Аннотация: 1941 (перевод на великий и могучий "Прохолодних фарб")
Прислонился к окну - темно-темно, ёще и метёт. И будто бы понятно, почему на улице темно ведь ночь, ёще и зимняя. Однако с другой стороны луна полная, снег по колена, было бы тогда ночи быть светлой, но что-то не так и всё равно темно. К тому же, ещё вчера я вот также смотрел туда, где на самом краю оврага притаилась вишенька. А там дальше, я довольно отчётливо видел во тьме противоположный край провала, где как будто в воздухе висели деревья, что их так жестоко растрепало морозом и вьюгой. Но сегодня, я не видел ничего дальше этого маленького вишнёвого деревца , было так , будто всё, что я сёйчас видел за окном - нарисовано на холсте, однако то место, где клубилась тьма, было не дорисовано и было чёрным, вместо того, чтобы быть ему белым, как не покрытое краской полотно.
Заоконный мир с началом снегов действительно стал как бы негативом мира летнего, жаркого и красочного днём и прохладного чёрно-белого ночью. Мягкая палитра летней ночи, компенсировалась ласковым ветерком, что прилетал от Днепра сюда, к Кирилловским высотам. Но теперь , когда пришла зима, мир оставался постоянным негативным отпечатком летней ночи. Чорная летняя ночная земля стала белым снегом, днём зимнее небо каким то бледно-серым, в отличие от иссиня-чёрного летнего ночного неба.
Прошлым летом единственные ночные краски, что я находил, были те, что и сейчас приглушённым сиянием растекались по стенам, потолку и столбам у меня за спиной. Тех красок мне было достаточно, ведь до лета этого года, пока я жил в столетнем жёлтом корпусе, ночных красок я был лишён полностью. Комнату, где я спал - ночью запирали и у меня не было возможностей других, как ждать того момента, когда лунная дорожка доберётся до моего лица и я снова окажусь среди буйства аканта та неуловимого объёма дивных морских раковин моих снов. Когда я просыпался, была уже красочная, залитая таким неистовым летним солнцем, жара. Так и жил: ночью прохлада, что её месяц добывал из чёрных хмурых волн Деда; днём жара, что лилась из всех щелей, что заставляла сиять даже высокие старые, с облупленной местами зелёной краской двери. Ночью я ждал дневного цвета, днём я томился за днепровской прохладой. Эти противоречия родили мою мечту - прохладные краски.
Конечно я не сразу понял это сознательно, понемногу, понемногу, я понимал что моя мечта имеет целиком реальное отображение в мире, что шумел за окном места моего пребывания. Эта уверенность росла изо дня в день, постепенно я понял, что уверенность эта не родилась где то в виноградных сплетениях моей фантазии, что это весточка моей разорванной неделями памяти: "Ты уже касался взглядом её, она уже была рядом с тобой, и даже сейчас она недалеко от тебя!". Эти воспоминания, каких то впечатлений, очень эмоциональных, но не сохранённых на образном уровне, делали меня счастливым, и я с каждым разом всё с большим мужеством гнал от себя отчаяние бесцветной ночи и муку жаркого дня. Так в моей жизни появился смысл. Каждый день, стал днём приближения к мечте, стал днём борьбы за неё и победы, маленькой победы .
Через некоторое время я увидел сон, первый из тех, что помню. Теперь я даже не знаю, что делал ночью до появления снов. Однако за первым был второй, и с этого момента я каждую ночь жил по-другому.
Что я увидел ? Трудно описать потому как с момента появления сна прошло уже много недель, а этого для моей памяти было слишком. Помню только то, что он каждую ночь повторялся, вернее продолжался.
Это было путешествие - путешествие, в конце которого меня ждало то, что теперь, смотря в узкое оконце, я имею у себя за спиной - прохладные краски. Итак на белом фоне, будто наполовину утопленные в белоснежный крем, буйствовали чащи разнообразных растений: аканта и винограда, пальмовых веток и неизвестных мне листьев, а вокруг были раскиданы звёзды, дубовые ветви оплетали капители коринфских полуколон. Я блуждал по этому саду, моя надежда вела меня. Наконец я вспомнил тогда откуда этот сияющий мир пришёл в место моего заключения.
