Мах Макс : другие произведения.

Карл Ругер, Боец. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.49*22  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Макс Мах. КАРЛ РУГЕР. БОЕЦ. Мах М. Карл Ругер. Боец: Фантастический роман / Рис. на переплете В.Федорова - М.:ЈИздательство АЛЬФА-КНИГА", 2008. - 472 с.:ил. - (Фантастический боевик). 7Бц Формат 84х108/32 Тираж 11 000 экз. ISBN 978-5-93556-986-0 Война и Дорога стали его Судьбой. Боец и Долгоидущий - он менял врагов и сюзеренов, переходил из страны в страну, из языка в язык, успел побывать и солдатом, и военачальником, но суть оставалась неизменна: он был человеком войны. Под ее грозную музыку вершится все - даже любовь, обретенная им на бесконечных дорогах ойкумены. В опаснейших схватках с могущественными магами, искусными бойцами и невиданными существами шел он сквозь реальность, раскачанную бросками Костей Судьбы. Кто-то неизвестный решил сыграть в самую опасную и непредсказуемую игру в мире. И вот уже в ничем не ограниченном пространстве Мрака летят, рождая свет и объем, шесть игральных костей, выточенных в давние времена из шести первых камней...
  Макс Мах
  Карл Ругер, Боец
  Обращение к читателям
  Автор просит уважаемых читателей, отнестись с пониманием к вольному использованию им, то есть, автором, имен собственных и географических названий. Никакого подтекста в этом не кроется, а объясняется нежеланием множить сущности и обременять читателя необходимостью запоминать неологизмы и бессмысленные сочетания букв. Кроме того, автор напоминает, что данный текст есть сказка для взрослых, фантастическое повествование, но никак не исторический роман. Поэтому анахронизмы и якобы неточности в описании средневекового быта, одежды и оружия таковыми на самом деле не являются, точно так же, как известная мера идеализации описываемого мира - всего лишь жанровый прием.
  
  Я Карл Ругер. Моя жизнь - дорога. Дорога, у которой нет начала и не будет конца. Я не знаю, как оказался в этом мире, но, вероятно, у этого события, как и у любого другого, есть причины и обстоятельства. Ни первые, ни вторые мне не известны, но и это, скорее всего, не просто так. А дорога, ... Что ж, дорога хороша уже тем, что не утомляет мой разум и мои чувства однообразием. Я иду, и, как знать, не откроет ли мое будущее тайну моего прошлого? Но одно я знаю наверняка. Никто, ни Боги, ни люди не способны положить предел моему пути. Лишь одна Судьба, великая и непостижимая властительница всего сущего - Судьба, внятно говорящая со мной языком моего собственного сердца, лишь одна она в праве и силе сказать мне однажды, остановись! Вот это и будет конец моей дороги. Но я чувствую, что мгновение это наступит не скоро, и, значит, мой путь устремлен в бесконечность.
  Я Карл Ругер, боец.
  
  Глава 1. Фестиваль.
  1.
  Волки пришли глухой ночью. Карл проснулся и сел у костра. Впрочем, костер, который он развел вечером, уже догорел, только кое-где еще пробивалось сквозь золу подернутое пепельной пеленой малиновое свечение. Такой костер ночных охотников отпугнуть не мог. Волки вышли на поляну, прямо под льющийся сверху свет полной луны и застыли, рассматривая сидящего человека.
  - Боишься? - спросили глаза вожака.
  - А должен? - усмехнулся в ответ Карл.
  - Обязан! - оскалился волк и, повернувшись, пошел обратно в плотный мрак, сгустившийся среди спящих деревьев. За ним поспешили остальные. Секунда, другая, и стая растаяла в ночи, как будто и не было этого странного визита. И снова ночной лес, лунное серебро, заливающее широкую поляну, и тишина.
  Карл посмотрел вслед волкам, потом поднялся - раз уж разбудили - подбросил в потухший костер сухой валежник. Нагнулся, подул на рдеющие угли, и увидел, как робко поднялся над ними огонь, как осторожно лизнули тоненькие язычки пламени сухую кору. Треснула веточка, пробежала желто-красная змейка, и пламя ожило, взметнулось, пожирая брошенные щедрой рукой Карла ветки.
  
  2.
  Беда случилась в этих краях давно. Больше ста лет прошло с тех пор, как Большое чумное поветрие едва ли не насмерть выкосило в Илиме население городов и больших деревень. Дело давнее, но память людская - долгая. И приморская дорога так доныне и звалась, Чумной Тракт. Вот, по Чумному Тракту и шел Карл навстречу солнцу.
  День выдался чудесный. Весна в этом году началась рано, и теперь, в середине апреля, реки и ручьи, сбегавшие с гор к морю, весело шумели талой водой. Горы были зелены. Цвели прибрежные сады, и в зеленых рощах перекликались птицы. А прогретый солнцем воздух был свеж и напоен запахом моря и ароматами весенних трав. Карл шел не торопясь, радуясь нежаркому солнцу и мягкости красок просторного мира, через который лежал его путь. Не было причин торопить время, и не было у Карла цели, которая заставила бы его ускорить шаг.
  К удивлению Карла, дорога была почти пустынна. С утра, он миновал уже несколько деревень и хуторов, и, по его расчетам, Семь Островов были уже не далеко. Но немногочисленные прохожие и проезжие, встреченные им за много часов пути, двигались ему навстречу, а вот попутчиков у Карла не было вовсе, лишь далеко впереди то показывался, то исчезал за очередным поворотом дороги, задок небольшого фургона. Фургон этот, крытый желтоватым грубым полотном, появился на дороге ближе к полудню, неторопливо догнал, а затем и обогнал Карла, и теперь пылил впереди. За то время, что фургон ехал рядом, Карл успел рассмотреть одетого по-деревенски старика-возницу и молодую женщину, вернее девушку, в хорошем дорожном платье, сидевшую рядом с ним. Девушка обращала на себя внимание красотой и выражением отчаянной решимости, написанным на ее прелестном лице, но вскоре золото ее волос скрылось вдали, и теперь разглядеть какие-нибудь детали было уже невозможно.
  "На праздник не похоже, на войну тоже, - подумал Карл, огибая скалу, за которой дорога, судя по всему, делала поворот. - Что же тогда?"
  За скалой, тракт, действительно, сначала, поворачивал к югу, а затем начинал плавной дугой спускаться к морю. Место было высокое, и поворот открыл Карлу чарующий вид на море и побережье. Солнце уже было за его спиной и начинало клониться к закату, но светило все еще достаточно ярко, чтобы рассмотреть открывшуюся картину во всех деталях. В нескольких лигах впереди, там, где Чумной Тракт ближе всего подходил к морскому берегу, начинался длинный мыс ("Долгий мыс", - вспомнилось Карлу) а от окончания мыса отплывала в темнеющие вечерние воды маленькая флотилия островов. Семь островов. Семь Островов, так город и назывался. Деревни и фермы, расположившиеся на пологом склоне горы, принадлежали королевству Илим, но уже Долгий мыс являлся собственностью города, о чем недвусмысленно свидетельствовала высокая крепостная стена, перечеркивавшая узкий перешеек. От Чумного тракта к мысу вела дорога, на которую как раз съезжал теперь давешний фургон. Дорога эта проходила, затем, сквозь привратную башню, высоко поднявшуюся над крепостной стеной и окрестностями, и вела дальше по неширокому мысу, через длинную дамбу, укрепленную тремя башнями, к городской стене Первой Сестры - первого из семи островов, на которых и был построен богатейший город северного побережья. За этой, второй, стеной начинался, собственно, город, видны были высокие каменные дома под черепичными крышами, многочисленные шпили и цветные купола, башни и дворцы. С того места, где стоял сейчас Карл, можно было увидеть еще одну дамбу, ту, что протянулась от Первой Сестры ко Второй, виден был и Ближний порт на западной оконечности третьего острова, но все остальное воспринималось лишь, как великолепное целое. Детали скрадывало расстояние.
  Трудно было оторвать взгляд от панорамы города и моря, зеленых куп деревьев, росших вдоль тракта, скалистого морского берега, видневшихся вдали рыбачьих деревень, от всего этого великолепия, созданного Богами и людьми, природой и временем. И Карл, который не любил нарушать гармонию желаемого и возможного, несколько минут оставался на месте, отдавшись созерцанию, раскрыв глаза и сердце магическому очарованию места и времени. Тем не менее, он находился в пути. Дорога звала его, потому что в противном случае, ему пришлось бы заночевать под открытым небом. Такая перспектива его не пугала, но сегодня он хотел спать в городе. Поэтому, бросив еще один взгляд вниз, он повернулся и пошел туда, куда вел его Чумной тракт. По его расчетам, он должен был успеть достигнуть городских ворот до их закрытия. Времени, если не стоять на месте, было еще достаточно, и шага он не ускорил.
  Грохот копыт застал Карла в самом начале спуска. Он отошел к краю дороги и оглянулся. Его быстро нагоняла маленькая кавалькада всадников. Лошади у них были просто великолепны - это можно было увидеть, даже ничего в лошадях не смысля - и одеты всадники были настолько вызывающе роскошно, что их принадлежность к высшей знати - королевской или городской - не вызывала сомнений. Однако на Карла все это великолепие никакого впечатления не произвело. Мир велик и щедр, в нем есть истинные чудеса и настоящие диковины, так стоит ли тратить силы души на обычные роскошь и богатство? Тем не менее, Карл счел необходимым поклониться женщине, возглавлявшей кавалькаду. Это был поклон вежливости и ничего более. Точно таким же поклоном - несколько часов назад - Карл приветствовал и красавицу, ехавшую в сторону Семи Островов в простом деревенском фургоне.
  Он поклонился, и его поклон был замечен. Неожиданно и необъяснимо, во всяком случае, для него самого, Карл привлек к себе внимание кавалерственной дамы, скакавшей на вороном коне. Она придержала своего высокого жеребца, чуть повернула голову, и пристально посмотрела на Карла. Он спокойно встретил взгляд ее больших темных глаз и чуть улыбнулся. Он всегда так улыбался женщинам, в особенности, если они были молоды и красивы. А эта женщина была и молода и изыскано, красива - "Снова красавица?" - хотя, надо признать, что тонкие черты ее лица, прежде всего, вызывали впечатление непреклонной воли и даже суровости, и лишь затем, как о чем-то необязательном, упоминали о красоте. Кожа у женщины была мраморно белая, но волосы и глаза - черные. Контраст усиливал впечатление, но одновременно вселял в сердце смутное беспредметное беспокойство.
  Секунду они смотрели друг на друга, но затем, по-видимому, потеряв интерес к одинокому путнику, женщина отвернулась, пришпорила коня и умчалась вперед, увлекая за собой остальных всадников, наверняка, составлявших ее свиту. Карл проводил их долгим взглядом и пошел дальше. Однако минут через пять он получил от неизвестной всадницы крайне странное послание, о форме и содержании которого, еще предстояло подумать. В дорожной пыли, прямо по середине тракта лежал кожаный кошель. Карл подошел и, нагнувшись, поднял его с земли. Кошель был сшит из тисненой кожи, окрашенной в темно-синий цвет, и украшен золотой саламандрой. Внутри лежало 15 королевских марок.
  На случайное совпадение было не похоже, хотя полностью исключать вероятность того, что кошель просто сорвался на скаку с пояса одного из кавалеров, сопровождавших властную красавицу, было бы не правильно. И все-таки, Карл чувствовал, что это именно послание. От нее к нему. О чем? Время покажет. Он положил кошель во внутренний карман своего кожаного камзола и продолжил путь. Начинало смеркаться, хотя в этих широтах до полной темноты было еще далеко. С приближением вечера подул прохладный морской бриз, и Карл плотнее запахнул плащ. Тепло дня уступало место прохладе вечера, а ночь обещала быть по-настоящему холодной, но до ночи он предполагал оказаться внутри городских стен, в гостинице или на постоялом дворе, но, непременно, под крышей и с живым огнем, поселившимся в очаге.
  Через полчаса Карл был уже внизу. Здесь от Чумного тракта, уходившего дальше на восток, к Ско и Стамну, отделялась дорога в Семь Островов, сворачивавшая на север. За небольшой рощицей, которую прорезала эта дорога, видны были высокая круглая башня из серого камня и верхний край зубчатой крепостной стены. Прежде, чем продолжить свой путь, Карл остановился на секунду и посмотрел вдоль тракта. Дорога была пустынна, только вдали, в сгущающихся сумерках, растворялся уезжающий прочь знакомый фургон. Посмотрев ему вслед, Карл кивнул своим мыслям и свернул к городу. И снова, как это случилось с ним часом раньше, за его спиной застучали копыта лошадей. Он оглянулся через плечо и разглядел в наступивших сумерках группу всадников, спускавшихся к нему по тракту быстрой рысью. Пройдя еще несколько шагов вперед, Карл, как и прежде, отошел на обочину и повернулся к верховым. Их было человек восемь. Все, как на подбор, горделивые кавалеры, однако возглавляла кавалькаду снова всадница. Как и первая, она была черноволоса и белолица, и, хотя сумерки мешали рассмотреть ее лучше, Карлу показалось, что она тоже красавица, но только значительно моложе той, первой, возможно, даже, что эта женщина была совсем юной.
  "Третья, - отметил он, склоняя голову в вежливом поклоне. - Или люди все врут, говоря о магии чисел? Но ведь это Семь Островов ".
  И вновь, как если бы всадница задумала подражать своей старшей предшественнице, девушка задержала коня, всматриваясь в Карла. Их глаза встретились, секунда, и вот она уже уносится прочь, не сказав ни слова, никак не объяснив своего интереса.
  "Любопытно, что я найду на дороге на этот раз? - усмехнувшись мысленно, спросил себя Карл и отправился вслед за верховыми. - И найду ли что-нибудь вообще?"
  Он ничего не нашел, хотя внимательно смотрел себе под ноги, не забывая, впрочем, посматривать и на удаляющихся всадников. У ворот они остановились на минуту или две, и хотя видно было уже совсем плохо, Карл все-таки разглядел, что, чуть наклонившись вперед и вбок, женщина о чем-то разговаривает с вышедшим ей навстречу офицером. Когда же и он дошел, наконец, до ворот, всадников и след простыл, но вот офицер, по-прежнему, стоял на том же самом месте и смотрел на приближающегося к нему Карла, как будто дожидаясь, пока Карл доберется до ворот. В руках у стражников, стоявших за спиной лейтенанта, горели факелы. В их свете офицер внимательно осмотрел Карла и спросил:
  - Кто ты, откуда, и зачем пришел в Сдом?
  - Сдом? - переспросил Карл. - Я полагал, что ваш город называется Семь Островов.
  - Да, - кивнул офицер. - Так его называют в большом мире. Но мы зовем его Сдом. Ты не ответил на мои вопросы, прохожий.
  - Меня зовут Карл Ругер, - ответил Карл. - Я пришел из Пари и хочу пожить в вашем городе, офицер.
  - Проходи, Карл Ругер, - офицер сделал широкий приглашающий жест рукой. - Ворота еще открыты.
  Карл поклонился офицеру и вошел под своды башни. За его спиной раздался тяжелый долгий скрип, и, оглянувшись, Карл увидел, что стражники закрывают ворота.
  - Иди, иди, Карл, - помахал ему рукой офицер. - Поторопись, Мостовые ворота закроются ровно через час.
  Карл ускорил шаги. Смеркалось, и свежесть вечера быстро сменялась сырым холодом ночи на берегу моря. Слева и справа от Карла, быстро идущего по пустынной погруженной в сумрак дороге, виднелись плотные группы деревьев. Он не мог рассмотреть, были ли это рощи или сады. Возможно, здесь были и сады и рощи. Среди темных деревьев, тут и там прятались одинокие строения, в окнах некоторых из них горел свет. На востоке через кроны деревьев уже просачивалось лунное серебро, там вставала Че.
  Карл шел один. Не было ни встречных, ни попутчиков. Тишину нарушали лишь редкие вскрики птиц, да тихое шуршание мелкого зверья в придорожных кустах. Одиночество не утомляло Карла, но недоумение его росло. А время уходило, и это заставляло его спешить. Казалось, наступающая ночь съедает вместе со светом дня и его усилия, стремясь ему помешать. Спор со временем и расстоянием начинал увлекать его, погружая в состояние безумной и бездумной гонки.
  "Гон! - сказал он себе. - Это гон, но я не загнанный зверь".
  Он заставил себя идти медленнее и дышать, глубоко и размерено. Скрип гравия под ногами успокаивал сердце. Прохладный ветерок овевал лицо. До Мостовой башни Карл добрался вовремя.
  Стуча подкованными сапогами по деревянному настилу, он прошел по подъемному мосту к зеву ворот, освещенных огнем факелов, вошел под арку, миновал темный каменный тоннель, похожий на штольню рудокопов, и вышел на дамбу. За его спиной глухо зазвенели массивные цепи подъемного механизма. А перед ним снова лежала дорога.
  Карл посмотрел вперед. Здесь было значительно светлее, возможно, из-за того, что слабо светилось, фосфоресцируя, само море, и еще потому, что поднявшаяся над горизонтом Че в третьей четверти освещала сбоку город и дамбу своим призрачным светом. Дамба - прямая, как стрела - уходила вперед к массивной и приземистой круглой башне - Балансиру, как принято, было ее называть, имея в виду то, что два отрезка дамбы по обеим ее сторонам были похожи на коромысла весов. Быстрым шагом Карл прошел двести метров до башни и обнаружил, что ворота открыты. По-видимому, в мирное время Балансир на ночь не запирался. Пройдя его насквозь, Карл вышел на последний участок дороги. Теперь перед ним во всем своем грозном великолепии открылась городская стена, замкнутая еще одной, третьей, на этот раз, восьмигранной башней. Укрепления города производили впечатление. Однако кроме всего прочего, они намекали на то, что даже колдунам Сдома было чего опасаться.
  "И кого", - сказал себе Карл, проходя мимо молчаливых стражников в город.
  Он был последним, кто вошел в Семь Островов этим днем. Тяжелые окованные сталью ворота начали закрываться, едва он их миновал.
  
  3.
  Пройдя сквозь арку ворот, Карл оказался на мощеной булыжником площади. Здесь, бледный свет луны не столько прогонял тьму наступившей ночи, сколько разбавлял ее, превращая в подсеребренный сумрак. Все-таки Карл смог рассмотреть и изящный фонтан, служивший, по всей видимости, не только украшением, и высокие дома, плотно обступившие площадь с трех сторон. Кое-где за мутными бельмастыми окнами угадывались слабые огоньки свечей и масляных лампадок. Впрочем, на двух домах, выходивших на площадь широкими фасадами, рядом с дверями висели фонари, горевшие слишком ярко для обычных масляных ламп. Что это было такое, Карл не знал, но если верить вывескам, этими фонарями освещенным, оба дома являлись гостиницами.
  Справа от него, темнел зев узкого переулка, идущего параллельно крепостной стене. Еще две улицы, уходившие куда-то в глубину города, начинались прямо напротив надвратной башни. Площадь была пуста, и спросить было некого, но Карл и вообще-то привык во всем полагаться только на себя, в данном случае - на свои ощущения. Он подошел к фонтану и огляделся. Гостиница справа от него называлась незамысловато, но со смыслом, "Путник отдохни". Название Карлу понравилось, к тому же гостиница находилась справа.
  "Значит, Путник", - решил он и уже через минуту, толкнув тяжелую дубовую дверь, оказался в общем зале гостиницы.
  Чутье его не обмануло, впрочем, как знать, быть может, и все остальные гостиницы в Семи Островах были такими же опрятными и уютными? Стены общего зала были оштукатурены, пол засыпан свежими опилками, высокий потолок лежал на мощных поперечных балках, с которых свисали пучки сухих трав и связки чеснока и лука. Горели масляные лампы, и пылали дрова в двух больших каминах. В дальней части зала, на небольшом возвышении сидел старик-музыкант и тихо наигрывал какой-то бесхитростный мотив на чембало. Тихие трогающие душу звуки плыли по полупустому залу, смешиваясь со звуками человеческой речи, с волнами тепла, идущими от каминов, и запахами кухни, которые не раздражали, но возбуждали аппетит. За длинными столами сидели, в основном, местные жители, но были здесь и постояльцы гостиницы. В чем тут было дело, чем они так уж отличались от зашедших посидеть за пивом горожан, сразу и не скажешь, но Карл без труда выделил их взглядом, не без удивления обнаружив среди постояльцев именно этой гостиницы и давешнюю девушку из фургона.
  "Значит, это был не ее фургон", - подумал Карл. Он подошел к столу, сбросил дорожный мешок прямо на пол, и сел напротив незнакомки.
  - Доброй ночи, сударыня, - поклонился он девушке. - Сегодня днем, вы обогнали меня на Чумном Тракте. Рад вас видеть в здравии и благополучии. Меня зовут Карл Ругер. К вашим услугам.
  Девушка вскинула на Карла большие голубые глаза. Она явно была удивлена и, пожалуй, даже возмущена его обращением. Подобного рода условности характерны для многих мест и стран, но ...
  - Если я вас оскорбил, сударыня, прошу меня великодушно простить. Но я полагаю, что многие условности теряют на чужбине свою силу. Кто же может вам меня здесь представить? Ведь, мы оба чужие в чужом городе.
  Он улыбнулся.
  Девушка молчала. Возможно, она обдумывала его слова.
  - Меня зовут, Дебора, - сказала она, наконец. - Вы могли опоздать, Карл.
  - Я никогда никуда не опаздываю, - усмехнулся он. - Это принцип. Вы знаете, что такое принцип?
  Он смотрел ей прямо в глаза. У нее были дивные глаза, глаза небесно-голубого цвета, но в них жила старая обида и горечь потерь.
  - Я знаю, что такое принцип, - мягко улыбнулась она, возвращаясь к еде. - Я только не знаю, осуществим ли ваш принцип в вещном мире.
  "А ты, оказывается, получила недурное образование, Дебора. Интересно, где?"
  - Дело в том, Дебора, что я никогда и никуда не спешу.
  "Ну, почти никогда, - признал он, вспомнив дорогу по Долгому мысу, - особенно, если меня не торопят".
  - Прошу прощения, сударыня, - Карл встал, снял плащ - оказалось, что в гостинице тепло - и бросил его на скамью рядом. Затем отстегнул от пояса узкий меч, из тех, что в Загорье зовут шпагами, и положил его поверх плаща. Потом он снова сел и хотел уже продолжить разговор, но его отвлекла подошедшая служанка, спросившая, что гость будет, есть и пить. Ответ был растворен в воздухе, напоенном ароматами кухни.
  - Хаш, - ответил Карл, не задумываясь. - Тушеная фасоль, лепешки и крепкое красное вино.
  Он с удовольствием наблюдал, как ест Дебора. Она кушала аккуратно, не быстро и не медленно. Но дело было в другом. Его взгляд притягивали губы Деборы. Полные, но изящно очерченные, они двигались мягко и плавно, с той естественной природной грацией, которая сродни мировой гармонии, но которая также затрагивает в кавалере те струны мужественности, играть на которых дано лишь природе и женщине. Карл смотрел.
   - Откуда вы, Карл, - голос у Деборы был подстать ее губам, подстать всему ее облику воплощенной женственности. Он был грудным, сильным и чистым, прозрачным.
   - Вы имеете в виду мою родину? - переспросил Карл. - Из Линда. А почему вы спрашиваете?
   - В Загорье не принято смотреть на то, как ест другой человек.
   - В Приморье тоже, - усмехнулся Карл. - Но я смотрю на ваши губы, а это совсем другое.
   Дебора вскинула на него удивленный взгляд. Прозрачная голубизна сгустилась, чуть потемнела, напомнив Карлу синеву предвечернего неба, и он увидел, как стремительно краснеет ее тонкая белая кожа на высоких скулах.
  "Ну, вот, ты и снова удивилась, красавица. Что поделаешь, это у меня такой дар, - удивлять".
   - Вы ...
   - Я был несдержан, сударыня, - Карл склонил голову и посмотрел на пустой стол перед собой. - Тысяча извинений.
   - Вы ... Вы напугали меня, но ... Вероятно, люди вашей профессии не могут иначе. Ведь отвага родная сестра прямолинейности, не так ли?
   "А теперь она цитирует Льва из Сагеры, если я не ошибаюсь".
   - И какова же, по вашему, моя профессия? - Карл увидел служанку, спешащую к нему с большим деревянным подносом в руках.
   - Разве вы не солдат? - спросила Дебора. - Я подумала, что вы хотите наняться в дружину князя или в гвардию одной из Семей. Так вы приехали на Фестиваль?
   Ее глаза внимательно изучали его лицо.
   "Ну, вот, а теперь уже не вежливы вы, сударыня, - мысленно усмехнулся Карл. - Разве может добропорядочная девушка так открыто смотреть на мужчину?"
   - Что такое, Фестиваль? - спросил он. Слово было ему знакомо, но он не заметил, чтобы город готовился к празднику. - Здесь будет карнавал?
   - Вы, что же, не знаете? - в ее голосе прорезались нотки уже не удивления, а самого настоящего ... ужаса? Пожалуй, что так. Но самое интересное, что нечто, подобное испугу, заставило напрячься при его словах и служанку, как раз выставлявшую перед Карлом миски с едой и кувшин с вином.
   - И о чем же я не знаю?
   - О Фестивале, - тихо сказала Дебора и опустила глаза. - Вам ... вам должны были сказать об этом еще при входе в город.
   "Вот как? Любопытно. О чем же забыл мне сказать тот лейтенант?"
   - Итак, - сказал он вслух. - Что же это такое, ваш Фестиваль?
   Дебора, очевидно, справилась со своим волнением, но в ее взгляде читалось теперь участие.
   - Раз в году, - она говорила внешне спокойно, но Карл чувствовал, что за произносимыми девушкой словами скрывается нечто очень серьезное, с ним, Карлом, однако, впрямую не связанное. Непременно, имелось здесь что-то другое, очень личное, важное именно для самой Деборы. - Раз в году, Шесть Семей объявляют Фестиваль. Это единственная возможность постороннему войти в Семью. Все кто пришел в город в этот день, смогут принять участие в Испытаниях. Прошедший Испытание, будет принят одной из семей. Остальные могут попробовать наняться в дружину или стать гвардейцами - Семьи охотно берут на службу опытных бойцов - но тот из чужаков, кто до следующей полуночи останется не при деле, будет обращен в рабство. Таков закон. А вы ... Быть может, если вы не зря носите меч, вы все-таки смогли бы ...
   - Не расстраивайтесь, Дебора, - успокаивающе улыбнулся Карл. - Все как-нибудь устроится. До следующей полуночи еще так много времени!
   Он налил себе вина, сделал глоток, и спросил:
   - А вы? В какую семью хотите попасть вы?
   - В любую, - тихим и каким-то неожиданно безжизненным голосом ответила Дебора. - Спокойной ночи!
   Она встала из-за стола и ушла не оборачиваясь.
   "Какие ужасные тайны скрывает твое сердце, девушка?" - он проводил ее взглядом до крутой лестницы наверх, и принялся за еду.
  
