Кто сказал мне это - я сам или другой человек? Плосколицая таксистка, которая везла меня через парк, или тротуарное отребье Олимпийска? Было это произнесено вслух или про себя? И по какому поводу?
Вечер был загадочнее Сфинкса. Зов плоти вытолкнул меня из пулеметного гнезда и потащил в море огней Олимпийска, в жаркие объятия милиционеров, прямо в лоно закона. Побоку, я не боялся его. Неведомая сила гнала меня по выбоинам стен и кидала в проемы закрытых дверей. Метафорические преследователи наступали мне на пятки, мелкая живность неспешно улепетывала в парк, под крыло городских партизан.
- Какое время у кота под хвостом, - говорил я в припадке солецизма. - Эти двери не открываются как Америки.
А потом я услышал фразу про любовь, похожую на свадебно-генеральский приказ. Где я был в тот миг? Спасался от пуль картежников или толкался в набитой дураками маршрутке? Это случилось, когда я попал в струю грязного воздуха или когда омылся под струями фонтана?
- А сама что же, влюблена? - поинтересовался я у водительницы без профиля. - Любишь кого-нибудь по ночам?
- Кань нежна, - честно ответила таксистка. - Между прочим, я одна из хорд любовной окружности.
Пока я раскладывал мысли по полкам, автомобиль визгнул тормозами, дружески хлопнул дверью и умчался вместе с содержимым моих карманов. Я статуей застыл возле типов угрожающей безоружности, которые копались в мозгу, просунув пальцы через расковырянные ноздри. Мне хватило жизненно важного опыта, чтобы тут же признать ноздревних.
- Ноздреватыми были! - сказал я им.
Или только подумал сказать.
- ...он перепил меня, как джин-тоник, - сказала ноздревняя, сложив руки на обвислой груди. - Бросил, словно между нами не было небесной синевы и багрянцев заката...
- Так поступают только с решками и пустышками.
- Это недостойно ноздревнего, - заключил самый древний, засовывая свое мужское достоинство в соседскую ноздрю. - Не нужно было спасать его.
Впервые я был свидетелем древнего ритуала - о таких вещах не говорят в приличных местах, не показывают по телеку и не крутят по радио. Ноздревние задавали ритм, стонущий старикашка работал подобно гребцу на галере, а голова его партнерши тарахтела шариками и роликами.
При всей естественности сцены в ней было нечто безобразное. Возможно, я выбрал неправильный ракурс или принял не ту позу, но мое лицо просто пылало со стыда, руки мешали так, что хотелось стать Венерой Милосской, а ноги вовсю цеплялись за землю.
- Извините, что вмешиваюсь, - выдавил я, - меня зовут Йозеф Курдль.
- Мы знаем, - хором сказали ноздревние.
Кто сказал им? Я сам обмолвился при встрече или они услыхали слова таксистки? "Храни тебя бог, Курдль", - вроде бы произнесла она, прежде чем газануть в огни ночного Олимпийска. Похоже, я разболтал ей все секреты, и она проглотила мой словесный коктейль.
- Да, Йозеф, - сказал старейшина, кончая ритуал, - найди свою любовь раньше гроба.
Под сенью деревьев, которые все это время подпевали и подтанцовывали ветру, меня осенило: совет мог дать и сам ноздревний, до того как начал утешать несчастную соплеменницу.
- А теперь я расскажу вам, как все было, - сказала ноздревняя, трогая распухший нос. - Я Йог-Сотот, и вы меня знаете. Я расскажу вам о Мориарти. Среди вас есть его родичи.
2.ЙОГ-СОТОТ И МОРИАРТИ
Говорили, что Йог-Сотот и Мориарти жили бок о бок, но правды здесь было меньше, чем кошачьих слез. Они не учились в одном вузе, не служили вместе в армии, не ходили потом в школу и садик. Болели они не вовремя, а их недуги были столь разными, что выздоравливали они в разных больницах.
