Жива ли Великая Ассана?
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Текст участвовал в дуэли на Прикле. По результатам - убили; по факту ничего не понятно.
|
Жива ли Великая Ассана?
Весной отдохнувшие за зиму пашни дождались не тепла, а серых туманов, которые поднялись из-за гор, распластались по земле и превратились в иней.
А когда сильнейшие ветра развеяли его, над миром нависли тучи. Угрюмые громады, сталкиваясь, рождали гневный рокот и вспышки. Молнии вспарывали небо, бросались с мгновенным гадючьим укусом на деревья, дома, пропадали в огне и дыме.
Поля напоминали озёра из чёрного обсидана, глаза людей, видевших, как гибнет надежда на урожай, - осколки слюды.
Мор поначалу осторожно выхватывал из человеческой кутерьмы то одного, то другого, потом осмелел и стал жадно поглощать селение за селением.
Никто не припоминал такого скопища бедствий, обрушившихся на благословленные земли юга. Веками каждый добывал кусок хлеба, имел право прожить, сколько ему отпущено, и упокоиться в тёплой земле.
"Что случилось с миром? Почему молчат жрецы? Почему они не призвали на помощь Великую Ассану, чтобы она защитила всё, что несёт на себе в бесконечном пути к солнцу? Где помощь фогга края и его воинов?" - негодовали многие. А некоторые вдруг занялись мародёрством, грабежами и убийствами. С сухими, "чёрными", грозами не договоришься; мору поперёк дороги не встанешь; зверский холод и ветер тысячей костров не победишь. Их нужно перетерпеть, переждать. А вот люди, чьи предки столетиями жили рядом, с которыми на охоте приходилось ночевать под одним одеялом, из одной чаши пить, один каравай ломать... Люди стали настоящей бедой друг для друга.
И кто виноват в том, что, отведав горя и хлебнув несчастий, человек превращался в зверя?
Так думал Гилл, который отправился поутру осмотреть цитроновую рощицу, принадлежавшую его семье. Теперь он возвращался с огромной охапкой хвороста. Прощай, корзины солнцеподобных плодов, прощай звонкие монеты за их продажу. Гилл хоть обогреет дом останками деревьев. Соседний же участок вовсе стал пеплом. То-то загорюет дегтярь Лас. Ему пять ртов кормить. Впрочем, уже четыре.
Пот, который пропитал не только рубаху, но и лёгкий кафтан, вдруг стал ледяным, и острые сучки ощутимо закололи кожу на плечах и спине. Гилл не тяготился ношей, хотя ему пришлось почти бежать - в такие времена страшно оставлять дом хотя бы ненадолго. Именно беспокойство сделало чувствительной кожу сына кузнеца, выученного охранять самого фогга, выполнять тяжкую работу и переносить любые лишения.
Кованые ворота ограды, гордость и труд отца, были сорваны. Через разбитые оконные стёкла воришка-ветер вытащил изорванные занавески. Возле маленького навеса, под которым пряталась от снега и дождей собака, растянулась цепь.
Что случилось? Неужто...
Гилл сбросил хворост не у сарая, как положено, а у крыльца, рванул входную дверь. Рука сама схватила рукоять топорика.
- Фэй? Дед? - Его слова эхом отозвались в пустых комнатах с переколоченной, разломанной утварью.
Полдня, всего лишь полдня отсутствия хозяина - и вот уже от скромного достояния, по частям, крупинкам собранного отцом и предками, не осталось и следа. Хуссана с ним, этим добром. Где дед и Фэй?
Гилл осторожно, неслышно ступал по дубовым половицам, ловя малейший шорох. Он почуял не движение воздуха, не запах - волну мороза, которая будто заледенила дыхание. Так было, когда, войдя в кузню, пышавшую жаром, нашёл возле горна отца. Или ночью последовал какому-то неясному зову, поднялся и взял мать за руку. Холодную и твёрдую, навсегда утратившую ласковую заботливость.
Гилл простонал еле слышно. Дед. Великий человек даже в старческой немощи. И родная душа.
Мелькнула мысль: а вдруг это не дед, а Фэй мертва? Грабители первой наткнулись на неё и... Мысль облегчения не принесла, наоборот, стало ещё больнее.
Гилл скользнул в комнату с одним окном, где дед обустроился, чтобы провести свои последние дни, и кожей ощутил напряжённую пустоту. Сорвал единственную уцелевшую в доме занавеску.
Дед лежал возле низенькой кушетки. Худая синевато-жёлтая рука сжимала трость - последнее оружие старца, голова запрокинулась назад, открыв шею с запавшей вокруг жил кожей. Седой очёсок бороды не шевелился.
Гилл позабыл обо всём, чему его учили: осторожности, умению отвлечься от всего, что может помешать главной цели. О ценности своей жизни. И о коварстве мира тоже.
Он опустился на колени перед дедом, поднял его свободную руку и прижал к губам. На какие-то мгновения погрузился в своё горе, не замечая ничего и просто не желая думать о том, что убийцы могут ещё быть в доме. Однако почувствовал шевеление пальцев дедовой руки. Поднял глаза: на шее старика дрогнула жилка.
-- Деда, родной... Кто это сделал?
- Фэй... - выдохнул старец.
Гилл не поверил ушам, приподнял осторожно голову умирающего. Его затылок был холодным и скользким.
- Деда, кто здесь был?
- Фэй... - Почерневшие губы старика еле шевельнулись, в уголке рта запузырилась пена.