  4.
  Утро оказалось таким же солнечным, как и накануне. День обещал быть теплым и ясным. Карл проснулся, что называется, с петухами, хотя петухов в Семи Островах, к его удивлению, не оказалось. Зато, когда он открыл маленькое затянутое промасленной бумагой окно своей комнаты, вместе со свежестью и запахами печного дыма и моря, легкий ветерок донес до него крики чаек. Карл постоял с минуту, подставляя лицо прохладному и влажному морскому ветру, и рассматривая дома напротив. По его разумению, заглянуть к нему в комнату, спрятавшуюся под крышей, на третьем этаже гостиницы, было не откуда. Поэтому, не одеваясь, он встал рядом с узкой кроватью, на единственном свободном пятачке своего временного жилья, и полчаса изнурял тело упражнениями, которым научил его еще в раннем детстве отец. Конечно, места в крошечной комнате было мало, к тому же он был в пути, поэтому Карл сократил список упражнений, с сожалением выбросив из него самые сложные, требующие времени и свободного пространства, но зато приносящие необыкновенную телесную радость. Затем он обтерся холодной водой из кувшина, воспользовавшись чистой тряпицей, которую всегда имел в дорожном мешке на такой именно случай, побрился тонким и острым ножом с костяной резной рукояткой, оделся, и принялся за меч. Это была еще одна вещь, которой научил его отец. Меч или кинжал, лук или арбалет, одним словом, оружие, которое ты считаешь своим, требует заботы, и вправе ее ожидать, наравне с твоим собственным телом, заботится о котором, ты должен, чтобы жить.
  Оплетка рукояти была в полном порядке, витой эфес тоже, но клинок, хотя он и выглядел хорошо, требовал полировки. В сыром морском воздухе даже такая отличная сталь, как та, из которой выковали его меч, могла пострадать. Предусмотрительный человек обязан это учитывать, и на не долгие двадцать минут Карл предался монотонному, и потому, утомительному, но такому необходимому делу - он полировал клинок. Работой своей он остался доволен, лезвием можно было побриться не хуже, чем его любимым ножом, и острие меча было именно острием, а не его подобием. Выглядел клинок тоже отлично. Закончив с этим неотложным делом, Карл аккуратно сложил в кожаный мешочек точильный камень, которым так и не воспользовался, тряпочки и обрезки замши, плотно закупорил и убрал глиняный кувшинчик с гвоздичным маслом. Масла осталось совсем не много, и Карл решил, что первым делом поищет аптеку, а потом уже пойдет осматривать город, в котором, определенно, было на что посмотреть.
  Он спустился в общий зал, оказавшийся в этот ранний час совершенно пустым, и, найдя служанку, получил миску овсяной каши, пару холодных яиц, испеченных еще накануне, кусок жесткого овечьего сыр, свежую лепешку и пиво. Каша была горячей и густой, лепешку, хоть и испекли из ржаной муки грубого помола, но зато, буквально, пол часа назад, а пиво, светлое и крепкое, было просто великолепным, так что завтрак вышел на славу. Карл с сожалением допил пиво, отдал появившемуся, наконец, хозяину деньги за еду и кров, неспешно раскурил трубку и, так же не торопясь, вышел из гостиницы.
  Он не ошибся накануне. Фонтан на площади был, действительно, изысканно красив, и он, на самом деле, не только украшал, но и служил. Около сложного сооружения из темно-красного камня, чугунного литья и кованой бронзы, топталось человек десять горожан обоего пола, набиравших в деревянные ведра воду, льющуюся из толстого бронзового крана, выполненного в виде слоновьего хобота. Подойдя к ним, Карл спросил, как ему найти аптекарскую лавку, если таковая, конечно же, в городе имеется. В ответе он, в принципе, не сомневался, но вежливость - прежде всего, особенно, в чужом городе.
  Горожане смотрели на него с интересом, но и только, а на его вопросы отвечали обстоятельно, не чинясь и не путая чужестранца. Выяснилось, что в Семи Островах есть аптекарская лавка, и не одна, но, что большинство аптекарей живет на Третьей Сестре. Однако одна лавка, все же, имелась и здесь, на Первой Сестре - недалеко от рыбного порта - и найти ее было не сложно, если все время идти на восток, а потом, когда станет виден маяк, ориентируясь на него, потому что дом старого Медведя стоит как раз рядом с маяком. Поблагодарив немолодую женщину и паренька лет двенадцати, которые дали ему столь исчерпывающие разъяснения, Карл отправился в путь.
  Улицы города приятно удивили его своей шириной и чистотой. Высокие, в три и даже четыре этажа - каменные дома стояли по обеим сторонам мощеных булыжником улиц плечом к плечу, но, время от времени, они расступались, оставляя место то для маленькой площади, то для такого же небольшого сквера. Впрочем, встретилась ему и одна большая площадь, раскинувшаяся перед ступенями храма Единому, и большой парк, окружавший роскошный дворец - вернее городской замок - неожиданно открылся взору Карла слева по ходу движения, как раз в тот момент, когда он уже увидел маяк. Карл постоял с минуту, рассматривая замок, который, судя по размерам и изысканной архитектуре, принадлежал одной из Семей, и пошел дальше. Он обратил так же внимание, что, если на небольших боковых улицах шумели грязным стоком привычные глазу и носу любого горожанина - что здесь, что в Загорье - сливные канавы, то на больших - центральных - улицах ничего подобного не было. Это могло означать только одно, в Семи Островах была построена канализация, вроде той, какую описывал в своей книге о правильном градоустройстве Александр Нобель, или какая-то другая, но, в любом случае, именно это, а не дворцы и храмы, являлось самым большим чудом.
  Очередная улица, на которой ему встретились стоящие стена к стене крошечный храм Морской Девы и древнее по виду капище Живущих в Ночи, вывела Карла к маяку и рыбному порту. Маяк представлял из себя высокую - в пять сужающихся ярусов - башню из серого, потемневшего от времени и влаги, известняка, а рыбный порт оказался всего лишь небольшой гаванью между двух укрепленных стенами и башнями волнорезов. У деревянных причалов покачивались рыбачьи лодки, а на дощатых столах, расставленных длинной неровной линией вдоль одетой в камень оконечности острова, в больших плоских корзинах и прямо на оструганных досках был выставлен ночной и утренний улов. У столов толпились женщины - продающие и покупающие - воздух был пропитан запахом свежей рыбы, перебиваемым запахами рыбы жареной и копченой - чуть дальше, вблизи основания второго волнолома, дымили коптильни и испускали сытные ароматы большие жаровни. И гул, порождаемый множеством громко говорящих, спорящих, торгующихся и ссорящихся людей, плыл над рыбным рынком вместе с клубами дыма, запахами и криками чаек.
  Карл втянул носом витающие над рынком ароматы и невольно пожалел, что так плотно позавтракал. Но, так или иначе, жареного тунца приходилось отложить на более позднее время. Он огляделся, и, как и говорили ему люди у фонтана, сразу увидел аптеку. Лавка размещалась в первом этаже углового дома на следующей выходящей к причалу улице. Над входом в лавку аптекаря слабый ветерок с моря покачивал связку каких-то трав, так что ошибиться было трудно. Пройдя вдоль рынка, Карл подошел к дому и толкнул дверь. Внутри было темновато, свет проходил через маленькое оконце, забранное слюдяными пластинками в густом свинцовом переплете, да в углу, на рабочем столе аптекаря, горели восковые свечи в бронзовых подсвечниках. Там, в относительно хорошо освещенном углу, и сидел, сгорбившись над крохотными весами, хозяин. Он действительно походил на медведя, и своими размерами, и цветом клочковатых черно-бурых волос. Аптекарь обернулся на скрип двери и секунду смотрел на вошедшего в лавку Карла. Затем он быстро встал - это оказалось неожиданным, что человек его габаритов способен так быстро двигаться - и склонил голову в поклоне, какой обычно предназначается только старшим по возрасту или положению.
  - Я к вашим услугам, господин, - сказал аптекарь низким звучным голосом. - Это большая честь, что вы изволили меня посетить. Да, очень большая честь. Я польщен, господин.
  Карл с интересом рассматривал стоявшего перед ним человека, гадая о том, что на самом деле он имеет в виду, говоря все эти странные вещи.
  - Я весь к вашим услугам, господин, - аптекарь склонил свою огромную голову еще ниже.
  Молчать было глупо, а отвечать нечего, разве что, спросить о том, за чем он, собственно, сюда и пришел.
  Карл обвел взглядом полки, уставленные глиняными и каменными кувшинами и горшками, стеклянными склянками и деревянными ящичками, и вежливо сказал:
  - Доброго вам дня, хозяин. Я чужеземец и не знаю ваших обычаев, но сюда меня привела нужда. Мне потребовалось гвоздичное масло, и я подумал, что найти его легче всего у вас. Я не ошибся?
  - Разумеется, нет, мой добрый господин, - улыбнулся поднявший, наконец, голову аптекарь. - Все виды масел, любые травы и минералы, равно как и лекарственные средства, ... У меня есть все!
  - Все мне не надо, - усмехнулся Карл. - Но пол унции гвоздичного масла, я бы у вас купил.
  Старик, а аптекарь, без сомнения, был уже не молод, посмотрел на Карла так, как если бы ожидал какого-то продолжения или объяснения, но ничего такого не дождавшись, повернулся к полкам и одним точным движением снял с одной из них маленький каменный кувшинчик.
  - Вот, мой господин, здесь 300 гранов. Это, конечно, несколько больше, чем ...
  - Не утруждайте себя, мастер, - остановил его Карл. - Я знаю, что такое гран. Сколько я вам должен?
  - Ничего! - испуганно возразил аптекарь. - Помилуйте, добрый господин, разве я могу взять с вас деньги?
  - Но ведь масло чего-то стоит? - Карл был в полном недоумении, хотя привычно сохранял спокойствие. Держал лицо.
  - Вы пришли, - почти шепотом произнес аптекарь. - Вы пришли! Я не могу принять от вас деньги. Вы должны меня понять, мой добрый господин.
  - Ладно, - согласился Карл, видя, что уговоры бесполезны. - Пусть будет по-вашему. Но у меня есть к вам еще одно дело ...
  - Все, что угодно! - сразу же откликнулся старик и моментально смутился, осознав с какой поспешностью он ответил.
  - Все, что в моих силах, - добавил он уже спокойнее.
  - Мне нужен нотариус или судья, в общем, человек, сведущий в вопросах местного права.
  - Нет ничего проще, - буквально просиял старый аптекарь. - Мой родной брат - судья корпорации корабельных мастеров.
  
  5.
  Где-то далеко ("На Дозорном мысу", - сказал прохожий) ударил колокол. Ему ответило, в разнобой, с дюжину малых и больших колоколов в разных частях города, и, наконец, тяжело басовито пробил с ратушной башни Набольший - старший из городских колоколов. Полдень.
  Полуденный "бой" застал Карла у княжеского подворья. Уже примерно с час, как на всех городских улицах наметилось, сначала едва заметное, а затем уже вполне ощутимое, движение в сторону Пятой Сестры, к Ратуше, к Гончему полю. Горожане, одетые в свои лучшие наряды, шли, кто по одиночке, кто парами или даже целыми семьями, неспешно переговариваясь, степенно раскланиваясь со знакомыми и родичами. Редкие чужестранцы - участники Фестиваля - выделялись среди горожан не столько своей одеждой или внешностью, сколько абсолютной отчужденностью, одиночеством в толпе. И сам Карл чувствовал эти незримые границы, отсекавшие его от всех прочих на оживленной улице, полной идущих в одном и том же направлении людей.
  "Удивительно, - подумал он. - Толпа, как будто, выдавливает нас".
  Странно было и другое. Бродя по городу с раннего утра, Карл ничего подобного не замечал. Напротив, в отличие от многих других мест, где ему привелось бывать, в Семи Островах, чужеземец не был ни невидалью, ни досадной помехой привычному образу жизни. Торговый город не мог не привыкнуть к тому, что его посещают люди из самых разных мест обитаемого мира. Горожане были в меру любезны и обходительны, и это, скорее он сам выделял себя из их среды, чем наоборот. Но потом все изменилось. Чем выше поднималось солнце, тем очевиднее становилось, что есть город и его обитатели, и есть он - один, но не один из них, а один среди них. Ощущение одиночества нарастало - медленно, но неуклонно - по мере того, как солнце приближалось к зениту, а он подходил к Гончему полю. По-видимому, похожие чувства испытывали и все остальные чужаки, которых Карл видел - тут и там - среди идущих на Фестиваль людей. Во всяком случае, выражение их лиц было одинаково растерянным, и в глазах - пару раз ему удалось в них заглянуть - плескался страх, если не ужас перед фатальностью своего собственного выбора. Цена за право попытать счастья была велика. Зато и куш был не мал. Победитель получает все, но горе побежденным. Однако, сделав свой выбор, отступить, было уже не возможно. Не идти туда, куда властно звала их судьба, они просто не могли. Карл попробовал раз другой свернуть с пути, выйти из набирающей силу людской реки, несущей его к Гончему полю, и понял, что это совсем не просто. Лично он выйти из потока мог - смог бы, если бы таково было его желание - но он не был уверен, что такое было под силу и остальным участникам Фестиваля. Впрочем, он-то как раз участником Фестиваля и не был, потому что быть не желал.
  Он миновал просторную, украшенную гранитным обелиском, площадь перед княжеским подворьем, прошел по мощеной дубовыми плашками улице, рассекавшей надвое обширный парк, в глубине которого прятались беломраморные статуи, пересек еще одну - Ратушную - площадь, и, обогнув высокое темное здание самой ратуши, вышел, наконец, к Гончему полю. Гончее поле, на поверку, оказалось каменным ипподромом, сооружением внушительным и красивым, но, главное, необычным для города, построенного на островах. Вместе со сгустившейся толпой, Карл прошел под аркой, украшенной несущейся прямо в небо колесницей, и оказался на самом поле. Оно имело форму вытянутого эллипса, оправленного в кольцо ступенчатых трибун. Сейчас трибуны были уже почти заполнены, а на поросшем зеленой травой поле, служители в красных куртках заканчивали приготовления к Фестивалю. Они натягивали на вбитых в землю кольях канаты, размечая отдельные площадки для испытаний, устанавливали на козлах большие и малые деревянные столы, расставляли трехногие табуреты, стулья с высокими спинками и длинные скамьи. Карл задержался на минуту, наблюдая за спорой работой служителей, и понял, что три площадки слева, предназначались для поединков, а две другие - для испытаний мастеров. На этих последних и устанавливались столы, а на столах слуги из нескольких кланов раскладывали и расставляли какие-то предметы, частью знакомые Карлу - вроде глиняных кувшинов или деревянных ведер - а частью совершенно непонятные, как, например, сложная конструкция из стекла и бронзы, которую как раз сейчас подтаскивали к одному из столов несколько слуг. Вещь, на которую обратил внимание Карл, была большая и, по всем признакам, тяжелая, но что это такое, он не знал. Более того, у него не было на этот счет даже самой жалкой догадки. И это было странно.
  "Как видно, - подумал он, посмотрев теперь на дальний край поля, где были установлены в ряд мишени и где сейчас несколько рабочих вбивали в землю мерные колышки. - Как видно, прав был Николай Линдский, чем больше мы знаем, тем больше остается не познанным".
  Карл постоял еще немного, наблюдая за работой людей на поле, и повернувшись, пошел, было, к трибунам, но его туда не пустили. Стражник, стоявший у начала лестницы, вежливо, но твердо указал ему на ряд скамей, установленных справа, прямо на краю поля, на его зеленой траве.
  - Вам туда, господин, - вежливо, но непреклонно сказал стражник.
  Карл не стал спорить, он уже понял, что начало Фестиваля, означает, кроме всего прочего, ясное и недвусмысленное отделение участников от зрителей. Он был участником, по положению, нравилось ему это, или нет. Город определил ему эту роль, и никакие возражения к рассмотрению не принимались. Во всяком случае, теперь. Карл кивнул стражнику и пошел в указанном ему направлении.
  Он неторопливо подошел к скамьям и сел на свободное место во втором ряду. Первый ряд был уже полностью заполнен. Дебора тоже была там, среди самых нетерпеливых участников Фестиваля, пришедших первыми, сидела, выпрямив спину и устремив невидящий взгляд вперед. Но и на трех задних скамьях народу было тоже не мало. Их, вообще, оказалось, на удивление много, этих смелых или безрассудных людей, решивших сыграть с Судьбой в кости. Были ли они безумцами? Наверняка, таковые среди них присутствовали, но все-таки приходилось признать, что остальные - четыре дюжины молодых мужчин и несколько женщин, - просто-напросто страстно желали преуспеть в жизни и верили, что у них достанет на это сил и дерзости. Дерзости им было не занимать, а вот есть ли у них потребные для возвышения силы, обладают ли они Даром, покажет время. А приз ... Что ж, возможности Сдома были велики. Тот, кто так же, как Карл, имел возможность прогуляться по его улицам, мог сказать, что теперь знает, как выглядят настоящие богатство и власть. Семь Островов держали в своих руках всю морскую торговлю Севера и имели значительную долю в торговле на континенте, и это были не пустые слова.
  Шумели трибуны, суетились на Гончем поле служители, заканчивавшие последние приготовления, подходили и рассаживались задержавшиеся в городе зрители. Сияло солнце. Легкий ветерок трепал узкие полотнища флагов Корпораций, играл треугольным знаменем князя, и волновал тяжелые штандарты Семей. Время шло, но ожидание не затянулось. Удар бронзового гонга возвестил, наконец, о начале Фестиваля. Густой протяженный звук, заполнивший пространство амфитеатра произвел на собравшихся здесь людей почти магическое действие. Впрочем, магия ритуалов или отклик души на звук и цвет не чуть не худший род колдовства, чем арканы мастеров или формулы творцов. Гонг ударил, и сразу же смолк шум трибун, прекратилось и движение на поле. Все замерло, все затаили дыхание, но ничего неслыханно грандиозного не произошло. Просто начался Фестиваль.
  После минутной паузы, пропели трубы герольдов, и в ложе, расположенной прямо перед скамьями участников, появились роскошно одетые, украшенные драгоценностями сыновья и дочери Шести Семей. Их ложа была отделана раскрашенным деревом и декорирована узорчатыми тканями, и было их, тех, кто на самом деле владел Семью Островами, много. На глаз, не менее сотни мужчин и женщин степенно спускались по лестницам, и рассаживались на позолоченных скамьях. Само по себе, это действо, по-видимому, тоже было сродни ритуальной магии. И Карл согласился в душе, что зрелище кавалеров в ярких шелковых плащах и дам в пышных платьях, неторопливо, с ощущением значимости своих действий, занимающих места на четырех ярусах огромной Семейной ложи, могло произвести и производило на горожан - и не только здесь, в Семи Островах - неизгладимое впечатление. Такую грандиозную демонстрацию роскоши и изысканного вкуса можно было, конечно, увидеть и во дворце Илимского короля, или при дворе любого из Герцогов Лиги, но простой люд на такие ассамблеи обычно не допускается. В иных странах, в других городах подобное количество дам и кавалеров, собравшихся вместе и на глазах такого большого стечения простого народа, можно было увидеть, разве что, во время коронации или похорон монарха. Однако коронации, похороны и свадьбы монархов случаются не часто, быть может, всего несколько раз на памяти поколения, здесь же, в Сдоме, фестиваль повторялся ежегодно.
  Семьи рассаживались на особицу и, отличаясь цветами своих одежд, символизировавших клановые тотемы, как бы говорили городу и миру: мы вместе, но мы разные. Когда минут через пять ложа, наконец, заполнилась полностью, стали отчетливо видны шесть цветных полос, спускавшихся сверху донизу, туда, где в первом ряду в великолепных креслах, мало чем отличавшихся от иных королевских тронов, восседали в гордом одиночестве главы Семей.
  Снова пропели трубы герольдов, и в маленькой, но еще более роскошно украшенной ложе, нависавшей сверху над головами членов Семей, появились князь Семион и княгиня Клавдия. Семион, высокий массивный мужчина, наряженный, кажется, в одну золотую парчу, подошел к резным перилам ложи и поднял вверх правую руку с зажатой в ней княжеской булавой. Ответом ему был дружный рев трибун. Шум не смолкал несколько минут и утих только после двух ударов гонга. Князь и княгиня уселись в свои кресла, позади них расположились дамы и кавалеры их свиты, и встали телохранители, и тогда гонг ударил снова.
  Откуда-то из-за спины князя появился герольд, подошел к перилам, и в наступившей тишине торжественно объявил:
  - Фестиваль!
  И сразу же за последним звуком, пропетым сильным голосом герольда, ударили барабаны, взметнули ввысь свои голоса длинные флейты, ударили в душу призывы медных труб. Резкая, тревожная, но торжественная мелодия заставляла гудеть воздух, сжиматься сердце
  А Карл смотрел на ложу Шести Семей. Обе черноволосые красавицы, встреченные им накануне, были здесь. Они сидели в ложе, каждая в цветах своего клана: старшая - в изумрудно-зеленом, расшитом золотом и драгоценными камнями, глухом платье и капюшоне, скрывавшем ее роскошные волосы, и схваченном на лбу тонкой золотой диадемой, и младшая - в открытом платье из алого шелка и высокой остроконечной шляпе, с вершины которой на ее левое плечо спадала вуаль цвета слоновой кости.
  "Значит, - подумал Карл, рассеянно переводя взгляд с ряда на ряд, от одного творящего к другому. - Значит, одна из них садовница, а другая - ... Как будет кузнец женского рода? Наш язык не предусматривает такой возможности, и ни один другой, кажется, тоже".
  Между тем, на поле появились судьи - по одному от каждой из шести Семей - и торжественно расселись на приготовленных специально для них стульях с высокими спинками.
  - Испытания начинаются, - возвестил герольд, и сразу же с первой скамьи поднялись несколько наиболее нетерпеливых мужчин и женщин и заспешили к судьям, ожидавшим их на краях выгороженных площадок.
  Посматривая в пол глаза на то, что происходило на поле, Карл достал трубку, набил ее табаком из расшитого бисером кисета, и закурил. Ничего, по-настоящему, интересного он пока не увидел. Но, возможно, самое главное ожидало его впереди?
  Следующие несколько часов он с умеренным интересом наблюдал за Испытаниями. Карл не вступал в разговоры с соседями (о чем им было говорить?), не выражал своих эмоций выкриками или бранью, как делали другие (им не владели сейчас столь сильные эмоции), а просто сидел спокойно, курил трубку, делал по временам глоток - другой бренди из фляги, предусмотрительно наполненной во время утренней прогулки, и смотрел. Впечатления от увиденного были противоречивы, но, с другой стороны, происходящее на площадках для испытаний было поучительно.
  Мечники оказались, в целом, не плохи, особенно те, кто выступал в поединках от имени города. Но и соискатели и испытующие были одинаково медлительны, и дрались шаблонно. Любой из использованных ими приемов можно было найти в Науке Фехтования Виктора Воина или Мечном Бое Яакова из Во. Впрочем, один совсем молоденький мечник, рыжеватый и веснушчатый, показался Карлу достойным пристального внимания и доли подлинного интереса. Это был настоящий самородок, из тех, в крови которых настоящий боец живет со дня рождения и не умирает никогда. Парнишка - еще птенец, конечно, но птенец сокола - был гибче и значительно быстрее остальных, и, хотя, техника его оставляла желать лучшего, а репертуар был подобен скучной жизни скопца, связки стандартных приемов в его исполнении выглядели просто великолепно. Парнишке не хватало силы, опыта и хорошего учителя, но все это было поправимо. Сила придет, как и опыт, разумеется, если парень проживет достаточно долго, чтобы все это успело случиться, вот только найти достойного учителя будет не просто. Во всяком случае, руки настоящего наставника Карл здесь пока не заметил. Впрочем, если Боги того пожелают, то и случится, и ученик найдет учителя, или наоборот, но только неполное станет полным. Время покажет.
  А вот среди стрелков Карл обнаружил достаточно много отличных лучников. Люди на стрелковом поле были, в большинстве своем, старше, чем мечники, опытнее, и качество подготовки у них было много лучше, что и не удивительно. Хороший стрелок, способный научить тебя без промаха посылать стрелу в цель, есть в любой армии. Почти в любой деревне найдется достойный лучник, а вот встретить хорошего мечника гораздо труднее. Однако, наблюдая за испытаниями бойцов, Карл не забывал и о мастерах. Испытания мастеров интересовали его гораздо больше.
  Странная вещь Дар. Кто скажет, что он такое? Откуда берется? Кто из Богов наделил им людей? Кто из них был так щедр, или, напротив, так изощренно коварен? Те, кто обладает Даром - Или, быть может, правильнее сказать, болен им? - не любят об этом рассказывать. Они, вообще, предпочитают не говорить о Даре, во всяком случае, не с теми, кто Дара лишен. Не говорят они и о том, как с этим жить. Что это такое, быть Одаренным? Их книги, если они существуют, хорошо спрятаны, их каста замкнута сама в себе. А то, что пишут о них и об их уродстве другие, Дара лишенные, настолько смутно и сумбурно, что никакого положительного мнения составить было не возможно. Ложь сознательная и ложь по неведению, ошибки в интерпретации виденного или слышанного, непроверенные и принципиально не проверяемые слухи, фантазии душевнобольных. Там есть все. Возможно, там спрятана истина, вот только, увидеть ее в мутных водах шарлатанства, недомыслия и злобного невежества, почти не возможно.
  Поэтому с таким интересом наблюдал сейчас Карл за испытаниями творящих, но что, на самом деле, видели его глаза? Что нового вынес он из своих наблюдений? Правда заключалась в том, что интерпретировать увиденное было совсем не просто. Почему, например, судьи признали мастером вот этого немолодого сутулого мужчину? Он не сделал, казалось бы, ровным счетом ничего, что указывало бы на проявление силы. Во всяком случае, ничего такого Карл не заметил, лишь привычно кольнуло в висок, и горячая волна омыла глаза по ту сторону орбит, но вот судьи что-то такое увидели, почувствовали, узнали, иначе с чего бы это они так всполошились? Даже со стульев, на которых восседали с выражением брезгливого безразличия уже второй час, повскакали. Окружили растерянного соискателя, закрыли от чужих взглядов и куда-то поспешно увели. А, ведь, до мужчины, как минимум две женщины, продемонстрировали наличие у них Дара и были признаны прошедшими Испытание, но ни в первом, ни во втором случаях, судьи такого энтузиазма не проявляли. Принимали, как данное, свидетельствовали результат, и все. Однако, с обывательской точки зрения, все обстояло как раз наоборот, и реакция зрителей подтверждала такое отношение к произошедшему.
  Русая совсем юная девушка в коричневом деревенском платье и грубом дорожном плаще, одним мановением руки зажгла свечу, находившуюся от нее в добрых пяти метрах. На фокус было не похоже, да и судьи признали проявление Дара истинным, хотя больше ничего такого девушка сделать не смогла. Зато другая женщина - постарше, хотя тоже молодая - одетая, как богатая горожанка, творила чудеса минут пять, пока судьи не сочли продолжение неуместным, и не прекратили Испытания. Эта женщина не производила никаких пассов, она вообще ничего не делала, но ярко вспыхнули сразу семь свечей в бронзовом канделябре, а через минуту повалил пар из деревянной бадьи, стоящей на одном из столов. Она вскипятила воду? Скорее всего, да. Хотя опять, как и прежде, не было ничего - ни молнии, ни луча, и ничего другого тоже - что физически соединило бы женщину и предмет, на который она воздействовала своей силой. Во всяком случае, Карл ничего не заметил, лишь тонко кольнуло в висок, и все. Все? Об этом стоило бы поразмышлять, но не сейчас.
  
