Лыжина Светлана Сергеевна : другие произведения.

Дракула и два ворона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.72*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга - продолжение романов "Влад Дракулович" и "Дракулов пир", но если в предыдущих книгах главный герой был скорее философом, находящимся в поисках правды и вспоминающим ранние годы своей жизни, то в этой книге Влад, прежде всего, военачальник, с небольшой армией вынужденный противостоять огромной Османской империи. Если бы венгерский союзник Влада всё же сдержал обещание и выступил в поход, то кто знает, как повернулось бы дело. Однако помощь из Венгрии не пришла, а Влад теперь сидит в венгерской тюрьме, осуждённый теми, кто так и не решился воевать. (Книгу можно читать отдельно от других книг цикла. По отзывам читателей она хорошо воспринимается как самостоятельная история, но если читать весь цикл, некоторые моменты в книге становятся более понятными - у них появляется предыстория.)
  
  
   "Валашский дракон" - под таким названием этот роман опубликован в издательстве "Вече".
  
   Полный текст теперь есть на ЛитРес.
  
   Валашский дракон
   Автор: Лыжина С.С.
   Издательство: "Вече"
   Серия: Всемирная история в романах
   Год издания: 2019
   ISBN: 978-5-4484-1102-1
   Кол-во страниц: 448
   Формат книги: 84х108/32; твердый
   Тираж: 3000
  
   В 2015 году роман вышел в первый раз. Теперь появилось переиздание, которое отличается от прежней книги не только новой обложкой. В тексте появились примечания, а сам роман опубликован в полной версии. (В первом издании он вышел с несущественными сокращениями.)
  
   Аннотация от издательства:
   Весна 1474 года. В венгерский город Вышеград прибывает престарелый живописец с учеником, чтобы нарисовать портрет "того самого Дракулы", заточённого в местную крепость по воле венгерского короля. Заточение длится много лет, имя Дракулы успело обрасти жуткими легендами, и уже почти забылись времена, когда он был известен как валашский (румынский) князь Влад III, который отважился с небольшой армией бросить вызов огромной Османской империи. Если бы много лет назад венгерский король всё же сдержал обещание и тоже выступил в поход, то кто знает, как повернулось бы дело. Однако помощь из Венгрии не пришла, а Влад оказался оклеветан и осуждён теми, кто так и не решился поддержать его в борьбе за свободу от турецкого владычества.
  
   Бумажная книга есть в интернет-магазинах, актуальный список которых пополняется здесь.
  
   На складе издательства в настоящее время числится 833 штуки, то есть менее 28% тиража. Огромное спасибо всем, кто купил, и тем, кто ещё купит!
  
  
  
  
  
  
   На прежнее издание можно посмотреть на "Озоне" (товар закончился). Также можно посмотреть в "Лабиринте" (товар тоже закончился). По ссылкам есть отзывы (и хорошие, и плохие).
  
  
   Валашский дракон
   Автор: Лыжина С.С.
   Издательство: "Вече"
   Серия: Исторические приключения
   Год издания: 2015
   ISBN: 978-5-4444-3664-6
   Кол-во страниц: 384
   Формат книги: 84х108/32; твердый
   Тираж: 2000
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дракула и два ворона
  
  
   I
  
   Несмотря на ранний час, на пристанях венгерской столицы все деловито суетились, словно старались нагнать то, что было упущено за время зимнего простоя. До конца февраля Дунай дремал, лениво сплавляя по течению ломкие льдины. Они делали судоходство опасным, поэтому вместе с рекой дремали и причалы. Бездействовать приходилось и тогда, когда река, проснувшись, разлилась во всю ширь, понесла вниз по течению обломки деревьев, и лишь сейчас, в начале апреля, снова пришла пора засучить рукава.
  
   Рыбаки, а иногда их жены и дети, вытаскивали из лодок плоские корзины со свежевыловленной рыбой, привезённой сюда для продажи. Городские ворота уже открылись, а значит, рынки стали заполняться разным людом, приехавшим из окрестных деревень, чтобы предложить горожанам скромные плоды крестьянского труда.
  
   Иноземные купцы тоже не зевали, разгружая свои корабли, доставлявшие в столицу Венгерского королевства дорогие и редкие товары, которые не купишь на уличном рынке. А вот некоторые гости уже отчаливали, бросая последний взгляд на шпили соборов, на башни королевского дворца, на каменную крепость и на домики с красными черепичными крышами, которые столпились возле берега рядом с крепостными стенами, будто стая серых гусей.
  
   Одним из гостей, покидавших венгерскую столицу, был купец Урсу Богат - человек высокого роста и крепкого телосложения. Любой живописец усмотрел бы в нём сходство с библейским Самсоном или греческим героем Гераклом, но сам купец говорил, что это всё ерунда, потому что он носит имя Урсу, означающее "медведь".
  
   Наверное, как раз из-за своей медвежьей силы этот человек не имел страха ни перед кем и плавал по Дунаю до самых низовьев - туда, где вдоль правого берега живут турки, а ведь от этого народа никогда не знаешь, чего ждать.
  
   Накупив турецкого товару, Урсу разворачивался и плыл вверх по реке, к венграм, которые охотно покупали восточные вещи, но к самому торговцу относились настороженно. Его считали почти разбойником, и не без основания, ведь в венгерской столице многие опознавали этого человека по длиннополому турецкому кафтану и широким шароварам, а в христианских странах так станет одеваться только разбойник.
  
   Сейчас, покидая город, Урсу Богат стоял на палубе и по-хозяйски следил, как помощники с помощью руля и паруса заставляют судно отойти от пристани. Выбравшись на середину реки, корабль ощетинился восемнадцатью вёслами, в помощь попутному ветру, и двинулся вверх по течению, ведь ещё не все восточные товары были распроданы.
  
   Заодно с товарами купец вёз на своём судне двух пассажиров, один из которых в эту минуту бродил по проходу между скамьями гребцов, а второй удалился в трюм, чтобы устроиться на тюках с товарами и вздремнуть. Оба пассажира были выходцами из Флоренции, обосновавшимися в Венгрии некоторое время назад - любитель поспать был живописцем, служившим при дворе венгерского короля, а тот, что предпочёл гулять по палубе, состоял у живописца в учениках.
  
   Эти двое флорентийцев замечательно дополняли друг друга. Живописец состарился настолько, что лишился половины волос на макушке, зато ученик, ещё совсем юноша, обладал густой кудрявой шевелюрой. Старик, как и многие в его годы, отличался замкнутостью, а вот ученик был открыт и разговорчив, поэтому за несколько лет жизни в Венгрии хорошо выучил местный язык.
  
   Сейчас, прохаживаясь по палубе, молодой флорентиец досадовал, что не может воспользоваться своими языковыми познаниями, ведь люди на корабле говорили не по-венгерски, а на другом языке - валашском. Только Урсу Богат мог говорить по-венгерски, но сейчас выглядел занятым, не имеющим времени для болтовни. Он лишь спросил молодого пассажира:
   - Господин, тебе по ногам-то не дует?
   - Нет, мне совсем не дует, - покачал головой юноша, оглядывая свои синие штаны-чулки из плотной шерстяной ткани.
   - А то смотри, ветер с реки холодный. Возьми там внизу шкуру коровью, сядь и укройся, - не унимался купец. - Кафтан-то у тебя больно короток. И плащ тоже...
  
   Молодой человек лишь отмахнулся, уже давно привыкнув, что в Венгрии его манера одеваться не всегда встречает понимание. "Я одет совсем не дурно", - думал он, однако на взгляд здешних простолюдинов штаны-чулки смотрелись голо, будто на ногах совсем ничего нет. Короткие верхние штаны, плотно прилегающие к бёдрам и украшенные рюшами, вызывали смех, потому что кто-нибудь, не искушённый в моде, частенько усматривал во всём этом сходство с окорочками курицы. Гульфик, дополнявший штаны, вызывал ещё больше веселья и вопрос: "Ты вот то место прячешь или наоборот им хвастаешь?" - а по поводу башмаков всякие доброхоты часто советовали: "Купил бы себе другие! В твоей обувке по грязи не пройдёшь".
  
   Очевидно, во главу угла эти советчики ставили удобство, а не красоту, как и Урсу Богат, поэтому изящная куртка из красного бархата казалась купцу куцей, а плащ, не доходящий даже до колен - излишне коротким и не способным защитить от стужи.
  
   Конечно, флорентиец считал иначе, и пусть апрельское утро ещё дышало холодом, но тут же старалось согреть всех приветливыми лучами солнышка, поэтому юный щёголь даже не думал утепляться. Весной он благополучно забывал, что венгерский климат суровее, чем климат родной Флоренции, в которой снег доводилось видеть лишь раз в несколько лет.
  
   Снег во Флоренции выпадал всегда неожиданно и, ложась на траву и листья деревьев, создавал удивительное сочетание белого с зеленым, странно действовавшее на людей. Мальчишек оно делало весёлыми и неугомонными, девиц - задумчивыми, монахов - вдвойне набожными, а мужчин - более торопливыми или более степенными, смотря по одёжке, ведь гулять в лёгком коротком плаще в такую погоду всё-таки холодновато. Лошади, ослы и уличные собаки, непривыкшие к наледи, оскальзывались на брусчатых мостовых. Цвет неба начинал напоминать о топлёном молоке, а воздух становился прохладен и чист.
  
   Снежное волшебство во Флоренции длилось совсем недолго, а вот в Венгрии белый покров мог держаться полтора, а то и два месяца подряд, поэтому ученик живописца, приехав вместе с учителем на чужбину, старался лишний раз не высовываться из дому в зимнее время. Благо сосед, живший напротив, всегда был рад сыграть в шашки и по первому же зову - как есть, в домашнем колпаке, плотно натянутом на голову - прибегал к приятелю через улицу, оставляя на снегу угловатые следы от шлёпанцев с деревянными подошвами.
  
   Улица, где всё это происходило, была особенной. Юный флорентиец давно привык, что только там его могут запросто окликнуть по имени: "Эй, Джулиано!" - ведь только там жили земляки, которые за многие мили от отчизны становятся почти братьями и при разговоре отбрасывают церемонии. Венгры никогда не обратились бы запросто. Они говорили "господин Джулиано" или даже называли по фамилии - "господин Питтори". А вот на особенной улице, где селились те, кто приехал из Флоренции, Рима, Неаполя и других мест с того же полуострова, Джулиано никогда не слышал свою фамилию - только имя, которое могло упоминаться даже вперемешку с бранными словами, но всё равно родными.
  
   О родине здесь напоминал и запах разогретого сыра, поэтому Джулиано прямо-таки блаженствовал, когда окна в кухнях домов отворялись, выпуская наружу "тот самый" аромат. Жаль, что его частенько перебивала рыбная вонь с площади, находившейся в конце улицы. Там перед собором Божьей Матери стояли крытые прилавки, заваленные свежим и несвежим уловом. Ветер оттуда подует, и...
  
   Однажды юноша, остановившись посреди своей улицы, во всеуслышание заругался на ветер, мешавший вдыхать "райские ароматы". Жалобную тираду услышала жена соседа, любившего играть в шашки, и пригласила пообедать. Самого соседа не оказалось дома, но кто сказал, что замужняя женщина непременно должна сторониться друзей своего супруга?
  
   И вот теперь Джулиано на время лишился даже тех скромных радостей, которые давала венгерская столица - ему "по долгу службы" пришлось отправиться на север страны, в некий Вышеград, потому что живописец, у которого Джулиано состоял в учениках, получил от венгерского короля заказ.
  
   Заказ этот с самого начала казался довольно странным, ведь Его Величеству вздумалось получить портрет не кого-нибудь, а узника - своего кузена, сидящего в крепости. Портреты заключённых - явление довольно редкое, да и сам "кузен" был фигурой необычной. Ещё до того, как оказаться в тюрьме, он вызывал толки - его считали страшным злодеем.
  
   "Не самая лучшая модель для портрета, но нам с учителем выбирать не приходится", - думал Джулиано и даже радовался, что старик-учитель получил хоть какое-то задание от короля. Заказов наверняка поступало бы больше, если б седовласый живописец работал быстрее. Не даром же в прежние времена он считался одним из искуснейших мастеров во Флоренции! Однако годы не прибавляют глазам зоркости, а руке - твёрдости, что сказывается на скорости работы.
  
   Это началось ещё на родине - заказчики позабыли дорогу в мастерскую, отсутствие заказов означает нищету, а ждать помощи было неоткуда. Вот почему прославленный мастер на старости лет отправился искать счастья на чужбину, в Венгрию, взяв с собой только одного ученика, по большому счёту являвшегося для своего учителя нянькой.
  
   Оказавшись на корабле, "нянька", наконец, смогла позволить себе отдых. Престарелое "дитя" уснуло, так что Джулиано прохаживался по палубе, размышляя о разных пустяках, и с удовольствием поглядывал по сторонам.
  
   Река, по которой двигался корабль, тёкла меж равнин, напоминавших то ткань из коричневых лоскутов, то сплошной жёлто-зелёный ковёр. Иногда равнины уступали место пологим холмам, покрытым тёмным лесом, спускавшимся прямо к реке, а поскольку уровень воды оставался по-весеннему высоким, многие деревья оказались подтоплены, и их отражение смотрелось очень красиво даже издалека.
  
   Впереди, за лесами и равнинами на фоне ярко-голубого неба вырисовывались синие силуэты гор, и именно там, среди гор затерялся Вышеград с древней крепостью, в которой содержали кузена Его Величества. "Что бы ни ждало в крепости, сейчас можно об этом не беспокоиться", - говорил себе Джулиано, и эта присказка наравне с замечательной погодой поддерживала в нём хорошее настроение. Он не понимал своего учителя - как в такую чудесную весеннюю пору можно сидеть в трюме и слушать только плеск волн, ударяющих в днище корабля!
  
   Головы гребцов мешали юноше любоваться видами, поэтому он перешёл на корму и встал поближе к борту, но тут к пассажиру приблизился купец Урсу, который, судя по всему, покончил с текущими делами:
   - Господин, ты прости моё любопытство, но вот хочется мне знать, - аккуратно начал он.
   - А что именно? - любезно отозвался Джулиано.
   - Придворный рисовальщик, наверно, должность важная? - спросил купец.
   - Не такая уж важная, но вполне достойная, - улыбнулся флорентиец.
   - Значит, и ты при дворе не последний человек, если у придворного рисовальщика в учениках? - продолжал спрашивать Урсу.
   - Ну... да, - снова улыбнулся Джулиано.
   - А короля видеть случается? Наверно, по нескольку раз на неделе встречаешь? Но простыми людьми не брезгуешь! Молодец! Так и надо!
   - Мне случается видеть Его Величество вовсе не так часто, - пожал плечами флорентиец, явно польщенный.
   - А скажи, правда, будто король надумал жениться? Я слышал, что невеста-то - ваша землячка.
   - Я тоже слышал о намерениях Его Величества, - отвечал Джулиано, - но невеста родом вовсе не из Флоренции, а из Неаполя.
  
   Наверное, купец не видел большой разницы между Флоренцией и Неаполем, поскольку, услышав замечание собеседника, не задумался ни на мгновение:
   - Ну и как дело, на мази? Есть надежда, что в будущем году поженятся?
   - Надежды мало, - ответил Джулиано. - Его Величество не особенно торопится, да и по поводу приданого пока не договорились. Думаю, если этот брак состоится, то года через два - не раньше.
   - Да? Ну что ж - подождём, - кивнул Урсу.
   - А почему свадьба Его Величества так важна для вас? - в свою очередь принялся спрашивать флорентиец.
  
   Урсу подозрительно посмотрел на Джулиано, но затем добродушно усмехнулся:
   - Ты торговлей не занимаешься, поэтому тебе скажу, но ты уж про это никому не говори.
   - Про что?
   - Свадьба-то будет пышная, - стал объяснять Урсу. - На ней вся знать станет пировать. Вот я и думаю, что ближе к свадьбе надо закупить побольше шёлка, а также других тканей, что подороже, ну и про пряности не забыть. Думаю, ближе к торжествам всё это подскочит в цене, а тут как раз я со своим товаром. Получу хорошие барыши. Только бы не прогадать! А ты про это никому не говори. Не станешь?
   - Разумеется, не стану, - горячо заверил юноша своего собеседника, положа руку на сердце.
  
   Урсу больше ни о чём не спрашивал.
  
   - Господин, а дозволь спросить мне, - вдруг заговорил долговязый человек, стоявший у руля и, как оказалось, тоже хорошо знавший по-венгерски. Рулевому по должности положено находиться на корме, поэтому он стал невольным свидетелем беседы.
  
   - Дозволь полюбопытствовать, - повторил долговязый, а Джулиано, глядя на него, подумал, что тот выглядит вполне живописно - вон как запрокинулся, обхватив обеими руками рулевой рычаг. Высокий рост делал линию изгиба спины и ног очень выразительной, и пусть этого казалось не достаточно, чтобы рулевой стал главным героем картины, но вместе с пейзажем за спиной он мог бы послужить фоном для некоей сценки из жизни корабельщиков.
  
   - Это мой помощник Лаче, - представил его Урсу.
   - Очень рад познакомиться, - кивнул Джулиано.
   - Рад? - простодушно переспросил Лаче. - А чему радоваться? Мы - люди простые. С нами знакомство водить - невелика корысть.
   - И всё же я рад, - ответил флорентиец, считавший, что любезность никогда не бывает лишней.
   - Слышал, вы с учителем едете в Вышеград, - произнёс Лаче.
   - Да.
   - А останетесь надолго?
   - Не знаю, - флорентиец задумался. - Зависит от того, как пойдут дела.
   - А что за дела у вас там?
   - Его Величество заказал нам портрет своего кузена, - непринуждённо ответил Джулиано.
   - Кузена? - озадаченно переспросил Лаче. Наверное, он не очень понимал слово "кузен".
   - Да, - всё так же непринуждённо отвечал Джулиано. - Этот кузен заточён в крепости в Вышеграде.
   - Так вот, значит, как! - Лаче, наконец, понял, о ком речь, и необычайно оживился. - Значит, того самого рисовать будете?
   - Да, - улыбнулся Джулиано, - а ты тоже наслышан об этом человеке?
   - Кто же о нём не наслышан! - воскликнул Лаче. - Все наслышаны! Он же наш бывший государь. Знаменитый человек! И государь был хороший.
  
   Рулевой улыбнулся и посмотрел вдаль, мимо собеседника - может, выбирал, куда направить корабль, а может, вспомнил что-то очень давнее и приятное. Джулиано не знал, как истолковать этот взгляд, и почему Лаче отзывается об узнике благожелательно.
  
   Наконец, флорентиец отважился переспросить:
   - Хороший государь? Хороший? А мы говорим об одном и том же бывшем правителе Валахии?
  
   Лаче не ответил, а купец Урсу усмехнулся:
   - В Вышеграде сидит только один. Других там нет.
  
   Джулиано, по-прежнему ничего не понимавший, продолжал спрашивать:
   - Вы говорите про человека, которого зовут Ладислав Дракула?
   - В моих родных краях его зовут Влад Дракул, - ответил Лаче. - А государем он был хорошим. И человек он добрый.
   - Добрый? Хороший? - недоумевал флорентиец.
   - А чем же он плох? - спросил Урсу с некоторым вызовом.
  
   Джулиано ясно различил этот вызов, но готов был отстаивать своё мнение:
   - Чем плох!? - воскликнул он. - Да ведь этого Дракулу как только ни именуют - зверем в человеческом обличье, извергом, иногда безумцем!
   - Это наговоры, - уверенно ответил Лаче.
   - Я слышал про Дракулу из уст разных рассказчиков, друг с другом не знакомых, - возразил Джулиано. - Не может быть, чтобы все эти господа ошиблись. Мне говорили, что по его приказу было убито и замучено множество народу. Может быть, даже сто тысяч!
   - Наговоры, - упрямо твердил долговязый рулевой, а флорентиец всё больше распалялся, отстаивая свою точку зрения:
   - Не знаю, как можно считать Дракулу хорошим, если он сговорился с турками. Он хотел обмануть Его Величество - заставить пойти в поход на султана, чтобы Его Величество со всем войском двинулся через горы и угодил в турецкую ловушку, устроенную в подходящем ущелье. Неужели вы станете защищать человека, который хотел отдать христиан в руки нечестивцам? Достаточно уже того, что король проявил милосердие к этому коварному человеку и всего лишь отправил в Вышеград вместо того, чтобы отрубить голову.
  
   Флорентиец был доволен своей речью. "Такая речь кого угодно убедит", - полагал он, но Лаче вдруг посмотрел на Джулиано злыми глазами, будто сейчас набросится и поколотит. К счастью, долговязому требовалось управлять судном, поэтому руки были заняты, и он не пустил их в дело, а лишь закричал:
   - Ты чужое враньё слушал, а я сам родом из той земли, где Дракул правил! Я своими глазами его видел и даже сам с ним говорил! Мне видней, хороший государь надо мной властвовал или плохой! А если будешь его дальше чернить, так я тебя сейчас выкину в воду! И плыви в Вышеград сам, как знаешь!
   - Как это выкинешь? Я не умею плавать! - Джулиано испуганно попятился, но тут вмешался Урсу, который произнёс по-венгерски, чтобы эта речь была понятна всем:
   - Не горячись, Лаче. И ты успокойся, господин. Никто никого в реку бросать не станет. Деньги за провоз уплачены, а значит - надо довезти до места, как договорено. Мы ведь не разбойники.
   - Пускай он возьмёт назад все слова, что говорил про Дракула! - потребовал Лаче. - И пускай впредь ничего плохого не говорит!
   - Господин так и сделает, - заверил купец своего рулевого и, обернувшись к пассажиру, спросил. - Да, господин?
   - Я не хотел никого обидеть, - ответил Джулиано, уже успевший успокоиться и искренне готовый мириться.
   - Лаче у нас большой спорщик, - объяснил Урсу, - распаляется от всякой искры. Такой уж у него характер, и ничего тут не поделаешь, но раз вышла ссора, нужно сказать друг другу добрые слова и помириться.
   - Я не хотел никого обидеть, - повторил Джулиано, - и если мои речи показались оскорбительными, я прошу прощения.
   - И ты меня прости, - виновато произнёс Лаче, а затем добавил с усмешкой. - Когда Влада Дракула увидишь, не говори ему того, что рассказывал мне. Он ведь тоже может обидеться.
   - А теперь обнимитесь по обычаю, - велел Урсу, и на время взял у Лаче руль.
  
   Долговязый, освободив руки, шагнул к флорентийцу, порывисто обнял его и даже приподнял, так что пассажир на мгновение испугался: "Не кинут ли меня сейчас в реку, как обещали?" К счастью, обошлось - Джулиано снова почувствовал под ногами палубу.
  
   Спорщики помирились, но Урсу, наблюдая за этой сценой, всё же выглядел не совсем довольным:
   - Господин, -произнёс он, наконец, - а не желаешь ли послушать одну историю про Влада Дракула?
  
   Джулиано улыбнулся:
   - О! Вряд ли ты расскажешь мне что-то новое. Боюсь показаться хвастуном, но мне кажется, что я собрал все истории о Ладиславе Дракуле, которые только возможно.
   - А про купца и сто шестьдесят дукатов слышал? - спросил Урсу.
  
   Юный флорентиец задумался:
   - А в конце истории купец будет брошен в костёр?
   - Куда? - удивился Урсу. - В костёр? С чего ты взял?
   - Мне рассказывали, - снова улыбнувшись, пояснил Джулиано, - что Дракула сжёг множество купцов вместе с товаром.
   - Наговоры, - привычно отозвался на это рулевой, а хозяин корабля поспешил ответить:
   - Нет, господин, в моей истории нет речи о костре.
   - Значит, купец оказался на колу? - продолжал спрашивать молодой человек, чтобы показать свою высокую осведомлённость, но Урсу только поморщился от этих слов.
   - Значит, твою историю я не слышал, - наконец, сдался юноша, и тогда купец, уже успевший снова передать помощнику руль, начал рассказывать:
   - Когда Влад Дракул был государем, то явился к нему купец и пожаловался, что вот, дескать, приехал в столицу торговать, а случилась беда - пропали с воза деньги. Большие деньги!
   - Да, пожалуй, незнакомое начало, - заметил флорентиец, а Урсу продолжал:
   - Купец просил найти вора, а Дракул выслушал жалобщика и отвечает: "Будь по слову твоему. Если ты просишь, чтобы я нашёл вора, я его найду. Может даже, найду не одного, а двоих. Посмотрим, чем закончится сыск. А чтобы твоей торговле не было ущерба, возьми у моего казначея столько денег, скольких ты лишился". Купец сказал, что пропало сто шестьдесят золотых монет, после чего Дракул тут же распорядился, чтоб казначей дал эту сумму.
   - Весьма щедро, - заметил Джулиано, но Урсу возразил:
   - Дело тут не в щедрости. Дракул решил купца испытать и тайно велел казначею положить в кошель на одну монету больше, чем надо, будто одна случайно туда попала. А купец вернулся к себе на постоялый двор, счёл деньги и увидел, что одна монета лишняя. Пришёл обратно в государевы палаты: "Одна монета не моя". Дракул обрадовался и говорит: "Вот ты молодец, что пришёл. А я всё гадал, скольких воров найду - одного или двоих. Того вора, что украл деньги у тебя, я сыскал. А вторым вором мог сделаться ты, если б не возвратил лишнюю монету. Ты просил меня найти вора, и я искал тщательно, но я рад, что не нашёл его в тебе".
  
   Джулиано живо представил, что могло бы случиться с купцом, если б в нём признали вора, и, по правде говоря, удивился, зачем Урсу взялся рассказывать эту историю. Она была не менее ужасна, чем все те, которые флорентиец слышал прежде, однако нынешний повествователь явно не желал никого пугать:
   - Влад Дракул - человек умный и прозорливый, - назидательно произнёс Урсу, а флорентиец по-прежнему чувствовал, что чего-то не понимает.
  
   Наконец, Урсу правильно истолковал молчание своего слушателя и усмехнулся:
   - Господин, ты спрашивать не бойся. Даже если спросишь невпопад, я тебя за это в реку не кину.
   - Возможно, я не знаю, в чём должны проявляться ум и прозорливость, - осторожно начал флорентиец. - но мне кажется, что способ проверки, выбранный Дракулой, не совсем надёжен.
   - Почему?
   - Купец мог забыть пересчитать деньги и тогда...
   - Забыть? Э! - Урсу Богат и Лаче дружно расхохотались. - Вот ты сказал, господин! Забыть!? Да как же это может случиться, чтобы купец деньги не пересчитал! Сразу видно, ты не из наших.
   - Не из ваших? - спросил Джулиано.
   - Не из торговцев, то есть, - ответил Урсу. - А если б ты торговал, то знал бы, что купец полученные деньги пересчитает всегда. Иначе нельзя. Не будешь пересчитывать - разоришься, поэтому у всякого купца пересчёт быстро входит в привычку. Только примешь оплату за товары, ещё подумать ни о чём не успеешь, а руки уже чешутся монетки помусолить.
   - В самом деле? - с недоверием переспросил флорентиец.
   - Привычка она и есть привычка, - ухмыльнулся Урсу. - Ты б ещё сказал, что можно мимо церкви идти, да позабыть перекреститься! А Дракул знал, что купец пересчитать не забудет.
   - Да, - подхватил Лаче. - В том-то и хитрость Дракулова была! Он знал, кому деньги даёт! Не монаху, не крестьянину, не дворянину, а купцу! Влад Дракул наши порядки хорошо знал, потому что о нас заботился. Он своих родных купцов в обиду не давал. Мог даже войну начать, если нас кто обижает.
  
   Джулиано задумался, но Урсу не дал собеседнику задуматься глубоко:
   - Так значит, Влада Дракула рисовать будете?
   - Да, - ответил флорентиец.
   - А зачем это королю?
   - Его Величество не упоминал об этом, - Джулиано пожал плечами.
   - Ясное дело, король чего-то задумал, - проговорил Урсу.
   - Я бы дорого дал, чтобы узнать, в чём задумка, - сказал Лаче.
  
   А вот флорентийцу было совсем не интересно, для чего понадобилась пресловутая картина. "Поскорей бы закончить и получить щедрую плату", - думал он и совсем не понимал, почему Урсу и Лаче так встрепенулись, услышав про узника: "Что им за дело до него? Лаче утверждал, что сам лично был знаком с Дракулой. Врал, наверное. А почему так разволновался Урсу? Пусть Дракула заботился о торговле, будучи государем, но неужели этого достаточно, чтобы торговцев так заботила его судьба спустя двенадцать лет после того, как он потерял власть?" - удивлялся Джулиано.
  
   * * *
  
   Влад по прозвищу Дракул сидел в Вышеграде много лет - так много, что потерял счёт времени. Сначала всё ждал - вот по лестницам раздастся топот, взвизгнет тугой засов, заскрежещет ключ в замочной скважине, отворится дверь, в которую войдет комендант крепости и скажет: "Его Величество даровал тебе помилование". Однако чем дольше длилось ожидание, тем меньше верилось заключенному румынскому государю, что услышать такие слова доведётся.
  
   Государю... Он давно уже без власти и всё же государь, потому что каждый, чью голову однажды помазали миром и увенчали короной, остаётся в своём звании до самой смерти, и никто этого не отнимет.
  
   "Когда началось бесконечное сидение? Сколько тысяч дней минуло с тех пор? - думал Влад. - Не всё ли равно! Можно спросить у коменданта, который каждую неделю приходит проведать, и тот посмеется, но скажет. А толку? Нет, уж лучше не знать наверняка, сколько времени здесь потеряно".
  
   Стремительно уносились вдаль легкокрылые дни, которых Время по очереди выпускало из клетки. Попробуй, догони - не догонишь, особенно когда сам взаперти. Оглянуться не успеешь, а уж высохла весенняя сырость, воздух накалился от летнего жара и остыл, осень минула, зима настаёт, а по зиме нечего надеяться, что венгерский король вспомнит про военачальника, который в прежние времена хорошо умел бить турок.
  
   Турки-османы не любят холода, и потому в обычае у них уходить зимовать обратно в свои земли и пребывать там до весны. Когда турки ушли, военачальник не нужен. "Значит, остается одно, - твердил себе в такие дни заключённый, - ждать пока снова потеплеет, да надеяться на милость переменчивой судьбы".
  
   Так и жил Влад вдали от мира. Зимой брал с окошка снег и мял в руках, чтоб не забыть, каков тот на ощупь. Весной смотрел, как плывёт лёд по Дунаю. Летом слушал, как шумит рядом лес. Тяжко человеку, который не может ступать ногами по земле. В темнице нет ветра, что веет тебе в лицо или подгоняет в спину. Сквозь каменные стены не греет солнце.
  
   "Как выбраться отсюда? Как? Сам не выберешься", - рассуждал Влад и потому часто вспоминал о своём друге Штефане, молдавском государе, который мог бы ему помочь. Они дружили с юности, с тех давних пор, когда им обоим едва исполнилось двадцать. Штефан в те годы жил легко, опекаемый отцом и матушкой, и ещё не узнал вкуса власти, а Влад напротив - уже лишился обоих родителей, успел посидеть на троне, потерять власть, сделаться изгнанником и, в конце концов, нашёл пристанище в молдавской столице.
  
   Приятели даже внешне различались. Влад был тёмный, а Штефан - светло-русый. У первого взгляд был колючий и подозрительный, а у второго - открытый и доверчивый, как у телёнка.
  
   - Не даром у вас в родовом гербе бык, - иногда усмехался Влад, а Штефан понимая, на что намекает друг, хотел гневаться, но насупленные брови не избавляли от досадного сходства.
  
   - Эй! Только не вздумай опять бодаться, - в притворном страхе говорил Влад, а Штефан, услышав такие слова, конечно, поступал наперекор, всякий раз пытаясь сбить с ног или свалить с лавки. Это не получалось, но всё равно завязывалась дружеская потасовка, пока обидчик не начинал просить прощения:
   - Ну, ладно, ладно, я пошутил.
  
   Правда, через некоторое время Влад всё же мог добавить:
   - Как же ты станешь жить на свете? Таким взглядом хорошо жалобить девиц, а государь на своих подданных должен смотреть иначе.
  
   На эти слова Штефан не обижался, а лишь внимательно вслушивался - наверное, пытаясь понять, почему в голосе друга ему чудится не то зависть, не то тоска.
  
   Юный Штефан не понимал своего счастья, тяготился родительской опекой, хотел изведать жизненных трудностей, а юный Влад с радостью вернул бы те времена, когда сам жил под опекой старших и был подобен несмышлёному... нет, не телёнку ... а скорее птенцу, потому что символом рода румынских государей являлся не бык, а орёл.
  
   Наверное, из-за принадлежности к роду Влад имел привычку сидеть, зябко втянув голову в плечи, будто нахохлившись. Именно в такой позе сидел он, слушая своего друга-счастливца, когда они вместе пили в корчме на окраине города, подальше от дворца, где находился отец Штефана.
  
   - Хорошо тебе, - жаловался наследник молдавского престола. - Ты - птица вольная, а я даже на охоту не могу поехать, когда хочу, и должен спрашивать отцова разрешения. Надоело!
   - Не такая уж я вольная птица, - отвечал нахохлившийся Влад. - Мне нет пути туда, куда я больше всего стремлюсь - в мою землю, потому что я изгнанник.
   - Всё равно тебе лучше, чем мне, - горячился Штефан и мог даже стукнуть об стол опорожнённой деревянной кружкой. - У тебя есть деньги, которые ты можешь тратить по своему усмотрению. А мне отцовы казначеи не дают ни гроша. Когда мы с тобой ходим пить, то всегда пьём на твои. Мне уже стыдно тебя не угощать.
   - Во дворце твоего отца, куда я вхож благодаря тебе, вино куда лучше, чем в корчме, - отвечал Влад.
   - Для тебя, может, и да! - в досаде отвечал Штефан. - А мне здешнее вино кажется во сто раз слаще, потому что здесь никто не отмеряет, сколько мне пить, и не спрашивает: "А не будет ли этот кубок лишним?" Такие вопросы испортят вкус любого напитка!
   - Поверь, - с грустной улыбкой отвечал Влад, - самое сладкое вино всегда в родном доме. Именно там, а не в захудалых корчмах. Жаль, что я понял это слишком поздно. Сейчас в моём дворце сидит на троне чужой человек и пьёт вино из погребов моего отца. А я изгнанник, и всё для меня стало с привкусом горечи. Потому и говорю - будь мудрее и цени то, что подарила тебе судьба.
   - А что она мне подарила? - спрашивал Штефан. - У меня ничего нет. Мне не устают повторять, что я нахлебник, живу под отцовской крышей, и все мои вещи вплоть до исподнего принадлежат отцу. И даже сам я принадлежу ему, а не самому себе.
   - Мне бы твои печали! - отвечал Влад. - Вот у меня больше нет отца, потому что его предали и убили. Теперь я сам себе хозяин. Ты хочешь изведать мою судьбу?
   - Я хочу изведать, что такое жизнь, - отвечал друг. - Хочу побывать во всех землях, где ты побывал. Хочу выглядеть опытным человеком, как ты. А пока что я чувствую себя твоим младшим братишкой, хотя мы с тобой почти ровесники.
   - Когда-то у меня был старший брат, - говорил ему Влад, - а я хотел угнаться за ним. Затем моего брата убили те же люди, которые предали моего отца. Мой брат умер в восемнадцать лет, а девятнадцать ему уже никогда не исполнится, поэтому, когда восемнадцать исполнилось мне, я сравнялся с ним, но это не принесло мне радости. Видит Бог - я никогда не желал такого вот равенства. И тебе советую - не гонись за мной, не стремись узнать то, что знаю я.
  
   Штефан, казалось, не слышал этих советов. Он оглядывал корчму, словно замечал на её стенах, посеревших от копоти, такие чудесные узоры и росписи, которых не было даже в большой зале во дворце его отца, молдавского государя Богдана.
  
   Богдан, наверное, посмеялся бы, увидев, как гордо восседает его сын на старом табурете, и как величественно кладёт руку на выщербленную столешницу, заляпанную свечным воском и изрезанную ножами. Совсем не так сидел Штефан дома за гладким дубовым столом, покрытым красивой скатертью.
  
   "Эх, дурак ты, дурак", - думал Влад, и ему становилось тревожно, потому что в друге он узнавал самого себя, но совсем неопытного. Тревожно было и за Штефанова родителя. Богдан шёл по опасному пути, по которому когда-то шёл отец Влада, но молдавский государь не видел примет, предвещавших беду, а вот Влад видел и потому, будучи приглашённым на очередное пиршество во дворец молдавского князя, чувствовал, что жизнь там, внешне весёлая, таит в себе угрозу.
  
   Очень подозрительно выглядела кучка бояр рядом с Богданом, которые проявляли мало внимания к своему государю. Когда он что-то говорил, те слушали вполуха, смотрели сквозь него, отвечали медленно. "Эдакие тюфяки с бородами, - глядя на них, думал юный румынский гость. - Они как будто не хотят выслужиться, а ждут. Чего же они ждут? Скорой смены власти? Если государь вот-вот сменится, то незачем стараться угодить ему".
  
   За несколько лет до этого Влад наблюдал подобное у своего отца в Румынии. Тогда казалось, что нет ничего страшного, если кое-кто из бояр не выказывает рвения.
  
   - Если одни не хотят усердствовать, мы поручим дела другим, - приговаривал Владов родитель, но незадолго до его смерти вдруг обнаружилось, что нерадивцы, внешне такие медлительные, очень даже проворны в плетении заговоров, и что государь, даже имея много верных и старательных слуг, не защищён от беды.
  
   Отец Влада, окружив себя надёжными людьми, полагал, что может жить спокойно, но затем он вдруг скоропостижно умер от "хвори", когда все кругом были здоровы. Ясное дело - отравили! "Как же такое случилось?" - гадали верноподданные, в то время как предатели хитро щурились из тёмных углов. Вначале этих предателей набралось с десяток, но затем они многих верных слуг испортили, ведь измена, как моровое поветрие, распространяется по воздуху...
  
   Влад без труда выяснил, что ленивые бояре Богдана пришли от прежнего молдавского государя. Это не предвещало ничего хорошего, ведь кто хоть раз перешёл от одного господина к другому, наверняка сделает это снова. К тому же, случилось и ещё кое-что тревожное - венгерский вельможа Янош Гуньяди пожелал заключить с Богданом военный союз.
  
   "Вот и с моим отцом всё начиналось так же, - с тоской думал Влад. - Появился этот треклятый Янош и предложил дружбу, но дружба у него особая. Все его друзья должны делать только то, что он говорит, и именно так, как он говорит, а иначе они мигом становятся для него врагами".
  
   Отец Влада слушал Яноша далеко не во всём, и поэтому властный венгр, в конце концов, решил, что "друг" засиделся на румынском троне и должен быть смещён. Янош пришёл в Румынию с большим войском, состоявшим из отборных наемников, и начал диктовать свою волю, а бояре, увидев грозного венгра, закованного в латы, поспешили присягнуть тому кандидату на трон, на которого указала рука в латной перчатке, причём быстрее всего присягали те, кто прежде считался нерадивым.
  
   Обычно при смене власти смещённому государю дают уехать из страны, однако отцу Влада не дали. Тогда-то ему и поднесли яд, но на этом не успокоились - Янош велел отрубить мертвецу голову и забрал её, как военный трофей. Умер и старший брат Влада, которого бояре-изменники положили живого в гроб и похоронили, а теперь всё это угрожало повториться с Богданом и Штефаном.
  
   Как ни печально, но, чтобы предотвратить беду, не достаточно просто предостеречь того, кого хочешь спасти. Влад понял это, когда напросился к молдавскому государю на разговор и рассказал про свои тревоги, однако не был услышан, потому что по возрасту годился Богдану в сыновья. Старшие не внимают советам младших, и отец Штефана подтверждал это правило - сидя на лавке в своих покоях и глядя на юного советчика, стоявшего перед ним, он только хмурился.
  
   - Ты движешься по той же дороге, по которой шли мой отец и старший брат, - говорил Влад, - а чем закончился этот путь, известно.
   - Да, юнец, известно, - отвечал Богдан, - и только поэтому я прощаю твою дерзость. Ты дерзок, потому что в тебе кипит гнев из-за смерти родичей, но не думай, что сможешь отомстить своему врагу моими руками.
   - Я вовсе не думал о таком, - возразил "юнец", а Богдан встал с лавки и принялся кружить по комнате, будто бык, который выискивает, кого бы поддеть на рога:
   - Уверяешь, что не думал? - спросил молдавский князь.
   - Нет.
   - Но ты хочешь поссорить меня с Янку, - Богдан называл Яноша Гуньяди на свой лад - Янку - а Влад произносил это имя по-венгерски, потому что очень много знал о венграх и даже мог говорить на их языке.
   - Я не хочу вас ссорить, - возражал юный советчик. - Я лишь говорю, что ты зря заключил с Яношем союз. Ты думаешь, что поставил свою печать на договорных грамотах? Это только по виду грамоты, а по сути - долговые расписки! Ты всегда будешь должен Яношу, а он тебе - нет, ведь если он откажется от обязательств перед тобой, ты не сможешь призвать его к ответу, потому что войско Яноша куда больше твоего, а вот если условий не выполнишь ты, то поплатишься.
  
