Аннотация: Испания была свехдержавой, живущей за счет добычи и экспорта полезных ископаемых. Давайте вместе посмотрим на ее крах.
Нам с вами необходимо поговорить о ночи второго июня 1690 года. Представьте, что мы после захода солнца оказались на острове Сардиния. Под ногами у нас - каменистая тропа, в воздухе - запах прохладного моря и горячего берега. Мы должны послушать, что кричит человек, который - где-то здесь, рядом с нами.
- Как мы вам наподдали! До сих пор, небось, почесываетесь! - кричит он на родном испанском языке с берега в черное море. У него остекленевшие от выпитого глаза, а его прозвание - де Больсо, и нет ничего удивительного в том, что мы его не знаем. У него нет профессии и сбережений; впрочем, у него есть парик - сейчас сеньор держит его в кулаке и вытирает им пот с шеи по мере необходимости. Де Больсо кричит не от горя и не за деньги: собственный крик доставляет ему удовольствие. Вот сеньор закрякал, подпрыгнул и заплясал, ударяя себя по ляжкам и приговаривая "почесываетесь, почесываетесь". Внизу, насколько можно видеть в свете окна портовой таверны, лежат разбитые пирсы. Сеньор де Больсо пляшет и хохочет над ними. В море и на суше раскиданы камни, на рейде - ни одного огня.
- Мы вам показали и еще покажем, показали и покажем! Твари! Твари! - Только что он праздновал, но вот уже остановился, гневно выпятил челюсть и затряс кулаками в воздухе. Его "твари" вылетают изо рта с фонтаном брызг. - Скоты! Поняли? Скоты вы и все ваше - скотское! Наше - хорошее, святое, а ваше - скотское! Не поняли? А мы вам объясним! Мы так понятно объясним - плакать будете, как все в жизни понятно!
Его голос звучит в темноте над берегом и тонет в темноте над морем. Мы находимся в городе Кальяри. В прежние времена его порт принимал тысячи судов со всего света, а теперь, перейдя под власть испанской короны, над землями которой не заходит солнце, зарастает песком.
Сложно сказать, кому грозит де Больсо. Может быть, он вспоминает битву при Лепанто, за победу в которой дорого заплатил дон Сааведра, а он, сеньор временно безработный, не заплатил ничем. Поздний гуляка даже не знает точно, кого одолели его соотечественники в мясорубке в Патрасском заливе. Но ведь поется в песне, что "Лепанто нечестивый помнит" - значит, непременно наваляли голандосам. Кто может быть нечестивей протестантских разбойников, которые подзабыли, что такое не иметь права вешать в доме занавески?
- Мы вам напомним! Мы вас поправим! - надсаживается де Больсо. - У нас корабли! У нас пушки! У нас золото! Вы кто? Тьфу! Вас забудут, как называли и где вы были!
Может быть, он говорит о тех, кто построил фундамент его дома? О сардах, которые были изгнаны из своих домов и виноградников, когда на остров пришел Арагон. Действительно, их имена забыты, у них не осталось ни пушек, ни кораблей, а когда-то их корабли были узорны, паруса расшиты, и город, названный ими Кастеддо, стоял над морем как храм.
- Вы корячитесь с утра до ночи, а я пью, песни пою и горя не знаю! А все потому что у нас есть "Санта Роза" и "Дель Пилар"! И вам за всю жизнь не заработать тысячной доли того, что они возят! Весь мир у нас в ногах валяется, чтобы "Санта Роза" и "Дель Пилар" бросили в их дыре швартовы! Весь мир! Да кто о вас говорит! Может, вы сами о себе говорите, а мне плюнуть в вас лень, не то что о вас говорить! - и сеньор де Больсо в сердцах пинает куст репейника на обрыве. Возможно, человек полагает, что это некий свободно лежащий предмет, который от его пинка улетит далеко за море. Как бы то ни было, на берегу появляется женщина, которая ласково уговорит сеньора пойти поспать. Она поведет его за плечи, чтобы он знал, куда идти, а он время от времени будет оборачиваться и выкрикивать через ее руку: "У нас есть "Санта Роза" и "Дель Пилар", и на каждой по пятьдесят пушек! У нас "Сан Винценте Феррер", и на нем семьдесят две пушки! У нас "Нуэстра сеньора де ла Консепсьон", и на ней восемьдесят четыре - поняли, ублюдки?! - Восемьдесят! Четыре! Пушки!"
Теперь нам нужно посмотреть, где в этот день оказался галеон "Нуэстра Сеньора дель Пилар де Сарагоса и Сантьяго". А он вошел в воды острова Гуам на Филиппинах. В его трюме лежало полтора миллиона песо, которые он вез из Акапулько в Манилу три месяца сквозь весь Тихий океан. На носу и корме галеон нес восемьсот фигур ангелов и святых, на которые ушло две тысячи пятьсот кастильских фунтов краски и позолоты, а в роскошных апартаментах кормовой надстройки из золота была каждая четвертая вещь.