Увлечения были похожи на хвори. Йог-Сотот всю жизнь болела машинами, а Мориарти - самолетиками. У Йог-Сотот рано завелась грудь и поклонники, никакая юбка не могла защитить её длинные ноги от похабных взглядов. Мориарти же постоянно получал по ногам во время матчей, но продолжал поклоняться футбольным богам. Наигравшись в куклы, Йог-Сотот играла в людей, которых считала куклами, а Мориарти передвигал все тех же солдатиков, но уже на экране компьютера. Каждого юнита он считал живым.
Однако больше всего Мориарти и Йог-Сотот отличались отношением к миру. Девушку по уши устраивала реальность, такая простая и доступная, с симпатичными отзывчивыми людьми, понятными целями и ориентирами. Сварливые умники в её присутствии становились незнайками, жадины-говядины начинали угощать, а отморозки размораживали сердца быстрее, чем в микроволновке.
Мориарти, напротив, бежал от банальной и коварной реальности в вымышленные миры, чьи обитатели пусть и оставались пустышками, но носились с высшей целью как песня, в которой был какой-то смысл.
Каждый вечер Йог-Сотот тусовалась по городу, а Мориарти сидел дома. И у них не было общих и частных знакомых. Словом, их встреча была невероятнее нашествия лунян. Но их параллельные прямые пересеклись на вокзале: Мориарти опоздал на электричку, а Йог-Сотот возвращалась с моря, свежая и загорелая.
Втрескавшись, они не смогли оторваться. Все их былые принципы полетели коту под хвост. На первый план вышла внешность с необычными ноздрями, говорившими о принадлежности к древнему племени.
Долгие годы они смотрели друг на друга, вместо того чтобы смотреть в одну сторону. Ноздри были модно расколупаны по самые Нидерланды, мозги ежедневно прочищались и забивались древним ритуалом, во время которого Мориарти и Йог-Сотот обменивались подноготной. В загородном доме - двухкомнатном дупле в лесу водосточных труб - больше не раздавалось человеческих слов. Их успешно заменил ноздревний язык сопения и диалект сморкания. Для обогащения смыслов использовались узорчатые книжицы, салфеточные страницы которых смачивались соплями, когда хотелось описать плечи дождя, переливы капель росы или припев сверчковой песни, сочиненной в ночь на Ивана Купала.
Йог-Сотот болезненно пережила выход из тусовки. Чего только не сделаешь ради любимого с улыбкой, описанной восемью страницами носовой книжицы и пятью ритмами сопения. Их дупло долго забрасывалось угрозами и взрывчатками, сильно портившими рисунки на обоях и обувь в прихожей, но с появлением нового лесника теракты прекратились.
Почти год Мориарти и Йог-Сотот прожили счастливо, болея друг другом. Сквозь их проколотые пупки была продета цепочка, к которой крепились часы, отсчитывавшие продолжительность романа. Цепочка была такой короткой, что даже по нужде любовники ходили вместе - в их уборной размещалась раковина в форме восьмерки.
Ничто не предвещало остановки этих часов. В лесу водосточных труб не водилось крутых автомобилей и не продавалось моделей самолетиков. Иногда внизу фыркала развалюха лесника, а в небе ревели пассажирские лайнеры, но это было совсем другое - сердца влюбленных бились спокойнее некуда. Мориарти разонравились вымышленные миры, а Йог-Сотот поставила крест на вечерних тусовках. Все было хорошо, пока годы не забрали свое.
Мориарти и Йог-Сотот любили друг друга за внешность, а она, как у всех ноздревних, испортилась, словно выброшенная на берег рыба. Чрезмерно растянутые ноздри и рыжие волосы на складках подбородка изуродовали их обоих. Кожа перестала пружинить и резиново скрипеть, её будто прокололи и порезали ножиком. Тело скрывалось под слоем морщин, старческих пятен и синюшных разводов вен. Теперь они ходили по дому без одежды, тряся обвислыми и скукоженными уродствами, которые совсем недавно считались прелестями.
А потом они перестали заниматься любовью, Мориарти расстегнул цепочку и растворился в дебрях водосточных труб.
