Мацкевич Павел Анатольевич :
другие произведения.
Кровные
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оставить комментарий
© Copyright
Мацкевич Павел Анатольевич
(
astra-pavel@farlep.net
)
Размещен: 02/03/2003, изменен: 17/02/2009. 21k.
Статистика.
Статья
:
Проза
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
В Л Е Т О Г О С П О Д Н Е 6 5 2 3 - е . . .
" . . . . И вражду положу между тобою и женою и между семенем
твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты
будешь жалить его в пяту. "
( Бытие. Гл.3. 15.)
Г Л А В А П Е Р В А Я
Нынче не только голова, а уже и все тело пылает в огромном,
победно ревущем от избытка сил костре. Владимир* с поразительной
отчетливостью зpел беснующиеся огненные языки. Они то свивались в
ослепительный клубок, то вздымались раскаленной стеной; боль
усиливалась, затмевала последние проблески сознания и внезапно от
сией незримой черты отступала. Но князю уже мнилось*, что сие не
боль, а пламя лишь на краткий миг отодвигается от него. Но все
равно облегчение не приходило. Остатки сознания окутывались
непроницаемым туманом и с ним - испуганное ожидание новых мук и
появившиеся неведомо откуда тоскливые терзания души.
Воспользовавшись бессилием воли, пред очами, непрестанно сменяя
друг друга, быстро мелькали или, напротив, медленно, одни за
иными, наплывали фигуры и лики давно ушедших в иной мир.
Он узнавал многих, почти всех. Иногда же возникали бесформенные,
призрачные тени, которые удлинялись, тянулись к нему, пытаясь
достать, и тоже беспрерывно сменяли друг друга. Мнилось, что еще
чуть-чуть и не то руки, не то щупальца, не то еще что-то
невыразимо мерзкое вцепится в него, но, вдруг, разгоняя туман и
смутные образы, начинал свою пляску огненный хоровод и жар резко,
как бы вновь набравшись сил, охватывал со всех сторон, пытаясь
испепелить все более и более слабеющую плоть.
Никогда не было так тяжко Великому князю. Всего несколько дней,
как почувствовал недомогание, но настолько быстро охватила его
неведомая хороба, что и седмицы* не прошло, а он уже редко
приходил в сознание. Всплывая из глубин беспамятства, Владимир,
ужасаясь собственной немочи, чувствовал, как все более и быстрее
становится неподвластной левая половина тела; вскоре требовалось
напряжение всех сил для того лишь, дабы произнести несколько слов.
Поначалу приходили бояре, воеводы, старшие дружинники. Пока еще
мог - опалялся*, гнал их прочь. Не желал дабы зрели на него,
бессилого, все еще верил, что поднимется, одолеет хоробу, не
хотел признавать, что навсегда ушла былая мощь. Но ослабел
настолько быстро, что не мог гнать, даже сил глаголить* не стало,
но выполняя его волю, Предслава* запретила кому-либо входить в
горницу, где находился хворый.
Сама сидела у изголовья, сама подавала прохладное питье. Одна
она, дщерь* Великого князя, не вызывала его гнева. Он позволял
напоить себя из ее рук, поправить подголовье. Изредка, очнувшись,
спрашивал ее о чем-либо.
Вопросы, вернее вопрос был чаще всего один и тот же. Непослушными
губами он всякий раз шептал:
- Борис*. . . как? - Князь спрашивал, но никто не ведал*, слышит
ли он ответ.
Снова прийдя в себя вопрошал о том же. В воспаленном мозгу явь
смешивалась с мороками*. Сон - не сон, но ему мнилось, что он все
время бодрствует. Когда отступал жар - жадно всматривался в
колеблющиеся фигуры, непрестанно сменяющиеся перед очами. Но
напрасно он надеялся, что туман вот-вот рассеется, как
дьявольское наваждение. Неясное, бесформенное пятно вдруг
принимало очертания Ярополка*, старшего брата. То являлась жена,
Рогнеда*, давно уже тоже покойная.
Она молчит, но взор ее, вернее слов, выражает мрачное торжество.
" Теперь уже недолго ждать расплаты. Я стерпела и смерть отца и
смерть братьев. То, что взял меня силой, то, что заставлял делить
с тобой ложе - все терпела. И то, что выгнал меня, - и сие
стерпела. Но скоро мой час настанет! Скоро, скоро мы
встретимся... и сполна, князь, сполна воздастся тебе!"
- Ты язычница,- шепчет Владимир. Ты не ведаешь о истинном Боге.
Исчезни!
