вслух. Знание было слишком большим, чтобы сразу найти ему место в своей душе.
   - Вас это ужасает, Карл? - без тени удивления в голосе, спросил Гавриель. - Напрасно. Не спорю, это темное искусство, но не черное. Вы же художник, мой друг, вы должны чувствовать разницу.
   - Рукопись все еще там? - странно, но то, что он открыл даме Виктории, рассказать сейчас Гавриелю, он не смог. И Деборе он об этом не рассказал тоже. Во всяком случае, пока.
   - Я думаю, что да, - Гавриель снова стал задумчив. Неуверенность из его голоса исчезла, но зато он снова вернулся к каким-то своим мыслям, которые занимали его во все время их разговора, и делиться которыми с Карлом маршал не спешил. - Во всяком случае, я их оставил там, где они пролежали предыдущие четыре столетия. Такие вещи ... Впрочем, вернемся к вам, Карл. Вы сказали, что теперь вы герцог. Цезарь получил право жаловать своих подданных высшими титулами принципата?
   - Нет, Гавриель, - покачал головой Карл. - Великие бояре никогда на это не пойдут. Я получил титул по наследству.
   - Вы были женаты на ком-то из этой семьи, - даже теперь голос маршала не дрогнул, и все-таки чувство, глубоко запрятанное за стеной равнодушия, скрыть вовсе не смог. Это была старая история, которая никогда не омрачала их дружбы, но которую, тем не менее, всегда принимали в расчет оба, и Гавриель, и Карл.
   - Да, ее звали Стефания, - коротко объяснил Карл. - Она умерла тридцать лет назад.
   - Вот, как! Ну что ж, примите мои соболезнования Карл.
   - Они приняты, Гавриель, - мягко ответил Карл.
   - С кем собирается воевать Флора?
   - С нойонами.
   - Что ж, они правы. Победить империю нойонов способны только вы. Но нойоны ... Я полагаю, что не ошибусь, если предположу, что Южная стена пала?
   "Южная стена?"
   Несомненно, маршал был необычайно проницателен, и мысль его по-прежнему была стремительна и точна, как стрела, выпущенная умелой и сильной рукой. Все, что не было сказано вслух, он домыслил сам. Впрочем, для того чтобы мыслить таким образом, надо было многое знать и помнить все это многое. Сам Карл вспомнил о пророчествах женевского безумца всего лишь четыре месяца назад, когда ему практически случайно - "А случайно ли?" - попалась в руки копия старинного пергамента, которую он, Карл, собственноручно сделал, находясь на службе у мемельского герцога Каффы. Но вот, и пророчества нашлись, и странные совпадения не заставили себя ждать, и маршал Меч интерпретировал намек на войну с нойонами одним единственным образом.
   - Да, - ответил Карл вслух. - Южная стена пала.
   - А стальные братья?
   - Вот, - Карл тронул рукой сначала украшенную алмазами рукоять Убивца, а затем положил ее на кинжал - Синистру. И раз уж разговор затронул эту тему, решил, что имеет право, спросить, наконец, о том, о чем никогда не спрашивал, пока не стало слишком поздно.
   - Могу ли я спросить вас, Гавриель, о происхождении вашего меча?
   - Меч, - повторил Гавриель. - Меч ... Видите ли, Карл, я не вполне уверен, что имею право рассказывать вам об этом. Впрочем, вы получили меч в дар, и Убивец вас принял, и, значит, условия соблюдены ... И вы встретились с парным ему кинжалом, который ... С другой стороны ... - Гавриель был очевидным образом растерян, что было для него не характерно. - Карл, вы читали книгу Августа Шорника?
   - "Славные мечи"? Да.
   - Вы слышали о ней прежде? Искали ее?
   - Нет, - снова покачал головой Карл, вспомнив всю долгую историю своих встреч с этой книгой. - Пожалуй, это она искала меня.
   - Тогда, возможно ... - Гавриель все еще был не уверен. - Я нашел его в Новом Городе, ... в трех лигах от столицы Вольхов есть такое место. Оно называется "Облачный клык". Если нету тумана, и облако не сидит на скале, то ночью, при луне ...
   "Ночью, при луне, - мысленно повторил Карл. - Два разных места ... Две скалы. Любопытно".
   - На вершине "Облачного клыка" есть развалины замка. Их трудно увидеть, но ... Гароссцы называют его "Герстово пепелище". Герст ... Как бы вы, Карл, произнесли это имя на загорский лад?
   - Хельшт, - не задумываясь, ответил Карл. - Хельшт?
   "Бывают ли такие совпадения? - спросил он себя, и мысленно пожал плечами. - У меня бывают".
   Хельшт тоже, по слухам, родился под Голубой Странницей. Тоже жил в замке на неприступной скале, и руины его крепости были видны только в лунную ночь. Знать бы еще, кто и когда разрушил эти замки.
   - Хельшт?
   - Да, я думаю, это была его крепость. Там есть что-то вроде маленького храма. Он тоже разрушен, разумеется, как и все вокруг, но ... Несомненно, когда-то это был храм, Карл, вот только, каким богам молился Хельшт, я не знаю. Но зато именно там я нашел Убивца. Случилось это лет за пятьдесят до нашей встречи. Евгений тогда был всего лишь одним из лейтенантов гвардии Рамонов, а я ... Я тоже был молод и полон честолюбия. Что это за птица, как вы думаете?
   Карл поднял голову и посмотрел в выцветшее от жары небо. Крупная птица неторопливо скользила на широко расправленных крыльях достаточно высоко, чтобы видеть "полмира", но недостаточно, чтобы казаться черной неподвижной точкой.
   - Я думаю, это орлан.
   - Прощайте, Карл, - неожиданно сказал Гавриель. - Было славно повидать вас вновь, но я чувствую, что время мое истекло.
   Карл мучительно хотел повернуть голову и снова - возможно, в последний раз - увидеть маршала Гавриеля, однако интуиция подсказывала, что делать этого не следует, и он продолжал смотреть в небо.
   - Эта Стефания ... - голос Гавриеля стал глухим и невнятным, как будто между ними возникла и продолжала расти невидимая преграда. - Ваша жена ... Она, должно быть, ...
   Молчание затянулось, и Карл, наконец, повернул голову.
   Дорога была пуста.
  
   2.
   Слева от тракта, за редкой рощицей каких-то невысоких хвойных деревьев, виднелись приземистые строения дворянской усадьбы или, быть может, большого хутора. Туда уводила хорошо утоптанная тропа, петлявшая между придорожным кустарником, по сжатому кукурузному полю и исчезавшая среди деревьев. Однако, оценив на глаз расстояние, отделявшее его от человеческого жилья, Карл решил не тратить время на поиски иллюзорного комфорта. Он расседлал коня, стреножил и пустил щипать пожухлую траву чуть в стороне от тракта. А сам уселся прямо на землю в тени старого ореха, съел гречишную лепешку с куском козьего сыра из своих небогатых дорожных запасов, бросил в рот горсть золотистого войянского изюма, запил красным - с запахом дёгтя - вином с северного берега Флорианского моря, и раскурил трубку.
   Разговор с Гавриелем оставил у него неприятный осадок. Любой, кто не знал маршала так, как знал его Карл, мог счесть их беседу вполне обычной, и даже более того, весьма содержательной. И в самом деле, Гавриель рассказал Карлу немало интересного, однако, все, что сказал маршал, несло на себе отпечаток недосказанности, фрагментарности, и незаконченности. Как ни посмотри, но и вполне связным этот разговор тоже не выглядел. Во всяком случае, таково было ощущение самого Карла.
   За все время, что он сидел под деревом, по тракту прошло лишь несколько местных крестьян, вряд ли направлявшихся дальше, чем в соседнюю деревню, да проехал в ту же сторону, куда двигался и сам Карл, крытый дерюгой фургон. Но преследователь Карла так и не появился.
   "Нет, - мысленно покачал головой Карл. - Преследователь - слишком сильное слово".
   Он выбил трубку, присыпал пепел сухой землей, сделал еще один - последний - глоток из бурдюка с вином, и хотел уже продолжить свой путь, когда на тракте появилась одинокая всадница. При виде стройной черноволосой наездницы в голубых и синих шелках и ее серой в яблоках кобылы, у Карла болезненно сжалось сердце. Но терпеть боль давным-давно стало для него настолько привычным, что ни один мускул не дрогнул на обращенном к дороге лице, однако глаз от женщины он отвести уже не смог. Так и сидел под деревом, глядя на дорогу и приближающуюся неспешной рысью всадницу.
   Наконец, она достигла того места, где ожидал ее Карл, съехала с тракта и направилась прямиком к нему. Он встал и, шагнув ей навстречу, протянул руку, чтобы помочь спуститься из седла.
   - Здравствуй, Карл, - сказала Стефания, принимая его руку, и соскальзывая с высокой кобылы на землю. Проделала она это настолько легко и грациозно, что, казалось, будто и не человек она вовсе, а пришедшая из старинных сказаний лесная фея. И так же, как феи осенних лесов, Стефания блистала незнакомой Карлу, изысканной, но несколько холодной красотой.
   - Здравствуй, Стефания, - поклонился Карл, приглашая ее жестом в тень.
   - Этот человек идет за тобой, или мне показалось? - спросила Стефания. Она не уточнила, кого именно имеет в виду, но Карл ее понял.
   - Да, он идет за мной, - сказал он.
   - Странно, - голос Стефании звучал холодно и едва ли не отчужденно. - Он не похож на шпиона и на наемного убийцу он не похож тоже.
   - Ты имеешь в виду, что он великоват для того, чтобы быть "тенью"?
   - И это тоже, - подобрав пышные юбки, она опустилась на землю, и посмотрела на Карла. - У него нет страха в глазах, Карл. Это важнее.
   - Ты права, - кивнул Карл, садясь напротив нее. - Его зовут Март, он аптекарь из Семи Островов, - мозаика сложилась, и он мысленно покачал головой, представляя себе причины, побудившие Марта выступить в путь вместе с ним. - Он мой друг, и таким необычным образом проявляет свою обо мне заботу.
   - Почему же он следует за тобой в отдалении?
   - Потому что я вышел в дорогу один.
   - У тебя больше нет друзей и слуг, Карл? - казалось, она удивлена, возможно даже, обескуражена.
   - Они у меня есть, Стефания, - тихо ответил Карл, не в силах оторвать взгляда от ее лица. - У меня все есть, милая. Нет только тебя.
   Стефания подняла взгляд и посмотрела ему в глаза. Несколько мгновений длилось молчание, потом тень грустной улыбки коснулась ее изысканных губ, но это было единственное выражение чувств, которое он теперь увидел.
   - Как ее зовут? - спросила после паузы Стефания.
   - Дебора.
   - Просто Дебора? - ее голос был ровен, лицо спокойно.
   Стефания всегда умела находить то главное, что скрывалось за звуками слов. Не утратила она этой способности и теперь.
   - Дебора Вольх, - ответил Карл.
   - Кажется, - чуть нахмурилась Стефания, и это было уже второе чувство, которое отразилось на ее лице. - У Гедеона Чалого есть дочь. Ей должно быть теперь год или два.
   - Уже тридцать один, - мягко сказал Карл.
   - Значит прошло так много лет ... - ее лицо снова было безмятежно. - Как ты жил все эти годы?
   - Я шел, - сердце снова было полно боли и черной крови. Боль, ненависть ... К кому? К чему? И ярость, которую было не на кого выплеснуть.
   - Ты шел, - повторила она за ним. - Куда?
   - Никуда.
   - Тебе было жаль меня, Карл?
   - Жалость неподходящее слово, - возразил Карл. - Мне тебя не хватало.
   - Извини, - чуть улыбнулась Стефания, и ее лицо на мгновение ожило, так что Карл едва не задохнулся от чувства узнавания. Прежняя боль становилась новой болью.
   - Извини, - сказала Стефания. - Я знаю, но женщины ... Ты должен знать, какими мы можем быть.
   Карл молчал, ему нечего было сказать.
   - Это она? - неожиданно спросила Стефания, поднимая глаза к небу. Вот теперь в ее голосе появилось настоящее чувство.
   "Почти настоящее".
   - Возможно, - ответил Карл, тоже посмотрев в небо. - Я не могу различить отсюда. Слишком высоко.
   На самом деле, он не был уверен, что смог бы отличить настоящую птицу от оборотня, даже летай она много ниже, а на такую удачу, чтобы орлан подлетел к нему совсем близко и оставался рядом так долго, как надо для уверенного узнавания, он рассчитывать не мог. И все-таки, сердце говорило, "да", а к своему сердцу он привык доверять.
   - Слишком высоко, - повторил он.
   - Я тоже не могу, - с сожалением в голосе сказала Стефания. - Но хотелось бы думать, что это она.
   - Значит, ты знала, - Карл не спрашивал, сомнений после ее слов остаться не могло.
   - Да, - не отрывая взгляда от высокого неба, сказала Стефания. Ее голос звучал ровно. - Я хотела тебе рассказать, но, видимо, не успела.
   - Жаль, - что еще мог сказать теперь Карл?
   "Судьба".
   - Не жалей, - Стефания опустила взгляд, и теперь ее синие глаза снова смотрели в глаза Карла. - Что случилось, то и случилось. Ведь так?
   - Это мои слова, - признал Карл.
   "Судьба".
   - Твои, - ее губы чуть дрогнули, намекая на улыбку. - Куда ты направляешься?
   - Я иду к Воротам Саграмон.
   - Зачем?
   Зачем? Отличный вопрос. Зачем он идет к Саграмонским воротам? В чем смысл этого поступка?
   Однажды Иннокентий Мальца спросил своих учеников, рассевшихся перед философом на застеленном соломой земляном полу: "Откуда мы знаем, что то, что мы знаем, истинно?" Возник диспут, но профессор в него не вмешивался, позволив студиозусам говорить все, что они хотели и могли сказать. Он лишь молча, сидел на скамье, поставленной на невысокий помост, кутался в свой старый изношенный плащ, едва ли способный согреть его немощное тело - стояла зима, и было очень холодно - смотрел и слушал, и, возможно, обдумывал услышанное. Во всяком случае, много времени спустя, кое-что из сказанного в тот день Карл нашел в последней книге Мальца. Впрочем, философ подверг наивные разглагольствования своих учеников настолько изощренным анализу и интерпретации, что узнать исходные мысли было уже совсем не просто, но память Карла его не подвела.
   Сам Карл в споре не участвовал. Он так же, как и мэтр Мальца, молча, наблюдал за другими диспутантами, слушал их внимательно, однако ему самому нечего было сказать другим. Означало ли это, что Карл не умел облечь свои мысли в подобающие случаю слова? Или, что у него наблюдался недостаток мыслей, или его воображение было недостаточно развито? Вероятно, нет. Дело было в другом. Мнение Карла было удручающе тривиально, чтобы высказывать его вслух. В этом смысле, Карл мало чем отличался от тех простых людей, которые, как и животные, жили, полагаясь на свои чувства, и не задавались вопросами, само существование которых отнюдь не вытекало из опыта жизни. Тепло и холод, боль или довольство, солнце и луна, земля, вода и огонь - что могло быть материальней и естественней этих сущностей? Какие сомнения в правдивости знания, дарованного человеку его пятью чувствами, могли возникнуть, пока хозяин этих чувств оставался в тех пределах, где ничто не подвергало сомнению его жизненный опыт? Следовало ли, в таком случае, заменять устоявшуюся картину мира, сложными теориями, в которых сущее представало то грезами богов, то эманациями тонких сущностей?
   Диспут длился с полудня до полудня и завершился самым естественным образом, когда истощившиеся физически диспутанты просто не могли уже продолжать его далее, но истина, которая, по уверениям мудрецов, должна была родиться в споре, так им и не открылась. Возможно, ответа на вопрос Иннокентия Мальца не существовало вовсе.
   "Вероятно, - подумал тогда Карл. - Существуют вопросы, ответы на которые, следует искать не разумом, а душой. Что говорит сердце, то и есть истина".
   Эта давняя история вспомнилась теперь Карлу неспроста. Стефания задала вопрос, который и сам он не раз и не два задавал себе за прошедшие четыре месяца. Зачем? Для чего он теперь идет к Воротам Саграмон, и должен ли он вообще туда идти? Много вопросов. Однако, на самом деле, всего один, зато из тех, ответить на которые разум бессилен. Существует ли для него, Карла Ругера, свобода воли?
   В тот момент, когда он усомнился в справедливости утверждения, что его судьба - дорога, что в свою очередь, всегда предполагало, что лишь Хозяйка Судьба направляет его по бесконечным тропам ойкумены, Карл оказался один на один с какой-то иной, неведомой ему силой, которую заподозрил - и не без причин - в некоем не известном ему еще умысле. Ирония, однако, заключалась в том, что, бросив - вольно или нет - Кости Судьбы, и обретя, благодаря этому, казалось бы, абсолютную свободу, Карл обнаружил себя идущим по неверной земле, где всюду, куда он мог бы захотеть поставить ногу, могли оказаться зыбь или топь. В результате, он нашел себя в ситуации полной неопределенности. Разум не в силах был определить, что верно, а что нет. Где заканчивается случай и начинается план? Где собственная воля Карла торит путь к цели, которую выбрал себе он сам, и когда его, Карла, ведет вперед невидимый кукловод, продвигая, как шахматную фигуру, к собственной, этого тайного врага или, напротив, доброжелателя, цели? Но там, где оказался бессилен разум, Карл решил, как и в прошлом, довериться своему художественному чувству. И решение созрело само собой, как зреют сыры в чанах или вино в бочках, и интуиция приняла его без возражений. Карл решил не спрашивать себя, зачем он идет к Воротам Саграмон, но тем не менее пойти туда и посмотреть, что из этого выйдет. В тоже время, он положил не спешить с путешествием, предоставив случаю и стечению обстоятельств определить, когда ему следует отправиться в дорогу. И еще, он понял, что пойдет один, а почему так, и зачем, он спрашивать свое сердце не стал.
   - Зачем? - спросила Стефания.
   - Пока не знаю, - искренно ответил Карл. - Видишь ли, у меня было что-то вроде видения или предсказания. Что-то, связанное с Воротами Саграмон. Я был там однажды, но не припомню, чтобы дорога на перевал была отмечена чем-то особенным, таинственным, или необычным. Не знаю, есть ли там хоть что-нибудь, ради чего стоило предпринимать это путешествие. Впрочем, я плохо знаю эти места. Возможно, что там все-таки что-то есть. Или там меня ожидает встреча с кем-то, о ком я еще не знаю или о ком успел позабыть? Все возможно.
   Кажется, Стефанию заинтересовали его слова. Она задумалась, как бы, пытаясь что-то вспомнить, и Карл ее не торопил. Кто знает, не откроется ли ему сейчас еще что-то из того, о чем он никогда даже не слышал, как случилось это в разговоре с Гавриелем?
   - Геррид, - вдруг сказала Стефания. - Ульмо Геррид, отец Августа Герра - родоначальника нашей семьи, жил где-то там. Возможно, в долине Пенистой, или выше, на Волчьем плато, или еще выше, на Ступенях. Я точно не знаю, но в нашей Домашней книге это должно быть записано.
   "Вот только книга та осталась во Флоре ... Впрочем, Кершгерид, Герст, Геррид ... К чему бы такое сходство? Или это опять случайное совпадение?"
   - Домашняя книга? - переспросил Карл.
   - Да, - кивнула Стефания. - Спроси Ахилла, он тебе не откажет.
   - Ахилл погиб на охоте четыре года назад, - сказал Карл.
   - Женат он, естественно, не был, - она задумчиво сдвинула брови. - Или все-таки?
   - Нет, - покачал головой Карл. - Он не женился, и не озаботился даже тем, чтобы усыновить кого-нибудь из своих "друзей".
   - Значит, теперь герцог Герр ты?
   - Да.
   - А Валерия?
   - Она, естественным образом, моя наследница. В данный момент, ей перешел титул графов Ругеров, но ее собственный титул стоит во Флоре выше.
   - Она замужем? За кем? - оказалось, что этот вопрос Стефанию заинтересовал по-настоящему.
   - Она вышла замуж за бана Конрада Трира. Конрад ...
   - Я помню Конрада. Что ж, это хорошая партия.
   Карл неожиданно для себя поднял глаза к небу и увидел двух больших птиц, паривших на волнах теплого воздуха высоко над землей. Когда он опустил взгляд, Стефании рядом с ним уже не было. Не было и ее лошади.
  
   3.
   После полудня подул слабый восточный ветер, но облегчения не принес, потому что зной достиг уже максимума, а ветер прилетел оттуда, где наверняка было немногим прохладнее. Зато теперь по тракту поползли неторопливые песчаные змейки, переходившие при резких порывах ветра "на бег". Еще через полчаса, в небе появились редкие размазанные облачка и резво побежали над головой, но зато больших птиц Карл там больше не видел.
   Таборги он достиг, когда солнце спустилось уже к пятичасовой линии, но световой день еще не закончился, и Карл решил в городе не останавливаться, а заночевать у костра, сделав за сегодняшний день еще три-четыре лиги.
   Вблизи Таборги, во всяком случае, с северной ее стороны, тракт ожил, что было вполне ожидаемо. На нем появились многочисленные пешие и верховые путники, проезжали - в разных направлениях - телеги и фургоны, попадались гурты овец и стада коров. Все спешили засветло добраться до города, или, напротив, выехав из него, возвращались к себе домой, в разбросанные по окрестным холмам деревни, хутора и дворянские усадьбы. Однако, когда Карл миновал этот крохотный городок, имевший, впрочем, достойные крепостные стены, как и все остальные торговые города во Флоре, Гуртовая тропа быстро опустела, и в ранних сумерках, Карл оказался на дороге один, если не считать, конечно, аптекаря Марта, по-прежнему следовавшего за ним в уважительном отдалении.
   - Что это значит?! - голос женщины, неожиданно возникший в вечерней тишине, нарушаемой лишь стуком копыт, звенел от возмущения. - С какой стати?!
   Карл повернул голову и не удивился, обнаружив, что на дороге он уже не один. Слева от него на превосходном игреневой1 масти жеребце ехала дивной красоты женщина. Впрочем, красота обращенного к Карлу лица была холодной и, пожалуй, даже отталкивающей, тем более, что сейчас на нем отражались весьма противоречивые чувства - возмущение, удивление, страх и ярость - которые женщину отнюдь не красили. Она была, по-видимому, высока и прекрасно сложена. Во всяком случае, дорожное платье из изумрудного бархата и зеленоватого прошитого золотой нитью шелка, украшенное золотистыми кружевами и скромными по размерам, но яркими самоцветными камнями, не скрывало, а, напротив, подчеркивало ширину ее бедер и пышность груди. Волосы, полускрытые темно-зеленой шляпой, были очень светлыми, почти седыми, но, вероятно, правильнее было считать их льняными. Прозрачные глаза полные ярости и страха смотрели прямо на Карла.
   - Зачем?! - голос женщины поднялся едва ли не до крика.
   # 1Игреневая -- редкая и красивая масть. Бывает светло-игреневая (темно-рыжая, но хвост и грива, белые или дымчатые) и темно-игреневая (шоколадная, часто в яблоках, хвост и грива белые или дымчатые).
  
   Она не была похожа ни на великолепную Сабину - супругу лорда Томаса Альба, ни на роскошную и наглую Галину Нерис, ни на изысканную Софию Цук, ни на царственную княгиню Клавдию, и все-таки что-то от каждой из этих женщин в ней присутствовало.
   - Не надо так волноваться, моя госпожа, - поклонился Карл. - Позволено ли мне будет узнать ваше имя?
   - Зачем тебе, Карл? - ее оскал, по-видимому, должен был считаться улыбкой. - Неужели тебе мало имен? Выбирай любое!
   - Но я настаиваю, - улыбнулся Карл, почувствовавший, что находится на верном пути.
   - Я ... - было видно, что женщина изо всех сил борется с силой, которую ей, впрочем, было не одолеть. - Мое ...
   - Смелее, сударыня, - насмешливо предложил Карл. - Я жду. Итак, как вас зовут?
   - Норна, - выдохнула женщина.
   - Просто Норна? - уточнил Карл.
   - Чего ты хочешь, Карл? - по лицу женщины было видно, что она все еще пытается противостоять неизбежности.
   - Я хочу знать ваш титул, сударыня.
   - Лунная ... - слово далось ей с трудом, но в следующее мгновение лицо женщины разгладилось, и на губах появилась довольная улыбка. - Достаточно, Карл. На этом месте мы должны остановиться, - теперь в ее голосе слышалось торжество. - Должна признать, что я тебя недооценила, но кто не ошибается?
   Она помолчала секунду, с интересом рассматривая Карла.
   - Ты оказался хорошим учеником, Карл, - сказала она, наконец, ровным, ничего не выражающим голосом. - И достойным противником. Тем сладостнее будет моя победа. А теперь, прощай, Карл. Твое время истекло.
   В следующее мгновение всадница и ее конь в богатом уборе исчезли, как будто их никогда здесь и не было.
   "Значит, ее зовут Норна, - устало подумал Карл. - А "лунная", скорее всего, предполагало следующее за ним слово "дева", не так ли? Так просто?"
   Некоторое время он медленно ехал по пустынной дороге, размышляя над множеством вещей, которые открылись ему в этот день. Если откровенно, то как бы странно ни выглядело произошедшее с ним сегодня на Гуртовой тропе, по-настоящему удивительным представлялся Карлу именно визит Норны. Содержание разговора не оставляло сомнения в том, что эта женщина жива и появилась здесь помимо своей воли. Какие-то мгновения, она, по-видимому, всецело находилась в его власти, вернее, во власти неких чар, о которых он, Карл, к сожалению, ничего не знал. Однако сила неведомого колдовства - "Кто ворожит сегодня на старом тракте?" - не смогла удержать ее надолго и Лунная Дева, которая и сама, вероятно, обладала не малым Даром, смогла освободиться от наброшенных на нее пут. Карл так и не узнал, была ли она его единственным врагом, и почему, зато, он знал теперь наверняка, что нападение крылатых людей организовала именно она, ведь ярхи поклонялись именно Лунной Деве, а Лунную Деву, оказывается, зовут Норной.
   "Итак, люди луны", - что ж, о ярхах, благодаря расследованию, предпринятому Иваном Фальхом, Карл знал теперь гораздо больше, чем в утро после их нападения. Откровенно говоря, теперь он знал о них хоть что-нибудь, потому что раньше он не знал о них ничего. Однако следовало признать, что и он, и Норна совершили одну и ту же ошибку: они недооценили один другого. Эта женщина - кем бы она ни была на самом деле - не являлась мелкой авантюристкой, как полагал Карл в начале. Она была полна честолюбия, это так, но цели ее были куда как, сложнее, чем могло показаться при поверхностном рассмотрении фактов, а ее возможности ... Карл пока знал слишком мало о том, на что способна Норна, но было очевидно, что она обладает Даром, чего он ранее не предполагал, многое знает и умеет тоже многое.
   "Она умеет смотреть сквозь тьму", - напомнил он себе
   Собственно, это было очевидно. Как бы ей не уметь "искать во тьме", если сама же она его этому и научила?
   "Умеет", - и значит, всегда может узнать, где находится Карл. Впрочем, верно и обратное. Карл тоже может узнать, где она находится, и, если подумать, то не только это.
   Еще около часа он ехал по тракту, наблюдая, как стремительно наступает на мир ночная мгла, и, размышляя о том новом, что довелось ему узнать таким странным способом. Когда сумерки сгустились до такой степени, что продолжать путь стало невозможно, Карл выбрал удобное место близ дороги, на опушке небольшой кедровой рощи, и, съехав с тракта, в считанные минуты разбил немудреный лагерь. Расседлав коня и сняв с него дорожные сумки, Карл напоил его водой из бурдюка, обтер, и отпустил щипать траву, пообещав себе, впрочем, устроить ему завтра же - в первой деревне, которая встретится им на пути - "званый обед" с зерном. А пока Карл отправился собирать среди деревьев валежник, чтобы разжечь костер. Ночная тьма, разреженная лишь слабым светом восходящей луны и яркими искрами звезд на вновь очистившемся от облаков небе, ему не мешала. Он видел достаточно хорошо, чтобы не заблудиться среди деревьев и не спутать сухую ветку с притаившейся во мраке змеей. Впрочем, змей он так и не обнаружил, зато валежника среди деревьев оказалось столько, что уже через четверть часа, он сидел перед ярко горевшим костром, устроившись прямо на земле, лишь бросив на нее свой старый дорожный плащ.
  
   4.
   Леон вышел из мрака и остановился в круге света, отбрасываемого костром.
   - Не доехал, - в голосе Мышонка не было печали, одно только раздражение. - И никакие мои фокусы не помогли.
   - А что ты умеешь? - спросил Карл, вставая. Сейчас он понял, что Леон уже никогда к нему не приедет, во всяком случае, настоящий Леон.
   - Много чего, - отмахнулся Мышонок. Чувствовалось, что он все еще находился во власти последнего в своей жизни настроения. - Да, почти все. Им, Карл, тоже досталось. Не сомневайся. Но мне-то что с того? Месть сладка, как мед, Карл, пока ты жив. А если уже нет?
   - Расскажи, - предложил Карл.
   - Рассказать? - было такое ощущение, что Леон неожиданно очнулся от забытья, или проснулся, как это бывает с сомнамбулами, и теперь растерянно озирался вокруг, ни на чем, впрочем, не задерживая своего взгляда надолго. - Рассказать? Впрочем, да. Потому что если не я, то, может быть, ты ... Пожалуй, я сяду.
   Однако не сел. Еще какое-то время, он неуверенно потоптался на месте, потом пожал плечами, и хотел, было, уже сесть - во всяком случае, таково было движение, которое обозначило его тело - но остановился и стал снова беспокойно оглядываться вокруг.
   - Что это за место? - спросил он, беспомощно таращась во тьму.
   - Это Флора, Леон, - стараясь не повышать голоса, ответил Карл. - Три-четыре лиги южнее Таборги.
   - Вот, как ... - Леон был растерян. Прежнее его раздражение куда-то улетучилось, и вообще создавалось впечатление, что сила его эмоций стремительно убывает. Он все еще стоял на месте, переступая по времени своими короткими ногами, похоже на то, как делают это застоявшиеся лошади, но теперь Леон смотрел уже на Карла, и выражение лица у него было такое, как будто он пытается вспомнить что-то важное, например, что он здесь делает и как сюда попал?
   - Холодно, - неожиданно сказал он. - Камни холодные ...
   Леон перевел взгляд на огонь, помолчал.
   - Тепло, - снова заговорил Леон. - Мне нужно тепло, но полтораста лиг ... тебе не успеть. К утру я совсем закоченею.
   - Садись, Мышонок, - предложил Карл. - Садись, и я сяду. Поговорим.
   - Сесть? - Леон быстро взглянул на Карла. - Да, пожалуй. Торопиться уже некуда.
   То, как он сейчас говорил, совершенно не походило на изысканную манеру речи кавалера и полномочного министра. Мышонок неуверенно опустился на землю рядом с костром, поерзал худым задом, устраиваясь поудобнее, и посмотрел на Карла:
   - Спрашивай, Карл, спрашивай ...
   - Кто это был? - спросил Карл, тоже опускаясь на землю.
   - Ярхи ... Ты знаешь, кто такие ярхи?
   - Да, - кивнул Карл. - Знаю. Когда это случилось?
   Леон хотел, было, ответить, но не произнес ни слова, озабоченно рассматривая ночное небо, к которому поднял голову.
   - Сейчас ... Подожди ... До полуночи еще часа два, я полагаю ... Значит, ... Да. Да, Карл, они напали на нас около часа назад.
   - Где?
   - На Второй ступени, - пожал плечами Леон. - Кажется, это место называется Вторая ступень.
   "Вторая ступень! Ворота Саграмон ... "
   - Постой, - сказал Карл. - Саграмонские Ворота? Но как ты - именем богов! - оказался в Мраморных горах?! Ведь Неминген ...
   - Я был в Орше, - перебил его Мышонок, впрочем, не повышая при этом голоса, и никак не выразив нетерпения или какого-либо иного чувства. - А в Немингене ... Видишь ли, я поссорился с протектором и мне пришлось уносить ноги. Впрочем, это не важно. Я решил ехать через Сегед. В Сегеде оставил свой возок, и мы пересели на лошадей. Проводник говорил, что в это время года, дорога через перевал не будет трудной, и мы быстро доберемся до Флоры ...
   - Сколько же вас было? - спросил Карл.
   - Десятеро, - удивленно поднял брови Мышонок, как будто не мог понять, как это Карл не знает таких простых вещей. - Я, пятеро телохранителей, двое слуг, повар ... И проводник, разумеется. Он обещал, что дорога будет не трудной, но он или врал, или она действительно была легкой ... Для него. А я, Карл, плохой наездник, и потом я привык к комфорту, но какие удобства могут быть в диких горах?
   - А сколько было нападающих?
   - Много, Карл, - Леон почесал свою лысину, как бы пытаясь вспомнить, сколько именно врагов напали на него в ущелье Второй ступени. - Много, и они знали ... Да, Карл! Они знали, что со мной шутки плохи. Они подстерегли нас ... Уже смеркалось ... Пожалуй, я тебе соврал. Два часа назад ... Мы как раз искали место для лагеря, когда ... У них были арбалеты, Карл ... Я "услышал" и успел предупредить остальных, но "злая речь" требует времени ... Половина моих людей погибла раньше, чем я смог убить первого из нападавших. И моя лошадь тоже ... Я упал, потом встал, выставил "щит", но, видимо, поспешил ... Грудь и голову я прикрыл, но болт попал мне в бедро и перебил кость ... Очень больно ... Но я "заморозил" ногу и даже смог пройти на ней несколько шагов, чтобы укрыться за скалой. Оттуда я убил еще одного ... Он был крылатый ... Только ярхи ... Но почему ярхи, Карл? Я никогда не имел с ними дела ...
   - Что ты с собой вез, Леон? - вопрос напрашивался сам собой.
   - Да, нет, Карл, - отмахнулся Мышонок. - Ты не понял. Это были не разбойники. Это были ярхи.
   - Я не о деньгах, - покачал головой Карл. - Что у тебя было с собой, кроме денег? Какая-то вещь? Архив?
   - Архив? - переспросил Леон рассеянно. - Нет, Карл, мой архив остался в Немингене. Он слишком велик, чтобы брать его в дорогу ...
   Он вдруг остановился на полуслове и задумался, склонив голову чуть набок, как будто к чему-то прислушиваясь.
   - Да, Карл, - сказал он после недолгого молчания. - Ты прав. Два сундука с самыми важными бумагами я все-таки взял с собой, но в ущелье их со мной не было. Они остались в Орше, а с собой я взял только сундуки, но в них лежали книги.
   - Что это за бумаги? - спросил Карл, стараясь не думать о том, что произошло с Мышонком, что происходит с ним сейчас.
   - Разные, - пожал плечами Леон. - Я всего и не помню. Там находится, кажется, черновик "Наместнической Войны" ...
   - Черновик? - удивился Карл. - Ты же уже опубликовал эту книгу.
   - Опубликовал ... - Леон беспомощно посмотрел на Карла и снова почесал лысину. - Ох, Карл, и хороший стрелок однажды промахивается ... В рукописи ... Ну, я не все опубликовал, да только и того, что напечатано, вполне достаточно. А с собой у меня был только один пергамент - расшифровка Женевского пророчества.
   - Так, - кивнул Карл, чувствуя, как знакомый непокой овладевает его бестрепетным сердцем. - Женевское пророчество.
   - Ну, да, - тоже кивнул Леон, но, если не обращать внимания на вполне уместные жесты, по его виду трудно было понять, какие чувства он испытывает. Скорее, следовало предположить, что он не испытывает теперь ровным счетом никаких чувств.
   "Равнодушие".
   - Ты дал мне когда-то копию пророчества, - продолжал говорить Мышонок. - Лет десять назад я о нем вспомнил. Читал что-то и вспомнил ... В общем, я стал над ним думать ... Ты знаешь, Карл, оказывается, только ленивый не брался за его расшифровку, но я ... Я единственный, Карл, смог понять, о чем говорил этот бедняга ... Кожаный футляр ... Я ... Я сунул его в какую-то щель между камнями ... Не помню. Было уже темно. Я спрятал его и перебрался в другое место. Вокруг ... Все были убиты, и друзья, и враги ... Нет, подожди ... Один с крыльями был жив. Он долго еще ходил там, а я уже не мог ... Не мог. Он ходил там, искал, нюхал камни ... Не думаю, чтобы он что-нибудь нашел ...
   - А ты? - спросил Карл, просто потому что уже не мог не спросить.
   - Я ... - Леон равнодушно пожал плечами и посмотрел на Карла. Его взгляд был безмятежен и пуст, как у младенца. - Он слушал мое сердце, но я его остановил. Наверное, он решил, что я мертв. Впрочем, я, и в самом деле, мертв. Кровь уходит слишком быстро, и у меня нет сил ее остановить. Холодно ... Очень холодно, Карл. До утра я не дотяну, а может быть, я уже ...
   Его голос звучал ровно, монотонно, а речь утратила плавность и связанность. Время уходило, и следовало спешить, тем более, что ничем другим Карл Леону помочь уже не мог.
   - А те бумаги, что остались в Орше? - спросил он.
   - Они на кладбище, - сообщил Мышонок рассеянным тоном. - В каком-то заброшенном склепе. Не помню.
   - Кто знал о том, что ты расшифровал Женевское предсказание?
   - Все, кто пожелал узнать, - пожал плечами Леон. - Я же, дурень хвастливый, так и написал в "Наместнической войне".
   "И поехал через Ворота Саграмон, и туда же направился я ... "
   - Кто знал о том, что ты "хозяин слова"? - спросил он через силу.
   - Никто ... не знаю, - казалось, силы покидают Леона. - Извини, Карл, но, кажется, я должен идти.
   - Подожди! Ты знаком с Даниилом Филологом?
   - Даниил? - Леон погладил лоб, как будто вытирал испарину, которой, впрочем, там не было. - Даниил Кормак ... Да ... В Бонне ... Лет сорок назад ... Он научил меня "рамочным формулам" ... Теперь, он, кажется, в Семи Островах ...
  
