Игорь ЛЫСОВ

ИУДИФЬ

УЗИЯ - правитель осажденного города Ветилуя

ИУДИФЬ - горожанка, вдова

ИДА - горожанка, служанка при Иудифи

СИНАХ - ученый, философ, житель Иерусалима

ОЛОФЕРН - полководец Навуходоносора, архитектор

АХИОР - посыльный царя Навуходоносора

АКТ I

Сцена первая

СИНАХ. ...Судя по тому, Узия, что вы так долго молчите и упрямо выискиваете за окном предмет развлечения; судя по тому, что, великий правитель Ветилуя, вы, Узия, превышаете паузу, полагаемую для царственной беседы - по всему этому я замечаю, что в моих словах нет ничего нового...

УЗИЯ. Ничего, Синах, ровным счетом - ничего... Самой большой новостью являетесь вы сами. Не скрою, во всяком случае, не могу скрыть своего удивления... и подозрения, извините, к тому, что вижу вас. Все утро, слушая увлекательный рассказ о нас, израильтянах и жителях города Ветилуя, я пытался разгадать тайну вашего здесь появления. ...В осажденный ассирийцами город не может проникнуть даже капля свежей воды. Ни одной рабыне под покровом ночи не удавалось вернуться от источника, который находится в сорока шагах от городской стены! В город, который скрыт Олоферном от Бога и Израиля, погибающий от жажды, появляется Синах - восторг и гордость Иудеи, великий ученик фарисеев, саддукеев, книжников, нильской ереси, шумерской астрологии, желтого посвящения... извините...

Я не опасаюсь за судьбу города и не связываю будущую гибель Ветилуя с вашим приездом. Мое любопытство носит частный характер.

СИНАХ. Позвольте мне заметить и допустить, что ваша горячность по не государственному поводу иной раз может вызвать улыбку. Вы заставляете меня напомнить еще раз то, что я говорил несколько ранее. Олоферн не зол на Иудею! Всю прошедшую ночь, которую я провел в его шатре, я не услышал ни одного скорбного высказывания в сторону моих соплеменников. Более того, мне кажется, что он сожалеет о случившемся. Не трудно догадаться, что я привез весть о спасении. Какая вам разница, кто ее высказал?

(пауза)

Очень жаль, что это осталось Вами незамеченным.

(пауза)

... Впрочем, было бы совсем нелепо отправлять меня из своего шатра с посланием к уважаемому царю Узии, предварительно обезглавив посланника...

(пауза)

УЗИЯ. Что касается окна, то я наблюдал за вдовой Манассии, четвертый год не снимающей своей повязки с лица... Я смотрел на Иудифь, которая, дожидаясь рабыни от раздатчика воды, беседует с пророком... Им нравится стоять посреди раскаленной площади и болтать. Когда Иудифь уходит, пророк говорит перед толпой, которой не терпится дождаться своего кувшина и смочить глотку домочадцам.

СИНАХ. А что говорит этот пророк?

УЗИЯ. То же, что и вы.

(пауза)

СИНАХ. Скажите, Узия... Только не отмалчиваетесь, как в прошлый раз. Скажите, скажите, почему вы не прислушаетесь к словам Иеремии. Если вам кажется, что в моих речах нет серьезных оснований - это я приписываю вашему легкомыслию, к моему образованию, наблюдательности,.. собственно, ко мне... Но пророка Иеремию, его слова, вы не можете отвергнуть, оставить без внимания...

УЗИЯ. Могу... В его словах нет спасения! Гадкие разнузданные ругательства в сторону всех, кто, хоть как-нибудь, пытался сохранить в чистоте Иудею, только лишь ужесточают мое сердце. ... Я не прислушивался?! Все празднества Пейсах я, как упрямый ученик, следил за его губами и языком, чтобы уразуметь, что кроется в его вещании. Я помню на память все, что тогда говорил пророк.

...Вспомни, Господи, что над нами свершается; призри и посмотри на поругание наше за грехи страшные наши и царей наших, осквернивших очаг Твой. Наследие наше перешло к чужим, домы наши - к иноплеменным; мы сделались сиротами, без отца; матери наши - как вдовы. Воду пьем свою за серебро, дрова наши достаются нам за деньги.

Упал венец с головы нашей; горе нам, что мы согрешили! От этого изнывает сердце наше; от сего померкли глаза наши. Оттого, что опустела гора Сион, лисицы ходят по ней. Обрати нас к Тебе, Господи, обнови дни наши, избавь нас от царей наших, поругавших вся святыни наши и пребывающих в грехе и радующихся. Неужели ты совсем отверг нас, Господи Боже наш!

... Не думаю, что сейчас перед толпой он говорит иначе...

(пауза)

Вы, столь азартно изучающий науки постижения Баалов, Мелехов и других, неведомых мне мыльных пузырей, (изучающий, я надеюсь - для удовольствия и не больше) - все же вы остаетесь потомком Сима... Неужели вы слышите в крике Иеремии звуки спасения и надежды?!

СИНАХ. Господь уготавливает нам испытания и не всегда говорит сладостно для ушей слушающего.

УЗИЯ. Это говорит не Господь! ...Это говорит не Господь, а Иеремия!

СИНАХ. Он избранник!

УЗИЯ. Что такое избранник?

СИНАХ. Тот, кто слышит промысел Божий.

УЗИЯ. Опомнитесь, Синах! Промысел Божий - потопить в крови народ Откровения?!

(пауза)

Ничего другого я, как не старался, не услышал... Известно, что Ной, поругивая своих соплеменников, строил ковчег! Его пророчество и избрание зиждилось на спасении верных. Ной избран, чтобы спасти! ...А этот? Чтобы уничтожить?! Хорошо, я готов допустить, что пророк Иеремия - избранник. Для чего он избран? И если это так, какой смысл в его пророчествах? А если это так, любезный Синах, то что случится, когда его проклятия сбудутся?

СИНАХ. А готовы ли вы допустить, что именно в его проклятиях и есть спасение Израиля?

УЗИЯ. Я готов допустить, что в его проклятиях - правда. ...Не считайте меня слепцом! Печась о справедливости и радея за истину - он вещает правду. Это так. Но в его словах, как в колодцах Ветилуя, нет ни капли спасения, в его духе нет силы - ибо он не избран! Это, всего-навсего, проклятия честного малого, а не Бога. ...Деяния Бога - молния и ковчег. Скорее всего, он принял свою жертву, которую принес голосу справедливости, за избранничество и возомнил себя таковым. ...Бог же распорядится иначе, а этот пророк так и останется жертвой.

СИНАХ. Вы негодуете, Узия, потому, что слышите в своих словах слабые ноты. Если в спасении народа нет правды - нет спасения. Истина там, где правда. Разве вы согласитесь с тем, что спасенный народ оставит в сердце своем предания, в которых предки не увидят закона?!

Пройдет много столетий и на вашем месте будет стоять другой, ныне неведомый правитель. Кто его сможет укорить, что он не чувствует трепета благодарности за свое спасение? Время, Узия, время сотрет все чувства. Останется только древний факт да несколько папирусов летописца. И если в этом полу истлевшем мифе не окажется слова правды - Иудея не будет спасенной. Это будет выживший народ, которому нечего хранить в душе.

УЗИЯ. Не будет никакого правителя после меня! Не будет никакого народа, которому придется хранить в душе воспоминания о своем спасении... Ничего не будет, если сегодня, сейчас не найти спасения для живущих... Вам, Синах, нечего опасаться, если только озверевший ассириец не разберется и в азарте проломит голову своему некогда приятелю и свалит в общую кучу ваше бездыханное тело! Ваш мозг, Синах, бесстрастен, вы ученый и любознательный коллекционер человеческих потрясений. Но душа ваша вам не подвластна, но она-то в последний момент и откроет вам истинный смысл слов Иеремии, Олоферна и собственных заблуждений. И тогда вам придется уповать только на чудо, на спасение, которое сейчас вы иронично обсуждаете.

Я устал. Я должен признаться, что ни один властитель не в состоянии спасти свой город, свое государство в годину опасности. Властелин властвует над мирными и безоружными, но не спасает и не оберегает свою челядь. Все, что я могу сейчас сделать, так это заставить их безропотно подчиниться дикому условию финала жизни - медленно умирать в осажденном городе и до последнего издыхания считать себя героями.

