Николай Андреевич Малинин был человеком скромным и даже, в некоторой степени, богобоязненным. Во всяком случае жизнь он вёл не разгульную, да и работал больше за совесть, чем за страх. Труд же его был тяжёлым, и - что говорить - довольно неприятным для большинства людей, но Николай Андреевич относился к нему уважительно: ведь кто-то и тут должен работать. А уж коли судьба именно его сюда направила - то так тому и быть.
Вот это уважительное отношение к работе и нравилось начальству. Поэтому и вниманием Николай Андреевич обижен не был, да и чинами его не обходили. Сверх меры, да до выслуги - нет, этого не было, а если срок вышел да нареканий не имеется, так почему бы и не поощрить работника?
Поощрения - поощрениями, но своё мнение о начальстве Николай Андреевич имел. Хотя и старался держать его при себе - не потому, что боялся этого самого начальства, а потому что понимал: мнение сие вполне может оказаться ошибочным, ведь оттуда, сверху, видны многие вещи, снизу недоступные, а потому и суждения о распоряжениях могут оказаться неверными. Вот, например, последнее…
Начать с того, что никогда еще за все время работы он никогда не получал от начальства столь подробной инструкции: пойти туда-то, открыть то-то и взять перечисленное ниже. Обычно указания были куда как более общими. Но - главное - в них никогда не отмечалось, что после выполнения задачи всё прочее решать будет какой-то шпак, а сейчас ему, полковнику жандармерии сам министр особо оговаривал, что после изъятия определенных бумаг и непременного ареста лично подозреваемого всеми прочими действиями губернской жандармерии будет руководить какой-то приезжий купчишка. Ну да, купчишка не из последних, но всё же!
Николай Андреевич с указанием Вячеслава Константиновича был не согласен категорически, но полковник Малинин выполнил приказ министра фон Плеве буквально - и теперь, сидя в уютном автомобиле, лишний раз хвалил себя (и про себя) за проявленную сдержанность. Тем более похвальную, что купчина-то оказался не матёрым промышленником, коих полковнику за время работы удалось повстречать немало, а вообще юнцом…
Вот только сейчас в глазах этого юнца жандарму вместе с какой-то смешинкой привиделась и житейская мудрость, свойственная людям гораздо более взрослым. Хотя вопрос, заданный ему как бы мимоходом, оказался весьма неожиданным:
- А Вы, полковник, читали Энгельса? Или Маркса - тех самых, и последствиями идей которых так усиленно боретесь?
- Доводилось… отрывками, конечно.
- А надо бы Вам повнимательнее к этой писанине отнестись. Сейчас поясню, - добавил он, поворачивая какие-то рычаги автомобиля. - Насчёт писанины. Видите ли, полковник, эти студиоузы, начитавшись всякой зарубежной дряни, мнят себя героями - и в таковом качестве готовы на любую гадость. Министра вон убили… а пресекли мы подобных деяний уже как бы не сотни. Проблема в том, что мы одних пресекаем, а другие, на первых глядя, тоже хотят в герои пойти. И при таком раскладе этих "героев" всяко будет получаться слишком много, чтобы за всеми уследить.
- И что же вы предлагаете? Казнить их сразу?
- Ну зачем же сразу-то? Даже хуже будет. Эти, извините за грубое слово, романтики и на смерть готовы. Не понимают, что смерть - это уже навсегда. Ну идиоты, однако в этом возрасте большинство людей идиотами выглядят. Да таковым и являются, что уж говорить. Но всё же выглядеть хотят именно героями. Это я к чему… извините великодушно, я на секундочку, - и молодой человек выскочил, чтобы купить у разносчика газету.