-- Деда, Фэй исчезла. Грабители увели её, так? Кто они?
Старик напрягся, по лицу, уже стянутому смертной недвижностью, пробежала гримаса боли.
-- Фэй!.. - прохрипел он.
Это было его последнее слово, сказанное на последнем вздохе.
Гилл осторожно положил старика, поднёс руки к лицу, чтобы вытереть слёзы. Ладони оказались красными.
Вот же сволочи, звери. Ударили старика по затылку, а потом отбросили, как табурет, как вещь. А он не расстался с тростью, старый вояка.
Гилл закрыл деда покрывалом, сказал, как живому: "Я ненадолго отлучусь, дед. Потом вернусь и всё сделаю, как нужно". Он прошёл в кухню, пошарил за печкой. Пальцы нащупали дыру на месте одного изразца.
Гилл выругался. Фэй, конечно же, знала об этом тайнике. В комнате матери в дощатом полу чернел провал, рядом валялись четыре куска половиц. Фэй была наблюдательна.
И только в кузнице, в двойной стене, Гилл обнаружил всё, что ему сейчас необходимо. Фэй никогда не приходила сюда.
Он направился к дому соседа, дегтяря Ласа, по огородной дорожке - так ближе, чем по улице. Заметил, что на кухонных окнах, которые были обращены к его дому, быстро упала занавеска. Усмехнулся: звери всегда осторожны, своя жизнь дороже. Что ему скажет Лас? "Ничего не знаю, ничего не видел".
И точно в воду глядел: дегтярь вышел на крыльцо и даже в дом не пригласил. Слова Гилла о том, что его цитроновой рощицы уже нет, словно пропустил мимо ушей. Верно, отчего горевать, если его жилище уцелело от набега.
Гилл проглотил горечь, заставил голос не звенеть обидой. Он достал золотую монету, сжал её в кулаке, протянул руку к сапожнику и сказал:
- Мой дед умер от раны. Я должен идти к фоггу, просить его о расследовании и возмездии. Не могу ждать три дня, чтобы похоронить.
Глаза Ласа остро глянули из-под набрякших век.
- Когда вернусь и увижу, что всё сделано, как надо, получишь ещё столько же.
Лас подставил ладонь. Толстые волосатые пальцы быстро сжали монетку, она даже сверкнуть не успела.
Гилл зашагал к городу, не оглядываясь. Он знал: стоит увидеть осиротевший дом с крохотной комнаткой, где остывает тело, как он не сделает ни шагу вперёд. Вообще останется горевать сначала в доме, потом у плиты из белого песчаника. Ибо не было и нет в мире человека лучше, чем дед. Из-за его тяжёлой болезни пришлось покинуть фогга в самом начале зимы. Но дед заслужил, чтобы его глаза сами закрылись, а дыхание вознеслось в небеса, которые знали и праведную жизнь покойника, и его героизм. Чужое злодейство не должно было украсть последние минуты дедовой жизни.
Гилл миновал редко стоявшие усадьбы, хозяева которых захотели жить вдали от города, в тишине и покое. Наверное, поэтому среди них не было дотла сожжённых небесным огнём. Чем ближе к городу, тем больше попадалось пожарищ. Остовы построек печально смотрели вслед быстроногому охраннику, провожали его то лаем одичавших собак, то карканьем отожравшихся на пропастине ворон.
Гилл старался размеренно и глубоко дышать, но боль и жгучая ненависть заставляли его то и дело сжимать зубы, задерживать вдох и жмуриться, чтобы не хлынули слёзы.
Как знали грабители, что его сегодня дома не будет. А всё Фэй...
- Вчера так полыхало у реки. Уцелела ли рощица? Жить не хочется, как представлю, что мы уже не увидим её цветения. Помнишь прошлую весну? - говорила она и прикрывала зарумянившееся лицо платком.
Ещё бы не помнить! Именно тогда ветер бросал ему в лицо лёгкие лепестки, дышал ароматом цитронов и шевелил пряди волос Фэй. А она смотрела на него светлыми глазами северянки, и южное солнце зажигало в них тысячи маленьких солнц, отчего он уже не мог любоваться ничем и никем другим.
Два года назад посреди ночи псы всей округи зашлись в лае. Только их пёс молчал. А утром мать пошла кормить его и увидела, что рядом под навесом лежит кто-то, принятый ею за ворох тряпья. Верный страж согревал мохнатым боком бродяжку, одного из презренных северных племён, которые иногда забредали в их благословленный край.
У матери дрогнуло сердце, и она не смогла выгнать больного, истощённого подростка, который прятал покрытое струпьями тело под рваным покрывалом. Он так и жил рядом с псом целый месяц. Однажды мать заметила, что это создание украдкой моет голову в деревянном корыте. Подросток оказался совсем юной девушкой.
Когда Гилл пришёл домой на побывку, то обнаружил, что по двору снуёт худощавая белоголовая дикарка. Она долго не могла поднять глаз от земли и вымолвить хоть слово. Но тянула всю самую грязную и тяжёлую работу. Мать была рада, что Гилл не вышвырнул бедолагу из дому: скоро привезут с северных границ обезножевшего, одряхлевшего свёкра, как ей управиться одной с хозяйством и больным? О том, чтобы потратиться на служанку, и речи не было, всё Гиллово жалованье пряталось в тайник - скоро ему двадцать пять, пора жениться.