  6.
  Время прошло незаметно. Не то, чтобы Карл не ощущал его хода, но занятый своими мыслями, почти внезапно обнаружил, что солнце склоняется к закату, а Испытания завершились. Прошедшие их участники уже покинули Гончее поле. В полночь они станут истинными сыновьями и дочерьми кланов, или получат свидетельства о поступлении на службу. Неудачники, те, кто Испытания не прошел, остались сидеть на своих скамьях, еще более одинокие, чем несколькими часами ранее. И Карл тоже был с ними, но он был сам по себе. Как всегда.
  Карл был единственным, кто не ощущал горечи поражения, прежде всего потому, что он не участвовал в Испытании, и, значит, не мог проиграть. Одиночество, то абсолютное одиночество отвергнутых и отверженных, которое тяжким бременем легло на плечи оставшихся на скамье, не тяготило его. Одиночество было частью его жизни, не отделимой от всего остального, хорошего и плохого, что составляло жизнь Карла Ругера. Тем более его не мучил страх перед будущим. Оно еще не состоялось это будущее - это, или какое либо другое - и, значит, объективно, не существовало. До полуночи было еще много времени, и многое могло за это время случиться, даже то, о чем не предполагает ни один из присутствующих здесь и сейчас людей, есть у них Дар, или нет. Возможно, об этом не знал и сам Карл. Как можно знать то, чего нет? Никак.
  Карл был спокоен. Он снова достал трубку и стал неторопливо набивать ее табаком. Запах загорского табака всецело завладел его обонянием, отбросив прочь, все множество разнообразных запахов, витавших вокруг Карла, даже запах ужаса, доминировавший в этой пестрой палитре еще мгновение назад. Он набивал трубку, лениво думая о самых разных вещах, и единственное, что мешало ему всецело отдаться тихой радости покоя среди взбаламученного противоречивыми эмоциями мира, было пристальное внимание двух женщин из Семейной ложи, уже который час, не выпускавших его из вида. Такое внимание было не объяснимо, тем более что, как он подозревал, каждая из них имела свою особую причину интересоваться совершенно не знакомым ей человеком. Ему было любопытно, что у них на уме, что ими движет, что в нем привлекло их капризное внимание? Однако он знал, что рано или поздно, но получит ответы и на эти вопросы, как всегда получал ответы на все разумные вопросы, на которые так щедра была его бродяжья жизнь. Или не получит, но, с другой стороны, женщины смотрели на него с таким напряжением, которое явно усилилось в последние минуты, что Карл склонен был полагать, что никуда они ни денутся - ни женщины, ни вопросы - и любопытство его, так или иначе, но будет удовлетворено.
  А вот Дебора на него не смотрела. Сидела на передней скамье, с которой встала лишь однажды, два часа назад, чтобы через считанные минуты вернуться обратно с выражением потрясения на прекрасном лице, сидела выпрямив спину и высоко подняв голову, и не разу не повернулась, чтобы посмотреть на Карла. И то сказать, с чего бы ей на него смотреть? Кто он ей? Что, кроме стечения обстоятельств, их связывает? Вероятно, она, как и большинство людей на ее месте, смотрела сейчас в свое будущее, каким нарисовали ей его жестокие законы Сдома и собственное воображение. Карл видел ее напряженную спину, золото ее вьющихся волос, и едва ли не физически ощущал охватившее ее отчаяние. Впрочем, аура отчаяния, плотная, как туман над болотом, давно уже висела над скамьями проигравших и отверженных.
  Судьи ушли. И служители, стоявшие с краю Беговой тропы во все время Испытаний, готовые тут же выполнить любое поручение судей, исчезли тоже. На всем Гончем поле, сталась лишь группа несчастных потерянных людей, сидящих на скамьях участников Фестиваля. Приближалась развязка. Карл чувствовал, как подходят к ним сзади стражники, охватывая их скамьи полукольцом. Он не стал оглядываться, как сделали это некоторые другие. Оглянувшись, он, наверняка, не увидел бы ничего для себя нового, так имело ли смысл суетиться?
  Карл усмехнулся, хотя веселья в его усмешке не было вовсе, и, достав огниво, закурил. Закуривая, он смотрел вперед, на залитую лучами заходящего солнца Семейную ложу. К сожалению, как ни сильны были его глаза, рассмотреть выражение лиц и глаз двух едва ему знакомых черноволосых красавиц, Карл не мог.
  - Следуйте за мной, - равнодушно сказал появившийся откуда-то сбоку офицер, и неторопливо пошел в сторону княжеской ложи.
  Он не оглядывался. Он знал, что они пойдут за ним, потому что больше им ничего не оставалось, оставшимся в одиночестве под взглядами горожан, смотревших на не прошедших Испытание с притихших трибун ипподрома. Разве могли эти жалкие люди - практически, уже рабы Сдома - не подчиниться воле города, прозвучавшей из уст офицера? И они встали со своих скамей, и пошли за офицером. Пошел с ними и Карл.
  Начиналась финальная часть Фестиваля. Без нее, как понимал Карл, праздник не был бы праздником, а зрелище зрелищем.
  
  7.
  - Я объявляю Протест, - голос у девушки в алом платье был звонким и сильным, и прозвучал в наступившей торжественной тишине, как удар хлыста.
  - Протест, - подхватили трибуны, и удивленный ропот пронесся по ипподрому, наполнив воздух тревогой и напряжением:
  - Протест, протест, про ...
  - Протест? - кое-кто из кузнецов - и не только кузнецов - с удивлением и раздражением посмотрел на молодую сестру, но возражений не последовало. По-видимому, она была в праве протестовать, если таково было ее желание. Но право это одно, а его реализация - совсем другое. Поэтому и были удивлены и раздражены - хотя, вероятно, и по разным причинам - свидетели этой сцены.
  Стоящий у перил своей ложи князь Семион тоже удивился. Он чуть подался вперед и посмотрел вниз, но увидеть девушку не смог, она находилась почти прямо под его ногами, и край балкона надежно скрывал ее от княжеского взгляда.
  - Кто протестует, и в чем состоит протест? - громко и торжественно вопросил первый герольд.
  - Я, Анна дочь Кузнеца, протестую, - резко ответила девушка, оставшаяся сидеть в своем кресле. - Один из них не принял участия в Испытании!
  - Это его право, госпожа, - ответил герольд. - Никто не в праве заставить его участвовать в Испытании. Но, войдя в Сдом в Фестивальную ночь, он принял на себя определенные обязательства, вне зависимости от того, принял он, затем, участие в Испытании, или нет. Таков закон.
  - Я знаю закон, - решительно возразила Анна. - Но на его бедре меч! Он может быть принят в дружину Князя. Об этом я и прошу, его светлость.
  - Сожалею, госпожа, - ответил герольд. - Но ваш протест должен быть отклонен. Даже если бы его светлость, князь, ответил на вашу просьбу положительно, закон воспрепятствовал бы этому. Никто не видел этого человека в поединке.
  - Так, посмотрите! - потребовала девушка, которая, по-видимому, не привыкла получать отказа, в чем бы то ни было.
  - Невозможно, - герольд был непоколебим и спокоен, чего нельзя было сказать обо всех остальных, включая Карл, следившего за странным спором с огромным интересом.
  - Не возможно, - сказал герольд. - Время поединков истекло, и этот человек Испытания не прошел, госпожа.
  - Он не участвовал в Испытании, вы способны понять разницу?
  - Это его право, как я уже имел честь вам объяснить. Никто не в праве требовать от свободного человека, чтобы он участвовал в поединке.
  - Вы сказали в поединке?
  - Прошу прощения, госпожа, я имел в виду Испытания.
  Девушка уже хотела что-то сказать в ответ, но тут в разговор вступил сам князь. По-видимому, он заинтересовался Карлом, и просьба Анны не была для него пустым звуком.
  - Кто ты, чужеземец? - спросил князь. Голос у него был низкий и хриплый, но при этом, сильный, и услышали его все.
  - Я Карл Ругер из Линда, - вежливо поклонившись, ответил Карл и посмотрел на князя.
  - Почему ты не принял участия в Испытании, Карл из Линда? - спросил князь.
  - Потому что таково мое право.
  Его ответ заставил князя удивленно поднять бровь, а ропот, возникший после протеста, предъявленного Анной, снова пошел кружить по трибунам ипподрома.
  - Ты знаешь, что в таком случае ты становишься рабом города?
  - Да, ваша светлость, но только через шесть часов.
  - Закон не оставляет мне много возможностей, но одна у меня все-таки есть, - усмехнулся князь. - Я могу послать к тебе кого-нибудь из своих гвардейцев. Это не будет Испытанием, но будет, скажем, поединком ...
  - Благодарю вас, ваша светлость, - Карл снова поклонился князю. - Но я вынужден отказаться. Как я уже сказал, это мое право. Я никогда не участвую в состязаниях, которые судят люди.
  "В тех, которые судят Боги, добавил он мысленно. - Тоже".
  - Ян! - резко сказала Анна, снова привлекая к себе внимание.
  - Ян! - она повернулась к сидевшему рядом с ней молодому мужчине. - Поединок!
  Мужчина скептически посмотрел на Карла, потом на Анну, но все-таки встал. Он был одет во все черное, но его одежда была расшита красной тесьмой и украшена золотыми вышивками и огромным количеством рубинов, так что свою лепту в красную ленту Кузнецов вносил и он. Волосы у мужчины были тоже черными, а лицо смуглое, красивое и властное, надменное.
  Встав со своего места, мужчина еще секунду смотрел на Карла, потом пожал плечами, как бы говоря, что нравится ему это или нет, но не выполнить просьбу Анны он не может, и сказал:
  - Карл из Линда, ты оскорбил мою сестру, - голос у него был равнодушный, лишенный эмоций, но говорил он громко и внятно. - Она хотела тебе помочь, но ты отверг ее помощь.
  - Ни в коем случае, мастер, - возразил, поклонившись заговорившему с ним мужчине, Карл. - Я не имел намерения оскорбить вашу сестру, и даже не говорил с ней.
  - Это не имеет значения, - Ян Кузнец равнодушно смотрел на Карла и явно тяготился всей этой историей. Он всего лишь выполнял просьбу Анны, которой, по неведомым Карлу причинам, не мог отказать. - Я вызываю тебя на поединок.
  - Это возможно? - спросил Карл, поворачиваясь к герольду, являвшемуся устами князя.
  - Да, - кивнул тот в ответ. - Ян Кузнец находит твое поведение оскорбительным и вызывает на поединок. Это его право. Вызов сделан при свидетелях и сформулирован правильно.
  - Имею ли я право отказаться от поединка?
  - Ты уронишь свою честь, Карл из Линда.
  - Это моя честь.
  Теперь с удивлением на него смотрели уже все, даже Ян Кузнец и его сестра Анна. Такого не слышали здесь никогда.
  - Тогда, в возмещение оскорбления ты должен заплатить пенни, - сказал, подумав, герольд.
  - Какое пени назначается в случае, подобном этому? - спросил Карл.
  - Закон оставляет это на усмотрение бросившего вызов.
  "Хорошие в Сдоме законы, - с усмешкой подумал Карл. - Придется драться".
  - Какое пени ты назначаешь мне, Ян Кузнец?
  Ян Кузнец не улыбнулся, а оскалил зубы, окинул Карла оценивающим взглядом, и сказал:
  - 100 золотых марок, Карл, - сказал он. - Сто золотых марок.
  - У меня нет таких денег, - развел руками Карл. - Что же делать?
  - Драться, - ответил герольд.
  - Хорошо, будем драться, - согласился Карл.
  Услышав его слова, Ян кивнул и начал спускаться. Анна победно улыбнулась, но выражение лица Яна, на котором сквозь напускное равнодушие на мгновение проступило холодное презрение, Карлу не понравилось. Спустившись на поле, Ян Кузнец, оказавшийся высоким и широкоплечим, отстегнул черный, расшитый алыми цветами, шелковый плащ и бросил его подбежавшему слуге. Затем снял пояс, и, вынув из висевших на нем ножен прямой длинный меч, передал слуге и пояс с ножнами.
  - Я готов, - сказал он, выходя в центр площадки для поединков.
  Между тем, приготовился и Карл. Он уронил на землю свой дорожный плащ, снял и положил сверху кожаный камзол, оставшись в рубашке без воротника и шерстяном жилете. Развязывать шейный платок он не стал, как не снял и пояса, лишь отстегнул висевшие на бедре ножны, и обнажив меч, аккуратно положил ножны на камзол.
  - Я к вашим услугам, мастер, - сказал он, подходя к Яну.
  На ипподроме стояла мертвая тишина, и его слова, произнесенные тихим голосом, прозвучали неожиданно громко. Драться не хотелось, но в данном случае приходилось соглашаться. Ему просто не оставили выбора. Второй раз за этот день.
  "Если так пойдет и дальше, то скоро мне придется пересматривать собственные принципы, - подумал он, глядя на юную красавицу Анну. - А что движет твоим сердцем, девушка? В какие игры играешь ты?"
  Ян ударил без предупреждения. Его выпад был стремителен, но слишком прямолинеен. Он хотел убить Карла, и желал сделать это как можно быстрее и ... Нагляднее? Да, пожалуй. Он не предполагал демонстрировать виртуозное владение мечом, которое, тем не менее, ощущалось в манере удара и скорости, с которой он был осуществлен. Ян собирался преподать урок, не ему, Карлу, а кому-то другому. Возможно, Анне, но это, сейчас, не имело ни какого значения. Выпад мог оказаться первым и последним. Так и случилось, хотя и совсем не так, как предполагал Кузнец.
  Карл поймал мгновение, предшествующее удару, краткий миг, когда Ян, владевший собой просто великолепно, все-таки должен был напрячь мышцы. Лицо Яна Кузнеца оставалось спокойным, глаза равнодушно смотрели куда-то на ложу князя, тем не менее, баланс мышечного напряжения вдруг изменился, хотя внешне это почти никак не проявилось. В следующее мгновение последовал выпад. Клинок Яна прошел едва ли не в сантиметре от груди Карла, чуть качнувшегося в сторону, и одновременно развернувшегося к противнику боком. Вот этого Ян Кузнец не ожидал. Его удар провис, а Карл перехватил наносящую удар руку своей свободной рукой, и, с силой повернув, заставил выпустить меч. Клинок упал, а отпущенный Карлом Ян пробежал по инерции еще несколько шагов, и остановился, изумленно и растеряно глядя на свои пустые руки. Карл нагнулся и подобрал с земли меч. Это было великолепное оружие, и дело ту было не в драгоценных камнях, украшавших эфес и гарду, а в качестве клинка. Карл внимательно рассмотрел неповторимый узор Бренской стали, но времени любоваться этим чудом у него не было, и с внутренним вздохом прервавшись на самом интересном, он поднял меч над головой.
  "Возможно, он еще у меня побудет", - сказал он себе.
  - Надеюсь, все было по правилам, - сказал он вслух и поклонился князю. Боковым зрением он видел все еще не пришедшего в себя Яна и бледную, как снег, Анну.
  "Он хотел меня убить, а чего добивалась она?"
  - Браво! - сказал князь. Было видно, что он доволен. - Я принимаю тебя в свою дружину.
  - Благодарю вас, ваше высочество, - еще раз поклонился ему Карл. - Но мой меч служит только мне.
  - Жаль, - покачал головой Семион. - Хорошо сказано, еще лучше сделано, но ты знаешь закон. Если ты не на службе, то в полночь обратишься в раба.
  - Я заявляю протест, - улыбнулся Карл.
  - Слушаю тебя, Карл из Линда, - князь смотрел на него с интересом. - В чем заключается твой протест?
  - По закону, - объяснил Карл. - Каждый входящий в Семь Островов накануне Фестиваля, должен быть осведомлен о его правилах.
  - Ты прав, Карл, - кивнул князь. - Но в чем же состоит твой протест?
  - Лейтенант на Долгом мысу пропустил меня вчера вечером в город, но ничего не сказал мне о Фестивале.
  Князь посмотрел на Карла с сожалением и покачал головой.
  - Тебе не повезло, Карл, - сказал он, помолчав. - Возможно, все так и было, но скажи, если я призову сюда того лейтенанта, подтвердит ли он твои слова?
  - Думаю, что нет.
  - Я тоже так думаю, - согласился Князь. - Но может быть, там были другие свидетели?
  - Нет, ваша светлость, - усмехнувшись, ответил Карл. - Я был последним, кто вошел в город вчера вечером. Кроме меня и офицера там были только стражники.
  - Стражники уж точно не подтвердят твои слова, ведь так? - князь был расстроен, Карл это видел.
  - Вероятно.
  - Я отклоняю твой протест, Карл из Линда.
  - Я протестую! - поклонившись князю, повторил Карл.
  - Что-то еще? - теперь князь был по-настоящему заинтригован, причем, настолько, что окончательно отбросил формальности.
  - Я объявляю себя свободным мастером! - Карл смотрел на князя и гадал, не кончится ли сейчас у того терпение? Но, по-видимому, князю стало интересно. Разговор с Карлом его развлекал.
  - И что это тебе дает, Карл? - спросил Семион.
  - Закон о свободных мастерах включает определение "в любое время, днем или ночью", а закон о Фестивале, оговаривая специально приостановку действия пяти городских законов - О гостеприимстве, Торговцах, и других - не упоминает закона о свободных мастерах.
  Князь повернулся к кому-то в своей ложе и что-то тихо спросил. Карл ждал. Прошла минута, другая, третья. Наконец, князь снова повернулся к Карлу и сказал:
  - Ты прав, Карл. Протест принят. Ты можешь объявить себя свободным мастером. В чем твое мастерство, Карл?
  "И в самом деле, - спросил себя Карл. - В чем мое мастерство?"
  Пора было выбирать.
  Он вспомнил запах клея и кож и ощутил в руке острый нож, и тут же понял, что сапожником быть не хочет. Можно было бы, пожалуй, податься в аптекари или оружейники, но интуиция подсказывала, что делать этого не следует.
  - Я художник, ваша светлость, - сказал он, с интересом ожидая, чем ответит князь.
  Секунду князь смотрел на него, как бы примеряя к Карлу звание художника.
  - Ты не похож на художника, - наконец, медленно произнес Семион. - Впрочем, если у тебя есть королевский патент или хотя бы рекомендательные письма ...
  - У меня их нет, - развел Руками Карл.
  - Тогда, как же я узнаю, что ты говоришь правду?
  Карл обратил внимание, что Семион окончательно замкнул его дело на себя, выведя из него всех остальных возможных участников. Выражения лиц глав Шести Семей были понятны любому, кто их видел. Впрочем, князь-то их как раз и не видел, но не мог же он не знать, что узурпируя власть, которая принадлежала ему лишь формально, он задевает интересы Кланов?
  - Если вы разрешите, ваша светлость, я докажу свое право называться художником. Четверть часа, ваша светлость. Это все, что мне нужно.
  - Приказать, принести тебе бумагу?
  - Не стоит, ваша светлость. Если позволите, я нарисую вас углем прямо на этой столешнице, - Карл указал на небольшой стол, стоящий у кромки поля.
  - Четверть часа, - кивнул князь. - Я должен стоять?
  - Ни в коем случае, - улыбнулся Карл. - Я нарисую вас по памяти.
  Он подошел к столу, воткнул оба меча, которые все еще держал в руках, в землю, затем снял столешницу с козел, и поставил ее вертикально, оперев на козлы и мечи. Потом взял из стоявшей рядом жаровни кусок древесного угля, обил его край, и стал рисовать. Князя он запомнил хорошо, доски были гладко оструганы и плотно сбиты, и хотя уголь оставлял желать лучшего, но это компенсировалось кипением взбаламученной поединком крови. Ему потребовалось даже меньше времени, чем он попросил.
  - Готово, - сказал Карл, отбрасывая уголь и поворачивая разрисованную столешницу к княжеской ложе, а значит и к Семейной ложе тоже. Выражения лиц тех, кто увидел портрет, сказали ему, что в этот раз он победил, но последнее слово, все-таки, принадлежало князю Семиону.
  Однако первым заговорил не князь. Первой заговорила княгиня Клавдия.
  - Великолепно! - сказала она и улыбнулась. - Вы напишите мой портрет, мастер?
  - Если таково будет ваше желание, блистательная, - поклонился ей Карл.
  - Я принимаю твой подарок, Карл из Линда, и объявляю тебя свободным мастером, - князь улыбался. - Унесите мой портрет в замок.
  Он вдруг остановился прислушиваясь к тому, что говорил ему из глубины ложи сутулый человек в темно-коричневом камзоле, возможно, и, скорее всего, княжеский советник, и продолжил после минутной заминки:
  - Впрочем, закон, на основании которого ты можешь стать свободным мастером, требует предъявления обеспечивающего минимума, - чувствовалось, что князь этой новой помехой сильно недоволен. - Поэтому спрашиваю тебя, Карл из Линда, имеешь ли ты 15 королевских марок, чтобы предъявить Собранию?
  - Имею, - кивнул Карл, перехвативший быстрый взгляд черноволосой Садовницы в изумрудном платье, но предъявлять ее синий кошель, он не собирался. - Этот меч, верно, стоит много больше 15 марок.
  Карл кивнул на воткнутый в землю меч Яна Кузнеца.
  - Мастер Ян, - спросил князь. - Какова цена вашего меча?
  - Тысяча больших марок, - Ян не мог лгать при свидетелях.
  - Значит, вопрос исчерпан, - улыбнулся Князь. - Добро пожаловать в Сдом, мастер Карл!
  - Благодарю вас, ваша светлость, но у меня есть еще один протест.
  - Последний, надеюсь.
  - Да.
  - Говори, Карл!
  - Если я являюсь свободным мастером, то, как таковой, имею право на льготы, предусмотренные законом в пунктах с 7-го по 18-й.
  Князь опять повернулся к своему советнику, выслушал его ответ, и подтвердил сказанное Карлом:
  - Да, но только в первые сутки.
  - С вашего позволения, ваша светлость, я хотел бы воспользоваться этим правом прямо сейчас.
  - Говори, Карл, - улыбнулся князь. - Закон на твоей стороне.
  - Я желаю приобрести в собственность, обращенную в рабство, именуемую Дебора и стоящую ныне перед вами.
  Вот теперь она посмотрела на него. Их глаза встретились, и Карл улыбнулся.
  - Это твое право, Карл, - кивнул князь, рассматривая Дебору. - Не позже завтрашнего полудня ты должен внести в кассу Городского Совета шесть золотых марок. Меч мастера Яна является достаточным залоговым свидетельство. Если ты не против, - князь цинично усмехнулся при виде реакции Деборы. - То свое имущество ты можешь получить ровно в полночь.
  
