Фрагментпервый: Шлиссельбург, 3 сентября 1947 года
- А ведь вы так и не назвались, сударыня... - Максим Максимович с улыбкой смотрит на Ирму и склоняет голову в вежливом полупоклоне. - Тугарин... Максим.
- А и знатный у тебя род, боярин! - Почти серьезно, но с "недалеко спрятанной" улыбкой, угадываемой в движениях тонко очерченных губ, отвечает крошечная блондинка. - Отец, бывало, всегда о тебе вспоминал, когда речь о старой крови заходила.
- Ну, - В тон женщине "ворчит" Тугарин. - Не твоему отцу прибедняться, ялдонет матука.
- О! - Уже откровенно и открыто улыбается девушка. - Ты помнишь! - И, оглянувшись, на Чернаву и настоящую Иванну Скавронскую, поясняет:
- Он меня, как в детстве, сладкой девонькой назвал.
- Как в детстве ... - задумчиво повторяет за ней адмирал Тугарин и поднимает левую бровь. - И звать тебя, стало быть, Раав!
- Раав Гур Зеев, - согласно кивает головой маленькая блондинка, и воздух в лавке "Ядов и притираний" на мгновение становится холодным, словно стужей дохнуло. Но мгновение внутри мгновения уже на исходе, и...
...Пятилистник, - Мгновение Тугарин смотрит на охотницу Раав, затем вздыхает, качает головой и поворачивается к брату. - Ты готов?
- К этому нельзя быть готовым или не готовым, - пожимает плечами адмирал и делает шаг навстречу Максиму Максимовичу. - Ну, давай, что ли, свою отраву, а то ...
И как бы в подтверждение его слов первая за все время молния бьет в дом Тугариных ...
Фрагментвторой: Шлиссельбург, 3 сентября 1947 года
Судя по всему, молния ударила в замковый камень над входной дверью. На мгновение воздух наполнился извивающимися в полете электрическими змеями, - голубыми и фиолетовыми, - зашевелились волосы у застывших от неожиданности людей, и призрачное сияние окружило все серебряные, бронзовые и железные предметы. А в следующий период времени - едва лишь перелистнулась страница неожиданности - раздался треск, и в неверном свете раскачивающихся как от ветра язычков пламени над свечами стало видно, что створка двери почернела, обуглившись от рухнувшей на нее волны невероятного жара, а каменная притолока пошла трещинами, словно ее подорвали динамитом.
- Еще пара таких попаданий, и он пробьет периметр, - ни к кому прямо не обращаясь, сказала Чернава, и в голосе ее нельзя было услышать ни тени волнения, ни даже самого слабого отголоска владевших женщиной чувств. Безмятежное спокойствие, холодная невозмутимость... Отрешенность боевого транса?
"А что если так все и обстоит?" - Спросила себя Иванна Тугарина, однако ей пока так и не удалось выяснить, что из себя представляет на самом деле ее невестка, а потому не знала она и того, чего от нее, Чернавы Тугариной, следовало ожидать, и насколько это может быть плохо.
- Нешто! Авось прорвемся! - Максим Максимович зашел за прилавок, нагнулся и почти сразу же выставил на столешницу из полированного гранита три серебряных кубка, старых, темных, украшенный чеканкой и золотой гравировкой.
- Италия, - ни на секунду не задумавшись, сказала Раав, отвлекая Иванну от ее трудных мыслей. - Семнадцатый век?
- Шестнадцатый, пожалуй, ... - Предположила вслух полковник Шуаль.
- Ты права, Шалим, - голос Чернавы был подобен пению виолончельных струн. - Шестнадцатый век... - Она замолкает вдруг, растерянно глядя на терракотовый кувшинчик и пергаментный фунтик с сухими травами в своих руках, как если бы только что обнаружила их к великому своему удивлению, а затем поднимает взгляд на мужа, уже снова подходящего к своей "адской кухне". - Я уже видела такие... - Возможно, она ожидала какой-то его реплики, но Максим Тугарин промолчал, что-то спешно смешивая в глиняном горшочке. - Это Бенвенуто Челини?
- Да. - Коротко отвечает Тугарин, не оборачиваясь. - Это Бенвенуто Челини. Возьми один, Чара, и... Не бойся! Лучше так, чем никак.
- Я не боюсь. - Снова в ее голосе звучит неколебимая безмятежность, которая, правда, гораздо лучше подходит неживой природе, чем существу из плоти и крови, молодой красивой женщине. - Я просто не уверена, хорошо ли это и нужно ли, но раз ты говоришь...
И она берет один из кубков - а все, кроме Максима Максимовича, занятого составлением своих таинственных ядов, смотрят на нее не в силах отвести взгляд - берет и, точным, выверенным движением вытащив плотно притертую пробку, льет из терракотового графинчика драгоценное китайское вино в чарку, а, вылив, всыпает туда же порошок. Тонкая струйка измельченных сухих трав срывается с желтоватого пергамента и просыпается вниз, и над краем кубка встает неожиданное здесь и сейчас лазоревое сияние, пронизанное золотыми искрами, и словно бы порыв легкого весеннего ветерка доносит до собравшихся ароматы леса и поля. А женщина медленно погружает в магическое сияние свое изысканно красивое лицо, с видимым наслаждением вдыхая запахи дикой природы, потом выпрямляется одним плавным - каким-то "текучим" - движением и, подняв перед собой кубок, начинает пить из него маленькими размеренными глотками.
