Володя Злобин
Ересь Повара
Помимо прочего военный мятеж Евгения Пригожина был попыткой создания в России чрезвычайного положения [ЧП], то есть утверждения себя как политического суверена. Только суверен может создать такую ситуацию, само наличие которой заставляет объективно считаться с ней. Этот счёт и есть суть политики.
Вот почему мятеж Пригожина — безотносительно его намерений, а также вопреки так и не озвученной цели сменить власть — всё равно посягал на власть единственного российского политика, Владимира Путина. Президент сделал Россию первым неполитическим обществом современности, в котором только Путин и никто другой способен на создание ЧП. Ни коллаборационист Алексей Навальный, ни этнократ Рамзан Кадыров оказались не способны на создание ЧП, и только Евгений Пригожин создал ситуацию, с которой были вынуждены считаться все.
В этом смысле Пригожин попытался не просто потеснить Путина, а самому стать Путиным, его усиленным двойником, народным защитником и сторонником справедливости, истинным, утопичным владыкой. Тем самым он лишь усилил своё посягательство на президента России, так как угрозой Путину может быть только Путин, точнее его желанная для многих версия: правый русский популист крайней жестокости. Из-за чего в России два десятилетия властью пестовались иноэтничные оппозиционеры-пораженцы взмоклых лево-либеральных взглядов.
Стоит обратить внимание на одну объективную трудность, которая — наряду с трудностями логистическими и военными — сделала мятеж неосуществимым. Власть Владимира Путина заключается в том, что он создал неполитическое, деактивированное общество, поддерживающее президента потому, что он по возможности не лезет к этому обществу. Так, в нежелании обращаться к населению состоит причина отсутствия значимых карантинных мер в ковид-пандемию или фатально отложенной мобилизации 2022 года. Евгений Пригожин, будучи активистом, наоборот поставил на кипучую деятельность народа, который должен был поддержать его мятеж. Чего в деактивированной стране произойти не могло в принципе: как бы не тиражировала пригожинская сетка «поддержку ростовчан» и «перешедших на её сторону военных» отдельные благожелательные кадры не равны общегородской и тем более общегосударственной солидарности. Евгений Пригожин проиграл не столько из-за силового противодействия (оно было минимальным), сколько из-за общественного равнодушия — по данным ВЦИОМ в России только 10-15% как всегда рассерженных патриотов1.
Владимир Путин уникальный политик, которому поддержка населения не требуется не потому, что он опирается на один только силовой аппарат, а потому что неполитичное самозанятое население и есть основа его власти. Но с Путиным раз за разом пытаются бороться на уровне активного населения, будь то выборы, митинги, протесты и даже военный мятеж.
Такова сила политической и культурной инерции.
При этом чрезвычайное положение не есть полный хаос, но время проявления границы права, когда экстремальные условия очерчивают норму. Подготовив мятеж, Евгений Пригожин нарушил привычный политический распорядок, но оправдал это тем, что идёт не уничтожать право, а защищать его. Об этом говорила как риторика самого Пригожина, так и её самоназвание: «Марш справедливости» с необходимыми мантрами об окончании государственного бардака. Это было утверждение права вопреки закону, ибо возможность отменить действие закона и есть суть суверена. Он вводит ЧП из ещё существующей нормы, из эрозирующего, но всё же порядка. Как ни странно, сувереном в такой ситуации оказывается не номинальный правитель, а тот, кто первым примет соответствующее решение и кто сможет заставить считаться с ним всех остальных.
Именно так решил действовать Евгений Пригожин. Именно так он и проиграл — не сумев подчинить своему ЧП население, с помощью которого хотел воздействовать на власть.
Почему это вообще стало возможным?
Карл Шмитт, положения которого прежде пересказывались, был философом эпохи, исходящим из данности Веймарской Германии. Он сознательно не создавал вечных понятий или концепций, а работал с текущим материалом, что часто забывается, когда теорию Шмитта пересказывают как примордиальную истину. Поэтому требуется как-то установить политический смысл современной России. В чём он состоит? В отсутствии режима, автократии, тоталитарного управления и, что самое удивительное, в отсутствии в России какого-либо политического порядка. Для политической характеристики России нет даже разработанных речевых привычек, сложившееся положение нечем назвать и не с чем обдумать.