Гилл даже остановился. Уж не для того ли Фэй задержалась в их доме, чтобы ограбить? Правда, были даже среди простонародья усадьбы намного богаче, к примеру, владельцев больших участков земли, которые сдавали их внаём. Но вот найти в них людей добросердечных, наверное, трудно - богатство латает все бреши, через которые в сердце человека может проникнуть жалость. А также не даёт прорваться щедрости.
Дед сразу невзлюбил Фэй, но ведь это понятно - в стычках с северянами он провёл всю жизнь. Отстроил дом и кузню для сына, выучил его у лучших мастеров. И всё это сделал, почти не появляясь дома. Враги были хитры и опасны, с северных земель рвались в благословленный край пороки и беды. Дед геройски исполнял свой долг.
И Фэй дичилась старика. Но после смерти матери вдруг стала ласковой и терпеливой, холила деда, сносила его грубость и даже рукоприкладство, говорила о нём, как о любимом дитяте. Ну, капризничает, кричит... бывает...
Но ведь так можно прийти к мысли, что Фэй виновна и в смерти матери.
Нет, это невероятно. Он сам не отходил от постели больной. Но за деда северянка ответит. Он по суставам переломает тонкие пальцы, покроет её снежно-белую кожу багровыми волдырями от раскалённого металла, сделает так, что невыносимо прекрасные глаза никогда не увидят дневного света. Но она расскажет ему всё и назовёт имена других грабителей.
***
В городе было пустынно. Понятно, по окраинам прогулялся мор, и дома осиротели. А некоторые умерли целыми улицами прежде хозяев от огня чёрных молний.
Недалеко от особняка фогга на Гилла наткнулся летевший со всех ног служка с двора, кривоногий Ивар. Гилл резко оттолкнул его. В песчано-жёлтых глазах Ивара попеременно отразились гневливая досада, изумление, потом страх. Он низко склонился перед охранником, тяжело дыша и вздрагивая всем телом.
- Почему не на службе? - тихо, но грозно спросил Гилл.
- Так светлейший фогг уехал с утра, - ответил Ивар. - Со воинами и домочадцами.
Гилл помолчал. Ему было известно, что фогг хоть был и урождённым правителем края, но погибать вместе со всеми не собирался. Гилл сам ездил к храму в горы, сопровождая фогга и его дары, которыми светлейший мостил дорогу к своему спасению.
- Если хозяина нет, это не значит, что можно отлынивать от работы, - сказал он.
Ивар, к удивлению, поднял на Гилла нахальные жёлтые глаза и непочтительно, но искренне сказал:
- Вам самому, господин Гилл, не стоит идти туда.
И быстро отскочил, чтобы не быть сбитым с ног рванувшимся вперёд Гиллом.
За серой каменной изгородью, окружавшей дом фогга, кому-то было очень весело. В рёве многоголосого хора угадывались слова похабной считалки, визжала свинья, которую неумело резали.
Гилл встал на выбоину в камне и глянул через изгородь.
За вытащенными из дома столами восседал разный сброд: и горожане, и фогговы служки, и бродяги. Они, нажравшись и напившись вина из запасов, ликующими выкриками сопровождали презанятное действо.
Между столов, уткнувшись рыжей макушкой в землю, отклячив зад, на коленях стояла женщина. На ней пыхтел и дёргался неизвестный Гиллу бродяга. По роже насильника, искривлённой гримасой, тёк пот, дыханье с хрипом рвалось через сжатые и оскаленные зубы. И всё же у "трудяги" что-то не заладилось.
Он схватил женщину за волосы и резко рванул на себя. Гилл охнул, увидев её лицо.
Когда-то полные розовые щёки впали, заплывшие глаза без всякого выражения глядели на Гилла, отвисшие губы ещё недавно надменного рта не скрывали кровоточившей прорехи между зубами.
- Это фоггиня... - прошептал кто-то снизу.
Гилл спрыгнул и уставился на Ивара.
Служка был смущён, расстроен, но вполне способен толково всё объяснить:
- Светлейший сегодня утром спешно собрался, приказал грузить скарб. Фоггиню он запер в подвале. Дождался троих неизвестных и отбыл со всеми воинами.
Гилл сморщился: фогг давно возненавидел свою супругу, которая не могла родить и изводила его скандалами из-за ревности. Возможно, что он не хотел её видеть в новой своей жизни при храме жрецов. Но бросить на потеху сброду... Поистине, зверь в человеке превзойдёт коварством и жесткостью любого лесного зверя.
- Люди увидели, что фогг поторопился уехать, и словно взбесились, - продолжил Ивар.
За изгородью грянул смех, от которого над деревьями взлетели птицы.
Гилл снова нашёл ногой выбоину.
Фоггиня, разинув в вопле рот, каталась по земле, но её крика не было слышно в диком хохоте. Насильник стоял, держа в руке кресало. У его ног валялась пустая бутылка из-под горючего напитка, который получали перегонкой виноградного вина.
Несчастная застыла, лежа на животе. Меж почерневших ягодиц торчала обугленная ткань.
Ивар, видно, совсем с ума сошёл, потому что попытался обхватить ноги Гилла, повиснуть на них грузом, чтобы удержать.
Они оба свалились у изгороди.
- Господин, ей помочь уже нельзя... - Ивар сквозь кровь разбитого рта прошептал в ухо Гиллу. - Вы уходите прочь, в горы, за светлейшим. Там ваше место, не здесь...
Гилл опустил голову. Нет, его место здесь. Здесь он присягнул фоггу и благословленному краю служить честно, не жалея жизни. И среди знати, среди других воинов был его дед, который специально приезжал посмотреть на единственного внука, выбравшего его путь.