   Влад говорил, не замечая, как в его речи появилась ирония, неуместная при обращении к старшим. Не заметил он и того, как Богдан ещё больше набычился.
  
   В эту минуту юному советчику виделось совсем другое - бесстрастное лицо Яноша, принимавшего решение о том, что в Румынии надобно сменить князя. Влад не присутствовал тогда рядом с венгром, но был уверен, что Янош проявил не больше чувств, чем проявляет ворон, когда садится на труп человека, чтобы полакомиться мертвечиной. Это только в песнях поётся, что вороны слетаются к добыче радостно, а на самом деле им всё равно. Такая птица из всех возможных чувств проявит разве что ярость, не желая делить пищу со своими собратьями.
  
   "Не даром на гербе семьи Гуньяди изображён ворон!" - думал Влад, и чем спокойнее виделся ему венгр, тем больше вызывал ненависти. Хотелось сжимать кулаки и скрипеть зубами.
  
   Меж тем Богдан, услышав речи о долговой расписке, вскипел:
   - Значит, ты хочешь меня учить? Не рановато ли?
   - Прости, Богдан, я не... - опомнился советчик.
   - Ты уже забыл, как приходил ко мне скромным просителем? - продолжал молдавский князь. - Ты говорил, что твой отец и страшный брат умерли, а румынский трон занят проходимцем, получающим помощь от Янку. Ты говорил, что тебя вынудили бежать, и попросил позволения пожить здесь, в моей столице. Я позволил и сейчас позволяю, хотя Янку уже потребовал, чтоб я выслал тебя подальше, за пределы моей земли. Видишь? Я действую наперекор своему союзнику, которому, как ты утверждаешь, не могу сказать ни слова поперёк.
   - Я очень благодарен тебе, Богдан.
   - Благодарен? Что-то не похоже! Ведь я слышу от тебя лишь дерзости! Не испытывай моё терпение, а то вправду вышлю. И радуйся, что с тобой сдружился мой сын. Без него я давно бы прогнал тебя, наглеца, да боюсь, он по своей юношеской дурости за тобой увяжется.
  
   "Наглец" привычно нахохлился, а молдавский князь продолжал:
   - А что ты говорил про моих бояр? Что среди них есть заговорщики?
   - Я не знаю этого наверняка, - ответил Влад.
   - Вот и нечего тогда болтать, - сказал Богдан, всё больше напоминая разъярённого быка. - Кто ты такой, чтобы давать советы в государственных делах?
   - Я тот, чья голова была помазана миром и увенчана короной, - ответил Влад, сразу расправив плечи и гордо вскинув голову. - Я тот, кто держал в руках скипетр. В этом я равен тебе.
   - Ты продержался у власти всего месяц!
  
   "А ты правишь всего год. Тоже невелик срок", - подумал Влад, но промолчал, хотя Богдан прочёл эти слова на его лице.
  
   - И что мне, по-твоему, делать с моими боярами? - продолжал издеваться молдавский государь, ходя вокруг собеседника, - Казнить их за предательство, которого они ещё не совершили?
   - Да, - спокойно ответил Влад.
   - Ты шутишь или безумен? - с усмешкой спросил Богдан. - Казнить преступников до того, как преступление совершено? Большей глупости я не слышал!
  
   Казалось, гнев у молдавского правителя прошёл. Теперь он искренне считал своего собеседника дураком, а на дураков, как известно, не обижаются.
  
   - Глупец, - повторил Богдан, а Влад спокойно возразил, уже понимая, что разговор бесполезен:
   - Я не глупец. Я предлагаю то, что исполнимо, а вот ждать, пока измена осуществится - безумие. Ведь ты не сможешь никого наказать после того, как тебя предадут, потому что будешь изгнан из страны... или мёртв. Значит, остаётся одно - опередить предателей, не дать их замыслу вызреть. Если бы мой покойный отец мог сейчас говорить с тобой, то говорил бы то же, что я.
  
   Богдан только рукой махнул:
   - Ступай, глупец. Жажда мести совсем лишила тебя разума. И не вздумай рассказывать свои бредни моему сыну.
  
   Следуя этому повелению, Влад ничего не рассказал Штефану и надеялся, что неудачная беседа с Богданом забудется тем быстрее, чем меньше про неё поминать. Неудачливый советчик радовался, что продолжает жить в молдавской столице, и что по-прежнему вхож во дворец, но радости чуть не пришёл конец, когда однажды на пире случилось досадное недоразумение. Влад всегда сидел за главным столом, то есть за столом Богдана, а в тот день привычное место оказалось занято.
  
   Гость, которого принимают при дворе только из милости, не вправе возмущаться, поэтому обделённый Влад пожал плечами и, усмехнувшись в ответ на озадаченный взгляд своего друга Штефана, сидевшего возле отца, отправился на то место, которое предложили взамен - ближе к дверям залы.
  
   Штефан много раз посматривал на приятеля, словно спрашивал: "Неужели ты оставишь это так?" - однако в середине пира настроение Богданова сына изменилось. Выгадав минуту, когда не надо было поддерживать поднятым кубком очередную здравицу, Штефан решительно встал и подошёл к столу, где сидел Влад:
   - Подвиньтесь-ка, братцы, я с вами сяду, - весело сказал наследник молдавского престола, втискиваясь между другом и неким боярским сыном, сидевшими на лавке.
   - Что ты делаешь? Иди обратно, - стал отговаривать Влад, очень опасаясь, что шалость телёнка рассердит быка, но Штефан упорствовал.
  
   Наконец, Богдан заметил, что сына слишком долго нет, а когда пропавший обнаружился в компании неподобающих сотрапезников, молдавский государь сдвинул брови и громко произнёс, обращаясь к двум боярам - стольнику и чашнику:
   - Мой сын ошибся и сел не туда. Укажите ему его место.
  
   Бояре послушно пошли к Штефану, стали просить пересесть, но так и не уговорили. Его даже попытались взять под руки, а он крепко ухватился за пояса сидящих рядом товарищей, будто всё происходящее было весёлой игрой:
   - Эй, братцы, держите меня, не отдавайте!
  
   Конечно, если б молдавский государь твёрдо вознамерился вытащить сына из-за стола, то непременно бы вытащил, но для этого требовались другие слуги, боевитые, да и шума получилось бы многовато. Богдан понял, что лучше не трогать отпрыска и махнул на него рукой.
  
   - Мой отец грозный, но отходчивый, - сказал довольный Штефан. - Уж я-то знаю.
  
   С тех пор для Влада всегда оставляли место за главным столом, но причиной, судя по всему, стало не только происшествие на пире. Влад перестал считаться наглецом и глупцом потому, что кое-что из его предсказаний сбылось - из союза с Яношем Гуньяди действительно не вышло ничего путного.
  
   Во второй договорной грамоте, которую составил Богдан, желая получить покровительство Яноша, ясно говорилось о военном союзе, однако Янош даже не подумал помогать союзнику, когда через месяц после того, как грамота была заверена печатью, в Молдавию пришло польское войско.
  
   - Выходит, я с ляхами один на один, - сказал тогда Богдан.
  
   Поляки собрали сильную армию с большой конницей и не сомневались в своей победе. Наверное, поэтому они воевали как полусонные, а вот молдавскому правителю нельзя было действовать вполсилы, ведь главную часть его войска составляла не конница, закованная в доспехи, а пехота народного ополчения, вооруженная, чем придётся. К тому же ополченцы знали своего государя плоховато, ведь он воссел на престол всего год назад. Если б не воинская повинность, они бы ни за что не отправились воевать, так что Богдан, понимая это, принял единственно верное решение. Он не вступал с поляками в открытый бой, но следовал за ними, действуя не как бык, который прёт на пролом, а как юркая собачонка, которая тяпнет сзади и тут же отбежит.
  
   Поляки ходили по Молдавской земле, грабя её, а Богдан, дождавшись, пока очередной вражеский отряд увлечётся грабежом и отделится от большого войска, нападал, причём во всех стычках участвовал сам и даже сына, которого до сих пор старательно оберегал, стал вовлекать в дело при всяком случае.
  
   Конечно, видя такие поступки государя, молдавское войско воодушевилось, а Влад даже стал жалеть, что не причастен к этому. Он не состоял у Богдана на службе, поэтому в войне не участвовал и таскался за молдавскими воинами как праздный наблюдатель, а новости узнавал от Штефана, постоянно хваставшегося боевыми успехами.
  
   Влад слушал друга, улыбаясь, потому что хвастун по наивности выбалтывал много такого, что составляет военную тайну. "Я-то никому не скажу, - думал Влад, - но будь на моём месте кто другой... Эх, ты, телёнок!"
  
   Наконец, поляки, которые оказались вконец измотаны мелкими стычками, но так и не смогли навязать молдаванам большого сражения, повернули к себе домой, на север, и вот тогда-то Богдан решился устроить серьёзный бой.
  
   Это случилось близ деревушки, именуемой Красна. Влад не знал, откуда такое название, однако в тот погожий сентябрьский день оно себя оправдало, потому что трава на поле близ селения покраснела, залитая кровью.
  
   Влад и в этой битве не участвовал, хотя накануне говорил с Богданом, придя к нему в шатёр:
   - Позволь мне сражаться. Я не прошусь к тебе на службу, потому что никогда такого не было, чтобы румынские государи становились молдавскими слугами, но я готов помочь просто так. Тебе ведь пригодится лишний воин? Меч, доспех и конь у меня есть.
   - Успокойся, юнец, - улыбнулся Богдан, очевидно не желая быть в ответе, если с "юнцом" во время битвы что-то случится. - Не лезь в это дело. У тебя есть своё. Ты ведь хотел отомстить за отца и за старшего брата? Вот и поберегись до поры.
  
   Несмотря на рассказ Штефана, как всегда по простоте душевной выболтавшего отцовские секреты, Влад плохо понимал, как будет проходить битва, потому что не представлял её на месте, а вот Богдан, судя по всему, представлял хорошо, зная все края возле Красны. Тракт, по которому отступало польское войско, вёл по равнине, но возле селения справа и слева от дороги появлялись гряды холмов, заросших лесом. Проход между грядами казался широк, однако там было множество оврагов, а все ровные места занимала пашня.
  
   Влад увидел это только поутру, когда залез на один из холмов и, продравшись сквозь ветви елей, торчавших на вершине, оглядел место предстоящей битвы. Польская конница не могла двигаться ни по лесу, ни по оврагам, ни по пашням, а значит - молдавской пехоте, выстроившейся прямо на дороге, следовало ждать удара только в лоб. На этом Богдан и построил свой расчёт.
  
   Влад, глядя с холма, видел, как молдавские полки приняли удар вражеской конницы - изогнулись в дугу, вобрали поляков в себя и буквально растерзали. Так бывают растерзаны гусеницы, упавшие в муравейник. Молдавские крестьяне-ополченцы остервенело резали ноги польских лошадей косами, а упавших всадников кололи вилами, рубили топорами. Было много крови, и даже издалека это смотрелось страшно, а вблизи, наверное, выглядело ещё страшнее. Поляки силились продвинуться дальше, прорвать молдавские ряды, убежать от крестьянских кос и топоров, но тут же получали удар от конницы Богдана и снова оказывались отброшены в центр смертоносного кольца, где падали, подкошенные, и исчезали.
  
   Оставшаяся часть польского войска даже не пыталась помочь товарищам, а в ужасе бежала, глядя на кровавую бойню. Всё было кончено ещё до заката, а когда багровые лучи солнца осветили поле недавней битвы, то немногим полякам, взятым в плен, показалось, что кровью облита не только земля, но и верхушки деревьев, растущих на возвышенностях, и даже сами небеса. Молдавские ополченцы, чья одежда покрылась бурыми пятнами сверху донизу, выглядели не менее жутко, и потому Влад, спустившись с холма, как-то не сразу осознал, что на них больше лошадиная кровь, чем человеческая.
  
   - Ну, что, юнец? Разглядел, во что хотел ввязаться? - устало произнёс ехавший мимо Богдан, а Штефан, бывший с ним, ничего не сказал - он выглядел потрясённым, а немного ожил лишь на следующий день, когда в лагере настало время праздника, ведь битва при селении Красна положила конец войне.
  
   Влад извлёк из этой войны важный урок - даже с крестьянским ополчением можно победить врага, который лучше вооружён и лучше обучен. Главное, повелевать войском умеючи и делить с ним все опасности. Это знание Влад применил несколько лет спустя, а к отцу Штефана проникся глубоким уважением и был бы не прочь ещё чему-нибудь научиться.
  
   "Юнец" уже забыл, как сам пытался учить молдавского князя - говорил ему про бесполезность союза с Яношем Гуньяди и про возможный боярский заговор. Слова на счёт Яноша подтвердились, но Влад не думал, что предостережение на счёт бояр тоже будет пророческим. После победы при Красне казалось, что в Молдавии установится мир, однако мира не случилось.
  
   Через год после Красны, в октябре поляки вернулись в Молдавию, и Богдан снова начал изматывать их мелкими стычками, как вдруг оказался застигнут врасплох в селе Реусень. Во время очередной вылазки молдавский государь заночевал там с небольшим отрядом, а ближе к рассвету вдруг появился неприятель. Такое не могло произойти случайно. Кто-то выболтал врагам, что нужно поспешать именно в это село. Нападавшие знали, кого там найдут, поэтому, поймав Богдана, сразу же отрубили ему голову - будто боялись, что к пойманному могут подоспеть на выручку.
  
   Штефан, ночевавший в стане основного войска, узнал о смерти отца тогда, когда примчался гонец из Реусени. А ещё узнал, что поляки привезли с собой некоего претендента на молдавскую корону, Петра Арона, который объявил, что если будет признан новым государем, то войне конец.
  
   Тут-то и встрепенулись те молдавские бояре, которые прежде казались ленивыми. Сразу засуетились, начали шептать всем вокруг:
   - Не лучше ли подчиниться? А то Штефан ещё юн. Как он будет править нами?
  
   Для Влада это оказалась слишком знакомая история: "Вот и Богдана обезглавили, как моего отца. Да что ж это такое!" Он смотрел на Штефана, бледного и растерянного, начиная думать, что видит самого себя в зеркале времени.
  
   - Что мне делать, Влад? - спросил Штефан так, будто друг стал его последней надеждой на спасение.
   - Сперва скажи, уверен ли ты, что крестьянское ополчение будет слушать тебя так же, как слушало твоего отца.
   - Я... я не знаю.
   - Тогда беги отсюда подальше, - сказал Влад. - Я расскажу тебе, как бегал сам. Прежде всего, отправляйся к казначею. Пусть он откроет тебе сундук с казной. После смерти твоего отца эта казна по праву твоя. Забери столько золота, сколько сможешь унести. Тебе придётся скрываться долго, не один год, а ведь нужно что-то есть и во что-то одеваться. Позаботься о насущном сейчас, но не усердствуй. Не нагружай телег, не вяжи тюков, не надевай тяжёлую шубу. Всё, что тебе нужно, это быстрый конь. Не бери с собой друзей и попутчиков. Не прощайся ни с кем. Не говори никому, куда едешь. Тогда тебя не догонят.
   - Не брать друзей? - взволновался Штефан. - А как же ты, Влад? Ты не поедешь со мной?
   - Куда?
   - Во владения Янку. Ведь он обязался дать приют моему отцу и мне, если что случится. Во второй договорной грамоте, которую составили в прошлом году, особо сказано...
   - Вот и поезжай, - холодно ответил Влад, - а мне к Яношу нет дороги. Это для вас с отцом он был союзник, а для меня Янош - смертельный враг, из-за которого я изгнан из собственного дома. И, кстати, ты только что пренебрёг моим советом. Я же сказал: "Никому не говори, куда едешь".
   - Даже тебе?
   - От этого зависит твоя жизнь! - накинулся на друга Влад. - А ты даже не задумался перед тем, как мне всё выболтать. С такой же лёгкостью ты будешь болтать и дальше.
   - Помоги мне, - попросил Штефан, - а я похлопочу за тебя перед Янку, чтоб вы помирились.
  
   О примирении с венгром Влад даже мысли не допускал, но всё равно взялся помочь другу, выглядевшему таким беспомощным. Влад не простил бы себе, если б с телёнком случилась беда, поэтому взял его под своё крыло и довёз до венгерских земель, в пути заботясь обо всём вплоть до бытовых мелочей.
  
   Штефан чувствовал эту заботу, и тогда на его лицо выплывала едва уловимая безмятежная улыбка, а Влад хмурился, ведь, спасая чужую голову, подставлял свою. Чем ближе были венгерские земли, тем серьёзнее становилась опасность. Он хотел, чтобы безмятежный Штефан разделил с ним тревоги.
  
   - Теперь ты стал вольной птицей, как я, - говорил Влад. - Можешь лететь куда угодно, но только не в родную страну. Нравится тебе это?
   - Да, я теперь, как ты, - отвечал друг, переставая улыбаться, - и мне такая жизнь не нравится.
   - А ещё, - продолжал Влад, - у тебя есть деньги, которыми ты можешь распорядиться, как угодно. Ты ведь мечтал об этом? А теперь признайся - принесли они тебе счастье?
   - Нет, - говорил Штефан, понурив голову.
   - А вино где слаще? В корчмах или дома?
   - Дома.
   - А я больше не кажусь тебе старшим братом?
   - Нет, кажешься, - отвечал Штефан, - Ведь ты мне так помог! Смогу ли я когда-нибудь так же удружить тебе, как ты - мне?
  
   Это был очень давний разговор, однако Влад, теперь коротавший дни в темнице, надеялся, что друг не забыл своих слов.
  
   * * *
  
   В том месте, где находился Вышеград, река круто поворачивала, повинуясь велению гор, которые плотно обступили её, оставив только один путь. Вблизи эти горы оказались не синими, а тёмно-серыми, ведь они поросли лесом, так что Джулиано, глядя на них, представил себе великанов, которые, усевшись, подтянули колени к подбородкам и укрылись мохнатыми тёмными шкурами. Гиганты о чём-то задумались и потому не замечали, что вокруг появилось человеческое жильё, кое-где придавившее края шкур. Не замечали они и реку, в которой могли бы по неосторожности промочить ноги, и не замечали корабля, плывущего мимо. "А может, - думал флорентиец, - гиганты просто уснули, а когда проснутся, то почувствуют зверский голод, начнут хватать и пожирать людей?"
  
   Картина была бы поистине ужасной, поэтому Джулиано не собирался такое рисовать, а вот неподвижно сидящих сказочных существ изобразить мог бы. Он даже начал мысленно составлять композицию. "Композиция - основа всего, - говорил себе ученик придворного живописца. - Надо найти главного великана, и именно он станет фигурой, вокруг которой выстроятся все остальные элементы".
  
   Между тем цвет на воображаемой картине начал постепенно меркнуть, потому что наступил вечер. От гигантов, закутанных в мохнатые шкуры, остались лишь силуэты, которые высвечивало закатное солнце, бежавшее впереди корабля. Готовясь скрыться за горизонтом, оно в последний раз протягивало к людям свои тёплые руки в широких золотисто-розовых рукавах, но прежде, чем светило исчезло, корабль довершил вместе с рекой плавный поворот, и последние отблески догорали уже справа, а впереди теперь высился один из горных великанов.
  
   На фоне лазоревых небес виднелись только его очертания. Он был крупнее всех своих собратьев и, наверное, поэтому объявил себя главным, нацепив на голову крепость с башнями, издалека похожую на корону с зубцами.
  
   - Эй, господин! - окликнул флорентийца Лаче. - Иди, собирайся. Сейчас причаливать будем.
  
   Укрепления, которые разглядывал Джулиано, являлись цитаделью Вышеградской крепости, а город располагался у подножия горы, но был плохо различимым в сумерках. Лишь желтенькие искорки светящихся окон указывали путешественникам верное направление.
  
   Меж тем сумерки стремительно сгущались. Джулиано даже удивился, насколько быстро всё происходит. Как только скрылось солнце, откуда-то наползли тяжёлые тучи и превратили вечер в ночь. К пристани корабль подошёл почти в полной темноте, так что юному флорентийцу захотелось скорее добраться до города, который приветливо мерцал огоньками совсем неподалёку.
  
   Видя, что флорентиец смотрит на город, Лаче, уже освободившийся от обязанностей рулевого, тронул пассажира за плечо и указал на тёмный участок берега, где виднелся всего один огонёк, будто паривший в вышине:
   - Там Соломонова башня, - многозначительно сказал корабельщик. - Правда, она крепостными стенами загорожена. Только верхнее окошко виднеется, но нам и этого довольно.
   - Довольно одного окна? Почему? - не понял Джулиано.
   - Говорят, верхнее окно как раз в его комнате, - пояснил Лаче.
   - В его? - опять не понял флорентиец, но в ту же секунду догадался. - А! В комнате Дракулы? Это его окно?
   - Говорят, - задумчиво повторил рулевой. - Вот мы сейчас стоим, смотрим, а он, может, так же смотрит на нас. Это ведь только берег сейчас тёмный, а вода вся серебрится, и судно на ней хорошо видно.
  
   Ученику придворного живописца вдруг сделалось очень неуютно от мысли, что Дракула мог смотреть на корабль. Флорентиец скрестил указательный и средний пальцы на обеих руках. Этот знак предохранял от сглаза, но избавиться от беспокойства не помогал. "Всё это ерунда", - убеждал себя Джулиано, однако при мысли об обитателе башни пальцы скрестились почти сами собой.
  
   Тем временем на пристань пришла ночная стража, но это были не солдаты из крепости, а горожане-добровольцы. В тёмное время суток этот дозор с ржавыми мечами и привязанными спереди вместо панцирей старыми щитами ходил по улицам, охраняя покой спящих жителей, что было довольно легко, ведь разбойников или, того хуже, вражеских воинов в Вышеграде не видели много лет.
  
   При свете факелов городская стража осмотрела бумаги приезжих, а точнее печати на бумагах, но, увидев королевскую печать на грамоте в руках Джулиано, никто не начал благоговейно трепетать. Наверное, охранники не знали, как выглядит королевская печать, а разобрать текст грамоты, написанный по латыни, тем более не могли. Они поняли лишь то, что принимают у себя чужестранцев, поэтому принялись беззастенчиво их разглядывать, особенно старика.
  
   Юный флорентиец досадовал, видя такое назойливое внимание, но в то же время понимал, чем оно вызвано. Придворный живописец и впрямь выглядел интересно, ведь даже на вид ему было не менее семидесяти, а до такого возраста доживают не все. Спина у него горбилась, едва вынося груз годов. Шея казалась сплошным сплетением жил, натянутых, как изношенные струны, и вот-вот готовых порваться. Голова вечно клонилась влево, потому что он слышал только правым ухом. Седые пряди, свисавшие из-под берета, казались ошмётками пыльной паутины. Рот оброс поперечными морщинами, выдающими отсутствие зубов, и лишь взгляд казался молодым и ясным.
  
   Старик не знал ни слова по-венгерски и тараторил по-своему, размахивая руками, а иногда даже топал ногами. Наверно, для стражи это смотрелось забавно. К тому же он порядком обносился. Чёрный кафтан выцвел. Болотно-зелёная шуба, отороченная беличьим мехом, облезла на рукавах. Башмаки стоптались.
  
   Конечно, такой вид не внушал уважения, в чём Джулиано лишний раз убедился ещё с утра, ведь и купец, взявшийся отвезти флорентийцев в Вышеград, относится к седовласому живописцу не очень вежливо. Урсу обращался со стариком, будто это тюк с товаром - грузил бережно, но совсем не стремился выразить ему своё почтение.
  
   - Почему ты не приветствуешь моего учителя так же, как приветствовал меня? - спросил тогда Джулиано, на что Урсу ответил:
   - Он же всё равно ничего не понимает! Но если ты желаешь, господин, я поприветствую его церемонно.
  
   Юноша не стал настаивать. Он сознавал правоту купца, а теперь наблюдал такое же отношение со стороны ночных дозорных, которым доставляло большое удовольствие глазеть, как придворный живописец неуклюже перебирается на пристань по сходням - вцепился в руку ученика, но всё равно то и дело теряет равновесие.
  
   Возможно, преследуя всё ту же цель позабавиться, стража вызвалась проводить приезжих до постоялого двора. Однако сопровождение оказалось кстати, ведь приезжие могли заблудиться в лабиринте тёмных улочек, и даже Лаче, тоже направлявшийся к вместе с девятью гребцами на тот же двор, вряд ли смог бы помочь, ведь бывал в Вышеграде не очень часто.
  
   Сегодня рулевому повезло - его с товарищами отпустили ночевать на берегу, чтобы завтра это могла сделать другая половина команды вместе с Урсу. Лаче был так доволен, что предложил донести недавним пассажирам вещи, раз по дороге, и Джулиано охотно воспользовался случаем, ведь нести требовалось много - два больших узла, ящик с красками, а ещё подставку для картины, обёрнутую рогожей. Саму доску, на которой предстояло рисовать, уже загрунтованную и тщательно укутанную в льняную ткань, он не доверил никому - лично нёс подмышкой.
  
   - Сколько у вас поклажи! - удивлённо заметил рулевой. - Видать, целый месяц тут собрались прожить. А может, два?
   - Надеюсь, уедем пораньше, - отвечал Джулиано, прекрасно сознавая, что старый учитель работает медленно, и что нынешний раз не станет исключением.
  
   Тем временем, впереди показалась гостиница. Это был большой дом без сада, с высокой оградой из досок, по которой гулял кот - подвижная тень с двумя светящимися глазами.
  
   Городская стража подошла к воротам, громко постучала, а Лаче, как только в воротах отворилось окошечко, произнёс:
   - Доброго вечера, хозяин. Поклон тебе от Урсу Богата.
   - Давненько не виделись, - послышалось в ответ, и тут же скрипнул отодвигаемый засов.
  
   В воротах распахнулась большая калитка, а в первом этаже дома, словно по волшебству, начали зажигаться окна - одно за другим - осветившие двор и того, кто был назван хозяином.
  
   Держатель постоялого двора оказался человеком пожилым. Лицо выглядело как кирпич из красной глины, а волосы, непривычно светлые для здешних мест и остриженные под горшок, напоминали солому. Пройдя мимо этого человека, гости толпой ввалились в светящиеся широкие двери, и весь дом, только что казавшийся тихим, сразу наполнился топотом, смехом и голосами.
  
   Джулиано, помогая учителю переступить через порог, сразу отметил, что белёные стены здесь кажутся чище, чем во многих таких заведениях, но в остальном было как везде - просторная комната со столами, скамьями и табуретками.
  
   Самой примечательной частью здешнего убранства был столб-бревно стоявший на середине залы и подпиравший потолочную балку. Выглядел он, как чудесное дерево райского сада, предлагающее сразу три вида плодов, ведь с одного и того же ствола свисали, чередуясь, большие связки золотистого лука, бледного чеснока и яркого, хоть и сушеного, красного перца.
  
   По стенам виднелись полки с обычной для здешних мест разрисованной глиняной посудой, и такие же изделия стояли на уступах большой белёной печи с вмурованной в неё деревянной лавкой.
  
   Старый флорентиец тоже заметил эту печь, подошёл, уселся на лавку и стал греть руки. Погревшись немного, он прошаркал к столбу-дереву, пощупал связку красного перца, висевшую там, обернулся к ученику и сказал, что этот перец напоминает о трактирах Тосканы. Джулиано кивнул, запоздало глянул на свои и учительские пожитки, сваленные в углу, а затем повёл старика к одному из свободных столов.
  
   За соседними столами уже расселись Лаче и его товарищи, которые громко разговаривали на своём непонятном языке. Возле них суетились толстая старуха и стройная девушка, подававшие гостям холодные закуски и вино. Старуха была в чёрном платье, а девушка - в тёмно-жёлтом.
  
   Даже издалека молодой флорентиец видел, что девушка красива, и что цвет платья прекрасно соответствует цвету её волос, пшеничному с золотыми проблесками. Хотелось рассмотреть эту красавицу получше, но к Джулиано и его учителю подошла не она, а старуха.
  
   - Добрый вечер, господа, - произнесла пожилая женщина, подправив пальцем прядь волос, выбившуюся из-под платка, обёрнутого вокруг головы. - Кушать будете? Прямо сейчас можем подать сыр, хлеб и вино. А на горячее - свинину с капустой. Ой, свинина у меня хороша!
   - Да, конечно подавайте, - отозвался Джулиано.
   - Хорошо, - обрадовалась старуха и посмотрела в направлении дверей. - А вещи там лежат...
   - Да, это наше, - кивнул юный флорентиец.
  
   Старуха вытерла руки о передник, оглянулась в сторону стола, где сидел Лаче, а затем снова посмотрела на собеседников:
   - Мне сказали, что вы сюда надолго приехали. Остановитесь, небось у нас? Дадим вам лучшую комнату.
   - Надеюсь, "лучшая" не значит "дорогая"? - осторожно спросил Джулиано.
   - В цене сойдёмся, - успокоила его старуха. - Сейчас такие времена, что все хотят выгадать. Мы же понимаем. А ужин сейчас будет.
  
   Она уже собралась уйти, но молодой флорентиец, с видом знатока принюхавшись к ароматам кухни, произнёс:
   - Любезнейшая, я предполагаю, что ты кладёшь в пищу много красного перца, а мой учитель слаб желудком, поэтому я прошу класть в его кушанья как можно меньше этой приправы.
   - Хорошо, - последовал ответ.
  
   Очень скоро на стол явились вино, хлеб и сыр, но их принесла всё та же старуха, а не девушка с пшеничными волосами. Джулиано, надеясь привлечь внимание юной красавицы, два раза уронил на пол нож, но напрасно. В то же время, наблюдая за ней, флорентиец успел подумать, что это не просто служанка, а дочь хозяина, ведь она была такой же светловолосой, как трактирщик с кирпичным лицом. У неё даже брови были светлые, еле-еле выделяясь на фоне нежно-розовой кожи, и потому девушка будто сияла.
  
   Между тем один из товарищей Лаче достал дудку, и зазвучала танцевальная мелодия. Сосед дудочника начал отбивать ладонями такт по столу. Несколько человек пустились в пляс, причём двое плясавших, в том числе Лаче, всё время норовили вовлечь в танец юную красавицу, но она умело увёртывалась, снисходительно улыбалась и бежала с подносом дальше.
  
   Горячее кушанье флорентийцам опять принесла старуха. Взяв деньги и положив их в карман передника, она замешкалась возле стола и, судя по всему, собиралась что-то спросить. Джулиано решил, что сейчас придётся торговаться за комнату, но ошибся, потому что пожилая женщина, помявшись ещё немного, произнесла:
   - А не сочтите за пустое любопытство...
  
   Джулиано, отрезая учителю хлеб, привычно натянул на лицо вежливую улыбку:
   - Спрашивай, любезнейшая.
   - Говорят, будто вы сюда приехали, чтоб узника Соломоновой башни повидать.
  
   От Лаче молодой флорентиец уже знал, что та башня, в которой содержат кузена Его Величества, называется именно Соломоновой, поэтому кивнул:
   - Да, это правда.
   - Правда, значит, - пробормотала старуха, а её собеседник ещё раз кивнул:
   - Да, любезнейшая. Моему учителю заказан портрет Дракулы, а чтобы рисовать портрет Дракулы, необходимо увидеть самого Дракулу.
  
   Слушая, как Джулиано упомянул прозвище узника аж три раза подряд, старуха поёжилась, но совладала с собой:
   - Неужто, король про этого изверга вспомнил!? Может, возьмёт его от нас в другую крепость?
   - О таких намерениях Его Величества я не знаю, - ответил ученик живописца, зачерпывая из миски горячее кушанье и отправляя ложку в рот.
   - А может, король всё-таки заберёт его от нас?
   - Поверь, любезнейшая, - Джулиано стоило большого труда оторваться от еды, - если бы я знал об этом что-нибудь, то не стал бы скрывать. Но я ничего не знаю и не хочу тебя обманывать.
  
   Старуха тяжело вздохнула:
   - Хоть бы забрал.
   - За что же ты так не любишь кузена Его Величества? - с набитым ртом спросил Джулиано, потому что после утоления первого голода снова начал проявлять всегдашнюю склонность к болтовне.
   - Да уж есть, за что не любить! - в сердцах бросила собеседница. - Есть за что! Сколько он бед принёс, это ж не сосчитать! Ведь я с сыном и внучкой только три года тут живу. Вот помогаю сыну трактир содержать. А переселились мы сюда из Семиградья.
  
   Семиградьем, как помнил Джулиано, звался горный край, расположенный на юге Венгерского королевства. По латыни эти земли именовались Трансильванией, но чаще всего их обозначали просто словом "горы", потому что других таких больших гор поблизости не встречалось. В Семиградье жили потомки тех, кто ещё давно переселился в Венгерское королевство из немецкой земли, именуемой Саксония, поэтому флорентиец, услышав признание старухи, сделал однозначный вывод о том, что эта женщина, её сын-трактирщик, а также внучка - немцы.
  
   - Изверг этот, когда государем был, сколько раз ходил войной на Семиградье! - пожаловалась старуха. - И ты ещё спрашиваешь, за что я его не люблю! А если б он на тебя войной ходил? Если б он твой дом спалил? Что ты сказал бы тогда?
   - Полагаю, я говорил бы то же, что и ты, любезнейшая, - с жаром подхватил Джулиано, перестав, наконец, жевать. Юный хитрец надеялся добиться расположения собеседницы и впоследствии сбить цену за комнату, но старуха не обратила внимания на эти хитрости:
   - Этот изверг объявил, что мы укрываем кого-то, - продолжала она. - Врагов, дескать, его укрываем. А я что ли этих врагов укрывала?! Или сын мой?! Или внучка моя?! А дом-то спалили наш!
   - Я очень сочувствую тебе и твоим родственникам, - уверил старуху молодой флорентиец, а та всё говорила:
   - Когда король объявил, что из Семиградья можно переселиться в Вышеград, мне так радостно стало! Я-то думала, найдём место спокойное, от беды подальше, а оказалось, что беда вот она - в Соломоновой башне сидит! Да кабы знать наперёд про такое соседство, мы бы сюда переселяться не стали.
  
   Джулиано слушал с нарочито внимательным видом, а вот старый флорентиец совсем не обращал внимания эту пламенную речь. Рубленая свинина в густом сметанном соусе, обильно сдобренном приправами, вызывала у старика подозрение. Квашеная капуста, разогретая и залитая тем же соусом - тоже. Зачерпнув деревянной ложкой из миски остро пахнущую еду и попробовав, придворный живописец скривился.
  
   Старик принялся настойчиво дёргать ученика за куртку и высказал жалобу, что перца много. Джулиано своей ложкой залез в миску учителя, попробовал, запил вином и произнёс пару успокаивающих фраз, которые всегда произносил в таких случаях, потому что ссориться с хозяевами гостиницы из-за такого пустяка как перец, не следовало. Учитель тоже попробовал, запил вином и обречённо махнул рукой.
  
   - Что такое, господа? Может, чего не так? - тут же забеспокоилась старуха.
   - Учитель благодарит за гостеприимство и говорит, что всем доволен, - ответил Джулиано. Он по-прежнему думал о предстоящем торге за комнату.
  
  
   II
  
   Проснулся Джулиано по обыкновению поздно, а вот учитель, как и многие старики имевший привычку подыматься с рассветом, уже принялся за дела. Сидя за столом и иногда взглядывая в окно, откуда за черепичными крышами домов был виден краешек реки и дальний берег, престарелый живописец что-то малевал углём на листе бумаги.
  
   Утро выдалось чудесное, и пусть окно смотрело на северо-запад, из-за чего солнечные лучи могли проникнуть в комнату только к вечеру, ничто не мешало уже спозаранку любоваться красотой небесных сфер, чистых и безоблачных. Обрамлённый оконной рамой и оттенённый лёгким полумраком комнаты, голубой цвет в вышине казался ослепительным и прозрачным. Джулиано даже задумался, как лучше смешать краски, чтобы передать этот оттенок, но, конечно, смешивать собирался не сейчас, а после - к примеру, на следующей неделе, когда не будут отвлекать разные дела.
  
   Сладко потянувшись, юноша спрыгнул с постели и в очередной раз мысленно проклял старуху, которая вчера обещала лучшую комнату задёшево, но не сказала, что кровати там не две, а одна, большая. Очевидно, именно по этой причине комната не пользовалась спросом у проезжающих, большинству которых не хотелось раскошеливаться, чтобы снимать такие апартаменты одному, а вдвоём неудобно. "Так ведь и придётся все ночи слышать храп над ухом", - подумал Джулиано, надевая башмаки, а затем подошёл к столу и заглянул учителю через плечо, чтобы посмотреть рисунок.
  
   На листке запечатлелись узнаваемые изломы крыш и волнистая линия гор на горизонте, но в то же время пейзаж чем-то неуловимо напоминал Тоскану. Наверное, старик, который имел уже не настолько острое зрение, чтобы зорко видеть вдаль, рисовал не совсем с натуры - больше по памяти.
  
   Внизу за окном кудахтали куры, а мужской и женский голос переругивались на непонятном языке. Мужской голос вероятнее всего принадлежал хозяину постоялого двора, а женский - старухе, и эти звуки вернули молодого флорентийца к мыслям о насущных вещах, например, о завтраке для учителя и для себя.
  
   Завтракать флорентийцы предпочли в комнате, чтобы старику не пришлось лишний раз ковылять по лестницам. К тому же в нижнем помещении сделалось тоскливо, ведь ватага во главе с Лаче уже давно отплыла дальше по реке, а ученик придворного живописца с учителем остались в гостинице единственными постояльцами.
  
   После завтрака, выйдя на воздух и оглядевшись по сторонам, Джулиано с удивлением обнаружил, насколько ошибся вчера, пытаясь представить скрытое в вечерних сумерках. Юноша думал, что приехал в город, но оказалось, что это скорее деревня.
  
   Дома здесь были хоть и каменные, но почти все одноэтажные, так что в светлое время найти постоялый двор - с двумя-то этажами! - смог бы каждый желающий. Трактир стоял на узкой улочке, вылезшей хвостом на склон большого холма, причём трактирное заведение находилось на самом кончике хвоста, в самой высокой точке, поэтому не только само хорошо просматривалось издалека, но и позволяло постояльцам свободно оглядывать окрестности поверх заборов.
  
   Заборы в Вышеграде строились на удивление низкие. Наверное, здесь жили люди бедные, ведь известно, что только богачи стремятся ставить забор повыше, а у бедняков всё напоказ. Оглядывая соседние дворы, молодой флорентиец видел, как сушится бельё на верёвках, как люди копаются в огородах с пока ещё пустыми грядками, и как дети играют в догонялки на перекрёстке в конце улицы, а вместе с ними бегает некая собака и тоже стремится принять участие в игре.
  
   Даже трактирщик, давший приют флорентийцам, не казался зажиточным человеком, хоть и поставил себе высокую ограду и крепкие ворота. Вчера вечером гостиница казалась неприступной крепостью, а теперь Джулиано видел, что внушительный забор стоит лишь со стороны улицы, а на углу обрывается и далее - по тому краю, что граничит с соседями - продолжается низенькой дощатой загородкой. Задворки трактира выходили на необжитую часть холма, поросшую непроходимым кустарником, поэтому они не нуждались в ограждении, а четвёртая сторона двора упиралась в склон, частично срытый и укреплённый каменной кладкой.
  
   В этой каменной стене виднелась тяжёлая дверь погреба, который, как по опыту знал Джулиано, должен горизонтально уходить вглубь земли шагов на пятьдесят и заканчиваться тупиком. "Хорошо бы, это оказался не только винный погреб, но и кладовая со снедью", - подумал флорентиец, уже прикидывая, не удастся ли наведаться в эту кладовую хоть раз тайком от хозяев, ведь бесплатная еда лишней не бывает.
  
   Ученик придворного живописца рассеянно оглянулся по сторонам, но тут его внимание привлекла одна из гор, которые высились над селением и прижимали его к Дунаю. Покрытая серо-бурым лесом, как и все окрестные вершины, она вздымалась к небесам выше других и была увенчана цитаделью-короной.
  
   "Вот это удачно, - решил Джулиано. - Значит, не нужно ни у кого спрашивать дорогу в крепость", - ведь местные жители отняли бы у него кучу времени своими разговорами, а юноша, хоть и любил поговорить, но ненавидел отвечать на одни и те же вопросы. В частности он устал объяснять венгерским обывателям, что во Флоренции нет короля, а есть республика, которая весьма отличается от монархии, но венгры упорно не хотели уяснить себе, как же это так.
  