А все стоят и смотрят в молчании, как будто и не видели никогда пьющей женщины. И вроде бы, ждут чего-то, не известно, правда, чего. Однако ничего больше не происходит. Даже сияние, столь неожиданно возникшее над кубком, слабеет постепенно и сходит наконец на нет, как не было. И Чара поднимает лицо. Глаза ее снова темны, а выражение лица такое, словно бы не здесь она, не сейчас, не в лавке Тугарина, а где-то там, за этими стенами и за пределами бури, но где именно, разве, узнаешь?
Судя по всему, Раав хотела о чем-то спросить, и полковник Шуаль сделала какое-то движение вперед, но никому из них не удалось выполнить того, что они намеревались сделать. Снова ударила молния. На этот раз где-то наверху, в новом доме. Дрогнули стены, и поплыл под ногами пол, и с потолка просыпалась пыль вперемешку с давним мусором. А Максим Тугарин расхохотался вдруг хрипло и резко обернулся к остальным.
- Ну вот и все! - Сказал он, разом уняв смех. Однако Иванна заметила, что, хотя губы деверя "смеются", в глазах у него застыла та же самая тревога, что недавно обнаружилась и у ее собственного мужа. Но вот чего они оба так опасаются, она пока не поняла. То есть причин для тревоги было хоть отбавляй, она и сама могла с десяток по именам назвать, но интуиция подсказывала, что все это совсем не то, и к делу никак не относится.
- Не пройдем... - Голос Павы Сибирской безмятежен, лицо - бесстрастно, а взгляд устремлен то ли в себя, то ли в неведомую даль, проницая стены дома и немереные пространства вкупе со временем и прочими - мыслимыми и немыслимыми - преградами. - На море шторм, а над морем Стена, ужель, не чуешь?
- Далеко. - Качает головой Макс Тугарин. - Не вижу... но нам теперь только вперед дорога открыта...
- А отступать не столько стыдно, сколько некуда, не так ли? - Усмехается брат его Марк. - А скажи-ка, Макс, куда ты собрался тропу кидать?
Но вместо ответа профессора, в стену дома бьет новая молния, выбравшая на этот раз проем узкого окна. Удар, вспышка нестерпимо яркого света за плавящимся от жара, но "держащим удар" старинным свинцовым стеклом, гром, выбивающий из легких дух, и чей-то свирепый смех, и тоскливый вой, и злобный рык...
"Господи!" - Восклицает мысленно Иванна, непроизвольно сжимая кулаки и стискивая челюсти. - Что же это?!"
Ей страшно, и она не умеет этого скрыть и не желает скрывать, но не такова Иванна Тугарина - в девичестве Скавронская, - чтобы поддаваться собственной слабости. СлабинА на то человеку и дАдена, чтобы...
Но додумать мысль не удается.
- Ох! - С хриплым стоном выдыхает воздух крошечная блондинка, так что все взгляды разом устремляются на нее, а она, словно бы и рада, качает своей хорошенькой головкой и скалит белоснежные зубы в улыбке.
- Плохи наши дела, дамы и господа. - Сообщает она едва ли не радостным голосом. - Гроза и так уж была нехороша, но то, что творится нынче ...
"А ведь она права..."
- Вы правы, сударыня, соглашается Макс Тугарин и коротко взглядывает на жену, будто спрашивая, "А ты что думаешь, душа моя?"
Чернава кивает коротко, и Тугарин уже смотрит на брата, и муж Иваны - она это видит отчетливо и понимает сразу - становится строг и холоден, словно пилот перед боем.
- Держи, брат! - Максим Максимович наливает что-то из глиняного горшочка в серебряные кубки и один из них протягивает Маркусу Максимилиановичу. Получилось это у него почти торжественно, но, может быть, оно того стоило?
- Обратной дороги не будет... - Иванне показалось, что муж повторяет сейчас чьи-то слова, слышанные обоими братьями много лет назад.
- Он знал, о чем говорил. - Кивает Максим Максимович. - Но выбора-то нет, или как?
- Нет. - Маркус стоял перед братом, как его зеркальное отражение, и держал старинный кубок в правой руке.
- Время. - Макс поднес кубок к губам, и Маркус повторил его жест. - Твое здоровье, брат!
- Твое здоровье!
Было в этой сцене нечто, что придавало ей как бы даже эпический характер. Что-то из пьес Расина, может быть, или из древнегреческих трагедий. Какой-то нерв, особая интонация, дуновение вечности, если знаешь, с чем эту вечность кушают. Но как бы то ни было, короткий этот разговор и простое действие, последовавшее за ним, заставили всех присутствующих сразу же забыть о чуде, явленном минутами раньше Павой Сибирской, и сосредоточиться на братьях Тугариных. Коллективное чутье мгновенно выделило эпицентр кризиса, и все, кто, где стоял, там и замерли. Даже Чернава, на дивном лице которой за краткое время диалога сменилось несколько весьма примечательных выражений, даже она, чьи глаза мерцали сейчас опасной синью и еще более опасным золотом, неотрывно смотрела на мужа и деверя. А те, выпив яду, отбросили - совершенно одинаковым движением - серебряные кубки, нисколько не заботясь уже об их сохранности, и с каким-то едва ли не отчаянным выдохом, прозвучавшим, словно стон или вопль, бросились друг другу на грудь. Слились, обнявшись и содрогаясь от конвульсий, как будто превратились в громоотвод для всех рушащихся теперь на Шлиссельбург молний, и закричали, как от боли. А, может быть, и от боли, ведь невозможно было знать, что они чувствуют, и что с ними вообще происходит. Но одно было понятно всем женщинам, волею обстоятельств оказавшихся свидетелями колдовства: это именно колдовство, древняя магия, о которой давным-давно позабыли на Земле, где не осталось ни волхвов, ни чародеев. Что-то, пришедшее из сказок и легенд, но настоящее, не придуманное, а оказавшееся всего лишь в забвении, пусть и бесконечно долгом. И еще. Ни одной из них - даже влюбленным до умопомрачения молодым женам - и в голову не пришло броситься сейчас на помощь откровенно и страшно страдающим мужчинам. Страдание это являлось как бы частью чуда, а вмешиваться в великие чудеса, как известно, нельзя, и запрет этот ощущался всеми присутствующими и принимался ими без подсказок и принуждения.
