Львова Лариса Анатольевна : другие произведения.

Бунт водяной коровы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Фарр приподнял чешуйчатые веки.
  
  Ночь отступала, и его сородичи в голубовато-льдистом рассвете почти не отличались от валунов. Только резкий ветер топорщил их перья.
  
  Высоко в небе плыла Колыбель, бросая на вершину горы круги золотисто-розового света.
  
  Фарр не мог себе позволить ни сна, ни забытья — ничего, кроме временного покоя. Такова его судьба — служить Колыбели.
  
  А сейчас он почуял: кто-то приближался. Конечно же, человек. Иных здесь не бывает.
  
  Фарров громадный клюв приоткрылся, и раздался тягучий печальный крик. Вопль взметнулся над горной цепью, но не дотянулся до гряды на другой стороны пропасти, упал вниз, к фиолетовым теням на леднике, к темноте предгорья, которому предстоит встретить утро гораздо позднее.
  
  Пернатые тела было шевельнулись, но, чуть потоптавшись на месте, сбились поплотнее — холодно.
  
  Фарр услышал прерывистое дыхание того, кто сейчас покажется на лысых камнях, вылизанных до блеска ветром и дождями.
  
  Да, тяжело тебе, путник. И не от воздуха, которым трудно дышать человеку. Не от близкой бездны. А от пустоты внутри тебя. От того, что в твоём теле уже нет жизни — ты сам изгнал её, решившись на подъём.
  
  За край глыбы уцепились тонкие руки с ободранной кожей и сорванными ногтями. Показалась макушка со спутанными льняными волосами.
  
  Женщина?!
  
  Глаза Фарра широко раскрылись.
  
  Как такое могло случиться? Как Каменный Занавес пропустил существо, которое обычно вынашивает жизнь? Сюда, где от неё освобождаются?
  
  Зрачки Фарра стали сужаться и вновь расширяться, вызывая вибрацию пустоты над скалами. Колыбель в небе должна услышать его призыв.
  
  Сородичи встрепенулись, издали тревожный клёкот.
  
  Холодный воздух пришёл в движение, завихрился, вспыхнул в рассветных лучах странной радугой — от траурного багреца до смертельной голубизны.
  
  Наконец тонкая фигура распростёрлась на скале.
  
  Острые лопатки и рёбра ходили ходуном под рваной рубашкой. Волосы, свалявшиеся сосульками, взмокли, несмотря лютый холод.
  
  Сородичи Фарра бесшумно расправили крылья, готовясь к броску.
  
  Нужно принять решение — или позволить женщине совершить обряд, что само по себе не слыхано, или сразу утолить вечный голод. Давненько не едало Фаррово племя человечины.
  
  Он почувствовал неукротимое влечение каждого — вонзить когти в податливую нежную плоть, окропить клюв горячей влагой, с мучительным наслаждением заглотить кусок, который истекает алым теплом.
  
  Нет!
  
  Сородичи обиженно и недоумённо застыли. Уважение, страх и закон сдержали невидимой уздой их напряжённые тела.
  
  Нет.
  
  Не сейчас. Посмотрим, что станет делать человек.
  
  Женщина опёрлась на локти, приподняла голову. От уголков рта к подбородку, из ушей вдоль скул протянулись коричневые потёки засохшей крови. Серые глаза невидяще уставились на край обрыва.
  
  Неужели она думает, что ей будет разрешено броситься вниз?
  
  Фарр ощутил, как крылья, помимо его воли, готовы распрямиться во всю ширь.
  
  Женщина, совсем молодая, поползла вперёд. Её тело крошило скорлупу яиц, из которых когда-то выбрались Фарр и его сородичи. За несчастной тянулся багровый след.
  
  Она, слепая и оглохшая, наверное, ещё с нижних ярусов подъёма, широко открыла рот. Возле покрытых трещинами губ не появилось облачко пара. И грудь не поднялась, силясь набрать воздуха. Однако человеческая самка выкрикнула одно слово. Фарр даже предположить не мог, что оно известно людям.
  
  Но его услышало не только крылатое племя. Фарр ощутил напряжённое внимание Колыбели.
  
  Радуга взорвалась светившимися точками, которые, упав на камни, превратились в слюдянисто блестевшую воду.
  
  Сородичи Фарра попятились, отступая в тень скал, и вскоре слились с темнотой.
  
  Фарр опустил голову. Его острые, совершенно седые уши поникли, глаза на миг закрылись. Он подчинится решению Колыбели. Женщина останется жива.
  
  Клюв Фарра взвился к небу, раскрылся и захлопнулся, уцепив тончайшую нить луча, который озолотил всё вокруг: и камни, и человеческую самку, и сородичей. Луч съёжился до крохотного пылавшего шарика.
  
  Фарр бережно зажал его в клюве, заковылял к женщине, которая снова уткнулась лицом к покрытые водой камни, и выпустил слепящий комок. Он заискрился и растаял, не долетев до тела.
  
  А несчастная, которая на самом деле была уже мертва, вдруг задышала. Дёрнулась, заскребла руками по скале, напряглась и села.
  
  Подняла серые глаза к нависшему над ней Фарру.
  
  В них не было испуга — а чего бояться тому, кто уже побывал в гостях у смерти?
  
  Фарр с трудом приспособил свой заострённый язык и голосовые связки к человечьей речи и спросил:
  
  — Что ищёшь здесь, человек?
  
  Женщина несколько раз приоткрыла рот, прежде чем вымолвить:
  
  — Жизнь… жизнь для мужа…
  
  Мышцы Фарра сократились, вздыбили перья. Когти заскребли по скале. Шея дёрнулась.
  
  Ну что ж, этого следовало ожидать. Время от времени кто-то из людей, готовясь погибнуть, просил о жизни для других. Но то были мужчины. И Фарров желудок сохранил самые благостные ощущения от их тел. Но женщина… Должен ли он исполнить её желание?
  
  Впрочем, всё когда-то случается впервые.
  
  Фарр застыл над несчастной. Время ничего не значило для него. И для человеческой самки тоже — раз уж она добралась сюда.
  
  Он ждал отклика Колыбели, которая сменила несколько миропространств, прежде чем воцарилась над этой планетой. Не без ущерба для последней, конечно: суша стала огнём, пламя пролилось дождём, а воды застыли горами и твердью.
  
