Аннотация: Первый рассказ из серии авто-историй:) Посвящается всем, кто влюблен в автомобили, как в самих себя:))
...Кисть мягко касается холста. Смесь темно-синей и белой - прозрачная голубизна неба, мазок чуть подсушенной кистью - тонкая зыбь перистых облаков... Листок к листку - немного грубыми мазками - зелень сирени, чуть тронутая предзакатной красотой... Мягкими, воздушными касаниями оранжевого и пурпурного - алчная фиолетовость нераспустившихся, набухших в предвкушении цвета гроздьев крошечных бутонов...
Он так любил эту трогательную, как детские воспоминания, красоту - плавно перетекающую в красоту другую, столь же хрупкую, как и эта... Красоту холодную, но для него - не менее одухотворенную, все эти плавные, изгибистые, словно спина кошки, притаившейся меж травы, меж толстых колосьев летних соцветий, готовой поймать забившуюся в заросли мышь, мягкими, пушистыми лапками скрывающую коготки... И эта непревзойденная скорость, слившаяся душой с гладким, играющим на языке именем - Moserati, как заклинание, как молитва... О да, он был готов молиться на нее, - свою мудрую, свою единственную, отзывающуюся на малейшее прикосновение, легкую и желанную, как дуновение прохладного ветра...
Только сегодня он вернулся из поездки к морю, и в его мыслях все еще царила горячая, выжженная и обцеловенная солнцем дорога, и мощные, мускулистые волны, обкусывавшие песок - и его, уставшее от работы - тело... Детским смехом разбиваясь о веки - его дети также любили эти поездки, но их словно и не существовало рядом, как не было и его жены, - а была только ОНА, грациозная и красивая... Он словно знал - тогда она любовалась морем вместе с ним, словно две души, уединившиеся и упокоенные в объятиях друг друга...
Он знал, что это всего лишь воображение, - ведь он был художник, и каждый порыв сердца, каждое его болезненное сжимание воспринимал как нечто естественное и данное, как БОЖИЙ ДАР, - потому и не откидывал прочь эти НОВЫЕ впечатления, всю эту РАДОСТЬ, струившуюся из него, выкладываемую сейчас в страстные и неосторожные мазки, выплескивая в этот натянутый на щепастую раму холст, вплетая в очертания ветвей сирени и ее силуэт...
Острые, отточенные линии боков - и блестящие алмазы фар, словно томный, притягивающий взгляд, задумчивый и непостижимый... Плавные, струящиеся, перетекающие одна в другую линии, очерченные закатом... Усталость и разгоряченная истома огромного и стройного тела - как и этих цветов, ароматным светом опутывавших ЕЕ...
Он никогда прежде не рисовал машины... Его стихией была природа. Он был ПЕЙЗАЖИСТ. Кисти послушно прорисовывали все эти бесконечные пейзажи и поля, белые россыпи домов - и тяжелую сумрачность леса, навсегда запутавшегося в лишайнике и паутине, и оранжевые стволы сосен, напитанных ароматом, - он почти чувствовал этот сладкий, дурманящий, обворожительный запах... Так пахла его жена, когда ждала их первого ребенка, - он так любил вдыхать аромат, чуть слышно касаясь губами груди и ладоней... И всякий раз он радовался, когда ему удавалось действительно одухотворить и воплотить ее запах в этих нейтральных, неподвижных и СВОБОДНЫЙ образах...
Нельзя сказать, что его картины раскупались и были в цене - как всегда, признание приходит уже ТОГДА, уже ПОСЛЕ... Но он и не торопился, благо доход от продаж позволял жить достаточно ДОСТОЙНО, для того, чтобы иметь ДОМ, и этот вот сад, и сирень, и бассейн, наполненный декоративными лилиями и обжитый карпами...
И вот теперь у него появилась ОНА... В день покупки, поймав тот ОЖИДАЕМЫЙ звонок из салона, он был действительно счастлив... Ведь он действительно так ждал ЕЕ, - это вот первое, неотгаданное свидание, и колдовство, и завораживающая пластика линий... Целующееся с дорогой, неземное, влекущее и волшебное существо, - полностью занявшее и обоясавшее его мысли...
ЛЮБОВЬ. - Сказала его жена. - Ты совсем потерял голову...Пора возвращаться на землю.
Но он не хотел. Не хотел возвращаться. Ему было вполне достаточно этой любви, и совсем ничего не хотелось, только лететь и скользить, и бережно касаться обворожительного, невесомого тела из стали и краски... Слушать биение ее молодого и неукрощенного сердца...
МИЛАЯ, - шептало его сердце, сплетая стежки из мазков, вместе с собственным дыханием. - МИЛАЯ.
Он не хотел рисовать машину. Он не хотел, но его душа, упорно рвущаяся куда-то, просто не могла не выместить весть скопившейся в нем ВОСТОРГ, все это невероятное счастье обладания красивой и дорогой ИГРУШКОЙ, - а ведь она и была именно игрушкой, не более, молодой и строптивой, игривой и холодно-отстраненной, бордово-серого, закатного цвета, с узким лобовым стеклом и изящным очерком дверей, готовых раскрыться и принять его внутрь, в кожано-деревянно-послушное царство салона...
Она была его ВСЕМ, его музой, богиней, его ветром и временем, счастьем, полностью обладающим им...
И больше никто, никто, никто не был нужен...
Да, он был далеко не молод. Пятьдесят восемь, - вполне достаточно для состоявшегося мужчины, но образ жизни здорово подточил его силы. Врач, к которому он обращался достаточно регулярно, сыпал умными латинскими терминами, ссылаясь то на давление, то на расцветающий диабет, настоятельно советуя набраться мужества и пройти ШУНТИРОВАНИЕ (риск конечно есть, но все же будет неплохо, если вы все же ПОЛЕЖИТЕ у нас месячишко) - но он не хотел. Совсем не хотел лежать, ведь тогда ему придется РАССТАТЬСЯ с ней, и он будет, конечно, будет по ней тосковать, как и она, стоя в тесном заклетии гаража, а то старший сын решит ПОКАТАТЬСЯ - а это уже ни в какие рамки...
Он почти уже закончил картину, когда почувствовал знакомое и неприятное, тревожно-колющее давление в груди. Что-то беспокоило, что-то щемило его где-то там, за грудиной...
Надо бы принять валидол. - Подумал он, но так лень, так неохота было отрываться от начатой и почти оконченной - еще чуть-чуть, немного - работы, от ярких и особенно сочных цветов, так удачно складывающихся в КАРТИНУ...
Это твой... Твой... - Шептали его губы, вторя усиливающейся боли, пересохшие и полные губы. - Твой портрет...
Когда же боль взяла верх, привыкшая к работе кисть дрогнула, и упала, окрасив траву у его ног в темно-бордовый цвет...
Но он не почувствовал этого. Он просто УСНУЛ, успокоенный, одухотворенный. Он все-таки, все- же успел, последним прикосновением закончив работу... Это был несомненный ШЕДЕВР, венец его ЖИЗНИ, оборвавшейся вместе с карьерой, суля ту самую, ПОСМЕРТНУЮ славу...
Когда его жена пришла в сад, осторожно ступая дорогими туфлями по камню дорожки, - чтобы ненароком не потревожить ЕГО, - он уже давно СПАЛ, раскрытыми в последнем - ДОВОЛЬНОМ - взгляде любуясь картиной которую нарисовал...
А с полотна, с этого переплетения зелено-фиолетово-мягких теней, на него тем же взглядом смотрела молодая и стройная, обнаженная женщина, с бездонными и мудрыми, чуть раскосыми глазами.