   5.
   Мышонок ушел. Придет ли он когда-нибудь еще? Карл этого не знал, зато он знал теперь другое, Леон из Ру ушел туда, откуда не возвращаются. Настоящий Леон. А тот, кто сидел еще совсем недавно напротив Карла, освещенный светом костра, и говоривший с Карлом голосом Мышонка, это все-таки был уже не Леон. Карл не знал, кто это был или, быть может, что, но рациональное знание и знание сердца, разные вещи. Художественное чувство трудно обмануть, впрочем тот, кто приходил к его костру, те, кто посетил Карла сегодня на Гуртовой тропе, и не пытались казаться тем, чем, на самом деле, не являлись.
   "Мышонок"
   При мысли о друге, казалось, закипела в жилах кровь, и красный туман встал перед глазами. Таких сильных эмоций Карл не испытывал с тех пор, когда полгода назад увидел на Льняной улице толпу разбуженных среди ночи, испуганных людей и решил ... Боги! Тогда, его воображение нарисовало образ мертвой Деборы, и ужас от необратимости свершившегося, разрушил стены уверенного спокойствия, которые Карл возвел вокруг своей души. Холодная ярость затопила его тогда всего целиком, и он был готов залить Сдом кровью и утопить его в этой крови.
   Карл сидел перед костром, смотрел на огонь, но видел сейчас залитое мраком холодное ущелье в Мраморных горах, черные камни и черные тела, разбросанные, как попало вдоль узкой тропы, ведущей от перевала к долине Пенистой. Черные камни, черные тела ... и черная кровь на камнях. Где-то там умирал сейчас маленький нескладный человечек, которого много лет назад, он, Карл, прозвал Мышонком. Леон никогда на него не обижался, вообще ничто и никогда не омрачало их дружбы.
   "Ничто и никогда".
   Карл снял камзол, вздернул к плечу широкий рукав белой рубахи, и, вынув из ножен Синистру, резко полоснул кинжалом по своему левому предплечью. Протяжно "закричал" клинок, и басовито откликнулся на его вопль Убивец. Хлынула кровь. Секунду Карл безмятежно смотрел на то, как она заливает его руку и капает на камни, потом встал и, протянув руку к костру, пролил свою кровь в огонь.
   "Тебе!" - сказал он мысленно. - Все, что могу".
   Ему показалось, что те же самые слова произнесли вслед за ним - на своем особом языке - меч и кинжал, и огонь в костре вспыхнул ярче, чем прежде, как будто кровь Карла могла гореть, как масло или смола. Еще секунду он стоял над огнем, ощущая кожей жар, источаемый пламенем, и чувствуя одновременно тот ужасный холод, который пьет сейчас последние капли жизни из беспомощного тела его друга. Потом он положил ладонь правой руки на рану и, закрыв глаза, представил, как день за днем, медленно, но неуклонно затягивается, заживая, эта рана. Такие вещи удавались ему не часто, а себе самому он смог таким образом остановить кровь всего лишь дважды за всю свою долгую жизнь. Но сейчас он об этом даже не подумал, он просто сделал то, что подсказала ему интуиция и не ошибся. Когда, через несколько минут, он отнял правую ладонь от левого предплечья, от глубокой раны, которую он сам же себе только что нанес, там остались лишь свежий розовый шрам да засохшая старая кровь.
   Сердце успокоилось, и кровь уверенно бежала по жилам. Карл ничего не мог сделать теперь для своего друга Леона и, значит, должен был отложить свою боль в сторону. Бесцельная ярость разрушает душу и не приносит облегчения.
   Он опустил рукав, снова надел камзол и прислушался. Ночь была тиха, а те слабые звуки, которые все-таки ловило его чуткое ухо, не таили в себе никакой очевидной опасности. Он втянул носом воздух ночи, но и в нем не нашел ничего настораживающего. Тем не менее, поразмыслив, Карл решил не оставлять своего коня на произвол судьбы. "Играющий с Судьбой, платит дороже", - считали в Загорье. А в Илиме говорили еще более определенно: "Не играй с Судьбой в кости, проиграешь". Вспомнив эту старую поговорку, Карл только усмехнулся. В самом деле, в его случае она звучала весьма двусмысленно. Однако и оседлывать коня, тушить костер, идти сквозь ночь на поиски Марта не хотелось тоже. Впрочем, тихой ночью человеческий голос слышен далеко, а свист и того дальше.
   Карл встал, обернулся в ту сторону, где - по его расчетам - должен был находиться аптекарь из Семи Островов, и громко свистнул. Свистел он по-убрски, длинно и протяжно, с усилением звука в конце, то есть, так, как свистят обычно убру, собирая своих в ночной степи. "Я здесь. Жду тебя". Что-то в этом роде. Повторив свист трижды, он выкрикнул еще и имя Строителя, надеясь, что Март его услышит - если, конечно, находится там, где должен был находиться - и поймет. В том, что аптекарь поймет его призыв правильно, Карл не сомневался, ведь Март был знаком с убрскими обычаями. Лишь бы услышал.
   Он постоял еще немного, прислушиваясь к голосам ночи. Затем, достал из кармана камзола кисет и стал неторопливо и тщательно набивать трубку. Запах табака внес приятное разнообразие в палитру ночных запахов, и Карл неожиданно для себя улыбнулся. Он с удивлением обнаружил, что даже такая безделица, как привычный запах, способна улучшить настроение человека, пережившего в течение одного лишь дня несколько отнюдь не простых встреч с теми, с кем уже не предполагал увидеться никогда, а напоследок, узнал о смерти старого друга из его собственных, казалось бы, навсегда закрывшихся уст.
   Перед тем, как раскурить свою трубку, Карл снова призывно свистнул в окружившую его тьму. Прошло несколько секунд и откуда-то, со стороны дороги, послышался тихий отклик. Карл не ошибся, Март действительно знал убрский пастуший свист. Услышав знакомое, "Иду, оставайся там, где стоишь", Карл усмехнулся и вернулся к костру. Однако прошло никак не менее четверти часа, прежде чем Март преодолел разделявшее их расстояние и появился перед Карлом во плоти.
   - Доброй ночи, господин мой Карл, - поклонился Март, шедший пешком, ведя своего огромного коня в поводу.
   Он мало сейчас походил на скромного аптекаря из Семи Островов, каким увидел его Карл всего полгода назад. Встреть его Карл теперь на Гуртовой тропе впервые, принял бы, пожалуй, за сельского дворянина или за отставного офицера. Впрочем, нет. Такой ошибки он бы не допустил. Наверняка, посмотрел бы незнакомцу в лицо, и тогда, непременно встретил бы взгляд его желтовато-карих глаз. Март был другим, он стремительно становился другим с тех пор, как когг капитана Грига унес их от берегов Илима навстречу судьбе. И дело было не только и не столько в одежде, которую теперь носил Март, и не в тяжелой сабле на его боку, а в том, что и лицо аптекаря изменилось, и изменение это не было следствием усталости или необычного освещения. Здесь было что-то другое, гораздо более сложное и глубокое, связанное, возможно, с резко изменившимися обстоятельствами его жизни. Теперь Март выглядел старше - хотя все еще не на свой истинный возраст - серьезнее, тверже, значительнее. Это был уже совсем другой человек - вот в чем дело. Это был человек, внешность которого пришла в соответствие с его сутью, его происхождением и его миссией.
   "Миссия? Пожалуй".
   Вот только пути Строителей темны и причудливы, как утверждает молва, и что заставило Марта следовать за Карлом, вполне возможно, откроется только в конце пути.
   - Доброй ночи, мастер Март, - ответно поклонился Карл. - Рад вас видеть, хотя и не припомню, чтобы приглашал вас быть моим спутником.
   - Прошу прощения, господин мой Карл, я и не думал докучать вам своим обществом, но, порой, долг сильнее вежества, - Март был искренен и одновременно тверд.
   - Кто еще отправился в путь по моим следам?
   - Не знаю, - развел руками Март. - Но я видел в небе двух больших птиц. По-моему это были орлы, однако я не поручусь, что одна из этих птиц не была орланом. Слишком далеко даже для моих глаз.
   Карл кивнул, молча соглашаясь со словами аптекаря, который, впрочем, аптекарем уже быть перестал. Что ж, если не разглядел Март, то и Карл тоже ничего не смог рассмотреть, хотя он-то как раз не сомневался, что, опустись эти птицы ниже, и оказалось бы, что одна из них - кондор, а другая - орлан.
   - Садитесь, мастер Март, - сказал он, делая приглашающий жест в сторону костра. - Будем пить чай.
   - Спасибо, но с вашего позволения, господин мой Карл, - Март обозначил вежливый поклон. - Сначала я должен позаботиться о своем коне. Он, разумеется, замечательно вынослив, но иногда и ему требуется отдых.
   Конь Марта был огромен, и весил, вероятно, как буйвол. Однако лошади этой породы, которых на родине Карла, в Линде, называли першеронами, действительно были не только сильными, но еще и выносливыми, не говоря уже о несвойственной травоядным отваге. Такое сочетание качеств делало их незаменимыми в тяжелой кавалерии, но и в перевозке тяжестей им равных не было тоже.
   Пока его неожиданный спутник обихаживал своего бурого конягу, Карл заварил чай, собрал ужин на двоих, и, раскурив трубку, сел у костра. Через несколько минут к нему присоединился и Март, устроившись по другую сторону импровизированного "стола". Некоторое время, они сидели молча. Лишь потрескивали в огне сухие ветки, фыркали и переступали ногами кони, пасущиеся в прореженной серебром луны мгле, долетали издалека еще какие-то невнятные ночные звуки. Ссутулившись по-медвежьи, Март сидел у костра, смотрел на пляшущие языки пламени и, по-видимому, о чем-то думал, хмуря густые кустистые брови. Молчал и Карл, снова - в который уже раз - рассматривая внутренним взором события прошедшего дня, но, неизменно возвращаясь мыслью к той последней встрече, которая произошла здесь, у этого самого костра, меньше часа назад.
   "Мышонок".
   Визит Леона произвел на него неожиданно сильное впечатление. Годы и трудный опыт жизни, казалось, отучили Карла от того, чтобы "открывать душу" и "давать волю чувствам", но стены его спокойствия, которое со временем начало подозрительно походить на равнодушие, дали трещину, когда в его жизнь вошла Дебора. Прошлое ожило, вновь обретя кровь и плоть, и настоящее превратилось из намалеванного на стене пейзажа в живую жизнь, в которой всегда есть место и сладости, и боли. Однако произошедшие изменения Карла не пугали, и отказываться от вновь обретенного "глубокого дыхания" он намерен не был.
   "Как узнаешь счастье, если никогда не страдал? Как переживешь горе, если нет надежды? И нет истинной любви в сердце, не познавшем настоящей ненависти", - так говорил Лев из Сагеры, и, выходит, что правильно говорил.
   Карл достал из дорожной сумки флягу с тутовой водкой и, откупорив, протянул ее Марту:
   - У меня умер друг, мастер Март, - сказал он ровным голосом. - Я знаю, на побережье так не делают, но в Загорье, принято поминать мертвых глотком вина. Это водка, мастер Март. Помяните со мной моего друга.
   - Я знаю этот обычай, - принимая флягу, серьезным тоном ответил Март и, кажется, нахмурился еще больше. - И охотно помяну вашего друга вместе с вами, господин мой Карл. Спасибо за честь.
   Он сделал длинный глоток и вернул флягу Карлу, бросив на того короткий испытующий взгляд.
   - Как его звали?
   - Леон из Ру, - ответил Карл и в свою очередь отпил из фляги.
   - Леон из Ру, - повторил за ним Март. - Министр при дворе протектора Немингена?
   - Да, - кивнул Карл. - Кавалер и полномочный министр, ... и мой старый друг.
   - Когда он умер? - голос Марта не дрогнул, но что-то в нем выдало волнение, которое испытывал сейчас Строитель. Он несомненно знал гораздо больше того, что хотел, или мог, сказать вслух.
   - Сегодня, - ответил Карл. - Сейчас.
   Он внимательно посмотрел на Марта и кивнул, подтверждая, что сказал именно то, что услышал его собеседник.
   - Что вы видели, мастер Март? - спросил он, наконец.
   - Много и ничего, - покачал головой тот.
   - Расскажите, - предложил Карл.
   - Ну, что ж, - пожал плечами Март. - Я же сказал вам, господин мой Карл, что видел я многое, но рассказывать тут, почитай, нечего. Сначала, это был высокий мужчина в малиновом камзоле, ехавший на высоком темной масти коне. Я не заметил, откуда он взялся, но человек этот ехал бок обок с вами, господин мой Карл, не менее четверти часа. К сожалению, изгиб дороги помешал мне увидеть, куда он делся потом, но когда деревья перестали закрывать обзор, его с вами уже не было.
   - Так, - мысленно поеживаясь, сказал Карл. - Так.
   Пока Март не описал ему встреченного утром на Гуртовой тропе маршала Гавриеля, у Карла еще оставалась надежда, что видел того он один. И не важно, тогда, что это было, образ ли воображения, или подвиг памяти, это было что-то такое, что он мог принять с относительной легкостью. Однако Гавриеля видели не только его глаза.
   - Мне показалось, - нарушил повисшее молчание Март. - Впрочем, вы, вероятно, хотели бы услышать от меня все, что я могу сказать, не так ли?
   - Так, - кивнул Карл. - Что же вам показалось, мастер Март?
   - Мне показалось, что этот мужчина был замечательно похож на герцога Сагера, именуемого так же Гавриель Меч, каким изобразили его однажды вы сами, господин мой Карл, и таким предстает он на литографиях граверов императорского двора.
   "Гавриель".
   - Любопытно, - Карл не стал ничего объяснять, но и притворяться, что не знает, о чем говорит Март, не хотел. - Продолжайте, прошу вас, мастер Март. То, что вы рассказываете, для меня крайне важно.
   - Важно ... - почти шепотом сказал Март и, мгновение, помолчав, продолжил уже своим обычным глубоким басом. - Полагаю, что да, важно. Что ж, потом, вы остановились на привал, а на дороге появилась всадница в синем платье. У нее были черные волосы, это единственное, что я могу сказать определенно. Черные волосы и синее платье. Я не заметил, когда она появилась на дороге и откуда взялась и, хотя следил за вами со всем вниманием, на которое способен, то, как она исчезла, я увидеть не смог тоже. Она, как будто, растворилась в воздухе, но не медленно, если вы понимаете, мой господин, о чем я говорю, а мгновенно. Вы сидели под деревом и, видимо, разговаривали, затем, вы, господин мой Карл, подняли голову и посмотрели на птиц, а она исчезла.
   - Да, - согласился Карл, снова мучительно переживая каждое мгновение этой краткой встречи. - Да, я поднял голову.
   Он был полон недоумения, почему ему даже не пришло в голову коснуться хотя бы ее руки? Что стоило ему протянуть руку и ...
   "Великие боги!"
   При мысли, что он упустил свой единственный шанс, снова почувствовать под пальцами нежный атлас ее кожи, вдохнуть ее выдох, сжать Стефанию в объятиях, поцеловать, он испытал стыд и раскаяние. Куда же подевалась та страсть, что сжигала его сердце и заставляла кипеть кровь? Что, кроме слов и окрашенных грустью воспоминаний, осталось от той любви?
   - Время, - сказал он, едва справляясь со своим языком и челюстью, но Март, смотревший на него с недоумением и тревогой, его, разумеется, не понял.
   "Один поцелуй, - с тоской подумал Карл. - Всего один ..."
   И в этот момент, в его голову пришла совсем другая мысль.
   "А что, если ...?"
   Что, если протяни он тогда руку, Карл не нашел бы того, что ожидал найти?
   - Продолжайте, мастер Март, - попросил он. Молчание, повисшее у костра, становилось невыносимым.
   - Ближе к вечеру, - пожав плечами, продолжил рассказывать Март. - Рядом с вами появилась еще одна всадница ...
   - И еще один человек посетил меня около этого самого костра, - устало закончил начатую Мартом фразу Карл.
   - Да, - кивнул Март. - Я видел здесь два силуэта.
   Итак, слово было сказано. Гостей Карла видел не только он. Вероятно, их могли видеть и, возможно, видели и другие люди. Но, в любом случае, один несомненный свидетель этих встреч сидел сейчас перед Карлом у тихо потрескивающего костра и ждал ... Чего? Что мог ожидать от продолжения этого разговора Строитель? А сам Карл? Чего ожидал он?
   - Это действительно был маршал Гавриель, - сказал он, не без труда преодолевая не свойственную ему и едва ли даже знакомую робость. - Если не считать того, что он умер от удара отравленным кинжалом более тридцати лет назад, это несомненно был он. Разве что одет Гавриель был так, как одевались сразу после переворота Яра, но в остальном ...
   Что еще он должен был сказать? К нему приходил Гавриель, и Карл знал это так же точно, как и то, что встреча эта состоялась сегодня утром, а сейчас уже наступила ночь. А возможно ли такое, и как это возможно, совсем другой вопрос, ответа на который у него пока не было.
   - Вы знаете, мастер Март, что мы с Гавриелем были друзьями? - спросил Карл.
   - Я это понял из ваших рассказов о маршале, господин мой Карл, - ответил Март.
   - А та женщина в синем ...
   "Боги, - подумал он с яростью и смятением. - Что бы это ни было, это была Стефания!"
   - Эта женщина ... - Карл посмотрел на свою потухшую трубку и стал ее выбивать, чтобы снова набить табаком. - Это была Стефания Герр, мастер Март, моя жена.
   "Моя покойная жена ... Стефания!"
   - Должно быть, нелегко встречаться со своим прошлым, - Март не спрашивал, но Карл воспринял его слова, как вопрос, и ответил искренне.
   - Да, - сказал он, доставая кисет. - Да, это тяжелое испытание, мастер Март.
   - Они говорили с вами? - тихо спросил Март.
   Карл поднял на него взгляд.
   "Говорили?"
   - Они не просто говорили, мастер Март, они рассказывали мне о вещах, о которых я даже не подозревал, о том, о чем мне никогда не приходилось слышать, чего я не знал, но что, вполне возможно, могли знать они.
   - Они делали это добровольно? - казалось, Март пытается понять, что на самом деле произошло сегодня на старом тракте, но, Карл не исключал и такой возможности, что, заранее зная ответы на все свои вопросы, Март лишь хочет ...
   "Чего? Уж не того ли, чтобы на все свои вопросы ответил я сам?"
   "Ну, что ж, - решил Карл, обдумав это предположение. - Если я должен знать ответ, но не могу его найти, тем хуже для меня".
   - Вы полагаете, что я должен знать, что это было? - прямо спросил он.
   - Полагаю, что да, - коротко ответил Март. - Но если вы, по каким-то причинам, все еще не можете этого сделать, помогите себе. Расскажите мне, как вы сами видите то, что произошло, и, возможно, вам удастся, наконец, получить ответ.
   Итак, Март был уверен, что Карл должен знать о случившемся больше, чем думает он сам.
   "Должен или действительно знаю? Но, тогда, почему я не могу этого вспомнить?"
   - Рассказать, - повторил он за Мартом и, усмехнувшись, покачал головой. - Вспомнить ... Не много ли вы от меня хотите, мастер Март? Но рассказать я, конечно же, могу.
   Что ж, возможно, это была хорошая идея. Если решение лежит настолько близко, как, видимо, полагает Март, то слова могут вытянуть за собой и то, что пока ему в руки не дается.
   - Слушайте, мастер Март, - сказал Карл после короткой паузы, и, уже не колеблясь, стал рассказывать о том, что произошло с ним в течение дня пятого октября на Гуртовой тропе.
   Карл не торопился и ничего не скрывал, так как считал, что, во-первых, утаивать ему от Марта нечего, а во-вторых, незачем. Он лишь старался не ограничивать себя одними только фактами, но и передать своему внимательному слушателю то, что стояло за содержанием этих странных встреч, как происходили случившиеся разговоры, как выглядели и вели себя его собеседники, и, наконец, что чувствовал при этом он сам и как оценивал произошедшее теперь, когда все закончилось.
   - Я все еще не могу понять, что это было, - сказал Карл, завершая свой рассказ. - Но одно могу вам сказать, мастер Март, со всей определенностью, даже моего таланта недостаточно, чтобы образы воображения обрели плоть. Я этого делать не могу, да и никто другой, насколько я знаю, тоже.
   - Вы правы, господин мой Карл, - чуть склонил голову, обозначая поклон, Март. - Да и не похоже это на фантомы. Тех, как и духов, можно видеть, но у них отсутствует признак телесности. В тумане или ночью, их, конечно, можно принять за людей, но при свете дня ... Сомневаюсь. Тем более, вряд ли могли ошибиться вы, мой господин, с вашим-то талантом. Да и не могут фантомы так говорить. Нет у них этой свободы.
   - Тогда, что? - спросил Карл.
   Март смотрел на него, чуть прищурив глаза. Выражение его лица было скорее выжидательным, чем разочарованным.
   - Неужели не знаете?
   - Нет, - с сожалением покачал головой Карл, уже смерившийся с тем, что его память отказывается дать искомый ответ. Он был готов даже признать, что у него могут быть для этого особые причины. Однако, каковы они, и в чем здесь дело, он не знал.
   - Знаете, - не согласился с ним Март. - Не можете не знать. Ведь вы, господин мой Карл, очень долго жили среди убру, не так ли?
   "Убру? - удивленно подумал Карл, и в то же мгновение стена забвения рухнула, и он вспомнил. - Боги! Но этого не может быть!"
   Карл содрогнулся, как от удара. Переход от незнания к знанию был столь стремительным, а само знание - настолько ошеломляющим, что сразу охватить его разумом и, тем более, принять душой, было почти невозможно.
   - Жеста? - Карл почувствовал, что губы его пересохли, и голос едва пробивает путь сквозь выжженное русло горла.
   - Это не убрское слово, - спокойно возразил Март, который, казалось, совершенно не замечал того, что творится с Карлом. - Убру называют это "рефлет". Во всяком случае, раньше называли.
   "Рефлет, - мысленно повторил за ним Карл. - Рефлет".
   Да, он знал это слово, и что оно означает он знал тоже. Молящийся за Всех Ишель, обучавший его вере народа убру, рассказывал ему и об этом. Убру верили в Единого, хотя и не совсем так, как делали это другие жители ойкумены. Но и то сказать, убру слыли очень древним народом, и учение свое принесли из мглы веков практически в неизменном виде. Во всяком случае, самый древний список, содержащий Учение убру был записан более тысячи лет назад, и Карл не сомневался, что в тайниках Учителей наверняка найдутся и более древние свитки, тем более, что убру никогда не уничтожали и не выбрасывали своих священных книг. Март сказал как-то, что убру помнят многое из того, о чем успели забыть все остальные, и, вероятно, он был прав. Карл и сам мог засвидетельствовать, что не раз и не два убеждался в глубине и истинности знания, сохраненного этим странным народом, который жил войной, но никогда не захватывал чужих земель.
   - Рефлет? - спросил он вслух, хотя, видят боги, уже не нуждался в словах подтверждения. Ошибки быть не могло, это был рефлет, и даже причину своей упорной "забывчивости" Карл знал теперь тоже. - Рефлет ...
   - Да, - кивнул Март и достал из поясной сумки свою трубку. - Полагаю, это был рефлет.
   "Рефлет".
   Убру верили или знали - что в их Учении, впрочем, никогда точно не различалось - что в момент зачатия новой жизни, адид, "будущий человек", предстает перед Единым, чтобы получить от него свою судьбу. Однако бхиш, "свидание с божеством", это отнюдь не простое испытание. Зачастую, такая встреча заканчивается тем, что адид души не получает, просто потому что погибает под взглядом Предвечного, и, соответственно, плод не вызревает и ребенок не родится. Случается и так, что плод не погибает, но ужас пережитого ломает дарованную будущему человеку судьбу, корежит ее, извращает, и ничего хорошего таких людей в жизни уже не ждет. Но в любом случае, тот, кто предстал перед ликом Всесущего, отражается в глазах бога. Отражение левого глаза - "тавша", или душа человеческая, отражение правого - рефлет.
   Согласно учению убру, рефлет является независимой сущностью, хотя до тех пор, пока человек жив, его рефлет испытывает чудовищное давление живой плоти и свободной души, находясь по отношению к ним в подчиненном состоянии. Не дух, и не тело. Всего лишь живущее рядом с ними отражение. Зато, когда человек умирает, его рефлет обретает свободу, потому что, как и душа, если и смертен, то совсем не в том смысле, в каком смертной является всякая живая тварь. Однако души умерших покидают Ойкумену, получая воздаяние "за деяние и не деяние", плоть возвращается в "Великое лоно", а рефлет остается в вещном мире, хотя и не видим для живущих в нем людей. Невидимый и неосязаемый он продолжает существовать там, где родился человек, чьим отражением он является. Рефлет живет своей собственной жизнью, непостижимой для простых смертных, но на их жизнь все-таки влияет. Поэтому Учение убру строго определяет то, что они называют "родной землей". Родная земля это ведь еще и то место, где продолжают "жить" рефлеты, всех прежних поколений, и чем дольше остается народ на одном и том же месте, тем больше отражений его предков - "поколений и поколений" - существует рядом с ним, сплачивая его и помогая в годины бедствий.
   Иногда, очень редко, в особых случаях и при не совсем ясных обстоятельствах, люди способны увидеть свой собственный рефлет, что четыре раза было отмечено в убрских хрониках. Однако встречу с собственным рефлетом, убру полагали плохим предзнаменованием. Призвать же чужой рефлет - будь то отражение уже умершего человека или человека живого - простому смертному не дано. Однако то, чего не может сделать лишенный Дара, оказывается, было под силу тем, кто Даром был наделен. В этом вопросе убрские учителя были едины. Они утверждали, что волхвы - естественно, не все - могут вызывать рефлет, для чего, как будто, существовали даже специальные арканы. Впрочем, технике убрского волхования Ишель Карла не обучал, потому что тот, как всем было известно, Даром не обладал.
   "Еще одно темное искусство, - невесело подумал Карл. - Чего же ты так боишься, боец? Или ты боишься не чего, а кого?"
   И в этот момент, Карл осознал, наконец, что боится он, на самом деле, самого себя.
   - Спасибо, мастер Март, - сказал он не дрогнувшим голосом. - Вы мне очень помогли.
   - Нет, господин мой Карл, - покачал головой Март. - Это я вам должен быть благодарен, а не вы мне. Встретить человека, который с такой свободой повелевает рефлетами живых и мертвых, само по себе редкостная удача, а уж помочь ... Я только вот, что вам хочу сказать, господин мой Карл. Черное и темное не суть одно и то же, и не случайно.
  
  
   Глава 2. Замок Мертвого Волшебника
   1.
   Песок пах давним пожаром, безнадежностью пустыни и смертью, которая властвовала на ее просторах. Ни жизни, ни влаги, ни врагов, ни друзей. Только древние мертвые камни и горячий сухой песок. Карл отвел руку от лица, взглянул на дымное марево на западе, и, чуть разведя пальцы, дал песку просыпаться вниз. Сердце молчало, и, значит, тем, что происходило на западном горизонте, снова можно было пренебречь. Как вчера, и как за день до этого. Пока это были всего лишь угрозы, песчаная буря с силами еще не собралась и, возможно, что так и не соберется. Гораздо важнее было то, что, если и сегодня они не доберутся до цели, то ночью им придется повернуть назад, во всяком случае, попробовать это сделать, чтобы вернутся туда, откуда они пришли, если, конечно, их выпустит морок. Лошади измучены, и воды осталось всего ничего, так что выбор не велик: или вперед, или назад. И любое из этих решений может оказаться не верным. Впрочем, возможно, движение куда либо вообще являлось в этом случае бессмысленным, но душа Карла не соглашать признать, что на свете могут существовать безвыходные ситуации.
   На мгновение, перед его внутренним взором возникла тихая тенистая роща, тронутая первыми красками осени, и русло ручья, где в заросших травой берегах течет живая вода, но Карл лишь покачал головой, отгоняя счастливое видение. Время для сладких грез было самое не подходящее, им предстоял трудный дневной переход.
   - Извините, господа, - сказал он, оборачиваясь к Марту и Георгу. - Сегодня мы не остановимся на дневку. Мы снова пойдем вперед. Что скажете?
   Георг промолчал, только коротко поклонился, принимая решение Карла без возражений, и, повернувшись, неторопливо пошел к своим людям, собравшимся рядом с лошадьми.
   - Вероятно, вы правы, господин мой Карл, - чуть улыбнулся Строитель. - В "кольце" любое направление - всего лишь иллюзия, но если нам все-таки удастся прорваться, то лучше на юг, чем на север.
   - Ну, что ж, - кивнул Карл. - Последняя попытка, господа.
   Эти слова он произнес так, чтобы его услышали и люди бана Трира, которые, надо отдать им должное, вели себя безукоризненно и до сих пор не дали Карлу ни одного повода усомниться в их надежности. Однако люди всегда остаются людьми, им нужен кто-то, кто ведет их за собой.
   Карл подошел к терпеливо дожидавшемуся его решения Гектору и, вдев ногу в стремя, легко - пока он еще мог делать это легко - вскочил в седло.
   - Вперед, приятель - мягко попросил он коня, и Гектор пошел шагом, раздвигая широкой грудью плотный, наливающийся жаром дня воздух. Следом за ними сразу же тронулись и остальные. Начинался новый день.
  
   2.
   Три дня назад, на закате, преодолев без приключений - в два дневных перехода - сорок с небольшим лиг пути, они с Мартом достигли границ Мертвой Земли и еще засветло разбили лагерь у последнего в этих местах ручья. Воды в нем почти уже не оставалось, но она все-таки там была. Струилась по плотному песчаному ложу, тихонько журчала между обнажившихся камней, бросала красноватые искорки отблесков, когда ее касались лучи заходящего солнца.
   По большей части, молча, лишь изредка обмениваясь короткими репликами, они напоили и обтерли коней, умылись и напились сами, и наконец, уже в сгущающихся сумерках, развели костер и повесили над ним котелок с водой, намереваясь заварить чай. Все это время, в темнеющем небе над их головами медленно кружили две большие птицы, то поднимавшиеся выше и, тогда почти исчезавшие из глаз в густеющей синеве, то спускавшиеся едва ли не до самой земли, показывая себя, во всем своем великолепии. Огромный кондор и необычайно крупный орлан держались прямо над ними, ни разу не удалившись от лагеря больше чем на пол-лиги, до тех пор, пока не исчезли в потемневшем ночном небе.
   - Это должно что-то означать, - задумчиво сказал Март, собирая на расстеленном плаще их немудреный ужин.
   - Нам предлагают компанию, - усмехнулся в ответ Карл. - Предложение, от которого я, мастер Март, по ряду соображений, отказаться не могу. И моя дочь это хорошо знает.
   Он не ошибся. Не прошло и часа, как на тракте появилась сплоченная группа всадников, двигавшихся быстрой рысью, освещая свой путь во мгле горящими факелами. В виду костра, верховые остановились, и к огню направился "парламентер". Карл встал ему навстречу и не удивился, увидев перед собой Георга - командира гвардейцев бана Трир.
   - Доброй ночи, ваша светлость, - спешившись, сказал тот и, прижав правую раскрытую ладонь к сердцу, склонил голову в вежливом поклоне.
   - Доброй ночи, лейтенант, - в свою очередь, поздоровался Карл, с интересом рассматривая ночного гостя. - Что привело вас в эти края?
   - Приказ моего господина, - ответил Георг, поднимая голову.
   - В чем же заключается его приказ?
   - Следовать за вами, господин герцог, - снова поклонился Георг. - Но ни в коем случае не нарушать вашего покоя.
   - Вы знаете, в чем смысл этого приказа? - поинтересовался Карл, качая мысленно головой. Вопрос он задал из вежливости, так как догадывался, чего хотели от своих людей бан и банесса Трир.
   - Да, ваша светлость, - Георг был невозмутим. - Мы везем личные вещи наших господ. Полагаю, несколько позже они предполагают к вам присоединиться.
   - Что изменилось сегодняшним вечером? - вопрос был закономерен.
   - Не знаю, - чуть качнул головой Георг. - До сих пор, нам не велено было к вам приближаться, но три часа назад я получил от госпожи банессы другие распоряжения.
   - Ну, что ж, - снова улыбнулся Карл. - Располагайтесь лейтенант. Выше по ручью полно валежника, русло еще не вовсе пересохло, а места, как вы видите, хватит на всех...
   Так и вышло, что, отправившись из Флоры, пять дней назад в одиночку, Карл волею обстоятельств вел теперь за собой целый отряд. Следовало ли ему об этом сожалеть? Возможно. Однако Карл умел принимать обстоятельства такими, какими создали их судьба или случай, и шел им наперекор только тогда, когда чувствовал, что кто-то или что-то пытаются навязать ему совершенно неприемлемый для него образ действий. Однако, путешествие к Саграмонским воротам в компании, назвать таким произволом Карл не мог. Во всяком случае, его художественное чувство идею "группового портрета" не отвергло вовсе, и теперь Карл был в своем поиске уже не один, и даже не вдвоем с присоединившимся к нему молчаливым и обстоятельным Мартом. Чуть позади за ними ехали Георг, четверо его гвардейцев, двое слуг и служанка банессы Трир, ни чем, впрочем, не уступавшая мужчинам в холодном упорстве, с которым она преодолевала все тяготы пути.
   Впереди, там, куда они теперь направлялись, на плоской - столовой - горе, казалось, не боле чем в одной лиге пути, видны были развалины величественного сооружения: черные, как будто обожженные яростным огнем, стены на фоне серо-голубого неба. Даже на расстоянии замок Мертвого Волшебника - так величали в давние времена князя Кершгерида жители этих мест - внушал ужас и восхищение, хотя, возможно, именно расстояние и дрожащий от жара воздух и были причиной того тревожного чувства, которое возникало у Карла при взгляде на темные руины, покоящиеся на ослепительно белом камне горы. Однако его тревога имела под собой и другую причину. Дело в том, что, не являясь миражом, о чем Карл знал доподлинно, замок, тем не менее, не давался ему в руки уже третий день.
   Вначале, то есть, в первый день пути через пустыню, ничего необычного не происходило. Все выглядело именно так, как и должно было быть, согласно предположениям Карла. Выступив со стоянки у пересыхающего ручья на рассвете, они достаточно быстро пересекли слегка присыпанную песком полосу твердых, как камень, солончаков, и в девятом часу утра вступили уже собственно в пустыню, намереваясь преодолеть сравнительно узкий перешеек Мертвой Земли к вечеру. Гуртовая тропа здесь была сильно засыпана песком и временами исчезала, раздавленная низкими волнами дюн, но потерять направление было сложно, даже не обладая способностями Карла. Пока солнце находилось точно слева или справа от идущего через пески человека, он оставался на верном пути. Но и без того, дорога и обозначающие ее редкие каменные столбы, установленные еще во времена империи Яра, хорошо просматривались с вершин пологих песчаных холмов, куда путник, в любом случае, принужден был подниматься, чтобы продолжать движение вперед.
   Однако сразу после полудня с окружающим миром случилось нечто неладное. Впечатление было такое, как будто песчаная буря, неожиданно вызревшая и набравшая силу, намеревалась обрушиться на путешественников сразу со всех сторон. Горизонт - куда ни посмотри - стал мутным и резко приблизился, ограничив видимое пространство какой-то сотней метров в любом направлении. Гуртовая тропа, только что ведшая их вперед, исчезла прямо из-под ног, а воздух стал нестерпимо горячим, как если бы они вдруг оказались над жерлом разожженной угольной печи.
   - Сплотиться! - приказал Карл, и его спутники быстро подтянулись к нему, образуя плотное каре. - Продолжать движение!
   Возможно, это было ошибочное решение, и им следовало сразу же повернуть назад, но интуиция подсказывала, что и для этого уже было слишком поздно. "Кольцо" - а для того, чтобы понять, что это "кольцо", Карлу не потребовалось много времени - их бы уже не выпустило. Куда бы ни направили они теперь своих коней, результат был бы тем же самым.
   - Это похоже на "кольцо" - тихо сказал Март, ехавший с ним бок о бок.
   - Приходилось видеть? - так же тихо спросил Карл, быстро взглянув на своего спутника.
   - Нет, видеть, не видел, но читал, - почудилось ли Карлу, или в голосе Строителя действительно проскользнули нотки тревоги?
   Что ж, если и так, повод для тревоги был самый подходящий. Карлу тоже приходилось читать о "кольце", а один раз - в Высоких горах - даже испытать это подлое колдовство на самом себе. Навести морок "кольца" был способен только опытный и очень сильный чародей. Но зато в любой подходящей для этого местности - на болотах, в дремучем лесу, в горах или пустыне - оно действовало безотказно, лишая человека, ставшего, на свою беду, его жертвой, пути и заставляя его бесконечно кружить практически на одном и том же месте. Вот, только, насколько было известно Карлу, заключить в "кольцо" не одиночку, а целый отряд было почти непосильной задачей для большинства колдунов, не говоря уже о том, что для создания "кольца", волшебник должен был находиться где-то поблизости от жертвы. Потому и приказал Карл сразу же, собраться плотной группой и двигаться вперед, надеясь, что чары, наведенные кем-то из его врагов, не выдержат напора, ослабленные к тому же расстоянием и необходимостью "отводить глаза" девятерым людям и полутора дюжинам лошадей. Однако, к его разочарованию, "кольцо" оказалось невероятно прочным. Оно держало их, не выпуская, весь следующий час, и тогда, Карл предпринял отчаянную попытку разорвать наваждение, использовав против чужой магии свою собственную. Он остановил отряд и, спешившись, опустился на раскаленный песок. Сев по-портновски, Карл положил руки на колени, прикрыл глаза и вызвал Тьму. Ему не пришлось уходить глубоко во владения Мрака, потому что образ Второй ступени, хранившийся в его памяти, был ярок и материален настолько, насколько это было вообще возможно, и местоположение замка Кершгерида он представлял себе тоже. И он их увидел: узкое ущелье, высокую отвесную скалу, и руины замка на ней.
   Когда Карл открыл глаза, он уже знал, что от верного направления они отклонились пока совсем немного. Однако, продолжай они идти, как шли, понемногу забирая вправо, и морок, пожалуй, мог увести их в самое сердце Западной пустыни, если такова была цель этого колдовства, или все-таки заставить ходить по кругу, если это было настоящее "кольцо". Карл встал. Тьма отступила, растворившись без остатка в торжествующем сиянии солнца, упала с глаз пелена, похожая на плотную серую паутину, но Карла, несмотря на удушающую жару, все еще немного знобило, и тошнота стояла в горле, затрудняя дыхание и отравляя его кислыми болотными парами. Однако все это было не важно, потому что тошнота и озноб не слишком большая плата за знание, ценой которому могли стать его собственная жизнь и жизни идущих вместе с ним людей. А тьма ... Что ж, тьма всегда называет ту цену, которую считает подходящей, но и сама исправно платит по счетам. И сейчас она снова открыла Карлу то, что он в ней искал, хотя и не помогла разорвать "кольцо". Но, как говорят загорские старики, кусок хлеба во рту лучше приснившегося медового пирога. Теперь он хотя бы знал, как оказаться на острее стрелы, обозначившей на возникшей в его воображении "карте" правильное направление.
   Еще некоторое время после этого, Карл и все остальные, кто волею обстоятельств оказались теперь вместе с ним, продолжали - едва ли не вслепую - двигаться между почти сомкнувшихся вокруг них призрачных стен. Однако вскоре, горизонт прояснился так же стремительно, как до того закрыли его полотнища песчаного морока, и они увидели далекую столовую гору и крепость на ней. Руины - Карл знал это наверняка - были настоящие, хотя и должны были находиться далеко на юго-западе, но вот откуда, вместо скальной стены ущелья Второй ступени, взялась под замком Мертвого Волшебника эта столовая гора, он понять не мог. Тем не менее, единственным разумным решением, по-видимому, было продолжать идти прямо к горе, потому что замок Кершгерида находился как раз там, куда им следовало идти.
   Первое время, казалось, что дела пошли на лад. Во всяком случае, расстояние между отрядом Карла и замком сокращалось именно так, как и должно было это происходить, иди они по обычной местности к некоему видимому издали предмету. Однако позже, после дневки, на которую они остановились около полудня среди высоких скал, дававших хоть какое-то укрытие от жестокого сияния солнца, и после ночи, проведенной в движении, выяснилось, что развалины, ставшие накануне уже хорошо видны, не приблизились теперь ни на шаг. Еще полдня и ночь, Карл вел своих людей к замку на горе, но заколдованное место все также оставалось недостижимо. Пустыня выжигала из них силы. Однообразие пейзажей и монотонность пути силились свести их с ума. Подходили к концу запасы воды, слабели измученные жарой лошади, но замок Кершгерида - если, конечно, это все-таки был он - неизменно оставался там же, где и был, в пределах видимости и нигде, потому что, если бы он все-таки где-нибудь был - в физическом смысле, а не в метафизическом - они бы до него уже добрались.
   И все-таки Карл не отчаивался найти выход, надеясь кроме всего прочего, и на помощь Валерии и ее мужа, которых они за все время перехода через пустыню ни разу не увидели. Означало ли это, что бан и банесса Трир тоже потеряли их из виду? Одно из двух: или да, или нет. Однако, и в том и в другом случае, "птицы" не могли не догадаться, что с отрядом Карла произошло что-то странное, и, следовательно, должны были попытаться помочь. В равнодушие Валерии Карл не верил, другой вопрос, что она могла теперь предпринять?
   "Что?"
   Его бестрепетный конь неожиданно встал и тревожно шевельнул ушами, поворачивая голову, как будто в поисках неведомой еще опасности. Однако Карл знал, что его Гектора испугать совсем не просто. Подаренный ему Валерией карой масти1 жеребец был воспитан оборотнями и уже почти три месяца жил рядом с Карлом, постепенно принимая правила, установленные его новым хозяином. Поэтому Карл отнесся к беспокойству своего коня самым серьезным образом. Он поднял руку, останавливая следующих за ним людей, и привстал на стременах, изучая лежащие перед ними пески. Впрочем, долго искать Карлу не пришлось. Метрах в двадцати впереди и чуть левее направления, которым следовал его отряд, что-то странное произошло с тенью, отбрасываемой невысоким обрывистым холмом. Она уплотнилась на глазах, приобрела насыщенный черный цвет, и в следующее мгновение, из этой тьмы на раскаленный песок пустыни бесшумно шагнул огромный грациозный зверь.
  
   # 1Карая масть - черная с темно-бурым отливом.
  
   "Здравствуй, боец", - в два легких прыжка адат оказался прямо перед Карлом, и желтые узкие, вертикально расположенные зрачки заглянули в его глаза.
   "Здравствуй, друг", - пока Карл мог лишь гадать, каким промыслом богов, занесло в эти края его Дебору, но следовало признать, жаловаться на это обстоятельство ему даже в голову не пришло.
   "Плохое место", - адат чуть повел мордой из стороны в сторону, обозначая пространство вокруг них.
   "Скверное", - согласился Карл.
   "Помощь идет!" - адат дождался ответного кивка Карла, легко прыгнул в сторону и исчез в жиденькой тени, отбрасываемой иссеченным ветрами камнем.
   - К нам идет помощь! - громко объявил Карл, оборачиваясь к людям из своего маленького отряда, и чувствуя, как произнесенные им слова рвут плоть пересохшего от жары горла.
   Откровенно говоря, он не испытывал пока такой же уверенности, какая, должно быть, прозвучала сейчас в его хриплом голосе. Но дело было не в том, что он не верил в желание Деборы и Валерии, без которой, уж верно, здесь не обошлось, помочь ему выбраться из "кольца", а в том, что не знал пока, чем смогут они помочь. Впрочем, если здесь объявился адат, на которого чары "кольца", по-видимому, не действовали вовсе, то почему бы не предположить, что вместе с Деборой на помощь пришли и Виктория с Анной? Такая возможность не казалась лишенным оснований, но Карл не хотел питать сердце напрасной надеждой.
   "Пусть все будет, как будет, а там посмотрим", - решил он, но долго ждать развития событий не пришлось.
   Внезапно Карл почувствовал на себе чужой взгляд, вернее, это было очень похоже на то, как если бы кто-то внимательно посмотрел на него сбоку. Однако, на самом деле, там, где должен был находиться человек, которому мог принадлежать такой взгляд, никого сейчас не было и, стало быть, никто оттуда на Карла смотреть не мог. Во всяком случае, пока.
   Не слезая с седла, Карл повернул голову в сторону взбирающегося на небосклон солнца и, прищурившись, обвел мертвую пустыню внимательным, ищущим взглядом, стараясь не пропустить чего-то такого, чего здесь не должно было быть, какого-то знака, указания, чего-то, что могло быть связано с возникшим у него странным ощущением. И коли уж он искал, то не странно, что искомое, в конце концов, нашлось. Карл увидел, как дрогнул и резко - скачком - приблизился восточный горизонт, из настоящего, "живого", стремительно превращаясь в "пейзаж на заднике полотна". Сразу за тем, воздух между двух высоких, выветрившихся серо-желтых скал, метрах в пятидесяти от Карла, потек наподобие струящейся воды, в считанные мгновения образовав высокое и широкое полотнище, как будто целиком вырезанное из падавшего где-то - неизвестно где - водяного каскада и колдовской силой перенесенное сюда, в смертельное пекло Западной пустыни.
   Закололо в висках и ожидаемая кровавая волна прошла даже не перед глазами, а за ними, внутри наполнившегося глухим гулом черепа. Перед Карлом, рядом с ним, едва ли не на расстоянии протянутой руки, вершилось колдовство невероятной силы. Кто-то - и Карл не разумом, а, скорее, своим художественным чувством уже угадывал кто это мог быть - рвал ткань пространства с такой же легкостью, с какой сильные мужские руки способны разорвать ветхую от старости суконную рубаху. Еще одно или два "растянутых" в бесконечность мгновения, и сквозь бесшумно "льющиеся" струи, неизвестно откуда возникающие в воздухе на высоте около пяти метров и неизвестно куда исчезающие, едва коснувшись дышащего жаром песка пустыни, навстречу Карлу выехал на своем мышастом1 поджаром жеребце встревоженный и настороженный Август Лешак. В руке капитан держал обнаженный меч, и, судя по всему, готов был к любым неожиданностям, в том числе и таким, которые потребовали бы от него сразу же вступить в бой и, возможно даже, умереть в схватке с неведомыми врагами. Во всяком случае, именно такое выражение было написано на его узком суровом лице, когда капитан предстал перед глазами Карла. Однако, увидев своего командира - а Карл до сих пор оставался для Августа прежде всего командиром - тот мгновенно и с видимым облегчением сбросил с лица маску угрюмой решительности, радостно улыбнулся и, не мешкая, двинул коня вперед. А из-за волшебной завесы уже выезжали бок о бок Анна и Виктория, лица которых выражали крайнюю степень напряжения и сосредоточенности. Волшебницы были прекрасны и являли собой настолько живописную картину, что Карл на мгновение даже забыл о том, в каком положении находятся он сам и его люди, поддавшись непреодолимому для истинного художника соблазну смотреть и видеть воплощенную в явь божественную красоту. Виктория, одетая в платье и плащ, окрашенные во все оттенки зеленого, ехала на вороном коне, а Анна, несущая на себе цвета пламени - от золотисто-желтого до оранжевого - на красно-серой кобыле. Однако долго любоваться изысканной красотой волшебниц Карлу не пришлось, потому, что сразу за ними сквозь текущий воздух созданного волхованием прохода шагнула соловая2 кобыла Деборы, и теперь Карл, казалось, действительно забыл обо всем на свете. Он даже сам не представлял, чем для него стала эта женщина и насколько ему ее не хватало все эти дни. Она была великолепна. Красота Деборы могла свести с ума, но дело было в другом. Едва Карл коснулся взглядом ее серых бездонных глаз в его сердце вошел великий покой. И это не было расслабленное спокойствие тихого бездумного довольства, а то уверенное спокойствие, с которым Карл обычно принимал любые удары судьбы и ходил даже в самые безнадежные атаки.
  
   # 1Мышастая - голубого, пепельного цвета; грива, хвост и ремень по хребту черные.
   # 2Соловая - буланая, но без бурой примеси, без ремня и при светлых хвосте и гриве. Буланая -- желтоватая разных оттенков (иногда красноватая), а навис (хвост и грива) черные или темно-бурые, часто темный ремень по хребту.
  
   Но ...
   "Не сейчас" - попросили ее глаза.
   "Волшебницы", - показала она рукой.
   "Потом ..."
   Боги! Какие чудеса обещали ее губы, дрогнувшие в намеке на улыбку. Ему потребовалось особое усилие, чтобы оторвать взгляд от Деборы и снова перевести его на волшебниц. Глаза Виктории были полузакрыты, но Карл не сомневался, будь они даже широко распахнуты, она бы его не увидела. Великолепная дама Садовница находилась теперь где-то за гранью реальности, там, где и вершилось, собственно, ее великое колдовство. А вот Анна - при всей своей неподдельной серьезности - пребывала именно здесь и сейчас, лишь "прислушиваясь", по-видимому, к тому, что творилось с ее возлюбленной и с миром, отданным во власть невероятной волшбы.
   - Тсс! - тихо сказала она, встретив взгляд Карла. - Показывайте дорогу, Карл. Виктория откроет "путь".
   При этом, слово "путь" она произнесла так, что сразу становилось ясно, обычные человеческие пути она в виду не имеет. А что именно имела в виду дама Анна, как не трудно было догадаться, им всем предстояло узнать в самом скором времени, так что торопиться было некуда, и повода задавать вопросы не было тоже. Другое дело, указывать направление. Вот это было ему понятно и без объяснений, и Карл, не мешкая, двинул своего коня вперед. Он не оглядывался больше, полностью доверившись так вовремя пришедшим ему на помощь колдуньям, лишь позвал за собой - властным взмахом руки - Марта и Георга, люди которого по любому всегда следовали за своим командиром. А сам Карл, положившись на то, что каждый в его отряде делает то, что должен сейчас делать, полностью сосредоточился на замке Кершгерида, чувствуя, как нарастает в нем яростное желание разорвать путы морока и прорваться к этим, на самом деле, находящимся не менее чем в шести днях тяжелого пути руинам. Но и об этом он не думал, потому что даже невозможное становится возможным, когда вступают в игру силы, подвластные высшей магии, ни чем существенно не отличающейся, если подумать, от божественного промысла.
   Колдовское варево, которое взялся варить кто-то из его врагов - Уж не блистательная ли Норна вернула ему должок? - продолжало крутить и корежить вещный человеческий мир, но кашевар у котла уже сменился. Примерно полгода назад, Карлу довелось стать свидетелем грозного колдовства огненной девы Анны, уничтожившей силой своего Дара галерный флот Сдома и убившей гнавшихся тогда за ними дружинников князя Семиона. Теперь, и вновь на его собственных глазах, другая колдунья демонстрировала свою истинную силу, и Карлу, если бы время и обстоятельства оставляли на это время, оставалось только развести руками, признавая сколь много дивного и доселе неведомого существует под луной и солнцем.
   Гектор шел шагом, но уже через несколько мгновений Карл осознал, что столовая гора и руины замка на ней приближаются к нему настолько быстро, что даже если бы он мчался теперь во весь опор, нещадно расходуя силы коня, то не смог бы столь стремительно приближаться к цели. Казалось, каждый шаг Гектора был равен, как минимум, четверти лиги. Однако, как тут же убедился Карл, дело было не только в этом. Чем ближе оказывался к нему замок Кершгерида - а Карл уже понял, что это не столько он сам движется к замку, сколько тот наплывает на него и его спутников - тем ниже становилась гора, на которой стояла цитадель, и ровнее дорога, по которой уверенным шагом шел, а не бежал, конь Карла.
   Вероятно, чудеса эти видел не один только он. За спиной Карла раздались, было, невнятные голоса, выражавшие испуг и удивление. Им вторили конское ржание и бряцание стали, но властный оклик Георга заставил людей замолчать, а с лошадьми справились уже сами всадники. Секунда, другая, и вот лишь постепенно слабеющие удары копыт о землю да тихое фырканье лошадей указывали на то, что отряд по-прежнему следует за Карлом. Сейчас они ехали по совершенно ровной дороге - прямой, как стрела, полосе песка, упиравшейся в пролом, судя по виду, давным-давно образовавшийся в высокой черной стене. Столовая гора окончательно исчезла, и этот пролом - каким-то чудом - оказался вровень с пустыней. Впрочем, скосив глаза в сторону, Карл пустыни уже не увидел. Ровная песчаная дорога, гасившая удары конских копыт, лежала внутри своеобразного тоннеля, образованного закругленными стенами струящегося воздуха, стремительно наливавшегося всеми оттенками зеленого.
   Еще несколько метров, и Гектор, перешагнув, не останавливаясь, через мелкие обломки камней, легко взошел на невысокую, "оплывшую" насыпь, образовавшуюся в давние времена, когда по неизвестной причине рухнула эта часть стены. С вершины насыпи, перед Карлом открылся вид на широкий замковый двор, образованный обезглавленным квадратным донжоном, заросшей зеленью стеной жилого корпуса с провалившейся крышей и пустыми окнами, трехгранной угловой башней и остатками куртины1.
  