3.ТАКСИ
Историю я дослушивал вполуха. Кажется, меня окликнули. Голос был знакомый до рези в кишечнике, но, разумеется, я не признал владельца, и не определил его местонахождения. Вполне возможно, что кричал я сам, вот только слова я забыл мгновенно.
"Научись не оставлять следов косметики"?
Холодно, будто в морозилке.
"Попробуй скрыть следы косметикой"?
Похоже на правду. Но к чему? Я стал зыркать по сторонам в поисках подсказок. Из-за кустов выглянули парковые партизаны, чтобы недоуменно пожать плечами, утыканными погонами.
- Любовь как снег, - сказал старейшина, отрывая свое седло от бордюра, - не начинай без лыж и будь готов воткнуть палку.
Ноздревние перестали ковыряться в соседских носах и одобрительно засопели слово "хум". Я задумался и оперся на стоявшую поблизости ночь.
- Кроме лыжни, - добавил старейшина, - ты не должна оставлять следов.
В знак благодарности Йог-Сотот облобызала старику рукавицы и, накинув плед, попрыгала в потемки, расположенные за фонарем. Не долго думая, я поступил так же.
- Любовь лучше всякой косметики, - сказал он мне на прощание, а ноздревние засморкали слово "ом".
Я побежал следом за Йог-Сотот, стучавшей каблуками впереди. Неизвестно, зачем мне понадобился Мориарти.
- Постой, остановись, - сказал я Йог-Сотот, отыскав ее в чаще байков на окраине парка. - Все меня называют Ка, но я Курдль. И ты мне нужна, как снег летом.
Женщина завизжала пилой и забилась в моих объятиях. Почему? Разве я сделал ей больно? В тот же миг негодующе засопел ветер, угрожая мне ветками деревьев.
Что-то было не так. Я силой повернул ее лицо к себе, и не увидел ноздревних ноздрей. Эта дамочка была такой же Йог-Сотот, как я Мориарти.
За спиной пристроилась машина.
- Тебе куда? - сказала таксистка с плоским как земля лицом. - Поехали, что ли?
Я не помнил, когда я умудрился вызвать такси, но оно мне было нужнее весенних заморозков. На носу брезжил рассвет, стая петухов на деревьях уже собралась кукарекать.
- Подальше отсюда, - сказал я, скрывая свое лицо за тонированными стеклами.
Таксистка мотнула курчавыми патлами, и в салоне запахло жасмином и трехмесячной изменой. Автомобиль послушно тронулся, позелененные проснувшимся солнцем деревья помахали ветками на прощание.
- Мальва, - зевая, сказал я, - расскажи о себе, пока я не уснул.
Она отозвалась насмешливым фырканьем, значит, я правильно назвал ее имя. Я просто знал его, как знал, что после Ильина дня вода в реке холодеет, потому что дьяволы переселяются в неё. И что место, куда сбежало молоко, нужно посыпать солью, иначе у коровы заболеет вымя.
- Этот запах невозможно скрыть, - сказала Мальва, кидая автомобиль в уличную заводь. - В моих чреслах распустились бутоны счастья, грудные ангелочки затрепетали крыльями, а в глазах стало сладко от слез радости. Но он не человек и не дух, не робот и не животное. Он растение. Осторожно, Йося, не опрокинь его.
Я едва не выпал из машины - в меня целилась фаллическая хреновина, воткнутая в ночной горшок.
4.ШТЫРИ
Клементий и Мальва Штырь ценили разнообразие в плотских утехах. За долгие годы супружеской жизни они проникли друг в друга глубже некуда. Все отростки и отверстия, бугры и впадины были многократно опробованы в любовных баталиях, которые разворачивались в самых поразительных местах.
На лужайке перед их домом приземлялись лучшие любовники с других планет, а вызванные духи де Сада и Казановы комментировали сексуальные раунды, зависнув над кроватью.
Штыри давно избавились от предрассудков - в кровать пускались все существа, независимо от ориентации, цвета кожи, меха, формы или длины конечностей. Численность тоже не имела значения: тепла никогда много не бывало, а жара - тем более. Главным условием было желание любить и быть любимым, отдавать себя без остатка и овладевать кем-то до последнего прыщика.