А Тугарины между тем страдали не по-детски. И молнии, что в них били, неожиданно превратились из метафоры в жестокую реальность. Только и разницы, что фиолетовые и оранжевые разряды не сверху падали, а били снизу, из недр земли, и там, где находились братья, прямо под их ногами, каменные плиты пола почернели и потрескались, но сами Тугарины по-прежнему стояли неколебимо, сжимая друг друга в объятиях и содрогаясь от хлещущих их электрических бичей. Лишь хриплый стон, словно глухое мычание или горловой рык зверя, вырывался из-за сжатых губ. А в торговом зале лавки тревожно метались языки пламени в камине и над фитилями многочисленных свечей и ламп, да за окнами выла и стенала буря, хлестал ливень, и гремел непрерывно гром.
Казалось, прошла вечность, но на самом деле и минута не миновала с тех пор, как со звоном упали на каменный пол и покатились по нему отброшенные кубки. И вдруг прервался на полуноте - на кварте, если быть точным - стон, исчезли (а были ли они вообще?) молнии, бьющие снизу сквозь пол, и братья разомкнули объятия и отступили на шаг друг от друга. Отступили и остановились в упавшей вдруг тишине. Даже гром за стенами дома перестал на пару секунд греметь, взяв неожиданную передышку. А Тугарины стояли, смотрели друг на друга, спокойные, уверенные, и, как показалось, Иванне еще больше похожие друг на друга, хотя своего Тугарина она не спутала бы с Чернавиным и сейчас. Ни за что. Никогда. Никак.
- Было больно. - Сказал Максим Максимович, неожиданно оказавшийся одет в безукоризненный костюм тройку, с подходящими штиблетами, сорочкой и галстуком. - Больно... Но, надеюсь, того стоило.
- Мало не покажется. - Усмехнулся в ответ Маркус Максимилианович, облаченный в черный с янтарем и золотом адмиральский мундир. - Но, если не верить в лучшее, во что и верить?
- А знаешь, Чара, - Макс обернулся и посмотрел на свою жену. - Я вспомнил. Моя ладья шла на веслах...
- Я стояла на высоком берегу...
И в этот момент в гулкой тишине сверкнула наконец очередная молния, и гром, уставший, по-видимому, сдерживать дыхание, загремел вновь. Да как бы не посильнее чем прежде. И Тугарины словно очнулись от оцепенения, и Маркус посмотрел на Макса:
- По-моему, пора отсюда уходить.
- Ты прав, Марик. - Кивнул Макс. - Сейчас я кину тропу. Вопрос лишь: Куда? Где можно сейчас взять летающую лодку?
- Лодку?
- Ну, если над морем Стена...
- Грумант...
- Крепость... - словно бы извиняясь, развел руками Максим Максимович. - Нам туда прямого хода нет, значит, по воздуху. Не на шняве же с попутным ветерком?
- Тогда... - Задумался на мгновение Маркус Максимилианович. - Тогда, в Белокаменку... Или нет! Лучше, на Питьевое озеро, но не на то, что у Снежной Горки, а то, что у Полярного. Видишь ли?
- Вижу. - Но это слово брошено было уже через плечо, потому что Макс Тугарин, не дослушав даже до конца, сразу же вернулся к своим ядам и лихорадочно быстро, но не абы как, завершал теперь составление почти готового к употреблению зелья.
Фрагменттретий: Питьевое озеро, база ударных сил ВМФ Великого Княжества Литовского и Русского, 3 сентября 1947 года
И вот, что любопытно. Разумеется, всем и каждому было понятно, что из лавки "Яды и притирания" следует уходить. И не просто уходить. Бежать! И более того: возможно, им необходимо было исчезнуть не только из этого конкретного дома, но и вообще из города Шлиссельбурга. Так-то оно так. Однако - и в этом, собственно, и заключалась странная особенность момента - никто даже не удосужился объяснить, куда и, главное, зачем они должны "бежать" далее. Об этом и речи не было. Ни один, ни другой Тугарин, которые, вроде бы, что-то такое между собой обсуждали, никому и ничего не объяснили. Ни женам своим молодым, ни неожиданным гостьям и спутницам. А те и не спросили. И добро бы речь шла о Чернаве, которая и сама не сказать чтоб простая девушка. Та еще, к слову сказать, "дамочка себе на уме", но и остальные, среди которых, между прочим, было два офицера секретных служб и настоящая эфраэлитская охотница, промолчали, принимая правила игры, as is. И молчали "тихонечко", словно так и надо, и в сотрясаемом от грохота небесных орудий Шлиссельбурге, и далее - всюду и везде, куда не забросила бы их игра жребиев или прихоти Хозяйки Судьбы...
***
За их спинами, в оставленном навсегда прошлом, в Шлиссельбурге, все еще ярилась колдовская гроза, гвоздившая убийственными молниями скорчившийся от ужаса город, а здесь, в Приполярье, в преддверии неизвестного будущего - безветрие, тишь и благодать. И в темнеющем вечернем небе ночные звезды дивной красоты - призрачные алмазы и сапфиры, рубины и изумруды Великого Космоса.