Был летний день, жара и краски. Ко мне в комнату пришли тогда. Пришли те, кто и раньше приходил иногда, однако в этот день они пришли не ко мне, они пришли за мной. В тот день у них был какой то праздник и они, наверное, хотели разделить его со мной. Они одели меня и потянули на улицу. Мне было трудно сопротивляться, потому как солнце уже к тому времени добралось уже до середины кровати, день давно уже сломил мою надежду на покой. Им пришлось взять меня под руки и вести, но делали они это аккуратно, будто чувствовали мою боль. Мы вышли на улицу из моего жёлтого корпуса, весь двор был залит световым сиропом. Вокруг, как верные союзники, ютились деревья, бросая на меня тень. Мои спутники поняли меня и мы продвигались исключительно через эти, прочерченные деревьями на земле территории прохлады. Я не понимал куда мы направляемся до того момента, пока не увидел перед нами большое строение ослепительного белого цвета, очень удивительной, не понятной для меня конструкции. Прямоугольное сооружение венчали пять башен, накрытых зелёными шлемами с золотыми сияющими крестами сверху. На стенах сооружения рос тот сад, что позднее стал средоточием моей ночной жизни. Деревянные окованные чёрным железом двери, были открыты настеж, открывая, открывая засаду, где спряталась изгнанная со двора тьма. Помещение было с низким арочным потолком, но немного дальше за аркой угадывался простор, что господствовал в границах всего объёма сооружения, растекаясь даже по башням, что не имели дна. Я было собрался туда войти, однако мои сопровождающие дали мне понять, что дальше мне нельзя. Оставшись на месте, я начал оглядываться кругом.
От стен, что верно стояли тут уже не одну сотню недель, веяло необычной прохладой, куда не падал мой взгляд, всюду я находил изображения неизвестных мне людей. Цвета поражали, они были вовсе не яркими, но приглушёнными и на удивление уравновешенными. Местами в гармонию затёртых в штукатурку красок, врывались долины расписанные маслом, иногда они повторяли сюжет первых, иногда вносили что то совсем сврё. Однако и первые и вторые изображения имели одну общую черту - они передавали прохлажу стен, с которыми им судилось объединиться навсегда. Так я стоял и смотрел на эти образы, что жили на стенах, а из под- башен лилось на меня эхо от песен тех, что стояли передо мною. Дальше я не могу даже сказать, как я снова очутился с один на один с дневной жарой и ночною беспомощностью, перед страшным бесцветным лучём месяца.
Какая невыразимая тоска пронизывала меня в ту ночь, когда я набрёл в своей памяти на то, чего так долго искал, ведь моя мечта, будучи здесь, за несколько шагов от меня, остаётся недосягаемой, потому как мне никогда не выйти из своего жёлтого помещения - так думал я тогда, плача по ночам.
Но произошло чудо, потому что одним утром воздух вокруг горы, где стоял мой мир, загудел. От реки и от лесов, что раскинулись вокруг, пополз раскатистый гром, а по ночам я начал видеть новые цвета, в неизменном, как казалось раньше, свете луны - это были краски огня. Непостоянные : то насыщенные , как кровь, то бледные и розовые, как лепестки розы, но не на миг не исчезая, заполонили они свет того страшного месяца. В то же время люди, что ещё находились вокруг меня, понемногу начали исчезать. Позже я услышал новое для меня слово - война.
Война сломала привычный ход жизни, это монотонное чередование жарких цветов дня с бледной прохладой ночи. Огромный смог от пожаров закрыл нам солнце, а ночь осветили пожары. И тогда многие не выдержали и ушли, бросая остальных на произвол судьбы. Но были и те, кто звал меня с собою. Мне же идти было некуда, моя жизнь, моя единственная надежда на счастье была здесь, рядом.
Потом всё будто смело ветром, не стало никого, кроме тех, кто уже не спешил никуда, а только смотрел открытыми глазами в потолок, неподвижно лежа на кроватях или на полу. В тот день я и попал в неё, я набрался смелости настолько, что сам смог перебраться через этот страшный, будто бесконечный двор.