Однажды появилась полиция нравов. На пороге нарисовалась парочка трансов со значками.
- Что у вас за бардак? - Транс томно вздохнул, и его силиконовые груди выглянули из глубокого выреза платья.
- Порядок не творит жизни, - нашелся Клементий Штырь.
Транс затянул ремень на шее и облизал огромный пистолет.
Мелькали дни и новые лица, тела ласкали незнакомые руки, а нюх - необычные запахи. Однако по сути все это было повторением пройденного. Даже инопланетяне со временем стали облупленными, а фантазию разработчиков роботов слизала языком корова недоброжелателей. Штыри начинали скучать, а скука жизни не подспорье.
Случайно или по велению судьбы Мальва прочитала татуировку на выбритой подмышке существа из загробного мира. Это был рецепт приготовления идеального партнера. Ингредиенты были доступны каждому:
- семя железного дракона с неоткрытой планеты;
- пучок волос с ладоней его капитана;
- квашеный Диоген из бочки;
- ведро земли с того света;
- крик девушки, лишаемой невинности;
- взгляд Вия до конца комнаты;
- боль от удара полицейской дубинкой;
- несколько чихов призрака Маркиза де Сада;
- сухость осеннего листа (на вкус).
Втайне от мужа Мальва занялась нехитрым приготовлением, и уже наутро её лоно приняло нового любовника, который дарил не только удовольствие с незабываемыми галлюцинациями, но и защищал от сил зла.
Чтобы быть подальше от мужа, с которым становилось все тоскливее, Мальва вернулась к своей первой профессии - работе таксиста. Клементий же от нечего делать пошел копать могилы. Был самый разгар мирового финансового кризиса.
5.АВТОКАТАСТРОФА
Город вдоволь наплавался за нашими окнами: выбравшись на берег, он вытирал закопченную спину махровым полотенцем туч.
Усталое такси неожиданно поскользнулось и кубарем полетело со скалы. Неотесанные камни стали жестоко месить крышу и бока авто, сорвали бампер, превратили в осколки фары и стекла. Возбужденное растение выпало из горшка, земля с того света захрустела на зубах, порезанное лицо Мальвы окрасилось черным. А потом каменная лапа вырвала из такси водительницу, её любовник лепешкой отправился следом.
Автомобиль достиг дна и шандарахнул на всю окрестность. Скалы содрогнулись, на мою шевелюру посыпалась штукатурка.
Взрыв был настолько серьезным, что у меня закружилась голова. Я лег на щебенку и стал перемигиваться с небом, которое игриво выглядывало из-под одеяла туч.
Кем я был на самом деле? Чего я хотел в этом мире и кого здесь искал? Как я вообще оказался здесь, за тридевять километров от Олимпийска?
"Став на любовную лыжню, забудь о коньковом ходе".
Я снова услышал знакомый голос: свой собственный или хозяина висевшего на скале дома.
- Это ты мне? - крикнул я наобум незнакомцу, поймав его бородатый взгляд - он давно щекотал мой нос волосками своего любопытства.
- Распривет, - сказал незнакомец, засовывая палец в неприлично расковырянную ноздрю. - Три недели никто не слетал с трассы, и я подумал, что построил дом не в том месте.
Ноздревний был одет в собственные морщины. Сидя на балконе своего дома, он нарезал идеального любовника кольцами, а тот кричал голосом квашеного Диогена. Мальва Штырь подвывала откуда-то из недр скалы.
- Он самый, - ответил ноздревний, положив в рот кусочек растения.
Через миг я хрумал бесподобный салат и ковырялся в воспоминаниях Мориарти собственным пальцем.
6.ВОСПОМИНАНИЯ МОРИАРТИ
Бытует мнение, что от разлуки любовь крепнет как вино. Однако полынный опыт Мориарти показывал обратное. Несмотря на слова пиита Кирилла Амадея Лапки, мол, "душа омоется разлукой, и купидончик выстрелит из лука", а также песню Занзибара Бакунина, в которой его голубка "после расставания милей - всех рек, лесов, степей, полей", Мориарти считал иначе.