Мимо скорчившихся в пыли Гилла и Ивара прошли женщины с мешками, крикнули что-то обидное. Идут грабить. Нужно их остановить, воззвать к вере и совести, долгу перед господином... Нужно остановить всех, кто потерял лик человеческий... Кому нужно-то: замученной фоггине, людям, которые наконец накормят своих детей, сбежавшему светлейшему?..
Гилл вдруг спросил:
- А что за незнакомцы приезжали к фоггу?
- Двое мужчин... Нет, трое, один из них уж очень на девку был похож - тонкий, беловолосый, - ответил Ивар. - Он к светлейшему в карету сел, а другие на первой телеге обоза отправились.
- Воины?
- Нет, - уверенно заявил Ивар, а потом прищурил глаз, вспоминая, и добавил: - У одного кинжалы за поясом, а второй ещё и при мече.
Иваровы глаза округлились, как у кота, и служка прошептал:
- Меч точь-в-точь ваш Крикливый, господин! Я ещё удивился тогда, но позабыл об этом в суматохе.
Гилл побледнел и кивнул. Всё верно. Его Крикливый, благодаря закалке или секрету мастера, издавал при замахе не свист, а звук, похожий на голос. И он остался дома, когда Гилл ушёл проверять рощицу. И для работы, и для защиты ему было достаточно топорика. Крикливый без хозяина не видел дневного света и хранился в комнате матери. А сейчас при Гилле Брат - так дед называл свой меч.
Всё же Фэй... Что он сделает с воровкой, когда настигнет?
Гилл вскочил с земли.
- Куда вы, господин? - спросил Ивар.
Его жёлтые, непородистые глаза полукровки смотрели жалобно и обеспокоенно.
- Возьми монету и сделай что-нибудь для фоггини. Ну хоть просто зарой в саду или на огородах, не оставляй госпожу воронам.
- А потом, потом, господин, я могу пойти с вами? - вдруг заканючил Ивар.
Гилл внимательно посмотрел на него. Помощник не помешал бы. Хотя бы для того, чтоб можно было спокойно поспать, зная, что тебя охраняют. С другой стороны, этот полукровка как раз из тех, кто не умеет служить ради долга, чести. Только за монету. Ну что ж, проверим.
- А зачем ты бежал прочь со двора фогга? Почему не остался есть и глотать вино?
Ивар сначала охотно раскрыл рот, собираясь наврать, что ему было гадко смотреть на оргию и насилие. А может, он представил себя героем, мол, за подмогой побежал, вступиться за фоггиню.
Но опустил голову. Нечёсаные вихры упали на запламеневшие щёки.
-- Тётке бежал сказать, чтобы с мешком шла. Добро светлейшего делить... - выдавил он из себя.
У Гилла отлегло от сердца. Если парнишка в таких условиях сказал правду, значит, будет с него толк. Но нужно ещё одно испытание.
- Ну что ж, - равнодушно бросил он. - Как управишься - догоняй.
И заспешил к другим воротам из города.
В уцелевших домах люди вели себя, как бесноватые. Гилл старался не смотреть по сторонам. Всего три месяца он не был на службе, а как изменились горожане. Конечно, он несколько раз приходил в город к лекарю за снадобьем для деда и всякий раз поражался тому, каким мерзким может быть человек, если он попадёт в обстоятельства, когда человечность нужно будет доказать. Взбесившаяся природа с ледяными туманами, чёрные грозы, гибель полей и садов показали естество людей. Гилл пробормотал ругательство.
Ярость застила ему глаза, и во второй раз за день кто-то ткнулся ему в грудь.
"Надо б побольше осторожности, так и кинжал встретить можно, - думал он, разглядывая женщину и, видимо, её дочь. Обе были потрясающе красивы, но словно бы пьяны, хотя вином от них не пахло. Природная прелесть была покрыта слоями грязи, их платья походили на обноски, а скулы очертаниями выдавали многодневное недоедание, если не голод.
Сверкая чёрными южными глазами, старшая распустила корсаж и вывалила обвисшие, но ещё округлые груди с тёмными торчавшими сосками. Пьяно кривя пухлый рот, сказала:
- Идём со мной, красавчик, я тебе покажу такое, чего ты ещё никогда не видел.
Приподняла груди в ладонях и стала тереть их друг о друга.
Девчушка с запавшими глазами вдруг закинула назад голову и дико рассмеялась. У Гилла сердце сжалось при виде тонюсенькой бледной шейки с синяками.
Он грубо отпихнул мать в сторону, так что она завалилась на стену дома, снял заплечный мешок и достал хлебец, который предназначался ему на ужин. Протянул девочке.
Она вцепилась в хлебец и внезапно подбросила вверх, крича: "Мама, смотри, наш голубь вернулся!"
Гилл оторопел. Сумасшествие, по словам деда, было свойственно северянам. И ты глянь, теперь оно поселилось в южном городе.
Пока ребёнок забавлялся с хлебом, откуда-то вывернули два молодчика в одежде пекарей, вальяжно подошли к матери девочки. Она тут же задрала юбку. Один, скользнув взглядом по Гиллу - мол, ты не против? - стал развязывать свой пояс. А когда женщина привстала, подхватил её под колени, прижал к стене и заработал членом.
Женщина, дёргаясь, крикнула второму:
- Чего уставился? Вон дочку мою повесели. Да не бойся, она уже умелая, только что с неё дядьку согнала!
