Кар Карыч еле совладал с руками. Трясучка, ёпть... Сигаретная пачка всё-таки вырвалась и шлёпнулась на сырой утоптанный песок возле сторожки. Не, он сначала закурит, а потом уже поднимет. Кар Карыч затянулся так, что запершило в горле. Ну вот, другое дело. Разбежавшися мысли выстроились по порядку. Первая: если "на угли" не плеснуть, он до вечера не доживёт. Вторая: какой сегодня день? Если будни, то ничего... А вот если суббота или, не приведи господь, воскресенье, то плохо. И третья: перетерпеть, конечно, можно, но для Карычевой гордости затратно. Не любит кланяться, а придётся.
Подул ветерок, и с хмурого неба зарысили прочь комковатые облака. Солнце с весёлой беспощадностью уставилось на следы вчерашнего безобразия: окурочные вензеля вокруг кованых витых ножек скамьи, расплющенные пивные банки и стеклянную оболочку любимицы - водки "Кристалл" местного производства. "Дешёвая и внушительная", - нахваливал он, разливая пойло по стопкам. Ну, для кого-то пойло, возможно, бутилированное в гараже, а для Кар Карыча - "ласковая, зарраза!" Он засыпал только тогда, когда под столом раздавался стеклянный поцелуй двух пустых бутылок. Со словами: "Уговорила!" - валился в груду одеял на диване, который начинался сразу за стулом. Поднимался по утрам с думами о новой встрече.
Судя по количеству окурочных рисунков, вчера начали бухать втроём. Собутыльники, видно, оказались менее "сговорчивыми": иначе как бы он попал на свой диван? Размышления прервались шумом подъехавшей к воротам машины. "Не суббота", - с облегчением подумал Карыч. Вбежал в сторожку, плеснул воды на лицо, причесался. Из зеркала на него глянула разбухшая красная рожа. Отёчные веки жалостно моргнули. Обидчиво подумал, что жизнь достала.
- Карыч, живой? - раздалось под окнами кирпичной кладбищенской сторожки.
Карыч захотел браво гаркнуть обычное приветствие, но из горла вырвалось сипение, а потом бульканье. И всё же выдавил не без усилий:
- Живее всех живых!
Вышел к Митяю и солидно кивнул, пряча трясущиеся руки за спиной.
Митяй - зять, управляющий горхозом номер восемь, а точнее говоря, старым городским кладбищем. Великой души человек. Отстоял трёхкомнатную квартиру, которую Карыч чуть было не спустил каким-то мошенникам. Поселил на своей даче и душевно простил тестя, когда она сгорела после трёхдневного запоя. Огонь чуть не унёс в небо души Карыча и его дружков, но спасибо соседям, вовремя заметили. А потом взял на работу к себе, устроил в сторожке и приставил наблюдателей в лице торговки цветами и дворника.
Митяй неодобрительно разглядывал следы вечерних посиделок, разглаживал носком летней туфли песок. Но промолчал. Карыч почувствовал нехорошее жжение за грудиной.
- Присядем... отец.
Тревожно что-то. Никогда зять не называл его отцом. Друзья как-то по пьяни покорёжили имя-отчество, все с тех пор кличут Карычем. Он послушно сел на скамейку.
- Хочу в область перебраться. Работу предлагают в новом микрорайоне, в ЖКХ.
Зять устроился на другом конце скамьи и откинул голову, подставив лоб солнцу. Потом посмотрел на Карыча особенным взглядом. Точно нет тестя на красивой лавке возле добротной сторожки. Дмитрий Леонтьевич на многое в жизни взирал подобно коту с балкона: свысока и бесстрастно.
- Буду дом строить в Радужном. Вопрос с землёй решён, документы собраны.
- Дак... хорошее дело. Только затратное, небось?..
- Затратное - это не то слово. Собирать концы с концами нужно. Твою квартиру продать придётся, нашу. И то не хватит.