Его любовь выдыхалась подобно газировке.
Роман с Йог-Сотот остался позади. Мориарти не стал бы таскать горечь послевкусия в карманах, даже если бы они имелись на его коже. Он шел по лесу водосточных труб, и его нутро было свободно от меланхолии, а тело - от одежды. Прошлого как не бывало. Растопыренные пальцы ног топтали звезды в лужах, а ноздри жадно вдыхали ржавые запахи.
В лесу водились децибелки, буйволки и, конечно же, партизаны.
До встречи с ними оставалось два квартала, и Мориарти было хорошо - он хохотал, грохотал пятками по трубам и хлебал жирную кислую воду.
А потом его взяли в заложники. На рыночной площади горланила та самая партизанка. Её звали Марией. Она была голосиста кругом, стройна сверху и толстонога снизу - кримпленовое офицерское платье едва ли не лопалось в районе бедер.
- Возьмите меня с собой, - напросился Мориарти.
Батон любви только начал румяниться во внутренней духовке, но Мориарти весь потяжелел. Партизанка оценила увиденное по достоинству. Грубо схватив ноздревнего за нос, она раскрутила его над собой и кинула в кучу бунюэльфийских женщин и детей.
- Годишься, дедуля, - сказала Мария и расстреляла небо. - Предлагаю по-хорошему: кто еще не кысь?
На головы заложникам надели жирные пакеты из ближайшего Макдональдса. Партизаны аппетитно зачавкали, в маршрутке запахло сэндвичами и картошкой фри.
- Куда мы едем? - спросил Мориарти, пожевав соленый бумажный пакет. - Эта девушка с автоматом... Я хочу её.
Чья-то рука нежно коснулась его плеча - это была она, Мария. Оказалось, что заложников везут в Драконью телевышку.
- О чувствах, дедуля, говорить ещё рано, - сказала она на третий день пути. - Ты ничего, но мне нужно время.
Он гладил её руку, а она рассказывала о революционных идеях и о партизанской войне с собой и другими.
- Лишь обманом и диверсиями ты победишь себя, - говорила Мария, - только победив себя, ты сможешь бороться с другими.
Он пытался обнять её покрепче, но она выскальзывала из его захватов - соседнее кресло было жарким от её ягодиц и попахивало рыбой.
"Ты мне везде родная, - пел по радио Занзибар Бакунин, - от Буга до Дуная".
Бутылка его чувств была открыта - из неё постепенно выходили пузырьки.
- Ты хороший человек, дедуля, - сказала Мария, не оборачиваясь. - И ты достоин любви. Но мне нечего тебе дать: мост, по которому я должна пройти, не заминирован до сих пор.
Между тем из бутылки выходили последние пузыри.
Перейдя мост, Мориарти не стал ждать партизанку.
Тем временем микроавтобус подвергся нападению небоскребов.
Маршрутку начали жестоко бить ногами, подкидывать до самого неба и вминать в каменистую почву. От ужаса Мориарти упал в обморок.
Он пришел в сознание, когда ударился черепом о прибрежные скалы. Сидя на мели, он смотрел на проносившихся мимо заложников - на поверхности красовались пакеты из Макдональдса, когти децибелок и копыта буйволков. Прямо перед носом Мориарти проплыл автомат Марии, ее саму он обнаружил застрявшей между порогов.
- Станешь моей женой, - спросил Мориарти?
Мария беззвучно кивнула.
От радости он забрался на скалу, как по лестнице. Наверху его встретил визг, кружева и красные щеки.
Девушка заслонилась от него зонтиком с рекламой пива из глубокого детства. "Темнобархатное Светлое". В последний раз Мориарти пил его на илистом дне своего рождения.
- А разве... - начал Мориарти, беря вправо.
- Вы не одеты, - смущенно пролепетал голосок, и зонт повернулся влево.
Он равнодушно осмотрел на себя, провел руками по грубой морщинистой коже и быстро смастерил из репейника набедренную повязку.