- Какая красота! - Вздыхает в удивлении полковник Шуаль.
Ее роскошная грудь часто вздымается в почти нервическом волнении.
- Лепота... - Вторит ей другой женский голос, но, кажется, госпожа профессорша изволит иронизировать, хотя вид, открывшийся перед путешественниками с того места, куда привела их тугаринская "тропа", - и в самом деле, завораживающе прекрасен.
Они стояли на высоком скалистом берегу над вытянутым в длину просторным озером. Смеркалось, но света все еще доставало, чтобы рассмотреть темные массивы хвойного леса по берегам, и недвижимую воду, в которой отражались звезды северного небосклона, и узкую просеку дороги, выныривавшей неподалеку из древних чащоб и змеившэйся прямо под ногами людей к залитым ярким электрическим светом объектам военно-морской базы. А там, вдали, возле пирсов, в лучах прожекторов лежали на темной глади озера недвижные тела огромных летающих лодок.
- Впечатляет. - Коротко и деловито отметила Иванна Тугарина, и тем положила предел возникшему было недоразумению между двумя членами группы, создавшейся в Шлиссельбурге при до сих пор невыясненных обстоятельствах и как бы даже само собой, но на самом деле, по-видимому, неспроста и не просто так.
- Да, есть в этом нечто. - Неопределенно и как бы в рассеянии откликнулся адмирал и энергично зашагал к пустынной в этот час дороге, увлекая за собой и всех остальных, как первый среди них по званию воинский начальник и единственный офицер флота.
Однако далеко идти не пришлось. Со стороны базы на темной полосе асфальта возникло внезапно размытое пятно света, стремительно сконцентрировалось, усиливаясь, распалось надвое, и вот уже и звук мотора долетел издалека, и свет фар заметался по дорожному полотну, неумолимо приближаясь к остановившимся на обочине путникам.
- Стоять! - Заорали на них всего лишь через пару секунд.
- Лежать!
- Молчать!
Волкодавы из БО посыпались из кузова, словно горошины бузины из опрокинутого туеска.
- Руки за голову!
- Ноги на ширине...
- Отставить! - Очень вовремя крикнул, едва не сорвавшись на визг, подпоручик береговой охраны.
"Ох, нам! И еще раз, Ох!" - Но это уже были не слова, а чистые эмоции, отразившиеся в глазах бдительных стражей военных тайн Великого Княжества Литовского и Русского.
- Упал. - Холодно сказал адмирал Тугарин подпоручику. Ни в коем случае не приказал - на приказ и намека не было. Просто тихо и внятно произнес, едва разжимая зубы. - На раз.
И офицер упал лицом вперед, едва успев выставить перед собой руки.
- Отжался...
- Так точно! - Бодро выдохнул подпоручик, вспомнивший, небось, курсантскую свою юность. - На два!
- Так. - Кивнул Тугарин, выслушав подробный и правильно, то есть по уставу оформленный, рапорт. - Понятно. - Он, не глядя, протянул руку к жене, и та, не задумываясь, вложила в сильные пальцы адмирала зажженную папиросу. - Мы... - Маркус Максимилианович понюхал поднимающийся от тлеющего табака дым и улыбнулся. - Я и мои спутники, - он затянулся коротко - по-флотски - и так же коротко выпустил из легких дым, словно произвел пристрелочный выстрел вспомогательным калибром. - Далее следуем на транспортном средстве... - Он с сомнением взглянул на полуторку и пожал плечами. - А вы, подпоручик... - Тугарин замолчал на мгновение и перевел взгляд на обойденных его вниманием "волкодавов". - Всем вольно! - Приказал он громко, вспомнив наконец о младших чинах, по-прежнему недвижно и как бы даже бездыханно лежащих вокруг лицами вниз.
Солдаты зашевелились и начали подниматься с земли, всем своим видом демонстрируя, что ничего как бы и не помнят по причине нежданно-негаданно поразившей их ретроградной амнезии, возникшей вследствие пережитого ими всеми мгновенного смертельного ужаса. Но и то сказать, адмирала Тугарина в аэронавтических кругах знали в лицо. Так что не просто полный адмирал посетил их палестины этим вечером, а сам адмирал Тугарин...
***
- "Сирин-165М" - С нескрываемой гордостью объявил контр-адмирал Кагарыч и даже рукой - правой - драматически повел в пространстве, словно пытался охватить этим сдержанным жестом огромный аэроплан. - Готов к вылету... Только торпеды подвесить...
- Отставить торпеды! - Маркус Максимилианович только глянул на громаду амфибии и снова смотрел на коренастого своего визави. - Ну посуди сам, Дмитрий Поликарпович, зачем же мне торпеды? И вовсе они мне не нужны. И "бонбы" можешь себе оставить, - улыбнулся он, обнимая за плечи старого приятеля. - Горючки-то до коле хватит?
- До Северного Полюса, чаю, как раз и доберетесь. - Усмехнулся в ответ тот. - Машина боеготовая, как раз собирались патрульный контур с молодыми пилотами имитировать... Но тебе, Марик, второй пилот надобен. В одиночку, сам знаешь, эдакую махину не поднять.
- Есть пилот. - Делает шаг к адмиралам Иванна Скавронская. - Разрешите обратиться?
- Барышня... - Бросает на нее презрительный взгляд из-под кустистых бровей контр-адмирал.
- Подъесаул Скавронская, отдельный корпус Внутренней стражи.