  Но возникла новая жизнь. Фарру не было дано увидеть её: он пробил клювом мраморно-твёрдую скорлупу яйца гораздо позже того времени.
  
  А затем прежний Фарр нашёл способ сделать Колыбель невидимой для всех обитателей планеты.
  
  Они размножились в таком разнообразии форм, что прежний Фарр позволил сородичам питаться ими.
  
  И тут произошло то, ради чего Колыбель долго скиталась среди миров: среди камней забелели новые яйца — оболочки, которые хранили жизнь нынешнего племени.
  
  Но кому бы пришло в голову, что оно может пострадать от чуть ли не слабейшего жителя планеты — человека?
  
  Многие сородичи погибли, пока прежний Фарр нашёл выход. Он создал своё миропространство.
  
  И допустил в него тех людей, которые объединились верой и захотели для себя иной жизни, чем та, которую они и их предки вели раньше. Возненавидели всё, кроме своей мечты — создать новый мир.
  
  А за это им пришлось платить дань. Ею и поддерживалось продолжение рода всех Фарров.
  
  Но данью всегда был мужчина!
  
  Не всякий годился, чтобы при смерти отдать Колыбели крохотный шарик света, который у людей назывался душой. Многие просто становились тёплым мясом, насыщавшим желудки сородичей Фарра.
  
  И вот сюда, где происходил величайший обряд, добралась женщина. Колыбель уже сохранила ей дыхание и движение крови по жилам. Каким будет её следующее решение?
  
  Небо стало равнодушно-серым, рванул порыв почти ураганного ветра.
  
  Фарр опустил веки. Зачем ему смотреть на то, как женщину отбросит назад? Не швырнёт с обрыва скалы, а прокатит с более пологого склона. Наверняка она разобьётся об камни, расхлещется об уступы, по которым карабкалась.
  
  А может, ещё достанет силы золотистого огонька, и она выживет.
  
  Уж точно, сюда больше не сунется. И другим расскажет. Но за её попытку всё равно ответит следующий избранный мужчина!
  
  Фарр ожидал услышать снизу душераздирающий крик. Напрасно.
  
  День прошёл как всегда — под сиянием Колыбели, под песни ветров в каменных уступах.
  
  А ночью в небе мириады слабо мерцавших миров в перешёптывались с Колыбелью, рождая саги, неведомые соплеменникам Фарра и уж тем более — людям и иным.
  
  Иные были взяты в Фаррово миропространство по нескольку голов из временных коловращений — так сородичи называли периоды, когда появлялись новые формы жизни этой планеты, размножались, теряли особей, исчезали.
  
  Иных сохранили сначала для питания Фаррова племени, а потом и людей. Иногда казалось, что со своей кровью и плотью иные передают склонность к коловращениям. Сородичи изредка гибли, а про людей и говорить нечего.
  
  Но прежний Фарр навсегда перекрыл путь назад кому бы то ни было. Так что если исчезнут люди, то рано или поздно иссякнет и племя. Пройдут миллионы коловращений, сменится множество Фарров, и Колыбель станет сиять над пустым миропространством.
  
  Поэтому выход один — пресечь стремление людей изменить созданную для них жизнь; просто дать им всё.
  
  Но неблагодарные твари всё время чего-нибудь хотели! Удовлетворить любопытство — это первое их стремление. Второе — переделать под себя всё, что можно, в том числе и законы. Были и другие, проникшие неизвестно как из прошлого, — желание возвыситься, иметь больше, чем другие.
  
  Прежний Фарр много напутал, надо сказать. Всего не предугадаешь.
  
  Но и нынешний Фарр не мог предугадать, что на рассвете заледеневшие руки вновь уцепятся за камни.
  
  И опять появится человеческая самка. Та же, которая, по мысли Фарра, должна была или валяться на камнях внизу, к плотоядной радости иных, или добраться до общины с заветом никогда и никому из женщин не тревожить покой племени.
  
  ***
  
  Лиза поглядела на мужа.
  
  Он стоял у оконца спиной и казался совсем-совсем чужим. Неужели у неё не найдётся ни одного слова, чтобы пробить эту стену отчуждённости? Да что там пробить, просто смягчить — или нет, хотя бы на миг вернуть его прежнего?
  
  — А как же дочка? — спросила Лиза, уже зная ответ: Рустам делает это именно для дочери. Чтобы она жила, взрослела среди других детей общины.
  
  Рустам повернулся к жене и сурово сказал:
  
  — Я ухожу сегодня ночью. Ради тебя и дочки.
  
  Лиза сглотнула комок в горле. Ну хоть бы тень прежних чувств или понимания в холодных глазах мужа, хоть бы одна морщинка сомнения!
  
  Это Вадим заразил её Рустама безумством. И как только любящий и любимый супруг смог променять жену и ребёнка на бредни сумасшедшего!
  
  Нет, неверно. Лиза горько усмехнулась: любимый — да; любящий — нет…
  
  Она долго смотрела в окно на статную, широкоплечую фигуру Рустама, который удалялся от дома по дороге к святилищу.
  
  Святилищем в общине называли всего лишь пещерку на возвышенности — без окон и дверей, которые отличали человеческое жильё от лежбищ, нор и берлог иных.
  
  И там жил этот Вадим — не по-людски, даже не по-собачьи, потому что у каждого пса была конура и двор, который он сторожил. Сумасшедший (вот позорище-то!) ничего не имел, не сеял, не охотился, не строил.
  
  Подумайте только: он хранил! Не вещи, не умения и навыки предков, которые сейчас в помощь всей общине — нет! Сказки, бредни, словоблудие! И травил им умы мужчин.
  
  Вроде бы раньше мир был совсем другим — жестоким к людям, а они сами напоминали иных, одержимых только голодом и стремлением к размножению. И за это их уничтожили. Но нашлись среди них достойнейшие, которым боги оставили жизнь. И не только оставили — дали в распоряжение лучший из всевозможных миров. А чтобы его сохранить, боги потребовали отправлять к ним избранного. Лучшего из лучших, который по доброй воле оставит всё и после гибели сам станет богом. Сказки, одним словом.
  
  Но мужчины, одержимые бреднями Вадима, мечтали стать избранными. Самый достойный из них уходил. И не возвращался. Хорошо, если его жену и детей принимал кто-то другой. А если нет…
  
  И такую же участь Рустам приготовил ей, Лизе, и маленькой Нелли!
  