  Глава 2. Художник
  Когда она проснулась, Карл давно уже был на ногах. Просторная комната, насколько вообще может быть просторна комната в городском доме, соблазнила его своими размерами, и он уже с полчаса изнурял тело, выполняя одно за другим упражнения Двадцати Семи Ступеней. Но как бы ни был он занят исполнением не сочетаемых сочетаний изысканно сложных движений трех уровней сложности, краем глаза он нет-нет, да посматривал на спящую Дебору. Она была восхитительно хороша без этого дурацкого чепца, в которых спит большинство женщин. Ее золотые волосы свободно лежали на подголовном валике, припухшие после ночи любви губы были полуоткрыты, а сползшее набок меховое одеяло обнажало великолепную полную грудь. Спала Дебора очень тихо, так что даже Карл с трудом мог уловить нежную музыку ее дыхания, да чуть приподнималась на вздохе ее грудь. Чуть-чуть, едва-едва. Вот и все признаки жизни, как будто и не живая женщина лежала в постели, а дано ему было созерцать живописное полотно, плод вдохновения настоящего мастера, или статую, которая никогда не оживет, хотя и кажется великолепно живой.
  Видимо, ей, наконец, стало холодно. Она потянула тяжелое одеяло на себя, и проснулась. Дебора открыла глаза и увидела Карла, совершавшего наклон вперед с прогибом спины, так что смотрел он не в пол, а прямо перед собой, на нее. Секунду она лежала, не двигаясь, только смотрела на него широко открытыми глазами. Потом покраснела и закрыла глаза. Впрочем, она, быстро поняла, что, закрывай глаза или нет, никуда Карл не исчезнет, и, полежав так - с закрытыми глазами - несколько секунд, вынуждена была встать. Она повернулась к нему спиной и стала быстро одеваться. Однако одежда ее была разбросана, где попало, вернее там, где бросил ее ночью нетерпеливый Карл. К тому же, спешка плохая помощница, особенно, если тебе надо справиться с несколькими юбками и рубашками, застегивая по ходу дела многочисленные пуговицы и пряжки. К тому моменту, как глухое платье скрыло от него ее спину, плечи и шея Деборы стали уже совершенно красными. Красным оказалось и ее лицо, когда она, наконец, снова повернулась к нему.
  В этот момент он как раз сел на шпагат, а его естество, налившееся силой при виде одевающейся Деборы, легло на пол перпендикулярно линии сильных мускулистых ног. Взгляд девушки непроизвольно задержался на его жезле, но покраснеть больше, чем она уже покраснела, Дебора не могла. Глядя на нее, Карл поставил ладони на пол, оперся на них и плавно поднял тело вверх, не сводя, однако ноги вместе. Прерывать упражнения из-за таких мелочей, как стыдливость девушки, которая провела с ним ночь в одной постели, и которая, на поверку, девушкой не являлась, он не собирался. К тому же, встав на руки, он ее уже не видел. Она осталась за его спиной.
  - Почему ты снял этот дом?
  - Разве я разрешил тебе обращаться ко мне на ты? - спросил он, перемещая центр тяжести и отрывая правую руку от пола. Теперь он стоял на одной левой руке.
  - Простите, господин! - быстро ответила Дебора.
  - Так лучше. Продолжай, - он чуть согнул левую руку и толчком послал свое тело вверх. Левая рука у него была чуть слабее, чем правая, но высоты хватило, и, перевернувшись в воздухе, но снова приземлился на руки, но уже лицом к Деборе. Напряженный жезл Карла смотрел теперь прямо ей в лицо. Тем не менее, Дебора, по-видимому, уже взяла себя в руки, и смогла продолжить разговор.
  - Почему вы сняли этот дом, господин? - спросила она.
  - Затем, что он просторен, - ответил Карл. - В нем есть место для мастерской, и потом нам, ведь, надо где-то жить.
  Он опрокинулся на спину, и, мягко перекатившись через голову, встал на ноги.
  - Разве вы собираетесь остаться в Сдоме? - в голосе Деборы прорезалась паника. - Я полагала ...
  - Что мы покинем город этим же утром? - закончил за нее Карл, взлетая под низкий потолок. Ему пришлось пригнуть голову и согнуться в поясе, чтобы не удариться о потолочную балку, но все-таки высоты хватило, чтобы совершить полный переворот.
  - Да, - тихо сказала Дебора.
  - Но у меня другие планы, - приземлившись на ноги, он резко крутнулся вокруг себя, согнув левую ногу в колене и выбросив вперед правую в стремительном ударе, одновременно его руки, действовавшие, казалось, сами по себе, нанесли два асинхронных удара в разных плоскостях.
  - Увы, Дебора, - Карл мгновенно перетек к сундуку, стоявшему у стены, подхватил свой меч, и, повернувшись к Деборе, сделал быстрый выпад. Острие клинка замерло в миллиметре от ее горла. - Я не для того прибыл в Сдом, чтобы покинуть его на следующее утро.
  - А я? - неожиданный удар Карла, Дебору не смутил. Она даже не вздрогнула, только краска сошла с ее лица. Сейчас она была просто прекрасна.
  - А я? - спросила она тихо.
  - Тебе я дам вольную, но несколько позже, - он ударил мечом за спину, развернулся и провел стремительную связку, от которой у Деборы должно было зарябить в глазах, но у нее лишь участилось дыхание.
  - Видишь ли, - сказал он, останавливаясь и внимательно осматривая клинок. - Ты мне нравишься, к тому же мне все равно потребуется служанка и натурщица. Ты великолепно подойдешь и для этого.
  - Я не умею готовить.
  - Не страшно, - Карл вернул меч в ножны и положил его на сундук. - Ты будешь приносить еду из трактира напротив, а чтобы купить на рынке зелень, сыр и ветчину, хлеб у булочника и вино в винной лавке - больших талантов не требуется. Принеси, пожалуйста, воды, мне надо умыться. Тебе к стати тоже. Женщина должна следить за своим телом даже больше, чем мужчина.
  Дебора в продолжение минуты молча стоявшая перед ним, опустила глаза и кивнула.
  - Сию минуту, господин, - сказала она, и направилась к двери.
  До ее возвращения Карл успел немного подышать, восстанавливая силы, и даже продумать свои действия на ближайшие сутки, не учитывая, разумеется, привнесенных обстоятельств, которые могли случиться, и которые просто не могли не случиться. В ближайшие часы - раз уж он решил остаться в городе - ему следовало выполнить взятые на себя финансовые обязательства и оборудовать мастерскую. У художника - а, ведь, он теперь художник - должна была быть своя мастерская. Под нее Карл решил отвести вторую большую комнату верхнего этажа, находившуюся по другую сторону от лестницы, дверь в дверь с той, в которой он находился сейчас.
  Вообще, дом оказался подходящим. Интуиция его не подвела, и хозяин не обманул. Накануне, завершив свои переговоры с князем, Карл без стеснения обратился к горожанам, сидевшим на трибунах ипподрома, с просьбой помочь ему найти дом на съем. Лучшего времени и места, чтобы найти желаемое, трудно себе было даже представить. Когда он вышел с Гончего поля, его уже ожидало с дюжину домовладельцев, желавших сдать жилье в наем. Еще через пол часа, он остановил свой выбор на немногословном худом старике, который и предложил ему этот дом со всем имуществом и мебелью, которые в нем были. Дом Карл осматривал уже при свете свечей, но первое ощущение, возникшее при разговоре с мастером Борисом, только окрепло, когда он увидел, что дом просторен, удобен, чисто убран и находится на тихой улице, но при этом всего в двух шагах от большой торговой улицы. К тому же дом находился на Третьей Сестре, то есть, во владениях князя, и это устраивало Карла куда больше, чем возможность попасть в один из анклавов. Оценив все эти обстоятельства, Карл ударил с домовладельцем по рукам, и, подписав договор, успел перенести сюда свои вещи, и ровно в полночь, у Ратуши, то есть, всего в пяти минутах ходьбы от нового своего жилища, принял от офицера городской стражи принадлежащую ему собственность - закутанную в плащ Дебору, держащую в руке кожаный дорожный баул.
  Вернулась Дебора, молча поставила на стол фаянсовый кувшин с водой и на пол рядом со столом - медный таз, и так же молча, потупив взгляд, вышла, оставив Карла одного. Он проводил ее взглядом, хмыкнул, и принялся за туалет. Он как раз успел помыться, и был уже почти одет, когда раздался стук во входную дверь. Прислушиваясь к тому, как Дебора идет к двери, открывает ее и говорит с кем-то в пол голоса, Карл повязал черный шейный платок, опоясался мечом, и надел камзол. Когда он спустился в прихожую, Дебора отступила от двери, и Карл увидел на пороге невысокого лысого человечка в темно-зеленом кафтане. Шапку тот держал в руках. За его спиной переминались с ноги на ногу двое здоровых парней в коричневых коротких куртках. Парни держали за ручки тяжелый - даже на вид - окованный бронзой сундук.
  - Доброго утра вам, сударь, - быстро сказал человечек, увидев Карла. - Меня зовут Гримм. Павел Гримм, к вашим услугам, сударь.
  Он поклонился и снова поднял взгляд водянистых голубеньких глазок на Карла.
  - Доброе утро, - коротко ответил Карл, подходя и останавливаясь напротив Павла Гримма. Он ждал объяснений, и этого не скрывал, хотя кое-какие догадки по поводу столь раннего визита у него были.
   - Я, видите ли, стряпчий, - сказал Павел Гримм и кивнул через плечо на стоявших за ним слуг, как будто их присутствие могло свидетельствовать о правдивости его слов.
  - Рад за вас, - усмехнулся в ответ Карл. - Я слышал, это доходная профессия.
  - Не жалуюсь, - кивнул посетитель. - Но я, собственно, к вам по делу, мастер.
  "Ну, вот, я уже и мастер".
  - И какое же у вас ко мне дело, Павел Гримм?
  - Меч, - коротко ответил стряпчий.
  - Меч? - деланно удивился Карл. - Но зачем же вам меч, мой друг? Вы же стряпчий, а не солдат. Да и я, знаете ли, художник, а не оружейник.
  - Тем не менее, я хотел бы купить меч.
  - Ах, вот, вы о чем! - Улыбнулся Карл. - Вас послал Ян Кузнец. Только в этом случае, правильнее было бы сказать, что вы желаете меч выкупить, а не купить.
  - Нет, - покачал головой стряпчий. - Меня никто не посылал, и я хочу именно купить меч. 1300 золотых марок.
  - Нет, - отрезал Карл. - Это меч Яна Кузнеца и вести разговоры о выкупе, я буду только с ним.
  - Но я не имел в виду меч мастера Яна. 1600.
  - Тогда, о чем же вы говорите? - Карл посмотрел на странного посетителя с новым интересом. - Вы что же хотите купить мой меч?
  - Да, - кивнул Павел Гримм. - 1800.
  - Он не продается.
  - 2200.
  - Торг здесь не уместен.
  - 2500.
  - Я сказал.
  - 3000.
  - Не утруждайте себя, мастер Гримм. Мой меч не продается.
  - 4000, - в глазах нотариуса плескалось безумие.
  - До свидания, - Карл коротко поклонился и закрыл дверь.
  "И что это значит?" - спросил он себя, оборачиваясь к Деборе.
  - Этот человек хотел купить мой меч, - сказал он и улыбнулся. Но Дебора ему не улыбнулась.
  - Зачем? - спросила она равнодушно.
  - Это интересный вопрос, но я забыл спросить об этом мастера Гримма. Впрочем, пустое. Давай, лучше, займемся нашими делами.
  - Да, господин, - Дебора опустила глаза.
  - Не надо, Дебора. Я разрешаю тебе называть меня - Карл. Итак, еды в доме нет, и многого, из того, что нужно людям для нормальной жизни, - тоже. Что из этого следует?
  - Я думаю, что нам придется все это купить, - раздраженно ответила Дебора, поднимая на него глаза. - Если у вас, Карл, конечно, есть деньги.
  - Деньги у меня есть, - сказал Карл, и, достав из кармана синий кожаный кошель Садовницы, высыпал на ладонь десять золотых марок. - Вот, возьми. Здесь десять марок.
  Он увидел, как от удивления расширились ее глаза.
  "У тебя красивые глаза, Дебора, - подумал он, глядя на девушку. - И ты еще не разучилась удивляться или не научилась скрывать свое удивление. Это скорее хорошо, чем плохо. Но в любом случае, мне это нравится".
  - Я вернусь после полудня, - сказал он, рассматривая ее лицо, линию носа, высокие скулы. - Покушай где-нибудь, и купи нам еду. Не скупись. Пусть будет сыр и ветчина, и копченая рыба. Не забудь про хлеб и вино. Лично я люблю яблочный бренди, но красное вино купи тоже. Корабли с юга привозят изюм и орехи ...
  Он рассматривал сейчас ее подбородок и шею. Линии были точными, но плавными, нежными. И краснела она необычно. Краска поднималась откуда-то из-под высокого ворота платья, возможно от самой груди, и, поднимаясь по шее к подбородку, подбиралась сейчас к щекам.
  - У нас нет свечей и лампадного масла, нет мыла, и нам совсем не помешали бы губки. Вечером я собираюсь нормально помыться, а хозяин дома уверял, что его баня - она находится в пристройке позади дома - просто превосходна. А значит, нам нужно полотно, чтобы вытираться. И вот еще что ...
  Краска залила ее щеки и лоб.
  - Купи постельное белье. Я знаю, в Загорье люди спят одетыми, но я из Линда, и я привык спать без одежды.
  Он еще секунду любовался ее залитым краской лицом, потом улыбнулся, и, взяв в руку меч Яна Кузнеца, пошел прочь.
  - Прощай, - сказал Карл, выходя.
  
  2.
  Первое впечатление Карла не обмануло. Сдом оказался хорошо организованным удобным городом. В нем было все, что должно быть в городе, и все это работало, как хорошо отлаженный механизм, четко и без сбоев. Не прошло и часа, как меч Кузнеца был заложен в ломбарде семьи Шауль под 1100 золотых марок. Еще пол часа ушло, на то, чтобы превратить большую часть этого золота в векселя Воробьев, банкирского дома, известного не только в Семи Островах, но и по всему побережью. Положенные взносы - за аренду жилья, за право быть свободным мастером, и выкупное пенни за Дебору - тоже не заняли у него много времени. Казначей городского совета был деловит и предельно вежлив, а хозяин дома торопился по своим делам. Так что утро не успело превратиться в день, а Карл уже прогуливался вдоль лавок и мастерских в квартале художников на Шестой Сестре.
  Здесь было тесновато. Узенькие улочки, похожие на темные щели, переплетались, образуя сложный лабиринт. Из открытых дверей и окон остро пахло минералами и красками, маслом и лаками. Продавцов было много, а покупателей мало, так что Карл был здесь желанным гостем. Его вежливо приветствовали, приглашали зайти, предлагали вино и развлекали приличествующей случаю беседой, пока он осматривал представленные его вниманию товары. По-видимому, все здесь знали, кто он такой, но никто ни словом, ни взглядом не напомнил ему о событиях прошлого вечера. Трудно сказать, было ли это выражением принятой в городе вежливости, или за молчаливым игнорированием всем известных событий скрывалось что-то другое, однако, Карлу такой подход к делу скорее нравился, чем наоборот. Впрочем, это не значило, что он ничего не заметил. Заметил, запомнил, и отложил до лучших времен. А пока у него было дело, и дело это не терпело поспешности и поверхностного к себе отношения.
  В мастерской Альтера он купил два мольберта (большой - из светлого дуба, и маленький треножник - из красного дерева), палитру, собранную из полированных костяных пластинок и простую липовую палитру. Там же он купил и подрамники, долго промеряя их углом и метром, и оценивая на глаз. Все они, кроме одного, оказались безупречны, и когда Карл перешел в соседнюю лавку, где продавались холсты настроение у него было превосходным. Выбор холстов его не разочаровал. Здесь он без труда нашел себе то, что искал - льняное полотно, сотканное из ровных, без утолщений и узлов, ниток - и заплатил, не торгуясь, запрошенную цену, потому что холст был именно таким, каким должен быть холст. Он был средней толщины, имел разное зерно - от очень крупного до самого мелкого, - и был отменно отшлихтован. Одним словом это был великолепный холст, такой, что, держа его в руках, Карл испытывал острое желание поскорее покрыть его краской. Впрочем, так скоро, как хотелось бы, использовать купленную ткань Карл не мог. Ее еще предстояло отмачивать в горячей воде, сушить, а затем грунтовать и снова сушить. Дело важное, но долгое, однако такое, которое абы кому не поручишь - поэтому грунтованные холсты Карл покупать не стал. А желание писать, созревавшее в нем с прошлого вечера, достигло теперь, в квартале художников, своего апогея. Поэтому, кроме холстов, куплены были так же светло-коричневые и розоватые картоны и плотная и гладкая шелковая бумага.
  Он шел, неторопливо переходя, из лавки в лавку, покупая что-то здесь и что-то там, обсуждая за кубком вина достоинства угольных карандашей из Бре или кистей Маэрской работы, испытывая ферменты на растворение, и вынюхивая масла. И время медленно утекало в песок забот, так что очнулся он только тогда, когда солнце на три деления перешло через зенит. Да и то ему в этом помогли. Сам Карл настолько увлекся покупками, что позабыл даже о еде, всецело погрузившись в мир красок, основ, растворителей и наполнителей, в мир, составляющий основу живописи не меньше, чем мастерство, талант и воображение.
  Промаявшись с четверть часа за спиной Карла, обсуждавшего с вышедшим из мастерской художником относительные достоинства виноградной и персиковой черных, молоденький Кузнец набрался, наконец, смелости, и, откашлявшись, передал срывающимся от волнения голосом приглашение встретиться с неким важным лицом, к которому он, Кузнец Лавр, с радостью проводит мастера Карла, если он, Карл, соизволит за ним, Лавром, последовать, потому что время не ждет, а солнце уже высоко, и важное лицо, кое ...
  Карл с интересом посмотрел на юного Лавра, и, оценив степень нервозности последнего, пришел к выводу, что, как это ни странно, но на встречу его приглашает сам Великий Мастер.
  "Я становлюсь популярным, - усмехнулся он, продолжая вежливо выслушивать бесконечные периоды вконец запутавшегося в них Лавра. - Как бы мне не пришлось платить за это слишком большую цену".
  - Хорошо, - сказал он вслух, придя к выводу, что Лавр начинает повторяться. - Подожди меня здесь, я должен зайти еще в одну лавку.
  Особой необходимости в этом визите не было. Карл успел уже купить все, что ему требовалось. Но Карл не был расположен отправляться в путь по первому призыву, даже если его позвал сам глава Клана Кузнецов. Поэтому он зашел еще в одну лавку, постоял у прилавка, перебирая в пальцах непрозрачные коричневого цвета плитки мездрового клея; поболтал с хозяином, расспрашивая того, из плавательных пузырей каких именно рыб изготовлен, предложенный его вниманию рыбий клей; узнал, что клей - полупрозрачные, сморщенные, разноразмерные пластинки - получен из осетров и белуг; купил немного белужьего клея; и только после этого согласился проследовать за изнывавшим от нетерпения Кузнецом Лавром.
  