Но он ведает, что ему не прогнать ее - нет! И вдруг он отчетливо
слышит хорошо знакомый голос, голос давно усопшей Рогнеды!
- Мыслишь, ежели всем объявил, что признал Спасителя, то сим
возвеличил его? Тут, по иную сторону добра и зла, нет князя, ныне
душа твоя раскрыта, и даже последний грешник зрит, что черна она,
черна. Христос и Матерь Божья с отвращением и ужасом давно
отвернулись от тебя. Ты, обуянный гордыней, не раскаялся в
грехах, а всю свою жизнь, подстрекаемый бесами, пытался и Бога
обманывать. И ныне таков ты, не переменился... Но напрасно, ох,
напрасно стараешься! Скоро сам познаешь Высший суд, а мне лишь
ведомо, что воздастся по делам твоим...
Лик Рогнеды неспешно растворяется в тумане и тотчас, оттуда же
появляется лик замученного в застенке епископа Рейнберна*. Он
молчит, но в очах откровенная насмешка. Рейнберн улыбается, но
кровь стынет в жилах Владимира, когда он вглядывается в оскал
призрака.
"Я жив, жить буду...- иступленно бьется в мозгу Великого князя,-
вы бессильны! Прочь! Прочь!"
Он гнал от себя бестелесных мучителей, но они не уходили, а паче*
того, мнилось, озлоблялись за то, что гонимы... И вот он,
Владимир, зрит, что бледный, с пятнами крови, лик брата Ярополка,
искаженный яростью и ненавистью, приближается к нему, оскаливая
зубы, желая загрызть его, Великого князя.
И вновь жар, и вновь туман, а в нем уже отец Рогнеды с сыновьями.
Они тянутся к нему и лютая ненависть судорогой сводит их лики.
Горящие очи твердят одно слово: " Смерть! Смерть!"
И бушует огонь. И не разумеет Великий князь, что легче
переносить: нестерпимую боль или неосязаемый страх перед
восставшими мертвецами. Но князь отчаянно борется, он не желает
идти туда, в леденящий туман.
Медленно, медленно, страшным усилием воли, он, всплывает из
глубин беспамятства и, переступая через боль, с неимоверным
усилием приоткрывает очи.
Все качается перед его взором, но вот, прямо перед собой, ясно
зрит лик любимой доченьки - Предславы. И в то же мгновение
прохладное питье касается его губ. Он не разумеет, что она бает*,
почему-то ее голос напоминает ласковое журчание затерянного в
лесной глуши ручья. Владимир хочет спросить что-то важное, самое
важное, но сметая остатки сознания, вновь вспыхивают перед очами
желтые, кровавые и синие языки пламени, заслоняя лик дщери.
Режущая невыносимая боль вновь охватывает все члены.
"За что? За что? - сверлит мозг один и тот же вопрос.- За что,
он, Великий князь, должен терпеть сии муки? И откуда огонь? Что
сие? Может Перун* мстит за поругание? За то, что отверг его,
капища* разорил? Почто же Христос не защитит своего раба? А
может, христианский Бог карает за долгие сомнения пред тем, как
крестить Русь? Пустое... Кто уразумеет? Веру утвердил... храмы
возвел... Почто же не избавит от огня милосердный Бог?
"Сын Божий распят, но ведь его не жгли! И терпел он не долго!"
Жар неожиданно резко спал и Владимир, несмотря на беспрерывную
боль, ужаснулся своим мыслям. " О чем он? Прости, Боже, за слова
кощунственные. Но что сие?"
Перед мысленным, воспаленным взором Владимира, вовсе ясно, словно
наяву, вновь предстал Ярополк - старший брат, давным давно, ради
достижения Великого стола, умерщвленный им.
Он говорит... Но что? И тут Владимир ясно расслышал его
хрипловатый, мнилось, навеки забытый голос:
- Внемли: "Горе тому, кто строит свой дом неправдой, а горницы
свои беззаконием."*
- Что тебе надо? Почто ты здесь? - воспрошает Владимир.
- Брат, ты что, не рад встрече? Вспомни, как жаждал меня зреть,
радовался, когда я поверил твоему слову и пошел на переговоры. Ты
подло убил безоружного и был счастлив, упившись моей кровью.
Теперь я явился зреть, как воздастся тебе. Око за око!- Лик
Ярополка исказила улыбка, от которой веяло могильным холодом; он
продолжил: - Настало время. "Пятый ангел вылил чашу свою на
престол змея; и сделалось в царстве его мрачно, и они кусали
языки свои от страданий".*
"Ты язычник! Что тебе до истинного Бога? - почти закричал
Владимир.