   Терять время ученик придворного живописца не хотел ещё и потому, что должен был поскорее попасть к коменданту крепости и утрясти все формальности, тем самым дав возможность учителю приступить к выполнению королевского заказа. Джулиано и так уже проспал почти до одиннадцати, поэтому теперь следовало торопиться. Он подошёл к круглому каменному колодцу во дворе, набрал воды, тщательно вымыл лицо и шею, затем вернулся в комнату, надел куртку и плащ, взял бумагу с королевской печатью, упрятанную в кожаный чехол, после чего, объявив учителю, куда идёт, удалился.
  
   Спустившись со второго этажа, Джулиано попрощался со старухой, протиравшей столы в нижней комнате, на выходе кивнул трактирщику, коловшему дрова возле крыльца, пересёк двор и уже собрался выбраться за ворота, но тут услышал, как его окликнули:
   - Господин Питтори.
  
   Флорентиец вдруг осознал, что его окликнула девица. Он оглянулся, и в это мгновение оправдались его самые радужные ожидания. Голос действительно принадлежал дочке трактирщика, а сейчас она быстро шла к воротам от дверей кладовой и приветливо улыбалась.
  
   - Есть ли у господина Питтори немного времени? - спросила светловолосая красавица, подойдя к юноше на расстояние вытянутой руки.
   - Разумеется! - с жаром ответил тот. - Сколько угодно времени. Хоть час, хоть целый день, а при необходимости и вся моя жизнь в твоём распоряжении. Что ты хотела?
   - Целая жизнь? - хозяйская дочка притворно удивилась. - Так много мне не надо. Я только хотела спросить...
   - Что именно?
   - Бабушка сказала мне, что господин будет часто ходить в Соломонову башню.
   - Да, наверное.
   - А сейчас господин идёт туда?
   - Сейчас я иду к коменданту крепости.
   - А в Соломонову башню?
   - Вероятнее всего, нет, - ответил Джулиано, но, увидев на лице красавицы тень разочарования, поспешно добавил. - А, может быть, и зайду.
  
   Девица, услышав это, снова оживилась, сделалась приветливой:
   - Если это случится, могу ли я попросить, чтобы господин рассказал мне про всё, что увидит в башне?
   - Конечно, я тебе расскажу, - произнёс Джулиано, весьма обрадовавшись неожиданному поводу завести прочное знакомство с хозяйской дочкой. - Но почему такой прелестной девушке, как ты, нужно что-то узнать про такого ужасного человека, как Дракула?
   - Про врагов надо всё знать, - ответила красавица, перестав улыбаться, и теперь её лицо стало почти суровым. - Про врагов надо всё знать, - повторила она, - а мы живём в этом городе уже не первый год, но до сих пор мало чего нового не выяснили про узника. Нам известно почти то же, что было известно до приезда.
  
   Теперь, когда Джулиано понял, что движет его собеседницей, он смог легко подладиться под её речь:
   - И ты хочешь, чтобы я обрисовал тебе во всех красках это чудовище?
   - Да! - воскликнула девица, будто заранее готовясь услышать нечто интересное.
   - Хочешь, чтобы я рассказал, как он себя ведёт и о чём говорит?
   - Да, - красавица кивнула.
   - А тебя заинтересуют истории об этом человеке, которые я, возможно, услышу от его тюремщиков?
   - Да, - снова услышал флорентиец.
  
   Видя, что собеседница проявляет такое любопытство, Джулиано подумал, что всё не так просто. Наверняка, дочка трактирщика хотела собрать сведения об узнике не только потому, что считала этого человека врагом, но и потому что сама являлась заядлой сплетницей. Эту страсть к сплетням можно было использовать, и юный флорентиец решил сделать пробный шаг:
   - Скажи хоть, как тебя зовут. Ведь я должен знать, для кого стараюсь, добывая сведения про Дракулу.
  
   Девица перестала улыбаться, как и в предыдущие два раза, когда Джулиано обещал отдать в её распоряжение свою жизнь и назвал прелестной. Наконец, она снисходительно усмехнулась и ответила:
   - Я скажу своё имя, когда господин вернётся.
  
   * * *
  
   Когда будущее кажется туманным и мрачным, а в настоящем не происходит ничего значительного, то мысль невольно обращается к прошлому. Наверное, поэтому Влад, сидя взаперти в Соломоновой башне, часто вспоминал прежние годы и даже детство, когда он, ещё совсем карапуз, ведомый за руку нянькой, поднимался по крутым лесенкам в покои матери, а мать осматривала сына со всех сторон и трепала за щеку, будто проверяя, достаточно ли упитан.
  
   "Как же вышло, что этот карапуз вырос в человека, которого все вокруг считают великим злодеем? - спрашивал себя узник. - Неужели, я это заслужил? Нет, не заслужил! И злодей не я, а те, кто меня так называет. Я всегда поступал по справедливости, а потому если и творил зло, то лишь в ответ на зло, сотворённое другими! А теперь зло, которое причинили мне, забыто. Все помнят лишь то, что сделал я... Нет... И это не так! Никто уже не помнит, что я совершил на самом деле. Всё, содеянное мной, молва увеличила во сто крат, а затем извратила. Я не заслужил той славы изверга, которой овеян. Не заслужил!"
  
   Вместе с этими горькими мыслями к Владу приходило и другое воспоминание - как он, уже подросший, нечаянно застал отца молящимся на коленях перед иконами. В те годы родитель ещё не успел сделаться князем и просил Бога о помощи, шепча что-то. Маленький сын не сразу, но всё же распознал в отцовой речи текст одного из псалмов и удивился: "Почему не молиться своими словами?" Теперь же, в Соломоновой башне казалось, что тот псалом как нельзя точнее выражает чувства всякого, у кого почти не осталось надежды.
  
   - Услышь меня, Господи! - молил родитель. - Враг растоптал мою жизнь, вверг меня во тьму, и я не вижу дневного света, как не видят его мёртвые.
  
   Отец говорил так, потому что расстался с прежней жизнью, которую вёл в румынской столице как наследник княжеской короны. Он был вынужден скрываться на чужбине, тосковал, и красота белого света для него померкла. Теперь же и Влад, сидя в Соломоновой башне, молился так.
  
   "Враг растоптал мою жизнь, - думал он, - посадил в темницу, и пусть в окно своей сумрачной тюрьмы я вижу солнце, но ничего не могу делать и проку от меня столько же, как если бы я уже умер. Пусть мне не угрожают смертью, но душу мою хотят поработить".
  
   В псалме так и было сказано: "Враг охотится за моей душой", - и теперь Влад со всей ясностью понял, что это означает. "От меня хотят, чтобы я покорился, - мысленно твердил узник. - Хотят признания, будто я мучитель невинных, и что все наговоры на меня - правда. Моим врагам кажется, что признание - это только пустые слова, которые легко произнести, но если я назову ложь правдой, то потеряю последнее, что у меня осталось - надежду, что время всех рассудит, и что я обрету достойный облик хотя бы в глазах потомков".
  
   - Я совсем упал духом, а сердце моё в смятении, - когда-то говорил отец Влада, обращаясь к Богу словами псалма, а сейчас узник Соломоновой башни чувствовал то же самое, хоть и старался бодриться. "Неужели не на что мне уповать, кроме чуда? Но ведь есть же друг Штефан, который в силах мне помочь. Он непременно попытается. Я ведь выручал его не раз. Не мог он забыть о моих прежних услугах. Не мог!"
  
   Когда Влад после смерти молдавского князя Богдана проводил осиротевшего Штефана в Трансильванию, это была лишь одна из услуг. Правда, довезя друга до трансильванских земель, Влад вскоре его покинул, потому что оказался выпровожен из этих пределов под конвоем и не мог остаться. Так уж вышло, что могущественный венгр Янош Гуньяди, давний враг Влада, приютил у себя Штефана, но "провожатого" выслал, и друзья снова встретились лишь через пять лет. К тому времени Владу уже удалось вернуть себе румынский трон, а Богданов сын, узнав об этом, приехал в Румынию, чтобы снова просить помощи, но теперь уже хотел противоположного - не покинуть Молдавию, а вернуться в неё и получить молдавскую корону.
  
   Влад и во второй раз не отказал, однако сейчас, сидя в башне и вспоминая ту встречу, чувствовал укоры совести. "Я гордился вновь обретённой властью, поэтому говорил с другом немного свысока, и пусть он из-за своего телячьего простодушия не замечал этого, но я-то помню, как всё было".
  
   Сейчас Влад понимал, что чувствовал Штефан, обращаясь к нему за помощью: "Он надеялся на меня так же, как я теперь надеюсь на него, а нынче мой друг крепко сидит на молдавском троне и сам имеет право говорить со мной, неудачником, свысока".
  
   Давняя встреча, о которой вспоминал узник Соломоновой башни, случилась ясным зимним днём незадолго до Рождества. Влад, уже три месяца как обосновавшийся в отцовском дворце в Тырговиште, был весьма доволен жизнью и оставил привычку сидеть, будто нахохлившись. Теперь он держал спину прямо, как положено правителю, и сделался важным.
  
   Влад принял Штефана, обедая в одной из комнат личных покоев, весьма просторной, а её стены, прямо-таки светившиеся новой побелкой, разительно отличались от закопченных стен корчмы, где друзья имели обыкновение беседовать в прежние времена.
  
   Румынский государь сидел за длинным столом, за которым легко уместилось бы двенадцать человек, но трапезу с государем разделяли лишь двое. Оба были бояре, похожие друг на друга своими одинаково чёрными волосами и усами, умащенными, чтоб выглядели глаже и аккуратнее, а довершали сходство одинаково тяжёлые выходные кафтаны с замысловатыми застёжками на груди.
  
   Первый государев сотрапезник занимал должность стольника и потому был обязан пробовать каждое блюдо, подаваемое Владу, а вторым стал начальник конницы по имени Молдовен, которого когда-то звали по-другому, но он взял себе новое имя-прозвище в память о том, что Влад вывез его из Молдавии и приблизил к своему двору.
  
   Штефан, которого в комнате уже ждали, робко ступил через порог, поклонился, прижав к груди правую ладонь, и произнёс:
   - Добрый день, Влад, брат мой.
  
   Оглядевшись и заметив возле "брата" двух бояр-сотрапезников, гость на всякий случай поприветствовал их тоже:
   - Добрый день и вам, жупаны.
   - Добрый день, братец, - молвил румынский государь. - Давно не виделись. Рад тебя снова встретить, - однако он не встал со своего резного кресла, похожего на трон, чтобы обняться с другом, как бывало прежде, в Молдавии.
  
   Где и как провёл Штефан те пять лет, что минули со времени расставания, Влад тогда ещё не знал - лишь видел, что друг изменился мало. Усы отросли подлиннее, но не придали своему обладателю мужественности, потому что в его глазах осталась всё та же доверчивость к людям, как у телёнка.
  
   Одевался Штефан более чем скромно, и это заставило Влада призадуматься. "Я ведь помню, что из походной казны Богдана мы взяли достаточно золота, а Штефан растратил всё за пять лет? - молодой государь даже удивился немного, но тут же нашёл объяснение. - Наверное, помогал таким же скитальцам и раздавал щедрую милостыню нищим, вот и наступило оскудение в кошельке".
  
   - Садись, угощайся, - Влад движением головы указал на кресло по правую руку от себя.
  
   Штефан занял предложенное место и с некоторым замешательством оглянулся на боярина Молдовена, сидевшего за столом с того же краю, что и гость - этот боярин показался знакомым.
  
   - Как здоровье матушки? - спросил Влад.
   - Моя матушка в добром здравии и укрепилась духом, - ответил Штефан. - С тех пор, как она постриглась в монахини, Господь дал ей силы.
  
   Богданов сын снова оглянулся на Молдовена, а Влад, видя замешательство друга, спросил:
   - Узнаёшь? Этот человек служил твоему отцу, а теперь служит мне.
  
   Молдовен сдержанно улыбнулся, и лишь стольник оставался безучастным наблюдателем этого разговора, молча пододвигая Штефану кушанья.
  
   - Я полагаю, - продолжал Влад, - человек из Молдавии нам скоро понадобится, ведь он знает тамошнюю местность. К тому же, он начальствует над моей конницей, что тоже весьма кстати.
  
   Услышав это, Штефан сразу встрепенулся:
   - Так тебе известно, о чём я хочу просить, брат!? - радостно воскликнул он, не видя предложенное стольником блюдо с форелью.
   - Догадаться нетрудно, - ответил Влад.
   - Так значит, я приехал не зря? - продолжал радоваться Богданов сын. - Ты поможешь мне отвоевать мой престол?
   - Да, - кивнул румынский государь, - я помогу тебе вернуть престол, на котором должен сидеть ты, а вовсе не Пётр Арон, который изловил твоего отца в Реусени и отрубил ему голову.
   - Значит, ты дашь мне войско, брат? - вдруг запнулся Штефан.
  
   Он спросил так, будто ему уже доводилось слышать "нет", а теперь он услышал "да" и, несмотря на всю свою неиссякаемую веру в людей, не верил своему счастью.
  
   - Я не только дам тебе войско, но и сам пойду вместе с тобой в Молдавию, - ответил Влад.
  
   Впоследствии ему довелось услышать, как молдавские пастухи, собравшиеся вечером у костра, рассказывали друг другу о том походе - они говорили, будто Штефан вёл армию сам, а Влад, спокойный за судьбу друга, остался дома. Это была чистейшая выдумка, но рассказ звучал с таким искренним простодушием, что румынский правитель мог только порадоваться за Штефана, которого народ столь сильно любил, что приписывал ему небывалые таланты. Наверное, молдаванам очень хотелось, чтобы их любимый правитель не только в зрелые годы, но и в юности проявил себя умелым полководцем, поэтому они сами не заметили, как стали выдавать желаемое за действительное. Спорить с теми рассказчиками Влад даже не пытался, потому что никому ещё не удавалось опровергнуть "правду", что идёт от сердца.
  
   И всё же румынский государь помнил, как рассуждал в тот день, когда Штефан пришёл просить войско. "Нет, телёночек, - думал тогда Влад, - Своих воинов я тебе не доверю. Пусть ты мой друг, но и мои воины мне не чужие. Я их сам набирал, сам обучал стоять в боевом порядке, сам вооружал. Не далее как в прошлом году это было. Я ел с ними из одного котла и спал под открытым небом, как они. Я проделал с ними весь путь через горные перевалы до самых стен румынской столицы. Эти люди разделили бы со мной поражение, если б вернуть власть мне не удалось. А теперь, телёночек, ты просишь доверить этих воинов тебе, и хочешь вести их неведомо куда? Не-ет. К тому же, они и не пойдут за тобой. Они ведь тебя не знают, поэтому не станут повиноваться, как повиновались мне".
  
   Конечно, вслух Влад так не рассуждал, чтобы не ранить самолюбие Штефана, который меж тем с наивным беспокойством спросил:
   - А не слишком ли я обременю тебя, брат, если ты пойдёшь со мной? Ты же будешь отвлечён от государственных дел. Я могу взять твоё войско и пойти сам.
   - Дела подождут, - махнул рукой Влад, - но даже будь у меня важные заботы, я бы всё оставил, чтобы оказать тебе услугу. Я ведь понимаю, что кроме меня тебе никто не поможет.
   - Это правда, - грустно улыбнулся Штефан. - Раздобыть войско не так-то просто. Я ведь сперва думал... - перед тем, как продолжить, гость виновато потупился, - ...я думал, что воинов даст Янку. Хоть ты с ним и враждовал, но у него был договор с моим отцом, и я надеялся, что Янку сдержит слово, а тот не говорил ни да, ни нет...
   - ...пока, наконец, не скончался от чумы? - ехидно спросил Влад, не без удовольствия вспомнив о смерти ненавистного врага. - Я ведь говорил тебе много раз, братец, что ты скорее увидишь свой затылок без зеркала, чем дождёшься помощи от Яноша. Он ни о ком не заботился, кроме себя.
   - Я помнил об этих словах, - будто оправдываясь, произнёс Штефан, - поэтому довольно быстро разуверился в Янку. Ты думаешь, что я до последнего часа его жизни надеялся на выполнение обещания? Нет. Я ещё несколько лет назад отказался от гостеприимства Янку и решил попытать счастья у ляхов.
   - У ляхов? - румынский государь сперва решил, что ослышался. - То есть у тех, кто помог взойти на трон убийце твоего отца?
   - Да, - гость ещё сильнее потупился, заметив неодобрение друга и боясь, что тот заберёт назад своё обещание на счёт войска.
  
   "До чего же этот Штефан миролюбивый! - меж тем подумал румынский государь. - Прямо святой! А вот я не таков". Не случайно Влад, стремясь добыть себе румынский престол, не обращался за помощью к венграм. Сама мысль о подобном обращении казалась предательством памяти отца и старшего брата, погибших по вине одного из венгров - Яноша Гуньяди. "А вот Штефан, значит, поступил бы иначе. Он следовал бы христианскому правилу прощать врагов", - рассуждал Влад и почему-то не мог одобрить эту христианскую терпимость, которую проявлял друг.
  
   Штефан же, хоть и смущённый, не собирался говорить, что ошибся. Глядя на этого телёнка, румынский государь даже подумал, что тот не потупился, а скорее набычился и мысленно твердит, что не жалеет о своём обращении к полякам, ведь христианский закон велит прощать обиды.
  
   - Моего отца убили не ляхи, а Пётр Арон, - вдруг промычал телёнок неизвестно откуда взявшимся басом, но затем продолжил своим привычным, более высоким голосом. - Я пошёл к ним в надежде восстановить справедливость, но ляхи мне не помогли. Я провёл у них довольно много времени. Даже успел жениться, родить сына и похоронить жену.
  
   - И где же теперь сын? - спросил Влад, чтобы направить разговор, ставший неприятным, в другое русло.
   - Пока живёт у моей матушки при монастыре, - отозвался друг.
   - Ну, тогда с восстановлением справедливости надо поспешать, - заметил боярин Молдовен, до сих пор не сказавший гостю ни слова. - Ведь мальчонке недолго подрасти, и тогда в женском монастыре ему будет не место.
  
   Влад беззвучно засмеялся.
  
   - Я сам думаю об этом, - признался Штефан, тоже улыбнувшись, но тут же горестно вздохнул. - Одному изгнаннику тяжело, а вдвоём ещё тяжелее. А без денег мало от кого дождёшься помощи.
   - Ты правильно делаешь, брат, что обращаешься ко мне, - подытожил румынский государь. - Вот что мне думается. Оставайся-ка здесь, у меня под крышей, сколько потребуется. Места во дворце много. К тому же удобнее будет обсудить, когда и как выступать в поход.
  
   Влад сказал "обсудить", хотя на самом деле собирался решать всё сам. Штефан пытался давать советы, но друг неизменно отметал их.
  
   - Когда мы пойдём в поход? Скоро? - спросил телёнок уже на следующий день после того, как переехал во дворец.
   - Зимой воевать плохо, - ответил Влад. - Лучше подождём весны. Нагрянем в Молдавию в апреле.
   - Почему не в марте? - удивился Штефан. - Март тоже довольно тёплый месяц.
   - Нет, - усмехнулся румынский государь, - на март назначено у меня одно дельце, которое я не хотел бы отменять. К тому же, оно наверняка поможет нам запутать наших молдавских супротивников.
   - Как запутать? Скажи мне, - попросил Штефан, на что услышал:
   - А оставил ли ты привычку откровенничать со всеми подряд, которую имел не так давно?
  
   Через четыре месяца, в марте, Влад отправил в трансильванский город Надьшебен письмо. Государь пенял, что в Надьшебене дали приют одному из претендентов на румынский престол и плетут заговор, чтобы свергнуть в Румынии законную власть. Заодно Влад припоминал обиду, нанесённую ему соседями и друзьями надьшебенцев - жителями города Брашова. "Меня пытались захватить и убить", - утверждал румынский правитель. Обвинение было серьёзное. К тому же, в письме говорилось, что жители Надьшебена тоже имели отношение к произошедшему. Ожидать ответа на подобное послание вряд ли следовало, поэтому через неделю после отправки письма Влад просто пошёл на обидчиков в поход.
  
   - А после мы пойдём в Молдавию? - спросил Штефан, чей конь шагал по дороге справа от Владова коня.
   - Сначала разделаемся с моими обидчиками, а там решим, - невозмутимо отвечал румынский государь, оглядывая зазеленевшие поля вокруг, тёмный лес, покрывавший дальние холмы, и на еле заметную в голубой дымке горную цепь, что выглядывала из-за холмов впереди на самом горизонте и почти сливалась с небом.
   - А может, решим сейчас? - не унимался Штефан.
   - Если я сказал, что помогу тебе отвоевать престол, значит так и будет. Не торопи меня, - сказал Влад. - Почему ты не хочешь насладиться путешествием?
   - Путешествием? - удивился друг. - Мы же едем на войну.
   - Ах да, на войну, - непринуждённо ответил Влад, с удовольствием вдыхая прохладный весенний воздух.
  
   Нетерпеливый Богданов сын тоже пытался последовать этому примеру, но очень скоро начал морщиться и кривиться, когда зелёные пастбища, простиравшиеся справа и слева от дороги, сменились тёмными бороздами пашен:
   - Нельзя ли нам с войском двигаться быстрее? - спросил Штефан.
   - Зачем?
   - А ты разве не чувствуешь вонь?
   - Так пахнет навоз, - спокойно ответил Влад. - Крестьяне по весне удобряют землю. Как же без этого?
   - Как ты можешь терпеть? - не понимал друг. - Позволь, я проеду вперёд. Нет сил выносить этот запах!
   - Ничего, сейчас притерпишься и перестанешь замечать, - успокоил его Влад. - А вперёд тебе ехать ни к чему. Пусти тебя вперёд, ты поскачешь до самой Молдавии. А мне прикажешь тебя догонять? Нет. Лучше посмотри, как красиво высятся горы впереди.
  
   Горы, на которые указывал румынский государь, уже приблизились настолько, что на хребтах, всё так же окутанных голубой дымкой, теперь ясно различались белые прожилки снегов, которые должны были окончательно стаять только к августу.
  
   К каждым шагом эти горы становились всё ближе, а к началу третьего дня пути Влад и Штефан приблизились к ним вплотную. Войско вступило в ущелье и двинулось по узкой извилистой дороге, что вела вдоль реки. Справа с громким журчанием неслись воды, по-весеннему мутные. Слева возвышался крутой осыпающийся каменистый склон, густо поросший буковым лесом.
  
   Стройные деревья тянулись к небесам, и Влад тоже мечтательно глядел ввысь, вызывая изумление Штефана, который и сам был большой мечтатель.
   - Ты совсем не думаешь о походе, - упрекал Штефан друга. - Ты сказал, что те люди из Надьшебена и Брашова обидели тебя, но совсем не кажешься обиженным.
   - Я обижен, - спокойно возразил Влад, - но не даю обиде взять верх над разумом. Тебе следовало бы вести себя так же.
   - Я бы и рад, - сказал Штефан, - но не могу. Тебе легко. Ты обижен из-за каких-то заговорщиков, которые никогда не смогут лишить тебя власти, хоть и пытаются.
   - А ещё меня пытались убить.
   - Всё равно это мало! Тебя лишь пытались лишить чего-то и не смогли, а меня лишили отца! Человек, который его убил, не обидел меня, а сделал гораздо хуже. Я даже не знаю, как назвать. Обида тут слишком мягкое слово. Это не сравнить с твоими делами в Надьшебене и Брашове.
  
   Когда Влад услышал, как Штефан говорит о своём убитом родителе, то могло показаться, что румынский государь в глубине души всё-таки одобряет горячность друга и сам вот-вот утратит спокойствие, распалится гневом из-за подлого убийства и отдаст войску приказ ускоренным шагом идти в Молдавию. Однако чувства Влада не прорвались наружу.
   - Значит, по-твоему, мне легко? - наконец, молвил князь. - Это тебе легко. Тебе пришлось ждать всего пять лет, чтобы покарать убийцу. Скоро справедливость восторжествует. А я ждал десять лет, чтобы отомстить за своего убитого отца. Это вдвое дольше твоего. И у меня не было рядом товарища, который твердил бы мне "не спеши", "прояви терпение", "успокойся". А ведь если бы я вёл себя так горячно, как ты сейчас, моя месть осталась бы неосуществлённой.
  
   Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, румынский князь начал пристально смотреть вперёд, и вдруг справа, из-за кустов, росших вдоль реки, на дорогу выскочили две молодые косули. До них оставалось не более полусотни шагов, поэтому было хорошо видно, что обе они безрогие. Две светло-коричневые мордочки с большими чёрными глазами разом повернулись к людям, а в следующее мгновение прыгучие создания будто взлетели на склон, поросший лесом, и всё такими же прыжками начали подниматься выше и выше. Только и оставалось наблюдать, как ярко-белые хвосты мелькали меж деревьями и, наконец, скрылись среди леса где-то на недосягаемой высоте.
  
   - Эй! Смотри-ка! Должно быть, спускались к реке на водопой, - весело сказал Влад, снова обернувшись к другу.
  
   Через несколько дней, преодолев горы, войско вышло на равнину, окружённую возвышенностями со всех сторон. На этой равнине и стоял город Надьшебен. Местность принадлежала уже не к Румынии. Здесь начинались земли, именуемые Трансильванией, поэтому Штефан полагал, что теперь - на неприятельской территории - настроение друга изменится.
  
   Но не тут-то было! Румынский государь продолжал любоваться природными красотами, равнодушно взглянул в сторону каменных бастионов Надьшебена, возвышавшихся над земляным валом, и лишь спросил у боярина Молдовена, рассылавшего везде конных разведчиков:
   - Ну? Что горожане?
   - Затворились в крепости, государь, как ты и ожидал, - ответил боярин.
   - А может ли случиться, что из-за стен к нам выйдет рать и захочет сразиться с нами? - продолжал спрашивать Влад.
   - Нет, государь, - последовал ответ Молдовена. - Горожане настолько удивлены твоим появлением, что боевого духа в них не найти. Они даже не уверены до конца, враг ли ты. Они надеются, что ты пришёл не к ним, а просто следуешь через их земли куда-то по своим делам.
   - Надеются, что пришёл не к ним? - усмехнулся Влад. - Для чего же я тогда отправил в город письмо, где перечислял обиды, нанесённые мне? Пусть я прямо не грозил войной, но я намекнул. А если эти тугодумы не поняли намёка, придётся показать сейчас, что я пришёл именно к ним.
   - А вдруг горожане, когда получили письмо, всё же подготовились? - встрял в разговор Штефан. - Вдруг наняли каких-нибудь воинов?
   - Нет, - снова усмехнулся Влад. - Если бы они кого-то наняли, мы бы уже знали об этом. Не все в Надьшебене - мои враги. Есть и друзья.
  
   Несмотря на обещание показать горожанам, что началась война, румынский государь даже не приблизился к Надьшебену, а повёл армию куда-то мимо - на восток по равнине, которая тянулась и тянулась вдаль. Единственное, что сделал Влад, это повелел конникам Молдовена сгонять к войску здешних овец, которых владельцы не смогли спрятать за стенами Надьшебена - уж слишком многочисленны были отары - а угнать скот подальше хозяева просто-напросто не успели.
  
   - Вот ещё добыча! - докладывал князю Молдовен. Влад же одобрительно кивал и напоминал:
   - Не забудьте подпалить стога. Зачем здешним жителям сено, если у них больше нет овец!
   - Что мы делаем? - недоумённо спросил Штефан, - Я думал, мы пришли воевать.
   - Да, - согласился друг и терпеливо объяснил, указывая на людей, поджигавших очередной стог. - Вот войско, явившееся на чужую землю. Вот дымы пожарищ. Чем тебе не война?
   - А как же жители Надьшебена, которые тебя обидели?
   - Да Бог с ними.
  
   Штефан ничего не понял из этого объяснения, но сделался хмурым, потому что сознавал, что во всём войске Влада оказался единственным, кому не нравилось нынешнее положение дела. Остальные выглядели довольными, ведь сражений не случалось, а значит - не было крови и смерти. Была лишь удобная дорога, которая вела вперёд и вперёд, а по вечерам армия жарила баранину на кострах, ела мясо и славила своего государя-воеводу за сытный ужин.
  
   На третий день этой странной войны Штефан, по-прежнему ехавший по правую руку от Влада, снова обратился к другу:
   - Я заметил, что наше войско движется всё дальше на восток. Неужели, это значит, что мы идём в Молдавию?
   - Нет, сейчас мы идём в сторону Брашова, - ответил Влад. - Не забывай, что среди брашовян тоже есть мои обидчики.
   - А когда же в Молдавию? - Штефан уже начал терять терпение, поэтому если раньше он спрашивал скромно, то теперь повысил голос.
   - В который раз говорю тебе, братец - не горячись. Посмотри лучше, как красивы здешние места, - ответил Влад и широким жестом указал вокруг.
  
   Слева от дороги возвышалась горная гряда, поросшая всё тем же безлистым буковым лесом с редкими зелёными крапинами елей. Издалека этот лес казался бурым и не очень красивым, зато, если повернуться направо, вид открывался совсем другой. Там, на дальней границе полей и пастбищ вырастали из земли огромные синие хребты, стоявшие в несколько рядов друг за другом и чередовавшиеся по оттенкам от тёмного к светлому. Проносившиеся над хребтами облака задевали за острые вершины, а солнце, раздвигая облака лучами и освещая лежащий на вершинах снег, делало его ослепительно белым.
  
   Зрелище завораживало, но Богданов сын не стал долго глядеть на всю эту красоту. Его одолевали тяжёлые думы. Он угрюмо прислушивался к разговорам своего друга с Молдовеном по поводу того, что добывать пищу для армии стало труднее.
  
   - Теперь никто не пасёт овец поблизости, - докладывал Молдовен. - И селения, которые нам попадаются, все пустые, потому что люди покидают свои жилища и запираются в церквах, как в крепостях, готовые отбиваться до самой смерти.
   - А вы что? - спросил Влад.
   - Мы никого не трогаем, - заверил князя боярин. - Не хватало нам тут ещё кровь проливать из-за дюжины мешков зерна. Но то, что здешние жители боятся, означает - они увидели дым вдалеке и теперь не сомневаются, что ты идёшь на них войной.
   - Вот и хорошо, - таинственно произнёс Влад. - Пускай боятся. А иначе что же это за война, когда у людей нет страха!
  
   Ничего не понимавший Штефан набычился, а румынский государь, помолчав немного, добавил:
   - Я всё же надеюсь, что жители Надьшебена внимательно перечитали моё письмо и увидели, что там упоминается и Брашов.
   - И что же? - грубо встрял Штефан.
   - А то, что жители Надьшебена могли послать к брашовянам гонца кружной дорогой, - объяснил Влад, как будто не замечая грубость друга. - Тогда брашовяне тоже испугаются, и уже никто не будет сомневаться, что я затеял войну.
   - Одно могу сказать наверняка, - продолжал докладывать Молдовен, - здешние жители думают, что все те селения, которые остались у нас позади, мы спалили дотла.
  
   Добравшись, наконец, до Брашова и получив от Молдовена сведения, что жители спрятались за стенами и готовятся к жаркому бою, Влад улыбнулся, весьма довольный собой, но опять не начал осаду, а пошёл мимо города ещё дальше на восток. Казалось бы, куда уж дальше?
  
   - А вот теперь мы идём в Молдавию! - неожиданно объявил румынский государь своему другу, который ехал рядом и был столь мрачен, что казалось, одного неосторожного слова достаточно, чтобы Богданов сын уподобился разъярённому быку и начал бушевать так, как когда-то бушевал его отец.
  
   Слова Влада отвратили надвигающуюся бурю, потому что Штефан сразу просветлел лицом и изумлённо переспросил:
   - В Молдавию?
   - Да.
   - Чтоб я мог наказать убийцу моего отца и получить трон, который мой по праву?
   - Да.
   - Ты решил идти туда только сейчас? - продолжал спрашивать Богданов сын, снова став похожим на телёнка, а не на быка.
   - Нет, - вынужден был признаться Влад. - Я решил так с самого начала, ещё до того, как мы покинули Тырговиште.
   - А мне не сказал? - Штефан был изумлён настолько, что даже не стал обижаться.
   - Теперь я могу рассказать тебе свой замысел, - поспешно произнёс румынский князь, опасаясь, что друг всё-таки вспомнит о гневе, и тогда объяснение станет трудным. - Помнишь, я ещё до похода упоминал, что мы должны запутать наших молдавских супротивников?
   - Да, но ты ничего не пояснил. Сказал, что я слишком болтлив...
   - Так вот, - начал Влад, - я отправился разорять окрестности Надьшебена и Брашова только затем, чтобы в Молдавии твои враги не успели подготовиться к войне.
   - А как одно вяжется с другим? - Штефан продолжал изумляться.
   - Всё очень просто, - улыбнулся князь. - В Молдавии прекрасно знали, что ты поселился у меня во дворце. Известно было и то, что я снаряжаю войско. Такое не скроешь. А теперь представь, что мы с этим войском могли бы выйти из Тырговиште, но отправиться не в сторону Надьшебена, а сразу на восток к молдавской границе. Расстояние от моей столицы до вашей границы весьма велико, но уже на второй день похода все поняли бы, куда мы держим путь, потому что этой дорогой ходят только в Молдавию. Вот зачем я затеял ссору с Надьшебеном и Брашовом. Я прошёл к Молдавии через их земли, делая вид, что воюю там. Заметь - от Брашова до молдавской границы идти менее двух дней. Да, я сделал большой крюк, зато, пока мы с тобой шли, твои враги в Молдавии гадали, куда я поверну после Брашова - обратно в Румынию или всё же к ним. Ты не знал, куда мы на самом деле идём, и весь извёлся, а твои враги, наверное, извелись ещё сильнее, спать спокойно не могут. Теперь-то они хватились, но поздно - моё войско вот-вот ступит на молдавскую землю. К тому же, разоряя окрестности Надьшебена и Брашова, я кормил войско за счёт жителей Трансильвании, а не за счёт моих подданных, у которых и так хватает забот, связанных с пахотой.
   - А! Значит, вот что ты делал, - наконец понял телёнок, - Поэтому ты так странно вёл себя возле Надьшебена и приказывал жечь сено? И поэтому же не пытался добраться до тех, кто затворился в храмах? Поэтому ты не стал осаждать Брашов?
   - Да, - кивнул Влад, - Незачем терять бойцов, которых можно сохранить для настоящей битвы. Я добыл еды для воинов, пожёг, что не жалко, и отправился дальше - к своей истинной цели.
  
   И тут вдруг Штефан опомнился и досадливо тряхнул головой:
   - Но почему же ты сказал мне об этом только сейчас!? Застать врага врасплох это, конечно, хорошо, но ведь я должен кликнуть клич, чтобы все, кому дорога справедливость, отошли от Петра Арона, этого подлого убийцы, что сидит сейчас на молдавском троне, и собирались под моё знамя. Когда же я должен собирать людей, если мы вот-вот придём в Молдавию!?
   - Не тревожься об этом, - непринуждённо произнёс Влад. - Молдовен сделал за тебя всё необходимое ещё в конце зимы.
   - Как? - только и выдохнул друг.
   - Он поговорил кое с кем из молдавских бояр, и они ждут, пока ты явишься, готовые встать под твоё знамя, - Влад снова улыбнулся. - Заодно мы проверили их преданность. Ведь они могли рассказать о наших делах твоим врагам, но не сделали этого. Значит, будут верны тебе по-настоящему.
   - И сколько же людей будет под моим знаменем? - с любопытством спросил Штефан.
   - Две тысячи.
   - Значит, есть ещё в Молдавии достойные люди! - радостно воскликнул будущий молдавский государь, но тут его снова одолело любопытство. - А скажи, брат, как же Молдовен их уговорил? Я понимаю, что это люди честные и всегда готовые отстаивать правое дело, но они ведь не могут знать заранее, окажусь ли я лучшим полководцем, чем Пётр Арон, который убил моего отца. Они видели меня только в битве у села Красна, где я сражался как простой воин, а больше нигде толком не видели. Как же они всё-таки согласились?
   - Их и уговаривать не пришлось, - пожал плечами Влад. - Молдовен сказал им, что тебе помогу я, и они сразу уверились, что ты победишь.
  
   Первое сражение случилось на реке Сирет возле города под названием Роман. По утрам от реки расползались густые туманы, мешавшие хорошо видеть вдаль, но благодаря Молдовену, знавшему здешнюю местность, Влад мог представить себе, как она соотносится с тем, что отмечено на карте.
  
   На севере от Романа большой торговый тракт, тянувшийся через широкие пастбища, делился надвое, и оба пути вели в молдавскую столицу Сучаву с той лишь разницей, что один путь был короче, а другой длиннее. Остановившись на развилке, Влад повернулся на восток и начал обозревать широкую полноводную реку, имевшую множество красивых изгибов и живописных островов-мелей.
  
   В кои-то веки румынский государь не предложил находящемуся рядом Штефану полюбоваться природой. Лицо Влада было очень серьёзно, и он спросил Молдовена, указав рукой вправо:
   - Значит, вот там есть мелкое место, где реку можно перейти вброд?
   - Да, государь, - кивнул боярин.
   - И это место единственное поблизости, хотя на реке много мелей?
   - Да, государь, - снова кивнул боярин. - Крестьяне, которые живут на дальнем берегу, в селе Должешть, переправляются только в одном месте. А в других местах, говорят, берега очень топкие. Перейти-то можно, да у самого берега увязнешь.
   - А вон там укрытие, про которое ты говорил? - продолжал спрашивать Влад, теперь указав рукой влево - туда, где на ближнем берегу реки зеленел лес.
   - Да, - в третий раз кивнул Молдовен. - Лес этот чистый. Бурелома в нём нет. Так что наша конница вполне может там спрятаться.
  
   Меж тем войско Петра Арона, которого Влад хотел свергнуть, уже двигалось из Сучавы. Добравшись до развилки, Пётр Арон упёрся взглядом прямо в реку и увидел, что румыны стоят на дальнем берегу. К тому же Влад, чтобы со своей ратью наверняка оказаться замеченным, послал к развилке конный разъезд, который, почти столкнувшись с неприятелем, во всю прыть поспешил обратно.
  
   Румынские всадники переправились к своим, таким образом выдав врагу, где же находится брод, а молдавский князь Пётр Арон, глядя на это, призадумался. Он был человеком хитрым и осторожным. Потому-то в своё время не стал биться с Богданом, а предпочёл застигнуть того в селе Реусень. Теперь же хитрец видел, что войско румын защищено рекой не хуже, чем крепостной стеной, и что румынам было бы выгодно, если б их супротивник попытался взять брод и неминуемо понёс бы при этом большие потери.
  
   "Незачем лезть на рожон", - наверное, подумал молдавский государь, которого Влад хотел свергнуть. Вот почему войско, пришедшее из Сучавы, не стало лезть через реку, а предпочло двинуться вдоль берега по дороге, чтобы остановиться под стенами города Романа. Очевидно, молдавский князь хотел в итоге занять такое место, чтобы держать врага в поле зрения и в то же время прикрыть свой тыл.
  
   Люди часто судят о других по себе, поэтому человек, чья осторожность столь велика, что граничит с трусостью, обычно не ожидает, что его противники сделают смелый шаг.
  
   Войско Петра Арона двигалось по дороге, глядя только на врагов, стоявших за рекой, а в это время из лесочка позади движущегося войска выскочила конница. Была она довольно-таки мала числом, потому что больше в этом лесочке никак бы не уместилось, и всё же конница смело бросила вызов целому войску и ударила его в правый бок, начав теснить к реке.
  
   Вскоре после этого подоспели пешие румынские воины, стоявшие на другом берегу. Они быстро перешли водную преграду по уже привычному им броду и ударили неприятеля в левый бок.
  
   Дорогу к городу Роману румынский государь предпочёл оставить свободной и, как оказалось, поступил очень дальновидно. Войско неприятеля, теснимое с двух сторон, выскользнуло из тисков так быстро, как высказывает из руки мыльный корень, влетело в город Роман и поспешно захлопнуло за собой ворота. Однако беглецы радовались спасению недолго, потому что вспомнили - в руках нападавших остался весь обоз! Без обоза нельзя было выдержать осаду города, поскольку в обозе остался весь запас еды для войска, а тех запасов, что имелись в самом Романе, не хватило бы надолго. В том же обозе остался и запас стрел, и многое другое, что необходимо для ведения боя.
  
   Молдавский князь, который ещё недавно считал себя очень хитрым, потому что "ловко поймал" Богдана в селе Реусень, теперь оказался в дураках и с ужасом понял, что сам не заметил, как проиграл войну. Теперь, после потери обоза о новом сражении не было и речи. Оставалось только бежать, поэтому ещё до рассвета дальние ворота города Романа тихо открылись, и войско, которое вчера улепётывало с поля боя, побежало дальше.
  
   Влад почти сразу узнал об этом от дозорных, но предпочёл дать своим воинам, уставшим после вчерашнего боя, выспаться, а за неприятелем погнался уже после восхода солнца. Второй и окончательный разгром бежавшего войска случился у села Орбик, недалеко от молдавской границы на дороге, что вела в Трансильванию.
  
