Володя Злобин
Подсолнухи
Перезревшие подсолнухи тяжело клонились к земле. Мохнатые круглые шапки, сгорбленный стебель. Вот-вот спадёт с головы пильчатая корона. Давит высокое синее небо, ветер просыпает сухие чёрные слёзы. Некому собрать их. Люди ушли. Солнце светило зря.
Это война.
Ещё недавно ряды подсолнухов были густы, а теперь чёрно-жёлтое море иссохло и расступилось. Торчат со дна отвердевшей земли хрупкие стебли. По отдельности подсолнухи страшны, они стоят как люди, не видящие друг друга, стоят без прикосновения, в одиночестве. Они и похожи даже – когда иссыхает человек, у него исчезает тело, но остаётся большая поникшая голова.
Сухое растение – мир иной, листья его свернулись, опав, и нет ни шелеста, ни сплетения, только ломкий прямой сухостой. На нём увядок листвы. Когда слетит и она, шляпка загнётся и уставится жутким фасеточным глазом, ячеистым и зернистым. А пока подсолнухи живы, измученно протянувшись к земле. Она не как человек – не забудет зачем родила.
И ведь были дожди, славный дул ветер. Однажды град подвыбил ещё недозревшие семя. Жаркое было лето, и небо такое, как навсегда. Это не засуха – под ногами нет каменной корки, трещин, нет мёртвого оттенка пустыни, колкого суховея и голодного стрёкота саранчи. В засухе подсолнух пылен, затем грязно-сер, после зелено-чёрен, потом просто чёрен, потом сух, потом цвета земли, потом – ничего. Здесь другое. Напряжённость долгого лета, тяжесть назревших семян. И почва истощена по-другому. Не солнцем, – растением.
Засухи не было. Не оказалось людей.
Высохшее летнее войско, тебя не позовут в поход. Тебя не соберут по обледенелой земле, а весной не запашут в почву. Семя твоё исклюют птицы и обобьёт ветер, оно станет горько и ненужно, надломленные стебли падут один за другим, а им навстречу, из отдохнувшей земли, поднимется дикая свободная поросль. Однолетник, ты изопьёшь горе сразу нескольких лет, покуда поле не поглотит бурьян.
Жёлто-чёрный подсолнух, пильчатая голова... Корона твоя завяла. Безвольно свисают пожухлые листья, а если ветер – то жуткий всесветный поклон и треск, будто зашатался прокажённый с трещоткой. Он и не гнётся даже, этот высохший подсолнух, а раскачивается ломким отвердевшим стволом. Просит о чем-то. Молит собрать.
Напрасно, мой друг. Смерть твоя тиха и незнаема, с ней не напишут картин. Ты погибнешь безвестно, совсем как те, кто тебя посадил. Умирая, ты явишь пустоты, словно мир устал жить и в нём осталось то, что может без человека – стрёкот, облако, комья земли. Будто всё кончилось, перестало.
Не для мира... а для людей.
|