- Прошу прошения, - сказал Мориарти, - теперь можно смотреть.
- Больше так не делайте, - сказала девушка, складывая зонт. - Здесь вас могут увидеть.
Вдоль реки и впрямь тянулась дорога с пробками и колдобинами, а народ толпился на тротуаре около Драконьей телевышки.
- Вот она где, - сказал Мориарти, задирая голову все выше и выше. Очень скоро у него заболела шея.
- Меня зовут Авестой Снарк. И я хожу сюда, чтобы слушать реку, - сказал ангел, погружаясь в кружева. - Иногда она говорит красивее Амадея Лапки. Вот послушайте.
Мориарти услышал только крики партизан, стон машин и шарканье небоскребов.
- Неси, неси меня волна, - продекламировала Авеста, зашелестев кринолином, - плыву сегодня без челна... Слышите?
Мориарти кивнул, завороженный её красотой. Даже телевышка не могла оторвать его от зеленых глаз. Он надолго забыл о своей партизанке.
Они засмотрелись друг на друга и сплели руки. Мориарти прильнул к Авесте и стал тонуть в кружевах.
Мориарти очнулся, когда все уже произошло. Он лежал на перине, на настоящей пуховой перине для сна. Авеста по-кошачьи облизывалась рядом.
- Моя кошечка, - сказал Мориарти.
- Не все так просто, - сказала Авеста.
Мориарти испугался и потянулся к одежде, развешанной на стуле. Шляпе, шпаге и сапогам.
- У меня есть Мамик, - сказала Авеста.
- Я так и подумал, - сказал Мориарти.
Он быстро оделся, обулся и вооружился. Попрощался и распахнул окно. Вокруг клубились черные тучи и каркали черные птицы. Мориарти пустил свист по комнате, расположенной на самой вершине Драконьей телевышки.
- Не уходи, - попросила Авеста Снарк. - Ты мне нравишься. Но Мамик тоже нравится мне. Она любит и содержит меня. Давай поживем втроем. У нас все получится.
Мориарти помотал головой. Он не любил старых, а Мамик наверняка была старой.
- Она понравится тебе, - сказала Авеста. - У неё теплый язык и теплые руки. Её сердце не помещается в груди, а грудь - на кровати. А ещё у неё есть попа...
- Наверное, большая, - сказал Мориарти.
- Как солнце, - сказала Авеста. - Она светится в темноте, будто стопятьсот поп.
Мориарти присвистнул. Или это был ветер, особенно пронзительный на такой высоте.
Не успел он стряхнуть с себя пот, как раздалось тяжелое хлопанье крыльев. Глянув в окно, Мориарти взвизгнул. Мамик ангелом висела в воздухе. В её когтях болтался волк - жирный как буйвол.
- Мамик, - закричала Авеста, повиснув на её шее, - я привела тебе мужчину!
- А я принесла тебе буйволка.
Комната стала ослепительно яркой. Мориарти спрятал глаза под мышкой.
В следующий миг его придавили грудью. Мориарти спутал верх с низом и начало с концом. Мамик смяла его в лепешку, затем придала ему нужную форму и засунула в себя. Через миг Мамик закричала от удовольствия.
Мориарти решил принять собственную смерть героически, то есть стоя. Он распрямился изо всех сил. Мамик снова закричала, но уже без удовольствия. А потом началась гробовая тишина, нарушаемая лишь плачем Авесты.
Когда Мориарти вылез из Мамик, он обнаружил, что её попа погасла.
- Не плачь, Авеста, - сказал Мориарти. - Теперь мы будем вместе, если кто-то ещё не станет между нами.
Он одел её в кружева и вывел из Драконьей телевышки.
7.ПРОСВЕТЛЕНИЕ
- Пустота - это не пустота, - сказал Мориарти.
Мориарти стал просвещаться на глазах, пока не стал абсолютно просвещенным. Я отошел от него на безопасное расстояние.