- Дак... у тебя гаражи ещё... дача...
- Разберусь. Ты вот что, отец. Завтра будь готов: к нотариусу поедем. Проветрись, а то несёт от тебя, как от... стакана с самогоном.
- Дак... а зачем к нотариусу-то?..
- Дак, дак, - рассердился Митяй. - Дарственную напишешь. Хоть на Ленку, хоть на меня. Так надо.
- Да... - начал Карыч, но осёкся. Собрался с силами и продолжил рассудительно: - А куда жильцов-то из моей квартиры денешь? Сам говорил - семья с тремя детьми.
Митяй дёрнул бровью и с насмешливым любопытством воззрился на свёкра:
- Жильцов? Тебя только это интересует?
Карыч стал пристально разглядывать песчаную дорожку. Мутило всё сильнее, и она показалась ему серой, как пепел.
- Ладно, дело это долгое, успеем ещё обговорить, - сказал Митяй и поднялся. Посмотрел на верхушки тополей. - Приведи себя в порядок. Не напивайся в зюзю. Или увезти тебя сегодня к нам...
- Нет-нет! - испугался Карыч. Сама мысль оказаться в квартире зятя, где взгляды дочери тычут в спину и колют уши сухие указания - так не делай, а вот это не трогай - показалась ему страшной. Подумал, что зять обидится и попробовал пошутить: - У вас же в туалете без освежителя воздуха пёрнуть нельзя...
Митяй сморщился на одну сторону лица, будто зуб заболел.
- Так... сегодня обойдёшься без выпивки. Я уже всех предупредил.
Карыч увидел под ногами пропасть вместо дорожки. Нет, так нельзя. Он не выдержит. Лучше уж сразу в ад. Взмолился:
- Ну хоть маленькую-то...
- Нет. В пакете банка пива. Всё. Не послушаешь - окажешься у Марченко.
Городского нарколога Карыч боялся больше погибели. После дачного пожара был на лечении. Два дня. Упал в ноги зятю: забери. Митяй внял и отвёз в кладбищенскую сторожку. Оформил сторожем. Так за три года до нового тысячелетия Карыч оказался единственным ходячим жителем старого кладбища. Пенсию и зарплату на руки не получал, деньги за сданную трёшку уходили в качестве возмещения ущерба. Продукты исправно водились в маленьком холодильнике, а любимица по будням бесперебойно доставлялась зятем. Кроме субботы и воскресенья, когда Митяй отдыхал от трудов праведных. Насшибать на выпивку нетрудно: дворники ленивы, а Анжела, владелица цветочных лотков, жалостлива. Был ещё источник дохода, на крайний случай. Но тогда терялось то, что составляло предмет особой Карычевой гордости: его особое положение среди служащих погоста.
- Дмитрий, - просительно протянул Карыч в широкую спину зятя. - Тут такое дело...
- Что ещё? - Митяй поленился повернуть широкий корпус, но остановился. - Говори быстрее, у меня работы много.
- Там, где старый захорон, трёх памятников нет. Обходил территорию, заметил, - сказал Карыч и слукавил. Ни за что бы не признался, что промышлял сбором пустых бутылок. А куда деваться? Организм требовал: привезённой зятем водки не хватало.
- И что? Были заявления о вандализме?
- Какие заявления? Просто дёрн снят и ямы на месте памятников.
Митяй так рассердился, что всё-таки развернулся:
- Тебе оно надо? Пожалуется кто - пусть мне заявления несут. Ни с кем не связывайся, кроме бомжей. Вот их гоняй. Всё. И смотри мне... не нажрись... Сам знаешь, что будет.
Карыч проследил, слезливо мигая, как удаляется величественная и грозная спина Дмитрия Леонтьевича. Достал из пакета банку, чпокнул колечком. Вылил пиво в зудящее горло. Вроде полегчало. Ну-ка, что там ещё? Немного пообломанное печенье, пирожки. Глаза Карыча снова увлажнились. Ленка ему в этот раз собирала. Помнит, что отец по домашней выпечке страдает. Ничего, что пирожки как из железа. Он их на сковородке с маслицем разогреет.
