Маджерская Элиза : другие произведения.

Изнанка гобелена

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Картина мира вышита на полотне времени, и не следует трогать старые стежки. Ты режешь нити прошлого - и ткань настоящего расходится, а будущего может вовсе не стать. Я узнаю, зачем тебе это. В конце концов, если кто-то рубит узлы, должен быть тот, кто их завязывает вновь.
  История, какой её знают люди - гобелен на крепкой канве мироздания: стежок к стежку, тысячи тысяч цветов, бесстрастная и неостановимая игла, что вышивает новые картины. Старые картины теряются вдали, выбеленные временем.
  История, какой её знаем мы - изнанка этого гобелена, похожая на лицевую часть, но подёрнутая размашистой рябью перекрещенных нитей. Мы видим связи причин и следствий, недоступные смертному взору, а неумолимый солнечный свет не достаёт до изнанки, и она остаётся свежей и яркой, сколько бы лет ни прошло.
  Мы не в силах повлиять на иглу времени - да и зачем? - но можем исправлять её ошибки, распрямлять петли, чинить порванные нити. Это - наша суть, наша сила и наше бремя.
  Я не знаю, когда именно это изменилось для тебя, когда в твоём сознании обосновалось что-то человеческое - какой-то мотив, некая неведомая мне цель. Многие из нас так закончили - нельзя же столетиями возиться с нитями и не впитать часть цветов в себя. Мне очень жаль, что теперь настал твой черёд.
  Я замечаю, когда уже слишком поздно - когда твой тайно и заботливо выношенный план начинает приходить в действие. Чувствую, как острым, пронзительным звоном отдаётся беда в далёком прошлом, в той части, что даже на лицевой стороне сохранила смутные оттенки и поэтому всё ещё важна. Связи оттуда простираются далеко вперёд сквозь века. Многие цвета родом как раз оттуда - из древней Иланны, не колыбели человечества, но его школы - одной из. Ты и правда знаешь, откуда начать.
  У меня нет сомнений, что это ты - твой почерк я узнаю везде и всегда, и я пытаюсь воззвать к тебе - но ты не просто молчишь, ты будто вовсе меня не слышишь. Я бьюсь о прозрачную, призрачную преграду, мои мысли не долетают до тебя - впервые за все времена.
  Мне остаётся одно.
  Я переношусь на мириады стежков назад - к тем нескольким, что ощетинились бахромой недавнего надреза, твоего надреза. Я смотрю.
  