   # 1Куртина - сплошная крепостная стена.
  
   Не желая задерживать остальных, Карл быстро миновал пролом, спустился по обратному скату насыпи, и, подъехав к находившемуся почти в центре двора круглому колодцу, развернул коня, чтобы видеть, как входят в цитадель Кершгерида его спутники. Март, следовавший едва ли не вплотную за ним, уже остановил своего огромного першерона неподалеку, а через пролом проходили сейчас люди бана и банессы Трир. Как только последняя из вьючных лошадей начала осторожный спуск на вымощенный черным брусчатым камнем двор, на вершину насыпи въехал капитан Август Лешак, за которым следовал не меньший, чем у Георга отряд гвардейцев и слуг, одетых в цвета герцогов Герр. Последними в ограду замка въехали Дебора - сейчас Карл увидел, что одета она в темно-коричневый убрский охотничий костюм и опоясана мечем - и дамы волшебницы. Когда они миновали пролом, Виктория неожиданно встрепенулась, как будто очнувшись от глубокого сна, открыла глаза и, воздев к небу руки, встряхнула кистями, как если бы стряхивала с них капли воды. В то же мгновение, исчезли колыхавшиеся над стенами крепости и закрывавшие небо полотнища изумрудного сияния, напомнивших Карлу то необыкновенное явление природы, которое наблюдал он однажды на крайнем севере и которое сами северяне называли "плащом Госпожи Снегов". Это случилось так быстро, что никто, вероятно, не успел даже понять, что, собственно, произошло. Один лишь Карл смог увидеть, как призрачный мир превращается в мир обыденный. Двор замка заливал теперь обычный полуденный свет. Небо было чистым, а воздух прохладным, каким и должен быть горный воздух на такой высоте и в это время года.
  
   3.
   "Так просто?"
   Карл окинул взглядом просторный замковый двор, мощенный небольшими чуть выпуклыми базальтовыми брусками, и мысленно покачал головой. Семь дней назад он покинул Флору, чтобы совершить "короткую прогулку" к воротам Саграмон. Он был один, как прежде, и, как много раз в прошлом, просто шел туда, куда вела его дорога. Он не знал, что ожидает его в Мраморных горах, ничего не загадывал, и не строил никаких планов. Он просто шел, даже если на этот раз, и ехал верхом. Однако уже на второй день пути, ему стало известно о замке Кершгерида. И вот, хотя с тех пор едва ли прошло больше пяти дней, он стоит посередине большого внутреннего двора в потерянном летописцами и утраченном людской памятью горном гнезде Мертвого Волшебника, которого и самого, как казалось, давно постигло проклятие вечного забвения. Но, оказывается, замок никуда не делся. Он уцелел, потому что, хотя и был некогда сильно разрушен - Кем? Как? Когда? Нет ответа - настоящими руинами все-таки не стал. Во всяком случае, на первый взгляд уцелело здесь гораздо больше, чем было разрушено.
   "Так просто?"
   Вышел в путь и, почти не прилагая к тому усилий, оказался именно там, где хотел, вернее захотел, едва оказавшись на дороге, простертой в неведомое будущее. И куда же привела его теперь эта дорога? Что ожидало его за внезапно открывшимися перед ним дверями? Это предстояло еще узнать и понять, но уже то, как Карл здесь оказался, кое-что говорило и о том, что могло ожидать его впереди.
   "Слишком просто" - решил он, обдумав случившееся.
   Впрочем, возможно, это был всего лишь случай, удача, из тех, что приходят иногда к людям, идущим вперед.
   Случай? Удача? Снова стечение непредсказуемых обстоятельств и невероятное везение ведут его куда-то по дороге, которую сам он не выбирал? Возможно. Однако, возможно, так же, что случай благоволил Карлу не с проста. Это ведь он сам - и никто иной вместо него - принял решение, выйти из Флоры в тот день четвертого октября. И вот он решил и отправился в путь и, значит, породил этим поступком цепь событий, которые затем могли уже вершиться сами собой, подвластные лишь воле случая, но точно так же могли быть и следствием его собственных поступков. Про замок Кершгерида Карлу рассказал Гавриель, а про Геррида - покойная жена.
   Рефлеты ...
   Увы, это не был тот великолепный Гавриель, каким его друг был при жизни, и блистательная юная женщина, подарившая Карлу великое чудо подлинной любви, навсегда осталась жить лишь в его памяти.
   "Боги!"
   Но и рефлеты, как выяснилось, призвал он сам. Вызвал их, совершив, пусть и бессознательно, нечто, что неподвластно случаю - и противно человеческой природе - но зато оказалось в его, Карла, власти. И Норну заставил явиться на встречу тоже он сам, и, следовательно, знай он тогда, что творит, должен был быть готов и к тому, что Лунная Дева не снесет такого оскорбления и нанесет ответный удар. Она и ударила, а в том, что это была именно она, он больше не сомневался. И снова - случайно или нет - но, сплетя вокруг Карла смертельное "кольцо", Норна дала толчок еще одной цепи событий, которая, в конце концов, и привела его сюда, в замок, дорогой, оказавшейся намного короче той, которую он себе представлял, отправляясь в путь.
   Итак, руководствуясь одним лишь своим художественным чувством, он вышел в дорогу тогда, когда вышел, и сам же он - вероятно, пытаясь найти ответы на тревожившие его душу вопросы - призвал рефлет Норны. Этим последним Карл обратил себя в мишень ее злобной мести, однако "кольцо" не справилось с ним, потому что ...
   "Вмешался случай?"
   И да, и нет.
   Что делает людей тем, что они есть?
   "Ты снова недооценила меня, женщина ... " - впрочем, Карл не чувствовал особого удовлетворения от того факта, что обстоятельства изменили его настолько, что ни он сам, ни его личный враг не смогли предусмотреть всех следствий случившихся с ним перемен. Одинокий путник Карл Ругер исчез, волею случая и обстоятельств превратившись в совсем другого Карла, человека, связанного множеством взаимных обязательств - дружбы, любви, чести и долга - с самыми разными людьми и ... нелюдьми.
   Но, с другой стороны, случайна ли любовь? А дружба? Случайно ли, что он стоит здесь не один, а в окружении всех этих людей?
   Так просто?
   Так сложно.
   Так мучительно трудно.
  
   4.
   Карл только и позволил себе, что на мгновение заглянуть ей в глаза, но какое это было мгновение! Казалось, остановилось само быстротекущее время, и руины замка Кершгерида вернулись в сумрак забвения, превратившись в небрежный набросок, сделанный неумелой рукой на серой дурной бумаге. И люди - множество людей и лошадей, толпившихся вокруг них двоих - утратили телесную сущность и стали бесплотными тенями. Исчезли звуки. И признаки времени дня и года, места и обстоятельств тоже утратили свой смысл и значение. Серебристо-серый туман, клубившийся в глазах Деборы, принял Карла, и они остались вдвоем, одни посреди бесконечного мира.
   "Не оставляй меня одну, - попросила она. - Никогда! Ни за что, не оставляй меня одну!"
   Это был крик души. Это была такая мольба, на которую мужчина не может не ответить, не разорвав себе сердце.
   "Я не могу без тебя", - объяснила она, как бы оправдываясь. И в этих ее словах было столько тоски, такая печаль и боль, и такая любовь, что груз этот мог пригнуть принявшего его до земли.
   "Я знаю, - как-то сразу, без перехода и паузы, согласилась она с никем не высказанным возражением. - Я знаю, мужчины уходят ... Их ведут честь и долг. А женщины ... что ж женщины остаются ждать", - обычай сильнее разума, но чувства способны разорвать даже железные обручи обычая.
   "Как ты мог! - закричала Дебора, и гнев заставил затрепетать крылья ее носа. - Как ты мог?!"
   "Видишь, не смог" - Карл не знал, что еще может сказать, что еще должен сказать Деборе.
   Сказать ей, что любит?
   "Боги! Какие беспомощные костыли вы дали нам, чтобы ходить по золотистым облакам Высокого Неба!"
   "Я тебя люблю", - но что значили эти немудреные слова рядом с тем, что жило в его сердце?
   Сердце Карла было полно нежности и страсти. Оно пело от счастья и кричало от боли. Оно билось в едином ритме с другим сердцем, узнавая от него то, что бессильны были передать слова, и сообщая этому другому сердцу, нежному и мужественному сердцу Деборы то, что хотел и не мог выразить словами "сладкоречивый" мастер Карл. Но теперь слова им были не нужны. Они были излишни, избыточны ... Слова ...
   - Рад вас видеть, моя светлая госпожа, - сказал Карл, склоняя голову в поклоне.
   Мир рывком возвратил себе утраченную, было - пусть и на одно краткое мгновение - вещественность и целостность. И, желая, по-видимому, компенсировать испытанное им небрежение, обрушился на Карла водопадом, гигантской штормовой волной, состоящей из огромного множества разнообразных звуков, запахов, и прочих ощущений, вытесненных его и ее любовью за грань осознания и возвращающих себе теперь то, что принадлежало им по праву.
   - Где мы, Карл? - вместо ответа спросила Дебора и озадаченно огляделась вокруг.
   И тут же, словно очнувшись ото сна, заозирались и все остальные.
   - Рад приветствовать вас, дамы и господа, в замке князя Кершгерида, иначе именуемого Мертвым Волшебником, - сказал Карл и сделал широкий жест рукой, обводя окружавшие их развалины. - Располагайтесь, прошу вас. Места хватит на всех.
  
   5.
   "Полдень".
   Солнце стояло прямо над головой, наполняя чуть прохладным сиянием прозрачное пустынное небо. А под ногами Карла, там, где всего каких-то четверть часа назад лежала устланная плотным упругим песком дорога, сразу за проломом в невысокой и не слишком толстой куртине, уходила далеко вниз отвесная скальная стена, казавшаяся отсюда, с высоты, совершенно гладкой. С того места, где стоял Карл, ущелье Второй ступени представлялось невероятно узким, а его дно затягивала сизая пелена. Тем не менее, напрягая глаза и отпустив на волю свою душу, неотделимую от художественного чувства, Карл тщательно - насколько это вообще было возможно - исследовал заваленное большими валунами русло речушки, протекавшей по дну ущелья, и древнюю тропу, принужденную рельефом местности жаться к быстрой воде. Везде, разбросанные как попало между могучих валунов и обломков скал, видны были тела людей и туши павших лошадей. Создавалось впечатление, что бойня в ущелье Второй ступени произошла совсем недавно, но Карл не тешил себя иллюзиями. То, что смог рассмотреть он на дне ущелья, в большей степени являлось плодом его собственного воображения, чем тем, что могли видеть и видели даже самые зоркие глаза. Прошло уже четыре дня, и все это время, мертвые оставались не погребенными, предоставленные произволу стихии и неразумной жадности диких животных.
   "Леон".
   К сожалению, надеяться было не на что, однако тело его друга заслуживало лучшей участи, чем быть съеденным шакалами и растащенным по косточкам горными ласками. Весь вопрос был в том, как спуститься вниз, и возможно ли это в принципе. Однако если замок стоит на отвесной скале, это ни в коем случае не означает, что жить в нем могут одни лишь птицы да горные духи. Гавриель сказал ему ... Карл мысленно кивнул, благодаря богов Высокого Неба за своевременную подсказку, и посмотрел на ущелье другими глазами. Он представил себе, что идет по нему ночью, при луне.
   "Луна ..."
   Он оглянулся через плечо и, не обращая внимания на людей, столпившихся посреди двора в ожидании его распоряжений, посмотрел на восток.
   - Что? - чуть слышно спросила стоявшая рядом с ним Дебора. - Что ты увидел?
   - Сейчас ...
   Недалеко за куртиной, соединявшей две треугольные сторожевые башни, всего, быть может, метрах в трехстах от замка виден был крутой скальный подъем. Собственно, крепость Кершгереида, стояла на небольшом плато, на вершине одной скальной стены и у основания другой, являвшейся отрогом горы, снежная вершина которой поднималась на юге. Луна, скорее всего, вставала над пологим гребнем лишь в первом часу ночи, и тогда ... Карлу не надо было снова оборачиваться к ущелью, чтобы понять, что происходит, когда луна освещает замок. В лунные ночи, тени стен и башен появляются на противоположной стене Второй ступени, и невидимое в дневное время горное гнездо Мертвого Волшебника обнаруживает себя, но вряд ли больше чем на полчаса-час. К тому же, поскольку люди в горах по ночам не путешествуют, и, вероятно, редко разбивают лагерь в этом узком негостеприимном ущелье, то и тайны замка открывались до сих пор лишь тем немногим, кто не боялся ночных переходов и имел в душе достаточно любопытства и мужества, чтобы поднимать глаза к ночному небу.
   Выходило, что Гавриель сказал Карлу правду - "ночью, при луне" - и, следовательно, подъем снизу должен был существовать тоже, поскольку маршал о необходимости взбираться по отвесной скале ничего не говорил.
   - Дамы и господа, - громко сказал Карл. - Давайте разобьем лагерь и осмотрим замок. Здесь должен быть спуск вниз. Его следует найти. И ведь где-то же в замке должны быть ворота. Было бы интересно узнать, куда они ведут. А пока посмотрим, есть ли еще здесь вода, или мы будем принуждены таскать ее снизу.
   Он улыбнулся Деборе и пошел обратно к колодцу, около которого его терпеливо дожидался предоставленный самому себе Гектор. Подобрав по дороге камешек, Карл подошел к коню, похлопал его по холке, и, приблизившись к высокому парапету колодца, перегнулся через него и посмотрел вниз. Судя по всему, выдолбленная в сплошном камне, круглая шахта уходила глубоко в недра горы. Впрочем, там, внизу, лежала непроницаемая тьма, и рассмотреть в ней хоть что-нибудь было невозможно. Однако клубившийся всего в нескольких метрах перед лицом Карла мрак ощутимо пах водой, и, значит, колодец во все эти длинные годы не пересох. Выпущенный из руки камень бесшумно канул во тьму, но спустя какое-то время чуткое ухо Карла уловило далекий, едва слышный всплеск.
   - Подземное озеро, - сказал он, подошедшей вслед за ним к колодцу Деборе. - Или река. Я полагаю, метров восемьдесят-девяносто, самое большее, сто.
   - У кого-нибудь есть веревки? - спросил он начавших уже расходиться по двору людей.
   Сам он взял с собой в дорогу всего лишь двадцатиметровый моток льняной веревки. Она была тонкой и крепкой - пологой свивки - но ее длинны все-таки было, явно, недостаточно для того, чтобы дотянуться до далекой воды. Однако предусмотрительным, как Карл и надеялся, оказался не он один. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Напротив, было бы странно, если бы, отправляясь в дальний чреватый непредвиденными осложнениями путь, люди бана Трира и гвардейцы опытного, много повидавшего в жизни капитана Августа не захватили с собой такой простой, но часто крайне необходимой вещи, как разумной длинны пеньковая или льняная веревка.
   - Давайте сюда вашу веревку, капитан, - тихо, но со значением в голосе, сказал, подойдя к нему почти вплотную, Лешак и усмехнулся, как бы смягчая этим смысл своих слов. - Вы ведь герцог теперь, ваша светлость, и негоже вам самому всем этим заниматься. Вот и госпожа принцесса вас уже заждалась. Так что идите и ни о чем не беспокойтесь, мы все, что следует, сделаем сами. Вы теперь не один.
   "И в самом деле, - едва ли не с удивлением подумал Карл, как если бы очнулся вдруг от зачарованного сна и обнаружил, что прибывает уже не в измышленном мире грез, а совсем в другом, полном иных реальностей мире. - Я уже не один, но привычка не платье, ее нелегко сбросить или сменить".
   - Ты прав, Август, - улыбнулся он своему капитану, передавал свернутую в кольцо веревку, и кивнул, подтверждая справедливость высказанной Августом мысли. - Спасибо, что напомнил.
   "Людей делают манеры, а командира - дистанция, не так ли?"
   Он учтиво поклонился Августу и, обернувшись, парировал своей открытой улыбкой ироничный взгляд Деборы, наблюдавшей за его суетой со стороны.
   "Делать нечего, - покачал он мысленно головой. - Если правда, что некоторые женщины видят то, чего и нет, то ведь есть и такие, от которых не спрячешься ни за плащом ночи, ни за двусмысленностью слов".
   - Прошу вас, моя светлая госпожа, - сказал он, протягивая руку Деборе. - Пойдемте ...
   Он бросил "рассеянный" взгляд вокруг и не удивился, когда неожиданно, но, как ему показалось, безошибочно определил цель предстоящей прогулки. Или это сама "цель" показала себя Карлу? Но, как бы то ни было, ему вдруг страстно захотелось осмотреть донжон1, в котором Кершгерид, по всей видимости, никогда не жил, раз уж построил себе такой роскошный палас2. Впрочем, скорее всего, башня не служила князю и обыкновенной кладовой, как это случалось во многих других замках.
   - ... осмотрим донжон, - закончил Карл начатую фразу, уже ощущая в своей руке прохладные пальцы Деборы.
   - С удовольствием, - улыбнулась она. - Но скажи, Карл, ты теперь все время будешь обращаться со мной, как с принцессой?
   - Нет, - стерев с губ улыбку, ответил он. - Иногда, как с принцессой, а иногда, как с рабыней. Не забывай, Дебора, что по законам Сдома ты все еще являешься моей неотъемлемой собственностью.
   - Большая беда! - она тоже стала серьезной и смотрела ему прямо в глаза. - Я тебе и так принадлежу, Карл, и сроки владению твоему - вечность.
  
   # 1Донжон - главная (обычно отдельно стоящая внутри стен) башня замка.
   # 2Палас - жилое здание замка, включающее просторный "рыцарский зал".
  
   6.
   Донжон Карла не разочаровал. Прежде всего, в нарушение традиции, эта огромная квадратная башня не была отделена от прочих замковых строений. Напротив, она составляла единое целое с массивной и высокой внутренней стеной, делившей замок надвое. Впрочем, левая и правая куртины, соединявшие донжон с двумя другими - на этот раз, сторожевыми - башнями, поднимались едва ли на треть его высоты, и прохода со стен внутрь этой мощной цитадели3 предусмотрено не было. Более того, с той стороны башни, которую мог видеть сейчас Карл, над открытой галереей, проходившей по гребню стены, нависали машикули4, позволявшие обстреливать противника, буде ему все-таки удастся туда забраться. Точно такая же полубашенка с бойницей в скошенном основании нависала и над единственным входом в донжон - узкой и низкой дверью, расположенной неожиданно высоко, как минимум на уровне третьего яруса. Туда, наверх, вела узкая и крутая каменная лестница без перил, прижимавшаяся к глухой стене, сложенной из крупных, хорошо отшлифованных гранитных блоков. Примерно на середине подъема находилась ровная площадка длинною не менее четыре метров, однако, достигнув ее, Карл обнаружил, что и здесь все обстояло не так просто, как могло показаться, если смотреть снизу. На самом деле, это была не одна, а две крохотные площадки, соединенные между собой еще более узким деревянным мостиком. Вообще, как успел заметить Карл, в замке сохранилось на редкость много дерева, что было более чем странно, учитывая то, сколько веков он находился в запустении. Приходилось предположить, что горное гнездо Кершгерида - что бы ни говорил о Даре князя маршал Гавриель - все еще сохраняет некую магическую силу, которой оно, надо полагать, было буквально пропитано в те давние времена, когда в нем еще жил и правил Мертвый Волшебник. Если чары, хранившие дерево от гниения и тлена, продолжали действовать и поныне, то каким же должно было быть породившее их колдовство?
  
   # 3Цитадель (итал. citadella -- небольшой город) - 1. В обиходном языке часто означает крепость, 2. внутреннее укрепление крепости, имевшее самостоятельную оборону, являвшееся общим редюитом5 крепости и служившее последним опорным пунктом для ее гарнизона в случае падения основных укреплений.
   # 4Машикули - (франц. machicoulis) - навесные бойницы, расположенные в верхних частях стен и башен средневековых укреплений.
  
   Поднявшись с Деборой на площадку, Карл остановился и внимательно осмотрел мостки, по которым им предстояло теперь пройти. Поверить в то, что эти узкие темные доски сохранили свою прочность на протяжении четырех сотен лет, было трудно, но, судя по тому, что видели глаза Карла, и утверждала его интуиция, так все, на самом деле, и обстояло. Впрочем, возможно, мостки эти оставил здесь не Мертвый волшебник, а маршал Гавриель? Однако и со времени, когда маршал - по его же собственным словам - побывал в крепости, тоже прошло уже совсем немало времени. Тем не менее, художественное чувство Карла подсказывало, что дерево это, пусть и очень старое, но, тем не менее, все еще живо и, соответственно, способно выдержать тяжесть человеческого тела. Покачав мысленно головой, он вступил на темные доски, и ничего неожиданного не произошло. Способность на взгляд определять природу вещей не подвела Карла и на этот раз. Дерево легко приняли на себя его вес, и Карл без труда - в три быстрых уверенных шага - миновал провал и, оказавшись на второй площадке, обернулся к Деборе, предлагая ей руку. Однако помощь его женщине оказалась не нужна. Она только благодарно ему улыбнулась, и, не дрогнув, легко перешла через мост, принудив, таким образом, Карла подняться на несколько ступеней выше, чтобы освободить ей место на узеньком каменном выступе.
   Оставшаяся часть подъема никаких сюрпризов не преподнесла. Зато внутреннее устройство донжона приятно удивило Карла, который давно уже не встречал такой блистательной изощренности в строительстве фортификационных сооружений. Оказалось, что башня была хитроумным образом разделена по вертикали и горизонтали, так что являлась уже не столько редюитом5, сколько главным элементом оборонительного устройства крепости. Из просторного и абсолютно пустого квадратного помещения, куда Карл и Дебора попали через узкий стреловидный проем двери, прорезанной во впечатляюще толстой стене, по крутым деревянным лестницам можно было подняться наверх, где, впрочем, смотреть было не на что, так как два верхних яруса были сильно разрушены, или спуститься на второй этаж. Однако дальше вниз ходу отсюда не было. В принципе, нижний - подземный или цокольный - этаж донжона и всегда отделялся от прочих помещений башни, но здесь граница проходила по перекрытиям первого, высоко расположенного яруса. Впрочем, загадка разрешалась просто: первый и цокольный этажи донжона образовывали единый объем, в котором размещалось огромное и крайне замысловатое устройство, собранное из деревянных и железных балок, осей, рычагов и колес. Судя по тому, что смогли рассмотреть Карл и Дебора сквозь круглые бойницы, прорезанные в каменном полу помещения второго этажа, это был подъемный механизм, устроенный над широкой шахтой, уходившей вглубь горы. Едва увидев этот механизм и облицованное базальтовыми блоками жерло колодца, вдоль стен которого вилась спиральная лестница, продолжение которой терялось во тьме, Карл понял, как устроил свое подоблачное гнездо князь Уль Кершгерид. Донжон стоял над шахтой, пробитой, по-видимому, до самого основания горы, то есть до уровня ущелья Второй Ступени. Наверх, в замок, можно было подняться или по лестнице или в клети подъемника, которая, судя по размерам механизма, построенного над колодцем и диаметру самой шахты, должна была быть достаточно большой, чтобы поднимать одновременно двух лошадей или пару быков. Однако выйти из донжона поднявшиеся наверх люди могли только во второй замковый двор, отделенный от того, в котором оказались Карл и его спутники, высокой внутренней стеной. Оба двора, наверняка, соединялись проходом через одну из двух сторожевых башен, что уменьшало риск внезапной атаки через колодец. Впрочем, внезапной такая атака не могла быть по-определению, потому что подняться на полторы сотни метров вверх по узкой спиральной лестнице, не выдав при этом своего присутствия стражникам, которые в те времена, наверняка, держали пост у основания подъемника, было практически невозможно. А двор, в который попадали гости князя и его квартиръеры, снабжавшие замок всем необходимым, и который Карл рассмотрел через узкое окно-бойницу в стене третьего яруса, являлся, по сути, глухим каменным мешком. Он был образован двумя внутренними стенами, отсекавшими средних размеров площадь, мощенную брусчатым камнем, от остальной территории замка, и внешней куртиной, ограниченной двумя сторожевыми башнями. Впрочем, при более тщательном рассмотрении вторая башня оказалась надвратной, защищавшей вход в замок со стороны горы.
  
   # 5Редюит (фр. reduit - убежище) - внутреннее укрепление, сооружаемое в сомкнутых укреплениях для их усиления и боя внутри последних.
  
  
   - Ну, что ж, - Карл встал с колен, на которых до сих пор стоял, рассматривая внушающий уважение механизм подъемника, и рассеянно оглядел пустое, скудно освещенное помещение. - Теперь мы, во всяком случае, знаем, как нам спуститься в ущелье.
   Взгляд его, как будто сам по себе, остановился на противоположной стене. В ней не было ничего особенного, но художественное чувство Карла встрепенулось, едва он пробежал глазами по уверенным строкам прочной каменной кладки, по всем этим невнятным для несведущего человека знакам и символам, составляющим послание, пришедшее из глубины веков.
   - Ты видишь? - спросил он через мгновение.
   - Ты думаешь, там скрыт тайный ход? - судя по всему, прочесть оставленных Кершгеридом знаков Дебора не могла, но зато она уже вполне научилась понимать Карла с полуслова.
   - Да, - кивнул он, продолжая изучать стену. - Но вход находится не здесь. Я думаю, он расположен выше.
   - Выше? - в плотной тени, сгустившейся в дальнем углу зала, куда не достигал просачивающийся сквозь узкие бойницы солнечный свет, неожиданно возник огромный зверь, темный силуэт которого и сам, казалось, был всего лишь тенью или результатом игры воображения. Однако желтые, исполненные яростного внутреннего огня глаза с вертикально поставленными узкими зрачками могли принадлежать лишь живому - из плоти и крови - существу. Адат бросил на Карла полный особой звериной иронии взгляд "через плечо" и одним мощным, но грациозным движением прожал свое мощное тело сквозь незыблемую кладку стены.
   Он был великолепен, этот зверь Деборы, и он был гораздо более человечен во многих своих проявлениях, чем иные люди, встреченные Карлом за долгие годы странствий по бесконечным дорогам ойкумены. И если столь любезные поэтам "звериные" эпитеты соблазнительны именно в силу своей очевидности и прозрачной до полного исчезновения символики, то и обратное могло быть вполне уместно, если бы не сила привычки и косность людского воображения. Однако Карл был свободен не только в выборе своих дорог, и адата он воспринимал теперь, как одного из тех великолепных бойцов - вроде маршала Гавриеля, например - которые могли себе позволить быть добродушными и ироничными, просто в силу того, что никого и ничего по-настоящему не боялись, даже смерти. Впрочем, проводив взглядом исчезнувшего за стеной зверя, Карл об этом даже не подумал, почти бессознательно нарисовав, однако, в своем воображении, образ высокого, сильного и гибкого мужчины, пожалуй, даже не мужчины в полном смысле этого слова, подразумевающем зрелость, а юноши с едва начавшей курчавиться на подбородке мягкой рыжеватой бородой. Но образ мелькнул и исчез, осев среди тысяч других образов где-то в бездонной глубине памяти Карла, а мысли его сейчас были совсем о другом, хотя косвенно и об этом тоже. Карл думал о Деборе, неожиданным образом ощущая в это мгновение невозможность и даже неуместность того, чтобы повернуться к стоящей за его плечом женщине. Впрочем, в своем воображении он видел ее так же отчетливо, как если бы все-таки обернулся к ней и обнаружил облаченной в торжествующее сияние солнечных лучей.
   Она была прекрасна сейчас, но, с другой стороны, была ли она иной в любое из тех мгновений, которые, как скупец медяки, собирала душа Карла с того казавшегося теперь таким далеким дня, когда он увидел ее впервые на Чумном тракте? Однако правда и то, что Дебора изменилась. С тех пор, как Дебора Вольх осознала себя, наконец, такой, какой - на радость или беду - создали ее великие боги, и окончательно приняла свой особый Дар, который можно было счесть, как проклятием, так и благословением Высоких Небес, ее душа обрела цельность. А облик ... что ж и медный сосуд покажется золотым, когда в нем пылает истинный огонь. Она изменилась. Ее красота обрела подлинные суть и смысл, но изменилась не только сама Дебора. Тень кошки - слабый голос ее второго Я, пытавшегося объяснить своей страдающей хозяйке, что происходит с ней на самом деле - эта тень покинула подлунный мир, и, по-видимому, навсегда. Адат обрел плоть, и чем дальше, тем больше становился самостоятельным, естественно настолько, насколько был способен, оставаясь неотъемлемой частью своего человека. Однако и связь их - женщины и ее зверя, первого и второго Я принцессы Вольх - не оставалась неизменной, развиваясь и изменяясь, обретая свой истинный, заложенный в нее богами смысл.
   - Ты прав, Карл, - сказала, прерывая затянувшееся молчание, Дебора. - Вход находится наверху, но это не моя дверь, - в ее голосе звучало удивление, пожалуй, даже растерянность. - Она ждет тебя.
   - Меня, - согласился Карл, обдумывая слова, произнесенные его женщиной.
   - Меня, - повторил он, начиная понимать их смысл, и обернулся к Деборе. - Меня или кого-нибудь вроде меня, ведь так?
   - Да, возможно, - она озабоченно нахмурилась, вероятно, пытаясь облечь в понятные им обоим смыслы то, что узнавала теперь от своего зверя. - Давно ...
   "Как давно?"
   - Давно, - повторила Дебора, заглядывая Карлу в глаза, как будто ожидала найти там ответы на все возникавшие у нее сейчас вопросы. - Очень давно, Карл! Почему?
  
   Глава 3. Лабиринт
   1.
   Звездное небо над головой, полная луна на переломе, тишина и покой. Великолепная картина, но это, впрочем, как посмотреть. Карл опустил взгляд на огонь костра, и некоторое время наблюдал за нервным танцем пламени на почти прогоревших дровах, размышляя об относительности человеческого восприятия, получающего воплощение в зыбкой природе значений слов и в их тревожной символике. В самом деле, во всех известных Карлу землях Ойкумены, люди не любили и боялись ночи. Что ж говорить о ночлеге под открытым небом? В воображении людей, будь они короли или пахари, и - увы - не только в их воображении, ночь была полна опасностей, от которых самое лучшее - укрыться за стенами своего дома, даже если это всего лишь лачуга бедняка. Но, как говаривали в Высокой земле, "если у человека есть дверь и потолок, то и страху положен предел". И недаром, там же в Высокой земле, как, впрочем, и во многих других местах, где привелось побывать Карлу, людей, занятия или образ жизни которых принуждали их спать под звездами, полагали опасными и, уж во всяком случае, несущими на себе печать ночной тьмы. Так и становились деревенские пастушки да торговые люди, ради выгоды готовые "идти через ночь", героями мрачных сказок, которые во множестве гуляли по миру. Звезды опасные соседи и неверные друзья, ну а если на небосклоне горит к тому же, порождая страх и смятение, Голубая странница, или полная луна заливает горы и долины змеиным молоком своего коварного великолепия? Тогда, и в трактирах "долгая кружка" не на "длинный час", и разговор, как ни старайся, не выстраивается, потому что каждый, и трезвый, и пьяный, если, конечно, еще помнит себя, спешит домой. Вот и расскажи этим людям о красоте звездного неба, объясни убогим, как чарующе прекрасны, могут быть горные долины, спящие в неверном свете луны, как торжественна бесшумная поступь Госпожи-ночи! Они ответят - и, вероятно, будут по-своему правы - что боги создали людей, чтобы "жить под солнцем и спать под луной". А ночь ... что ж, ночь, возможно, и красива, только и сталь меча многих манит своим блеском, но становится ли она оттого, менее опасна? У ночи свои создания, иные, чем у солнца, и в их мире человеку одиноко и неуютно, если не сказать большего.
   Карл достал трубку и, тщательно набив ее загорским табаком, раскурил от щепки с тлеющим на конце малиновым, чуть прикрытым серым пеплом, "живым" угольком.
   "Боится тот, кому есть чего бояться", - так говорили старики в Линде. Возможно, что и не зря, потому что, как раз Карл ночи не боялся, хотя из этого и не следовало, что ему ничего не угрожает. Просто страх еще не смог подобрать ключей к его сердцу, только и всего. Он пыхнул трубкой и, подняв взгляд от огня, обвел им спящий лагерь. Люди устали, пережив накануне не легкий день. И то сказать, им привелось стать свидетелями многих чудес, а чудеса, подобно радости и горю, тяжелая ноша для души, и трудная работа для тела. Впрочем, и работы этим людям досталось немало. Пока одни осматривали крепость, которая, впрочем, оказалась пуста, как гнилой орех - И где же, тогда, находилась рукопись Кершгерида, которую читал когда-то в замке Гавриель Меч? - и исследовали горную долину, открывшуюся неожиданно за воротами крепости; другие устраивали лагерь и добывали со дна глубокого колодца воду. Время уходило быстро и незаметно, как та же вода в песок, так что спуститься в ущелье Второй ступени удалось только в ранних сумерках, но и не сделать этого Карл не мог. Он должен был оказаться внизу и найти тело Мышонка теперь же, не откладывая, потому что невыполненный долг хуже колоды каторжника, тяжелее воловьего ярма. А тот долг, что он нес в своем сердце, и сравнить было не с чем. Впрочем, Карл его ни с чем и не сравнивал.
   Смеркалось. В ущелье было прохладно и тихо, только ровно и негромко журчала вода, обтекая большие валуны, загромождавшие русло ручья. Вокруг, среди камней и густого кустарника, преддверием наступающей ночи сгустились тени, затопив дно ущелья холодной недвижной тьмой.
   - Зажгите факелы, - приказал Карл своим гвардейцам. - Найдите и похороните всех павших.
   Он не стал уточнять, кого и как следует хоронить, но не сомневался, что его люди во всем разберутся и без его помощи и не ошибутся в том, в чем разумный человек не ошибается никогда. Сам же Карл знал, что должен делать и куда идти, с того самого момента, когда, миновав короткий, но широкий выводящий туннель, продирался вместе со своими спутниками через стену колючего кустарника, совершенно закрывшего выход в ущелье. Тьма - как будто не прошенная и незваная, но на самом деле покорная теперь даже "невнятно и небрежно" выраженным желаниям Карла - сама метнулась к его глазам, обдав мертвящим холодом и заставив сжаться в моментальном спазме сердце. Впрочем, длилось это свидание не долго, и уже через мгновение Карл смог продолжить путь, так что никто даже и не заметил случившейся заминки. Однако все, что должно, он уже знал, как знал теперь и то, что отныне ему следует быть крайне осмотрительным в своих желаниях, если, разумеется, он не хочет, чтобы Тьма постоянно стояла за его правым плечом.
   Вспыхнули факелы, и гвардейцы Августа принялись за свой скорбный труд, а Карл пошел туда, где во мраке, клубившемся среди камней, терпеливо дожидались его прихода кости Леона. Он не стал зажигать огонь, потому что не хотел видеть того, что сделали с Мышонком смерть, время и необузданная жадность диких зверей. Мрак ночи не был абсолютным, и все, что следует, глаза Карла видели и так, но от изучения подробностей, которые и так были известны его воображению, он все-таки воздержался. Дойдя до места, он сначала постоял немного в молчании, вспоминая Леона таким, каким знал и каким тот уже навсегда останется в его памяти, затем, прочел шепотом - чтобы не нарушать торжественной тишины, властно приглушившей даже журчание воды в ручье - несколько кратких молитв, из тех, что были в ходу в Ру и Немингене, а потом стал строить могильный холм. Он не спешил, но и не медлил, без остановок и отдыха поднимая и перетаскивая к телу друга обкатанные речной водой валуны и обломки скал. Медленно, но верно вырастала насыпь, темнело небо над головой, стремительно остывал воздух, но Карл не принял предложенной ему Августом помощи, да и не нуждался он ни в чьей помощи. Могильный холм над костями Леона из Ру, полномочного министра и кавалера, Карл должен был насыпать сам. Так он и сделал.
   Уже наступила ночь, и на далеком темном небе зажглись холодные глаза звезд, когда Карл завершил, наконец, свой труд, расставил вокруг могилы Леона шесть поминальных факелов, заставивших отступить сплотившуюся, было, тьму, и, принеся положенные жертвы Хозяйке Пределов и Владыке Темных Троп, отправился назад в замок Кершгерида. Он уходил из ущелья последним, хотя, видят боги, Август ни в какую не желал оставлять его здесь одного. Впрочем, и ослушаться приказа Лешак не мог тоже.
   Отойдя на несколько шагов от погребальной насыпи, Карл остановился на границе света, отбрасываемого пламенем факелов, мечущимся на окрепшем к ночи ветру, и достал из внутреннего кармана камзола небольшой кожаный футляр. Это была роскошная вещица, сшитая из шагреневой кожи и украшенная золотыми уголками и накладками, но ценность ее состояла не в этом. Это был тот самый футляр с расшифровкой женевского пророчества, о котором рассказал Карлу рефлет Леона из Ру. Карл подобрал его, вытянув из глубокой щели между двумя камнями, во время строительства могильной насыпи. Он не искал специально спрятанную Мышонком вещь, а именно подобрал ее между делом, заранее зная о ее местонахождении благодаря непрошенной - или все-таки прошеной? - услуге Тьмы. Сейчас, когда Карл остался один, он мог бы достать, наконец, спрятанный в футляре пергамент и прочесть те слова, которые стоили Мышонку жизни. Однако Карл этого не сделал. Сердце подсказывало, что время для такого знания еще не пришло.
   "Не теперь", - решил он и, так и не раскрыв, спрятал футляр обратно.
   Постояв в тишине ночи еще мгновение, он, уже не медля и не задерживаясь, направился к хитроумно спрятанному в скалах входному туннелю. Одиночество, как и прежде, не тяготило его. И ночь не пугала своими истинными и мнимыми ужасами, однако там, наверху, в разрушенном замке князя Кершгерида, его ждала Дебора, которую, исполняя долг, он снова вынужден был - пусть и не надолго - оставить одну. Дебора ждала его. А еще тайна, скрытая за потайной дверью донжона, и, разумеется, встреча с баном и банессой Трир, которые, как небезосновательно предполагал Карл, должны были вскоре объявиться в замке, если конечно уже не ожидали там его возвращения.
   Подъем по длинной - казавшейся в темноте едва ли не бесконечной - спиральной лестнице занял, как и следовало ожидать, немало времени. Но любая дорога когда-нибудь кончается, и любое дело - подходит к концу. Когда Карл поднялся в замок, люди уже успели отужинать и укладывались спать, а костры, разложенные прямо в замковом дворе, неподалеку от колодца, основательно прогорели. Впрочем, все кроме одного. Рядом с этим ярко - и не зря - пылавшим костром, негромко переговариваясь между собой, дожидались Карла Дебора, Валерия и Конрад.
  
   2.
   "Время", - Карл выбил трубку о камень, спрятал ее в карман, и не торопясь, встал.
   У колодца встрепенулся, уловив его движение, часовой - кто-то из людей Георга - но, увидев, что это Карл, сразу успокоился и затих.
   "Вот так они все и спят", - усмехнулся про себя Карл, почувствовав, как сбоку от него поднимается с земли Дебора и, видя, как синхронно с ней встает по другую сторону костра Валерия.
   "Женщины ..."
   - Не возражаете, отец, - высокий гортанный голос Валерии разрезал ночь, как острее меча туго натянутый холст палатки. - Если на этот раз с вами пойду и я?
   - А что на это скажет мой брат Конрад? - Карл был невозмутим, тем более что чего-то в этом роде давно уже от нее ожидал. Случившееся лишь подтверждало ту бесспорную истину, что хотя пророческим Даром Карл и не обладал, интуиция его была по-прежнему безупречна.
   - Что скажешь, Конрад, мой муж и господин? - она не шутила и не иронизировала. Интонация ее вопроса, безусловно, свидетельствовала, что каждое произнесенное ею слово - истинная правда.
   - Иди, - коротко ответил бан Трир, поднимаясь со своего импровизированного ложа и садясь у костра. - Но помни, дорогая, пока ты не родила мне сына, ты не имеешь права умереть.
   - Я помню, Конрад, - она смотрела сейчас на своего мужа. Лицо ее было бесстрастно, во всяком случае, таким оно казалось в неверном свете костра. Однако Карл увидел другое, то, что наблюдал уже несколько раз за прошедшие месяцы. Эти двое любили друг друга, как отец и дочь, но одновременно и как яростные любовники, звериная страсть которых друг к другу прорывалась даже сквозь зимнюю стужу формализованного до полного окостенения флорианского "закона и обычая".
   - Извините, Конрад, - развел руками Карл. - Я не могу ей отказать. И ей тоже, - он обернулся к Деборе и улыбнулся, зная, что в темноте она теперь видит не намного хуже его самого. - Но вас, Конрад, я, к сожалению, пригласить сейчас с собой не могу. Может быть позже ...
   - Пустое, Карл, - глядя на него поверх огня, серьезно ответил Конрад Трир. - Идите, и да прибудет с вами благословление наших богов.
   "Наших ..." - Карл был уверен, что не ослышался. Бан имел в виду именно то, что сказал: не богов вообще, и не каких-то особых богов-покровителей Принципата Флоры. Но, тогда, кого он имел в виду?
   "Хотел бы я знать, о чем ты сейчас промолчал, Конрад, но всему свое время под луной и солнцем, и на каждый вопрос рано или поздно приходит ответ".
   - Если мы задержимся, - сказал он вслух ровным голосом, чувствуя при этом направленные на него "ищущие" взгляды Августа и Марта. - Скажите мастеру Марту, что ему следует пройти сквозь стену.
   - Непременно, - кивнул Конрад, ничего, впрочем, к этому не добавив, ни вопроса, ни тени его.
   - Пойдемте, дамы, - пригласил Карл Дебору и Валерию и, не оглядываясь, пошел к донжону.
   В спину ему смотрело столько пар глаз, что в пору было и удивиться. Не тому, разумеется, что так много людей в их немногочисленной компании, как оказалось, бодрствовали в эту ночь, а тому, что ни Март, ни Август, ни дамы волшебницы, которые тоже не спали, не сказали по поводу его ночной прогулки ни единого слова.
   "Жаль, что боги не наделили меня Даром читать чужие мысли, - подумал он отстраненно. - Впрочем, не жаль. Зачем мне это?
  