Гилл бросился прочь, а в ушах всё стоял довольный смешок девчонки.
Возле места драки, где трое избивали одного, он даже не остановился.
У ворот напали уже на него. Гилл плашмя ударил мечом низкорослого бродягу, локтем двинул по носу его спутнику, мальчишке, крутанулся, резко нагнулся вперёд, так что третий парнишка, который повис у него на шее сзади, перелетел через его голову. Гилл наподдал ему ногой по пояснице. Гадёныш завопил так, что заложило уши.
Не оборачиваясь, Гилл зашагал по дороге из города.
***
Впервые пришлось мерить её шагами. По-хорошему нужно было взять коня со двора светлейшего, но он об этом не подумал. Да и неизвестно, как поступил бы сброд, увидев охранника самого фогга. Могло статься, что всех коней забрали в обоз. Какой смысл терзаться тем, что не сделано? По закону и его положению он мог потребовать лошадь в любом селе края. Хотя есть ли теперь закон, станут ли смотреть на его ранг?
Гилл видел на дороге, развороченной колёсами повозок и копытами, не колеи, ухабы и ямы, а всю жизнь края, которому служил; своё неудавшееся счастье, судьбу и неизвестность.
Сколько месяцев он не бывал по ту сторону северных ворот города? Полгода, не меньше. Гибельные стихии здесь побуйствовали ничуть не меньше. Но на первом же дворе ему предложили напиться воды и дали бок чёрствого каравая.
Гилл глянул на костлявую клячу, ещё запряжённую в борону с чёрными комьями, похожими больше на молотый уголь, чем на землю. Видно, пытались разработать мёртвую землю, но безуспешно.
Каравай в заплечном мешке сразу стал тяжёлым, как камень. Гилл не пожалел монеты за воду и хлеб, хотя ещё пять золотых - и эту усадьбу можно купить вместе участком.
Он быстро миновал редких путников, которые брели куда-то так медленно, словно несли тяжкую поклажу, а вечером, уже в сумерках нагнал старика с мальчишкой.
Они мазнули по нему невидящим и непризнающим взглядом, низко поклонились. "Бродяги," - подумал Гилл. При всей ненависти к безродному, шлявшемуся по дорогам люду, среди которого запросто могли оказаться враги-северяне, его сердце дрогнуло. Уж очень знакомой, родной показалась сутулая фигура старика с когда-то мощными, но теперь высохшими плечами. Узловатые пальцы рук, редкая, потерявшая роскошь седая борода вызвали щемящую боль в груди. Гилл обратился к странникам:
- Путь тяжёл, когда звёзды над головой. Может, пора на ночь устроиться?
Старец понуро молчал, не показывая глаз из-под кустистых бровей, а мальчишка стал канючить:
- Деда, я пить хочу.
- А есть ты хочешь? - спросил Гилл, снимая мешок.
Мальчишка не ответил, сглотнул пустую слюну.
- Можно на ночлег попроситься. Мне не откажут, - предложил Гилл.
Старик отрицающим жестом поднял ладонь, мальчонка уткнулся лицом в его рваный плащ.
Гилл не захотел думать, что этих бродяг, должно быть, не раз гнали отовсюду, возможно, за дело. Он предложил устроиться обочь дороги, среди мёртвого кустарника в песчаном овраге.
Наломал сухих веток, разжёг костерок, расстелил рогожку, выложил каравай. В лёгкой фляжке слабо булькнуло. Ох ты, как налил рано утром себе в дорогу, так и забыл про воду. Недавно напился на бедном подворье, но от дорожной пыли и быстрого шага во рту точно всё спеклось.
- Испей нашей водицы, - глухо сказал дед, доставая небольшой мех.
Гилл поморщился: в его краю уже никто не пользовался таким дикарским способом хранить воду, но подставил кружку.
Вода оказалась неожиданно приятной, не протухшей, с привкусом мяты.
Гилл напился и блаженно откинулся на расстеленном плаще.
Мальчонка жадно смотрел на хлеб, а старик словно превратился в согбенного истукана.
- Ешьте, спутники, - сказал Гилл, но сам к хлебу не притронулся.
Успел только подумать, что не ел с самого утра, а голод, резавший нутро, куда-то пропал. И провалился в яму.
К его удивлению, в этой яме мир оказался намного лучше, чем это выглядело при бодрствовании: вместо туманов по земле стелился мягчайший лебяжий пух; молнии рассыпались многочисленными летающими огоньками, которыми в праздники радуют горожан заезжие циркачи; вместо колосьев на пашнях росли сдобные булки; а фрукты, задорно смеясь, сами прыгали в руки с деревьев.
Даже в этом чудесном мире Гилл оказался недотёпой - зачем-то вцепился в меч так, что свело руку. Обнажённая Фэй, стоя перед Гиллом на коленях, тянула Брата к себе, другой рукой оглаживая свои груди, теребя набухшие соски, скользя по животу и приоткрывая ему розовую, блестящую от влаги тайну меж раздвинутых бёдер.
Гилл был воином, который знал сладость плотского греха. Но Фэй, с которой он мечтал родить и воспитать детей, не должна была вести себя, как потаскушка. А почему не должна? И меч явно не помощник в любовном деле.
Гилл уже хотел было расстаться с Братом, но меч вдруг изогнулся и врезал по щеке так, что рот наполнился кровью. Гилл рассердился и приподнял голову, чтобы выругаться как следует и откусить себе эту подлую руку, которая не хотела выпустить оружие.