  Пыльные, выжженные солнцем улицы голодной осаждённой столицы. Измученная толпа требует капитуляции, потрясает ослабшими кулаками; гомон и ропот их - как море, вопли и плач их - как ветер. Ощетинившиеся пиками солдаты - как неприступные скалы, вот только этим скалам тоже нужна пища, и они сами более не знают: защищать им до последнего вздоха слишком уж бесплотную и эфемерную гордость города или сдаться под натиском волн.
  На пустой постамент, бывший недавно опорой для статуи поверженного царя, легко вспрыгивает герой.
  У героя испещрены вмятинами доспехи, а шрамами - лицо. У героя горящий взгляд и горячие, как пламя маяка, слова. Герой взывает не только к толпе - и к небесам тоже. Он жаждет милости от богов - но не молит и не требует, а просит решить в честном бою. Победит бога один на один - и заручится его поддержкой. Проиграет - и поплатится головой.
  Безумная, надменная речь, на которую не будет ответа, потому что небеса глухи и слепы, потому что существуем только мы, а мы не боги, уж точно не их боги. И не в наших силах отвечать.
  Но ответ есть.
  Что-то спускается с небес - нет, не с них, из того самого надреза изнаночных нитей. Я силюсь разглядеть, что, но почему-то не могу - а волны перестают биться об скалы, наступает отлив: толпа благоговейно падает ниц. На устах - имя их богини войны.
  Герой, непоколебимый маяк, салютует иззубренным мечом тому, что видят и он, и толпа, но не я. И начинается бой - бой будто бы с воздухом, но на деле - с гигантской незримой мне мощью, с несуществующей, по всем законам этого мира несуществующей богиней.
  Это же миф. Это должен был быть миф! Герой, поразивший своей доблестью и бесстрашием божество пантеона, герой, бок о бок с божеством сражавшийся с захватчиками, герой, отправивший в бегство целое войско, вернувший воздух в лёгкие родного города и кровь в его вены.
  Мифы любят доблесть и бесстрашие. Мифы не любят расчёт и силу слова: на деле высокопоставленный оратор вдохновенными речами и солдатскими пиками погнал волну обезумевших от голода горожан прямо на вражеские войска - истово верующие в своих богов, неистово боящиеся демонов, которыми, казалось, была одержима толпа смертников. Войска отступили в суеверном ужасе. Ненадолго, но достаточно для того, чтобы гонцы, отправленные за подкреплением, проскользнули незамеченными.
  История, оставшаяся лишь на изнанке гобелена - а ныне и вовсе с неё стёртая, потому что ты воскрешаешь легенду, ты перековываешь самую суть этого мира, и кто знает, сколько нитей оказалось затронуто, спутано, сколько судеб вывернуто. Такое огромное изменение не пройдёт безнаказанным. Зачем тебе эта пустая, жестокая прихоть? Может, канва уже треснула и разошлась по швам, и так боязно вернуться в настоящее и увидеть...
  Всё как прежде. Я не понимаю поначалу - как такое возможно. Целый миф был призван к жизни, целое божество воплотилось в мире с устоявшимися законами и вмешалось в смертные дела, не мог же такой толчок не запустить лавину, сметающую на пути мир!
  Опять - в прошлое, в Иланну.
  Герой и богиня, видимая всем, кроме меня, шествуют впереди воодушевлённой толпы. Враг, бросив оружие, бежит, не замечая припустивших прочь галопом гонцов. Герой преклоняет колени перед богиней, благодарит за помощь - короткое явление, единственное, на что она согласилась в качестве награды за символическую победу. Богиня исчезает в столпе света - и истощённые от лишений горожане падают замертво, не выдержав шквала мощи, сопровождавшей небожительницу. Лишь герой стоит, не пошатнувшись, ему-то доставалось вдоволь воды и еды, пока голодали простолюдины.
  Мифическая победа взяла ровно столько же жизней, сколько настоящая: ни одной больше, ни одной меньше. Дальнейший ход войны останется прежним: не богиня окончательно изгонит захватчиков из-под столичных стен, а войска соседнего полиса. Я понимаю вдруг, насколько ювелирной была твоя работа: подогнать легенду под жизнь, не спутав нитей, не отрезав лишнего. Я не понимаю только, в чём смысл.
  Стоит мне погрузиться в раздумья, как надрывный звон раздаётся вновь, теперь уже на тысячи лет ближе к настоящему. Я отыскиваю твой след без труда и ныряю в тропическую ночь.
  
  Свет факелов масляными пятнами ложится на чёрный холст. Сиена - застывшие в религиозном экстазе полуголые тела. Кобальт - выцветшие на солнце мундиры ещё-не-захватчиков. Кармин - жрец с клинком в руках, с ног до головы выкрашен местной глиной, а кажется, будто кровью. Настоящая кровь по сравнению с ним почти черна: хлещет из раны-полумесяца поперёк горла жертвы. Рана на шее - ровная, рана в ночи, что разверзлась одновременно с ударом - рваная, и сочится из неё не кровь. Нечто дикое, чуждое - я не вижу, что, но люди видят, люди в ужасе и восторге, а меня, как кувшин, заполняет тоской.
  Моё сердце болело бы за юную жизнь, бездумно истраченную. Моё сердце болело бы за её палачей: пройдёт десять лет, и их храмы сравняются с землёй, а библиотеки сгорят. Но сердца у меня нет, а чёрного чуда, неведомого призыва, быть не должно.
  Островная Эйе была цивилизацией астрономов, поэтов и кровавых жертв - но не магии. Магии не было в этом мире никогда. Почему ты это отрицаешь? Зачем переписываешь то, что свершилось?
  Часть меня снова в настоящем. Ход времён не изменился: духи, что являлись на голос пролитой жрецами крови, не спасли Эйе от мушкетов, огня и заморской заразы. Лицевая сторона гобелена нетронута, но несколько изнаночных нитей разорваны, я чувствую, как нарастает напряжение - пока незначительно, но, если так продолжится и впредь...
  Ты же не убиваешь мир просто чтобы убить, правда?
  Тощий нескладный учёный в колонном зале доказывает: по свидетельствам очевидцев, обитатели острова Эйе были сведущи в оккультизме и призывали демонов. Бульварная книжонка на прилавке гласит: древние иланнийские боги сходили к своим смертным, эпос о Сынах Иланны - летопись, а не миф.
  Кажется, я начинаю понимать.
  Твой замысел сложнее, чем простое, но чистое уничтожение. Грязнее. Беспощаднее к людям.
  Я остановлю тебя. Только придумаю, как.
  Следующего сигнала мне почти не приходится ждать.
  