Я, слышит Бог, готов поступить так, как велит Всевышний. Но я не слышу его голоса! Я простой смертный и вполне допускаю, что черств душою и зрением - где мне видеть Господа! Но я - правитель Ветилуя, отец и судья целому народу, устал ожидать Божье провидение, устал расшифровывать тайные смыслы в словах пророков! Дело дошло до того, что я вынужден рассматривать предложения своих врагов и принимать во внимание сложившееся обстоятельства. Я не способен на размышления о будущем правителе, Синах, но уверяю вас, что ни один из потомков не отметит мое решение подчиниться воле Олоферна радостью в сердце и не оставит навсегда имя мое в душе своей.

(пауза)

СИНАХ. Я понимаю вас, владыка. Но мне искренне неприятно слышать погребенный плач по моему народу. Мой бесстрастный, как выразились вы, мозг дышит досадой и горечью... Народ толпится на площади перед пророком - ему нет дела до ваших тревог. Скрежет петель на городских воротах с именем правителя их волнует меньше всего. Не это, Узия, надо спасать, если вы действительно настроены что-либо предпринять.

Что мы знаем о бедном еврее, скитавшемся по воле Моисея?! Из всей этой истории нам достались великие скрижали пророка, которые заменяют все чувства, связанные с некогда реальными судьбами. Узия, сохраните одного Иеремию - и потомки лягут благодарно у вашего праха!

УЗИЯ. Я - не Моисей, Синах, и мне нет никакого дела до великой истории! Я прост и душа моя проста! Моя душа бесхитростна и не философична. О, Синах, я хочу сохранить народ! Я хочу сохранить веру и завет! Но я хочу сохранить и честь! Не для потомков и не для воспевания - я сейчас меньше всего думаю об этом! Мне претит, мне самому претит, когда речь идет о переговорах с Олоферном или с кем-то из его сподвижников. Мне становится не по себе, Синах, когда в сердце всплывают картины еще одного рабства моего народа. Унижения, хитрости, мнимого согласия... рабства, рабства, рабства!..

(Узия не выдерживает хладнокровного разговора - глаза его наполняются слезами, голос - дрожью. Он закрывает руками рот, пряча в ладонях трясущийся подбородок)

(Пауза)

... Олоферн силен и коварен - даже тогда, когда город был полон питья и продовольствия, ему не составило бы большого труда взять город. Правда, при этом он потерял бы половину войска! Но это было бы честно. Он воин и ему не пристала заботливость о наемниках. Мой народ и мой город никогда не избегал сражения!

Олоферн коварен - он ждет, когда я ему открою ворота. Ему хочется видеть унижение детей чуждого ему Бога! Это его единственная мысль. Безумный Иеремия не случайно твердит об испытании евреев, наказании за непослушание и грех!..

Неужели, Синах, вы предлагаете мне принять во внимание сложившиеся обстоятельства и найти единственно верное решение?! Нет, никогда потомки, если таковым еще будет интересна их собственная судьба, не смогут жить прямо и гордо, окажись в их истории даже намек на верное решение. Как мало, Синах, вы знаете свой народ!

Спасение необходимо только тогда, когда оно разящим мечем летит на голову несчастного! Честь требуется всегда и даже в минуту спасения.

Уходите, я устал и бессилен что-либо возразить вам на бесстрастный и справедливый ваш упрек. Я готов признать свою безжалостность, беспомощность и страх, окутывающий мое сердце! Я готов признать все, только бы не слышать ваш здравый смысл и голос, который каждым своим звуком раскалывает мою голову! Уходите, мне не нужно было принимать вас. Я обознался!

СИНАХ. Вы забываетесь, правитель! Вам простительно, но вы забываетесь!

Господь оказал вам честь - охранять народ завета, беречь его, а не думать о потомках... Вам не дано рассуждать о будущем! Это не вам решать, что скажут правнуки заживо погребенных в городских стенах без капли воды! Не вам! Сохраните глотку кричащего хвалу Господу, сохраните его кровь и плоть и будет с вас!

УЗИЯ. Подведите меня к окну, мне не хорошо.

Сцена вторая

СИНАХ. Извините.

(Узия и Синах подходят к окну. Продолжать разговор им не хочется - они молчат.)

УЗИЯ. (не кричит в окно, а тихо процеживает слова, с трудом сдерживая свое раздражение и недуг) Помолчи, помолчи, пророк! Остановись! Тебя слушает только Иудифь... (кричит в окно) Иудифь! Не смотри на меня! Твой молчаливый упрек не приносит мне пользы!

СИНАХ. Опомнитесь, Узия! Удержите свой дух в чистоте и бесстрашии!

УЗИЯ. Какое проклятье на мою голову, Господи, я не выдержу! Вот уже четырнадцать дней этот пророк и Иудифь стоят под моими окнами до тех пор, когда глаз еще способен различать сумеречные очертания...

СИНАХ. Но там же стоит и раздатчик воды...

УЗИЯ. Он давно уже ушел, Синах! Посмотрите, площадь совершенно безлюдна. Только Иудифь и Иеремия остаются под моими окнами. Порой мне кажется, что они не произносят друг другу ни одного слова. Я подглядывал за ними! Они стоят на раскаленном камне ровно мумии и вонзают копья в мое сердце! Когда ночная прохлада уступает свое место утреннему солнцу - эти двое вновь появляются на площади... Я не могу этого вынести, Синах!

СИНАХ. (кричит в окно, отодвинув Узию) Иудифь! Я - Синах, который только что прибыл в Ветилуй. Собери всех жителей города! Сейчас правитель Узия спустится вниз, на площадь! Он будет говорить перед народом!..

УЗИЯ. Нет, Синах, нет! Вы негодяй, вы... Как вы посмели выкрикнуть мое имя да еще заставить меня говорить перед толпой! Пока еще правитель я и не вам решать мою судьбу, и не вам распоряжаться моими желаниями!

(пауза)

Спускайтесь вниз и объясняйтесь с народом без меня! Ваша наглость не имеет границ - отвечайте за нее сами! И не вздумайте еще раз упомянуть мое имя! Я вас изничтожу!

СИНАХ. Узия, сейчас не такое время, когда можно сопротивляться судьбе...

УЗИЯ. Вы - не судьба! Вы хладная ящерица, которая без сожаления расстается со своим хвостом! Хладный и умный гад, без сожаления меняющий свою кожу! Кровь, которую вы носите с собой не имеет ни страха, ни тепла! Вам неведома жизнь, но только азарт и любопытство выдает в вас какую-то горячность!

... Спускайтесь к горожанам один либо убирайтесь из города!

СИНАХ. Правитель...

УЗИЯ. Прочь!

(Синах уходит. Узия стоит молча и не двигаясь. Пауза)

Господи, я верю, я чаю, я люблю, но я страшусь и не знаю, что я должен предпринять! Не складывай на меня непосильную ношу. Я не хочу!..

СИНАХ. (за сценой) Узия, город собрался и ждет тебя!

(Узия слышит крик Синаха, но ни лицо его, ни даже пальцы не выдают волнение или негодование. Он стоит молча и неподвижно, стоит так долго и смотрит в окно. Узия замер. Внезапно голос и только голос его открылся наружу - каждое слово молитвы правитель произносит сильно, зычно и яростно.)

УЗИЯ. Раб твой, Господи, Узия стоит перед Тобою и молчит сердцем своим. Ибо нет его не спрятанного для Тебя! Это Ты, Господи, сделал так, что ни одна мысль не ускользает от Тебя, нет ей пристанища, какое не ведомо было бы Тебе! Не дал Ты человеку ни одного семени, которое он сам бы мог, сам, без Тебя, вырастить! Не укроется горе и ропот мои от Тебя! Не укрыть мне собою гнев и беспомощность мою, не укрыть в себе яд отчаяния! Ты сам этого хотел - я не скрываюсь от Тебя! Делай со мной, что хочешь - я выбрал свои слова перед городом!

(Все это время Узия стоял неподвижно и выкрикивал молитву. Замолк последний звук - тишина словно бы и не прекращалась. Помолчав, Узия направился к выходу и стал спускаться к народу.)

(говорит так, словно бы все, что было сказано наверху, жители уже слышали) Слова мои просты и коротки. Что говорит каждый из вас, то и я могу сказать. Чем я другой? Скажите сами себе в сердце своем - так лучше и ближе! Вот... Вот... Вот перед Тобой, Господи, я стою и дети мои, жители этого города. Здесь все, кроме немощных и очень голодных. Но что с них спрашивать...