- Считается, что в вакууме нет ничего, - сказал Мориарти, - ни одной задрипанной частицы. Но я ощутил какие-то колебания, пускай и нулевые. Это значило, что в пустоте что-то было. Я прислушался так, что в ушах запищали комары. И тишина квакнула мне. Что-то произошло с пи-мезонами, но я не хочу выражаться. Мимо пролетел виртуальный кваквант. Его не видят ученые, но я увидел невооруженным глазом. Через миг кваквант исчез, но я успел... Я увидел свое прошлое и будущее на уровне микрочастиц. Я получил сумасшедший заряд энергии после преобразования фотонов моим фотоэлементом. Сексуальная энергия потекла назад по позвоночнику. Мои РСЕ-мышцы напряглись и образовали кундалинии между ног.
Мориарти снял штаны и показал рисунок из кундалиний. Я упал перед ним на колени.
- Под тихое кваканье в пустоте появляются и исчезают целые миры, - продолжал Мориарти. - Так быстро, что никто не успевает увидеть даже одного квакванта. Но мой взгляд раздулся до предела реальности. Мне удалось ухватиться за локоны вселенной, и я загорелся изнутри. Огонь был оргазмическим, он очистил мое зрение до ясновидения, он расширил мое сознание до бессознательного... Можно сказать, я занялся любовью с Богом на крыше мироздания. Я наливался и наливался кваквантами. Энергия поднималась к седьмой нунчакре... Навечно меня не хватило - я изверг семя куда-то на землю. Я и был этим семенем, которое пролилось на землю.
Мориарти провел пальцем по кундалиниям в моем направлении.
- Я пролился на твое гнездо в Олимпийске. Но ты забыл, как тебе жить дальше.
Я мотнул своими волосами.
- Рано или поздно ты оказался бы здесь, - сказал Мориарти. - Это место священно. Я увидел с неба, что здесь рвутся цепи перерождений, а значит, находится вход в нирвану. Самое лучшее место для дома, не правда ли? Я знал, что ты придешь ко мне в гости.
- Я не боюсь никого и ничего, - сказал Мориарти, - кроме Йог-Сотот. У неё такие большие ноздри, что не каждая птица перелетит через них. Не каждая птица долетит до дна. Понимаешь? Одна её ноздря называется Марианской, а другая - Мариинской.
- Однажды я провалился в бездну её носа, в Мариинскую впадину, - сказал Мориарти. - Я полетел-полетел вниз как Алиса. Но я не достиг Страны Чудес. Йог-Сотот чихнула - и я полетел-полетел назад. Я вылетел из Мариинской ноздри. Я простудился сам и простудил своего фаллося. Я так расстроился, что решил уйти от Йог-Сотот. Она постарела телом и душой. Остались только ноздри. Но у меня были свои собственные. И я ушел от неё.
Мориарти крутил воспоминания, будто диск старого телефона.
- Мне казалось, что я ушел от неё далеко, - сказал Мориарти. - Однако я услышал хлопанье крыльев возле Драконьей телевышки. Авеста решила, что это Мамик. Она посмотрела на меня прокурорскими глазами. Она мысленно посадила меня в тюрьму. Но нет, это была Йог-Сотот. Мамик умерла по-настоящему.
Мориарти залез в свою ноздрю - на его месте образовалась черная дыра.
- Когда Йог-Сотот улетела, Авеста разразилась криком. У неё сдали нервы. Она разлюбила меня, она звала свою Мамик. Она хотела вернуться домой, в Драконью телевышку... И я отпустил Авесту домой. Она не была единственной женщиной в моей жизни. Она начала портиться. А я вспомнил о своей партизанке, о своей Марии. Мне захотелось жениться на ней. И вскоре я женился на ней. Но это уже другая история.
На улице началось утро. Мориарти выбрался из ноздри.
8.ВОЗВРАЩЕНИЕ ЙОГ-СОТОТ
Йог-Сотот не была бы ноздревней, если бы не умела погружаться в нирвану. Это оказалось полной неожиданностью для Мориарти. Он трусливо забился в угол, когда Йог-Сотот материализовалась в его доме. Просвещенный Мориарти. Он попытался изгнать гостью криком, но та засмеялась ноздрями - Марианской и Мариинской.