   3.
   Случайны ли совпадения? По-видимому, не все и не всегда. Во всяком случае, после всего, что случилось с ним и вокруг него за последние полгода, Карл полагал, что и случайности не всегда происходят по внезапному капризу богов, и у совпадений могут найтись свои отнюдь не случайные причины. Однако так или иначе, но копию женевского пророчества, сделанную его же собственной рукой и благополучно забытую среди давным-давно потерянных вещей, Карл обнаружил именно там и тогда, где и когда Убивец и Синистра указали на цель его нынешнего путешествия. Случайно ли это, или все-таки закономерно? Но все так и случилось: нашлась неожиданно среди старых рисунков маленькая книжечка, переплетенная в выцветшую от времени шагреневую кожу, и всего через несколько минут после этого Карлу напомнили - "Кто? Зачем? " - о существовании Саграмонских ворот. И вот он здесь, у ворот Саграмон, в замке полузабытого властителя прошлого, и в кармане его старого кожаного камзола лежит шагреневый - "Снова шагреневый!" - футляр с расшифровкой того самого пророчества. Так случайны ли совпадения, и, если нет, то, что должен найти Карл в недрах замковой горы?
   Нет, он больше не верил в такие совпадения, и спокойствие его не было уже родом равнодушия, которое, как сон или оцепенение смерти, владело его душой долгие годы после смерти Стефании. Он очнулся от забытья длинною в иную человеческую жизнь, и свежесть восприятия вернулась к нему точно так же, как и нешуточный интерес ко всему, что происходило теперь с ним, Карлом Ругером, и вокруг него. Кто затеял эту странную игру? В чем ее смысл и какова цель, и кто он тот, кто способен на такие игры? Ответов на эти и многие другие вопросы у Карла пока не было, но зато он твердо знал теперь, что оказался в самом центре, боги ведают, кем и зачем затеянной интриги, корни которой, однако, уходили в далекое прошлое. И не в его, Карла, прошлое, которое, и само по себе, было отделено от настоящего не одним десятком лет, а в совсем уже давние времена, когда безумствовал на улицах и площадях Женевы - "Или все-таки это был Пари?" - безымянный и безумный пророк. Когда это было?
   "Триста лет назад ..."
   Карл неожиданно споткнулся о дату, хотя хронологически точным определение "триста лет назад" назвать было трудно. Впрочем, время легко и охотно стирает границы лет и дней, особенно если речь идет о событиях, происходивших задолго до твоего рождения. Но каково, однако, совпадение, если не затруднять себя, конечно, поисками точности, которая в данном случае все равно была недостижима. Так что, одно из двух: или совпадение или всего лишь его иллюзия. Однако примерно в то же самое время, когда впервые прозвучали пророчества, произошла на Севере Наместническая война, о которой так хорошо написал в своей проклятой книге Леон, и Гавриил Рудой женился на Арине Нове и стал княжить вместе с ней в Семи Островах. Все бы ничего, и мало ли кто и с кем тогда воевал, или кто и с кем сочетался браком три сотни лет назад, но если произнести имя первого князя Сдома на загорский лад, то не тот ли это был Габер Руд - герой "Чумной войны" - о котором мимолетно упоминал Пауль Рыбарь, перечисляя тех, кто родился под Голубой Странницей? Габер ведь, если верить Рыбарю, как раз лет за полста до Наместнической войны и родился. Родился, жил, воевал, и женился, в конце концов, и не на ком-нибудь женился, а на Арине Нове, которая ...
   Карл страстно захотел обернуться и посмотреть на Дебору, но все-таки этого не сделал, чтобы не выдать ей волнения, неожиданно охватившего его теперь, когда перед его внутренним взором сложилась еще одна, казалось, навсегда утраченная мозаика, яркие краски которой не потускнели за давностью лет и событий. А, между тем, наяву, глаза Карла видели лишь темный камень стен и ступеней, освещенный тревожным пламенем факела, который он нес в руке. Только камень и огонь. Темный грубо обработанный камень, кое-где влажный, а кое-где сухой, как мертвые кости, недвижный и немой, и, напротив, живой и нервный, не знающий покоя огонь. Простые честные вещи, природа которых неизменна, что в том веке, что в этом, здесь и сейчас или где-то и когда-то.
   Карл и отправившиеся с ним в этот ночной поиск женщины находились сейчас в глубине замковой горы, и, хотя сам по себе лабиринт, состоявший из узких и широких галерей, прорезанных в твердой скальной породе, был любопытен, ничего таинственного или волшебного в нем не было. Во всяком случае, ничего из того, что предполагал найти здесь Карл, откликнувшись на дошедшее к нему через века приглашение Мертвого Волшебника, они здесь пока не обнаружили.
   Винтовая лестница, на которую они попали, открыв хитроумно, но без использования магии устроенную, потайную дверь на четвертом ярусе башни, была упрятана в узкую вертикальную шахту, врезанную в толщу стены донжона. Далее, насколько мог судить Карл, лестница шла строго параллельно колодцу с подъемным механизмом. Во всяком случае, дважды на пути вниз, им попадались короткие ответвления, которые вели в крошечные каменные каморки со смотровыми щелями, забранными железными, насквозь проржавевшими пластинами. По-видимому, метал, в отличие от дерева, не был защищен древней волшбой от безжалостного воздействия времени и природы. Впрочем, возможно, так же, что дело было не только в этом, но и в том, где Карл видел сохранившее свои природные качества дерево, и где встретил теперь столь очевидным образом пострадавшее от дыхания вечности железо. Однако если Карл и заинтересовался этой странностью, то только потому, что проржавевшие заслонки не возможно было теперь отодвинуть в сторону. Но, с другой стороны, и отодвигать их было незачем. Карл догадывался, что если бы это все-таки оказалось возможным, то из узкой щели, прорезанной в твердом камне стены, на них равнодушно посмотрела бы давным-давно поселившаяся в колодце глухая тьма. Не на что там было смотреть, вот в чем дело. И не надо, потому что мертвую пустоту огромной шахты Карл чувствовал и так, как будто и не было разделяющей их каменной стены.
   Лестница, однако, уводила их все дальше в глубь горы, и было очевидно, что ведет она не к ущелью Второй ступени, что в принципе было бы логично для потайного хода, но слишком просто для такого сложного сооружения. Между тем, лестница действительно вывела их не к выходу наружу - хотя наличие такого выхода художественное чувство Карла и не отвергало вовсе - а привела к началу запутанного каменного лабиринта, состоявшего, как вскоре выяснилось, из множества узких и широких галерей, малых и больших залов и камор, и, естественно, лестниц, в большинстве своем, впрочем, коротких. Ориентироваться здесь было не просто, если возможно вообще, не имея к тому же никакого представления ни о плане самого лабиринта, ни о его назначении, ни о том, что они здесь, в конечном счете, ищут. Вероятно, Карл мог бы прибегнуть к помощи Тьмы, хотя искать во тьме неизвестное, как он хорошо знал, был крайне трудно и даже опасно. Кроме того, не смотря на то, что присутствия магии Карл по-прежнему совершенно не ощущал, он чувствовал, что место это, тем не менее, особое, и игры со Тьмой здесь могут стоить им всем слишком дорого. Рисковать же Деборой и Валерией Карл не мог. Однако "дорогу", то есть, маршрут, предназначенный именно для него, как ни странно, великолепно чувствовали обе женщины, и художественное чувство Карла ни разу не усомнилось в правильности выбранного ими пути.
   Они медленно шли по коридорам, поднимались или спускались по лестницам, пересекали залы и каменные мостики над подземными ручьями, и Карл, размышлявший, пользуясь воцарившимся в их маленьком отряде молчанием, над разными тревожившими его воображение вопросами, неожиданно подумал о том, сколько труда и средств было вложено в прокладку этих подгорных путей. Впрочем, если быть последовательным, то считать следовало сверху, с самой крепости, построенной в таком труднодостижимом месте, как отвесная скала, вздымающаяся над затерянным в диких горах ущельем Второй ступени. Сколько же власти и богатства должно было быть у князя Кершгерида, если он мог позволить себе такое грандиозное строительство? Каково было его могущество? Однако вопросы эти были второстепенными, потому что, как бы ни был сложен и оригинален лабиринт, через который они теперь шли, это никак не объясняло того, почему Дебора решила, что "эта дверь" предназначена именно для Карла.
   "Что же ты оставил мне, Кершгерид?"
   Или того человека все-таки звали Ульмо Геррид?
   Однако, как бы ни звали того, кто все это построил - а ведь это мог быть и кто-то совсем другой и в совсем уже древние времена - одно было очевидно, случилось это много раньше, чем триста лет назад. Герцоги Герр гордились - среди прочего - и тем, что могут назвать поименно всех глав своего рода за последние четыре сотни лет. А в то время, когда на Северном побережье кипела кровью Наместническая война, ворота Саграмон снова уже были диким заброшенным краем, и память о Мертвом волшебнике успела поблекнуть до такой степени, что правду уже трудно было отличить от вымысла.
   "Зачем? - подумал Карл вдруг. - Зачем я сюда пришел?"
   И в самом деле, зачем он пришел сюда сейчас в сопровождении двух самых близких ему людей?
   "Женщины ..." - воспоминание это медленно всплыло из глубин памяти, как усталая сонная рыба к поверхности пруда. Всплыло и обрело плоть, превратившись из смутной тени в четкий и ясный образ. Нет, недаром, он так легко согласился с тем, чтобы в этом ночном - вполне возможно, чреватом опасностями - поиске, его сопровождали Дебора и Валерия, а не Август и Март. И мастер Василий Вастион вспомнился ему неспроста ... И Сдом ... Художественное чувство подсказывало Карлу нечто с того самого момента, как Дебора сказала, что это дверь предназначена для него. Но чувство не обременено необходимостью четко формулировать причины тех или иных действий, и в ясном знании оно не нуждается, питаясь лишь смутными воспоминаниями, случайными смыслами, размытыми временем, как льдины на реке весенней водой. Чувство подсказывало, но сознание, занятое поиском ответов на совсем другие вопросы, еще не готово было воплотить предзнание в знание, смутные догадки в конечное понимание.
   Есть врата, которые открываются только в присутствии свидетелей, - голос Молящегося за всех Ишеля звучал чуть напевно, как будто он читал вслух стихи, а не раскрывал перед Карлом сокровенные тайны "Путей и Дверей". - Есть и такие, открыть которые можно лишь в присутствии определенных свидетелей ...
   Свидетельство женщины - свидетельство души ... Ключи сердца надежнее отмычек разума.
   Так говорили в земле убру, а не далеко от убрских степей - всего шесть дней пути верхом - в Цейре, что с незапамятных времен сторожит излучину Данубы, в старой части дворца Ноблей, сохранились две фрески работы мастера Вастиона, и на одной из них Василий изобразил рыцаря, отворяющего врата в "Замке Последней Надежды". Карл вспомнил сейчас эту фреску во всех подробностях, так, что смог бы - если бы таково было его намерение - воспроизвести ее на бумаге или полотне, не упустив ни одного штриха, ни единого цветового контраста. Однако из всего богатства, что предложила ему услужливая маркитантка-память, по-настоящему заинтересовала сейчас Карла всего лишь одна деталь. По обе стороны от рыцаря стояли, "свидетельствуя", две женщины: алая и лиловая дамы Василия Вастиона. Случайно или нет, но мотив этот считался таким же характерным для работ мастера, как и его автопортреты, с внушающим уважение постоянством возникавшие на всех его картинах. Алая дама - женщина в алых одеждах, которые время и копоть превратили в бордовые, и лиловая дама, чье одеяние со временем стало черным. Даже на той фреске, что неожиданно для себя обнаружил Карл в цитадели Кузнецов, тоже можно было увидеть две темные женские фигуры, застывшие за спиной окутанного плащом тьмы вождя иных.
   Означало ли это что-то, и если да, то что?
   "Ишель говорил про парные ключи ... "
   Ключи, а не отмычки, понял сейчас Карл. Душа, а не разум, женщины, а не мужчины.
   Но тогда, картина событий случившихся за эти полгода, обретала новые черты.
   "Я вошел в Сдом ..."
   Он вошел в Семь Островов, встретив на дороге трех женщин, и с ними же, в конце концов, покинул город. Три не два, это так, но три - счастливое число почти в любом уголке ойкумены. Счастливей - только семь. Но и то правда, что две из трех этих женщин образовывали естественную пару.
   "Парные ключи? Свидетельницы ... свидетельницы чего?"
   Если все на самом деле так и обстояло, как он увидел это сейчас, то тот, кто сплел этот вычурный узор, должен был, кроме всего прочего, предполагать, желать или даже знать наверняка, что Карлу, попавшему в паутину его замысла, придется открывать двери, требующие особого свидетельства. Однако сейчас, приближаясь к той самой "двери", которую ему предстояло открыть - если, конечно, такая "дверь" существовала на самом деле, а все умствования, которыми он теперь был занят, не являлись лишь сном разума - Карл был не один. Его сопровождали две женщины. Впрочем, по силам ли кому-нибудь - даже богам - предугадать то, что могло или должно было произойти через три или даже четыре сотни лет?
   "Он и не знал, - это был следующий шаг в постижении истины. - Потому что не я цель интриги, но тогда ..."
   Тогда, выходило, что Карл являлся всего лишь инструментом для достижения этой неизвестной ему пока цели. Не цель, а средство, как любой другой подходящий для этого человек. Но каковы, тогда, должны были быть условия? Являлся ли таким инструментом любой рожденный под Голубой странницей? Возможно. Во всяком случае это звучало вполне логично, однако, Карл чувствовал, что если это и так, то восход звезды - условие при выборе "кандидата" пусть и обязательное, но недостаточное. Не единственное условие.
   Что ж, вероятно, все так и обстояло, и что-то из того, что пытался понять теперь Карл, "выявляя неизвестное в известном", уже являлось достоянием других людей, откуда бы ни взялось их знание. Определенно что-то обо всем этом, или, во всяком случае, о нем самом знали и Михайло Дов, и его племянник Март, и Великий Мастер Клана Кузнецов Игнатий, и даже бан Конрад Трир. Знали ... Тем более интригующим был вопрос, почему ничего об этом не знает он, Карл Ругер, которому, казалось бы, следовало знать об этом если и не все, то хотя бы что-то? Не менее интересным казалось и то, что ни один из них не хотел - "Или не мог?" - с ним об этом говорить. Почему? Неизвестно, но, пожалуй, именно последнее обстоятельство тревожило Карла более всего. Даже то, что кто-то пытается им теперь управлять, или использовать его в своих целях, беспокоило Карла гораздо меньше, чем молчание посвященных. В конце концов, тот неопределенный, едва уловимый за давностью лет и неясностью намерений, кукловод, кто задумал когда-то весь этот балаган, ничего о Карле знать не мог, просто потому, что Карл Ругер в то время еще не существовал.
   "Или все-таки мог?"
   Карл чуть замедлил шаги - они как раз проходили по широкой и высокой сводчатой галерее - он уловил в своих рассуждениях некую дисгармонию, которая заставила насторожиться его художественное чувство.
   "Мать ... "
   Вот о ней он почему-то сразу не вспомнил, выстраивая сейчас в уме цепочку доводов и рассуждений. А между тем, кроме его собственного чувства правды, ничто, казалось бы, не подтверждало его веры в то, что женщина, являвшаяся ему во снах - которые и сами по себе были для Карла большой редкостью - что женщина эта на самом деле приходилась ему матерью. Сомнения могли бы быть тем более справедливыми, что рассказ Петра Ругера напрочь разрушал любые иллюзии по поводу этой женщины. Но и то правда, что если какая-то женщина его все таки родила, естественно было предположить, что должен был существовать на свете и мужчина, который Карла зачал. Впрочем, и это, в конечном счете, было пока не важно, так как ничего определенного ни относительно своей матери, ни по поводу своего отца, Карл не знал. И Кукловод, как бы могуществен он ни был, не имел над Карлом той власти, которую, не покривив душой можно было назвать предопределенностью. На каждом шагу, в каждом узле паутины, сплетенной этим древним пауком, Карл находил ту степень свободы, которая позволяла ему поступать по-своему. Ведь и войдя в Сдом, он не стал участвовать в состязаниях, и ушел он из города тогда и так, как посчитал правильным он сам. И расшифровку пророчества, за которую его друг отдал жизнь, Карл читать пока не стал, хотя желание это сделать было столь велико, что собственным его желанием быть никак не могло. Но нет, не стал читать и, отправившись в лабиринт под горой, взял с собой не Анну и Викторию, пригласить которых подсказывали здравый смысл и логика событий, этому походу предшествовавших, а Дебору и Валерию, на которых указало ему сердце. И поэтому, даже ощущая недовольство тем, что вполне логичными и непротиворечивыми его рассуждения не были, Карл в очередной раз утвердился в мысли, что он все делает правильно. Карл Ругер никогда и ни за что не будет ничьим средством, и орудием чужим не будет тоже, и если мало на то его собственного желания, то можно вспомнить и о том, что полгода назад, в Сдоме, он окончательно стал хозяином своей судьбы, метнув - пусть и без намерения - Кости Судьбы.
  
   4.
   "Кто ты, Карл?" - спросила его однажды Дебора.
   "Кто ты? - спрашивали его Виктория и Людо. - Куда ты идешь и зачем?"
   "Кто я?" - спросил он себя сейчас, не в первый раз и, вероятно, не в последний, потому что это и был самый главный вопрос, и ответ на него был способен разогнать туман тайны и недосказанности над всем тем, что происходило сейчас и здесь, и над тем, что случилось когда-то где-то, за много лет до его рождения.
   Однако додумать эту простую мысль, пришедшую ему в голову как раз тогда, когда они начали спускаться по очередной лестнице, Карл не успел. Сжало виски, и кровавый занавес внезапно упал, застилая взор. Карл остановился, переводя сбившееся дыхание, и, как оказалось, вовремя. Раскаленные иглы пронзили все его тело, заставив испытать мгновенную, но от того не менее жестокую боль. Он почувствовал выступившую на лбу и висках испарину, и подавил рвущийся из груди крик, медленно - слишком медленно - приходя в себя после испытанного им потрясения. Но воля, на которую Карл мог положиться даже тогда, когда вовсе себя не сознавал, заставила его сделать следующий шаг. Движение - один единственный шаг вперед - вернуло ему некоторую ясность мысли. Взор очистился, и Карл увидел под ногами язычки поднимавшегося снизу, из глубины лестничной шахты, неярко светящегося белесого тумана.
   - Надо было взять с собой твоих волшебниц, - голос Валерии развеял остатки морока, наведенного творящейся вокруг Карла волшбой, и он окончательно пришел в себя.
   "Нельзя", - хотел объяснить он дочери, но его опередила Дебора.
   - Этого нельзя было делать, - сказала она. Голос Деборы звучал сейчас почти так же, как в самые волшебные мгновения их взаимной страсти. Он стал низким и чуть хрипловатым, поднимаясь из самой глубины ее груди.
   - Почему? - а вот голос Валерии, напротив, поднялся еще выше, и гортанный клекот, который и всегда-то чудился в нем, усилился, стал отчетливым, обретя к тому же напряженный носовой оттенок.
   - Да, потому что эта волшба имеет иную природу, - сказал Карл, удивляясь тому, как просто пришло к нему понимание происходящего, и сделал следующий шаг. Теперь он вступил в стелющийся по ступеням, но уже не поднимающийся выше, туман - Обычной магии здесь нет места.
   "Нет места ... Почему?"
   Откуда пришло это знание? Карл затруднился бы ответить на этот вопрос, но знание пришло сразу же как только прозвучал вопрос Валерии.
   "А что знает об этом Дебора? Или она просто чувствует? Дебора ..."
   Гавриил Рудой и Арина Нова, Карл Ругер и Дебора Вольх ... Возможно, кто-то еще? Или все-таки такое случилось только дважды?
   "Еще одно условие", - ноги Карла уже погрузились в туман по колени, но он бестрепетно шел дальше. Шаг, еще шаг, туман поглотил его целиком, и ступеней под своими ногами и самих ног он уже не видел, а пламя факела превратилось в размытое кровавое пятно.
   В таком тумане могло произойти все что угодно. Во всяком случае, пока они медленно - едва ли не на ощупь - спускались вниз по заколдованной лестнице, даже Карлу, видевшему в жизни и не такое, мерещились ужасы, поджидающие в сплотившейся вокруг них сизой мгле. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Если бы Карл был здесь один, то и сердце его было бы спокойно, но сейчас он вел за собой тех, забота о ком легла на его плечи тяжким грузом. О, нет, он ни разу не пожалел, что взвалил на себя эту ношу. Напротив, он был благодарен добрым богам за этот великий дар. Однако и цена такому сокровищу была под стать. Почти незнакомое до сей поры чувство тревоги теперь прочно поселилось в его некогда бестрепетном сердце.
  
   5.
   Лестница кончилась, и они оказались в узком и низком коридоре, который уводил их все дальше и дальше в недра замковой горы. Плотный, поглощающий все внешние звуки, но при этом какой-то "звонкий" туман по-прежнему не позволял им ничего видеть вокруг. Тем не менее, хотя Карл и женщины находились в его плену уже порядочное время, ничего особенного, кроме того, что двигаться вперед приходилось вслепую, с ними не происходило. А туман ... что ж туман, в любом случае, не был природным феноменом, и неожиданным образом оказался для Карла обретшей материальность поэтической метафорой. Его жизнь, если взглянуть на нее с этой точки зрения, являлась ничем иным, как движением сквозь густой туман неопределенности. Из неизвестного прошлого к непредсказуемому будущему сквозь стремительно меняющее свои формы настоящее.
   "Но если так ..."
   Если так все и обстояло, то Карл мог, наконец, вздохнуть с облегчением: никакой предопределенности в его жизни не было и не могло быть. Предопределенность и предсказуемость просто не уживались с Карлом Ругером, идущим по жизни своей дорогой. Дорогой, которая в каждый момент времени возникала перед ним в результате случайного, а значит, свободного выбора и могла быть с легкостью оставлена идущим ради любой другой дороги.
   - Карл! - предупреждающе окликнула его Дебора. В ее голосе прозвучали настороженность и тревога, но Карл и сам уже почувствовал возникшую впереди преграду.
   "Ну, вот и конец дороги, - подумал он, осторожно приближаясь к тому, что закрывало им путь. - Или почти конец".
   Предполагать можно было все, что угодно. Однако достоверно ему было известно только то, что туман пропустил их, признав достойными, а значит ....
   "Значит ..." - у него возникла, было, мысль о Гавриэле, но в тот момент, когда Карл коснулся кончиками пальцев деревянной панели, запиравшей галерею, ему уже стало понятно, что, по всей видимости, рукопись Кершгерида искать в этой части лабиринта бесполезно. Маршал Гавриель читал ее в каком-то другом месте, потому что вряд ли был способен пройти через "туманные врата". Впрочем, возможно, он тоже был не один?
   "Да, нет, - решил Карл, исследуя между тем преграду. - Маршал здесь не был. Замок велик, и подземелья его обширны. Наверняка, здесь существуют и другие укромные места, где так удобно скрыть от чужих глаз ценную для тебя вещь. А здесь ... здесь скрыты секреты совсем иного рода".
   Однако думать об этом и выяснять, откуда вдруг взялась у него такая уверенность, Карл не стал. Это было неважно сейчас, а времени на неважные мысли у него совершенно не оставалось, потому что деревянная панель, как он и предположил, оказалась дверью, и теперь, если уж они сюда пришли, ее следовало открыть. Рука Карла нащупала, наконец, дверную скобу и, подчиняясь лишь голосу своей интуиции, он толкнул дверь от себя, и, сразу за тем, шагнул в открывшийся перед ним, но все еще невидимый, проем.
   Туман, в котором он только что находился, обрезало, как ножом. Здесь, по другую сторону двери, никакого тумана не было и в помине. Карл бросил беглый взгляд вокруг, желая убедиться, что им здесь ничего не угрожает, и сразу же обернулся назад. В дверном проеме стояла непрозрачная сизая мгла. И из этой мглы, осторожно ступая по невидимому им полу и держась за руки, как заблудившиеся в лесу девочки, к Карлу вышли Дебора и Валерия. Только в этот момент он осознал, наконец, почему ему хватило одного лишь быстрого взгляда на то, чтобы удостовериться, что никакая опасность их в этом месте не поджидает. Карл оглянулся и снова посмотрел вокруг, но уже совсем другими - не застилаемыми тревогой - глазами.
   Они находились сейчас в обширном квадратном помещении с высоким плоским потолком. Зал этот даже при беглом взгляде производил впечатление эпической древности. Таков был его план, характер обработки пола и потолка, таковы были рельефные изображения, вырезанные в твердом граните и мягком мраморе, которыми были отделаны его стены. Но дело было не в этом, а в том, что все это значительное пространство заливал теплый золотисто-желтый, неизвестно откуда берущийся, но как бы растворенный в неожиданно свежем воздухе "солнечный" свет.
  
   6.
   Если не считать прямоугольного бассейна, оказавшегося, как и следовало ожидать, сухим, обширное помещение, в котором они теперь находились, было совершенно пусто. Во всяком случае, здесь не было ничего такого, ради чего им следовало сегодня сюда приходить. Ничего, что наполнило бы смыслом и "зов" лабиринта, и сам лабиринт, и все остальное, с чем Карлу и его спутницам пришлось столкнуться по дороге сюда. Ничего. Впрочем, по-видимому, это все еще не был конец пути. В противоположной от входа стене, между двумя барельефами, изображающими ощетинившихся, оскаливших пасти волков, имелись еще одни двери. Их высокие и широкие створки из золотисто-коричевого дерева были покрыты сплошным резным узором. Вероятно, предполагалось, что Карл должен был идти дальше. Вот только знать бы, как далеко?
   - Я едва не обернулась, - сказала за его спиной Валерия. В ее голосе звучали неприкрытое раздражение и надменное удивление человека, не привыкшего удивляться, вернее не привыкшего, чтобы его удивлял кто-то другой.
   - Да, - согласился Карл, снова поворачиваясь к женщинам. Он догадывался, что именно она имеет в виду. - Мне этот туман тоже не понравился, но таковы условия.
   - Было такое ощущение, что он меня изучает, - задумчиво сказала Дебора. Она не была расстроена. Туман ее не испугал, но, по-видимому, заставил задуматься.
   - В самом деле? - по правде сказать, Карл не ожидал так скоро и так просто найти подтверждение своим предположениям. - Ты в этом уверена?
   - Он как будто задавал вопросы, - ответила вместо Деборы Валерия. - Вопросы, на которые, хочешь, не хочешь, а приходится отвечать, - вот для нее дорога через лабиринт явно оказалась тяжелым испытанием, и скрыть это она просто не могла. Во всяком случае, сейчас, не успев еще окончательно отойти от пережитого там, на погруженной в магический туман лестнице. - Он задавал вопросы!
   - Пустое, - Дебора с улыбкой обняла Валерию за плечи и привлекла к себе. - Лабиринт просто желал знать, те ли мы, кому позволено идти дальше.
   - Дальше вы не пойдете, - твердо ответил ей Карл. - Во всяком случае, пока.
   - Пока, что? - сразу же вскинулась Валерия, которая, как уже успел убедиться Карл, совершенно не терпела никаких ограничений, но Дебора удержала банессу Трир в своих "нежных" - впрочем, лишь до поры, до времени - объятиях. Силы, как душевной, так и телесной женщине Карла было не занимать.
   - Тот, кто построил этот лабиринт, - Карл полагал, что обе они имеют право знать хотя бы часть того, что знал теперь он сам. - Предполагал, что когда-то сюда придет некто, похожий на меня. Однако он или, может быть, оно, - Карл пожал плечами и сделал жест рукой, как бы приглашая женщин посмотреть вокруг и убедиться, что зал, в котором они теперь находились, имел не совсем человеческие пропорции - хотя это и могло быть иллюзией, рожденной непривычной эстетикой декора. - Однако он или, может быть, оно, хотел, чтобы меня сопровождал кто-то, похожий на вас.
   - Свидетели, - ответил на их недоуменные взгляды Карл.
   - Свидетели? - переспросила заинтересовавшаяся его словами Валерия.
   - Возможно, - а вот Дебора, по-видимому, знала, о чем он ведет речь, слышала о чем-то подобном прежде или читала в одной из множества прочитанных ею в изгнании книг. - Но тогда ... - она нахмурилась, пытаясь понять ход его мысли.
   - Все очень просто, - улыбнулся ей Карл. - За этими дверями, - он кивнул в сторону противоположной стены. - Должны быть, как мне кажется, еще одни, главные, двери. Те самые, для открытия которых, и нужны вы обе. Так вот, я не хочу их пока открывать.
   - Почему? - Дебора смотрела ему прямо в глаза, а неожиданно притихшая Валерия напряженно следила за их разговором.
   - Не знаю, - покачал головой Карл, который и в самом деле не знал пока, почему не хочет принимать ожидающего его за "последними" вратами дара. - Не знаю, но сердце подсказывает, что делать этого не следует. Во всяком случае, пока. Сначала, все это следует изучить и обдумать, а уж потом решать.
   - Без вас мне через те врата не пройти, - добавил он для Валерии.
   - А если шанс дается всего один только раз? - спросила та.
   - Значит, я им не воспользуюсь.
  
   7.
   Оставив женщин возле сухого бассейна, на стенках которого, выступавших над полом едва ли не на полметра, вполне можно было сидеть, Карл направился к дверям в противоположной стене. Чужое желание, ощущавшееся им то, как властный зов, то, как вежливое приглашение, пока совпадало с его собственными намерениями, так что откладывать на потом то, что можно и должно было сделать прямо теперь, он не стал. Лишь бросил беглый взгляд на барельефы, украшавшие стены зала и не без сожаления подумал, что в другое время и при других обстоятельствах остался бы здесь надолго, изучая незнакомую технику резьбы по камню и замысловатые сюжеты, которые, наверняка, должны были что-то означать, вот только знание это, скорее всего, было давным-давно утрачено. Впрочем, по-видимому, не все и не навсегда. Взгляд Карла задержался на узкой, вытянутой в ширину гранитной плите, по которой, повернув к зрителям массивную голову, величественно шествовал зверь, поразительно похожий на адата. Скорее всего, это и был адат, потому что на барельефе он появился не один, а в паре с высокой женщиной в длинной - до пят - тоге. Она не была жертвой охотящегося хищника, и уж точно не являлась случайным персонажем. Она шла рядом со зверем, но чуть позади, и художественное чувство Карла интерпретировало связь, имевшуюся между этими существами единственно возможным образом. Единство.
   "Любопытно ..."
   О, да, это было более чем любопытно, но и это тоже предстояло отложить до "лучших времен".
   "Потом, - решил Карл, переводя взгляд на ожидавшую его дверь. - Если, разумеется, у нас будет это "потом"".
   - Факелы не гасите, - сказал он через плечо, уже вплотную приблизившись к двери. - Мало ли что ...
   Предостережение, возможно, и излишнее, но кто знает, что могут решить его женщины, оставшись одни в залитом волшебным светом зале? Однако именно магическая природа этого "солнечного" света заставляла Карла быть предельно осмотрительным, ведь магия не предсказуема по самой своей природе. Сам он гасить факел не стал тоже, лишь переложил его в левую руку, а правой - осторожно тронул створку дверей. Та поддалась на удивление легко, без единого звука и какого-либо сопротивления отворяясь внутрь, будто и не была затворена много веков подряд. За порогом лежала плотная бархатистая тьма, выжидательно взглянувшая на Карла сквозь приоткрывшуюся щель.
   "Я должен испугаться?" - с иронией спросил он себя и нажал на створку двери сильнее.
   Странно, но свет из зала за его спиной, за порог не проникал. А вот свет живого огня, трепетавшего на конце факела, напротив, заставил мрак немного отступить. Совсем немного, чуть-чуть, но тяжелая плотная тьма медлительно и с видимой неохотой уступила свету, и Карл увидел у себя под ногами кусочек мозаичного пола. Мозаика была выполнена в трейском, давным-давно утраченном, стиле. Но узнал он ее сразу по тем немногим образцам, которые сохранились в разных краях ойкумены, и которые ему приходилось видеть в своих бесконечных странствиях по ее дорогам.
   "Трейя ... Как минимум, тысяча лет ... "
   Да, по-видимому, Карл не ошибся, когда предположил, что лабиринт этот был построен не три и даже не четыре сотни лет назад. Во всяком случае, зал, оставшийся за его спиной, и огромное, но невидимое пока пространство, которое он улавливал во тьме перед собой, были созданы за много столетий до того, как на вершине утеса воздвигся великолепный замок Мертвого Волшебника.
   Карл сделал шаг вперед, украв у тьмы еще один крошечный кусочек многоцветной - с преобладанием золота и кобальта - мозаики, и еще один шаг, попутно закрывая за собой впустившую его сюда дверь. Створки сомкнулись за спиной, издав короткий, моментально растворившийся в царящей здесь тишине звук. Даже факел, как заметил сейчас Карл, горел почти бесшумно. Эта тьма поглощала не только свет, но и звуки, и даже, пожалуй, запахи.
   "Жизнь ... ее проявления ..."
   Закрыв за собой дверь, Карл отделил себя не только от Деборы и Валерии, но, возможно, и от полнящегося жизнью мира ойкумены, оставшись один на один с особого рода тьмой, в которую был погружен зал, определить размеры и форму которого не представлялось возможным. Впрочем, художественное чувство Карла, которое по самой своей природе не могло оставаться в бездействии, тут же нарисовало перед его внутренним взором огромное, круглое, как барабан, помещение с купольным потолком и, как всегда, не ошиблось. Прошло совсем немного времени, и вокруг Карла начал возникать свет. Это трудно было бы описать словами, потому что рождение света во тьме не было похоже на восход солнца или луны, или на то, как вспыхивает пропитанный маслом фитиль светильника. Сначала это был как бы и не свет вовсе, а лишь намек на него, какое-то невнятное мерцание, возникавшее то тут, то там в окружающей тьме. Однако уже через несколько мгновений, засветился, плавно набирая силу, сам воздух, которым дышал сейчас Карл. Еще несколько ударов сердца, и один глубокий ровный вздох, и тьма исчезла, уступив место холодному, чуть мерцающему свету, каким тот иногда бывает в пасмурный зимний день над скованной льдом рекой. Но каким бы он ни был, это был свет, и в его присутствии перед Карлом открылся огромный - оказавшийся и в самом деле круглым - зал. В центре его, прямо напротив дверей, через которые вошел сюда Карл, на низком массивном постаменте из тщательно обработанного, бурого, как запекшаяся кровь, гранита стояли, закрывая собой перспективу, две женские фигуры, белая и черная. Изваяния были высокие, по-видимому, никак не меньше, чем в полтора человеческих роста, и поражали воображение выдающейся техникой работы с камнем. Женщины, одетые в одинаковые плащи с капюшонами, стояли к Карлу боком, обратившись, друг к другу лицами. Впрочем, капюшоны, наброшенные на их головы, оставляли видимыми только подбородки, глядя на которые, Карл вдруг подумал, что женская природа этих фигур не очевидна. В самом деле, плащи совершенно скрадывали естественные очертания человеческих тел, так что по здравом размышление, трудно было сказать с уверенностью, женщины это или мужчины, и люди ли вообще. Но с другой стороны, Карл не сомневался, что перед ним именно женщины. Он это просто знал. Здесь, в этом месте, знание было растворено в самом воздухе. Правила и определения существовали сами по себе, как цвет и форма, получая воплощение с каждым сделанным вздохом. Так, раньше, Карл узнал, что, войдя сюда, должен был затворить за собой дверь, так и теперь понял, что видит перед собой именно женские фигуры.
   Две женщины, обращенные закрытыми капюшонами лицами одна к другой. Белый мрамор и черный базальт, и еще сила бессмертного искусства, заставляющая забыть, что перед тобой не живые существа, а каменные статуи. Карл с трудом оторвал глаза от этих похожих одна на другую, как объект и его зеркальное отражение, фигур и бегло осмотрел пространство вокруг себя, ощущая при этом сильнейшее желание, как можно скорее вернуть взгляд обратно.
   Как и предыдущий, этот зал был совершенно пуст, если не считать, конечно, двух застывших в его центре каменных изваяний. Мозаичный пол, черный, как ночное небо, купольный потолок, беломраморные колонны, поставленные метрах в трех от стен, так что образовывали как бы две полукруглые анфилады - две половинки разорванного круга.
   "Круг? Кольцо?"
   Белые, как снег, колонны, бурый, как запекшаяся кровь, полированный гранит. Странное сочетание цветов, непривычные пропорции. Карл, уже готовый снова вернуться к изучению скульптур, увидел вдруг на стене слева каменную резную раму, которая отчего-то вызвала в его воображении мгновенный образ окна, хотя "окно" это никуда не открывалось. За рамой находилась глухая стена. Интуитивно, он повернул голову направо и там, между колонн, увидел точно такое же "окно", которое - он это понимал - никаким окном, разумеется, не являлось. Противоречие между впечатлением и реальностью заставило Карла насторожиться, он прищурился, вглядываясь в эту странную деталь декора, но в следующее мгновение, ему уже стало не до нее.
   Шевельнулись в ножнах Убивец и Синистра, сгустился и зазвенел, как натянутая на бубен кожа, воздух. Кольнуло в виски, и зал как будто двинулся по кругу, тяжело, словно мельничный жернов, поворачиваясь, но не вместе с Карлом, а вокруг него. И почти тотчас раздался низкий протяжный гул, как если бы вздохнула и тоскливо застонала сама гора, и постамент, до того казавшийся монолитным, вдруг разошелся, и женские фигуры - белая и черная - медленно разъехались в стороны, открывая перед Карлом проход к дальней стене зала. Там в конце выложенной черными базальтовыми плитами тропы, рассекавшей многоцветное великолепие мозаичного пола, находилась резная каменная арка. Впрочем, если эти врата куда-нибудь и вели, пройти сквозь них не представлялось возможным, точно так же, как не возможно было заглянуть в виденные им ранее "окна". Вместо ожидаемых створок в изысканную раму, как огромный изумруд в площадку перстня, была врезана циклопическая плита из полированного зеленого камня. Возможно, это был какой-то редкий сорт малахита, но рассмотреть его в призрачном, мерцающем свете, заливавшем зал, Карл не мог, а подойти ближе не захотел.
   Прямая, как стрела, аспидно-черная тропа, начинавшаяся у самых его ног, манила вступить на нее и идти дальше, "обещая", между прочим, и то, что врата перед ним все-таки раскроются. Карл не сомневался, что такие "обещания" просто так не даются, и что так оно и случится, если он вступит на предложенный ему путь. Вот только потребность идти дальше была сейчас настолько велика, стремительно обретая между тем силу едва ли не штормовой страсти, что быть его собственным, Карла Ругера, желанием или намерением она никак не могла.
   "Нет, - решил он, кладя ладони на рукояти меча и кинжала и ощущая их собственную обеспокоенность, граничащую с растерянностью. - Нет. Такие назойливые "приглашения" я никогда не принимал, не приму и сейчас".
   Ему потребовалось изрядное усилие, чтобы сойти с проложенной для него тропы. Тело не то, чтобы сопротивлялось, но действовало как-то вяло, нехотя.
   "Интересно ..."
   Мысли двигались с трудом, как черпак кашевара в загустевшем вареве. Однако, стронувшись с места, возобновив свой размеренный ход, они достаточно быстро обрели своду, что свидетельствовало, между прочим, и о том, что как бы могущественно ни было колдовство, поджидавшее Карла в этом зале, власти над ним - полной и безоговорочной власти - оно не имело. А магия эта, судя по всему, и впрямь была небывалая, изощренная и древняя. Такая, с которой людям давным-давно не приходилось иметь дела, но о которой запросто можно было услышать вечерней порой за кружкой пива в придорожной корчме, или прочесть в старинных книгах, повествующих о делах и чудесах давно прошедших дней.
   Между тем, давление чужой воли на разум и тело Карла явно ослабевало. В чем тут было дело, в том ли, что магия этого места успела прокиснуть, как вино в забытой хозяевами бочке, или в том, что она, и в любом случае, не была способна преодолеть сопротивление самого Карла, он, естественно, не знал. Зато Карл чувствовал, как стремительно возвращается к нему едва не утраченная свобода. Свобода мыслить, двигаться, идти туда, куда пожелает он сам, и делать то, что подсказывают ему собственные душа и разум, а не то, что навязывает кто-то другой. Вот только выбор у его свободной воли оказался не велик. Он мог вернуться к Деборе и Валерии, или пойти посмотреть на одну из двух каменных рам, которые его собственное художественное чувство почему-то посчитало "окнами". Небогатый выбор, но, если верить интуиции, не случайный. Вот только возвращаться назад было еще рано, и, коли уж идти вперед, он тоже не хотел, так почему бы, и в самом деле, не отойти в сторону и не взглянуть поближе на так заинтересовавший его предмет? Он выбрал ту раму, что оказалась слева, сделав это, возможно, потому что в нарушение традиции слева помещалась именно Белая, а не Черная Дама.
   "Окно"?
   Возможно, хотя на самом деле это было что-то вроде широкого резного бордюра, составлявшего единое целое со стеной и выступающего из нее, пожалуй, на целую пядь. Однако бордюр этот имел четкую прямоугольную форму - где-то метра под два в высоту и поболее метра в ширину - и не будь образованная им рама приподнята на четыре пяди над полом, она походила бы на дверной короб.
   "Окно?" - больше всего это, однако, напоминало великолепную каменную раму для несуществующей картины. Тогда, почему все-таки "окно"?
   Карл подошел к раме почти вплотную, так что стали видны мельчайшие детали изощренного узора, которым был покрыт бордюр. Он все еще напряженно пытался понять, что же это такое и каково назначение этого необязательного - если и вовсе не лишнего - элемента декора? Пространство, заключенное в раму притягивало взгляд, но было абсолютно лишено содержания. Всего лишь участок стены из гладко отшлифованного бурого гранита. Всего лишь участок стены? Уже нет.
   Превращение произошло настолько стремительно, что взгляд Карла едва уловил тот мгновенный переход от намека на существование идеи к воплощению этой идеи в материальную сущность, когда ничто превратилось в нечто, и вместо голой стены перед ним возникло зеркало. Великолепное, прозрачное, как весенний воздух, оно отразило застывшего перед ним Карла, пространство зала за его спиной, ограниченное лишь двумя белыми колоннами, и обращенную к зеркалу спиной высокую белую фигуру, за которой совершенно скрывался черный ее двойник. Отражение возникло так, как если бы и всегда - вечность и еще вечность - существовало здесь, в этом зале. Однако Карл догадывался, что зеркало перед ним возникло не просто так, и не для того только, чтобы отразить в себе высокого кареглазого мужчину, по правильным чертам которого не возможно было с определенностью сказать, сколько ему на самом деле лет. Двадцать пять, как когда-то в замке Крагор? Или тридцать, как тогда, когда он вел волонтерскую колонну через Драконье Крыло? Отражение собственного лица на мгновение вернуло Карла в Сдом, в то апрельское утро, когда он посмотрелся в маленькое мутноватое зеркальце в их первой общей с Деборой спальне. Оправленное в бронзу зеркало, висевшее там, на стене, отразило те же, возможно, излишне строгие, но все же скорее привлекательные, чем отталкивающие черты, что и это волшебное зеркало, вставленное в раму из резного камня. Тот же взгляд внимательных карих глаз, та же косица, в которую были заплетены его длинные темно-каштановые волосы. То же самое лицо, то самое, которое могло бы смотреть на зрителей с автопортрета, так и не написанного Карлом в Цейре полста лет назад.
   "Долгоидущий ... Как долго и куда?"
   Некоторые из тех немногих Долгоидущих, о ком Карл знал наверняка, прожили более двух сотен лет, так и не состарившись и не достигнув, по-видимому, отмеренного им богами - "Отмеренного ли?" - срока. Обычно, в конце концов, их всех убивали, как убили маршала Гавриеля, но сами они, кажется, не умирали никогда. Во всяком случае, Карл о таком не слышал.
   "Мы да оборотни, да еще маги ... Впрочем, и маги, и оборотни все-таки старятся. Кто еще?"
   "Строители, - неожиданно вспомнил он. - Еще Истинные Строители ..."
   Удивительное дело, но именно здесь и сейчас, стоя перед волшебным зеркалом и рассматривая отраженные в нем черты собственного лица, Карл задумался о значении этих привычных слов. Истинные Строители.
   "Истинные ..."
   Означало ли это, что существуют и другие строители? Вероятно, именно так, хотя, насколько было известно Карлу, ни Михайло Дов, ни его брат или племянник никогда и ничего не строили. Тогда, почему "Строители"?
   Внимание Карла привлекло движение за спиной, отразившееся в зеркале перед ним. Белая Дама ожила - превращение свершилось с естественностью перехода от сна к бодрствованию - шевельнулся и "заструился" накинутый на ее плечи плащ, но Карл неожиданно для себя оказался не в силах обернуться и посмотреть, что происходит, что уже произошло с мраморной статуей. Он по-прежнему стоял перед зеркалом, видя, как в его прозрачной глубине медленно и плавно поворачивается к нему лицом высокая белая фигура, как неторопливо - "Нехотя?" - поднимается выпростанная из-под плаща рука с длинными изящными пальцами и отбрасывает за спину капюшон, скрывавший до этого мгновения ее лицо.
   Что ж, Карл не ошибся, это и в самом деле была женщина, вот только лица ее он рассмотреть так и не смог. Оно все время менялось, это лицо, стремительно, но плавно трансформируясь, не постоянное, как солнечные блики на речной стремнине, текучие, как сама вода. Черты его менялись, намекая на многое, но, не позволяя их ухватить, запечатлеть в памяти, увидеть. Неизменными оставались только прозрачные, но направленные как бы внутрь себя, глаза. Даже восприятие Карла, оказалось бессильным перед этим вызовом. Даже его художественное чувство вынуждено было со смущением отступить перед этой тайной. Однако сам Карл никогда не отступал, не сделав всего, что полагал должным. На мгновение ему показалось, что, если совершить еще одно - пусть даже и запредельное - усилие, то ему удастся преодолеть текучесть черт открывшей свое лицо Белой Дамы и увидеть ее истинный облик. Более того, в этот момент он чувствовал - притом чувствовал сам, а не под влиянием чужой воли - что это очень важно, хотя и не знал еще почему. И он сделал это последнее усилие, совершив нечто сходное с тем, что уже удалось ему однажды, во время ночного поединка с переполненным силой Яном Кузнецом. Однако лица женщины Карл так и не увидел.
   Ему показалось, что от невыносимого напряжения он просто ослеп. Во всяком случае, свет померк в его глазах, и Карлу потребовалось какое-то время, чтобы понять, что это всего лишь обычное совпадение по времени двух совершенно разных обстоятельств. Просто мгновенное пришествие тьмы совпало с максимальным напряжением способности Карла видеть то, что не дано видеть другим. Тьма упала на него мгновенно и решительно, скрыв от глаз и зеркало, и все, что в нем отражалось, но и у тьмы была своя роль в той последовательности чудес, которую, по-видимому, запустил сам Карл, сойдя с черной тропы. В следующее мгновение перед его глазами снова возник свет. Далекий, невнятный, он приближался к Карлу из глубины зеркала, или, возможно, откуда-то из-за его спины.
   И снова Карл совершил невероятное усилие, напряженно вглядываясь во тьму. И неопределенное сияние сразу же немного приблизилось, обретая между делом форму, превращаясь в россыпь искр, наподобие тех, что возникают на границе света и тьмы над горящим ночью костром. Образ этот неожиданно встревожил его не на шутку, потому что за ним - это было очевидно - скрывалось нечто настолько грандиозное, что даже холодный разум Карла пасовал сейчас, не решаясь сделать следующий шаг. Однако начатое дело вершилось уже само по себе. Пригоршня едва тлеющих во мраке искр приблизилась, обрела свой истинный облик, и вот уже в ничем не ограниченном пространстве Мрака летели, рождая свет и объем, шесть игральных костей, выточенных в давние времена из шести первых камней. Бриллиант, рубин, сапфир, изумруд, золотистый топаз и аметист. Шесть костей ...
   Там, где неслись сейчас сквозь вечность Кости Судьбы, по-видимому, не существовало ни обычного - соразмерного смертным - времени, ни того, что человеческие восприятие и разум могли счесть подобающей такому полету скоростью. Неторопливо вращаясь вдоль случайным образом возникших осей, замедленно "кувыркаясь", огромные, как саманные кирпичи, Кости медленно плыли, едва смещаясь - или не смещаясь вовсе - в пространстве, не обладающем размерностью, которая позволила бы судить об их движении наверняка.
   Взгляд Карла непроизвольно остановился на вставшем на угол и как раз в это мгновение заканчивавшим оборот рубине. И не в силах удержаться от этого бессмысленного во всех отношениях жеста, Карл протянул руку во тьму, как будто захотел поймать выпущенное им однажды на волю, но так и оставшееся неизвестным ему самому, желание. Вытянутые пальцы приблизились - во всяком случае, так ему показалось - к неторопливо дрейфующим, рассыпая вокруг себя цветные блики изумительной чистоты, камням. И оказалось, что ему удалось совершить невозможное. Это не было иллюзией, его пальцы и в самом деле вплотную приблизились к Костям Судьбы. Кожу на их кончиках обожгло холодным пламенем, рубин завершил свой медлительный оборот, и средний палец Карла не во сне, а наяву, коснулся кроваво-красного кубика.
   Карл ощутил удар, сотрясший не только его тело, но и разум, заставивший вздрогнуть и замереть душу и остановиться сердце.
  