(все силы Узия собирает для того, чтобы выговорить слово свое) Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова Исраэля, мой Бог! Сердце мое не скрыто от Тебя и вся сила его ждет слова Твоего, помощи или мести!

(Узия молчит - город замер в ожидании ответа.)

Писец, достань лист чистый и запиши что я скажу. Племя наше неприхотливо - того источника, что ночью питает город влагой мало, но пусть будет так. Еды в городе осталось два раза по два дня. Я, Узия - правитель Ветилуя, говорю: я сдаю город врагам нашим через пять дней! Я встану у жертвенника и буду молиться Тебе и ждать Твоей помощи... пять дней! Пять дней! Клянусь тебе, Ветилуй и Тебе, Господи.

(Узия повернулся и направился к себе, к своему жертвеннику. Неожиданный резкий окрик Иудифи заставил вздрогнуть весь город.)

ИУДИФЬ. Стой, Узия!

УЗИЯ. (почти одновременно с Иудифь, сдавленным и гортанным криком) Нет, Иудифь! Нет! Только ты молчи, не говори не от своего сердца!

ИУДИФЬ. Посмотри на меня, Узия. Я стою перед тобою, как все жители Ветилуя! Я говорю тебе в сердце моем и нет в нем других слов, которые тебе так не по душе. Нет среди нас Иеремии - он не пришел на площадь. Пророк не верит тебе и ты можешь быть спокоен - не его слова я говорю. Может быть, Иеремия и принял бы твои слова, но его сейчас нет среди нас. Говори со мной, Узия.

УЗИЯ. Иудифь чистая, что ты можешь сказать? Ты давно стоишь перед моими окнами и я знаю все, о чем ты думаешь и что ты хочешь мне сказать. Это невыносимо для сердца человека, невыносимо для меня!

Я знаю, я все знаю - мне давно уже говорил Синах о чистой деве, прочитанной им по звездам... Он указывает на тебя, Иудифь, и я ему не верю. Я не верю никакой звезде, никаким шумерским звездочетам. И так не будет!

СИНАХ. Ты правитель - как ты скажешь, так и будет! Я же могу сказать только то, что будет.

ИУДИФЬ. Выслушай меня начальник жителей Ветилуя! Не право слово твое, которое сказал ты перед народом и положил клятву, которую изрек между Богом и собою. И сказал, что сдашь город нашим врагам, если на этих днях Господь не поможет нам. Кто же ты, искушавший сегодня Бога и ставший вместо Бога посреди сынов человеческих? Вот, ты теперь испытываешь Господа Вседержителя, но никогда ничего не узнаешь, потому что тебе никогда не постигнуть глубины сердца у человека и не понять слов мысли его. Как же испытаешь ты Бога, сотворившего все это, и познаешь ум Его, и поймешь мысль Его?

Нет, брат мой, отец мой, друг мой, не прогневи Господа Бога нашего! Ибо если Он не захочет помочь нам в эти пять дней, то Он имеет власть защитить нас в какие угодно Ему дни или поразить нас перед лицом врагов наших.

Узия, не думай о Боге просто!

Богу нельзя грозить, как человеку, нельзя и указывать ему, как сыну человеческому. Посему, ожидая от Него спасения, будем призывать Его к себе на помощь, и Он услышит голос наш, если это Ему будет угодно. Ибо не было в родах наших, и нет в настоящее время ни колена, ни племени, ни народа, ни города у нас, которые кланялись бы богам рукотворным, как было в прежние дни, за что отцы наши преданы были мечу и расхищению и пали великим падением перед нашими врагами. Это не слова пророка, Узия. Это мои слова, мои и простые для любого сердца. Мы не знаем другого Бога, кроме Его, а потому и надеемся, что Он не презрит нас и никого из нашего рода. Ибо с пленением нас падет и вся Иудея, и святыни наши будут разграблены, и Он взыщет осквернение их от уст наших, и убиение братьев наших и пленение земли и опустошение наследия нашего обратит на нашу голову среди народов, которым мы будем порабощены, и будем в соблазн и поношение у тех, которые овладеют нами. Потому что рабство не послужит нам в честь, но Господь наш вменит его в бесчестие. Итак, Узия, покажем братьям нашим, что от нас зависит жизнь их и на нас утверждаются и святыни, и дом Господень, и жертвенник. За все это возблагодарим Господа Бога нашего, который испытывает нас, как и отцов наших. Вспомните, что Он сделал с Авраамом, чем искушал Исаака, что было с Иаковом в Сирской Месопотамии, когда он пас овец Лавана, брата матери своей!

Он искушал их не для истязания сердца их, так и нам не мстит, а только для вразумления наказывает Господь приближающихся к нему.

УЗИЯ. Все, что ты говоришь, Иудифь, ты говоришь от доброго сердца и я не могу противиться словам твоим ибо не с настоящего только дня известна мудрость твоя, но от начала дней твоих весь народ знает разум твой и доброе твое сердце. Но ты говоришь как мудрый и бессмертный! Но я не Бог и не могу равнодушно смотреть, как народ истомился от жажды и голода, от унижения беспомощности и страдания. И у меня есть сердце - что ты с ним будешь делать?! Вот оно принудило меня поступить так, как я сказал и обязало нас клятвою, которой я не нарушу. И никто не нарушит!

Помолись же о нас, чистая Иудифь, ибо ты жена благочестивая и вдова верная.

И, может быть, Господь пошлет дождь для наполнения водохранилищ наших и мы больше не будем изнемогать от жажды в эти пять дней.

ИУДИФЬ. Послушай меня и я совершу дело, которое пронесется сынами рода нашего в роды родов. Стань в эту ночь у ворот и во все продолжение дней, после которых ты решил отдать город нашим врагам. Я выйду с моею служанкою. Только не расспрашивай о моем помысле, потому что я не скажу тебе ибо весь мир устрашится, прознав об этом.

УЗИЯ. О, Иудифь, открой лицо свое предо мной. Не прячь его во вдовью повязку!

(Иудифь подымает вуаль и смотрит на Узию.)

Что ты задумала, говори, Иудифь!

ИУДИФЬ. Не проси меня, человек, это тебе не познать! Доколе не совершиться то, что я намерена сделать, я не скажу ни слова.

УЗИЯ. Господи, какой страшный домысел!

Сцена третья

(Иудифь стоит перед жертвенником. Рядом стоит служанка и держит перед собой одежду Иудифь. В течение всей молитвы Иудифь обнажается перед огнем жертвенника и облачается в другие одежды - величественный убор. Прежнюю одежду служанка разрывает на длинные ленты, связывает их в пучок и укрепляет у жертвенника.)

ИУДИФЬ. Сила моя, дух мой, жизнь моя! Крикните голосом своим к Богу моему!

Вот, я одна стою от всего народа нашего, я стою перед Тобою, Боже Родитель всего и Отец всему. Я одна стою и не знаю, как с Тобой говорить.

Боже Авраама, Исаака, Иакова, как Рахиль кричу Тебе слово свое, сердце дочери твоей шепчет горе свое! И кричу и шепчу Тебе, Господи. Кричу, потому что женщина - шепчу, потому что верная. Услышь молитву мою и не соверши неправедное. Прости меня, Господи!

(произносит имя Бога только одними губами неслышно) Яхве, Яхве!

Вот Луна, которую Ты создал для нас. И Ты и я ее видим! Вот Земля, которую ты сотворил, вот народы и звери Твои, вот дети Авраама, Исаака, Иакова перед тобой, вот я - дочь Твоя и отца моего! Испытай меня, Господи, именем Твоим живу, именем Твоим замыслила перед городом решение свое!

Ничего не прошу у Тебя, только говорю с Тобой.

Господи Боже отца моего Симеона, Боже, Боже мой, услышь меня вдову! Ты сотворил прежде всего бывшее, и сие и последующее за сим, и содержал в уме настоящее и грядущее, и, что помыслил Ты, то и совершилось. Что определил, то и явилось и сказало: вот я. Ибо все пути Твои готовы, и суд Твой Тобою предвиден.

Я знаю, Господи, что видно Тебе все смирение возлюбленных Тобою. Но виден Тебе и грех наш и возмездие Твое чую я! Но призри, Господи, на беду нашу, на страдание братьев моих, не отторгни слабую мышцу чаяния города моего без воды и хлеба.