   Пётр Арон с горсткой людей всё же сумел прорваться в горы, но это событие не сильно омрачило радость победителям. Побежденные тут же признали, что Штефан должен стать новым молдавским князем по праву, а победителям досталась богатая добыча - отличные боевые кони и оружие, не говоря уже о знатных пленных. Влад и Штефан поделили всё это меж собой по числу своих воинов, но поскольку наибольшая часть войска пришла из Румынии, две трети добычи достались румынскому государю.
  
   После дележа Штефан сразу же явил своим пленникам великую милость - отпустил и вернул им то, что было отнято. Влад не стал поступать так же, поэтому Богданов сын посмотрел на него с укоризной.
  
   "Эх, ты, телёнок! Так и не привык заботиться о будущем", - думал румынский князь, а Молдовен в это время нетерпеливо топтался вдалеке, но всё же достаточно близко, чтобы Влад мог видеть - боярин уже и писаря пригласил, а у того перо и бумага наготове.
  
   Наконец, Влад зашёл к себе в шатёр, стоявший посреди лагеря, следом юркнул Молдовен, а за ним - писарь.
   - Ну, так что, господин? - оживлённо спросил боярин.
   - А что? - откликнулся Влад, устало усаживаясь в походное кресло. - Мог бы и без меня начать составлять список. Я жил в Молдавии не так долго, как ты, поэтому тебе гораздо лучше знать, у кого из наших пленных сколько доходу, и сколько с них возможно получить выкупа. И назначай поменьше, чтоб не пришлось нам долго ждать получения денег. Надо возвращаться домой. В Румынии много дел.
  
   Выкуп обычно приносили жёны или матери пленников, являвшиеся в румынский стан вместе с вооруженными челядинцами. Но случалось, Влад видел в своём шатре и седобородых отцов, которые бросали кошелёк с золотом, словно подачку. Румынский государь не обижался, а говорил:
   - Что ж ты, старче, на меня-то серчаешь? Ты серчай на своего сына, который сначала не к тому войску примкнул, а затем в плен попал.
   - А ты не зубоскаль! - отвечал старик. - Я пожил достаточно, чтоб самому знать, на кого серчать.
   - Ты присядь, пока пленника-то приведут, - предлагал румынский правитель.
   - Ничего, постою.
   - Да? Ну, так я с тобой постою. У меня ноги молодые.
  
   Влад выглядывал из шатра, а стоило показаться пленнику, кричал:
   - Что ж ты так медленно идёшь! Престарелый родитель тебя стоя дожидается, а ты еле-еле ноги волочишь. Ну-ка бегом сюда!
  
   Охрана подталкивала пленника в спину, и тот или припускался бегом, или переходил на быстрый шаг, а воины, сидевшие на пути следования пленников, даже делали ставки - побежит или не побежит.
  
   Когда горе-вояка оказывался в шатре, Влад не мог удержаться от новых шуток:
   - Ну, что? С отцом пойдёшь или в моём лагере останешься гостем? А то твой почтенный родитель, пока тебя ждал, мне порассказал, что с тобой сделает. Ой! Грешникам в аду и то слаще. Я бы на твоём месте побоялся домой-то идти.
  
   Старик своей напускной суровостью лишь подтверждал эти слова, поэтому сыновьям частенько становилось не по себе, но всё же они выбирали неприветливый родной дом вместо гостеприимного румынского лагеря. Влада это не огорчало, а вот появление в шатре не седобородых отцов, а почтенных матерей нагоняло тоску, ведь обшутить матерей было невозможно.
  
   - Волк ненасытный! - сквозь зубы процедила очередная женщина, вручавшая Владу деньги за сына. - Ободрал с бедной вдовы шкуру и даже мясо с костей сгрыз!
   - Ой! Не гневи Бога, - ответил румынский государь. - Есть волки позубастее меня. Да и с кого мне драть шкуру, если не с тех бедняков, которые одеты в дорогую одежду? Может, я должен драть со своих крестьян? Так с них, скажу тебе по правде, прежний румынский государь уже содрал всё, что можно. Пожалела бы ты бедных, мать.
   - Мать? - переспросила женщина. - Была бы я тебе мать, ты бы с меня денег не собирал. Или собирал бы?
   - Была бы ты мне мать, ты бы сама предложила, если б увидела, что твоему сыну-государю надобно содержать войско, - грустно заметил Влад.
  
   С молодыми жёнками было иначе, но не намного веселее, ведь и они пытались выставить румынского государя извергом. Одевались попроще, ступали осторожно и так заматывали голову длинным белым покрывалом, что лица почти не разглядеть. Если кто в лагере окликнет и обзовёт красавицей, вздрагивали. Можно было подумать, что за честь свою опасаются, а из-под края простой юбки нет-нет, да и выглядывал каблучок от нарядных сапожек. "Ой, род лукавый!" - думал Влад.
  
   Эти жёны будто нарочно приносили выкуп не в кошельке, а в платке, и все узлы затягивали потуже.
   - Что ж ты так затянула, любезная? Вот сама и развязывай теперь, - говорил венценосный получатель, возвращая узелок, а пока женщина занимались развязыванием, отпускал шутку, чтобы нарушить неловкую тишину. - А у нас, между прочим, за ту же цену и другие мужья есть. Посмотреть не желаешь? Возьми, кого получше. А жёны, которые придут после, пусть берут то, что достанется.
   - Господь с тобой! Мне другого мужа не надо. Отдай мне моего, - пугалась женщина, а Владу, чья весёлость в очередной раз не была оценена, хотелось поскорее закончить с получением денег и отправиться домой.
  
   "Отчего же никто не понимает, что не для себя я собираю это золото, а для войска, которому должен платить жалование! - сокрушался он. - Ведь и у моих воинов есть семьи, которые надо кормить".
  
   * * *
  
   Через много лет вспоминая, как "торговал мужьями", узник Соломоновой башни вспоминал и чувство лёгкой зависти к пленникам, которое возникало всякий раз, когда очередной муж отправлялся восвояси, выкупленный женой. Совершив сделку, князь-торговец не мог отказать себе в том, чтобы выйти из шатра и подняться на деревянную вышку, нарочно построенную для обзора окрестностей, ведь стан румынского войска находился не на холме, а на ровном открытом месте.
  
   Стоя на вышке, можно было наблюдать, как воссоединённая пара выходила за линию возов, окружавших лагерь со всех сторон, и плелась по дороге к ближнему селению, сопровождаемая своими челядинцами. Влад знал, что жена, щадя гордость мужа, не станет ругаться в присутствии румын-победителей, но если будет думать, что те уже не видят, даст волю чувствам. Триста шагов, четыреста, пятьсот... С такого расстояния не долетали голоса, но всё и так казалось ясно.
  
   Вот супруги идут понуро и не смотрят друг на друга - наверное, молчат. Вдруг жена поворачивается к своему благоверному, машет на него руками, судя по всему, произносит неприятные слова. Тот продолжает идти, как шёл, терпит, но вдруг не выдерживает, огрызается, а вскоре тоже начинает кричать. Женщина рассержена ещё больше, даже останавливается, чтоб высказать всё, затем прикладывает ладони к лицу - плачет. Муж обнимает её, успокаивая, и так они стоят некоторое время, а затем спокойно продолжают путь. Помирились.
  
   "А меня, если что, и выкупить некому",- думал Влад и на досуге, поскольку дел при войске теперь было мало, попытался облечь своё чувство зависти в стихотворную форму, а получилось как-то так...
  
   Кто без семьи живёт, освобождён от пут,
   Куда захочет он, туда тотчас поедет.
   Но вспомнит вдруг - назад его не ждут.
   Не скажут невзначай с соседями в беседе,
  
   Что вечный странник где-то запропал.
   А пропадёшь - кручиниться кто будет
   И днями напролёт пытать глазами даль?
   Тоскуют, плачут лишь родные люди.
  
   Казалось бы, к чему искать невест?
   Ведь без жены легко, не давит груз забот!
   Но о тебе самом, когда один, как перст,
   Кто позаботится? Хворь если нападёт,
  
   Сиделкой станет кто? А если воевать
   Отправившись, окажешься в плену?
   Кто денег привезёт, чтоб выкуп дать?
   Надежда вся на ближнюю родню и на жену.
  
   А если близкой нет родни, супруги нет?
   Вот для чего тебя ищу - ты мне нужна,
   Чтоб вечерами видел я в окошке свет,
   И чтобы дверь не запирала допоздна.
  
   Хочу услышать: "Ах, такой-сякой!
   Вестей не шлёшь и долго не видать.
   По-твоему я что - с людской молвой
   Должна теперь все вести получать?!"
  
   Хочу услышать: "Только в прошлом годе
   Я украшенья продала, на выкуп наскребая.
   Позабыл? Ну а случись что снова на походе,
   Мне продавать уж нечего. Была глупа я!
  
   Тебя, бедового, себе на горе полюбила!"
   Хочу упрёки едкие услышать оттого,
   Что женский крик и есть любви мерило.
   Жена бранится, но целует после - о-го-го!
  
   Хочу, чтоб надо мной допросы учиняли:
   "Куда поедешь? Скоро ли ко мне назад?
   Как! Почему не скоро? Ты меня в печали
   Одну оставишь? Дома ты пожить не рад?"
  
   Я знаю, что ищу, но где найти - не знаю.
   И остаётся мне глядеть по сторонам
   И думать: "Незнакомка ты моя родная,
   Небось, за поворотом, где-то там,
  
   Стоишь и ждёшь меня, а я не поспешаю".
  
   С таким настроением князь и возвращался домой в Румынию. Путь лежал через южную часть Молдавии, которая напрямую граничила с румынскими землями, поэтому вокруг был почти родной пейзаж - узнаваемые холмистые равнины, покрытые лоскутным одеялом полей и пастбищ.
  
   Кое-где по равнинам стелился белый дымок, означавший, что там ещё не закончили выжигать сухую прошлогоднюю траву, и эти дымы так же, как в Румынии, незаметно сливались с полупрозрачной дымкой тумана, заволакивавшего даль. Селения с белыми домиками, прятавшиеся за кронами фруктовых деревьев, мохнатые палки тополей, торчавшие вдоль дороги, да и сама дорога, переходившая с холма на холм - всё напоминало о родине. Даже встречные крестьяне, когда Влад проезжал мимо них, кланялись ему так же, как его подданные, хотя для местных жителей он не являлся властью.
  
   "Скорей бы граница", - думал венценосный путешественник, но из-за огромного обоза, который вырос вдвое по сравнению с тем, что было до похода, румынское войско продвигалось крайне медленно. Ускориться было никак нельзя, поэтому князь, которому уже не терпелось оказаться дома, часто отделялся от армии и с небольшой свитой ездил по окрестностям широкого торгового пути, по которому следовали остальные участники похода. Государь готов был ездить кругами, лишь бы куда-нибудь ехать - ехать, а не плестись!
  
   В один из таких дней - кажется, в последнее воскресенье апреля - Влад опять без особой цели исследовал молдавскую глубинку, и вот тогда на малонаезженной двухколейной дороге, тянувшейся через широкое поле, он повстречал небольшую толпу нарядных селян, которые куда-то шли. Издалека Влад заметил только белую праздничную одежду, испещрённую замысловатой красной вышивкой, но, подъехав чуть ближе, обнаружил, что среди путников все молоды, причём большинство составляют девицы, которых сопровождали семь-восемь юношей, наверное, призванных оберегать нарядных подруг от всяких напастей.
  
   Девицы и их охранители о чём-то весело болтали, но, увидев приближающихся всадников, облачённых в богатые кафтаны, отошли на обочину и поклонились. Румынский государь мог бы проехать мимо, но ему захотелось получше рассмотреть девушек. Ободряло и то, что многие из них были сами по себе. Среди этой ватаги явно угадывалось лишь две окончательно сложившиеся пары, а остальные только приглядывались друг к другу.
  
   - Доброго вам дня, прохожие, - произнёс Влад, останавливая коня, а вслед за государем остановилась и вся его свита.
   - И тебе доброго дня, господин, - ответил рослый молодец, очевидно, считавшийся старшим.
  
   Девушки стояли, низко склонив головы, укрытые платками, так что лиц было никак не разглядеть, однако князь надеялся на какие-нибудь перемены, и начал тянуть время, спросив, куда же направляется весёлая компания. Оказалось, что девицы и молодцы идут на гулянья в соседнее село, что было вполне предсказуемо. Тогда Влад решил притвориться, что заблудился, и стал спрашивать, как выехать на большую дорогу.
  
   Главный охранитель девушек и его товарищи начали терпеливо объяснять, а тем временем сами девушки всё больше показывали лица. Наверное, юным селянкам хотелось увидеть знатных конников, а с низко склонённой головой можно было рассмотреть разве что конские копыта.
  
   Влад тоже поглядывал на нарядных селянок и отметил про себя, что далеко не все из них красивы: "У одной лицо круглое, как лепёшка. У другой подбородок тяжеловат, да и зубы не хороши. У третьей нос велик - вроде и прямой, но всё же тут явно не обошлось без примеси турецкой или татарской крови. У четвёртой лицо вроде бы и милое, но уж больно простое. Пятая неуловимо напоминает овцу. Шестая со своими густыми тёмными бровями выглядит угрюмой, даже когда не хочет этого". Зато остальные селянки, всего более десяти, своим видом очень порадовали государя. Были они разные - и темноволосые, и русые - но каждая имела свои привлекательные черты, и казалось трудно выбрать среди них лучшую.
  
   И всё же Влад, ни коим образом не претендуя на истину, выделил среди этих красавиц одну, которая могла затмить прочих. Небольшого роста, совсем юная. Из неё ещё не до конца ушла отроческая угловатость, но именно из-за этого личико смотрелось точёным, а фигура выглядела хрупкой даже в кофте с широкими рукавами и в пышной юбке. Подол опускался только до середины икр и позволял увидеть ноги, обутые, конечно же, в опанки, но даже эта грубая деревенская обувь вкупе с обязательным толстым слоем обмотков, не могла скрыть, до чего же маленькие у этой селянки ступни. Князь уж не знал, куда лучше смотреть - на них или всё же на точёный овал лица, на большие серые глаза и аккуратный рот с тонкой верхней губой и пухленькой нижней. Даже каплевидная форма носа, что обычно выглядит некрасиво, не портила впечатление.
  
   Прячется ли под платком толстая коса, или всё же нет, румынский государь почти не задумывался - лишь видел, что волосы у селянки тёмные, а брови чёрные. И вот эти брови чуть дрогнули, в выражении глаз что-то поменялось, а затем селянка приветливо улыбнулась. Наверное, она и сама до конца не сознавала, что делает - просто увидела, что знатный всадник восхищённо на неё смотрит, и это ей польстило.
  
   Из-за своего юного возраста она ещё не привыкла к такому вниманию, поэтому более взрослая подруга, стоявшая рядом, была на чеку - тут же дёрнула за рукав, заставив красавицу, которой любовался Влад, вмиг смутиться и снова опустить голову.
  
   Тем временем юноши, охранявшие девушек, успели обстоятельно объяснить князю, как выехать на большую дорогу, поэтому он, не находя больше поводов для задержки, медленно поехал дальше. "Даже не получилось узнать, как её зовут, - с некоторой грустью подумал венценосный путешественник, но в следующее мгновение спросил сам себя. - А почему я должен уехать? Я что - один из этих юнцов, которые только глядят на неё, а трогать не смеют? Или может Штефан обидится на меня, если я возьму из его земель кое-что, о чём мы не договаривались? Почему я должен упускать то, что могу получить? А что здешние жители обо мне подумают, мне дела нет. К тому же, они не знают, кто я. Я ведь не назвался, когда спрашивал дорогу".
  
   Влад сделал свите знак остановиться, развернул коня и снова направился к ватаге селян, которые уже собрались было идти дальше. Румынский государь больше не скрывал своих намерений. Он ещё раз взглянул на понравившуюся ему девицу, но на этот раз - совсем по-другому. Та сразу всё поняла и, сильно испугавшись, юркнула за спину одного из юношей-охранителей.
  
   Князь подъехал почти вплотную, а охранитель, тоже прекрасно понимая, что случилось, притворился дурачком:
   - Господин, ты хотел спросить ещё что-то?
   - Нет, - жёстко ответил Влад, - я больше ничего не намерен спрашивать. А теперь отойди-ка в сторону, не загораживай от меня красоту.
   - Какую красоту? - с напускным удивлением спросил парень.
  
   Вдруг Влад громко и от души засмеялся, а охранитель, теперь уже вправду удивлённый, вынужден был обернуться и посмотреть, что же так насмешило собеседника. Оказалось, что девица, не став дожидаться окончания этого бессмысленного разговора, кинулась наутёк. Перепрыгнув придорожный овраг, она побежала прямо через пашню к ближайшему лесочку.
  
   "Вот дурочка, - подумал румынский государь, которого всё больше увлекало происходящее. - Чего ж тогда улыбалась, если теперь решила бегать?" Съехав с дороги, он отправился в погоню, но, желая поберечь ноги коня, объезжал пашню вдоль края по твёрдой земле. Селянка же бежала напрямик, топча молодые всходы и часто увязая в бороздах. В лесу она оказалась раньше, но надёжное укрытие найти не смогла.
  
   Влад без труда увидел по следам на пашне, где именно беглянка вошла в лес, а затем заметил, что вблизи от этого места заросли кустов потревожены, как будто их кто-то раздвинул, а затем они снова сомкнулись, но всё же не смогли принять прежнего положения. Сойдя с коня, охотник присел на корточки и пригляделся снова. Пусть кусты росли густо, но листья на ветках распустились ещё не до конца, поэтому среди зелени белая одежда с красной вышивкой оказалась видна.
  
   Наверное, девица тоже увидела сквозь кусты, что её обнаружили. Она поползла вглубь своего убежища, но тут же остановилась, потому что шуршащие ветки, и к тому же ещё заколыхавшиеся, выдавали её присутствие слишком явно.
  
   Чтобы не тратить время понапрасну, князь взял коня за повод и пошёл в заросли напролом. Конь следовал за хозяином очень неохотно, поэтому, как только Влад отпустил повод, животное повернуло обратно, производя страшный шум и треск. Именно такой шум и требовался для поимки девицы! Услышав его, селянка позабыла об осторожности и быстро поползла к противоположному краю зарослей, а там уже поджидал Влад, обежав вокруг кустов, чтобы схватить девицу как раз тогда, когда та выберется.
  
   - Набегалась? - весело спросил государь, прижав к себе добычу левой рукой, а правой отбиваясь от кулачков, норовивших стукнуть его то по макушке, то по лбу, то по плечу.
   - Пусти меня! - крикнула девица, продолжая воевать, хотя это не приносило пользы. - Я на тебя управу найду! Я стыда не побоюсь! Я жаловаться на тебя стану!
   - А кому ты станешь жаловаться? - ещё больше развеселился Влад.
   - Мой отец - деревенский староста. Он знает, кому! - последовал ответ. - А если надо, я до самого митрополита дойду. Он у народа заступник перед разбойниками вроде тебя!
   - Ишь, умная! Знает, кому жаловаться, - слово "умная" князь произнёс почти без иронии. - А жаловаться станешь на кого?
  
   Девица перестала вырываться и махать кулаками, призадумалась:
   - Ты говорил, что недалеко отсюда по дороге движется твоё войско.
   - Да...
   - Значит, ты предводитель войска?
   - Да...
   - Значит, я буду жаловаться на Штефана, Богданова сына, - вдруг произнесла девица. - Я знаю, что перед самой Пасхой он пришёл к нам с войском и был помазан на трон. Значит, ты и есть Штефан. Стану на тебя жаловаться митрополиту! И не посмотрю, что ты государь! Государь высоко, а Бог ещё выше!
  
   Услышав о Штефане, Влад так захохотал, что чуть не упустил свою добычу. Стоило румынскому князю представить, как нарочито праведный друг охотится за девицами, так сразу одолевал смех.
  
   - А вот на Штефана жаловаться не надо, красавица! - наконец, выговорил Влад. - А то он на меня обидится. Решит, что я нарочно назвался его именем. Скажет: "Из-за тебя, самоуправца, обо мне дурная молва".
   - Так ты - не он? - удивилась девица.
   - Нет, - князь постарался придать лицу серьёзное выражение, чтобы отрицание не было принято за шутку.
  
   Девица снова призадумалась, но тут же нашлась:
   - Значит, ты один из Штефановых бояр.
  
   Пожалуй, впервые за всю жизнь Влада поставили так низко:
   - Один из бояр? - переспросил он и, уже окончательно сделавшись серьёзным, добавил. - Нет, я не боярин.
   - Врёшь ты всё! Ты один из Штефановых бояр! - красавица снова принялась драться.
   - Да нет же!
   - Тогда говори, кто ты есть!
   - Эй! Эй! Эй! - наконец, остановил её Влад. - Ишь, разошлась! Уже приказы раздаёт! Выбирай-ка вот лучше, как на коне поедешь - на холке или поперёк холки.
  
   Девица сразу сникла и пробубнила:
   - Поперёк холки не поеду.
  
   Силы на махание кулаками у неё кончились, поэтому, когда румынский государь снова выехал на дорогу, где оставил свою свиту, девица покорно сидела впереди седла, как посадили - свесив обе ноги слева.
  
   Многие из бояр, бывших в свите, ухмылялись, а вот о том, что чувствовала ещё недавно весёлая ватага селян, которых князь тоже оставил на дороге, можно было только гадать, поскольку ватага куда-то делась.
  
   - А где же они? - спросил Влад.
   - Ушли, господин, - ответил боярин Молдовен. - Решили не дожидаться, пока мы все тоже захотим последовать твоему примеру. Они стояли и смотрели тебе в след, а когда ты заехал в лес, скоренько пошли дальше по дороге, после чего скрылись вон за тем поворотом.
  
   При слове "господин" селянка на коне у Влада шевельнулась, ведь такое обращение было в определённых случаях применимо и к государю. Она уже не знала, что думать.
  
   - Молдовен, скажи ей, кто я, - попросил Влад. - Мне-то она не верит. Грозится, что будет молдавскому митрополиту жаловаться на Штефана.
   - Он не Штефан, - подтвердил боярин. - Это Влад, сын Влада, господин Румынской земли. Мы сюда вместе со Штефаном пришли, а теперь домой возвращаемся.
   - Слышишь, красавица? - ухмыльнулся князь. - Плохи твои дела. Молдавский митрополит Феоктист, которому ты хотела жаловаться, мне не указ.
  
   Влад почувствовал, что после таких слов девице захотелось спрыгнуть с коня и снова броситься бежать. Возможно, это было от страха, ведь она поняла, что заступиться за неё совсем некому. А возможно, причиной стало крайнее замешательство, ведь простым крестьянкам положено находиться от правителей в отдалении и низко кланяться, а не сидеть рядом сними на коне. Наверняка, девицу смущала и свита Влада, ведь большинство бояр там были его ровесниками, то есть людьми молодыми, и эти молодцы разглядывали добычу господина самым бессовестным образом.
  
   Чтобы хоть как-то спрятаться от наглых взглядов, юная селянка уткнулась Владу в кафтан и прикрыла лицо правой рукой. В новом побеге не было никакого смысла - всё равно догонят. К тому же девица заметила, что князь никуда не едет, и о чём-то задумался. Она напряжённо ждала, что случится, а Влад меж тем обдумывал недавние слова Молдовена на счёт следования примеру.
  
   Румынский государь вовсе не хотел, чтобы его люди тоже устроили охоту на местных крестьянок, поэтому переменил своё первоначальное намерение. Ещё несколько минут назад он собирался просто отвезти пойманную девицу к себе в лагерь, но теперь приготовился ехать совсем в другую сторону:
   - А ты правду сказала, что твой отец - деревенский староста? - спросил Влад.
   - Да, - всхлипнула пойманная. - Моего отца зовут Исак. Его все в округе знают и уважают.
   - А как зовут тебя? Теперь ты знаешь, как зовут меня, поэтому скажи мне своё имя.
   - Луминица.
   - Ну, тогда, Луминица, показывай, как ехать к дому своего отца.
   - Туда, - старостова дочь на мгновение отняла руку от лица и ткнула пальчиком в направлении, откуда ещё недавно шла вместе с подругами и охранителями.
  
   По пути Влад обдумывал, что скажет Исаку, поэтому задавал Луминице вопросы:
   - Большая у тебя семья? Сколько человек?
   - Семь. Отец, мать, брат, две мои старшие сестры, жена брата и я.
   - А твои сёстры не замужем?
   - Нет.
   - А! Так они наверняка шли с тобой по дороге?
   - Да.
   - Ха! Получается, что я мог заметить их, но не заметил... Я заметил тебя.
  
   Луминица ничего на это не сказала. Она отвечала только по необходимости - например, когда Влад на очередном перекрёстке спрашивал:
   - Теперь куда?
  
   Девица стыдилась даже возвращения в родную деревню, понимая, как будет там встречена, и, разумеется, эти предчувствия оправдались, потому что все жители от мала до велика высыпали из домов на улицу, указывая на всадников и, в особенности, на того, кто вёз старостову дочь. Слышались приглушенные смешки, а иногда кто-нибудь в толпе ехидно крякал: "Да уж!" Мальчишки пронзительно свистели, но смолкли, когда всадники им пригрозили, потому что громкий свист беспокоил лошадей.
  
   Свита Влада остановилась перед домом старосты, и лишь сам Влад, по-прежнему везший Луминицу, и боярин Молдовен въехали во двор через приоткрытые ворота, после чего старостова дочь, которую никто больше не удерживал, спрыгнула на землю и с плачем бросилась к матери, стоявшей на крыльце дома вместе с остальной семьёй. Не подлежало сомнению, что русый бородач на крыльце был глава семейства, безбородый юноша рядом - сын, а некая молодая женщина, выглядывавшая из дверей - жена сына.
  
   Румынский государь не стал вылезать из седла, но в остальном повёл себя вежливо:
   - Доброго дня хозяину дома, - произнёс он, обращаясь к бородатому селянину. - Дай Бог тебе и твоим родичам всех благ на этом свете. Значит, ты и есть здешний староста, которого зовут Исак?
   - Добрый день, господин, - с поклоном ответил селянин. - Если ты искал Исака, то это я. А ты кто будешь?
   - Влад, сын Влада, в здешних землях гость заезжий, следую к себе в отчину и дедину.
   - Что же привело тебя ко мне, господин Влад?
   - Да вот, увидел по дороге твою дочь, приглянулась она мне. Потому и приехал, - видя на лице старосты непонимание, гость продолжал. - Я знаю, Исак, что у тебя три дочери на выданье. Это большие расходы отцу, ведь для каждой нужно хорошее приданое. Я помогу тебе в твоей беде - заберу младшую дочь без приданого. За неё не бойся, она станет жить в богатстве, окруженная почтительными слугами. Мало того - это принесёт пользу всей вашей общине. Я вижу, ваш храм уже обрастает мхом, а ведь постройка эта деревянная. Значит, с подновлением медлить нельзя. Вот почему, если мы с тобой договоримся, я сделаю пожертвование вашему приходу, достаточное, чтобы вы могли построить новый храм. Ну? Что скажешь?
  
   Деревенские жители меж тем облепили забор старостиного дома с трёх сторон. Любопытные стояли вдоль плетня так плотно и вытягивали шеи вперёд так сильно, что Исак, наверное, забеспокоился, как бы ограда случайно не оказалась снесена. В то же время он задумался о судьбе Луминицы. Староста, судя по всему, посчитал речь пришлого господина уважительной и был согласен с тем, что младшую дочку надо пристроить, да и храм давно пора обновить. Но с другой стороны Исак понимал, что в уважительной речи не было ни слова о свадьбе.
  
   "Оно и понятно, - наверное, рассуждал староста, - разве высокородный человек возьмет в жены простолюдинку! И всё же приехал просить согласия отца на сожительство с ней. Конечно, можно отказать. Но что хорошего из этого выйдет? Вдруг господин осерчает? Он же пришлый - здешнего суда не боится. А даже если и не осерчает, всё равно плохо. Дочь же с ним на коне приехала, глаза прячет. Кто знает, что было? А даже если и не было ничего, пойдут разговоры, и сколько ни проси знающую бабку подтвердить, что дочка цела, кто в это поверит! Трудно выдать такую невесту замуж".
  
   И всё же решения на счёт дочерей даются отцам нелегко, поэтому Исак начал было увиливать:
   - Господин, мне лестно услышать, что ты оцениваешь мою Луминицу так дорого, но твоё предложение надо хорошенько обдумать. Я не могу ответить сразу, ведь речь о моей дочери, а не о покупке волов. Позволь, я повременю недельку, а там...
   - Нет, отвечай сейчас, - настаивал Влад. - Я иду в свою землю не один, а с войском, поэтому не могу задержаться даже на день.
  
   Как видно, слово "войско" и помогло Исаку решиться окончательно. Он не хотел, чтобы даже часть упомянутой князем рати явилась в деревню, пусть даже с мирными намерениями. Когда приходит такая орава, то неизбежно наступает разорение. Жителям вполне хватало и того переполоха, который получился из-за появления одного отряда конников!
  
   Староста помялся ещё немного для вида, глянул на небо, на жену, до крайности возмущённую, на сына, который еле заметно кивал, на любопытствующих соседей, на дочку и, наконец, на гостя.
  
   - Что ж, видно такая у моей Луминицы судьба, - со вздохом произнёс Исак. - Ничего не поделаешь. Забирай мою младшую, господин, и пусть она искупит свои грехи большим благодеянием.
   - Тогда слушай, как сделаем дальше, - произнёс довольный Влад. - Сегодня вечером приедут мои люди, привезут то, что обещал я, и заберут то, что обещал ты. Собери свою дочь в дальний путь. Я позабочусь о том, на чём ей ехать, дам повозку и лошадей, а ты позаботься о том, чтоб у дочери были все вещи, которые могут понадобиться в дороге. И не скупись. Разве новый храм не ценится во много раз дороже?
  
   Вечером сделка была окончательно совершена, и Влад уже не страдал от праздности, пока его войско двигалось по дорогам в Румынию. Теперь он был даже рад, что бремя государственных дел свалится ему на плечи лишь по прибытии в Тырговиште, а пока основная часть забот касалась Луминицы.
  
   Князь сам выбрал девице крытую повозку попросторнее и велел, чтобы на дно постелили ковёр. Повозка стала почти домом на колёсах, ведь туда же поместили большой соломенный тюфяк, подушки и шерстяное одеяло, чтобы красавица могла оставаться в своём походном доме даже по ночам, которые пока ещё были по-весеннему холодными.
  
   Не менее внимательно правитель выбирал, что девица будет есть. На походе питались дважды в день - утром и вечером - и теперь всякая трапеза сопровождалась у Влада приятным ритуалом. Ритуал состоял в том, чтобы взять с традиционно изобильного княжеского стола часть хлеба, мяса, сыра и прочего, что может понравиться девице, собственноручно положить в корзину и велеть слуге отнести, а через полчаса выспрашивать этого слугу:
   - Ну? К чему она притронулась прежде всего? А было ли такое, чего она есть не стала?
  
   После утренней трапезы войско продолжало путь, а Влад, сидя на коне, подъезжал к движущейся повозке, из которой выглядывала Луминица, и прямо из седла заводил непринуждённый разговор. Так продолжалось три дня, а затем князь напросился "в гости" и с этого времени часто бывал "в доме", болтая с "хозяюшкой". Она угощала гостя той едой, которую он сам же ей присылал, а конь, привязанный за повод "у двери", то есть к задку повозки, шёл по дороге без седока.
  
   Девицу не смущало то, что слушателями её бесед с Владом становились и возница, и обозные слуги, которые шли рядом, а вот если гость приходил поздним вечером, когда лагерь затихал, и вокруг виднелись только спины людей, лежавших возле тлеющих костров, красавице становилось не по себе. Она опускала глаза, вся съёживалась и в ответ даже на самый простой вопрос лепетала что-то малопонятное.
  
   Наконец, Владу это надоело. В один из вечеров он пришёл без приглашения и совсем уж поздно, когда девица улеглась спать. Услышав шорох отодвигаемого полотняного задника, заменявшего в этом "доме" дверь, Луминица, одетая лишь в ночную сорочку, испуганно вскочила и хотела уже вскрикнуть, но тут увидела, что пожаловал не незнакомец, а частый гость, который для чего-то принёс с собой зажжённый масляный светильник.
  
   Влад забрался в повозку, поплотнее прикрыл за собой "дверь", уселся на ковёр и, сняв кафтан, непринуждённо пояснил.
   - Твой отец отдал мне тебя больше недели назад, а я даже без платка тебя не видел. Позволь, хоть посмотрю... Вот, значит, как ты выглядишь...
  
   Девица продолжала сидеть в кровати, косясь на князя, а тот сидел рядом с ней на ковре и при свете светильника рассматривал её косу, спускавшуюся до середины спины и перевязанную красной шёлковой лентой.
  
   Через некоторое время Влад медленно протянул руку, тем самым заставив Луминицу обеспокоено спросить:
   - Что?
   - Хочу развязать эту ленту, - ответил князь. - У тебя, должно быть, красивые волосы.
  
   Девица схватилась за косу и перекинула её вперёд:
   - Я сама развяжу.
  
   Влад лишь пожал плечами, а Луминица сделала то, что обещала, и теперь комкала ленту в кулаке.
  
   - Распусти волосы, - попросил румынский государь и снова протянул руку, чтобы помочь расплести косу, но девица скривилась, начала отстраняться.
  
   - Что ты? - удивился Влад. - Опять сама? Ну, ладно.
  
   Старостова дочь нехотя распустила косу, расправила волосы так, чтобы они лежали и на плечах, и на спине, после чего несколько минут сидела неподвижно. Влад выжидающе смотрел и, наконец, произнёс, старясь, чтобы это прозвучало мягко:
   - Что ты всё сидишь? Приляг.
  
   Луминица положила голову обратно на подушки, но выражение лица у старостовой дочери было таким, как будто её хоронят заживо и как раз сейчас повелели лечь в гроб.
  
   Влад пересел поближе, положил ладонь туда, где ткань девичьей сорочки, присборенная на плече, начинала плавно расправляться, провёл рукой вниз, но ему показалось, что под его ладонью не живое тело, а бревно, обёрнутое в ткань. Луминица вся как-то вытянулась, тем самым даже внешне уподобившись бревну. Лицо её оставалось отрешённым, как у покойницы, а из уголков глаз время от времени вытекали слёзы и, оставляя чуть поблёскивающие бороздки на щеках, терялись где-то среди распущенных прядей, обрамлявших лицо, совсем бледное.
  
   - Да что ты, в самом деле! - укоризненно произнёс Влад. - Чего ты так боишься?
  
   Он убрал руку и подождал ещё несколько минут, но ничего не изменилось. Вдруг его взгляд упал на крепко сжатый кулачок, в котором Луминица по-прежнему прятала ленту.
  
   Князь легонько прикоснулся к этому кулачку указательным пальцем и шутливо произнёс, чтобы хоть что-нибудь сказать и нарушить тягостную тишину:
   - Что ты там так бережёшь? Дай-ка.
  
   Девица даже не посмотрела в сторону говорившего и не шелохнулась.
  
   Владом овладела досада. "Неужели я настолько промахнулся с выбором?" - подумал он. Совсем не такого поведения князь ожидал от девицы, которая смело отбивалась от него в лесу и говорила дерзкие слова. Однако винить в неверном выборе следовало себя, а не старостову дочь, поэтому Влад молча нашарил в углу повозки свой кафтан, резко поднялся на ноги, добрался до "двери", выпрыгнул на землю и, на ходу одеваясь, направился в свой шатёр. Нежеланный гость даже ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, как Луминица приняла его уход.
  
   На следующее утро Влад по обыкновению оделил её едой со своего стола, положил снедь в корзину и велел слуге отнести, однако этот ритуал уже не доставлял князю никакого удовольствия и совершился лишь потому, что нельзя же было оставлять девицу голодной.
  
   Во время дневного перехода войск румынский государь поймал себя на том, что старается быть подальше от того места, где находится повозка, а вечером, снова выбирая для старостовой дочери угощение, Влад уже всерьёз раздумывал, не поручить ли в следующий раз этот выбор слуге.
  
   Слуга, не замечая перемен в настроении господина, привычно взял корзину и ушёл, но почти сразу вернулся и в нерешительности остановился возле стола, за которым князь ел в полном одиночестве. Влад чувствовал злость неизвестно на кого и потому предпочёл отослать от себя бояр, чтобы ненароком не сорваться.
  
   - Что? - недовольно спросил правитель, отпивая из кубка.
   - Господин, она попросила передать тебе... вот, - слуга чуть наклонился, протягивая Владу что-то на ладони, и князь вдруг увидел ту самую ленту красного шёлка, которую Луминица так берегла вчера, не позволяя ночному гостю прикоснуться к этой вещи.
  
   Злость тут же улетучилась. Влад взял ленту и, с трудом сдерживая счастливую улыбку, поспешно направился к девице, хоть в лагере ещё никто не лёг спать. Люди сидели у костров, разговаривали, смеялись, пели песни, и князю даже показалось, что в эту минуту во всём мире не найдётся ни одного человека, который бы горевал.
  
   Полотняный задник у повозки был плотно закрыт совсем как вчера. Приподняв край, Влад быстро пробрался внутрь и увидел, что Луминица сидит на своей постели, как вчера. Из одежды только сорочка - тоже как вчера - и коса расплетена.
  
   При появлении гостя девица сперва растерялась, но затем увидела, что Влад насторожился, готовый принять её растерянность за продолжение вчерашних страхов. Тогда на лице Луминицы появилась решимость. Девица взялась руками за края своей сорочки и с усилием стащила её через голову, как стаскивают кольчужный доспех - будто рубашка и впрямь была доспехом, защищавшим от чего-то. Перед врагом так себя не ведут. Только перед человеком, которому можно доверить свою жизнь и судьбу.
  
   Влад не помнил, как преодолел то расстояние, которое ещё оставалось до Луминицы. Прижал её к себе, поцеловал. Она робко обняла его за шею.
  
   Старостова дочь была ещё очень юна и потому не догадывалась, что женщины кажутся прекраснее, когда молчат... ну, или в редком случае они могут стать красивее, когда поют, но сейчас девицу украсило бы молчание. Луминица этого не знала и потому спросила:
   - Ты меня любишь?
   - Конечно, люблю, - ответил гость, стараясь, чтобы в его словах вдруг не послышалась небрежность. - Стал бы я иначе выкупать тебя у твоего отца?
  
   В следующую минуту никаких разговоров не происходило, но затем Влад почувствовал, что Луминица напряжённо ждёт он него вопроса, который по сути глупый, ведь ответ и так ясен.
  
   - А ты меня любишь? - наконец, произнёс князь.
   - Да, - радостно ответила девица, а Влад тем временем уже успел подумать, что глупость юного возраста по-своему прекрасна, и если уж задавать друг другу глупейшие вопросы, то задавать все:
   - А почему ты меня любишь? - начал выпытывать князь.
  
   Старостова дочь отнеслась к этому очень серьёзно и зашептала:
   - Я начала тебя немножечко любить после того, как ты отвёз меня к моему отцу. Я поняла, что ты - человек честный, но мне всё равно было страшно, потому что даже честные люди бывают жестокими. А вчера, когда ты ушёл, я полюбила тебя по-настоящему, потому я поняла, что ты - человек добрый.
  
   Услышав это, Влад не смог удержаться от ехидного замечания:
   - Честный? Добрый? Честных и добрых людей на свете много. Эдак ты сможешь полюбить каждого второго.
   - Нет, - горячо возразила Луминица, помотав головой. - Другие люди честны из-за страха перед законом, а добры из-за страха перед Богом. Они думают, что если не будут честными и добрыми, то их накажут, а ты не такой. Ты честный и добрый не потому, что боишься чужого суда или наказания от Бога, а потому, что так велит тебе твоё сердце.
  
   Слова старостовой дочери стали для Влада неожиданными, хотя, конечно, Луминица не говорила ни о чём таком, чего он сам в себе не подозревал.
  
   Ещё с тех времён, когда Влад решил отомстить за своих убитых родичей - отца и брата - он действительно перестал бояться человеческого суда и даже Бога. Да, девица угадала. Восстанавливать справедливость везде, где только возможно - в этом теперь была Владова цель, а чтобы поступать по справедливости, нужно быть честным. Здесь старостова дочь тоже оказалась права. Ну и к тому же ради восстановления справедливости Владу приходилось думать о других людях больше, чем о собственном интересе. Многие почему-то называли это добротой. Так назвала и Луминица.
  
   Однако князя удивило, что юная несмышлёная девушка, с которой он повстречался чуть больше недели назад и которой не успел толком рассказать о себе, смогла угадать всё это и выразила так близко к истине - нашла простые, но в то же время верные слова. "Неужели, - подумал румынский государь, - я негаданно нашёл женщину, которую очень долго искал? Женщину, которая полюбит меня самого. Именно меня! То есть поймёт, что во мне скрыто, самую мою суть и именно потому полюбит".
  
   Этих мыслей он не высказал, но Луминица, казалось, отвечала "да, да" и смотрела ему в глаза, будто видела там целый мир - новый, но уже не страшный.
  