Двери были не заперты и я пробрался в щёлочку, которую мне удалось сделать между железом двери и древними кирпичами косяка. Как и впервый раз, темнота нартекса ослепила меня на несколько минут, а потом постепенно, по мере возвращения зрения, я стал ощущать то, что меня окружало со вех сторон. В центральном объёме помещения, солнце, что проникало сквозь узкие высокие окна центральной бездонной башни, чертило удивительные узоры. На полу были раскиданы различные предметы : блестящие золотые подставки лежали перевёрнутые людьми, что наверное торопились отсюда уйти, разбитая посуда, кучи сломанных свечей, куски разорванной ткани. Когда я увидел эту картину, мне вдруг стало невыносимо одиноко, я почти впервые в своей жизни почувствовал тоску за людьми, которые так трагично покинули это место, место, которое они несомненно покидать не хотели. Наверное, их заставила сделать это та не понятная мне война. Так думал и чувствовал я в начале, пока зрение не вернулось ко мне полностью. Тогда бесконечные образы стен, потолка, сводов, арок та удивительного мраморного, украшенного золотом сооружения, что разделяло объём помещения на две части, обступили меня. Женщина, которая держала на руках чудного ребёночка, смотрела на меня своим пронзительным взглядом, будто вопрошая про будущее младенца. Грозные рыцари в боевых доспехах, с мечами и копьями, важно смотрели на меня со своих столбов. На стене ангелы, склонились над человеком, что умирал на ложе, их крылья будто ослабевшие от невыразимого горя, спускались почти до самого пола. Цари и старцы, женщины, что оплакивали мёртвых, вестники радостной новости с серебряными трубами и широко раскрытыми крыльями. Все они были тут собраны, рассказывая какую то одну, бесконечную и неведомую мне историю. Но главным было то, что со временем, цвета, которыми были нанесены на стены эти персонажи, изменяли свои оттенки. На протяжении дня, по мере движения солнца, в перёд выступали одни события и личности, а позже, с течением времени, их заменяли другие. Так в этом перемещении уже сотни тысяч дней, повторялась эта таинственная, трогательная история. Вот ангел с поднятыми крыльями та скрещёнными пальцами доносит какую то радостную новость той женщине, что немного позже уже держит малыша на руках, спрашивая одним взглядом про судьбу своего сына. Вот человек въезжает в город на какой то странной лошадке, и не смотря на то, что стена очень пострадала со временем и длинные шрамы рассекли ёё на несколько частей, видно, что его с радостью встречают люди, верно живущие в том загадочном для меня городе. Но вот позже появляется самая страшная из всех сцен - всадника убивают, убивают очень, очень жестоко. Единственное что не даёт тогда почувствовать его боль и муку, это краски, что не смотря на начертанное ими, всё же своими мягкими, уравновешенными оттенками, дают понят, что всё это только часть замысла, только следующий акт разыгранный чьей то волей и что конец не будет трагичным.
Были тут и такие места, что всегда оставались в полутьме и никогда не выходили на свет солнца. Эти будто бы вечно наблюдали за трагедией, что разворачивалась на стенах, не вмешиваясь в её действие. Они и сами то оказались тут только благодаря тому, что совершалось там, в нефе. Были это в основном старики, что носили просторную одежду и бороды, большинство из них были начертаны не теми матовыми, будто приглушёнными красками, они были значительно свежее, что дало мне повод решить, что они появились тут позже, будто постепенно присоединяясь к действию, но всё же оставаясь в стороне.
Я изучал своё новое жилище постепенно, куда мне теперь было спешить ? Зажегши в разных углах свечки, я мог регулировать течение событий на стенах, и исследовать всё новые и новые горизонты в этом бесконечном просторе моего нового дома.
И вот теперь, когда прошло уже так много дней с момента исполнения моей мечты, я смотрел в окно и видел тьму, которая будто стирала мир вокруг, и шла эта тьма будто из-под земли. И тогда я понял, что это от огня, но дым был необычным, был он тяжёлый, как масло. Поэтому я и не понял сразу, что происходило. А если он доберётся сюда и сотрёт мой любимый и единственный дом? Я подумал об этом с ужасом, и меня даже на мгновение охватило ощущение напрасности и безнадёжности такого исхода. Нужно было выйти туда, на улицу, посмотреть может можно ещё что-то сделать, остановить это. Но выйти было не просто, там было темно и очень, очень холодно, но я уже жил той одной мыслью, что идти всё же нужно. И я пошёл.
Медленно, оставляя глубокие следы в снегу, который уже никто не убирал со двора, я продвигался в перёд к краю обрыва, теперь я уже хорошо видел, что этот проклятый, стирающий мир дым шёл именно из глубины оврага. Именно этот овраг те, что когда-то окружали меня в моём жёлтом доме, называли почему-то Бабий. Бабий Яр. Но к краю было не так просто подобраться, потому как вокруг росли небольшие кусты, и засохшие с лета колючие трупики трав. Но остановиться мне уже не было никакой возможности, и потому я раздирая свои голые ноги и разрывая в клочья те последние лохмотья одежды, что ещё оставался у меня, пробрался к самому краю.