- Однако... - Но это был, кажется, единственный комментарий, да и тот произнесен едва ли не шепотом.
Впрочем, кроме Раав Гур Зеев никто ничего более не сказал, хотя многие, наверняка, подумали. Много кто, много о чем, и, наверняка, во многих отнюдь не куртуазных выражениях. Но чужая душа - потемки, и мысли не видны. А контр-адмирал только хекнул, но кто же из нормальных вояк не хекнул бы, обнаружив в опасной близости от себя офицера из "Клоаки адовой"?
- Я вас, офицер, - холодно заметил он мгновение спустя. - Не о правах ваших, "расширенных", спрашиваю, и не о звании.
- Я могу выполнять функции второго пилота. - Так же холодно откликнулась женщина, делая еще один шаг вперед. - Школа летчиков в Каче, господин адмирал, вас устроит?
- Как вы сказали, ваша фамилия, госпожа подъесаул? - Звучит вполне презрительно. Уж ему ли, адмиралу Кагарычу, не знать всех баб, закончивших Качу? Их и было-то всего две: Неверова да Сташинска...
- Ия Сташинска...
"Твою Мать!" - Но вслух он этого, разумеется, не сказал.
- И бортинженер с радистом, надо полагать...? - хриплым голосом и почти безнадежно спросил контр-адмирал.
- Ну, за радиста и я сойду, - почти равнодушно пожала плечами полковник Шуаль, щурясь, в попытке рассмотреть что-то или кого-то в сгустившейся тени под стеной ближайшего к месту разговора пакгауза.
- А это у вас кто там? - Вмешался вдруг в разговор брат адмирала Тугарина и очень точно указал взглядом на странную пару, перекуривавшую, сидя на каких-то бочках у кирпичной с узкими окнами-бойницами стены.
- Да приблудные какие-то... - Махнул рукой контр-адмирал. - Заявились еще в обед. На диверсантов не похожи, на шпионов тоже. Документы опять же в порядке. А зачем прибыли, объяснить не могут. Жду вот оказию, в Шлиссельбург отправить...
- Можно мне с ними переговорить? - Ничуть не удивившись, спросил профессор Тугарин.
- Это мой брат, - несколько запоздало представил Максима Максимовича Маркус Максимилианович. - Полковник запаса Максим Тугарин.
- Приятно познакомиться, господин полковник, - дружелюбно улыбнулся в ответ адмирал Кагарыч: озабоченность озабоченностью, но военно-морское вежество недаром повсеместно почитаемо. - Наслышан... Отчего же не поговорить? Говорите! - Пожал он широкими плечами в золотых пагонах, и даже жестом на "парочку" указал, подчеркивая широту своей души, но сам, тем не менее, сразу же перевел взгляд на адмирала Тугарина, и во взгляде этом сформировался наконец столь долго - лишь чувством боевого братства и сантиментами старой дружбы - сдерживаемый вопрос: "А ты вообще-то знаешь, Марик, о чем просишь?"
"Знаю", - так же безмолвно ответил на вопрос Маркус Максимилианович и, обняв друга за плечи, тихо, но четко сказал ему на ухо:
- Именной указ Великого Князя "Тэ-Тракай 81" от вчерашнего дня сего месяца. Запомнил ли?
- "Тэ-Тракай 81" 2 сентября...
- Я бы тебя не подставил.
- Знаю, но...
- Старые мы стали, битые... - Почти беззвучно вздохнул адмирал Тугарин и отпустил старого друга, закуривать вонючую трубочку-носогрейку и хмуро смотреть в северные небеса.
А между тем - в те немногие мгновения, что длился тихий этот "обмен мнениями" - Максим Максимович Тугарин пересек быстрым шагом залитую электрическим "ртутным" светом широкую рампу, тянущуюся от воды в глубину ремонтной зоны, и оказался в тени пакгауза.
- Случайностей не бывает, не так ли, барон? - Спросил он, глядя на вставшего ему навстречу молодого мужчину.
- Сплошные закономерности, - улыбнулся тот в ответ и тревожно глянул "за спину" Тугарина. - Но как...?
- Есть многое на свете, друг Гораций... - Усмехнулся Макс. - Вернешься в Шлиссельбург?
- А...? - Какой вопрос хотел задать мужчина, так и осталось неизвестным, но Тугарин, по-видимому, в поясняющих словах и не нуждался.
- Сам спроси. - Предложил он.
- А можно? - Опасливо оглянулся собеседник Тугарина на вооруженных автоматическими винтовками местных "волкодавов", маячивших в отдалении.
- Можно. - Кивнул Максим Максимович. - И к слову, у тебя какая военно-учетная специальность?
- Бортинженер на стратегических бомбардировщиках... "Волх", "Лад"...
- А "Сирин" слабо?
- Так "Сирин" тот же "Лад"... - Пожал плечами ученик профессора Тугарина доктор исторических наук Виктор фон Мюнхгаузен и пошел по направлению к смотревшей на него во все свои прелестные глаза Ирме Цель, неожиданно оказавшейся эфраэлитской "охотницей" Раав.
- Теперь давайте разберемся с вами, мадмуазель... - Максим Максимович с интересом рассматривал высокую девушку с коротко стриженными каштановыми волосами. Девушка была хороша, другого слова не подберешь. Не красавица, отнюдь нет. И хорошенькой назвать, вряд ли будет правильно. Но интересная женщина, привлекающая мужской взгляд...
"И не только мужской..."
- Она меня не простит. - Покачала головой девушка. - Кто же знал...
- А вы попробуйте...
- Попробовать? - Подняла она бровь.
