На Сретенке,
в подворотне,
во всей красе своих двадцати,
три
единый
в окладе не позолоты,
в золотом окладе штукатурного свода,
летним утром поджидал её
вор, художник, он же и бродяга.
Одно другому не мешает.
Он помнит, как они бежали
бульваром в чистопрудный ресторан -
последний день "вечёрки". 
Ах, улица Мархлевского, 
что слева от объекта неоклассицизма,
нежданная отсылка к небесам,
шуры-муры в грудной клетке.  
Улица давно сменила аватар,
но в пыльной памяти свои завалы.
Тамара... имя прозвучало и сошла лавина,
карие глаза смотрели горделиво,
и царская осанка на высоких шпильках
подчёркивала её взгляд: я есть она!
Она была за мужем, как и замужем. 
Он знал, какая шпилька его ужалила, 
раздув сердечные дела.
В хмельном дыму кружился ресторан,
весёлый смех обрывками, салфетки
следы стирали вишнёвого десерта
и на десерт её сюрприз украдкой,
и шелест понимающих улыбок
выпархивает, увлекая всех,
за пределы головокруженья,
где полуночный зелёный шум
встречает тёплыми объятьями.  
Они вдвоём гуляли где ни попадя,
и всё казалось им цветным бульваром...
Теперь он в подворотне ловит эхо
её воздушных каблучков.
Однажды, может быть весной, 
семейный обнесёт очаг и скроется  
с возлюбленной на любящих руках.
Вслед погонятся кровавые пройдохи
сплетен, охочие до всяческих расправ.
У всех права есть и право прав;
права в законе, надо бы сказать. 
Бегут, возлюбленные, по воздуху,
касаются небесных облаков,
края обрушивают хрупкие
надежды, всяк за них цепляющихся.
И падают на крышу полошмя;
покат её не даст устойчивости,
и не удержатся за ломкие
края...

Он ждал, перебирая чётки воспоминаний и фантазий
в подворотне с отражённым светом солнечного утра.
В начале лета сентиментальная приблуда 
догонит в неудобном месте и пришпилит
к позолоте штукатурки, как коллекционного жука.

Стук быстрых каблучков.
Она идёт.
И пролетела ветерком,
едва дотронувшись неуловимым жестом взгляда:
потом, не сразу, не сейчас!  

пройдёт ещё двадцатка с лишним лет
и - только ночь безумная одна 
достоинством всех мыслимых богатств вселенной