  Свет, нестерпимо яркий для человеческих глаз, разгорается в лаборатории, едва её владелица открывает дверь. Никаких выключателей - а ведь остальной мир даже не успел отказаться от газовых ламп.
  В настоящем - том, что сейчас вышивает игла - много лет прошло с кончины Аноры Флайвель, но пожар вокруг её имени не стихает. Гений, продавшийся правительству - так зовут её теперь даже на родине, ведь в стране успел смениться режим.
  Можно вечно дивиться на человечество, и одно из див - поразительная готовность что угодно поделить на своё и чужое. Но я здесь не затем, чтобы отдавать должное парадоксам людской натуры, а затем, чтобы свидетельствовать нечто куда более крамольное.
  Чёткие, рассчитанные движения рук - и лабораторию наполняют гудение, жужжание, свечение едва не всех поверхностей, и тени исчезают, оставляя лишь плоскую картинку. Эмоции на лице сменяют друг друга, как щёлкают слайды в проекторе: сосредоточенность-напряжение-злость-сомнения-предвкушение-триумф - и с оглушительным хлопком всё гаснет, погружается в звенящую тьму. И в этой тьме Флайвель больше не одна.
  И при её жизни, и после смерти слухами о ней полнился мир - и слух о том, что она заключила сделку с демоном, слух о том, что демоном была она сама, был далеко не самым изобретательным. Отныне, похоже, это не пустая выдумка.
  Флайвель голыми руками раздвигала тернии человеческого невежества и заглянула так глубоко в законы мироздания, как не осмелился никто ни до, ни после неё. Так глубоко, что, отдай она все эти тайны в распоряжение своих покровителей, гобелен был бы в одночасье разорван стараниями людей, жаждущих власти над ближним любой ценой. Пусть мы беспристрастны по своей природе, эта смертная восхищала даже меня. Но мне бы никогда не пришло в ум повлиять на её печальную судьбу, облегчить ей жизнь - ты же походя уничтожаешь всё, что сделало её великой, меняешь чудо человеческого разума на дешёвое, прозаическое чудо магии.
  Именно прозаическое. Потому что к этому и ведут все твои подмены - к тому, чтобы в готовый, сформировавшийся бессчётное число стежков назад мир привнести новый закон, магический, и сделать этот закон обыденностью.
  Вот, оказывается, как ощущается гнев - пустынным суховеем, разрывающим изнутри, застящим способность мыслить.
  Человечество всегда опиралось только на себя. Ничто не могло ему помочь, кроме собственных голов и рук - и оно мыслило и претворяло свои образы в жизнь. Спотыкалось, падало, поднималось с колен и шло дальше, преображаясь с каждым шагом, потому что если не преображение - то неминуемая смерть. Это и есть тот самый отлаженный ткацкий механизм, что двигает иглу, которая в ответе за каждый новый стежок. Что же станется с механизмом, если силы извне будут приходить по мановению руки, по зову слова, крови или электричества?
  Трёх случаев на всю историю слишком мало, но ты не остановишься, пока не вплетёшь чуждую нить в не тобой вытканный гобелен, не правда ли?
  Я кричу эти мысли в пустоту, в никуда, потому что ты их не слышишь. Побочный эффект твоего безумия, думается мне, и я впервые узнаю острый, горький вкус чувства утраты.
  Я теряю тебя. Но мир всё ещё не потерян.
  Да, в неутихших обсуждениях Флайвель стало вдвое больше пересудов о демонах, чем о подменах, о группе учёных под одним псевдонимом, о фикции - но пока это не критично, пока чудо не стало ещё повседневностью, а, значит, всё ещё можно бороться.
  О, если бы возможно было попросту отменить твои преобразования! Но увы, разорванные концы нитей не соединить, приложив один к другому, а вязать узлы нужно уметь. И я буду не я, если не сумею. Я принимаю твой вызов в этой игре.
  Теперь - всё по порядку.
  