Но вместо ругани разулыбался, встретив светлый взгляд прекрасной Фэй.
Внезапно её голубые глаза вдруг завращались, налились желтизной, утратили длиннейшие шелковистые ресницы и превратились в гадкие гляделки Ивара.
Служка облегчённо вздохнул и сказал с радостью:
- Разум наконец вернулся к вам, господин. Я уж испугался, что вы станете, как фоггиня. Ой, не сердитесь, простите, господин.
Гилл не понял, при чём здесь покойная фоггиня, но заполыхал пламенем стыда за себя - ну как он мог довериться чувствам и так глупо попасть в лапы мошенникам. Обманули и охмурили... Даже можно не проверять, есть ли за пазухой кошель с монетами, целы добротные вещи и пища в заплечном мешке. Вот только Брат не дозволил себя украсть. И, провались этот мир в Хуссану, грабители не были северянами. Это его единородцы, южане!
В ноздри шибанул знакомый запах коня, смазанных дёгтем колёс телеги.
И точно - рядом стояла невысокая крестьянская лошадка, запряжённая во вполне добротную телегу. В ней кто-то счастливо ворковал.
Гилл подскочил, голова закружилась. Он испугался, что снова может оказаться во сне, в котором спит его разум и нет ужасов гибнувшего мира. Но всё в было в порядке, только пробирала дрожь, как от холода. И... жаль, что он не во сне.
- Кто в телеге? - спросил Гилл и поразился, как хрипло и слабо звучит его голос.
- Так фоггиня же... Вы сами просили позаботиться о ней, - сказал Ивар, всматриваясь в глаза Гилла, не сердится ли господин.
- Она жива?.. - удивился Гилл.
- Теперь жива! - бодро ответил Ивар и захлопотал, разводя огонь, вынимая из телеги свёртки и большую флягу и при этом сыпля словами, как трещотка. - Сначала я её зарыть хотел, как вы сказали. Поволок к огороду. А потом гляжу - не отошла ещё, дышит еле-еле, но к своему поясу тянется. На ней только пояс и остался... хм... Я-то знал, что пояс для госпожи - первое место, где можно что-нибудь спрятать, драгоценности, к примеру...
Гилл поднял бровь и грозно глянул на служку, который поспешил объяснить своё знание:
- Нет-нет, вы не думайте, что если я полукровка, так и чести не имею. Рассказывали разное, а я слушать люблю - вдруг пригодится. Вот и пригодилось. Разрезал по шву пояс, а в нём не драгоценности, а цветная крупа какая-то. Или бусинки. Фоггиня одним глазам на них глядит, трясётся, а из другого кровавая слеза бежит. И тут я догадался!
Ивар торжественно поднял вверх указательный палец.
- Это осколки скорлупы яиц Великой Ассаны, из которых появились первые люди! Крупинки дарят жизнь, и две жизни, и три, если понадобится! - изрёк служка и снова заметался, готовя завтрак, точнее, судя по солнцу, обед, своей скудостью напоминавший утреннюю еду.
Гилл только головой покачал, принимая из рук служки согретую на костре воду. Расторопный Ивар запарил в ней ласточкину траву - первое средство при болезнях и утомлении.
Гилл тоже верил и в Великую Ассану, черепаху, на которой держится мир, и в её отвратное брюхо - Хуссану, которое никогда не видит света. И в то, что Великая плывёт в мировом море головой к солнцу, поэтому те земли, которые находятся на юге, благословленны. А всё, что за горами и реками, - это мерзкий север, где почти не бывает солнечных дней, царствуют морозы и живут бледноглазые, беловолосые люди. Это с севера пришли на юг все беды. Или Великая Ассана сменила направление своего пути. Или вообще постепенно переворачивается вверх брюхом. Поэтому так меняется всё вокруг.
Служка отнёс кружку к телеге, но вернулся:
- Не пьёт и не ест. То на турнире в её честь награды раздаёт, то душит своего мужа, светлейшего фогга, - сказал он.
Гилл задал вопрос, который вертелся у него на языке:
- Ты зачем её за собой потащил?
Ивар понурил голову:
- Ну, хотел, чтобы она была жива. Мы же за светлейшим вслед идём, так? Значит, нужно сделать всё, чтобы фоггиня воссоединилась с супругом. Так правильно -- быть вместе всю жизнь при Ассане, и да не разлучит любящих Хуссана.
Гилл усмехнулся и тому, как точно и с чувством произнёс служка клятву супружеской верности, и мысли, которая мелькнула: а так ли уж преданно служил пронырливый Ивар своему господину - светлейшему фоггу? И стоило признаться, Гилл был с ним вполне согласен: супругам нужно обязательно встретиться.
Удерживая смех, Гилл спросил:
- Лошадь и телега откуда?
- От вашей щедрости, господин. Монеты хватило, - ответил Ивар так убито, с такой печалью, что стало ясно: трата монеты станет его ночным кошмаром на долгое время.
Гиллу всё больше нравился этот полукровка. Ивар не был образцовым служкой. Но почему-то сейчас расставание с ним показалось совершенно невозможным.
Путники пообедали и отправились в дорогу.
Гиллу показалось, что ночь подкралась очень быстро. Немудрено, потому что он проспал всё утро. Но усталость была такая, будто не лошадь тянула повозку, а он сам. От тяжких мыслей не спасала и беседа с Иваром.