- Почитаю в дороге, мне ещё долго в поезде ехать, а газеты враз раскупают, - пояснил он. - Но вернувшись к героям, отмечу, что как раз идиотами они выглядеть-то и не хотят. В герои-то каждый горазд, а вот в клоуны… Вы почитайте Энгельса того же, Маркса, я распоряжусь вам переводы верные прислать. Не из любопытства почитайте, а по делу. Ведь эти, извините за бранное слово, социалисты, прямо пишут: народам России жить на Земле не нужно, а нужно их уничтожить. Нас, стало быть, уничтожить, русских, татар, грузинов и прочих калмыков - и всё потому, что народ наш дик, настолько дик, что никак не желает кормить всяких зарубежных банкиров. И моё мнение - вот эти писульки идейных отцов нынешних марксистов следует не просто запрещать, а, напротив, публиковать во всех газетах. С соответствующими разъяснениями, конечно. Тогда в народе само слово "социалист" станет синонимом "душегуба", что уже хорошо. Но - мало, нужно вдобавок кампанию провести, выставляющую отечественных идиотов-социалистов именно идиотами. Ведь сами знаете, большинство же из них не злыдни, а как раз идиоты и есть.
- Забавная точка зрения…
- Наверное. Но она работающая. Я ведь и сам не старик, знаю - нет страшнее для молодого человека и обиднее случая, чем идиотом прослыть. А посему опять рекомендую, настойчиво рекомендую: и сами почитайте социалистов этих, и для сотрудников правильные материалы подготовьте. А ежели допрос социалиста случится, не стращайте его. Напротив, жалейте и высмеивайте. Причем жалейте его как жалеют дурачка деревенского — впрочем, без мягкости. Виноват - отвечай. По дурости виноват - твоё горе, все равно отвечай. Я как раз хотел об этом и рассказать. Кстати, мне до поезда еще часа два ждать, если чаем напоите - я вам столько примеров забавных и поучительных расскажу! Желаете выслушать?
После того как не стало деда, моё положение "в обществе" претерпело существенные изменения. Главным образом потому, что теперь мне стало просто "не за кого прятаться", и до ширнармасс дошло наконец, что некто А. Волков на самом деле очень богатенький буратина. Суммарно мое состояние оценивалось приблизительно в двести с лишним миллионов, и возникла масса желающих поделиться с собой моими капиталами.
Пока что прямых попыток отъёма собственности не случалось, но "намёки" уже звучали. И я предпочёл к таким намёкам отнестись со всей серьёзностью. В Саратовской губернии Мещерский попытки наезда пресекал довольно жёстко - всё же ему, как губернатору, от меня пользы было гораздо больше: я и школы строил, и народ "успокаивал" регулярными подкормками. А князю Мещерскому выгоды политические были важнее шкурно-финансовых. Вдобавок Борис Борисович человеком и сам был сильно небедным, так что если что и брал, то отнюдь не с меня. Мелкие же "любезности" типа УАЗика (получившего, наконец, личное имя "Чайка") и он, и я воспринимали как обычную производственную необходимость. Борис Борисович даже оформил "козлика" не как личную, а как губернскую собственность. Сменивший Мещерского Энгельгардт "традицию поддержал" - благодаря пояснениям Бориса Борисовича, который "на общественных началах" уже продолжал "нести знания в массы", курируя народное образование на Саратовщине.
Но в других губерниях народ ещё не понял, что я "делиться" не собираюсь. Я вполне был согласен в Тамбове платить "квартирный" налог (хотя по закону жилье для фабрично-заводских рабочих им и не облагалось) - всё же у меня рабочие жили не в казармах, а именно в квартирах. Да и сумма двести восемьдесят рублей в год была вообще неощутимой. Но вот когда Иван Александрович Гуаданини - городской Голова Тамбова - возжелал подарить своему сыну Юре тридцать процентов акций вновь учреждённого (им, конечно же) "Тамбовского металлического завода", причем всего лишь за возможность приобретения лежащего за Тимофеевским заводом пустыря в шесть десятин, мне это не понравилось. Причем больше всего не понравилось, что желание свое Глава высказал даже не намёком, а нагло ухмыляясь мне в лицо:
- Вам не повезло немного, мой сын как раз давеча этот пустырь и купил. Зачем ему он понадобился - я про то не ведаю, но по всему выходит, что без него вам заводик свой не расширить, так что соглашайтесь. Да и по справедливости ведь выходит: ваш-то заводик нынче от силы в тысячу саженей, а прирастет размером как бы не в дюжину раз, так что треть - это еще и немного…
Да, дорогой Глава, мне такие идеи удовольствия не доставляют. И никаких "совместных предприятий" я учреждать не буду. Впрочем, труд для моей пользы - он облагораживает, поэтому стоит постараться и направить жаждущего моих денег на путь более истинный. Правда, свои старания я отложил на некоторое время - был занят на Дальнем Востоке, но все же попросил Водянинова навести определенные справки.