  Лиза схватила себя за косы, сильно дёрнула — так, что виски обожгло болью. Залилась слезами. Нужно что-то делать!
  
  Она бросилась к шкафу, вытащила толстую книгу, в которой под странными оболочками хранились её и Рустамовы предки.
  
  Только они могут остановить Рустама, вернуть Лизе мужа, а Нелли — отца. Больше надеяться не на кого. Не общинный же совет отправит вместо Рустама кого-то другого!
  
  Лиза уселась на пол, стала гладить лица предков ладонью, разговаривать с ними, упрашивать, молить. В который раз…
  
  В который раз молчание! Наверное, нет никаких пращуров в этих кусочках необычной бумаги — твёрдой, блестящей, как тонкий ледок. Совсем не такой, какую варит из озёрных водорослей умелец Никола.
  
  Может быть, предки не откликаются, потому что от родителей и дедов не осталось лаковых листочков. За три поколения до их рождения люди разучились делать бумажных родственников. Есть ли праотцам дело до плача женщины, которую они никогда не видели?
  
  На лавке завозилась маленькая Нелли. Уселась, залепетала.
  
  Лиза быстро сунула предков в шкаф поближе, чтобы не искать, когда понадобятся, да и позабыла про них.
  
  Захлопотала вокруг дочери: умыть, над горшком подержать, накормить кашей из перезимовавших на дне озера корней. Мучнистых, сладостно-сытных, с запасом жизненной силы на всю весеннюю бескормицу.
  
  Зачем ей какие-то сказки про богов и о том, как жили люди раньше, если есть муж Рустам — сильный, выносливый, удачливый: и дом подправит, и зверя добудет, и землю вспашет, и рыбы наловит, нагребёт багром корней со дна. Да всё сделает, чтобы его семья благоденствовала!
  
  И вот… Рустам избран.
  
  ***
  
  Лиза вымесила пышное тесто на диком хмелю, сдобрила его сушёными травами — хороши будут лепёшки сегодня на ужин! Сытный острый запах далеко разнесётся, и каждый подумает: Рустамова жена — одна из лучших хозяек общины.
  
  Сколько ни переживай и ни плачь, а заботы по дому — главное для женщины. И даже когда не станет Рустама, она всё равно будет готовить, мыть, стирать, мести, а потом скоблить настоящий — не глиняный, а деревянный! — пол, настеленный мужем. Пока не уйдёт отсюда прочь…
  
  Что ты будешь делать: слезищи снова закапали в плошку на желтоватое тесто.
  
  — Лиза! — раздалось под окнами.
  
  Она отодвинула занавеску, искусно плетённую из волокон лозы.
  
  Это подруга Кати пришла, наплевав на правило: когда в доме творится еда для семьи, посторонних быть не должно. Кто придумал его и зачем, никто не знает. Но соблюдают все, и Кати об этом известно. Вот Лиза возьмёт да и не впустит подругу!
  
  Но всё же открыла ей дверь.
  
  Стоя на пороге, Кати обшарила глазами дом и попросила:
  
  — Лиза, одолжи соли и сала, я на той седмице верну. А это для Нелли.
  
  И она протянула две коричневые палочки из жжёного сахара, любимое лакомство всей детворы. У самой Кати трое мальчишек, и она души не чаяла в маленькой Нелли.
  
  Лиза едва сдержала рыданье: началось!
  
  Рустам ещё не ушёл, а из его дома всё растаскивают. Сначала, как это бывало не раз с другими, приходят с просьбами, но одолженного не возвращают, потом берут тайно, затем — не скрываясь. И вот уже дом занимает новая семья с мужчиной. А прежняя хозяйка, если ей не удалось пристроиться где-либо, освобождает своё насиженное гнездо, скитается и…
  
  — Лиза, ты что? — удивилась Кати. — Не сомневайся, я в самом деле верну. Инвар на четыре дня в лес ушёл — отгонять иных. А то, как в прошлом году, снова посаженное разроют. Я все остатки сала с сушёными ягодами перетолкла и отдала ему.
  
  Лиза не выдержала и взвыла в голос.
  
  Их поля рядышком, у самого леса. Только Рустаму и дела нет до будущего урожая.
  
  Кати через порог — её ведь не пригласили войти — протянула руки к подруге, попыталась утешить:
  
  — Подружка… день мой ясный… Лизонька! Так заведено не нами. Нужно смириться, вытерпеть. Как мы боль терпим, рожая детей. Как голод переносим в бескормицу…
  
  Вытерпеть?! Нет уж! Пусть Кати сама терпит — она же из таких, потерявших в детстве отца. И выросла в чужом доме, спала на откидной лежанке у самой двери, а играла щепками и камешками во дворе. Да ещё у подруги Лизы, которая не чуралась бездомных. И замуж не то что пошла — убежала! — за беспалого Инвара, на которого другие девки-выданки смотреть не хотели.
  
  — Не смирюсь, — с тихой яростью в голосе, от которой испуганно отшатнулась подруга, ответила Лиза. — А сала и соли дам. Входи.
  
  Она спустилась в подпол. Там, в нижней нише, хранились шматки жёлтого сала водяных коров. Так посёлке называли иных, которые жили в тёплом незамерзавшем озере. Огромные туши, покрытые толстенной шкурой — особенно хороши из неё подмётки сапог — были источником мяса и жира на зиму для двух-трёх семей. А эту Рустам добыл в одиночку!
  
  Лодыжки озябли, и Лиза, не раздумывая и не выбирая, взяла первый попавшийся кусок.
  
  Наверху она завернула сало в тряпицу, отсыпала в бумажку соли.
  
  Кати с тревогой наблюдала за ней.
  
  А потом вдруг сказала:
  
  — Я могу взять Нелли на любое время. Если тебе будет нужно, конечно.
  
  Лиза даже замерла на миг. Стало слышно, как пощёлкивают стрелки часов, отсчитывая время. Этот механизм работал пять столетий и был самой главной ценностью общины. А хранился в доме Рустама, потому что только он однажды смог починить его. Кто заберёт часы после того, как её муж покинет дом навсегда?..
  