   Глава 4. Капет
   1.
   В глаза ударил ярчайший свет, Карл отшатнулся и замер, инстинктивно смежив веки, из-под которых тут же градом хлынули слезы. Ему потребовалось совершить неимоверное усилие, чтобы снова открыть глаза, но смотреть и видеть мешала соленая влага слез. Впрочем, невыносимый свет уже исчез, и вокруг Карла было сейчас скорее темно, чем светло, да горели в размытой слезами мгле какие-то невнятные огни.
   "Свечи?" - спросил себя Карл, одновременно пытаясь понять, что с ним произошло и где он, собственно, находится. Однако сосредоточиться на поиске ответов на эти простые вопросы ему не удалось.
   - Со слов его императорского величества божественного Дмитрия, - неожиданно услышал он скрипучий старческий голос. - В присутствии трех положенных свидетелей, собственноручные подписи которых и печати подтверждают подлинность и законную силу сего документа, записал Первый Нотарий Городской Общины Цэйра Александр Ной и большую печать гильдии Нотариев к сему приложил.
   Неожиданно, как будто скребущий по сердцу голос этот был способен прояснять зрение, влажная пелена упала с глаз Карла, и он увидел, что тревожные огни, которые он заметил с самого начала, и в самом деле, являлись множеством зажженных свечей. Теперь, когда взгляд Карла очистился, ему стало понятно, что находится он в просторном, изрядно обветшавшем, но, тем не менее, все еще роскошном спальном покое. Между тем, комнату эту он хорошо помнил и узнал ее сразу, хотя и не мог сейчас с определенностью сказать, как здесь теперь очутился. Однако, так или иначе, одно Карл знал наверняка, он не был здесь очень-очень давно.
  
   2. За пять лет до битвы при Констанце1
   - Глаза, - задумчиво сказал Гавриель, откидываясь на спинку кресла. В голосе его звучало приглушенное воспитанием и самодисциплиной восхищение. - Все дело в глазах, Карл. Впрочем, я думаю, ты это понимаешь не хуже меня.
   - Разумеется, - согласился с маршалом Карл, раскуривая, между тем, свою глиняную трубочку и размышляя над тем, что оба они, по-видимому, споткнулись об один и тот же предмет. - Разумеется, глаза.
   "Глаза ... "
   # 1Битва при Констанце произошла за сорок три года до событий, описываемых в книге, в год смерти императора Евгения Яра (см. книгу Карл Ругер. Боец).
  
   - Я писал их множество раз, - Гавриель грустно улыбнулся, как бы заранее, раньше, чем будут произнесены разъясняющие вводную фразу слова, признавая свое поражение. - Но мне не дается это сияющее золото, вот в чем дело.
   - Мед, - предположил Карл. - Такой, знаешь ли, золотисто-красный, как в предгорьях Высоких гор, в солнечный день ...
   Он представил себе этот мед, стекающий из кувшина в плоскую глиняную миску медлительной плавной струёй, пронизанной лучами встающего из-за гор солнца, и почувствовал бессилие перед неисчерпаемым великолепием природы, которое никому не дано отобразить на холсте.
   - Гаранс1 и золото? Может быть, флорианская желтая2? ... - он перепробовал все эти пигменты, но результат неизменно не соответствовал ожиданиям. - Кармин3 и янтарь?
   - Возможно, - кивнул Гавриель и, подняв глаза, с интересом посмотрел на Карла. - Значит, ты тоже пытался ... Я исследовал все возможные сочетания, Карл. Красный краплак с серной кислотой4 ... красный кадмий ... - он говорил медленно, явным образом погрузившись в свои воспоминания. - Но ты же знаешь, краплаки выцветают, особенно золотисто-розовый. Флорианская желтая тоже. Впрочем, на масле ...
   - Она вам нравится, Гавриель? - в голосе Эфи, устроившегося, как всегда, когда они собирались втроем, чуть в стороне, звучала растерянность. Он ничего, бедный, не понимал, к тому же сегодня ему приходилось делить сундук, поставленный у окна, с Еленой, обильные прелести которой рвались на волю из тесного плена узковатого для такой женщины платья, синего, отделанного белыми кружевами. Девушку разговор не интересовал вообще. Она его просто не понимала, и оживилась на мгновение только при последней реплике Горца. Елена была слишком тупа и необразованна, но Карл ценил ее не за ум. Она была чудной моделью и изобретательной любовницей, этого было вполне достаточно.
  
   # 1Краплак красный, гаранс - принадлежит к краскам древних времен. Со времен эпохи Возрождения и до нашего времени он имеет очень широкое применение в живописи. Краплаки подвержены некоторому выцветанию на свету, особенно розовый и розово-золотистый, причем выцветание происходит тем сильнее, чем цвет краплака светлее
   # 2Флорианская желтая - имеется в виду индийская желтая, обладающая очень красивым прозрачным золотисто-желтым цветом. Оттенки, получающиеся при лессировках, трудно заменимы другими красками, но эта краска не очень светостойка, как и большинство красок органического происхождения. В масляной живописи она прочнее, чем в акварельной.
   # 3Кармин (от араб. кирмиз - кошениль и лат. minium -- киноварь) -- красный краситель, получаемый из карминовой кислоты, производимой самками насекомых кошенили.
   # 4Красный краплак с разбавленными серной и соляной кислотами дает желтую окраску.
  
   - Она вам нравится, Гавриель? - судя по всему, Эфи тоже ничего не понял. Его никогда не знавшая покоя ревность не ведала границ.
   - О, да, - усмехнулся Гавриель и снисходительно посмотрел на юношу. - А тебе, Эф, стало быть, нет?
   - Она моя императрица, - коротко, но с внезапно прорвавшейся в голосе злобой, выдохнул Эфраим.
   - Разумеется, - снова, но уже несколько иначе улыбнулся Гавриель. - Разумеется, она твоя императрица.
   "Но не твоя, и не моя, не так ли?"
   - И это все, что ты можешь о ней сказать? - а сейчас в голосе маршала звучала ирония.
   - Я ... - Эфи был в явном затруднении. Как выяснилось, при всем своем незаурядном уме, он и сейчас не понимал, о чем, собственно, Карл и Гавриель говорят. Впрочем, в рамках его видения мира, ничего другого от Горца нельзя было и ожидать.
   Карл перевел взгляд на окно. На улице шел дождь. Долгий, унылый, он заливал город уже второй день подряд, и точно так же, как медленно уходило из воздуха смываемое дождем тепло прошедшего лета, исчезали с лиц горожан улыбки, и блекли их глаза. Осень, холод и медленные стылые дожди, перемежающиеся серыми унылыми туманами.
   - Иногда у нее бывает такое выражение глаз, - нарушил повисшее в комнате молчание Карл. - Что я ощущаю некоторую неловкость.
   Это все, что он мог сказать при свидетелях, и почти все, в чем осмеливался признаться самому себе. Но вот, слова прозвучали, и стало ли от этого легче? Ответом ему были недоумевающий взгляд Горца и понимающий - Гавриеля.
   "Что означает твой взгляд, Гаври? - спросил он себя, с привычным спокойствием принимая взгляд друга. - Что ты об этом знаешь? Что вообще можешь знать?"
   - Итак, - сказал Гавриель. - Ты ее тоже писал.
   - Писал, - не стал возражать Карл, тем более что он уже и сам все сказал. - Писал, да только так и не написал.
   - Глаза, - усмехнулся он и пожал плечами, признавая свое поражение в этом поединке с моделью. - И еще, пожалуй, губы.
   "Губы".
   При их первой встрече, воображение сыграло с ним злую шутку. Представляясь Ребекке Яристе, он увидел ее глаза и на мгновение утонул в густом золотом сиянии. Такого с ним не происходило уже давным-давно, возможно, с тех самых пор, как он покинул Линд. Но в следующее мгновение Карл испытал уже настоящее потрясение, когда ощутил на губах медовый вкус ее губ. Проблема, однако, состояла не в том, на что оказалось способно его художественное чувство. О силе своего воображения Карл в то время знал достаточно, чтобы не удивляться. Но, размышляя об этом на утро, оставшись, наконец, наедине с самим собой, он должен был признать, что сила испытанных им чувств была явно не соразмерна имевшей место ситуации. Впрочем, мысль, о том, что, возможно, он просто влюблен, даже не пришла ему в голову.
   Была ли это, и в самом деле, любовь, внезапно вспыхнувшая в его холодном, как полагал тогда сам Карл, сердце? Он не был готов принять такое объяснение, но, если быть предельно откровенным, никакого другого ему найти так и не удалось. Однако факт остается фактом, и Карл, который уважал истину, ценя ее, как краеугольный камень мироздания, должен был признать, что не будь этого мимолетного, но такого яркого, впечатления, скорее всего, он не пошел бы на императорскую службу. В конце концов, торговля кожами Карла тогда вполне устраивала, и Яру нечего было ему предложить взамен. Во всяком случае, ничто из того, что мог предложить император своему слуге, ни богатство, ни титулы и власть, не стоили того, чтобы лить из-за них свою и чужую кровь.
   Итак, это была их первая встреча. Ребекке тогда было едва за двадцать. Молодая женщина, измученная долгими тяжелыми родами, подняла на него свой взгляд, и Карла окатила волна жаркого золота.
   "Именно так!"
   - Глаза, - грустно усмехнулся он. - И еще, пожалуй, губы.
   Но все это случилось потом, а в начале ...
  
   3. За семнадцать лет до битвы при Констанце
   Звонили колокола, и раздавались взрывы петард. Ночное небо Цейра, и без того горделиво сиявшее множеством великолепных звезд, горело многоцветными "мерванскими огнями". Звезды и огни фейерверков отражались в спокойных водах Данубы, и, если глядеть на реку так, как смотрел на нее сейчас Карл - стоя прямо над ней, перегнувшись через перила Горбатого моста - трудно было отделаться от впечатления, что смотришь не вниз, а вверх.
   - Мастер! - позвал из-за спины чей-то напряженный, "на нерве", голос. - Мастер!
   Карл нехотя отвел глаза от полыхавшей всеми цветами радуги воды и обернулся. Прямо перед ним, едва не теряя сознание от переживаемого им верноподданнического ужаса, стоял высокий плечистый парень, одетый в статс-секретарскую, зеленую с лиловым, ливрею. Разумеется, это не был сам имперский секретарь Вайда, но и без того было очевидно, что сегодня в роли посыльного выступал не последний из чиновников дворцового управления. А его юный возраст добавлял ситуации известную долю пикантности. Похоже, что за безвестным торговцем кожами, мастером Карлом из Линда Евгений Яр прислал отпрыска одной из первых фамилий своей молодой, но быстро растущей империи.
   - Не правда ли, красиво? - спросил Карл, рассматривая парня и пытаясь, забавы ради, определить, какой именно титул носит его отец.
   - Д-да, - с трудом выдавил из себя посланец. - Мастер ...
   - Я заставляю ждать священную особу императора?
   - Да!
   Ну, что ж, будущее этого паренька могло оказаться гораздо интереснее, чем можно было предположить по его ливрее. Он, разумеется, боялся не выполнить приказ Евгения, но, с другой стороны, в его глазах горел огонь любопытства, что было совсем неплохо. Впрочем, это могло быть всего лишь отражением гулявшего по небу зарева. Однако интуиция подсказывала, что это не так. Судя по всему, у парня был живой ум, а отсутствие наглости указывало или на внезапное возвышение его родителя, которое еще не удалось толком переварить и усвоить, или на хорошее воспитание.
   "Для начала совсем не дурно".
   - Меня зовут Карл Ругер, - сказал он вслух. - А вас?
   - К-Карл, - слова по-прежнему давались парню с трудом. - Карл Дороган, мастер, к вашим услугам.
   - Так ты сын барона Дорогана? - что ж, интуиция не подвела Карла и на этот раз. - И к тому же мой тезка?
   - Да, мастер Карл, - ответил начавший приходить в себя посыльный. - Я тоже Карл.
   "Очень неплохо", - подытожил свои впечатления Карл.
   Любой другой на месте Дорогана уже вспылил бы от одного только предположения, что какой-то торговец кожами может считать себя его тезкой. Однако парень, по-видимому, умел "читать" не только слова, записанные на пергаменте. А император вряд ли послал бы баронского сына за простым негоциантом, да и вообще не стал бы приглашать к себе человека такого сорта, тем более, ночью.
   "Тем более в такую ночь".
   - Император ждет вас, - напомнил Карл Дороган.
   - Давно? - Карл достал из кармана трубку и стал ее неторопливо набивать. Он все еще не был уверен, что хочет идти на встречу с императором.
   "Но тогда мне просто не следовало приезжать в Цейр"
   - Я ищу вас уже более получаса, - признался Дороган, снова начиная нервничать. - Квартирная хозяйка сказала, что вы ушли гулять.
   - Как видите, она вас не обманула, - Карл высек огонь и стал раскуривать едва затлевший табак. По-видимому, загорское зелье успело немного отсыреть на влажном ночном воздухе, но, как говорится, не беда. Был бы табак, а остальное ...
   - Ну, что ж, пойдемте, Карл, - сказал он вслух. - Не будем заставлять императора ждать.
   Они протолкались сквозь густую пьяную толпу на Сенной площади, и по Шпалерной - не смотря на ночь, тоже запруженной народом - вышли ко дворцу. На площади между фонтанами жарили на вертелах быков, и разливали "дареное" вино. Император Яр отмечал рождение наследника со всей пышностью, которой это событие заслуживало. Впрочем, основные празднества ожидались позже, когда в Цейр съедется вся имперская знать. Сегодня, гулял, в основном, простой народ, но кто, как не он, составлял основу благополучия и самого Яра, и его империи?
   Карл втянул ноздрями прохладный ночной воздух, пахнущий дымом и жареным мясом, и, пожав мысленно плечами, последовал за спешащим выполнить свою миссию молодым секретарем. На самом деле, никуда идти ему сейчас не хотелось. С большим удовольствием Карл остался бы теперь на этой шумной, кипящей людскими страстями площади. Погулял бы среди костров, поел горячего мяса, выпил дармового вина, хотя оно, наверняка, было дрянным, послушал цеховые песни, посмотрел на танцы, да и сам бы потанцевал и попел вместе с другими простыми людьми, которым нежданно-негаданно выпал случай повеселиться от души. Однако дело было сделано. Дороган его нашел и передал приглашение, а он, Карл, и не подумал отказаться.
   Они миновали караулы, выставленные у ворот в дворцовой ограде и на пологой лестнице, ведущей к парадным, высоким и широким, украшенным позолоченным бронзовым литьем, дверям, и вошли во дворец. Здесь было тише, чем на улице, но тоже стоял ровный гул от множества возбужденных голосов. Тут и там слышались короткие властные команды, которые на один и тот же манер отдавали своим людям гвардейские командиры и старшины дворцового штата. Со всех сторон доносились восклицания придворных, окликавших друг друга в царившей на лестницах, в залах и коридорах дворца сумятице. Люди были везде. Они стояли группами, бродили без дела, обмениваясь на ходу короткими репликами, бессмысленно улыбались, часто и без причины смеялись, пили вино, которое в изобилии разносили снующие между ними многочисленные слуги, и что-то жевали. Несмотря на позднюю ночь, все они были разодеты, как если бы заранее готовились к празднику. Впрочем, вполне возможно, что так оно все и обстояло, и люди эти уже которую ночь ложились спать готовые в любую минуту - как только ударят колокола - вскочить и бежать во дворец. Карлу придворная жизнь была хорошо знакома. Во всяком случае, он достаточно пожил при разных дворах, чтобы придти к выводу, что такая жизнь ему не нравится. Впрочем, он умел принимать обстоятельства такими, какими они были, а не такими, какими ему хотелось бы их видеть. И, если существовали веские причины, по которым он принужден был все-таки жить при дворе, то принимал все связанные с этим обстоятельством издержки с равнодушным спокойствием, не расходуя понапрасну силы своей души.
   Вскоре, однако, он и его провожатый покинули парадную часть императорского дворца и оказались во внутренних покоях. Здесь было совсем тихо, лишь издали - приглушенные расстоянием и толщиной стен - доносились взрывы петард и удары колоколов. Еще несколько десятков шагов по пустынным узким коридорам, и они, наконец, добрались до цели своего путешествия. Император ожидал Карла в приватном кабинете, своими размерами, впрочем, едва ли уступавшем приемной зале. Евгений сидел в резном кресле из черного дерева, у ног его лежали два огромных пса-волкодава из тех, что охраняют отары овец в убрской степи. В руке император держал золотой кубок.
   - Ваше величество ... - начал было Дороган, но Яр его сразу же остановил.
   - Спасибо, Карл, - сказал он, глядя, однако, не на своего посыльного, а на гостя, так что слова его можно было отнести к ним обоим. - Вы свободны.
   А вот это уже, наверняка, относилось именно к Дорогану.
   - Примите мои поздравления, ваше величество, - поклонился Карл.
   - Спасибо, мастер Карл, - улыбнулся император, а за спиной Карла тихо клацнула закрывающаяся за Дороганом дверь. - Проходите, садитесь.
   Император указал рукой с кубком на стоящий перед ним стул с высокой спинкой. Это была честь, за которую многое бы отдал практически любой из царедворцев Яра, но Карл сделал вид, что принимает предложение императора, как должное. Таковы были правила начинавшейся между ними игры.
   - Благодарю вас, ваше величество, - ответил на приглашение Карл, не торопясь, подошел к приготовленному для него стулу, и без стеснения сел напротив императора.
   - Как идет торговля? - не скрывая иронии, спросил Евгений. Он был высок и хорошо сложен. Его узкое лицо, обрамленное длинными светлыми волосами, было выразительно, хотя по-настоящему красивым императора назвать было трудно.
   - Спасибо, ваше величество, - Карл был спокоен, голос его звучал почти равнодушно. - Боги благоприятствуют торговле, а спрос на кожи неизменно остается высоким, особенно в Приморье.
   - Рад за вас, - улыбнулся Яр. - Процветающая торговля - хороший знак.
   - Кожами торгуют и во время войны, - пожал плечами Карл. - Приличных размеров армия съедает любые запасы.
   - Ну, что ж, уговорили, - почти серьезно кивнул Яр. - Я подумаю, с кем можно было бы теперь повоевать. Как вам нравится, например, Амст?
   - Никак, - покачал головой Карл. - Король будет защищать свои владения тем более яростно, что он молод и честолюбив.
   - И глуп.
   - Что ж, в данном случае, это более недостаток для вас, чем для него.
   - Тоже верно, - согласился император. - А вы, Карл, не хотите поучаствовать в охоте?
   - Я торгую кожами, - сухо ответил Карл.
   - И то верно, - открыто усмехнулся император. - Но вот мне рассказывали про некоего Карла Ругера из Линда, который, будто бы, был некогда капитаном в армии герцога Венедского ... Впрочем, тот Карл, сдается мне, был посвящен в рыцари еще лет десять назад и вряд ли стал бы торговать кожами.
   - Да, я служил в армии герцога Якова, - Карл выдержал взгляд Яра и никак не отреагировал на его слова.
   - А в Дарме тоже были вы или все-таки кто-то другой?
   - В Дарме я командовал дружиной Владыки, - произнося эти слова, Карл, наконец, пришел к выводу, что первое впечатление оказалось верным. Евгений Яр был именно тем, за кого себя выдавал. Вернее он ни за кого себя не выдавал, вот в чем, собственно, было дело. Императору не зачем было кем-то прикидываться. Он именно таким и был, упорным, властным человеком, умным и энергичным, тщеславие которого не мешало ему совершать правильные поступки.
   "Не знаю, какой ты стратег, Евгений Яр, но тактикой ты владеешь мастерски".
   - Два года назад вы покинули владыку Дарма, - сказал Яр. - Почему?
   - Потому что надоело, - безразличным тоном ответил Карл, уже представляя, каким будет портрет императора, если конечно будет.
   - А чем вы занимались между Венедой и Дармом? - у императора был красивый голос, в меру низкий, сильный и звучный. Голубые внимательные глаза открыто изучали Карла, по-видимому, подмечая все, что тот готов был Евгению показать или не мог от него скрыть.
   - А чем вы занимались между Венедой и Дармом? - императору было интересно, и он этого не скрывал.
   - Не помню, - улыбнулся Карл. - Наверное, торговал кожей, или расписывал стены, или учился в Университете. В мире, ваше величество, существует огромное множество занятий, гораздо более интересных, чем война.
   "Живопись, например".
   А еще можно просто идти туда, куда несут тебя ноги, или куда приводят обстоятельства. Мир ведь огромен, и чтобы пройти ойкумену из конца в конец требуется много времени, особенно если ты никуда не спешишь. Женева, Гайда и Гаросса, Капойя и Флора, Неминген, Каффа, Менск и Во, Новый город ... Спасибо добрым богам, с тех пор, как умер его благодетель - лорд Томас Альба, Карл повидал немало интересных мест. С того памятного похода - первого в его жизни - прошло уже много лет. Еще больше времени утекло с того дня, когда он покинул Линд, и ни разу за все эти годы Карл не оставался на одном месте больше, чем на год, максимум два. Всегда находилась причина, чтобы оставить насиженное место и идти дальше. Впрочем, Карл об этом никогда не жалел, не пожалел и сейчас.
   - Значит, не помните, лорд Карл? - император вдруг стал задумчив, как будто слова Карла навели его на какую-то важную мысль. - Ну не помните, и ладно. Зато теперь вы торгуете кожами.
   - Да, ваше величество, - Карл догадывался, что теперь, когда все свечи зажжены, Яр сделает ему предложение, от которого трудно, если вообще возможно, отказаться. Впрочем, сам Карл уже все для себя решил. Если уж менять на что-нибудь счетные костяшки торговца, то, уж верно, не на меч, а на кисть. Во всяком случае, уже некоторое время, как случалось с ним и раньше, Карл чувствовал нарастающее в его сердце желание писать. Ну, а отказываться от предложений, которые ему не нравились - кто бы такое предложение ни сделал - Карл научился давно. И, как не жаль, ему было разочаровывать императора, все-таки тому предстояло обойтись без услуг Карла.
   Однако Евгений повел себя совсем не так, как предполагал Карл. Он вообще, как показало будущее, оказался одним из немногих людей, которые могли удивить Карла Ругера неожиданными решениями, на которые были способны их умы.
   - Сегодня у меня родился сын, - сказал Евгений Яр. - Вы не будете возражать, лорд Карл, если я представлю вас моей супруге?
   "Зачем?" - вот это был вопрос, на который Карл так и не смог найти ответа, ни тогда, ни позже. Возможно, это было интуитивное "прозрение" императора, но, тогда, что - ради всех богов Высокого Неба - увидел там, в грядущем, Евгений Яр? Что?
   - Почту за честь, - Карл, как того требовали этикет и простая вежливость, встал и поклонился императору. Это ведь, и в самом деле, была неслыханная честь. Особенно, учитывая тот факт, что посетить свою жену, только несколько часов назад разрешившуюся от бремени, император приглашал никому неизвестного в Цейре человека, который, возможно, являлся именно тем, за кого был готов принять его Евгений, а, возможно, был тем, кем и представлялся - простым торговцем кожами.
  
   4.
   В ту ночь, Карл попал сюда впервые, и в первый раз увидел императрицу. Это была памятная - во всех отношениях - ночь. Но ни тогда, когда этот вопрос у него просто не возник, ни, тем более, теперь, когда прошло столько лет, Карл не знал, являлась ли в то время эта комната личной спальней Ребекки Яристы, или это были их общие, с императором, покои, или вообще специально избранное для родов помещение. Впрочем, ни тогда, ни теперь это было совершенно не важно. Важным являлось лишь то, что именно здесь Карл пережил то странное ощущение "близости" без близости, которое потом долго заставляло томиться его обычно спокойствие сердце.
   Судя по всему, с тех пор прошло очень много времени. Палаты заметно обветшали, но если бы и нет, возраст и физическое состояние человека, лежавшего сейчас на широкой позолоченной кровати с балдахином, говорил сам за себя. Сын Евгения и Ребекки Дмитрий Яр был уже глубоким стариком.
  
   5. Через месяц после победы при Герлицких бродах1 (за пять лет до смерти императора Яра)
   # 1Сражение при Герлицких бродах (битва при Лоретте) описано в книге Карл Ругер. Боец.
  
  
   - Маршал Ругер! - объявил глашатай, и Карл вошел в Большой Приемный зал.
   - Ругер, - многие не удержались от того, чтобы повернуть головы и повторить, хотя бы и шепотом, его имя. Холодный воздух, пропитанный гарью каминов и запахами пота и сгоревших свечей, вздрогнул и зашелестел над головами собравшихся.
   Согласно протоколу, придворные стояли двумя шпалерами слева и справа от широкого красного, расшитого золотом ковра, простиравшегося до самых ступеней трона.
   "Очень символично", - Карл сделал первый шаг, вступая на красную, как кровь, тропу, и неожиданно "споткнулся" о случайную, в сущности, мысль.
   "Символично ... Символ? Символ чего, ради всех добрых богов?"
   - Ругер, - все лица в зале были обращены к нему, но сам Карл смотрел прямо перед собой, туда, где на возвышении, в золоченых креслах сидели Евгений Яр и Ребекка Яриста. Расстояние было еще велико, но Карл отчетливо видел их устремленные на него глаза: голубые - императора и золотые - императрицы. В глазах Евгения чудилась - и не без причины - холодная синь безжалостной оружейной стали, в глазах Ребекки - жаркая полуденная нега вечного лета. Мед, красное вино и нестерпимое сияние солнечных лучей.
   - Ругер, - Карл сделал второй шаг и медленно пошел сквозь сгустившийся от напряжения воздух.
   "Маршал Ругер ... Забавно!"
   Вероятно, он был единственным в этом зале, не считая, разумеется, тех, кто довольствовался местами в самых задних рядах, кто не носил никакого титула. Просто Карл Ругер. Ну, может быть, лорд Карл, но, прежде всего и всегда, только Карл Ругер. Даже звание маршала империи, хотя Яр и вручил ему золотую булаву уже пять лет назад, прозвучало в этом зале едва ли не впервые.
   "Маршал Ругер ... Маршал Меч ... Каково!"
   А ведь присутствующие прекрасно знали, что пожелай он того, император давно бы украсил его имя любыми - на его, Карла, выбор - титулами. Вот только самому Карлу это было совершенно безразлично. Это было не нужно, и этого было вполне достаточно.
   - Ругер, - воздух ощутимо дрожал, пытаясь заставить дрожать от чужого возбуждения и его собственное тело. Однако не случилось. Карл просто шел вперед к ожидавшему его на троне императору, на губах которого появилась теперь и зажила своей собственной жизнью странная улыбка. И к императрице, разумеется, на лице которой жили сейчас только ее чудесные глаза, читать в которых не дано было никому, кроме, быть может, Карла. Но он этим правом не воспользовался ни разу, интуитивно опасаясь, увидеть в них такое, чего не желал знать.
   "Почему?"
   Как много всего может случиться в такое короткое время. О скольких разных вещах можно успеть подумать, пока идешь между замершими - не по протоколу, а от силы охвативших их разнообразных чувств - придворными.
   Карл уже почти приблизился к трону, когда боковым зрением поймал изумленный взгляд знакомых серых глаз.
   "Ты удивлен, парень? Ты думал, это так просто убить триумфатора? Ты ошибся!"
   - Здравствуйте, Карл, - сказал он, останавливаясь и поворачиваясь лицом к герцогу Дорогану.
   "История повторяется, не правда ли, тезка?"
   Возможно, хотя и не так, или не совсем так, как в первый раз. Однако много лет назад они уже стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Была ночь, и герцог был всего лишь баронским сыном, и вместо красного ковра под ногами Карла бугрилась булыжная мостовая Горбатого моста.
   "Долг ..."
   - Здравствуйте, Карл, - сказал он и понимающе улыбнулся. - А у меня для вас есть подарок.
   - Подарок? - Карл Дороган не нашелся с ответом и легко упал в выкопанную им же самим ловчую яму. - Какой подарок?
   - Ежик, - тихо ответил Карл. - Я принес вам ежика, ваша светлость.
   Карл отцепил от пояса приличных размеров мешок из зеленой замши, на который, уж верно, успели обратить внимание все присутствовавшие, и не торопясь, стал его развязывать.
   - Ежик? - Дороган, по видимому, никогда не бывал в Приморье, но кое-кто, если судить по прокатившемуся по залу шороху, знал, что это значит.
   - Да, - улыбка исчезла с губ Карла, и он протянул герцогу Дорогану извлеченную из мешка квадратную дощечку, на которой лежал мертвый ёжик, пришпиленный к дереву тонким длинным стилетом с витой серебряной рукояткой.
   - Это что-то значит? - голос герцога сорвался и он закашлялся.
   - Непременно, - ответил Карл и повернулся к императору.
   - Ваше величество, - сказал он, сделав еще один шаг, и опускаясь на левое колено. - Я ...
  

* * *

   ... Дорога из Гайды в Цейр долгая и трудная - тем более поздней осенью - но Карл проделал ее чуть больше, чем за три недели. Он не жалел лошадей, и людей он тоже не щадил. А сам он, как, по-видимому, думали гвардейцы конвойной роты, был отлит уз бронзы или высечен из гранита. Они ошибались, разумеется, и, если бы не воля, которая держала его, как контрфорсы обветшавшую крепостную стену, Карла уже мотало бы в седле от слабости. Он спешил в Цейр и сам удивлялся этому, пока усталость и недосыпание - а спал он не более четырех часов в сутки - не изгнали из головы все мысли, кроме одной: "Боги, как я хочу спать!"
   Его упорное стремление в Цейр, весь этот заполошный бег по кое-где раскисшим от дождей, а кое-где уже припорошенным первым снегом дорогам, были иррациональны, потому что не определялись ровным счетом никакой необходимостью. И, однако, Карл спешил, что было каким-то образом связано с тем, что довелось ему испытать там, у Сухой пустоши, в ночь Нового Серебра, через четыре дня после битвы у Герлицких бродов. Справедливости ради, следует отметить, что даже эта невнятная мысль была, в конце концов, стерта неимоверной усталостью, которая овладела Карлом в пути. Но цель была уже определена, задача поставлена, и Карл рвался в Цейр так, как будто от этого зависели его жизнь и посмертная судьба души, то есть так, как никогда никуда не спешил. Однако сутки назад, он все-таки сделал одну - первую и единственную - дневную остановку. Он задержался на три часа в Ливо, от которого до Цейра оставался всего лишь один дневной переход. Карл мог, разумеется, миновать, не останавливаясь, и этот чудный - едва ли не игрушечный - городок, примостившийся на Беличьем холме, слева от старого тракта. Мог и, вероятно, должен был так поступить, раз уж нетерпение сердца гнало его вперед, как безумца, стремящегося догнать ускользающий горизонт. Однако, по случаю, именно в Ливо жили два симпатичных ему лично человека, которых Карл не видел уже очень много времени. И он решил, что три часа это такая малость, которую он может себе позволить, тем более что ее вполне можно было затем компенсировать, украв время у ночи. Да и в любом случае, он просто изнемогал от усталости и нуждался пусть и в кратковременном, но отдыхе, проделав столь изнурительный путь настолько быстро, что в это невозможно было поверить. Многие и не верили, но правда от этого не стала чем-то иным.
   - У меня всего три часа, - сказал Карл прямо с порога, заставив онемевшие мускулы, растянуть губы в улыбке. Извещенные посланным вперед гвардейцем, Кумар и Зима уже сидели за столом в малом зале корчмы с простым и незатейливым названием "Жареное и вареное". - Но эти три часа я хочу провести с вами друзья, ведь ко мне, в Цейр, вас не дождешься, не так ли?
   - Так, - с ухмылкой ответил Яков Кумар, вставая навстречу Карлу. Он был худ и сутул, седые длинные волосы обрамляли его узкое темное лицо.
   - А что мне делать в том Цейре? - пожал широкими плечами Верен Зима и, демонстрируя озабоченность, почесал свою плешивую голову.
   Оба они, и Яков, и Верен, были уже сильно не молоды, и оба - в свое время, разумеется - считались едва ли не лучшими живописцами Южного края. Однако времена, когда они яростно конкурировали, расписывая на заказ храмы и дворцы в разных концах империи или исполняя портреты знати в Цейре и Цуре, давно миновали. Скопив достаточно денег и обзаведясь многолюдными семействами, оба они давно уже осели в Ливо и тихо доживали свой век, окруженные преданными учениками и подмастерьями и, естественно, любовью и заботой своих домочадцев.
   - У меня всего три часа, - сказал им Карл и не обманул.
   Три часа. Всего только три часа. Он вошел в корчму, улыбнулся друзьям, обнял, не чинясь - да ему и в голову такое придти не могло - и вот уже выходит, пожав им обоим, Якову и Верену, на прощание руки. Три часа ... Великие боги, куда девается время? За разговором секунды не в счет, и минуты летят, стремительные, как стрелы убрских лучников, и длинный разговор - как чаша густого и терпкого войярского вина. Вот оно, вино! Плещется в чаше, и от его аромата поет сердце. И вот его уже нет, и только послевкусие свидетельствует вечности, что вино выпито. Высокое небо и все его обитатели! Почему счастье не длится столько, сколько способна объять человеческая душа? Но сердце уже зовет в дорогу, и нетерпение, поселившееся в душе, кипятит кровь. А почему, и зачем? Кто знает? Как будто бы имелась причина, потому что случилось нечто на Сухой пустоши, и в сердце Карла закрался непокой, и ворохнулось тревожно его художественное чувство ...
   "Император? Возможно ..."
   Да, все было возможно, и, значит, Карлу следовало поспешить.
   "А почему, собственно, "значит"?"
   Карлу показалось, что он понимает, в чем тут дело, хотя, на самом деле, тогда, в Ливо, он еще слишком мало знал, чтобы осмыслить происходящее с ним и вокруг него. В сущности, он ничего не знал, и если бы не его великолепная интуиция, ничего бы и не заметил. Однако ощущение было такое - теперь Карл вспомнил это ощущение во всех подробностях - что разгадка уже маячит вдали. Надо было только сделать еще одно, возможно, последнее, усилие, и ...
   Занятый переживанием "послевкусия" чудной беседы "ни о чем" и мыслями об императоре, Карл пропустил шаги своей собственной смерти, но все-таки узнал ее, Хозяйку пределов, в тот самый момент, когда, казалось, уже поздно было что-либо менять. Его рука почти неосознанно ушла назад, и сильные пальцы охватили чужое запястье как раз тогда, когда жало стилета вспороло тонкую ткань колета. В течение одного мгновения, длинного, как многодневное сражение, сила чужой руки и крепость его собственной решали, что случится теперь с маршалом Ругером, и случится ли с ним вообще что-нибудь еще, потому что развитие сюжета, как утверждают драматурги, предполагает наличие подходящего для этого пространства. А какое, спрашивается, пространство может быть у мертвеца? Саван да гроб, вот и все его пространство.
   Однако клинок дальше не пошел, остановленный Карлом в самое последнее мгновение. А еще через секунду раздался сухой хруст, и узкий длинный стилет с витой серебряной рукояткой выпал из беспомощной руки убийцы. Крик боли разорвал тишину, внезапно упавшую на харчевню, а потом все разом загомонили и закричали, но Карл на это даже не обратил внимания. Он смотрел в выпученные от страха и страдания глаза мелкого неприметного человечка, пришедшего, как оказалось за его жизнью.
   "Кто?" - хотел было спросить Карл, но снова не успел. Тьма на мгновение застлала ему глаза, и он увидел ...
  

* * *

   ... Ваше величество, - сказал Карл, сделав еще один шаг вперед, и опускаясь перед императором на левое колено. - Я ...
   - Вы герой, Карл, - с улыбкой остановил его Яр. - Вы победитель гароссцев, и сегодня мы празднуем одержанную вами победу. Встаньте, маршал, и подойдите ближе.
   - Вы его убьете, Карл? - тихо, почти не разжимая губ, спросила императрица, когда поднявшийся с колен Карл приблизился к трону.
   - Непременно, - так же тихо ответил Карл, купаясь в золотом сиянии ее глаз. - Когда-нибудь я его непременно убью, ваше величество, но не сегодня, и не завтра. Обещаю вам.
   - Наемный убийца? - с видимым интересом спросил Евгений, который на побережье бывал и тамошние обычаи знал неплохо. Впрочем, интерес звучал лишь в его приглушенном голосе, лицо императора оставалось совершенно спокойным. Можно было только гадать, о чем думали сейчас все остальные приглашенные, видя, как шепчется маршал Ругер с венценосной четой. А Дороган уже, по-видимому, прощался с жизнью. Однако если быть откровенным, чувства этого идиота Карла ничуть не интересовали, как, впрочем, и чувства всех остальных гостей императора.
   - Да, - подтвердил догадку Яра Карл. - Это был наемный убийца.
   - Наемник мог и солгать, - нехотя предположил император.
   - Он вам так нужен? - Карл не считал свой вопрос неделикатным. Это был простой вопрос о достаточно простых обстоятельствах, и Евгений его понял.
   - Мне нужны все до единого, - ответил он и чуть заметная улыбка появилась на его губах. - Герцог Дороган тоже, просто потому, что он у меня уже есть.
   - Наемник не солгал, - равнодушным голосом повторил Карл, который, естественно, императора понимал, но от своих принципов никогда не отступал даже в угоду такому человеку, каким был Евгений.
   - Ну, что ж, - усмехнулся Яр, поднимаясь с трона. - Если вы так уверены, Карл ...
   Император встал, и в Приемном зале тут же повисла тревожная тишина. Никто не знал, чего можно ожидать от столь неожиданного жеста Евгения Яра, который, надо отметить, умел удивлять своих подданных и делал это с нескрываемым удовольствием.
   - Между маршалом Ругером и герцогом Дороганом, - сказал император ровным, не выражающим никаких чувств голосом. - Возникло недоразумение, которое касается только их двоих. Однако я, как император и верховный судья, против судебного поединка. Герцог Дороган, потрудитесь заплатить маршалу виру1, и мы будем считать недоразумение исчерпанным. Я думаю, тридцать тысяч золотом будет достаточно.
   При упоминании суммы выкупа зал вздрогнул, но Евгений не обратил на это никакого внимания, точно так же как за мгновение до этого, проигнорировал реакцию своих придворных на легко и непринужденно произнесенное им слово "вира".
   # 1Вира - мера наказания за убийство, выражавшаяся во взыскании с виновника денежного возмещения.
  
