Обожаю произведения с героями-детьми. А уж тема встречи героя в образах взрослого и ребёнка привлекательна со времён, когда я на карманные шестьдесят копеек купила повесть Памелы Треверс. До сих пор в памяти лиричные, проникновенные строки и ощущение связи минувшего и настоящего. У Треверс волшебная карусель отматывает назад человеческие годы и возвращает утраченное детство. Именно оно главный судья прожитому веку. В сценах столько много символического, важного для каждого, что можно говорить бесконечно.
У автора Самиздата Васильевой Т.Н. волшебства нет. Есть пошлятина и быт, есть двинутая на всю голову героиня, которая "зарывается мозгами" в некий проект. Есть абстрактность этого проекта, которая поначалу воспринимается дамокловым мечом, а потом - колом, на котором вертится героиня. Есть моменты, когда взрослая Наталья, как говорят в интернетах, тупо одупляет, потом брызжет слезами умиления, затем живёт себе дальше, используя тульпу-ребёнка по мере надобности. И не судья взрослому человеку тот ребёнок, которым он был когда-то, а лишь средство релакса.
Волшебства и инсайта не случается, дико затянутые бессюжетные сценки поражают несоответствием наигранной эмоциональности и сюрреалистичности происходящего. Динамики никакой, ведь цель всей "движухи" -- втемяшить Наталье, что перед ней она сама, только в пятилетнем возрасте, заставить читателя умилиться (вот удивлюсь, если такой найдётся) и получить разрядку. Ну что ж, при отсутствии ебаната кальция (термин Эллис) в крови и "непроектных дел" для спокойствия и целостности мира сойдёт хотя бы тульпа.
Читать такое можно исключительно из познавательного интереса: а чего так корёжит-то при чтении? Отчего внутренний Станиславский вопит: закрой эту поебень и найди себе другое занятие! Наверное, от дикой зависти писательнице Васильевой! Однако манит возможность научиться на чужой ошибке, ибо автор-то из меня так себе. Сразу предупреждаю возможных читателей: судить буду с позиции моего сегодняшнего уровня навыков и представлений о хорошем тексте. Раньше, возможно, и не заметила бы недочётов.
Первое, что меня раздражает в васильевском писеве, - "враньё" в деталях. Человек пишет реал, используя тропы или слова не по назначению, а иногда вообще без него. К примеру,
Все валилось из рук. Бесконечно жужжала кофеварка, выдавая новые порции крепкого горячего кофе.
Мутить от слов начинает сразу, ибо 1) гипербола "бесконечно" вовсе не нужна, ибо все и так представляют себе запарку в работе, понятно, что кофе варится часто. Но не бесконечно же! "Доза большая, чем деци, заставляет биться сердце, увеличивая в нём систолический объём" Так до инсульта и инфаркта недалеко. 2) какой ещё кофе, кроме горячего, может быть выдан кофеваркой? Вроде малость, ерундовина, но таких вещей в работах мастеров либо нет, либо они затмеваются находками-жемчужинами.
Интересно соотношение автора и рассказчика в тексте. Автор (имплицитный, то есть скрытый, и эксплицитный), это своеобразная проекция пишущего человека. От лица рассказчика ведётся повествование. Создание образа рассказчика -- очень скользкий путь для неумелого писаки. Пара неверных шагов, и случится так называемый "перенос", когда автор жирным срандлелем вытеснит хрупкий образ вымышленного героя. Такой вот срандель мы наблюдаем во внутренней речи героини "Татки":
Задолбал меня этот проект! Время поджимало, куча мусора росла, а проект не получался, и все тут. Внутри кипело, раздражало буквально все - и соседская кошка, сделавшую кучку посреди коридора, и ледяная дорожка возле подъезда, и семейная пара, нахватавшая полную тележку жратвы, когда мне нужно было всего лишь батон, упаковку сосисок и блок сигарет. Про начальство вообще молчу.