  Облик Рустама постоянно вставал перед глазами. А сердце гнало по жилам не кровь, а сплошную боль.
  
  — Знаешь что, Кати? — ответила Лиза. — Роди себе дочку. А моя всегда будет при мне.
  
  Кати пожала плечами и угрюмо задумалась: на общинном совете ей не разрешили больше рожать, потому что беспалый Инвар с трудом добывал пищу для и без того огромного семейства. В другое время, не столь благодатное, как сейчас, у неё был бы всего один ребёнок. Но после ухода Рустама, возможно, её семья пополнится. Не крохой Нелли, нет. Своей малюткой…
  
  Она очнулась, когда Лиза, протягивая свёрточки, спросила:
  
  — Жива ли ещё твоя бабка, Кати?
  
  — Не знаю…
  
  Родители Кати погибли на озере в бурю. Бабка жила наособицу, общинный совет не отдал ей ребёнка. И в самом деле, где престарелая сейчас? Может, давно лежит в землях упокоища.
  
  — А зачем она тебе? — поинтересовалась Кати.
  
  — Говорили, она многое знает, — уклончиво ответила Лиза.
  
  Выпроводив подругу, Лиза напекла лепёшек без привычного удовольствия от сотворения пищи. И вот что произошло: масло потемнело, запахло горелым, а поджаренное тесто потеряло привычный аромат.
  
  Лиза подхватила свою послушную дочку, которая молча перебирала на лавке лоскутки, и вышла из дома.
  
  Улица образовывала гигантский круг. По его обеим сторонам выстроились дома членов общины. Она была пустынна — семьи готовились встречать хозяев после работы.
  
  Лизино сердце снова ворохнулось: Рустаму уже не дорог дом. Он у Вадима. Питается мечтой о богах, наслаждается избранничеством, готов жизнь отдать за бредни. И вместе со своей – жизнь жены и дочки.
  
  И она зашагала за круг. По той тропинке, которой ушёл муж. Но через какое-то время свернула обочь, продралась через кусты черники, которые возмущённо замахали над её головой тёмно-зелёной листвой, словно покрытой лаком.
  
  Поскользнулась, упала на колено, оберегая Нелли. Захромала дальше, но взгляд зацепился за уцелевшую ягоду величиной с головёнку новорожденного.
  
  Надо же, перезимовала! Только шкурка потеряла сизый налёт и чуть сморщилась. Не удержалась, сорвала её, дала дочке.
  
  А через некоторое время и девчушка, и материнское платье от груди до пояса стали фиолетово-чёрными и липкими.
  
  Ну и пусть. Что ей теперь людское мнение, на вершине которого чистота и порядок?
  
  Лиза присела на мшистый камень среди разлапистых листьев земляники и огромных цветков. Осмотрелась: нет ли усов, которые росли очень быстро и запросто могли опутать ноги, пока она отдыхает.
  
  И чуть не пропустила момент, когда Рустам показался на тропе, возвращаясь от безумца Вадима.
  
  Муж выглядел счастливым и нёс в плетёной заплечке яблоко. Оно тяжело перекатывалось у него за спиной и точно светилось в закатных лучах. Лиза даже издалека почуяла чудесный аромат.
  
  Щедрая яблоня, которая уходила вершиной в облака, была одна на всю общину. Но плодов хватало и для сушки, и для варки, и на детские лакомства. А сумасброд Вадим, наверное, сохранил свою долю. Отдал её Рустаму для ребёнка. Уж лучше бы он не отбирал у Нелли её отца.
  
  А если отберёт… Тут Лиза нахмурилась. Её руки напряглись, их хватка, видимо, причинила боль дочке. Нелли завозилась, и Лиза еле успела прикрыть ладонью ротик малышки.
  
  Когда Рустам скрылся из вида, Лиза продолжила путь. Что она скажет Вадиму? Найдёт ли слова, чтобы пристыдить, упросить его отвязаться от Рустама?
  
  Странно… Вот здесь должен был начаться подъём в гору. Ребятишками они не раз шныряли меж валунов, подставляли головы и плечи под струйки воды, которые падали с огромного камня-карниза. Не смели, конечно, даже коснуться вырубленных в скале ступенек, не то что подняться по ним.
  
  А сейчас ничего нет! Лиза, укачивая расхныкавшуюся дочку, стала внимательно осматривать всё вокруг. Ага, вот оно что!
  
  Каждый предмет, будь то кустарник или валун, гнилушка, травяная кочка, цветок, обломок скалы — всё как бы сияло. Солнце-то уже село, а мир сверкал ярчайшими красками. Потому что исчезли тени! Вообще…
  
  Что бы это значило? Наверное, какое-то наваждение. Лиза помнила, что если пройти левее, то можно угодить в яму с грязью. Не затянет на дно, как в топях, но самому, без помощи, не выбраться. А вправо — россыпи горной породы, колких, с острыми краями, кусков.
  
  Как быть-то? Вернуться? Никогда! Пусть тело само вспомнит каждый шаг.
  
  Лиза крепко зажмурилась, чтобы не было соблазна смотреть, прижала к себе уже верещавшую Нелли и шагнула вперёд.
  
  Шаг, ещё шаг. Нога ощутила препятствие. Ага, ступенька.
  
  И Лиза остановилась только тогда, когда ступени кончились, а в лицо повеяло костром и запахами жилища, которое никогда не убиралось.
  
  Открыла глаза.
  
  Вадим оказался тощим невысоким мужчиной с седой гривой волос и бородой чуть ли не до пояса. Он, видимо, только что толок зерно в плошке, готовился его варить.
  
  Даже не удивился при виде Лизы с малышкой. Значит, уже знал, кто она. Только Лиза никогда не видела этого безумного отшельника. Как и все женщины общинного посёлка.
  
  Ишь, какой хитрец — сберегал свой покой при помощи наваждения. Но забыл самое простое: если не смотреть, то и не увидишь. И наваждение это злое, опасное, оно должно было её остановить: в грязь сбросить или на острые осколки, которые могли распластать тело не хуже ножей.
  
  А если рассказать об этом Рустаму? Ведь он должен защищать свою женщину!
  
  Пожалуй, не стоит. Лиза сама нарушила правило, забравшись сюда.
  