Только успел прибраться, снова прихватило. Да так, что левая половина тела будто огнём занялась. Особенно пылал мизинец. Карыч подумал, что снова проснулся застарелый ревматизм и решил догрызть кости. Его он заработал давно, когда мотался по тайге с геологоразведочной партией. Забросил в рот сразу две таблетки аспирина, рассосал. В сторожку деликатно постучали.
- Кого надо? - спросил невнятно из-за пенистой слюны, наполнившей рот.
- Позвольте метлу взять, - прошелестело за дверью.
А, опять эта чокнутая бабка. Раз в три месяца появляется на погосте, прибирает могилу на первой аллее центральной улицы. Зимой разгребает снег, осенью сметает палую листву в кучи. Цветы приносит только на родительский день, всегда живые. В первую зиму он спросил, глядя, как старушка ловко шурует лопатой:
- Мать, для кого стараешься? Дворники в штате есть, это их работа.
Бабка подняла распаренное от усилий лицо. На Карыча глянули желтоватые с прозеленью, как болотная тина, громадные глаза в тяжёлых морщинистых веках:
- Так завалено же... Не пройти, не проехать. Непорядок.
- Кто тут будет ходить или ездить? Месяцами никого нет. Вот на новом кладбище, говорил зять, людно.
- А здесь, вы считаете, нелюдно? - старуха поправила платок и, оглядев заснеженное кладбище, обернулась к нему.
Карыч даже попятился: её глаза будто потемнели, реденькие брови сошлись в упрямой складке. "Чокнутая", - подумал он и ушёл. Не находил покоя до того времени, как стукнула под окном возвращённая лопата. Потом долго глядел с крыльца на чёрную дорожку, на искристую белизну, исчирканную сизыми тенями. Душу скрёб тоскливый вопрос: кому нужен труд чокнутой бабки? Не людям вроде. Кому-то ещё... Уж точно не дворнику и не Митяю.
Морщась от боли, Карыч выполз на крыльцо.
- Здравствуй, мать. Метла на месте, в сарайчике за сторожкой. Я ж сколько раз говорил: там инструмент, бери не спрашивая. На родительский день ведь сама нашла...
Старуха молчала и пристально вглядывалась в лицо сторожа. Сегодня она была очень бледной. Под тенью вязаной ажурной шляпки, под чуть затемнёнными очками её глаза напоминали пустые орбиты черепа. Карыч почувствовал: если эти траурные погляделки продлятся ещё миг, он закричит. Или ещё что-нибудь учудит. Бабка поплелась за сторожку, а Карыч прилёг на диван. Прыгали стрелки большущего, с блюдце, будильника, чуть слышно шебуршал разными голосами приёмничек. Нет, нужно подняться и посмотреть, как там старуха. Погода сегодня такая, что ли. Муторно и душно. Заглянул в холодильник, достал початую бутылку минералки. Взял из шкафчика стакан с рисунком. Потащился на жару.
Ветер и вчерашний дождь набросали на асфальт веточек, листьев и тополиных соцветий. Карычу почудилось в этом что-то нехорошее - ну как след похоронной процессии, - и он припустил по аллее, стараясь не выронить минералку и стакан. "Не меньше часа прошло, - подумал он. - За это время всю дорожку вымести можно". Вот и поворот в тупичок, который заканчивался скромным серым памятником. Сюда приходила бабка. Однако её не видно, только сумка, пакет да его метла у ограды из крашеных прутьев.
- Эй, - позвал Карыч.
Тишина. Вот чёрт, даже имени старухиного не знает. Нужно поискать: мало ли что... Воздуху не хватало, сердце камнем давило на грудь, и Карыч понимал: случилось именно то, о чём ему страшно подумать. И тут заметил белую вязаную шляпку, всю в осыпавшихся цветках сирени. Бабка сидела, вытянув ноги, в густой траве под кустом.