От тоталитарного строя Россию отличает отсутствие ритуалов обязательной символической покорности, от режима — отсутствие идеологии и политической солидарности, от автократии — коллективный авторитет Путина, являющегося выразителем круга «своих», опять же не корпоративного, не родственного и не сословного, а просто сработавшегося, спаянного, «своего». Правильный словесный эквивалент России таится где-то в недрах религии, так как, если уж продолжать Шмитта, все политические понятия современности есть секуляризированные теологические понятия. Для понимания политического устройства России нужно слушать теологов, юродивых и немного святых.
Но пока эти необходимые люди заняты более важными вещами, можно отметить то, что кажется несомненным: современная Россия — это деактивированное общество, то есть общество, где запрещена политизированная активность. Не имеют значения её патриотические или антипатриотические заявки: преследуется автономное подключение активиста к слабо контролируемым государством системам медиа, дискурса, языка. Рано или поздно активиста в России отключают от источника его представления. Попытавшийся политизировать свой патриотизм Игорь Стрелков оказался там же, где уже пребывал попытавшийся политизировать свой коллаборационизм Алексей Навальный. Ограничению на самопредставление подчиняется даже суверен — Владимир Путин не находится на связи с народом ни как судья, ни как всевидящее око, практически не используя имеющуюся у него медийную мощь — удалившийся, молчащий, отсутствующий, он не автократ и не популист, а единственный современный политик, не замечающий медиа, свободно живущий без них.
И вот в этой ледяной пустыне, где давно околел лихой человек, вдруг объявился Евгений Пригожин, который задолго до мятежа нарушил сложившееся в России табу.
Он стал политизировать себя с опорой на реальный располагаемый ресурс. У Пригожина была своя медиа-сетка, свой капитал и своя вооружённая сила — три из трёх составляющих олигархического могущества. При этом Пригожин был давним политическим клиентом государства — не своим, но тем, кто плотно обслуживал своих — из-за чего получил в распоряжение исключительные государственные ресурсы. Так ещё раз подтвердилась мысль Карла Шмитта о том, что суверен «стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему». При всём пафосе правдоруба Евгений Пригожин был плодом политического российского древа, плодом средних, не близких к солнцу ветвей. Он соревновался с ними за доступ к свету и проиграл, что обусловило мятеж. А затем — чей-то поход за секатором.
Мятеж Пригожина уместно наречь ересью — зародившись в недрах консенсуса, он был отклонением от договорённостей, хотел не обнулить их, а подвергнуть пересмотру, что-то изменить, доказать. «Отступничество», — точно охарактеризовал его Владимир Путин2. Ереси эндогенны, они не приходят извне, а тихо тлеют внутри, пока однажды не прорываются наружу. Как настоящий ересиарх, накануне мятежа Пригожин выпустил свой Opus magnum, где неожиданно повторил основные положения западной пропаганды и даже вбросил прямую ложь о боях у Токмака и движении противника на Молочный Лиман3. Разогнав панику, Пригожин хотел по-казацки въехать на ней в Москву, но сумел лишь ещё раз доказать, что самый быстрый и простой путь на свете — это путь в предатели.
При этом Евгений Пригожин дал россиянам то, чего у них так долго не было — личную востребованность в большом безразличном мире. Он был тем важным человеком, который спустился прямо к тебе, в твою осиротевшую деревню и в твой братский окоп, обратился лично к тебе, стал твоим голосом, яростью и слезами.
И людям этого было достаточно. На самом деле — людям всегда этого достаточно.