  Вадим поднял руку, упреждая гневные слова, которые уже были готовы сорваться с Лизиного языка, и спросил:
  
  — Скажи, женщина, ты смогла бы отдать жизнь за своё дитя?
  
  — Не сомневайся, — с вызовом ответила Лиза. — И я это сделаю хоть сейчас, потому что…
  
  Она не успела закончить фразу, так как Вадим прервал её, громко и внушительно заговорив. Его голос взвился под потолок пещеры и словно напитался твёрдостью камня:
  
  — Так пойми мужчину, который хочет погибнуть за свой мир! За всё, что он создаёт и делает всю жизнь, испытывая подчас не меньшие муки, чем вы, женщины, при родах. Тревожится, как вы за детей, за семью, дом, участок земли с посевами, за благополучие всей общины. Бьётся за то, чтобы это всё не рухнуло в тартарары.
  
  Лиза провела языком по пересохшим губам. Да, горазд болтать этот Вадим. Понятно, почему мужчины смотрят ему в рот.
  
  — Рустам не раз был готов умереть за всё, что ты тут перечислил. Шрамы на его теле — тому свидетельство. Не хватит ли с него? Умри сам, кто тебе помешает? — выпалила она.
  
  — А может, такое уже случилось? — уже потише, раздумчиво и певуче сказал Вадим. — Может, я умер, как мне ни старались помешать? И то, что ты родилась и стоишь тут с ребёнком от любимого мужчины на руках, и есть моя заслуга перед общиной?
  
  Но Лизу было не остановить. Она даже подошла к Вадиму ближе, чтобы, глядя глаза в глаза, сказать:
  
  — Значит, зря умер, если после тебя приходится идти на смерть другим!
  
  Вадим досадливо вздохнул, подумал и, видимо, решился рассказать побольше, чем положено знать женщинам. Начал издалека:
  
  — Лиза, помнишь, что тебе рассказывали о нашем мире в детстве, когда мать отводила тебя в училище?
  
  Лиза кивнула. Сначала ей не понравился огромный домина, где в разных углах звенели, гудели, бубнили, что-то повторяя вслух, голоса детей разных возрастов. А потом не могла дождаться часа, когда можно будет отправиться в училище. Мальчики покидали его пораньше, переходили на обучение к мастерам, а для девочек начиналось всё самое интересное. Они сами занимались с малышнёй!
  
  — Тогда тебе известно, что наша община основана половину тысячелетия назад людьми, которые не смогли жить рядом с другими, потому что всем грозила смерть из-за бесконечных раздоров и войн. Человечество медленно уничтожало само себя. И наши предки сбежали под покровительство богов, которых остальные даже не замечали. А боги были рядом, готовы помочь. От людей требовалось совсем немного — души самых лучших. Уж не знаю как, но они помогали не умереть самим богам, — гнул своё Вадим, не сводя взгляда с Лизы. — За это нашим предкам дали всё: обильные пашни, неиссякающие озёра, леса, полные дичи, щедрые деревья и кустарники. Подумай только, яблоки в другом, оставленном предками мире могли уместиться на ладони! А ягоды были размером чуть больше твоего ногтя. Людей защитили и от зверья, и от болезней, даже от самих себя!
  
  — И этим богам нужна душа моего Рустама, — горько сказала Лиза. — И если он не уйдёт, то нам всем придёт конец.
  
  — Нет, до конца ещё далеко. Он так или иначе всё равно настанет, это закон, которому подчиняются даже боги. Помнишь, что было пять лет назад, когда Игорь не смог преодолеть Каменный Заслон и приполз умирать домой?
  
  Лиза вздрогнула. Тогда случилось миротрясение. Оно унесло жизни её отца и матери. А Рустам полгода провёл на лавке. Переломы позвоночника заживали долго.
  
  — Но ведь не какие-то боги, а Рустам подставил спину под жернова, когда стала рушиться мельница! — воскликнула она.
  
  — И сейчас он должен сделать то же самое, — устало сказал Вадим. — Ты же не станешь прятать его под юбку, если начнётся новое миротрясение? И ты сама, и соседи — все бросятся за защитой к самому сильному и умному мужчине. И он с радостью отдаст за вас свою жизнь. Иди, женщина, подумай над моими словами.
  
  Лиза непримиримо вздёрнула брови, протянула сумасшедшему Нелли, которая уже тёрла ручонками глаза, и сказала:
  
  — Не уйду. Пока не отпустишь Рустама. Кому будет нужен его ребёнок? У него не будет отца и своего дома. Кому буду нужна я? За что у меня отнимут всю мою жизнь? Не одного Рустама отправляешь умереть! Меня и дитя тоже!
  
  На миг Лизе показалось, что Вадим сейчас либо разрыдается, либо разразится ругательствами, — настолько исказилось его лицо. Но он стал говорить тихо, с перерывами между словами, будто у него что-то болело:
  
  — Да, ты не найдёшь другого мужчину, потому что каждый из колонии должен испытать счастье семейной жизни, а равное число людей разных полов — это закон. И дома, которые образуют круг — тоже закон. Но ведь каждый с радостью приютит бездомных…
  
  Лиза взорвалась:
  
  — Тебе легко говорить, потому что живёшь в пещере! Ну и пропадай здесь! А я ещё поборюсь за мужа и свой дом!
  
  И помчалась вниз по ступенькам в скале.
  
  В её жилище горели масляные лампы. Разливался чудный фруктовый запах, вызывая ощущение медовой сладости на языке.
  
  Но дом был пуст, Лиза поняла это сразу. Бессилие навалилось каменной грудой, пригнуло голову к лавке. Стараясь не разбудить дочку, Лиза заплакала.
  
  Рустам ушёл, не попрощавшись с семьёй. Не дал жене возможности насмотреться, наговориться… или зачать ещё одно дитя — сына. Хотя Рустам прав — куда ей с двумя малышами?
  
  Нарыдавшись, Лиза пошла уложить Нелли. На дочкиной лавке лежало яблоко — сочное, с полупрозрачной кожицей. Такое огромное, что женщине не поднять.
  
  Как ни велико было горе, Лиза заметила рядом с яблоком сверкавшую ткань. Платок… Таких в колонии и не видывали — из тончайших нитей, узорчатый, с вплетёнными украшениями. Наверное, сохранился ещё с тех времён, когда несколько сот глупцов сбежали к этим ненормальным богам. Где же Рустам взял такую редкость? Наверное, тоже у Вадима. Или общинный совет пожаловал смертнику.
  