- Ты это... мать, в порядке? - Карыч с большим трудом вытолкнул слова из занемевших губ: - Чего на землю-то уселась?
Старуха приоткрыла глаза и глянула на сумку, которая валялась в нескольких шагах.
- Лекарство...- догадался Карыч, поднял саквояжик и протянул его бабке. - Ты чего ж вещички-то бросила?
Бабка отняла слабую руку от травы и жестом показала: открой.
Карыч присел рядом, положил открытую сумку старухе на колени:
- Да у тебя здесь целая аптека. Покажи, чего дать. Никаких таблеток, кроме аспирина, не знаю. Это?.. - он покрутил в руках маленький баллончик. - И чего нынче только не делают. Вот я бы за средство от комаров принял. Куда брызгать-то?
Бабка открыла рот, и Карыч пшикнул под язык лекарство. Сел поудобнее, потому что разбухшее от тревоги сердце уже не билось, а трепыхалось.
- Болеешь, так дома сидеть нужно. Чего припёрлась-то? Тут не санаторий тебе - кладбище. . Пока "скорая" доедет...
В этот миг Карыч посмотрел на могилу и понял причину внезапной болезни деятельной бабки. Не хватало самого памятника - небольшой тёмно-серой гранитной глыбы, вазонов. Даже плиту сняли, сволочи... Судя по всему, недавно. Может быть, этой ночью. Так... с кем же он вчера пил?.. Сквозь испарения влажной земли, птичий щебет и жару проступили яркая футболка Анжелкиного ухажёра и вечно сонная морда дворника Вована. Не... этим лениво лишний раз шевельнуться.
- Мама пяти лет до нового тысячелетия не дожила... Она с десятого года... - словно прошуршало рядом. - Мечтала о новом веке... Но легла вот рядом с сестрой... Еле разрешения добились на место...
- Дак... Считай, у каждого вся жизнь в мечтах и прошла, - солнечный свет заслонили суетливые чёрные мушки, наверное, от саднящего жжения в груди, но Карыч через силу продолжил отвлекать разговорами хворую бабку: - Я, может, по молодости мечтал о том, что самолёты заменят весь транспорт.
- И у каждого гражданина по личному самолёту будет...
Карыч напрягся. Бредит старушенция. Или не бредит? Знакомые слова... Кто ж их говорил? Не может быть... Воздуху стало совсем мало, и он что есть силы втянул прокуренными ноздрями летнюю теплынь. Почувствовал странный запах. Карыч глянул на бабку: она тихонько прибирала лекарства в сумке. От вязаной кофточки, из сумки, от шляпки и вывалившегося из-под неё седого пучка пахло чем-то знакомым...
***
- Мама, это Аркадий Аркадьевич, - раздалось из-за его плеча. А в спину ткнул остренький кулачок:
- Проходите, не стойте, сквозняк же.
В глазах поплыло от странного вида комнаты. После казённой спартанщины общежития авиационного техникума она показалась складом декораций драмкружка. Книжные шкафы в потолок, диван и кресла в чехлах, круглый стол посередине. И прорва салфеточек, кисеи, каких-то вазочек и статуэток. Развернуться негде.
- Проходите, молодой человек. Рада видеть вас в своём доме, - церемонно сказала женщина, непохожая ни на одну из обычных матерей, - с высоченной причёской, в блузке и юбке. Вообще-то хозяйки ходили дома в халатах, ситцевых платьях с передниками. А эта тётка вырядилась, как училка на уроке.
- Аркадий Аркадьевич, моя мама - Юлия Семёновна, - сказала дочка и стала проталкивать его к высокому стулу у окна.