Что обычно раздражает людей? Конечно, то, что мешает состоянию комфорта или занятию. Но заметьте: нечто любимое или некто обожаемый, как правило, даже в острой ситуации не раздражают. А тут пространство ограничено коридором, придомовой территорией, квартирой. Кто поверит-то, что героиня - человек "в полном расцвете сил", и проект её важный, и она сама для кого-то важна? Кошки срут, соседи жрут, лёд скользкий, одна рассказчица вся из себя такая с минимальными потребностями. И с ней одобрение-сочувствие автора. Да это сама автор и есть! Она потеснила сранделем образ, лишила его художественного обобщения. Но ведь и пенсионер-затворник может быть героем; и человек, вся жизнь которого протекает в чужом окне, - такие произведения есть, и они затягивают, одаряют инсайтом! Так и хочется сказать автору: ты или косячить перестань, или уже отпусти мысль на простор, кто знает, вдруг у тебя шедевр получится. Забудь про любимый срандель, который так хочется сунуть в текст, дай жизнь твоим героям!
Кому как, а мне гадко читать про героиню, для которой составные части бытия непереносимы. Хотя чего тут проще: за животным убери или заставь это сделать соседей; в чужие тележки не заглядывай, позвони в ЖУ, лёд засыплют. Дело нескольких минут, и нет раздражителя. Любуйся миром, живи с ним в гармонии. Но нет - отсутствие раздражителя лишит героиню смысла жизни. Такие, как ГГ, предпочитают беситься от деталей мира, нежели что-то менять в нём.
Далее мы увидим картину начавшегося невроза, появление тульпы, процесс познания (одупления) - и всё это при борьбе с "раздражителями":
"Очередной вариант проекта ехидно кривился с экрана. Вздохнув, приголубила его всеми добрыми словами из народного лексикона и взялась за мышку.
Мешало громкое тиканье часов. Затолкала будильник под подушки. Принесла кружку с кофе и бутерброд с колбасой и зарылась мозгами в проект."
Заткнуть будильник - это, конечно, умно и свежо звучит. Ещё свежее неадекватная реакция на стук:
"Стук в дверь испугал до смерти. Оторопело глянула на экран, прислушалась. Стук повторился. Странно. Свет есть, чего стучать-то?"
Чуете, как ущербно передано состояние человека, с головой погружённого в работу? Пугаться, так именно до смерти. Искать причину на экране. Вариантов причин стучаться к ГГ ни у кого нет: ни у соседей за помощью, ни у знакомых с целью навестить затворницу. Ни у кошки с просьбой разрешить посрать у двери - мистика у нас здесь или что?
Автор продолжает врать. Как может испугавшийся герой открыть дверь, не спросив, кто там? Не может, если он не идиот. Или он вовсе не испугался:
"В общем, видимо, проект мне мозги застил - не подумав, даже не спросив "Кто там?", отворила дверь."
Появляется ребёнок, да не абы как, а на "подпорках" парцелляции. Какую цель преследовал автор, что для него значили вырванные из предложений слова, неясно:
"На пороге стояла девочка. Лет пяти. Примерно."
Вообще-то ребёнок в чужой квартире ведёт себя не совсем адекватно, но героиню это не смущает. Автору-то позарез нужно внедрить девочку в дом героини, заставить Наталью расчувствоваться... и всё, этим и ограничится сюжет. Но для сего автор находит великий и могучий фантэлемент - раскалённую телефонную трубку. Горячий телефон, Карл! Зато потом и ребёнок, и ГГ спокойно трубку возьмут. Остыла? Не, уже больше не нужна. У взрослой тёти отказали мозги - в полицию она не позвонит.
И далее текст лично для меня становится блевотным: ненавижу маннаю кашу с комочками, хлеб с маслом и сахаром как класс. Даже читая, испытываю рвотные позывы. Автор-то, понятно, подыскивал эквивалентные еде символы советского детства и вовсе не виноват, что читать рассказ будет такая гастрономическая извращенка, как я. Но что делать - и без того неприятный текст становится отвратительным.
Ладно, долг любого взрослого - накормить дитя, которое осталось без попечения родителей. И героиня это делает, "строго сверкнув пластиковыми линзами очков." Можно ли ласково или как-то иначе сверкнуть линзами очков, ещё вопрос. Кто-то проглотит такое словоупотребление, но не я. Далее косячное словоупотребление поднимется и засверкает чертополохом на газоне: "Та кивает, активно орудуя челюстями." Хосспаде, почему не просто - "жуя"?! Йумор пытался изобразить автор, что ли? Он дофига как уместен в ситуации, когда кроха обосновывается в чужой квартире, как в собственной.