Пророк Иеремия говорит, что справедлив гнев Твой, верно наказание Твое! Это так, Господи, но пусть это будет потом, потом, когда выживем! В смирении примем волю Твою! Но в свободе, а не в рабстве!

Вот Ассирияне умножились в силе своей, гордятся конем и всадником, тщеславятся мышцею пеших, надеются и на щит, и на копье и на лук и на пращу, а не знают того, что Ты - Господь, сокрушающий брани. Господь - имя Тебе. Сокруши же их крепость силою Твоею, и уничтожь их силу гневом Твоим, ибо они замыслили осквернить святилище Твое, поругаться над мирным селением славы Твоей и железом сокрушить рог Твоего жертвенника. Воззри на превозношение их, пошли гнев Твой на главы их, дай вдовьей руке моей крепость на то, что я задумала. Устами хитрости моей порази раба перед вождем, и вождя - перед рабом его, и сокруши гордыню их рукою женскою; ибо не во множестве сила Твоя и не в могучих могущество Твое; но Ты - Бог смиренных, заступник немощных, покровитель упавших духом, спаситель безнадежных. Так, так, Боже отца моего и Боже наследия Израилева, Владыка неба и земли, Творец вод, Царь всякого создания Твоего! Услышь молитву мою, сделай слово мое и хитрость мою раною и язвою для тех, которые задумали жестокое против завета Твоего, святого дома Твоего, высоты Сиона и дома наследия сынов Твоих. Вразуми весь народ Твой и всякое племя, чтобы видели они, что Ты - Бог, Бог всякой крепости и силы, и нет другого защитника рода Израилева, кроме Тебя.

УЗИЯ. (за сценой) Иудифь, я хочу с тобой говорить, но не могу войти! Позови меня, когда кончишь молитву.

(Иудифь не двигается и молчит. Пауза.)

ИУДИФЬ. Входи.

УЗИЯ. Ты зовешь меня, Иудифь?

ИУДИФЬ. Да, если ты хочешь.

(Узия входит медленно - глаза его устремлены на лицо Иудифь. Он не может скрыть волнение.)

УЗИЯ. Иудифь, как ты прекрасна! Я давно, очень давно не видел твоего лица. Ты все это время вдовства твоего скрывала лицо свое. Сколько же молодых горожан жаждали этой минуты! Я смотрел и видел, как юноши, не в силах побороть свое вожделенное любопытство, как бы ненароком или украдкой глядели на тебя. Я их не виню - нет такой силы, даже силы смерти, которая могла бы потушить страсть в сердце молодого мужчины...

ИУДИФЬ. Великий правитель, мы здесь одни и я могу говорить открыто - мне нет дела до этого. Мои помыслы о другом...

УЗИЯ. О, Иудифь, я уже знаю, что ты хочешь утаить! Не лукавь теперь, когда мы одни и лучше не говори ничего!

(пауза)

Иудифь, ты родилась с Богом в сердце, твой ум не осквернен чернотой, твоя жизнь в городе и храме чиста и не запятнана... Скажи мне - ты знаешь дорогу к служителю Набуднацера, полководцу Олоферну?

ИУДИФЬ. Да, Узия. От источника надо повернуть в ту сторону, откуда ночью видны самые яркие звезды...

УЗИЯ. Я знаю, где находится его лагерь! Я спрашиваю тебя - ты прежде знала Олоферна?

Иудифь, я не хочу прятать свое негодование и догадку - я не верю тебе!!!

Во всем городе существовало только два человека, способных безбоязненно приходить в лагерь войск Набуднацера - это Синах и пророк. Всем остальным не удавалось прожить несколько минут в ста шагах от источника. Ты хочешь сказать, что то, что ты затеяла, позволит тебе избегнуть участи твоих несчастных соплеменников!

Или ты не снимаешь повязки перед мужчинами в Ветилуе дабы хранить верность своему избраннику из Шумера!? И, теперь, когда город наш растоптан чаянием и голодом, теперь, когда Бог отвел нам несколько дней для моления и отваги - Иудифь, ты, верная дочь народа, покидаешь падающее дерево, как беззаботные птицы вскидывают свои крылья, когда топор дровосека тревожит их покой...

Но, дабы редкий спасенный в Ветилуе помнил о тебе, как о спасающей деве, ты стояла сегодня перед народом против меня и угрожала мне своей смелостью! В ответ на мою старческую несдержанность перед Богом и слабость духа...

(пауза)

Знай, Иудифь, если ты выйдешь из Ветилуя к Олоферну, город оставит в памяти своей Иудифь - прелюбодейку!

(Узия уходит. Не сразу, через долгое и тяжелое молчание Ида начинает говорить)

ИДА. Моя госпожа, я прошу тебя разрешить мне говорить.

Я прошу разрешить мне нарушить обет, который мы дали пред ушедшим в иной мир лицом нашего господина и твоего мужа...

Разреши мне, как ты разрешила себе открыть лицо свое, разреши говорить твоей подруге и рабыне.

ИУДИФЬ. Прости меня, Ида, что я нарушаю обет. Я знаю, зачем я это сделала. Говори и ты, если знаешь, что дни наши особенны и нет дела до прошлых клятв и биений сердца - говори.

ИДА. Иудифь! Ты знаешь Олоферна?!

ИУДИФЬ. Ида, сестра ночей моих, госпожа глаз моих, сторож ног моих, почему ты спросила меня об этом?

ИДА. Я плохой охранник, Иудифь. И если не говорить так, как подобает нынешнему дню и твоему наряду, я никогда не охраняла тебя и страж красоты твоей бездельничал все эти годы. Какая нужда была в том, чтобы охранять Иудифь... Это - легенда, Иудифь, для голодных глаз горожан и ловкая отговорка для Узии, который совсем не прочь заменить Манассию.

Каждый вечер, когда я ласкала твое тело теплым маслом и стираксой, я украдкой заглядывала в твои глаза, чтобы заметить маленькую горошину томления, которая вырывается с легким воздухом наслаждения из уст красоты. Я давно привыкла к твоему обету охранять лицо твое...

Лицо твое говорило мне о душе твоей так же ясно, как и прекрасные глаза твои, которые никогда не раскрывались ни на пальцы мои, ни на теплое масло.

Я привыкла к этому и моя ласка была обращена к себе самой...

Правда, мне приходилось трудно засыпать в моей постели после стольких горячих угождений. Какое тут - охранять Иудифь!

ИУДИФЬ. Ида, сестра моя Ида, как хорошо я скрывала свое женское, что и ты не услышала сердцем своим грех, который бегал по моему телу и ловко скрывался от плети духа моего. Но потом я привыкла не обращать внимания на ласку твоих ладоней, на трепет запутанных в волосах мыслей... Я привыкла, Ида, к одиночеству и женскому голосу в моем доме. И только рано утром я могла приблизить к себе ночную мечту - я уходила на площадь слушала Иеремию! Пророк не мог кормить мое томление, мою страсть - он слишком далеко, ему нет до меня дела, но его голос был, Ида, спасением и наградой за мои безумные ночи. Я, как жаждущий воду, глотала его слова, полные мужской крови, я старалась приблизиться к нему как можно ближе, чтобы на себе ощутить его дыхание, которое было горячим и жестким...

Иеремия и не подозревал, кто стоит перед ним, но чувствовал мою жажду и воспалялся еще яростней! Временами его глаза наполнялись слезами и, чтобы их удержать, он замолкал в своей речи и я слышала, что было скрыто от всего народа, собравшегося на площади, народа, который удерживал себя на почтительном расстоянии от пророка. Я, только я знаю, что шептал Иеремия!

Он молился,.. он разговаривал с Богом, Ида!

С Богом говорил его тихий голос, едва доносившей сквозь губы. Но иногда, Ида, иногда мне чудилось, что я слышала и Его голос! Я слышала, как Господь говорил с Иеремией! Да, Ида! И теперь я знаю все!

ИДА. Что ты говоришь, Иудифь!

ИУДИФЬ. Да, это так! Мне известны пути Господни и Его заповеди! И теперь так легко в сердце моем, хотя оно как струна, как раскаленное копье. Оно не жалит, нет, Ида, оно - жизнь и нежность, тепло и радость! Но это копье,.. этот меч... все-таки - меч!