  Сделать легенду снова легендой легко. Мифы разных цивилизаций перетекают друг в друга, пересказывают одни и те же сюжеты, рядят одних и тех же богов в разные одежды - и я выбираю древний воинственный народ, живший на землях Иланны тогда, когда она ещё не звалась Иланной. Его история на лицевой стороне выцвела почти полностью - а, значит, можно менять её изнанку без страха. И я вписываю в мифологию - единственное, что доходит до настоящего в раскопках древних глиняных храмов - сказание о воителе, вызвавшем бога войны на поединок и снискавшем его благосклонность.
  Теперь это архетип - такой же архетип, как Великий Пожар, как верховный бог, обладающий силой ветров, как рождение мира из морских недр.
  На библиотечных полках настоящего появляется исторический труд о взаимосвязи мифов Иланны и её предшественников. История о спасении столицы богиней войны - миф, больше не сомневаются даже охочие до перевирания истории фальшивки.
  
  Разобраться с Эйе сложнее, хотя тоже возможно - до прихода захватчиков это была закрытая культура, почти ни с кем не сообщающийся остров. Значит, баланс не нарушится, если в местных тропических лесах распустится цветок, чьи семена вызывают яркие, болезненно правдоподобные видения. Этот же цветок растёт на ближайшем побережье материка, его и так завезли оттуда в страны, гордо именующие себя цивилизацией - зато теперь рассказам о призванных жрецами Эйе кровожадных духах больше не верят.
  У этого изменения есть цена: Эйе останавливается на ступень ниже, чем прежде, её математики и астрономы не совершают многих из тех открытий, что совершили, ведь семена цветка видений притупляют мозг. Ещё недавно это ужаснуло бы меня, но теперь я знаю, что ради будущего гобелена можно пожертвовать его прошлым: всё равно эта ветвь была тупиковой, всё равно учёные труды сгорели, от Эйе и так не осталось ничего.
  
  Это такая игра против стрелки часов: ты делаешь ход, а я отматываю время вспять, пусть и не в силах предотвратить твоих действий, но превращая их в незначительные для общей картины. Пока я исправляю уже совершённое тобой, звон раздаётся ещё два раза, в других эпохах - и с ними я справлюсь. Нельзя, никак нельзя позволить тебе превратить человечество в ленивую, безвольную массу, что полагается во всём на чудо!
  На новые проявления твоего кощунства я посмотрю потом. Сначала надо решить, что делать с Флайвель - в новейшей истории, где едва не каждый стежок на виду. Мне бы твою аккуратность, твоё умение изящно обходиться с нитями - я-то рублю с плеча, я-то завязываю прочные, но крупные морские узлы, не чета твоим ювелирным надрезам и почти невидимым петлям.
  Кажется, у меня есть план. Понадобятся биографы - один одиозный, из тех, кто приписывает своим жертвам связи со всеми мыслимыми и немыслимыми силами этого и вымышленного миров, из тех, кто не стесняется писать об оккультных знаках на стенах, ваннах из крови младенцев и мировых заговорах. Второй - уважаемый, авторитетный, но не скандальный, известный за свою дотошность и правдивость исследований, из тех, кто в огонь и воду лезет ради подтверждения единственной малозначимой гипотезы...
  Нет, нет, нет, слишком мало, слишком слабо, недостаточно. Нужен тот, кто повторит открытия настоящей Флайвель, той, что была до твоего вмешательства, и обнародует их от её имени - но это слишком опасные для человечества открытия, если ты растаскиваешь гобелен медленно, по ниточкам, то тут - как бы не рассечь пополам...
  Рисковать или не рисковать? Какие меры предпринять - слишком слабые или слишком жёсткие? Подействуют ли мои чересчур осторожные действия, как в случае с Иланной, или, чтобы победить тебя, нужно встать на один с тобой уровень?
  А ведь есть способ узнать, достаточно ли того, что я делаю. В будущее возможно заглянуть - не как в чёткое и свершившееся прошлое, недалеко и ненадолго, но возможно. Ещё не вытканный, но наиболее вероятный узор, чем дальше, тем больше бледнеет и гаснет, но этого хватит мне для ответа.
  Вот он, нынешний предел: сто лет вперёд. А ведь я помню времена, когда можно было перенестись и на тысячу. Больше нитей, больше неопределённости, быстрее строчит игла - а мы-то не становимся лучше и умнее. Как раз напротив.
  