Вел "Пилар" адмирал Хуан де Эчеварриа, который никогда не ходил и не говорил быстро. За свою жизнь он восемнадцать раз припадал к руке императора и отличался двумя яркими чертами. Первая - его личный капитал, скопленный контрабандой и присвоениями, составлял без малого пятьсот тысяч песо. Вторая - когда он собирался что-то сказать, у него делалось такое лицо, будто он сейчас чихнет.
"Пилар" обогнула Гуам с юга, миновала место, где более сотни лет назад погиб другой величественный корабль короны, "Сан Пабло", и вошла в пролив, отделяющий от массива суши крохотный островок Кокос. Экипаж галеона видел землю впервые за три месяца, и после захода солнца было решено отслужить мессу. Хотя день был ординарный, на палубу вынесли свечей на сотню фунтов воска. На всем шканцам и шкафуту зажглись желтые огоньки в синих сумерках. Матросы пели "Agnus dei" так проникновенно и нежно, будто не были развратниками, убийцами и не воняли. Воздух был как поцелуй. Торжественно проходили мимо бортов черные пальмы с неподвижными листьями. Движение ветра останавливалось, паруса повисли, но судно шло вперед, захваченное течением, будто его несла невидимая ладонь. Все затихло - словно для того, чтобы не мешать богослужению. Но, когда священник, перегибаясь через ограждения на юте, поднял над головой просфору и провозгласил Corpus Christi, затрещал и захлопал грота-бом-брамсель, а следом - все паруса фок-мачты. Слабый северо-восточный ветер сменился свежим западным. Кто стояли в задних рядах, на носу, попытались поднять крик - впереди из воды выступило продолжение острова Кокос: риф, едва возвышающийся над гребнями волн. Адмирал находился на палубе, видел и слышал все, но молча опустился на колени, давая понять, что не разрешает прервать таинство в момент пресуществления.
Когда причастился весь командный состав и очередь дошла до матросов, "Пилар" уже развернуло поперек пролива и тащило правым бортом вперед, а паруса полоскало встречным ветром. Эчеварриа не поддался панике. Чтобы спастись, нужно было довернуть корпус кормой к приближающемуся рифу, поставить все паруса и выйти из пролива, используя западный ветер. Адмирал быстрым шагом направился на мостик, и вдвоем с рулевым налег на колдершток, заставляя румпель преодолеть многотонное давление воды на перо руля. Вот бушприт описал полукруг и указал на полоску свободного моря между двух берегов. Матросы кричали от радости. С грохотом упали освобожденные от рифов грот и фок. Ветер наполнил каждую пядь парусины, от бизани до блинды, и движение галеона остановилось. Он замер на месте: течение несло его на запад с такой же скоростью, с какой ветер в парусах - на восток.
Свет на западе совсем погас, и экипаж "Пилар" больше не видел ничего вокруг. На палубе было много огней, но от них делалось лишь темнее. Людям начало казаться, что черный риф затягивает корабль и рано или поздно поглотит его в самом прямом смысле, пастью со слюнями и зубами. Эчеварриа появлялся то здесь, то там, его перемещения по палубе не были понятны команде, и многие начали подозревать, что он вот-вот покинет их один на шлюпке, бросив погибать. Кто-то крикнул об этом; кого-то поймали, тут же растянули и высекли. Или поймали того, кто не кричал, но стоял рядом - кто знает. Другие вопили: "Мы движемся, вон выход! Еще немного! Сейчас-сейчас!" Через три часа людям стало казаться, что они видят в темноте - они угадывали очертания пальм, отчаянно мотающих головами, и видели демонов, которые трясли их.
После бессонной ночи наступил рассвет. Стало очевидно, что долгие часы галеон стоял на одном месте, боролся за каждый пье морского зеркала, но не отвоевал ни один. Ровно в 8:00 вновь обвисли все паруса. Корабль медленно тронулся с места, прошел кормой вперед мимо Кокоса и всех его кущей, все набирая скорость, пока не сел на риф. Наваленные валом в боковые отсеки монеты через проломы в обшивке струйками потекли на песок. Когда ветер поднялся вновь, надулись паруса, "Пилар" страшно накренилась, затем раздался грохот, и корабль вместе с куском рифа в днище толкнуло в открытое море. Сквозь многочисленные пробоины в трюмы хлынула вода, мешаясь с серебром. Галеон отяжелел и медленно погрузился в воду, унеся с собой годовой доход империи, в которой не заходит солнце.
Впоследствии в метрополии состоялся трибунал по делу "Пилар". Действия дона Эчеварриа, столкнувшегося с божием гневом, были всесторонне изучены и признаны правильными.
Спасибо, что посмотрели на это, сеньоры. Теперь вы увидели то, что вам очень нужно знать.