Йог-Сотот выглядела лучше, чем описывал Мориарти. Она не дала разрастись морщинам, а на груди все ещё висела грудь. Йог-Сотот была вполне нормальной женщиной - накрашенной и наряженной.
- Пощади, - взмолился Мориарти. - Я был плохим мужчиной, плохим ноздревним. Я прелюбодействовал и чревоугодничал. Но теперь я другой. Я похудел и посветлел кармой. Я перестал бегать за юбками...
Мориарти принялся раздеваться, чтобы показать свои кундалинии, однако Йог-Сотот остановила его жестом.
- Возьми его, - сказал Мориарти, тыча в меня пальцем. - Его зовут Йозеф Курдль, все остальное неважно.
- Я знаю, - сказала Йог-Сотот.
Йог-Сотот изучающе посмотрела на меня. Подошла и пощупала тут и там. Я был реальным. И я не возражал.
Когда Йог-Сотот обернулась, Мориарти исчез. Она позвала его три раза. Поискала его три раза. Затем вернулась ко мне, сняла все с лица и опустилась на колени...
К счастью, воспоминания Йог-Сотот оказались здоровыми. Они пахли детством. Я не распознал ни одной болячки. И смело залез в пенную ванну её памяти, окунулся раз и ещё раз. Успокоился и очистился. Очистился и успокоился. Моя кожа так увлажнилась, что даже смягчилась.
В голове Йог-Сотот были чащи водосточных труб. Ни одной тропинки, ни другой тропинки. Но я уверенно катился вперед качалкой колбасы. Я знал дорогу, несмотря на бездорожье. Я знал все то, что знала Йог-Сотот.
От Йог-Сотот только что ушел Мориарти, ушел в неизвестном направлении. Йог-Сотот тоже ушла, чтобы не оставаться самой в двухкомнатном дупле. Её прекрасные ноздри почернели от горя. Её волосы почернели от горя, которое было до самого неба. И оттуда полились слезы. Почему-то соленые, а не горькие. Почему-то белые, а не черные. У женщин такое случается.
Водосточные трубы ржавели от её слез, однако Йог-Сотот было все равно. Она всерьез намеревалась прыгнуть вниз и наколоться на какую-нибудь трубу.
Йог-Сотот не видела и не слышала меня.
Йог-Сотот сидела на крыше многоэтажки. Она не помнила, как забралась туда. Возможно, её захватили в плен небоскребы. Возможно, она захватила в плен многоэтажку. Вместо того чтобы разбираться, Йог-Сотот плакала и снова плакала.
Вдруг где-то внизу началась война. Небоскребы напали на маршрутку, в которой ехали партизаны. И пошел брат на брата. И стало братьев вдвое меньше. А один из братьев оказался Мориарти. Всюду летали пули, и Мориарти полетел в реку. Он несколько раз ударился о камни головой и поплыл-поплыл по течению.
И тогда Йог-Сотот перестала плакать. Она распахнула ноздри и тоже прыгнула в реку. Она поплыла-поплыла по течению следом за Мориарти и как-то догнала его. Вытащила Мориарти на берег и откачала из него воду.
Она спасла Мориарти. А ведь он её бросил.
"Неси-неси меня, волна, - сказал Мориарти, открывая постепенно глаза, - плыву сегодня без челна... Вы слышите песню реки, Авеста?"
Йог-Сотот положительно поднялась и отрицательно помотала головой. Она поняла, что Мориарти не в себе. На его темечке отпечатались рисунки камней.
"Куда же вы, Авеста? - кричал Мориарти. - Не уходите, Аве Снарк! Похоже, я люблю вас..."
Пока Йог-Сотот уходила от Мориарти, я вышел из её ноздрей.
- Теперь я твоя, - влюбленно сказала Йог-Сотот. - Если хочешь, можешь называть меня Авестой.
- Я хочу домой, - сказал я, - хочу в Олимпийск.
- Есть короткий путь, - сказала Йог-Сотот, взяв меня под руку.
Я ещё раз посмотрел в её ноздри. Похоже, я мог доверять ей.