   Этот её особенный взгляд запомнился Владу и даже через много лет не истёрся из памяти. Много чего случилось с тех пор, как состоялся поход в Молдавию. Много чего изменилось и, главное, столько лет было потеряно в Соломоновой башне. Почти четверть жизни прошла здесь, поэтому воспоминания о далёких днях вызывали у узника тоскливое чувство, но в то же время грели душу, ведь всегда хорошо, когда у тебя есть, что вспомнить.
  
   "Где же ты теперь, любимая? - думал узник. - Где?"
  
  
   III
  
   Минувшим вечером улицы Вышеграда казались молодому флорентийцу лабиринтом, но сейчас, при свете солнца, всё изменилось, ведь почти отовсюду над крышами домов можно было увидеть верхушку огромной горы, заросшей лесом, которую увенчивала каменная корона цитадели. Этот ориентир не давал сбиться с пути, поэтому Джулиано, покинув, наконец, гостиницу, уверенно двинулся вниз по улице.
  
   На перекрёстке юноша свернул направо на большую и широкую дорогу, прорезавшую весь Вышеград вдоль, и по ней дошёл до королевского дворца, скрывавшегося за глухой каменной стеной. Возле дворцовых ворот утоптанный тракт превращался в булыжную мостовую и далее тянулся через город уже в таком виде, однако чудесное превращение, случившееся именно рядом с дворцом, не могло оказаться случайностью. "Камни тут клались явно не для удобства простых вышеградцев, - решил Джулиано. - Наверное, этот путь ведёт в крепость".
  
   Вот почему через некоторое время, когда мостовая сузилась и стала клониться вправо, а из-под неё снова вылез широкий утоптанный тракт, ведший прямо, флорентиец, не задумываясь, продолжил путь по мостовой.
  
   Идти стало труднее, как при подъёме в гору, но усилий требовалось приложить совсем не много, так что старик-живописец, о котором ученик не мог не думать, разведывая подступы к Соломоновой башне, вряд ли стал бы жаловаться, что старые ноги не смогут ежедневно одолевать эту горку.
  
   Теперь Джулиано шёл по тихой тенистой улице. По сторонам виднелись белые домики, спрятавшиеся за изгородями, увитыми диким виноградом, пока ещё безлистым, а на мощёной дороге меж камней пробивалась зелёная травка. Просто не верилось, что рядом с большой и мощной крепостью может царить такое умиротворение, и всё же здесь было очень тихо и спокойно.
  
   Крепостная гора теперь высилась совсем рядом. На склоне виднелись каменные укрепления, наверное, нужные, чтобы в случае осады обстреливать с них дорогу, по которой сейчас шёл Джулиано, но обстрел вряд ли оказался бы успешным, потому что вокруг укреплений очень густо росли молодые дубы. Почки на дубах ещё не лопнули, а вот окажись на ветвях зелень, укрепления полностью скрылись бы за ней. "Странно", - подумал молодой флорентиец, который плохо разбирался в военном деле, но даже он догадался, что деревьям тут не место.
  
   Крепость имела странный вид ещё и потому, что в оборонительной стене возле ворот обнаружились входы в винные погреба. Возлияния не способствуют успеху в битвах, а в стене имелось целых две двери, и над каждой висела завлекающая табличка с рисунком. На одной табличке виднелась виноградная лоза, переплетённая с какими-то травами. На другой - бочонок, верхом на котором восседала весёлая женщина с кубком в руке.
  
   Рисунки выглядели неумелыми, поэтому Джулиано, как ученик живописца, с сожалением цокнул языком. Юный флорентиец нарисовал бы лучше, и ему даже пришло в голову, что можно зайти в одну из дверей, гостеприимно приоткрытых для покупателей, и, заведя разговор с хозяевами погреба, невзначай предложить свои услуги. Правда, юноша тут же вспомнил, что должен в первую очередь договариваться не о своих делах, а о делах учителя, нанятого рисовать узника Соломоновой башни, так что пришлось идти дальше, взирая на чужие художества и рассуждая, а как же в этом месте случилось оказаться погребам.
  
   Горный склон здесь возвышался почти отвесно, и оборонительная стена не столько огораживала, сколько подпирала его. Рыть тоннели в таком месте удобно, но это всё равно казалось верхом безрассудства. "Враг сможет заложить в погреба бочки с порохом и взорвать стену, - думал Джулиано. - Если я это понимаю, то и комендант, конечно же, понимает, однако ведёт себя беспечно, разрешая устраивать то, чего нельзя".
  
   Беспечными казались и два латника, несшие охрану по ту сторону ворот крепости. Деревянная решётка, призванная защищать вход, была опущена, но сами латники вместо того, чтобы стоять за ней с копьями наготове, сидели в стороне и разговаривали. Когда Джулиано приблизился, эти двое поспешно вскочили, но не стали отгонять незваного гостя, а спросили, что ему нужно. Флорентиец ответил, выразительно потрясая королевской грамотой, после чего охранники, даже не попытавшись удостовериться в подлинности документа, приподняли для гостя решётку, чтобы тот мог пройти дальше, к следующим воротам, которые просматривались через арку первых.
  
   Юноше любезно объяснили, где искать коменданта:
   - Наш кастелян, - так официально именовалась его должность, - должен быть наверху, в цитадели. Но ты и здесь спроси. Он сюда временами спускается.
  
   Продолжая удивляться всеобщему легкомыслию, Джулиано направился ко вторым воротам, которые, как ему виделось, вели в небольшой дворик, огороженный так, что получилась почти самостоятельная крепость внутри той, куда только что удалось проникнуть.
  
   Центром внутренней крепости являлась огромная шестиугольная башня, которая была настолько велика, что по сравнению с ней остальные башни казались мелкими, а оборонительные стены - тоненькими. Однако это мощное сооружение служило не для военных целей. Флорентиец сразу обратил внимание на красивые окна арочной формы, да ещё с витражами, делавшими башню похожей на дворец.
  
   Залюбовавшись ими, Джулиано не сразу расслышал грубые окрики:
   - Эй! Ты кто такой? Чужим сюда нельзя.
   - Добрый день, - спохватившись, произнёс юноша, и теперь увидел, что за опущенной решёткой, преграждавшей вход во внутреннюю маленькую крепость, стоят даже не двое, а четверо латников с копьями и щитами, причём вид у этих людей был весьма грозный.
   - Ты кто такой? - снова спросил один из латников - самый старший - с красным обветренным лицом и рыжеватыми усами. Щетина на щеках подёрнулась сединой, и именно это говорило о возрасте. "Хорошая деталь, - отметил про себя Джулиано. - Надо её использовать в одной из будущих картин". Однако обдумать это, как следует, не пришлось, потому что надо было отвечать:
   - Я - ученик придворного живописца Его Величества. Прибыл сюда передать вашему кастеляну письменный королевский приказ, касающийся моего уважаемого учителя. В приказе сказано, что ваш кастелян должен оказывать содействие в...
  
   Речь флорентийца не произвела на латников никакого впечатления. Они даже не дослушали.
  
   - Нам про приказ ничего не известно, - всё так же грубо произнёс старший, но Джулиано ещё надеялся их пронять:
   - Конечно, вам неизвестно, ведь я прибыл только что, - юноша вежливо улыбнулся. - Скажите мне, здесь ли кастелян?
   - Где он сейчас, это его дело, а мы поставлены охранять, а не болтать, - сказал старший латник. - Иди в крепость, как все ходят - через верхние ворота. А здесь тебе делать нечего.
   - Верхние ворота? - с беспокойством спросил Джулиано. - То есть мне нужно подняться на гору?
  
   Он повернулся вправо и задрал голову, глядя на крутой склон, поросший деревьями. Вершину горы отсюда было даже не видно, поэтому от одного только упоминания, что для встречи с комендантом нужно быть не здесь, а наверху, становилось грустно. Конечно, речь шла не о том, чтобы карабкаться по склону, а о том, чтобы идти вверх по дороге, но эта дорога наверняка находилась далеко. Столько времени терять!
  
   - А может быть, кто-нибудь из вас разыщет коменданта и сообщит ему обо мне? А я подожду здесь... - осторожно предложил ученик придворного живописца, на что последовал неумолимый ответ:
   - Мы - караульные, а не посыльные. Отлучаться с места караула не можем. Иди наверх.
  
   "Значит, охрана здесь всё же бдительная", - с досадой подумал флорентиец.
  
   Хорошо, что латники у первых ворот оставались по-прежнему приветливыми и рассказали, что наверх, к цитадели уже давно протоптана довольно короткая тропа:
   - И часа не пройдёт, как наверху окажешься, - ободрили они своего нового знакомого, выпуская его из крепости.
  
   Впрочем, до тропы надо было ещё добраться, и ученику живописца пришлось пройти в обратном направлении почти весь путь - мимо изгородей, увитых диким виноградом, затем мимо дворца, затем ещё немного по дороге и повернуть налево, но не на ту улицу, на которой стоял трактир, а чуть раньше. "Хоть в чём-то повезло, - мысленно усмехнулся Джулиано, - а то повстречал бы дочку трактирщика, и пришлось бы признаться, что меня выставили из крепости, несмотря на грамоту". Он даже начал беспокоиться, сможет ли попасть в Соломонову башню хоть раз, ведь в королевском приказе говорилось только про придворного живописца, а про ученика - ни слова.
  
   Между тем, соседняя с трактиром улочка превратилась в лестницу, сложенную из камней, а затем вывела на тропинку, скрывавшуюся меж деревьев. Тропка тянулась по горному склону, так что человек, идущий по ней в сторону крепости, видел справа от себя кручу, а слева - откос. И то, и другое покрывали непроходимые заросли. Лишь иногда, глядя с откоса в маленький просвет меж деревьями, можно было увидеть внизу кусочек города, прижатого к Дунаю.
  
   Заметив просвет, юный флорентиец каждый раз останавливался, чтобы отдохнуть, и долго смотрел на реку и на синие горы на другом берегу. Предстать перед комендантом, будучи взмокшим и запыхавшимся, не хотелось, а тропинка постепенно становилась всё менее удобной, поэтому приходилось отдыхать часто, дабы сохранить свежий вид. "Лучше б Его Величество держал этого Дракулу не здесь, - с досадой думал Джулиано. - Всё-таки Дракула ему кузен, а для кузена можно было найти место поближе к столице, не в такой глуши. Тогда и мне с учителем не пришлось бы сюда тащиться".
  
   Наконец, когда юноша уже начал опасаться, что заблудился, тропа вывела на большую поляну с дорогой. Конец дороги терялся в тёмном зеве крепостных ворот, а над ними вздымались стены и башни цитадели, которая, как теперь оказалось, была весьма похожа на корону не только издалека, но и вблизи.
  
   Вопреки опасениям флорентийца, два латника, несшие караул у ворот, не проявили строгости и спокойно спросили:
   - Ты к кому?
   - К кастеляну. У меня бумага, - поспешно ответил Джулиано, а латники без дальнейших расспросов указали в проход:
   - Иди прямо, а там встретят.
  
   Юноша двинулся, куда указали, хотя будь его воля, он бы немного задержался, чтобы получше рассмотреть небольшой герб, висевший над самыми воротами - заостренный книзу каменный щит-барельеф с изображением ворона.
  
   Ворон сидел на толстой ветке, ведь не всякая ветка выдержит такую большую птицу, и с ехидством показывал людям свою добычу - драгоценный перстень, зажатый в клюве. Крылья, хоть и сложенные, оставались напряженными, готовыми в любой момент расправиться и поднять ворона в небо на недосягаемую для камней, палок и стрел высоту. Изображение казалось очень живым, но Джулиано отметил это лишь мельком, дав себе слово всё рассмотреть позднее.
  
   Конечно, не было ничего удивительного в том, что над воротами королевской крепости красовался фамильный герб нынешнего короля. Множество таких каменных воронов флорентиец видел и в венгерской столице. Все они выглядели по-разному, ведь их делали разные мастера, и потому Джулиано уже не первый год мысленно коллекционировал эти изображения. Нынешний ворон обещал стать одной из жемчужин коллекции, так что юноша не раз вспоминал этот барельеф, пока шёл по дороге вдоль стены цитадели - прямо, как указали.
  
   Затем пришлось отвлечься, потому что на пути встретились ещё латники, которые стояли у подножия широкой деревянной лестницы, ведшей к двери в башню. При слове "королевский приказ" один из латников всё-таки оставил свой пост и поднялся по ступенькам вместе с Джулиано. В башне и обнаружился кастелян, оказавшийся грузным лысеющим мужчиной лет под сорок с лихо закрученными тёмными усами.
  
   Когда флорентиец учтиво поклонился и вручил королевскую бумагу, усач, почти не слушая пояснений, развернул свиток, прочитал, затем достал из сундука какой-то другой документ, сравнил печати и только после этого сделался любезным - улыбнулся, широким шагом подошёл к юноше, продолжавшему стоять в учтивом полупоклоне, хлопнул своего гостя ручищей по спине и проговорил:
   - Ладно уж, давай без церемоний.
  
   Кастелян ни секунды не сидел на месте. Попросив ещё раз пояснить, в чём должно заключаться упомянутое в бумаге "содействие", он выслушивал ответ уже на ходу, потому что отправился осматривать свои владения и пригласил Джулиано в сопровождающие.
  
   Деятельный комендант проверял, хорошо ли начищены панцири, шлемы и сапоги у его солдат, в должном ли состоянии оружие, убраны ли казарменные помещения, правильно ли варится похлёбка на кухне. Судя по всему, обходы-проверки совершались часто, но что заставляло коменданта так рьяно поддерживать порядок, флорентиец не знал. Возможно, причина состояла в том, что усач любил острословить, а постоянные проверки давали ему много поводов для шутливых замечаний:
   - Ты почему караул несешь не в шлеме? - обратился он к одному из латников. - Что? Жарко? В бою тоже жарко, братец, так что терпи и не вздумай увиливать, потому что если я вдруг увижу, что загар на твоей мордашке не по форме шлема, тебе несдобровать.
  
   Джулиано мог поклясться, что уже где-то слышал эту шутку. "Наверное, шуточки у вояк везде одинаковые, - подумал он, - как и привычка поддерживать широким ремнём выпирающий живот".
  
   Комендант подпоясывался туго, очевидно полагая, что эта небольшая хитрость и впрямь помогает казаться стройнее. Честно говоря, не помогала, но, несмотря на свою грузность, он оставался удивительно подвижным. Юный флорентиец, привыкший считать себя проворным, еле поспевал за этим человеком.
  
   - Значит, в башню приходить будешь ты и старик? - меж тем допытывался кастелян.
   - Да.
   - А рисовать будете долго?
   - Около месяца, - ответил Джулиано, хотя в зависимости от настроения учителя этот срок мог растянуться вдвое.
   - Приходить станете каждый день?
   - Да, наверное.
   - И в которое время?
   - Часов в десять. А к полудню уже будем заканчивать.
   - Всего-то по два часа в день, - подсчитал комендант. - А не мало?
   - Если человек не умеет позировать, то редко выдерживает дольше часа подряд, - пожал плечами флорентиец.
   - Ну, тут особый случай, - возразил собеседник. - Это ж невольный человек! Сидит взаперти, заняться ему нечем. Пускай уж лучше сидит и позирует, чем воронов ощипывать.
   - Воронов ощипывать? - удивлённо переспросил Джулиано.
   - Да, - ответил комендант. - Есть у него такое развлечение. Тут воронов много близ крепости живёт. Вот он их и пытается ловить. Одного даже поймал. Сперва долго прикармливал - оставлял съестное на окне - а затем умудрился поймать и выдрал ему все перья из крыльев. Этот ворон с ним в комнате жил. Долго жил. Может, полгода, а затем исчез. Я спросил, куда ж этот пернатый жилец подевался.
   - И что ответил узник? - молодой флорентиец аж дыхание затаил от любопытства, потому что история, которую он сейчас слушал, тут же связалась в его голове с вороном на гербе Его Величества короля.
  
   "А этот Дракула - настоящий изменник! И не раскаивается!" - подумал Джулиано, повторив свой вопрос:
   - Так что же ответил узник?
   - Сказал, что ворон улетел, - проговорил комендант.
   - Улетел? - с недоверием переспросил флорентиец.
   - Вот и я не верю, - кивнул комендант. - Уж не знаю, что стало с этой птицей, но, наверняка, умерла она мучительной смертью.
   - А Его Величество знает об этом происшествии? - насторожился Джулиано.
   - Его Величеству я письменно доложил всё, как было, - сказал комендант, - но никаких новых распоряжений после этого мне не давали.
   - Что ж, - флорентиец пожал плечами, - такое обращение с птицей вполне соответствует тому, что я слышал об узнике ранее.
  
   Юноша старался выглядеть спокойным, но в глубине души заволновался, потому что вдруг представил, что придётся посещать Соломонову башню каждый день и смотреть в глаза этому страшному человеку, который там заперт. "И ведь я сам сказал коменданту, что буду ходить в башню вместе с учителем, - с тоской подумал Джулиано. - Лучше б я этого не говорил".
  
   Сразу вспомнились все ужасные рассказы о Дракуле, слышанные ранее, но последним в этой череде оказался не такой уж ужасный рассказ о купце и ста шестидесяти золотых монетах, услышанный во время путешествия по реке. Ах, как захотелось флорентийцу поверить словам корабельщиков, утверждавших, что Дракула "добрый человек"!
  
   "О, если бы он и в самом деле был добрым! - мысленно сокрушался Джулиано. - Но, к сожалению, он злодей. Страшный злодей! И, как теперь выяснилось, этот злодей не оставил своих жестоких привычек даже в заточении! А что будет, если он вдруг рассердится на меня или на учителя? Сможем ли мы защитить себя? А вдруг прольётся кровь?" Ученик придворного живописца уже представил собственную кровь, льющуюся на пол, поэтому вздрогнул, когда комендант предложил:
   - Сходим сейчас к нему?
   - К кому? - глухим голосом спросил флорентиец.
   - К узнику, - пояснил комендант таким обычным тоном, будто речь шла вовсе не о Дракуле. - Тебе разве не любопытно? Тащился в такую даль, и уйдёшь не посмотрев?
  
   Джулиано побледнел, но решил, что противиться встрече с неизбежным глупо. Ведь рано или поздно пойти в башню придётся. К тому же он ведь обещал дочке трактирщика взглянуть на узника и рассказать о том, что видел. Если бы не это опрометчивое обещание, флорентиец, может, отказался бы от предложения коменданта и ответил, что ещё успеет насмотреться на человека, с которого учитель будет делать портрет. "Эх, на что ни решишься ради благосклонности красавицы!" - подумал юноша.
  
   Меж тем комендант, видя, что собеседник витает в иных сферах, тронул его за плечо:
   - Ну, что? Пойдём? Чего задумался?
  
   Джулиано окончательно очнулся и, чтобы не раскрывать своих истинных мыслей, произнёс:
   - Мне вдруг пришло в голову... Если я пойду к узнику, то как мне к нему обращаться? Я должен называть его "господин Дракула" или по-другому?
   - Мы зовём его "Ваша Светлость", - ответил комендант.
   - Ваша Светлость, - повторил флорентиец, стремясь лучше запомнить, чтобы из-за волнения эти два слова не забылись в самый неподходящий момент.
  
   Затем юноша спросил:
   - А почему именно так?
   - Так уж сложилось, - объяснил комендант. - Когда этого узника доверили нам, он уже не был правителем в своей земле, но ещё считался герцогом Амлаша и Фэгэраша, а к герцогу обращаются "Ваша Светлость". Затем, как я слышал, наш король забрал у него герцогство, и с тех пор узнику не принадлежит никаких земель, да и герцогский титул не принадлежит. Но мы-то уже привыкли, что нашего подопечного надо звать Светлостью. Да и он привык. К тому же, распоряжение о том, что надо звать узника как герцога, было в королевском приказе, и никаких новых приказов на этот счёт не поступало. Вот мы и зовём, как велено. И ты так зови.
  
   Окончание этого объяснения было произнесено уже при подъёме на крепостную стену, которая тянулась от цитадели вниз по склону горы и оканчивалась почти у самого берега Дуная. Оказалось, что эта стена заодно является лестницей с бессчётным количеством каменных ступеней. Сбегая по ним и держась за стенные зубцы, как за перила, можно было очень быстро добраться до укреплённого дворика, посреди которого стояла Соломонова башня.
  
   Спустившись в этот двор, комендант произвёл большой переполох. Латники, которые и так не дремали во время несения караула, ещё больше подтянулись, а те, кто имел неосторожность в это время развлекаться разговорами, тут же замолкли.
  
   Грузный усач упёр руки в бока и внимательно осмотрел посты. Четверо латников стерегли одни ворота, возле которых недавно побывал Джулиано, и ещё четверо находились у других ворот, которых флорентиец до сих пор не видел. Помимо этих восьмерых один караульный дежурил на стене, а вот входы в башню, казалось, не охранял никто.
  
   Входов имелось два. Один - у самой земли, а второй - прямо над ним на следующем этаже, причём было очевидно, что нижний предназначался для простолюдинов, а верхний - для знати. "Получается, эта башня и в самом деле когда-то служила дворцом, - подумал ученик придворного живописца. - В этом дворце некий монарх принимал гостей, а теперь в ней сидит бывший правитель, и к нему могут прийти гости даже тогда, когда он не хочет их принимать".
  
   Рядом с бывшим королевским обиталищем имелось непонятное строение, похожее на большое крыльцо. Верхний вход соединялся с этим крыльцом посредством деревянного подъёмного моста, и именно по мосту кастелян повёл флорентийца внутрь.
  
   Джулиано увидел огромную сумрачную почти пустую комнату с камином, в которой справа и слева от входа сидели двое вооружённых людей. Их можно было заметить только после того, как войдёшь и оглянешься.
  
   Затем флорентийцу пришлось карабкаться по винтовой лестнице, которая производила впечатление настолько узкой, что казалось удивительным, как это грузный комендант умудрялся на ней не застрять. Лестница привела на следующий этаж в такую же большую полутёмную и полупустую комнату, где сидели ещё шестеро латников. Увидев, кто явился, они тут же вскочили, а кастелян усмехнулся.
   - Что, братцы? Напугал я вас?
  
   Шестеро ничего не ответили, вопросительно уставившись на Джулиано, которого они не знали.
  
   - Проводите меня, - небрежно бросил комендант, после чего двое охранников из шести поспешили к двери, располагавшейся напротив той, которая вела к винтовой лестнице.
  
   Оказалось, что за второй дверью находится другая лестница, гораздо удобнее и шире. По ней можно было пройти сюда с нижнего этажа, но комендант, наверное, нарочно поднимался неудобным путём, чтобы появиться с такой стороны, с которой никто не ждал.
  
   "Не хотел бы я служить в здешней охране, - подумал флорентиец. - Тут каждую минуту жди подвоха от начальника. Зато для дела это хорошо. Как ещё заставить людей быть бдительными, когда они стерегут узника уже очень давно? Охранникам, наверное, ужасно надоело их занятие, но ничего не поделаешь".
  
   Тем временем, минута встречи с узником, которого ученик придворного живописца продолжал бояться, приближалась. Вместе с комендантом и двумя латниками юноша поднялся по широкой лестнице на следующий этаж и остановился возле запертой двери, возле которой дежурили ещё двое вооружённых людей. Присутствие охраны помогло Джулиано немного успокоиться. "Ничего этот Дракула мне не сделает, - подумал флорентиец. - Ведь меня будут защищать четверо, да ещё кастелян. Если что - они своего узника всегда усмирят".
  
   И всё же юноше не давал покоя недавний рассказ об ощипывании воронов. Воображение, разыгравшееся совсем не кстати, рисовало картину, как Дракула, стоя на коленях на полу и оскалившись, будто хищный зверь, с остервенением ощипывает несчастную птицу. А впрочем, на этой картине узник был похож не столько на зверя в шкуре, сколько на ящера - на дракона: узкие злые глаза, острые зубы, а руки, конечно же, с длинными ногтями, похожими на драконьи лапы. Джулиано где-то слышал, что Дракула как-то связан с драконами. Кажется, отец Дракулы был рыцарем в некоем Ордене Святого Георгия, а этот святой, как известно, сразил дракона, являющегося символом зла, и потому победа стала победой Христа над дьяволом. То есть отец Дракулы поначалу был воином Христовым, но, увы, подпал под власть тьмы. Дракон в его сердце победил святого Георгия, а затем и сын оказался поглощён тьмой. Отсюда у Дракулы и страсть к жестокости: он мучил и своих подданных - влахов, и жителей соседней Трансильвании. Его Величество король Матьяш думал укротить этого "валашского дракона", заставить служить добру, воевать против турок, но ничего не вышло. "Эх, - думал Джулиано, - войти в клетку со львом и то не так опасно".
  
   Дверь была заперта не только на замок, но и на железную задвижку. Задвижка открывалась туго и, когда один из охранников дёрнул её, громко взвизгнула. Затем комендант взял ключ из связки, которую носил на поясе, вставил ключ в замочную скважину, повернул. Дверь отворилась с лёгким скрипом, и флорентиец увидел часть комнаты - белую оштукатуренную стену и серые отполированные плитки пола.
  
   - Добрый день, Ваша Светлость, - произнёс комендант, шагая через порог, а Джулиано, оглядев латников и догадавшись, что они вежливо пропускают гостя вперёд, тоже ступил на опасную территорию.
  
   Комната, где содержали Дракулу, оказалась такой же большой, как и нижние, и в ней было не намного светлее, поэтому в первые мгновения юный флорентиец вертел головой, тщетно пытаясь увидеть узника. Камин, кровать под балдахином, стол, возле которого стояло резное кресло, и несколько ковров на полу - вот всё, на что наткнулся взгляд.
  
   Лишь присмотревшись, ученик придворного живописца обнаружил у ближнего окна тёмную фигуру. Окно было очень большим - в полтора человеческих роста - но из-за цветных витражей давало не так много света, как могло бы. В левой половине, где раму кто-то открыл, виднелось яркое голубое небо, которое своим сиянием слепило глаза, а на фоне другой половины среди причудливых тёмных загогулин и цветных пятен витража не сразу удавалось различить голову с длинными волосами, спускавшимися на плечи, и сутулую спину.
  
   Его Светлость сидел на каменной скамеечке - такой, которые в богатых домах и замках принято пристраивать под окнами - и, наверное, любовался окрестностями. Когда Джулиано только заметил его, Дракула смотрел в сторону неожиданных гостей, но затем повернулся к открытой половине окна, невольно показав свой профиль - высокий лоб, прямой нос и острый подбородок. Эти черты вместе с сутулой спиной неуловимым образом делали узника похожим не на дракона, а на нахохлившуюся птицу.
  
   - У меня есть новость, - произнёс комендант, призывая узника быть внимательным к посетителям. - Его Величество Матьяш вспомнил о Вашей Светлости...
  
   При этих словах Дракула снова повернулся к гостям.
  
   - Ваша Светлость слушает? - спросил комендант.
   - Да, - резко ответил узник, и это "да", по звуку похожее на грохот металлического предмета, упавшего на пол, заставило юного флорентийца вздрогнуть.
   - Вот один из тех людей, кто прибыл к Вашей Светлости по поручению короля, - проговорил кастелян и указал на Джулиано.
  
   Ученик придворного живописца поспешно поклонился, надеясь, что узник не найдёт повода придраться, ведь в тех историях, которые Джулиано старательно собирал перед отъездом в Вышеград, Дракула часто придирался к людям, и эти придирки всегда оборачивались бедой. "Хоть бы всё обошлось", - подумал флорентиец и, выпрямляясь после поклона, быстро скрестил указательный и средний пальцы на обеих руках, чтобы отвести от себя неприятности.
  
   - Мне рассказать, в чём состоит королевское поручение, или Ваша Светлость желает узнать всё от самого посланца? - меж тем спросил комендант у узника.
  
   Дракула деланно зевнул, посмотрел на своего тюремщика и произнёс:
   - Я вижу, ты вздумал сыграть со мной шутку. Решил подарить мне надежду на освобождение, а затем отобрать? Задумка неплохая, но ты совершил несколько ошибок. Во-первых, тебе следовало вести себя почтительно, а не как всегда. Во-вторых, ты тянешь время неискусно. Сказал бы, к примеру, что желаешь меня порадовать, или что моя жизнь, возможно, изменится, но ты почти сразу перешёл к сути дела - сказал про посланца. Наконец, в-третьих, посланца следовало придержать за дверями, потому что вид у него неподходящий. Если б мой венценосный кузен Матьяш решил прервать моё заточение, он не стал бы посылать ко мне какого-то мальчишку.
  
   Джулиано вмиг позабыл о страхе, потому что очень обиделся. Он ничего не сказал, но Дракула и так заметил эту перемену настроения. Узник, сам находясь в тени, прекрасно видел своих гостей, освещённых светом из окна - ни одно даже мелкое движение губ или глаз не оставалось незамеченным. А вот флорентиец видел лишь то, что узник протянул к нему руку и поманил.
  
   - Подойди, посланец, - Дракула произнёс последнее слово с явной издёвкой.
  
   Джулиано, по-прежнему чувствуя возмущение, а не страх, сделал несколько шагов вперёд и нарочно встал так, чтобы видеть ослепительное голубое небо лишь краешком глаза и получить возможность лучше разглядеть собеседника. Флорентиец заметил две поперечные морщины на лбу, чёрные брови и прищуренные глаза. Увидел усы, кончики которых заворачивались вверх, чуть выпяченную нижнюю губу и, наконец, хорошо очерченные скулы. Его Светлость выглядел лет на пятьдесят или чуть меньше - возраст довольно преклонный. В черноте усов, как и в волосах, проглядывала седина. Под глазами наметились мешки. Лицо казалось осунувшимся и пожелтевшим.
  
   Теперь стало возможным разглядеть и одежду узника - простой коричневый кафтан из шерстяной ткани, перетянутый кожаным ремнём с железной пряжкой. Этого следовало ожидать. С чего бы королю Матьяшу тратить деньги, чтобы одевать злодея и изменника в парчу и золото! Однако небогатый кафтан стал в глазах Джулиано той деталью, благодаря которой морщины на лице Дракулы и седина в волосах сложились в новую картину. Существенным вкладом в получившийся образ стала и согбенная спина, на которую флорентиец обратил внимание ещё давно - сразу, как разглядел тёмную фигуру на фоне витража.
  
   "Ха! - подумал ученик придворного живописца. - А ведь спина-то говорит сама за себя! Где гордая осанка, присущая сильным мира сего? Её нет! Уже нет! Пускай этот человек и показывает спесь, но он уже не тот Дракула, каким был, когда сидел на троне!"
  
   Теперь, когда яркий свет не слепил глаза, Джулиано смог разглядеть и тот вид, который открывался из окна. Это была великолепная панорама Дуная и окрестных гор - серебряная река в окружении лесистых вершин, чуть подёрнутых зелёной дымкой весенней листвы, а за ними виднелись лазурные дали и бескрайнее голубое небо. Должно быть, созерцание вида сделалось любимым занятием узника, но толстые прутья решётки, установленной с внешней стороны окна, несомненно, портили впечатление.
  
   "Вот что я изобразил бы на портрете, если б рисовать поручили мне, а не учителю, - продолжал мысленно злорадствовать флорентиец. - Престарелый злодей, одетый в простую одежду, грустно сидит возле окна и смотрит на мир сквозь решётку".
  
   Однако Дракула совсем не выглядел грустным. Он криво улыбнулся и спросил:
   - Ну, что? Вблизи я не так страшен, как издали? Почему ты молчишь, юнец?
   - Ваша Светлость, я... - пробормотал Джулиано, поняв, что никогда не осмелится высказать узнику даже часть того, о чём успел сейчас подумать.
   - Итак, тебя прислал Матьяш?
   - Да, Ваша Светлость, - юноша запнулся. - То есть, не меня, а моего учителя.
   - Учителя? И чему же твой учитель тебя учит?
   - Живописи, Ваша Светлость.
   - Выходит, мой кузен Матьяш прислал ко мне живописца?
   - Да, Ваша Светлость.
   - Занятно, - узник нахмурился. - Моему кузену захотелось получить мой портрет. А зачем? Если Матьяш забыл моё лицо, так пусть сам приедет и посмотрит! - последние слова во фразе прозвучали очень громко. Это был почти крик.
  
   Молодой флорентиец не знал, что ответить. Он оглянулся на коменданта в поисках подсказки и увидел, что тот остался невозмутимым, и лишь в глазах светятся весёлые искорки. Наверное, тюремщика всё происходящее очень забавляло.
  
   Весёлость коменданта заметил и Дракула, после чего сразу успокоился и непринуждённо произнёс.
   - Я забыл спросить, как здоровье моего кузена.
   - Его Величество здоров, - ответил Джулиано.
   - И он всё так же любит сливы, как это было двенадцать лет назад?
  
   * * *
  
   Долго сидя взаперти, Влад сделался очень чутким к некоторым звукам. Например, шаги за дверью он мог услышать всегда, а временами ему даже удавалось определить, сколько пришло людей.
  
   Слух не подвёл и в тот солнечный апрельский день, когда Дунай, видимый из окна, казался особенно красивым. Влад любил смотреть на дунайские воды, думая о том, что сейчас они текут среди венгерских берегов, но через некоторое время достигнут места, где левый берег станет румынским. "Узнать бы, как выглядит теперь этот берег!" - думал заключённый государь.
  
   Сидя у окна, Влад по обыкновению пытался представить себе родные края, как вдруг ясно различил тяжёлые шаги коменданта. Этот шаг трудно было спутать с чьим-то другим, однако после полудня комендант обычно не приходил. Наверняка, случилось что-то необычное. "Неужели, есть вести от Матьяша? - встрепенулся Влад. - Может, даже хорошие?"
  
   Как всегда бывало, тугая задвижка на двери взвизгнула, заскрежетал ключ в замочной скважине, и дверь с лёгким скрипом отворилась.
  
   - Добрый день, Ваша Светлость, - произнёс комендант, вваливаясь в комнату и на ходу отвешивая небрежный поклон.
  
   За много лет Влад слишком хорошо изучил поведение своего тюремщика, поэтому тут же понял, что освобождения не будет. Узник надеялся на что-то, когда дверь только открылась, но небрежный поклон коменданта не предвещал желанных новостей. Не предвещало их и поведение латников, стоявших по ту сторону двери с усталым видом - не так выглядят люди, которые вот-вот избавятся от опостылевшей им обязанности нести охрану в башне.
  
   Влад не удостоил вошедшего приветствием и уже собрался отвернуться, когда увидел, что в комнату также ступил странно одетый незнакомец, юноша, который внимательно оглядывался вокруг. Этот второй гость явно был чужестранец. В своё время Влад перевидал много подобных людей при дворе у Матьяша, где часто появлялись иноземцы, а чаще других - немцы и поляки.
  
   По одежде юный незнакомец казался ближе к немцам, взявшим за правило носить узкие штаны вместе с короткими кафтанами. Однако немцы не надевали поверх штанов вторые, дутые, да и короткий плащ на плечах у незнакомца вряд ли пригодился бы в немецких землях, довольно холодных. Вот почему юноша, из-за своей странной одежды походивший на петуха, вызывал у Влада недоумение.
  
   "Откуда же родом мой странный гость?" - подумал заключённый князь, но не желал спросить прямо, потому что разгадывание этой загадки стало новой забавой, которые так редки в тюрьме. За долгое время, проведённое в башне, румынский государь научился ценить эти мелкие развлечения. Наверное, лет восемь назад он решил бы, что личность незнакомца не важна, а важно только то, принёс ли незнакомец радостную весть об освобождении, но сейчас дело обстояло иначе.
  
   "Немцы так не одеваются, да и поляки - тоже", - рассуждал Влад, припоминая, что польское платье не имеет ничего общего с петушиным костюмом незнакомца и по виду противоположно немецкому - штаны широкие, а кафтаны длиной до колен или ещё ниже.
  
   Кстати сказать, поляки были противоположны немцам не только в одежде, но и по поведению, потому что при первой встрече держались заносчиво, а немцы всегда казались добродушными. Зато при более близком знакомстве поляки часто делали новому приятелю какую-нибудь уступку с заметным ущербом для себя - лишь бы доказать, что они самые благородные люди на свете - а вот немцы всегда помнили о своей выгоде и, чтобы скрыть это, при всяком случае похлопывали нового приятеля по плечу.
  
   Влад не очень любил поляков, а к большинству немцев испытывал презрение, и потому, не видя достаточных причин отнести юного посетителя башни к тому или другому народу, даже порадовался.
  
   "А может, француз?" - подумал узник. Он знал, что лет тридцать-сорок назад к венгерскому двору приезжали многие благородные французы, искатели приключений, намеренные принять участие в ближайшей войне с турками. Если же французы узнавали, что такой войны пока не ожидается, они могли из праздного любопытства поехать ко двору султана и посмотреть, как там живётся. Очень отважные и безрассудные были люди.
  
   Эта отвага и безрассудство казались так велики, что осмотрительные немцы начинали бояться, как бы рядом с французами не показаться трусливыми. Вот почему всякий раз, когда речь заходила об очередном крестовом походе на турков, немцы начинали кричать, что тоже готовы идти в бой, но ближе к началу дела под разными благовидными предлогами отказывались.
  
   "Этот юноша вполне может быть французом, если осмелился явиться сюда", - рассуждал Влад, а комендант всё медлил, не рассказывал, для чего явился, да и "француз" ничего не говорил, продолжая оглядываться вокруг. "Он не может меня найти", - улыбнулся заключённый князь и вдруг увидел, что юный гость посмотрел прямо на него и переменился в лице - испугался
  
   Влад сразу почувствовал в себе нарастающую досаду и раздражение: "И почему все, кто приезжает ко мне от Матьяша, так меня боятся? Кто им при дворе неустанно рассказывает, что я злодей?" Теперь узник был склонен отнести посетителя всё же к немцам, но тут вдруг вспомнил одного старого знакомого, трусоватого поляка.
  
   Тот поляк был послом. Встреча с ним случилась много лет назад, ещё до злополучных событий, приведших к заточению в башне. В то время Влад полновластно правил в Румынии, а Матьяш прислал к нему своего человека.
  
   Человек, тот самый поляк, по приезде в Тырговиште вёл себя робко. Пусть многие "анекдоты о Дракуле" тогда ещё не появились, но Матьяшев посол наслушался рассказов о казни бояр, которую Влад устроил в начале правления. Благодаря всяким говорунам пятьдесят бояр, посаженных на кол, превратились в пятьсот, поэтому трусоватый поляк, стоя в тронном зале княжеского дворца, вручал верительную грамоту с большой опаской.
  
   "Как же звали того поляка? - пытался вспомнить узник Соломоновой башни, на время забыв о нынешнем посетителе-чужестранце. - Кажется, Бенек". Бенек был почтенным полуседым господином, но не вызывал доверия из-за привычки бросать быстрые взгляды то в одну, то в другую сторону. Высмотрев что-то, он тут же прятал глаза под тяжёлыми полуопущенными веками, а на его лице появлялось задумчивое выражение. Наверное, посол мысленно оценивал увиденное, ведь отношения Влада с Матьяшем в то время только-только начали устанавливаться, и Бенеку по возвращении предстояло рассказать своему королю, что делается при румынском дворе.
  
   Беседа с послом, приехавшим в румынскую столицу, предстояла долгая, поэтому Влад пригласил его на обед, согласно обычаю устраивавшийся всякий раз по окончании государева совета. Бояре, которые собирались на совет, считались во дворце гостями, и негоже было отпускать их домой голодными. "Так почему бы ни накормить заодно и посла?" - решил князь.
  
   Бенеку, присоединившемуся к трапезе, дали почётное место на лавке слева от Владова кресла, после чего посол, ободренный оказанной милостью, начал всё больше заноситься, как с поляками частенько случается. Этому также способствовало вино, потому что поляк прикладывался к кубку чаще, чем следовало бы, и сам не заметил, как пустился в нравоучительные рассуждения - дескать, напрасно Влад совершил то-то и то-то.
  
   Бенек приехал в Тырговиште в сентябре. Стояла чудесная погода, но от рассуждений посла Владу сделалось так тоскливо, как бывает в конце осени, в самые пасмурные ноябрьские дни. "Устами посла, даже подвыпившего, говорит сам король, - рассуждал румынский князь. - Как видно, Матьяш уверен, что может указывать мне. А ведь его отец Янош тоже был уверен, что может указывать моему отцу и даже карать за непослушание".
  
   Со стороны беседа выглядела как разговор двух приятелей, потому что оба собеседника обходились без переводчиков. Посол говорил на своём родном языке - польском, а Влад пользовался славянским языком, на котором в Румынии составлялись указы и совершались богослужения. Эти языки звучали очень похоже.
  