  3.
  Великий Мастер принял его не в цитадели Кузнецов, как следовало бы ожидать, а в частном доме. Этот дом стоял на берегу внутренней гавани, защищенной от штормов и неприятельских набегов телами трех островов и двумя высокими дамбами. Из тех окон, что смотрели на гавань и порт, по-видимому, открывался великолепный вид, но Карл находился сейчас по другую сторону дома, напротив широкого богато украшенного фасада, выходящего на тихую уютную площадь. Отсюда завораживающее зрелище гавани, полной кораблей, и оживленного порта можно было только воображать. Впрочем, у Карла было живое воображение и богатый жизненный опыт, и, остановившись в центре площади, он видел перед собой не высокое каменное крыльцо, и не парадные, из резного дуба, двери с маленьким бронзовым портиком над ними, но, как бы, рассматривал прямо сквозь оштукатуренные кирпичные стены трехэтажного особняка корабли, прибывшие в Семь Островов из двух десятков стран. Большие и маленькие, они стояли у причалов или покачивались на низкой волне по всему обширному пространству гавани. Одни из них только что прибыли, другие готовились отплыть, третьи еще только разгружались, или, напротив, загружались, или всего лишь ожидали своей очереди встать у каменных причалов Сдома. Корабли и море, порт и морской люд могли стать хорошей темой для стенной росписи, но кто решится сделать такой большой заказ чужаку без имени и репутации? И захотел ли бы он сам, взять на себя такие обязательства? Честный ответ был, нет. Следовательно, такой фрески в Сдоме не будет. Увы.
  Карл перешел площадь и приблизился к терпеливо ожидавшему его юноше. Как только он поднялся по восьми ступеням к дверям, юный кузнец позвонил в колокол, и их сразу же впустили. Большая прихожая, двери, ведущие в глубину дома, лестница, плавно поднимающаяся наверх. Открывшая им служанка низко поклонилась и молча пригласила Карла пройти наверх. Ничего не спрашивая, Карл легко, но без спешки, поднялся по лестнице и вошел в первые, встретившиеся на его пути двери. Они были открыты, а за ними, в большой светлой комнате, сидел в кресле жилистый старик в темно красном костюме и смотрел на карла молодыми карими глазами. Карл постоял секунду, рассматривая старика и давая тому рассмотреть себя, и вошел. Двери за его спиной закрылись, и они остались вдвоем.
  - Добрый день, - вежливо сказал Карл, и не ожидая приглашения, сел на стоящий перед креслом старика стул.
  - Зачем ты пришел, - спросил старик, во взгляде которого Карл прочел тревогу едва ли не страх.
  - Я не иду, - усмехнулся Карл. - Меня ведет дорога.
  - Ты хотел сказать, путь, - интонация старика, непременно, должна была что-то означать, но Карл не знал пока, что именно.
  - Путь, дорога? - сказал он, чтобы что-нибудь сказать. - Слова, всего лишь слова.
  - Именно, - приподнял верхнюю губу старый Кузнец.
  - И это тоже всего лишь слово, - улыбнулся Карл. В эту игру переиграть его было сложно. - Звуки, которые порождает наша гортань.
  - А суть? - подался вперед Великий Мастер.
  - Я здесь, - пожал плечами Карл, ведь то, что он находится в Сдоме, было очевидно.
  - Но я не твой! - резко сказал Кузнец.
  "Вот, как! - удивился Карл. - Хотел бы я знать, что ты имеешь в виду, старик".
  - Разве, я звал тебя? Это ты позвал меня, - сказал он вслух.
  - Ты ...
  - Я.
  - Ты ужас! - не сказал, а выплюнул старик.
  - Я бы не стал драматизировать, - снова улыбнулся Карл, пытавшийся между тем понять, о чем же они собственно говорят. - Всего лишь художник, Карл Ругер из Линда.
  Эту игру придумал Мышонок. Он называл это, сказать много, и ничего. О, да, Мышонок был виртуозом, он умел говорить, и речь в его устах превращалась в страшное оружие. Когда-то, много лет назад, Леон из Ру был маленьким тщедушным мальчиком, и все называли его Мышонком. Теперь, он уже был зрелым мужчиной, но внешне изменился мало. Во всяком случае, два года назад, когда дорога неожиданно привела Карла в Амст, Леон был именно таким: худой, маленький, серый. Мышонок, мышь. Однако был он уже первым советником протектора, слыл мудрецом, и женщины рвали друг у друга волосы за право провести с ним ночь. Мышонок был умницей. Он действительно был сказочно одарен. Его эстетическое чувство было совершенно, а речь виртуозна. Единственный человек, которого он не мог - или не желал - подчинить власти своего интеллекта, был Карл. С Карлом Леон просто говорил. А игра, которую он когда-то придумал, и в которую самозабвенно играл всю жизнь, была подстать его уму и чувству прекрасного. Никто не мог соперничать с ним в умении вести диалог так, чтобы сказать не много, но достаточно, чтобы собеседник полагал, что знает, о чем они говорят. Сам же ты об истинном содержании разговора мог даже не догадываться.
  О чем говорил Игнатий Кузнец? Что он имел в виду? Карл этого не знал, но ведь Кузнец говорил серьезно, и, значит, существовала надежда, что не ясное когда-нибудь разъяснится, а неизвестное станет известным. А пока, не стоило старику Игнатию знать о том, что он говорит с ветром.
  - Отдай Яну меч, - сказал Игнатий после нескольких минут молчания, в течение которых они просто смотрели друг на друга. Карл ждал продолжения, а старик Игнатий, видимо, собирался с силами.
  - Это приказ? - спросил Карл, доставая трубку.
  - Нет, конечно! - откровенно ужаснулся Великий Мастер. - Это просьба.
  - Просьба стоит денег, - серьезно объяснил Карл, и стал набивать трубку табаком.
  - Во что ты оцениваешь его меч? - спросил Игнатий.
  - Меч хороший. Сейчас редко встретишь такой сплав, и кузнец ... - Карл сделал многозначительную паузу. - Его ковали твои люди?
  - Да, - нехотя признал Игнатий, неудачно маскируя небрежным тоном свое волнение. - Когда-то давно.
  "Ах, вот оно как! Это твоя работа? Этот меч ковал ты сам? Интересно".
  - 500 золотых марок, - сказал Карл вслух.
  - Значит, мы договорились? - с видимым облегчением спросил старик.
  - О чем? - удивился Карл.
  - О мече.
  - Нет.
  - Но ты же сказал, 500 марок.
  - Ты спросил, во что я его оцениваю? - Карл вторично обратился к Великому Мастеру на ты, но тот этого, казалось не замечал. - Я ответил.
  -Хорошо, - отступил Игнатий. - Я спрошу по-другому. Сколько ты хочешь за его меч?
  - Смотря, кто меня попросит, - спокойно объяснил Карл.
  - Что это значит? - старик его не понял.
  - Если меня попросит сам Ян, цена мечу будет серебряный пенни, но зато Ян останется жив, - улыбнулся Карл.
  - А если, нет? - спросил старик.
  - Если попросит Анна, я запрошу за меч 2000 королевских марок. А, если ты, то 5000.
  - Что будет в этом случае с Яном?
  - Он умрет.
  - Мою просьбу ты оценил дорого, - пожаловался Игнатий. Впрочем, сожаления в его голосе Карл не услышал.
  - Она того стоит, ведь ты глава клана, - Карл закурил, и, встав со стула, коротко поклонился. - Приятно было познакомиться, Мастер.
  Игнатий ничего не ответил, сидел нахохлившись и смотрел на вставшего Карла.
  Карл улыбнулся старику, повернулся и пошел прочь.
  
  4.
  Дома Карла ожидала встревоженная его долгим отсутствием Дебора, горящий камин, и плотный ужин, состоявший из всего, что купила и приготовила к его приходу несостоявшаяся волшебница. А еще его ждали лежавшие на краю стола письма, доставленные днем с нарочными. Карл взял в руки два свитка - пергаментный и бумажный, - посмотрел на печати, и отложил в сторону.
  - Я голоден, как волк после неудачной охоты, - сказал он. - Накорми меня, женщина, и ты сохранишь в целости мягкие части своего роскошного тела.
  Дебора привычно покраснела и бросилась накрывать на стол. Есть действительно хотелось зверски, ведь Карл ничего не ел с прошлого вечера. Поэтому с одинаковым аппетитом он поглощал и копченых угрей, и жареную ветчину, не забывая также про вино, лук и редиску, и, конечно же, про белый хлеб. Хлеб был просто роскошный, из просеянной пшеничной муки, заквашенный на пивных дрожжах, и испечен он был тоже на славу. Карл с удовольствием макал хрустящие коричневато-золотистые корочки в густой красноватый мед и отправлял в рот вместе с кусочками копченого овечьего сыра. Всего этого великолепия ему с лихвой хватило бы и на ужин, и на обед, но, оказывается, Дебора, утверждавшая, что готовить не умеет, сварила и суп. Этот суп Карла приятно удивил и заставил задуматься о том, где носила нелегкая загорянку Дебору до того, как она встретилась с ним? Такой суп из говядины с перцами, помидорами и картофелем, готовили только на Великой Равнине, и, бывавший в тех краях, Карл хорошо себе представлял, как далеко от Семи Островов лежат равнины убру. Тем не менее, даже эта мысль не помешала ему вполне насладиться ароматом и вкусом горячего густого супа, хотя и вовсе его не покинула.
  Уже было совсем темно, когда Карл завершил свою первую и единственную в этот день трапезу. Дебора от еды отказалась, сославшись на то, что поела перед самым его приходом, и все время, пока он ел, пропадала где-то в доме, производя неясного происхождения шум, на который, впрочем, Карл внимания не обращал. Она появлялась - время от времени - только за тем, чтобы спросить, не нужно ли ему что-нибудь еще, и исчезала снова. Но когда она открыла дверь в очередной раз, как раз тогда, когда Карл почувствовал, что он, наконец, сыт, он ее уже не отпустил.
  - Останься, Дебора, - попросил он, и она, помедлив секунду в дверях, вошла в комнату и остановилась перед ним, опустив глаза в пол.
  - Садись, - предложил он. - Выпей со мной вина. Вино-то ты еще не пила?
  - Нет, - ответила Дебора, и, снова, помешкав секунду или две, села к столу.
  - Ну, вот и славно, - улыбнулся Карл, и, встав со своего места, принес Деборе кружку и наполнил ее вином. Девушка, сделавшая вначале движение, чтобы встать, оставалась все это время на месте, следя за ним одними глазами. Она снова была вся красная от смущения. Протянув ей кружку с вином, Карл налил себе бренди, отметив, что его "служанка" не упустила ничего из того, что он ей поручил утром, и спросил:
  - Что ты там делала?
  - Ты же хотел устроить баню! - почти с вызовом ответила она.
  - Да, - улыбнулся Карл. - Это третья вещь, о которой я мечтал, возвращаясь, домой.
  - Куда? - Дебора его, кажется, не поняла, хотя на взгляд Карла, ничего особенно замысловатого он не сказал.
  - Домой, - повторил он, закуривая.
  - Твой дом в Линде! - отрезала Дебора, которая, видимо, раздумала краснеть по всякому поводу.
  - Давно уже нет, - покачал головой Карл. - Теперь мой дом там, где я живу сейчас. И вот этот дом - мой дом. Здесь и сейчас.
  - И твой тоже, - добавил он после секундной паузы.
  - И о чем же ты, Карл, мечтал, возвращаясь, домой? - спросила Дебора, в голосе которой сейчас звучала ирония.
  - О еде, естественно, - Карлу их разговор начинал нравиться. - Я ведь ничего сегодня не ел. Совсем ничего.
  - Так вышло, - объяснил он, уловив новую волну удивления в ее прекрасных глазах.
  - А еще? - спросила она, не отводя взгляда.
  - Еще я думал о том, как мне хочется заняться делом ... Кстати, я там накупил всякого ...
  - Все уже наверху, - серьезно сообщила Дебора. - Я разложила вещи, как могла. Ну, просто, чтобы они не испортились и не загромождали комнату.
  - Спасибо, - поблагодарил девушку Карл. - Это очень хорошо. С утра займемся делом.
  - Ты будешь рисовать? - в ее глазах зажегся интерес.
  - Разумеется, но не сразу, - Карл, наконец, сделал глоток бренди. - Сначала, надо будет натянуть холст на подрамники и проклеить.
  - Проклеить? - Дебора была удивлена. - Я думала, что ты сразу ...
  - Ни в коем случае! - притворно ужаснулся Карл. - Этого никак нельзя делать.
  Он отпил еще бренди, наблюдая за Деборой, которая, по всем признакам, была полна недоумения.
  - Видишь ли, - сжалился над ней Карл. - Писать масляными красками можно только на отгрунтованном холсте. Если не положить грунт, основа - в данном случае, холст, - впитает масло, и краски быстро высохнут и пожухнут. Начнут осыпаться ... Да и холст от этого портится, потому что масло - такое дело - разрушает ткань. А на грунт и краски лучше ложатся, ты понимаешь? У них лучше сцепление с холстом.
  - Так ты будешь ... грунтовать холст? - спросила она с интересом.
  - Холсты, - поправил он. - Мы займемся подготовкой холстов прямо с утра. А вот потом, когда они будут сохнуть, я предполагаю нарисовать твой портрет. Пока на бумаге.
  - Портрет?
  - Чем тебе не нравится эта идея?
  - Ничем, но, ... - она замялась, и Карл понял, что ее беспокоит, во всяком случае, ему показалось, что понял.
  - Не волнуйся, - усмехнулся он. - Для первого случая я нарисую тебя одетой, а полюбоваться на тебя без платья я смогу и в бане.
  Теперь она все-таки покраснела.
  - Так ты, на самом деле, художник? - спросила она, отводя взгляд.
  - А как же иначе? - поднял брови Карл. - Я же объявил себя свободным художником.
  - Ты прав, об этом я забыла, - сказала Дебора и снова посмотрела на него. - Просто мне показалось, что ты слишком воин, чтобы быть художником.
  - Ах, это! - улыбнулся Карл. - Ты просто мало знаешь о художниках. Художники, Дебора, тоже разные бывают.
  - Ты когда-нибудь бывала в Цейре? - спросил он через секунду.
  - Да, - осторожно ответила Дебора.
  - А во дворце правителя?
  - Почему ты спрашиваешь? - сразу же насторожилась она.
  - В зале Ноблей, - объяснил Карл. - Есть плафон ...
  - О, да! - сказала Дебора, и ее глаза засеяли. - Война и Мор!
  - Именно, так, - кивнул Карл. - Эту роспись сделал Гавриель Меч - самый знаменитый полководец прошлого столетия.
  - Я не знала об этом, - виновато улыбнулась Дебора.
  "Зато теперь я знаю, что ты действительно гостила у убру", - подумал он, доливая себе бренди.
  - Все люди разные, - сказал он вслух. - И никогда не стоит судить о человеке по тому, каким делом он сейчас занят. Возможно, раньше он был занят чем-нибудь другим.
  - А чем был занят ты? - спросила она.
  - Легче рассказать, чем я не был занят, - улыбнулся он, но объяснять ничего не стал. Но и Дебора поняла уже, что никакого вразумительного ответа от него не получит, и сменила тему.
  - Почему ты не читаешь письма? - спросила она.
  - Я их прочту, - пообещал он. - Потом. А пока ... Пойдем-ка мы мыться, Дебора, а то уже на дворе ночь, а у нас завтра много дел. Прямо с утра.
  
  
  5.
  Море было недвижно. Тихие воды лежали, как толстое темное стекло, а по лунной дорожке шла женщина. Она была еще далеко, и Карл мог видеть только ее силуэт. Ее белая кожа казалось серебряной в лунном сиянии, и нимб сияющего серебра окружал голову идущей к нему женщины.
  Карл стоял на берегу, там, где прибой должен был лизать носки его сапог, но в этом мире не было движения. Ни дуновения ветра, ни плеска волн. Двигалась только "лунная дева". И Карл тоже стоял неподвижно, глядя на медленно приближающуюся к нему женщину, не в силах разорвать путы наваждения. Он стоял и смотрел, как легко ступают ее длинные ноги, как двигаются при ходьбе ее широкие бедра, как плавно покачиваются в такт движению тяжелые груди. Женщина приближалась. Длилось бесконечно растянутое мгновение тяжкого безволия. Неведомая прежде тоска сдавила грудь, и холодный огонь заемной страсти, чужого желания ядом разлился в крови. Но чужое, чужое и есть, и ничего этого Карлу не было нужно.
  Сделав неимоверное усилие, он втянул воздух сквозь сжатые в мертвой хватке зубы, почувствовал языком его вкус и отрезвляющую прохладу, и проснулся. В комнате было темно и тихо, только ровно дышала за его плечом спящая Дебора.
  "Все бы ничего, - сказал он себе, тихо вставая с кровати. - Да, вот беда. Ты красавица не угадала. Обычно не вижу снов".
  Он легко нашел в темноте свои вещи и быстро оделся.
  "А к стати, - спросил он себя, бесшумно спускаясь по лестнице. - Которая из двух?"
  Этого он пока не знал, но полагал, что скоро узнает.
  Карл пристегнул меч, вышел на улицу, и осторожно притворил за собой дверь. Полная луна скрывалась за высокими крышами домов, и здесь, внизу, было почти темно, но темноты Карл не боялся. Он постоял секунду, прислушиваясь к себе, и решительно направился в сторону гавани. Туда звало его сердце, а вот кто позвал туда его сердце, оставалось пока загадкой. Впрочем, на то и загадки, чтобы их решать, и эту загадку Карл тоже предполагал когда-нибудь решить. Опыт подсказывал ему, что обычно решения приходят сами, надо только уметь их ждать. И знать, где.
  "Ожидаем, значит существуем", - мысленно усмехнулся он, и пошел в сторону гавани.
  Он быстро и практически бесшумно шел по городу, по временам пересекая редкие освещенные луной участки, и снова погружаясь в глубокий мрак пустынных улиц. Город спал, спал и порт. Спали на залитой лунным светом глади внутренней гавани темные тела кораблей. Море было спокойно, тихая волна с невнятным бормотанием накатывалась на гранитные плиты набережной. Редкие слабые огоньки зажженных фонарей - в порту и на кораблях - не могли побороть ночь. Это было под силу только полной луне, едва миновавшей зенит.
  Карл прошел вдоль обреза набережной до маленькой площади перед храмом Морских Дев, и здесь остановился. Сердце звало его идти дальше, но разум был против, тем более что уже несколько минут кто-то осторожный и ловкий держал в пальцах его тень. Карл не любил дышащих в спину, но с некоторых пор предпочитал не выяснять с ночными охотниками, кто ловчее, а уходить от них, вырывая свою тень из их холодных рук. Однако, в данном случае, ему было интересно, откуда взялся этот хитрый лис, вернее, откуда он узнал о ночной прогулке Карла, о которой заранее не знал и он сам?
  "Если тень не придет сама, - решил Карл, становясь спиной к воде. - Придется сыграть с ней в прятки".
   Луна светила ему в спину, заливая призрачным серебром площадь, и вытягивая узкую короткую тень Карла из его сапог. Карл осмотрел пустынную площадь, взглянул на свою тень, и перевел взгляд на устье темной улицы, выходившей на площадь по другую сторону храма. Что-то происходило в глубоком мраке этой улицы, но что именно, Карл пока не понимал. Он только чувствовал приближение чего-то - что бы это ни было - и терпеливо ждал, не забывая, впрочем, следить боковым зрением и за переулком, по которому сюда пришел. Там в густой тени спящих домов пряталась другая тень. Там остановился его преследователь, вероятно, еще не решивший что делать дальше, и думавший об этом теперь. Запах тени, донесенный до Карла легким ветерком, был не обычен. Ночной охотник пах брусникой, и запах этот был Карлу знаком. Он осторожно втянул носом холодный и влажный воздух ночи, желая проверить первое впечатление, и пришел к выводу, что чутье его не обманывает. Несомненно, это была брусника. Карл задумчиво кивнул своим мыслям и, достав трубку, стал ее набивать, и, в этот именно момент, из темного зева улицы появилась тень кошки. Самой кошки Карл не увидел, но ее тень, живущая, по-видимому, сама по себе, вышла на высеребряную луной стену дома, и медленно двинулась по стенам других домов к храму, постепенно увеличиваясь в размерах. Почти одновременно в глубине улицы раздалось сумбурное топотание множества легких лап, и на площадь ворвалась стая кошек. Бегают ли кошки вместе? Никогда. Кошки одинокие путники, но здесь и сейчас они были вместе. Их было много. Возможно, сейчас здесь собрались все кошки, живущие в округе, и можно было только гадать о том, какая сила могла объединить их - пусть и на время - в стаю.
  Продолжая неторопливо и методично набивать трубку, Карл с возросшим интересом наблюдал за невиданным действом. Кошки, выбежавшие на площадь, сначала, устремились к ее центру, и там, разом прервав движение, расселись, кто, где стоял, совершенно очевидно пристально следя за тенью товарки, которая, достигнув храма, стала уже невероятно большой. Карл тоже смотрел на нее. Теперь огромная кошка прогуливалась от одного угла храма до другого, по временам останавливалась, поворачиваясь к неподвижно сидящим перед ней зверькам, и вновь продолжала свою неспешную прогулку по гладкому фасаду здания. Запах брусники стал сильнее. По-видимому, ночной охотник тоже увидел тень кошки, а кошка, вернее тень, потерявшая где-то принадлежащее ей тело, продолжала медленно гулять по стене.
  Прошла минута, но ничего нового не происходило. Не выпуская из вида тень кошки, и притаившегося во мраке преследователя, Карл закурил и выпустил дым первой затяжки. Сердце, все еще, тянуло его прочь, но он уже окончательно решил, что никуда сегодня больше не пойдет, и слушать свое растревоженное чужим зовом сердце не желал. Ему вполне хватало сейчас кошек и человека, пахнущего брусникой. Между тем, тень кошки остановилась и выгнула спину, и тотчас же по рядам застывших в немом созерцании тварей прошла нервная волна, но с места они все же не двинулись. А тень на стене храма раскрыла зубастую пасть и ощетинилась, как будто готовилась прыгнуть на врага, и в тот же момент начала меняться. Превращение происходило стремительно, но не настолько быстро, чтобы Карл не успел заметить несколько плавно переходящих одна в другую фаз трансформации. У него дух захватило, когда он понял, что видит, но все случилось очень быстро, и уже через секунду перед Карлом стояла тень немо ревущего ягуара. Ветер ужаса накрыл заворожено следивших за тенью кошек, как если бы они и в самом деле могли слышать голос безжалостного охотника. Несчастные перепуганные кошки вскочили со своих мест и врассыпную бросились прочь. Секунда, и площадь снова опустела, и только тень ягуара бесшумно разевала пасть на стене храма. Потом тень начала бледнеть, и еще через несколько мгновений исчезла и она. Карл остался на площади один.
  Он стоял, покуривая трубку, и ждал. Ожидание его не затянулось. Прошла минута, или две, и из плотного мрака на свет вышел человек. Он был высок и широкоплеч, и шел легкой походкой опытного бойца. Но шел он медленно, чуть разведя в стороны пустые руки, давая возможность Карлу увидеть его и оценить мирные намерения.
  - Доброй ночи, капитан, - сказал человек, приблизившись к Карлу, и в знак уважения снял с головы шляпу.
  - Здравствуй, Август, - ответил Карл, рассматривая старого знакомца. - Как поживаешь?
  - Хвала Единому, - серьезно ответил Август по прозвищу Лешак. - Я нахожусь в здравии и моя жизнь устроена.
  - Кому ты служишь теперь, Август? - спросил Карл.
  - Князю, - коротко ответил Лешак, и тут же пояснил:
  - Но меня послал не он.
  - Имени нанимателя ты мне, конечно, не скажешь, - Карл не спрашивал, а размышлял в слух. - Но что ты скажешь ему?
  - Скажу, что Карл из Линда мне не по зубам, - усмехнулся Лешак. - И скажу за вас слово. Нормальные люди не будут щупать вашу тень, капитан. Даю слово.
  - Хорошо, Август, - кивнул Карл. - Я принимаю твое слово. Но скажи, он приказал тебе ждать меня сегодня ночью?
  - Да, - кивнул Лешак. - Сегодня ночью между вашим домом и гаванью.
  - Ты видел?
  - Да.
  - Что скажешь?
  - Люди говорят, что в городе опять объявился оборотень.
  - Давно?
  - Кошка бродит третью ночь.
  - Спасибо, солдат, - сказал Карл. - Прощай.
  Он обошел Августа, и направился домой. Сердце больше никуда его не звало.
  
  6.
  Встав с солнцем, Карл постоял секунду, в нерешительности глядя на Дебору, но, затем, решив дать ей еще поспать, тихо спустился на первый этаж, проверил, плотно ли закрыты ставни, и только после этого приступил к своим утренним упражнениям. Впрочем, уже через несколько минут легкий шум на втором этаже дал ему знать, что Дебора проснулась. Она спустилась уже одетая и причесанная, когда Карл заканчивал упражнения третей ступени.
  - Доброе утро, - сказала она ему, проходя на кухню. При виде обнаженного Карла она больше не краснела.
  - Доброе утро, - сказал он через несколько мгновений, когда короткая пауза в связке позволила ему это сделать.
  - Я приготовлю завтрак? - спросила она.
  - Я буду готов через пол часа, - сказал он ей еще через минуту. - Поставь кипятиться воду. Большой чан.
  - Хорошо, Карл, - ответила она из кухни. - Через пол часа.
  Карл выполнил поворот, и в поле его зрения попал стол. На столе лежали давешние письма, одно на пергаменте, запечатанное знаком саламандры, и второе - на бумаге, несущее печать скоробея. В обоих письмах содержался заказ на портрет. Портрет работы Карла Ругера из Линда желали иметь Виктория Садовника дочь и дочь Кузнеца Анна. Обе.
  