А глаза у нее были большие, карие...
"Впрочем, нет, - решил тут же Тугарин. - Болотные... Те, что бритты зовут ореховыми..."
Красивые, в общем, у женщины были глаза, выразительные.
- Попробовать? - В ее голосе звучали горечь и сомнение.
- Если хотите. - Ответил на вопрос Тугарин и добавил, заставив женщину остановить зарождающееся на глазах движение. - Только учтите, если да, то дорога эта без возврата...
Коричнево-зеленые глаза встретились с серыми. Мгновение, другое длилось молчание, словно бы мужчина и женщина обменивались короткими резкими словами.
- Спасибо. - Сказала, прерывая молчание, женщина, и пошла вслед за Виктором фон Мюнхгаузеном.
Ретроспекция VI (1): Его сиятельство барон Виктор фон Мюнхгаузен - чистая душа, 26 августа 1947 года
- Учитель? - Осторожный оклик Виктора вернул Тугарина к реальности.
- Извини, Виктор, - сказал он, поднимая взгляд от радикса. - Я долго отсутствовал?
"Третье сентября... широта... долгота..."
- Минут двадцать...
- Ты железный человек, Виктор фон Мюнхгаузен, - усмехнулся Максим Тугарин. - Я бы взорвался уже через пять минут...
Вероятно он хотел казаться бесстрастным, но то, что легко удавалось Тугарину с другими, никогда не "проходило" с лучшим за все годы и единственным - на данный момент - его учеником.
У барона был острый ум, отличная память, великолепные способности... Но все это было ничто по сравнению с тем, что Тугарин на старый лад называл "Душевной чистотой". Виктор был идеальным зеркалом, в котором отражался любой изъян твоей собственной души, любая слабость, все, что ты хотел бы скрыть от окружающих и скрывал, разумеется.
"Но не с ним... Не здесь... Не сейчас..."
На столе перед Тугариным лежал составленный Мюнхгаузеном радикальный хорарный гороскоп невиданной сложности и изумительной точности.
"Таких теперь не делают". - Истинная правда. Теперь мало кто обладал достаточными знаниями, упорством и усердием, чтобы составить такой гороскоп, но Виктор был как раз одним из "немногих сих". В его схеме присутствовали не только физические тела, но и абстрактные сущности, которые Ньютон называл фиктивными объектами.
"Лилит и Селена, Жребии, Трансураниды..."
- Это больше того, на что я мог рассчитывать. - Признал Тугарин, вставая из-за стола. - На много больше... Лет триста назад ты мог бы делать на этом неплохие деньги. Впрочем, и сейчас...
- Зачем мне деньги? - Удивился Виктор.
"Простота душевная..."
- Ты знаешь, кого сулили тебе Боги? - Тугарин решил не заострять вопрос на деньгах, тем более что и ему они были по большей части безразличны.
- Извините, учитель, но вы же знаете, я атеист. - Мюнхгаузен виновато улыбнулся, но взгляда не отвел. Такие люди как он только дураку могли показаться "гнилыми интеллигентами". Во время войны именно такие "умники", как Виктор фон Мюнхгаузен, ходили, не сгибаясь, под артобстрелом...
"Если, разумеется, переживали первый бой... или им не стрелял в спину какой-нибудь социально озабоченный лапоть..."
- Ты все понял.
- Я все понял. - Кивнул Виктор. - Но этот гороскоп составил я, и моя судьба вплетена в узор локального грядущего точно так же, как и ваша. Я не боюсь.
- Ты не боишься. - Кивнул Тугарин. - Знание освобождает от страха, так?
- Так говорят составители гороскопов.
- И составители ядов с ними согласны.
Фрагментчетвертый: Питьевое озеро, база ударных сил ВМФ Великого Княжества Литовского и Русского, 3 сентября 1947 года
- Хорош! - Коротко высказала свое мнение о мужчине Чернава, и в ее пальцах возникла очередная сигарета. И даже прикурилась, вроде бы, сама собой. Без огня.
- Еще одно слово, госпожа Тугарина, и я сверну вам шею. - Голос у красотки Раав был спокоен, но не равнодушен. Он был окрашен многочисленными и сильными эмоциями, от "запаха" которых у новоиспеченной госпожи профессорши вполне чувственно затрепетали тонкие крылья изысканного носа.
- Прости, Раав. - Неожиданно сказала она опустившимся еще на половину октавы голосом. - Я неправа.
Чернава Тугарина отвела взгляд от медленно шагающего через рампу мужчины и посмотрела на "Дюймовочку Цель".
- Надеюсь, - сказала та, на мгновение отрывая взгляд от Виктора, идущего к ним, к ней. - Надеюсь, нам никогда не придется биться друг против друга.
- Аминь!
Но Виктор был уже рядом, и Раав шагнула ему навстречу.
- Зачем ты здесь? - Спросила она, когда они оказались рядом.
- Судьба. - Пожал плечами мужчина ее снов и виновато улыбнулся. - Но я рад, что так вышло. Где бы я потом тебя искал?
- Но ты даже не знаешь, кто я на самом деле! - Она пыталась бороться с судьбой, но кто бы мы были, если бы не умели ладить с Великой Госпожой?
- Я знаю достаточно. - Возразил Виктор, разрушая последние укрепления ее сердца. - Остальное ты расскажешь мне потом... Если сочтешь нужным. - Добавил барон, кладя руки на плечи женщине. - Я тебя поцелую?
- Ты спрашиваешь или ставишь меня в известность? - "Удивленно" спросила Раав.