Идея пожаловаться на Гуаданини тамбовскому губернатору со смешной фамилией Ржевский мне и в голову не пришла. По "прошлому опыту" я уже знал, что Сергей Дмитриевич дело делал, но без особого фанатизма, а главное - никому не мешал "делать свои дела" принципиально, так как искренне думал, что тем способствует "процветанию губернии" путем роста её, губернии, богатства (о том же, что это способствует его личному богатству, у него и повода сомневаться не было). Соваться же к Императору по такому делу - и вовсе безумие. Государь наш такой мелочёвкой не занимается.
Ну да я не Государь, мне сам бог (или кто тут за него, Фёдоров, который меня сюда доставил?) велел заниматься "мелочёвкой". Но, так как у одного меня рук и голов маловато, чтобы всё делать самому, велел привлекать к делу и квалифицированных помощников.
В "той жизни" у Линорова имелся очень странным помощник. С фамилией де Фонтене де ля Гюярдьер и по имени Андрей Павлович. Происходя из не очень богатой (или очень небогатой) дворянской семьи из Брянска, этот Андрей Павлович особо вопросами собственного материального благополучия не интересовался - на неотложные нужды организма средств у него хватало. А вот в части поиска приключений на филейную часть у него в Орловской губернии равных не было - да и, если подумать, и во всей Империи таких поискать надо было. Причем "приключениями" он занимался исключительно в поисках адреналина: так, однажды его полицейские задержали на выходе из городского банка. В два часа ночи. И только утром выяснилось, что в банк он заходил только затем, чтобы в сейфе управляющего оставить чучело вороны на пружинке: "Представляете, как смешно будет - он сейф откроет, а оттуда ворона как выскочит!"
И это было далеко не самым "интересным" из его развлечений - но описания многих его "шалостей" попали в том числе и в жандармские архивы. Поэтому, когда Евгению Алексеевичу понадобился человек, способный незаметно проникнуть в некое охраняемое место, он Андрея Павловича нашел и с ним побеседовал, после чего у Линорова в штате появился новый "специалист". А сейчас я дворянина (кстати, тоже из второй части Книги) де Фонтане и так далее привлек уже самостоятельно. И не зря - когда я изложил Андрею свои намерения, он тут же предложил довольно трудновыполнимое, но очень интересное решение, причем "трудновыполнимую" часть взялся сделать самостоятельно. Подумав, я такое решение одобрил - ведь в случае успеха проблема решалась кардинально (причем - не только в данном частном её проявлении). Правда, если бы я заранее знал, к чему приведет эта "работа"...
Сергей Игнатьевич "разобрался" с Гуаданини (точнее, с его финансовым положением) всего за неделю. По даже самым предварительным данным выходило, что сей чиновник при окладе городского Головы четыре тысячи рублей в год умудрялся тратить в месяц тысяч по двенадцать - и при этом успевал и счет свой в банке увеличивать тысяч на семь-восемь. Конечно, у него был в Борисоглебске своя "книжная фабрика", а в поместье под Борисоглебском - и небольшой конный завод, но деньги городской начальник делал не там. Ему платили буквально все: от крупных купцов до рыночных торговцев и извозчиков, и Иван Александрович малостью сумм нимало не смущался. Там копеечка, здесь рублик - и уже хватает на дачу в тысячу двести десятин на берегу Черного моря под Сочи. Точнее, на ее содержание силами дюжины слуг, саму "дачу" Иван Александрович приобрел на "откаты" от строительства железной дороги до Камышина. Потому что "дачка" встала почти что в шестьсот тысяч, так что и содержать ее было недешево. Ладно, дачку я потом посмотрю. Может, мне ее дешевле содержать обойдется…
Однако собранной информации для суда было маловато: ну ведь не из казны же крадёт тамбовский Голова. Поэтому Водянинов стал копать дальше - и вот тут-то ящик Пандоры и открылся.