ИДА. О, Иудифь, ты моя госпожа и подруга, одумайся! Я, проклятая не уберегла тебя. Если бы я хоть на мгновение догадалась, что кроется за твоими спокойными очами, за твоей сдержанной негой! Нет же, мое простое естество не могло и помыслить, что в твоем сердце таится такая змея! Ты, гордыня и чванство, порок и нечистое, Иудифь. Кто ты и кто Бог! Я знаю! - кричишь ты в упоении женской страсти! Что ты знаешь, Иудифь? Безумный Исаак прятал все остатки своей жизни среди домашней утвари с того мгновения, когда Господь слегка прикоснулся к мочкам ушей его! Ты ли больше, чем наш праотец?

Тебе показалось, бедная Иудифь! Господь никогда не вкладывал в уши твои ни одного слова - я не знаю, что ты задумала... Но задумала ты возомнить о себе как о патриархе. Бойся гнева, Иудифь, гнева Создателя ибо никто еще не осмеливался думать о Боге вольготно и равно...

ИУДИФЬ. Достаточно слушать тебя, несчастная! Гнев твой и досада твоя проходят мимо меня и, если жалят, то ровно летняя сытая пчела, которая погибает, как только исторгнет в страхе своем едкое жало... Ты из страха говоришь все это как заученный урок, который никогда не принесет пользы: так в детстве учили нас, чтобы потом не накликать на себя родительское беспокойство. Ты славный книжник, Ида, но в тебе нет собственного сердца... Ты привыкла о Боге думать с ужасом и тебе нет дела, что Он также страдает от раболепия детей своих. И простое слово, сказанное не по заповеди возбуждает в тебе негодование - я прощаю тебе эту слабость. Ибо убери у тебя ненависть к говорящим свободно - ты погибнешь как пчела. Но ты моя сестра да и слова твои не могут повернуть вспять мое сердце - слишком просто выглядят твои вскинутые вверх руки - я не верю тебе, ты еще слишком слаба, чтобы ответить мне.

Одень, Ида, лучшее свое, я подожду. Ты пойдешь со мной и сама ответишь себе - что там в законе написано!

ИДА. Это лучшее мое, я никогда не ношу на себе ничего, кроме того, что скрывает наготу и что предписывают приличия.

ИУДИФЬ. Прости мне сестра дерзость мою - трудно удержать в сердце многое, что требует мудрости и покоя. Я слаба, я слаба и в любви и в гневе... Но пойдем, Ида. Узия правитель честный и у нас с тобой всего несколько дней для того, чтобы он ошибся. (внезапно кричит что есть сил) Господи, но ведь он ошибся!

АКТ ВТОРОЙ

Сцена первая

АХИОР. Мой господин недоволен?

ОЛОФЕРН. Недоволен, Ахиор, не то слово, которое может определить мои мысли. Сладость и тревога в груди моей уживаются вместе который день. Я рад, то не убит безумным городом, а вернулся ко мне. Но это же обстоятельство и тревожит меня - ты жив только для того, чтобы передать мне весть о гордом духе детей Израиля, как говорит Синах, их ученый и философ. Что мне до их гордости?! Я, Ахиор, не дикий воин, который уничтожает все на своем пути. Мне претит, когда меня вынуждают выразить гнев свой и досаду - скудный народ, до сих пор живущий в не украшенных жилищах, более подобающих для рабов не очень состоятельного хозяина,.. невыразительный народ выказывает свою гордость и отсылает пленника для того, что бы он в страхе и безудержной радости пугал меня угрозами города, который обещает умереть, но не сдаться... - и все это ляжет на мою голову! Я, полководец Навуходоносора Олоферн, должен ждать, когда эта упрямая горстка безрадостных детей своего бога вымрет от голода и я смогу отпустить посыльного царя нашего с вестью о победе! Хороша победа, когда еще до победы теснит грудь нелепая и неведомая тоска! Лучше бы они тебя растерзали, Ахиор, и я не никогда не услышал бы подтверждения своей тоске!

(пауза)

Прости, Ахиор, это только для выражения досады - я очень рад, что ты вернулся. Потерпи еще несколько дней (сколько им еще хватит сил) и ты вернешься к царю Навуходоносору с радостной вестью.

АХИОР. О, это была бы самая сладостная весть для уха царя нашего!

ОЛОФЕРН. Сумасшедший, что ему нужно от победы над этим народом - что такое этот народ?!

АХИОР. Народ, вождь, такой же как и всякий другой...

ОЛОФЕРН. Не всякий, Ахиор, не всякий! Я знаю народы, которые не видят лучшей своей цели, чем создавать красоту - красивые дома, ткани, прекрасную музыку!.. Я знаю народы, я сам из такого народа, которые ежевечерне собираются на холмах своих городов, чтобы послушать сладкоголосых дев и юношей, поющих прекрасные и гармоничные слова, смысл которых пронзает мозг и сердце!

... Я тебя перебил - ты начал говорить о секрете Навуходоносора и этого народа. Пожалуйста, продолжай.

АХИОР. Олоферн, как мне кажется - все дело в их боге и договоре, который они между собой заключили.

ОЛОФЕРН. Это я знаю, это мне говорил Синах и я из чувства такта помалкиваю перед ним. Хотя мне смешно!

Почему Навуходоносор так стремится поднять свои владения среди этой некрасивой природы с несколькими горами, на вершинах которых живет этот народ. Словно выбрано место только для того, чтобы никто не добрался до них. И до их бога!

АХИОР. В этом-то все и дело, Олоферн - до их бога! Они охраняют его и себя вместе с ним - это и распаляет Навуходоносора. Видно, их бог достаточно всемогущ и опасен для Богов Вавилона.

Еще, когда я был совсем юн, мой наставник рассказывал про людей с берегов Нила, которые были наказаны страшной карой, когда попытались поработить этот народ. В храмах Израиля до сих пор празднуют этот день как самый великий день в их с богом жизни. Хотя добрая половина и не догадывается, что они празднуют!

ОЛОФЕРН. Да, они любят своего бога больше, чем это нужно. Совершенно вымышленный народ, который, если когда и выживет, никогда не обретет друзей - так и останется одинок под небом своего бога. Оставим, Ахиор, это бесполезное занятие... (после долгого молчания) Кто эти женщины, которые пришли с тобой?

АХИОР. Одна из них - очень знатная госпожа из осажденного города. Имя ее - Иудифь. Вторая - служанка: они вышли из города по своей воле и никто не посмел им препятствовать. Мало того - властитель Ветилуя Узия стоял у окна своих палат и смотрел, как они уходили за ворота. Я видел его тень...

ОЛОФЕРН. Ты говоришь - Иудифь?.. Юдоф - так на моем родном языке называют яд, который хранят только для собственной последней минуты. Что же означает это имя у их народа? (после некоторого раздумья) Ты спрашивал, что ей надо в моем лагере?

АХИОР. За все это время она не проронила ни одного слова. Только служанка, которая шла рядом со мной иногда забегала вперед: заглядывала в лицо своей госпоже и тихо шептала с каким-то странным выражением. Иудифь, Иудифь! - это все, что я слышал.

ОЛОФЕРН. Но что-то же она сказала страже у окраины лагеря нашего.

АХИОР. Нет, ничего из того, что может тебя интересовать... Только о том, что в мешке у служанки...

ОЛОФЕРН. И что же там было?

АХИОР. Пища, которая свойственна их народу.

ОЛОФЕРН. Странная ноша - ты говоришь, что съестного у них осталось на несколько дней! Или она и не думала идти сюда, ко мне, где достаточно еды?

АХИОР. Нет, вождь, страже она сказала, что пришла к господину своему Олоферну.

ОЛОФЕРН. Что!? Как она сказала?!

АХИОР. Вождь, она пришла к тебе.

ОЛОФЕРН. Это я понял! Как она назвала меня?

АХИОР. Иудифь назвала тебя своим господином...

(долгое молчание)

Вождь... Олоферн, я хочу отвлечь тебя. Послушай, что я скажу о цели своего приезда в твой лагерь. Царь Навуходоносор в тревоге послал меня к тебе. Его тревога странного свойства, подтверждения которой ни он, ни его приближенные найти не смогли. Царь больше обыкновенного проводит время в храме Мардука в обществе жрецов и священников... Великий царь закрывается на ночь в жертвенной зале дворца и иногда прислуга слышит его голос, его крик отчаяния... Он вопрошает об истинности своего бога Мардук-Бела...