Он еле втиснул ноги между гнутых ножек под вязаной с кистями скатертью, повернул голову и ткнулся носом в крахмальную, тоже вязаную занавеску. Вся комната источала странный аромат. Нет, он любил, когда хорошо пахло, например, мыло "Земляничное" или цветы: сирень там, ромашки всякие. А тут духи не духи...
- Ида, предложи гостю чаю, - пропела Юлия Семёновна и по-совиному вытаращилась на него.
Красные, с цыпками, руки показались лишними на скатерти, сплошь в каких-то диковинных нитяных узорах. Пришлось пристроить их на колени. А вот глаза-то куда девать? Под нос сунули чашку с жидкостью странного цвета: соломенная желтизна, а на дне несколько чёрных чаинок.
- Чай с душицей, очень полезно, - сказал кто-то, Ида или её мать, он и не разобрал.
Потом появилась бесшабашная смелость, он глотал вонючий горький чай, рассказывал, всё больше распаляясь, о том, что учится обслуживать и ремонтировать самолёты, что собирается стать лётчиком и его хвалит мастер, одноногий фронтовик, у которого лётных часов больше, чем шишек на ёлке. Вытащил из кармана громадный алюминиевый портсигар с двумя папиросами, которые лежали там для солидности, и был остужен словами:
- Курить только на лестнице.
Выцарапался из-за стола. В глаза упорно лезли салфетки и статуэтки. Опасливо сторонясь, пробрался мимо шкафов с бесчисленными книгами. Пришёл в себя на лестнице и рванул прочь, к себе в общежитие, оставив куртку на полированной рогатине. Не пошёл на вечер по случаю первомайских праздников, куда сдуру решил позвать эту Иду. Больше ни разу не был на занятиях драмкружка. А после летних увольнительных не вернулся в техникум. Нанялся разнорабочим вместо заболевшего в геологоразведочную партию. И закрутилось... И лишь на крохотных аэродромах, ожидая переброски на тюках палаток и оборудования, вспоминал о своей бредовой юношеской мечте - каждому гражданину по самолету...
***
- Ну, полегчало? - Карыч приложил усилия, чтобы слова прозвучали бодренько. А сам попытался подавить боль и отогнать некстати явившееся прошлое. Ни к чему оно здесь, на кладбище, возле ограбленной могилы.
- Спасибо, полегчало. Что ж теперь делать?
Старуха, кажется, даже боялась посмотреть на следы погрома.
- Сейчас пойдём к управляющему, заявление напишешь. А мы в милицию передадим. Или... - Карыч с сомнением посмотрел на серое лицо и предложил: - А может, "скорую" лучше? Я тут сам разберусь.
- Пожалуй, - промямлила бабка.
Сдав больную на попечение бухгалтера из управления, приплёлся к себе. Лёг и стал размышлять. Митяй, саранча толстопузая, решил лететь на новое хлебное место. Закрытое старое кладбище не по его аппетиту. Но мараться с мародёрами не будет. Воевать тоже. Кто тогда? В городе три точки ритуальных услуг. При них мастерские. Ребята там ушлые и хамоватые, своего не упустят. Только они могут знать точно, что и где установлено... Неужели промышляют, экономя на материале? А зачем это ему, Карычу? Перелететь вместе с зятем в область? Вряд ли найдётся ему место в новом доме. И здесь сохранить прежнее положение не удастся.
Размышление прервалось явлением Митяя.
- Так, Карыч, - внушительно начал зять.
"Уже не отец", - подумалось Карычу.
- Есть случаи мародёрства. Нужна объяснительная от сторожа. К завтрашнему дню.
- Бабка заявление написала?
- Какое там заявление. Еле живую на "скорой" отправили. Но возможно, что напишет. До этого нам нужно составить акт. Иначе неприятностей не оберёшься. Мне они ни к чему.
- Митяй, я же говорил тебе о том, что памятники пропали... Где старый захорон.