Гуаданини оригинален не был, коррупция в России цвела и пахла. Относительно честных даже губернаторов в ближайшей округе было человек пять: мне как-то очень сильно повезло и с Мещерским в Саратове, и с Арсеньевым в Перми, а с Пащенко в Пскове вообще общение было на грани чуда. Да и Энгельгардт тоже держался. Газенкампф, правда, говорят, брал изрядно, однако Сергей Игнатьевич по этому поводу только хихикал: все "взятое" астраханский губернатор тратил на содержание больницы и школ - да еще из своих туда же добавлял немало. А вот прочие… Причем меня больше всего удивляло, насколько они себя дёшево ценили. Ржевский позволял местным властям грабить и население, да и из казны подворовывать всего-то за полторы сотни тысяч, а Брянчанинов - вообще за пятьдесят-семьдесят тысяч в год. До губернаторов мне было не добраться, но устроить демонстративную порку мелким чиновникам было просто необходимо. Самым сложным оказалось найти подходящие документы, подтверждающие реальные взятки, а уж правильно их подать было моим делом - и, конечно, де Фонтене де ля Гюярдьера, который справился на отлично.
После того, как Андрей Павлович "зашёл" почитать личные бумаги в особняк городского Главы, я отправился в Петербург к новому министру внутренних дел. К новому - потому что я как-то забыл о необходимости всяческого противодействия социалистам и господин Сипягин нас скоропостижно покинул. Ну а с Вячеславом Константиновичем я тут уже был хорошо знаком по "совместной деятельности" в концессии, да и Линоров успел создать "позитивный образ" моей службы безопасности в жандармской среде. Фон Плеве, вероятно думая, что я к нему прибыл обсудить вопросы по концессии, принял меня безо всяких задержек, а когда я рассказал, что именно меня привело к нему, решил отреагировать очень активно: способ получения министерского портфеля ему явно не нравился.
Он дал "срочное поручение" тамбовской жандармерии, и Николай Андреевич Малинин (начальник жандармского отделения), направив своих людей, обнаружил у Юрия Ивановича Гуаданини не просто "запрещённую литературу", а детальные планы покушения как на самого Малинина, так и на губернатора Ржевского. И - намётки плана покушения на Самого Императора. В силу должностного положения родителя и серьезности обвинений "дело" было передано "под надзор" опять же Вячеславу Константиновичу, а по Тамбову прокатилась волна очень и не очень громких арестов.
Самым забавным было то, что самое веское обвинение де Фонтане, как я узнал несколько позднее, сфабриковал. Правда, удивительно простым способом: дописав всего лишь пару черточек на одной из страниц дневника Гуаданини-младшего. Видимо, заботливый сынуля мечтал расчистить отцу дорогу к креслу губернатора, не сообразив, что градоначальника в губернаторы вряд ли повысят именно в таком случае: ведь "покушения" планировались осуществить в самом Тамбове. Что же до Малинина, то полковник видимо успел насолить восемнадцатилетнему юнцу, проведя небольшую чистку тамбовской гимназии - и в "план на уничтожение" попало и его имя. Кем был тот самый некий Николай - одноклассником или соседом - для меня осталось невыясненным, но написанного хватило для нужного результата. Собственно, все эти "планы" юноши были чем-то вроде "интеллектуальной игры" небольшой группы тамбовской "золотой молодежи", но, будучи записанными в дневнике представителя оной, двумя штрихами превратились в абсолютно "неубиваемый" компромат. Нужный только лишь для того, чтобы "дело" было сразу же направлено на самые верхи Российского сыскного ведомства. А сам Иван Александрович через день после ареста сына убыл куда-то за границу.
Перед отъездом я все же успел его посетить, и даже договорился о том, чтобы он продал мне кое-что из недвижимости. Хотя поначалу Гуаданини меня принять не пожелал, но, после того, как я велел передать, что речь пойдет о жизни его сына, согласился на встречу:
- И что вы мне желаете сообщить относительно сына?