   - Зачем Светлейший Князь казнил так много панов за один раз? - спрашивал посол, в который раз отхлебывая из кубка. - Я не хочу показаться невежливым, но целых пятьсот панов...
   - Их было чуть более пятидесяти.
   - Что ж, я не стану спорить, но всё же...
   - Я покарал тех, кто предал моего отца и старшего брата, - холодно ответил Влад. - Я вправе карать своих слуг, которые заслужили наказание.
   - Я понимаю, почему Светлейший Князь так говорит, - посол несколько раз кивнул, - но Его Величество смотрит на это иначе. Те паны - не предатели. Они подчинились воле пана Яноша и тем самым выразили свою верность мадьярской короне, которую теперь олицетворяет Его Величество. А теперь выходит, что Светлейший Князь наказал их за верность короне. Король не может такого одобрять.
   - А кому же в первую очередь должны быть верны мои слуги? - с усмешкой спросил Влад. - Мне или Его Величеству?
   - Ответ очевиден, - слащаво улыбнулся посол. - Если Светлейший Князь будет верен Его Величеству, то слугам не придётся выбирать.
  
   Влад оглядел своих бояр. Те, что сидели поблизости, молча прислушивались к беседе, а те, что сидели в отдалении, тихо переговаривались. Всмотревшись в их лица, румынский князь остался доволен - среди его слуг не осталось таких, которые в случае чего выбрали бы венгерское покровительство, а не служение своему государю.
  
   Настроение Влада немного улучшилось, и он с улыбкой ответил послу:
   - Ты можешь передать моему брату Матьяшу, что я намерен быть верным.
  
   Услышав такой ответ, посол ещё больше ободрился и продолжил наглеть.
  
   - А ещё Его Величество не одобряет того, что Светлейший Князь учинил вместе со своим войском в землях Надьшебена и Брашова, - Бенек опять приложился к кубку. - Говорят о многих сожжённых дотла селениях.
   - Там думали получить выгоду, строя против меня козни, - сказал Влад. - Я лишь показал, что от козней не будет никаких выгод, а одно сплошное разорение. В Надьшебене и в Брашове сидят претенденты на мой престол, а городская знать поддерживает их, надеясь поживиться за счёт румынской казны, если кто-то из претендентов станет князем. В Надьшебене и в Брашове даже замышляли меня убить.
   - И всё же Его Величество недоволен, - продолжал настаивать посол, всё больше раздражая Влада.
  
   Бенек явно лез не в своё дело, но у румынского государя вдруг появилась одна задумка, как достойно ответить на посольскую наглость, и он подозвал к себе боярина Войку, сидевшего поблизости. Вопреки расхожему мнению, что люди богатырского сложения не блещут умом, Войко всегда отличался сообразительностью, и потому князь выбрал для своего дела именно этого слугу.
  
   Велев боярину преклонить ухо, Влад тихо сказал по-румынски:
   - Поди сейчас на двор, найди там жердь потолще и вели заострить её с одной стороны, чтоб на кол стало похоже. Побыстрее там управься. Пусть её несут сюда и здесь перед столом положат.
  
   Посол не понял, что приказал румынский государь, но насторожился, а Влад меж тем, отпустив боярина, переспросил:
   - Так мой брат Матьяш недоволен? А как же быть с письмом, которое он отправил в Надьшебен? В этом письме Матьяш сказал, что в споре с Надьшебеном прав я.
   - Да, - слащаво улыбнулся посол, - однако Светлейшему Князю известно, что это было мнение не столько Его Величества, сколько пана Михая, дяди Его Величества.
   - Да, мне это известно.
   - Однако пан Михай уже не имеет той силы при дворе, которую имел совсем недавно.
  
   Новость о том, что дядя короля, Михай Силадьи, теряет власть, огорчила Влада, ведь румынский государь дружил с этим венгром и искренне его уважал.
  
   Михай был уже не молод. В его кудрявые каштановые волосы намешалось много седины, а усы успели стать почти белыми, но он не потерял вкус к жизни и к войне, терпеть не мог немцев, в том числе тех, что жили в Трансильвании, и потому Влад с ним поладил.
  
   - Теперь Его Величество решает всё сам, - сообщил посол.
   - Сам?
   - Вот именно! И Светлейшему Князю следует это учесть.
  
   Владу очень захотелось, чтобы ту вещь, которую он просил принести со двора, принесли сию же минуту. Жаль, что такой расторопности нельзя было ожидать даже от Войки.
  
   - Ты даёшь мне советы, Бенек?
   - Я призываю задуматься, - ответил посол, попивая вино. - Если Светлейший Князь получил приглашение приехать ко двору Его Величества, это не значит, что там всецело одобряют казнь многих панов и разорение земель Трансильвании. Как бы не вышло, что Светлейший Князь съездит напрасно.
   - Странные речи ты ведёшь, - заметил Влад. - Я думал, что ты послан сюда ради укрепления мира, а ты сеешь раздор.
   - Укрепляя мир, следует время от времени пробовать его на прочность, - улыбнулся Бенек. - Его Величество готов забыть о расправе над панами и пошёл на уступки в деле с Надьшебеном, но и Светлейший Князь должен уступить - признать, что был прав не во всём.
  
   Разговор ещё некоторое время продолжался в таком же духе, пока в дверях залы не появился Войко. Ещё до того, как боярин успел подойти к столу князя и доложить, Влад махнул рукой - дескать, заносите.
  
   То, что принесли на середину залы двое слуг, недавно разносивших еду, и впрямь походило на кол. Позднее говорили, будто его покрывала позолота, но эти рассказы не соответствовали истине. Жердь оказалась серая, потемневшая от времени, а её конец сиял желтовато-белым цветом только что обструганного дерева и, наверное, поэтому казался золочёным.
  
   Как бы там ни было, принесённый предмет очень заинтересовал посла. Бенек стрельнул глазами влево, особенно обратив внимание на заострённый конец, и заёрзал на лавке.
  
   - А известно ли тебе, Бенек, что перед тем, как казнить полсотни своих неверных слуг, я пригласил их на пир? - спросил Влад, непринуждённо оглядев столы с яствами, а затем внимательно посмотрел на собеседника. - Пир был в точности такой, как сейчас.
  
   Присутствующие бояре тоже обратили внимание на странный предмет, который теперь лежал посреди залы, но они смотрели на кол с удивлением, а вот Бенек не на шутку встревожился.
  
   Румынский государь с видом победителя откинулся на спинку кресла, довольный собственной шуткой, но в следующую минуту подумал с лёгкой досадой: "Возобладает ли страх над разумом? Поймёт ли Бенек, что я не могу казнить посла? Не для того я так долго искал сближения с королём, чтобы теперь испортить всё одним приказом, отданным сгоряча. Однако Бенек вряд ли поймёт, что я не всерьёз. Страх всегда оказывается сильнее здравого смысла. И это печально. Зато для посла станет ясно то, что ему не следует заноситься".
  
   Наконец, посол, тоже что-то обдумывавший, осмелился заговорить, но теперь уже не выглядел заносчивым и взвешивал каждое своё слово:
   - Не скажет ли мне Светлейший Князь, для чего этот предмет лежит посреди залы?
   - А ты сам как полагаешь? - спросил Влад.
   - Светлейший Князь собрался казнить кого-то, кто провинился?
   - Разумеется, - румынский государь по-прежнему выглядел непринуждённым. - Колья для того и существуют, чтобы с их помощью наказывать. Но кого же я собрался наказать?
  
   Бенек снова стрельнул взглядом в сторону заточенной жерди и, помедлив, ответил:
   - Не знаю, Светлейший Князь.
   - Неужели ничего не идёт на ум?
  
   Поляк нехотя произнёс:
   - Э... Неужели...
   - Да...
   - Неужели, посла... который сказал нечто такое, что оскорбило Светлейшего Князя...
   - Нечто? Ты сказал много чего, - покачал головой Влад.
  
   Поляк так заметно сник, что его стало жаль:
   - Я, в самом деле, наговорил лишнего?
   - Да, - произнёс государь, и теперь непринуждённость в его поведении начала уступать место гневу.
   - Светлейший Князь шутит?
   - Для тебя это не суть важно, - прогремел Влад. - Разве тебе не говорили при дворе моего брата Матьяша, что мои шутки часто заканчиваются кровью?
   - А может, всё же... - с надеждой начал посол, но, увидев суровое лицо собеседника, замолчал на полуслове. - Что ж... - через минуту продолжил он. - Значит, к прискорбию моему я оказался плохим послом.
  
   Бенек склонил голову, затем с какой-то злостью посмотрел на стоявший рядом винный кубок, будто говорил ему "это ты виноват", после чего отодвинул его от себя подальше и добавил:
   - Если бы не превосходное вино из погребов Светлейшего Князя, возможно, я не совершил бы оплошности.
   - Пытаешься задобрить меня? - строго спросил Влад. - Напрасно.
  
   Посол загрустил ещё больше. Казалось, он стремился ещё что-то придумать, чтобы оправдаться, но ничего придумать не мог. Бенек обхватил голову руками, и сидел так, облокотившись о стол, некоторое время. Затем посол ещё раз взглянул на кол, на грозного государя, обречённо вздохнул и вдруг выпрямился, встал:
   - Знай, Светлейший Князь, что такие паны как я всегда встречают смерть достойно, глядя ей прямо в глаза. Если я заслужил, то казни меня!
   - Значит, ты признаёшь, что заслужил казнь? - сурово спросил Влад.
   - Не мне об этом судить, Светлейший Князь, - запальчиво, но в то же время искренне ответил поляк. - Разве можно мне, простому послу, решать такие дела? Но если Светлейший Князь полагает, что я заслужил смерть, то Светлейшему Князю виднее.
  
   Такое поведение всегда отличало поляков. Перед смертью они преображались, делались бесстрашными, поэтому оставляли трусливую привычку обвинять в своих бедах кого-то стороннего, а брали всю вину на себя.
  
   Румынский государь посветлел лицом, одобрительно улыбнулся и произнёс:
   - А вот эта твоя речь мне нравится.
  
   Лицо Бенека, такого удалого, отчаянного, тоже изменилось. В его глазах опять засветилась робкая надежда, а вместе с ней вернулась и часть прежнего страха за свою жизнь, ведь совсем не боятся смерти лишь те, для кого она неминуема.
  
   - Целью наказания является исправление людей, - продолжал Влад, с удовольствием наблюдая, как посол, ещё недавно выказывавший к собеседнику небрежение, теперь ловит каждое слово. - Я хотел наказать тебя, но если ты исправился сам, то наказание не требуется.
  
   Посол, всё также продолжавший стоять, ещё несколько мгновений внимательно смотрел на князя, а затем Влад увидел, что глаза собеседника увлажнились. Пьяные люди часто плачут, однако румынскому государю опять стало жаль Бенека.
  
   Плюхнувшись на лавку, поляк всхлипнул, утерся рукавом и в крайнем волнении схватил свой кубок:
   - За здоровье Светлейшего Князя! - последовало два больших судорожных глотка, а Влад повернулся к боярину Войке, успевшему снова усесться за стол, и произнёс:
   - Эй, Войко! Распорядись, чтобы кол унесли.
  
   Казалось, цель Влада была достигнута, но между тем он чувствовал какой-то горький осадок внутри. "Я приструнил наглеца, но что я выгадал? - думал князь. - Ведь Бенек по возвращении к королю станет рассказывать о сегодняшнем случае, и к тем историям обо мне, которые смакуются при дворе Матьяша, добавится новая. Я сам овеваю себя дурной славой".
  
   Государевы размышления прервал Бенек, который прямо-таки лучился радостью, подтверждая старую истину - если хочешь сделать человека счастливым, то приговори его к смерти, а затем помилуй.
  
   - Если Светлейший Князь позволит, я скажу ещё кое-что, чего говорить не должен, - произнёс посол.
  
   Только что Бенек хотел поразить собеседника благородством своей натуры, когда утверждал, что готов безропотно принять смерть, однако умереть не случилось, а желание себя показать, в высшей степени свойственное польским панам, осталось и искало выхода.
  
   - Говори, - разрешил Влад.
   - Светлейшему Князю следует быть осторожным во время поездки ко двору Его Величества, - зашептал посол. - Я знаю, что Светлейший Князь дружен с паном Михаем, дядей Его Величества...
   - Да, это так.
   - Однако по прибытии ко двору Светлейший Князь вряд ли увидит там пана Михая, потому что пан будет сидеть в заточении, в крепости. Перед самым моим отъездом я слышал, что Его Величество собирается отдать такой приказ, потому что считает пана Михая изменником.
   - В чём же состоит измена?
   - Его Величество полагает, что пан Михай взял себе слишком много власти и забыл о том, кто же истинный король... Но я смиренно прошу Светлейшего Князя не говорить Его Величеству о том, что я сейчас рассказал.
  
   Годы спустя, коротая дни в Соломоновой башне, Влад не раз вспоминал тот разговор. Сказанное послом было как знак свыше! Матьяш посадил своего дядю в крепость... В крепость! В замок Вилагош в Трансильвании. А через четыре года и сам Влад оказался в крепости, но в другой, Вышеградской.
  
   Да, посол был прав, когда советовал князю задуматься. Если уж Матьяш не пожалел своего родного дядю, то дальнему родственнику-румыну в случае чего тем более не следовало надеяться ни на какую снисходительность! Когда произошло низвержение Михая Силадьи - всесильного вельможи - история Влада и Матьяша только-только начиналась, поэтому случившееся с Михаем можно было считать дурным предзнаменованием.
  
   К сожалению, румынский государь не внял ни советам посла, ни знакам свыше, потому что в те времена видел совсем другие знаки. Князь сравнивал свою судьбу и судьбу Матьяша, находя много схожего, и считал, что это неспроста.
  
   Отец Влада был убит боярами при молчаливом согласии Яноша Гуньяди, отца Матьяша. Старший брат Влада был убит так же, а сам Влад в это время находился в Турции в плену и смог вернуться домой лишь спустя два года.
  
   Всё это время к Богу летели молитвы:
   - Господь, неужели Ты не отомстишь за моих родичей!? Почему медлишь? Если Ты промедлишь, я сам отомщу.
  
   Казалось, молитвы оставались без ответа, поэтому осиротевший Влад начал старательно копить в себе ненависть и приготовлять месть, но в итоге смог осуществить задуманное лишь наполовину. Состоялась казнь бояр-предателей, а когда пришло время обратить взоры на Яноша и его родичей, то оказалось, что делать уже ничего не нужно.
  
   Янош умер сам, скорой и мучительной смертью, от чумы. Через год после этого старший брат Матьяша был обезглавлен, а сам Матьяш попал в плен к богемскому королю и смог вернуться домой только через два года.
  
   Как будто сам Бог вмешался и всё уравновесил, покарав семью Гуньяди - отец в счёт отца, старший брат в счёт старшего брата и даже плен в счёт плена, ведь Влад в своё время оказался в Турции из-за венгров. Влад был отправлен туда своим родителем, желавшим получить покровительство султана и защититься от Гуньяди. Покровительство не помогло, и потому напрасное пребывание в Турции, очевидно, тоже было посчитано Богом как долг, который семья Гуньяди оплатила.
  
   Когда на эту семью посыпались беды, Влад поначалу лишь порадовался и не думал, что здесь проявилась Божья воля, но затем ему всё чаще и чаще начала являться мысль, что совпадений слишком много: "С Матьяшем случилось всё то же, что со мной. Неужели, это глас Божий, который велит мне забыть прошлые обиды и очистить сердце от ненависти?"
  
   Румынский государь думал об этом и тогда, когда поехал к Матьяшу в венгерскую столицу, чтобы принести вассальную присягу и получить за это трансильванские земли Амлаш и Фэгэраш. "Я отправляюсь мириться", - повторял себе Влад.
  
   Путешествие совершилось в конце осени, когда деревья сбрасывают листву, даль застилают густые туманы, и больше хочется сидеть дома, нежели куда-нибудь ехать. В глубине души Влад ехать действительно не хотел, но объяснял это погодой, поэтому повторял себе: "Я должен".
  
   Он никогда прежде не посещал венгерскую столицу, называвшуюся Буда, но знал её по рассказам своего отца, ныне покойного - город стоял на берегу Дуная, занимая всю верхушку плосковерхого холма и долину вокруг, причём на холме, совсем не маленьком, треть всего пространства была отдана под дворец короля. Это оказалось огромное и внушительное здание.
  
   Высоко в небо устремлялись островерхие башенки, а вход во дворец как нарочно сделали у самого подножия холма, ведь оттуда королевское жилище казалось ещё выше, и всей своей громадой давило на гостя, настойчиво внушая мысль о величии венгерской короны.
  
   Очевидно, ту же мысль должны были внушать и пятеро ворот, которые гостю предстояло миновать прежде, чем оказаться в залах. Миновав вместе со свитой первые трое ворот, Влад вынуждено остановился во внутреннем дворе, обнесённом мощной оборонительной стеной и имевшем форму чуть обрезанного круга.
  
   Наверное, принимающая сторона могла бы устроить, чтобы гость проехал все ворота, не останавливаясь, но сюзерен ведь должен чуть-чуть подержать своего будущего вассала у порога, тем самым подчёркивая своё высокое положение. "Не буду обижаться на это. Я приехал мириться", - снова напомнил себе Влад.
  
   Возле четвёртых ворот дорога плавно пошла в гору - всё выше и выше. Справа, за стенными зубцами виднелись воды Дуная и противоположный берег, на котором был заметен городок Пешт, а также серые поля, тёмные леса, простиравшиеся очень далеко, и, наконец, синяя полоска гор на самом горизонте. Наверное, гостю, обозревавшему всё это, следовало подумать, насколько обширны владения Его Величества, и опять же преисполниться почтения к королю, чей дворец вздымался над рекой на высоту птичьего полёта, но румынский государь думал не о величии Матьяша, а о Боге и о прощении.
  
   Наконец, Влад миновал и пятые ворота, после чего спешился и под звуки труб и бой барабанов прошёл в большую залу, где на троне восседал Матьяш, утопавший в парадных одеждах и окружённый разодетыми вельможами, выглядевшими довольно забавно. Так уж повелось, что одеяние венгерской знати сверху напоминало польскую одежду, а снизу - немецкую, поэтому просторные кафтаны в сочетании с узкими штанами делали их обладателей похожими на круглых шерстистых баранов с тонкими ножками.
  
   Склонившийся в поклоне Влад улыбнулся, глядя на барашка-короля и его баранью свиту. К тому же, князь не мог испытывать настоящего почтения к монарху, которому исполнилось всего-то пятнадцать лет. Румынский государь был вдвое старше, поэтому прилагал все усилия, чтобы уважительно смотреть на юнца, чьё лицо, ещё безусое, оставалось нежным, как у девицы, а холёные тёмно-русые кудри, спускавшиеся до плеч, ещё не успели выгореть на солнце и обтрепаться на ветру во многих походах и путешествиях. Но даже окажись королю двадцать или двадцать пять, он всё равно смотрелся бы не очень внушительно, ведь на голове у Матьяша вместо короны красовался берет, и Влад знал почему - корону-то украли, причём довольно давно, а вернуть всё никак не получалось.
  
   В правой руке монарх сжимал скипетр, а в левой - державное яблоко. Обе вещи, наверняка, весили много, однако их тяжесть Матьяшу не досаждала. Когда Владу после церемонных приветствий и поднесения подарков королю пришло время произносить вассальную клятву, монарх положил тяжёлые атрибуты своей власти на красную бархатную подушку так неспешно, как будто ему жаль было с ними расставаться.
  
   Вассальные клятвы часто произносятся в храмах, однако будущий вассал являлся православным, в то время как будущий сюзерен - католиком, поэтому церемонию устроили во дворце. Влад приблизился к торну, опустился на колени, вложил свои руки в руки Его Величества и произнёс заранее заготовленную речь - о том, что становится вассалом венгерского короля за земли Амлаша и Фэгэраша, и что обязуется защищать и оберегать своего сюзерена от всех врагов.
  
   Юному Матьяшу нравилось, что более взрослый человек склонился перед ним. Очевидно, по этой причине королю нравилась вся нынешняя церемония. Наверняка, нравились ему и остальные дворцовые ритуалы, ведь любой из них сводится к тому, что подданные выражают своему королю почтение.
  
   Когда румынский государь закончил говорить и встал с колен, Матьяшу поднесли подушку, на которой лежал изукрашенный меч. Это оружие предназначалось для дарения новому вассалу, однако король будто забыл об этом и схватился за меч, как мальчишка, которому принесли новую игрушку. Осмотрев подарок, Его Величество немного помедлил, но затем великодушно передал Владу - дескать, на, возьми, мне не жалко.
  
   Боярин Молдовен, состоявший в свите Влада, тут же препоясал своего государя, до этой минуты безоружного, подаренным мечом. Теперь Владу оставалось только пятиться, пятиться, произнести положенные слова благодарности и, наконец, удалиться из залы, чтобы после церемонии, как было условлено заранее, явиться в личные покои короля для дальнейшей беседы с Его Величеством с глазу на глаз.
  
   В тот приезд Влад и узнал, что король очень любит сливы. С самого детства Матьяш мог кушать их сколько угодно, и потому специально для юного короля их заготавливали особым образом. В период сбора урожая созревшие ягоды, на которых уже обсохла роса, аккуратно срезались, пересыпались пшеном и закладывались в просмоленные бочонки. Бочонки тщательно закупоривались и опускались на самое дно Дуная, где течение холодное. Это позволяло хранить сливы в свежем виде вплоть до Рождества, поэтому таких бочонков опускали на дно реки по многу десятков, чтобы даже при ежедневном расходе хватило надолго.
  
   Неудивительно, что и в тот день, когда Влад явился в королевские покои, на столе оказалось блюдо со сливами. Они выглядели весьма свежими, хотя на дворе стоял ноябрь, а в это время сливу уже не достать.
  
   - Ты тоже любишь сливы, кузен? - спросил Матьяш, видя на лице своего гостя неподдельный интерес. - Младший дворцовый кладовщик подсказал, как их хранить, и за это я пожаловал ему дворянство.
  
   Помедлив мгновение, юный монарх чуть подвинул блюдо в сторону Влада:
   - Угощайся.
  
   Румынский государь взял сливу, а Матьяш взял сразу две и с нескрываемым удовольствием запихнул обе в рот, хотя наверняка знал, что такой торопливый способ поедания плодов присущ детям, а не степенным монахам.
  
   Дожевав, Матьяш, наконец, сделался степенным и прямо пожаловался на свой возраст:
   - Мне некому довериться, кузен, ведь все полагают, что я ребёнок, нуждающийся в опеке или воспитании. Ты, наверное, удивлён тем, что не увидел в зале моего дядю Михая?
  
   Влад промолчал, чтобы не врать.
  
   - Я заключил его под стражу, - произнёс пятнадцатилетний король, прохаживаясь вдоль стола. - Только так я смог убедить моего родича, что последнее слово за мной. А то он начал готовить новый крестовый поход и даже меня не спросил, желаю ли я этого.
  
   По лицу гостя никак нельзя было понять, одобряет он решение короля или нет, поэтому Матьяш спросил:
   - Как ты думаешь, кузен? Я прав?
  
   Чтобы не врать, румынский государь ответил уклончиво:
   - Я думаю, Ваше Величество верно рассудили, что не следует начинать войну с турками сразу после прихода к власти. Поспешность вредит любому делу.
   - Вот-вот! Ты верно выразил мои мысли, - обрадовался Матьяш и добавил. - Лучше зови меня кузеном.
  
   Влад молча поклонился.
  
   - Я рад, - признался король, - что хоть ты не пытаешься меня учить, пользуясь своим правом старшего. А остальные то и дело испытывают моё терпение. Даже мой учитель и наставник Витез, епископ Надьварадский, желает меня направлять вместо того, чтобы мне помогать. Он пользуется тем, что после того, как я посадил дядю Михая в крепость, мне не у кого спросить совета. Если я ещё и Витеза отдам под стражу, то с кем я останусь? И вот он пользуется своим положением, чтобы постоянно говорить мне про крестовый поход.
  
   Матьяш с каждой минутой распалялся всё больше, а румынский государь подумал, что, должно быть, именно в таком настроении король и принял решение отправить своего дядю, Михая Силадьи, в замок Вилагош. По мнению Влада, это наказание было слишком суровым, но просить о снисхождении для Михая сейчас не имело смысла.
  
   - А тут ещё оказалось, - продолжал пятнадцатилетний монарх, - что новый Римский Папа, которого недавно выбрали, это давний знакомый Витеза. А ты ведь знаешь, кузен, что всякий, кого избирают Папой, сразу начинает призывать к войне с турками, к крестовому походу. И вот мой учитель вместе со своим приятелем пытаются решить своё дело посредством меня. А я не желаю быть ничьим орудием. Это удел слуг, а я король!
  
   Влад хотел посоветовать Его Величеству быть спокойнее, но затем решил поступить иначе - просто взял ещё одну сливу с блюда и, продолжая слушать, откусил. Матьяш, глядя на своего кузена, тут же вспомнил о сливах, замолчал, потянулся к лакомству, опять положил в рот сразу две ягоды и успокоился сам собой:
   - Ты думаешь, я слишком горячусь, кузен? - спросил король. - Но ведь и у тебя не всегда хватает терпения. Я знаю, что когда у тебя заканчивается терпение, ты сажаешь людей на кол. Иногда я жалею, что я - не ты.
   - В самом деле, кузен? - с сомнением спросил Влад.
   - Да, - кивнул монарх, наконец, вспомнив о том, что с гостем совершенно не обязательно разговаривать стоя.
  
   Матьяш направился к резному деревянному креслу у окна, жестом указал гостю на кресло, стоявшее напротив первого, и продолжал:
   - У меня при дворе есть один язвительный человек, племянник моего учителя - Янош по прозвищу Панноний. И ведь я сам назначил этого Паннония на должность в дворцовую канцелярию, потому что мой учитель меня попросил и обещал, что я не пожалею. А на деле что?
   - А что?
   - Я жалею. Этот Панноний пишет стихи, в которых меня высмеивает, и распространяет их среди моих придворных. Понимаешь, как мне досадно? Я его облагодетельствовал, дал должность при дворе, а он...
   - Я понимаю кузен, - сказал Влад, - но с этим ничего не поделаешь. Про меня тоже много чего говорят, и мне приходится терпеть.
   - Этот Панноний своими насмешливыми стихами решил воспитать из меня идеального монарха, - Матьяш состроил кислую мину. - И он тоже знаком с нынешним Римским Папой. И тоже думает, как бы уговорить меня отправиться в крестовый поход против турков. А я что, похож на безумца?
   - Нет, кузен, - заверил Влад.
   - Ты правильно сказал, что начинать поход в самом начале правления это безумие, - продолжал Матьяш. - Я не хочу совершать безумств. К тому же за последние двадцать лет лишь один крестовый поход против турков закончился удачно - Долгий поход под началом моего отца. Однако то обстоятельство, что я сын своего отца, вовсе не обязательно принесёт мне победу. Я не настолько самонадеян, чтобы думать по-другому.
  
   При упоминании о Яноше Гуньяди румынский князь помрачнел. Матьяш сразу заметил это, примирительно улыбнулся, и в тот момент Владу показалось, что король - взрослый человек, умудрённый опытом.
  
   - Я знаю, о чём ты задумался, - произнёс пятнадцатилетний монарх, наклоняясь в кресле вперёд и глядя собеседнику в глаза. - Я знаю, что наши отцы враждовали. И наши старшие братья тоже наверняка враждовали бы, если б были живы. Но нам с тобой ни к чему продолжать эту вражду. Может, потому Бог и забрал наших старших родичей, чтобы вражда прекратилась, и наступил мир? Как ты полагаешь, кузен?
   - Я полагаю, что все счёты сведены, и больше незачем вспоминать старое, - ответил Влад, всё так же видя перед собой взрослого человека вместо мальчишки. Пожалуй, теперь у румынского князя появился повод, чтобы уважать юного венгерского короля, бывшего вдвое младше.
  
   - Вот-вот, кузен! И я так думаю! - откликнулся Матьяш, а затем, не зная, что ещё сказать, повернулся к блюду со сливами, оставшемуся на столе, встал, тем самым заставив гостя тоже встать, добрался до своего любимого лакомства и уже с набитым ртом проговорил. - Угощайся, кузен.
  
   Влад тоже подошёл к столу и взял одну ягоду. С минуту оба собеседника молчали, а затем юный король будто невзначай спросил:
   - А как у тебя дела с турками, кузен? Насколько мне известно, у тебя с ними мир, и ты платишь им дань.
   - Да, кузен.
   - И ты намерен дальше сохранять с ними мир?
   - Это зависит от моего сюзерена, - улыбнулся Влад. - Если ты, кузен, пойдёшь на них в поход, то я, как твой вассал не смогу остаться в стороне.
   - Это хорошо, что ты помнишь о своей клятве, - Матьяш тоже улыбнулся. - А я уж заподозрил, что ты хочешь служить двум господам. Если служишь мне, порви с турками и стань их врагом. Я не побуждаю тебя начинать войну против них немедленно, ведь ты правильно сказал, что не следует затевать подобное сразу после восшествия на трон. Я знаю, что ты правишь всего два года. Это мало, и потому я тебя не тороплю, но когда решишься, то знай, что тебе будет от меня помощь.
   - У всякой войны есть цель, - заметил Влад. - Поэтому, если мой сюзерен повелевает мне воевать, я должен знать, какую цель он ставит передо мной.
  
   Пока что всё выглядело так, будто венгерский король хочет войны лишь для того, чтобы отделаться от настойчивых просьб Римского Папы, и что Его Величеству не важно, будет ли война удачной или нет - лишь бы она состоялась.
  
   Матьяш, очевидно, тоже понимал, как звучат со стороны его слова, и поспешил развеять подозрения вассала:
   - Я верю в успех небольшой войны, которая будет способствовать укреплению нашего южного рубежа, - ответил король. - А что касается крестового похода, преследующего эфемерную цель изгнания турков из Европы... - молодой монарх помахал руками, будто разгоняя дым.
  
   В тот день Влад искренне поверил королю, потому что слова Его Величества звучали здраво. Матьяш знал, что румынский князь имеет в распоряжении всего пять тысяч воинов, а в таких обстоятельствах повелевать румынскому вассалу, чтобы готовился к крестовому походу, было бы смешно. Совсем другое дело - укрепление южного рубежа христианской Европы.
  
   Влад, конечно же, полагал, что под словом "рубеж" имеется в виду Дунай, ведь установление оборонительной линии именно по реке означало бы, что король хотел защитить от турков Румынию, а также Молдавию и часть сербских земель. Такое положение рубежа казалось верным и с военной точки зрения - река сделалась бы на пути турецких завоевателей естественной преградой, которую удобно защищать.
  
   Однако через четыре года выяснилось, что рубежи, которые Его Величество действительно не намерен был сдавать, пролегали гораздо севернее, а румынам, молдаванам и сербам следовало позаботиться о себе самим. Венгерский король предпочёл забыть, что в его собственных жилах течёт румынская кровь. Если бы помнил, не оставил бы Румынию один на один с Турцией.
  
   Да, Матьяш забыл о своих корнях и в этом оказался истинным Гуньяди, ведь похожую забывчивость в своё время проявил и Янош. Янош откреститься от своего отца-румына и назвался незаконным сыном одного из предыдущих венгерских королей, чтобы удобнее стало пробивать себе дорогу к власти. Именно удобство, а не честь ставилось во главу угла! Яношу было удобнее считаться незаконным сыном немца, чем законным сыном румына, ведь в Венгрии румыны находились ниже по положению, чем венгры. Румын считали недостойными и за спиной называли собаками.
  
   Вот и Матьяш, наверное, подумал, что собаку не жалко бросить на растерзание турецкому льву, но для отвода глаз называл Влада кузеном и угощал сливами.
  
   Слишком большое значение румынский государь тогда придал этим сливам, а теперь, сидя в заточении в башне венгерского Вышеграда, он думал: "Матьяшу понадобился мой портрет... Для чего вдруг? Для чего? Чтобы кидать в этот портрет сливовые косточки?"
  
   * * *
  
   - Я помню, что мой кузен Матьяш любил сливы очень сильно, - проговорил узник Соломоновой башни, обращаясь к молодому флорентийцу. - Скажи мне - эта страсть прошла или нет?
   - Я не знаю, Ваша Светлость, - ответил Джулиано. - Я никогда не присутствовал при трапезе Его Величества, ведь даже если мне случается оказаться во дворце во время пира, то для таких людей, как я, накрывают стол в другом зале. А что делается в личных покоях Его Величества, я тем более не знаю. Я никогда там не бывал. Когда мой учитель получал от короля заказ, это было в дворцовом саду. Его Величество, любуясь расцветающими деревьями, немного прогулялся по дорожкам вместе с моим учителем, а я состоял при учителе переводчиком.
  
   Выслушав эту речь, Дракула усмехнулся, как если бы сказал: "Вот видишь. Ты сам признал, что являешься мелкой сошкой. При таком скромном положении ты не можешь считаться королевским посланцем".
  
   Джулиано всё меньше боялся своего собеседника и всё больше недолюбливал. "Зачем придираться ко мне из-за каждого пустяка? - думал флорентиец. - Разве я сам назвался посланцем? Меня так назвал господин кастелян. Разве я заслужил, чтобы меня из-за этого высмеивали?"
  
   Меж тем Его Светлость смотрел уже не на юного гостя, а как будто сквозь него, обозревая свою комнату.
  
   - Если тебе случится говорить с моим кузеном Матьяшем, а не только переводить чужие речи, можешь передать, что я в полном здравии и всем доволен, - произнёс Дракула. - Жители здешнего города очень меня любят. Не далее как сегодня приходили проведать. Как всегда льстили мне, крича, что я злодей или изверг, и бросали в меня грязью.
  
   Джулиано вопросительно посмотрел на коменданта, а тот пояснил:
   - Это мальчишки балуются. С внешней стороны стен заходят, и давай комья земли в башню кидать. А зимой - снежки.
   - Это не просто мальчишки, - непринуждённо добавил Его Светлость. - Это немецкие мальчишки. Лишнее подтверждение, что немцы - славный народ. Было время, я воевал с ними в Трансильвании, а теперь они переселились сюда, под окна моей темницы, и научили своих детей оскорблять меня. Матьяш придумал отличную шутку, пригласив трансильванских немцев переселиться в Вышеград. Очевидно, мой кузен заботился о том, чтобы мне не было скучно. Должен признать, что у дражайшего Матьяша очень изощрённый ум.
  
   Слушая эти признания, ученик придворного живописца вдруг забеспокоился - а что если узник не согласится позировать для портрета, заказанного Матьяшем?
  
   С большим волнением, понимая, что от этого разговора зависит очень многое, Джулиано произнёс:
   - Ваша Светлость, я хотел бы... если, конечно, у Вашей Светлости нет ещё каких-нибудь пожеланий относительно того, что я должен при случае передать Его Величеству... тогда я хотел бы...
   - Продолжай, - усмехнулся Дракула.
   - Я желал бы спросить, что думает Ваша Светлость о том деле... то есть на счёт портрета. Несколько минут назад Ваша Светлость изволили заметить, что если Его Величество желает увидеть лицо давнего знакомого, черты которого позабыл, то для исполнения этого желания больше годится личная встреча. Но... моему учителю всё-таки нужно рисовать. Ваша Светлость будет позировать?
  
   Дракула задумался, а затем посмотрел на коменданта, который вдруг встрепенулся и весь обратился в слух. Ожидая от узника ответ, грузный усач аж подался вперёд и будто просил: "Ну, давай, скажи что-нибудь в своей обычной манере".
  
   Флорентийцу даже показалось, что кастелян очень хочет, чтобы узник отказался позировать. "Что пользы в отказе?" - недоумевал Джулиано, однако Дракула прервал эти размышления, произнеся очень мягким и покладистым тоном:
   - Я готов сделать моему кузену одолжение. Если Матьяш хочет получить мой портрет, то пускай получит.
  
   На этом визит подошёл к концу. Вкратце поведав узнику о том, когда и как будет происходить работа над картиной, ученик придворного живописца откланялся, а затем вслед за комендантом проследовал вон.
  
   По выходе из башни комендант любезно разрешил юному флорентийцу не подниматься обратно в цитадель, а выбраться из укреплённого дворика через ближние ворота - те самые, которые охранялись четвёркой суровых латников, недавно отказавшихся пропускать Джулиано и даже докладывать о нём.
  
   - Я отдам распоряжение, чтобы завтра ты и твой учитель смогли пройти здесь, а не тащиться наверх, - сказал комендант, на что услышал тысячу благодарственных слов.
  
   Флорентиец сделался таким говорливым, испытывая радость от того, что визит к Дракуле окончился благополучно. Восторг неудержимо рвался наружу, поэтому юноша, поблагодарив кастеляна, заметил:
   - Как всё-таки хорошо, что Дракула согласился позировать для портрета. Даже не знаю, что бы мы с учителем делали, если б получили отказ.
   - Делали бы всё то же - рисовали, - небрежно бросил комендант. - В королевском приказе ясно сказано, что я должен оказывать содействие. Мне положено чётко выполнять приказы Его Величества, поэтому если б узник отказался позировать, уж я бы сумел сделать так, чтобы упрямец сидел прямо и смирно.
  
   Джулиано даже удивился, почему раньше не подумал о таком простом решении - если узник отказывается что-то делать, то можно применить силу. А ведь Дракула - такой же заключённый, как и большинство, без привилегий.
  
   - То есть Дракула был бы привязан к креслу верёвками или ремнями? - предположил Джулиано, но тут же увидел в этом способе принуждения значительные недостатки. - Да, это отчасти помогло бы, однако узник всё равно вертел бы головой.
  
   Комендант засмеялся, и его смех эхом раскатился по всем углам укреплённого дворика:
   - Я в рисовании не силён, однако вижу, что мог бы дать вам, живописцам, пару дельных советов. Вот ты не знаешь, а я знаю, что есть устройство, которое позволяет так закрепить голову, да и всё тело в кресле, что человек не двинется. Правда, это устройство обычно используется для пыток, но и для нашей цели оно сгодилось бы.
   - Подобное устройство есть в здешней крепости? - спросил Джулиано, который охотно посмотрел бы на него.
   - Нет, но я знаю, где его можно было бы достать, - ответил кастелян, и в его голосе послышалось сожаление, что великолепная идея о том, как можно усмирить строптивого Дракулу, не пригодилась.
  
   "Наверное, узник догадливее меня, - решил флорентиец. - Видно, понял, что к нему могут применить некое пыточное устройство, и поэтому решил не противиться королевской воле".
  
   Джулиано продолжал думать об этом всю дорогу до гостиницы, а дочка хозяина меж тем проявляла нетерпение, ожидая новостей. Наверное, она сидела у окна на втором этаже дома и высматривала, не идёт ли юный постоялец обратно, ведь тот ещё не успел ступить второй ногой во двор, а красавица уже торопливо спускалась по ступенькам крыльца.
  
   - Ну? Видел? - спросила она.
   - Видел, - гордо ответил Джулиано.
   - И что же он?
   - О! Страшный человек, - сказал ученик придворного живописца.
   - Рассказывай, - потребовала дочка трактирщика.
   - А как же уговор? Ты обещала назвать своё имя, когда я вернусь.
  
   Девица нахмурилась, но всё-таки назвала.
  
   Имя она носила такое, что язык сломаешь выговаривать. Кто привык к плавному звучанию женских имён, на этом имени мог бы споткнуться раза два. Придумают же - Оттегебе. А может, Уттегебе. Флорентиец точно не расслышал, хотя по его просьбе девица произнесла своё имя дважды. В переводе с немецкого оно означало "ценный дар", или что-то вроде того.
  
   - А почему тебя так назвали? - спросил Джулиано.
   - Потому что я у отца одна и родилась поздно, - будто нехотя отвечала красавица.
   - Оттегебе... - старательно выговорил флорентиец.
   - Все зовут меня просто Утта - и отец, и бабушка, и соседи, и гости, поэтому можешь не утруждать себя, выговаривая моё имя полностью, - усмехнулась девица и снова потребовала. - А теперь рассказывай мне про Дракулу.
  
   После посещения башни флорентиец чувствовал себя невероятным смельчаком и теперь был способен на самые отчаянные поступки, поэтому, услышав повторное требование Утты, решил сделать то, на что вряд ли осмелился бы при других обстоятельствах.
  
   - Ну, хорошо. Пойдём, я тебе всё расскажу, - ухмыльнулся он, - но нам не совсем удобно говорить посреди двора. Пойдём-ка лучше туда...
  
   С этими словами юноша повёл Утту в сенной сарай, но, к сожалению, красавице с первой же минуты не понравилось то, чем сопровождался рассказ о Дракуле. Получив звонкую затрещину, от которой всю левую щёку будто обожгло, Джулиано наблюдал, как дочка трактирщика с оскорблённым видом идёт через двор и скрывается в доме.
  
   Отцу или бабушке Утта не пожаловалась. Это стало ясно ближе к вечеру, потому что весь остаток дня трактирщик и старуха продолжали вести себя с флорентийцами как прежде - вежливо, услужливо и даже не бросали косых взглядов. Значит, для таких взглядов не было повода.
  