- Говорил. А где документ? Ко мне ничего не поступало. Конечно, обязан был твою работу контролировать. Но снова пострадал, потому что отношения с подчинёнными строю на доверии, - сказал Митяй, словно для кабинета, а не для старика в сторожке. Потом не выдержал и разошёлся: - Ты хоть понимаешь, как может всё повернуться? Попадёт новость в прессу, все, кто годами к дорогим могилам не являлся, ринутся проверять. Вой подымется. Уголовное дело заведут.
- Как же так, Митяй?..
- Пиши объяснительную. Я описи пошевелю и другие документы. И насчёт этого, - Митяй щёлкнул пальцем по толстой шее, а потом погрозил: - Не смей. Ясно? Да, и напиши-ка заявление об увольнении. Задним числом, к примеру, тридцатым мая двухтысячного года.
- Так это же чуть не месяц назад...
- Именно. На всякий случай.
- Ничего не пойму. А объяснительную?
- Тем же числом отметишь. Так надо, Карыч, так надо. И помни, что завтра к нотариусу.
Весь день Карыч пытался укротить норовистую ручку на листке бумаги. Когда удавалось вывести слово "объяснительная", голову начинали распирать мысли. Он алкаш, это так. Но безобидный и честный. На чужое никогда не зарился. Все знали: Аркашка для друзей последнюю рубаху с плеч снимет... В этот момент начинали сочиться едкие слёзы и душа требовала присутствия любимицы на столе. Карыч утирался и вновь пытался писать на новом листке. Откопал в шкафчике старую аптечку, положил под язык валидол, а железный тюбик сунул в карман. Стало полегче, но ни объяснительная, ни заявление почему-то не писались.
К вечеру в окне нарисовалась заспанная физиономия Вована. Карыч махнул протестующее рукой, но Вован, наверное, не понял и ввалился в сторжку. Поделиться пришёл: из пакета появилась громадная бутылка дорогой водки.
- Я слышал, Митяй тебе сухой закон объявил. Это от меня. Калымчик. Чего бумагами обложился? Наливай, что ли...
- Нет, я сегодня и вправду насухую. Не обижайся, Вован, неможется что-то. Уж не сердце ли...
- Да ладно тебе... - протянул дворник, и его глазки обрадованно сверкнули из-под отёчных век, словно набитых ватой. - Выздоравливай тогда. Угостимся, когда поправишься. Может, попозже нальёшь да полечишься.
Карыч долго смотрел на бутылку. Королевна, куда там его любимице. Взять, да и... Нет. Пойдут менты по заявлению - кто крайний окажется? Он, сторож. Недосмотрел, а может, и участие принимал. В газетах напишут. Эта бабка чокнутая прочитает. Нет. Надо хоть раз свою обязанность исполнить. Но сделать это хитро.
Он с душевным скрежетом вылил водку в раковину, вытряс последние капли на клеёнку. Поставил рядом стакан. Лёг, не включая света. Стал ждать.
Вот почему так получилось, что вся жизнь пошла кувырком? Не доучился. Не доработал. Два раза женился, но развёлся, не протянув и пяти лет в каждом браке. Где его старший сын, не знает: потерял связь много лет назад, когда лишился работы и перестал выплачивать алименты. Его не разыскивали, а он и тем более не стал.
- Карыч, живой? - раздалось за окном.
- Сам погляди, - посоветовали шёпотом.
Скрипнула дверь. Кто-то сунул нос в густой водочный дух сторожки. Карыч для надёжности похрапел, как ему показалось, очень фальшиво. По комнатке мазнул луч фонарика. Дверь захлопнулась. Так, голубчики... Сейчас Карыч посмотрит, что за дела творились ночами, когда он беспробудно дрых, убаюканный любимицей. Немного подождал и выглянул. Никого. На цыпочках прошёл за сторожку, взял лопату. И, сторонясь света четырёх работающих фонарей, тенью заскользил по центральной аллее .