Россия настолько изголодалась по личной активности, что сторонникам Пригожина было плевать, что, по существу, Евгений Викторович был неотличим от власти. Дворец во владении4, богатство5, привилегированные детишки6, барское своеволие7... И хотя никто из власть имущих никогда не записывал видео на трупах своих же сторонников8 — Пригожину прощалось всё, потому что он также щедро всё дал — быть, быть, быть причастным, считать, что Пригожин отлил винтик в пулю, и эта пуля — ты.
Не имеют значения намерения самого Пригожина: важен факт безусловного доверия к нему тысяч и тысяч людей, подлинный религиозный экстаз, окутавший этого человека. Он был настоящим ересиархом, ворожил с чувствами так же успешно, как и с баблом, но природа его волшебства была подобна волшебству бус в африканской деревне. Ну не было в России ничего кроме мёртвого казённого языка, от которого хотелось превратиться в камень вдали от любых дорог: «Вооруженные Силы Российской Федерации продолжают проведение специальной военной операции. За сутки нанесено...»
Как и все ереси, Ересь Повара была искушением, что сплачивало вокруг Пригожина людей, которые без него не могли сойтись в этой жизни ни при каких обстоятельствах: закоренелых сидельцев, интеллектуалов, государственных чинов, боевых офицеров, праворадикалов и даже твиттерных девиц, пишущих про «sugar daddy». Столь поразительная концентрация внимания требовала от Пригожина всё более экстравагантных действий по её удержанию, что закономерно привело к утрате первоначальных компетенций. Активизм и есть неизбежная просадка компетенций и замещение их сериалом, требованиями, идентичностью. Не поддаваться шантажу активизма — первое правило выживания: уже не только личностного, но и политического.
Медийный успех Пригожина был связан с возможностью прямого подключения к пользователям. Но у любой коммуникационной революции помимо триумфа есть и свой крах. Например, технология книгопечатания оказала решающее влияние на Религиозные войны XVI-XVII столетий. Их ожесточённость не в последнюю очередь объяснялась как доступом к литературе, так и реальным самоощущением избранности, когда очередной толкователь Священных текстов взаправду считал себя обладателем истины. После самых жестоких войн в истории Европы окрепшее государство с помощью суверенитета сумело обуздать размах насилия. Современность также наполнена интерпретаторами-активистами, которые жаждут насильственно распространить себя на окружающих. В их распоряжении новое книгопечатание — потоковое вещание из Сети — с пороговым доступом пятилетнего ребёнка. От Майдана до BLM, от феминисток до Пригожина — концентрация медийной ненависти растёт, но пока ещё не превышает той отметки, за которой начинается выработка личного и государственного иммунитета.
На этом пути ересь Повара не станет каким-то поворотным моментом. Тем не менее, она показала, что суверенитет способен противостоять медиа-бандитизму. Какими бы благостными целями не прикрывался активист, прежде всего он жаждет навязать себя остальным за их собственный счёт. Начиная с отъёма времени активист неизбежно приходит к отъёму жизни, обосновывая это своей ущемлённостью.
Но сразу поджимает хвост, если встречает отпор.
Вернуться от сноски к тексту можно нажав стрелку «назад» поисковика.
1 RBC: [cайт]. URL: https://archive.ph/okX7k [Дата обращения: 30.09.2023].
2 Президент России: [cайт]. URL: https://archive.ph/V385S [Дата обращения: 21.09.2023].
3 Telegram: [cайт]. URL: https://archive.ph/wip/Vrqld [Дата обращения: 21.09.2023].
4 Комсомольская правда: [cайт]. URL: https://archive.ph/7RleI [Дата обращения: 21.09.2023].
5 47news: [cайт]. URL: https://archive.ph/AV4ZK [Дата обращения: 21.09.2023].
6 Dzen.ru: [cайт]. URL: https://archive.ph/wip/vhWcr [Дата обращения: 21.09.2023].
7 Telegram: [cайт]. URL: https://archive.ph/E1bgX [Дата обращения: 21.09.2023].
8 Telegram: [cайт]. URL: https://archive.ph/GgO3K [Дата обращения: 21.09.2023]
|