Оказалось, что ему гораздо больше известно про разноцветные крошки скорлупы. Вроде бы её доставляли от жрецов, которые денно и нощно молились Великой Ассане. А силы и возможность говорить с богиней давала им "крупа".
Гилл подумал, что проклятая скорлупа была доступна не только фоггам всех краёв. Она могла попасть и на ненавистный север. Ею могли завладеть бродячие племена, чтобы грабить честных людей. Её можно было подбросить врагам, чтобы они стали безумны; заставить их разум спать, а людей - принимать сны за настоящее, в котором нет бед и боли. Наверное, она стала причиной того, что Ассана переворачивалась вместе с миром. Или... Великая уже сдохла?..
***
Вторая ночёвка оказалась удачной. Гилл отлично, без сновидений выспался и поднялся вместе с птицами. Ивар свернулся калачиком под телегой, на которой под рогожей неутомимая фоггиня в своих грёзах щипцами вырывала мужу язык.
Будить служку не хотелось, хотя это непорядок - просыпаться позже господина. Гилл решил пройтись левее места у дороги, где они ночевали.
Здесь на высоком, выше роста человека, кустарнике даже листочки появились - бледные и мелкие. Гилл остановился во внезапной задумчивости. И если бы не эта задумчивость, вызванная острой тоской по тому, каким раньше был мир и каким стал ныне - полуживым подобием, - то лежать бы личному охраннику вместе со своим господином, светлейшим фоггом, в мёртвой фруктовой рощице за ближним болотцем.
Гилл, разглядывая блестящие, точно отлакированные ветки с колючками величиной в мизинец и ущербные, вытянутые листики, уловил запах. Это была вонь кровавого сражения, смрад, стоявший над трупами.
Ветер тут же развеял запах побоища, но Гилл выхватил меч и, чуть согнув задрожавшие от напряжения ноги, стал медленно поворачиваться.
Всё было обычным - кустистые холмы, низины без травы, болотные кочки, а за ними - мёртвая роща. Но опасность рядом. Иначе отчего так застучало сердце, гоня по жилам жаркую кровь? Это ощущал всякий, кому приходилось не только держать в руках меч, но и побывать в боевом походе.
На одном из кустов дрогнули ветки. Гилл не перевёл на него взгляд, стараясь охватывать зрением как можно большую площадь. Такое же движение почудилось с другой стороны. Гилл медленно попятился, вспоминая, не было ли на его пути крупных камней или ям. Он вовремя упал на спину и, подбросив ноги, перекатился через голову назад.
И всё же тонкий кожаный аркан намертво впился в его голень.
Гилл, лёжа на животе, приподнял голову, ожидая, что из-за куста выскочит враг.
Но он оказался хитрее. Не высовываясь, резко дёрнул аркан. Наверное, рассчитывал, что Гилл сейчас перерубит его мечом и поднимется.
Охраннику фогга не раз пришлось побывать в разных переделках. И он знал, что так дерзко нападать на человека с мечом никто не отважится в одиночку. Стоит Гиллу встать, как его шею обхватит ещё одна верёвка.
А если...
Гилл застыл. Аркан дёрнулся ещё раз. И вдруг со страшной силой поволок Гилла к кустам.
Приятного мало, и в обычных условиях Гилл орал бы, как резаный, когда неровности почвы, камни, сучки, колючки заживо свежевали бы его. А теперь он вообще не чувствовал боли. Только ярость, неистовство воина, которые могут творить чудеса.
Оказавшись возле куста, Гилл напряжённым рывком сгруппировался и свободной рукой перехватил аркан. Ему удалось чуть погасить движение, а уже от следующего его рывка сухонькая фигурка забарахталась среди густых веток.
Мелькнула злорадная мысль о ядовитых колючках этого растения.
Тут же колыхнулся второй, дальний куст, и кривоногий незнакомец с пронзительным криком бросился к Гиллу.
Гилл вскочил, рубанул Братом аркан и встал в боевую позицию. Ну, посмотрим, так ли вы проворны в открытой схватке, как умеете бросать крадучись верёвки.
За спиной раздался отчаянный визг, потом быстрая, взахлёб, тарабарщина.
Гилл позволил себе обернуться только тогда, когда незнакомец в одежде горожанина вложил кинжал в ножны.
Ивар, плача и крича, бежал к месту стычки.
Он пронёсся мимо своего господина и упал на колени перед кустом. Горестно завывая, принялся раздвигать ветви.
Гилл подошёл поближе вместе одновременно со вторым незнакомцем.
Да уж, иногда человек выживает, лишившись руки или ноги, а то и всех конечностей. В этот раз не повезло бедняге, колючка, всего лишь колючка, прошила ему жилу на шее. Гилл нутром воина почувствовал близкую смерть. Уж очень быстро ветки стали алыми.
Ивар приноровился вынуть колючку, но Гилл строго прикрикнул на него.
- Он умрёт? - тихо спросил незнакомец.
Гилл пристально посмотрел на него. Низкий рост, жёлтые глаза, кривые ноги... Полукровка. Подлый враг из племени, прикинувшегося дружественным. И его служка, этот Ивар... То-то напрашивался в дорогу вместе с ним...
Точно ли жива ещё Великая Ассана, если так попираются законы, которые существуют не один век?
- Добровольно сдадитесь или всё решит бой? - спросил Гилл.
- Нет, нет, господин! - вскричал заплаканный Ивар. - Они не враги, выслушай их, поговори с ними!