  И тут сердце опять сжалось от боли: отец отдал Нелли её свадебный подарок! Потому что уже никогда не увидит дочку…
  
  Лиза вышла из дома в прохладную ночь с ребёнком на руках.
  
  Она зашагала, всё время убыстряя ходьбу, так что перед домом Кати уже перешла на бег.
  
  Забарабанила кулаком в ставень.
  
  Кати выскочила в ночной рубашке, разохалась, стала тянуть подругу в дом.
  
  Но Лиза передала ей ребёнка, сказала:
  
  — Бери у меня в погребе и доме всё, что захочешь. Корми ребятишек яблоком, сейчас по весне — это лучшая пища. Платок, что найдёшь рядом с яблоком, отдашь Нелли в день свадьбы, если я не вернусь. И не вой, не пугай детей. Не буди народ. Всё.
  
  ***
  
  Лиза уже подходила к упокоищу, куда относили людей, чья жизнь так или иначе закончилась. За ним должны находиться несколько хижин, в которых наособицу жили добровольные изгнанники. Они не имели права пользоваться общинными полями, рассчитывать на чью-то помощь. Никто не знал их в лицо. Есть ли кто живой сейчас в хижинах, тоже не знали.
  
  Ни взрослые, ни ребятня не посещали упокоище без печального повода. Хвала предкам, он случался редко. Показываться там очень опасно.
  
  Большая поляна средь леса была местом, где водилась особенная ползучая трава, которая размножалась во много раз быстрее земляничных зарослей. Чтобы положить на землю усопшего, мужчины рубили побеги топорами, выжигали огнём. А когда уходили, безжизненное тело уже покрывалось шевелившимися отростками, которые впивались в мёртвую плоть, пожирали её. Когда люди добирались до посёлка, покойник становился просто зелёным холмом.
  
  Смертельная ползучка жила только на одном месте, на этой поляне. Иначе бы несдобровать всему посёлку.
  
  Лиза рисковала сломать в темноте ноги или вообще упокоиться здесь до срока, хотя у каждого из жителей посёлка в минуту опасности возникало слабое ночное зрение. Это тоже было даром бестолковых богов, как и восстановление крови и костей. Уж лучше бы эти боги о себе позаботились, а то, видите ли, души людей им нужны, чтоб не пропасть.
  
  И Лиза смело пробиралась среди редких деревьев по краю поляны, потому что вопросы, над которыми размышляла, в то время показались ей более важными, чем жизнь.
  
  Самый главный: раз отдала подруге своего ребёнка, значит, она плохая мать? Может, стоило бы прежде выполнить свою обязанность — взрастить дитя, а потом уже пытаться изменить что-то в мире? Но ей не нужен мир без Рустама!
  
  И потом, что она скажет мужу, когда догонит его? Домой он не вернётся. Его чувство долга из-за бредней Вадима стало настоящим безумием. Как Рустам примет её решение разделить с ним последний путь?
  
  А Вадим-то каков! Уж не из-за того ли он стал разговаривать с ней, тянуть время, чтобы не помешала уйти Рустаму?
  
  Да что же это за поляна такая бесконечная?
  
  Меж стволов деревьев мелькнул огонёк.
  
  В хижинах, по крайней мере, в одной из них, кто-то живёт.
  
  Хоть бы это была бабка Кати!
  
  И кто-то могущественный словно бы услышал Лизу.
  
  На пороге ветхого жилища, через открытую дверь которого был виден маленький очаг, стояла именно та старуха, которая удалилась за упокоище, когда Кати и Лиза были малышками.
  
  Она совсем не изменилась. Слепые глаза с розоватыми бельмами сверлили ночь, руки воинственно сжимали огромную клюку.
  
  Лиза пожалела, что не захватила даже кусочка хлеба. С ним она бы расположила к себе эту старуху, похожую на лесное чудище. Небось больше двадцати лет печёного не нюхала. А вдруг?..
  
  Сердце Лизы часто застучало от страха. Вдруг бабка — людоедка? Были такие в детских сказках, которые мать часто рассказывала, обучая дочь осторожному поведению.
  
  Нет, уж вовсе глупые мысли в голову лезут. Если б старуха могла погубить кого-либо из людей, её давно бы покарали боги, как это случалось в жизни первых поселенцев нового мира и становилось уроком для других поколений.
  
  — Долго думать будешь? — проскрипела бабка. — Или заходи, или ступай восвояси. Холодно.
  
  И Лиза вошла в смрадное, донельзя загаженное жилище.
  
  А потом оказалось, что оно полно вовсе не мусора, а множества незнакомых Лизе вещей. Только одну из них она бы назвала привычным словом — часы.
  
  — Не ожидала встретить здесь тебя, — продолжила бабка хриплым от долгого молчания голосом. — Думала, придёт моя Кати. Чувствовала, как ей плохо, ещё когда вы были детьми. И чем дальше, тем хуже. Но явилась ты. Послушнейшая из дочерей, и я уверена, что ныне — лучшая жена, хозяйка, мать. Что-то случилось с ребёнком? Нет… Ты бы просто родила другого. Стало быть, муж… Тоже лучший. Он избран?
  
  Лиза кивнула. Не было нужды в словах — она чувствовала, что эта старуха и при бельмах более зрячая, чем все поселенцы вместе взятые.
  
  — И чего ты хочешь? Отомстить? — спросила бабка.
  
  Лиза подняла на неё недоумевающий взгляд.
  
  — Да… ты такого слова даже не знаешь. Все вы не знаете того, что значит быть настоящим человеком, — начала говорить загадками старуха. — Вы как водяные коровы на озере. Живёте для того, чтобы стать пищей для богов. За вязанку сочной травы, за соль-лизунец продали себя, своих детей, их потомство…
  
  — Я хочу вернуть Рустама! — выкрикнула Лиза.
  
  — Он не вернётся, — заявила старуха так уверенно, будто знала Лизиного мужа, Вадима и своими глазами видела всё, что происходило за упокоищем, покрытым смертельной ползучкой.
  
  Лиза опустила голову и прошептала:
  
  — Тогда я хочу быть с ним до конца.
  
  — Зачем? — В голосе бабки сквозила явная насмешка.
  