   Джулиано очень опасался, что получит от хозяев гостиницы грозную отповедь или даже услышит требование убираться вместе с учителем вон, но ничего подобного не случилось, поэтому юноша успокоился и опять предпринял нечто смелое - попытался помириться с красавицей.
  
   - Утта, погоди. Не дуйся, - окликнул он девицу, когда та выходила из погреба. - Ты ведь хотела, чтобы я рассказал тебе про узника Соломоновой башни?
   - Да. А теперь не хочу, - собирательница сплетен повернулась к Джулиано спиной, поставила корзину с продуктами подальше от него и начала деловито вешать замок на дверь.
   - Но всё же послушай. Его Светлость похож на большую хищную птицу...
  
   Девица молчала.
  
   - Неужели тебе не любопытно? - не отставал флорентиец, начав торопливо рассказывать, как ходил в крепость, говорил с комендантом и посещал башню, однако Утта после этих слов хоть и перестала дуться, но приветливой всё равно не сделалась.
   - Получается, зря я к тебе обратилась, - разочарованно протянула красавица. - То, что ты мне поведал, я уже знаю. Где держат узника, знаю. То, что этот изверг враждует с кастеляном, знаю. Вражда у них давняя. Отчего злоба на короля - тоже понятно.
  
   Даже история, слышанная от корабельщиков, про купца и сто шестьдесят украденных дукатов, не была оценена:
   - Наверное, выдумки это.
   - Утта, ну сжалься надо мной! - взмолился флорентиец, следуя за красавицей, когда она, взяв корзину, неспешно направилась к дому.
   - Что господин имеет в виду?
   - Я дурак и вёл себя не лучшим образом. Но это всё от моей безмерной жажды, которую можешь утолить только ты одна.
   - В воду прыгать не пробовал? И напьёшься, и охладишься, - усмехнулась Утта, как раз проходя мимо колодца.
   - Тебе бы всё смеяться, а мне не до смеха. Ну, неужели нет никакого способа вернуть твоё доверие?
   - А с чего ты взял, что оно было? Знаем мы вас, заезжих!
   - Послушай, Утта, - продолжал Джулиано. - Признаюсь тебе, что сегодня днём намерения у меня были не самые честные, но сейчас всё изменилось.
   - Днём был соблазнителем, а вечером стал паинькой? Неужели?
   - Ну, поверь мне, а я в свою очередь обещаю вести себя так, чтобы не заслужить больше ни одного упрёка. Перестань избегать меня и обходить за милю! - флорентиец попытался взять девушку за локоть, но та резко повернулась, не давая сделать этого.
   - Вот что, - вдруг сказала девица. - Если хочешь заслужить моё прощение, тогда узнай, что стало с тем вороном, которого узник изловил, а затем ощипал и держал у себя в башне как ручную птицу почти полгода. Если узнаешь, тогда я прощу тебя и, возможно, даже отблагодарю...
   - О!
   - Но только ты не узнаешь. Узник скажет тебе ту же ложь, которую говорит остальным. Скажет, что ворон улетел. А я думаю, что этот ворон был казнён страшной казнью. Ну, что? Возьмёшься?
  
   Джулиано начал думать, что это похоже на шутку, но согласился.
  
   - А какая награда мне будет? - спросил он. - Одного лишь прощения за такие сведения явно маловато.
   - Сперва вызнай, а после торгуйся.
  
  
   IV
  
   Когда ученик придворного живописца пришёл в Соломонову башню уже вместе с учителем, заключённый встретил гостей спокойно. Джулиано, сравнивая сегодняшнее и вчерашнее поведение Дракулы, даже удивился, насколько мудр оказался комендант, предложивший нанести в башню лишний визит. Юный флорентиец с ужасом представил, что могло бы получиться, если б кузен Его Величества только сегодня узнал, что помилования не ожидается. Несомненно, узник вылил бы всё своё раздражение на престарелого живописца, но благодаря кастеляну этого не случилось, и теперь Его Светлость просто сидел в резном кресле возле стола и без всякой злобы разглядывал пришедшего старика, который в свою очередь разглядывал свою модель.
  
   Джулиано по указанию учителя растворил рамы обоих окон в комнате, и сразу стало светлее. Сделалось заметно то, чего не было видно раньше. Например, дорожки, протоптанные по коврам и дававшие ясное представление, как узник чаще всего передвигался по своей темнице - от кровати до окна, смотревшего на реку, от окна к столу и от стола к кровати. Среди других вытертостей этот треугольник особенно бросался в глаза, а вычерчивался он явно не один год.
  
   Конечно же, за время, что Дракула провёл в заточении, обстановка в комнате обновлялась, и ковры - тоже, но всё говорило о том, что король Матьяш выделяет мало денег на содержание кузена. Подумав об этом, Джулиано вздохнул, но сразу напомнил себе, что преступление Его Светлости велико, и потому королю не следует расточать средства на этого злодея - ни на обстановку в его тюрьме, ни на одежду.
  
   О знатности заключённого напоминало очень немногое - например, щегольские сапоги из светлой кожи с тисненым узором. В таких сапогах не станешь ходить по грязи, и не отправишься в дальнюю дорогу, потому что на них неминуемо останется след от стремян. Наверное, именно в этой обуви Дракула когда-то был арестован, а она за все минувшие годы не сносилась до дыр только потому, что её обладатель сидел взаперти. И всё же, бродя много лет по комнате, Его Светлость стоптал каблуки и сильно сточил мысы.
  
   Комендант, приведший флорентийцев в комнату к узнику, поначалу собирался остаться и посмотреть, как будут рисовать картину. Усач расположился на каменной скамейке у окна, однако вскоре заскучал, потому что старый живописец не принимался за работу, а всё ходил вокруг трёхногого станка, на котором уже была поставлена загрунтованная доска. С помощью ученика художник разворачивал установку к окну то чуть больше, то чуть меньше, после чего так же сосредоточенно начал перебирать рисовальные принадлежности в деревянном ящике.
  
   - Ладно. Оставляю вас, - сказал комендант и, уже выходя, перед тем, как закрыть за собой дверь, добавил. - Кричите, если что.
  
   "А успеем ли закричать?" - подумал Джулиано, хотя уже не слишком верил в возможность своей скорой смерти. И всё же он вздрогнул, когда вдруг услышал голос узника.
  
   - А почему твой учитель со мной не говорит? - спросил Его Светлость. - Поприветствовал, а теперь молчит. Неужели брезгует?
   - Учитель не знает здешнего языка, - пробормотал юный флорентиец.
   - Совсем не знает?
   - Только приветствия, - Джулиано пожал плечами. - Наверное, он уже слишком стар, чтобы усваивать новое.
   - Я так и не спросил, откуда вы оба прибыли ко двору Матьяша.
   - Мы прибыли из Флоренции, Ваша Светлость.
   - Вот, значит, как? Далековато забрались, - заметил Дракула и принялся рассуждать. - Получается, что твой учитель не знает здешнего языка, но всё же отправился в эту далёкую страну, где, если заблудится, то даже дорогу спросить не сможет и не объяснит, кто он.
   - Остаётся надеяться, что мой учитель не заблудится, - вздохнул Джулиано.
   - Твой учитель - отважный человек, - вдруг произнёс узник. - Не всякий подобно ему решится на такое путешествие.
  
   Джулиано очень удивился, потому что видел - Его Светлость, выражая похвалу, говорил искренне - а ведь ученику придворного живописца прежде не доводилось слышать об учителе лестных слов. За время жизни в Венгерском королевстве юноша уже привык, что никто по-настоящему не уважает престарелого глуховатого мастера в поношенной одежде, а уж услышать похвалу от Дракулы, который вчера только и делал, что отпускал язвительные замечания, было неожиданно вдвойне.
  
   Джулиано взволновался.
   - Должен признаться, Ваша Светлость оказались первым, кто заметил отвагу моего учителя.
  
   Дракула ничего не ответил, но юному флорентийцу очень хотелось продолжить разговор.
  
   - А откуда Ваша Светлость так хорошо знает здешний язык? - спросил Джулиано. - Ведь Ваша Светлость не здешний, а из соседних земель.
   - Да, я нездешний, однако моё детство прошло в этом королевстве, в городе Шегешваре, и последняя четверть жизни тоже прошла в этом королевстве, в тюрьме, - узник усмехнулся. - Так с чего бы мне плохо говорить на здешнем языке?
  
   Видя, что собеседник опять становится язвительным, юный флорентиец притих, а Дракула примирительно улыбнулся и сказал:
   - Тебе незачем меня бояться. Если я иногда бываю резок, то это лишь отголоски прежних страстей. К примеру, когда долго носишь доспех, то на коже остаются следы. А когда долго носишь в сердце ярость и обиду... - Его Светлость не договорил и, судя по всему, договаривать не собирался, посчитав, что и так слишком откровенен, поэтому Джулиано поспешно кивнул.
   - Да-да, я понимаю, Ваша Светлость.
  
   Наверное, узник и сам был не прочь поболтать, поэтому ученик придворного живописца решился на новый вопрос... нет, не про ощипанного ворона. Упоминать про ворона сейчас не следовало, чтобы не рассердить собеседника, ведь погибшая птица была связана с делом об измене Матьяшу. Немного подумав, Джулиано решил спросить не о том, что разъединяет короля с Дракулой, а о том, что их объединяет.
  
   - Ваша Светлость, а позвольте задать немного скучный вопрос...
   - Позволяю.
   - Вашу Светлость часто именуют кузеном короля Матьяша, но я знаю, что на самом деле ваше родство с Его Величеством более сложного порядка. Кем же Ваша Светлость доводится королю?
   - А! - узник пренебрежительно махнул рукой. - Это даже не родство. Просто у покойного Яноша Гуньяди было очень много младших сестёр, и он пристраивал их, как мог. Одна из этих сестёр вышла замуж за моего старшего брата. А другая стала женой моего родного дяди. Ни в том, ни в другом браке детей не родилось. Да и сами браки длились недолго. Мы с Его Величеством Матьяшем не родственники, а свойственники. От этого свойства он может в любую минуту откреститься, если захочет. Так или иначе, наши семейные связи не определить одним словом, вот Матьяш и зовёт меня кузеном.
  
   Между тем престарелый живописец определился, как должна освещаться доска, и теперь выбирал место для героя портрета. Старик подошёл к узнику, чинно поклонился и произнёс несколько слов, а ученик перевёл:
   - Мой учитель просит Вашу Светлость встать, чтобы можно было передвинуть кресло в другое место.
  
   Очевидно, подобных просьб кузен Его Величества никогда прежде не слышал, поэтому хмыкнул, улыбнулся и встал, а старик, взяв кресло, с видимым усилием перетащил ближе к окну, из которого открывался вид на Дунай.
  
   После этого юному флорентийцу опять пришлось переводить:
   - Теперь мой учитель просит Вашу Светлость сесть сюда и повернуть голову направо.
  
   Когда просьбу исполнили, старик снова внимательно оглядел узника, но опять остался недоволен. Джулиано замялся:
   - Вашей Светлости теперь следует переместиться вместе с креслом чуть левее. Я помогу, - юноша взялся руками за края спинки.
  
   Дракула исполнил и эту просьбу, но теперь всё происходящее перестало его забавлять:
   - Ну? Теперь твоему учителю нравится?
  
   Однако учителю не нравилось, и ученик начал опять побаиваться, как бы чего-нибудь ни случилось. Престарелый живописец прекрасно знал, кого рисует, и что у этой модели за характер, но, казалось, позабыл об этом. Джулиано всё же напомнил учителю, что тот рисует человека жестокого и гневливого, но старик лишь отмахнулся и повторил, что недоволен тем, как лежит свет.
  
   - В чём дело? - меж тем спросил узник, которому язык флорентийцев, конечно же, оставался непонятен.
   - Ваша Светлость, тысяча извинений! - ответил Джулиано. - К сожалению, придётся опять чуть-чуть переместиться. На этот раз вперёд.
   - А, по-моему, и так неплохо.
  
   Юноша перевёл, однако старый флорентиец отрицательно помотал головой.
   - Ваша Светлость, пожалуйста. Учитель считает, что правильный свет очень важен. Давайте передвинемся.
   - Твой учитель - упрямый человек, - проговорил узник, исполняя и эту просьбу, а Джулиано подвинул за ним кресло.
  
   Теперь Дракула, снова повернув голову направо, как нужно было для портрета, о чём-то задумался. Наверное, Его Светлость размышлял о том, что после стольких уступок может потребовать взамен некоей услуги, потому что в итоге произнёс:
   - Скажи-ка, юноша, а ведь ты перед поездкой в Вышеград собирал обо мне сведения?
   - Да, Ваша Светлость, - вынужденно признался Джулиано.
   - Тогда скажи, кто сейчас правит в моей земле.
  
   Ученик придворного живописца смутился, потому что именно к этому вопросу оказался не готов:
   - О, Ваша Светлость... честно сказать, я не знаю...
   - Как так? Там уже не правит мой брат Раду?
   - Может быть, правит... А возможно, что нет... Просто последний год там такая неразбериха. Иногда сообщают, что власть взял какой-то Лайота, если я правильно произношу это имя, а затем сообщают, что на троне снова брат Вашей Светлости.
  
   Узник явно заинтересовался:
   - А что за Лайота?
   - Не знаю, Ваша Светлость, - всё больше смущаясь, повторил Джулиано и принялся оправдываться. - Я почти не интересуюсь политикой. Она ведь очень мало связана с живописью. И я как-то не подумал, что Ваша Светлость будет спрашивать о том, что сейчас творится за пределами тюрьм... то есть за пределами Вышеградской крепости. Разумеется, я должен был об этом подумать, но... тысяча извинений, Ваша Светлость.
   - Ну, хорошо, - снова задумался узник. - Ты не знаешь, что делается в моей земле. Но ты должен знать, что сейчас делается при дворе, и что сейчас больше всего занимает короля Матьяша. Расскажи мне об этом.
   - О! Это я знаю и охотно расскажу, Ваша Светлость, - облегчённо вздохнул Джулиано. - Его Величество Матьяша сейчас больше всего занимает его предстоящая свадьба.
   - Свадьба? - спросил Дракула. - Именно свадьба?
   - Да.
   - А война с туками его не занимает?
   - Ну, это, наверное, тоже, - непринуждённо ответил ученик придворного живописца, - но война с турками это дело вечное. О ней постоянно говорят при дворе, но лишь потому, что нельзя не говорить. Я даже слышал, что Его Величеству эти разговоры год от года всё больше докучают. Он бы и рад забыть о турках, но не может. Это и в самом деле утомительно слушать - всё время турки, турки, турки. А вот свадьба занимает короля в гораздо большей степени.
  
   Узник задумался:
   - Свадьба... - проговорил он. - Значит, прежняя супруга Матьяша умерла? Давно?
   - Прежняя супруга? - Джулиано озадачился. - Я о такой не слышал.
   - Сколько ты живёшь при дворе?
   - Почти четыре года.
  
   Дракула усмехнулся:
   - А я сижу в этой башне гораздо дольше - ещё с той поры, когда ты мальчишкой по чужим виноградникам промышлял. Я помню то, о чём ты, очевидно, даже не знаешь.
   - Возможно, - ученик придворного живописца нахмурился. - Однако я рос не настолько голодным, чтобы рисковать шкурой, покушаясь на чужой урожай.
   - Пусть так, - махнул рукой узник. - Ну, расскажи мне то, что знаешь. Кастелян, паскудник, никаких новостей не рассказывает, да он толком и не знает ничего.
   - Да я тоже мало что знаю, - Джулиано пожал плечами.
   - Отчего ты отвечаешь так нехотя? - насторожился Дракула. - Я сказал тебе два слова и уже успел обидеть?
   - Нет, Ваша Светлость ничем меня не обидели, - ответил флорентиец, поняв, что обижаться на узника глупо.
   - Тогда расскажи что-нибудь.
  
   Джулиано начал рыться в памяти, ища подходящие для рассказа сведения, и вдруг вспомнил, что за супруга была у Матьяша раньше.
  
   - Ваша Светлость, - произнёс юноша, - я, кажется, знаю кое-что о покойной королеве, которой теперь Его Величество подобрал замену. Предыдущая супруга Его Величества была дочерью богемского короля, так?
   - Да, это она, - подтвердил Дракула.
   - Но она умерла очень давно, - заметил Джулиано, - больше десяти лет назад. А Ваша Светлость ещё помнит её живой? Значит, Ваша Светлость и впрямь очень давно находится в заточении...
   - Да, и сдаётся мне, что жизнь при дворе с тех пор изменилась даже больше, чем я полагал, - усмехнулся узник.
  
   Меж тем старик-живописец уже приступил к делу, поэтому велел ученику отойти от заключённого подальше и не загораживать свет, а также прекратить беседу, потому что лицо модели должно было оставаться неподвижным.
  
   Джулиано послушно отошёл в сторону и всё же испросил у учителя разрешение продолжить разговор хотя бы в форме монолога - не побуждать узника говорить, а лишь говорить самому. Ведь беседа Дракулу явно успокаивала.
  
   - Теперь Вашей Светлости нужно хранить молчание, - пояснил юный флорентиец, обращаясь к узнику, - иначе портрет не получится. Однако я буду продолжать рассказывать, ведь я обещал...
  
   Дракула кивнул.
  
   - Двор у Его Величества блестящий! - с воодушевлением начал Джулиано. - Меня уверяли, что в последние годы там всё преобразилось. Стало очень весело и появилось много новых придворных. Часто проходят празднества, на которых устраиваются состязания между поэтами, музыкантами. А как богато накрыты столы! Так богато, что всегда много чего остаётся. Я однажды вынес под полой целого гуся! И никто не хватился... А мы с учителем ели этого гуся целых три дня. А вообще всё, что остаётся после праздников, раздают бедным, не выбрасывают в реку. За то, что король думает о бедных, его любят и называют справедливым.
  
   Узник хмыкнул. Наверное, он считал своё заточение в башне не очень-то справедливым, но юный флорентиец за время жизни при дворе привык, что о короле надо отзываться только с восхищением, и не мог вот так сходу изменить привычную тональность, даже если бы хотел.
  
   - А ещё король поражает всех своими мудрыми суждениями, - продолжал Джулиано. - Ваша Светлость ведь не станет отрицать, что Его Величество очень образован. Его можно спросить про любую книгу, и он ответит, что читал её или, по крайней мере, слышал о ней.
   Узнику явно не нравилось, что его собеседник придерживается такого хорошего мнения о Матьяше, но собеседник продолжал восхваления:
   - Благодаря такой начитанности король способен быть не только мудрым, но и остроумным, что очень нравится женщинам. Не знаю, что было десть лет назад, а сейчас многие дамы при дворе, включая замужних, рады бы обратить на себя внимание Его Величества. Эх, вот где золотая жила! Рисовать фавориток Его Величества! Даже на одном портрете можно хорошо заработать. Но моему учителю вряд ли когда-нибудь достанется такой заказ. Когда король заказывает портрет женщины, то не любит ждать долго...
  
   Меж тем лицо Дракулы, слушавшего рассказ, изменилось настолько, что это заметил даже старик-живописец и выругался.
  
   Джулиано запнулся, посмотрел на учителя, а затем на узника. Да, лицо Его Светлости и впрямь сильно изменилось, и с этим нужно было что-то делать:
   - Ваша Светлость недоволен моим рассказом? - спросил юноша. - По-вашему, король ведёт себя неподобающе, если у него есть фаворитки? Но Его Величеству едва за тридцать. Он молод и... А Ваша Светлость разве не позволял себе ничего подобного в молодые годы? Ведь и во дворце Вашей Светлости наверняка были придворные дамы, которые...
  
   Теперь Его Светлость беззвучно смеялся.
  
   - Наверное, я очень плохо представляю себе жизнь в тех землях, где Ваша Светлость был правителем, - сказал Джулиано. - Всё же другая страна, другие обычаи.
  
   Узник, помня о том, что раскрывать рот нельзя, кивнул.
  
   - Но как же можно без придворных дам? - допытывался ученик придворного живописца.
  
   Узник усмехнулся.
  
   - А всё-таки, - не унимался флорентиец, - ведь Ваша Светлость до сих пор холост и...
  
   Юношу прервал разгневанный учитель, который никак не мог начать работать, потому что выражение лица узника всё время менялось. Старик возмущался очень громко, да к тому же голос усиливался эхом, ведь в комнате были высокие сводчатые потолки.
  
   Вдруг взвизгнула дверная задвижка, и в комнату заглянул латник. Очевидно, шум встревожил охрану. Джулиано теперь не знал, куда деваться, поняв, сколько всего натворил. А вот Дракулу произошедшее очень позабавило. Он засмеялся теперь уже громко.
  
   Наконец, учитель перестал кричать, а дверь комнаты снова закрылась. Юноша принялся извиняться перед учителем, ну а тот, как всегда великодушный, дал ученику ещё несколько минут на болтовню, но с условием, что после этого должна наступить полная тишина.
  
   - Что у вас там за разговоры? - весело спросил узник.
   - Учитель говорит, что так совершенно невозможно рисовать, - пояснил виноватый Джулиано. - Однако учитель даёт мне ещё несколько минут, чтобы я быстро расспросил Вашу Светлость и, наконец, замолчал.
   - Так замолчи прямо сейчас, - Дракула пожал плечами. - Зачем тебе сердить учителя? А я расскажу тебе об обычаях моей страны как-нибудь в другой раз...
   - Но Ваша Светлость! - взмолился Джулиано, которому начавшаяся беседа о женщинах была весьма интересна - гораздо интереснее, чем ощипанный ворон, про которого так хотела узнать Утта.
   - Что же тебе не даёт покоя? - узник даже удивился.
   - Ваша Светлость, - юноша опустил глаза, - мне, в самом деле, очень интересно знать, как это во дворце может не быть придворных дам. Неужели в землях Вашей Светлости такие же строгие обычаи как в Турции?
  
   Дракула вздохнул:
   - Вовсе нет, не строгие. Просто так вышло. Я ведь жил холостяком, а будь у меня супруга, у неё в услужении находилось бы много женщин, в том числе знатных. Однако я не женился. Поэтому и женщины, которых ты именуешь придворными дамами, в моём дворце не завелись. Зачем они там?
   - К примеру, для матери Вашей Светлости, - сказал Джулиано. - Вот у матери Его Величества тоже есть свой двор и знатные дамы в услужении.
   - Моя мать умерла давным-давно, - ответил Дракула. - А даже будь она жива, то не стала бы заводить себе таких прислужниц, потому что по обычаям моей страны вдова государя должна жить не во дворце вместе с сыном, унаследовавшим власть. Она должна уйти от мира, постричься в монахини и пребывать в монастыре.
   - А! Вот оно что! - протянул флорентиец. - Но где же тогда... - юноша запнулся.
   - Что?
   - Где же тогда правители вроде Вашей Светлости селят своих любовниц? За пределами дворца?
   - А это уже не твоё дело.
   - Что ж...
   - Теперь я ответил на все твои вопросы? - устало спросил Дракула.
  
   Джулиано видел, что узник не настроен продолжать беседу, но и любопытство юного флорентийца было удовлетворено не до конца.
   - Ммм... Ваша Светлость, позвольте один последний вопрос.
   - Только если он и впрямь последний.
   - Ваша Светлость одно время жили в Турции. А я премного наслышан о гаремных женщинах, - торопливо продолжал Джулиано. - Говорят, что это нечто особенное. У Вашей Светлости они были?
   - Да, была одна, - ответил узник с полным безразличием.
   - Всего одна?
   - Мне подарил её султан, а сам я не стал бы покупать.
   - Отчего?
   - Оттого, что не собирался поселяться в Турции навсегда, - всё так же безразлично пояснил Дракула. - Зачем мне там имущество? Это лишние хлопоты. А вот султан посчитал, что невольница - хороший подарок.
   - Да, я слышал, что нынешний турецкий султан - человек жизнелюбивый, - многозначительно произнёс Джулиано. - У него у самого в гареме триста красавиц. Неудивительно, что он считал невольницу хорошим подарком.
   - Дело совсем не в жизнелюбии, - возразил узник.
   - А в чём?
   - Нынешний султан ничего не делает зря - вот что важно, - начал объяснять Его Светлость и, казалось, что он рассказывает об ошибке, которую твёрдо вознамерился не совершать во второй раз. - Я сначала удивлялся, как сумел заслужить султанское благоволение, ведь подарок очень дорогой. А султан дарил с таким расчётом, чтобы невольница родила мне детей, и чем больше, тем лучше. Дети с матерью жили в турецкой столице и не могли уехать без высочайшего дозволения. Так я оказался привязан к Турции.
   - Из-за детей?
   - Да.
   - А эта женщина сумела привязать Вашу Светлость сама по себе? - продолжал выпытывать флорентиец.
   - Не особенно.
   - Почему?
   - Не знаю. Наверно оттого, что я бывал у неё наездами и не успевал привязаться, как следует.
   - А правда ли, что гаремных женщин учат всяким занятным вещам, применимым в постели? Я слышал...
   - Я тоже слышал, - раздражённо перебил узник, - но могу тебе сказать, что в невольницах, которых предпочитают турки, ценятся не умения, а девственность.
   - Значит, на счёт умений это неправда...
   - Скорее заблуждение. Я знаю, что в Турции всех невольниц, предназначенных для утех, учат особой походке, чтоб казались привлекательнее. Учат правильно смеяться, чтоб это не было похоже на ржание. Учат танцевать, петь.
   - А я слышал, гаремные женщины часто грустны. Они ведь тоскуют в неволе.
   - Особой грусти не замечал.
   - А вот я ещё хотел бы знать...
   - Вопрос о невольнице был последним, - строго сказал Его Светлость. - Больше я не стану говорить о женщинах.
   - Вашей Светлости неприятен этот разговор? - Джулиано надеялся, что удастся вызнать что-то ещё, потому что разговор получился и вправду занятный. Такого при дворе у Матьяша не расскажут. - Почему Ваша Светлость не хочет об этом говорить?
  
   Узник усмехнулся:
   - Сходи, найди на улице нищего, который три дня не ел, и начни расспрашивать о тех блюдах, которыми ему раньше доводилось лакомиться. Расспрашивай, пока у него голодные колики не начнутся, а затем признайся - ты задавал вопросы просто так, а не потому, что хотел дать собеседнику денег, чтобы он мог купить себе поесть. Посмотрим, начнёт ли он браниться, или набросится на тебя с кулаками...
  
   Флорентиец сочувственно посмотрел на узника:
   - Простите Ваша Светлость, я не подумал...
   - Да, тебе-то хорошо, ты свободен, а мне...
   - ...в ближайшие месяцы, а возможно даже в ближайшие годы, покушать не предвидится, - докончил флорентиец. - И потому Ваша Светлость не хочет разговорами разжигать аппетит? Понимаю.
   - Так замолчи уже!
   - А знаете, Ваша Светлость, - вдруг спохватился Джулиано, - я ведь могу рассказать кое-что о том, что поделывает нынешний султан. Ведь Ваша Светлость недавно спрашивали о войне с турками, и я знаю о войне кое-что. Просто с этими разговорами я совсем забыл...
   - И что же ты знаешь? - оживился узник.
   - Султан готовится к новому походу на христиан. Молдавский государь не раз говорил Его Величеству, что ожидает в своей земле турецкие орды.
   - Молдавский государь? - ещё больше оживился узник. - А в Молдавии по-прежнему правит Штефан.
   - Да, Ваша Светлость.
   - И ты говоришь, что он отправляет послания Матьяшу?
   - Да, Ваша Светлость, отправляет.
   - Выходит, что Штефан с Матьяшем дружны?
   - По крайней мере, не враждуют, - ответил Джулиано. - Вот раньше они враждовали, но затем пришли к согласию.
   - И как давно? - спросил Дракула.
   - Простите, Ваша Светлость, но я не помню, - юный флорентиец в который раз принялся извиняться за то, что не интересуется политикой. - Я только знаю, что враждовали они ещё до того, как я прибыл ко двору Его Величества. А сейчас живут вполне мирно.
  
   Узник помрачнел, но вдруг с каким-то злым весельем прибавил:
   - А известно ли тебе, что Штефан был моим другом? Я надеюсь, он и сейчас таковым остаётся, но ты говоришь, что мой друг пришёл к согласию с Матьяшем, который упрятал меня сюда. Вот не знаю, хорошо это или плохо...
   - Ваша Светлость подозревает, что молдавский государь под влиянием Его Величества мог изменить своё отношение к Вашей Светлости?
   - Ну, вот, даже ты заподозрил это, - заметил Дракула.
   - Я этого не заподозрил.
   - Тогда что ты думаешь по данному поводу?
   - Я, конечно, ничего не понимаю в политике, Ваша Светлость, - Джулиано пожал плечами, - но возможно, что сближение молдавского государя с Его Величеством чем-то поможет Вашей Светлости. Что ни делается, всё к лучшему. Ведь не просто так появилась эта пословица.
   - Выходит, и моё заточение здесь к лучшему? - с усмешкой спросил узник, но через мгновение сам же ответил с горечью. - А может, ты и прав. Не посади меня Матьяш в крепость, ещё не известно, что бы со мной стало! Может, не протянул бы и трёх лет. Пал бы, воюя с турками! А голова моя, набитая паклей, отправилась бы путешествовать по турецким областям, где её выставляли бы на площадях как доказательство военного могущества султана.
  
   В течение следующего часа узник сидел в кресле совершенно неподвижно, глядя в одну точку, чем очень порадовал престарелого живописца - старику уже давно не попадалась такая смирная модель - но Дракула, конечно, сидел так вовсе не потому, что старался для портрета. Просто кузену Его Величества было, о чём подумать.
  
   * * *
  
   Новость о Штефане занимала Влада недолго. "Откуда я могу знать, крепкое ли у него с Матьяшем установилось согласие, - рассуждал узник. - Зачем мне изводить себя понапрасну? Ведь неизвестно, так ли уж они ладят. Но даже если мой давний друг хорошо уживается с моим давним врагом, это, в самом деле, может обернуться благом. Что если Штефан попросил своего нового приятеля проявить ко мне снисхождение?"
  
   "Незачем гадать!" - мысленно одёрнул себя заключённый румынский князь, ведь даже если Штефан о чём-то и просил, на решение Матьяша уже никак не удалось бы повлиять. Если что-то и можно было сделать, то много лет назад. Находясь в заточении, не следовало пытаться ловить воронов, а при каждом визите кастеляна в башню не следовало говорить о венгерском короле плохо. Теперь же мнение об узнике у короля сложилось, причём мнение не лучшее.
  
   Влад в который раз подумал: "А если б я вёл себя смирно и изображал покаяние, то как повернулась бы моя судьба? Может, давно уже оказался бы свободен? Вряд ли. Да и не нужна мне свобода такой ценой! Не нужна!" Затем рассуждения приняли иной оборот: "А вдруг Матьяш только и ждёт, что я смирюсь? Вдруг он ждёт даже сейчас и готов отпустить?"
  
   Мысль о том, что, может быть, всё же не поздно изобразить покаяние, настойчиво соблазняла узника, но он гнал её прочь. Гнал он и мысли о женщинах, которых уже давно не видел даже издали, однако недавние расспросы о "любовнице" живо воскресили в памяти образ Луминицы. Влад не мог не думать о ней. Не мог не вспоминать её.
  
   Теперь он вспоминал её уже повзрослевшую - такой она стала через два с половиной года после того, как была привезена из молдавских земель. Отроческая угловатость из неё исчезла, и теперь все линии тела сделались плавными, что ещё больше притягивало глаз. Начнёшь смотреть, а взгляд будто сам собой перекатывался с одной округлости на другую, с ложбинки на горку, с горки в ложбинку. Однако росточка у Луминицы не прибавилось. И ножки остались такие же маленькие.
  
   Прежним остался и бойкий характер. А может, стал ещё бойчее, и временами Влад даже страдал от него, ведь Луминица, с детства усвоившая от матери, что пуще смерти нужно бояться худой молвы, так до конца и не свыклась со своим положением и донимала Влада пустыми разговорами.
  
   Казалось бы, счастья привалило. Даже в самых сладких мечтах старостова дочь не могла представить, что вместо опанков наденет расшитые башмачки, и что шею ей будут оттягивать дорогие украшения, а не стеклянные бусы, и что руки её сделаются нежными и белыми, ведь не придётся больше копаться в земле, стирать, прясть. Луминица стала хозяйкой большого городского дома - не дворца, конечно, но государь проводил здесь столько же времени, сколько во дворце. Казалось бы - что ещё нужно?
  
   И всё же старостова дочь признавалась, что каждый раз со страхом вступает под свод Божьего храма, потому что чувствует себя грешницей. Порой она даже раздумывала, следует ли ходить в церковь в обновах, через грех приобретённых - не лучше ли надеть своё деревенское платье, хранимое глубоко под другими нарядами?
  
   Наверное, потому и старалась Луминица, как бы ни казалось это глупо, склонить Влада к женитьбе. Ожидая его в гости, наряжалась тщательно, подводила глаза чем-то чёрным по самому краю, будто собиралась напускать чары, и даже ела мёд, чтобы целовать её стало слаще. Когда долгожданный гость приходил, Луминица спрашивала - стала ли краше с первого дня знакомства, или подурнела, а, получив уверения, что прелестей стало ещё больше, со вздохом замечала:
   - Жалко, что всё это только для греха и служит.
  
   Влад привык, что его время от времени корят, призывают внять голосу совести, но однажды во время ужина Луминица совсем уж рассердилась, вскочила из-за стола и прямо пожаловалась - стыдно ей показываться людям в городе.
  
   - Они что, тычут пальцем? - спросил Влад, предполагая, что только в этом дело. "Изловить наглецов, поотрубать лишние пальцы, и всё уладится", - мысленно добавил он, но Луминица опровергла его предположение, ответив:
   - Нет, никто пальцем не тычет. Все кланяются.
   - Почтительно или с издёвкой?
   - Почтительно!
   - Тогда чем ты недовольна?
   - Они кланяются не из уважения ко мне, а потому что боятся твоего гнева! - жалобщица уже сама достаточно разгневалась, чтобы топнуть ножкой.
  
   Влад оперся о подлокотник кресла и придал лицу такое выражение, как если бы собрался разбирать земельный спор меж двумя жупанами. "Что же всё-таки случилось? - размышлял государь. - Отчего она опять бушует?"
  
   - Чего ты хочешь? - спокойно осведомился он.
   - Чего я хочу? Не спрашивай, будто не знаешь! - Луминица подошла к нему ближе, и ножка в расшитом башмачке снова топнула об пол.
   - Я не могу жениться на тебе, - ответил Влад.
   - Потому что мой отец - деревенский староста? Ах, зачем же ты увёз меня из родительского дому! - жалобщица закрыла лицо ладонями, будто плача. - Не увёз бы, так не пришлось бы мне изведать столько стыда!
   - А зачем ты улыбалась, стоя на дороге?
   - Дурочка была! - Луминица отняла руки от лица и снова топнула ножкой.
  
   Влад тоже начал закипать:
   - Вот и я, видно, дурак был. Схватил в Молдавии первое, что попалось на глаза. В другой раз буду выбирать тщательнее, а тебя верну твоему отцу, как негодный товар.
   - Я, по-твоему, негодная? - обиделась старостова дочь. Минуту назад она сожалела, что покинула отчий кров, но теперь всем своим видом показывала, что совсем не стремится туда вернуться.
  
   Зная, что слова у Влада не расходятся с делом, и что он, вполне может отправить "негодницу" назад, Луминица заплакала уже непритворно, глаза наполнились слезами:
   - Негодная? Вот как ты заговорил! Да где твоя совесть!? Ты свою совесть на ярмарке продал. Чёрт у тебя её купил, дал взамен одну меру бесстыдства и ещё каменного сердца полмеры. Бесстыдник! Увёз меня из родительского дому, а теперь я больше не гожусь тебе? Но если надумаешь отправить меня назад в Молдавию, то знай, что тебе придётся везти меня силой. Я не поеду, - она вздохнула и повторила ещё тише. - Не поеду.
  
   Влад, видя слёзы, уже готовые пролиться, расхотел ссориться:
   - Ладно. Беру свои слова обратно.
   - Нет уж! Скажи всё, что собирался, - видя, что опасность миновала, Луминица опять попробовала воевать.
   - Да я уж и так сказал лишнего, - румынский государь примирительно улыбнулся.
   - Нет, ты сказал не всё! - выпалила Луминица, прямо глядя на него блестящими от слёз глазами. - Я желаю знать, отчего ты на мне не женишься!
  
   Теперь она стояла в двух шагах от Влада, хотела опереться о край накрытого стола, но под руку попалась груша на блюде.
  
   - Скажи мне! Ведь у тебя всё время отговорки, - требовала старостова дочь, взяла грушу в левую руку, затем - обеими руками, после чего неосознанно разломила пополам. - Я твои отговорки не первый год слушаю, а теперь ты прямо скажи, чем же я тебе не гожусь. Если дерзкая, так я не буду больше... - жалобщица потупилась и замолчала, а затем, глянув на половинки фрукта и словно спрашивая себя, откуда это взялось, положила их на блюдо.
  
   Влад меж тем раздумывал, как лучше ответить. Причина, из-за которой он не желал жениться, и в самом деле была. Весьма серьёзная причина, которая год от года становилась всё явственнее и заключалась вовсе не в том, что невеста происходила из простой семьи. Влад давно уже перестал принимать в расчёт молву - мог бы и сыграть свадьбу с простой девушкой всем наперекор, но...
  
   Влад помолчал ещё немного, а затем спросил:
   - Слушай-ка, Луминица, я ведь внимателен? Навещаю часто?
   - Да, ты посещаешь меня во всякую свободную минуту. Тем более странно слышать, что я не годна тебе.
   - Значит, часто?
   - Часто.
   - А сколько уже прошло времени с тех пор, как твой отец отдал тебя мне?
   - Два года и... - Луминица загнула пальчики на правой руке, - и пять месяцев.
   - Не слишком много, но и не мало, - заметил Влад, - потому теперь пришла моя очередь выказывать недовольство.
  
   Луминица насторожилась и, казалось, уже начала догадываться, о чём пойдёт речь:
   - Чем же ты недоволен?
   - Тем, что до сих пор в этом доме не слышу детского плача. Вот женюсь я на тебе, а ты так и не родишь... Что же мне тогда делать?
  
   Наверное, старостова дочь и сама задумывалась на этот счёт, а теперь очень огорчилась, когда узнала - она не одинока в своих подозрениях о том, что бесплодна. Но главное - в таком случае ничего поделать было нельзя. И впрямь негодная. Действительно - как государю жениться на женщине, у которой не родится детей.
  
   Отсутствие детей и жизнь в позоре это уже два горя, причём одно ведёт за собой другое. Луминица стояла и молча смотрела на Влада, а по щекам уже бежали хрустальные капли, частью смывая ту краску, которой старостова дочь подводила глаза, чтобы "напускать чары".
  
   Влад встал с кресла, обнял Луминицу:
   - Ну, хватит буянить.
  
   Старостова дочь уткнулась ему в кафтан, обняла крепко, всхлипнула:
   - Бессовестный! Наказание ты моё до скончания жизни! - затем она спросила. - А если даст нам Бог детей?
   - Мне не просто дети, а сын нужен.
  
   Луминица ещё немного повсхлипывала, а затем легонько толкнула князя, будто желая растормошить его:
   - Нужен? - это прозвучало уже с улыбкой. - Посмотрел бы ты на себя! Застыл посреди комнаты, глаза вдаль устремил, мечтает. Аист тебе, что ли, сына принесёт? Чтобы сын родился, тебе самому постараться надо. Пойдём.
  
   Луминица взяла Влада за руку и повела прочь от стола в спальню.
  
   Уже после князь спросил, что же стало причиной для нынешней размолвки, и оказалось, что старостова дочь подслушала разговор своих служанок, которые судачили о госпоже.
  
   - Может, их заменить? - предложил Влад.
   - Не нужно, - вздохнула Луминица. - Другие будут точно такими же. Будут судачить и обо мне, и о тебе.
   - А что же они говорили обо мне? - спросил Влад.
  
   Луминица снова вздохнула:
   - Говорили, что мои крики, слёзы - тебе это в забаву. Что тебе в своём дворце воевать не с кем - люди кругом смирные. Вот ты и нашёл себе... а дальше они стали говорить обо мне.
   - Может быть, всё-таки заменить их? - повторил Влад, поскольку не был согласен с мнением служанок на свой счёт.
   - Не нужно, - твердила Луминица. - В самом деле, не нужно. Пусть они языкастые, зато одна очень хорошо шьёт, а другая хорошо стряпает.
  
   Влад кивнул, но думал уже не о служанках, а о наследниках. Он часто задумывался об этом с тех пор, как смог прочно утвердиться на троне. "Власть теперь у меня в руках,- думал Влад, - но кому она достанется после моей смерти? Кому, если нет сыновей?" У него было два сына в Турции, но они не могли считаться наследниками, потому что их никто не окрестил.
  
   Эти некрещёные чертенята, одному из которых исполнилось шесть лет, а другому - всего три года, жили вместе с матерью в турецкой столице, в доме, стоявшем недалеко от султанского дворца.
  