  7.
  Все утро прошло в рутине больших и малых дел, которые не могли быть отложены в связи с их обязательностью, но изнуряли Карла своей обременительностью, так как отдаляли тот момент, когда он смог бы предаться вожделенному удовольствию творения. Внутренняя потребность выплеснуть накопившееся напряжение в движении руки, вооруженной не сталью, а углем, становилась все более сильной. Тем не менее, он прилежно натягивал холсты на подрамники, прибивая их к обратной стороне планок острыми обойными гвоздиками, а потом разводил клей, в то время как Дебора затупленной деревянной спицей проталкивала на обратную сторону холстов наиболее крупные узелки. Затем, Карл проклеивал холсты, методично водя кистью вдоль поперечных и продольных нитей, и счищал лишний клей широким стальным шпателем, но сил бороться с собой оставалось все меньше.
  Нетерпение рождалось в груди и знобкими волнами прокатывалось по всему телу, заставляя дрожать до предела напряженные нервы. Карл чувствовал, что еще немного, и вся его великолепная выдержка рухнет, как рушатся крепостные башни, взорванные пороховым зарядом, заложенным минерами в глубоком подкопе. Терпеть эту жажду было не в его силах - он и так уже растянул ожидание сверх всякой меры, и, отставив в сторону последний проклеенный холст, Карл взял, наконец, в руки лист бумаги.
  - Встань там, - попросил он Дебору, не отрывая взгляда от листа, и кивнул ей, не глядя, головой.
  Бумага была плотная и гладкая, и ему казалось, что сквозь сахарную белизну ее поверхности уже проступают контуры будущего рисунка. Оставалось только вытащить его из млечных глубин, наполнив цветом, который, в данном случае, есть жизнь. Жизнь рисунка. Карл провел кончиками пальцев по глади листа, и его движение было сейчас подобием ласки. Он не проверял бумагу, он наслаждался, и дарил наслаждение. С нежностью, о которой мечтает любая женщина, с вожделением достойным истинного сластолюбца, Карл положил лист на планшет и начал его осторожно закреплять. Но, по-видимому, запах страсти, исходивший от него, был по-настоящему силен. Шелест одежды привлек его внимание, и Карл поднял голову, взглянув поверх мольберта на свою модель. Дебора, отошедшая к дальней, хорошо освещенной светом ламп, стене, снимала платье. А ведь он сказал ей накануне, что разрешает позировать в одежде ...
  Вид обнаженной Деборы завершил дело. Он раздул пламя, бушующее в его сердце, и, схватив уголь, Карл погрузился в безумие творения. Остановилось время. Пропали из воздуха звуки и запахи. Сама комната, в которой он находился, растворилась в вечности. Сейчас и здесь, был только он один, один на один с девственной белизной бумажного листа, своей взбаламученной страстью душой, и женщиной, стоявшей в пятне света. Мгновение, другое он смотрел на Дебору, уже не узнавая ее, но стремительно погружаясь в реальность иных миров, скрытых до времени в темных глубинах человеческого сознания. Теперь глаза Карла и его рука жили своей собственной жизнью, а его Я корчилось под ударами штормовых ветров времени ...
  
  8.
  - Ну, вот, - устало сказал Карл, отступая от мольберта. Рука его разжалась, и остатки угля просыпались на дощатый пол маленькой кучкой черного песка.
  - Можно посмотреть? - спросила Дебора.
  - Да, конечно, - ответил он, медленно приходя в себя.
  Кажется, нагота Дебору больше не смущала. Во всяком случае, Карл не заметил в ней ни скованности, ни смущения, когда она шла к нему от того места, где простояла все это время. И кожа ее оставалась безупречно белой. Краска не тронула ни ее груди, ни лица.
  Под равнодушным взглядом Карла, Дебора спокойно подошла к мольберту, посмотрела на рисунок, и брови ее взметнулись вверх.
  - Это великолепно, Карл! - воскликнула она. В ее голосе смешались потрясение и удивление. - Но это не я!
  - А кто? - Карл чувствовал такую усталость, какую не испытывал даже после самых жестоких сражений; такую опустошенность, какую, вероятно, должен чувствовать кошелек банкрота.
  - А кто? - удивленно спросил он и посмотрел на рисунок.
  Уперев руки в широкие бедра, и широко расставив крепкие ноги, с бумажного листа на него победно смотрела Карла. Ее глаза смеялись, а соски полных грудей смотрели вверх.
  - Да, - согласился Карл. - Это не ты, Дебора.
  - А кто? - неужели в ее голосе он услышал нотки ревности? Или ему это только показалось?
  - Кто? - переспросил он, не в силах оторвать взгляд от овального лица Карлы. - Это ... Карла.
  
  Карла
  - Ну, - сказала Карла, глядя на него своими бесстыжими зелеными глазами. - Не стой столбом, Карл! Ты же мужчина!
  Глаза у нее были большими, а их зелень глубокой. Они завораживали, и Карл чувствовал, что утопает в этой зелени, тонет, как в омуте, вроде того, что под черной скалой в излучине Быстрой. Эти глаза обладали страшной властью, они притягивали его взгляд, и держали его, скрывая наготу Карлы лучше любых одежд.
  - Не молчи! - потребовала Карла, и он очнулся от наваждения. Перед ним в блистательной прелести юности стояла обнаженная девушка, первая женщина, которую он увидел без одежды. - Говори!
  - Что? - спросил он, и почувствовал, что губы его пересохли, и гортань суха, как ложе ручья в конце засухи.
  - Вообще-то ты сам должен знать, усмехнулась Карла. - Ну, скажи, например, я тебе нравлюсь?
  - Ты моя сестра, - выдохнул Карл.
  - Глупости! - отмахнулась Карла. - Какая я тебе сестра, парень? У нас разные матери, и отцы тоже.
  Она была права. Просто Карл привык считать ее своей сестрой, а привычка - вторая натура, ведь так? На самом деле, они не были даже сводными братом и сестрой. Его отец, Петр Ругер, женился на ее матери, Магде, когда оба они, и Карл, и Карла, уже родились, и успели немного подрасти. Карл не знал своей матери, умершей от родовой горячки, а Карла не запомнила своего родного отца, погибшего на той же войне, на которой Петр Ругер потерял ногу. Карл и Карла росли вместе, потом родились другие дети, общие для Петра и Магды, но старшими среди них, хотя и совершенно чужими друг для друга, являлись именно они, Карла и Карл.
  - Ну да, - согласился Карл. - Это так, но ...
  - Без но! - Карла была решительна. Она всегда была решительна, и всегда умела настоять на своем, зеленоглазая Карла Ругер. - Или это сделаешь ты, или какой-нибудь грязный илимский негодяй! Ты хочешь, чтобы моим первым мужчиной стал насильник?
  От ее слов Карлу стало нехорошо. Это был ужас, вошедший в него через уши со звуками ее голоса, и мгновенно затопивший его сознание. С такой точки зрения на осаду города Карл еще не смотрел, но теперь он увидел картину будущего поражения во всех подробностях, и его затошнило.
  - Что, ... - пролепетал он, не в силах справиться с охватившим его чувством, в котором смешались страх, жалость и отвращение. - Что ты такое говоришь, Карла?!
  - Не будь слюнтяем, Карл! - потребовала девушка. - Будь мужчиной!
  Ее полные губы разошлись в улыбке, открыв белые, как сахар, ровные и острые зубы. В ее зеленых глазах кружили хороводы демоны страсти и смерти.
  - Ты что не знаешь, что случится, когда войска короля ворвутся в Линд? - ее голос звенел от возмущения, но в нем не было страха. Он ударил Карла, как плеть, и Карл очнулся, ощущая стыд за свою слабость, проявленную перед Карлой. Но он быстро взял себя в руки, глубоко вздохнул, облизал губы, и посмотрел на Карлу, не пряча взгляда.
  - Говори, - приказала она, встретив его взгляд, и повела плечами. Она знала, что делала. От этого движения плавно качнулись ее большие груди, и увидевшего это чудо Карла обдало жаром.
  - Ты красивая, - сказал он, чтобы не молчать.
  - Дальше! - Карла была неумолима.
  - О чем? - в самом деле, о чем он должен был говорить? И зачем?
  - Начни с лица, - предложила она медовым голосом. - Тебе нравится мое лицо?
  - У тебя очень красивые глаза, - сказал Карл.
  Начав говорить, он почувствовал неожиданное облегчение, а через секунду уже забыл обо всем на свете, рисуя словами портрет Карлы. Он был точен в деталях, и выразителен в сравнениях. Он был также честен, говоря только о том, что видел, и так, как видел это он. Он презрел запреты, вернее напрочь о них забыл, подробно описывая то, о чем и упоминать-то, вслух было не принято. А потом, слово стало делом, и Карл узнал, какие у нее мягкие и податливые губы; ощутил, как ложится в ладонь горячая и упругая грудь девушки; понял, о чем говорят поэты, сравнивая кожу женщины с атласом или шелком; удивился, почувствовав какой жар скрыт внутри Карлы. Но все это случилось до того, как Карл растворился в потоке своей и ее страсти. Тогда, исчез мир, и слова потеряли смысл, и разум отступил, освободив поле боя чувствам ...
  Через несколько часов, оставив разнеженную Карлу на сеновале, он возвратился в дом, коротко взглянул в глаза отца, сидевшего в кресле у кухонного стола, на котором Магда готовила обед, опустился перед ним на колени и поцеловал Петру руку. Ничего не было сказано, но Магда заплакала, а Петр нахмурился, но тоже ничего не сказал. А Карл, встав с колен, пошел в комнату родителей, открыл отцовский сундук, и достал оттуда старую кольчугу и широкий солдатский меч. Через час он был уже на южной стене. Там, на стене, он и встретил тот рассвет.
  На востоке вставало солнце, а по земле стлался низовой туман, и из этого белесого холодного марева бесшумно выходили идущие на приступ илимские солдаты. Это называлось генеральным штурмом. Так сказал старый десятник, стоявший на стене недалеко от Карла, но слова, которые так любил Карл, слова, которыми он умел рисовать точно так же, как углем и красками, слова больше ничего не значили. Его душа была уже в бою. Все остальное, что приключилось с Карлом в этот день, было всего лишь продолжением того, что уже состоялось в его душе в ночь перед боем. Не было ни страха, такого простительного перед лицом воплощенного ужаса войны, ни робости. И пьяного азарта юности, не ведающей смерти, не было в помине. Все, с кем он дрался в этот день, были для него не вражескими солдатами, и не вооруженными людьми, способными и желающими его убить. Они не были даже врагами, в том смысле, в котором они были врагами для всех жителей города Линд. Но они были мужчинами, которые пришли для того, чтобы изнасиловать Карлу, и этого Карлу было вполне достаточно. Образ, возникший в его душе после слов Карлы, по-прежнему, стоял перед глазами даже теперь, когда он дрался на стене с идущими на штурм илимскими солдатами. С тем большей сноровкой разил он их своим мечем.
  Первого илимца Карл убил в половине седьмого утра, последнего, в этот день, - в вечерних сумерках. Он начал бой зеленым новичком, впервые выставившим свою жизнь против чужой жизни, а закончил - ветераном, на которого с уважением, восхищением или ужасом смотрели другие защитники стены. Его хладнокровию могли позавидовать и гораздо более опытные бойцы. Его способности, которые с ранних лет развивал Петр Ругер, раскрылись, наконец, со всей своей впечатляющей силой. Карл был неутомим и смертоносен. И он не ведал жалости.
  Вечером, после боя, когда защитники стены расселись у костров, чтобы согреться, отдохнуть и поесть, и люди гораздо старше его по возрасту обращались к нему уже не иначе, как, мастер Карл. А за глаза его прозвали Бойцом, потому что, как оказалось, в этом и заключалась его суть.
  Королевские войска так и не смогли взять город. Линд выдержал полуторамесячную осаду и восемнадцать штурмов. Потом подошли союзные войска, и король отступил. А Линд праздновал победу. Карл целый день танцевал и пил вино в трактирах и на площадях веселого Линда, а ночью неистово любил Карлу. Их общее безумие достигло предела возможного, а может быть, и перешагнуло его. Во всяком случае, если кто-нибудь в доме Петра Ругера, или в домах его соседей, еще не знал об этом прежде, теперь крики Карлы и рев Карла уже точно перебудили весь квартал. Тем не менее, ни отец, ни приемная мать ничего ему не сказали, когда утром он прощался с ними на пороге дома, в котором прошла вся его прежняя жизнь. А ведь в этот день, солнечным победным утром, шестнадцатилетний Карл Ругер прощался со своим домом и своим городом навсегда. Он почувствовал это тогда так отчетливо, что сжало грудь, и просыпалась соль по ту сторону глаз. И прощаясь с родителями, он уже доподлинно знал, что дороги назад нет, и не будет. Так оно, на самом деле, и вышло. Длинные дороги вели его по миру, и не раз и не два возвращался он в иные места, где бывал или жил прежде, но в Линд он не вернулся никогда.
  
  Глава 3. Тень
  1.
  Превращение завершилось, и ягуар беззвучно зарычал, подняв раскрытую пасть к призрачному небу мира теней. Мгновенный ужас, порывом штормового ветра пролетевший над площадью перед храмом, смахнул с нее завороженных трансформацией кошек, и Карл остался один на один с немо ревущим убийцей.
  Сжало виски. Это было уже не привычное покалывание, а настоящая боль, и серебряное сияние, наполнявшее ночной воздух, окрасилось кровью. Кровавый туман встал перед глазами, и Карл чудом удержался от того, чтобы не зашататься и не закричать.
  Этой ночью он снова пришел в порт. На этот раз, Карл был здесь один, если не считать зрителей, затаившихся на пяти галерах и двух парусных кораблях - войянской шебеке и когге из Амста, - пришвартованных к ближайшим к месту действия пирсам. Но поскольку зрители вели себя тихо, делая вид, что их здесь нет, и Карлу не мешали, он был склонен не обращать на них внимания, хотя в расчет и принимал. Однако, теперь, когда его ударила боль, он забыл о них на самом деле, занятый борьбой со своим слабым человеческим телом. Впрочем, терпеть ему пришлось не долго. Как и прежде, тень ревущего ягуара стала бледнеть - Карл увидел это даже сквозь красную пелену, застилавшую взор, - секунда, другая, и все кончилось. Исчезла со стены храма тень ночного охотника, истаяла боль, но оставшийся стоять на месте Карл, с трудом втягивающий воздух через сжатые зубы, успел понять, что ягуар не угрожает. Отчаяние - вот чувство, которое определяло состояние оборотня. Отчаяние.
  2.
  Было начало одиннадцатого, когда Карл подошел к дому в Кривом переулке. Во всяком случае, по его личным ощущениям, прошло не более десяти минут с тех пор, как колокол на ратушной площади пробил десять. Солнце теперь стояло уже высоко, но до полудня оставалось еще очень много времени.
  Эта часть острова была высокой. На самом деле, Шестая Сестра представляла из себя скалистый холм, но все-таки северная часть острова являлась его подошвой, а Кривой переулок находился на южной стороне, круто поднимаясь вверх от Цветочной улицы к подножию замка Великого Садовника. По левой стороне переулка с самого низа тянулась каменная стена грубой кладки, густо заплетенная лозами дикого винограда, и в этой стене время от времени открывались узкие щели лестниц, уходящих вверх, к домам знатных Садовников. А вот вход в дом Виктории был другим. Тяжелая дубовая дверь, оббитая бронзовыми украшениями, была врезана прямо в камень стены. Рядом с дверью на толстой железной цепочке висел молоток, которым Карл в дверь и ударил. Подождав с пол минуты, он ударил снова. Открылась дверь на шестом ударе. Худой мрачный старик, одетый в куртку и штаны зеленого сукна, выжидательно посмотрел на Карла, но, заметив в его руках мольберт, понимающе кивнул, и молча указал рукой куда-то в глубину темного прохода, открывавшегося сразу за дверью. Карл тоже не стал ничего говорить, а только коротко кивнул старику - толи, здороваясь, толи, показывая, что понял, - и прошел внутрь. Дверь за ним закрылась, и сразу же стало почти совсем темно. Если бы не слабый огонек свечи, которую старик, закрыв за Карлом дверь, взял из стенной ниши, в коридоре царил полный мрак. Пока они шли куда-то в глубину холма, Карл разобрал, однако, что находится в узком каменном туннеле со сводчатым потолком. И стены, и пол, и потолок, все здесь было из кирпича, так что напоминало скорее не вход в дом богатой и влиятельной дамы, а преддверие гномьих рудничных городов. Впрочем, гномьи галереи могли тянуться на сотни метров, а этот коридор оказался совсем коротким. Карл сделал едва ли больше пятнадцати шагов, когда впереди скрипнула открываемая стариком дверь, и в глаза ударил ликующий свет солнечного утра. Еще пара шагов, и они вышли во внутренний двор дома Виктории.
  - Ждите здесь, мастер, - сказал старик, и быстро скрылся за еще одной дверью, оставив Карла одного.
  Карл огляделся, и пришел к выводу, что место определенно нравится. Двор, образованный двумя глухими стенами, вроде той, что шла вдоль переулка, и самим домом Садовницы, имевшим два разных по стилю и, видимо, по времени постройки фасада, был просторен. Все четыре стены, замыкавшие двор, были густо оплетены длинными стеблями каких-то ползучих растений - сейчас радостно цветущих - и все тем же диким виноградом. В центре двора ласково журчал крохотный фонтанчик, помещенный в сложной формы мраморный бассейн, похожий на большую морскую раковину, но скорее намекавший на это, чем воспроизводивший образец с принятой у скульпторов и архитекторов точностью. Вокруг бассейна и по периметру двора были разбиты цветочные клумбы, на которых среди разнообразных цветов и сочной травы, разбросанные в художественном беспорядке, росли розовые кусты. Оставшееся не занятым пространство было замощено плитками зеленоватого мрамора.
  Виктория не заставила его ждать долго, и вышла к Карлу через широкие двери более новой части дома уже через несколько минут, едва позволив ему вполне насладиться видом дома и сказочным ароматом цветов. Она была одета в глухое платье бледно-зеленого цвета, но волосы ее сейчас были не покрыты. Теперь, солнечным утром, и вблизи, Карл смог рассмотреть ее значительно лучше, чем прежде. Да, она была очень красивой женщиной. В этом не могло быть никаких сомнений, и даже законченный мизантроп и самый придирчивый критик женской красоты вынуждены были бы признать это, как факт божественного промысла. Она была уже не молода, по-видимому, недавно перешагнув через третье десятилетие своей жизни, и войдя в четвертое. Впрочем, увидеть это мог Карл, но вряд ли большинство других мужчин и женщин дали бы Виктории больше двадцати. У нее было узкое овальное лицо с тонкими и изысканно выверенными чертами. Тонкие черные брови над огромными миндалевидными черными же глазами. Длинные ресницы и снежно-белая кожа. При этом цвет ее изящно очерченных губ заставлял вспомнить о гранатах крайнего юга, но никакой краски на них не было. Виктория вообще не пользовалась ни помадой, ни краской, ни белилами. Украшений она не носила тоже, по-видимому, полагая, что ее красоту ничем подправлять не надо. И усиливать тоже.
  "Что ж, - подумал мельком Карл, отвешивая Виктории сдержанный поклон. - В этом она права".
  - Здравствуйте, госпожа Садовница, - сказал он вслух. - Я польщен приглашением и очарован вашей красотой. Мне будет, что писать.
  Он говорил серьезно. Без улыбки.
  - Здравствуйте, мастер Карл, - она тоже не улыбалась. - Вам нравится мой двор?
  - Очень приятное место, - кивнул Карл.
  - Но вы больше любите деревья, не правда ли? - спросила Виктория, откровенно рассматривая его.
  - Да, пожалуй, - согласился Карл, поняв, что она права. Он как-то не задумывался над этим раньше, но сейчас, когда прозвучал ее высокий голос с резким носовым призвуком, он понял, что она права. Ему, и в самом деле, больше нравились деревья.
  - А как пахнет ветер? - спросила она вдруг.
  - Ветер? - Карл был удивлен странным вопросом. - Ну, как может пахнуть ветер? Воздух не имеет запаха, как я слышал, а ветер есть движение воздушных масс, моя госпожа. Так говорят ученые.
  Карл развел руками, не скрывая, что ее вопрос его озадачил. Однако на самом деле, уже произнося эти слова, он начал понимать, что вопрос Садовницы был не так безсмысленен, как это показалось ему в начале.
  - Ветер носит чужие запахи, госпожа Садовница, - он решил, что пришло время улыбнуться. - Цветы и деревья, костер и немытое тело, гниющие водоросли ... да, мало ли чем может пахнуть ветер, крадущий запахи, как ворона блестящие вещички.
  - Возможно, вы правы, - кивнула Виктория. - Но что вы скажите о снеге? Или опять сошлетесь на мнения мудрецов, полагающих, что снег есть вода, а вода - сама по себе - запаха не имеет?
  - Скажу, что вы правы, - Карл еще не понимал, куда она клонит, но подозревал, что ее вопросы возникли не от живости ума прекрасной Садовницы, а из соображений, далеко выходящих за границы значений известных им обоим слов. - Снег пахнет зимой и смертью. Так говорят горцы.
  - А может ли снег петь? - казалось, с каждым вопросом ее черные глаза становятся все больше и больше.
  - Не надо испытывать на мне свои чары, госпожа, - сказал он, стерев с губ улыбку. - На меня они, как вы должны были уже убедиться, не действуют, но настроение у меня от этого портится, а художник должен быть в хорошем настроении, иначе портрет выйдет плохо.
  - Думаешь, я хочу заполучить тебя в постель? - спросила она, не меняя выражения лица.
  - Возможно, что и нет, - покачал Карл головой. - А возможно, что и хочешь, но если не хочешь сейчас, то захочешь потом.
  - Ты умеешь читать будущее? - подняла она бровь.
  - Нет, не умею, - с сожалением признался он. - Но, зато, я разбираюсь в людях, особенно в женщинах.
  - Вот, как, - она все-таки улыбнулась. - Но ты имеешь в виду обычных людей, а я ...
  - Видящая, - закончил он за нее.
  Вот теперь он ее удивил, так удивил. Глаза Виктории раскрылись еще шире, хотя куда уж еще?
  - Откуда ты узнал? - спросила она.
  - Догадка, не более, - усмехнулся он. - Но ты мне, конечно, не расскажешь, что тебе привиделось.
  - Расскажу, - Виктория уже взяла себя в руки, и снова была бесстрастна. - Не все, но кое-что расскажу.
  Она вдруг улыбнулась, и оказалось, что улыбка у нее такая же красивая, как и все остальное. И такая же не живая.
  - Во время фестиваля, я поняла, что Яна ты не убьешь, хотя он и умрет, и умрет плохо.
  - Надеюсь, что ты права, - Карл искренне хотел ей верить, но верилось с трудом. Ян должен был объявиться так скоро, как скоро перекипит его первое бешенство.
  - Ты так хочешь его смерти? - Виктория второй раз разрешила своим чувствам выглянуть из-за стены, построенной ее волей.
  - Нет, - покачал головой Карл. - Я просто не хочу никого убивать.
  - Любопытно, - тихо и медленно, как бы взвешивая в уме его слова, произнесла Виктория. - Но для чего, тогда, ты носишь меч? Впрочем, не отвечай, я уже знаю. Ты дворянин?
  - Так ты читаешь не только будущее, но и прошлое?
  "На каждого умника всегда найдется еще больший умник", - не без облегчения процитировал Карл старую загорскую мудрость. Теперь он знал, что прошлое она читать не могла. В его прошлом Виктория видела лишь то, что он готов был ей показать.
  - Дворянин, - признал он вслух. - Но меч я ношу, просто потому что мне это нравится. Просто нравится. Понимаешь?
  - Допустим, - сказала она задумчиво рассматривая его меч, и Карл понял, что не один он такой умный. У этой женщины было отличное чутье на правду, и, если она и не была способна заглянуть в его прошлое так глубоко, как ей хотелось бы, все-таки Виктория была способна почувствовать, что видит не все. - А еще я увидела эти вопросы: чем пахнут ветер и снег, и как поет ночь? Ты знаешь ответы, Карл?
  - Нет, - сейчас он сказал правду. Ее вопросы его озадачили, и более того, они заставили тревожно сжаться его бестрепетное сердце, а это, как он знал, сделать было не просто
  - А что ты увидела на дороге? - спросил он.
  - Что ты застрянешь в Сдоме, и что тебе потребуются деньги, - легко ответила она, но тут же добавила:
  - Это все, Карл. Большего я тебе не скажу. Пойдем в дом, я буду тебе позировать, а буду ли я с тобой спать, покажет время. Сейчас, я думаю, что нет, но кто знает, что я подумаю потом?
  