   - ... Тридцать тысяч золотом, - сказал он. - В течение трех дней. А теперь, дамы и кавалеры, я вынужден вас покинуть, - и коротко махнув на прощание рукой, Евгений повернулся и в сопровождении гвардейцев, сразу же оказавшихся рядом с ним, пошел прочь.
   - Составите мне компанию, маршал? - спросил он через плечо, уже сделав несколько шагов в сторону дверей, находившихся прямо за троном.
   - Ваше величество, - поклонился Карл спине уходящего императора.
   - Идемте, Карл! - на этот раз Евгений даже не обозначил попытки обернуться. Он уходил прочь, и Карлу оставалось только последовать за ним.
   Итак, Яр, как всегда, все решил на свой манер. Вира отменяла право Карла требовать судебного поединка, освобождая, одновременно, Дорогана от смертного приговора. Но, с другой стороны, только что - в присутствии многочисленных свидетелей - император обвинил герцога в покушении на убийство и объявил сумму кровавого пени, которую платили, если, конечно, вообще платили, только за особ королевской крови.
   Следуя за императором, который за всю дорогу так ни разу к нему и не обернулся и даже не обозначил своего интереса к тому, идет за ним кто-нибудь, или нет, Карл миновал несколько коридоров внутренней части дворца, и, наконец, вошел через оставленные открытыми - вероятно, все-таки именно для него - двери в знакомые уже спальные покои. При этом у Карла возникло впечатление, что, хотя император и ведет себя так, как если бы все, что он делает, являлось для него рутиной, бывает он в этой спальне не часто. Несколько застоявшийся, нежилой, воздух покоев как будто подтверждал такое предположение. Тем не менее, Евгений, судя по всему, предполагал лечь здесь сегодня спать.
   - Карл, - спросил император, когда двое слуг уже начали снимать с него парадное платье. - Почему вы не пошли на Новый Город?
   - Западная армия не велика, ваше величество, - Карл отошел в сторону и "деликатно" изучал оттуда гобелен на противоположной стене. - К тому же мы тоже понесли у Герлицких бродов не малые потери ... И, если и этого мало, мы были слишком далеко от дома.
   "Дом? Империя успела стать мне домом? С чего бы вдруг?"
   - Продолжай мы двигаться вперед, - объяснил Карл. - Наши и без того растянутые коммуникации истончились бы до полного исчезновения.
   - Я бы пошел вперед, - Яр не лукавил, он действительно пошел бы вперед.
   - Я знаю, - согласился Карл. - Вы бы пошли на Новый Город. Нерис, вероятно, тоже.
   - А герцог Сагер не пошел бы, - сказал Евгений, и Карлу почудилось сожаление, прозвучавшее в голосе императора. Вот только, о чем сожалел Яр, Карл не знал.
   - Вероятно, вы правы, ваше величество, - Карл перевел взгляд со стены на потолок, расписанный на сюжет "Рождение Ойкумены". - Полагаю, маршал Гавриель к Новому городу не пошел бы.
   - Какого числа произошла битва? - слуги уже облачили императора в ночное платье, и теперь он стоял около кровати, внимательно и строго глядя на Карла.
   "Неужели я ему об этом не сообщил?" - Карл был удивлен. Такой забывчивости за собой он никогда не замечал, за Яром, впрочем, тоже.
   - Сражение у Герлицких бродов, ваше величество, - пожав мысленно плечами, сказал он вслух. - Произошло шестнадцатого октября.
   - А разве не двадцатого? - удивленно поднял бровь император.
   "Да, что он, смеется надо мной что ли?"
   - Нет, ваше величество, - покачал головой Карл. - Именно шестнадцатого. Через три дня после этого, то есть девятнадцатого, мы разгромили их ополчение на Сухой пустоши, а двадцатого армия отдыхала, и я тоже спал.
   - Спали, - задумчиво повторил за ним император и нахмурился. Его озабоченность по поводу даты сражения была Карлу совершенно не понятно. Во всяком случае, тогда. Зато теперь ...
   "А что теперь?" - Карл, стоявший в старых императорских покоях и с печалью глядевший на успевшего с тех пор состариться и одряхлеть Дмитрия Яра, попытался вспомнить, что же такое, важное, он узнал за прошедшие пятьдесят лет.
   "Пятьдесят лет?"
   Неужели со времени того разговора прошло полстолетия? Интуиция подсказывала, что так оно и есть, но сердцу согласиться с этим простым фактом было совсем не просто.
   "Пятьдесят лет ... А двадцатого октября было Серебряное полнолуние, и Евгений Яр метнул Кости Судьбы".
   Кости Судьбы. С этим было связано что-то еще, но вот что именно, вспомнить сейчас Карл не мог. А в ту ночь, когда в этих покоях они разговаривали с Яром, он и вовсе ничего не знал ни о Костях Судьбы, ни о том, что произошло двадцатого октября.
   - Значит, есть люди, способные совершать невозможное, - Яр отвел взгляд, постоял еще мгновение, молча, и, повернувшись, медленно пошел к кровати. И хотя внешне он был по-прежнему крепок, художественное чувство Карла утверждало, что император смертельно болен или, во всяком случае, уже ощутил приближение старости.
   - Садитесь, Карл, - каким-то пустым, неживым голосом сказал император, устраиваясь в постели. Слуга взбил подушки и подоткнул их Евгению за спину, так что тот не лежал, а скорее сидел. И это тоже наводило на мысли о болезни и немощи.
   - Вина мне и маршалу, - откинувшись на подушки, Евгений чуть повернул голову и снова посмотрел на Карла. Выражение его глаз изменилось. Как ни странно, в них вернулись спокойствие и ирония, свойственные императору.
   Чувствуя под этим взглядом некоторую неловкость, как будто подсмотрел нечто, не предназначенное для чужих глаз, Карл сел в придвинутое слугой кресло и приготовился слушать.
   - Как создаются империи? - неожиданно спросил Яр. Он был сейчас совершенно серьезен, и заданный им вопрос не был риторическим. Вероятно, Евгений полагал, что сможет получить от Карла ответ, однако тому нечего было ответить. Этот вопрос его совершенно не интересовал.
   "Вот если бы ты спросил Мышонка ... ", - но император спросил именно его.
   - Не знаю, ваше величество, - пожал плечами Карл. - Это вы построили империю, а не я. Кому же и знать, как не вам?
   - Не знаете, Карл? - в голосе Евгения звучало не прикрытое сомнение. - Ну что ж ... Власть, Карл, власть, страх и жадность, вот что создает империи. Вы согласны?
   - Я думаю, ваше величество, - спокойно ответил Карл. - Что понимаю, что вы имеете в виду. Однако позволю себе заметить, что все, что вы перечислили - это всего лишь силы, порождающие волну завоеваний, но может ли возникнуть империя на таком зыбком фундаменте?
   - И да, и нет, - слуга подал Евгению кубок с вином, и император на мгновение замолчал, пробуя предложенное ему вино. - Не дурно, но мы, кажется, говорили не о вине, - он усмехнулся почти так же, как делал это раньше, но все-таки не совсем так. С ним явно что-то происходило, однако Карл не знал, что, и мог об этом только гадать.
   - Если откровенно, в начале пути тобой движет лишь жажда власти, ведь так? - император совершенно откровенно пытался разговорить Карла. Вопрос лишь, зачем?
   Карл счел возможным промолчать. В конце концов, вопрос императора мог быть и риторическим, или, как минимум, таковым ему, Карлу, представляться.
   - Что, Карл, никогда не испытывали этой жажды? - почти зло усмехнулся Евгений.
   - Нет.
   - И зря. Власть кружит голову и пьянит лучше вина, - император чуть приподнял кубок. - Ты молод. Кровь несется по твоим жилам подобно горному потоку. В душе сражаются духи небес и бездн, и тебе кажется, что ты можешь все. Все, Карл! Даже управлять судьбой. Это сладкое чувство, Карл. Сладчайшее! Вам, вероятно, трудно меня понять, но поверьте на слово, это чудо. Впрочем, правда и то, что на самом деле ты идешь, балансируя на острие меча. Любой неверный шаг чреват гибелью, но и это, в конечном счете, тоже дивное чувство. Опасность способна заставить человека совершать невозможное, однако страх постепенно становится твоим вторым Я. Правда, боишься ты уже не смерти, а поражения, а это, согласитесь, разные вещи. Ведь так?
   - Так, - согласился Карл, гадая, зачем Евгению понадобилось все это ему рассказывать. В приступ откровенности императора он не верил, а умысел - пусть пока и не явный - был вполне очевиден.
   - Вы не удивлены, - Евгений не спрашивал, он просто сказал вслух то, что было ему известно заранее.
   - Пожалуй, нет, - согласился Карл.
   - Вот поэтому я с вами об этом и говорю, - грустно улыбнулся в ответ Евгений, который демонстрировал сейчас пугающую быстроту смены настроений. - Вы, Карл, все это знаете и без меня, но, главное, не боитесь сказать об этом прямо. Кто еще при дворе способен на такое? Только вы, да еще, пожалуй, герцог Сагер. Больше никто.
   "Я и Гавриель, и больше никто. Но что из этого следует?"
   - Так почему же вы пригласили именно меня, ваше величество? - вопрос был не праздный. По общему убеждению, маршал Гавриель являлся едва ли не личным другом императора, что, между прочим, позволяло злым языкам, принадлежавшим не слишком умным головам, отпускать по этому поводу шутки вполне двусмысленного свойства. Однако Евгению на это было наплевать, Гавриелю - тем более.
   - Я посылал людей в Дарм и Пари, - вместо ответа сказал император и чуть прищурил глаза. - В Нево, Амст, Во и Линд, и много еще куда.
   "Весьма любопытно, - отметил про себя Карл, ничем, впрочем, не выдав своего удивления. - Столько усилий, и ради чего? Чтобы проверить мои слова? Но так ли уж это было необходимо?"
   - Если кто-то ловит мышей, ваше величество, мяукает и пьет молоко, так ли уж важно действительно ли это кот? - не скрывая иронии, сказал он вслух.
   - Ну, не скажите, Карл, - возразил император, по-прежнему, не сводя с него испытующего взгляда.- Вы знаете, например, что ваш внучатый племянник, Пауль Ругер, был городским головой Линда?
   - Нет, - покачал головой Карл. - Я не был в Линде много лет. Так, они преуспели, Ругеры из Линда?
   - Да, - кивнул Евгений. - Вполне. Мне докладывали, что на дом Ругеров проходится едва ли не половина всей торговли сахаром и пряностями на побережье.
   - Отрадно слышать, - на самом деле, Карл не испытывал по этому поводу ровным счетом никаких чувств. Из всей своей семьи он вспоминал иногда только Петра и Карлу, и больше никого.
   - В торговом доме Ругеров, - Евгений отпил немного вина и по-мужицки обтер губы тыльной стороной ладони. - Существует одна интересная традиция, Карл. - Каждые двадцать лет, глава дома возобновляет запись, по которой четвертая часть дела принадлежит некоему Карлу Ругеру сыну Петра и Магды Ругер ...
   - Так я богат? - странно, но и эта новость его нисколько не взволновала.
   "Богат. Ну и что?"
   - Чрезвычайно, - Евгений все еще пытался прочесть что-то по лицу и глазам Карла, но ничего путного у него из этого явно не выходило. Впрочем, как знать? Возможно, равнодушие Карла и было тем, в чем хотел убедиться Яр? Что ж, если так, то выходило, что Карл ничего и не скрывал. Ему действительно было не важно, богат он или нет.
   - Чрезвычайно, - сказал Евгений. - Ваша доля, Карл, оценивается сейчас в пятьсот тысяч золотых марок. Но дело, разумеется, не в этом, а в том, что мы с вами, оказывается, родились в один и тот же год. Совпадает и месяц, и, возможно, даже день, если верить той записи, которую собственноручно сделал ваш отец в городской книге Линда.
   - Это имеет какое-то значение? - Карл подозревал, что они с Евгением ровесники, но что из этого следовало?
   - Возможно, - сказав это, император неожиданно замолчал. Молчание длилось долго, возможно, целую минуту, и было прервано так же неожиданно, как и возникло.
   - Я родился в Орше, - сказал император. - А вы Карл, по ту сторону Высоких гор. Большое расстояние, ... Однако, Петр Ругер рассказывал, что родились вы по пути в Линд, когда он возвращался с войны, а война та, если я не ошибаюсь, происходила в Срединных землях. А это, согласитесь, уже не так и далеко от Орша.
   - И что с того?
   - Не знаю. Впрочем, это и не важно, потому что я хотел рассказать вам, Карл, совсем о другом. О своем рождении я знаю достаточно, чтобы быть уверенным, мы с вами не братья. Моя мать умерла, когда я был уже взрослым, отец тоже. Однако брат у меня все-таки был. Его звали Константин, и он родился на несколько секунд позже меня и, поэтому, считался младшим. Он был лучше меня, Карл. Говорю это не для того, чтобы покрасоваться. Все это чистая правда. Коста был способней меня, талантливый, энергичный ...
   - Куда уж больше? - счел возможным усмехнуться Карл, ощущавший, тем не менее, как тревога входит в его сердце. Что-то было здесь не так. Что-то еще стояло за странными откровениями императора. Карл знал это почти наверняка, но пока никак не мог понять, что именно его тревожит.
   - Значит, есть куда, - со вздохом ответил Евгений. - Он был во всем лучше меня, Карл, и это правда. Идеальный рыцарь ... Но, к сожалению, он погиб на войне. Стрела попала ему в бедро, но вот какое дело. Ее наконечник был смазан ядом негоды.
   "Яд Негоды?! Великие боги, но кто же стреляет отравленными стрелами? И потом, негода это ведь что-то очень редкое и дорогое!"
   - Сожалею, - сказал Карл вслух.
   - Пустое, - отмахнулся император. - Это случилось тридцать пять лет назад. Однако, поскольку Коста был тогда совсем еще молод, нам не дано теперь знать, не был ли он, как и вы, Карл, Долгоидущим. Вы согласны?
   "Долгоидущий?"
   - С чего вы взяли, ваше величество, что ваш брат был Долгоидущим?
   - Трудно сказать, - грустно улыбнулся Евгений. Его настроение по-прежнему менялось слишком быстро, чтобы не обращать на это внимания. - Знаете, Карл, как бывает. Ничего конкретного, но что-то здесь, что-то там ... И потом, яд негоды ... Я с трудом припоминаю два-три случая, когда противники использовали отравленные стрелы, но даже если допустить, что это был именно такой случай, то, причем здесь негода? Есть множество других, гораздо более дешевых и доступных ядов. Вы понимаете?
   - Да, - кивнул Карл. - Возможно, вы правы.
   - У меня сохранился его портрет, - неожиданно сказал Яр, и выражение его глаз снова изменилось. - Хотите взглянуть?
   "Это то, что я думаю, или у императора в голове свои собственные тараканы?"
   - Почту за честь.
   - Тогда, смотрите, - Евгений просунул свободную руку под подушку и достал оттуда большой - пожалуй, в ладонь величиной - серебряный медальон. Серебро потемнело от времени, потускнели вправленные в овальную выпуклую крышку камни.
   Карл поставил кубок с вином, к которому так и не прикоснулся, на пол и встал, чтобы подойти к кровати. Однако на самом деле брать в руки этот старый медальон, в котором, наверняка, по загорской моде была спрятана лаковая миниатюра, ему не хотелось. Не лежала душа, как говорится, но и отказываться было бы не вежливо. В конце концов, за сегодняшний вечер, император сделал в его сторону так много жестов вполне символического характера, что Карл потерял бы честь, отказавшись теперь от того, чтобы посмотреть на портрет Константина Яра. Он подошел к постели Евгения, взял из его руки тяжелую вещицу, и тут же, никуда не отходя, открыл крышку. Ну что ж, он ведь уже догадывался, почему Яр предложил ему посмотреть на портрет брата, выполненный тридцать пять лет назад. Догадывался, но не хотел впускать эту догадку в свое сердце, вполне резонно опасаясь, что это знание, бессмысленное в виду своей оторванности от всего контекста его жизни, тем не менее, способно не на шутку растревожить его бестрепетное сердце. Так и случилось. Карл откинул крышку и увидел под ней себя, точно такого же, каким видел себя и тогда, много лет назад, и теперь в иллюзорном мире зеркал.
   "Одно лицо!"
   - Я родился в предгорьях Высоких гор, - сказал он ровным голосом. - В трех днях пути от Великой, - воспоминания об истории его появления на свет были смутными, как сны, которых он никогда не видел, но, вроде бы, все так и обстояло, и он ничего не соврал, говоря это здесь и сейчас в присутствии императора. - Моей матери пришлось бы проделать невероятно длинный путь, чтобы попасть из Орша в долину Великой.
   - Я знаю, - Евгений забрал у него медальон, закрыл крышку, и спрятал обратно под подушки. - Я знаю, но оставим это. В конце концов, в мире случаются и не такие совпадения.
   "Тогда, к чему был весь этот разговор?" - Карл неторопливо вернулся к креслу и снова сел.
   - Почему вы не пьете вино, Карл? - спросил император, неожиданным образом успокоившись и даже, кажется, придя, наконец, в хорошее настроение. - Пейте, Карл, это хорошее вино, настолько хорошее, что я приказал, не подавать его моим собственным гостям, - улыбнулся Евгений. - Пейте, нам предстоит долгий разговор. Мне просто необходимо поговорить с кем-то о том, что лежит на душе. Душа просит, понимаете?
   - Какая ее часть? - ответно улыбнулся Карл. - Человеческая или монаршая?
   - Вы в это верите, Карл, или просто поддразниваете своего императора?
   - Не верю, - согласился Карл. - Душа у человека едина, даже если он император. А то, что Лев из Сегеры называл "божественным стержнем" не что иное, как обычная ответственность, осознаваемая монархом, как "долг властителя".
   В ту ночь, они оба, император Яр и Карл, не сомкнули глаз, до первых петухов обсуждая теорию и практику власти, тяжелую и кровавую науку, которой не учат ни в одном университете ойкумены.
  
   6. Через три недели после сражения при Констанце
   - Рада вас видеть, Карл, - императрица не подняла глаз, но все-таки улыбнулась. Улыбка получилась пресная, и Карл испытал мгновенное чувство сожаления. Оказывается, он ожидал другого. Оказывается, он вообще чего-то ожидал.
   Ребекка Яриста, сколько знал ее Карл, всегда была и до сих пор оставалась очень красивой женщиной. Возможно, конечно, что некоторые из придворных ее таковой и не считали, но Карл понимал, за что ее любил покойный император. Сейчас Яристе было уже тридцать шесть. Однако благородная бронза волос, покрытых жемчужной сеточкой, не утратила своего изысканного матового блеска, чуть смуглая кожа по-прежнему оставалась гладкой, как мерванский шелк, а глаза и губы ... Впрочем, как раз в уголках глаз и губ появились теперь мелкие морщинки - свидетели прожитых лет и пережитых невзгод, однако, как ни странно, они делали ее в глазах Карла еще привлекательнее.
   - Всегда к вашим услугам, ваше величество, - Карл, как того требовал этикет, опустился на левое колено и на мгновение опустил голову. Сейчас он ощущал досаду, оттого, что разговаривает с ней, а не с самим императором Дмитрием. Однако приняла его именно вдовствующая императрица и не где-нибудь, а в той самой комнате, где много лет назад он увидел ее впервые.
   "Случайность? Возможно, но маловероятно".
   - Встаньте, граф! - в голосе Ребекки ему послышалась не свойственная ей растерянность, но чем она была вызвана, сказать было трудно. Возможно, положением дел, которые вряд ли можно было счесть благоприятными, или тем, что она неожиданно осталась одна, лишившись мужа, и не обретя опоры в сыне, который в силу возраста и состояния здоровья не мог стать настоящим, каким, несомненно, был его отец, императором.
   - Встаньте, прошу вас!
   Карл встал и посмотрел на Ребекку Яристу, одетую в черное траурное платье.
   - Вы, как всегда, вовремя, - на этот раз, она подняла глаза, и улыбка вышла совсем другой, именно такой, какую, оказывается, не отдавая себе в этом отчета, он от нее ожидал. И снова - второй раз в его жизни - с Карлом произошло то же самое чудо, какое случилось уже однажды в этой комнате шестнадцать лет назад. Полыхнуло навстречу его взгляду золотое сияние ее глаз, и он почувствовал на губах вкус ее губ. Прикосновение, ощущение упругой плоти, поддающейся под напором его страсти, уступающей, впускающей ... отдающейся его воле ...
   Карл чуть прикрыл веки, закрываясь от густого терпкого сияния, и поспешил опустить голову в вежливом поклоне. Он сделал это неосознанно, спасая от неминуемого поражения, последний оплот своего собственного Я, свою душу. Такого с ним еще никогда не происходило и, вряд ли, могло произойти когда-нибудь в будущем. И единственный раз в жизни Карл не согласился с голосом своего сердца, молившего его уступить. Стоило ли теперь об этом жалеть, ведь сделанного не воротишь? Стоило ли вспоминать ту встречу, едва не изменившую его и ее жизни, ведь забвение лучшее лекарство от тоски, способной отравить кровь не хуже настоящего яда? Как бы то ни было, он проявил тогда слабость или, напротив, силу, однако, забывать об этом, был не в праве. Тогда, почему же забыл?
   - Вы спасли нас, Карл. Вы, как всегда, оказались там и тогда, где и когда мы в вас более всего нуждались, - Ребекка, как того и требовали обстоятельства, была серьезна, но ее взгляд говорил о другом.
   "Боги, сколько времени она способна так на меня смотреть?"
   Однако его испытание еще не закончилось. Высказав свою благодарность в форме, которая вполне соответствовала этикету, императрица неожиданно поклонилась ему в пояс, так, как никогда не кланяется ни одна владетельная особа своему вассалу, какой бы подвиг тот для нее не совершил.
   - Я был не один, ваше величество, - сказал Карл, возвращая Ребекке поклон. - Армией командовали маршал Меч и кондотьер Нерис.
   - И вы, - поправила она его.
   - И я, - вынужден был согласиться он.
   - Карл, я хочу, чтобы вы остались рядом со мной, - сказала тогда она, но голос ее и взгляд сказали много больше того, что могли выразить слова, слетевшие с ее прекрасных губ.
   - Карл, - сказала она. - Я хочу, чтобы вы остались рядом со мной ... и Дмитрием. Рядом с вами я ... мы будем чувствовать себя спокойнее.
   - Лев Скоморох, - начал было он, но Ребекка не дала ему закончить фразу.
   - Лев Скоморох - замечательный воин, - сказала она.
   - Владетель Нагум, - чувствуя, что от судьбы не уйдешь, все-таки предложил Карл.
   - Ему нет равных в бою, - согласилась Ребекка.
   - Маршал Гавриель ...
   "Что я делаю, и, главное, зачем?"
   - Герцог Сагер - рыцарь без страха и упрека, - спокойно сказала Ребекка. - Он лучший полководец эпохи. Во всяком случае, так считал покойный император.
   "Который был твоим мужем".
   - Но для меня, Карл ... и для Дмитрия, лучшим являетесь вы.
   Что ж, она была, по-своему, права. Из всех перечисленных ею полководцев, начинающуюся войну всех против всех выиграть могли - если, конечно, могли - только Гавриель и он сам. Однако маршал Меч по причинам, которые хорошо были известны императрице, не мог стать ее любовником.
   "А я бы мог".
   Да, Карл мог получить теперь все, о чем тайно или явно мечтали многие честолюбивые натуры во все времена, во всех землях. Одна из красивейших женщин эпохи предлагала ему себя, власть, а возможно, и корону империи. Но и ее можно было тоже понять: одинокая женщина, все еще носящая титул императрицы, преданная вассалами, окруженная врагами ...
   - Карл!
   - Зачем вам это, Ребекка? - тихо спросил он. - Вы ведь меня не любите ...
   - А вы? - спросила она вместо ответа.
   - Я?
   Что он мог ей сказать? Вернее, что должен был теперь сказать? Карл и сам не знал ответа, вернее все еще не мог ясно выразить то, что творилось в его собственной душе.
   - Я? Я любуюсь вами, - сказал он холодным ровным голосом. - Но ваша красота меня не воспламеняет.
   - Значит, нет? - в глазах императрицы зажегся какой-то новый, не известный Карлу огонь. - Это ваш окончательный ответ?
   Ну что ж, он получил сказочное предложение и отверг его, руководствуясь не вполне понятными ему самому мотивами, среди которых было много всякого, вот только голоса своего сердца он тогда не услышал, просто потому, что не пожелал услышать. Или все-таки именно голос сердца все и решил?
   - Да, - сказал он и улыбнулся Ребекке Яристе, такой прекрасной и такой чужой. - Но вы можете быть совершенно уверены, ваше величество, я буду сражаться за вас и вашего сына так, как если бы бился за себя.
  
   7.
   Почему сейчас он вспомнил об этом разговоре? Только ли потому, что снова очутился в этих памятных ему спальных покоях?
   - Вы здесь, Карл? - голос Дмитрия едва не заставил его вздрогнуть. - Я вас не вижу, Карл, но мне сказали, что вы, может быть, сочтете возможным ...
   Карл с удивлением огляделся вокруг. Сейчас, в комнате оставались только они с императором. Судя по всему, за то время, пока он предавался воспоминаниям, все уже покинули спальню императора. Поубавилось и горящих свечей.
   - Здесь, - Карл услышал свой голос, но исходил он, казалось, не из его горла, а звучал сам по себе, возникая одновременно везде и нигде. Ощущение было более чем странным, но Карла удивить было сложно, тем более, сейчас.
   - Значит, Филипп меня не обманул, - между тем, сказал император. - Он это сделал.
   - Кто такой Филипп?
   - Филипп Жаворонок, - объяснил император, борясь с отдышкой. - Мой придворный алхимик и маг.
   - Он Кузнец, я полагаю? - вести разговор, зная, что ты невидим, было не просто.
   - Кажется, он действительно что-то такое говорил... Давно ... Я точно не помню, но, ... но дело не в этом. Только что я подписал последний вариант своего ... завещания. Теперь уже, наверняка, ... последний.
   - Мне очень жаль, Дмитрий, - тихо сказал Карл, но старик его услышал.
   - Не жалейте, Карл, - сказал он с усмешкой, которая, впрочем, далась ему с видимым трудом. - Я ... я прожил много дольше, чем ... рассчитывал. Где вы сейчас ... находитесь ... Карл?
   - Здесь, - пожал плечами Карл. - В изножье кровати.
   - Нет, - Дмитрий чуть заметно покачал головой. - Я имею в виду ... на самом деле.
   - Во Флоре, - ответил Карл и тут же сообразил, что еще мгновение назад ничего этого не помнил. - В Мраморных Горах.
   - Далеко, - тяжело выдохнул Дмитрий. - Впрочем ... там, кажется, есть проход ... в Сегед, ... и зима еще не закрыла ... перевалы.
   - Вы правы, Дмитрий, - согласился Карл. - Но что это меняет?
   - Многое ... вы можете успеть в ... Цейр ... до того ... как все закончится. Сколько времени?
   - Сколько времени возьмет дорога? - переспросил Карл.
   - Да, если не жалеть ... лошадей ...
   - Месяц, - ответил Карл, недоумевая, зачем ему теперь ехать в Цейр. - Может быть, три недели.
   - Месяц я, пожалуй, продержусь.
   - Но зачем?
   - Вы же слышали ... Карл! - Дмитрий был явно удивлен вопросом Карла. - Вы же ...
   - Я ничего не слышал, - объяснил Карл.
   - Вот как, - Дмитрий закашлялся и какое-то время только перхал и хрипел, содрогаясь всем своим тщедушным телом, прикрытым слишком тяжелым для него меховым одеялом.
   - Я завещал империю вам, - сказал слабым голосом Дмитрий, едва оправившись от приступа кашля.
   - Мне?
   Это был совершенно неожиданный поворот. Империя Яра давно уже превратилась для Карла в сон, образ речи или предмет воспоминаний, хотя он и знал, что нечто, по-прежнему именуемое империей все еще длит свое жалкое существование, больше похожее на призрачное посмертие. Но и в любом случае, какое отношение он, Карл Ругер, имел ко всему этому, тем более к императорской короне Яра?
   - Мне? - Карл с удивлением посмотрел на старика и недоверчиво покачал головой, на мгновение, забыв даже, что Дмитрий его не видит.
   Старый император действительно его не видел и, возможно, поэтому не правильно понял интонацию произнесенного Карлом слова.
   - Я вас ... понимаю, - слова давались ему с трудом, но Карл видел, Дмитрий очень старается говорить связно и разборчиво. - Империя ... Да, Карл ... от империи Яра остались лишь ... корона ... да название. Округ Цэйра ... и полоса по правобережью ... Данубы ... Ничто. И эту малость еще не ... не украли ... только потому, что ... так сложился ... здесь ... баланс сил. Это мало ... я знаю, но ... Карл! В ваших руках ... Вы ... Ведь вы, Карл, еще можете ... возродить империю моего ... отца. Прошу вас ... Карл! Я ... буду ждать ... обещаю ... но ... если нет ... если не ... успеете ... Все тут ... в шкатулке ... мое ... завещание ... завещание ... Евгения ... письмо ... его письмо к вам ...
   Все это было дико, неожиданно и совершенно невероятно, и хотя Карл слышал сейчас каждое произнесенное Дмитрием слово, и как будто даже понимал эти слова, думал он только об одном. Ему не нужна была корона Яра. Ему ни к чему была эта ушедшая уже в прошлое империя. Неожиданно открывшееся наследство раздражало его своей ненужностью. Оно было избыточно, оно предполагало обязательства, которые он совсем не желал сейчас на себя принять, и, тем не менее ...
   - Я никогда не желал власти, - сказал он вслух и тут же устыдился своих слов.
   "Да, власти я не желал, - признал он в душе. - Но принял и герцогский титул и булаву верховного воеводы Флоры".
   Конечно, можно было сослаться на обстоятельства, вынуждавшие его, время от времени, принимать на себя очень серьезные обязательства и связанные с ними титулы и посты. И власть, разумеется. Можно было, однако, вспомнить и то, что оставлял он их затем без сожаления и зачастую сразу же о них забывал. Все это так, но чем, тогда, предложение Дмитрия Яра отличалось от всех иных предложений, которые он когда-либо и где-либо не отверг?
   - Я никогда не хотел быть императором, - сказал он, сознавая насколько дико звучат эти слова. Но Дмитрия они, по-видимому, не смутили.
   - Я знаю, - ответил старик. - Но, Карл ... Даже мой отец ... Евгений ... полагал вас ... единственным, кто ... кто способен ... сохранить ... его ... империю. В его завещании ... наследником ... названы вы, а не ... я.
   "Что он несет?! Какое отношение я имел к наследованию короны? Он просто выжил из ума!"
   - Карл, - сказал Дмитрий, как будто подслушав мысли молчавшего Карла. - Я не выжил из ума. Так все ... и было. Мать ... она подделала ... завещание отца. Вы отказались ... отказались остаться с ней ... и она ... Я еще не был коронован ... Ждали вас ...
   "Вот как ... Ждали меня ..."
   - Вы еще здесь, Карл? - старик приподнялся на подушках и посмотрел в пустое пространство в изножье кровати. - Здесь?
   - Да, - нарушил молчание Карл.
   - Не гневайтесь на нее, Карл! Она ... была ... Она была в отчаянии ... и в бешенстве. Жаль ... жаль, что вы тогда ... отказались. Я не был ... создан ... быть ... императором ... Вы ... Вы могли ... Не важно. Важном, что теперь ... это ... ваша ... корона.
   - Моя?
   - Ваша, Карл. И ... не отказывайтесь, пожалуйста ... В память ... отца и ... Не понимаю! - вдруг резко, почти громко сказал старик. - Не понимаю! Почему вы тогда не остались?! Почему отвергли ее?
   "Кого?" - но задавая себе этот вопрос, Карл уже знал ответ.
   - Почему, Карл? Вы же ее любили?
   - Я?
   "Я любил Ребекку? Я?"
   - Вы, Карл, - тихо ответил Дмитрий, бессильно опускаясь на подушки. - Вы ... я же видел ... видел, - голос его упал почти до шепота. - И он ... он тоже знал. И она ...
   "Что? Что она?" - Карл подошел ближе, он уже едва различал хриплый голос старика.
   - Она ... всегда ... всегда ... Карл ... только вас ... Боги! Она ... вас ... так ... любила ... а вы ... вы ... она ... почему?
  
   8.
   Он снова был там, где и должен был быть, в зале Врат. И перед ним в помутневшем, выцветшем зеркале, сквозь тьму, ставшую похожей на серый туман, длили свой стремительный - но казавшийся неспешным - полет Кости Судьбы. Зеркало, которое, на самом деле, настоящим зеркалом не являлось, потому что не отражало сейчас ни стоявшего перед ним Карла, ни зала с Белой и Черной Дамами за его спиной, это зеркало-"окно" стремительно, на глазах утрачивало свою сущность. Однако Кости все еще были видны, и Карл увидел, вернее, осознал, наконец, то, что показал ему королевский рубин, когда он коснулся его своим средним пальцем. На кроваво-красной грани золотом была выгравирована трейская буква Капет.
   "Капет ...Пять ..."
   Вытянутая по вертикали трехзубчатая трейская корона полыхнула ему в глаза золотом гравировки и окончательно исчезла. Перед Карлом вновь была всего лишь глухая гранитная стена, ничем не примечательный участок которой был огорожен широким резным бордюром.
   "Окно? Зеркало?"
   Возможно. Однако он понимал уже, что "окно" это являлось не просто прорехой во времени и пространстве, через которую дано было заглянуть туда, куда он - желая того, или нет - смог только что заглянуть. Это было нечто большее, и увиденное им было не случайно, как не случайно было и то, что рубин показал ему именно "корону".
   "Капет ..."
   Карл обернулся и медленно оглядел зал. Судя по всему, за время его отсутствия здесь ничего не изменилось. По-прежнему было светло, хотя свет этот ниоткуда не исходил, а, казалось, возникал сам по себе, наполняя обширное пространство зала призрачным мерцающим сиянием. И две фигуры - белая и черная - как и прежде стояли одна напротив другой на распавшемся надвое пьедестале, скрыв лица под низко опущенными капюшонами.
   Дамы ... Черная и Белая ... и "окно-зеркало" ...
   Что-то ворохнулось в его памяти, поднимаясь из самых темных ее глубин, возвращаясь из вечной мглы забвения, неспешно обретая форму и смысл.
   "Дарм ... Зеркало Дня, ведь так? "
   Карл бросил через плечо быстрый взгляд на пустую каменную раму и снова посмотрел в спину Белой Дамы.
   "Белая Дама - Зеркало Дня, значит, Черная Дама ... Но значит ли?"
   С того места, где он теперь стоял, Карл почти не видел фигуры Черной Дамы, и уж тем более не мог видеть второй каменной рамы, находившейся где-то там, за ее спиной, на противоположной стене зала.
   Белая Дама, Черная Дама ... Случай?
   "Случайность - приемная дочь порядка", - вспомнил Карл слова Людвига Монца. Он начинал понимать теперь, куда, на этот раз, привела его судьба. Но, в любом случае, предположения такого рода требовали проверки. Ведь разум порой способен играть в весьма вычурные игры, тасуя так и эдак случайные - или, возможно, не случайные - образы и символы, притом таким образом, что, в конце концов, из них складываются не противоречивые, на первый взгляд, картины, цена которым, однако, медный грош. А уж на что было способно его собственное воображение, Карл знал лучше других. Так что подброшенную памятью подсказку следовало обдумать и, если возможно, проверить.
   Ну что ж, решение было принято, и, кивнув самому себе в знак согласия, Карл пошел в обход зала к противоположной стене. Однако, уже сделав первый шаг, понял, что первое впечатление, возникшее у него сразу после "возвращения", было не верным, и кое-что в этом зале за время его "отсутствия" все-таки изменилось. Шаги Карла гулко звучали в пустом, пахнущем пылью и забвением, холодном помещении. Все это он почувствовал сразу, как будто внезапно спала пелена, скрывавшая от него до этого мгновения возвращение утраченных, было, признаков и примет жизни. Холод ... Но в недрах каменной горы и должно быть холодно, не так ли? Пыль и забвение ... Однако так все и обстояло: судя по всему, в этом лабиринте давным-давно никто не бывал. Звуки шагов и треск пламени ... Карл поднял взгляд и снова остановился, с удивлением рассматривая факел, который по-прежнему сжимал в своей левой руке. Если верить тому, что видели его глаза, все "путешествие" в Цейр заняло считанные минуты, а, возможно, и того меньше. Факел совершенно не прогорел.
  
   Глава 6. Зеркало Ночи
   1.
   "Время, - едва ли не потрясенно подумал Карл, продолжая рассматривать свой факел. - Какая магия способна справиться с его необоримой мощью?"
   И снова, как и пару мгновений назад, вспомнил он слова Людвига Монца, потому, что и то определение времени, которое пришло ему сейчас в голову, Карл, так уж вышло, впервые увидел тоже в Дарме.
   "Мера существования существ и предметов ... Протяженная непрерывность, имеющая длину, но не имеющая ширины ... Закон, охраняющий необратимость причины и следствия, когда будущее изменяется относительно прошлого, но не наоборот".
   "Дарм..."
   Это случилось в Дарме шестьдесят четыре года назад ...
  

* * *

   - Я честная девушка, ваша милость, - сказала Феодора, опустив глаза долу, и нервно перебирая красными пальцами складки на своем белом переднике. - Я вас не обманываю, девами-защитницами клянусь! Что есть, то и предлагаю.
   - Свою честность? - уточнил Карл, рассматривая девушку. - Или свою честь?
   Если избавить Феодору от всех этих, в три или четыре слоя, напяленных на нее тряпок и не обращать внимания на порченную стирками и морозом кожу на кистях рук, она должна была быть совсем не плоха, хотя и не родилась красавицей.
   - Зачем вам моя честь, лорд Карл? - кажется, она даже удивилась его вопросу. - Нешто вам знатных дам мало?
   - Почему бы и нет? - пожал он плечами, продолжая игру. Разговор этот, как он вдруг почувствовал, мог оказаться отнюдь не праздным, но и показывать возникшего у него интереса, Карл девушке не хотел. - Почему бы и нет? Разве я первый, кого ты заинтересовала?
   - Не первый, - она вдруг подняла взгляд и посмотрела на Карла исподлобья. В глазах ее загорелся огонек какого-то не совсем понятного Карлу чувства, то ли злости, то ли отчаяния. - Но вы не такой, я знаю. Да и что вам с моей чести? Дорого ли стоит повалять порченую девушку?
   "Но ты, кажется совсем не против, не так ли?"
   - Может и не дорого, - сказал он вслух. То, что Феодора не девушка и гадать было не нужно. А где она потеряла свою невинность, на сеновале в родной деревне, или здесь, в Дарме, в какой-нибудь темной каморке для слуг, это уже совсем другой вопрос, который его, если по совести, совершенно не интересовал. - Но дело ведь не в капле крови, если ты понимаешь, о чем я говорю.
   - Я вам дело предлагаю, ваша милость, - насупилась Феодора. - А вы о глупостях. Цена моей "чести" медный четвертак, да я с вами, лорд Карл, и так лягу, коли не побрезгуете, только я вам другое предлагаю и за то дело десять золотых прошу.
   - На что тебе так много денег? - почти искренне удивился Карл, на самом деле, вполне оценивший серьезность предлагаемой ему сделки. Десять золотых - большие деньги.
   - Куплю трех коров, - пожав плечами, ответила Феодора. - И еще на парасей останется.
   - В деревню вернешься? - вопросительно поднял бровь Карл.
   - Да, - коротко ответила девушка.
   - И что ты там потеряла, в своей деревне? - спросил он. - Не нравится в городе?
   - Не нравится, - не стала отпираться она. - Плохо тут, тесно. А в деревне ... в деревне я замуж выйду...
   - Ну, да, - кивнул Карл, соглашаясь. - С тремя-то коровами ...
   - Зря смеетесь, ваша милость, - нахмурилась Феодора. - Никакая красавица, с честью она или нет, против стада коров не устоит. Там уж я выбирать буду.
   "Не дура. Может быть, и не врет".
   - Будешь, - кивнул Карл. - Я дам тебе двадцать золотых, - он увидел, как изумление и восторг вспыхнули в ее голубеньких прозрачных глазках. - Но ты должна честно ответить на мои вопросы, если уж разговор у нас о честности, а не о чести.
   - Спрашивайте, - пожала плечами Феодора.
   - Почему, именно я?
   - Потому что не обманите, - сразу же ответила девушка.
   - Резонно, - снова кивнул Карл. - Но откуда тебе знать, на что я способен или нет?
   - Слуги все знают, ваша милость, - впервые с начала разговора улыбнулась Феодора.
   - И что же знают слуги?
   - Ну, говорят, что вы справедливый, и никого просто так не обижаете. И слуг не тираните, и служанок не насильничаете ... А еще говорят, что вы самый ученый человек в Дарме, хоть и капитан.
  

* * *

   Как и было договорено, он заплатил Феодоре двадцать золотых. Она их заслужила, хотя на тот момент это было неочевидно. Однако Карл сдержал свое слово и сделал даже больше, чем обещал, взяв девушку к себе, потому что возвращаться в деревню зимой было трудно, а оставаться у прежнего хозяина, имея уже деньги в руках и надежду на лучшую жизнь в душе, невыносимо. А с Карлом ей было хорошо, да и ему, как оказалось, с ней было совсем неплохо. А потом наступила весна, и Карл оставил владыку Дарма и отправился на север, потому что, идя в Илим, мог заодно проводить и Феодору. И снова, как уже часто случалось в его жизни, он не смог бы объяснить даже самому себе, что в этом случае было важнее: его желание проводить девушку или решение идти именно на север. Тем не менее, все так и случилось, и когда через четыре дня пути, они прощались около придорожной харчевни - уже в виду Буковни, как называлась ее деревня - Карл неожиданно для самого себя дал Феодоре еще пять золотых марок. Сердце подсказало, и, возможно, не зря.
   Больше в тех местах Карл никогда не бывал, и о Феодоре ничего не слышал, но был уверен, что девушка своего добилась. Уверенность эта основывалась, прежде всего, на том, что Феодора была пусть и не образована, но умна. На самом деле, ведь и там, в Дарме, она нашла на свой "товар" того единственного покупателя, который мог по достоинству оценить предлагаемую ему сделку и не погубить при этом многим рисковавшую продавщицу, не говоря уже о том, чтобы ее обмануть. Другое дело, что и сам он не взял греха на душу, но это было уже его личное дело. Она-то свою часть сделки выполнила честно. А дело было вот в чем. Феодора служила в доме настоятеля храма Последней Надежды. Настоятель Никанор был старик жадный и похотливый, и, как водится, служанку из крестьянок за человека не считал. Так что и бил он ее нещадно, не забывая, впрочем, "валять" девушку всякий раз, как ему этого хотелось. А особенно хотелось ему ее, почему-то, именно после побоев, вот он ее и бил смертным боем, а потом "валял". И хотя Феодора была свободная, уйти от Никанора она не могла. Просто некуда было, потому что никто бы ее к себе на работу уже не взял - кому хочется наживать такого врага, как настоятель главного в Дарме храма? - а в родную деревню возвращаться было стыдно, да и не ждало ее там, в Буковне, ничего хорошего.
   Однако не зря говорится, что отчаявшийся человек опасней ночной тати, а Феодора именно, что и была в отчаянии. Она была готова на все, лишь бы избавиться от своей подлой доли, и, если девы заступницы позволят, то и отомстить тиранившему ее хозяину она хотела тоже. Ну а моральные запреты, даже если они есть, легко теряют силу тогда, когда обстоятельства загоняют человека в тупик, из которого не видно выхода. Так случилось и со служанкой Никанора. Чтобы уйти от хозяина, ей нужны были деньги, и способ их получить лежал, что называется, под ногами. Его надо было только увидеть, но и за этим дело не стало. Храм Последней Надежды был старинный, если не сказать древний. Во всяком случае, по достоверным известиям, ему удалось пережить даже Великий Дармский Пожар, случившийся за полтораста лет до того, как Карл пришел в город. А подвалы храма были и того древнее, и именно там, в подземельях, находилась его сокровищница. Впрочем, денег, там, к сожалению, не было. Это Феодора, научившаяся ловко красть ключи у настоятеля, пока тот крепко спал в своей мягкой постели, выяснила сразу. Взять же оттуда одну из драгоценных "освященных" чаш, она побоялась. Дело могло кончиться костром. Однако в сокровищнице она нашла кое-что другое. Это был большой окованный железом сундук с книгами. Замка на нем не было, так что Феодора без помех смогла исследовать его содержимое и, хотя была неграмотна, догадалась, что книги, хранившиеся в сундуке, старинные и для знающего человека могут представлять не малую ценность. Дело облегчалось тем, что хозяин ее, судя по всему, пропажи одной из книг даже не заметил бы, поскольку чтение, насколько знала девушка, его никогда не увлекало, почти по той же причине, что и ее саму. Никанор, в отличие от Феодоры, читать, конечно, умел, но не очень хорошо, так что даже изучение договоров, которые он заключал с городскими гильдиями, стоило ему не малых трудов. Оставалось найти покупателя, но и с этим девушка справилась. Так Феодора пришла к Карлу, и так, однажды, холодной зимней ночью, он попал в крипту1.
  
   #1Крипта - (лат. crypta, от греч - крытый ход, сокровенное место) - в Древнем Риме - сводчатое подземное помещение; в западноевропейской средневековой архитектуре - часовня под алтарной частью храма для почетных погребений.
  
   В сундуке оказалось всего два десятка книг, часть из которых и, в самом деле, были старыми и редкими, и цену имели не малую. Однако Карлу они были или уже известны, или вовсе неинтересны, а о том, чтобы брать их для продажи, и речи быть не могло. Он ведь не вор был, пришедший в крипту за наживой. Его вел один лишь интерес, неукротимое любопытство ко всему редкому и замечательному, которое проснувшись в его душе еще в юности, никогда уже ее не оставляло. Не было ему жаль и денег, заплаченных Феодоре. Есть деньги - хорошо, нет - плохо, но не настолько, чтобы брать на душу грех. К тому же в то время он был при деньгах. Владыка Дарма при расчетах со своим капитаном не скупился, и не зря. Поступив к нему на службу, Карл не только реконструировал Дармскую крепость и привел в порядок дружину владыки, но и выиграл для того войну за графство Цель, которое и само по себе дорогого стоило.
   И все-таки Феодора Карла не обманула. Нашлась в сундуке одна вещь, которая стоила двадцать золотых. На самом деле, рукописная книга без названия, переплетенная в потускневшую от времени, а когда-то, по-видимому, крашеную кармином кожу, стоила много больше, чем двадцать дармских марок. Карл открыл книгу, полюбовался редкого качества гравюрой, изображавшей Трех Дев Заступниц и к содержанию книги, как тут же выяснилось, никакого отношения не имевшей, и осторожно перелестнул хрупкую от древности пергаментную страницу. Взгляд пробежал по строчкам, выхватывая слово здесь, слово там и вдруг замер на фразе, которую Карл знал настолько хорошо, что и весь прочий текст, писанный выцветшей за годы и годы тушью, сразу же стал ему понятен, как становится с первого взгляда ясно, что перед тобой находится, кувшин или меч.
   "Точка есть то, что не имеет частей"1, - прочел он и заворожено уставился на открытую страницу.
   "Прямая линия есть та, которая равно расположена по отношению к точкам на ней1".
   Рукопись была очень старая, возможно, что и древняя. Он перевернул страницу, другую ...
   "... если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы, меньше двух прямых, то продолженные неограниченно эти две прямые встретятся с той стороны, где углы меньше двух прямых1."
   Еще несколько страниц ...
  
   #1Определения взяты из "Начал" Евклида.
  
   "Катоптрика2 ..."
   "А это здесь при чем?"
  
   #2Теория искажений в зеркалах.
  
   Впрочем, еще через минуту, перелестнув с десяток страниц рукописи, он все уже понял. Под одним переплетом, но в полном беспорядке были соединены страницы из семи разных книг Зигмунда Стига3. Здесь были представлены и его "Начала", и "Рассуждения о Ложных Заключениях", и даже совсем уже редкая и мало кому известная "Гармония", трактовавшая законы музыки в их математическом выражении.
  
   #3Зигмунд Стиг - создатель современной геометрии, жил примерно за четыреста лет до событий, описываемых в книге.
  
   Подлинников рукописей Стига не сохранилось, но и эта книга, как понял Карл, внимательно изучив характер письма, тип туши и состояние пергамента, не была записана рукой самого мастера Геометра. Другое дело, что сколько-нибудь полными копиями его книг могли похвастаться не многие, так что решись Карл взять инкунабулу1 себе, он стал бы обладателем очень редкой вещи. Но он этого не сделал, даже не смотря на то, что на некоторых страницах сохранились комментарии самого Людвига Монца2, который в свойственной ему напыщенной манере, трижды указал в заметках на широких полях, сделанных мелким, но разборчивым почерком, свое имя. Вот это было настолько интересно, что Карл не пожалел времени, чтобы все, написанное рукой философа, прочесть, а уж о том, чтобы все это запомнить позаботилась его безукоризненная память. Помнил он все это и сейчас.
   "Метод геометрического счисления есть вычурный абсурд ... "
  
   #1 Инкунабула (от лат. incunabula -- колыбель, начало) -- книги, изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 года. Издания этого периода очень редки, так как их тираж был крайне мал.
   #2 Людвига Монца - философ и ученый-энциклопедист, живший примерно за три столетия до описываемых событий.
  

* * *

   Карл не взял тогда рукопись. Не стал зря отягощать душу воровством, да и зачем, если подумать, она была ему нужна? Вещей в те годы у него было немного, и обременять коня тяжелой и, в сущности, бесполезной - в том смысле, что содержание ее Карлу было уже известно - книгой явилось бы расточительной глупостью, потому что жадность, как полагал Карл, это глупость и есть.
   С тех пор прошло много лет, и он не то, чтобы забыл об этой истории, но все-таки вспоминал о ней крайне редко, в основном, тогда, когда при нем упоминалось имя Стига, или заходил разговор о геометрии. Однако сейчас Карл вспомнил о книге совсем по другой причине. Страницы в ней не были пронумерованы, и переплетены были как попало. И если и этого мало, то вместе с книгами великого геометра под один переплет попали и совершенно к делу не относящиеся вещи, например две дюжины очень разных по качеству и содержанию гравюр. Вот две из них, совершенно очевидно связанные между собой, Карл теперь и вспомнил.
   Первая гравюра находилась почти в самом начале книги и при беглом взгляде показалась Карлу иллюстрацией к рассуждениям Стига о правильных и неправильных фигурах. Однако, приглядевшись внимательнее, он увидел, что первое впечатление было обманчиво. На гравюре действительно была изображена неправильная шестигранная пирамида, помещенная на наклонную плоскость так, что ее высота - отрезок перпендикуляра, соединяющий вершину пирамиды и плоскость, на которой она была расположена - находилась вне тела самой пирамиды. Вот только плоскость, на которой стояла пирамида, почему-то оказалась схематически изображенной картой ойкумены, вернее, частью такой карты. В таком случае, угол наклона плоскости мог быть объяснен тем, что, работая над гравюрой, неизвестный художник исходил из теории Николая Линдского, который утверждал, что земля есть шар, на внешней поверхности которого и живут, собственно, смертные, в отличие от Бессмертных, обитающих во внешнем пространстве Высокого Неба. Такое объяснение казалось непротиворечивым, вот только, что - во имя всех богов и богинь - хотел, тогда, показать художник? Что именно изобразил он на своей гравюре? Какое послание отправил в будущее? Этого, в то время, Карл не знал, но само изображение запомнил во всех деталях. И теперь, стоя в зале Врат, легко воссоздал перед своим внутренним взором, виденную много лет назад гравюру. Шесть углов основания пирамиды, спроецированные на карту ойкумены - например, на ту, что украшала стену картографического кабинета в отеле ди Руже1 - совпадали с шестью хорошо известными Карлу и не случайными местами: Северо-западное побережье ("Линд?") - Северное побережье ("Сдом?") - Высокая земля ("Надо полагать, где-то западнее Орша?") - Гаросса ("Новый Город?") - Убрские горы ("Каменная ладонь?") - Долина Данубы ("Цейр?"). И высота пирамиды, падающая на Мраморные горы, вполне возможно, что и на ущелье Второй ступени. Если воображение его не обманывало, представляя мнимое, как сущее, то та старинная гравюра виделась теперь в ином свете, возможно, впрочем, и потому, что сейчас Карл смотрел на нее совсем другими глазами.
  
   #1Отель ди Руже - дворец графа Ругера во Флоре (см. книгу Карл Ругер. Боец).
  