- Нет, язычник - ты. Волк в овечьей шкуре. Снаружи ты христианин,
а внутри был и есть язычник. Но Господь воздаст, братоубийца, по
делам твоим. И проклято семя твое! Чаша вылита и корчи твои -
лишь начало мук. Ведай, повторится все, что ты свершил, но ныне
уже испытаешь сие на себе и роде своем.
- Сие ты...ты...- мысленно кричал Владимир призраку,- ты упросил
Бога наслать на меня огонь! А ведь ты сам умертвил безвинного
брата!* Я лишь отомстил тебе. Прочь!
И вновь жар охватил его тело. Мысли, видения - смешались; Великий
князь, захлебнувшись от боли, погрузился в бессознательное
состояние. Сколько времени он в нем пребывал, не ведал, но
очнулся оттого, что что-то холодное легло на лоб. Жар ослабел.
Владимир попытался пошевелиться, но не смог. С трудом приоткрыл
очи, приподняв тяжелые, словно налитые свинцом веки.
"Предслава... Предслава",- узнал он склонившуюся над ним женщину.
- Пить...- попытался сказать князь, но лишь невнятный шепот,
более похожий на хрип, слетел с его уст.
Однако Предслава уразумела. У губ ощутился приятный холодок.
Глотнул раз, другой. Вроде полегчало. Жар не возвращался. Великий
князь прикрыл очи, попытался вспомнить, что зрелось в
полуобмороке, но то, что мучило, не вспоминалось. В памяти
остались мечущиеся в безумной пляске языки пламени да какие-то
неясные тени.
Владимир попытался собраться с мыслями. И вдруг вспомнил:
"Ярослав!* Да, да,- вот о чем надо мыслить, пока сознание
воротилось.- Я Р О С Л А В ! Ярослав..."
В воспаленном мозгу остро вспыхнула ненависть. "Сын безвестной
суки! Признанный мною, князем, по прихоти, и по прихоти моей же
возвеличенный, не по рождению! Возомнил о том, что неподвластен
отцу и благодетелю! Эх, права была Рогнеда, когда возненавидев
сего ублюдка, подобно паршивому псу швырнула от себя, да так, что
на всю жизнь оставила хромым. Но ничего, я выю гнесю* сломаю!
Князь Новгородский! Ну нет, не бывать тебе паче им! Кровью
заплатишь за желание быть непокорным мне, Великому князю! Сам
дружину поведу!"
- Как поведешь? - сурово спросил глас, прозвучавший где-то в
глубине сознания Владимира.
"Я не смогу - Бориса пошлю." - мысленно ответил он самому себе.
Злость отчего-то и как-то сразу утихла, думы обратились к
любимому сыну: " Борис, - вот кто должен и станет воспреемником!
Эх, не вовремя захворал я, его отец. Но ничего, долго гоняться за
пацинаками* Борису не прийдется. Вскорости он будет тут. Не могут
степняки начать ныне большую войну. Ничто не предвещало сие.
Похоже всего более, лишь на дерзкий набег какой-либо порубежной
орды. Даже до ратоборства*, по всему, что до сей поры было
ведомо, дойти не должно. Изведав, что вся дружина Великого князя
готова к рати, пацинаки не могут не бежать. Всех сил Дикого поля*
ныне не достанет схватиться с Русью, а одна орда либо две, даже
три - тем паче...
Вот только бы быстрее Борису быть в Киеве. Надо, надо объявить
любимого сына, ныне пока Ростовского князя, немедля своим
воспреемником, - продолжал размышлять Владимир. - Дружина пусть
клянется служить ему, бояре, воеводы...
А кто может помешать? Никто! Великокняжеская казна, дружина,
любовь людства, - все будет у Бориса. Только... только вот самого
Бориса надо заставить перешагнуть через старейшенство братьев. Уж
слишком честен. Даже и завещание принял тайно. А, впрочем, верно
содеял", - подумалось князю.
Тогда он, Владимир, был в силе и никто не уразумел бы, да и не
пожелал уразуметь, отчего князь нежданно - негаданно отдал
предпочтение одному из младших сыновей. Иное дело нынче. Вдруг
настигшая тяжкая хороба оправдывает желание его, Владимира, на
случай смерти, поручить заботу о Руси достойному и любимому из
чад. Борис воротится овеянный славой победителя ненавистных
пацинаков. Да, ныне самое время объявить о завещании. Но Борис...
"Нет, пока я жив, я успею укрепить его права. Мне-то никто не
посмеет противиться, - подумалось Владимиру, - скорее бы
выздороветь!"
Он вновь открыл очи и почти тотчас встретился с внимательным
взглядом Предславы.