ОЛОФЕРН. Ахиор, ты убежден, что говоришь то, что действительно нужно сказать?! Какое мне дело до ночей моего царя, да еще выкривающего имя бога, в котором он сомневается! Что за глупости, Ахиор!

АХИОР. Не говори так, Олоферн! Именно поэтому я здесь - я здесь для поддержки тебя - Навуходоносор опасается, что победный марш закончится на Иудее... Все звезды говорят об этом... Царь боится за тебя, вождь. Он прислал меня не для того, чтобы развеять сомнения, вовсе нет. Я здесь только для того, чтобы спасти тебя!..

ОЛОФЕРН. Я слушаю тебя, Ахиор.

АХИОР. Но мне нечего сказать, вождь, по этому поводу. Я не могу найти причины для опасения Навуходоносора и звезд - нет ни одного подтверждения... Все, что я видел в Ветилуе, говорит, скорее, об обратном. Слишком скудны их запасы - им не выдержать и недели. Вода и бог - вот несколько слов, которые бесконечно твердят иудеи. И, если с водой у них плохи дела, то с богом, как мне кажется, еще более того. Пророк, который живет среди них, говорит о гневе божьем и грехе иудеев... Вождь, я не вижу опасности, которая могла бы угрожать тебе...

Но почему же я так неспокоен, почему мое тело, привыкшее к неге и труду, только отдает мелкой дрожью в голову и сердце?

Выслушай меня, Олоферн. Ты умен и сможешь отделить истинное от надуманного...

Я хочу рассказать тебе о себе и боге иудеев.

Очень давно, когда еще я едва умел бегло перелистывать книгу дней своих, в нашем доме жила служанка-рабыня, которую отец привез из Египта. Но она была не египтянка, она была дочерью халдейского народа, народа против чьих потомков ты сегодня построил свой лагерь.

В нашем доме ее не сильно привечали - рабыня работала усердно только в тех случаях, когда ей позволяли уходить к горной реке и молиться своему богу. Не думаю, что и она терпела нас в своей душе. Почти каждый день я ходил с ней в горы и играл с детьми пастухов, пока старуха совершала свой молчаливый и странный обряд. Она входила в воду и стояла там по нескольку часов, вскинув кверху руки. Вода была ее спасением - она не хотела молиться на земле, которая ее поработила и уходила в реку, текущую с гор Халдеи, ее родины...

Однажды мне показалось, что рабыня довольно далеко зашла в воду и, что еще немного, и она перейдет реку и сбежит. Я бросился за ней - я был еще совсем ребенком и река быстро подхватила меня и понесла. Я стал кричать о помощи, но из чувства стыда и досады я не звал рабыню, а кричал наугад. Старуха опомнилась только тогда, когда я почти тонул захлебываясь в дикой реке. Мне не удавалось схватиться за выступающие в реке камни - река несла меня - я терял силы и надежду... Не помню как, но рабыня схватила меня за платье в тот самый момент, когда река летела к своему повороту с острокаменными берегами и если бы не удалось старухе схватить меня вовремя, я разбился бы насмерть. Едва держась за края выступавших из воды камней мы добрались до ближайшего берега, который оказался противоположным. Уже стемнело, когда мы выбрались из нашей западни - перебираться обратно на наш берег не ни сил, ни возможности. Я помню, как с той стороны забегали тени пастухов, изредка ветер доносил их крики. Ни я, ни рабыня не отвечали. У меня сил уже не было - старуха была в не себя от счастья. Нет, Олоферн, не от радости спасения горели ее глаза, вовсе нет - свобода на всю ночь для молитвы доводило ее до исступления. Стало уже совсем темно. В кое-как высохшей одежде я сидел под деревом, укрытый к тому же пестрым балахоном рабыни. Покрывало ее головы рабыня превратила в повязку для моих глаз... Отдав мне свое платье она осталась нагая, совсем нагая! И, чтобы вид рабыни не смущал ребенка, она замотала мою голову своим покрывалом.

Всю ночь я не мог заснуть от холода и голоса старухи, которая была где-то рядом. Ее языка я не знал, но понимал почти каждое слово, которое она произносила. В конце концов я не выдержал потянул покрывало. Олоферн, я видел - старуха стояла воздев руки горе в шагах двадцати от меня и разговаривала со своим богом... И до тех пор, пока не взошло солнце и не появились первыми проснувшиеся пастухи, старуха и ее бог стояли на одном месте говорили.

Вскоре пришли домашние - меня обернули в шкуру верблюда и понесли. Рабыня шла рядом и все время заботливо поправляла края шкуры, заглядывала мне в лицо и улыбалась. Голос ее был немного сиплым от холодной ночи - она успокаивала меня, пытаясь ободрить. Ноя примечал, что ни одного слова рабыня не произнесла в действительности, разве что губы по материнской привычке шевелились перед ребенком. Я видел, что она была далеко, далеко - в оставшейся ночи, которая, вероятно, была самым великим днем в ее жизни...

(пауза)

Говорю тебе, Олоферн, иудеи познали другого бога, нежели бога Вавилона или какого другого народа! Они ушли из Халдеи только для того, чтобы праведно служить своему открытию, ушли в Ханаан, где счастливо обогатились золотом и скотом. И египетский царь жестоко поплатился за то, что пытался пленить этот народ... Нет горя для них на этой земле - это я знаю убежденно. Если только сами они не согрешат - и не перед другими народами, а перед своим богом - только тогда и можно расправиться с ними... Но, посмотри, Олоферн, в минуту горя нет для них врагов, кроме себя самих!!! В своем народе ищут они согрешивших и если число их так велико, что может гневить их бога, любой бросивший в них легкий камень повергнет на землю некогда могучих исполинов.

Вождь, с иудеями не нужна выучка воина, ею ничего не сделаешь. Если этот народ в чести перед собственным богом - воинская хитрость только обратится вспять на своего создателя. Если же иудеи пали в грех и уклонились от пути веры и правды, как они говорят, то нет ничего проще справиться с ними.

Но, подумай, Олоферн, ты ли сейчас воюешь против них или же их бог насылает тебя для кары неверных?!

Те несколько дней, что я пробыл в Ветилуе, я не видел ни одного воинского приготовления. Я видел только толпы людей подле пророка и слышал мерные голоса ночной молитвы из каждого окна городских жилищ.

Олоферн, они не собираются воевать или защищаться! Не с тобой они будут договариваться о спасении... Горе их, счастье их в них самих и в том открытии, которое когда-то сделал их праотец.

ОЛОФЕРН. В этом-то все и дело, дорогой Ахиор! Еще когда я говорил с Синахом - и мне было невдомек - их бог живет среди них!

Но они никогда его не видят и не слышат! Они говорят с ним и не делают вид, будто слышат ответ. Но как же они знают, что он рядом с ними?! Что они чувствуют?!

Это же нелепость, Ахиор!

АХИОР. Но на этой нелепости они живут уже многие жизни, Олоферн. И умножаются непомерно в сотни и тысячи раз по сравнению с одной горсткой семьи того Абрахаима, что первым догадался о своем боге.

ОЛОФЕРН. Но такого не может быть! Жить в одном доме с существом, которого никто никогда не видел и не слышал - это чрезмерное сумасшествие!

АХИОР. Если только он не живет в них самих...

ОЛОФЕРН. Как - в них?

АХИОР. Внутри каждого...

ОЛОФЕРН. О, Ахиор, опомнись, что ты говоришь...

(пауза)

Так можно договориться и до того, что каждый, кто захочет, может поселить в себе бога!

АХИОР. Если только этот бог давно уже не живет в нас, о чем мы и не ведаем!

ОЛОФЕРН. По-твоему, Мардук-Бел или великая Иштар, или Усир, или Таммуз, Тефнет, Нергал... О, Ахиор, мой разум отказывается соблюдать приличия... По-твоему, эти боги - всего лишь, меткая метафора наших жрецов?!

АХИОР. Я не знаю, Олоферн, Этого я не знаю... Прости мне мое молчание - я не буду больше говорить.

(пауза)

ОЛОФЕРН. Пожалуйста, Ахиор, великий и первый советник царя нашего и слуги Мардук-Бела светлого Навуходоносора, позови ко мне женщину из Иудеи.