- Ставлю в известность... - Он был трогательно медлителен, ее рыцарь без страха и упрека. Но он был восхитительно медлителен, так что она вполне насладилась тем, как поднял он ее в воздух, как поднес к себе, словно она была не женщина, а ваза с цветами, и сначала вдохнул ее запах, - "понюхал цветы", - и только затем поцеловал. Медленно, упоительно медленно, растягивая мгновение в вечность и преподнося эту вечность словно бесценный дар своей женщине.
"Я сейчас умру". - Решила она, тая от его поцелуя, и разрешив себе, в конце концов, пусть и не надолго, всего лишь на мгновение, стать просто женщиной, любящей и любимой женщиной.
"Я люблю тебя, Виктор. - Она больше не хотела сопротивляться тому, что, по ее мнению, никогда не должно было с ней случиться просто потому, что никак случиться не могло. - Я люблю тебя и надеюсь, что ты не сильно разочаруешься, когда узнаешь все подробности. Аминь!"
***
- Ты...? - Спросила та, кого читатель, возможно, помнит под именем Александра.
- Зачем ты здесь? - Вопросом на вопрос ответила алам Шалим Шуаль. Голос ее был холоден, но серые глаза...
- Не знаю. - Голос Александры дрогнул, а в глазах, казавшихся сейчас, при ярком электрическом свете, янтарными или даже золотыми, в глазах этих металось пламя отчаяния или...
"Безумие?"
Но что есть любовь, как не священное безумие? И ей ли, одной из лилим, Вечерней Звезде из рода Лис Пустыни, этого не знать?
- Моя жизнь принадлежит тебе. - Нарушает повисшее между ними молчание Александра. - Я Порция Фабиата Руфус, офицер разведки Франкского королевства.
- Один раз я уже взяла твою жизнь, Порция. Как ты выжила?
- Меня трудно убить, госпожа...?
- Алам Шалим Шуаль... Ты Эспадрон? - Прищуривается эфраилитский полковник.
- Да, - кивает Порция. - Капитан Руфус, Эспадрон... А ты...? Ты Буратино, ведь так?
- Так... Ты предлагаешь мне свое горло во второй раз?
- Да. - Кровь отлила от лица Порции и оно кажется сделанным из гипса, как посмертная маска. Мертвое лицо, на котором живут лишь огромные глаза, в которых плавится золото священного безумия.
"Любовь?"
- Да. - Повторяет Порция. - Добровольно. Осознанно. Если хочешь, возьми мою жизнь, Шалим...
- А служба? Род? Родина? - Спрашивает Шалим, кладя руки на плечи франкской разведчицы.
- "Я отряхиваю прошлое с плеч, как дерево сбрасывает листья осенью... Я умираю, чтобы воскреснуть к новой жизни". - Латынь необычно звучит на русском севере, но чеканные ее звуки не оставляют равнодушным эфраилитского офицера.
- Красивые слова.
- Это не только слова... Хотя да, и стихи прекрасны, иначе бы их не помнили двадцать веков.
- Я принимаю твою жертву. - На той же высокой латыни отвечает Шалим, глядя прямо в глаза Порции. - Я принимаю твою жизнь и предлагаю в замен свою любовь.
- Мое сердце принадлежит тебе, Шалим. - Серьезно отвечает капитан Руфус, прижимаясь к эфраэлитке всем телом. - Иначе меня не было бы здесь... Иначе...
- Молчи. - Шалим сжимает Порцию в объятиях, и на них нисходит вечность.
Ретроспекция VII (1): Капитан Порция Фабиата Руфус - патрицианка, 13августа 1947 года
"Управление Специальных Операций" размещалось в старой цитадели Ниццы. Разумеется, свое военное значение крепость, господствовавшая над "Внутренней гаванью", потеряла еще в начале 19 века, но как убежище от чужих глаз старинный крепостной замок все еще был хоть куда. И смотрелся неплохо в лучах полуденного средиземноморского солнца, и в роли охраняемого объекта был удобен до чрезвычайности. Немного колючей проволоки и спирали Бруно, размещенных в верхней части куртин и башен - и потому невидимых снизу, - и все, собственно. Два входа на уровне тротуаров и один подземный, защищенные, что естественно, стальными воротами и немногочисленной, но хорошо подготовленной охраной, и Soyezles bienvenus - добро пожаловать, так сказать.
Порция прошла мимо охранника в штатском, предъявив ему свое служебное удостоверение, потом миновала еще двоих - эти были уже в форме, - и оказалась наконец на территории цитадели. Впрочем, внутри крепости квартировало еще и "Главное архивное управление ВМФ", так что народу, по делу и без дела шлявшегося по гулким коридорам и крутым до головокружения лестницам, хватало. Но капитану Руфус нужна была сейчас всего лишь одна, совершенно особая, галерея, попасть на которую можно было только по лестнице из "Малого внутреннего двора". Разумеется, и дверь во двор, давно уже прикрытый от посторонних глаз камуфляжной сетью, растянутой между стенами как раз чуть вышей той самой галереи, и лестница, ведущая наверх, строго охранялись. Однако удостоверение Порции было такого рода, что перед ней открывались любые двери. Ну, почти любые.
- Здравствуйте, госпожа Порция! - Контр-адмирал Сегимер коротко поклонился и сделал плавный приглашающий жест в направлении длинного стола, за которым уже расположились несколько военных. - Прошу вас. Вы ведь знакомы с присутствующими здесь господами?