Далеко внизу на дне, в окружении закопченных уже деревьев, горел большой, наглый костёр, именно он порождал этот толстый и жирный клубящийся дым. Он был настолько неудержимый, что даже ветер, что ещё с вечера пытался скинуть этого страшного незваного врага с гор, туда вниз к Славутичу, ударившись о его столбовидное тело, упал на землю, та растёкся по оврагу жалкими струйками воздуха. Колыхая теперь, беспомощный и бессильный, только сухие старые травки, которые ещё не полностью замело снегом. Деревья, что будто покрашенные были тем дымом, увидев что-то страшное, что-то неимоверно ужасное, нервно дрожали стволами, в то время, как их раскидистые, с облетевшими листьями кроны, мертвенно замерли, боясь даже пошевелиться. Эта картина сбила меня с ног, что я смогу теперь сделать тут, когда такие великаны, как эти вековые дубы, притихли как маленькие ягнята. Я упал на снег и будто бы бессознательно пополз на животе туда, поближе, поближе к огню. Когда я вконец разодрав себе живот, всё же подобрался к нему ближе, я увидел людей, их было много , и были они разные тут. Первые были все в одинаковой одежде, с нашивками на рукавах и вооружённые, другие были одеты значительно хуже, видно было, что они устали и уже будто полумёртвые, третьи были вовсе без одежды, они были действительно мертвы. Именно их эти ободранные полу мертвецы кидали в этот проклятый огонь, под угрожающие крики тех страшных, с блестящими нашивками. Теперь стало понятно, что происходило с деревьями. Эти чудаки палили людей !
Внезапно один из крикунов обернулся и увидел меня, он закричал, но я не понял его слов, хотя каждый звук этой фразы, будто отпечаток, остался в моей голове :
Hans, Hans, sehen, ein Schwein läuft weg! Eintragfaden, verläßt das Geschöpf !
Потом, где то слева громыхнуло, и будто молния затеребила снег возле моих ног, я обернулся, а тот страшный, что кричал непонятные мне слова уже бежал ко мне. Я понял, что он ненавидит меня, ненавидит возможно только за то, что я пытался хоть чем то помешать тому их дыму, стереть мой дом на вершине горы. Страшно тогда так стало, безвыходность моей дальнейшей судьбы сковала руки, затрясла ноги, а в середине тела, что-то будто взрывалось, раздирая грудь. Теперь наверное и меня кинут туда в огонь, а потом я тоже лягу на эти беспомощные деревья чёрным маслом этого страшного дыма. Какие то неровные звуки начали окружать меня, одни были резкие как тот блестящий кусок стекла, которым я разрезал себе руку, когда то много-много недель назад, они давили на меня, доводили до беспамятства, но тут же я слышал другие, будто молящие о чём то. И тут я понял :
Беги, беги! Беги брат!
Это кричали те ободранные полумёртвые люди, они просили меня бежать.
Снова по лицу ударили крупицы снега, снова он плавно маленькими пушинками разлетался по ветру. Я бросился в кусты, я просто втолкнул лицо в их жестокие когти, и они с радостью царапали его, будто ожидали только случая. Гром громыхнул снова, потом снова и снова , и внезапно я почувствовал, как огонь лизнул ногу, потом будто ток прошёл через всё тело, вырвался изо рта криком и полетел в чёрное небо, туда, где из тучек, украшенных такими же растениями, как на моём белоснежном доме, тихо падали снежинки. Я больше не бежал, я полз зарываясь всё глубже в чащу. Громы гремели всё дальше и дальше, но временами ещё слышалось то неясное бормотание:
Throw Gofri, dennoch stirbt !
Поражённая громом нога уже не болела, я чувствовал только тепло и влагу, но уже не смотрел на неё. Я всё полз и полз к этим родным дверям, украшенным медными цветами, к тем старцам и воинам, к той женщине с ребёнком, кроме них меня уже никто в мире не мог бы спасти. И я добрался, к дверям.
Теперь я раскинув руки лежал на спине под бездонной башней, я лежал так уже долго, потому как не было у меня уже сил встать, да я и не хотел этого больше. От моей ноги и до самой стены протекала река, и была она густой и красной. Я долго наблюдал, как она достигла сначала угла квадрата, что был выложен на полу, потом река дотронулась до удивительной загогулины , что изображала ветку какого то растения. Потом берегами реки стал ствол удивительного аканта. Постепенно реке стало мало и этого, и она будто волна нахлынула на стену, почти касаясь ног старца с белой шапочкой на голове. А после я наблюдал как первые лучи солнца, начинают заглядывать в окна башни. Я смотрел как на самой большой стене, просыпается женщина с ребёнком, как человек рассказывает рыбакам про что-то очень интересное, про такое, чего и мне только сейчас вот и не хватает - и тогда меня душила жалость к себе, к своей не принадлежности этому миру, что безраздельно царствовал на стене. Но вот луч доходит к следующей картине - и я успокаиваюсь.
Я успел посмотреть целый оборот, пока не почувствовал, что это был последний раз. Последний раз, когда я вижу их такими, теперь всё изменится, мне даже не нужно подниматься. Теперь и я пойму Тайну человека со сводов башни, Тайну ради которой была построена моя мечта. Тайну, ради которой я так долго шёл сюда сквозь ночные преграды и дневную жару. Потом я закрыл глаза ...