   Однако, если и этого мало, то существовал еще один рисунок, вернее, чертеж, выполненный той же самой рукой, что и первый, и находившийся, на этот раз, где-то в конце рукописи. Вторая гравюра, напоминавшая кроки архитектора или подрядчика, представляла собой схематичное изображение какого-то совершенно не знакомого Карлу - во всяком случае, в то время - помещения. Круглое, с двумя полукруглыми аркадами или пропилеями (понять, что это такое было трудно) по сторонам, и двумя обозначенными в центре, но не прорисованными статуями ... Зал Врат? Возможно.
   "Но возможно ли такое совпадение?"
   Оказывается, возможно. Слева, на полях рисунка, чья-то уверенная рука написала красными, впрочем, давно уже выцветшими, чернилами: "Зеркало Дня". А справа - "Зеркало Ночи". Надписи были сделаны трейским скриптом, но с характерным для северян наклоном вправо. "Зеркало Дня" ... Именно так, с большой буквы, хотя в трейском языке такой традиции не существовало.
   Наверху, у самого обреза гравюры, взятой в двойную рамку-плетенку, тот же человек крупно вывел одну лишь букву "Задон", которая и до сего дня служила герменевтам1 и алхимикам символом "неснимаемой печати", хотя смысл в это понятие разные мыслители вкладывали разный. Ну а внизу страницы - и тоже под рамкой были написаны еще два слова, и снова с большой буквы: "Чистая" и "Темная". Однако и с этими словами, как и с символом "Задон", не все обстояло так просто, как могло бы показаться с первого взгляда. Оба они были многозначны и оба являлись определениями женского рода. То есть, при переводе к ним нужно было добавлять слово "женщина" или какой-то из его частичных или полных синонимов: "девушка", "дева", "дама", или, скажем, "госпожа". При этом неопределенность и многозначность снимались только контекстом, которого Карл тогда, разумеется, не знал. Он вообще перевел тогда эти слова, как "Чистая Душа" и "Нечистая Душа". А сейчас? Как бы он перевел эти слова теперь?
   "Белая Дама - Чистая Душа, Черная Дама - Темная Душа?"
   Не черная, вот в чем дело, и не нечистая, а именно темная.
  
   #1 Герменевтика - искусство понимания.
  
   2.
   Карл сделал еще несколько шагов и, уже почти дойдя до дверей, через которые - если верить факелу, по-прежнему горевшему в его руке - он вошел в этот зал всего несколько минут назад, остановился и посмотрел на статуи. С того места, где он теперь стоял, обе каменные фигуры были видны во всех подробностях.
   Белая Дама, Черная Дама ... Чистая Душа и Темная Душа?
   "Так просто?"
   Нет, разумеется. Совсем не просто. Однако и неожиданным случившееся назвать было нельзя. Все это было скорее закономерно, чем наоборот, потому что сейчас Карлу стала понятна одна важная вещь, которую прежде он почему-то совершенно не принимал в расчет. А теперь ему оставалось лишь "развести руками" перед внезапно открывшейся простой истиной, настолько очевидной, что странно было, как он не увидел всего этого раньше. Впрочем, случившаяся с ним "небрежность" могла быть с легкостью объяснена, вот только - видят боги - объяснение это не освобождало Карла от ощущения неловкости перед самим собой и перед тем, что сам для себя, он называл "Душой Мира". Ощущение вычурной сложности той ситуации, в которой он неожиданно для себя оказался около полугода назад, заставляло Карла искать проявление некоего угадываемого, но еще неизвестного ему "плана" буквально во всем, что происходило с ним и вокруг него. Но это, разумеется, был неверный взгляд на вещи. Первый шаг к пониманию этого факта, Карл сделал всего лишь полдня назад, когда, размышляя над тем, каким образом оказался он в замке Кершгерида и не один, а в окружении многих людей, связанных с ним отношениями любви, дружбы и долга, понял, что ничего случайного в этом нет. Ведь тот, кто идет, всегда куда-нибудь приходит, не правда ли? И если так, то почему бы однажды ему не прийти туда, куда и дороги, казалось бы, нет? Но и то правда, что каким бы ни был "план" частью которого ощущал себя теперь Карл, всех тех людей, с чьей помощью он оказался в этом древнем лабиринте, выбрал он сам. Из множества других, встреченных им на дорогах ойкумены, пошли с Карлом дальше только они, потому, вероятно, что не только он (осознанно или нет) выбирал их, но и они тоже выбирали. И отношения, возникшие между ними, прежде всего, были отношениями взаимности. Это были разделенная любовь и дружба и взаимные верность и долг, вот, в чем дело.
   Теперь же Карл сделал еще один шаг к пониманию гармонии мира, о которой он совсем было забыл. Один маленький шаг, но и того оказалось достаточно. Он осознал, наконец, что случай случаю рознь, и не любое совпадение подразумевает скрытый умысел. В жизни и вообще происходит немало случайных событий, на то она и жизнь. Однако прав был Людвига Монца, случайность, и в самом деле, дочь порядка, и не суть важно, приемная или родная. При определенных обстоятельствах случайности того сорта, что происходили теперь с Карлом, были закономерны. Когда живешь так долго и именно так, как прожил свою жизнь Карл, не чудо узнать так много разного, что когда-нибудь что-то из виденного, слышанного или читанного на дороге длинною в жизнь, окажется именно тем, что необходимо тебе здесь и сейчас, в совершенно иных, казалось бы, обстоятельствах. Случайна ли была встреча с Феодорой? И да, и нет. Случай привел тогда Карла в Дарм, он ведь мог пойти и другой дорогой. Но, вероятно, не совсем случайно девушка обратилась со своим странным предложением именно к нему. Однако если бы и нет, то где гарантия, что рисунки, виденные им в подземелье храма Последней Надежды, были единственными в своем роде? Возможно, и даже, скорее всего, где-нибудь еще, там, куда Карл не дошел, ждали своего часа точно такие же гравюры, поскольку обычно художник все-таки делает несколько оттисков. И пусть даже, на тех - других - копиях не осталось надписей, которые оказались, хотя бы и задним числом, столь полезны для Карла, сопоставление чертежа и оригинала и само по себе дорогого стоило. Однако и других случаев, когда он мог, но не захотел, попасть в Дарм, было в его жизни, если припомнить, как минимум, четыре. Причем в двух из них (когда кондотьер Нерис взял город на меч, или когда новый король Дары предлагал Карлу стать его коннетаблем), сокровищница храма могла попасть ему в руки и без помощи Феодоры.
   "Ну что ж, - Карл еще раз взглянул на две застывшие в центре зала статуи и решительно направился к каменной раме на правой стене. - Если я не ошибаюсь, меня ожидает еще одно интересное приключение. Посмотрим".
  
   3.
   На этот раз, он был готов и не позволил случаю или чужой воле определить свой выбор. Ценою свободы выбора оказалась - как, впрочем, и всегда - боль. Однако это была не обычная, хорошо знакомая Карлу физическая боль. На этот раз, не его тело корчилось от невыносимого страдания, а сама душа. Душа Карла, неотделимая от его художественного чувства, платила сейчас чудовищную цену за право свободно выбирать свой путь. А между тем, перед его глазами неслись сквозь Великую Тьму, наполняя ее своим нестерпимым сиянием Кости Судьбы, выточенные из шести первых камней. Бриллиант, рубин, сапфир, изумруд, золотистый топаз и аметист. Изумруд ...
   Карл выбрал изумруд и терпеливо ждал, изнемогая от тяжкого гнета сожалений, которых никогда раньше не знал, тоски, смысл и содержание которой стали ему понятны только теперь, и ужаса, жаркое дыхание которого никогда не опаляло его бестрепетного сердца. Однако воля не зря дается человеку, и не напрасно воспитание ее называют закалкой, и пока душа Карла корчилась в беспощадном огне страдания, воля держала его в сознании, не позволив отступить и упустить свой шанс. И вот камень завершил оборот и повернулся к Карлу гранью, на которой ослепительно сверкал золотой гравировкой крошечный двурогий дракон трейского символа "тет". Оставалось только протянуть руку и коснуться ее пальцами. Тет.
  
   4.
   - Люблю, - сказала она, откидываясь на подушки.
   "Любовь?" - Карл не мог оторвать жадного взгляда от ее роскошной груди, но мысли никогда не прекращали своего стремительного бега в его холодной - всегда холодной - голове. Даже страсть не могла остановить того, что являлось самой сутью его существования.
   "Любовь?"
   Нет, конечно. Все, что угодно, но только не любовь. Это Карл знал абсолютно точно. По-видимому, это была всего лишь страсть, возможно, вожделение, может быть, вдохновение, ведь Ребекка была воистину прекрасна. Нет, она не была красавицей в общепринятом смысле слова. Во всяком случае, в глазах тех, кто не способен был видеть суть вещей, красавицей она не была. Однако для Карла она была чем-то таким, что он просто не мог выпустить из рук, кем-то, чье дыхание он просто обязан был слышать рядом с собой хотя бы иногда. У нее были глаза, любоваться которыми Карл мог часами, и вспоминал их часто, прикидывая между делом, как можно было бы передать на холсте это сводящее с ума золотое сияние. Вероятно, это было очень трудно сделать. Скорее всего, это было невозможно в принципе, но игра - поиск невозможного - ему никогда не надоедала, а воплощение - это всего лишь вопрос техники. Впрочем, если Карл действительно чего-нибудь желал, остановить его не могли ни боги, ни демоны Нижнего Мира. Возможно, одна лишь Хозяйка Судьба могла бы вмешаться и положить предел его не ведающей преград воле, но она Карлу пока благоволила, и портрет Ребекки Яристы он все-таки написал.
   Увидев завершенную работу, Гавриель едва не застонал, впервые на памяти Карла утратив свое душевное равновесие. И не зря. Положа руку на сердце, Карлу удалось все, чего он хотел от этого портрета. Буквально все. Глаза Ребекки сияли, как живые, заставляя его собственное сердце биться быстрее, а нежные губы ... Ну, что сказать, глядя на эти, им же самим написанные губы, Карл чувствовал их вкус на своих губах, и пламя вожделения поднималось в нем смертельным валом степного пожара. Единственное, чего он не изобразил на полотне - и не потому, что не мог, а потому, что не захотел - это силу ее собственной страсти. Или это все-таки была любовь? Что ж, возможно, что и любовь, ведь она, как и все прочие люди, не была лишена этой вполне человеческой способности. А он? О, ему давно было известно о себе все, что он должен был знать.
   "Любовь?"
  

* * *

   - Ты не способен любить, Карл, - сказала ему однажды Сабина Альба. - Ты об этом знаешь?
   - Почему вы так думаете, госпожа? - спросил он ее, стараясь казаться равнодушным.
   - Потому что ты чудовище, Карл, - ответила она с улыбкой.
   - Ты чудовище, - повторила она, открыто наслаждаясь его бешенством.
   - Но ты мне нравишься, - в ее агатовых глазах зажегся незнакомый Карлу черный огонь. - Знаешь, почему?
   - Нет, - он был обескуражен неожиданным поворотом разговора. - Откуда же мне знать.
   - Не скажу, - вдруг шепнула она, и на ее скулах появился румянец. - Не сейчас.
   - Утром, - объявила она через секунду своим обычным, полным надменности голосом. - Я скажу тебе об этом утром.
   "Боги! - подумал он растерянно. - Она что приглашает меня в свою постель?"
   Он не ошибся. Все так и случилось, как нарисовало ему его распаленное жаждой женщины воображение. И была ночь, жаркая, как дыхание самума1, ночь, определившая раз и навсегда его путь. Сабина была великолепна: ее глаза цвета черного янтаря, казалось, горели в полумраке алькова, и светилось, испуская приглушенное - матовое - сияние, как луна сквозь облака, белоснежное тело на черных простынях. Впрочем, для того, чтобы увидеть ее такой, совсем не обязательно было дожидаться пока она сама перед ним разденется. Все это Карл уже знал, видел в своем, не ведающем границ и пределов воображении, но теперь он убедился, что художественное чувство не химера, а тонкий, изощренный инструмент постижения реальности. Тем не менее, нагота Сабины произвела на него впечатление огромной силы. Это было как землетрясение, которое он однажды пережил в горах Восточного хребта, или извержение вулкана, о котором ему очень красочно рассказал как-то в Во подвыпивший моряк. Страсть и вожделение боролись в Карле с голосом разума, твердившим, что между ним, вчерашним мебельщиком, Карлом из Линда, и ею, великолепной и блистательной, леди Сабиной Альба, пролегла пропасть, которую не дано обойти или перепрыгнуть. Однако и это оказалось неправдой. В мире - понял он в эту ночь - нет ничего невозможного, во всяком случае, для него. И исчезла робость, сметенная волной яростной жажды, и мысли о том, что он груб и неловок, растворились в бушующем урагане страсти. Ушли сомнения и юношеские страхи, и осталось только то, что и являлось на самом деле сутью происходящего: мужчина и женщина, их общая страсть, и их извечные роли в этой никогда не прекращающейся игре едва ли не самых могущественных сил природы. Мужчина и женщина, и его право повелевать и брать, и ее право подчиняться его воле и отдавать ему себя. Все это возникло само собой, как если бы он и всегда знал, кто он, и каково его место в подлунном мире. Впрочем, и то правда, что такие откровения требуют времени, чтобы быть вполне усвоены, и усилия, разумеется, и еще, вероятно, осознания и принятия.
   #1Самум - знойный ветер (араб).
  
   Когда он проснулся утром - солнечные лучи ударили ему прямо в лицо - и увидел спящую рядом с ним Сабину, первой его реакцией был стыд, едва ли отличимый по силе от смертельного ужаса. Глядя на обнаженную женщину, которая во сне была ничуть не менее прекрасна, чем в порыве страсти, он вспомнил вдруг во всех ужасающих подробностях, что делал ночью с этим безукоризненным телом. И ее, Сабины Альбы, вопли припомнил тоже, как и свою ярость, почти не отличимую от той, что бушевала в его груди в ту памятную ночь, когда он убивал илимских солдат на залитой кровью крепостной стене, а за спиной корчился в пламени пожаров его родной Линд. Но ...
   - Ты чудовище, Карл, - сказала вдруг Сабина воркующим голосом и, открыв глаза, довольно улыбнулась ему прямо в лицо.
   - Ты не способен любить, Карл, но ты замечательный любовник, - Сабина своей наготы не стеснялась, она ею гордилась. - Ты чудовище, но ты мне нравишься, потому что и сама я чудовище, Карл. Мы с тобой оба чудовища.
  

***

   - Люблю! - повторила Ребекка, откидываясь на подушки, и счастливо улыбнулась, наполняя пространство алькова волшебным сиянием своих золотых глаз. - Люблю!
   "Любит? Любовь ..." - Карл посмотрел в ее одурманенные нежностью глаза, и вместе с новой волной страсти к нему пришло неожиданное и совершенно неуместное ощущение неправды. Что-то фальшивое, не настоящее почудилось ему вдруг и в этой раскрывшейся навстречу его желанию женщине, и в самой этой сцене, и в том, разумеется, какие чувства кружили сейчас голову ему самому.
   - Люблю!
   "Любит? Любовь ..."
   Он попытался убедить себя в ошибочности возникшего у него впечатления.
   "Демоны нижнего мира способны не только соблазнить, но и запутать", - сказал он себе, касаясь пальцами ее груди.
   Однако все было тщетно, ничто - ни слова, ни ощущения - не могло уже изгнать из его сердца поселившегося в нем сомнения. Его пальцы скользили по нежной бархатистой коже Ребекки, спускаясь от соска в глубокую ложбинку между грудей, не потерявших за эти годы ни формы, ни упругой силы, и чувства Карла утверждали, что все так и есть. Он слышал ее бурное дыхание и помнил едва ли не только что отзвучавшие стоны, готовые вот-вот снова сорваться с ее плавно очерченных губ. Он вдыхал ее запахи, описанию которых мог посвятить целую книгу. По-видимому, чувства его не обманывали, и, тем не менее, во всем происходящем присутствовала странная интонация иллюзорности, ирреальности, чужой, лишь случайно подсмотренной жизни.
  

* * *

   Инквартата1. Бронислав качнулся вперед, падая на левую руку, а его вооруженная рука ударила снизу вверх в идущую справа налево - мандритта2 - правую руку Карла.
  
   # 1Инквартата - шаг назад задней (т.е., находящейся позади другой) ногой вместе с опусканием корпуса вниз под приходящий клинок, опуская левую руку на землю для опоры, и контратакуя по линии.
   # 2Мандритта (обезьяний удар) - горизонтальный удар, наносимый ладонью вверх (с точки зрения хвата), боевым лезвием меча - справа налево.
  
   "Недурно!" - Карл едва успел увести руку с линии выпада, отмечая, между делом, неуместное движение своего секунданта, лорда Тэша, спешащего к нему, как если бы Карл был убит или ранен.
   "Вот же ..."
   Кинжал Тэша ударил его в поясницу, и время замедлило свой бег, остановленное мгновенным рывком Карла. Правила кодекса и вообще какие-нибудь правила сразу же утратили свой смысл, и состязание превратилось в войну. Карл был стремителен (жизнь быстро уходила из него вместе с кровью, толчками выплескивающейся из раны) и смертоносен (боги сами разберутся, кто прав, а кто виноват). Он убил всех пятерых - своего противника и четырех секундантов - и только тогда лег на землю.
   "Конец?"
   Возможно, дела обстояли именно так, потому что острие кинжала достигло печени.
   "Но ведь я еще не умер и все еще в сознании ..."
   Карл выпустил меч и, заведя руку за спину, положил ладонь на мокрую от крови рубашку.
   "Через ткань?" - но ни сил, ни времени на то, чтобы раздеться у него уже не оставалось. Приходилось надеяться, что он все-таки сможет затянуть рану раньше, чем потеряет сознание.
  

* * *

   - Ребекка беременна, - неожиданно сказал император и выжидательно посмотрел на Карла.
   "Ты ждешь какой-то реакции? Зря", - вряд ли Евгений мог увидеть в глазах Карла что-нибудь, кроме вежливого интереса. Лицо Карла и его глаза давно уже не отражали ни его чувств, ни мыслей. Иногда, Карл позволял окружающим заметить что-нибудь, вроде "удивления" или "иронии", но чаще всего не затруднял себя даже этим. Все это были лишь глубоко безразличные ему "жесты вежливости", избыточные и бесполезные по самой своей сути. Поэтому, обычно на лице Карла, и в его глазах можно было увидеть только граничащее с равнодушием спокойствие, и Евгений, с которым они были знакомы уже одиннадцать лет, не мог этого не знать. Тогда, чего же он теперь ждал?
   Они находились в приватном кабинете императора, сидели в двух мало чем отличающихся одно от другого креслах, близко придвинутых к разожженному камину, и уже несколько часов кряду вели неторопливую беседу "обо всем". Такие встречи случались не часто, быть может, два-три раза в году, но они все-таки происходили, и уже поэтому, являлись предметом черной зависти для всех сколько-нибудь значимых лиц из окружения императора. Как ни мало было известно придворным о характере и содержании приватных бесед Евгения и его первого маршала, кое-какие подробности - вероятно, не без помощи слуг - все-таки просачивались сквозь толстые стены и двери, и, как отлично понимал Карл, должны были приводить их в бешенство. Однако, узнай они правду, она их, скорее всего, убила бы вовсе.
   Последние полчаса, они обсуждали с императором положение на севере, и Карл не без оснований полагал, что Евгений обдумывает новый поход, хотя окончательно, по-видимому, ничего еще не решил, в частности, и того, поведет ли он свою армию сам, или передаст командование кому-нибудь из своих военноначальников. Впрочем, учитывая все обстоятельства, армию, скорее всего, предстояло возглавить именно Карлу, графу Ругеру, князю Ковно, герцогу Сиены, великому коннетаблю империи.
   - Ребекка беременна, - сказал Евгений и выжидательно посмотрел Карлу в глаза.
   - Поздравляю, ваше величество, - Карл склонил голову в вежливом поклоне и, выпрямившись, спокойно принял изучающий взгляд императора.
   - Вообще-то, - усмехнулся Яр, откидываясь на спинку кресла. - Поздравлять следует вас, Карл. Это ваш ребенок.
   - Если ее величество заявляет, что ребенок мой, - лицо Карла оставалось совершенно спокойным, глаза тоже. - Я готов принять поздравления.
   - Поздравляю, - голос Евгения не дрогнул, и появившаяся несколькими секундами ранее улыбка не исчезла с его губ.
   - Спасибо, - снова поклонился Карл.
   На самом деле, если он и был удивлен словами Евгения то только потому, что тот вообще заговорил на эту щекотливую тему. Яр не мог не знать - и, наверняка, знал - что Карл является любовником Ребекки уже много лет. Возможно, ему не было известно, что эта связь началась едва ли не сразу, как только императрица оправилась от родов, одиннадцать лет назад. Но уж то, что двое принцев, родившихся после Дмитрия, не были его родными сыновьями, Яр знать был обязан. Знал и молчал. Тогда, почему заговорил об этом сейчас, когда история давно потеряла свою остроту?
   - Почему вы меня не убили, Карл? - спросил император.
   - Я думаю, вы знаете, - Карл позволил себе чуть смягчить взгляд, но улыбаться не стал. - Мне не нужна ваша корона.
   - Почему? - Евгений знал, разумеется, что корона Карлу не нужна, но никогда не спрашивал его о причинах. Впрочем, они и вообще этой темы в своих разговорах никогда не касались.
   - Не знаю, - пожал плечами Карл. - Но мое художественное чувство эту идею не принимает. Мне этого вполне достаточно.
   - А как бы отнеслось ваше художественное чувство к титулу Принца Крови? - император не шутил, он спросил именно то, что спросил.
   "Принц Крови?" - Карл примерил титул к себе и не нашел в душе ровным счетом никакого отклика. Впрочем, сердце эту идею не отвергало, и этого тоже было вполне достаточно.
   - Почему бы просто не отравить меня ядом негоды? - спросил он вместо ответа. - Или отрубить голову ...
   - Зачем? - в глазах Евгения появилось новое выражение.
   Горечь ...
   "Напрасно я его об этом спросил ..."
   - Зачем? Что это изменит, Карл? Она снова меня полюбит? - Яр усмехнулся, уже не скрывая этой своей горечи. - Уже поздно, Карл. Вас следовало убить еще тогда, когда я вас ей только представил, но, с другой стороны, кто бы тогда выиграл для меня войну с Гароссой?
   - Герцог Сагер, - ответ напрашивался сам собой.
   - Возможно, хотя в данном случае я в этом не вполне уверен, - покачал головой Яр. - Впрочем, даже если и так, кто бы, тогда, заменил Гавриеля на востоке?
   - Пожалуй, я вас понимаю, - кивнул Карл. - Я был полезен империи, но ...
   - Оставьте, Карл! - перебил его Яр. - Я давно уже научился держать свои чувства в узде. Здесь, в сущности, одно из двух, или Империя или мои личные капризы, и вы это понимаете лучше других. Так как насчет титула, Карл?
   - Вы собираетесь меня усыновить?
   - Нет, - покачал головой Яр. - Нет, я объявлю вас своим братом.
   "Братом? Брат ..." - но сердце молчало.
   - Но ваш единственный брат погиб, кажется, тридцать лет назад, или у вас есть и другие братья? - вернулось уже привычное ощущение фальши, с которым Карл жил все последние годы. И сейчас его художественное чувство отказывалось принять происходящее в приватном кабинете императора, как данность. Впечатление неправдоподобия было настолько сильным, что Карла едва не затошнило, что и вообще-то случалось с ним крайне редко.
   - Коста погиб тридцать четыре года назад, - сказал Яр. - А других братьев у меня никогда не было. Но я собираюсь объявить вас именно Костой.
   - Я не спрашиваю, зачем, - Карл справился с тошнотой, но теперь ему казалось, что воздух утратил свои природные качества. Стало трудно дышать, хотя каким-то образом он дышать все-таки продолжал. - Вы ведь все равно не ответите, не так ли?
   - Так, - кивнул Евгений. - Не отвечу.
   - Поэтому я спрошу о другом, - Карл справился и с этой проблемой, просто перестав думать о дыхании, но зато теперь начали выцветать краски и уходить из тела тепло. - Как вы это собираетесь объяснить?
   - Просто ... - Яр достал из кармана большой серебряный медальон. - Хотите взглянуть на его портрет?
   "Это то, о чем я думаю, или одного из нас обуяли духи Нижнего Мира?"
   - У вас там миниатюра? - спросил Карл, рассматривая медальон в руках императора.
   - Да, - снова кивнул Евгений и открыл крышку. - Сохранился наш семейный портрет, с него и писалась эта миниатюра, - он протянул руку и передал медальон Карлу. - Что скажете, Карл?
   На Карла со старой лаковой миниатюры смотрел хорошо знакомый ему человек. Человека этого Карл мог увидеть в любое время и часто видел уже много лет подряд. Всего-то и надо было, что посмотреться в зеркало.
   - Удивительное сходство, - сказал он, внимательно изучив портрет.
   "Все это неправда, - неожиданно решил Карл. - Все было совсем не так".
   Это было странное чувство, "знать", что эта сцена не правдоподобна, потому что однажды она уже произошла, и произошла совсем не так, как развивается теперь, и при этом так же совершенно определенно знать, что такого разговора никогда раньше не происходило.
   - Да, вы похожи, как близнецы, но у Косты брата близнеца не было.
   - У меня тоже.
   - Судя по тому, что я смог узнать о вашей жизни, Карл, брата у вас действительно не было, или следует предположить, что один из двоих врет.
   - Что вы имеете в виду? - Карл решил, что каково бы ни было его отношение к этому разговору, он должен продолжать его так, как если бы у него не было никаких сомнений относительно его реальности.
   - Что вы знаете о своем рождении, Карл? - вместо ответа спросил император.
   - Не много, - пожав плечами, ответил Карл, с трудом припоминая то, немногое, что рассказывал ему когда-то отец. Очень мало ... Впрочем, однажды, незадолго до войны с Илимом, Петр Ругер собрался, было, поговорить с Карлом и рассказать ему какую-то историю, связанную с его рождением, но им помешали, а потом случилась война, и рассказывать стало уже некому. Из всей семьи Ругеров в живых тогда остался он один.
   - Не много, - повторил Карл. - Мой отец возвращался с войны, из Загорья в Линд. Жена его, моя мать, была на сносях и до Линда не дошла. Она родила меня в трех днях пути от Великой, ночью, в грозу, и той ночи не пережила, умерла, едва успев подарить мне жизнь.
   - А я родился в Орше, - тихо сказал император. - Тоже ночью и, представьте себе, Карл, тоже в грозу ... Судя по всему, мы родились с вами, одной и той же ночью. Меня смущает только то, что дождь мог лить одновременно в двух настолько удаленных друг от друга местах. Впрочем, не важно. Я родился около полуночи, во всяком случае, так, рассказывали мне и отец, и мать. Из-за непогоды слуга, отправленный за повивальной бабкой, добраться до нее вовремя не смог. Они пришли только на рассвете, а роды принимал мой отец, служивший тогда в гвардии Рамонов. Так вот, он кое-как принял роды, и в этот момент кто-то постучал в двери дома. Случилось это, как рассказывал мне отец, между двумя раскатами грома, иначе он даже не услышал бы стука, таким тот был слабым. Однако услышал, и послал служанку открыть, так как думал, что это вернулся слуга с повитухой. Но это был не слуга. Это была какая-то не знакомая ему женщина, находившаяся в совершенно невменяемом состоянии и к тому же собиравшаяся рожать. Так что - волей, не волей - отцу моему пришлось в скором времени принять еще одни роды. Родился мальчик, а женщина, так и не придя в себя, умерла. В последующие дни, отец попытался выяснить, кто она такая, и откуда взялась, но все его поиски и расспросы оказались тщетными. Никто эту женщину прежде в Орше не видел, и откуда она туда пришла не знал. В конце концов, моя мать выкормила нас обоих, и так у меня появился младший брат Коста.
   - Любопытная история, - признал Карл.
   - Да, - усмехнулся в ответ император. - Интересная и таинственная история, особенно учитывая ваше несомненное сходство. Однако именно этим мы теперь и воспользуемся. Объявим, что Коста не погиб, а ушел странствовать, имея на то свои личные причины, и, разумеется, сменив имя. Скажем, что о том, что мы братья, я знал с того момента, как одиннадцать лет назад вы поступили ко мне на службу. Это объяснит, между прочим, и наши особые отношения ...
   - Мне не хотелось бы менять имя, - сказал Карл, принимая предложение.
   - И не меняйте, - согласился император. - В конце концов, все вас уже знают, как Карла, а принц Карл звучит ничуть не хуже, чем принц Коста.
  
  

* * *

   В восьмую перемену, подали жареных ежей. Впрочем, от ежей здесь остались только колючие шкурки, нафаршированные телятиной и свининой с имбирем, гвоздикой, сладким перцем и шафраном, но зато - и, вероятно, неспроста - без чеснока. А девятым блюдом был жареный петух в медовом соусе. Однако до петуха дело не дошло, смерть пришла к Карлу как раз между восьмой и девятой переменами. Выцвели вдруг краски драгоценных гобеленов, которыми были завешены стены пиршественной залы, поблекли роскошные наряды и украшения гостей, и в сухом безжизненном воздухе возник какой-то отдаленно знакомый, но все равно чужой и чуждый протяжный звук. На висках выступила испарина, и одновременно Карл почувствовал озноб, и ощутил запах прелых листьев. Он повернул голову и посмотрел на хозяина дома. И, как будто почувствовав взгляд Карла, Ласло, маркграф Лукки и Вогеза, тоже повернулся ему навстречу, прервав на полуслове разговор со своей супругой. Он был необычно напряжен и, возможно, встревожен. Во всяком случае, Ласло явно испытывал какие-то крайне сильные эмоции, которые стремился - впрочем, совершенно тщетно - скрыть от окружающих. В его светло-карих глазах плескалось безумие, рука, державшая золотой кубок чуть-чуть подрагивала.
   "Отварная сепия, гарнированная мелко нарубленной жареной печенью ..."
   - Великолепный обед, - Карлу пришлось сделать над собой усилие, чтобы слова прозвучали внятно и в нормальном темпе. Перед глазами уже появилась тонкая серая пелена, и усилился запах гниющих прошлогодних листьев. - Но особенно вашему повару удалась третья перемена.
   - Вы так находите? - голос Ласло скрипел, как несмазанное тележное колесо. Вероятно, это страх высушил его гортань.
   - Да, - кивнул Карл. - Несомненно! - он чуть заметно улыбнулся, но маркграф вряд ли мог не увидеть движения его губ. - Чем он приправляет печенку?
   "Ядом негоды, разумеется, но от негоды, мой друг, сразу не умирают. От нее умирают постепенно. Вам следовало бы об этом подумать".
   - Мне что-то нездоровится, - сказал Карл вслух, видя, что ужас парализовал самоуверенного Ласло, и тот не может вымолвить ни слова. - Но я обязательно пришлю кого-нибудь поблагодарить вас за этот великолепный пир ...
  

* * *

   - Здесь в самом деле темно, или это мне только кажется? - вопрос предназначался Сандре и был задан тихим голосом, едва ли не шепотом. Карл не хотел привлекать внимания гостей, но Гавриель его, разумеется, услышал. У герцога Сагера были отличный слух и великолепное зрение, но эту малость Карл, к сожалению, упустил из виду.
   "Что еще я упустил из виду?"
   Сейчас, Гавриель, наверняка, смотрел на него, размышляя над услышанным. Увы, и этого взгляда искоса Карл не видел тоже. Он просто знал, как смотрит на него старый друг, как знал и то, что тот на него смотрит. Впрочем, Гавриель не зря слыл очень сдержанным человеком. Он промолчал, разумеется, а на вопрос ответила Сандра:
   - Света довольно, ваша светлость, - сказала она, и голос ее предательски дрогнул. Она боялась Карла, бедная, и, возможно, не зря. Любила и боялась. Боялась и любила ...
   "Любовь ..."
   "Что такое любовь?" - вопрос был не новый, но ответа на него Карл так до сих пор и не узнал. Не знал и не узнал, и Тьма бессильна была ему в этом помочь, и слова, записанные в книгах, тоже не содержали ответа. А сам Карл все чаще возвращался мыслью к тем давним уже временам, когда в порыве страсти подумал, что любовь есть род вдохновения. Возможно, что так все и обстояло, потому что Ребекка Яриста его вдохновляла. И не важно, что, в конце концов, он написал всего лишь один единственный портрет женщины, мог бы написать дюжину, или десять десятков. Важно, что он "писал" ее в своей душе, в своем воображении несчетное число раз. Яриста ... Она была такой, какой уже не смогла стать для Карла ни одна другая женщина. Может быть, то, что связывало его с Ребеккой, и есть любовь? Как знать.
   "Интересно, а что думала на этот счет сама Ребекка?"
   К сожалению, он так никогда и не собрался ее об этом спросить. Просто в голову не пришло. А теперь уже поздно. Ребекка мертва. Умер и Евгений. Ушли практически все, кого он знал тогда, тридцать лет назад. От того великолепного мира, которому Карл и посвятил свою последнюю фреску, остались только он и маршал Гавриель, и больше никого.
   - Здесь в самом деле темно, или это мне только кажется? - спросил Карл, пытаясь рассмотреть собственную роспись сквозь серую вуаль, висевшую перед его глазами.
   - Света довольно, ваша светлость, - ответила Сандра.
   "Естественно ... Но почему, тогда, я все еще к этому не привык?"
   Это было более чем странно. Не то, разумеется, что Карл жил теперь в вечном сумраке. Это-то как раз было понятно. Свет всего лишь цена жизни, которую уже трижды не смог прервать яд негоды. Однако то, что Карл к этому так и не привык, каждый раз, как он это обнаруживал, вызывало у него удивление. И раздражение, пожалуй, тоже.
   - Хотите вина, Карл? - Гавриель взял с подноса, который держал перед ними слуга, кувшин и наклонил его над кубком. Сам.
   - Благодарю вас, Гавриель, - Карл следил за темной струей упавшей в кубок, слышал звук льющегося вина, но запаха, который уж верно должен был достичь его ноздрей, совершенно не ощущал.
   - Это хорошее вино, - нейтральным тоном заметил Гавриель, небрежным жестом отсылая слугу. - Это ...
   - Я знаю, - Карл раздвинул губы в вежливой улыбке. - Войярское, темное, сорта "Кастор", с плато Нель, урожай прошлого года ... Я что-нибудь пропустил?
   - Имя винодела, - маршал был невозмутим.
   - Риман, я полагаю, - сказал Карл, совершенно определенно знавший, что "делал" вино Симон из Мейри по прозвищу Риман, и поднес кубок к губам. Как он и подозревал, вкуса вино не имело тоже.
   "Темное войярское с плато Нель ... Как, демоны его побери, оно должно пахнуть?"
   Воспоминание пришло мгновенно и оказалось настолько сильным, что душа Карла едва ли не сразу же покинула малую капеллу дворца Ноблей и отправилась странствовать по окрестностям Во, Дикому нагорью, и плато Нель. Западная Флора была прекрасна, а сейчас, осенью, должна была благоухать, как чертоги богов на Высоком Небе. Цветы, созревшие плоды, и тяжелые виноградные гроздья цвета грозовых туч ... Карл почувствовал вкус зрелого винограда во рту, и сразу же вспомнил вкус вина, которое налил ему только что Гавриель. И пусть его воспоминания относились к давним временам и совсем к другому урожаю, они все же вернули ему запах и вкус вина, и напомнили, что капелла в это время суток наполнена торжествующим золотым сиянием солнечных лучей, проникающих сюда сквозь огромные витражи высоких стреловидных окон.
   Золотое сияние ...
   "Ребекка"
   - Я восхищен, - в голосе Гавриеля звучала ирония, но за ней, как прекрасно знал Карл, скрывался напряженный интерес человека, отлично понимавшего, откуда берется такое знание.
   - Вы ничего не сказали о моей фреске, - Карл обернулся к расписанной им стене и откровенно усмехнулся. Сейчас он "видел" свою роспись во всех деталях.
   - Откровенно? - спросил Гавриель. Неожиданный вопрос, совсем не обычный для маршала. Даже Сандра почувствовала напряжение, возникшее вдруг в воздухе, и отошла, оставив их одних. Впрочем, его хитрая и красивая ласка была, как и многие другие оборотни, необычайно чувствительна к интонациям. Она "услышала", вот в чем дело.
   - Вам не понравилось?
   - Не понравилось? - переспросил Гавриель. - Нет, пожалуй.
   - Нет, - повторил он через мгновение. - Нет, я бы так не сказал. Это не подходящее слово. Во всяком случае, не для ваших работ. Вы гениальный художник, Карл. И талант ваш со временем не убывает, это очевидно. Такой техники и такой выразительности ...
   - Вам не понравилось, - теперь Карл не спрашивал, он просто подвел итог сказанному.
   - Нет, - возразил Гавриель. - Я же уже сказал, "нравится или не нравится" - не подходящее определение. Ваша фреска изумительна, но она производит тяжелое впечатление. Многие уйдут отсюда больными, хотя и сами не смогут объяснить, что с ними произошло.
   Гавриель замолчал.
   "Больными? Может быть ... "
   - Продолжайте, Гавриель, - сказал он вслух. - Я вас внимательно слушаю.
   - Вы жестоки, Карл, - тихо сказал маршал. - Вы никого не щадите, для вас нет запретов, и вы безжалостно обнажаете суть изображаемых вами людей. Это пугает и отталкивает, даже если все это и соответствует правде.
   - Впрочем, - неожиданно улыбнулся Гавриель. - Меня и Ребекку вы все-таки пощадили. Только нас двоих ...
   Маршала Карл изобразил со спины, так что его лица видно не было, а лица Ребекки было не рассмотреть, потому что она стояла в столбе солнечного света, ликующее золотое сияние которого, стирало все детали.
   "Почему я так поступил?"
   - Обиделись? - спросил он вслух.
   - Нет, - покачал головой Гавриель. - Задумался. Чего вы не захотели показать остальным?
   - Вероятно, - Карл не был задет словами старого друга. Все, что тот сказал, он знал и сам. - Вероятно, мне следует прекратить писать.
   - Что?! - Гавриель знал, что Карл не рисуется и не "капризничает", как это принято у художников, и, возможно, поэтому не сдержал эмоций.
   И в этот момент, Карл снова увидел себя, как бы со стороны. Увидел и понял, что не может принять увиденное, не может с ним согласиться, не желает считать его правдой. Все было не правильно, не так, как должно было быть, как могло случиться, и, может быть, поэтому все и стало для стоящего теперь напротив маршала Гавриеля человека - которого сам Карл отказывался отождествлять с самим собой - таким "никаким". Мир, утративший свои краски, вкус и запах, оставшиеся лишь в его воспоминаниях, таких сильных, что они уже могли соперничать с самой жизнью.
   - Я думаю, - сказал Карл. - Мне следует прекратить писать. Не возражайте, Гавриель! Вы ведь уже все сказали. Искусство есть красота, так говорил мой учитель, Уриель Серв из Венеды. Впрочем, не один только он. Однако то единственное, что я могу предложить теперь людям, это правда, которая есть боль.
   На самом деле, как неожиданно подумал Карл, ему не следовало не только писать, но и жить. Однако жизнь его не отпускала, и Карл продолжал "идти", даже если, как сейчас, никуда, казалось бы, не шел. Вопрос был лишь в том, куда, в конце концов, должна была привести его эта дорога. Впрочем, и это было ему теперь безразлично. У него имелись, разумеется, некоторые предположения о том, какой может оказаться эта его последняя дорога, но думать об этом ему было совершенно не интересно.
  

* * *

   Цаплю добывали белый кречет цезаря Михаила и два балобана, которых здесь, во Флоре, называли шаргами1. Расстояние до места схватки было велико - воздушный поединок разгорелся едва ли не над серединой озера - но не для глаз Карла, которые даже через привычную уже серую пелену видели лучше любых других глаз. Во всяком случае, обычно он видел все, что хотел, а сейчас он хотел смотреть на птиц. Нельзя сказать, чтобы перипетии боя его увлекали по-настоящему, однако, и то правда, что красота в любом ее обличии по-прежнему пробуждала в нем интерес. И сейчас, стоя на обрывистом берегу Зеленого озера, он с нежданно проснувшимся интересом следил за стремительными эволюциями птиц, вписанными в пронизанное солнечными лучами голубое пространство неба.
  
   #1Шарг - восточное наименование балобана. Балобан и кречет относятся к виду соколов. Широко использовались в соколиной охоте средневековья.
  
   Цапля была крупная и, если бы не ее снежно-белая окраска скорее напоминала размерами больших голубых цапель севера. По оценке Карла, размах ее крыльев должен был достигать двух метров. Соколы на ее фоне казались совсем маленькими, но они были отчаянными охотниками, "уловчатыми" и дерзкими, и хотя для каждого из них в отдельности добыча была, что называется, не по зубам, вместе они с цаплей должны были справиться. Впрочем, на охоте, как и в бою, многое зависит от "улыбки богов". Пока цапля держалась на редкость уверенно, настолько хорошо, что на какое-то мгновение Карл даже подумал, что это оборотень, но тогда оборотнями должны были быть и сокола, а это, как он хорошо знал, было не так. Охотники были самыми настоящими, и белый кречет уже получил струю помета "в лицо", а шарг герцога Сангира, первого воеводы принципата, едва смог уклониться от стремительного и смертельного, если быть справедливым, удара мощным клювом, неожиданно выброшенным цаплей под совершенно невероятным углом.
   - Хороша, - сказал рядом чей-то выразительный и сильный голос. Карлу послышалось в нем гортанное клекотание, не выраженное, но присутствующее в обертонах.
   - Кого вы имеете в виду, Конрад? - спросил он, не оборачиваясь.
   - Разумеется, цаплю, - в голосе бана Трира прозвучало вполне понятное Карлу уважение к достойному противнику.
   - Согласен, - кивнул Карл и чуть обернулся к собеседнику. - Она ...
   Ни с того, ни с сего, в голубом бездонном небе ему почудился вдруг уловленный, как бы краем глаза, тяжелый орлиный мах, и сердце дало сбой. Карл замолчал, не закончив начатой фразы, с внезапно проснувшейся в душе тревогой вглядываясь в небо, но там, куда он смотрел, никакого орла, естественно, не было. Там вообще не было ни одной птицы.
   "Валерия ... " - имя всплыло само собой, и Карл даже растерялся, совершенно не понимая, что с ним происходит, что с ним произошло.
   "Валерия ... Стефания ... Конрад ... " - что-то важное содержалось в этих именах, но оглушенный внезапно вошедшим в его душу непокоем, не привычным, неожиданным, он никак не мог вспомнить, что за мысль - вернее, тень мысли - мелькнула у него мгновение назад.
   "Валерия ... Валерия Сонза?"
   Но какое ему было дело до старой фаворитки цезаря Михаила?
   "Стефания ..." - вот тут, возможно, что-то и могло быть, потому что герцогиня Стефания Герра ему очень нравилась, впрочем, не настолько, чтобы начинать здесь, во Флоре, очередной утомительный роман.
   "Конрад ... Ну, да! Он ведь оборотень ... Он ... "
   Болт, выпущенный из войярского стального арбалета, ударил его в спину, всего на несколько сантиметров ниже сердца, и свет померк в глазах Карла Ругера.
  

* * *

   Где-то рядом, возможно, сразу за стеной кирпичной кладки, гулко и протяжно ухнуло, и пол под ногами дрогнул и заходил ходуном. Снова - который уж раз за эту длинную ночь - мучительно сжало виски, и кровь пролилась волной то ли перед самыми глазами, то ли за их орбитами.
   "Боги!" - на этот раз, Карл удара не выдержал. Он упал на колени, с силой ударившись о каменные плитки, которыми был выложен пол, но даже не почувствовал боли, как не обратил внимания и на просыпавшиеся с дощатого потолка ему на голову пыль и мусор. Его качнуло вперед, но он все-таки не упал, а лишь тяжело оперся на левую руку и с трудом выдохнул из пылавших легких перегоревший, утративший свою жизненную силу воздух. На секунду или две Карл застыл в этой унизительной позе, ничего толком не понимая и не воспринимая, кроме боли, разрывавшей голову и грудь. Впрочем, даже едва не утратив себя, меча из правой руки он все же не выпустил.
   Из состояния болезненного забытья его вывел раздавшийся за распахнутым на улицу окном звон мечей. Басовито "закричал" Шарк1 и протяжно отозвался откуда-то, из-за спины, парный Шарку Нош1. Голоса "стальных братьев" ударили по туго натянутым нервам, как молот стражника в набатный колокол. Карл встрепенулся, с трудом возвращаясь в себя, возвращая себе едва не утраченную связь с внешним миром, и сразу затем, где-то там, на улице, раздался нечеловеческий рев, от которого задребезжали стеклянные плитки в свинцовом переплете окна, и заметался между каменных стен переполненный смертельной магией воздух. Медлить было нельзя. Мысль эта окончательно стерла остатки беспамятства, и, преодолевая предательскую слабость тела, Карл начал подниматься с пола. И в этот именно момент, Тьма, пришедшая на смену кровавому занавесу, все еще висевшему перед глазами, показала ему сразу всех: и врагов, и союзников, и ту единственную, которая была ему сейчас необходима и ради которой он, собственно, и сотворил с городом весь этот ужас. Бой шел теперь везде, в домах и дворцах, на улицах и площадях Сдома, однако силы сторон были примерно равны, и перевеса никто из них пока не имел, и, значит, наступило самое подходящее время, чтобы, воспользовавшись хаосом, в который были ввергнуты сейчас Семь Островов, совершить последний бросок.
  
   #1Шарк - разящий, Нош - левый (трейский язык).
  