  — Чтобы увидеть, как боги будут давиться душой моего Рустама! Чтобы потом рассказать всем! Чтобы люди поняли: им не нужны такие боги! — не находя других слов выразить то, что было у неё на душе, сказала Лиза.
  
  — Если бы водяные коровы не были столь глупы, они бы знали: каждая из них может запросто убить десяток охотников, — не к месту высказалась старуха.
  
  Лиза подумала, что изгнанница совсем потеряла рассудок.
  
  А потом, тоже некстати, спросила:
  
  — Почему ты ушла из общины?
  
  Старуха вздохнула так, что Лиза услышала хрипы в тщедушной груди, помолчала и всё же рассказала:
  
  — Наверное, из-за того же, что заставило тебя идти вслед Рустаму. Была молодой, счастливой выданкой. Но жениха избрали. Он не преодолел Каменный Заслон. Я вышла за другого, родила сына. Ещё один избранный не поднялся к богам. Озеро взбунтовалось и забрало сына с невесткой. Я просила людей больше не кормить богов. Пусть мир рухнет, но кто-то выживет и станет другим. Свободным. Ты знаешь такое слово — свобода?
  
  Лиза покачала головой.
  
  — Это когда водяные коровы вдруг поумнеют и смогут сами распоряжаться своими тушами, — неприятно рассмеялась бабка. — Когда они станут жить согласно своей природе: биться за самок, за лучший угол пастбища, вместе отражать нападения врагов, защищать детёнышей.
  
  — Но ведь им от этого станет только хуже, — удивилась Лиза. — Мужчины подкармливают их и только раз в год забивают слабую особь, от которой не будет хорошего потомства.
  
  — Зато будут жить своим умом, — сухо возразила старуха. — Сейчас кое-что увидишь. Три часа ночи, новолуние.
  
  Она схватила Лизу за рукав и почти вытащила за дверь.
  
  Как ни черно было небо, глаза различили гигантские сгустки мрака, которые медленно кружили над поляной, снижаясь с каждым витком. И вот уже на зелёной даже во тьме траве сидели несколько фигур, очень напоминавших крылатых иных. Вспыхивали огнями глаза, раздавался тихий клёкот.
  
  — Смотри на своих богов, — зашептала старуха. — Они прилетели нажраться травы — смертельной ползучки. Души людей нужны не им, кому-то ещё. Или чему-то… А боги любят живую плоть да ещё эту траву, которая сама жрёт мёртвые тела.
  
  Лизе не было страшно. Её тошнило. А мысль, что муж не просто расстанется с душой, но ещё и оросит кровью массивные клювы, была просто невыносимой.
  
  — Но ведь их можно подкараулить здесь… — неожиданно для самой себя высказалась Лиза. — Пращи, стрелы… Если боги из плоти, их можно убить. И стать, как ты говорила, свободными.
  
  — Конечно, — горько откликнулась старуха. — Всё очень просто. Но никто не хочет это сделать! Будут избирать, и раз за разом самый лучший будет подниматься к Каменному Заслону.
  
  — Есть ли мужчины в хижинах? — спросила Лиза.
  
  — Нет, я здесь одна уже много лет, — сказала бабка. — А ты, верно, подумала: как плохо, что женщин не учат владеть оружием? Правильно подумала. Так сохраняется мир, созданный богами.
  
  — Неужели никто из охотников ни разу не сразился с ними? — гневно выкрикнула Лиза.
  
  — Не знаю. Но на моём веку попытался только один, — сухо вымолвила старуха.
  
  — И что?! — Лиза схватила бабку за плечи, ощущая под ветхой одёжкой и тощей плотью хрупкие кости.
  
  — Попытался, но не сразился, — презрительно бросила бабка. — Приполз домой кормить народ сказками о незыблемости мира, о жертвах.
  
  Холодея, Лиза поняла, о ком рассказала старуха.
  
  — Если бы ты знала, как подняться к Каменному Занавесу… — тихо произнесла она. — Но ведь этому тоже не учат женщин.
  
  — А я знаю, — заявила бабка. — Потому что тогда отправилась вместе со своим отважным женихом. Но он не одолел Занавес.
  
  — Так расскажи, — потребовала Лиза.
  
  ***
  
  Она стояла перед чёрно-серой каменной громадой со слепящим языком снега и видела на уступе своего Рустама. Он собирался подняться выше, на седловину, образованную двумя заиндевелыми глыбами, которые как бы опирались одна на другую. Под ними было небольшое пространство, ложбинка.
  
  Позади себя Рустам оставил камнепадную россыпь вперемешку с кусками льда. Видно, не захотел искать удобного подъёма и прорубил ступеньки.
  
  Над ним клубились свинцовые облака, а ещё выше сияло солнце, золотя лучами скопища паров.
  
  Он такой, её Рустам. Сам из камня. А его сердце сейчас как лёд.
  
  Лиза начала подъём.
  
  Это была не она — работящая, смиренная жена и мать из посёлка. Не её косы растрепались, а клочья волос повисли на уже преодолённом буреломе. Не её ноги сплошь покрыты синяками и ссадинами. Не её пальцы кровоточили из-за содранных ногтей.
  
  Душа, горевшая желанием уберечь человека, которому родила ребёнка, толкала всё выше и выше израненное тело. Оно уже не должно было жить. Но жило и продвигалось вперёд, несмотря ни на что.
  
  Скалу тряхануло. Лиза едва успела спрятать голову в ложбину, когда сверху полетели мелкие камни, а потом и валуны. Внизу загрохотал обвал.
  
  Лиза не услышала глухого удара, с которым упавшее тело плющится о твердь. Она подняла глаза: прямо на уровне их — кончики пальцев, руки, свесившейся вниз. Покрытые бурой коркой — вековой пылью пополам с кровью.
  
  Рустам! Занавес обманул его, как и многих других. Сбросил вниз.
  
  Но она не позволит мужу свалиться. В этой ложбинке мало места для двоих, но ведь они с Рустамом одно целое, не так ли?
  
  Лиза прикоснулась к пальцам мужа и позвала:
  
  — Рустам! Я здесь! Постарайся перевернуться, спускайся сюда вперёд ногами. Я поймаю твои ступни, подтяну тебя.
  