  3.
  Надо признать, Виктория оказалась идеальной моделью, в том смысле, что ее дивная красота предоставляла художнику редкостную возможность говорить правду. Впрочем, нет вещи без изъяна, как любят повторять горцы с Высоко Хребта. Красота Виктории была лишена жизни и внутреннего света. Это была холодная красота эстетического идеала, но эмоционально она вызывала у Карла отторжение, а могла вызвать и отвращение. Ему потребовалось напрячь все свои чувства, обрушить баррикады и стены, воздвигнутые привычкой и волей, чтобы увидеть за холодным мороком, созданным искусством опытной колдуньи, живое пламя души незаурядной женщины. Это был вызов его искусству, и Карл был благодарен Виктории за этот труд души, который и есть главное дело художника, как понимал это главное сам Карл. А еще она умела "держать мгновение". Обычно, даже самая опытная модель продолжает жить и во время сеанса. Она дышит, тело ее движется, она устает, и настроение ее меняется по мере того, как уходит время. Виктория не двигалась, и, казалось, даже не дышала. По-видимому, она не знала, что такое усталость, и Карл, стремительно менявший лист за листом, откладывая в сторону готовые наброски, был ей за это благодарен тоже. Два часа времени и десять листов бумаги закончились удивительно быстро, и за все это время Виктория не произнесла ни единого слова.
  Закончив, Карл поблагодарил Садовницу за доставленное ему удовольствие, и начал складывать рисунки.
  - Теперь, я смогу работать в своей мастерской, - сказал он. - Полагаю, что ваш портрет, госпожа, будет готов не позднее, чем через десять дней.
  - Так быстро? - казалось, что она совсем не удивлена тем фактом, что позировать больше не придется.
  - Я привык работать быстро, - улыбнулся Карл.
  - Могу я взглянуть на ваши наброски? - спросила она, подходя.
  - Разумеется, - ответил он, и протянул ее листы.
  Виктория взяла рисунки, и, пройдя к круглому дубовому столу, стоявшему посередине гостиной, в которой она позировала, начала раскладывать их на инкрустированной светлым деревом столешнице.
  - Я на самом деле так красива? - спросила она, посмотрев на первый рисунок.
  - Да, - коротко ответил Карл. - Вы можете спросить зеркало, оно не обманывает.
  - Откуда ты знаешь, сколько мне лет? - спросила она через минуту, рассматривая другой рисунок.
  - Разве я ошибся? - вопросом на вопрос ответил он.
  - Я еще не решила, хочу ли я с тобой спать! - в голосе Виктории прорезалось раздражение.
  - Я думаю, что ты ошибаешься, - не согласился он.
  - Я ничего не боюсь! - гнев прорвал плотину ее выдержки.
  - Мы все чего-нибудь боимся, - пожал плечами Карл. - И ты, и я, и Великие Мастера. Даже богам есть чего опасаться.
  - Кто это? - спросила она, дойдя до последнего рисунка.
  - Что-то не так? - удивился он, подходя к Виктории.
  - Все так, но это не я, - объяснила она.
  - А кто? - Карл был озадачен.
  - Действительно, кто? - усмехнулась Виктория, передавая ему лист.
  Карл взял в руки рисунок, и сердце сжалось, и кровь застучала в висках.
  "Опять! - с тоской подумал он, глядя на собственный рисунок. - Опять ..."
  Это, и в самом деле, была не Виктория.
  
  София.
  У нее были пышные черные волосы, чуть вьющиеся, волнистые, и смуглая кожа. Сочетание довольно редкое в империи, но от того делающее ее красоту еще более яркой, вызывающей, дерзкой. Черные глаза Софии смотрели на мир чуть насмешливо, но сейчас они были серьезны и внимательны.
  Герцогиня Цук приняла Карла в чайной комнате, сидя в жестком полу-кресле у маленького круглого столика, на котором едва умещался чайный сервиз. Она была в темно-красном платье, вырез которого почти полностью открывал взгляду Карла роскошь ее грудей. Было ли это случайностью, или нет, Карл не знал. Он мог только надеяться на то, что это не случайность. В конце концов, это был частный визит, но, с другой стороны, она позвала его сама.
  - Я много о вас слышала, Карл, - сказала София Цук, когда, поклонившись ей, он занял предложенный ему стул. Голос у нее был низкий, грудной, дивно окрашенный легкой природной хрипотцой.
  - Я много о вас слышала, Карл, - сказала она, глядя на него серьезно и как бы изучающе.
  - Обо мне? - спросил он, любуясь ее полными губами. - Помилуйте ваша светлость, что же такое вы могли обо мне слышать? Верно, вы имеете в виду какого-нибудь другого Карла. Это имя довольно распространено в некоторых местах.
  - Не прибедняйтесь, Карл, - попросила она, и тень улыбки скользнула по ее губам. - И перестаньте, граф, величать меня светлостью. Это смешно!
  София выделила интонацией его титул, который он при дворе, к слову, ни разу не объявлял, и Карл посмотрел на нее с новым интересом, никак не связанным с ее красотой.
  - Вы правы, герцогиня, - усмехнулся он. - Возможно, - я подчеркиваю, возможно, ибо на этот счет существуют разные мнения, - так вот, возможно, я могу так титуловаться, но, все-таки, обычно я этого не делаю.
  - И напрасно, - возразила ему София. - Титул, полученный из рук императора, да еще такого императора, каким был Евгений Яр, носить не стыдно.
  - Яр?! - почти искренне удивился Карл. - Вы меня пугаете, София. Я еще под стол пешком ходил, когда императора отпевали в Цуре!
  - Возможно, я ошибаюсь, - София пожала прекрасными плечами, и, наконец, улыбнулась Карлу. - Но люди так же говорят, что меч, которым вы опоясаны, это меч маршала Гавриеля, а он, мне кажется, жил в то же время, что и император. Или я ошибаюсь?
  - Нет, София, - в свою очередь улыбнулся Карл. - Вы не ошибаетесь. Гавриель Меч был маршалом императора Евгения, и этот меч, - Карл тронул кончиками пальцев эфес своего меча. - Этот меч действительно однажды принадлежал Гавриелю, но это, София, ни о чем не говорит. Подумайте сами, мало ли когда и кому принадлежала та или иная вещь! В отличие от людей, вещи живут долго.
  "Забавно, - подумал он. - Меч Меча! И, тогда, кто чей хозяин?"
  - Неверное, вы правы, Карл, - София снова была серьезна, а ее большие черные глаза почти скрылись под опущенными веками и в тени длинных ресниц. - Вы правы, а я не права, но что вы, тогда, скажите о росписи купола в зале ноблей в Цейре?
  - Вы имеете в виду плафон? - поднял бровь Карл, которого завязавшийся разговор уже не радовал. Идя к герцогине, он преследовал совсем иную цель. - Роспись великолепна. Во истину, Гавриель Меч был не только прославленным полководцем.
  - Я имею в виду северную часть плафона, - веки поднялись, и на Карла взглянули черные глаза, из которых полыхнула страсть такой силы, что ему стало страшно.
  - Ах, вот, вы о чем! - ему было, что ответить и на этот вопрос. - Мой стиль, София, действительно несколько напоминает стиль того безвестного мастера, которому маршал Гавриель поручил роспись северного предела, но только напоминает. Не больше.
  - Значит, это были не вы? - возможно, София была разочарована, но сказать об этом определенно Карл не мог. Ее эмоции были сложны, это являлось фактом, однако, вне всякого сомнения, герцогиня была отнюдь не так проста, как предлагала думать о себе посторонним.
  - София, - сказал он мягко. - Простите, если я вас разочаровал, но роспись плафона в Цейре завершена 30 лет назад.
  - Какая жалость! - воскликнула София, демонстрируя почти натуральное разочарование. - Какая жалость!
  - О чем же вы жалеете? - спросил он, уже зная, куда повернет их беседа теперь. Эта дорога была ему знакома, но, главное, предпочтительна.
  - Я жалею, что вы не он, - она была расстроена, вернее хотела это продемонстрировать Карлу. Ее артистизм был великолепен, а игра безупречна. - Я предполагала, заказать вам мой портрет.
  - Так, закажите, - предложил Карл, и снова улыбнулся.
  - Но вы же не тот Карл, которого я имела в виду, - лукаво улыбнулась София.
  - Зато, я тоже художник! - возразил Карл. - Кому же и заказать портрет, как не художнику? А уж я, герцогиня, постараюсь, чтобы мои краски запечатлели вашу красоту на века и для всех!
  - Для всех не надо, - улыбнулась София, ее глаза сияли.
  - Вы не верите, что я могу это сделать? - обиженно поднял бровь Карл. - Или, упаси нас Единый, сомневаетесь в собственной красоте?
  - Ни то, ни другое, - ее голос опустился, она почти шептала. - Я предполагаю позировать вам нагая, Карл. Естественно, я не буду показывать портрет всем.
  - Как пожелаете, София, - поклонился Карл. - Значит, мне предстоит увидеть вас без одежды ...
  - Боитесь? - улыбнулась она.
  - Боюсь, - улыбнулся он.
  - Испытание страхом, страшное испытание, - задумчиво сказала она.
  - Вы правы, София, - согласился он.
  - Жестокость не входит в число моих пороков, - усмехнулась она, и добавила, вставая:
  - Следуйте за мной, граф.
  Карл поклонился и без вопросов последовал за ней. Не встретив по пути ни единой живой души, они прошли несколько комнат и кривой узкий коридор, поднялись по короткой полированной лестнице, и, наконец, оказались в роскошно декорированной спальне. По-видимому, это была парадная спальня герцогини. Впрочем, если верить рассказам о ее расточительности и страсти к изысканной роскоши, могло оказаться и так, что сейчас они находились в личных апартаментах Софии.
  В спальне их ожидали две камеристки герцогини, молча поклонившиеся госпоже и ее спутнику, и замершие в ожидании распоряжений.
  - Разденьте меня, - приказала София, и повернулась к Карлу лицом.
  Она стояла всего в трех метрах перед ним, несомненно, с умыслом выбрав дистанцию, позволяющую ему видеть ее целиком, и, в тоже время, не упустить ни одной детали. А карл не стал, что естественно, напоминать герцогине Цук, что у него нет с собой ни красок, ни холста, ни бумаги. Все, что могло потребоваться - или не потребоваться - было при нем. Остальное - в руках богов и переменчивого нрава Софии. Однако у него создалось впечатление, что, начиная осаду, он ошибся в намерениях гарнизона. Кажется, эту крепость никто в серьез оборонять не предполагал.
  
  4.
  Возвращаясь домой, он не спешил. Ему было о чем подумать, и делать это было лучше всего на ходу. Карл шел, что называется, куда глаза глядят, не выбирая дороги, не имея определенной цели. Он забыл даже о еде, и только запах копченой рыбы заставил его очнуться и оглядеться. Ноги привели его к рыбному порту на Первой Сестре. Или это были не ноги, а чутье? Или судьба? Кто знает?
  Карл прошелся вдоль почти опустевших к этому времени рыбных рядов, дошел до коптилен, и, купив за несколько медных грошей кусок копченого тунца и гречневую лепешку, принялся за еду. Теперь выяснялось, что он смертельно голоден. И то, правда, завтракал он рано утром, а сейчас солнце уже клонилось к закату. У Виктории он только выпил два бокала вина, но ничего не ел, а, сколько он бродил по Сдому, занятый своими мыслями, можно было легко вычислить по положению солнца, но никакого смысла в этом занятии не было. Долго бродил. Этого достаточно.
  Тут же в порту, стоя на краю пирса, Карл быстро съел свой не слишком обильный обед, и пошел было домой к вероятно заждавшейся его уже Деборе, но, проходя мимо лавки старого Медведя, изменил свои планы, и зашел к старику.
  Аптекарь, как и следовало, ожидать, работал, что-то взвешивая на своих крошечных весах, пересыпая какие-то порошки из одних горшочков в другие, смешивая в склянке из мутного стекла неизвестные Карлу жидкости. Работал он сосредоточенно и ... красиво. Пожалуй, слово красиво было уместно и в этом случае не менее, чем в любом другом. И, кроме того, запах, вернее запахи, витавшие в лавке, многочисленные и разнообразные, составлявшие неотъемлемую примету аптеки. Карл несколько минут стоял за спиной старого Медведя, наблюдая за его работой и вдыхая запахи сухих трав и минералов, иногда узнаваемые, а иногда и нет. Он просто был не в силах прервать очарование момента, благо глуховатый аптекарь, по-видимому, не услышал, как Карл вошел в лавку. Но, с другой стороны, чувство такта мешало Карлу затягивать удовольствие, и, значит, предоставить аптекарю возможность, самому его обнаружить. Поэтому, как ни жалко ему было разрушать магию момента, Карл тихо кашлянул несколько раз, и этим привлек внимание старика. Вскочить с табуретки, как это случилось днем раньше, Карл аптекарю, однако, не позволил, шагнув к старику вплотную и придержав того за плечи.
  - Прошу вас, мастер, сидите! - Попросил он.
  - Я зашел просто поболтать, - объяснил Карл. - Если у вас, конечно, есть время.
  - Время! - Возмутился старый Медведь. - Да, что вы такое говорите, господин мой Карл! Кто я, чтобы следовало заботиться о моем времени?
  - Тогда, я присяду с вашего позволения, - усмехнулся Карл, усаживаясь на другую табуретку.
  - Как поживаете? Хорошо ли идет торговля? - спросил он, не позволяя старику продолжить в том же возвышенном тоне, в котором тот начал.
  - Спасибо, господин мой, Карл, - серьезно ответил аптекарь. - Здоровье мое, как и следовало ожидать, отменное, хотя и годы не малые, сами понимаете. А торговля ... Пока люди болеют, а они болеют всегда, - даже здесь, в Сдоме, - без дела нам сидеть не приходится. Не сами ищем, оно нас находит. Дело, я имею в виду. Да, и прочее разное ... Вот, сейчас, например - не поверите! - готовлю тинктуру из сушеных корней ярены. Для чего, спросите? Дурная травка, если честно сказать, и корешок подлый. Ничего не лечит толком, да и отрава из него, честно сказать, никакая. Право слово, легче человека ножом убить, чем яремником травить. Но дела-то, господин мой, Карл, разные бывают. Яремник, должен заметить, седьмая часть приворотного зелья. Кто не знает, всегда удивляется, а только без яремника ничего путного не выйдет, а с яремником - и не захочешь, а полюбишь. Такое дело!
  - Так, вы что же, мастер Медведь, колдовством тоже промышляете? - удивился Карл.
  - Ни в коем случае, - лукаво улыбнулся в ответ старик-аптекарь. - Не враг я себе, чтобы в Сдоме приворотное зелье варить! Хотя, чего там трудного! Уж поверьте, надо будет, сварю. И выйдет не хуже, а лучше, но только не здесь! Оболтус один - из Синих - взялся кому-то сварить, а руки пачкать не хочет, да и не умеет, наверное. Яремник то, такое дело, ни в чем не растворяется, и при обработке секрет знать надо, чтобы порошок нужной мелкости вышел. Вот он мне и заказал. А я что? Закона не нарушаю, и заработок опять же не плох. Сделаю, конечно. Почему бы и не сделать?
  - А про кошку вы слышали? - спросил Карл, переходя к главному.
  - И видел, - кивнул старик. - Она тут в рыбном порту уже четвертую ночь гуляет.
  - А я думал, она только в гавани бывает, - задумчиво произнес Карл.
  - Нет, господин мой, Карл, - покачал головой старик. - Еще и здесь, и в Арсенальной гавани тоже.
  - И что это, по-вашему, такое? - спросил Карл.
  - Оборотень, конечно, - старик в своих словах не сомневался. - Но что-то с ним, оборотнем, я имею в виду, не так, господин мой, Карл. А что, не знаю. Я про такое даже не слышал никогда, и вы, как я понимаю, тоже. Значит что? Или впервые такое случилось, во что вверится с трудом, ибо нет нового и старого под вечными небесами, все уже когда-то случилось, и не раз. Но, если такое уже когда-то где-то и случалось, то редкое это что-то, и сподобило нас сие чудо лицезреть. К добру ли, мой лорд? Не знаю, но только страшно мне от чего-то, а меня напугать - сами понимаете - не просто. Но вот ведь, привелось ...
  
  5.
  "Ну, вот я и дома", - подумал Карл с улыбкой.
  Его дом был уже виден в конце улицы, и возникшая у Карла мысль была, в сущности, простой констатацией факта. Все просто: шаг вперед, и еще один шаг, он поворачивает за угол, и видит вдалеке дом, который на время стал его домом. Ничего особенного, но случайная мысль заставила Карла насторожиться и задуматься о вещах, казалось бы, отвлеченных и с содержанием предыдущей мысли не связанных.
  Карл знал, что у некоторых слов есть способность облекаться плотью снов, у других - становиться явью. Как бы то ни было, но разумный человек не станет бросаться словами, даже если он не Филолог и ему не ведомы сокровенные тайны созвучий и смыслов. Сами Фиолетовые, вероятно, могли бы рассказать о словах много такого, о чем и не догадываются непосвященные, то есть, абсолютное большинство людей, но кланы молчат, не раскрывая своих секретов. Молчат и Филологи, опасаясь, по-видимому, что их конструкции и правильные предложения однажды могут стать острыми ножами в их собственных спинах. Однако есть вещи, которые знают все. Не поминай лихо, - говорят в Приморье. И правильно говорят, потому что опыт поколений может чему-то научить даже самого твердолобого невежду. Не злословь, не богохульствуй, - требуют адепты почти всех религий, известных Карлу. И тоже, вероятно, не спроста. Хочешь добра, говори о нем чаще, - поучают старики и здесь, на побережье, и на Высоком Хребте, и в Загорье. Даже Леон из Ру, для которого слова всегда были точно таким же инструментом, как нож для сапожника, или меч для солдата, даже он был согласен с мудростью стариков, и играя словами, всегда был осмотрителен и, пожалуй, даже осторожен.
  "Леон? - с удивлением подумал Карл. - Что ж, вполне вероятно. И это многое могло бы объяснить".
  Но думать сейчас о Мышонке ему было лень. Он думал о другом. Не наделил ли он случайно жизненной силой некое внутреннее, возможно, им самим не осознаваемое желание, когда объяснял Деборе, что этот чужой дом в чужом для них городе - их дом?
  "Тогда, не иначе, как на пороге меня должна встречать хозяйка", - с чувством неожиданной печали подумал он, и постучал в дверь.
  
  6.
  - Будешь ужинать? - спросила Дебора, когда он вошел в дом.
   - Буду, - коротко ответил Карл, ставя к стене мольберт, и снял плащ. Уже наступил вечер. Смеркалось.
  Карл прошел к кадке с водой, но Дебора опередила его и, схватив ковш, зачерпнула воды. Карл посмотрел ей в глаза и встретил уверенный взгляд серых глаз. Дебора не улыбалась, но улыбка жила в ее глазах, готовая выйти наружу, но до времени спрятанная за невозмутимым выражением лица.
  "Так быстро?" - удивился Карл.
  - Спасибо, - мягко сказал он вслух и улыбнулся.
  Губы Деборы дрогнули. Мгновение, и она улыбнулась тоже.
  - Где ты пропадал? - спросила она, выливая воду в его подставленные ладони.
  "Она ревнует? Быть этого не может!"
  - Рисовал даму Садовницу, - он замолчал, всполаскивая лицо.
  - Целый день?! - Дебора снова зачерпнула воду.
  - Отчего же! - усмехнулся он в ответ. - Еще я гулял.
  - Похоже, ты можешь гулять целыми днями, - насмешливо вставила она, пока он мыл лицо.
  - Могу, - ответил он, принимая из ее рук кусок чистого полотна. - Чем ты угостишь меня сегодня?
  - Посмотрим, - лукаво улыбнулась Дебора. - Увидим ... Садись, Карл, я буду тебя кормить.
  На этот раз, его ожидала уха из морской рыбы, и свинина, тушенная в сметане, и копченые ребрышки, и крепкое, почти черное, вино из Пража, и соленый овечий сыр, и ...
  - У кого ты покупаешь такой великолепный хлеб? - спросил Карл, прожевав очередной кусок мяса. Дебора сидела напротив него, по другую сторону стола, и с улыбкой, блуждавшей по ее дивным губам, смотрела на то, как он ест.
  - Хлеб, и в самом деле, замечательный, - согласилась она. - А покупаю я его в пекарне, что в конце улицы. К слову, булочник говорит, что он тоже родом из Линда, но твоего имени он не помнит.
  - И не мудрено, - Карл сделал глоток вина. - Линд большой город, да и я давно уже его покинул.
  - И что же ты, Карл, делал после того, как покинул Линд? - спросила она, и неожиданно начала краснеть.
  - Шел, - пожал он плечами, не сводя с нее глаз. - Потом, снова шел, ... О чем ты подумала?
  - Я обязана отвечать? - впервые в ее голосе проступил гнев.
  - Нет, - ответил он тихо. - Не обязана, но мне очень хотелось бы об этом знать.
  Дебора смотрела на него и молчала.
  - Ты очень красивая женщина, - сказал он, по-прежнему, тихо. - И необычная. Ты говоришь, как загорянка, но родилась ты на дальнем западе. Я думаю, где-нибудь близ Больших Озер, ведь так?
  Дебора не ответила. Она молча смотрела на него, и в ее серых бездонных глазах полыхал такой неслыханный пожар, что в пору было испугаться собственной дерзости, но Карл никогда не отступал.
  - Ты не умеешь варить суп из морской рыбы, Дебора, - улыбнулся он. - Тунца варят по-другому, но ты умеешь варить озерную рыбу, и именно так ее варят в Новом Городе.
  Краска отлила от ее лица, но она не смутилась.
  - Далеко же ты зашел на своем пути, Карл Ругер, - сказала Дебора. Звонкий ее голос огрубел от волнения.
  - Тебе ли удивляться, Дебора? - улыбнулся он в ответ.
  - Я подумала о том, что уже вечер, - сказала она вдруг. - И, значит, скоро ты снова меня обнимешь.
  - Это хорошо, что ты так подумала, - сказал он.
  - Почему?
  - Потому что я тоже об этом думал.
  
  7.
  Явь обратилась в сон, и сон стал продолжением яви, но в какой-то момент Карл понял, что женщина, которую ласкают его руки, это не Дебора. Его Дебора, осталась за гранью сна, и грудь, которую он покрывал поцелуями, была не ее грудью. Все изменилось. Все обратилось во что-то другое. Во всем крылся обман. Исчезли запахи, и с ними пропал одуряющий, сводящий с ума запах Деборы, запах ее волос, напоминавший ему ароматы степных трав в разгаре весны, и летние запахи лилий в заводях тихих озер запада. Исчез запах ее желания, и запах их любви исчез, и в пресном, лишенном запахов и самой жизни, мире ночного морока, Карл сжимал в объятиях тело чужой и совсем не нужной ему женщины. И ей он был не нужен. Вернее, Карл, несомненно, был ей нужен, но совсем не так, как нужен влюбленной женщине любящий ее мужчина. В ней не было страсти, и желания в ней не было тоже. Женщина отдавалась ему так, как если бы выполняла абсурдную, скучную, но необходимую работу. Он хотел узнать, кто она, но крепкие руки прижимали его лицо к безупречной груди, не позволяя рассмотреть лицо. Но тела этого он не знал тоже, потому что был с этой женщиной впервые.
  Такое положение дел устроить Карла не могло. Он не привык быть игрушкой в чьих-либо руках, и не желал этого даже пробовать. Раздражение, возникшее в его душе из-за бесцеремонности чьего-то постороннего вмешательства в его жизнь и в его чувства, быстро превратилось в гнев, и Карл разорвал сковывавшие его объятие. Принуждение лопнуло, как лопаются в шторм туго натянутые швартовочные канаты, и сон истаял. И вместе со сном исчезла женщина, которую он только что обнимал, но зато к нему вернулись свобода воли, и вещный мир, и ... Дебора, тихо дышащая во сне рядом с ним. От нее шло живое тепло, и ее запахи были теми, которые он ожидал и хотел услышать.
  Карл открыл глаза. В комнате было темно, но он видел все детали необычайно отчетливо. Такое с ним уже случалось, и он не удивился. Болела голова, но и это было вполне понятно. Колдунья, которая попыталась овладеть им, была необычайно сильна, и можно было только гадать, какая цель могла заставить такую сильную женщину тратить свой Дар на такие пустяки.
  "Или, - спросил он себя, вставая с постели. - Судьба бросила кости?"
  Он оделся и спустился вниз. В доме было тихо. Тихо было и на улице, только где-то далеко лаяли собаки. Карл остановился посередине кухни и прислушался к себе. Голова все еще была тяжелой, но боль отступила. А вот обострившиеся чувства продолжали питать его мозг массой слишком точных и не нужных ему сейчас подробностей, но с этим можно было мириться. Во всяком случае, это Карлу сильно не мешало. Особенно ночью.
  Не зажигая света, Карл налил себе бренди, и, раскурив трубку, сел около большого кухонного стола. Полночь миновала, но, в любом случае, идти этой ночью в гавань он не собирался. Сердце, растревоженное ночным кошмаром, уже успокоилось, и, судя по всему, никто сегодня не звал его в неведомую даль.
  Несколько минут Карл просто сидел около стола, курил, отпивал, по времени, бренди из тяжелого серебряного стаканчика, и думал. Потом, у него появилась одна странная, на первый взгляд, идея, которую, тем не менее, стоило проверить, тем более что спать он уже не хотел, и заняться ему сейчас было не чем. Подниматься наверх не хотелось, но тут Карл вспомнил, что, возвратившись вечером домой, он оставил мольберт здесь, внизу. В мольберте же было все, что ему могло теперь понадобиться.
  Карл встал, пошел к мольберту, открыл его, и вынул чистый лист бумаги и свинцовый карандаш. Вернувшись к столу, Карл положил бумагу на стол, взял в руку карандаш и уставился в окно. За маленьким оконцем, в частый свинцовый переплет которого было вставлено настоящее стекло, смутно виднелся дом на противоположной стороне улицы. Память Карла услужливо дополнила недостающие детали, и он как будто наяву увидел этот дом, причем не так, как его можно было увидеть из этого именно окна, а так, как он увидел бы фасад дома, находясь от него метрах в пятидесяти. Ничего примечательного в этом доме не было, но Карл заставил себя рассматривать его снова и снова, как если бы намеревался этот дом теперь нарисовать. Между тем, его рука, предоставленная сама себе, чирикала что-то на листе бумаги, но думать об этом Карл себе запретил.
  Через несколько минут, он почувствовал, что рисунок готов, и быстро, даже не взглянув на него, сложил бумагу и сунул в боковой карман камзола. Было любопытно, конечно, что же он там такого нарисовал, но Карл привык ждать, и у мел это делать без сожаления.
  Самое любопытное, что, закончив рисунок, он почувствовал, что снова стал самим собой. Прошла голова, ночь стала ночью, и его спокойное сердце уверенно билось в груди. И сразу же, как только он это почувствовал, выяснилось, что усталость прошедшего дня никуда не делась, и ночь позвала его в постель.
  