АХИОР. Еще раз прости мне, Олоферн...

Сцена вторая

(Ахиор уходит за Иудифь. Олоферн смотрит ему вслед и тихо шепчет: Юдоф, юдоф...

Через некоторое время входит Иудифь, за ней Ахиор и Ида. Ида и Ахиор прошли почти к Олоферну - Иудифь же осталась стоять у входа. Ее нерешительность стала заметна для Олоферна.)

ОЛОФЕРН. Ободрись жена, не бойся сердцем твоим, потому что я не сделал зла никому, кто добровольно решился служить Навуходоносору, царю всей земли. И теперь, если бы народ твой, живущий в нагорной стране, не пренебрег мною, я не поднял бы на них копья моего; но они сами это сделали для себя.

ИУДИФЬ. Мне нечего сказать тебе, мой повелитель и господин, кроме радости в своем сердце...

ОЛОФЕРН. Скажи же мне: почему ты бежала от своего народа и пришла к нам? Ты найдешь себе здесь спасение; не бойся: ты будешь жива в эту ночь и после, потому что тебя никто не обидит, напротив, всякий будет благодетельствовать тебе, как бывает с рабами господина моего, царя Навуходоносора.

ИУДИФЬ. Выслушай слова рабы твоей; пусть раба говорит перед лицом твоим: я не скажу лжи господину моему в эту ночь. И если ты последуешь словам рабы твоей, то Бог через тебя совершит дело, и господин мой не ошибется в своих предприятиях.

ОЛОФЕРН. (улыбается) Твой бог, прекрасная женщина, ничего не знает обо мне - лучше я буду обращаться за помощью к своим богам и великому моему покровителю царю Навуходоносору.

ИУДИФЬ. Да живет Навуходоносор, царь всей земли, и да живет держава его, пославшего тебя для исправления всякой души, потому что не только люди чрез тебя будут служить ему. но и все живое у Бога. Ибо мы слышали о твоей мудрости и хитрости ума твоего, и всей земле известно, что ты один добр во всем царстве, силен в знании и дивен в воинских подвигах. Но, владыка-господин, не оставляй без внимания слова Ахиора, но сложи его в сердце твоем, потому что оно истинно: род наш не наказывается, меч не имеет силы над нами, если род не грешит пред Богом своим.

ОЛОФЕРН. Скажи мне, прекрасная, что сделал твой народ и почему вы так страшитесь бога своего. Ведь это же ваш бог!!!

ИУДИФЬ. Это давняя история, она длится с того часа, когда отец наш Авирам открыл Бога богов, которым поклоняется весь люд. С того дня Всевышний сошел к нашему народу и всегда следует с нами в тех несчастных путешествиях, на которые мы себя обрекаем... Мы заключили с Ним обет, мой господин, и Господь избрал наш народ для проведения воли Своей на земле. Но и среди избранных Господь Всемогущий ищет первого - жертва Богу возвышенна и торжественна в духе своем... Такими были наши праотцы, таким был наш отец Иаков, с которого начался род Израилев.

Избранный народ хранит завет свой, но горе ему, если согрешит он по слабости своей или хитрости. Ибо Бог наш - Бог правды и истины, враг неправды и ложного поклонения...

ОЛОФЕРН. Стало быть и мой враг, ежели я поклоняюсь не ему, а другим богам, создавшим мою землю...

ИУДИФЬ. Нет, господин, мой не враг Всевышний тебе и ты это чувствуешь, когда истина и правда живет в душе твоей. Только не знаешь, как назвать это чувствование - ты не привык к этому.

ОЛОФЕРН. Что же произошло в народе вашем, что решилась прийти ко мне и что ты хочешь в моем лагере?

ИУДИФЬ. Грех овладел моим народом, делая то, чего не следует; потому что у них оказался недостаток в пище, и вся вода истощилась, - и вот, они решились броситься на скот свой и думают питаться всем, что Бог строго запретил в законе Своем употреблять в пищу, тогда как и руками касаться их не следовало никому из народа. Они послали в Иерусалим принести к ним разрешение на то от собрания старейшин. И как скоро дано им будет известие, и они сделают это, то в тот же день будут преданы тебе на погубление.

Вот почему Бог послал меня сделать вместе с тобою такие дела, которыми изумиться земля вся, где только услышат о них, ибо раба твоя благочестива и день и ночь служит Богу Небесному.

ОЛОФЕРН. Силы разума, силы сердца - вы слышите, я ничего не понимаю в словах этой женщины! Ее бог хочет моими руками... Что он хочет?!

Послушай, женщина, если даже верить твоим словам о боге вашем, если это все так, как ты говоришь - до чего безжалостен ваш бог и вы, праведники, вместе с ним! Кто поднимет руку на сына своего, когда тот в голоде погибает... Хотя он и грешен, как ты говоришь.

(пауза)

Что ты задумала, несчастная! ...Поистине, Ахиор, этот жуткий и странный народ заслуживает такой участи! Вместе со своим богом!

...Перед тем, как видеть тебя, женщина, я с трепетом ждал этой встречи... Сколько раз проносилось в голове и сердце моем имя неведомого иноплеменного бога, которому вы поклоняетесь.

Но, чужестранка, и в моем народе есть бог, могучий бык Мелех, сияющий Мардук-Бел!.. Боги, которые дают жизнь и красоту, боги, которые так велики, что нет никакой силы, чтобы заставить их избрать отдельный народ для своего удовлетворения. Боги, которые создали царство людей для жизни и удовольствия! И мы поклоняемся богам нашим из чувства благодарности и трепета величия их!

Ваш же бог требует от вас нечеловеческого... и вам это нравится!!!

Пусть не будет вашего народа на земле, пусть рассеется он рабами по народам, пусть могучий Мардук победит вашего бога моими руками. Пусть будет так!

Оставайся, женщина в лагере, и живи. Никто не тронет тебя во веки веков. И будешь ты как все - слуги царя нашего Навуходоносора. Ибо ты красива, женщина, как никто из твоего народа. Но также и безумна, как любой из народа избранных.

АХИОР. Что ты решил, Олоферн.

ОЛОФЕРН. Я уже сказал - пусть не будет никого от бога Израилева...

АХИОР. Олоферн, прислушайся к словам Иудифи - если их бог не захочет, ты не победишь Ветилуй!

ОЛОФЕРН. Со мной - Мардук и Нергал! Больше мне никто не поможет!

ИУДИФЬ. Бог поможет тебе, мой господин!

ОЛОФЕРН. Какой бог?

ИУДИФЬ. Бог народа нашего! А не Мардук и не Нергал... Которые вовсе и не знают, где ты и что с тобой происходит.

Я пришла к тебе, мой господин, чтобы совершить волю Божью и так будет. Никто не может противостоять замыслу Всевышнего. И рада, что это и тебе по душе. Ты спасешься от этой неразрешимой загадки.

Теперь, господин, мой я останусь у тебя; только пусть раба твоя по ночам выходит на долину молиться Богу, - и Он откроет мне, когда в Ветилуе сделают свое преступление. Я приду и объявлю тебе, и ты выходи тогда со всем твоим войском, - и никто из них не противостанет тебе. Я поведу тебя через Иудею, доколе не дойдем до Иерусалима; поставлю посреди его седалище твое, и ты погонишь их, как овец, не имеющих пастуха, - и пес не пошевелит против тебя языком своим. Это сказано мне по откровению и объявлено мне, и я послана возвестить тебе.

ОЛОФЕРН. Хорошо, я понимаю тебя, но ты безумна. Чей бог сделал, чтобы в руках наших была сила, а среди презревших господина моего - гибель. Но если ты сделаешь, как сказала, то твой бог - это мой Бог!..

Ахиор, у меня нет другого выхода, если во есть честь...

(Только сейчас Олоферн заметил, что по лицу Ахиора текут слезы)

Ахиор, Ахиор... Нежный Ахиор, ты устал - пойди к себе...

АХИОР. Олоферн, я хотел бы остаться - тревога разлита в теле моем...

ОЛОФЕРН. Ты дрожишь от холода после ночного купания в горной реке, Ахиор. Нет, не оставайся, я не хочу... (обращается к Иде) Уйди и ты.

(Ахиор и Ида уходят)

Женщина, прекрасная Иудифь, сегодня у меня праздник. Я хочу, чтобы ты ела и пила со мной.