  Мир сто лет спустя - кричащий и мельтешащий, да так, что я не сразу могу отделить своё сознание от сверкающего лоскутного одеяла. Вот оно, торжество разума, на которое я уповаю, но... как же по-другому оно выглядит, совершенно вразрез с моими представлениями. В странах, зовущихся развитыми, и правда вся жизнь выстроена на прогрессе, и правда недавние редкостные диковины стали частью обыденности. Поражает меня иное.
  То, что прогресс этот стал - тем самым повседневным чудом.
  Нет, природа вещей не изменилась, твоих вмешательств пока что на это не хватает, но среднему человеку не было бы видно разницы, если бы не электричество и атом питали окружающий его мир, а магия. Неудивительно: человеческий мозг ёмче не стал, он не может вместить сразу все понятия о мире, которые накопились за прошедшие сто лет. Мои предположения оказались верны лишь в том, что болезнью апатии и собственной ненужности заболевают теперь не только праздные аристократы, не только верхушка общества, но и простые обыватели.
  Вот только магия для этого не потребовалась.
  Но что самое дивное - мир-то и не думает гибнуть, рассыпаться от повсеместного безволия и отупения. Что-то стало хуже, что-то - неизмеримо лучше. Я не могу заглянуть дальше, не знаю, что будет потом - может, всё ещё терпящие многие лишения жители бедных стран свергнут своих более цивилизованных собратьев. Может, за пресыщенностью последует спад - и затем волна нового подъёма. Может, какая-то великая катастрофа сплотит остатки общества, которое выстроит на обломках новый мир. Я больше не доверяю своим способностям к предсказанию, но отчего-то мне становится ясно: человечеству преградой не будет ничто.
  Даже твоя магия, если тебе так хочется.
  Да, не все твои ходы выглядят красиво, да, мне всё ещё до боли жаль Анору Флайвель - но на моей совести целая Эйе, больше не мне пенять и осуждать.
  В конце концов, у тебя есть тонкий ум, неведомый мне план и умение воплощать его в жизнь.
  У меня есть лишь страх перед неизведанным и иррациональная жажда всё исправить - и как мне теперь обвинять тебя в излишне человеческом сознании?
  Может, ты добиваешься чего-то хорошего - для мира или для себя.
  Может, ты даже не сходишь с ума.
  Жаль только, что я не смогу с тобой всё это обсудить, расспросить, понять.
  А ведь, что забавно, возникшая между нами стена вполне могла быть моей виной, а не твоей.
  Из прошлого, далёкого и близкого, доносится перезвон, один, два, десять, двадцать раз; картина будущего передо мной распадается и перестраивается вновь и вновь.
  Значит, я вернусь и продолжу наблюдать, не вмешиваясь - это единственное, что мне остаётся.
  Меня пронзает игла времён.
  Я становлюсь нитью нового цвета, и меня намертво пришивает к канве мироздания.
  
  Я открываю глаза.
  Получается, у меня теперь есть глаза.
  Я лежу на холодной металлической плите: к глазам прилагается тело, а к телу - осязание.
  У глаз чудовищно узкий угол обзора. Чтобы увидеть благоговейно столпившихся вокруг меня людей, совершивших призыв, приходится повернуть голову.
  Оказывается, не только людей.
  Тебя я узнаю сразу. У меня нет сомнений, что это ты. Пусть даже у тебя теперь тоже есть тело - почти человеческое.
  Моё, наверно, выглядит примерно так же.
  - Ты здесь, - ты улыбаешься широко и с облегчением, а язык, на котором ты говоришь - мёртвый, иланнийский, какая ирония. Не хочешь, чтобы люди нас понимали?
  Я впервые использую голос. Выражать мысль словом странно и непривычно.
  - Да.
  Я... я могу с тобой говорить, получается. Слава всемогущей игле времён, я могу с тобой говорить. Да, это не свободный обмен мыслями, но это в тысячи тысяч раз лучше непроницаемой стены молчания.
  - Прости меня. Было невыносимо видеть, как твой рассудок окрашивается человеческими страстями - подобные нам... подобные тем, кем мы были, после такого долго не живут.
  Человеческие страсти, значит. Ну да, откуда ещё было взяться моим страху, печали и гневу, моему чувству одиночества.
  "Невыносимо видеть"?
  - Получается, и ты тоже...
  - Да. Но медленнее. Во мне оставалось больше нашей прежней сути, потому мне и удалось нас спасти.
  Спасти - значит, добавить в этот мир новый закон, что позволил нам перейти с изнанки на лицевую часть. Значит, потеснить другие законы, потому что в них не было места для нового.
  Нам нужно о многом говорить. Долго-долго, ведь слова медленнее мыслей. Интересно, требуются ли нам теперь сон, вода, пища?
  Нам нужно о многом говорить, но не здесь. Протянутую тобой руку я сжимаю в своей - и встаю.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"