Вообще-то приветствие было странное, особенно, в устах Радо Сегимера. Будучи аристократом до мозга костей и военным, скорее, по долгу, чем по душевной склонности, он мог бы приветствовать ее и как-нибудь иначе. "Здравствуй, Порция, радость моя! Ты замечательно выглядишь!", мог бы сказать он, как и говаривал, бывало, при иных обстоятельствах. Или вот так: "Проходите, капитан Руфус, у нас мало времени". Или еще что-нибудь. Еще много чего, если подумать. Но то, что прозвучало, было как бы и ни то, и ни се. И да, Порция была знакома и с бригадным генералом Нумерием Мафенасом Терцием, и с лейтенант-колонелем Авро Эберином, и даже с командиром "Клинков" - террор группы Генерального Штаба - командантом Драгобертом Гундой ей пересекаться уже приходилось.
- Здравствуйте, господа. - Сказала она, продемонстрировав "франкским злодеям" свою самую лучезарную улыбку. - Кто угрожает нашей родине на этот раз?
Однако она зря иронизировала. Документы, которые положил перед нею на стол адмирал Сегимер, буквально сочились кровью. Такого ужаса, что дохнул ей в затылок после прочтения первых же предложений, Порция не испытывала с раннего детства. Но и то правда, такого количества "глупостей" на единицу текста - параграф, абзац, лист - не найдешь, пожалуй, и в бульварных романах серии "Хоррор". Впрочем, именно это-то ее, в конце концов, и убедило. Не те люди собрались сейчас за длинным полированным столом в сводчатом каземате старой крепости, чтобы просто побаловаться "нуаром".
- Могу я узнать, кто составлял эти документы? - Спросила Порция, завершив чтение.
- Я думаю, вы не впервые видите ауспецию... - Бригадир Нумерий Терций был бледен, и Порции показалось, что пальцы старого солдата слегка подрагивали, когда он раскуривал короткую "крутобокую" сигару.
- Да, мой генерал. - Кивнула она, доставая из сумочки сигареты. - Несколько раз мне приходилось видеть аугурии, но я не думала, что когда-нибудь мне придется относиться к ним как к оперативным документам.
- Времена меняются. - В голосе адмирала Сегимера звучала обреченность. - Этот документ был составлен коллегией авгуров по личной просьбе его величества. И вы..., патриция Руфус, не хотите знать, кто и как уговорил его величество пойти на этот шаг.
"Вот уж, правда. - Невесело подумала Порция, прикуривая от огня, предложенного галантным ублюдком Гундой. - Еще не хватало! У меня и так вот-вот случится истерика... Ведь может же у женщины случиться истерика? Ведь правда? Ведь так?"
Но все это было всего лишь банальным "заговариванием зубов". Ее уже во всю била нервная дрожь, а ведь капитан Руфус за свои неполные двадцать шесть лет такого успела повидать, что и иным мужикам мало не покажется.
- А второй? - В принципе, она знала ответ, но ей хотелось чтобы не у нее одной "зубы стучали".
- Гадание на омеле... - На этот раз заговорил лейтенант-колонель Эберин. - Друиды... сами понимаете, капитан, на что не пойдешь ради блага нации...
"О, да... - Признала Порция. - Ради блага нации... А гекатомбы не пробовали?"
"Или пробовали?" - Спросила она себя мгновение спустя, глядя - глядясь - в "больные" глаза Эберина.
- Вы поедете в Шлиссельбург. - Переходя на командный тон, приказал адмирал. - И вы...
В течение следующих пяти часов собравшиеся в каземате военные вбивали в ее несчастную голову информацию, необходимую агенту Эспадрон в "автономном плавании".
"Вообще-то это похоже на групповое изнасилование". - Решила Порция, покидая на неверных ногах старую крепость Ниццы в шестом часу вечера.
Фрагментпятый: Питьевое озеро, база ударных сил ВМФ Великого Княжества Литовского и Русского, 3 сентября 1947 года
- О! - Радостно сообщила в переговорное устройство блондинка Раав через полчаса после того как, вздымая волны и облака водяной пыли, огромная многотонная машина промчалась по глади Питьевого озера и, оторвавшись от воды, "поднялась на крыло". - А тут и кухонька предусмотрена.
- Камбуз! - Поправил ее адмирал Тугарин, ворочавший сейчас в рубке колонкой руля "Птицы Сирин". - На флоте, госпожа охотница, кухни не предусмотрены.
- Вот так всегда, - улыбнулась в ответ Раав бат Йерихо - Дочь Луны Раав. - Чуть что, сразу вспоминают, что я блондинка! - Но, уже заканчивая тираду, увидела себя глазами бортинженера Виктора фон Мюнхгаузена, и чуть не забыла о цели своей "инспекции".
И все-таки не забыла.
- Кто будет пить кофе? - Спросила она по трансляции несколько неуверенным от нахлынувших на нее страстей голосом, и тут же получила множественные подтверждения своим лучшим намерениям. Пить кофе желали все, а на камбузе и кофе натуральный был, и все, что для его варки потребно. И даже более того, потому что кроме пары другой разномастных пистолетов и револьверов, при поспешном бегстве из Шлиссельбурга "экспедиция" не забыла захватить с собой две абсолютно необходимые в путешествии вещи: чемоданчик "составителя ядов" и корзинку с несколькими бутылками совершенно замечательного коньяка.
А между тем, огромная летающая лодка все выше взбиралась в темные северные небеса, уходя курсом на север-северо-запад, и унося с собой самую невероятную компанию, какую только можно измыслить. А с юго-запада, оттуда, откуда и бежали только что герои нашего повествования, вдогон, словно "дикая охота", стремительно приближался грозовой фронт. Ох, нам, и еще раз - Ох. Будет дело!