После поворота увидел мелькание огней на взгорке, где покоились останки почётных граждан города. Вот гады, ну какие же гады... Не устраивает больше бесхозный захорон. С поваленными памятниками и ямами на месте втянутых в земляное нутро холмиков. Мало им. Чугунные цепи и столбики с позолоченными шарами, по "моде" семидесятых годов, добротные материалы - не мраморная крошка и не алебастр, замешенные чёрт знает на чём. Где же совесть-то. За лишний рубль грех на душу взять... Не верил Карыч ни во что модное. А вот в людей верил. В таких, как геолог Шумов, который два дня его, сломавшего лодыжку, на спине тащил по болотистому бездорожью. В бабку верил, которая аллеи метёт... Если бы ещё не дрожали от слабости ноги, не ходила ходуном в руках лопата... Зачем только взял... В землю воткнуть да опереться... Были бы у него силы да что-то такое за душой - ну, как у Шумова и других людей, не сомневался бы. Проучил бы, отходил лопатой мерзавцев. Да только на что он сейчас годен... Карыч постоял, покачиваясь, и потопал к сторожке. Не побежит в этот раз от судьбы. Держать ответ будет вместе со всеми: и с незнакомыми мародёрами, и с предателем Вованом.
Карыч вызвал вневедомственную охрану. Мысли пудовыми валунами ворочались в голове, а в груди стало пусто, будто воры и его душу по частям растащили. Эх, Митяй, Митяй... Наверняка ты знал о ночных грабежах. Может, в них долю имел. Что тебе разорённые кладбище, если скоро осядешь в новом кабинете, прикроешься новой табличкой на двери. В чуткой ко всякому звуку кладбищенской ночи прошуршали машины. Одна остановилась у ворот, другая помчалась дальше. "В объезд", - догадался Карыч. Едва вздрогнули трижды стрелки будильника, послышались крики. Карыч прикрыл глаза. Ему почудилось, что грязная ругань пятнает немые могилы. Перебранка приблизилась к сторожке, и заглянул один из сотрудников охраны: "Выйди, отец. Может, опознаешь кого". Но Карыч только бессильно покачал головой. Это дежурное слово - отец - пригвоздило его к стулу. За окном возобновился шум, снова стал лаяться Вован: "Карыч, мудак старый, алконавт долбаный, ты чего же своих...". Но последовал смачный удар, и "свой" заткнулся. Потом Карыч дал показания, подписал какую-то бумагу. Когда всё закончилось и сторожка опустела, хотел прилечь, но не смог. Прибрал на столе, вымел из углов пыль, держась левой рукой то за стулья, то за стены. Потушил свет и сел. Пощёлкивали стрелки, приближали тот пустой час, когда Карыч должен будет уйти из обжитого домика при погосте. Только вот идти некуда.
Глухая тишина вновь придавила мир. В угольном небе во всю мощь пылила луна, рассеивая голубоватый блеск по памятникам и оградкам; маломощные фонари устало вторили ей. А центральная аллея казалась жерлом чёрной бездны.
Влажный разноголосый рассвет проник в распахнутую дверь. Карыч так и сидел, уткнувшись лбом в вонючую клеёнку. А следом за радостным солнцем ворвался Митяй и с воплями: "Карыч, сволочь, ты что наделал! Кто тебя просил соваться... Ни дна тебе, ни покрышки!" - бросился к тестю. Плечи Карыча были твёрдыми, как деревяшка. Митяй сплюнул и выругался: " В самый последний момент подвёл..."
Осенью на кладбище появилась старушка. Взяла на обычном месте метлу и стала легонько приглаживать аллею. Новый сторож - мордастый мужик лет сорока - даже в окно не выглянул. А прежний, тот, который её от инфаркта спас, куда-то делся. Сбежал, наверное. Как пятьдесят лет назад... Тяжёлая мокрая листва не поддавалась, и старушка быстро умаялась. Подняла к небу раскрасневшееся от работы лицо. В пронзительно-синей глубине жемчужно сиял след реактивного самолёта.