"Если ты ходишь к женщине с плетью, не забудь помочь ей намылить веревку"
Из одного мужского журнала
- Я уже подъезжаю, минут через десять буду дома, ты ждешь меня, киска? - Да, почему так долго, я сильно соскучилась? - У тебя было время подготовиться. - Приезжай поскорей! - Уже свернул к нам, готовь тапки. Отбой. Я возвращаюсь домой. В жилище, которое еще месяц назад носило гордое звание холостяцкой берлоги, что само собой подразумевает заваленную горой немытой посуды раковину, бычки в цветочных горшках, оставшихся мне в наследство от безвременно почившей супруги, и нестиранные носки по всем углам. Солнечные лучи почти не согревают мой двор, заваленный желто-красными листьями тополей и кленов. Еще одна московская осень. Еще один гвоздь в мое сердце. Я заезжаю в гараж. Поднимаюсь в квартиру. Сегодня не совсем обычный день, сегодня меня ждет особый десерт. Звонок в дверь. - Я тебя заждалась. Поцелуй в губы. - Ты все сделала так, как я тебе сказал? Мое лицо холодно, взгляд скользит по обстановке. - Да, конечно, посмотри, как здесь чисто и уютно. Она почти владеет собой, и только неясная форманта в ее голосе позволяет уловить тщательно скрываемое беспокойство. Я знаю, у нее было почти десять часов, чтобы подготовиться. Я внимателен и сосредоточен. Это не должно быть заметно с первого взгляда. Шаг за шагом я иду по коридору, захожу в комнату. Там все в порядке. - Зачем ты? Я сделала все В ТОЧНОСТИ, как ты сказал! Ее голос срывается и дрожит готовый перейти в вопль отчаяния. Она уже понимает, что сегодня не простой день, она знает, что впереди серьезные испытания. Поиски продолжаются. Я медленно обхожу комнату и через дополнительную дверь проникаю на кухню, где на отрытой полке меня встречает идеальный строй блестящих боков цепторовских кухонных принадлежностей. Но меня так просто не обмануть. Я заглядываю в ванную и проверяю, нет ли воды под мыльницей. Увы, месяц совместной жизни не прошел для нее даром. Она изучила большинство моих уловок. Есть от чего впасть в отчаяние, как говорят в тупых фильмах. Но и я стараюсь не повторяться. На прошлой неделе я засунул сломанную спичку между обивкой подлокотника и сиденья кресла в спальне. Пожалуем туда. Так и есть, спичка на месте!!! От внутреннего ликования я почти теряю способность спокойно говорить. - П-посмотри-ка сюда! Она склоняется к креслу, и в этот момент я сильно бью ее мыском ноги в заднюю часть икры. Она невольно приседает. Я толкаю ее на пол и начинаю тщательно бить по животу, груди и ребрам. Она извивается, пытаясь уйти от жалящих ударов, открываясь еще больше и становясь еще беззащитнее. - Не надо! Не надо! Я все исправлю, такого никогда больше не повториться! Но пощада - не субъект наших отношений. Я должен довести все до конца. Однажды я связал ее руки и, положив низ лицом, стегал голые ягодицы тонким электрическим проводом, оставляя на них тонкий и изысканный узор своего порока. Каждый удар заставлял ее содрогаться, что порой приводило к искажению моего художественного замысла. Чтобы она не дергалась и не мешала мне писать эту чудную картину, я на миг прекратил работу и связал большие пальцы ее ног тонкой, но прочной капроновой ниткой. Нитка врезалась под кожу уже после нескольких телодвижений и доставляла ей еще более серьезные страдания. Естественно из двух зол было выбрано меньшее, и остаток вечера я мог творить без серьезного противодействия с ее стороны. В последствии я несколько дней мог наблюдать получившуюся изысканную графику, пока она вконец не растворилась в нежно коричневом оттенке ее тела. Впрочем, я никогда не трогаю ее лицо. Эти красные веки, нос, дрожащие в истерике губы, искаженные страхом и мольбой о пощаде черты. Я слишком люблю их, чтобы нанести ущерб хотя бы одному элементу этой божественной композиции. Когда я вижу их, я хватаю ее за волосы и запрокидываю голову. Из ее глаз беспомощно катятся слезы, но она уже выучила, что надлежит делать в таких случаях. Этот раз - не исключение. Ее бархатный рот приоткрывается и принимает в себя мой дряблый отросток. Маленький и шершавый, как у кошки, язычок ласкает головку, норовя проникнуть в уретру. Я регулирую поступательные движения натяжением волос на ее голове. Ритмические действия успокаивают слезы, ее плечи уже не сводит от рыданий. Мы полностью отдаемся каждый своей роли. Ей кажется, что победа близко, ЧТО ЕЕ МУЧЕНИЯМ НА СЕГОДНЯ ПОЛОЖЕН КОНЕЦ. Но ей меня не провести! В последний момент, когда я чувствую, как сперма тугой струной пульсирует в канале члена, пытаясь хлынуть наружу, я, сжав кулак, сильно бью ее в солнечное сплетение. Она широко раскрывает глаза и из ее горла доноситься хрип - это ее легкие тщетно пытаются вобрать в себя воздух. Не тут то было, вместо воздуха в них устремляется белая тягучая жидкость. Она кашляет и бьется в конвульсиях, силясь справиться с непослушным телом. Я отпускаю волосы и она глухо падает на толстый ворс ковра. Я не спешу. Колесо остановилось до следующего раза. Сколько их будет - одному Богу известно, но я твердо знаю, что настанет день, когда я вернусь домой и обнаружу, что гусеница наконец стала бабочкой. Бабочкой, которая не будет больше ничьей. Я возьму ее нелепый кокон и закопаю под старой вишней, там, где я определил ему место, рядом с двумя такими же, чьи хозяйки навечно стали моими спутницами, потому что "только во тьме свет и только в молчании слово".