  8.
  Однако лечь спать не получилось. В тот момент, когда Карл встал из-за стола, намереваясь вернуться в спальню, в дверь постучали. Стук был тихий, но уверенный, и Карл понял, что человек, стучащий в дверь его дома, знает, что он, Карл, не спит и находится не далеко от двери.
  "Нашел время", - усмехнулся Карл, и пошел открывать.
  За дверью стоял высокий мужчина в темном плаще, но Карл не сомневался, что будь сейчас светло, плащ оказался бы красным.
  - Доброй ночи, - вежливо сказал Карл незнакомцу, и выжидательно посмотрел ему в лицо.
  - Доброй ночи, - ответил тот. - Мое имя Павел, и я принес вам вызов на поединок от известного вам мастера Яна.
  - Ночью? - улыбнулся Карл.
  - А чем вас не устраивает ночь, мастер Карл? - Павел был спокоен и не склонен шутить.
  - То есть, вы не только принесли мне вызов ночью, но предлагаете ночью драться? - уточнил Карл.
  - Именно так, - Кивнул Кузнец.
  - Почему вы полагаете, что я приму вызов? - спросил Карл.
  - Потому что ставкой мастера Яна является вот это, - Павел протянул Карлу пергаментный свиток, с которого на длинных лентах свисали три печати.
  - Что это? - голос Карла, когда он принимал свиток, выражал полное отсутствие интереса к возможному ответу.
  - Это разбор вашего дела, составленный тремя самыми уважаемыми судьями Сдома, - Павел Кузнец говорил равнодушно, как бы по обязанности, или только приличия ради. - Они пришли к выводу, мастер Карл, что в вашем случае, князь Семион допустил восемь нарушений законов вольного города Сдом и процессуальных норм, принятых в его юридической практике. Если вы откажитесь драться, завтра протест будет внесен в княжескую судебную палату, и делу будет дан ход.
  - А если я убью мастера Яна? - спросил Карл.
  - Исход поединка не является темой для обсуждения, - пожал плечами Павел. - Вы соглашаетесь на поединок и выставляете в качестве залога меч мастера Яна, он отвечает этим документом и словом Мастера никогда более не возвращаться к этому щекотливому вопросу. Это все, - Павел не просил и не угрожал. Он объяснял.
  - Где? Когда? - не меняя тона, спросил Карл, и положил свиток в карман.
  - Через пол часа в муниципальном саду. Это не далеко отсюда.
  - Ждите меня здесь, - кивнул Карл, и закрыл дверь.
  Он постоял секунду около двери, затем быстро, но тихо, поднялся наверх и забрал свой меч. Спустившись обратно, Карл пристегнул меч к поясу, набросил плащ, и, подойдя к столу, медленно - со вкусом - допил свой бренди. Затем так же не торопясь, он выбил трубку, набил ее по новой, и закурил. Только после этого, он вышел из дома и присоединился к терпеливо дожидавшемуся его на улице Павлу.
  - Я в вашем распоряжении, мастер Павел, - сказал Карл.
  - Следуйте за мной, - равнодушно откликнулся тот и добавил:
  - Пожалуйста.
  9.
  Ян ожидал их на большой лужайке в муниципальном саду. Луна уже сильно склонилась к западу, и здесь среди деревьев, было сумрачно, но возражений против ночного поединка у Карла было не больше, чем против дуэли ярким днем.
  - Я предлагаю смертный бой, - сухо сказал Ян, сдержанно поклонившись Карлу.
  - Не принимаю, - ответил Карл, кланяясь в свою очередь.
  - Как угодно, - Ян, видимо, понял, что настаивать бесполезно. - Вы принесли залоговое письмо?
  - Естественно, - Карл достал из кармана пергамент с залоговым письмом, составленным в ломбарде семьи Шауль, и передал его Павлу.
  - Приступим? - спросил Ян, сбрасывая плащ.
  - В вашем распоряжении, - ответил Карл и тоже снял плащ.
  Он уже с минуту рассматривал своего противника, и теперь положение дел было ему более или менее понятно. Нельзя сказать, что увиденное его напугало, но равнодушным не оставило. Кожа Яна слабо светилась в темноте, его глаза тоже. Это было как будто и не плохо, если не знать что это свечение может означать. Ян был буквально переполнен силой, настолько полон ею, что она заставляла в прямом смысле светиться его кожные покровы, порождая бледное, но, тем не менее, отчетливое зеленоватое сияние.
  О том, что ошибки нет, и это именно то, о чем он сразу подумал, Карл доподлинно узнал, приблизившись к Яну на три шага. Покалывание в висках сразу усилилось.
  Ян поклонился еще раз, сделал шаг назад, и отсалютовал сопернику уверенно вскинутым вверх мечом. Карл повторил его движения, лишь чуть изменив их рисунок. Ян был северянином, или, здесь жил достаточно долго, чтобы перенять культурные традиции северного побережья. А Карл давным-давно принял южный - Загорский - стиль, хотя родился и вырос очень далеко от тех мест. Но, как бы то ни было, мечи взлетели вверх, и поединок начался стремительной атакой Яна.
  Как и в прошлый раз, Ян ударил резко, без подготовки, нацеливаясь на быстрый, хотя и лишенный внешних эффектов, финал. Карл, однако, выпад парировал, показывая, что случившееся на Беговом поле случайностью не было. Впрочем, Кузнец чего-то подобного, по-видимому, ожидал, и не был ни удивлен, ни разочарован. Сегодня он дрался всерьез. Карл тоже не шутил, понимая, что имеет дело с опытным фехтовальщиком, к тому же колдуном.
  В течение нескольких десятков секунд, они кружились во все ускоряющемся танце поединка, стремительно взвинчивая и без того невероятно быстрый темп, и демонстрируя друг другу все более сложные и редкие фехтовальные приемы, и их не возможные связки. А потом, воздух ночи вздрогнул, и силуэт Яна растворился в сгустившемся сумраке. Ян не исчез вовсе, он как бы продолжал быть здесь и сейчас, но в то же время его здесь не было. Было какое-то слабое мерцание на границах полей зрения, была невнятная, ускользающая от взгляда тень среди других теней, было чистое движение, лишенное вещественных примет, которое улавливали не глаза, а ... чутье? Возможно, что это было чутье, но Карл не мог позволить себе сейчас философствовать. Он напряг все чувства до предела, ускорился еще больше, вычерпав до дна все резервы своего организма, и отразил две атаки противника, когда меч Яна возникал из неоткуда и моментально оказывался там, где мгновение назад билось сердце Карла. Долго так продолжаться не могло, и Карл, ясно осознававший, с чем ему пришлось встретиться, сделал то, чего не делал давным-давно. Не делал не только и не столько потому, что в этом не было нужды, а потому что делать это ему было неприятно, пожалуй, даже омерзительно. Но когда нет выбора между хорошим и плохим, выбирать приходится между плохим и ... много худшим.
  Карл резко разорвал боевой контакт, далеко отскочив назад и в сторону, стремительно крутнулся на месте, изменив траекторию своего движения, и вдруг замер. Глаза его были закрыты, а отпущенное на волю воображение молниеносно рисовало в плотной тьме, поглотившей окружающий мир, руку, сжимающую рукоять дорого кавалерского меча. Белая напряженная рука проявилась во мраке, и не рассуждая, не пытаясь понять, куда нацелено острие меча Яна, Карл нанес стремительный удар.
  Ян закричал, и Карл открыл глаза. Перед ним, обхватив левой рукой правую - искалеченную и окровавленную - корчился Ян. Он больше не мерцал, свечение его кожи погасло, он страдал, и был занят теперь исключительно своим страданием. Терпеть боль этот надменный человек не умел.
  Карл нагнулся, подобрал с земли меч - это был уже второй меч Яна, становившийся его законной добычей, - и повернулся к Павлу, спешившему оказать Яну помощь.
  - Залоговое письмо, - сказал Карл холодно.
  Кузнец его понял, и не стал возражать. Он быстро достал из кармана свернутый в трубочку пергамент, отдал Карлу, и бросился помогать своему другу. Карл аккуратно положил свиток во внутренний карман камзола, который он так и не снял, подобрал свой плащ и пошел прочь. Он чувствовал страшное опустошение. Силы почти оставили его, и Карлу пришлось сделать огромное усилие, чтобы вернуться домой. В муниципальный сад он шел чуть меньше получаса. Возвращался он почти два часа, преодолевая искушение упасть на камни мостовой прямо там, где сейчас был, и забыться мертвым сном. Упасть и заснуть, чтобы не помнить бархатистого мрака вечной ночи, в которой силой его проклятого воображения рождалась новая реальность.
  Он все-таки дошел. Уже начинался рассвет, когда он вошел в свой дом. Дебора, завернутая в одеяло, с зажженной свечой в одной руке и тесаком для рубки дров - в другой, стояла посредине кухни.
  - Бренди, - прошептал Карл, оседая на пол. - Много бренди.
  Перед его глазами уже сгущалась темнота.
  - И не давай мне спать, - попросил он из последних сил. - Говори ...
  
  10.
  - Лей! - приказал Карл, склоняясь над бочкой на заднем дворе, и Дебора вылила ему на голову ведро холодной воды.
  К сожалению, вода была не настолько холодна, как ему хотелось бы, но выбирать было не из чего.
  - Еще, - попросил он, и Дебора опрокинула на него второе ведро.
  Волна прохлады омыла уставший мозг Карла, и, если не выдернула окончательно его сознание из трясины обессиливающего морока, как сделала бы это вода ледяная, то, во всяком случае, освежила Карла, дав силы для следующего шага.
  - Спасибо, - сказал Карл, выпрямляясь. Вода лилась с него ручьями. Штаны и рубашка сразу стали мокрыми, и озноб робко прошелся своими тонкими холодными пальцами по позвоночнику.
  - Иди, - сказал он Деборе, начиная стаскивать через голову рубашку. - Я буду ... танцевать.
  Мокрая рубашка полетела в сторону, и Карл взялся за пояс.
  - Ты уверен? - осторожно спросила Дебора. - Я имею в виду, что ты ... Ну, ты ведь только что ...
  - Был никакой, - усмехнулся Карл. - Ты права, но, если оставить все, как есть, будет только хуже. Иди, я буду танцевать голым.
  - С каких пор, ты стал стеснительным, Карл? - усмехнулась Дебора.
  - Оставайся, - пожал он плечами, и стащил с себя прилипающие к коже штаны. - Только, принеси мне, пожалуйста, меч, и смотри на здоровье.
  
  11.
  - И все-таки, тебе лучше остаться дома, - сказала Дебора, когда после завтрака, он стал собираться в город. - Не знаю, что случилось ночью, но думаю, тебе стоило бы немного отдохнуть.
  - Ерунда, - отмахнулся Карл. - Я уже в полном порядке.
  "Ты в этом уверен?" - спросил он себя, еще не закончив отвечать Деборе, и вынужден был признать, что, скорее всего, права она, а не он. Но, в том-то и дело, что, кто бы из них ни был прав, существовала еще одна правда, которую приходилось принимать в расчет. Карл не хотел ломать ритм. Разрушать гармонию повседневности, и всегда-то не есть хорошо, а нынче - и того хуже. Какая интрига закручивалась теперь в Семи Островах, оставалось для Карла пока не ясным. Не то чтобы не было у него на этот счет предположений, но предположения потому так и называются, что не являются истинными ответами. А Карл не знал даже того, в одной интриге он увяз - без всякого на то своего желания, - или в нескольких. В любом случае, кто-то - один или несколько неизвестных ему игроков - пригласил его на партию, забыв об этом сообщить ему, точно так же как и то, в какую именно игру они играют и каковы ее правила. И значит, единственное, чего он не мог себе позволить, это идти на поводу у событий. Везде, где только можно, следовало ломать рисунок выстраиваемой этими неизвестными игроками интриги. А самое простое, хотя иногда и не легкое средство, которое всегда под рукой, это вопреки всем обстоятельствам, жить так, как если бы ровным счетом ничего не случилось.
  - Ты же видишь, - сказал Карл встревоженной Деборе. - Я в полном порядке: свеж и полон сил.
  - Ты не спал ночь, - ответила Дебора, обмануть которую, после того, что она видела на рассвете, было не просто.
  - Я не спал много ночей, - усмехнулся Карл. - И знаешь, у меня бывали такие утра, когда мне предстояло драться не на жизнь, а на смерть, а не рисовать скучающих красоток.
  
  12.
  Анна жила в маленьком особнячке на берегу узкого и извилистого пролива, разделявшего Вторую и Третью Сестер. Место здесь было довольно низкое и влажное, а в воздухе чувствовались запахи горячего металла и сгоревшего угля. Над Арсеналом, находившимся всего в трех кварталах от дома Анны, поднимались дымы, а у причалов Арсенальной гавани стояли пузатые барки, по-видимому, привезшие во владения Кузнецов уголь и железную руду, медь и олово, древесину и свинец с континента. Народ на улицах выглядел более суровым и замкнутым, чем в других районах города, и общая атмосфера, царившая на улицах, больше соответствовала рабочему дню, чем, скажем, суета в квартале художников. Однако там, где жила дочь Кузнеца Анна, улицы были почти безлюдны, но зато, они были чище и зеленее, чем вокруг Арсенала.
  
  13.
  - Итак, - Карл смотрел на Анну равнодушным взглядом мастера, не нуждающегося в заработке, но пришедшего к заказчику из одной лишь вежливости. - Что бы вы хотели получить за свои деньги, госпожа Анна?
  - А что вы можете предложить, мастер Карл? - Анна была насмешлива и даже иронична. Вернее, такой она желала перед Карлом предстать. На самом деле, она была взволнована и, возможно, расстроена. Пожалуй, она была даже зла. Естественно, она пыталась скрыть свои чувства, но толи из-за молодости и неопытности, толи из-за живости своего характера, надеть настоящую маску Анна не сумела. Все было видно, все скрытое проступало через напускную веселость и заемную иронию.
  - Все! - вежливо улыбнулся Карл, которому этот не обязательный визит был скучен и тягостен. Сегодня, он с удовольствием просто остался бы дома.
  "Это старость? - с удивлением подумал он. - Или Судьба уже все за меня решила?"
  - Все! - повторил он вслух. - Все, что пожалеете, и даже больше того.
  - Вот, как? - в ее взгляде плясали всполохи далекого пожара. - Коварная колдунья?
  - Колдунья? - переспросил Карл. - Еще нет, пожалуй.
  - Что?! - ее брови взлетели вверх, и гнев окрасил румянцем высокие скулы.
  "И с таким темпераментом ты пытаешься повелевать огнем?" - Карл был удивлен и, пожалуй, даже разочарован.
  - Я не имел в ввиду ваши способности, моя госпожа, - сказал он примирительным тоном. - Я только отметил, что образ колдуньи еще не сформировался. Это пока не для вас.
  Он поклонился.
  Анна испытующе смотрела на него, пытаясь, видимо, понять, что он имел в виду на самом деле. Но этого он пока не знал и сам. Интуиция капризный инструмент, пользоваться ею не просто. Порой, она позволяет заметить то, что скрыто от разума и осознанного внимания, но повелевать интуицией не возможно.
  - Тогда, - сказала она задумчиво. - Может быть портрет знатной дамы?
  "Сейчас, она обидится на меня по-настоящему", - решил Карл, и сказал то, о чем поведало ему его чутье.
  - Вы не дама, Анна, - сказал он ровным голосом.
  - Вам едва исполнилось шестнадцать, - пояснил он, видя, как гнев зажигает пламя в ее глазах.
  - Ах, это! - кажется, Анна искренне расстроилась, оценив свою оплошность.
  - Не только, - улыбнулся Карл. - Вы ведь дочь крестьянина, Анна, не так ли?
  - Откуда вы знаете? - она не закричала, а напротив, понизила тон, но зато у Карла закололо в висках.
  - А я и не знаю, - ответил он равнодушным тоном. - Я так вижу.
  - У вас есть Дар? - казалось, Анна напугана.
  - Не в том смысле, который вы вкладываете в это слово, - покачал головой Карл. - Просто я художник. Это тоже дар, только это слово пишется с маленькой буквы.
  - Вот, как! - усмехнулась Анна, успевшая уже прийти в себя.
  "Боги! - понял вдруг Карл. - Так вот в чем дело! Она изменчива и непостоянна, как пламя ... "
  - И что же, Карл, вы увидели еще?
  - Не знаю, - пожал плечами Карл. - Обычно, мое видение воплощается в рисунке, а не в словах. Но мы еще не решили, какой именно портрет вы хотите получить.
  - Вы правы, - легко согласилась Анна. - Может быть, обнаженная красавица?
  На самом деле, позировать ему голой она не желала. Более того, Карл чувствовал, что сама мысль, предстать перед ним обнаженной, вызывает у Анны отвращение.
  "Любопытно, - решил он. - Похоже, что я был не прав, и этот визит может оказаться гораздо интереснее, чем я полагал".
  - Это не оригинально, поверьте, - сказал он вслух. - Знали бы вы, моя госпожа, у скольких знатных красавиц, висят в потаенных местах такие вот портреты!
  - И всех их рисовали вы?! - она была потрясена, ни как не меньше.
  - Только некоторых, - успокоил Анну Карл. - Причем, большинству даже не пришлось для этого обнажаться.
  - Как это возможно? - любопытство оказалось сильнее раздражения.
  - Иногда я придумываю им такое тело, какое, на мой взгляд, они хотели бы иметь, - спокойно объяснил Карл. - А иногда мое воображение способно воссоздать природу, ведь наше тело есть лишь часть нас.
  Надо признать, ответ Карла вряд ли можно было счесть исчерпывающим, но лучше ответить он не умел. Творение не осознанный процесс.
  - Тогда что? - Анна испытывала растерянность, и чувство это ей было не приятно.
  - Если у вас нет ни каких ясных пожеланий, - предложил он. - Давайте начнем рисовать. Иногда наброски сами указывают на то, во что они могут превратиться.
  - Хорошо, - согласилась Анна, хотя было очевидно, что сомнения ее не оставили. - Я должна стоять, или мне можно сидеть?
  - Постойте не много, если это вас не затруднит, - Попросил Карл, раскладывая мольберт. - Потом вы сможете сесть в кресло или на стул, и я сделаю еще несколько набросков. Это возможно?
  - Разумеется, - благосклонно кивнула Анна, вновь вошедшая в роль знатной дамы. - Если не возражаете, я обопрусь о стол, или вот этот пюпитр.
  - Опирайтесь, - кивнул Карл, который уже начинал чувствовать дыхание божественного вдохновения. - Стойте так, чтобы вам было удобно.
  Пока он закреплял лист, Анна успела перепробовать несколько разных мест, но в результате остановилась на самом первом предложении - встала около небольшого стола, опершись левой рукой на его восьмигранную столешницу.
  - Благодарю вас, Анна, - сказал Карл рассеянно. - Постарайтесь не двигаться, я рисую быстро, и это не должно продлиться слишком долго.
  На самом деле, это были пустые слова, потому что ни время, ни желания Анны, его больше не волновали. Там, где он был сейчас, все это было не существенно.
  
  14.
  Закончив работать, Карл быстро перебрал сделанные наброски, и не удивился, обнаружив на последнем из них совсем не то, что предполагалось там быть. Этот последний рисунок он перевернул и оставил на мольберте, а остальные - со сдержанным поклоном - протянул Анне.
  - Посмотрите, госпожа Анна, - сказал он и улыбнулся. - Возможно, рассмотрев эти наброски, вы сможете определиться с заказом.
  Анна едва не выхватила листы из его рук. Ей потребовалось значительное усилие воли, чтобы оставаться в рамках приличий, но Карл видел, она сгорает от нетерпения и любопытства.
  - Спасибо, мастер Карл, - сказала она через минуту, отложив, наконец, в сторону первый лист. - Я знаю, что хороша собой, но вы сделали из меня настоящую красавицу.
  - И нигде не погрешил против истины, - снова улыбнулся он.
  - Допустим, - она тоже улыбнулась, и посмотрела на второй рисунок.
  Краска почти мгновенно залила ее лицо, и она резко подняла взгляд на молча ожидавшего ее реакции Карла. В глазах ее светился гнев, но заговорила Анна ровным голосом:
  - Что это значит? - спросила она.
  - Что именно? - Карл подошел ближе и посмотрел на рисунок.
  - Вас что-то не устраивает? - спросил он, поднимая взгляд на Анну.
  - Вы что, можете видеть сквозь платье? - возмущение боролось в ней с любопытством.
  - Я? - Карл в удивлении поднял бровь. - С чего вы взяли?
  - Откуда же вы знаете, как я выгляжу, ... - Анна запнулась, подыскивая подходящее слово. - Без него?
  Анна уже успокоилась. Любопытство победило гнев.
  - А я и не знаю, - развел руками Карл. - Откуда же мне знать? Я лишь предполагаю.
  - До такой степени, что даже все родинки на своих местах?! - усмехнулась она.
  - Мне просто показалось, что они будут уместны именно там, где я их нарисовал, - объяснил он.
  - Допустим, - она ему не поверила, но и доказательств обратного у нее не было.
  Анна отложила второй лист, и посмотрела на третий.
  - Вы полагаете, что я ведьма? - спросила она еще через минуту.
  - Почему вы так решили, Анна? - мягко поинтересовался Карл.
  - Потому что только их сжигают на кострах ... В Дарме, кажется, до сих пор? - она смотрела на него без гнева и раздражения. Сейчас Карл видел в ее глазах только любопытство.
  - Вы правы, - улыбнулся Карл. - В Дарме живут истинные варвары, но вы не правильно интерпретировали мой рисунок. Вы не горите, а живете в огне.
  - Ах, вот оно что! - кажется, Анна удивилась еще больше. - Интересно.
  Она вернулась к рисунку, и несколько минут внимательно его изучала. Потом отложила в сторону, и посмотрела на последний лист. Краска сошла с ее лица так же мгновенно, как несколькими минутами раньше залила его.
  - Кто стоит за моим плечом? - тихо спросила Анна, не поднимая взгляда.
  - Не знаю, - ответил Карл. - Но мне показалось, что он есть. Я не ошибся?
   - Почему ты не убил Яна? - голос ее был по-прежнему тих, но в нем чувствовалось огромное напряжение.
  - А ты считаешь, что я должен был его убить? - спросил Карл, выделив интонацией слово должен.
  - Да, - она все еще смотрела на рисунок.
  - Значит, ты ошиблась, колдунья, - твердо сказал он в ответ. - Или увидела не правильно, или поняла увиденное неверно. Я не убью Яна.
Оценка: 5.49*22  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"