- Для начала я хочу сделать вам одно чисто коммерческое предложение. Вот тут я подготовил купчие, на ваше поместье, дачу, дом. Поскольку для их подготовки мне пришлось понести некоторые расходы, да и вы своим упрямством нанесли мне определенные убытки, я предлагаю вам небольшую скидку. То есть за всё я готов вам выплатить двести тысяч рублей. Соглашайтесь, ведь без этого вашего сына просто повесят. Да и по справедливости выходит: ведь в ином случае вы и вовсе ничего не получите.
- Да Вы наглец! Убирайтесь из моего дома!
- Если я уберусь, как вы необдуманно предлагаете, ваш сын, да и вы скорее всего тоже очень скоро будете болтаться в петле. А семья ваша пойдет по миру.
- Интересно, за что же моему сыну вы прочите петлю? За дурацкую юношескую шутку?
- Боюсь, что после убийства Николая Павловича Боголепова и Дмитрия Сергеевича Сипягина Николай Александрович подобных шуток не понимает. А особенно их не понимает полковник Малинин, поскольку имеет императорский рестрикт, чтобы подобных шуток не понимать. И тем более он их не поймет, если узнает вот про эти две бумажки. Посмотрите, Иван Александрович, тут ничего особо тайного или неприличного нет. Это - банковская выписка, говорящая, что некий Йосиф Гоц взял а банке пятьдесят тысяч наличными. А эта - о том, что некто Гуаданини следующим днем уже на свой счет и в другом банке пятьдесят тысяч наличными положил. Вот только племянник этого господина Гоца отбывает ссылку на Сахалине за заговор против Императора, а деньги сей господин получает в Англии, от лиц, которые наших социалистов почему-то деньгами субсидируют. Вы про это не знали? Или знали? Впрочем, это неважно - важно то, что если эти бумажки я отдам господину Малинину, то Юру повесят. Вряд ли вы сможете объяснить, для чего дядя государственного преступника просто так вам подарил пятьдесят тысяч. Да и вас, скорее всего, повесят рядом с ним.
- Но ведь это обычное частное дело…
- Я могу допустить и такое. Но - не хочу, и тем более не хочу, зная, что имя сына Йосифа Гоца так же найдено в записках вашего сына как соучастника заговора. Может он решил пойти по стопам кузена? А Гоц, думаю, за жизнь сына охотно сообщит, что деньги вам передавал вовсе не из желания поддержать вас в тяжелую минуту. Поскольку по указу отправится он как раз на Сахалин, а вернётся ли - зависит лишь от меня.
- Вы хватаете меня за горло!
- Отнюдь. Я лишь надел петлю на две ваших шеи и раздумываю, выбить из под ваших ног табуретки или подождать. У вас сейчас простой выбор: умереть как героям-революционерам или отправиться в ссылку на Сахалин на пять лет, в качестве простого казнокрада. Разница лишь в том, что если я свои убытки компенсирую, с Сахалина вы сможете живыми вернуться…
- А если я подпишу купчие, что Вас отвергнет от передачи этих бумах Малинину?
- Мне это просто невыгодно - в этом случае сделку отменят. Сделки с заведомым преступником недействительны, а если Вы успеете выехать, то окажется, что я покупал всё у ещё честного человека. Но я, будучи - в отличие от Вас - действительно честным человеком, должен предупредить: лично Вы все равно окажетесь на Сахалине. Разница будет лишь для вашей жены: или она окажется за границей с деньгами, или пойдет по миру в России. На размышления у вас пять минут, а то Николай Андреевич у меня уже заждался в авто, недоумевая, зачем я к Вам заехал…
Малинин действительно не понял причин моего визита, и, когда я вышел из особняка бывшего уже городского Головы, поинтересовался:
- Вы хотели у отца узнать какие-то сведения по делу его сына?
- Нет. Сведений и так достаточно. Я просто по случаю недорого купил типографию, поместье с конным заводом, дачу на Черном море и неплохой особнячок. Вот этот, кстати.