   Жилище и женщина появились у Влада ещё давно - после того, как он отвёз своего осиротевшего друга Штефана в Трансильванию, но сам был выдворен оттуда Яношем Гуньяди. Тогда Влад, очень злой и раздосадованный, отправился в Молдавию, но не задержался там надолго, потому что не хотел кланяться Петру Арону, убийце Штефанова отца. Вместо этого лучше было поехать в Турцию.
  
   Турки не были Владу врагами. Пусть они продержали его в почётном плену почти четыре года, но после этого помогли занять румынский престол. Конечно, эта помощь большой пользы не принесла, ведь первое правление Влада длилось всего месяц, после чего пришлось бежать и провести много лет в чужих землях, но затем странник подумал - не попросить ли турков о помощи снова?
  
   Влад задавался этим вопросом ещё до того, как Богдану отрубили голову в Реусени, но откладывал решение, сам не зная почему. Наверное, не хотелось лишний раз иметь дело с врагами христианской веры, но когда из-за Яноша пришлось покинуть Штефана, все сомнения исчезли.
  
   "Янош сам толкает меня на путь дружбы с турками, - сказал себе Влад. - Что ж! Я пойду по этому пути. Старый султан уже год как умер, а я всё никак не соберусь поздравить нового с восшествием на трон. Надо исправлять упущение".
  
   Влад не знал, сможет ли добиться приёма у нового султана, потому что был близко знаком только с прежним, но, как ни странно, оказался принят. Встреча случилась в личных покоях турецкого правителя, в небольшой уютной комнате с невысоким, в полтора человеческих роста, потолком. Поверху каждой из четырёх стен тянулся ряд стрельчатых окошек, хорошо освещавших помещение. Откуда-то из боковой двери доносилось журчание родника или фонтана, а напротив главных дверей находилось возвышение, заваленное подушками, где сидел новый султан, Мехмед.
  
   В прежние времена Владу доводилось видеть Мехмеда только мельком, когда тот сопровождал своего отца Мурата во время дворцовых церемоний. Мехмед с тех пор изменился не слишком сильно. Рыжеватая борода стала гуще, а вот нос остался таким же крючковатым, и глаза - серые или даже зелёные - смотрели с таким же хитрым прищуром.
  
   Влад находился не в тронном зале, но всё же, помня обычаи, отвесил султану два поклона. Один раз - при входе, а второй раз - пройдя от дверей несколько шагов.
  
   Заодно с обычаями пришлось вспомнить и турецкий язык, которому Влада обучили за четыре года, пока продолжался почётный плен. Поэтому, когда султан милостиво разрешил подойти ещё чуть ближе и сесть на ковёр напротив возвышения, гость, в третий раз поклонившись, ответил по-турецки:
   - Благодарю, великий султан.
   - Оставим приветствия и церемонии, - проговорил Мехмед. - Я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я. Поэтому отвечай коротко и прямо. Чем ты можешь быть мне полезен?
   - Я знаю правителей северных стран так, как не знает никто из твоих советников, - отвечал Влад. - Я могу предугадывать поступки этих правителей, чтобы великий султан, зная будущее, в итоге получил наибольшие выгоды.
   - А в чём здесь выгода для тебя? - спросил Мехмед, почесав бороду.
   - Я надеюсь на то, что великий султан, когда придёт время, не забудет моих услуг.
   - Значит, ты хочешь, чтобы я подобно моему отцу помог тебе вернуть твой трон? - ещё больше сощурился Мехмед. - Но ведь тебе известно, что я пока не намерен воевать с северными странами.
   - Перемирие не вечно, - пожал плечами Влад.
   - Дай-ка, я тебя испытаю, - с недоверием произнёс Мехмед. - Расскажи мне про нового правителя Молдавии.
  
   Влад сразу понял, что султан спрашивает про Петра Арона.
  
   - Я подумываю отправить ему письмо, - продолжал султан, - письмо с повелением платить мне дань. Если ты хорошо знаешь этого человека, то скажи, что он мне ответит.
   - Этот человек - трус, - усмехнулся Влад. - Он не любит войн, и даже свою власть получил без боя, потому что похитил её, как грабитель, нападающий на прохожих ночью в переулке. Если ты, великий султан, прикажешь этому человеку, чтобы он платил дань, он будет платить. Но не назначай большую дань, потому что казна Молдавии почти пуста. Отсутствие денег - единственная причина, по которой тебе могут отказать. Тебе не дадут того золота, которого нет, но то, которое есть, непременно дадут.
   - Да, ты говоришь, как знаток, - заметил Мехмед и снова почесал бороду. - Мои советники говорят мне то же, что и ты, но куда менее уверенно.
  
   Влад, привстав, поклонился:
   - Благодарю, великий султан.
   - А свинья Юнус по-прежнему твой враг? - спросил Мехмед.
  
   Теперь речь шла про Яноша Гуньяди, а молодой султан, называя его "свинья Юнус", следовал примеру своего отца, не раз воевавшего с этим венгром.
  
   - Всё верно, великий султан, - сказал Влад. - Свинья Юнус - мой злейший враг, и я не успокоюсь, пока он не умрёт.
   - Хорошо, - засмеялся Мехмед. - Я тоже думаю, что ему лучше умереть, и в этом наши с тобой цели сходны.
  
   Влад выжидательно смотрел на султана, а тот пояснил:
   - Я решил. Я беру тебя на службу. Ты станешь моими ушами и глазами в северных странах. Ты будешь приезжать к моему двору раз в два месяца и рассказывать все новости, но должен будешь делать это хорошо. Если вдруг окажется, что я знаю то, чего не знаешь ты, тогда моих милостей можешь не ждать, но если окажется наоборот - жди награду.
  
   Влад заслужил награду на следующий год, когда рассказал султану, что Яношу Гуньяди несмотря на все старания не удаётся подчинить себе Молдавию.
  
   Власть в этой стране постоянно менялась, и с каждым из правителей Янош пытался договориться, что очень не нравилось Мехмеду, не желавшему, чтобы венгры прикрывались от турок молдавскими и румынскими землями, как щитом. Именно поэтому султан был согласен сделать Влада, врага венгров, правителем Румынии, а вот с Молдавией всё обстояло сложнее.
  
   - Я знаю, что новый молдавский правитель Искандер теперь в союзе со свиньёй Юнусом, - недовольно произнёс султан, на что Влад возразил, что Искандер уже подумывает о разрыве отношений с венграми и о союзе с Польшей.
  
   Искандер, и он же Александр, был двоюродным братом Влада, так что рассказывал ему то, чего не рассказывал другим.
  
   - Ты порадовал меня, - улыбнулся Мехмед. - Значит, наши молдавские дела сейчас хороши.
  
   После этого на Влада и свалилось вознаграждение, но стало скорее обузой, чем благом - султан подарил "своему верному слуге" дом в турецкой столице недалеко от дворца, хотя Влад предпочёл бы и дальше останавливаться в дворцовых покоях поблизости от тех, где уже много лет жил его младший брат Раду.
  
   Когда-то братья прибыли ко двору вместе, но для Влада почётный плен давно закончился, а для Раду всё продолжался и продолжался. Младший брат приехал в Турцию шестилетним, а теперь почти превратился в юношу и выглядел, как турок, если не обращать внимания на колпак, который полагалось носить всем христианам при турецком дворе. Раду даже говорить предпочитал по-турецки, потому что наполовину забыл румынскую речь.
  
   Теперь поводов видеться с ним стало ещё меньше, чем раньше, но от султанских подарков не отказываются. А подарки на этом не прекратились. Мехмед сказал, что дом всегда кажется пустым, если там нет женщины, и подарил Владу невольницу.
  
   В положенный срок у неё родился мальчик. Затем - ещё один. Влад очень полюбил этих двух чертёнят, однако не хотел, чтобы они стали единственными его детьми.
  
   А тем временем в "северных странах" жизнь шла своим чередом. В Молдавии неугомонный Пётр Арон снова захватил власть, отобрав её у Александра, и тогда пришла пора для султана последовать давнему совету Влада по поводу дани. Султан потребовал от Молдавии платить небольшую сумму в две тысячи золотых ежегодно и получил согласие.
  
   - Твои советы ценны, мой верный слуга, - сказал Мехмед, - поэтому я выполню то, что обещал тебе. Скоро свинья Юнус умрёт от моей руки, а ты получишь трон своего отца.
  
   Однако вскоре после этого Янош Гуньяди умер без всякого участия со стороны Мехмеда, да и румынский трон удалось вернуть почти без турецкой помощи - султан лишь немного помог деньгами, чтобы вооружить пятитысячную армию, собранную Владом в Трансильвании. Румынский государь не чувствовал себя обязанным, поэтому в конце концов сделался вассалом короля Матьяша и обещал порвать с турками.
  
   Влад с грустью думал о том, как же трудно рвать прежние связи. Целых три человека, родных ему по крови, находились в Турции - младший брат и два сына. Но что можно было предпринять? Даже останься Влад слугой султана, Мехмед никогда не дал бы Раду позволения уехать. Надежда на то, что удастся увезти от турецкого двора малолетних детей, тоже казалась призрачной. "Значит, придётся резать по живому, потому что быть турецким слугой мне больше не подобает, - сказал себе тогда румынский князь. - Раньше причиной был общий враг, а теперь его нет".
  
   * * *
  
   На второй день работы над картиной флорентийцам не повезло. Почти сразу после того, как они явились в башню, на небе собрались тучи, а ещё через полчаса начался дождь, и освещение в комнате стало другим, да и оконные рамы пришлось затворить, чтобы на полу не появились лужи. Комната погрузилась во тьму, а старик-живописец не хотел рисовать при свете свечей, решив, что лучше просто подождать, пока немного развиднеется.
  
   Флорентийцам оставалось сидеть и слушать, как крупные капли звонко барабанят по каменным подоконникам, стучат в окна. Затем этот звук исчез, слился в один общий шум. Когда дождь разошёлся в полную силу, новые капли уже не стучали, а целыми ручьями стекали по стёклам витражей.
  
   Дракула, тоже некоторое время следивший за звуками, доносившимися с улицы, понял, что сейчас подходящее время для вопроса:
   - А всё-таки любопытно, зачем король прислал вас...
   - Ваша Светлость имеет в виду предназначение будущей картины? - живо откликнулся Джулиано, который был рад развлечься разговором.
   - Да. Что Матьяш говорил по поводу картины? Для чего она нужна?
   - Король был очень краток, - подумав, ответил молодой флорентиец. - Его Величество сказал, кого рисовать, куда ехать, и на этом аудиенция закончилась. Где хочет повесить изображение Вашей Светлости, он не упоминал.
   - А часто ли Матьяш заказывает что-то у твоего учителя?
   - Ммм... по правде говоря, учитель уже давно не рисовал для Его Величества, - признался ученик придворного живописца. - Мы даже начали опасаться, что о нас забыли, но тут подвернулся случай...
   - С моим портретом?
   - Нет, другой, - ответил Джулиано. - Совсем недавно нам пришлось рисовать маленькую дочь начальника королевской псарни. Его Величество, отправляясь на охоту, случайно увидел эту девочку и мимоходом заметил, что она прелестный ребёнок, поэтому надо бы сделать с неё портрет. Начальник королевской псарни полушутя возразил, что сделать портрет невозможно, потому что дочка ужасно непоседлива и не способна усидеть на месте даже несколько минут. Однако Его Величество почему-то нахмурился и произнёс: "Когда король говорит что-либо, то менее всего хочет услышать в ответ "это невозможно". Я не присутствовал там - мне рассказывали.
   - Кто рассказывал?
   - Сам начальник королевской псарни. Он выглядел очень обеспокоенным, когда пришёл в наш дом. Начальник королевской псарни сказал, что не хочет лишиться расположения Его Величества из-за одного досадного недоразумения, и заказал портрет. По счастью для учителя другие придворные живописцы были заняты, а мы...
   - Понятно, - кивнул узник.
   - Оказалось, что девочка и впрямь не может позировать, - продолжал юный флорентиец и даже вскочил, потому что эта история очень его волновала. - Модель была страшно подвижна. Сразу начинала ерзать на стуле, вертеться, смотреть на потолок, а если мы на мгновение перевали за ней следить, то обнаруживали стул пустым, а девочка стояла где-нибудь возле полок и перебирала наши старые кисти... Даже отец не мог заставить свою дочь замереть, а уж он был заинтересован как никто!
  
   Учитель улыбнулся, догадавшись, о чём речь. Пусть Джулиано рассказывал на венгерском языке, но ещё и показывал. Вот ученик вытягивает вперёд руку, обозначая рост девочки, затем изображает, как та внимательно изучает потолок. Вот, изображая самого себя, повествователь оглядывается по сторонам, словно ищет кого-то, а, найдя, досадливо притопывает.
  
   Меж тем юноша так распалился, что рассказывал уже больше самому себе, чем другим. Наверное, для узника все эти подробности не имели особой ценности, но Джулиано очень гордился своей ролью в этой истории:
   - И тогда я придумал рассказывать девочке сказки. Одну за другой, без остановки. И... о чудо! Девочка сидела неподвижно и слушала! Она так и получилась на портрете, с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Ха! Представьте себе!
  
   Дракула терпеливо ждал окончания рассказа, а Джулиано всё говорил:
   - Когда начальник королевской псарни показал Его Величеству портрет, то поведал и эту историю со сказками. Король весьма развеселился и сказал: "Вот видишь! А так бы у девочки не было портрета". Затем Его Величество приказал послать за моим учителем и за мной, похвалил и сказал, что для нас есть задание потруднее.
  
   Теперь заключённый снова мог задавать вопросы:
   - Значит, после той истории Матьяш отправил тебя с учителем сюда?
   - Да.
   - Для выполнения трудного задания?
   - Да.
   - А почему же Матьяш считает, что с меня трудно рисовать портреты?
   - Его Величество не уточнял, а мы с учителем не осмелились спросить, - юный флорентиец пожал плечами.
   - А сам как думаешь? - настаивал на ответе узник.
  
   Джулиано замялся:
   - Ну... в первый день я видел Вашу Светлость в таком настроении, что... сами понимаете...
  
   Его Светлость помолчал немного и задал следующий вопрос:
   - Матьяш сказал, как скоро хочет получить картину?
   - Его Величество не говорил о сроках.
   - А спросить вы опять не осмелились? - нахмурился узник.
   - Мы спрашивали, - возразил молодой флорентиец, - но Его Величество отмахнулся, давая понять, что время здесь не главное, и что в этом отношении он предоставляет нам полную свободу.
  
   Дракула вздохнул и глубоко задумался.
  
   - Вот, значит, как, - наконец, произнёс он. - Значит, у Матьяша есть лишь отдалённые планы на счёт меня. Или он вовсе не решил, что со мной делать?
   - Я не могу судить об этом, Ваша Светлость, - Джулиано опять пожал плечами.
   - Да-а-а, - протянул узник, - уж не знаю, хорошо или нет, что Матьяш не любит крови и потому избегает рубить головы. Посадил в крепость и всё тянет, тянет время...
   - В прошлый раз Ваша Светлость наоборот радовались, что сохранили голову, - напомнил ученик придворного живописца. - Ваша Светлость считали, что, оказавшись в этой башне, убереглись от турецких сабель.
   - Я помню, что говорил! - раздражённо отозвался Дракула. - Я вижу, и ты хорошо помнишь... очень хорошо помнишь. А может, ты послан ко мне соглядатаем?
  
   Джулиано состроил презрительную гримасу.
  
   - До чего ж ты обидчив, - усмехнулся Дракула, а затем добавил, - но если король спросит, можешь так ему и передать! Я ценил великодушие моего дражайшего кузена лишь первое время, пока пребывал здесь. А сейчас я думаю, лучше б он поступил так, как поступил бы покойный Гуньяди.
   - Ваша Светлость подразумевает отца Его Величества? - осторожно уточнил флорентиец.
   - Да, покойный Гуньяди не стал бы церемониться, - Дракула вдруг с подозрением посмотрел на юношу.- Что? Тебе не нравится, как я отзываюсь об отце Матьяша? Об этом можешь тоже доложить королю.
   - Да почему Ваша Светлость полагает, что я стану докладывать! - возмутился Джулиано.
   - А зачем тогда ты задаёшь мне столько вопросов? Вчера всё вызнавал-вызнавал. Последний раз меня так подробно расспрашивали о моей жизни, когда проводили расследование моей так называемой "измены" Матьяшу.
  
   Джулиано хотел было признаться, что на расспросы его подбивает одна девица в городе, которой очень хочется узнать правду про ощипанного ворона, но престарелый живописец не дал сделать такого признания, потому что велел ученику растворить окна. Дождь ведь только что кончился, и из-за туч сразу начало выглядывать солнце.
  
   Работа над портретом возобновилась, но через некоторое время её опять пришлось прервать. Ученик придворного живописца первым заметил чёрную птицу с мощным клювом, которая приземлилась на каменный подоконник окна, смотревшего в сторону крепости.
  
   Узник в это время смотрел в другое окно, с видом на Дунай, и о чём-то думал, а старик сосредоточенно рисовал, поэтому они ничего не заметили, а птица меж тем прошлась по подоконнику взад-вперёд, будто выискивая что-то, но, как видно, ничего не нашла. Тогда она заглянула в комнату, просунув голову за прутья, наклонила голову вправо, затем влево, оглядывая людей своим чёрным, изредка моргающим глазом.
  
   Наконец, птица прокричала:
   - Ар! Ар!
  
   Дракула резко обернулся и радостно прокричал:
   - Матьяш!
  
   Увидев резкое движение и услышав крик, пернатый гость тут же улетел, шумно вспорхнув с подоконника, но узник совсем не огорчился. Он, встав с кресла, торопливо подошёл к кровати, достал из-под подушки кусок хлеба и пояснил:
   - Я совсем забыл оставить Матьяшу пищу. Наверное, он обиделся. Прилетел, а на окне ничего нет.
   - Матьяшу? - переспросил Джулиано.
   - А как же ещё я должен был назвать этого ворона? - в свою очередь спросил Дракула. - Предыдущий был Янош, а этот - Матьяш. Должен сказать, что Матьяш гораздо осторожнее Яноша. Вот Янош был неосмотрителен. Бывало, залетал в комнату и садился прямо на стол, а Матьяш не таков. В комнату не суётся. Разве что голову просунет за решётку, но чуть что - сразу улетает.
   - Тогда зачем теперь оставлять пищу, если ворон улетел? - спросил Джулиано.
   - Он скоро вернётся, - заверил узник.
   - А... а что стало с предыдущей птицей? Куда она делась? - осторожно поинтересовался юный флорентиец, на что Дракула, отщипывая от хлеба небольшие куски и выкладывая на окне с внешней стороны, усмехнулся:
   - Разве тебе кастелян не рассказал?
   - Ну... рассказал, но не всё. К примеру, я не знаю, как Вашей Светлости удалось поймать того ворона.
   - Так я же говорил, что Янош был неосмотрителен, - пояснил Дракула, снова усаживаясь в кресло. - Янош привык к моим подачкам и залетал прямо в комнату, чтобы получить их. А однажды я решил, что этому ворону незачем летать на свободе. Когда он снова прилетел, я закрыл окна, а окончательная поимка была делом времени. Я выдрал Яношу большие перья из крыльев, чтобы он остался в комнате и не улетал. Время от времени я проверял, насколько отросли новые перья. Если они начинали отрастать, я снова выдирал их. Полгода всё было хорошо, а затем я, наверное, недоглядел...
   - Но зачем было лишать птицу способности летать? - не понимал Джулиано.
   - Я хотел, чтобы Янош разделил со мной наказание, - голос узника вдруг изменился.
  
   Теперь казалось, что слова были отлиты из металла и падали с грохотом, как падает на пол латная рукавица или оружие.
  
   - Я хотел, чтобы Янош тоже посидел взаперти, - продолжал Дракула. - Ради справедливости. Ведь из-за Яноша началась моя вражда с Матьяшем. Если бы Янош не обошёлся с моим отцом так, как обошёлся, всё было бы по-другому, и я бы здесь не сидел.
   - Ваша Светлость говорит уже не о птице? - робко спросил юный флорентиец.
   - А тебя интересует птица?
   - Ну... да. Ведь никто не знает, куда она делась, - Джулиано развёл руками и поспешно добавил, чтобы задобрить собеседника. - Я, признаться, не верю, что Ваша Светлость могли убить эту птицу, хотя некоторые полагают...
  
   Узник испытующе посмотрел на собеседника.
  
   - Не важно, что они полагают... - продолжал Джулиано. - Главное, что никто толком ничего не знает.
   - Я тоже не знаю, - ответил узник уже более дружелюбным голосом. - Я только догадываюсь, что ворон улетел. Я не видел, как это случилось. Кто бы мог подумать, что Янош с ощипанными крыльями попробует улететь, но вдруг смотрю - нигде нет. Я спрашивал у охраны, не валяется ли он где-нибудь во дворе на камнях, но мне сказали, что нет. Значит, он на своих ощипанных крыльях всё же перелетел через стену, а вот что случилось дальше, я не знаю.
  
   Рассказ звучал очень правдоподобно, и потому Джулиано недоумевал: "Почему Утта уверена, что всё это - ложь? К тому же, если Дракула казнил ворона, то куда дел мёртвое тело? Съел вместе с внутренностями, костями и перьями? Да этого не может быть!"
  
   Затем юноша посмотрел на хлеб, оставленный на окне, и снова задумался, а Дракула, проследив за взглядом собеседника, добавил:
   - Матьяш тоже должен разделить со мной наказание. Ведь это его тёзка Матьяш запер меня здесь. Вот мы с Матьяшем вместе в этой башне и посидим. Ради справедливости. Только как поймать этого хитрого ворона? Возможно, я сплету верёвочную петельку и поймаю его за ногу, когда он в эту петельку наступит. Я ещё не решил, а ведь надо действовать наверняка, потому что Матьяш очень осторожен. Если мне не удастся поймать его в первый раз, то он может и не дать мне второй возможности, улетит и не вернётся никогда.
  
   Слушая, как узник рассуждает о ловле воронов, Джулиано не удержался и укоризненно покачал головой.
  
  
   КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ФРАГМЕНТА
  
  
   ФАКТЫ И ЦИФРЫ
   Исторический фон романа "Дракула и два ворона"
  
   I
  
   Действие романа начинается в апреле 1474-го.
  
   Румынский князь Дракула провёл в заточении в венгерском городе Вышеграде более 10 лет, вплоть до 1475 года. Когда началось заточение, точно неизвестно. Скорее всего, не ранее 1464 года. Арест Дракулы состоялся осенью 1462 года по приказу венгерского короля Матьяша.
  
   В романе озвучена версия, согласно которой Дракулу содержали в Соломоновой башне Вышеградской крепости. В 1401 году именно в эту башню был посажен венгерский король Жигмонд (Сигизмунд Люксембургский), арестованный своими подданными.
  
   Во второй половине 15 века Вышеград сильно обезлюдел, поэтому король Матьяш принял меры, чтобы заселить это место заново. В середине 1470-х годов королевское приглашение переселиться в Вышеград получили саксонцы из Трансильвании, то есть те люди, с которыми Дракула когда-то враждовал. Сохранился документ 1474 года, где сказано, что всякий, кто имеет неоплаченные долги, и даже тот, кто обвинён в убийстве, будет прощён, если приедет в Вышеград и останется там на постоянное жительство.
  
   * * *
  
   Первое правление Дракулы длилось около месяца - с конца октября до конца ноября 1448 года. Затем Дракула был изгнан из Румынии могущественным венгром Яношем Хуньяди, который двумя годами ранее (в декабре 1446-го) приказал обезглавить отца Дракулы и позволил румынским боярам убить старшего брата Дракулы, а на румынский престол посадил своего ставленника - Владислава.
  
   Потеряв власть, Дракула вынужден был скрываться в Молдавии. С марта 1449 года он жил там при дворе своего двоюродного брата Александра. Осенью 1449 года Александр был свергнут Богданом, но Дракула сумел подружиться с сыном Богдана - будущим князем Штефаном Великим - и остался при дворе.
  
   В первой половине 1450 года Богда издал две грамоты, в которых клялся в верности Яношу Хуньяди и венгерской короне. По сути, это были письменные вассальные клятвы. В этих документах говорилось, что Янош должен оказывать Богдану военную помощь и при необходимости дать тому возможность укрыться в Венгрии со всеми боярами. Военную помощь Богдан ни разу не получил.
  
   Битва молдаван с поляками при Красне состоялась 6 сентября 1450 года. В романе она показана в соответствии с описанием, которое даёт Григоре Уреке в книге "Летопись Земли Молдавской", написанной в 17-м веке.
  
   Богдан был убит при участии Петра Арона в ночь на 17 октября 1451 года в селе Реусень. В романе не поддерживается легенда о том, что Богдан был приглашён в это село на некую свадьбу, т.к. в Средние века существовал обычай, согласно которому знатный человек не мог прийти в гости к тем, кто ниже по положению, даже если это родственники. Князь мог поехать в гости только к другому правителю.
  
   После смерти Богдана его сын Штефан поехал в Венгрию, воспользовавшись договором своего отца с Яношем Хуньяди. Дракула поехал в Венгрию вместе со Штефаном, но в феврале 1452 года был изгнан оттуда по приказу Яноша Хуньяди.
  
   II
  
   Дракула вернул себе румынский престол 20 августа 1456 года, а за 9 дней до этого, 11 августа, Янош Хуньяди умер в Белграде от чумы.
  
   14 марта 1457 года Дракула отправил в трансильванский город Надьшебен (современный Сибиу) письмо. Дракула обвинял городскую знать в том, что она хочет лишить его власти, и в том, что она помогла организовать на него покушение, для чего сговорилась с людьми Яноша Хуньяди.
  
   Отправив письмо, Дракула почти сразу выступил в поход на Надьшебен, а также на соседний город Брашов, жители которого тоже участвовали в покушении. Осаждать города Дракула не стал, а только сжёг окрестные селения, после чего румынское войско отправилось в Молдавию, где помогло Штефану завоевать молдавский престол, занимаемый Петром Ароном.
  
   В исторических источниках не упоминается, кто возглавлял румынскую часть войска. В романе озвучивается версия, что её возглавлял сам Дракула.
  
   Первая битва с Петром Ароном, возле села Должешть на реке Сирет, произошла 12 апреля 1457 года. Это был вторник перед Пасхой. Путнянская летопись ошибочно пишет, что это был четверг. Вторая битва, возле села Орбик, недалеко от молдавско-трансильванской границы произошла 14 апреля, как раз в четверг.
  
   III
  
   У историков нет единого мнения по поводу того, когда Дракула казнил бояр, предавших его отца и старшего брата. Некоторые называют 1459-й год. В романе поддерживается версия о том, что казнь состоялась не позднее первой половины марта 1457 года.
  
   Масштабы этой казни в разных источниках оцениваются по-разному. Румынские летописи говорят, что были казнены все жители города Тырговиште, являвшегося в то время румынской столицей. Греческий историк Халкокондил говорит, что было казнено 20 000 человек. Немецкие памфлеты называют число 500. В румынских княжеских грамотах отразилось исчезновение только 12 бояр.
  
   Король Матьяш впервые отправил к Дракуле посла в сентябре 1458 года. В одном из писем Матьяша этот посол назван Benedictus de Boythor, однако в средневековых латинских письмах звучание имени часто искажалось. Посол был поляком, поэтому его имя в обиходе звучало как Бенек. "Boythor" обозначает местность, откуда происходил Бенек. Возможно, имеется в виду польская волость Бойшовы.
  
   Наладив дипломатические отношения с венгерским двором, Дракула поехал в Венгрию, где принёс вассальную клятву королю Матьяшу и получил за это во владение две трансильванские области - Амлаш и Фэгэраш. Это случилось не позднее сентября 1459 года, но могло быть и раньше - в конце 1458-го года. В романе поддерживается версия о 1458-м годе.
  
   Матьяш отдал приказ заключить своего дядю, Михая Силадьи, в замок Вилагош 8 октября 1458 года. Примирение Матьяша и Михая состоялось 9 сентября 1459 года.
  
   Корона святого Иштвана (корона венгерских королей) была украдена из королевской сокровищницы 20 февраля 1440 года для того, чтобы короновать одного из претендентов на венгерский престол - несовершеннолетнего Ласло Посмертного (Постума). Вскоре Ласло вместе с короной был передан под опеку своему родственнику - правителю Германии Фридриху. 1 сентября 1452 года Фридрих передал Ласло представителям Венгерского королевства, однако оставил себе корону. После смерти Ласло она всё так же оставалась у Фридриха, начавшего претендовать на венгерский престол. Королю Матьяшу удалось выкупить корону 19 июля 1463 года за 80 000 золотых.
  
   Римский Папа Пий II был возведён на папский престол 3 сентября 1458 года. За много лет до этого в канцелярии короля Жигмонда (Сигизмунда Люксембургского) будущий Римский Папа познакомился с Яношем Витезом, будущим наставником короля Матьяша.
  
   IV
  
   В первой половине 1470-х годов двор короля Матьяша уже считался блестящим, хотя массовый приезд в Венгрию иностранных учёных, инженеров, философов, живописцев и скульпторов обычно связывают с женитьбой Матьяша на дочери неаполитанского короля.
  
   Фактически эта взаимосвязь не подтверждается, поскольку приглашённые иностранцы начали приезжать задолго до этой свадьбы, состоявшейся в 1476 году. Так уже в 1467 году ко двору Матьяша приехал известный математик Региомонтан. В то же время при дворе работали астролог Мартин Былица и инженер Аристотель Фиораванти, позднее руководивший строительством Успенского собора в Москве. В начале 1470-х к венгерскому двору приехал Андрей Хесс, организовавший первую в Венгрии книжную типографию.
  
   * * *
  
   Об отношениях Дракулы с турками известно немного. В 1448 году именно турки помогли ему прийти к власти в первый раз. Возможно, они же дали Дракуле денег на вооружение армии, которую он собрал в 1456 году в Трансильвании, но эта версия не пользуется популярностью.
  
   Придя к власти во второй раз, Дракула согласился платить туркам большую дань - 10 000 золотых в год - но зато от Румынии не требовалось поставлять новобранцев для янычарского корпуса.
  
   Где родились два старших сына Дракулы - Михаил и Влад - доподлинно неизвестно. О Михаиле известно, что он долгое время жил в Турции, а затем сбежал оттуда ко двору короля Матьяша. То, что Михаил и Влад родились в Турции, это всего лишь гипотеза. На сегодняшний день у историков нет никаких данных о детстве и отрочестве Михаила и Влада.
  
   V
  
   История о том, как Дракула ловил воронов, основана на рассказе из средневековой "Повести о воеводе Дракуле" Курицына. В повести говорится, что Дракула, находясь в заточении, ощипывал птиц.
  
   * * *
  
   История о том, как в Турции умер новорожденный сын Дракулы, вымышлена.
  
   VI
  
   Историки сильно расходятся во мнениях по поводу того, когда и почему Дракула разорвал отношения с турками.
  
   Н.Стоическу считал, что Дракула отказался платить дань туркам в 1459 году и сделал это под влиянием венгров, т.к. в 1458 году присягнул на верность королю Матьяшу.
  
   М.Казаку утверждает, что Дракула порвал с турками ещё раньше - в 1458-м - и что причиной разрыва послужил турецкий набег. Казаку приводит документ, опубликованный Н.Йоргой, где рассказывается о том, как турки устроили набег на приграничную румынскую область, забрали в плен много народу, а Дракула отправился в погоню и вместе с 5-ю тысячами венгров, повстречавшихся по дороге, разбил турков. В документе не указано место, но Казаку считает, что турецкому нападению подверглись земли рядом с Турну-Северином.
  
   Р. Флореску и Р. Макнелли относят эти события к 1460 году и считают, что нападению подверглась область возле Брэилы.
  
   1460 год кажется более вероятным, поскольку в документе, который опубликован Н.Йоргой, упоминается, что как раз в это время турецкий султан Мехмед находился в Морее, а к вечеру успел захватить Коринф. Известно, что Мехмеду пришлось брать Коринф дважды - летом 1458-го и летом 1460-го. В 1458-м году осада длилась более двух месяцев, а в 1460 году заняла лишь один день, как и упоминается в источнике.
  
   В романе поддерживается версия Казаку о том, что причиной разрыва отношений с турками послужил набег турков на земли близ Турну-Северина, но события отнесены к 1460 году.
  
   Кто предводительствовал 5-ю тысячами венгров, которые встретились Дракуле, когда он гнался за турками, исторические источники не сообщают. То, что венгров возглавлял Ошват Силадьи, предположение автора романа.
  
   VII
  
   Военная кампания зимы 1461-1462 года, когда было сожжено множество турецких крепостей по берегам Дуная, показана на основе письма Дракулы королю Матьяшу от 11 февраля 1462 года. В этом письме Дракула сам рассказывает о своём походе.
  
   VIII
  
   Свадьба короля Матьяша с Катариной Подебрад, дочерью короля Богемии (Чехии), состоялась 1 мая 1461 года. В качестве свадебного подарка своей супруге Матьяш отдал ей Вышеград с окрестностями. 8 марта 1464 года Катарина умерла при родах, произведя на свет мёртвого мальчика, после чего Вышеград отошёл обратно в собственность Матьяша.
  
   Свадьба короля Матьяша с неаполитанской принцессой Беатриче состоялась 22 декабря 1476 года. Тогда же Матьяш подарил Вышеград своей новой супруге. После этого летний королевский дворец, находящийся в Вышеграде, был обновлён и частично перестроен.
  
   В период между смертью Катарины и женитьбой на Беатриче король Матьяш, вероятнее всего, ни разу не посещал Вышеград.
  
   * * *
  
   Знаменитая летняя война Дракулы с турками началась 4 июня 1462 года, когда султан Мехмед со своей армией начал форсировать Дунай. Численность армии Мехмеда по разным оценкам составляла от 100 000 до 200 000 человек, однако надо иметь в виду, что половину турецкой армии всегда составляли обозные слуги, которые в сражениях не участвовали. Армия Дракулы насчитывала около 30 000 воинов, в том числе около 7 000 конницы.
  
   После переправы через Дунай турецкая армия двинулась к Тырговиште, за 11-12 дней преодолев расстояние в 170 км, то есть проходила не более 15 км в день, хотя дневной переход армии в те времена обычно составлял 30 км. Это означает, что турки очень много времени тратили на обустройство своего лагеря, боясь ночных нападений.
  
   Ночная атака Дракулы на турецкий лагерь состоялась в ночь на 17 июня 1462 года. Согласно астрономическим данным эта ночь предшествовала новолунию, то есть была одной из самых тёмных в месяце. Видимость луны в ту ночь составляла менее 1%.
  
   Ход битвы описан в результате компиляции нескольких исторических источников. Были использованы "Записки янычара", сочинения Лаоника Халкокондила, т.н. "рассказ албанца" о ночной атаке, письмо венецианского посла Доменикоса Балби 1462 года, письмо папского посланца Николауса Модруссы 1464 года.
  
   IX
  
   После ночной атаки туркам удалось захватить в плен небольшое число румынских воинов, не более 1 000 человек. Все пленные были казнены, о чём рассказывают "Записки янычара".
  
   В отношении Молдовена допущена историческая вольность. Он последний раз упоминается как начальник конницы в грамоте Дракулы от 20 сентября 1459 года. Буриу упоминается в грамоте Дракулы как начальник конницы уже 10 февраля 1461 года.
  
   Рассказ о турках, посаженных на колья возле Тырговиште, взят из сочинения Лаоника Халкокондила, но вместо 20 000 казнённых пленников, о которых говорит Халкокондил, названа цифра 1 000.
  
   29 июня султан Мехмед предал огню румынский город Брэилу возле Дуная, после чего переправился через реку и отправился в Эдирне. В Румынии по приказу султана осталась часть турецкого войска, вместе с младшим братом Дракулы - Раду.
  
   В это время, 22 июня, молдавский князь Штефан попытался захватить крепость Килию, принадлежащую венграм. Это нападение, к тому же окончившееся неудачей, сделало Штефана врагом короля Матьяша на несколько лет.
  
   X и XI
  
   Весной 1462 года Матьяш предпринял военную кампанию в Словакии против гуситов (крестьянской армии, в которой все исповедовали учение священника-реформатора Яна Гуса). Словакия в то время была частью венгерского королевства, но из-за гуситов не подчинялась венгерским властям.
  
   В апреле 1462 года, поняв, что победить гуситов на поле боя не удастся, Матьяш договорился с их предводителем Яном Искрой, дав ему и его людям землю в Трансильвании возле реки Муреш (совр. городки Липова и Шоймош), а также 40 000 золотых.
  
   Уже в первых числах мая Матьяш находился в городе Вац, на границе со словацкими землями.
  
   Далее, проведя некоторое время в венгерской столице (в Буде), Матьяш вместе с войском двинулся на юг, поскольку должен был помочь Дракуле, своему вассалу, воевать против турков.
  
   Тем не менее, в Румынию король не пошёл. К 12 августа Матьяш прибыл в венгерский город Сегед, находящийся на границе с Сербией, откуда медленно двинулся в Трансильванию, в сторону города Арада.
  
   Медлительность Матьяша заставила Дракулу искать себе другого союзника в войне против турков. Дракула обратился к Штефану, и тот согласился помочь, хотя при осаде Килии был ранен в левую щиколотку, и эта рана не зажила.
  
   Встреча Дракулы с Яном Искрой в Трансильвании, во владениях Искры, описанная в романе, не подтверждена историческими источниками, но вполне могла произойти на самом деле.
  
   * * *
  
   Оригинал портрета Дракулы, описываемый в романе, не сохранился. Автор портрета неизвестен. Престарелый живописец из Флоренции и его ученик являются вымышленными персонажами.
  
   В настоящее время в замке Амбрас в Австрии хранится копия того портрета, сделанная в 16-м веке. Насколько она близка к оригиналу, никто не знает. И всё же на основании того факта, что Дракула на портрете-копии изображён пожилым человеком, исследователями делается вывод, что оригинал портрета был написан в первой половине 1470-х годов.
  
   Некоторые исследователи высказали версию о том, что изначально портрет был сделан для двоюродной сестры короля Матьяша - Илоны Силадьи, на которой Дракула впоследствии женился. В то время в знатных семьях обмен портретами считался обязательной процедурой при сватовстве, если жених и невеста жили далеко друг от друга.
  
   XII
  
   Арест Дракулы описан в соответствии с теми данными, которые приведены в поэме Михаэля Бехама "О злодее". В поэме сказано, что Дракулу арестовал Ян Искра, а произошло это возле Кёнигштейна (Королевской Горы) в шести немецких милях от Брашова, то есть в 45 км. В этом месте была расположена маленькая румынская пограничная крепость Оратия (Oratia).
  
   Когда именно был арестован Дракула, точно не известно. Историк Н.Стоическу предполагает, что это случилось не позднее октября 1462 года. В данном романе арест происходит в сентябре.
  
   Легенда о женщине, бросившейся в реку Арджеш с башни крепости Поенарь, впервые зафиксирована учёными лишь в 20-м веке как устное народное предание. Ни в каких памфлетах, хрониках, летописях или других древних текстах эта легенда не упоминается, но в романе использована, как если бы в 15-м веке уже имела хождение.
  
   XIII
  
   Дракула был перевезён из Вышеградской крепости в Пешт (город рядом с венгерской столицей) не позднее конца весны - начала лета 1475 года.
  
   Примерно в это же время произошла встреча Дракулы со своим сыном Владом, после отцовского ареста оставшимся на попечении короля Матьяша. В конце 1462-го - начале 1463-го года король отдал мальчика на воспитание Яношу Витезу, который когда-то занимался воспитанием самого Матьяша.
  
   В то время Витез был епископом Варданским и жил в Трансильвании. Сейчас город, где находилась резиденция епископа, называется Орадя. В 1465 году Витез стал архиепископом Эстергомским, то есть главным пастырем всей Венгрии. Уделять время воспитанию маленького Влада стало трудно, поэтому Витез передал ребёнка своему сменщику - новому епископу Варданскому, у которого Влад продолжал воспитываться ещё около 10 лет.
  
   В 1471 году Витез за измену королю и попытку государственного переворота попал в опалу, поэтому в итоге для юного Влада оказалось хорошо, что Витез перестал заниматься его воспитанием.
  
   XIV
  
   Свадьба Дракулы с Илоной Силадьи состоялась ориентировочно в начале июля 1475 года. Для Илоны это был уже второй брак. Первым её мужем был Вацлав Сентмиклоши-Понграц из знатного словацкого рода.
  
   В конце июля Дракула отправился в поездку по Трансильвании, чтобы помириться с жителями саксонских городов - Сибиу (Надьшебена) и Брашова.
  
   В это время (как с большой долей вероятности предполагает историк Н.Стоическу) к Дракуле обратились его прежние слуги - боярин Войко Добрица и несколько других - с просьбой снова взять их на службу.
  
   Вместо эпилога
  
   Осада крепости Савач на реке Сава в Сербии длилась с января по февраль 1476 года.
  
  
Оценка: 7.72*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"