Разговор состоялся, но не сразу. Ивар чуть не выдолбил лбом ямку у ног Гилла, незнакомец поклялся в тысячный раз в том, что обманулся костюмом охранника, раненый был перенесён на телегу, из которой изгнали фоггиню.
И только тогда Гилл узнал довольно запутанную историю.
- Мы кочевой народ, живём на колёсах, дома наши -- кибитки. Но не препятствовали своим жить осёдло, если на то было их желание. Ни на кого, даже северян, не поднимали оружия. До вчерашнего дня, - начал рассказ Равур, одноплеменник Ивара. - Мы встретили обоз вашего фогга, оказали ему почести. Его воины отведали еды из наших котлов, разговорились со стариками, узнавая новости про общих знакомых. Они поделились бедами, мол, гибнет край, и избавления нет. Воины стали роптать на то, что пришлось оставить родных в городе и ближних сёлах. Раздались даже голоса, призывавшие вернуться домой, а фогг пусть дальше себе едет.
Гилл покивал головой. Он знал, что творилось в оставленном городе. Возможно, со временем всё наладится. Только вот никто не вернёт ему деда.
- С фоггом были три жреца с гор. Не знаю, зачем служителям Ассаны понадобилось собирать всех фоггов с семьями в горах. Мы, разъезжая, видели, как их обозы тянулись к храму. И никто не вернулся назад, к своему народу. Все остались там, - продолжил Равур. - Эти жрецы всё сновали у наших костров, но за еду с нами не садились. А потом, когда воины фогга пошли к ночлегу, они раздали им какую-то сладость, что ли... После этого, попев песен и насмеявшись, воины набросились на наших женщин. Образумить их было невозможно. И началась сеча...
Гилл обхватил голову руками.
- В живых из пяти кибиток остались только я и мой брат, - печально сказал Равур. - Да ещё три жреца, которые не умели ни сражаться, ни как следует просить богиню о могуществе. Они дрожали и выли, как не позволяли себе дрожать и выть наши женщины. Один из них, беловолосый и светлоглазый северянин, похожий на девку, клялся, что не враг никому, что просто разыскивал в ваших краях свою сестру, которая почему-то сбежала из храма.
Гилл вскричал:
- Жрец был северянином?!
- Да, - ответил Ратур.
- Быть того не может! - запротестовал Гилл. - Северяне - презренный народ, с ними за один стол сесть зазорно. Не мог один их них служить Великой Ассане!
- Ты ошибаешься. - Ратур не пробовал переубедить Гилла, просто тихо и грустно сказал: - Великой служат все народы, которых она несёт к солнцу...
Гиллу было не до вопросов веры. Он ещё раз пережил смерть деда и узнал о возможной смерти Фэй. Не об этом ли пытался сказать ему дед, повторяя её имя? Его прекрасную, нежную Фэй, наверное, пытали...
Гилл заскрипел зубами.
Иначе откуда бы жрецам-ворам стали известны тайники? А может, их выдал дед, пытаясь спасти Фэй. Он знал, что в кузне Брат дождётся внука и отправится с ним вершить правосудие.
Горе пополам с надеждой на то, что она Фэй жива, угрызения совести от того, что считал её преступницей, окончательно добили Гилла. И только его обязанности воина удержали от последней помощи Брата - обратить лезвие к себе и что есть силы вонзить в яремную ямку у основания шеи.
- Мы обезоружили жрецов и отпустили их с миром. Долго перевозили останки с дороги к болоту. Потом отправились в ваш город, чтобы собрать единоплеменников для похорон. Рассказать людям, как погиб их фогг. Безвластье в нынешнее время опасно. Пусть хоть жрецов с гор призовут...
- Да, да! - вдруг заорал Ивар, вытаращив жёлтые глаза. - Они, поди, давно этого ждут - всем миром заправлять. А пусть Хуссану полижут! У нас фоггиня есть!
Госпожа всё это время сидела в своей рогожке и морщилась, хватаясь то за голову, то за живот. Видимо, действие разноцветной крупы закончилось, и фоггиня очень страдала. Ей было явно не до мужских разговоров.
- Брат мой... тебя заберёт смерть! - зарыдал наконец Ратур.
Он выполнил свой долг - поведал о случившемся - и теперь мог отдаться горю.
- Пусть смерть полижет Хуссану! Не заберёт! - продолжил сквернословить Ивар, но на него никто не обращал внимания. - Эй, светлейшая фоггиня! Где ваша крупа?
Госпожа зашарила руками по рогожке.
- Да не суетитесь, светлейшая, - сказал Ивар. - Я прибрал её, да позабыл куда. Сейчас вспомню, и будем лечить раненого.
Гилл очнулся и строго глянул на служку, который сразу сбавил тон.
- Привезём раненого, отправимся искать вашу Фэй, так, мой могучий господин?.. - спросил он почтительно.
- Нет так, - ответил Гилл. - Сначала ты пойдёшь к роще за болотом, попытаешься отыскать Крикливого. Негоже ему ржаветь там. Его дожидается Брат. Коли найдёшь, возможно, я возьму тебя на поиски Фэй. Коли нет... Ты понял? И давай-ка сюда эту скорлупу Великой Ассаны.
К Гиллу вернулись твёрдость духа и способность принимать решения.
- Понял, слушаюсь, господин, - поспешил ответить Ивар.
Его круглое лицо вытянулось от разочарования - а кто бы обрадовался, если бы его отправили бродить среди трупов? - но вскоре засияло обычной плутовской улыбкой.