- И вы это открыто признаете!
- Странно, что это мне говорит жандармский полковник. Мерзавцев надо наказывать, и бить их следует по самому больному месту, то есть по кошельку. Этот господин в своей мерзости превосходит всех социалистов - и, кстати, он же их и порождает. За восемь лет в этой должности он наворовал более миллиона рублей, что само по себе нехорошо. Но хуже то, что за этот миллион он позволил другим мерзавцам украсть уже более двадцати миллионов - а этих денег хватило бы, чтобы в девяносто первом году не было голодных бунтов в губернии. Что же до года нынешнего - вы сами видите, к чему природа нас ведет.
- Вижу, и стараюсь изыскать способы бунты пресечь.
- А их не будет.
- Вы так уверенно говорите…
- Конечно. Я думаю, даже напротив - надеюсь, что вскорости все узнают, насколько я страшен и беспринципен - с точки зрения прочих мерзавцев, конечно. И когда я попрошу - всего лишь вежливо попрошу выделить часть ранее уворованного на помощь голодающим, то уверен - никто не откажет в такой помощи. Да и казна в губернии изрядно пополнится. А так… Я Вас понимаю: подлым - даже в глазах мерзавцев - быть неприятно. Но иногда, ради Державы, просто необходимо. Просто надо никогда не забывать, что мы с вами являемся страшными людьми лишь для тех, кто сам давно уже отринул законы божьи и человеческие.
- Мы с вами??
- Николай Андреевич, вы же очень неглупый человек. Потратьте лишнюю секунду и подумайте, почему Вячеслав Константинович попросил Вас именно "оказывать мне всяческое содействие"? Только ничего не говорите, - добавил я, видя, что Малинин решил задать какой-то уточняющий вопрос. - Я просто промышленник, инженер и изобретатель. Жадный, расчётливый, беспринципный. Кстати, вы читали Энгельса?
Суд над "заговорщиком" состоялся в ноябре, тут же, в Тамбове. И все присяжные заседатели были местными - что, вероятно, исход суда и предопределило: подсудимый получил двадцать пять лет каторги. Видимо, папаша его уж слишком сильно успел надоесть городским купцам, составивших большинство состава присяжных. Мое имя в суде прозвучало всего лишь раз, в речи прокурора, мельком упомянувшим "значительную помощь, оказанную господином Волковым силам полиции". Но этого народу хватило, так как в городе все, до последнего нищего на паперти, знали, кто стал собственником бывшего имущества бывшего градоначальника. Успевшего, как я понял, насолить не только купцам: в день окончания суда (продолжавшегося неделю) делегация "мещан города Тамбова" преподнесла мне небольшой памятный подарок: серебряную статуйку лошади. Как произведение искусства статуйка была так себе, но как памятный… не сувенир, даже слова подходящего подобрать не могу. Каждый житель города на эту статую внес копейку серебром, и эта почти двенадцатикилограммовая лошадь стала олицетворением благодарности простого народа.
Хотя тамбовцам было за что меня благодарить: сразу после бегства Ивана Александровича я быстро нашел общий язык с оставшимися городскими властями и приступил к строительству трёх школ. Ну а заодно - и нового рабочего городка с больницей, но это уже "в шкурных целях": теперь мне было куда расширять "Металлический завод Кузьмина".
В целом же своих целей я, можно сказать, достиг: попытки помешать мне развивать свою промышленную империю в целом прекратились. Да и на репутации моей дело это особенно не сказалось: с точки зрения "людей бизнеса" ничего плохого я не сделал. Так, ограбил конкурента…
Николай Андреевич Малинин, после некоторых колебаний, тоже предложил мне свою дружбу. Среди жандармов "среднего звена" подлецов, как я успел заметить, не было - напротив, в этой среде понятия о чести были куда как более строгие, нежели среди армейского или флотского офицерства. А дружбу Малинин предложил сразу после того, как в бывшем особняке Гуаданини было открыто "Тамбовское высшее педагогическое училище" для девочек. Под эгидой Машкиной благотворительности - но полковник всё понял правильно.