   Отбросив исполнившую свою службу Тьму, Карл бросил очистившийся взгляд через плечо на Анну, вспомнив теперь и о ней, и проверяя все ли в порядке. Но Анна, разумеется, никуда не делась, просто потому, что сделать этого не могла. Несчастная девушка скорчилась в углу, не в силах бежать от Карла, и не способная смириться с неожиданно обрушившимся на нее рабством, которое оказалось сто крат ужаснее той подлой зависимости, в которой жила она до сих пор. Ее прежний хозяин лежал тут же, широко раскинув руки и ноги и устремив мертвый взгляд в содрогающийся от мощных ударов волшбы потолок. Кровь из раны в груди больше не вытекала. Ян был уже два часа как мертв, к тому же после ударов Шарка и Ноша, кровь обычно сворачивалась удивительно быстро. Вот только пользы тому, кого они сразили, от этого не было никакой, в руках Карла и меч, и кинжал никого и никогда не ранили, только убивали.
   - Пойдем! - сказал он, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло. - Пойдем, женщина!
   Карл хотел отвернуться, чтобы посмотреть в окно, за которым на озаряемой вспышками "проклятий" улице продолжали яростно сражаться неведомые ему бойцы, но в этот именно момент, все, случившееся здесь, в этой комнате, несколькими часами раньше, внезапно вспыхнуло перед его внутренним взором, и гнев сжал его холодное сердце.
   "Как?!"
   Снова, как случалось с Карлом уже много раз в прошлом, его душа как будто распалась на две независимые, но, тем не менее, связанные одна с другой части. Одна половина его Я была ошеломлена абсурдной реакцией дрогой, не понимавшей, не желавшей понимать такие очевидные вещи, как необходимость, или надобность. Ему нужна была Анна. Что могло быть здесь не понятно? Он в ней нуждался, и он ее взял. Так что же такого случилось здесь два часа назад, чтобы это неизвестно откуда и зачем взявшееся второе его Я пылало, теперь столь нестерпимым гневом?
   Но и вторая половина его души, та, что испытывала сейчас совершенно незнакомые Карлу чувства - гнев и ужас - была ошеломлена и не понимала того, что безупречно, во всех мыслимых деталях, сохранила и воспроизвела теперь его великолепная память художника.
   Отчаяние в агатовых глазах скованной арканами огня и железа прекрасной Садовницы, и смертельный ужас, плескавшийся в синих, еще недавно холодно-надменных глазах Брата Кузнеца ...
   "Как?!" - Карл увидел себя как бы со стороны, уставшего, измученного, с мокрым от пота лицом, но все еще полного решимости завершить начатое дело. Он стоял посередине просторной комнаты в каком-то городском доме Сдома, где, собственно, и произошли в течение первых часов ночи те события, за которые он, Карл Ругер, готов был лишить жизни любого другого человека. И, тем не менее, случившееся здесь являлось уже состоявшимся фактом, принадлежавшим прошлому, и теперь, в настоящем, объятый гневом Карл пытался понять, как такое было возможно. Его сердце, его художественное чувство увиденного не принимали, отвергая его и полагая неправдой. Однако другая часть его Я совершенным образом не была способна понять, откуда вообще могли произрасти этот гнев, граничащий с ненавистью, и это неприятие, подвергавшее сомнению истинность событий, которые на самом деле уже произошли, и хотя бы поэтому, являлись правдой.
   Он так и не отвернулся, стоял, смотрел на Анну, в руке которой явственно подрагивал кинжал Карла, постоянно выцеливавший своим острием ее открытое для удара горло, смотрел и пытался сбросить с себя внезапно и так не вовремя обрушившееся на него наваждение. Он знал, что время уходит и медлить нельзя, но с другой стороны никак не мог изгнать из своей собственной души чужой и непонятный ему гнев.
   Холодные, как прозрачный лед, глаза Великого Мастера, безумие в полных слез глазах Анны ...
   - Ну! - с силой выдохнул Карл, и Анна, наконец, отвела от лица свободную руку, которой, то ли пыталась скрыть от него свои слезы, то ли закрывалась от приводящей ее в животный ужас картины смерти и разрушения. Ее черные глаза были и сейчас полны слез и отчаяния, лицо утратило свою обычную прелесть, распухшие губы беззвучно шептали проклятия, которые, впрочем, были бессильны причинить Карлу хоть какой-нибудь вред.
   "Как?!"
   А как еще это можно было сделать? Как? Ему нужны были две женщины. Две, и отнюдь не любые, потому что те Двери, которые предстояло открыть Карлу, по-другому не открываются. Идеально было бы взять Анну и Викторию, но он не нашел способа подчинить себе сразу двух владеющих огромной силой волшебниц. Проще, оказалось, заполучить эту Дочь Кузнеца и уже с ее помощью захватить Норну. Вот и будут у него, тогда, два Ключа, тем более, что второй находился сейчас едва ли не у самого Порога. Впрочем, и тот план, на котором он, в конце концов, остановился, был совсем не прост и требовал серьезной подготовки. Чтобы справиться с этим головоломным делом, Карлу потребовались вся его власть, едва ли не все собранные богатства, опыт всей предшествующей жизни и три месяца тяжелого кропотливого труда в придачу. Но зато сегодня ему хватило всего трех часов, чтобы совершить то, что казалось совершенно невероятным еще год-полтора назад. Однако если он брался за какое-либо дело, то уж, верно, не за тем, чтобы его не завершить. И на этот раз, все произошло точно так же, как неоднократно уже случалось в прошлом. Карл нарисовал в своем воображении, как все это должно будет выглядеть этой ночью в Сдоме, и достаточно быстро - всего за три месяца - добился того, чтобы его "рисунок" обрел плоть и кровь, превратившись из замысла в реальность. Самым трудным оказалось подготовить вспыхнувшую сегодня ночью войну, но не потому, что это было невозможно - зерна раздора давно уже проросли и дали крепкие всходы - а потому, что Карл не мог все это время показываться в Семи Островах, где его могли легко узнать. Более того, ему пришлось сделать нечто такое, чего он не делал никогда. Последние полгода, он был вынужден скрываться от ищущего взгляда Норны, но только потому, что, как выяснилось, Карл был ей нужен не меньше, чем она ему. Вот только цели у них были разные. А Анна ...
   "Так ли было необходимо ломать еще и эту судьбу?"
   "Что ты знаешь о необходимости?!"
   Карл все-таки оглянулся на окно, но то что происходило сейчас на улицах Сдома было ему и так хорошо известно, а через окно увидеть это было невозможно.
   "Что ты знаешь?"
   И тогда пришло понимание. Едва ли не с удивлением, на которое он, впрочем, считал себя уже не способным, Карл осознал, что определяло его поступки сейчас и здесь, и три месяца назад, и годы и годы, которые предшествовали сегодняшней ночи.
   "Жажда ..."
   Тогда и теперь, это была Жажда, чувство сильнее страсти и непреклонней страха смерти, и именно она, эта жажда, вела его по последней человеческой дороге из всех, по которым ему пришлось идти в своей жизни длинною в век.
   "Последняя дорога".
   Что ж, возможно, что и так. Последняя. Его это уже не пугало.
   "Залитая кровью и слезами ..."
   А если и так?!
   Анна была достижима именно потому, что находилась в кабале. Это было древнее проклятие всех, кого боги наделили своим волшебным Даром. Первый мужчина или первая женщина несущего Дар обретали над ним огромную власть. Впрочем, только в одном случае: если тоже обладали Даром, притом не Даром вообще, а тем же самым. На самом деле, именно поэтому волшебники и волшебницы, которые о силе первого соития были осведомлены, опасались себе подобных, во всяком случае до тех пор, пока не потеряют девственность. Однако Анне не повезло. Она была крестьянской дочерью и тайн магического искусства не знала. Ян нашел ее раньше, чем кто-нибудь другой, и своего шанса не упустил. Его собственный Дар был сродственен Дару Анны, но исчезающе мал, однако силы - обыкновенной мужской силы - чтобы изнасиловать девчонку, еще не вполне владеющей своей силой, ему хватило вполне. В Сдом, в семью Кузнецов, он пришел не один, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы не только быть принятым в Братья, но и чтобы, не смотря на молодость и вздорный нрав, занять в клане выдающееся положение. Все так и случилось, и никто, казалось, уже не мог ему помешать, ни Игнатий, прямо скажем, его не любивший, но вынужденный считаться с мнением других Братьев, ни Виктория, которая была бессильна разорвать возникшие между Яном и Анной узы, ни тем более сама Анна.
   Однако Ян не знал - он вообще многого не знал этот самоуверенный, но глуповатый Ян - что способ уничтожить его власть над волшебницей все-таки существует. Впрочем, начиная игру, Карл тоже не знал всех подробностей, зато он знал того, кто мог помочь ему эти тайны узнать. А еще Карл мог заплатить за запретное знание и помощь такую цену, которую вряд ли был способен предложить кто-нибудь другой. Игнатий его предложения не оценить просто не мог, и, разумеется, принял, хотя - видят боги - старика корежили (особенно поначалу) те же чувства, которые пытались проникнуть сейчас в холодное, как мертвый камень, сердце Карла. Великому Мастеру Кузнецов было наплевать на Яна, но Анну он любил, как дочь, или внучку, впрочем, желание увидеть высокое небо оказалось все-таки сильнее. И все произошло именно так, как и нарисовал задолго до этого в своем воображении Карл, потому что "силой взятое кровью и силой может быть отнято другим".
   3.
   "Нет!"
   Это не было словом, и даже мыслью это "НЕТ", скорее всего, тоже не было. Это было чувство или, скорее даже, ощущение, подобное ощущению жизни. Так человек или животное всегда знают, что они живы даже тогда, когда, казалось бы, уже вовсе себя потеряли. Это было ощущение отрицания, неприятия, отторжения, невозможности того, что по всем признакам должно было являться и, возможно, являлось реальностью, жизнью, правдой. А чувство, чувство гнева и любви пришло потом, как только душа Карла приняла ощущение ирреальности происходящего, его фальши и жестокого обмана. И сила этого гнева, сплавленного с любовью в одно неразделимое целое, была такой, что мир, в котором существовал Карл и сам он, Карл Ругер, как личность, творящая этот мир, взорвались огнем и болью. Все кончилось.
  
   Глава 7. Зеркало Дня.
   1.
   Все кончилось. Карл снова был в зале Врат. Стоял, тяжело дыша и все еще содрогаясь от волн нестерпимой боли, прокатившихся мгновения назад через его тело и душу, а из резной каменной рамы, оттуда, где жизнь назад неслись сквозь великую Тьму Кости Судьбы, по-прежнему слепо глядела на него глухая, тщательно отшлифованная гранитная стена.
   "Ничего".
   Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы осознать, что все уже закончилось, но воспоминания о непрожитой жизни отпустили его не сразу, да и, отпустив, отступив в тень, не покинули вовсе, оставшись с ним, в его душе и сердце, и уже, по-видимому, навсегда. Впрочем, сейчас Карл находился в таком состоянии, что не смог бы даже с уверенностью сказать, какая из двух версий его жизни была истинной, а какая ложной. Изощренная ловушка, поджидавшая его в Зеркале Ночи, была - что и говорить - из тех, которые так просто свою жертву не отпускают. Если отпускают вообще. И Карл понимал - не умом, так сердцем - ощущал, знал, был уверен (насколько в таком деле вообще можно было быть в чем-то уверенным), что окажись он хоть немного другим, из этого "зеркала" ему уже не вернуться. Возможно, впрочем, что плоть его и сохранила бы свой привычный облик, но, в любом случае, это был бы уже совсем другой человек, притом такой, каким Карлу - прожившему свою жизнь так, как он прожил ее на самом деле - быть совсем не хотелось.
   С тихим стоном, прорвавшимся сквозь плотно сжатые, запекшиеся от внутреннего жара губы, он опустился на каменный пол и, совершив нешуточное физическое усилие, развернулся так, чтобы опереться спиной о стену. У него не было сил даже на то, чтобы просто сидеть. Он был опустошен и обессилен, а лицо его, как оказалось, было мокрым от пота и слез. Карл поднял руку и провел ею по лицу. Его обычно твердая, сильная рука предательски дрожала, хотя и слезы, и такая очевидная физическая немощь были ему раньше едва ли знакомы. Впрочем, воспоминание о непрожитой жизни и сама эта жизнь, какой предстала она перед Карлом в Зеркале Ночи, оказались тяжелым испытанием даже для его стойкого сердца, а тело ... Что ж тело всего лишь платило свою обычную цену за все, что случилось принять в себя его душе. Возможно так же, что тяжесть охвативших его переживаний была неразрывно связана с тем, что душа Карла и неотделимое от нее, не ведающее границ и пределов, воображение легко восполнили пробелы в картинах, виденных им там, в темном зазеркалье магического "окна". Они дополнили неполное до целого, и создали, в конце концов, живой и непротиворечивый образ иного, такого знакомого и такого чужого Карла. Ведь тот непохожий на самого себя Карл Ругер - и это было самым страшным открытием - являлся настолько же реальным, насколько таковым он ощущал себя теперь, здесь и сейчас, в гулком многовековом запустении зала Врат. Все дело было в том, что два эти Карла имели не только одни и те же внешние черты, они и внутренне были одним и тем же человеком со всеми его достоинствами и недостатками. А в том, какие именно из этих черт стали главными, доминирующими, было слишком много случайного, чтобы сказать с определенностью, какая из двух прожитых Карлом жизней была неизбежным порождением его судьбы.
   "Неопределенность, - подумал он с тоской. - Случайность и неопределенность. Так что же, тогда, есть человеческая судьба?"
   Однако и то верно, что увиденное, а вернее, прожитое им там, за гранью реального, уже успевшего состояться для него и вместе с ним, мира, не было ни ужасным миражом, ни страшным бредовым сном, вроде того, что привелось Карлу увидеть много лет назад в Высоких горах, когда его отравила там местная колдунья. Хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что это был особый род реальности, потому что в этом зеркале, как, впрочем, и в Зеркале Дня, Карл не только жил своей особой человеческой жизнью, но и узнал много совершенно неизвестных ему ранее вещей. И если и это не было обманом - а он чувствовал, что так оно и есть - то существование в "зазеркалье" оказывалось таким же реальным, как и то, что человек проживает "под луной и солнцем".
   "Так сколько же раз мы живем? - спросил он себя. - Сколько судеб приготовлены нам в сияющих чертогах Высокого Неба?"
   Карл посмотрел на факел, горевший в его руке, и, не задумываясь, отшвырнул его прочь. Он уже понял, что свет в этом зале не погаснет, во всяком случае, он не погаснет до тех пор, пока Карл не покинет это место на совсем. Вопрос был лишь в том, куда, в конце концов, он отсюда уйдет, и уйдет ли вообще. Магия зала Врат поражала воображение своей невероятной силой и неслыханной изощренностью. Даже время здесь совершенно очевидным образом текло совсем с другой скоростью, чем, скажем, там, внутри волшебных его "зеркал". Однако и это, если разобраться, являлось не большим чудом, чем сами прожитые Карлом нигде и где-то жизни. Впрочем, теперь ему небезинтерсно было бы узнать и то, отличается ли скорость течения времени здесь, внутри этих гранитных стен, от той, что определяет жизнь человека вне их. Как ни мало ему было известно на сей счет, Карл склонен был полагать, что отличается, но для проверки этого предположения, ему следовало покинуть зал Врат. Или кто-то другой - вместо этого - должен был придти к нему сюда. Мысль эта заставила Карла перевести взгляд на дверь, через которую - то ли вечность, то ли всего лишь несколько минут назад - вошел сюда он сам, и, как оказалось, посмотрел он туда вовремя.
   Тихо, едва слышно, скрипнула отворяющаяся вовнутрь створка двери, и, держа перед собой прогоревший почти до самого конца факел, в зал вошла Дебора. Она вышла на свет из плотной тьмы, заливавшей пространство за ее спиной, однако шла так, что создавалось впечатление, что все обстоит как раз наоборот. Дебора двигалась медленно и осторожно, то есть, так, как если бы это именно здесь, в зале Врат, царил сейчас непроглядный мрак, в который она неожиданно для самой себя вошла со света. И факел она держала так, чтобы "осветить" как можно больший участок пола под своими ногами, и глаза ее были широко распахнуты, подобно тому, как делают это обычно люди, пытающиеся рассмотреть что-то в кромешной тьме. А между тем, Дебора сделала еще один неуверенный шаг вперед, и сразу же в проеме двери появилась Валерия, державшая в опущенной руке свой уже окончательно погасший факел.
   "Интересно ... - мысли Карла еще не набрали привычного для него хода, они были медлительны и неповоротливы, как снулые рыбы, но уже то хорошо, что он снова мог думать. - Интересно, что заставило их забыть о моей просьбе, время или ...?"
   "Тет ... - неожиданно припомнил он. - Тет ведь означает два!"
   Действительно, буквы трейского алфавита имели и числовые значения тоже, что, и дало когда-то толчок возникновению трейской нумерологии, которая со временем благополучно превратилась в герменевтику. Впрочем, трейская нумерология много чего породила и много чему дала жизнь. А "тет", который Карл выбрал сам и не случайно, тет - это, и в самом деле, была не только буква.
   "Два ... Боги! Выходит, я позвал их сам?!"
   2.
   Карл хотел было окликнуть их, но этого не потребовалось. Женщины неожиданно остановились и заозирались с таким видом, как если бы вокруг них сейчас происходило нечто замечательное и необычное, чего Карл, по-прежнему сидевший, опершись в изнеможении о стену около Зеркала Ночи, видеть, не мог. Впрочем, так оно все, по-видимому, и обстояло. Он ведь пришел сюда раньше них, и серебристый мерцающий свет зала Врат приветствовал его тоже первым. А теперь вот пришел черед его женщин.
   Между тем, на лицах Деборы и Валерии возникло вдруг выражение удивления и настороженности, вполне объяснимое, учитывая то, что предстало теперь их взорам, а еще через мгновение обе они увидели Карла, и настроение их изменилось снова.
   - Зачем вы здесь? - хрипло спросил он, глядя на одновременно шагнувших к нему встревоженных женщин. Слова дались Карлу с трудом, но все-таки с задачей своей он справился, его услышали и поняли.
   - Тут творятся страшные вещи, - сказала Валерия своим высоким напряженным голосом, и гулкое эхо ее слов, отразившись от высокого черного купола, обрушилось на Карла, как удар грозы.
   - Сердце неспокойно, - коротко и тихо ответила на его вопрос Дебора, с видимым беспокойством осматривая Карла. - Что здесь произошло?
   "Хороший вопрос. Что, в самом деле, здесь произошло?"
   - Ничего, - Карл просто не знал пока, как рассказать им о том, что пережил за то время, которое они провели без него.
   "Они без меня, я без них ... "
   - Вероятно, поэтому, отец, вы и выглядите так, как если бы пережили здесь хорошую битву, - холодно усмехнулась Валерия, в глазах которой, впрочем, сгустилась сейчас глубокая, знакомая ему до сердечной боли, синь не меньшей, чем в глазах Деборы, тревоги. - И потом, чем-то же вы, герцог, здесь столько времени занимались?
   - Сколько времени? - Карл непроизвольно взглянул на свой все еще продолжавший гореть на мозаичном полу факел и перевел взгляд на другой, погасший, который держала в руке его дочь.
   - Не знаю, - ответила за Валерию Дебора, и его обдало теплой, врачующей раны сердца, волной ее любви и участия. - Трудно судить без луны и солнца, но наш друг утверждает, что никак не меньше половины ночи.
   "Три часа ... может быть, даже четыре ..."
   Впрочем, скорее все-таки три, потому что факелы просто не могут так долго гореть. Значит, три. Три часа и две жизни, настоящая и мнимая. И зов, который он снова, не отдавая себе, впрочем, в том отчета, послал в вечность. Но послал ли? Трезво рассуждая, Дебора и Валерия могли прийти к нему и по собственному разумению. И причины - веские - если иметь в виду время, у них на то имелись.
   "Время, - повторил он про себя, как будто пытаясь запомнить это слово раз и навсегда. - Время и ... забота, рождающая тревогу".
   Однако и без этого, ему было в чем усомниться. В первый раз Карл вызвал рефлеты. Случайно или все-таки нет - боги ведают как - но, что случилось, то и случилось. Рефлеты он вызвал, но мог ли он с такой же легкостью вызывать живых, обладающих свободой воли людей, Карлу было пока неизвестно. Возможно, но не обязательно, вот в чем дело. Однако интуиция подсказывала, что все так и произошло: мог и сделал, позвал, и они пришли. Вот только зачем он их позвал?
   Карл попытался сосредоточиться на этой мысли, но думать - тем более, думать быстро, то есть так, как привык он это делать - было пока сложно. Изнурительный это труд ворочать неподъемные глыбы смыслов, однако, и сдаваться было тоже не в его характере.
   "Место это особенное, - напомнил он себе, преодолевая апатию и немощь. - И магия его такого сорта, что ожидать от нее можно всего, что угодно".
   Однако и то верно, что догадку, мелькнувшую у него перед самым приходом женщин, было легко проверить.
   "Тет - два, а капет - пять ... А думал я, подходя к Зеркалу Ночи об Алмазной Мотте, вот в чем дело".
   Мотта ...
  -- Место это особенное, - сказал он вслух, ощутив вдруг, как мучительно пересохли его гортань и язык. - И со временем здесь происходят очень странные вещи ...
   Преодолевая предательскую слабость, Карл отстегнул от пояса флягу, вынул, стараясь не показать женщинам, как дрожат его руки, пробку и на несколько долгих секунд приник к горлышку. Вино, терпкое и чуть сладковатое неразбавленное вино с южного берега, из запасов - спасибо им за предусмотрительность - бана и банессы Трир, освежило его и придало сил.
   - Мотта, - сказал Карл, когда, наконец, оторвался от почти опустевшей полулитровой фляги. - Я думаю, дорога привела нас в Мотту.
   И в тот же момент, как дрогнул воздух, потревоженный силой его голоса, Карл достоверно узнал, что не ошибся. Это и в самом деле была Мотта. Впрочем, ничего, кроме подтверждения этой созревшей в его собственной душе догадки, зал ему про Мотту не "сказал". Подтвердил и все.
   Мотта.
   - Или это сама Мотта призвала нас. Возможно, и так.
   - Мотта, - повторила за Карлом Дебора. - Ты ...?
   В голосе ее звучала сейчас растерянность, граничащая с испугом. И не напрасно, потому что, если Карл не ошибся, и это, в самом деле, была Алмазная Мотта, то чудо это было такого рода, что трудно так сразу решить, ликовать ли по этому поводу, или горевать. Но дело, судя по всему, было сделано, оставалось только дождаться еще одного, последнего, подтверждения.
   - Мотта, - повторила за ним Дебора.
   - Мотта? - переспросила Валерия и, как будто в поисках помощи и защиты, оглянулась на дверь, через которую вошла в этот зал вместе с Деборой всего лишь минуту назад.
   "Минута или две, какая разница, если они все равно сейчас встретятся. Здесь или там, но они не разминутся".
   - Думаю, он уже к нам идет, - сказал ей Карл и полез в карман за трубкой.
  
   3.
   Ну что ж, вычурная магия Мотты и древняя магия чисел не обманули его ожиданий. И художественное чувство не подвело. И узы, связавшие его самого со всеми этими людьми, точно так же, как и многих из них между собой, выдержали проверку перед ликом Неведомого. Все это так, и, однако, ни о чем подобном Карл даже не подумал, видя, как вновь - уже в третий раз за эту ночь - открываются двери, чтобы пропустить в зал Врат еще пятерых неслучайных здесь и сейчас людей. Думал Карл в этот момент совсем о другом.
   "Это будет длинная ночь, - решил он, глядя на входящего из "света дня во мрак ночи" Конрада. И в мысли этой смешались усталость и восхищение, и понимание огромности чуда, свидетелем которого ему - и им всем - посчастливилось теперь стать, и готовность не упустить этот единственный в своем роде шанс, чего бы это ему не стоило, что бы ни ожидало его затем, за замкнутыми "неснимаемой" печатью Задона вратами.
   "Это будет длинная ночь ..."
   За Конрадом Триром, державшим в левой руке ярко пылавший факел, а в правой - обнаженный меч, шли, взявшись за руки, Виктория и Анна. Обе колдуньи были бледны и едва ли не напуганы, но, тем не менее, головы они держали гордо поднятыми, и глаза их были бесстрашно открыты в неизвестность. При виде женщин Карл вновь испытал мгновенный приступ уже знакомого ему ужаса, вспомнив то, что желал бы забыть, но обречен был теперь нести в своей душе до последнего дарованного ему судьбой шага, последнего вздоха, последнего удара сердца. Да и нельзя ему было об этом забывать, никак нельзя.
   Искаженное ненавистью лицо Садовницы, задранные юбки Дочери Кузнецов, и ее убитый магией прямо в горле крик, когда Карл силой разрушал прежние узы, чтобы кровью и насилием создать новые ...
   Ему потребовалась вся его воля, чтобы не застонать, но, по-видимому, Дебора все-таки сумела что-то прочесть в его глазах. Она недоуменно нахмурилась, и сразу же отвернулась, то ли спеша скрыть охватившие ее чувства, то ли, желая взглянуть на то, что явилось причиной столь стремительного изменения в настроении Карла. А в зал, тем временем, один за другим вошли уже Строитель Март и верный Август Лешак, не пожелавший, по всей видимости, бросить своего командира в беде. Они тоже, как и бан Трир, несли горящие факелы, и их оружие было обнажено, как будто с теми силами, которые властвовали в лабиринте, способна была справиться эта честная, но бессильная перед магией сталь.
   "Впрочем, так ли она бессильна? Ведь мужчина с мечом это уже совсем другой человек, не так ли?"
  
   4.
   - Что-то случилось? - спросил Карл, вставая на ноги. Силы понемногу к нему возвращались, но он все еще чувствовал себя унизительно слабым, разбитым, больным.
   - Пустяки, - усмехнулся в ответ Конрад Трир, но хотя по всем признакам обращался он к Карлу и даже на него именно как будто и смотрел, на самом деле, "смотрел" сейчас бан только на Валерию и с нею одной вел свой беззвучный, но полный скрытых смыслов и чувств разговор. О содержание их диалога Карл мог только догадываться, но услышать его, разумеется, не мог. - Сущие пустяки, Карл. Вы ушли и не вернулись. Время шло, и, когда солнце добралось до полуденного перелома, я, как вы мне, уходя, и советовали, обратился к мастеру Марту.
   - Значит, наверху уже полдень, - задумчиво произнесла Дебора и неожиданно улыбнулась. Улыбка эта предназначалась Карлу, с которым у нее тоже все время возникали "разговоры между собой", не то чтобы не предназначенные для чужих ушей, но посторонним "не интересные" и, скорее всего, не понятные.
   - Думаю, что солнце уже за переломом, - пожал плечами Конрад, и уже не таясь, посмотрел на свою жену. - Дорога сюда ведь тоже берет время. Однако, это пустяки, принцесса, - из вежливости он коротко взглянул на Дебору и даже обозначил подобающий случаю поклон. - Вы все живы, это главное.
   "Валерия жива, вот что главное", - понимающе "кивнул" Карл. За такую любовь к собственной дочери он уважал бана Трира даже больше, чем за все то, что тот успел уже или мог сделать в будущем для него самого.
   - Как вы прошли? - спросил Карл вслух, обращаясь теперь, однако, к Виктории, а не к Конраду или кому-нибудь еще. По мнению Карла - пусть и не бесспорному - если кто-то здесь и знал, что за магия "одушевляла" древний лабиринт, то это была только она.
   - Не знаю, - покачала головой дама Садовница, на глазах овладевая собой и возвращая себе привычное выражение высокомерного спокойствия. - Не должны были, как мне кажется, но бан Трир ... У вашего супруга, банесса, - Виктория чуть обернулась к Валерии и раздвинула губы в вежливой улыбке. - У вашего супруга, банесса, такая воля, что пару раз мне даже стало страшно.
   Она снова улыбнулась, хотя Карл и видел, что улыбка эта далась ей совсем не просто. Все-таки Виктория еще не вовсе пришла в себя после пережитого ею в лабиринте. Однако она сказала главное, а остальное Карл знал, пожалуй, даже лучше нее. Воля волей - хотя видят боги, воля порой действительно способна творить чудеса - но и Конрад Трир не зря встал во главе отряда. И дело, естественно, было не в том, что он шел по следу своей жены, и уж тем более не в том, что он являлся великим боярином Флоры. Суть заключалась совсем в ином обстоятельстве: Конрад Трир был одним из тех немногих, кому доверил свою судьбу точно такой же меч, как и тот, с которым оказалась связана судьба Карла.
   "Меч человека или человек меча ... Не суть важно, как сформулирована эта мысль, важно то, что за ней стоит".
   - Ну, что ж, - сказал Карл, обводя взглядом собравшихся в зале Врат людей. - Вы здесь, и полагаю, это не случайно, потому что и у Виктора Майена тоже ведь было именно семь спутников.
   Разумеется, он мог выразиться и яснее. Однако здесь собрались люди, умевшие понимать такие вещи с полуслова и не стеснявшиеся задавать вопросы тогда, когда чувствовали в этом необходимость. И в своих предположениях Карл снова не ошибся.
   - Майен? - быстро переспросила Виктория и оглянулась, окидывая взглядом освещенный призрачным мерцающим светом зал, как если бы хотела убедиться в правоте произнесенных Карлом слов. - Виктор де Майен ...
   - Мотта, - она снова смотрела на Карла и, судя по выражению ее глаз, скрывать которое от него она и не думала, знала теперь совершенно определенно, что так оно есть. Зал "говорил" с ней точно так же, как и с Карлом, который, едва успев мысленно высказать свое предположение, тут же получил этому молчаливое подтверждение, вошедшее в него просто с еще одним глотком воздуха, и с такой же естественностью.
   Мотта.
   - Значит, это Мотта, - Март тоже оглянулся, но посмотрел при этом только на каменные изваяния, да еще, прежде чем снова повернуться к Карлу, задержал на мгновение взгляд на темно-зеленом монолите Врат.
   - Мотта, - почти благоговейно произнес Август, который, как и любой другой солдат в ойкумене, наверняка, не раз слышал балладу Эзры Канатчика о славном рыцаре Викторе из Майена и его квесте к Алмазной Мотте. А, может быть, и сам певал эту песню у бивуачного костра. Может быть.
   - Да, - кивнул Карл, отвечая сразу всем, и тем, кто выказал свои чувства, и тем, кто этого не сделал. - Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять "неснимаемую печать", насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
   Говоря это, Карл смотрел в глаза Строителю, но тот уже вполне овладел собой, и ответный взгляд его чуть прищуренных карих глаз ничего существенного не выражал. Однако Карл не сомневался, что Строителю есть, что рассказать о Мотте. И, если сейчас он молчал, то не из-за того, что хотел скрыть свое знание от Карла, а потому что "служил" - что бы это для него ни означало - именно Карлу, и раскрывать свои секреты перед другими не желал.
   "Личные отношения, не так ли?"
   Простая мысль, но не случайная. Даже и не мысль вовсе, а интуитивное принятие очевидного. Обстоятельство, казалось бы, не главное, такое, о котором и вслух, пожалуй, никто не упомянет, но от того не менее существенное. Во всяком случае, для Карла. Ведь, если быть до конца откровенным, всех этих людей, прежде всего, объединяло то, что судьбы их - так или иначе - оказались связаны с его, Карла Ругера, судьбой. И каждый из них вел с Карлом свой собственный диалог, и он с ними тоже. Потому что все эти мужчины и женщины пришли сюда своими, зачастую очень не простыми дорогами, и жизнь прожили свою, особую, непохожую на другие жизни, и тайны свои, разумеется, имели, как без тайн! Даже у Августа Лешака - самого, казалось бы, простого и понятного человека из тех, что этой ночью оказались вместе с Карлом в Мотте, и который на самом деле был отнюдь не так прост, как могло показаться при поверхностном с ним знакомстве, даже у него были свои секреты. И об этих его тайнах - пусть и не обо всех, а только о некоторых - Карл тоже должен был переговорить со своим капитаном с глазу на глаз.
   - Да, - кивнул Карл. - Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять "не снимаемую печать", насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.
   Вероятно, теперь, когда прозвучали эти слова, он должен был объяснить им и все остальное. Вот только Карл и сам пока не знал всего, что хорошо, правильно, было бы в сложившейся ситуации знать. А, возможно, всего, даже если бы это все и было ему известно, говорить и не следовало, потому что всегда есть вещи, которые не стоит обсуждать, и слова, которые вслух не произносят, но и то правда, что для каждого они свои собственные. И все-таки что-то же Карл своим спутникам был обязан сказать? И уж совершенно очевидно, он должен был им объяснить, что и почему намеревается теперь предпринять. Однако вопрос, как это сделать, оставался открытым.
   И вот все они были здесь. Стояли в зале Врат, случайным образом собравшись неподалеку от зеркала Ночи, но, по-видимому, не случайно выделив Карла, и ожидая каких-то слов именно от него. Каких слов и о чем? Несмотря на свое состояние, Карл отчетливо ощущал важность наступившего момента, его неповторимость и решительную силу, определяющую будущее, начинавшее теперь складываться прямо у него перед глазами. Он понимал, что все они - и он и его спутники - оказались сейчас на неком распутье, в мгновении, которое и должно было решить, куда и как протянутся отсюда, из этого времени и этого места, дороги их судеб. И решения, которые каждому из них предстояло принять, были из тех, которые приходят не только по велению сердца, но и в результате осознанного понимания того, что верно, и почему. Однако чтобы совершить эту непростую работу души и разума, им всем, прежде всего, необходимо было многое друг другу сказать, спросить о многом, и многое объяснить. Ему им, и им всем, но каждому в отдельности - ему. И сделать это следовало немедленно, не откладывая, и притом так, чтобы не оскорбить никого из них поспешностью и отсутствием вежества, объединив их всех, но и не разрушив ненароком тех особых личных связей, которые между ними существовали.
   Какой-то способ, наверняка, должен был существовать, и Карлу даже казалось, что он уже чувствует его "запах", но здесь и сейчас, стоя перед людьми, откликнувшимися на его зов, он этого способа не видел. Или он просто еще не успел сообразить, что за идея - вернее смутный ее образ - так настойчиво стучится в двери сознания, запертые усталостью и силой пережитых совсем недавно чувств?
   "Мотта, - повторил Карл про себя, как бы нащупывая твердую тропу в зыбкой болотной жиже. - Зеркала ... Что?"
   Что-то снова мелькнуло, скользнув почти нечувствительно по границе его сознания. Что-то было растворено в призрачном, мерцающем воздухе зала Врат, такое же неверное, как и сам этот свет. Какая-то подсказка, намек, который требовалось всего лишь правильно вдохнуть, чтобы ухватить, наконец, принять в себя и понять.
   А всего-то, как оказалось, надо было лишь "посмотреть на вещи иначе".
   "Другими глазами ..."
   Подсказка обрела, наконец, плоть и суть, и, не размышляя над тем, что должны были означать эти неизвестно откуда пришедшие к нему слова, Карл интуитивно сделал именно то, что и следовало теперь сделать. Он отпустил на волю свое воображение, заставив замолчать ищущий во всем точности и смысла голос разума, и чуть прищурил глаза, но как-то так, как никогда до этого мгновения не делал. Он сделал это неосознанно, всецело положившись на своею интуицию и силу древней магии, которая то ли взялась ему вдруг ворожить, то ли просто обязана была теперь ему служить.
   Переход оказался столь стремительным, а видение "другими глазами" столь странным, что на мгновение Карл даже утратил связь с реальностью, мгновенно отброшенный, выброшенный из обыденного мира людей в какой-то совсем иной, чужой и чуждый мир. Тем не менее, дело было сделано, и в следующее мгновение Карл вновь обрел себя, но только затем, чтобы испытать почти неведомое ему чувство головокружения, столь странно - не по-человечески - увидел он теперь зал Врат и собравшихся здесь людей. У него возникло странное ощущение, что он видит множество разнообразных вещей одновременно, все вмести и каждую в отдельности. Карл отчетливо видел семь своих спутников, их фигуры и лица, и направленные на него взгляды; каждого из них и всех вместе, и мельчайшие подробности в выражениях их лиц и глаз, в одежде и настроении. И одновременно Карл увидел, как медленно, словно бы нехотя, поворачиваются к нему вновь ожившие изваяния Белой и Черной Дам. И их лица, которые обрели, наконец, покой и постоянство, он увидел тоже, точно так же, как и устремленные на него живые прозрачные глаза обеих дам. Но в то же самое время перед Карлом открылся во всем своем призрачном великолепии и весь зал Врат, погруженный в мерцающее серебряное сияние, делающее его еще более таинственным. Он видел все это сразу, целое и отдельное, постоянное и изменчивое, живое и мертвое, и ни одна деталь не ускользала от его внимательного взгляда. Ни один оттенок цвета, ни один штрих ...И, конечно же, он не мог не увидеть зеркало Дня и зеркало Ночи, в каменных рамах которых вновь ожила великая Тьма, сквозь которую из вечности в вечность длили свой стремительный полет брошенные рукой Норны и собственной рукой Карла бесконечно прекрасные Кости Судьбы.
  
   5.
   "Дебора, - решил он. - Что бы теперь ни случилось, первой, отныне и навсегда, будет только Дебора. И последней будет тоже она ..."
   Наполненный колдовским светом воздух вздрогнул, и зал Врат как будто повернулся вокруг них двоих, соединив и выделив их из мира людей и вещей, и оставив, как того и желал сейчас Карл, наедине.
   Они стояли друг против друга у ног Белой Дамы, а вокруг них на расстоянии всего нескольких метров встала стена клубящегося белого тумана, отделившего их от всех прочих людей и от громадного пространства зала. Даже Черная Дама совершенно скрылась за этой неожиданно возникшей непроницаемой для взгляда завесой.
   - Дебора, - сказал он.
   - Карл.
   Два имени прозвучали в наполненном жемчужным сиянием нигде их личного пространства, и Карл понял, что все, что он намеревался ей теперь сказать, уже сказано, и любые слова, которые способна была найти его любовь, чтобы выразить себя в звуках речи, излишни и избыточны. Они были не нужны уже, все эти слова, потому что то, что сказало его сердце ее сердцу, было чем-то гораздо большим и настоящим, чем то, что он хотел бы и смог передать словами.
   - Дебора, - сказал он и увидел, почувствовал, узнал, что она тоже уже все поняла. Какие еще признания и клятвы нужны были там, где их души говорили друг с другом на безмолвном языке богов?
   - Карл, - сказала она, и он узнал, что это значит, когда все желания твоего сердца исполнены, и ты можешь уйти из этого мира без сожаления и печали, познав высшее счастье, которому нет и не может быть названия. Однако одновременно Карл понял и другое. Разделив такую любовь, он не сможет уже - не имеет права - уйти, оставив исполненное невероятной любви сердце Деборы страдать в опустевшем мире.
   - Что там? - спросила Дебора, и счастье ушло из ее глаз, выстуженных печалью. Она ничего не добавила, и не стала ничего объяснять, потому что и так все было ясно.
   - Что там? - спросила Дебора, и Карл ее понял, потому что она спросила о самом главном.
   - Не знаю, - покачал он головой.
   - И не хотел бы знать, - добавил он через мгновение.
   - Тогда, почему ты все еще здесь? - спросила она.
   - Ловушка, - честно ответил он.
   Что ж, от правды уйдешь, даже если побежишь во всю мочь. Тот, кто создавал это место, учел все. И то, что люди, подобные Карлу, не могут не ответить на брошенный им вызов, и то, что такие, как он, идут до конца, не спрашивая о цене. Впрочем, все да не все. Случайный оборот речи заставил Карла задуматься о том, в самом ли деле он готов теперь заплатить ту цену, которую может запросить с него Мотта? Ответ был прост и однозначен, и для того, чтобы его найти, не требовалось долго думать.
   "Дебора".
   Ответ ясно читался в изящном рисунке ее губ, разрезе глаз, ритме сердца и в том, как согревала ее душа его привыкшую к холоду одиночества душу. Однако, как бы то ни было, Карл уже сделал то, что сделал. Он пошел за тайной, даже сознавая, что Зов может привести его совсем не туда, куда он желал бы попасть. Но так уж сложились обстоятельства и такова была его человеческая природа, что Карл - к добру или ко злу - откликнулся на "приглашение" Мотты и принял вызов судьбы, с которой, так уж вышло, играл теперь в странную и страшную игру "кто кого". Переиграла ли его Хозяйка Судьба, поставив на его пути Алмазную Мотту? Возможно. Хотя, возможно, и нет.
   "Время покажет ... "
   Однако, войдя в зал Врат, Карл "подписал договор", разорвать который уже было не в его силах. Уйти отсюда той же дорогой, которой они все сюда пришли, он не мог, во всяком случае, до тех пор, пока не откроет Врата. А все прочие дороги, о существовании которых он теперь доподлинно знал, могли дать ему лишь передышку, но никуда, на самом деле, не вели. Это были не его дороги, вот в чем дело, и, значит, чтобы теперь ни случилось, в конце концов, ему предстояло идти вперед. Вопрос лишь, зачем? Что за тайна так долго ждала своего часа за запечатанной неснимаемой печатью Задон зеленой плитой Врат? И почему, чтобы открыть Врата, нужен был именно он? Ничего этого Карл пока не знал, но надеялся все-таки узнать раньше, чем исполнит свой "договор" с Моттой.
   - Ловушка, - честно ответил он на вопрос Деборы. - Но я бы не стал спешить с выводами.
   Он сделал невероятное усилие и представил себе непредставимое - здесь и сейчас - будущее. Но, кажется, воображение Карла, и в самом деле, не ведало границ. Он увидел лужайку, зелень которой пестрела яркими цветами весны, и наполнил прозрачный пахнущий свежестью, теплый, но не жаркий воздух позднего утра веселым детским смехом. Картина ожила и зажила своей собственной жизнью, включив в себя, между делом, и своего собственного творца. Карл вдохнул сладкий воздух предгорий и обернулся. Теперь он увидел их всех: своих взрослых детей - дочерей и сыновей - изящных дам и статных кавалеров, каждым из которых он, не делая над собой никакого усилия, он мог гордиться, и множество внуков. Некоторые из детей его детей были уже взрослыми юношами и девушками, а другие - все еще крошечными детьми, игравшими в траве и собиравшими цветы. И ее он увидел тоже. Дебора, постаревшая, но все такая же прекрасная, как в день их первой встречи, сидела в плетеном кресле и смотрела на Карла с улыбкой, игравшей на ее не увядших от времени губах. Ее взгляд был спокоен, но в нем жили все те же любовь и забота, которые, кажется, не покидали их никогда за все эти - такие долгие и такие короткие - годы. И в этом взгляде, как в зеркале, Карл увидел себя, старого, но не сломленного судьбой, такого, каким бы и хотел встретить позднюю осенью своей долгой жизни.
   "Хозяин судьбы", - подумал он с усмешкой и открыл свое сердце счастью.
   - Кавалер де Майен никогда не вернулся назад, - сказала вдруг Дебора.
   - Вот как, - сердце Карла, согретое невероятным счастьем любви, билось сейчас ровно и сильно. - Откуда ты это знаешь?
   - Ты знаешь, Карл, где находится Майен? - вместо ответа спросила она. - Где он находился?
   - Нет, - Карл этого, и в самом деле не знал, но это было ему, в сущности, уже не важно. Он не знал, где находился когда-то (лет четыреста назад, надо полагать) этот Майен, и что с того? Мало ли было в истории таких мест, о которых время и людская память сохранили одни лишь их имена. Карл не знал, где находился Майен, как не знал и того, к чему, на самом деле, относилось это название, к замку, городу, или местности. Однако сейчас, когда из его тела стремительно уходила усталость, а из души - неуверенность, побежденные радостью разделенной любви, это незнание не значило уже ровным счетом ничего, как и то, впрочем, что Виктор де Майен никогда не вернулся назад из своего славного квеста.
   - Нет, - сказал Карл с улыбкой. - Я не знаю, где находился Майен, но полагаю, что ты мне сейчас об этом расскажешь. Не так ли?
   - Расскажу, - Дебора смотрела ему прямо в глаза. - Сейчас эта земля называется Майскими холмами, и никто уже не знает, почему. Майен ... май ...
   Название показалось знакомым - "Майские холмы?" - но вспомнить, откуда оно ему известно, Карл не мог.
   - Это примерно в ста лигах к северу от Нового Города, - подсказала ему Дебора, вероятно, увидевшая по глазам Карла, что он не помнит.
   Подсказка оказалась к месту, и он, наконец, вспомнил. Как-то раз ему пришлось проходить через те места, но случилось это очень давно, и место, насколько он мог теперь припомнить, ничем особенным не отличалось. Скалистые холмы, кое-где поросшие лесом, вересковые пустоши, жалкие деревеньки с хижинами, сложенными из дикого камня ... Воспоминание было смутным и ничего определенного не говорило ни его уму, ни сердцу.
   "Майские холмы ..."
   - Когда-то там стоял город Майен, - тихо сказала Дебора. - Старый город. Когда он был разрушен, уцелевшие жители ушли на юг и построили Новый Город, а кавалер де Майен был, вероятно, одним из моих предков по отцовской линии.
   "Предком Стефании был Ульмо Геррид, предком Деборы - Виктор де Майен, и что с того?" - Карл не хотел сейчас возвращаться в мир тайн и совпадений.
   "Всему свое время, - решил он. - И у каждого человека свои предки, но чем длиннее род, тем их больше".
   Последняя мысль заставила его припомнить кое-что из истории собственной жизни, но только затем, чтобы Карл покачал мысленно головой, представляя себе, как вытянется кое у кого физиономия, когда карты будут сброшены. Однако дело это без затруднений могло быть пока отложено.
   "Не сейчас, - решил он, лелея в сердце тепло, которое не смогла прогнать оттуда даже тревога Деборы. - Столько лет жил в неведении, поживет и еще чуть-чуть".
   - Все будет хорошо, - сказал он вслух, и, хотя нарисованная его воображением картина уже исчезла, в сердце его вернулся утраченный было уверенный покой, а улыбка, которую он адресовал Деборе, была полна настоящей, а не нарисованной любви. - К концу этой ночи, любимая, ты станешь великой господаркой Нового Города и моей женой.
   Дебора нахмурилась, пытаясь, вероятно, осмыслить произнесенные Карлом слова, но сила его любви и счастья, которые просто не могли не коснуться ее души, была такова, что противостоять ей она не могла. Морщинки, возникшие на ее лбу, разгладились, взгляд прояснился, и вот уже улыбка, сияющая улыбка Деборы, появилась на ее великолепных губах.
   - Я не знаю, как это возможно, - сказала она, и от музыки ее голоса у Карла привычно уже захватило дух. - Но я тебе верю.
   - Значит, - сказала она еще через мгновение, буквально светясь счастьем, вытеснившим тревогу и печаль. - Значит, наш старший сын не будет бастардом. Ты не солгал.
  

Конец первой части

  
  

2

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"