Ладно, дитя накормили, у героини и мысли нет, что малышка нереальна, она плод её мозга, нуждающегося в перезагрузке или лечении; что можно и нужно всё-таки куда-то определить ребёнка. Она просто садится и работает! Повествование становится сферичным. Пока Наталья не увидит картину: на австрийских обоях "расклабился(окказионализм? А нахрена?) в улыбке рыжий пес с черным кругляшом на носу". "Комната поплыла-пошатнулась". Ура, наконец-то движуха! Не, ГГ просто удосужится внимательно рассмотреть девочку. "Две косы с вплетенными в них полосатыми ленточками - бантами" Упс... банты не вплетают, у слова ленточки не может быть определения-приложения "бантами". Ибо из ленточек завязывают бант. Это всё равно что заправить борщ молоком-сметаной. Дальше ещё круче! Ничего себе, это не колготы, а чулочки на длинных резиночках. Штанишки с "рукавами-фонариками". Я-то хорошо представляю, о чём пишет автор. Приходилось надевать лиф с резиночками и носить детские панталончики со штанинами, стянутыми опять же резиночками. Но что должен представить читатель менее солидного возраста? Штанишки с рукавами - это феноменальный ляп, ему место только в ынцыклопедии всех ляпов.
Описка "растеленном" глаз не колет, выносит мозг работа вполне себе остывшего телефона и запоздалая мысль героини: "Она ведь без верхней одежды пришла..." Да-да, и на это нормальный человек сразу бы обратил внимание, и стал бы стучать к соседям, выяснять, не было ли у кого-нибудь гостей с ребёнком. Да о чём это я? У нас же стопитсотый уровень сферичности текста. У нас цель - поностальгировать и повысить самооценку героине, дать ей возможность эмоциональной разрядки.
Текст бессюжетен до безобразия. Героиня - марионетка в руках автора, опупевшего от значимости своего внутреннего мира. Её мышление вязкое, действия неадекватные, воспоминания в виде награды читателю за долготерпение стандартны и лишены изюминки, внутренняя речь "косноязычная" -- "высвистнуть на помойку, да всё руки не доходят" Ну, если она свистит руками, то что же делает извилинами? Щегольство словоформами вроде "накуксилась" не делает её ближе читателю, по крайней мере, мне.
Автор заставил маленькую Татку прочесть стишки, поиграть в прятки, короче "Танцуй, обезьянка!" (с) для того, чтобы Наталья ударилась в воспоминания и увидела картинку из рекламного ролика многолетней давности:
"Я бегу по этому полю к маме, легкие белые пушинки взлетают, кружатся надо мной, щекочут нос и щеки, я отмахиваюсь и весело смеюсь. Мама хватает меня в охапку, мы падаем в траву и вместе любуемся на белый хоровод."
Ну хоть бы убрал автор из воспоминаний дичайший штамп, который уже в работах школоло не увидишь: " усталая но довольная", раскрасневшаяся от стряпни мама.
Затем наступит черёд воспоминаниям и возникнет вопрос: а нахрена они читателю? Разве для того, чтобы впустить в душу тепло прошлого, освятить безрадостные будни обликами ушедших людей требуется тупой фантдоп, появление тульпы (а Татка - именно тульпа, созданная одиночеством героини)? Чем автор собрался наградить того, кто прочтёт рассказ?
Ну да ладно, кто из пишущих не ошибался в отборе материала, в фантдопе, в идее. Все ошибались. Графоманы (я о себе, автор-то непогрешимо талантлив, по его мнению) особенно часто совершают такие промашки.
Но, блин, заставить ребёнка, только что звавшего маму, вдруг принести цветы и заявить, что она всегда будет с героиней, противно логике художественного (на самом деле нет) повествования. С какого перепугу Татка вдруг прониклась "величием" и нужностью этой Натальи с синдромом хронического недотрахоза? Она без боли, недоумения приняла роль, навязанную ей автором. Ещё и стала счастливее.
Ну а героиня - тупая, эгоистичная, жестокая, но склонная к мелодраматичности сучара, для которой должно было замутиться это тягомотное графоманское писево.
"Когда мне вдруг становится плохо, я сажусь на диван и, глядя на австрийские обои, вижу, как сквозь годы улыбается нарисованный мною в детстве на этой стене смешной рыжий пес.
И тогда приходит Татка."
Фотографии забываются и выцветают, потом "высвистываются" в мусорку, обезьянки-тульпы умирают, проекты кончаются, будильники ломаются, двери покрываются пылью, Натальи становятся частью тлена и забвения. Аминь!