  Сверху посыпался колкий серый песок, в который превращаются за тысячелетия самые большие глыбы.
  
  Донёсся голос, тихий, какой-то скомканный, словно в горло говорящего уже не поступал воздух:
  
  — Там… нет места…
  
  — Рустам, спускайся сюда, и посмотришь сам! — закричала Лиза, вся дрожа от мысли, что муж решит не бороться за свою жизнь, чтобы спасти её.
  
  Пальцы Рустама скрылись. По камням заструились настоящие ручейки песка. Он что, полез снова, вместо того, чтобы спуститься? Или отполз подальше, чтобы умереть?
  
  Сверху донеслось:
  
  — Боги… боги не хотят… меня…
  
  Лиза отчаянно выкрикнула:
  
  — Рустам! Ты сам бог, раз поднялся так высоко!
  
  — Прощай… — ответила ей пустота.
  
  — Нет! — Вместе с воплем из Лизы вырвалась та сила, что творит невозможное. И её потом люди называют чудом. Деянием богов. А она всего-навсего — обычная человеческая любовь.
  
  Лиза, сама не понимая, как и что делает, извиваясь и вытягиваясь так, что трещали сухожилия, вползла на седловину. Там лежал Рустам и, казалось, не дышал. Всё тело было изломанным, ноги страшно вывернуты и недвижны.
  
  Лиза глянула вверх: над нею нависал козырёк слоистого серого камня. Это с него оборвался муж. Вместе с кусками льда, в котором он вырубал ступени.
  
  — Ноги… не могу шевельнуть… — просипел Рустам. — Лезь вверх… вместо меня…
  
  — Не говори ничего, береги силы, — сказала Лиза, ощупывая ободранные ноги мужа.
  
  Так и есть — полно переломов. Они должны вызвать жуткую боль. Её невозможно вытерпеть. Но Рустам даже не застонал. Значит, снова сломан остов.
  
  — Лиза… сделай так… чтобы всё не напрасно… — прошептал Рустам и лишился чувств.
  
  Не о дочке побеспокоился. Не вернуться живой попросил, а закончить начатое! Она должна послушаться его? Наверное… Впервые Лиза даже не поняла, а просто ощутила правоту мужа.
  
  Лиза уместилась рядом с ним, крепко обняла. Каждая клеточка тела дрожала от чудовищного напряжения и боли.
  
  Но хуже всего были мысли. Рустам… Не захотел простучать каждый камень, прощупать каждый уступ. Прорубить ступени во льду — это же гораздо быстрее. И вот… А ведь мог уже быть на вершине! И либо сразиться с этими богами, либо броситься вниз… как послушная водяная корова.
  
  А кто эти боги? Летучие иные, не больше… Над ними тоже кто-то есть, наверное. И для него они — послушные водяные коровы.
  
  Полезет ли она вверх?
  
  Конечно!
  
  ***
  
  Острые уши Фарра трепетали от напряжения. Каждый волосок на них расправился и встал торчком. Из приоткрытого клюва доносился вибрировавший звук. Зрачки бешено пульсировали. Но он был недвижен — ждал сигнала Колыбели.
  
  Почему жива человеческая самка? Отчего снова поднялась сюда, на верную смерть?
  
  Сородичи затаились в тени валунов. Им легче. Тем, кто повинуется, всегда легче. Но Фарр никогда не роптал на свою участь. Потому что первый кусок тёплого мяса — его. И он это право никому не уступит.
  
  Лиза встала перед чудовищным иным, стараясь не трястись. Хотя второй подъём дался намного легче, измученное тело уже не повиновалось ей.
  
  Порыв ветра раздул лоскутья, в которые превратилась её одежда. Один из сосков груди был почти срезан острым ребром ледяной глыбы, и холодный воздух вонзился в рану, как нож. По сути, она была обнажена перед этими… Язык не поворачивался назвать их богами.
  
  Остроухий седой иной вдруг издал ужасный крик, к отзвукам которого присоединился грохот камнепада в ущелье.
  
  Лиза не шевельнулась. Что ей этот дикий рёв? Мысль — а не задел ли обвал Рустама? — была намного страшнее.
  
  В глазах иного Лиза прочла приговор. Сейчас её швырнёт вниз, и громадные клювы раздерут тело в полёте ещё до того, как оно коснётся камней. А перед этим из неё исторгнут душу.
  
  Прямо под ложечкой возникло жжение настолько сильное, что поутихла боль от других ран. Началось…
  
  А если не отдать то, что различает её и этих иных? Но как?
  
  Ладно, всё равно теперь.
  
  Лиза за один миг вспомнила всё, чем была богата её нехитрая жизнь: первые знаки внимания Рустама, первые ласки, чмоканье Нелли, в первый раз приложенной к груди… А ещё последний взгляд мужа перед тем, как она схватилась за уступы каменного козырька. Взгляд, полный благоговейного восхищения и великой любви. Словно она была кем-то более важным, чем примерная домохозяйка и преданная женщина.
  
  Жжение стало меньше, а потом и вовсе прекратилось.
  
  Фарр был потрясён: душа самки не стала покидать тело! Такого никогда не случалось! Сигнала от Колыбели нет, но он сейчас без приказа убьёт эту упрямую женщину. Пожрёт её останки в одиночку! Ибо закон нужно исполнить во что бы то ни стало.
  
  Фарр не успел сделать ни одного движения. Не услышал повелительных вибраций Колыбели, не почувствовал, что человеческая самка сейчас для неё важнее всего племени.
  
  Его словно что-то взорвало изнутри. Он подпрыгнул на мощных лапах и упал. Голова с хрупаньем ударилась о камень. Из широко открытого клюва плеснула тёмная кровь, а потом вырвался слабый свет.
  
  Глаза Фарра не увидели бледно-жёлтый шарик, что уносился ввысь. Тело не почувствовало остроты и мощи клювов сородичей, которые с жадной яростью набросились на него.
  
  А Лиза с тревогой прислушивалась к тому, что плыло в небе прямо над ней. Нечто громадное и действительно опасное настойчиво звало, к чему-то побуждало. Что-то обещало.
  
  Ну уж нет! Она и не шевельнётся, пока не подумает и не разберётся во всём, что тут происходит. И Рустам поможет понять то, что ещё не доступно ей, обычной женщине.
   Она ведь не послушная водяная корова!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"