ИУДИФЬ. Не огорчись, повелитель мой, но я не буду есть этого, чтобы не было соблазна, но пусть я буду есть то, что принесено со мною.

ОЛОФЕРН. А когда истощится то, что с тобою, откуда мы возьмем, чтобы подавать тебе подобное этому? Ибо среди нас нет никого из рода твоего.

ИУДИФЬ. Да живет душа твоя, господин мой; раба твоя не издержит того, что со мною, прежде, нежели Господь совершит моею рукою то, что Он определил.

ОЛОФЕРН. О, опять твой бог!.. Не откажись, прекрасная, принять честь пред лицом моим и пить со мной вино в веселье и быть в этот день как одною из дочерей сынов Ассура, которые предстоят в доме Навуходоносора.

ИУДИФЬ. Кто я, чтобы прекословить господину моему? Поспешу исполнить все, что будет угодно исполнить господину моему, и это будет служить мне утешением до дня смерти моей.

ОЛОФЕРН. Пей же и веселись, Иудифь.

ИУДИФЬ. Буду пить, господин мой, потому что сегодня жизнь моя возвеличилась во мне больше, нежели во все дни от рождения. Но прежде дай разрешение мне выйти в полночь за твой лагерь, чтобы молиться Богу своему и омыться в источнике долины Ветилуи.

ОЛОФЕРН. Будет так, как ты сказала. Ахиор пропустит тебя и никогда не будет противиться твоему желанию. А сейчас пей, Иудифь. Ты красива и солнце сердца моего не скрыть от глаз твоих.

ИУДИФЬ. Будет, как ты сказал, мой повелитель. И я слышу тепло твое в теле своем и покорна теплу этому.

ОЛОФЕРН. Пей, Иудифь прекрасная!

(Олоферн и Иудифь пьют. Долгое молчание. Оба смотрят прямо в глаза друг другу. Иудифь наливает в кубок Олоферна, Наливает себе)

ИУДИФЬ. Господин мой Олоферн, я...

ОЛОФЕРН. Я слышу тебя, Иудифь,.. и откроюсь тебе...

Нет бога никакого, кроме Бога Прекрасного! Ни Мардук, ни Тиамат, из тела которой великий Бел сотворил мир... Ни твой невидимый бог... Они - боги, да, но не боги людей, Иудифь. Они боги земли, звезд, всякой живности... Но - не людей. Где тот бог, как имя его, который знает, что сейчас у меня в сердце и голове? Кто тот бог, кто создал в груди моей такое тепло - безудержное и ласковое?..

ИУДИФЬ. (очень тихо) Яхве...

ОЛОФЕРН. Кто?

ИУДИФЬ. Яхве...

ОЛОФЕРН. Кто это, Иудифь?

ИУДИФЬ. Бог, которого открыл наш отец Авирам...

ОЛОФЕРН. Нет, Иудифь наивная, нет. Этот бог не ведает красоты, ему не ведом тот воздух, которым сейчас я дышу... Этот бог - мой враг, Иудифь, и я это чувствую.

Когда-то давно мне рассказал Синах о истории, которая приключилась с вашим народом до его египетского рабства. Эта история о красивом юноше, которого отец любил, воспевал и в старости своей предал за то, что юноша больше любил красоту мира, нежели его создателя...

ИУДИФЬ. (кричит из-за всей силы) Нет, Олоферн, это не так! Нет! Его любовь к Богу была безгранична - она-то его и спасала! Это он, как ты говоришь - юноша...

ОЛОФЕРН. Я не запомнил его имя...

ИУДИФЬ. Да-да, Олоферн... Это он был самой красотой, самой жертвой священной для Бога... И это другая история. Наш народ не спасется этим, как ты говоришь, юношей... Красота, Олоферн, это дар Бога жертве своей!..

ОЛОФЕРН. Как ты говоришь?

ИУДИФЬ. Нет бога у красоты, кроме самого Бога, который и создал ее для отличия жертвы своей от остальных людей.

Если ты, Олоферн, этого не слышишь, значит ты живешь еще раньше, чем жил отец отца нашего Авирама. И тебе еще предстоит долго прожить, тебе и народу твоему, чтобы и в роду вашем появился Иосуф Прекрасный.

ОЛОФЕРН. Как непонятны мне слова твои, Иудифь, так прекрасна ты, когда говоришь их. Поистине, правду поговаривают в вашем народе, будто устами человека иногда Бог говорит.

Но, Иудифь, ты говоришь о красоте, непонятной мне... Да и ты, думаю, не всегда сама понимаешь слова свои.

(Олоферн подает кубок Иудифи. Они выпивают. Долгое молчание. Оба, как и в первый раз пристально смотря в глаза друг другу)

Силы, Иудифь, прибавляются во мне, я это чувствую, но я опьянен вином. Почему ты смотришь ясно, будто никогда не притрагивалась к чаше?

ИУДИФЬ. Я сегодня не смогу опьянеть, Олоферн. Всевышний Создатель, Бог всего живого со мной. Это он удерживает тело мое в строгости и помыслы мои в прежней ясности.

ОЛОФЕРН. Это что - твой бог сильнее вина в теле твоем!? Не верю, Иудифь. Выпей еще со мной чашу и, если ты не опьянеешь, твой бог станет и моим богом.

ИУДИФЬ. О, господин мой, не искушай меня... Я женщина, а не священник, и мне не пристало обращать чужеземцев в свою веру... Я буду пить с тобой, Олоферн, без всяких условий.

(Олоферн и Иудифь пьют каждый свою чашу. Долгое молчание)

ОЛОФЕРН. Еще, Иудифь, еще! Я хочу видеть и твою слабость. Я хочу видеть и твою страсть. Ты не пьянеешь, Иудифь. Убери своего бога, которого ты поставила между нами. Ты - женщина, убери бога, который не дает мне жить, как я хочу. Ты прекрасна, но я не понимаю ваш народ, вашего бога, ваши законы... Я сам Бог, я сам царь над людьми. О, прекрасный Набу, помоги мне объяснить то, что я чувствую.

Неужели ты, мудрый Набу, не можешь победить этого невидимого бога!?. Я не хочу, чтобы Иудифь оказалась права и всесильна...

Пей, Иудифь прекрасная, я хочу видеть, как мои боги трусливо отпрянули от простой женщины, которая стоит передо мною вместе со своим богом, как со щитом...

Пей, Иудифь!..

(Оба пьют. Олоферн едва держится на ногах. С трудом он поворачивает свое тело к Иудифь, что-то пытается сказать - падает на пол. Пауза)

Иудифь, твой бог - я понимаю его, Иудифь... Я говорю плохо, я это чувствую... пей еще, Иудифь...

Бог, Бог, которого я сейчас слышу в груди моей - слышишиь ли Ты меня?!

ИУДИФЬ. О, господин мой, жизнь моя возвеличивается во се дни от рождения моего. Я пью перед тобою ибо свершается воля Всевышнего перед моим народом!..

(Пьют)

ОЛОФЕРН. Юдоф, ты мой Юдоф, женщина... Прости мне, я не могу больше говорить с тобою. Прекрасная, я опьянен. Прощай!

ИУДИФЬ. Прощай мой, мой господин...

(Олоферн заснул. Иудифь подходит к нему и снимает меч с перевязи Олоферна)

Господи, Боже всякой силы! Призри в час сей на дела рук моих к возвышению Иерусалима, ибо теперь время защитить наследие твое и исполнить мое намерение, поразить врагов, восставших на нас.

Господи Боже Израиля! Укрепи меня в этот день. Моя воля - это и твоя воля, Господи!..

(Иудифь вынимает меч из ножен, с трудом поднимает его над Олоферном - руки не выдерживают напряжения - меч падает на шею спящего военачальника Навуходоносора Олоферна. Голова его отрублена. Иудифь поднимает голову и кладет ее мешок служанки)

Посмотри, Израиль! Вот я, Иудифь - дочь твоя, стою перед тобою и держу в руках своих голову врага твоего!

Твоего, ибо ничего мне Олоферн не сделал!

Бог мой, Господи Вседержитель, кто я?

КОНЕЦ

Лысов Игорь Владимирович

121601, Россия, Москва,

Филевский бульвар, д.13, кв.121.

т.145 3318, 436 5128, ф.203 7422

e-mail: teatr@nm.ru