...Любовь? Какая любовь, внуча, ты что! Чего? Замуж как вышла? А так и вышла - вместо сестры младшей, Марьки.
Я, вишь, сызмальства прихрамывала - маленькая тяте пьяному под сани попала - меня и не сватали. А тятенька меня шибко жалел. Все, бывало, говорил:
- Пока большуху (меня то есть) замуж не выдам, к Марьке сватов не пущу!
Марька у нас бойкая девка была, дома не сидела. Все по вечеринкам да по гулянкам бегала, там с Михаилом, дедом-то твоим, и встретились они. Мы-то в Введенке жили, а он в Колташево, к другу своему армейскому приезжал. Ну, они с Марькой и слюбились. Договорились, что после Рождества Михаил со сватами приедет. И приехали.
- У вас, - говорят, - товар, у нас купец. И прочее, что там положено. А тятя даже слушать не стал:
- Через сноп не молотят, сперва надо старшую пристроить.
А я из горницы в щелочку гляжу, такой мне Михаил красивый-то показался! И Марька тут же ревет.
Они вчетвером приехали: Михаил, отец его, крестный и кум. Ну, раз девку не отдают, надо домой ворочаться. А ехать-то зимой, да еще в даль такую. Тятя и говорит:
- Ночуйте, а с утра поедете.
Ужинать сели, тятя шкалик выставил. Как они его выпили, отец Михаила возьми да и спроси:
- Что за старшей даёте, приданое какое?
У нас семья, вишь, не бедная была, да и тятя меня больше других любил да жалел, потому и приданое за мной хорошее положил:
- Жеребишку летошну, десять кур с петухом, две овечки с бараном. Да половичек сколь наткано. Вон, в кухне лежат, видите? Это из приданого все. Да одеяло, да две подушки, да постельно, да нательно - три сундука, старшая сама шила.
Да еще тятя на ярмарке швейну машину купил, тоже мне в приданое. Отец Михаила, как про швейную машину услыхал, дак сразу:
- Сватаем старшу!
Жадный был свекор-покойничек, не тем будь помянут.
Ну, Михаил уперся, конечно. Не хочу - и все. А отец ему:
- Не дури! Не два же раза лошадь в эку даль гонять? Да и в деревне засмеют, коли без невесты приедем.
Так меня и просватали, и не спросил никто - любишь, не любишь... И ничего - жили... Он, меня, конечно, не любил. Но жалел. Свекрухе будить не давал рано. Пока вместе жили. Потом, перед войной, отделились. Он мне все, бывало, крикнет:
- Мать, полны ведра не таскай - надорвешься.
А я в те годы, сколь помню, без пуза не ходила. Которого скину, которого рожу. Одиннадцать ребятишек ему нарожала, из них четверых до войны. А тут его на фронт забрали. Ох, я взревела! Как-то не шибко верующая была, а тут каждый вечер на коленках перед божничкой:
- Господи, - молюсь, - сбереги ты мне его, ведь четверых мне одной не поднять будет!
А Господь - он чего даст, а чего и отнимет. Михаила-то сберег, а сыночка, Витюшу, взял. Ему тогда четыре годика было, заболел, закашлял. Лошадь в колхозе не дали в район ехать, а у нас врачей тогда не было... Так и угас... Схоронила сыночку, письмо от мужа пришло: "Жди, - пишет, - скоро приеду. Ранило меня тяжело. Комиссовали".
Дак мне все бабы обзавидовались: мужик дома, руки-ноги целы, да и остальное-прочее... Уже в сорок третьем еще одну дочь родила, а в сорок пятом - сына. Папку твоего.
А Марьку он все же любил. Не говорил, а я знала. Когда первую дочь родила, думала, заругается - всем же мужикам сперва сына надо. Нет, ничё, обрадовался:
- Давай Марией назовем!
До ребятишек добрый всегда был, но больше всех старшую любил. А во внуках-то и вовсе души не чаял, да ты, поди, помнишь?
В Новый год как-то принес рыбы.
- Испеки, мать, пирог рыбный, так-то мне захотелось. А я пока прилягу, как готов будет - разбудишь.
Во сне и умер... Скоро и мне к нему. И так уже почти на двадцать лет его пережила. Пора, ждет уже, поди...
...Бабушка Настя умерла позапрошлой осенью, во сне, как и дед Миша.